Прошедшей ночью стае повезло. После долгого и упорного поиска перед самым рассветом колки заметили след двух оленей и даже обнаружили верхним чутьем их запах, который еще держался в морозном воздухе. Значит олени недалеко. И семья бросилась вдогонку. Эти животные, обитающие намного севернее, наверное, отбившиеся от стада, а может, всю зиму странствовавшие вдвоем, представляли заманчивую добычу.
      Вой достаточно хорошо знал их повадки и сразу начал быстрое преследование. Учитывая, что олени осторожны и быстроноги, но не отличаются особой сообразительностью, вожак угадывал их путь и вел стаю не по следу, а напрямик, срезая углы и сокращая путь. Вскоре, оставив Магу и Зуа позади, Вой с остальными волками уже мчался наперерез оленям. А те, обнаружив нападающих с двух сторон хищников, растерялись, заметались, кинулись в стороны, увязая в сугробах…
 
      Целый день сытая стая отдыхала, укрывшись в мягких пушистых сугробах. Только с вечерними сумерками колки поднялись, чтобы вновь накинуться на оленьи туши. И хотя острого голода они не испытывали, но все же рвали и глотали мясо, почти не прожевывая, с обычной торопливостью и жадностью.
      Если еда была, звери привыкли наедаться до отвала. Ведь неизвестно, когда стая снова будет с добычей.
      Сейчас в семье царило веселое, бодрое настроение. Раздражение, всегда владеющее голодной стаей, исчезло. Еще вчера звери зло огрызались по каждому пустяку, готовые пустить в ход свои острые клыки, теперь они блаженно жмурились, высовывая длинные серые языки, заигрывали друг с другом. Один старый вожак не проявлял особой веселости, был, как всегда, сдержан и спокойно наблюдал за стаей.
      Игры обычно первыми начинали прибылые. Они приставали к Зуа и Ко, иногда даже к матери-волчице. Но если на своих старших единоутробных они буквально набрасывались, перепрыгивали через них, садились верхом и кубарем катились с ними по снегу, то с волчицей-матерью заигрывали осторожно, крутились вокруг нее, не задевая, словно выясняли, настроена ли она на игры. От Маги можно было получить и трепку. Такое тоже случалось.
      Сумерки сгущались, темнота окутывала притихший лес, даже поземка умерила свои тоскливые всхлипы.
      Старый волк смотрел, как резвились молодые. И в его цепкой звериной памяти возникали прежние игры, походы, волки, с которыми он провел прошлые зимы, давние и бурные зимы его заметенной снегами волчьей молодости.
      Он словно видел сейчас воочию сквозь белую снежную пелену времени своих братьев: и старших переярков, давно погибших от руки человека, и братьев-ровесников, с которыми рядом пронеслось по лесным опушкам и оврагам его щенячье детство. Это было так давно, но он хорошо помнил то время. Оно оставалось в нем, отделенное от всех остальных времен жестким барьером той первой в его жизни облавы, устроенной людьми. Облавы, уничтожившей родительскую стаю.
      Старый вожак с тех пор никогда не участвовал в играх. Но всегда с удовольствием наблюдал за резвой, суетливой возней и прибылых, и переярков своей стан.
      Он вспоминал и недавние игры, в центре которых всегда был необыкновенный волчонок — Чернец. Спокойный и уравновешенный, в эти минуты он преображался. Он даже научил волков новой игре, которой раньше старый Вой никогда не видел.
      В первый раз Чернец затеял эту игру еще в начале зимы. Мать-волчица отдыхала, лежа на снегу рядом с Зуа, и Чернец вдруг с разбегу перепрыгнул через них, обсыпав обеих волчиц снежной пылью.
      Потом, уже готовясь к играм, волки сами ложились в ряд, и кто-нибудь один перепрыгивал через всех, затем ложился к остальным, а прыгал следующий. Семья с интересом следила за высоким быстрым полетом очередного прыгуна. Волки поворачивали головы ему вслед, и их приоткрытые пасти словно смеялись…
      Все происходило очень быстро: один летел в снег, другой вставал, сразу же разбегался, прыгал… Снежные фонтаны, взлетали над стаей, слышалось шумное дыхание зверей, рычание, визг.
      Такое же дикое веселье царило и сейчас. Но старый вожак ясно видел, как не хватало семье Чернеца. Несмотря на свой возраст, он прыгал чуть ли не выше всех и в момент прыжка задорно взвизгивал — звонко и певуче, словно призывал зверей последовать за ним. Это создавало какое-то особое настроение в стае, все возбуждались и действительно следовали за Чернецом, самозабвенно отдаваясь игре. Даже мать-волчицу, несмотря на ее весьма почтенный возраст и отяжелевшее тело, волчонку удавалось вовлекать в эти веселые игры-состязания, которые объединяли стаю, поднимали в ней дух.
      Вот и сейчас, взбодренные игрой, волки решительно двинулись в нелегкий ночной поход. Матерые уводили семью в одном направлении — в глухие безлюдные места. И хотя по охотничьей надобности стая часто отклонялась от этого направления, но, завершив охоту и отдохнув, снова следовала своим путем.
      Этой ночью идти было особенно трудно. Волки оказались в глухом старом ельнике, заваленном буреломом и валежником. Лес здесь изобиловал огромными валунами. Каменные глыбы, заснеженные, оледенелые, преграждали путь, взбираться на них было утомительно и опасно: одно неверное движение — и зверь мог соскользнуть, упасть с высоты, сломать себе хребет… Чаще приходилось огибать валуны, выбирая более проходимые участки. Идущая во главе стаи Мага уставала больше других. Иногда, по глубокому снегу, ее подменяла Зуа.
 
      Вожак все время шел последним. Трудности пути свидетельствовали о том, что стая близка к цели. В этой таежной глуши даже не было просек. Сюда не дотягивались человеческие пути. Это знал старый вожак, это, и только это, давало ему покой. К утру уже можно остановиться и начать метить свой новый охотничий участок, новый район обитания, не занятый другой стаей.
      Семья была спасена и на этот раз. Не удалось сохранить только одного волчонка — самого умного, самого ловкого, самого необходимого стае.

      Изба постоянно источала сильные запахи умершего дерева. И Чернецу иногда во время дремы казалось, что он лежит в огромном дупле сухой сосны.
      В доме человека Чернец находился уже месяц. У него сложились непростые, но в общем добрые отношения с человеком — хозяином этого дома. Совсем не такие, какие были у его отца — старого Воя, когда тот попал в плен к людям.
      Когда человек входил в чулан с едой и питьем, волчонок теперь не только не скалился на него, но даже приветствовал своего нового знакомого. Хвостом, правда, не вилял, но радостно вставал навстречу, глаза его весело блестели.
      Уже несколько дней человек выводил волчонка на прогулку. На поводке, как собаку. И зверь подчинялся — шел рядом спокойно и послушно. Правда, все время озирался, остро и тревожно воспринимая запахи двора.
      Чернец долго не подпускал к себе человека, не позволял ему дотронуться до себя, погладить. Волчонок не рычал, не злился, только внимательно и настороженно следил за ним, готовый в любой миг отпрыгнуть, шарахнуться в сторону, в дальний угол.
      Еще труднее было приучить его к ошейнику. Сначала человек касался новым, не пахнущим собакой ошейником морды зверя, его шеи, давал тщательно обнюхать. Но стоило застегнуть ремешок на шее волчонка, как тот начинал метаться по чулану.
      Только через сутки волк подпустил человека и тот снял с него ошейник. Несколько раз повторялась эта процедура, пока зверь наконец не принял ошейник как необходимость, неприятную, но не опасную.
      Ученый гулял с волчонком во дворе, удалив оттуда на время собак, водил его даже по краю леса, держа на длинном прочном поводке.
      Он вымыл в чулане полы и постелил для волчонка кусок толстого войлока в тот самый угол, куда зверь любил чаще всего забиваться. Через несколько дней он обнаружил, что волчонок уже отдыхает на войлоке.
      Между зверем и человеком рождалась, пока едва заметная, привязанность. И хотя настороженность, острое внимание при встречах еще угадывались в глазах волчонка, человек видел, что зверь рад его появлению. И, как часто бывает в подобных случаях, привязанность эта постепенно становилась обоюдной. Ученый испытывал все большую симпатию к этому умному щенку, обладающему удивительным умением приспосабливаться к чужой для него среде. Никогда раньше не приходилось ему встречать такого чуткого зверя. Казалось, он пытается не просто понять действия человека, но и прочитать его мысли. Зоолог был убежден, что зверь отчетливо ощущает его состояние, его настроение. И это вызывало у него все больший интерес к волчонку.
 
      Он решился ввести еще одно новшество: перестал запирать чулан, где жил его лесной пленник. Конечно, дверь из сеней вниз, в холодную прихожую, закрывалась изнутри на толстый крюк, да и наружная дверь тоже теперь запиралась на задвижку. Но волчонок мог уже выходить из чулана. Даже путь в комнату, где жил человек, теперь был для него открыт. И Чернец тотчас воспользовался предоставленной свободой.
      В первую же ночь он выбрался в сени и до самого утра изучал помещение: обнюхивал углы, щели, доски, несколько раз, мягко поднимаясь на задних ногах и упираясь передними в дверь, пробовал открыть ее, подавленный возвращался в чулан, снова приходил в сени и снова псе обнюхивал, разглядывал, вслушивался.
      Очень долго и тщательно он нюхал дверь в комнату человека. Стоял, застыв как изваяние, у самой двери, боясь шелохнуться, чтобы не прозевать, не пропустить малейший шорох, скрип, шуршание. Он словно прощупывал ночную сонную тишину жилого помещения, словно заново знакомился с его запахами — сильным запахом человека, его одежды, источающей горький дух горелого пороха, который всегда пугал Чернеца.
      На рассвете человек поднялся, чтобы проведать зверя. Услышав за дверью его шаги, волчонок молнией метнулся в чулан, лег на войлочную подстилку. Ученый вошел, внимательно посмотрел на щенка и по некоторым мелочам догадался о том, что произошло. Ему показалось, что Чернец тоже понял, что человек догадался о его действиях. Волчонок встал, потоптался, снова лег.
      — Ладно, спи, нечего тревожиться, — сказал зоолог и снова ушел к себе.
      Чернец лежал, втягивая чуткими ноздрями запахи, принесенные человеком. Они волновали зверя, возбуждали, усиливали и без того не покидающую его тревогу.
      Мелькали короткие зимние дни, медленно тянулись длинные ночи — тоскливые дни и ночи неволи.
      Внешне приняв сытую и спокойную жизнь в доме человека, волчонок не переставал думать о свободной жизни в лесу, в своей стае. И словно откликнувшись на его страстный немой зов, стая вернулась в родные места и старый вожак в одну из мартовских, довольно еще темных ночей привел ее к базе ученых.
      Не по-мартовски безудержно выла, высвистывая, вытягивая жалобную мелодию, вьюга. Она то плакала в трубе, словно обожженная печным огнем, то скулила за окном, словно обиженная, что не пускают в избу.
      Зоолог сидел у открытой печной топки, слушал завывание ветра и думал. Волчонок, видимо, спал: выходя в сени, человек видел через отворенную дверь чулана, что он лежал на своей подстилке, свернувшись клубком. Несколько раз за последние дни волчонок пытался войти в жилую комнату, подходил к чуть приоткрытой двери, подолгу простаивал у входа, внюхиваясь в запахи, но так ни разу и не вошел — все возвращался к себе в чулан. Почему? Что же ему мешало? Ведь он уже привык к новой жизни. Во взгляде его исчезли страх и тревога. И все-таки он не был похож на тех волков, с которыми ученому приходилось встречаться, о сравнении волчонка с собаками и вообще речи быть не могло.
      Неторопливые размышления зоолога прервал волчий вой. Среди завываний вьюги он отчетливо различил голос волка. К нему сразу же присоединились другие голоса — из-за вьюги трудно было точно определить, сколько их было.
      Зоолог предвидел, что это произойдет: рано или поздно волки придут к его дому, как приходили в зимнюю пору и раньше. Более того, он предчувствовал, что придет именно стая пойманного в капкан волчонка во главе со старым умным вожаком, известная ему с давних пор, и их вой прозвучит призывом для его приемыша.
      Волки выли звучно, протяжно, голоса их приближались к избе. Собаки во дворе захлебывались злобным и суетливым лаем. Им было страшно.
      Человек тоже забеспокоился — собакам грозила опасность. Они были привязаны у своих будок, сплошного забора вокруг избы не было, и волки могли этим воспользоваться.
      Ученый надел полушубок, шапку и валенки, взял ружье и вышел из избы, надежно закрыв за собой дверь сеней и наружную. Он видел, как волчонок нервно бродил по своему чулану, взволнованный воем стаи.
      Вьюга швыряла в лицо колючий снег, завывала, соревнуясь с волками, и прикрывала их метельной завесой. Невидимая стая выла где-то совсем рядом.
      Это чувствовал и волчонок. После ухода человека он разволновался еще больше: заметался по чулану, несколько раз выходил в сени, снова возвращался в чулан. Он узнал голос отца-волка. Мощный, призывный, неповторимый. Он давно тосковал по этому голосу, по голосам родной стаи. Он ждал этих голосов как спасения, как избавления от плена, хотя понимал, что стая помочь ему не может. Но теперь наконец она рядом, и он сам должен пробиваться к ней.
      Да, это была семья старого Воя. Чернец не знал, да н где ему было знать, что родная стая уходила очень далеко, что долго, больше двух месяцев, охотилась она в дальних глухих лесах. Там же во второй половине февраля матерые уходили от молодых волков на полторы недели. Это был период гона, краткой волчьей любви. Семья жила неподалеку, однако к отцу и матери никто из молодых не приближался. Сразу после воссоединения стаи, уже в марте, вожак повел ее в родные угодья. Матерым надо было устраивать логово, да и всех остальных с приближением весны потянуло в родные места с неодолимой силой.
      Слушая знакомые голоса стаи, волчонок метался. Он несколько раз ударил лапами в дверь, ведущую к выходу, но она даже не приоткрылась. Прыгнул и навалился на нее всей тяжестью тела — результат тот же. Заметив, что дверь в жилую комнату затворена неплотно, он поддел ее лапой и распахнул. Не раздумывая, вошел. Теперь его ничто не могло остановить! Ведь за окном призывно раздавались голоса отца и матери, сестер и братьев… Волчонок кружил по комнате человека. Его уже не пугали, не отвлекали всевозможные вещи, сильно пахнущие человеком. Он был сосредоточен на одном: вернуться в стаю! Кроме ее тягучего воя для него сейчас не существовало ничего.
      Вот снова густым низким голосом завыл старый вожак. Снова семья подхватила этот вой, вторя отцу-волку, дружно и громко.
      Словно последний, главный сигнал был подан Чернецу. Глаза его вспыхнули отчаянной решимостью. Он поднял голову к потолку и взвыл, коротко и звонко, откликаясь на зов семьи. Разбежавшись, быстро опустил голову и зажмурил глаза. Волчонок бросился в окно, туда, где за прозрачным стеклом, на воле, ждала его родная стая.
      Тяжелый Чернец легко пробил двойные стекла и с высоты второго этажа кубарем свалился в сугроб. Размашистыми сильными прыжками он пустился догонять стаю.
      Человек хорошо видел все происходящее. Он обернулся на звон стекла и долго смотрел вслед убегающему пленнику. В глубине души он даже был доволен, что волчонок сам нашел выход, чтобы вырваться из неволи.

      Высоко в небе сияла полная луна. Казалось, она видит все: каждое дерево, каждый кустик, каждую тропку и нору. Старый вожак любил водить стаю в лунные ночи, когда в притихшем замерзшем лесу было видно совсем как днем. Чуткий и опытный вожак в такие ночи издали улавливал малейший скрип снега или хруст ветки, в чистом морозном воздухе легко различал запахи зверей и птиц. Сегодня, как и всегда, он замыкал походную цепочку, обменивался с шедшей впереди матерью-волчицей короткими негромкими звуками. Все знали, что при всем ее опыте и мудрости сейчас она только выполняет волю вожака и стая движется туда, куда решил ее вести старый вожак. А он, спокойно шагая сзади, не только видел свою стаю, но и управлял ею.
      В его семье снова стало семеро. Счастливый случай вернул в нее потерянного волчонка. Стая крепла, обретала опыт. Беспокоило вожака лишь возникшее между молодыми волками соперничество, скрытая борьба за место в походном строю, за авторитет в стае, за ответственную роль в коллективной охоте, за право первой добычи… Когда Чернец до своего плена занимал место в строю рядом с вожаком, переярок Ко мирно принимал это. Но когда после возвращения Чернец вновь занял это место, где теперь уже ходил Ко, старшему брату это не понравилось: Ко в первую же ночь после возвращения Чернеца в стаю оскалил на него клыки. Переярок Ко был крупным и сильным. Но и прибылой Чернец не отставал от брата. Кроме того, он был необыкновенно быстрым и осторожным. Переярок это знал, однако возмущение и злость были сильней…
      Старый вожак не допустил ссоры. Он предостерегающе зарычал, и оба молодых волка мгновенно смолкли и скользнули в разные стороны. По тону его рыка все в стае тотчас поняли, что если разлад повторится, расправа с ослушниками будет суровой.
      В нарушение закона стаи отец-волк поставил предпоследним в строю прибылого волка, а не переярка. Так старый Вой поступил впервые. И только из-за Чернеца. Волчонок был необыкновенным зверем. Ни умом, ни осторожностью, ни ловкостью, ни быстротой с ним никто не мог сравниться.
      Только мудрый и сильный вожак, пользуясь поддержкой умной и преданной волчицы-матери, может сохранять стаю, поддерживая жесткую дисциплину. И тогда стая становится непобедимой. С такой стаей не может соперничать никто. Кроме человека…
      Встреч с другой стаей Вой не опасался. Он чувствовал силу подчиненных его воле волков.
      Сегодня такая встреча состоялась. Мага первая расслышала знакомый звериный шаг — шаг волчьей цепочки. Другая стая шла навстречу матери-волчице, идущей впереди своей семьи. Волки хорошо знали границы своих угодий и никому не позволили бы их нарушить. Но встреча произошла как раз на окраине охотничьего участка, поэтому и Вой, и Мага миролюбиво встретили чужую стаю.
      Обе семьи продолжали идти своим путем. Молодые с интересом поглядывали на семью соседей, но матерые шли не поворачивая головы. Когда цепочки поравнялись, мать-волчица, замедлив шаг, вдруг вскинула голову к небу и завыла. Тотчас завыл и старый вожак и остальные. В ответ им дружно подали голоса волки чужой стаи. Стаи словно обменивались взаимными приветствиями. А ночной лес вторил им пугливым эхом и снова замирал в ожидании и тревоге.
      Когда чужая стая ушла, семья Воя углубилась в старый сосновый бор, снопа — в который раз — надеясь на охотничью удачу.
      Март в этом году был, как обычно, трудным и голодным.
      Лоси держались на малоснежных опушках и открытых полянах, загнать их по насту никак не удавалось. Волки озлобились, поднимались после отдыха неохотно, голодные, нервные, измотанные. Под суровым взглядом вожака с усилием сдерживали раздражение.
      Только к концу марта, когда морозы по ночам стали ослабевать, им удалось задрать крупную лосиху, и стая основательно подкормилась.
      С первых дней апреля в леса пришло сильное потепление. Со всех бугров и склонов хлынули ручьи, обнажилась прошлогодняя трава, желтая и вялая, очистились от снега пушистые мхи. Солнце щедро посылало живительные свои лучи промерзшему за зиму лесу. В его лучах звери отогревались — дневать стало приятно.
      Семья перебралась в район логова, туда, где в прошлом апреле Вой и Мага выкармливали щенков. Бывает, что волки из года в год обосновываются в одном и том же логове, если оно не раскрыто людьми. Но матерая Мага и старый вожак, проявляя свою обычную повышенную осторожность, устраивали гнездо в норе где-нибудь неподалеку от прошлогодней. Старые места были проверены жизнью, они казались более надежными, чем новые и неизвестные.
      Звери вели привычный образ жизни: раскапывали в оттаявшей почве целебные корешки, в сумерках и на рассвете мышковали, выслеживали лосей, кабанов, а Чернец даже пытался поймать у норы барсука, но безуспешно.
      Волчонок после неволи внешне не изменился. Но в его памяти навсегда остались дни, проведенные в плену у человека. Чернец помнил зоолога, его дом, его запахи. Непонятное, незнакомое чувство привязанности жило в самых глубинах волчьей души и тревожило Чернеца, не давая ему забыть человека.
      Теперь Чернец вместе с другими волками пришел к своему родимому логову, в те места, где он рос, и новое, еще более сильное чувство нахлынуло на него, пробуждая радостные воспоминания. Эти обтаявшие, почти сухие склоны пахли детством — веселым беззаботным детством Чернеца. И голова кружилась от этих запахов, и сердце чаще билось в широкой груди повзрослевшего волка.
      Он быстро нашел родную нору, влез в нее. Она была заброшенной, неуютной, сырой. Но ведь именно отсюда он, Чернец, вышел в большой лес, в большой мир. Выбравшись из норы, оживленный, радостный, Чернец тут же затеял игру со своими сверстниками — прибылыми, выросшими в этом же логове. Он набросился на них, весело визжа, и все трое, свернувшись в быстрый шумный серый клубок, покатились по склону холма. Они долго возились, набрасываясь друг на друга, катаясь по прошлогодней траве. Играли точно так же, как это было прошлым летом, когда волчата только начали выходить из логова.
      Волки жили еще единой семьей, матерые пока не отделились, не отошли от остальных, но мать-волчица уже беспокоилась, в нерешительности останавливаясь иногда у старых, заброшенных нор, встречавшихся на ее пути.
      И вот он настал, этот день, когда Вой и Мага должны были на время оставить стаю, чтобы найти, подготовить и обжить новое логово. Приближалось время щенения, волчица чувствовала это и с волнением ждала его.
      На рассвете теплого апрельского дня, когда прозрачная, чуть сумеречная, северная весенняя ночь отступила перед ярким восходом, матерые покинули стаю. Внимательный Чернец сразу же двинулся следом, хотя сигнала к походу родители не подавали. Волчонок прошел всего несколько шагов — старый вожак остановил его коротким гортанным рыком. И тогда волчонок понял, что отец и мать покидают семью. Он долго смотрел им вслед, а рядом с ним становились тем временем и Зуа, и Ко, и прибылые. Чернец озабоченно оглядел стаю и внезапно понял, что произошло важное событие: на время отсутствия отца-волка он должен будет возглавить стаю. Это следовало из поведения волков.
      Великая ответственность ложилась на молодого волка, который с ведома отца оставался временным хозяином стаи, несмотря на то что в ней были более опытный, сильный старший брат Ко и трехлетняя волчица Зуа… Для Чернеца начиналась новая жизнь. Природа, наделив этого зверя редкими качествами, как бы заранее предопределила ему роль вожака.

      Прошло три года.
      Лунной мартовской ночью Чернец осторожно вел стаю по старым родительским угодьям. Это была уже его собственная стая…
      Впереди шел он сам, следом двигались два переярка — самец и самка, затем — три прибылых, и замыкала строй подруга Чернеца, четырехлетняя матерая волчица. Семья возвращалась из далекого северного края, куда надолго уводил ее Чернец. Там легче было прокормиться, легче было охотиться, следуя за стадами кочующих оленей. Поэтому Чернец редко приводил стаю в леса, где он вырос. И тем не менее о существовании неуловимой стаи, возглавляемой необыкновенным вожаком, в этих местах знали. Знали, что вожак может увести волков из-под носа самых опытных и находчивых охотников, что он безошибочен в охоте — строит ее так верно, рассчитывает все так точно, что жертве уйти не удается. Даже прибылые в его стае после несколько месяцев обучения становятся падежными помощниками в охоте…
      Сейчас был уже позади долгий утомительный поход через заснеженные леса и замерзшие озера, через реки, скрытые толстым слоем льда. Вожак ступал по утоптанной дороге, по которой когда-то водил его отец, старый Вой. Чернец чувствовал, что вот-вот произойдет желанная встреча. Легкое возбуждение участило удары его сердца.
      Стая обошла по опушке старый бор, пересекла овраг. И вдруг Чернеца охватило неизъяснимое волнение: он во главе своей семьи приближался к знакомой лесной поляне…
      Внезапно чуткое ухо волка уловило тревожные звуки. Они доносились оттуда, с поляны. Вскоре вожак и его стая уже отчетливо услышали злобное рычание, лязг зубов — шум жестокой волчьей схватки.
      И тогда Чернец кинулся к поляне. Стремительно мчались рядом с вожаком волки его стаи.
      Еще издали Чернец понял и оценил происходящее: две волчьи стаи насмерть бились из-за добычи. Волки грызлись, катаясь в снегу, взбивая снежную пыль, окрашивая сугробы кровью. И только в центре битвы невозмутимо стоял крупный волк. Быстро поворачиваясь вокруг, он отшвыривал грудью врагов, нанося им раны крепкими зубами. Чуть в стороне лежала туша только что убитого лося — причина, из-за которой и возникла эта ожесточенная драка.
      Чернец сразу узнал отца-волка, сразу сообразил, что чужая многочисленная стая близка к победе.
      Не задержавшись ни на миг, он рванулся в самую гущу битвы и в несколько мгновений раскидал врагов старого вожака, как будто это были овцы, а не волки.
      Обе стаи замерли, растерянно глядя на могучего черномордого волка, на время притушив свою ярость.
      Показывая всем ослепительно белые, непомерно большие клыки, окруженный своей преданной стаей, пришелец чувствовал себя хозяином положения. И он был на стороне старого седого вожака.
      Стая врагов Воя, только что вдвое превосходившая его семью числом, теперь потеряла свое преимущество. Это видели все.
      Вожак чуть было не победившей стаи колебался. Он понимал, что надо уводить волков, оставив добычу. А ведь лось убит на его территории, правда, убит не им, но в его владениях, хотя и на самом их краю. И все-таки важнее- спасать семью, решил он и, пользуясь короткой передышкой, издал негромкий призывный хрип, легким наметом бросившись в сторону. Его стая рванулась за ним. Никто их не преследовал…
      Чернец, Вой, Мага и их волки долго смотрели вслед уходящим противникам. Смотрели молча и без ненависти Затем дружно кинулись к добыче. Торопливо разрывая мясо, жадно его глотая, звери насыщались, утоляя томительный многодневный голод, который всегда неотступно идет по следам каждой стаи.
      Сытые, отяжелевшие волки окружили старого вожака. Хотелось залечь на отдых, но все ждали приказа. Чернец спокойно рассматривал стаю Воя. В ней он знал только матерых. Кроме них в семье был всего один прибылой и два крупных самца: переярок и волк-трехлетка. Они зло поглядывали на Чернеца, уже забыв про его решающую помощь в борьбе с соседями-соперниками.
      Чернец знал, что стаи объединились всего в несколько дней, они лишь временно будут жить в угодьях отца-волка и вместе охотиться, пугая округу многоголосым воем. Возглавит общую стаю, конечно, старый Вой. Потом она снова разделится на две семьи, и волки исчезнут в лунном свечении снегов. Чернец уведет семью на север, в полюбившиеся ему края. Там проложил он свои собственные волчьи дороги. Они зовут его. И зов этот непреодолим.
      Только сейчас Чернец заметил, как сильно поседел отец-волк: и лоб, и подбородок, и щеки — все стало белым. Даже высокий загривок старого вожака припорошила густая седина — свидетельство долгих, трудных зим, наполненных боями и скитаниями.
      Вой сделал несколько шагов вперед — и все вдруг увидели, что волк-отец хромает… Это было так неожиданно. Ведь вожак должен быть не только самым мудрым и смелым, но и самым сильным и здоровым. Тишина, чуткая и глубокая, была нарушена скрипом снега: волки нервно затоптались на месте. Растерянность овладела стаей.
      Что случилось со старым вожаком? Может быть, дала о себе знать старая рана? Может, он просто поранил ногу? Эта хромота, наверное, пройдет… Но сейчас он хромал…
      Отец-волк, пожалуй, сам больше других понимал, что сейчас ему будет нелегко заботиться о сводной стае. Он раздумывал только мгновение.
      Так же прихрамывая, старый вожак обошел зверей, стоявших полукругом, и спокойно встал рядом с огромным черномордым волком. Стал сбоку от него и чуть сзади ^- это означало, что он определил другого вожака для общей стаи — Чернеца. Вот кто теперь поведет волков, вот кто будет заботиться о них, о соблюдении суровых законов стаи.
      Назначение нового вожака было принято враждебно двумя членами семьи Воя: переярком и трехлетним волком, первым помощником отца-вожака. С самим Воем они, конечно, не собирались ссориться, но уступать первенство какому-то незнакомому, молодому вожаку не хотели.