Никак нет! Чтобы еще выше поднять потенцию своего достойного мозга, они очень даже любят перебежчиками пользоваться. Или представим, что кто-то умер. Мозг-то знает, что биологическая жизнь вот-вот окончится. И в то самое время хон начинает перебегать… Хоть к сыну, реже — к жене, а иной — в сберкассу, чтобы деньги вовремя стащить. Как только это начинаешь осознавать до конца, становишься совершенно свободным существом, потому что все деяния твои являют законодательную основу самой природы и для поиска причинности или какой-либо там аналитики нет никакого основания. Если мозг явление глубоко стихийное, то есть природное, оформленное мутациями в программу, то как, скажите мне на милость, можно спорить с его проявлениями или осуждать его производное? Совершенно глупый вопрос часто возникает у некоторых, не понимающих сути жизни: «Для чего я есть?» Тьфу! Рассмеяться хочется! Поистине, беспредельные глупцы населяют мир. Да для того, чтобы совершенствовать само существо, ту самуюпрограмму, в которую поместили тебя помимо твоей воли. Понял? Или опять нет?
      — Согласен, вполне патриотический проект, — деловым тоном заметил я, скрывая удовольствие. — А почему, собственно, ты выбрал одну К — кию? В ней не так уж выражены особенности местного этноса. Возьми А — зию и Б — рию. В этих республиках куда интереснее проводить такой эксперимент. — А сам подумал: ведь там колорита больше, а значит, ломка традиций и ментальности каждого отдельного представителя будет весьма яркой. Ты его ломаешь, клонируешь по своему образцу, и сам этот процесс воспаляет душу: я страстный выразитель собственной идеи.
      — Как, а? — опять обратился я к нему. — Ведь ты говорил об интересах России. Не так ли?
      — Если вы, Иван Степанович, поддерживаете, я готов начать этот проект где угодно.
      — Тут, любезный, не столько деньги и патриотические чувства нужны, куда важнее в этом вопросе прочный потенциал ненависти к человеку. Как у тебя с этим?
      — Ненависти?
      — Именно ее! А как ты собираешься русифицировать ментальность и культуру провинциальных этносов? Без вероломства тут никак нельзя. Все государства прошли через этот адский круг. Только Россия застряла! Представь себе республики с множеством атрибутов самостоятельных государств, в которых численность населения около пятидесяти тысяч человек. Пусть даже сто, триста, семьсот тысяч. Миллион! Смехота. Как же создать рынок труда в закрытом этническом образовании? Как повысить доходы населения? Обустроиться? Помечтать? То-то! Невозможно! Да! Раньше я посмеивался над чиновниками, и не потому что осуждал их глупость, просто имело принципиальный смысл дождаться логической развязки. Вот сейчас уже она на пороге. Поэтому возникает вопрос: как защитить страну от сепаратизма? Глобализация в современном мире пустила глубокие корни, а мы сохраняем политико-административные модели столетней давности, модели вредные и опасные для единого государства. Ты же хочешь, чтобы они исчезли, чтобы расцвела Россия? Вон Китай, миллиард шестьсот миллионов граждан, а двадцать две провинции и пять автономных районов. Индия — миллиард сто миллионов делится на двадцать один штат и девять союзных территорий, Бразилия, страна близкая к России по численности населения и объему производимого ВВП, разделена на двадцать два штата и четыре территории, США — триста миллионов, а пятьдесят два штата. А у нас сто сорок миллионов, но восемьдесят восемь субъектов федерации. Кому пришла в голову такая дурацкая мысль, достойная книги рекордов Гиннеса в разделе «глупость»? Как тут без радикальных шагов! Ты-то готов на это?
      — Да. Но без ненависти и насилия.
      — Демократ? Либерал? Христианин? Без радикальных преобразований у тебя ничего не получится. Учись на своих ошибках. Когда проект в К — кии провалится и ты поумнеешь, найди меня. Я готов оказаться рядом, чтобы начать с тобой все сначала.
      Опять в голову полезли прежние наваждения. Изображая мир своих фантазий, я с удовольствием продолжал утешать себя мыслью, что только беспощадное насилие улучшает породу людей. И чем больше его сегодня, убеждал я себя, тем совершеннее будет выглядеть человек завтра. Тут мне вспомнилось, что в последнее время меня все чаще тянет к разным формам принуждения практически всех окружающих и порой даже самого себя. Ведь совершенно не просто заставить себя визжать от радости, рисуя перед собой картину того, как ты моришь голодом и жаждой человека, чтобы вынудить его оклеветать собственного отца и подвести его под статью «умышленное убийство» неизвестного лица. Или сесть в первые ряды Театра на Таганке и заставить себя аплодировать и орать «Браво» бездарному режиссеру, то ли Сосунчикову, то ли Нелюбчикову. А обязать себя испытывать удовольствие от кремации усопших, и в момент возгорания печи — яростно аплодировать. Что такое человек? Еще ни один в этом не отважился признаться: это программа генов и кодов! Букет мутаций, находящихся в перманентном брожении, меняющийся по спирали развития. Да! Боятся! Очень хочется из себя мифические фигуры строить. Звания раздаривать. А невежество не позволяет понять главное: каждый из нас — всего лишь программа! Поэтому не поносите лгуна-политика. Не чертыхайтесь на всем доступную девку; не ругайте алкоголика, наркомана, глупца, неудачника, бандита, доносчика — это их программа. Ведь больше в человеке ничего нет! Разве можно от него требовать сверх того, что может дать его врожденный чип? Комбинация его нехитрой материи? Ведь если вас не устраивает программа вашего компьютера, вы начинаете поиск и покупаете другую. Не ключ ли это к пониманию проблем современности…
      — Да-с, к сожалению, господин Кайраканов, в нем ничего нет… — вдруг вырвалось из меня. Он, конечно, ничего не понял — о чем это я. А я продолжал раздумывать дальше, впадая в умственную истерию: «Человеческие программы можно эффективно менять. Для этого дела человечество уже изобрело подходящий инструмент: коса смерти! Именно этим орудием можно достичь цели, если я хочу видеть положительные сдвиги в эволюции собственного вида. Поэтому совершенно глупо не принимать умом жестокость, лить слезы и стонать над насилием. Да! Именно так! Грубо? Жестоко? Да, да, да! Неужели намного лучше осуждать людское несовершенство и его мутационную программу? Такие насмешки слышатся со всех сторон. Не выгоднее ли вмешаться, чтобы изменить эту программу к лучшему? Что бы сделал первый инопланетянин, попавший на нашу землю? Он начал бы изменять род людской, потому что люди до безобразия не равны пришельцу по интеллекту. Наука постигается лишь сильным умом, а он чрезвычайно редок! Никак не больше десятой процента! Тьфу! Как ужасно мало! Мизер! Остальные же, чтобы компенсировать недостатки в айкью и генетике, тянутся за чинами, должностями, капиталами, восславляют пороки, празднуют, эксплуатируя их. Да я вот сам… Каким же тестом оценить самого себя? Неужели только силой ненависти? А может быть, в меня тоже вселился чужой ум, и не один, а сразу несколько? Ведь многое во мне похоже и на де Сада, который призывал человечество вернуться к инстинктам живой природы и к гедонизму, бесконечному наслаждению разнузданной плоти извращенного разума. И на Ницше — восторгавшегося селекцией внутри человеческих особей и восславившего сверхчеловека. И на Циолковского, ставившего атом мозга превыше всего и ратовавшего за уничтожение несовершенных видов природы. И на Сухово-Кобылина, мечтавшего о звездном будущем летающего человечества, прошедшего через жесточайший отбор и вытеснившего человека чувственного, рассудочного, примитивного. Или на самого Сталина, а то и на Гитлера. Нет! Лучше тогда уж на Сталина. Он ближе русскому духу. Да! Впрочем, я совершенно не против самых невероятных перемещений. Потому что протест в любой форме ничего не даст. Природа сделает все это помимо моей воли! Как смерть всегда настигает человека, очень настойчиво протягивая свою руку, так и природа вдруг заглянет в тебя из глубины веков. Сил-то совершенно нет противостоять такому явлению! Вот, например, сейчас, вошел в меня чей-то незнакомый разум и каждую минуту нашептывает: существует единственная гигиена для человечества — это массовое его уничтожение. Ну что тут поделаешь. Страшно? Ужасно? Да! А выбросить эту мысль из головы — бесполезное занятие. Сил нет! Да! Нет! И она все чаще, настойчивее воспаляет мой рассудок. Вы же, люди умные, должны меня понять. Вспомните, какая навязчивая идея обуревала в недалеком прошлом итальянцев — смертельная ненависть к австрийцам. А японцев? К китайцам. А греков? К туркам! А алжирцев? К французам! А армян? К туркам! А французов? К англичанам! А мексиканцев? К американцам! А камбоджийцев? К вьетнамцам! А пакистанцев? К индийцам! А поляков? К немцам! А румын? К венграм! А русских? К немцам! А немцев? К евреям! А персов? К иракцам! А красных? К белым! А демократов? К фашистам! А мусульман? К иудеям! А христиан? К сатанистам! А нищих? К богатым! А белых? К черным! А коммунистов? К капиталистам! И что? Мир перевернулся? Земля поменяла орбиту? Человечество оказалось в Красной книге? Стоит на грани вымирания? Нет, ничего такого не произошло. Да, пролили тысячи тонн слез. Да, прокричали в сотни тысяч децибелл горьких слов. Да, прочитали миллионы молитв, пропели миллионы страниц псалмов, простонали, помянули. Да, вырыли сотни миллионов могил. Но человечество за последнее столетие удвоилось! Обогатилось! Зарплаты выросли в сотни раз! Капитализация мировых активов возросла на тысячу процентов! Поэтому все давно прощены, поняты, забыты. То же самое будет со мной! Сегодня многие могут меня ненавидеть, а завтра начнут прислушиваться, сегодня гневно меня осудят, а завтра станут моими соратниками. Сегодня проклянут, а в ближайшее время поднимут на пьедестал. Да! Такими сотворила нас природа, то есть стихия мутаций, программа, выработанная тысячелетней историей возникновения человека. И не ищете в нас ничего другого. Его тамнет!
      Тут я неожиданно пришел в себя и бросил скороговоркой Кайраканову: «У меня много гостей, любезный, я должен уделять внимание каждому. Прощай!»
      Зал гудел, веселье все больше переходило в распутство. Картина вызвала у меня неприязнь. И тип в генеральских погонах, пьющий водку из женского сапожка. И другой, с вытаращенными на деликатесы глазами, жующий за две щеки. И дамочка в морщинах, но в девичьих локонах, записывающая в блокнот сексуальные рекомендации писателя Черткова. И полуголая девица, вульгарно жестикулирующая при разговоре по мобильнику. И двое политиков с лоснящимися физиономиями, шепчущиеся у бутылки «Вдовы Клико». И круг юных охотниц за богатыми кавалерами, разглядывающих свои жертвы. И поп в рясе, заинтересованно зыркающий на дамские ювелирные украшения. И все, все, все другие. Тут каждый владел приличным капиталом и сотнями килограммов драгоценностей, но ни у кого не была и грамма полноценного серого вещества, что, бесспорно, объясняло прелюдию общественной агонии. «С каким превеликим удовольствием я бы всех их уничтожил, даже не пересчитывая, не спрашивая имени, не задавая вопросов, без пробы на качество», — решительно и радостно мелькнуло у меня в голове. Через мясорубку превратил бы в фарш! В непонятное месиво! А их глубочайшие корни сжег бы дотла! А из этого стручка в комическом смокинге, с жидкой, как у Мрефа, бородкой, который тщетно норовит залезть под юбку своей страшилке — даме с подтянутым подбородком, наполненными гелием губами и выщипанными в тонкий шнурок бровями, — сделал бы отбивную для голодных шакалов. Чтобы остервенелые звериные челюсти рвали его на куски. Ах, как замечательно все это представлять! Ах, как прекрасно разглядывать эти варварские утехи в деталях! С расточительным вниманием! С благоразумными советами от себя самого! Да! Чрезвычайно занимательно провел я время в щекочущих сознание размышлениях. А насладившись, неожиданно задал себе нисколько не странный вопрос: неужели в этоми состоит сила моего разума — чтобы издеваться над человеком? Ах, ах, страшно-то как! Ах, дорогой Иван Степанович, куда же приведет тебя этот странный поиск? Не спятишь ли ты? Не опасаешься ли оказаться нелюдем? Ярчайшим человеконенавистником? Нисколько не робею, насмотревшись на эту публику, на жуткий мир вокруг себя, очень хочу, мечтаю даже, стать самым извращенным индивидуумом. Мизантропом высшей гильдии! Чтобы не только с восторженным чувством глумиться над людьми, но ненавидеть и презирать в самом себе все Адамово. Способен ли я на такое? Ведь силу для этого дела надо иметь неимоверную. И здесь можно задать самому себе очень коварный вопрос: получится ли у меня выпрыгнуть из своего, человеческого? Не так-то это просто. Или я уже изначально запрограммирован как существо, для этогодела готовое?
      — Есть сто миллионов! — вдруг услышал я над самым ухом. — Что теперь делать? — довольная физиономия Лапского возникла перед глазами.
      — Сколько из них нала?
      — Пять миллионов триста тысяч долларов, два миллиона евро и двести тысяч фунтов стерлингов наличными, все остальное — письменные обязательства.
      — Кто дал больше всех?
      — Крапивин. Написал расписку на девять миллионов долларов.
      — Кто пожадничал?
      — Владимир Павлович. Он с трудом вытащил тысячу долларов.
      — Одну тысячу?
      — Да! Рублями, правда, и то по своему курсу: один к двадцати семи. Такого курса давно нет. Нынешняя цена доллара — двадцать семь восемьдесят.
      — А ну-ка выложи мне его худую подачку. Передай этому типу, чтобы шел в кабинет метрдотеля ресторана. У меня к нему дело есть. По дороге шепни ребятам Капусты, чтобы подтянулись к этому месту. Приглашай Владимира Павловича с приветливой рожей. Он с кем за столом?
      — Со своей дамочкой, харьковчанкой из Франции.
      — Она одна с ним?
      — Нет, с ним вместе их шестеро. Какие-то его друзья из Зеленограда.
      — Они что-нибудь внесли в кассу проекта К — кия?
      — Нет!
      — Так-с! Собранные деньги оставь Стеканову, а расписки передай в офис. Пшел! Да, стой, пусть к моему столу подойдет Перегудов.
      «Интересно, как я сейчас поведу себя с этим Владимиром Павловичем, — мелькнуло у меня в голове. Ведь мой мозг, надо понимать, являет собой многообразный мир, исполненный тайн. Чем глубже я буду вести поиск нетривиальных извращений, тем поразительней окажутся пожелания разума. Неподвластный физиологический процесс может выкинуть что угодно. И с кого тут спрашивать? Как и кому давать объяснения, какие аргументы выдвигать в оправдание? Существует ли инстанция, которой можно предъявить претензии? Впрочем… Скорее всего, для полного понимания всех таинств собственного разума придется расширить рамки личной свободы, и тогда, не ограничивая себя ни в чем, удастся по-настоящему систематизировать его проявления. Да! Начать надо с понимания того, что для тебя не существуют ни конституция, ни законы, ни обязательства, ни совесть. Освободить сознание от всех социальных, религиозных, нравственных категорий. На что способен я, Иван Гусятников, человек или схожее с ним существо? Будут ли представления моего извращенного разума надуманными, искусственными, выморочными, или окажутся логичным проявлением моей природы? Необходимо вникнуть в неизведанное, существующее по ту сторону нашего сознания, в каждой клетке мозга, стиснутого декорациями жизни. Сама наша программа,видимо, не способна различать добро и зло, эти представления привнесены в нее извне. Именно это обстоятельство мне необходимо доказать, а для этого я должен совершенно освободить себя от ограничений в страстях, в желаниях и помыслах, пусть даже самых низменных и жутких. Приходится объявить войну так называемой традиционной «человечности». Отныне мой манифест — «Свобода не обремененного законами разума».
      Эта вот история с Новым Орлеаном? В чем она прежде всего меня убедила? Что она весьма ярко высветила? Чем изумила меня, почему толкнула к действию? Очень тонок слой человечности в человеке. Да! Всего несколько часов отделяло горожан от до и после Катрины, но как изменилось их сознание? Словно ветры и волны Атлантики сорвали маску цивильности с их физиономий, потребовав немедленного проявления животного. Всего самого разнузданного! Насиловать, отнимать, не признавать достоинства другого, жрать, пить, гадить, красть — инстинкты эти проснулись в момент с невиданной силой. Но почему так резко? И не где-нибудь, а в богатейшей стране мира? Да потому, господа, что эти пороки целую вечность привлекают людей. Такова ихпрограмма. Это только кажется, что приступ свирепости в ихразуме произошел в результате удара стихии. Нет! Сама природа человека такова. И совершенно нет необходимости ее идеализировать, как это делают политики и гуманисты. Тьфу! Ведь эти варварские страсти не утихают, они беззастенчиво продолжают бросать вызов современному миру. Ах, как это здорово — пинать людскую гордость! Растаптывать стереотипы самоуважения! Издеваться над личностью! Да! Милейшее занятие! Поэтому и мне медлить с этимникак нельзя. Тут я даже вспыхнул: «Надо торопиться с вмешательством в унылый муравейник жизни, чтобы большинство двуногих ахнуло от нового взрыва жестокости, а меньшинство пришло в восторг! Без насилия гармония не наступит. Вот тут-то я и нужен. В современных условиях это наиважнейшая задача. Как хочется увидеть миг человеческого совершенства! Засвидетельствовать в анналах истории трансформацию собственного разума. И тогда Тверская, смоченная дождем, или Москва-река при свете неоновых ламп разверзнется до самого центра земли, а в душе каждого из нас поселится солнце, казалось, отдаленное на миллиарды километров. Именно в это замечательное время по настоящему влюбится сердце …»
      — А, Перегудов? — я увидел знакомое лицо. — Подойди поближе, хочу шепнуть тебе пару слов. — Дай десять тысяч зеленых шеф-повару, скажи, что через полчаса он получит специальный заказ на шесть блюд. Я сам распишу меню. Чтобы никаких вопросов не задавал. Доставь в кабинет метрдотеля электрический столовый нож, капли в нос, десяток полотенец, лейкопластырь, скотч, десять тысяч долларов, а у двери усади врача скорой помощи со служебным чемоданом.
      — Капли в нос? — исподлобья посмотрел на меня Перегудов.
      — У моего собеседника постоянный насморк.
      — Понял, — тушуясь, кивнул он.
      — Твоя лаконичность производит приятное впечатление. Собираюсь премировать тебя, — и не когда-нибудь, а сегодня же вечером. Вся команда получит премии. Ступай! — А сам бросил: — А, и ты тут, курочка?
      Ко мне подошла светская дама, — участница всех столичных тусовок, жена вечного, крупного чиновника. Имени ее я, конечно, не помнил, впрочем, всегда называл ее самым банальным образом: «курочка». Ей было около семидесяти. Пестрый шелковый платок повязанный на цыганский манер, покрывал ее головку. Она так часто подтягивала у хирургов кожу, что ее мало кто узнавал. Сегодня на ней был экстравагантный наряд: из глубокого декольте грудь буквально вываливалась, и у хорошо воспитанных мужчин могло возникнуть желание подставить руки, чтобы она не выпала вовсе на паркет; короткая юбка, серебряный ремень с сапфирами, высокие сапожки. Пальцы унизаны бриллиантовыми кольцами.
      — Дружок, — обратилась она ко мне, — скажи моему мужу, что многие спрашивают меня, не являюсь ли я его младшей дочерью. Представляешь? Почему-то все боятся ему об этом сказать. Пусть знает, что говорят о его жене. Тоже мне еще. Без меня он ноль! Я только из Ниццы, — сообщила она томно. — Замучили кавалеры. Этот вице-губернатор… Как же его? Такой целовальщик! То ручку возьмет, то плечо своими усами защекочет. Или этот, ну депутат, — всю Москву обклеил плакатами, что влюбился в актрису. А на плакате такой поэтический слоган придумал. Просто душещипательный. Вроде: «Хочу любить тебя 24 часа!» или «Мечтаю целовать тебя всю ночь!» Или даже: «Никак не могу, любимая, пройти мимо твоей двери». Изумительные слова. Изысканное признание. Вы-то сами не помните? Вся Москва умилялась. Как же ее зовут, ну та, что в последнем фильме этого, как его… известного режиссера, на букву Г, или Д, нет, пожалуй на Ж, ну помните? Он еще лысоват? И фильм был известный… Так тот депутат сморкался в мои трусики, да с такой радостью и чувством, что всем было понятно: отдых на Лазурном берегу у него удался. Все бегут на футбол с нашими армейцами против, как их там, англичан, что ли, а он мое белье стирает. Сам вывешивает на балкончике. Умница. Как его та артистка не полюбила? Дура! Ой, мой муж идет. Так давай скажи… меня все спрашивают, не дочка ли я ему. Ведь ничего не стоит сказать эту простенькую фразочку. Ну, Иван Степаныч, умоляю!
      Ее супруг — невысокий, с брюшком, на вид моложе своей половины лет на десять. Я не раз видел его, но не помню имени. Он занимал видный пост в земельном ведомстве. Я его услуги оценивал не дороже пятидесяти тысяч долларов, поэтому он меня совершенно не интересовал. С ним контактировали мои юристы.
      — Как чувствуешься себя, душечка? — обратился он к жене, слегка поклонившись при этом в мою сторону.
      «Ах, вот как? Со мной кивком здороваешься, драный чинуша. Я тебе сейчас устрою», — мелькнуло в голове. А вслух я произнес:
      — Ты что это, любезный, с малолетками на тусовки ходишь? Вот и сейчас привел совсем юную. Тебе не совестно? В следующий раз от меня никогда приглашение не получишь. Ты, любезный, такие выкрутасы себе не позволяй. А то я тебя тут же выставлю. Самому за шестьдесят, а девицу на званый ужин пригласил двадцатилетнюю. На своих торжественных вечеринках я такого видеть не желаю! — Я едва сдерживал смех. — Что теперь с тобой делать? Я жену твою хотел видеть, обласкать ее, а ты со студенткой приперся. Да! Наши чиновники народ развратный. Кто со мной станет спорить, господа?
      — Так это ведь моя жена, Иван Степанович, — жалобно простонал он.
      — Как, опять новая? Еще раз женился. А мою приятельницу бросил?
      — Так это же она самая, Софа Алексеевна, — удивленно развел руки чинуша.
      — Как так? Что за колдовство? Ты меня не дури, я еще в добром здравии.
      — Ха-ха-ха! — рассмеялась Софа Алексеевна. И обратилась к мужу: — Я же говорила тебе, что блестяще выгляжу. Меня никто не узнает, а все дамы завидуют. А ты меня недостоин. Животик не можешь убрать. Лопух! Вот выйду замуж за молодого…
      Чтобы не слушать этот бред, я встал и пошел на встречу с Владимиром Павловичем. Оставаться с этой публикой дальше было невыносимо. «И эти типы считают, — думал я, — что я одной с ними породы. Какое фарисейское заблуждение. Их надо уничтожать. Ведь совершенно невозможно жить с нимив одном мире. На всех этапах эволюции индивидуальные умозаключения совершенствовали мир интеллекта. Так же поток творческого обновления должен улучшить человеческое сознание. Сейчас меня ждет еще один из этой никчемной породы. Надо, наконец, решиться. И готово все… Конечно, работа не из приятных, но другой дороги нет. Этот первыйэпизод может оказаться существенным для утверждения моего преимущественного права всегда поступать именно так, по зову внутреннего голоса, по наитию, чтобы прежде всего доказывать себе: я другой, мне все позволительно, и мириться с произволом недоразвитых особей больше никак нельзя. Ну зачем рядом со мной такая пошлячка, как эта Софа Алексеевна? Для чего она миру земному и космическому? Ведь она нарушает гармонию Вселенной! Поэтому пора начать процесс гармонизации. И я беру на себя смелость сделать первый шаг! Кто-то из наших, господа, ведь должен принять вызов! Стартовать, наконец! Жертва должна преодолеть себя, чтобы обернуться палачом! Лично у меня уже нет никаких сомнений. Поэтому мой шаг ровный, уверенный, я отчетливо вижу цель, остаюсь последовательным и верным своим убеждениям. Фатальной ошибки не может быть! Почему человек смертен? Почему он никак не может вырваться из своего семидесятипятилетнего круга жизни? Да потому, что он безраздельно глуп! А редкие умники, которые все же встречаются, становятся заложниками времени, в котором ненароком оказались. Жертвенные посланцы из будущего. Да-с, господа! Природа сама избавляется от балбесов, едва заметно, ну совсем чуть-чуть, увеличивая их биологическую активность. Лишь с помощью мутаций она может обогатить наш разум и даже довести его до совершенства. Но на это уйдут тысячелетия. Поэтому я хочу сократить время эволюции. Надо, чтобы право на жизнь получили лишь умнейшие. А для этого необходимо yue-li! Что в переводе с китайского означает «переступить все границы». Лишь в этом случае человеческий разум получит полное господство над пространством, временем, движением и плотью. Другими словами, господа, обретет бессмертие. Да!
      Ах, Владимир Павлович, спохватился я. Идя ему навстречу, вспомнил эпизоды нашего общения. Как-то встретились мы в ресторане «Шинок». Сдвинули столы. Он был с молодой женщиной: помню ее большие голубые глаза, непривычного цвета волосы — синева с проседью. В.П. входил в круг состоятельных людей столицы, мог позволить себе многое. Рядом с ним сидела еще одна пара ничем не приметного вида. Со мной был крупный федеральный чиновник строительного департамента, болтун, порядком подвыпивший. Я уже собрался уходить, когда подошел приятель, с которым пришлось спуститься к выходу. Я отсутствовал не более пятнадцати минут, вернулся же, чтобы попрощаться и забрать своего гостя. И тут застал невероятную картину: лицо красотки В.П. было окровавлено, слезы смешанные с кровью, скатывались на кремовую кружевную блузку, голые коленки. В.П. молча, безмятежно жует свою отбивную, неприметная парочка рядом обнимается, а мой чиновник, облокотившись на стол, посапывает. Вроде все путем, и ничего особенного за столом не произошло и не происходит. «Что случилось?» — удивился я. Взяв со стола льняную салфетку, подошел к женщине, чтобы протереть ей лицо и промыть водкой раны. «Вызвать скорую?» — спросил я. Никто не ответил. Вначале подумалось, что это сам В.П. звякнул любовницу. Но ко мне подошла дама от соседнего стола: «Ей голову надо промыть водой. Помогите отвести ее в туалетную комнату». — Пожалуйста, — я помог встать пострадавшей. — А что, собственно, стряслось?» — «Как только вы отошли, к столу подошел какой-то кавказец, по-моему армянин, и без слов начал избивать эту особу. Бил ее руками и ногами. Бедняжка…» — «Никто не заступился?» — удивился я. — «Нет, никто!» — «Володя, — обратился я к В.П. — как ты позволил? Если сам побоялся, мог вызвать меня. И твои охранники стоят у входа». — «Это ее проблемы, — бесстрастным тоном ответил он. — За траханье я ей плачу. Почему я должен ее еще защищать? Может, он бил ее по делу?» Я тогда буквально оцепенел от его бессердечности. Ах, как мне хотелось избить этого довольного собой позорного труса! Впрочем, не совсем ясно — труса ли? Скорее всего, да, но гораздо больше он расчетливый негодяй! Его потребительская ментальность потрясла меня. Этот омерзительный случай нередко всплывает в моем сознании. Тьфу! До того был другой эпизод. Как-то на этажах мэрии мы случайно встретились. «Иван, — обратился он ко мне после приветствия, — для нового помощника мне нужен автомобиль. У тебя нет свободного? Потом разберемся». Я удивился, что такой состоятельный тип обращается ко мне с ничтожной просьбой. Решил, что, видимо, приперло мужика, стоит дать ему машину. Отправил ему из своей конюшни трехлетнюю «Ауди». Прошел год, два. Я подумал тогда: богатый человек, будет ли он вспоминать железку в двадцать пять тысяч долларов? Впрочем, я и сам забыл. Но, как теперь оказывается, не навсегда. В промежутке между автомобилем и «Шинком» был еще случай. Мы встретились в каннском аэропорту. Их было четверо. «Степаныч, старина, — любезным тоном бросил он, — моих летчиков не выпускают из гостиницы. Надо оплатить их недельный счет. Я не владею французским, поэтому не могу договориться с рецепцией. Помоги!» — «Что за переговоры с гостиницей? Надо послать им деньги или по телефону продиктовать номер кредитной карты, — пронеслось тогда в моей голове. — Может, случайно истратился и на мели? Но чтобы человек с таким огромным капиталом был не в состоянии оплатить гостиничный счет? Где его помощники, секретари, офицеры банка? Близкие друзья?» Когда я рассчитывался с гостиницей, оказалось, что английские пилоты «Челенджера» (частный семиместный джет) тоже не получили по счету. Пришлось и им выдать надлежащую сумму. Даже приличные чаевые за неудобства. Чтобы они говорили о русских с насмешками? Нет! Никогда не позволю! Моя щедрость в столицах мира известна. Эта история обошлась мне в пятьдесят семь тысяч евро. Недели через три он застал меня телефонным звонком в Лондоне. Опять жалобно просил помочь, якобы сам находился в Москве и ничего сделать не мог, а, кроме меня, из знакомых в Лондоне, мол, никого. Я тогда почувствовал, что его истории похожи друг на друга, но почему-то промолчал и уладил инцидент. В тот раз его охранников задержали в гостинице «Бристоль». Они нанесли гостинице ущерб на семьдесят тысяч фунтов стерлингов. Эти молодцы открывали пивные бутылки не ключом, а о выступы дорогой мебели, вытирали руки, измазанные жиром воблы, о шелковые портьеры и итальянскую обивку на диване и креслах. Позорили русских! Отребье! Хотя, впрочем, каков хозяин. Потом я еще задумался: «Почему этот В.П. в Москве, а его сателлиты в Лондоне? Кого же они оберегают в гостинице? Прошло два года, и эта сволочь В.П. не только не рассчитался, но даже не поблагодарил за мое великодушие. Низкий, скверный тип! Я тогда рвал и метал, что меня как простачка дуранули! А сегодня он бросил в фонд проекта К — кия какую-то издевательскую сумму.
      В кабинет метрдотеля вошли еще трое моих охранников. В.П. сидел в кресле и болтал по телефону.
      — Запереть двери! — бросил я.
      — Привет, дружище! — начал В.П. — Замечательно выглядишь.
      — Вяжите его по ногам и рукам, заткните рот кляпом и заклейте скотчем, — решительно заявил я. Он не успел вякнуть, как ударом в голову был нокаутирован. Его связали и по команде положили передо мной на стол. — Облейте водой, хочу, чтобы он пришел в чувство. Пусть видит, как его начнут распиливать на части.
      В.П. окатили ведром воды, а шарики льда засунули под рубаху. Постепенно глаза стали оживать, тело в судорогах задвигалось. «Приподнимите голову и закапайте санорин, — командовал я. — У него часто заложен нос, не хочу, чтобы задохнулся. Пусть смотрит собственной смерти в глаза». — В.П. попытался что-то сказать. — «Где электрический нож?» — спросил я. Перегудов передал мне инструмент и тут же включил его. «Минутку», — бросил кто-то за спиной. Я обернулся. — «Разрешите надеть на вас халат, — сказал охранник, — испачкаетесь!» — «Да наплевать!» — хотел было отказаться я, но все же поддался и разрешил надеть на себя поварскую одежду. Прошла минута, а казалось, целая вечность. Я приблизился к В.П.