– Ну зачем ты так? – вступила в разговор Ленка.
      – Да ладно, – махнул рукой Эд, – думаете, вы нас не раздражаете? – Он повернулся к Ленке: – Знаешь, чего мне порой больше всего хочется? Взять за горло вашу сраную Москву и медленно сдавливая, спросить: «Говоришь, слезам не веришь? А как насчет силы? Как насчет наглости, грубости, беспредела? Таких, вашу мать, вы хотите? И такие есть среди нас!»
      – Успокойся, – сказала Ленка. – Кто тебе сказал, что жизнь несправедлива? Все у тебя еще будет.
      – В самом деле, Эд. – Курочкина с трудом сдерживала слезы. – Разве жизнь не прекрасна в своем многообразии, многоцветий и многоголосии? Контрасты мегаполиса многих влекут и манят. И на твоей улице Москва зажжет свои огни.
      – Приезжие начинают первыми и побеждают, – подвела итог Ленка.
      А про себя подумала: беги отсюда, Эдичка, спасайся! Не выживешь ты здесь, погибнешь на старости лет. Там, в солнечном Ташкенте, у тебя были поклонницы, свои собственные слушатели, почитатели какого ни на есть таланта. А здесь тебя никто не ждет, здесь таких, как ты, миллионы, здесь такие, как ты, – все. И только малая горстка храбрецов достигла вершины. Но они к ней очень долго шли. С самого детства, на худой конец с отрочества или юности. И вот только теперь поимели, так сказать, законное право. А этот дурачок, давно разменявший четвертый десяток, решил под пенсию кого-то здесь удивить.
      Ленка вспомнила, как в середине девяностых она пыталась выстроить новую карьеру. Театры тогда бедствовали, зарплату практически не платили, мало кому из актерской братии удавалось держаться на плаву. Кто-то от безнадеги свалил за рубеж, кто-то спился, кто-то умер, а Ленка вот осталась без работы. И если бы не деньги, которые давала ей мать, выручая их от сдачи внаем квартиры своего последнего, ныне покойного мужа, Ленка могла бы запросто помереть с голоду. Надо было искать другое, более прибыльное занятие.
      Что еще я умею делать, задавала себе вопрос Ленка и не находила на него ответа.
      Какое-то время она торговала макаронами на рынке, потом перешла на должность маркировщицы в супермаркет, там было сытней и гораздо теплее. Быстро поднялась по служебной лестнице и доросла сначала до кассира, а потом и до контролера, но в один прекрасный момент поняла, что если она не уйдет с этой работы, то однажды ночью выйдет из окна своей малогабаритной квартиры прямо навстречу звездам. И это было бы возможно и даже по-своему романтично, если бы Ленкина квартира не находилась на семнадцатом этаже.
      Однажды она потеряла свой паспорт, причем не где-то на улице, а дома. В тот день она перетасовала все свои бумаги, перетрясла все книги и даже заглянула в коробку со старыми, еще институтскими тетрадками. Там-то ей и попался красный тонкий блокнот, исписанный крупным, еще детским почерком. Это были Ленкины первые стихи, слабые, беззащитные, но какие-то предельно искренние и живые.
      Она позвонила одной своей близкой подруге, у которой отец занимался издательским бизнесом, чтобы спросить, нельзя ли эти глупости где-нибудь опубликовать, хотя бы за минимальное вознаграждение.
      Сначала подруга посоветовала ей плюнуть на эту затею и растереть, но через какое-то время перезвонила и сказала, что если переделать стихи в песенные тексты, то очень даже можно попробовать себя в качестве поэта-песенника, и даже дала Ленке телефон знаменитого продюсера.
      Ленка, чуть доработав стихи, упростив их, закольцевав и добавив короткие, запоминающиеся, как рекламные слоганы, припевы, набралась смелости и позвонила по подсказанному подругой телефону.
      – А сколько вам лет, деточка? – прервав на полуслове ее робкую бессвязную речь, сухо спросил продюсер.
      – Двадцать девять, – честно ответила Ленка.
      – Тю-ю-ю-ю, – присвистнул продюсер, которому самому было в то время глубоко за пятьдесят, – так вы же совсем уже старушка!
      Ленка растерялась и быстро повесила трубку, как будто ее поймали на мелкой подлости или воровстве.
      Она подошла к зеркалу и внимательно на себя посмотрела. Неужели он прав и я и вправду старуха? Слезы брызнули из глаз резко, неожиданно. Как у клоуна, подумала Ленка. Точно внутри кто-то сжал невидимый резиновый баллончик с водопроводной водой. Она осторожно надавила пальцами на веки, и остатки слез отступили обратно внутрь. Потом вернулась к телефону, снова набрала номер продюсера и высоким звенящим голосом бодро так заявила:
      – Послушайте, юноша, я же вам не себя предлагаю, а свои песни. Я даже денег у вас не прошу, а просто хочу помочь вам их заработать.
      – Ха-ха-ха, – заржал продюсер, – напомните мне ваш телефон, я буду вас иметь... В смысле, в виду.
      – Да пошел ты, козел! – не выдержала Ленка. – Имей лучше своих мальчиков!
      И бросила трубку.
      Так что «опыт – сын ошибок трудных» в преодолении возрастных границ успел уже в ней накопиться и затвердеть.
      Ленка очнулась от своих мыслей и еще внимательнее посмотрела на Эдика. Невысокий, коренастый, волосы черные, густые, с ранней сединой на висках. Довольно угрюмый тип. Но стоило ему вдруг улыбнуться, как все окружающие сразу понимали, что счастье есть, его не может не быть, стоит только руку протянуть – и все у тебя будет.
      Эдик, почувствовав ее изучающий взгляд, отвлекся от интимного разговора с Курочкиной и вопросительно посмотрел на Ленку.
      Как она его не разглядела раньше? Любая баба наверняка сразу же разомлела бы от одной его улыбки и, согнув колено в реверансе, так бы и шла за ним, приседая, на самый край земли. Сама Ленка, ввиду незаживающей сердечной раны, никак не могла представить себя лицом заинтересованным, но вот если бы Курочкина была поумнее и сосредоточилась конкретно на Эдике, а не стреляла глазами по сторонам, то вполне могла бы надеяться на успех.
      Однако ее соседка особым умом не блистала, и по той перемене, которая появилось в ее и без того возбужденном поведении, Ленка поняла, что на Любкином давно не паханном поле появились новые игроки.
      Ленка не поленилась повернуться и сразу увидела Серого.
      Ну наконец-то, обрадовалась она, хоть одно родное лицо. Серый стоял к ней в пол-оборота и не мог ее видеть. Опираясь на барную стойку, он всматривался в темноту и явно не замечал импульсов, посылаемых ему неожиданно оживившейся буфетчицей.
      – Ой, поглядите, какого к нам интересного мужчину занесло! – воскликнула Курочкина так громко, что не услышать ее было невозможно.
      И по тому, как Серый еле заметно шевельнул плечом, Ленка поняла, что он догадался, к кому обращен этот крик души, но почему-то не нашел нужным каким-либо образом на него отреагировать.
      Тогда Ленка сама решила привлечь его внимание, оправдывая себя тем, что просто делает приятное Курочкиной.
      – Сергей Алексеевич, идите к нам! – произнесла не напрягая голоса, но так, чтобы он ее услышал.
      На этот раз Серый обернулся, издалека махнул ей рукой и сразу направился к их столику. Поздоровался со всеми, поцеловал Ленкину вялую руку и, приняв настойчивое приглашение Курочкиной, присоединился к их компании.
      Любка тут же решила окончательно и бесповоротно исключить Ленку из конкурентной борьбы и яростно заметалась между двумя воротами, не зная, с которых начать атаку. В одних стоял молодой и веселый вратарь, и всем-то он был хорош, но внутреннее чутье подсказывало Курочкиной, что Эдик совершенно не перспективен для длительных интеллигентных отношений, плавно переходящих в брак.
      Другой голкипер был, мягко говоря, уже не первой свежести, зато как две капли воды похож на одного очень знаменитого режиссера. А если тот в свои неполные семьдесят лет сумел родить двоих детей, то и этот, принимая во внимание типаж, еще в состоянии не только произвести на свет красивое, как мама, и умное, как папа, потомство, но и, судя по дорогим часам и общему неслабому прикиду, обеспечить их на всю оставшуюся жизнь.
      Курочкина тут же представила себя звездой телеэкрана в рейтинговой передаче «Готовим дома. На Рублевском шоссе». На джипе последней модели она подъезжает к самому дорогому супермаркету, достает золотую «Master Card» и покупает там все, что ее душенька пожелает. А душенька у Курочкиной не дура, она-то точно знает толк в еде. Голодное детство, лишенное витаминов отрочество и страдающая неуемным аппетитом юность дают о себе знать до сих пор. А потому и норвежская семужка, и парная свининка, и дальневосточные крабики, да и всякая другая милая сердцу чепуха всегда найдет свой уголок в Любкиной необъятной корзине.
      А вот мы уже и дома. Курочкина видит себя в коротком белом передничке, а под ним – буквально ничего! Она лукаво улыбается и начинает ловко так жонглировать скользкими щупальцами осьминогов, толстыми омаровыми клешнями и пушистыми ушами кроликов. Прямо в воздухе все это само собой крошится, месится, потрошится и – ах да! – обязательно взвешивается. Курочкина эротично наклоняется и достает из-под стола антикварные весы. Оттопырив пухлые пальчики, она ставит на чашу гирьку за гирькой и с маниакальной точностью фармацевта взвешивает все ранее подготовленные ингредиенты. И чтоб, не дай бог, ни лишнего грамма! И, уж конечно, никакого ненужного полета фантазии!
      Интересно, подумала Курочкина, она и в постели будет обязана оставаться такой же знойной аккуратисткой? Никаких тебе экспериментов, опытов, излишеств, все скучно и точно по рецепту. Войдите, пожалуйста, но только на четырнадцать сантиметров и с отклонением влево не больше чем на девять с половиной градусов, и чтоб было произведено ровно две тысячи четыреста две фрикции – тогда только будет гарантия, что ровно через сорок минут все обязательно вскипит и даже выльется.
      Курочкина поскучнела. Весь этот так называемый процесс приготовления пищи, который по скорости монтажа мог бы соперничать лишь с увлекательной охотой на блох, начисто отбил у нее аппетит. А что делать? Придется, видимо, чем-то пожертвовать.
      Порой, сидя в одиночестве на своей затрапезной кухне, Курочкина тщательно подсчитывала, сколько денег уходит у настоящей героини передачи на скромный замор червячка, и редко когда той удавалось уложиться в размер пенсии Любкиной матери, проработавшей сорок лет на вредном производстве. При всем том Курочкина понимала, что нехорошо считать чужие деньги, причем на редкость честно заработанные, но ничего не могла с собой поделать.
      Поток сознания не помешал Курочкиной придвинуться поближе к Серому. Любка притянула к своим близоруким глазам его слабо сопротивляющуюся руку и начала свою нехитрую атаку:
      – Какая интересная рука!
      Серый громко расхохотался и с нескрываемым интересом посмотрел на Курочкину:
      – Неужели я еще могу на что-то надеяться?
      – Ну что вы! – засуетилась Курочкина. – У нас, то есть у вас, все еще впереди!
      – Прекрасный тост! – поддержал ее Серый и, оглядев заметно оскудевший стол, поинтересовался: – Только вот что вы будете пить?
      – Шампанское! – прокричала Курочкина.
      – Коньяк, – попросила Ленка.
      Эдик отвел глаза в сторону и скромно промолчал.
      Серый встал и направился к бару. Ленка оглянулась и из-за его спины увидела барменшу, зазывно расплескавшую по барной стойке свою необъятную амебоподобную грудь. Тетка делала какие-то неуверенные па руками и застенчиво улыбалась. Против ненавязчивого обаяния Серого и в столице редко кто мог устоять, а провинциальные барышни не просто под ноги падали, но и сами укладывались в ящики.
      Что я чувствую, задавала себе привычный вопрос Ленка и привычно же не находила на него ответа. Сколько, действительно, лет, сколько зим прошло! Пора бы уже и не быть собакой на сене, ан нет, что-то еще теплится в подкорочном пространстве, что-то еще свербит.
      Серый, держа в одной руке бутылку коньяка, в другой – шампанское, вернулся к столику. За ним трусила барменша с подносом. Она собрала грязную посуду, сменила скатерть и, выставив на стол местные нехитрые закуски, скромно удалилась.
      Началась обыкновенная интеллигентная пьянка, живое участие в которой в основном приняли женщины: Эдику на другой день надо было выступать, а Серый, и раньше особо не злоупотреблявший, в этот вечер своих привычек решил не менять.
      Ленка пила только коньяк и поэтому набралась гораздо быстрее Курочкиной. Но Любка была активнее, и уже через некоторое время висела у Серого на шее и плакалась ему в воротник кожаной куртки:
      – Никто меня не любит, никто не поцелует, пойду я на болото, наемся жабуляк.
      – Курочкина, повтори, пожалуйста, помедленней, – сказала Ленка, прикуривая сигарету, – я записываю. Если пустить это народное творчество на припев, народ, я думаю, на меня не обидится.
      – Не обидится! – подтвердила Курочкина, упорно пытаясь взгромоздиться Серому на колени.
      – А может быть, нам Лена что-нибудь из нового прочтет? – предложил он только для того, чтобы избавиться от Любки.
      – А что? – встрепенулась Ленка. – Могу!
      Алкоголь, усиливавший ее беспочвенную ревность, подхлестнул вдохновение, и она начала импровизировать:
      –  Не жалею, не зову, не плачу...
       – Свое! – прервал ее довольно грубо Эдик. – Свое давай!
      – Не мешай! – Ленка сосредоточилась и начала снова: – Не жалею, не зову, не плачу – наплевать! Не зову тебя на дачу – ночевать. Посижу тихонько в баре, помолчу. Не войдешь в меня ты дважды – не хочу!
      Курочкина с Эдиком дружно заржали. А Серый, протянув через весь стол руку, показавшуюся Ленке невыносимо длинной, звонко ударил ее по лицу.
      Потом он брезгливо вытер ладонь салфеткой, поднялся из-за стола и быстро пошел к выходу.
      Ленка постепенно приходила в себя. Оглушенная и униженная, она молча наблюдала за его действиями, как за кадрами немого кино, и только когда дверь бара закрылась за его спиной, вскочила с места и, путаясь в складках бестолковой цыганской юбки, побежала за ним следом.
      – Сергей Алексеевич, подожди! Подождите меня, Серый!
      Ее мотало из стороны в сторону, нарисованные разноцветные пятки под ногами безжалостно расплывались, но не переставали указывать дорогу. Через какое-то время, выбравшись из подземелья наружу, Ленка оглянулась по сторонам и, не увидев Серого, на минуту растерялась. Потом встрепенулась, подошла к девушке-администратору и, еле ворочая языком, спросила:
      – Не видели ли вы... Такой импозантный, интересный, седой?.. А на какой этаж?.. А в каком номере?
      Девушка посмотрела в какую-то книгу и профессионально вежливо произнесла:
      – Номер четыреста третий, четвертый этаж, от лифта налево.
      – Спасибо тебе, подруга, – поблагодарила Ленка и со слезой в голосе добавила: – Мужика тебе хорошего встретить, и чтоб любил, и дети, и всякое такое...
      Номер Серого она нашла довольно быстро, но постучать в него не решилась, а просто села на пол и, прислонясь спиной к двери, тихонечко завыла:
       – Серый, подлый трус, выходи! Я знаю, что ты там!
      Минут через пятнадцать, показавшихся Ленке вечностью, дверь в номер открылась, и она, как куль с мукой, свалилась на пол, прямо Серому под ноги. Последнее, что она помнила, это запах его волос, когда она, уткнувшись ему в шею, поплыла на его руках внутрь гостиничного номера.

Глава 5