Когда Ленка с Эдиком добрались наконец до летнего кафе, в котором устроители конкурса организовали участникам небольшой банкет, праздник медленно, но верно шел на убыль. На столе оставались одни только яблоки и пиво. Причем пива было мало, а яблок много, и они, словно живые, перекатывались с места на место, как бильярдные шары, огибая пустые бутылки из-под водки, тарелки с остатками еды и опрокинутые пластиковые стаканчики.
      – Жрите, пожалуйста, яблоки, – предложил Ленке местный текстильщик, – у меня на даче еще полтонны осталось, не пропадать же добру.
      Ленка поблагодарила текстильщика и, взяв из его рук какой-то исполинский, больше похожий на дыню-колхозницу фрукт, тут же устроилась на предложенном Эдиком стуле.
      Эдик расчистил пространство на столе и достал из кармана куртки водку, не допитую ими в гостинице.
      – Продолжим?
      – Если честно, то я уже больше не могу, – отказалась Ленка.
      Она вертела в руках бесполезное яблоко, размышляя, какое бы ему найти применение: съесть его целиком было невозможно, резать жалко. Тогда она встала и вполне профессионально катнула яблоко по столу. Стол был длинный, как боулинговая дорожка, и яблоко, сбив по пути пару-тройку пустых кеглей, благополучно упало на пол и, прокатившись еще немного, стукнулось о корпус прислоненной к стене гитары. Гитара вякнула что-то тихое, качнулась и чуть было не потеряла равновесие, но Эдик вовремя вскочил и подхватил ее на руки.
      – Ну ты даешь, – сказал он Ленке, – так же и убить можно.
      – Извини, – виновато ответила она, – я не думала, что так получится.
      Эдик ласково погладил гитару по корпусу, сделал несколько пробных аккордов и вдруг негромко, так, чтоб его могла слышать только Ленка, запел:
 
Падают яблоки, осень медовая
С вкусом твоих зацелованных губ,
Падают яблоки, осень бедовая,
И далеко до метелей и вьюг.
 
      – Не «с вкусом», а «со вкусом», – прошептала Ленка.
      Она поправила его машинально, не желая ни укорить, ни обидеть, но Эдик услышал ее шепот и оборвал песню на полуслове:
      – Что еще не так?
      Ленка вдруг погрозила ему пальцем:
      – Еще «губ» и «вьюг» – не рифма.
      – Еще что? – продолжал допытываться Эдик.
      – А в остальном все ништяк. Слезу прошибает, – похвалила его Ленка.
      – Издеваешься?
      – Отнюдь.
      – Нет, ты мне скажи, – не унимался Эдик, – если все, как ты говоришь, ништяк, то почему мы с тобой здесь, а они там?
      – Кто «они», Эдичка?
      – Судьи! И лауреаты так называемые.
      – А судьи – кто?
      – Хороший вопрос! – обрадовался Эдик. – Я бы даже сказал вечный. «А судьи кто?» Хорошо. Понимаешь!
      – Ну и успокойся. – Ленка обняла его за шею. – Как там у тебя? «Падают яблоки... осень медовая...» Нет, правда, так здорово, что я сейчас просто заплачу.
      На этот раз Ленка добровольно потянулась за самым красивым красным яблоком, но оно вывернулось из-под ее пальцев и быстро-быстро покатилось на противоположную сторону стола.
      – Нажралась, – тихо констатировала Ленка и громко прибавила: – Ну и что?
      – Что «ну и что»? – не понял Эдик.
      – Нажралась, говорю. Ну и что?
       – Действительно, ну и что? – Эдик, чуть отстранившись от Ленки, пристально на нее посмотрел. – Красивая ты баба, Ленка. С таким счастьем – и на свободе. Как тебе это удается, ты знаешь, нет?
      – Нет! – честно призналась Ленка.
      – Врешь, знаешь!
      – Нет! – настаивала Ленка.
      – Что «нет»? – засмеялся он. – «Нет» в смысле – «нет», или «нет» в смысле – «да»?
      – О Эдик! Я была моложе, я лучше, может, и была. А сейчас уже давно и беспросветно «нет».
      – Дура ты и не лечишься.
      – А вот это – «да»! – обрадовалась Ленка. – Эдик, я такая дура, что ты даже представить себе не можешь!
      – Слушай! Я больше не могу! – не выдержал Эдик. – Я от тебя балдею!
      Он взял Ленку за плечи и, развернув к себе, попытался поцеловать.
      Ленка виртуозно выкрутилась из его объятий и отвернулась.
      – Типа «не дари поцелуя без любви»... – попытался съязвить Эдик.
      – Не смеши меня.
      – Тогда что? – раздраженно спросил Эдик.
      – Я не знаю, – тихо ответила Ленка.
      – Ну так пойдем танцевать, – неожиданно предложил он. – Хоть поприжиматься к тебе можно?
       – Что ты! – испугалась Ленка и замахала руками. – У меня ноги совсем ватные. Я упаду на самом ровном месте.
      – С чего бы это тебя так разморило?
      – Сама удивляюсь, водка, наверное, паленая была. Голова работает, как бы все соображаю, а реакция неадекватная. Язык будто сам по себе шевелится, а ноги, наоборот, молчат. То есть стоят. То есть шевелятся, но как-то тоже сами, без меня...
      – Бедная моя, тебе надо подвигаться, – посочувствовал ей Эдик, – кровь разогнать. Пойдем хоть потопчемся под музыку.
      – Ты так думаешь? – Ленка посмотрела на него с надеждой, но осталась сидеть на месте.
      – Я так знаю.
      Эдик встал и помог ей подняться. Они постояли немного, тесно прижавшись друг к другу, а потом медленно и как-то неохотно двинулись по направлению к эстраде.
      Добравшись до середины круга, они остановились, снова обнялись и попытались было хотя бы покачаться в такт музыке, но она неожиданно оборвалась, и все по-настоящему танцевавшие пары стали расходиться.
      – Вот так всегда! – топнула ногой Ленка. – Куда ни кинь – везде западло! А главное... – Она угрожающе затрясла в воздухе указательным пальцем, как будто собиралась кого-то пристыдить или привлечь чье-то внимание... – Очень хочется писать...
       – Идем, горе мое, – засмеялся Эдик, – я провожу тебя куда надо.
      Они вышли из кафе и прямо по газону двинулись к каким-то дальним кустам.
      – Тебе налево, мне направо, встречаемся посередине, – сказал Эдик и скрылся в темноте.
      – Говорили люди добрые, не пей неизвестную водку, – ворчала Ленка, устраиваясь поудобнее, – а также шампанское и коньяк.
      Издалека доносилась музыка и одинокий, какой-то бесконечный во времени и пространстве истеричный женский смех.
      Кому-то весело, думала Ленка, а мне плохо. Так плохо, что я, может быть, прямо здесь и сейчас умру.
      – Эдик, мне так нехорошо, спаси меня, Эдик! – застонала она, выбираясь из кустов.
      – Давай немого погуляем, – предложил он. – Ты подышишь свежим воздухом, и сразу станет легче.
      Ленка постояла немного в нерешительности, потом оперлась на руку Эдика, и они медленно пошли на свет фонарей.
      Гуляли молча и неторопливо. Ленкина голова постепенно светлела, а мысли сосредоточивались на происходящем.
      К ночи резко похолодало, звезды спрятались за тучи, и стал накрапывать мелкий мерзопакостный дождь. Ленка присмотрелась к нему в свете фонарей и заметила, что дождь на самом-то деле был совсем и не дождь. С неба падали малюсенькие юркие снежинки и тонким слоем пыли ложились на траву. Ленка не могла поверить, что еще утром она лежала на такой же вот траве и грелась на солнышке.
      Какая-то нечеловеческая усталость навалилась ей на плечи, и она пожалела, что послушалась Эдика и пошла на этот чертов банкет. Если бы не этот приставучий ковбой, Ленка бы до самого утра не высунула носа из своего номера, а на рассвете благополучно села в автобус и уехала в Москву. А теперь она как дура вынуждена гулять тут по лужам в компании хоть и симпатичного, но совершенно бесполезного кавалера, чтобы наконец понять, до какой степени она вымотана.
      Зачем только Эдик после объявления результатов конкурса покинул Курочкину и вернулся к Ленке зализывать раны!
      Ясное дело, ему страшно обидно, что его не было ни в одной номинации, даже приз зрительских симпатий и тот достался какому-то светловолосому пареньку из Рязани, но при чем тут Ленка? Набил бы лучше морду всему составу жюри, а заодно и лауреатам... Да только те квасили в другом, закрытом от посторонних глаз помещении...
      – Эдик, а хочешь я тебя поцелую? – спросила Ленка, почти по настоящему испытывая к Эдику чувство легкой, не до конца созревшей жалости.
       – Не хочу, – сердито ответил Эдик.
      – А почему это? – удивилась Ленка.
      – Не хочу и все! – отрезал он.
      – Ну и дурак! – Ленка сделала вид, что обиделась.
      Эдик неожиданно развернулся, ухватился обеими руками за воротник ее куртки и, притянув Ленку к себе, впился ей в губы. Не то кусая ее, не то целуя, он всем телом давил на нее, и она, слабо перебирая ногами, стала отступать куда-то назад, пока не оперлась спиной о широкий ствол неизвестного мрачного дерева.
      Да и сам Эдик был как саксаул, твердый и тяжелый. Все сильнее прижимая Ленку к мокрому стволу, он каким-то странным образом ухитрялся выполнять под ее юбкой точные, доведенные до автоматизма движения, продвигаясь к намеченной цели вдумчиво и аккуратно. И чем больше Ленка противилась, тем сильнее он заталкивал ей в рот свой длинный, горячий и какой-то острый на вкус язык. Она медленно слабела и, становясь мягкой и податливой, как тряпичная кукла, почти и не дергалась.
      – Хочешь, точно знаю, хочешь, – задыхался Эдик, – хочешь, но молчишь. Давно у тебя мужика не было? Давно?
      – Давно, – прошептала Ленка.
      – Ну так что же ты... Вымучила меня совсем.
      – Я не хочу здесь... Не хочу так... – хватаясь за эту причину как за соломинку, закричала Ленка.
       – А как ты хочешь? Как тебе надо? – тоже закричал Эдик.
      – Не здесь, Эдик, не сейчас! Не сейчас! Не сейчас! – повторяла она как заведенная, пытаясь высвободиться из его объятий.
      – А если завтра, в Москве? Ты придешь ко мне?
      – Да!
      – Не обманешь?
      – Нет.
      – Ты хочешь меня?
      – Да!
      – А если я тебя изнасилую?
      – Да!
      – А если я тебя изнасилую, а потом убью?
      – Да!
      – А ты слышишь, что я тебе говорю?
      – Да! Да! Да! – заорала Ленка и, воспользовавшись его кратким замешательством, развернулась и что было силы ударила его ладонью по лицу.
      Эдик отпрянул от нее и неожиданно расхохотался:
      – Так бы сразу и сказала.
      Ленка осталась стоять, привалившись спиной к дереву. Она попыталась поправить прическу, но пальцы рук предательски дрожали и никак не могли собрать в узел рассыпавшиеся по плечам волосы.
      Лучше бы он сделал это, подумала Ленка. Лучше бы он сделал это сейчас. Как бы было хорошо. Как давно, на самом деле, этого не было. Но я не люблю его! При чем здесь любовь? Если я просто его хочу, а он хочет меня? Прямо здесь на траве. В снегу и в грязи. Пусть бы он вбил меня в землю несколькими ударами и оставил там умирать. Под листьями, под снегом. Пусть бы было так. Но я его не люблю! При чем здесь любовь, когда просто хочется трахаться. Может же человеку хотеться есть, спать, пить? При чем здесь любовь? Что я ношусь с ней как сумасшедшая? Она не нужна мне! Я не нужна ей. Мы сыты друг другом по горло. Навсегда. Но тела пятая подпольная колонна всегда готова и к подрыву склонна моих устоев!Ненавижу! Просто очень хочется! Очень хочется просто. Остро! Ну как же все здорово! Программа минимум сама собой претворяется в жизнь. Бедный, бедный использованный мною Эдик. Ты – number one.
      – Ну как ты? В порядке? – спросил Эдик и снова заржал.
      – В полном, – ответила Ленка, отряхиваясь.
      – И головка не болит, и блевать не хочется?
      – И головка не болит, и ничего уже не хочется.
      Ленка вдохнула в себя побольше воздуха и окончательно поняла, что хмель растворился в ней почти без остатка, голова перестала болеть, и мысли просветлели. Если бы не противно шуршащая сухость во рту и не совершенно замерзшие ноги, она чувствовала бы себя вполне сносно.
      – Пойдем обратно, – предложила Ленка, – холодно, да и пить очень хочется.
      – Как скажешь, дорогая, – легко согласился Эдик и, обняв Ленку за плечи, повел в сторону кафе.

* * *

      Их долгого отсутствия никто не заметил.
      На эстраде выступала новая молодежная команда с аккордеоном, скрипкой и контрабасом. Здоровый обезьяноподобный парень, чем-то смахивающий на молодого Челентано, щипал толстыми пальцами струны и пел очень низким, возбуждающим голосом: «Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей душе угасла не совсем...»
      Из лагеря лауреатов пришел Игорь и, увидев Ленку, издали помахал ей рукой. Его тут же окружили подтанцовщицы, и он, упирающийся, но довольный, пошел с ними в сторону эстрады.
      – А сейчас, дамы и господа, минуточку внимания! – Местный конферансье сделал значительное лицо. – Впервые на нашей провинциальной сцене любимец публики и одновременно член нашего уважаемого жюри – Игорь Кузнецов! Встречаем!
      Игорь скромно стоял в уголке и, улыбаясь в усы, подкручивал колки на гитаре. Потом вышел к микрофону и подал знак аккордеонисту. Тот, как будто всю жизнь только тем и занимался, что подыгрывал любимцу публики, довольно бодро начал. И Игорь запел:
 
Оксана, Оксана, Оксана!
Твой голос звучит непрестанно!
А поезд идет...
 
      Гитара под его пальцами дребезжала, как банджо, ему порой не хватало дыхания, но внутренний посыл, энергия и здоровый темперамент наполняли радостью всех вокруг.
      На танцевальной площадке тут же образовалась толпа, сначала все захлопали в такт, потом подхватили песню и запели уже хором: Оксана, Оксана, Оксана...
      По просьбе слушателей Игорь спел еще несколько своих нетленок и под бурные и продолжительные аплодисменты спустился в зал.
      На столах откуда ни возьмись снова появилась водка, все выпили и дружно захрустели яблоками.
      – Жрите яблоки! – не унимался текстильщик. – Жрите! У меня их еще есть!
      Одно яблоко на другом конце стола, за которым сидела Ленка, слабо дернулось и покатилось прямо на нее. Ленка растерялась на долю секунды, хотела было его поймать, но раздумала и уступила яблоку дорогу. Оно докатилось до края стола и с тупым звуком упало на землю.
      Кто-то сзади обнял Ленку за шею и горячо зашептал на ухо:
       – А как ты думаешь, сколько твоему Серому лет?
      Ленка оглянулась и увидела Курочкину. В общем и целом, Любка была еще во вполне здравом уме и крепкой памяти. Но почему-то только сейчас Ленка заметила, что она как две капли воды похожа на одну известную исполнительницу бардовских шлягеров. Такие же ясные глаза, такие же светлые волосы, такой же насыщенный, яркий, зовущий на приключенья голос, типа давай всех наших мужиков соберем и невинно споем Окуджаву.
      – Наверное, где-то за пятьдесят, – машинально ответила Ленка и, спохватившись, спросила: – А тебе-то зачем?
      – А как ты считаешь, он еще того?
      – Чего «того»?
      – Ну, его еще можно прислонить к теплой стене и получить удовольствие?
      – Остынь, подруга, – усмехнулась Ленка, – это не твоего ума ягода.
      – А это мы сейчас проверим, – решительно сказала Любка и отползла.
      Ленка посмотрела ей вслед и заметила Серого. Он сидел за соседним столиком с незнакомой и очень интересной женщиной. Та быстро и как-то очень интимно шептала ему что-то на ухо, а он одобрительно качал головой и улыбался.
      Ленка резко отвернулась и тут же встретилась глазами с Эдиком. Он глядел на нее насмешливо и одновременно понимающе. Потом взял в руки гитару и очень к месту запел:
 
Порой любовь тебя обманет,
Порой не стоит ею дорожить,
Порой она печалью станет...
 
      Голос у него был мягкий, обволакивающий, пробирающий буквально до печенок. Если бы существовал секс по телефону для женщин и Эд работал бы там мальчиком по вызову, то ему бы вряд ли пришлось страдать от недостатка барышень, желающих с ним тесно пообщаться.
      И Ленка тоже возжелала, и тоже повелась, и сразу каждая нота стала отдаваться в ней ответной благодарной волной. Глаза ее затуманились, она сначала тихонечко, а потом все смелее и громче стала ему подпевать.
      Эдик посмотрел на нее удивленно, довольно закачал головой и уже не отводил с Ленки взгляда, поддерживая ее и помогая ей справиться с врожденной и тщательно скрываемой робостью. Он поднялся со стула и принялся в такт музыки раскачиваться на своих кривых джигитских ногах. Ленка тоже поднялась и встала рядом лицом к лицу. Они пели на редкость слаженно и уже громко, не стесняясь, а все вокруг повернулись к ним и слушали затаив дыхание.
      Лучше этой песни о любви Ленка не знала и жалела, что ей самой за всю ее небогатую песенную карьеру ничего подобного написать не удалось, и одновременно радовалась, что Эдик ее так точно понял, поддержал и дал свободно вылиться всему тому, что угнетало ее и тревожило.
      Им долго и дружно аплодировали. Ленка, раскланиваясь на все четыре стороны, искала глазами Серого. Женщина, которая десять минут назад что-то шептала ему на ухо, сидела на своем месте одна.
      К Ленке подбежал изнемогающий от своего невостребованного гостеприимства текстильщик:
      – Ну раз вы больше не хотите жрать яблоки, – с придыханием начал он, – то я тогда не знаю. Домой их заберите, что ли. Детям, мужьям...
      – Успокойся мужик, – миролюбиво похлопал его по плечу Игорь.
      Ему все-таки удалось освободиться от благодарных слушательниц и подойти к Ленке.
      – Да я и сам не знаю, – развел руками текстильщик, – что-то я нервный какой-то стал последнее время, суетливый...
      – Ну иди, мой хороший, отдохни где-нибудь, – сказал Игорь.
      – А можно я с вами посижу? – не отставал текстильщик.
      – Нет уж, извини, у нас тут чисто деловой разговор, – ответил Игорь и, развернув мужика за плечи, легонько подтолкнул в спину: – Иди, родной, поухаживай за девушками, я бы на твоем месте не упустил такой возможности.
       – Наверное, это старость, – засмеялась Ленка, – даже за девушками поухаживать не можешь.
      – Типун тебе на язык! – Игорь уселся рядом с ней. – Какой же я старый. Я еще молодой. А ты почему-то не хочешь в этом убедиться.
      – Убедиться экспериментальным путем? – поинтересовалась Ленка, подумав про себя, что вдали от дома даже на самых примерных отцов семейств нападает игривое настроение.
      – Ну да! – обрадовался Игорь. – Как это в нашей последней песне поется? Напомни мне.
      –  Я провожу эксперимент один-единственный, ты подготовлен, разогрет, такой таинственный, не все тебе цветочки мять, и я побалуюсь... –подсказала Ленка.
      – Так что же ты! Давай побалуемся вместе.
      На ловца и зверь бежит. По намеченному Ленкой плану Игорь должен был стать вторым номером ее программы.
      – Так как насчет яблок? – Неугомонный текстильщик склонялся над Ленкой плакучей ивой и услужливо улыбался.
      Ленка глянула на его красное веснушчатое лицо и поняла, что ее миссия невыполнима в принципе.
      – Иди отсюда! – вспылил Игорь.
      – Оставь его, – попросила Ленка, – он же от всей души.
      Текстильщик смотрел на Игоря глазами побитой собаки и не трогался с места. Игорь переставил свой стул так, чтобы не видеть его и снова обратился к Ленке:
      – А не пройти ли нам в номера?
      Ленка, ни разу не видевшая Игоря пьяным, наконец поняла, что, видимо, «велосипедовка» и его не пощадила.
      – Знаешь, что я тебе скажу, дорогой мой, любимый мой Игорек! – начала Ленка, отодвигаясь от него подальше. – Мы с тобой сколько лет знакомы?
      Игорь уставился на свои пальцы, пошевелил ими и, сделав из них какую-то неприличную фигуру, уверенно произнес:
      – Лет шесть, не меньше.
      – Так вот. Если это не случилось за предыдущие пять-шесть лет и не продвинулось вглубь ни на йоту, значит, так оно и должно быть.
      – Что должно быть? – не понял Игорь.
      – Как говорится, раньше хорошо не трахались, незачем и начинать.
      – Дура ты Ленка, – заржал Игорь, – и принципы у тебя устарелые.
      – Я не просто дура, Игорь, я дура порядочная, – миролюбиво ответила Ленка, – и если мне твоя Оля – лучшая подруга, то и ты мне только друг, и не больше.
      – Все равно – дура, – настаивал Игорь.
      – А может, ты и прав... В последнее время меня все кому не лень дурой называют.
       – Вот видишь! – радостно воскликнул Игорь. – Значит, в этом есть доля истины.
      – Наверное, – согласилась Ленка, – но ведь обидно!
      – Ничего обидного тут нет. Баба должна быть дурой. А если она не дура, то, стало быть, все равно дура!
      – Почему это?