Как хорошо, что я не опоздала. Или как плохо, что я не опоздала? Короче, меня никто не предупредил, и я попала на внеочередное совещание. Вернее, нарвалась. Волнующейся грудью на неглубоко закопанную мину.
      Обычно совещания у нас бывают не чаще одного раза в месяц. Но порой на Савву Морозыча нисходит вдохновение, и он среди недели ни с того ни с сего устраивает познавательно-развлекательную разборку наших отнюдь неравнозначных полетов.
      – Посмотрим на график, – сурово проговорил Савва и стал медленно разворачивать длинную бумажную простыню, над которой наша бухгалтерия корпела всю предыдущую ночь.
      Нельзя сказать, что все присутствующие при этом незабываемом событии чувствовали себя одинаково комфортно. Ира Маленькая нервно комкала в руках тонкий батистовый платочек, Ира Большая с преувеличенным вниманием рассматривала картинки нового английского каталога, главбух Светлана Егоровна что-то быстро дописывала в свой ежедневник, а я просто забилась в самый дальний угол и спряталась за широкой спиной Пети-секретаря. Одна Юлька, сидевшая по правую руку от шефа, рассеяно улыбалась и, казалось, была совершенно спокойна.
      Шеф наконец справился с взятыми на себя обязательствами и, вперив очки в свою красиво размалеванную бумажку, еще более угрожающе затих.
      И чего такого нового он там увидел? Я с закрытыми глазами могла бы начертить ему этот график, особо не утруждая себя заглядыванием в непонятные бухгалтерские талмуды. А заодно и произнести за него речь, которую многие из нас знали наизусть и при случае не лишали себя удовольствия ее прокомментировать.
      – Ситуация, как всегда, тяжелая, но стабильная, – произнес дежурную фразу Савва, – что, с одной стороны, хоть и внушает нам некоторый оптимизм, с другой – не дает повода для полной и окончательной расслабухи. Поэтому мы и впредь не должны загорать на лаврах, ибо отставание от набранного темпа грозит такими тяжкими последствиями, что ни пером описать, ни маслом. Кто опоздал, тот, как говорится, не успел. А если ты не успел, значит, умер. Но наш больной скорее жив, чем мертв, и мы будем последними подонками, если не протянем ему руку помощи.
      Нетрудно было догадаться, что под больным, который вот-вот должен отбросить копыта, Савва Морозыч подразумевал не что иное, как свой собственный бизнес. Но я давно уже устала винить себя за равнодушие и жестокосердие, и по большому счету мне было глубоко наплевать на то, как скоро мой шеф заработает свой очередной миллион.
      – Ну это пока были цветочки, – резюмировал Савва, – а теперь вернемся к нашим давно назревшим ягодкам. Итак, что же нам показывает график?
      Ну, мне можно было и не смотреть. На фиг, как поется у «Несчастного случая», мне этот график? Чего лишний раз расстраиваться? Я знаю все его возможные высоты и овраги и ориентируюсь на местности лучше любого проводника. В начале пути нас ждет небольшое плоскогорье, в середине, как всегда, возвысится пик имени Юлии Васильевны, а где-то ближе к концу (смотрите под ноги, не оступитесь) – провал под названием Мариванская впадина, на дне которой плещется мороженая рыба.
      – За сравнительно небольшой отрезок времени, – продолжал шеф, – наша глубокообожаемая Юлия Васильевна выполнила не только свой индивидуальный квартальный план, но и почти довела до победного конца сорванную некоторыми отстающими дизайнерами работу, что нам дало возможность рассчитаться наконец, с поставщиками.
      Какая подлая несправедливость, подумала я. Одной рукой подсунул мне Сам Самыча, другой практически тут же его забрал, а теперь я еще и виновата осталась. Непонятно только, почему Юлька молчит.
      – Это не совсем так, Савва Морозыч, – все-таки вступила в разговор Юлька, – на последнем объекте была проведена большая предварительная работа, и я думаю, что Мариванна вполне могла бы сама довести ее до завершающей стадии.
      – Важен не столько процесс, сколько результат, – оборвал ее Савва, – и кто этого не понимает, того мы....
      Бла-бла-бла-бла-бла-бла...
      Интересно, когда наконец его терпение кончится и он от слов перейдет к делу? И вообще непонятно, почему он со мной столько времени нянькается? Другой бы на его месте уже давно подарил мне на Восьмое марта удочку – и вперед с песней. Я бы на него даже не обиделась. Человека можно понять. Его дело, оно же и его любимое детище, должно расти и развиваться как можно более быстрыми темпами, а все факторы, тормозящие его рост, обречены на полное и безоговорочное уничтожение.
      – Тебе все понятно, Бородина? – заботливый Савва не поленился подкрасться ко мне со спины и прокричать свой вопрос непосредственно в мое непривыкшее к такому вниманию ухо.
      В знак согласия я интенсивно затрясла головой, а про себя подумала, что трудно жить бедной девушке без пистолета. Под столом мои пальцы сами приняли форму двух небольших, но элегантных стволов, чьи дула точно нацелились в Саввин жирный шарпейский затылок.
      Пух-пух-пух! Винни, ты еще жив?
      Савва дернулся всем телом и оглянулся.
      Что я наделала? За что я его так? В чем он виноват? Он ничем не хуже других, а может быть, даже и лучше. Подумать только, что ему, бедняжке, пришлось пережить в кровавые девяностые. Но, слава богу, они давно ушли в прошлое и почти не напоминают о себе. Все, что можно было поделить, – поделено, все, что можно было украсть, – украдено, что можно было отнять – отнято, распределить – распределено, спокойно вывезено за рубеж и спрятано в надежных европейских банках. Но и тот небольшой легальный бизнес, что остался у Саввы на родине, был им заботливо закрышован как в правоохранительных, так и в налоговых органах, и шеф никогда не упускал возможности щегольнуть при случае своими полезными знакомствами.
      Я сидела и думала о том, что, в общем-то, таким шефом, как мой, можно только гордиться. Простой советский парень, комсомольский вожак, пришедший покорять Москву чуть ли не в одних лаптях, практически на ровном месте и голом энтузиазме создал свое скромное предприятие, которое позволило ему занять пусть и не первое, но почетное место на одном из местечковых призовых постаментов. Есть от чего закружиться голове. И нет ничего страшного в том, что Савву буквально распирало от гордости от самого факта соседства с каким-нибудь засекреченным олигархом или, напротив, известным политиком. А уж всяких там актеров, режиссеров, продюсеров и других медийных персон мой шеф разве что бочками не солил, что способствовало закреплению за ним репутации не только честного предпринимателя и добросовестного налогоплательщика, но и мецената. Последнее особенно поднимало Савву в моих глазах, и хотя у него еще не возникла насущная потребность стать собирателем драгоценных яиц земли русской, но к искусству «вообще» мой шеф относился почти с благоговением.
      Савва вернулся к столу и, словно иллюстрируя мои искренние переживания, остановил взгляд на одном из живописных полотен, украшавших его кабинет. Явно не голодный художник, обладающий не только чувством юмора, но и определенными денежными средствами, вместо примитивных красок использовал в своей «инсталляции» икру ценных пород рыб. «Жизнь удалась!» – гласила победоносная фраза, жирно набранная черной икрой на фоне красной.
      Подбодренный скромными рыбьими яйцами, Савва резко сменил тему:
      – В самое ближайшее время я намерен заделать все выбоины на дороге своего бизнеса.
      Никогда еще наш шеф в своих речах не касался темы поруганной дороги, но почему-то именно сегодня она показалась ему особенно благодатной. Савве всегда нравилось говорить «красиво», но при всей своей любви к прекрасному он страдал некоторой невнятностью и я, бы даже сказала, двусмысленностью речи, что порой ставило окружающих в очень неудобное положение. Хотя все уже давно привыкли, что условные единицы Савва упорно называет удельными, табуретку обзывает тубареткой, а гондолу – и вовсе неприличным словом, сегодняшний перл шефа показался мне особенно забавным. Вместо слова «выбоины»
      Савва произнес «выибоны», что прозвучало хоть и несколько замысловато, но свежо. И пока все переваривали услышанное, я, как человек с детства не равнодушный к слову, начала тихонечко попискивать в кулак.
      – Вам плохо, Бородина? – строго спросил шеф.
      – Мне плохо, Савва Морозыч, – быстро согласилась я, и чтобы он чего плохого не подумал, прикрыла рот ладонью, пытаясь кашлем замаскировать свой неуместный смех.
      – Иди водички попей, – смилостивился Савва, и я пулей выскочила из кабинета.
      Следом за мной вылетела Юлька. Мы встретились в туалете и какое-то время потратили на то, чтобы поправить потекшую от смеха косметику. Вот за что я люблю своего шефа? За то, что он никогда не даст нам соскучиться.
      Но Юлька вдруг резко посуровела и набросилась на меня:
      – Нашла тоже мне время и место.
      – А что я такого сделала? – удивилась я.
      – Думаешь, он не понял, что ты над ним покатываешься? – разозлилась Юлька.
      – Как ты могла так плохо обо мне подумать? – Я сделала невинные глаза и тут же снова прыснула в кулак.
      На этот раз мои чудачества не произвели на Юльку должного впечатления.
      – Ты считаешь, он станет с тобой до пенсии цацкаться? Размечталась!
      – Чему быть, того не миновать. – Я сразу поскучнела и стала нарочито медленно намыливать руки.
      – Где ты еще себе такую непыльную работу найдешь?
      – А что, уже пора? – спросила я с надеждой.
      – Давно пора! – снова заорала Юлька. – Знаешь же, что Савва держит тебя из-за одного только уважения ко мне.
      – А ты меня уважаешь?
      – Убила бы, – сказала Юлька и полезла за батарею, искать припрятанную там сигаретную заначку.
      – Ну и что мне теперь прикажешь делать? – спросила я, продолжая умывать руки.
      – Надо делать ноги, – неожиданно предложила мне Юлька, – не твое это, Маня, дело, не твое.
      – Я и без тебя знаю, что не мое! – разозлилась я. – Но на жизнь зарабатывать как-то надо?
      – Как-то надо, – согласилась Юлька.
      – Знать бы еще, как, – вздохнула я.
      – Тем более! – встрепенулась она. – Если не можешь заработать себе на булку с маслом, дорожи хотя бы той корочкой хлеба, которая у тебя пока есть.
      – Ты сама себе противоречишь, – поймала ее я, – то «делай ноги», то «корочкой дорожи».
      – Вот где не надо, там ты, Маня, умная, – обиделась Юлька.
      – Не без того, – я воспряла духом и тут же выключила воду.
      – Только вот, если ты такая умная, – продолжила она, – то почему такая бедная?
      Я вытянула из Юлькиных тонких пальцев сигарету и глубоко затянулась.
      А ведь она права. Куда ни глянь, я всюду дура. Но тебе, умная моя Юлечка, я найду, что сказать.
      – Не везет мне в деньгах, повезет в любви. – Я гордо улыбнулась своему отражению в зеркале и затушила Юлькину сигарету о дно раковины.
      – Ё-мое, – заржала Юлька, – нашла, чем хвастаться. Твой шалашный рай – до первых холодов. А потом подует ветерок, дождик закапает – и все, дорогая моя стрекозуля, поди-ка, попляши.
      – А мне все равно, – гордо заявила я, – сколько б ни было отпущено – все мое!
      – Ну-ну, – усмехнулась Юлька, – посмотрим, как ты запоешь, когда тебя Савва на улицу выгонит.
      – А я не доставлю ему такого удовольствия, я прямо сейчас пойду и напишу заявление.
      – Ну пошутили и хватит, – попыталась остановить меня Юлька.
      – Тоже мне, нашел терпилу, – слезы зазвенели в моем голосе, и я стала судорожно искать по карманам платок.
      – Все! Успокойся! – снова заорала на меня Юлька. – Заявление она напишет! Да не уволит он тебя, не дергайся!
      – А я и спрашивать его не стану! – завелась я. – Сколько можно? Ты в состоянии мне ответить? Сколько можно? Ну не родилась я торговкой, понимаешь? Убейте меня за это! Убейте, только не мучайте!
      Если бы на мне была надета простая суконная рубаха, то для чистоты жанра на последней фразе я должна была порвать ее от горла и до пупа. Но на мне были джинсы и тонкая синтетическая водолазка, так что как я ни старалась, мне удалось только слегка растянуть ее ворот.
      – Дура! – Юлька перешла на сдавленный шепот, – да может быть, он тебя и не ненавидит вовсе, а совсем даже наоборот.
      – Как это? – растерялась я.
      – А вот так! – выпучила глаза Юлька. – Думаешь, ему надо, чтобы ты деньги ему зарабатывала? Да плевать он хотел на твои деньги. У него этих денег как собак нерезаных. Ему внимание твое нужно и ласка.
      – Чего-чего ему нужно? – не поверила я своим ушам.
      – Для особо тупых повторяю, – смилостивилась Юлька, – ему нужна твоя любовь и нежность. А так как он понимает, что ни того, ни другого ему от тебя не дождаться, ему ничего другого не остается, как на тебе же свое зло и срывать.
      – Юль, а может, ты опять съела что-то нехорошее, – предположила я, – и у тебя глюки начались?
      – Мань, я на дур не обижаюсь, – спокойно сказала Юлька, – я их люблю и по-своему даже жалею.
      И я задумалась: а вдруг в ее словах есть доля правды?
      – Так вот, – продолжала Юлька, – вместо того, чтобы бычиться, ты бы к нему присмотрелась. Это тебе не шалаш на ветру. Это «Ключи от рая»!
      – Ты это серьезно сейчас сказала или как?
      – А что? – пожала плечами Юлька. – Крепкий еще старичок. А потом, не ты первая, не ты и последняя.
      – А вот с этого момента попрошу поподробнее. – Во мне проснулся вполне понятный и довольно живой интерес.
      – Тебе имена назвать? Пороли, явки?
      – Именами обойдусь, – ободрила ее я.
      Юлька посмотрела на меня с сожалением и осторожно произнесла:
      – Ну, скажем, Ира Маленькая.
      – Ира Маленькая? – не поверила я.
      – В очередь, как говорят на театре, с Ирой Большой.
      – С Ирой Большой?
      – А теперь загибай пальцы, – торжествовала Юлька. – Весь штат Светы Егоровны, девочки-кассиры, поставщица румынской мебели Валя, шторница Зоя, пара-тройка малярш-строительниц, ну и без твоей покорной рабы дело, естественно, не обошлось.
      – Я тебе не верю, – тихо сказала я.
      – Какой смысл мне тебя обманывать?
      – Тогда почему ты раньше мне ничего не говорила?
      – Просто я щадила твою тонкую, перемать, душевную организацию.
      – Но как ты могла?
      – А что тут мочь? – скривила губы Юлька. – Хочешь жрать – умей ублажать. Да и когда это было? Хотя надо отдать Савве должное, в койке он особо не капризничал, что дашь, то и съест.
      – А как же Лена Львовна? – вспомнила я.
      – А что Лена Львовна? – не врубилась Юлька.
      – Неужели она ничего не знает?
      – Может, и знает, – пожала плечами Юлька, – а может, и не знает.
      – Петя ей разве не подстукивает?
      – А что Петя? Он не на нее работает, а на Савву. А кто платит, тому Петя и служит верой и правдой.
      – Что же Савва и Петю тоже? – изумилась я.
      – Не думаю, – засмеялась Юлька, – Савва Морозыч – исключительно порядочный натурал. Теперь тебе все понятно?
      Я все еще обескураженно смотрела на Юльку.
      – Чем смогла, как говорится, тем помогла. – Юлька подтянула колготки и направилась к выходу.
      – Юлька! – выдохнула я. – Что же мне теперь делать?
      – Не ссы, – успокоила меня подруга, – еще полгодика целкой проходишь, а там, может, и вместе свалим.

      Я не долго убивалась по утраченным иллюзиям. Наоборот, на душе даже стало как-то спокойней. Будь что будет. Стану разбираться с будущими трудностями по мере их поступления. Но я уже совершенно ясно понимала, что мое пребывание на этой работе медленно клонится к закату, но самой торопить финал было как-то не с руки, тем более что Савва вместе с Леной Львовной свалили на отдых в Карловы Вары.
      Следующая неделя пролетела незаметно. Наступила пятница, и вечером мы с Никитой собрались ехать за город, в гости к его другу.
      Никита позвонил мне в середине дня и предупредил, чтобы я не строила никаких самостоятельных планов и ждала его после работы дома.
      Он приехал часам к семи вечера, таща в обеих руках сумки с продуктами.
      – Ты еще не готова? – удивился он.
      – А как, собственно, я должна быть готова? – спросила я.
      – Джинсы, кроссовки, вечернее платье в авоську – и быстро на выход.
      – А вечернее платье зачем?
      – Маня, не нервируй меня, мы опаздываем!
      – Никита, а платье-то зачем? – Я стояла с растопыренными руками и моргала глазами как кукла.
      – Маня! Какое, к черту, платье, ты в своем уме? – Никита потряс меня за плечи и поцеловал в лоб. – Шучу я так. Быстро собирайся.
      Я пошла в спальню, нарыла в шкафу джинсы, майку, свитер и все это на себя проворно натянула.
      – Никита, я готова! – радостно проорала я и выскочила из спальни.
      Никита сидел в кресле и с кем-то разговаривал по телефону. При моем появлении он попробовал свернуть разговор и уже даже попрощался, но собеседник на другом конце провода не отпускал его, и Никита раздраженно и нетерпеливо барабанил пальцами по столу и качал головой.
      – Хорошо... Да... Пожалуйста... Но нам с Маней пора бежать, – сказал он, как будто извиняясь, и, еще раз попрощавшись, отключил телефон.
      – Кто это был? – услышав свое имя, спросила я.
      – Да так, неважно, – уклончиво ответил Никита.
      – Она меня знает?
      – Знает, – кивнул Никита и спохватился: – А почему ты решила, что это женщина?
      – Почувствовала.
      – Ну, ты даешь! – восхитился Никита. – Да Юлька это. По делу.
      – Уже Юлька, а не Юлия Васильевна?
      – Ну, какая разница, Маш?
      – Ну, хорошо, только почему ты мне сразу не сказал?
      – Просто не хотел вдаваться в подробности.
      – И это правильно. Зачем мне ваши подробности?
      – Машка! Ты что ревнуешь? – удивился Никита.
      – Вот еще!
      – Ревнуешь-ревнуешь, – обрадовался он.
      – Ну и ревную. Что, права не имею?
      – Имеешь. Самое законное право. Потому что я твой мужчина, а ты моя женщина. И у нас полное равноправие. И я первый морду набью всякому, кто посягнет на мое имущество.
      – Это я, что ли, твое имущество?
      – Конечно! А то кто же?
      – А ты, следовательно, мое имущество?
      – А я – твое!
      – Забавно.
      – Это только звучит забавно. А на деле все очень серьезно.
      – Имущество – это от слова отыметь? – продолжала интересоваться я.
      – Машка, не цепляйся к словам, а? – взмолился Никита. – Давай уже поедем. Потом договорим, хорошо?
      – Хорошо, – легко согласилась я и, взяв сумку со своими вещами, направилась к выходу.
      Никита подхватил пакеты с провизией и двинулся за мной.
      В Москве весна, пятница, вечер. Всюду пробки, давка, раздражение. Все хотят на природу. Глотнуть воздуха, водки, романтики. И мы вместе со всеми дружным потоком двинулись по направлению на север в леса, поля и огороды.
      Добрались на удивление быстро. Дача находилась километрах в тридцати от города, недалеко от Истры. Места красивые и, как мне показалось, еще мало заселенные. Песок, сосны, небо. Заходящее солнце било мне в левый глаз, и я жмурилась от удовольствия.
      В садово-огордническом товариществе «Протон» повсюду цвела сирень. Ее было так много, что чудилось, будто с неба спустилось облако и накрыло всю местность пушистым бело-розовым покрывалом.
      Мы подъехали к добротному деревянному дому с голубыми наличниками и флюгером на крыше. Навстречу нам вышел Антошка. Вернее, вышел здоровый толстый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой и усами, но он так был похож на героя детского мультика, в котором рыжий Антошка не хотел копать картошку, что я невольно заулыбалась и очень обрадовалась этому сходству.
      На сердце отлегло и стало спокойней. Я не очень люблю незнакомые компании. Долго привыкаю, прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.
      – Никита! – заорал хозяин, раскрывая объятья. – Наконец-то вы приехали!
      – Здорово, Антон, – приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.
      Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?
      – А это, как я понимаю, девушка Маша? – сказал Антон.
      – А вы откуда знаете? – глупо спросила я.
      – От верблюда Никиты, – счастливо заулыбался Антон, – можно я вас поцелую?
      – Эй, поосторожней, – предупредил Никита, обнимая меня за плечи, – это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.
      – Вот так всегда, – обиделся Антон, – опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.
      – Не прибедняйся, – усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.
      – Ну да, я такой, – легко согласился Антон, – последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?
      – Что вы, – засмеялась я, – нисколько.
      – Верь ему, Маша, – сказал Никита. – Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.
      – Не соблазню, не бойся, – успокоил Антон. – Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.
      – Правда? – удивилась я. – А что тогда у меня на лбу написано?
      – А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.
      – Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? – Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.
      – Я лично ничего не вижу, – спокойно ответил Никита.
      – Молодой еще, – сказал Антон, – глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.
      – Мань – ты лампочка, – засмеялся Никита, – я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.
      – Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, – рассердился Антон.
      – Почему? – опешила я.
      – Потому что Маня – это какое-то кошачье имя.
      – Не кошачье, а рыбье, – встрял Никита. – Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.
      – Идиот! – обругал друга Антон. – Кто же рыбу именем любимой женщины называет?
      – А что тут такого? – не понял Никита.
      – Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю... Как вы его терпите, Машенька?
      – Обыкновенно, – отозвалась я. – Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.