На следующий день я отправилась на работу, чтобы забрать домой каталоги, с которыми последнее время работала. Тогда в понедельник перед высадкой на объект уже не надо будет за ними заезжать. Было воскресенье, и я надеялась, что в офисе никого, кроме охранника, не застану.
      Так и случилось. Я поздоровалась с ним, перекинулась парой фраз, порылась в библиотеке, полистала каталоги, забрала все, что мне было нужно, оделась и собралась было идти домой. Но, проходя мимо кухни, услышала до боли знакомый, но какой-то приглушенный и просительный Юлькин голос:
      – Петрович, миленький, ну еще разочек, а?
      Я остановилась и прислушалась. На кухне происходила какая-то непонятная возня.
      – Да, Петрович, да, – умоляла Юлька, – я хочу только тебя!
      Интересный разговор для тихого воскресного утра, подумала я, а главное, какой содержательный.
      – Ну, пожалуйста, – настаивала Юлька, – я сделаю все, что ты захочешь.
      Я не выдержала и заглянула внутрь. Юлька сидела верхом на стуле спиной ко мне и разговаривала по телефону.
      – Любимый мой, единственный, спасибо тебе! Петрович, спасибо за все! Навеки твоя... ну, ты меня знаешь... конечно... Пока, пока, целую...
      – Это что? – удивилась я. – Секс по телефону, что ли?
      – Машка! Привет! – завопила Юлька и бросилась мне на шею. – Как я по тебе соскучилась!
      – Здорово! – ответила я и почувствовала неожиданно для себя, что тоже ей обрадовалась.
      – Ты что здесь делаешь в свой законный выходной? – спросила Юлька.
      – А ты что?
      – Кофе пью и по телефону разговариваю.
      – Слышала я твой разговор. С кем это ты так?
      – С сантехником моим, с Петровичем.
      – У тебя, кроме маникюрши и гинеколога, еще и сантехник личный появился?
      – Что значит появился? Всегда был. Он в моем подъезде живет. Очень полезное знакомство. Хочешь, я и тебя ему порекомендую?
      – А рекомендации мне приготовить в письменном виде или он на слух поверит?
      – Поверит, он добрый, – успокоила меня Юлька. – Поломается немного и поверит. И все сделает. Особенно, если попросить его как следует. Зайдите, мол, к нам в индивидуальном, так сказать, порядке, осуществлю ваши мечты, причем самые смелые. В денежном эквиваленте, разумеется.
      – Что-то серьезное случилось? – поинтересовалась я.
      – Унитаз сломался. Уже месяц смываю и мою руки одновременно.
      – Бывает, – засмеялась я.
      – Ерунда все это, мелочи жизни, – отмахнулась Юлька, подливая себе кофе. – Ты-то как? Что нового? Сто лет тебя не видела.
      – А что у меня может быть нового? Все то же, все так же.
      – И у меня все то же, все так же, – Юлька глубоко, театрально вздохнула. – Кофе хочешь?
      – Наливай!
      Юлька достала из шкафчика чашку, насыпала туда кофе, сахар, брызнула водички из чайника и стала ложкой перетирать содержимое в мелкую кашицу.
      – Что это ты делаешь? – спросила я.
      – Я делаю тебе кофе эспрессо. Сам Самыч научил. Если все это долго-долго растирать, а потом залить крутым кипятком, то такая пенка получится – закачаешься!
      – Он что, такой бедный, что у него дома кофеварки нет?
      – Дома у него есть все. А в холостяцкой квартире пока ничего. А так как мы проводим там все свободное время, то надо же как-то приспосабливаться?
      – Надеюсь, вы ограничились одним кофе?
      – А чем это я хуже тебя? – обиделась Юлька.
      – В каком смысле? – не поняла я.
      – Ты можешь позволить себе невинное приключение на снегу за гаражами, а я на полу вся в побелке не могу?
      – Ну наконец-то, сподобилась! – засмеялась я. – И какие впечатления от экстрима?
      – Скромные впечатления. Я бы даже сказала, скудные.
      – Может быть, просто первый блин комом? Волнение, нетерпение, неудобства – все можно понять.
      – Понять, конечно, можно. Но, представляешь, он занимался любовью, даже не потрудившись снять пальто.
      – Ну, правильно. Он же у нас кто? Конь в пальто. И конь старый. Радикулит там, остеохондроз...
      – А мне говорили, что старый конь борозды не испортит.
      – Юль, не бери в голову, а? Для тебя же самое главное в мужике что?
      – Деньги.
      – Правильно. А ты хочешь и сесть, и съесть. А так не бывает.
      – Тебе не кажется, что мы с тобой поменялись ролями?
      – В каком это смысле?
      – В прямом. Раньше я тебя жизни учила, а теперь ты меня.
      – Из меня плохой учитель. Просто я тебе помогаю. Повторяю на общественных началах давно пройденный тобою материал.
      – Материал-то я усвоила. Доказала все, так сказать, на собственном опыте. Но, знаешь, жизнь почему-то не торопится радовать меня за это хорошими оценками.
      – Ну, не прибедняйся. Ты твердая хорошистка. У тебя почти все есть, – успокоила я ее.
      – Вот именно. Почти все.
      – У многих и этого нет.
      – Да мне на многих глубоко наплевать. Что ты все плохие примеры приводишь? Ты на хорошие ориентируйся, – разозлилась Юлька. – Подумаешь, квартира, машина, дача...
      – Но у тебя еще есть работа, красота и здоровье.
      – Вот счастья привалило! Не знаю куда складывать! – Юлька всплеснула руками. – А отчего же мне тогда тошно? Так тошно, что жить не хочется? Можешь ты мне это объяснить?
      Знакомая песня, подумала я, но странно, что исполняется она на совершенно трезвую голову.
      – Юль, может быть, ты мне чего не договариваешь? – испугалась я. – У тебя все в порядке?
      – В полном. В абсолютном. В совершенном, – сказала спокойно Юлька и, подумав, добавила: – Я, наверное, дура, да?
      – Да какая же ты дура, это я – дура. А ты – умная.
      – Нет, это ты – умная, а я все-таки дура. Приоритеты у меня не те, понимаешь?
      – Не понимаю, – честно ответила я.
      – Ну как тебе растолковать, – задумалась Юлька. – Вот закончу я сейчас делать квартиру Сам Самычу, деньги большие получу, машину наконец новую куплю, в Турцию смотаюсь... А стану я от этого счастливее? Вряд ли. А если и стану, то очень ненадолго.
      Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Наше многолетнее тесное общение не прошло для Юльки даром.
      – А от чего бы ты смогла стать счастливой надолго? – Догадываясь, что разговор принимает серьезный оборот, я вынула из сумки сигареты.
      – От любви, например, – с вызовом ответила Юлька и протянула мне зажигалку.
      – Тебе это надо? – спросила я и улыбнулась.
      – Тебе надо, а мне нет? – вскинулась Юлька.
      – А с чего ты взяла, что любовь – это счастье?
      – А разве нет?
      – Тебе так кажется, потому что ты не любила никогда.
      – Вот именно, – обрадовалась Юлька, – не любила! Не было ее у меня, любви вашей долбаной. Не было, и не надо.
      – Вот и хорошо. Вот и не волнуйся.
      – А я и не волнуюсь, – сказала Юлька и так грохнула чашкой по столу, что почти все содержимое выплеснулось наружу. – Чего мне волноваться? Я спокойная как тапок.
      Я взяла бумажное полотенце и вытерла со стола так и не попробованный эспрессо. Спокойный тапок Юлька молчала.
      Я решила разрядить обстановку:
      – А я вчера на даче была. У одного хорошего художника.
      – И что? – вяло поинтересовалась Юлька.
      – Классный мужик, – ответила я, – хочешь, познакомлю?
      – Нищий, небось?
      – Не знаю. Но очень может быть.
      – И что он мне может дать?
      – Ну вот, ты опять, – разозлилась теперь я, – любви хочешь – и спрашиваешь, что он тебе может дать.
      – И в чем несоответствие? Парадокс в чем? Разве мой любимый не должен провести меня по краю Вселенной со всеми вытекающими из нее бриллиантами?
      – Да не должен он тебе ничего, и ты ему ничего не должна.
      – А в чем же фишка?
      – А в этом и фишка: никто никому ничего не должен. А отдает. И отдает все, что может и не может. И получает при этом такое наслаждение, что любой, даже самый космический оргазм отдыхает.
      – Что-то я не врубаюсь, как это?
      – Очень просто. Смотришь на человека и думаешь, что бы для него еще такого хорошего сделать, чтобы ему стало еще лучше.
      – А что он мне за это даст?
      – Да, может, и ничего! – заорала я. – Как ты не понимаешь!
      – Нет, – твердо сказала Юлька. – На это мы не пойдем. Или ты мне – я тебе, или вообще никак.
      – Тогда заткнись.
      – А я что? Я ничего. Только счастье-то в чем, ты мне можешь объяснить?
      – А разве я говорила о счастье? По-моему, я говорила о любви.
      – Разве это не одно и то же?
      – Да какое там счастье, – отмахнулась я. – Вот сижу здесь с тобой, а внутри все болит: где он, как он, с кем?
      – Это ты про Никиту? Он что, уже тебе изменяет?
      – Да при чем тут это? Просто когда он со мной, счастливей меня никого на свете нет, а когда его нет рядом, я самая несчастная. И мое несчастье задавливает во мне счастье. Остается одна тревога, одна тоска... Звонить, бежать, лететь... Куда? Я скучаю по нему, понимаешь? Постоянно, всюду, всегда. Я просыпаюсь ночью, чтобы потрогать его, чтобы удостовериться, что он живой, что он мой, что он рядом. Когда он у меня бывает, я хожу за ним как привязанная. Чтобы ни на минуту без него не оставаться. Вот он курит, и мне хочется. Он в душ, и я туда же. И все смотрю на него, смотрю... И глаз отвести не могу. А внутри что-то такое тоненькое натянуто. Звенит, дергается, и кажется: вот-вот порвется...
      – Ужас! – сказала Юлька. – И как ты с этим живешь?
      – А ты говоришь – счастье, – усмехнулась я. – Может быть, на словах любовь – это счастье, а на деле – беда.
      – И все равно, – мечтательно вздохнула Юлька, – я бы хотела попробовать. Хоть один-единственный разочек. Подползти так, тихонькой такой сапой, отщипнуть кусочек и смыться под шумок.
      – Это ты о чем?
      – Это я так, теоретически. Фигурально, так сказать, – отмахнулась Юлька. – Не родился еще тот мужик, которому бы я, следуя твоей теории, смогла бы отдать без остатка все то хорошее, что у меня скопилось за долгие годы одиночества.
      – Когда он родится, ты уже старая будешь. Поищи лучше свой идеал в ближайшем окружении.
      – Издеваешься?
      – Отнюдь. Просто даю совет. Нельзя же ждать милости у природы. Наша задача отнять у нее все то, что нам должно принадлежать по праву.
      – По праву, говоришь? – спросила Юлька и как-то странно на меня посмотрела.
      – Юль, ты что? – испугалась я.
      – Да все нормально, Мань.
      Она улыбнулась одними губами и стала убирать со стола.
      – А когда ты с ним последний раз виделась? – вдруг спросила Юлька.
      – С кем?
      – С Никитой своим.
      – Да я же тебе говорила, вчера с дачи приехали.
      – Странно это.
      – Почему странно?
      – Я ему уже неделю звоню, – сказала Юлька, – и всегда заблокировано, ни ответа, ни привета.
      – А зачем ты ему звонишь? – поинтересовалась я.
      – Он мне по работе нужен. Так хорошо начал, а теперь пропал. Он же должен авторский надзор осуществлять, не мне же там со строителями нервы мотать?
      – Хорошо, я ему передам, что ты его ищешь.
      – А когда ты его увидишь?
      – Я не знаю, он должен позвонить.
      – Вы что, еще вместе не живете?
      – Живем, но только периодически.
      – И это правильно. Свобода превыше всего. Не понимаю, зачем вообще нужен мужик в доме?
      – Хотя бы для того, чтобы перед сантехником не унижаться.
      – А я и не унижаюсь, – обиделась Юлька, – я просто делаю так, чтобы ему приятно было. Кто ему еще приятное сделает, если не я?
      – Ну просто мать родная! – засмеялась я.
      – Еще не мать, – серьезно сказала Юлька, – но, знаешь, последнее время, как-то особенно остро хочется ею стать.
      – А говоришь, свобода превыше всего.
      – А я не вижу никакого противоречия. Мужик должен прийти в дом, сделать свое дело и уйти, желательно не наследив. Гостевой брак, понимаешь?
      – Понимать-то я понимаю, но все равно не понимаю. А если дети пойдут у вас? Какой, к черту, гостевой брак? Ты же одна не справишься.
      – Ну, «дети» – это круто. Но хотя бы одно дите быть обязано. С одним я как-нибудь справлюсь.
      – А мне вчера предложили сделать двух мальчиков и двух девочек.
      – Надеюсь, ты отказалась? – холодно спросила Юлька.
      – Я обещала подумать, – солгала я.
      – Два мальчика и две девочки! – с презрением воскликнула Юлька. – Мань, ты же после стольких родов и кормлений в самую настоящую свиноматку превратишься! Будешь титьками об асфальт тормозить!
      – Пойдите, вымой тити! – радостно запела я.
      – Дура, ты, Мань, и не лечишься.
      – Когда б вы знали, из какого сора растет любовь, не ведая стыда! – слегка переиначила я не самое честное ахматовское стихотворение.
      – Откуда это? Что-то знакомое, – нахмурилась Юлька. – Там что-то еще про лопухи вдоль забора, про лебеду...
      – Да какая разница, Юль? Главное жизнь, несмотря ни на что, хороша. И жить, как это ни странно, хорошо!
      – И это правильно! – засмеялась Юлька. – Как там у тебя? Пойду ль, я выйду ль, я-да? Так, что ли?
      – Ну, примерно, где-то так.
      – А что? Зашибись! Я бы даже сказала, заводит!
      – Пойдем домой, заводная ты моя, – предложила я.
      – Нет, Мань, не могу, – отказалась Юлька, – у меня еще здесь дел навалом. А ты иди. И не забудь передать Никите, что он мне нужен.
      – Очень? – поинтересовалась я.
      – Позарез! – Юлька провела краем ладони по горлу.

      Весной так бывает. С утра солнце, чистое небо, легкие облака, а после обеда вдруг налетит ветер и пригонит стаю черных пасмурных туч. И станет холодно и обидно оттого, что зонт остался дома, а дождь уже начался, и до метро еще далеко. В таких случаях можно бежать, сломя голову, путаясь в подоле собственного платья, а можно брести, понурив голову, еле волоча за собой ноги. И при этом очень важно не забывать гордиться своей стойкостью, бесстрашием и героизмом.
      А еще есть выбор, как брести – мокрой курицей или побитой собакой. Но это уже кому как нравится.
      Я была курицей и собакой в одном зоопарке, в котором все булькало от сырости и раздражения на саму себя, любимую. Сидела бы себе дома в тепле и уюте и не дергалась. Все можно было успеть сделать завтра. Но я, наверное, сама, не отдавая себе в этом отчета, искала приключения на свою голову. Чтобы не сидеть дома одной, не думать, не ковыряться в себе, не фантазировать, не заморачиваться, не создавать себе трудности и не преодолевать их по мере их же благополучного возникновения.
      Я остановилась у перекрестка и как умная Маша стала ждать зеленого света. Не прошло и века, как он, наконец, появился, и я было шагнула с тротуара, но мне преградила дорогу машина. Она показалась знакомой, но я инстинктивно отпрянула назад и осталась на месте. Из машины вылетел Никита и, схватив меня за руку, потащил за собой.
      – Ты что, как курица вареная? – заорал он. – Идешь, ничего не видишь и не слышишь. Я ей сигналю-сигналю, а она ни в зуб ногой!
      – Я не вареная курица, а мокрая, – возразила я, устраиваясь на переднем сиденье.
      – Какая разница? – Никита снял через голову свитер. – Возьми, хоть прикройся. А то заболеешь, не дай бог.
      – Как ты меня нашел? – спросила я.
      – А чего тебя искать? Ты или дома, или на работе.
      – Мог бы позвонить.
      – У меня телефон отключен.
      – То-то Юлька не может до тебя дозвониться.
      – Чего ей надо?
      – Как чего? Вы же, кажется, вместе работаете?
      – Уже нет.
      – Как это нет? – удивилась я.
      – А вот так, – зло сказал Никита. – Нет и все. Надоело мне это.
      – Что именно?
      – Работа такая надоела.
      – Какая «такая»? – не унималась я.
      – Стараться, угождать, заискивать. Не могу больше. Не в силах.
      – Странный у тебя подход, – сказала я. – Можно же посмотреть на это дело по-другому.
      – Как «по-другому»?
      – Ну, можно не угождать, а убеждать. Не заискивать, а, наоборот, требовать. Искать компромисс, в конце концов!
      А про себя подумала: чья бы корова...
      – Я, как бы смешно это в наше время ни звучало, свободный художник, – сказал Никита, доставая сигареты. – Свободный, понимаешь? И мне глубоко наплевать на чужое мнение, когда у меня есть свое. И я не привык его менять в зависимости от вновь возникших обстоятельств. И суетиться, подстраиваться, льстить, заглядывать в глаза и зависеть от какого-то ублюдка, который ничего не понимает, не хочу и не буду! По горло сыт.
      – Что-то случилось? – встревожилась я.
      – Ничего не случилось. Просто каждый должен заниматься своим делом, причем только одним делом. И не распыляться, если он хочет в этой жизни чего-нибудь достичь.
      – Это в идеале, но ведь нужно еще на что-то жить, – возразила я.
      – Жить нужно. Вопрос: как? Когда клиент мне подает руку ладонью вниз, он предполагает, наверное, что я ее должен лизнуть, а мне хочется в этот момент на нее наступить. И с этим ничего нельзя поделать, понимаешь?
      – Еще как. Но что же мне передать Юльке? – спросила я.
      – А ничего, я сам все решу, – успокоил меня Никита, – ты только не волнуйся, все будет хорошо.
      – Ты уверен?
      – Абсолютно.
      Мы какое-то время ехали молча. Дождь лупил по стеклу, как сумасшедший, и «дворники» едва успевали с ним справляться. Я поежилась и вдруг почувствовала, что действительно здорово промокла. На полу что-то противно чавкало. Я посмотрела вниз и увидела небольшую лужицу, которая образовалась у меня под ногами.
      – Никита, а куда мы едем? – спохватилась я.
      – Ко мне, – коротко ответил он.
      – А у тебя есть что-нибудь выпить?
      – А что ты хочешь?
      – Водку или коньяк.
      – Все есть, не волнуйся, – Никита уже привычно, по-хозяйски положил мне руку на колено.
      Его рука была горячая и сухая, и мне стало тепло и спокойно.
      – А что мы будем у тебя делать? – поинтересовалась я.
      – А что, есть варианты? – удивился Никита.
      Я снова покраснела. Для детства уже поздно, для климакса еще рано, но эти горячие непослушные волны просто замучили меня своим постоянством и непредсказуемостью. Рядом с Никитой я превращалась в какую-то плоскую тряпичную куклу, которую он постоянно комкает в руках и использует по своему личному усмотрению. Неожиданное упрямство охватило меня и завело. Я решила хотя бы попробовать посопротивляться. Риск дело благородное. Экспериментов в этой области мне производить не приходилось, и обычно послушная Маша, вопреки собственному неодолимому желанию, вдруг выпалила:
      – Тогда я не поеду.
      – Не понял...
      – Я не поеду, – повторила я и напряглась.
      Никита ехал какое-то время молча, а потом вдруг резко остановился:
      – Тогда выходи.
      – Куда?
      – Ты же сказала, что не поедешь?
      – И что?
      – Вот и выходи.
      – Ты это серьезно? – опешила я.
      – Абсолютно, – спокойно ответил Никита.
      Я сидела и хлопала глазами. Эксперимент явно не удался. Колба забурлила и взорвалась. Только осколки летали по салону и ранили меня своими острыми краями. Перед глазами плыли красные круги и сверкали желтые молнии. Я стала судорожно стаскивать с себя его свитер. Руки у меня дрожали, а губы тряслись.
      – Сволочь недобитая, – шептала я, – гад не раздавленный, кобель не использованный, презерватив не смазанный...
      – Давай-давай, пошевеливайся, – торопил меня Никита, с усмешкой наблюдая за мной.
      Я выскочила из машины и побежала в сторону метро. Слезы, смешиваясь с дождем, текли у меня по лицу. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Себя ненавижу! Как я могла связаться с такой скотиной! Как не рассмотрела сразу, не почувствовала! Было же понятно все с первого взгляда. Правильно Юлька сказала: «Не влезай, убьет». Умный в гору не полезет, а дурам – закон не писан. Дур только и тянет на таких. Только такие и нравятся. Чтоб нерв был, игра, интрига. Драматургия, режиссура, финал.
      Финал? Это что, конец? Больше ничего не будет? Я встала как вкопанная, ошарашенная своим неожиданным открытием. Господи, только не это. Что угодно, только не это. Не вынесу, не переживу, не справлюсь. Сломаюсь и буду права.
      Дождь лил не переставая. Я обхватила плечи руками и затравленно оглянулась. Никитин «фольксваген» стоял у обочины.
      Чего он ждет? Почему не уезжает?
      Я оценила расстояние до метро, потом снова обернулась и увидела, как машина медленным задним ходом приближается ко мне. Когда она совсем со мной поравнялась, из нее вышел Никита и, подойдя ко мне, широким театральным жестом накинул мне на плечи свой драный свитер. Типа в соболя укрыл.
      – Прости меня, – проговорил он, заглядывая мне в глаза и пытаясь улыбаться.
      Я стояла точно Пизанская башня, отклоняясь от него градусов на пятнадцать. Мои коленки и зубы стучали в унисон.
      – Ды-ды-ды-ды, – ответила я.
      – А что делать? – виновато сказал Никита. – Таким меня мама родила. – Он снова робко посмотрел мне в глаза и, обняв за плечи, аккуратно, как маленькую, повел к машине.
      – Так все-таки ко мне? – осторожно поинтересовался Никита.
      – Черт с тобой, – быстро, чтобы он не передумал, согласилась я.
      Никита молчал и улыбался.
      – Что улыбаешься? – с досадой спросила я. – Укрощение строптивой прошло удачно?
      – Ты это о чем? – удивился Никита.
      А глаза голубые-голубые...
      – Ладно-ладно, смеется тот, кто смеется последний.
      – Вот это – пожалуйста, – засмеялся Никита, – это – на здоровье. Никогда не был последним, и никогда им не буду.
      – Да! – восхитилась я. – Ты у нас такой, ты у нас number one. Вот еще бы разобраться, в чем?
      – А ты до сих пор не разобралась? – все еще улыбаясь, спросил Никита.
      – Представь себе, нет, – язвительно ответила я и, не подумав, неожиданно для себя добавила: – И вообще, мне твои картины не нравятся. То березка, то рябинка... Край родной на век любимый... Не верю я тебе. И Антону твоему не верю.
      – При чем здесь Антон? – опешил Никита.
      – Ни при чем, – сказала я и прикусила язык.
      – Ладно, не говори, – легко согласился Никита. – Вот только где ты могла видеть мои картины?
      – Как где? У тебя в мастерской.
      – Если ты имеешь в виду мастерскую моего отца, то там висят не мои картины, а его.
      – Извини, я не знала.
      – Ладно, проехали, – сказал Никита, поворачивая во двор, – и приехали заодно.
      Лифт не работал, и мы пешком потащились по лестнице на последний этаж.
      Я прижимала к груди влажный свитер. Никита нес большой пластиковый пакет с продуктами. Я вдруг вспомнила, что с утра еще ничего не ела и не пила, если не считать хваленого Юлькиного эспрессо.
      – Сейчас я тебя замочу в горячей воде, а потом буду кормить, – угадывая мои тайные желания, обнародовал программу Никита.
      – А мочить-то зачем?
      – Чтоб не простудилась, – объяснил Никита и добавил: – Ты мне здоровая нужна.
      – А больная не нужна? – обиделась я.
      – Больная тоже нужна, но меньше.
      – Хоть бы притворился, что ли. Слово какое-нибудь доброе сказал, хотя бы смеха ради...
      – А зачем притворяться? – не понял Никита. – Молодая и здоровая всегда лучше старой и больной. Против этого факта, надеюсь, ты ничего не имеешь против?
      – Не имею. Ничего. Но лечить надо тебя, а не меня.
      Мы бы и дальше так шли и лениво переругивались, но лифт вдруг вздрогнул, чуть-чуть проехал и призывно распахнул свои двери как раз напротив нас.
      – Прошу вас, – пропуская меня вперед, пригласил Никита.
      – Благодарю, – ответила я, входя в лифт.
      Никита нажал нужную кнопку, и мы было поехали. Но работоспособности лифта хватило ровно на полпролета. Лифт зашипел, заскрежетал жалостливо, подпрыгнул и остановился.
      – Приехали! – радостно воскликнул Никита и засмеялся.
      – Застряли. – Я чуть не плакала.
      Никита сполз вниз по гладкой ламинированной стене и удобно устроился на полу, широко раздвинув ноги.
      – А в лифте мы с тобой еще не пробовали, – сказал он и вопросительно на меня посмотрел.
      – Вот только все брошу! – пообещала я.
      – А серьезно? – не унимался Никита.
      Лифт чихнул, дернулся и медленно двинулся вверх, спасая меня и разочаровывая.
      До последнего этажа добрались молча и без особых приключений. Честь моя не пострадала, настроение испортилось.
      Ванны у Никиты не было, но душ он оборудовал профессионально. Черный кафель, красная душевая кабина, желтые махровые простыни.
      Я быстренько разделась и встала под плотные горячие струи. Вода стекала с меня как с горной вершины. Мурашки разгладились, кожа покраснела, глаза закрылись сами собой, и я поплыла верхом на радуге по бескрайним просторам второго по значимости жизненного удовольствия.
      «Куда вода – туда беда, куда вода – туда беда», – приговаривала моя бабушка, когда в детстве в конце генеральной субботней помывки поливала меня из старинного медного кувшина. Я стояла в тазу, закрыв лицо руками, и повторяла за бабушкой: «Куда вода – туда беда, куда вода – туда беда...»
      Медленно, как в трансе, теперь проговаривала эти слова взрослая Маня, стоя в уютной душевой кабине, а где-то издалека, сквозь туманы и дожди, через годы, через расстояния затихающее предгорное эхо доносило до меня чей-то слабый, многократно повторяемый, тонущий в шуме водопада призыв:
      – Машка, открой сейчас же! Открой, Машка, все прощу! Открой, а то я взломаю дверь!
      Осуществляются мечты, однако.
      Я вышла из душа розовая и махрово-желтая, словно свинокур. Или свиноцып? Короче, розовая как свинка и желтая как цыпленок. Никита злой и надутый сидел в кресле и пил кофе.
      – Кофе хочешь? – спросил он.
      – Хочу. Но лучше чаю. С хлебом, с маслом, с колбасой и вареньем.
      – Согрелась?
      – Еще бы...
      – Еще бы! – передразнил меня Никита. – Ты что, не слышала, как я к тебе рвался?