Андрей Посняков
      Посол Господина Великого
      Новгородская сага - 2
      Продолжение цикла "Новгородская сага".
      Поединки и детективные загадки, любовь и утраты, зарубежные миссии и противостояние с опасным маньяком и его приспешниками - все это выпало на долю нашего современника, который, не имея ни связей, ни богатства, только благодаря своим личным качествам становится начальником тайной службы Господина Великого Новгорода.
      Глава 1
      Новгород. Март 1471 г.
      Знал ли ты, что свобода существует
      Лишь в школьном учебнике,
      Знал ли ты, что сумасшедшие правят нами,
      Нашими тюрьмами, застенками...
      Ажим Моррисон, "Американская молитва"
      - Имай, яво, шильника, имай!
      - Сбоку, сбоку заходи!
      - Да что ж вы творите, ироды?! Весь товар-от перевернули!
      - Молчи, тетка, не до товару твово - вишь, обманника имаем!
      - Сбоку, сбоку давай, Ярема! Эх, уйдет, шильник...
      Молодой востроглазый парень в нагольном полушубке и треухе перемахнул через ограду и скрылся где-то на Пробойной. Преследовавший его Ярема грузный сорокалетний дядька, торговец рыбой - поскользнувшись на собачьем дерьме, ткнулся носом в ноздреватый мартовский снег.
      - Эх, ты, Ярема, - подбежав, укоризненно покачал головой его сосед по рядной лавке Парфен-селедочник. Сам-то Парфен хоть и тоже немолод, но и не так грузен, как Ярема, худ, увертлив, ловок - вполне мог бы схватить жулика, ежели б вот не Пелагея-пирожница. Товар, вишь, у ней опрокинули...
      - Почто шумим, мужики? - полюбопытствовал, проходя мимо, Олексаха-сбитешцик... вернее, бывший сбитенщик, ныне - Олександр, человек служилый.
      Олексаху на Торгу всякий знал, доверяли.
      - А ты глянь-ко!
      С сопением выбравшись из сугроба, Ярема-рыбник, разжав кулак, протянул Олександру серебряную монету с изображением двух сидящих человеческих фигурок. Монета как монета. Обычная деньга новгородская.
      - Обычная? Да ты зубом кусни, человече!
      Олексаха так и сделал. С двух сторон монеты остался четкий отпечаток зубов. Фальшивка!
      - И вон, ишо такая же! И там...
      Олексаха задумался, сдвинув на затылок круглую, отороченную бобровым мехом, шапку.
      - Вот что, мужи славные новгородские, давайте-ка сюда деньгу нехорошую. Обманника-то запомнили?
      - Ага, запомнишь тут. Парень как парень. Полушубок нагольный - в таких пол-Новгорода - треух на глаза надвинут. Непонятного цвета глаза... волос тоже не виден. Сам, обманник-то, ни высокий, ни низкий, ни худой, ни толстый... средний, в общем... как все.
      - Это плохо, что как все, - покачал головой Олексаха. - Еще буде увидите шильника - ловите, иль хоть запомните.
      Мартовское солнышко плыло в облаках по высокому небу, пригревало, с каждым днем все сильней, ласковей, топило понемножку снега, разгоняло ночную стужу. Все обильнее капало с крыш, все синее становилось небо, а раз, поговаривали, грохотал уж как-то под утро первый весенний гром. Был ли гром, нет ли - может, и врали. Но что весной все сильнее пахло - все вокруг замечали. Орали на деревьях вороны, пищали синицы, воробьи да прочие мелкие птахи - теплу радовались. Даже Волхов седой заворочался подо льдом, забурчал, затрещал, заругался, чувствуя близкий конец своей зимней спячки.
      Стоял Великий пост перед Пасхой, люд православный мяса не покупал, постился, кой-когда перебиваясь рыбкой, да кашей, да огурчиками солеными, да мочеными яблоками - тем сейчас и торговали, да еще рыбьим зубом, да рухлядью мягкой - мехами, издалече ушкуйниками привезенными. Оптом продавали, редко кто шкурками покупал. Торопились купцы - чуть-чуть и растопит весна-красна дороги зимние, по болотам, по рекам проложенные, потянулись уже в родные края гости заморские, свеи да немцы ливонские - кому ж охота в распутицу зазря прозябать, а до лодейных-то путей еще месяца полтора-два - не меньше. Потому и снижались цены. Быстро шла торговлишка-то, уж и не торговались почти, сбыть лишь бы. А быстрота - она в торговле помеха! Мало, что выгоду не соблюсти никак, так новая напасть - то тут, то там фальшивые деньги серебряные обнаруживались - с виду деньга как деньга - а мягка, легковесна! Забили тревогу купцы-ивановцы, многими жалобами посадничьих людей завалили. Да и как не жаловаться-то, коли такая напасть? В колокол ударили, вече собрав. Порешили: разбираться с тем делом посадничьим людям приметливо, фальшивомонетчиков изловить да казнить жестоко, чтоб другим неповадно было. В Волхов их всех, в прорубь! А имущество - на поток всем... Посадничьим в помощь - и софийские люди чтоб! Об Олеге-то Иваныче, человеке житьем, многие купчины были наслышаны. Про хитрость его, да ум, да к сыску способность гораздую...
      Вот и ехал себе потихоньку житий человек Олег Иваныч на княжий да посадничий суд, в палаты судебные. От солнца щурясь, орешками калеными потрескивал, шелуху под копыта каурому сплевывая. Оба теплу радовались. И сам Олег Иваныч, и конек его каурый.
      Пробежав по Пробойной, парень в нагольном полушубке, резко свернув, юркнул в щель - на Буяна, да затем на Рогатицу, да, чрез улицу, на Славкова. Треух по пути скинул, шапчонку натянул круглую, монашеской скуфейки навроде. На Славкова оглянулся - нет, не гнался никто - шапку набекрень сдвинул лицо круглое, глуповатое, солнышку подставив, сощурился. Постоял немного так, отдышался, к храму Дмитрия Солунского подошел, тут же, на углу Славкова и Пробойной. Заоборачивался, захлопал глазами бесстыжими. Вроде как искал кого-то.
      А не надобно было искать-то. Кому надо - тот уж его углядел давненько, подхватил под руку, отвел за церковь, в место меж оград, безлюдное.
      - Молодец, Суворе! Вот те монеты. Отсчитал: раз, два, три... Три.
      - Че-то мало, дядько?
      - А много потом будет, Суворе, - ласково заулыбался козлобородый Митря Упадыш, он-то и ждал-поджидал тут Сувора, с утра еще. По сторонам глазами зыркнул, руку за пазуху сунул...
      - Возьми-ко.
      Сувор взглянул, поморгал глазами... Хм... Штука какая-то непонятная. Мелкая, вроде отливки кузнечной. Буквицы наоборот... Впрочем, Сувор и нормальных-то буквиц прочесть бы не смог - к грамоте зело ленив был с детства. А умел бы читать... "Денга Новгородска" - вот чего было на отливке написано, да рисунок - два человечка сидят.
      - Подложишь Петру-вощанику в мастерскую аль ишо куды, - ласково пояснил Митря. - Главное, смотри, чтоб не нашел. Да не сомневайся, паря, твоя Ульянка будет, и месяца не пройдет!
      - Хорошо бы так, - закраснелся Сувор. - Ой, хорошо бы!
      - Будет, будет, не сомневайся. Только меня слушай! Да, аспиду тому, софийскому, тоже в кафтанец зашьешь, незаметно, - Митря протянул Сувору пару серебряных денег. - Смотри, не потрать - деньги нечестные. Ходит к вощанику Гришка-то?
      - Ходит, сволочь. Кабы не он... Ух! Все, как обсказал, исполню!
      Простившись, парочка разошлась в разные стороны. Митря пошел по пробойной к Федоровскому ручью, а Сувор - тоже туда же, только не прямо, а переулками. Спрятанное за пазуху нечестное серебро жгло грудь Сувора.
      Солнце сияло в крестах Святой Софии, белило - больно смотреть крепостные стены, стелилось разноцветьем сквозь витражи окон Грановитой палаты.
      Синий, зеленый, желтый, оранжевый...
      Олег Иваныч прикрыл глаза рукой, чуть подвинулся на широкой лавке прям на него лучи-то падали - жарко! И без того в палате - не продохнуть, почитай, вся Господа! Бывшие посадники да тысяцкие, да новые, да Феофил-владыко, князя только не было, Михаила Олельковича, не сдружился он с Новгородом, к Киеву в отъезд собирался.
      "Сто золотых поясов" - цвет боярства новгородского - в палате Грановитой собрался. Послание Филиппа, митрополита Московского, слушали да решали насчет посольства московского - принять аль восвояси отправить с бесчестьем. Послание митрополичье не ново для новгородцев было. Не отступаться от старины и благочестия православного увещевал Филипп - будто кто всерьез такое сотворить собирался - не прилагаться к латынским тем прелестям... Типа - к Унии Флорентийской, к Папе Римскому... Многие в зале смеялись: и Киев, на воде вилами писано, к Унии-то, а уж Новгород - и подавно! Чего писать тогда? Ясно чего - то московского князя Ивана рука, не ходить к бабке! Так и писано: "поручены, бо, новгородцы, под крепкую руку благоверного и благочестивого Русских земель государя Великого князя Ивана Васильевича Всея Руси!" Заволновались бояре, зашептали, закричали прегромко:
      - Не хотим московитского князя!
      - Спокон веков Новгород сам себе Господин - тако и будет!
      "Сто золотых поясов" - Господа. Панфильевы, Арбузьевы, Астафьевы, Борецкие... Тут и Ставр-боярин, куда ж без него-то? Сидел, надменно в потолок глазьями оловянными уставясь, ус покусывал. Иногда поворачивался к выступающим, особо буйным, вот, как сейчас, к Борецкой Марфе. Ух и разошлась Марфа, посадника старого, степенного, Исаака Андреевича вдова, да нового Димитрия - мать. Стара боярыня, но духом верна вольностям новгородским. Хотя, в принципе, совершенно безвредная женщина - мухи зря не обидит.
      - На погибель Новгороду московитское иго!
      Ну, насчет Новгорода сказать трудно, что ему на погибель, а вот новгородской свободы в случае подчинения Ивану точно не будет. Хотя и без того лет пятнадцать уж, как формально признает свою подчиненность Новгород, по Ялжебицкому договору позорному. Позорным-то позорный был договор, однако составлен хитро - лазеек для новгородцев много, тем и пользовались.
      Неспокойно было в Новгороде, ох, неспокойно! И без московского князя проблем хватало. Простым людям, свободным гражданам новгородским - в Господу путь заказан, боярам только, и то не всем, а самым знатным. Они-то и правили Новгородом, олигархи чертовы. Доправились, блин! Кричали: богато живет люд новгородский, спокойно... Спокойно - это типа стабильно. Дорогой же ценой та стабильность доставалась - бедняков много было в Новгороде, пожалуй, побольше даже, чем в Москве. За их счет и жили, да за счет смердов, всех прав лишенных. Торговлишка, правда, еще... В основном - воск, мед, меха да зуб рыбий. Сырье, в общем. Была б нефть - тоже на продажу бы гнали, коли б кому занадобилась. Ремесленного-то товару... ну, не сказать, чтобы совсем нет... Много в Новгороде мастеров-оружейников - тот же Никита Анкудеев, что Олегу Иванычу шпагу выковал, - много златокузнецов-ювелиров, и по литью, чеканке, механизмам замковым хитрым - то ж специалисты есть. Однако они ведь и в Нюрнберге есть, мастера-то. И в аглицких землях, в немецких, в свейских... Зачем же заморским купцам новгородский ремесленный товар нужен, коли свой-то ничуть не хуже, а может быть, еще получше будет? Особенно доспехи да оружие. Бахвалились, бахвалились новгородцы своими кольчужками, а кому они нужны, кольчужки-то ваши, в немецких землях? Там своего железа навалом! Да какого! Полный рыцарский доспех, легкий, да удобный, да прочный - это вам не кольчужка - вещь на века, надежная!
      В общем, почти полностью сырьевая экономика, да что там почти... За счет цен на меха да воск и держится хваленый покой новгородский... как и российская такая ж многажды хваленая "стабильность" - за счет нефти да зарплат нищих, что и зарплатами-то назвать стыдно.
      Олегу Иванычу иногда аж страшно становилось - до чего похожи были средневековый Новгород и Россия начала двадцать первого века. Те же люди, те же проблемы, да и пути их решения - те же! Словно и не проваливался никуда Олег Иваныч, настолько все то же. Вон, Господа - хоть сейчас делай репортаж из Госдумы. Свои Жириновские, Зюгановы, Путины - все имеются, и не в одном разе даже. Вот купцы-ивановцы - монополисты внешнеторговые - тоже кого-то сильно напоминают, а вот бесправные худые мужики да смерды - совсем как бюджетные нищие россияне - им лапшу на уши вешают, а они веруют, словно в Богородицу-Деву, прости Господи, до чего ж глупые люди!
      - Славен Новгород, Господин Великий!
      Ну, пока еще славен... свободой да вольностями своими. Вот за свободу эту и голову сложить можно!
      - Славься, Отечество наше свободное... Тьфу... Россия, священная наша держава!
      Интересно, чем священная? А в Конституции 1993 года, между прочим, сказано о приоритете прав человека над интересами государства. А тут священная наша держава... Уж куда священней!
      Похожи, чего там... И тут и там - мздоимство да ложь. Отъедешь чуть дальше от центра - мерзость и запустение. Воруют. Лес, воск, пеньку, нефть... Все воруют. А вощаные головы всякой дрянью для весу набивают потом жалуются, что ганзейские немцы их воск колупают. Так вы не кладите туда что попало-то!
      Народ новгородский, как российский, на посулы податлив. Хотя не так легковерен - телевидения-то нет, да и газет. Слава Богу, хоть в этом новгородцам полегче. Однако врут на вече наймиты боярские да вечевых мужиков подкупают почти что открыто. Вот вам и свободные выборы. Слава Господу, что хоть вообще выбор есть, - придет Иван московский, и такого не будет! Свобода... Вот - главная ценность! Никто не следил за людьми новгородскими, никто не указывал, всяк сам на себя рассчитывал, пред собой и ответ держал, да еще перед Господом. Свобода... Зря в Новгороде никого смертию не казнили - судили сперва. А на суде, посадничьем да княжьем, - далеко не все хотением боярским делалось. Хватало и честных людей судейских. Облыжно попробуй засуди кого, вовек не отмоешься! Хотя можно было и проиграть... Но можно было и выиграть, вот взять хоть Олега Иваныча... сколько его ни обвиняли то в убийстве лоцмана, то еще Бог знает в чем - а судить все ж не решились без доказательств приличных. Правильно и в России суд понимают, скоро, даст Бог, дойдет и до уровня новгородского...
      Не то - на Москве. Там Иван, князь великий, - судия высший. Как захочет, так и будет. "Порядок". Не приведи Господь, в России опять так устроится... или в Новгороде. Свобода... Вот та вещь, которую стоит защищать... однако защитников все меньше и меньше. Кто на власть обозлен, кто на суд неправедный, на мздоимство, на лжу, на жизнь свою забубённую. У соседей-то завсегда лучше кажется. То - о Москве...
      Кстати, и о Москве.
      Вот и посольство московское в дверях нарисовалось. Все ж таки решили принять бояре-то... Во главе посольства муж, умен да славен, - боярин Иван Федорович Товарков, прямой потомок Гаврилы Олексича, что в Невской битве на свеев много страху навел вместе с князем молодым Александром, Невским за то прозванным.
      Затихли бояре, ждали.
      - Не отступай, моя отчина, от православия, - зачитывал Иван Федорович княжескую грамоту, - изгоните, новгородцы, из сердца лихую мысль, не приставайте к латынству, исправьтесь и бейте мне челом; я вас буду жаловать и держать по старине...
      Судя по содержанию грамоты, "старину" великий князь Иван Васильевич понимал весьма своеобразно - как полное подчинение всех русских земель себе, любимому.
      Забуянили бояре, восстали с лавок - куда там российской Думе - лавки похватали, вот-вот послу московскому главу размозжат. "Убирайся вон со своим князем!" - кричали, в смысле - катись куда подальше. Ставр, наклонясь, что-то шептал Борецкой, показывая на посла; та кивала, холодно улыбаясь. Феофил-владыка порывался было вступиться за посольство... Куда там!
      Общий настрой был вполне ясен - к черту соглашение с московским князем!
      Кто-то крикнул про псковичей. Дескать, те б не прочь в посредники.
      К черту и псковичей!
      К черту!
      С бесчестьем вышел из палаты боярин Товарков. Никто не проводил с почетом, лишь кричали да глумились охально.
      Олегу Иванычу стыдно стало - все ж при должности теперь немалой. Нельзя так с людьми поступать - особенно с послами. Тихонько выбрался в сени, спустился с крыльца. Догнав Товаркова, схватил за рукав:
      - Не гневайся, Иван, свет Федорович. - Поклонился. - Стыдно мне за мужей новгородских! Стыдно...
      Улыбнулся боярин, ответил словами княжьими:
      - Волны бьют о камни и ничего камням не сделают, а сами рассыпаются пеной и исчезают как бы в посмеяние. Так будет и с этими людьми-новгородцами. Благодарствую за милость. Не знаю, как имя твое...
      - Олег Иваныч, человек служилый.
      - Слыхал о тебе, человече, - кивнул боярин, - от Ивана Костромича, да от Курицына, посольского дьяка.
      Осмеянный надменными боярами, никем, кроме Олега, не провожаем, взлез Иван Федорович на лошадь, оглянувшись, кивнул печально. Уехал на двор постоялый...
      Ежели б не Олег Иваныч - совсем бесчестьем закончилось бы посольство московское.
      После отъезда Товаркова совет отнюдь не закончился... Олег Иваныч незаметно пробрался на место, прислушался:
      - ...из мест многих монет серебряных денег бесчестных...
      - Рекоша бо, прелюбодейством, тако, что не...
      - Изустным Бога-Христа целованием...
      Ни черта не понятно, чего хотят господа бояре?
      Мысленно плюнув, Олег Иваныч достал из сумы на поясе лист бумаги, перо, чернильницу яшмовую... Пристроился на подоконнике, благо широк, записал для памяти:
      Протокол заседания Совета Господ Новгородской республики.
      Присутствовали: архиепископ Новгородский Феофил (министр духовных и иностранных дел), замминистра по безопасности - Завойский О. И., посадник (глава правительства) Дмитрий Борецкой, начальник городского ополчения тысяцкий Ермил, бояре, два клерка - посадничьих дьяка.
      Повестка дня:
      1. Рассмотрение входящей документации (Послание митрополита московского Филиппа).
      2. Заслушивание московского посла.
      3. О фальшивых монетах.
      Решения:
      По первому вопросу: особых комментариев не последовало.
      По второму вопросу: решили единогласно ни на какое соглашение с Иваном московским не идти, пусть довольствуется условиями Ялжебицкого мира.
      По третьему вопросу: создана комиссия для расследования распространения в Новгородской республике фальшивых серебряных денег, в составе: Завойский Олег Иваныч - председатель, остальной народ - на его усмотрение. Срок - две недели.
      Писано в месяце марте, лета шесть тысяч девятьсот семьдесят девятого от сотворения мира.
      Вот так-то лучше будет!
      Встав, Олег Иваныч низко поклонился Господе, поблагодарил за оказанное доверие и заверил высокое собрание в том, что приложит все силы к расследованию этого богомерзкого преступления.
      - Со шпынями не церемонься, Олег Иваныч, - отечески напутствовал Феофил. - По-московитски с ними, пытать! Геронтий, кат бывший, - в твоем полном распоряжении, денно и нощно.
      - Сделаем! Хорошо б серебришка на оперрасходы.
      - Вот те грамота... Получишь в казне. Потом отчитаешься.
      Не успел Олег Иваныч в дело вступить, как к вечеру уж и людишки были выловлены по фальшивым деньгам бесчестным. Вощаник Петр да Гришаня, человек софийский. На дворе Петра-то обыском тайник сыскали. А в тайнике том - формы отливные для печатанья денег, так-то! Спрятаны были искусно - видать, опытный Петр-то - в кусок воска заколупал. Ежели б не Сувор, подмастерье честнейший, век бы не сыскали! Да и в кафтане Гришани софийского, опять же по наводке Сувора, пять монет серебряных бесчестных отыскались. Откуда они то Гришаня не сказывал. Схватили обоих немедля, на законы новгородские не оглядываясь, дело-то спешное - да в поруб, посадничьим именем. Еще Сувор на Гвизольфи указывал, князя Олельковича человека свитского, - да того словить не успели, съехал Михаил Олелькович с Новгорода, не заладилось у него с боярами-то. Отъехал в Киев, тем паче - умер брат его старший Семен, князь киевский, - вполне возможно было на вакантное местечко сесть - так чего теряться-то?
      Олег Иваныч явился в посадничий поруб с утра, как узнал об аресте Петра и Гришани. Переговорил с обоими - что Петр, что Гришаня об одном молили - об Ульянке. Одна на усадьбе осталась, как бы чего не вышло. Хорошо б на Москву отправить Ульянку, к сестрице старшей. О том и просил Петр-вощаник... Обещав, кивнул Олег Иваныч, задумался. Не такое простое дело - Ульянку из города выпустить, как бы господа бояре не заартачились, а могли вполне Ставра послушав. Хоть и в должности государственной теперь Олег Иваныч, да родом не вышел - что скажет Господа - бояре знатные, то и делать обязан! Эх, давно пора боярам хвосты прижать, но пока... Пока, поразмыслив, Олег Иваныч решил действовать тайно. Как освободилось времечко - наведался на усадьбу вощаника, с Олексахой вместе. Зря наведался. Не было девицы на усадьбе, вообще никого не было: ни Сувора, ни другого подмастерья, Нифонтия, пес только дворовый был, Полкан... в кровавой луже лежал, стрелой подстреленный. Эх, Полкане, Полкане... Покручинился Олег Иваныч да плюнул - некогда кручиниться-то, надобно Ульянку сыскивать! Кто б подсказал-то...
      Олексаха шепнул, вспомнив:
      - Есть, Олег Иваныч, на Федоровском ручье колдунья одна, бабка Игнатиха.
      Что за Игнатиха? Да где живет? На той стороне, на Федорова улице. Вспрыгнули в седла, поскакали. Черный забор, покосившийся, местами залатанный, древний. Старый дед на лавчонке, у забора.
      - Дедко, бабка Игнатиха, не скажешь, где?
      - Куды вам Игнатиха?
      - Надобна... для зелья приворотного. Да ты не сомневайся, возьми вот медяшек с десяток. Мало? Вот те еще столько же. В каком-каком доме? Том, низком, за вербою? Видим, видим. Ну, благодарствуем, дед. Обратно пойдем отблагодарим еще.
      Изба была старой. Крытой желтой соломой, покосившейся, вросшей - не по климату - в землю. Под стать избе забор - жерди посгнили, погорбатились, кое-где упали на землю. Ворота кое-как держались еще Божьим словом... а скорее, и не Божьим вовсе...
      На конское ржание отворилась, заскрипев, дверь. Высунулась из избы бабка, обликом - истинная ведьма. Кривая, костистая, горбоносая. Левый глаз бель-мастый, правый - смотрит, аж жжет! Насквозь буравит! Одета бабка в хламиду бурую, на главе плат черный с кистями повязан, в желтой руке - посох рябиновый.
      Увидев гостей незваных, сощурилась неприветливо:
      - Чего надобно, аль просто так зашли, на погибель свою?
      - Не на погибель, бабуся, а за делом. Нет ли у тебя, случайно, зелья какого приворотного?
      - Не держим такого, - сверкнула колдунья глазом. - Одни травы от лихоманки.
      - Хорошо. Давай травы. Оплата по прейскуранту?
      - Чего?
      - Сколько стоят-то?
      - Полденьги пучок!
      - А в рот тебе не плюнуть, бабуля?
      - Ладно. Отдам за полпула... только всю связку. Жаб сушеных не надобно ль?
      - Ну, если только коньяк настаивать. А вообще, пока нет, не надобно. Давай свои травы.
      - Ждите!
      Захлопнув дверь, бабка Игнатиха скрылась в избе. Долго не показывалась, искала, видно. Рядом с избой сараюха приткнулась дощатая. Олег Иваныч кивнул Олексахе - проведай. Тот ломанулся мигом, тут же и возвратился докладывать.
      - Ничего такого, Олег Иваныч, но бельишко кой-какое сушится.
      Усмехнувшись, Олексаха поднял зажатый в руке алый лоскут.
      - Неужто пионерский галстук? - пошутил Олег Иваныч. - Частичка комунячьей крови. В общем, белая палата, крашеная дверь.
      - Плат-то девичий, - не понял шутки Олексаха. - Красивый плат. Бабки таких не носят.
      Тут вышла из избы Игнатиха. Шамкнула ртом беззубым, травы пучок протянула.
      - И что - полпула за сей гербарий? Ну, бабка, ты в пролете. Чья, кстати, косынка? Да не смотри ты так, нам твое колдовство - тьфу - напрочь по барабану. Ульянка где, сказывай! Да не бойся, друзья мы... Гришани-отрока волей присланы.
      Колдунья, проявив неожиданную прыть, попыталась скрыться в избе. Не на тех напала! Олег Иваныч ловко подставил сапог в щель меж косяком и дверью.
      - Чур тебя, чур! - плюнув на гостей, зашипела Игнатиха и сделала последнюю попытку впиться Олегу Иванычу в глаза желтой костлявой рукой.
      - Ну ты вообще уж ополоумела, блокадница хренова! - не на шутку рассердился Олег Иваныч. - На костер захотела, кости попарить? Так мы тебе это зраз обеспечим... Хватай ее, Олексаха!
      В этот момент из распахнувшейся двери выскочила девчонка с черными распущенными по плечам волосами. В руках она держала настороженный боевой самострел. Как и натянула-то, умудрилась? Блеск ее холодных голубых глаз обещал пришельцам мало хорошего.
      - А ну, отпустите бабусю, не то хуже будет!
      - Ох, как надоели мне эти тинейджеры, - покачал головой Олег Иваныч, поворачиваясь к девчонке. - Ты Ульянка, что ль?
      - Не твоего ума дело! Отпускай, сказываю!
      - Я - Олег Иваныч. Гришаня, чаю, рассказывал?
      - Рассказывал. А не врешь?
      - Ну, блин. - Олег Иваныч почесал затылок. - У Гришки родинка под левой лопаткой, так?
      - Ну, так, - подумав, согласилась девчонка и покраснела.
      - Может, в избу пройдем все-таки? Не май месяц.
      Ульянка посторонилась, опустив самострел, и Олег Иваныч, пригнувшись, вошел в жилище. За ним последовала и сама хозяйка, колдунья Игнатиха, ведомая бдительным Олексахой.
      - Что с батюшкой? - Ульянка схватила за руку усевшегося на лавку Олега Иваныча. Ничего не отвечая, тот внимательно рассматривал внутреннее убранство избы. Закопченные стены, такой же потолок - избенка была курной, узкое, едва пропускающее свет оконце, затянутое бычьим пузырем. По стенам висели пахучие пучки трав, выделанные беличьи и куничьи шкурки, в углу - к удивлению Олега - икона Параскевы Пятницы. Пятницы... Где-то уже слышал Олег Иваныч про пятницу-то... В центре, в очаге, сложенном из округлых речных камней, весело пылало пламя.
      - Плохо дело с батюшкой-то твоим, - в ответ на Ульянкины мольбы молвил Олег Иваныч. - Пойман и в поруб посадничий брошен! Ну не реви, не реви, не надо. - Он ласково погладил плачущую девчонку по голове. - Слезами, сказывают, горю не поможешь. Хозяйка, может, угостишь чем?
      Выпущенная из цепких рук Олексахи колдунья, поворчав, поставила на стол глиняный кувшинец с исполненным квасом. Хороший напиток, хмельной и нa вкус приятный.
      - Короче, нельзя Ульянке тут оставаться. Сыщут!
      - Да как сыщут-то?
      - Как, как... Как мы отыскали. Бежать ей надо, бабуся! И чем скорее тем лучше. Иначе и ее пытать будут. На Москве сестрица есть, батюшка сказывал?
      - Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, кивнула Ульянка.
      - Примут сестрица-то с держальщиком?
      - Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет... А батюшка-то? А... А Гриша... он что, тоже в порубе?
      Олег Иваныч кивнул, задумался.
      - Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, - Олег Иваныч кивнул на Олексаху, - заедет конно. Поняла, дщерь неразумная?
      - Ой, батюшка...
      Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе:
      - Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу...
      - Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще...
      Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным - а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят - велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда - упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно - как...
      - Коль ты Олег Иваныч, и у меня есть тебе молвить что, - провожая, вышла следом на двор колдунья, бабка Игнатиха.
      - Ну, молви, коль есть. Имя вот твое не знаю...
      - Марта я.
      - Молви, Марта Игнатьевна.
      - Есть у тебя враг сильнейший - Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр.
      Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал:
      - Благодарствую, Марта Игнатьевна...
      Простились, обратно в палаты поехали - думать, как Петра с Гришаней выручать... Некогда и пообедать было - перекусили на Торгу пирогами заячьими...
      Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск.
      Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад - "Гвизольфи". Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. "Вощаник Петр". Запылала грамотца. И другая... "Гришаня-отрок". И ее в огонь!
      Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли - нет ли - огонь маленький квадратик бересты.
      Ставр сжег "Гришаню-отрока", захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил.
      "Софья"!
      Софья! Боярыня Софья-Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик... Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был - никуда не денется Софья. Никуда.
      Вечером по приговору веча да суда посадничьего казнили вощаника Петра. Не дожидаясь палача Геронтия, хотели было кинуть по веча велению в прорубь, да слуги посадничьи упросили милосердной смертию казнити - уж больно страшно в проруби-то. То и порешили вечники - казнити быстрою смертью. Охочий человек боярина Ставра именем Тимофей вощанику голову отрубил. В порубе отрубил, не прилюдно. Посадник только был, да тысяцкий, да бояр несколько. Неумеючи отрубил, шильник, похабно. Не раз и не два махал саблюкой, покуда голова отделилась от шеи. Все стены кровушкой забрызгал и лицо Гришани-отрока, коего специально на казнь смотреть заставили, за власы держа. Не выдержал отрок, побледнев, сомлел - водицей холодной откачивали. Рекли: завтра твоя очередь, покайся, откуда денжицы взял бесчестные... Не Олег ли Иваныч, человек софийский, дал? Думай, думай, отроче. До утра-то ночь долга! А голову отрубленную мы рядком оставим, чтоб легче думалось!
      Узнав о казни, осерчал Олег Иваныч. Заявил сразу - иль все по-моему будет, или - как хотите. Бояре бородищами затрясли - еще чего, будет им кто указывать, Феофил-владыко еле-еле их уломал. Мол, пусть хоть советуются иногда.
      Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами.
      - Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали... козлы-козловичи!
      Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал.
      С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже - порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился.
      - Захворала, говоришь? - Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. - После с тобой вина попьем, покуда ж... Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то.
      Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали.
      - Возьмем девку, не сомневайся, - выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. - Знает она, где сестрица-то живет?
      - Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так.
      - Пустое, - махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б.
      - Да не должна б проспать, мыслю.
      - Вот и славно.
      Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости.
      На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню - мотив: помесь Зыкиной с Би Зи Кингом.
      Когда вырастешь, девка,
      Отдадут тебя замуж.
      В деревню большую,
      В деревню чужую,
      Мужики там все злые,
      Топорами секутся...
      - К утру на Москву готова будь, девица, - с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: - Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли?
      - Смеешься, господине? С батюшкой как?
      - Да как... - Олег Иваныч запнулся. Отрубленная голова вощаника Петра с утра уже украшала посадничий двор. Ладно, нечего девку расстраивать, все одно уж.
      Так и не ответил ничего, Игнатиху-бабку позвал:
      - Дело к тебе есть, Марта Игнатьевна, у товарища моего.
      Сладились быстро - за полденьги получил Олексаха полный набор колдовских зелий - от порчи, от сглазу, от приворота и даже от возможных превращений в собаку. Последнее зелье взял так, на всякий случай, мало ль, сгодится когда...
      Выйдя на улицу, вскинулись в седла. Помчались во всю прыть. На Московскую дорогу сворачивая, не удержал скакуна Олексаха - сшиб на ходу человека в полушубке волчьем, посередке к мосту чрез ручей шел тот, не торопясь особо. Ну и поделом, что сшиб, не фиг посередине улицы шастать, честным людям путь загораживать! Главное, не насмерть чтоб... Да нет, вроде вон, в сугробе шевелится...
      - Ах, вы ж, песьи дети, да чтоб вам! - выбравшись из подтаявшего сугроба, пришедший в себя прохожий обрушил на незадачливых всадников потоки отборных ругательств, периодически, с большим знанием дела, перемежая ругань проклятиями, тоже отборными. Где и научился-то?
      Что-то знакомое почудилось Олегу Иванычу в его согбенной, но еще крепкой фигуре. Глянул внимательней... Боже!
      - Батюшки, никак Пимен-отче!
      - Обознался ты, человече, - сразу же отвернулся прохожий. - Какой я тебе Пимен?
      - Не обижайся, прошу. Пойдем лучше винца с нами выпьем.
      - Делать мне нечего, вино с вами пить, шильниками, - снова заругался прохожий. Однако в корчму пойти согласился...
      Да, все-таки профессиональное чутье не обмануло Олега Иваныча, случайный прохожий оказался именно Пименом, еще недавно весьма влиятельным человеком канцелярии Софийского дома, недавно обвиненным - быть может, облыжно - в мздоимстве, симонии и прочих грехах.
      - Ты на меня зла-то не держи, господине, за поруб, - хлебнув из чарки стоялого меду, грустно улыбнулся Пимен. - То не корысти ради... А вот ныне и сам - шпыня вместо... - бывший ключник вздохнул. - Феофила тож не виню... передай, когда встретишь. Не сладок теперь хлеб владычий, ох, не сладок. Гришаня-отрок в порубе? За глумы, поди... Нет? За деньги бесчестные? Ну и ну. Чудны дела твои, Господи.
      Выпив еще пару чарок, Пимен начал прощаться. Вышел следом и Олег Иваныч. Проводить, уважить.
      - Ты вот что, человече, - спускаясь с пустого крыльца, замедлил шаг ключник. - О тех деньгах бесчестных еще Иона-покойничек знал, доходили слухи. С Обонежья они в город идут, да тот путь, видно, кружный. А вот на Обонежье откуда они? То должен был Олекса-ушкуйник вызнать, Ионой посланный. Да сгинул неведомо где, как и Онисифор-инок.
      Олег Иваныч вздрогнул, зримо вспомнив тот далекий летний вечер. Деревенский клуб, сбитого лесовозом подростка, рощинский мотоцикл, погоню. И Тимоху Рысь с козлобородым Митрей...
      - Про Олексу скажу так: боярыня Софья должнa б что знать, - понизив голос, сообщил Пимен и, перекрестившись, быстрым шагом вышел за ворота корчмы.
      Софья? Интересно, при чем тут Софья? Очень интересно.
      С Софьей продолжал встречаться Олег Иваныч, а как же... Только все реже и реже. И не потому, что разонравилась ему боярыня или он ей... Прусской улицы бояре да слуги боярские слухи разнесли, один другого гнуснее. Дескать, ходит к Софье на двор худой мужичаха, специально для утех любовных нанятый. Олег Иваныч самолично такое слыхал от одного из служек да от агента своего Меркуша, что пономарил в церкви Михаила на Прусской. Все реже заходил к боярыне - видел, мучается Софья от слухов тех, хоть и вид держит, будто нипочем ей.
      А вот теперь официальный повод Софью навестить появился. Радоваться аль нет тому - Олег еще не знал.
      Падала с крыш капель, синее с редкими розоватыми облаками небо, дышало весною. В куче преющего навоза, у лужи, весело чирикали воробьи. С Торга доносились зазывные крики продавцов и азартная громкая ругань. Из корчмы показался наконец Олексаха.
      - Вот что, Олександр, - задумчиво произнес Олег Иваныч. - Полечишь свою Настену - к вечеру скачи на вощаника Петра усадьбу, поищи Сувора. Ежели сыщешь, - Олег Иваныч нехорошо усмехнулся, - мы с ним особо поговорим.
      - А ежели как не сыщу Сувора-то?
      - Хотя б узнай, где он быть может.
      Кивнув, Олексаха вихрем взлетел в седло. Проводив его взглядом, Олег Иваныч подкормил каурого прикупленным тут же, в корчме, овсом и медленно поехал к палатам посадника.
      Суд, за отъездом князя, Михаила Олельковича, отправлял лично посадник Дмитрий Борецкой - довольно молодой еще, осанистый мужчина, с густой, падающей на грудь бородой и хмурым отечным лицом. По всей палате на лавках сидели видоки - бояре, да по трое от концов, и судейские дьяки. От жарко натопленной печки парило.
      Подсудимый Григорий грустно стоял в углу со скованными толстой железной цепью руками. Увидев Олега Иваныча, чуть воспрянул духом, даже попытался улыбнуться.
      - Признаешь ли ты, человече Григорий, что вместе с казненным вощаником Петром занимался деланием бесчестных денег? - глухим голосом вопросил посадник.
      - Нет, не признаю, - Гришаня отрицательно качнул головой.
      - Тогда откуда ж у тебя в одежде бесчестные деньги? - язвительно осведомился с лавки кто-то из дьяков.
      Отрок вздохнул, ничего не ответив. Кабы знать - откуда...
      - Довожу до сведения уважаемого суда, что имение с собой бесчестных денег еще не означает их делание! - поклонившись, возразил Олег Иваныч, добавив, что все аргументы против Гришани весьма скудные. Кроме зашитых в кафтан фальшивок, честно говоря, и нету более ничего!
      - А те деньги, может, ему и подсунул кто, - загадочно закончил Олег Иваныч. - Настаиваю на продолжении следствия!
      - Согласен! - неожиданно поддержал его посадник. - Вину софийского человека Григория в делании бесчестных денег доказанной не считаю. Кто еще что скажет, людство?
      Олег Иваныч внимательно вглядывался в Гришаню - вид, конечно, унылый, но не разбитый, как обычно бывает после дыбы. Стоит, с ноги на ногу переминается.
      - Так что, так и не сознался? - опять спросили сбоку. Ну, ответ был, в общем-то, ясен. Сознался б, так не стоял бы сейчас здесь.
      - Упорный, шпынь.
      Посовещавшись с боярами, посадник что-то шепнул дьякам. Те забегали с бумажными свитками, спрашивали мнение бояр, Олега Иваныча, даже самого подозреваемого, Гришани.
      Судебный вердикт был следующим: вину софийского человека Григория в производстве фальшивых монет считать недоказанной, дело продолжить дознанием еще на сорок дней, в течении коего срока два раза в день - утром и вечером сечь отрока плетьми (особый случай!), двадцать раз каждый, ежели и после того не сознается - так и считать невиновным.
      Олег Иваныч перевел дух.
      Решение было гуманным. Могли бы и дыбу придумать, на случай-то особый сославшись, и жжение грудины соломой, и подвешенье за ребро на крюк, а тут... каких-то сорок плетей в день - не так уж и страшно, тем более исполнитель наказания - наверняка Геронтий. А с ним-то что эти плети - так, тьфу, плевое дело.
      Гришаня тоже разулыбался, подмигнул Олегу Иванычу, тот в ответ незаметно показал большой палец. Эх, хорошо, что не было на заседанье боярина Ставра! Шарился где-то боярин, ну и пес с ним.
      Обсуждая произошедшее, бояре шумно поднимались с лавок.
      Плюгавенький дьяк подбежал к посаднику, тряся бороденкой, зашептал что-то на ухо.
      - Еще одно, господа бояре! - останавливая уходящих, поднял руку посадник. Олег Иваныч замер на полпути к Гришане. Ничего хорошего не ждал он почему-то от того плюгавого дьяка, словно предчувствовал что.
      - Не так и важно, но... - посадник махнул рукой. - Вместо Геронтия, палача уставшего, Ставр-боярин третьего дня предложил своего человека использовать. Как, господа суд?
      - Используем!
      - Да без разницы.
      - Ну, так и запишем.
      Вот так-то. Рано, оказывается, радовались.
      Гришаня побледнел, закусив нижнюю губу, обернулся - воины повели его, гремя цепью, - жалобно посмотрел на Олега Иваныча. Тот подмигнул, успокаивая. Весело подмигнул, хоть на душе-то и у самого кошки скребли... Пролетели, выходит, с Геронтием. Жаль... Чужой-то палач - тем более, Ставров, с десятка ударов отроку спину раскроит, инвалидом на всю жизнь сделает. А признайся Гриша - вмиг голову с плеч снимут, или - расплавленное олово в глотку, с фальшивомонетчиками разговор известный. Хоть, кажется, и не принято то в Новгороде. Одна надежда оставалась у Олега Иваныча - узнать, кто палач... может ведь и не доехать палач до поруба-то, лихих людишек на улицах полным-полно.
      Пользуясь своим правом, самолично спустился в темницу.
      Холодно... Впрочем, не так, как тогда, в ноябре, весна все-таки.
      - Исполнил ль просьбу мою? - бросился к нему Гришаня.
      - Исполнил, - кивнул Олег Иваныч. - Завтра с утра уедет на Москву Ульянка.
      - Вот благодарствую, Олег Иваныч. Дай обниму тебя, - громыхнув цепью, отрок вдруг заплакал навзрыд. - Вощаника Петра жалко, тятьку Ульянкина...
      - Не горюй, отроче, - Олег Иваныч потрепал парня по плечу, скривился самому б не заплакать. Отстранился - некогда было тут с отроком время терять, с новым-то палачом проблему решить надо, да с Олексахой увидеться как он там, нашел Сувора-то?
      Что это именно Сувор подставил вощаника и Гришаню с фальшивками, Олег Иваныч и не сомневался. Бывали и покруче интриги. Вот разыскать бы Сувора этого... да поспрошать вдумчиво, с палачом Геронтием вместе. Глядишь, и сказал бы что. Искать надобно Сувора, искать! Чем там, интересно, Олексаса порадует?
      Приехав к себе на Ильинскую, отослал сразу Пафнутия в поруб - пирогов да кваску Гришане отнести. Сам ногами горницу мерял, ждал, волновался. Палач новый с утра приступить обещался... время есть еще - вечер целый. Ах, быстро бежит время... уж и смеркается. Узнать бы, откуда фальшивки в Новгороде берутся, яснее картина б стала. Не похоже, чтоб кустарь-одиночка те монеты делал - уж больно качественно изготовлены. Если б не вес, ничем бы от настоящих не отличались. Значит, серийное производство - большими партиями должны поступать. А кому выгодно подорвать новгородскую экономику? Москве раз, псковичам - два, Ганзе - три, Литве - четыре... Ну, может, еще и ордену. Ищи, в общем, свищи. Стоп! Софья! Что там говорил про нее опальный ключник Пимен? Она должна знать про Олексу-ушкуйника - как теперь выяснилось, тайного коллегу Олега Иваныча. Именно Олекса, кажется, и напал на след фальшивок в Нагорном Обонежье. Но почему - именно оттуда? Следы замести? Может быть. Да и кузниц там много, хоть на том же посаде Тихвинском, и людишек рисковых хватает. Не надо и завозить чего - прямо там и печатать можно, на дальних погостах. Потом - тайными тропами вывезти...
      Но при чем здесь Софья?
      Так, может, у нее и спросить? Прям сейчас и ехать? Или... Или все-таки дождаться Олексахи?
      Олексаха явился под вечер. Ничего не говоря уселся за лавку, устало вытянув ноги, отпил предложенного сбитня, сообщил с усмешкой:
      - Нет нигде Сувора-то. Дружок его, Нифонтий, сказывал - третьего дня последний раз Сувора видывал. Доволен был тогда, Сувор-то, скоро, говорил, в богачестве заживу, к Явдохе в корчму сходим. С тех пор и ни слуху о Суворе, ни духу.
      - Ну, правильно, - пожал плечами Олег Иваныч, - зачем он им теперь нужен, Сувор-то? Как говорится, мавр сделал свое дело.
      Олексаха поставил на стол корец с недопитым сбитнем, задумался над последней фразой.
      - В общем, растает Федоровский ручей - выловим в нем Сувора - так мыслю, - заключил Олег Иваныч. Олексаха утвердительно кивнул, соглашаясь.
      - Завтра с утра попытай на всякий случай о Ставре, - прощаясь, дал цэу Олег Иваныч. - За усадьбой его последи, доверенных лиц поспрашивай. Ну, сам знаешь, учить не надо. Да, о палаче его охочем - особливо вызнай. А я пока в другое местечко смотаюсь.
      С утра неожиданно повалил снег. Падал, кружась, целыми хлопьями, словно вернула свои права зима-холодица. Серое, покрытое тяжелыми тучами небо ощутимо давило на город, на его храмы, дома, башни и стены Детинца, на всех людей в нем.
      Самолично оседлав каурого - слуга Пафнутий приболел малость, всю ночь зубом, сердечный, маялся, - Олег Иваныч тронулся в путь, отворачивая лицо от снега. Проезжая по Ярославову дворищу, повернул голову - какие-то немногочисленные мужики что-то лениво кричали супротив московского посольства... Припозднились чуть мужики-то, посольство уже съехало.
      Перемешанный сотнями ног снег на Торгу превратился в грязную глинистую жижу. Олег Иваныч тронул поводья, объезжая кучку мелких торговцев, бывших коллег Олексахи, деловито судачивших о каком-то ночном пожаре. Взъехал на мост. Интересно, что такого может знать Софья об Олексе? И о фальшивых деньгах... И не о том ли пытал ее Ставр тогда, в заброшенной часовне на Лубянице? Так и не заговаривала боярыня про то больше, а Олег Иваныч специально не спрашивал, хоть и чесался язык. Свернул с Детиничьего мостика на Новинку. Резко запахло гарью. В виду Софьиной усадьбы, на углу Новинки и Прусской, собралась толпа. Олег Иваныч пришпорил коня. Боже! На месте зажиточной боярской усадьбы догорало пожарище! Черные, обуглившиеся стены терема вот-вот должны были рухнуть... Спрыгнув с коня, Олег Иваныч, закрывая лицо мокрым плащом, бросился в терем. Слезящимися от дыма глазами осмотрел горницу, спальню, людскую. Пусто! Лишь на пороге молельни лежал лицом вниз какой-то мужик в сером армяке. Олег Иваныч рывком перевернул его на спину... Никодим! Слуга Софьи... В груди старого слуги торчал кривой татарский нож, по всей комнате тут и там рассыпались кровавые пятна.
      - Там, в амбаре, люди, - еле слышно сказали сзади. Олег Иваныч обернулся, узнав в молодом парне дьяка посадничьей канцелярии. Молча кивнув, последовал вслед за ним. Отдышался, пока шел через двор, наполненный плачем. Кричали выпущенные из амбара слуги. Те, кому повезло не быть убитым и не задохнуться в дыму. Хорошо - снег всю ночь шел...
      Присланная посадником команда складывала найденные трупы у обгоревшего забора. Средь обожженных тел изредка попадались и женские. У Олега заныло сердце. Подойдя ближе, он внимательно всмотрелся в лица погибших. Нет, никого из них он раньше не знал... хотя... вот та молодая девчонка - сенная Софьина девка, а тот парень рядом - конюх.
      - Парень-то кинжалом заколот, - пояснил дьяк. - А девка - удушена.
      Веселенькая история... Еще одна посаднику морока - поджог усадьбы, да еще на Прусской, в самом-то боярском гнезде - дело куда как серьезное, на тормозах не спустишь при всем желании.
      Опрос по горячим следам не дал почти ничего. Ворвались ночью какие-то шильники, лица черными тряпицами замотаны, поди узнай - кто... Кого сразу убили, кого - в амбар. Что с боярыней? А вот этого не видали. Нет, вроде как возок за оградой стоял - кони ржали... впрочем, следы все снегом засыпало.
      В задумчивости, полный тоски и самых нехороших предчувствий, поехал Олег Иваныч на Владычный двор. Владыко Феофил встретил его встревоженный, наслышан уж был о пожаре. Ничем конкретным не порадовал его Олег Иваныч, покачал головой да развел руками - расследование покажет, кто поджег да зачем. Подумав, попросил полномочия усилить - мало ль кого с усердием пытать придется.
      - Ты, владыко, грамоту мне выдай особую, с печатью... чтоб не обижались посадничьи да послушались бы...
      Выдал таковую грамоту Феофил. Поворчал, но выдал. И в самом деле, не каждая ж собака Олега Иваныча знает, а в грамоте сказано: "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно..."
      К полудню посланный к усадьбе Ставра Олексаха, злой да уставший, шарился по злачным местам ровно собака.
      - Нет в городе Ставра, - отдышавшись, доложил он, - ни на усадьбе, ни еще где. Дьячок церкви Дмитрия Солунского - она рядом там - сказывал, вроде как под утро проезжал боярский возок с охраной, куда - Бог весть. Служки на Ставровой усадьбе вольготничают, вино твореное в корчме покупали - видать, и вправду уехал боярин.
      - О палаче удалось вызнать?
      Олексаха отрицательно качнул головой.
      Олег Иваныч задумался. Зрел у него один план, не совсем законный правда, да и не очень продуманный... но... за неимением лучшего...
      Подсев на лавке поближе к Олексахе, он что-то зашептал ему на ухо, косясь на дверь - не идет ли кто. Олексаха покивал, улыбнулся. Так и ушел с улыбкой.
      Вечером, когда колокола новгородских церквей зазвонили к вечерне, Олег Иваныч, в лучшем своем платье, украшенном крученой золотой канителью, важно прошествовал в посадничью канцелярию.
      Узнав его, посторонилась стража, выбежал на крыльцо молодой дьяк - тот самый, что на пожаре встретился.
      - По бесчестным монетам новое есть ли? - строго поинтересовался Олег Иваныч.
      - Так палач новый еще не приходил, гоподине, - замялся дьяк. - Вот-вот должен... А так у нас уже все готово - и огонь разведен, и кнут, и дыба...
      - Молодцы! - похвалил Олег Иваныч. - Не то что наши, владычные... Сразу видно - порядок во всем. Как звать-то тебя, человече?
      - Февроний-дьяк, - поклонился посадничий.
      - Ну, вот что, Февроний, бери-ко стражу да скачи немедля на сгоревшую усадьбу, в засаду. Верный человек сказывал - вернутся туда шильники, не все богачество взяли.
      - Сейчас! - дьяк кинулся одеваться, выбежал в сени... да вдруг вернулся обратно.
      - Что, грамота нужна какая? - понимающе усмехнулся Олег Иваныч. - Ну, на! Чти...
      - "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно", - шевеля губами, прочитал дьяк, вернул грамоту почтительно: - В таком разе - мы быстро. Эй, Почин, Дмитрий... Собирайтеся живее!
      Выбежал... снова вернулся:
      - А как же охрана, господине? Стража-то к утру придет!
      - Ну вот мы до утра тут и посидим, с катом-то новым, поспрошаем шильника да покараулим. Да не бойся, дело это долгое. С усердием пытать будем, сам знаешь, каков злодей-то!
      - Да уж, молодой да упорный. Ну, успехов вам! С этими словами дьяк Февроний ушел окончательно. Заржали на дворе кони - понеслись на Прускую. Флаг вам в руки...
      В сумерках подъехал к посадничьей канцелярии закутанный в бобровый плащ человек на рыжем коне. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца, отворил дверь...
      - Я кат охочий, от Ставра-боярина, - ухмыльнулся, тряхнув бороденкой козлиной.
      - Давно ждем! - обрадованно воскликнул дьяк - молодой беловолосый парень с гусиным пером за ухом и хитроватой мордой. - Сейчас и попытаем...
      - Так ты что, один тут, что ли? - подозрительно огляделся кат.
      - Все в порубе давно, тебя только и ждут. Спрашивали, на дыбе можешь ли?
      - Могу и на дыбе, - важно кивнул палач. - Всяко могу. Ну, веди, человече.
      По узкой лестнице спустились в поруб. Дрожало вокруг слабое пламя факелов, разбрасывая по стенам длинные черные тени. С поросших зеленым мхом камней сочилась вода.
      Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
      На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья - вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись - редко кого пытали в Новгороде.
      Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
      - Здрав буди, князь, - поклонился палач. - Сразу и начнем?
      Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
      Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся...
      Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
      - Ну, здравствуй, Митря Упадыш! - язвительно произнес он. - Говорят, ты в каты подался?
      Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать - да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк - Олексаха - ловко завернул ему руку.
      Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
      - Что, попытал, шильник?
      Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости... а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
      - Нам с тобой церемониться не с руки, - доходчиво объяснил Олег Иваныч. - Либо выкладываешь все о Ставре - куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо...
      Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
      - Вижу, ваша взяла, - вздохнул Митря. - Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
      Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал - в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
      Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
      - О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье... о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
      - Зачем в монастырь-то?
      - Так не хочет она за него, - пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье... как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
      Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть - вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто - и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
      В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться - знал, за то, что случилось, кнут - это еще самое малое.
      Стражник записку со стола поднял.
      - Ди-а... ди-а-ку...
      - А ну, дай-ка... - встрепенулся дьяк. "Дьяку Февронию.
      Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
      Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.".
      - Не много ль берет на себя Феофил? - грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. - Да и человек этот житий - уж больно прыток.
      Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания - воровали там зело много.
      Глава 2
      Псковская земля. Март - апрель 1471 г.
      Однажды ночью - спало все вокруг
      В моих дверях раздался тихий стук
      И гость вошел...
      Хуан Руис, "Книга о хорошей любви"
      Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь - не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели - век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль - вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь - сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине - никуда не годный месяц, а для торгового дела - просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись - как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди - сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те - все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.
      И черт дернул треклятого боярина Ставра пуститься в путь в марте! С боярыней, похищенной, да со слугами верными. Догоняльщики даже и не ведали сколь их, человек-то Ставровых... Самих-то трое всего было: сам Олег Иваныч, Олексаха да Гришаня, куда ж его девать. Правда, был еще и четвертый - Митря Упадыш. Ехал на кобылке кривой с руками взад себя связанными, не доверял ему Олег Иваныч, ох, не доверял. Потому Гришане особо наказывал - глаз да глаз за шильником! Сам-то с Олексахой все больше по сторонам поглядывали, татей да шишей лесных пасясь. Хоть и не должны покуда шалить шиши-то, да бес их знает. Вот и паслись-опасались.
      Дорога - лугами да лесом - где подсохла чуть, а где и в снегу еще. Грязи хватало - бывало, лошади чуть не по брюхо увязали. Олег-то Иваныч конька своего каурого не взял, пожалел - на софейских конях скакали, из владычной конюшни. Хоть и хороши кони - а все ж уставали, иногда и под уздцы брать приходилось, вот когда за Митрей смотреть в оба надобно было! Возьмет, шильник, да ускользнет куда в чащу - ищи его потом, козлобородого. А дорогу только он знал. Вот и указывал теперь, в обмен на собственную шкуру. Деваться-то ему - куда? Быстро словили шильника, ишь, палач-доброволец выискался, видали таких.
      Во Псковскую землю лежал путь, ежели не врал козлобородый, да с чего ему врать-то, посмотришь - так и лучится простодушием да сердечностью, слова произносит уменьшительно - "лошадка", "солнышко", "камушек". Добрый - спасу нет. Если б не знали его поближе некоторые... особенно Гришаня.
      Лет сто назад - чуть поболе - отделился Псков от Новгорода, старшего своего брата, сами по себе стали плесковичи, да чуяли - не совладать одним-то с ворогами окружными: с Литвой да с немцами. Новгород тоже у них теперь во врагах, а в друзьях - Иван Васильевич, князь московский.
      Вечером и случилось все. К ночи ближе. Как ни хотел Олег Иваныч у чужого кострища вечерять - а пришлось. Одни топи да зыби кругом оказались, некуда путникам бедным приткнуться, окромя как на полянке той, небольшой да мелколесьем укрытой - не сразу и углядишь, с дороги-то. Как солнце за деревьями скрылось - еще немного проехали да принялись место искать для ночлега, покуда совсем не стемнело-то...
      Ее Гришаня первым углядел, полянку-то, закричал, рукой замахал призывно. Не понравилось это Олегу Иванычу, почему - и сам не знал пока. Не понравилось - и все! Интуиция...
      Отрока отругал тут же - чтоб не орал зря, мало ли какие люди по лесу здешнему шляются, сам к кострищу... Черт... Теплые еще, уголья-то... Знать, не так давно костер брошен, часа три, не больше. А зачем, на ночь глядя, огонь затушивать, когда он как раз к ночи и нужен? Значит, не шибко нужен. Видно, заимка какая поблизости, аль деревня... а то и лагерь воровской! Ишь, как Митря-то встрепенулся, ноздри раздул, прислушивался к чему-то, волчина.
      Олег Иваныч тоже прислушался - ни хрена не услышал, как ни старался. Олексаха, покуда хворост собирал, по лесу прошвырнулся. Рядком, недалече. Отпечатки копыт обнаружил да навоз конский, свеженький. Хорошо - если охотники.
      Разожгли костер на полянке - в лесу темнеет быстро, а куда деваться-то на ночь глядя - в котелке снег растопили, вот и водица. Побросали круп, да вяленого мясца, да мучицы чуть - поели неплохо, ложки облизав, спрятали, дали Гришане котелок мыть, как самому младшему и положено. Шильника козлобородого покормили тоже, не звери же. Руки развязав, стерегли зорко, покуда ел. Словно обиделся вдруг, Упадыш-то, куда, говорит, я от вас денусь, нешто в лес, к волкам, на погибель?
      "А и в лес! - подумал Олег Иваныч. - Такому волчищу там самое и место..."
      Подмораживало, на темном небе зажглись первые звезды, желтые, далекие, мерцающие, ровно глаза волчьи. То и к лучшему - завтра, чай, к обеду полдороги высушит. Да и по солнцу-то ехать - это не по дождю грязь месить куда как веселей да сподручнее.
      Нарубив лапника, притушили костер, чтоб не отсвечивал, угли горячие аккуратно в сторонку перетащили - на кострище лежбище устроили теплое, завсегда так ушкуйники в холодных землицах делали. Шкурой медвежьей, специально Олексахой прихваченной, укрылись, сверху лапник - хорошо! Сторожить договорились по очереди. Сначала - Гришаня, потом Олексаха. Олег Иваныч себе третью смену взял - самую-то сонную. Ну их, Гришаню да Олексаху, - молодые еще, да и опыта особого нет. Не то что у Олега Иваныча в РОВД-то на дежурстве, бывало: только на столе (диван сломан был) прикемаришь под утро, как обязательно что-нибудь да случится. Грабеж какой или - еще хуже - кража в квартире многокомнатной, где один протокол осмотра писать - мозоль на пальце натрешь, от ручки шариковой...
      Взгрустнулось Олегу Иванычу. Родное РОВД вспомнил, приятеля Кольку Вострикова - интересно, как он там, сняли ли выговорешник за пьянку? Рощина Игорька, как же... Нет, скорее всего, удачно выпростало его тогда с мотоцикла, кажется, прямо в реку. Ну, плавать умеет - выплывет, да и не глубоко там. Вот те, с лесовозом, ушли, видать. Жаль... Впрочем, может, и не ушли - соседи перехватили. Много чего вспомнилось Олегу - даже районный прокурор Чемоданов, чтоб его разорвало, ужас до чего был вредный... хотя вроде, если не по работе, так и ничего мужик... ничего.
      Сам не заметил, как и уснул Олег Иваныч. Специально старался о Софье не думать - что толку думать-то, когда действовать надо. Вот и действовал.
      А не Ставровы ли людишки кострище оставили?! Нет, навряд ли они. Считай, на сутки опередили, Ставровы-то... нет, не их кострище, не их...
      Перевернулся на другой бок Олег Иваныч, уснул. Крепко, без сновидений. Не то что Софья, а и даже прокурор Чемоданов не приснился.
      Его разбудил Олексаха. Взволнованный, парень что-то тихо заговорил, быстро-быстро, так что Олег Иваныч и не врубился спросонья, потому перебил, заставил все обсказать сызнова.
      - Люди там, говорю, - зашептал Олексаха. - От нас - полверсты. Разбойные хари!
      - Откудова знаешь? - зевнув, переспросил Олег Иваныч.
      - Костер палят. С дороги видать - такой кострище, да кони ржут... Никого не боятся! Точно - шиши лесные. Пастись бы их надо. О! Слышь, Олег Иваныч, вроде как голоса...
      Затаив дыханье, прислушались. Из глубины леса, переговариваясь, шли люди. В направлении дороги. Но вполне могли и наткнуться на ночующих. Хорошо - костер вовремя притушили.
      Вытащив из-под теплой шкуры Гришаню, велели смотреть в оба за Митрей, которого, естественно, будить не стали. Так и храпел шильник - кажется, аж на весь лес.
      Оставив Гришаню, Олег Иваныч с Олексахой пошли посмотреть. Осторожно шли, с опаскою. Чтоб не хрустнула ветка какая, чтоб птица ночная не закричала испуганно.
      Действительно, люди... Четверо шли по лесной тропе с факелами, хоть и светало уже, вели под уздцы коней. Одеты разно - кто в кафтанец, кто в армяк рваненький, а кто и кольчужкой позвякивал. Все оружны - луки со стрелами, да ножи, да пики. Ну, ясно - воровской народец, рисковый.
      И речи вели воровские.
      - Успеем до утра-то? - один спрашивал.
      Другой отвечал, что успеют, как раз под утро самое то будет - боярина скудоумного на пики поднять... Потом и в монастырь можно, в Мирожский, грех замолить.
      - В скиту, под Мирожским, говорят, появились оружные люди, - заметил третий. - Боярин с Новгорода с людьми своими да с жёнкой либо с пленницей...
      Притаившийся в кустах у дороги Олег Иваныч навострил уши. Боярин! С пленницей! Не о Ставре ли речь?
      Больше ничего не молвили хари, вывели лошадей на дорогу, скакнули в седла, гикнули - только их тут и видали!
      Осмотрели костер брошенный Олег Иваныч с Олексахой. Догорал уже, костер-то, в сосновых угольях лишь чуть-чуть билось синеватое пламя. Вокруг натоптано, к соснам поперечные палки прибиты - лошадей привязывать. Видно, не впервой здесь собирались.
      Походили около костра Олег Иваныч с Олексахой, снег подтаявший попинали, да, не углядевши ничего, обратно пошли. Обратно не очень таились уехали уже шиши-то, боярина какого-то на пики вздымать...
      Они еле нашли свою поляну, прошли б мимо, если б не жалобный стон.
      Стонал Гришаня. Прислонившись спиной к смолистому стволу ели, он прикладывал к голове красный комок снега. Красный - не от лучей восходящего солнца, как сперва подумал Олег Иваныч, нет - от крови красный. От Гришаниной крови-то...
      Сбежал Митря Упадыш, недаром спящим притворялся, храпел заливисто. Развязался оборотисто, видно, об сук какой, да поленом Гришане по лбу. У того - аж искры из глаз от изумления! Так и пал под дерево, а шильник ноги в руки - и таков. Ищи теперь его, свищи.
      - Хорошо еще - не насмерть прибил, - ощупывая стремительно набухавшую на лбу отрока шишку, усмехнулся Олексаха. - Это потому, что камней поблизости нет, одни поленья... были бы камни...
      - Эх, теперь не найдем ни Софьи, ни Ставра, - пригорюнился Гриша. - А все я виноват, лучше б ты, Олег Иваныч, меня палачам в порубе оставил.
      - Ладно, не кручинься, - отмахнулся Олег. - Скажи-ка лучше, что за монастырь такой есть тут... Миронов, что ли?
      - Мирожский! - встрепенулся Гришаня. - От Пскова к югу. Два лета назад с богомольцами туда хаживал. Хорошая обитель, большая. Там мужской монастырь, а неподалеку - новый, женский. Правда, как игуменью да игумена зовут, не помню.
      - Черт с ним, с игуменом, дорогу помнишь?
      - А чего ее помнить? - удивился отрок. - В людные места выйдем - всякий покажет. Монастырь, чай, не капище какое! А покуда - по дороге прямо. Ой, как болит-то, Господи!
      - Сам виноват, нечего было варежку разевать! На вот деньгу, приложи.
      Олег Иваныч передернул плечами - прохладно было с утра-то! Зато потом, когда выехали, - горя не знали. Светило в высоком небе солнце, хорошо так припекало, по-весеннему. Дорога, выйдя из леса, пошла по холмам, так что только в низинах пришлось покочевряжиться, с кочки на кочку скакать, в остальных-то местах сухо было. По пути мужик на лошади с волокушей встретился, сено вез.
      Монастырь Мирожский? Да вон, за тем леском и завиднеется. Доброго пути, богомольцы-иноки!
      Да уж, похожи они на иноков - с оружием, да в панцирях, да при кольчугах - как заяц на волка. Один Гришаня чуток на богомольца мирного смахивал - рожицей постной, обиженной. Шишку-то на лбу шапкой прикрыл, чудо...
      К обеду показалась обитель. Стены толсты, высоки башни - не возьмешь просто так, с ходу! В сам-то монастырь не поехали догонялыцики, Олексаху выслали, разузнать насчет скита богомольного. Коней к корявой сосне привязав, уселись на пригорочке, лица солнцу подставив. И часа не прошло возвратился Олексаха. Довольный, сияющий, словно рейнский грош! Вызнал, где скит, оказывается. А чего там вызнавать-то, коли в этом скиту завсегда богомольцы постятся - самый-то и пост, как раз перед Пасхой. И посейчас богомольцы там, странники. По говору - люди не простые, ученые. Боярин со слугами и боярыня вдовая. Боярин-то во Псков ехал, в скит завернул, молился. Боярыня, та скрытная - ни с кем не разговаривала, не общалась, да все время слуги вкруг нее кружили. Говорили всем - обет дала боярыня до разговенья ни с кем речей не вести праздных. Не от гордыни обет тот - от чистого сердца.
      - Молодец, Олександр! - похвалил Олег Иваныч. - Ну, раз дорогу вызнал, как стемнеет - тронемся.
      Скит оказался совсем небольшим - пара топившихся по-черному изб, рубленных в лапу, да жердяной забор - не от людей, от зверей диких больше. Окна в обеих избах были закрыты ставнями. Несло дымом...
      Олег Иваныч с Гришаней затаились у забора - Ставровы люди их знали. Олексаха нахлобучил на голову клобук, прогнусавил, в дверь сапогом стукнув:
      - Славься, Богородица Пресвятая Дева, и ныне, и присно, и во веки веков.
      Чуть не пришибив странника - вовремя отпрянул, - дверь резко распахнулась, и наружу выглянула заспанная недовольная рожа, похожая на богомольца примерно так же, как танк на велосипед.
      - Чего надо? - сплюнув, неприветливо осведомилась рожа.
      - Мир вам. Переночевать бы да помолитися...
      - "Переночевать", - гнусаво передразнила морда. - Ходют тут... Вон, в ту избу ступай!
      - Благодарствую, спаси тя Господи! - поклонившись, мелко закрестился Олексаха. - В ту избу, говоришь? Ну, в ту, так в ту...
      В другой избе тоже не сразу открыли. Правда, народец там оказался малость поприветливей, истинно богомольный. Два седобородых деда - Амвросий с Елпидистием - да несколько старушенций в черных платках.
      Покрутившись по избе и никого больше не обнаружив, Олексаха выскочил на улицу - позвал остальных. Олег Иваныч с Гришаней сразу же произвели на богомольцев самое благоприятное впечатление. Гришаня - молитвами, а Олег Иваныч - просяной кашей, кою начал тут же заваривать, подвесив над горящим очагом котелок с водою.
      Поужинав да помолившись, богомольцы улеглись на лавки - спать да слушать гистории о святых прежних да об императорах римских безбожных Калигуле да Нероне. Гисториями старцев потчевал Гришаня. В лицах рассказывал, где надобно - подвывал страшно.
      Олег Иваныч не выдержал, вызвал отрока на двор:
      - Ты чего творишь, Гриша? Хочешь, чтоб они вовек не уснули? Чти монотонно, как пьяный дьякон заутреню. Понял?
      - Понял, спаси Господи! - перекрестившись, кивнул Гришаня.
      Теперь начал читать справно - как и надобно: уы... уы-уы... уы...
      Минуты не прошло - позасыпали все, включая Олексаху с Олег Иванычем. Хорошо, Гришаня растолкал обоих:
      - Что, спать сюда пришли, что ли?
      Те встрепенулись - словно и не спали вовсе.
      - Ты, Гриш, тылы прикрывай, а мы пошли. Ну, пошли, так пошли.
      Осторожно пробрались к первой избе, постучали, пег Иваныч специально за угол спрятался.
      - Да что еще?
      - То я, странник Божий... - заблажил Олекса. - В соседнюю-то избу без тя не пускают, боятся, рекли, чтоб пришел кто...
      - От, чучелы... Ну, ужо я им...
      Недовольно сопя, непреклонный страж выбрался наружу. И тут же получил поленом по кумполу. Это Олег Иваныч вдумчиво использовал недавний опыт козлобородого Митри.
      Оглушенного оттащили к забору, связали.
      Олексаха в низко надвинутом клобуке вошел в избу первым. За ним осторожненько подался и Олег Иваныч.
      Темные сени, приоткрытая дверь - несло дымом - чуть заметное пламя свечи сквозь щель... Притухший очаг. На лавках вдоль стен - спящие. Не так и много: пара молодых парней-слуг, да... батюшки! Сам боярин Ставр Илекович! Храпел, развалясь на лавке, собственною персоной. Хоть сейчас хватай - что и сделали. Не успел боярин очей рассупонить, очухаться - как уже спеленут! А не считай ворон и стражу ночную подбирай лучше, а то поставил пентюха, прости Госпеди.
      Интересно, а где же Софья?
      Вот в том углу дальнем... Вроде как шкурами загорожено... Ну да, загорожено...
      Подойдя, Олег Иваныч отбросил шкуру. Вспрыгнула на лавке боярыня, ровно не спала. Глаза шалые, словно опоенная чем...
      - Олег!
      - Софья!
      И в этот момент застучали, заломились в дверь. Кого там еще черт принес на богомолье?
      - Олексаха, глянь-ка.
      Тот и ломанулся было... Да не стали его ждать, вошли в избу. Числом многим, оружны, в бронях чешуйчатых, а впереди... впереди Митря-шильник!
      Выхватил из очага головню, посветил, ухмыльнулся гадостно, на Олега кивнул с Олексахой...
      - Хватай, - вскричал, - обоих, соглядатаев новгородских, с нехорошим делом на плесковскую землю посланных!
      - Хватать? - усмехнулись воины. - Нет уж, главного подождем...
      Ждали недолго.
      Задрожал порог под латными сапогами. Заблестело пламя в блестящих черненых латах, заструился понизу темный плащ. Черный рыцарь! Силантий Ржа!
      - Вижу, узнал, Олег Иваныч, - уселся на лавку Силантий, вздохнул. - Что ж, придется тебя хватать, как соглядатая новгородского.
      - Хватать их именем посадников псковских, Тимофея Власьевича да Стефана Афанасьевича! - вышел вперед толстяк коротышка с бородкой реденькой.
      - То наш псковский друг, боярин Андрон Игнатич! - шепнул Ставру Митря. - В Псков схваченных доставит... а там их и казнят, не долго...
      Улыбнулся в усы боярин, взглянув на Софью. Та, бедная, как связали на глазах ее Олега, побледнев, дара речи лишилась, на скамью без сил села. Совладав со слабостью своей, поднявшись, сказала надменно:
      - Надеюсь, посадники расправы без суда не допустят!
      - Само собой, матушка, - важно кивнул боярин Андрон, Андрон Игнатич, неплохой человек, в общем, несмотря на вид неказистый, добрый и с душой, не то что некоторые... типа вот Ставра иль Митри.
      Заполнилась изба воинами, зазвенела бронями да кольчугами - еще больше на улице воинов было, да в другой избе разместились. Старцев и Гришаню-отрока никто и не тронул - мало ли богомольцев. Митря Упадыш шастнул было к избе, но Гришаня его дожидаться не стал - перемахнул чрез ограду да в лес. Иди - полови, побегай!
      А в лесу - шум, гам, суета! Войско московское на ночлег становится. Отряд, псковичам на подмогу присланный. Супротив новгородцев да супротив ливонских рыцарей орденских. Не обманул Иван, князь Московский, псковичей, прислал воев. Да с ними - воеводу опытнейшего - Силантия Ржу, коему уже было в поместье пара деревенек под самой Москвой пожаловано да близ Коломны сельцо. Наказано строго: идти как можно быстрей - кабы не успел сговориться Новгород с орденом либо с Литвою. Новгородцев, буде в пути встретятся, не обижать без дела, надеялся еще Иван, что миром ему под руку отойдут новгородцы-то... Ну, с Олегом Иванычем да Олексахой дело иное - Упадышев Митря сразу на них показал как на шпионов новгородских, тут уж нечего делать - надобно во Псков отправлять, на суд посадничий. А чего уж тот суд решит - обменять на кого иль казнить смертию - то Бог весть...
      - Эх, Олег, Олег, - присев рядом на лавку, покачал головой Силантий Ржа. - И отпустил бы тебя... а нельзя, бесчестно то. Что псковичи скажут?
      - Не грусти, друже Силантий, - усмехнулся в ответ арестованный. Неужто попросил бы от тебя бесчестья? А на суд посадничий надежа есть! Ни за каким заданьем подлым и никем мы в псковские земли не посланы, о том Ставру-боярину лучше всех известно! Зачем он боярыню возле себя держит, спроси!
      - Говорит, в монастырь захотела боярыня.
      - То лжа, Силантий! Силою подстричь хочет! Прошу тя, посмотри за боярыней, покуда мне несподручно.
      Силантий кивнул. Посмотреть - посмотрит. И насильно подстричь не даст.
      - Вот и славно... Верю тебе, Силантий.
      Поутру - быстро утро пришло, не заметили - прискакал гонец из Пскова. Конь вороной - весь в мыле - на самом кафтан расстегнут, с груди пар валит. Видно, торопился, гнал...
      - Поспешай, воевода Силантий, на реку Синюю, на Городок Красный псковский пригород! Точат зубы на нашу землицу ливонские псы-лыцари, уж целым отрядом подступилися, вот-вот нападут, без вас не осилим! Поспешай, воевода-князь, поспешай!
      Водицы поднесенной испив, пошатнулся в седле гонец. Упал бы - на руки подняли. Осторожно в избу снесли, положили на лавку.
      - Поспешайте... - прошептал гонец псковский и, закатив глаза, забылся в беспамятстве.
      - Слышали ли, вой? - птицей взлетел в седло Силантий. - Поспешим же, поможем псковичам! Ужо отведают немцы меча за землю Русскую!
      - Поможем, воевода-отец! За тем и пришли! Веди же скорее!
      Орлами взвились стяги над московской ратью, с гиканьем выехали из лесу воины в кольчугах да тегиляях, оранжевым отражалось солнце в островерхих шеломах...
      Андрон Игнатьевич, боярин псковский, проводив отряд взглядом, к пленникам обернулся. Пяток воев при нем остались - свои же, псковские - за конвоиров. Ну, и Митря тут, Упадыш, как же без него-то?
      Ставр на коня сел, рядом, на белой кобыле, боярыня. Лоб бледен, на щеках румянец болезненный, глаза пустые, со зрачками широкими. Взгляд словно и нет ее тут... Даже Олега не узнала. Видно, опоил ее Ставр снадобьем колдовским, на сушеной конопле сваренным.
      Сжалось у Олега сердце - понимал, чем грозят Софье подобные варева.
      - Ну, мы в обитель Мирожскую. До Пасхи пробудем, - доехав до развилки дорог, простился с Андроном Игнатичем Ставр, свистнул слугам своим. Миг - и нет их уже, рысью к монастырю поскакали. Впереди - сам боярин, под уздцы Софьину лошадь держит. Боярыня - сама не своя - в седле сидит, качается, как бы не слетела. Нет, не слетела. Открылись ворота обители, впустили новых странников.
      А боярин Андрон, да Митря, да пленники - дальше во Псков поехали. Один Гришаня-отрок где-то по лесам скитался, ежели волк какой не сожрал...
      Спряталось за набежавшим облаком солнце, упала серая тень на дорогу, пробежала по лугу и, взобравшись на холм, сгинула... как сгинуло в один миг все то счастье, на которое так рассчитывал Олег Иваныч. Вот уж не везло мужику, ни в той жизни, ни в этой!
      В жарко натопленной зале на лавках вдоль стен чинно сидели бояре. Их длинные шитые золотом одежды ниспадали на пол красивыми складками. Слева от иконы, в узорчатом кресле, восседал посадник, Стефан Афанасьевич, крупный дородный мужчина с Длинной иссиня-черной бородой. Рядом с ним, чуть наклонившись, стоял толмач-переводчик. Не просто так стоял, вестимо. Переводил, толмачил...
      Рыцарь в блестящих латах, с непокрытой головой и надменным взглядом, что-то быстро говорил посаднику, время от времени поглядывая на реакцию бояр.
      - Как посланник ливонского магистра Вольтуса фон Герзе, - еле поспевал за рыцарской речью толмач, - передаю слова его таковы: отступитеся, псковичи, от землицы, что от Красного Городка ошую, испокон веков та землица орденскою была, ею и должна быть.
      - Ой, лжет, ой, лжет, лыцарь, - заерзали, зашептались бояре. - Никогда та землица орденской не была...
      Выслушав рыцаря, посадник, почесав бороду, встал.
      - Не то просит магистр ливонский Вольтус, - медленно произнес он, стараясь, чтобы звучало весомо каждое слово. - Красный Городок да землица, что по Синей-реке, - то псковские сыздревле земли, от них отступитися чести лишиться. Таков будет ответ Пскова немцам ливонским! Еще скажи... Обернувшись к переводчику, посадник задумался. - Спроси-ка лучше: что отряд ливонский ныне у Красного Городка делает?
      Рыцарь усмехнулся в ответ, тряхнув головою. Пояснил, что отряд тот для его, личного магистра посланника, охраны - и только.
      - Больно велик отрядец для охраны-то! - выкрикнули из дальнего угла. Да и уж больно красиво лыцари у Городка встали... все дороженьки перекрыты. Ежели б не московское войско, пограбили б землицу-то.
      Тут все бояре разом закивали. По их мнению, отряд, присланный на помощь Пскову московским князем Иваном Васильевичем, прибыл как нельзя кстати.
      - Еще раз говорю, это только моя охрана, - холодно повторил рыцарь, и, раз слова магистра фон Герзе не достигли цели, мы уйдем от Городка еще до темна.
      - Зарекалася лиса в курятник не лазать!
      - Прощайте, господин посадник, и вы, господа псковичи. Жаль, что не договорились.
      Рыцарь поклонился и, гордо вскинув голову, быстрым шагом покинул залу. Белый плащ с черным восьмиконечным крестом развевался за его спиною, словно крылья исполинской чайки. Порывом воздуха задуло пламя свечей у входа. Посадник жестом подозвал дьяка:
      - Проводите лыцаря. С почетом проводите. От меня лично подарите шубу соболью!
      - Сделаем, Стефан Афанасьевич. Ушел дьяк.
      Бояре повставали с лавок:
      - Зря отпустил лыцаря, Стефан Афанасьевич, надобно было имать!
      - Теперя много зла натворит с отрядом своим ливонец.
      - Не натворит, - усмехнувшись, посадник обвел бояр тяжелым пристальным взглядом. - Лыцарь сей, Куно, далеко благородством своим славен. Сказал: уйдут до ночи - значит, уйдут. Кроме того, там и московские вой имеются, помолчав, добавил он.
      Стараясь не упускать из виду скачущих впереди всадников, словно пес, бежал по лесной дороге Гришаня. Дышал тяжело, провалисто, глотал на ходу снег - ноздреватый да темный. И тот-то редко встречался, в низинах только на дороге-то весь стаял. Видел отрок, как отъехал в монастырь Ставр с Софьей, вернее, лиц, конечно, не разглядел - две конные фигурки, но догадался - а кому еще-то свернуть к обители? Остальные шильники - или воины псковские, черт их знает, как и называть лучше, - поехали прямо. Ехали быстро - видно, до темна хотели попасть в город. Гришаня отстал, по следам только лишь ориентировался да по навозу конскому. Чего он за ними поперся Бог весть. Хотелось, конечно, освободить Олега Иваныча с Олексахой... да вот как только? Трое воинов-конвоиров, Митря-шильник да Андрон Игнатич, боярин псковский. Попробуй, сунься! Да и во Пскове-то, ежели подумать, никого знакомых нет. Правда, говорил как-то на усадьбе казненного вощаника отец Алексей, стригольник, есть и во Пскове хорошие люди, супротив мздоимства церковного выступавшие. Вот бы найти их... Да при этом и Митрю не потерять с конвоем и пленниками. Их наверняка в суд потащат. А судьи кто во Пскове-то? Да как и в Новгороде, посадник, да князь, да сотские. По идее, заседать в княжьих хоромах должны бы. Там же и поруб. Так вот, обязательно ему, Гришане, на тот суд надо! Свидетелем-послухом! Что не воинские люди злые Олег Иваныч-то с Олексахой, - а мирные новгородские граждане, в земли псковские забрели случайно - вслед за новгородским же боярином. А дела промеж новгородских граждан - их дела, не псковские. Так что должны б отпустить пойманных, ежели разобраться. Правда, поверят ли? Митря-то, Упадыш, наверняка другое говорить будет. Да и Ставр. Еще и его, Гришаню, до кучи схватят. Ну, схватят так схватят, дело такое. Однако выступить свидетелем на псковском суде-Господе - единственный шанс хоть как-то помочь пленным. С хорошим шансом самому превратиться в обвиняемого! Башку отрубить - вряд ли, чай, не Москва, а вот повесить - запросто... Но надежда все-таки есть, попытаться надо... Еще ведь и Софья наверняка молчать не станет. А чтоб вызвали ее на суд из монастыря Мирожского, о том уж Гришаня позаботится, на первом же допросе укажет. Правда, не заткнули б ей там язык, в монастыре-то. От Ставра всего ожидать можно.
      Устал Гришаня - с ног валился. Уже не бежал - шел, сапогами грязь загребая. Да все думал. А думы невеселые были... Как и погода. Внезапно поднялся ветер, принес с севера злые серые тучи, быстро затянувшие небо. Хлынул дождь пополам со снегом, вокруг сделалось тоскливо, темно, страшно. Заметет дорогу - не заплутать бы... На дороге лесной никого - ни попутных, ни встречных. Один раз только метнулся из кустов заяц, да где-то неподалеку послышался волчий вой. Вздрогнул отрок - сожрут еще! Кинжал из-за пояса вытащил, в руке накрепко сжал, мало ли. Хоть и понимал - толку-то от кинжала пред волчьей стаей - однако все ж таки как-то поспокойней стало, с оружьем-то. Чавкая, тонули в стылой грязи сапоги, все трудней становилось идти - прилечь бы или сесть, вон, под то дерево, хоть ненадолго, отдохнуть чуть. Остановился уж было Гришаня... Да помотал головой - нет уж! Сядешь не встанешь, уснешь. Волкам окрестным на радость, ишь, развылись-то, курвины дети.
      Постоял немного Гришаня, отдышался - дальше пошел. Напевал про себя для веселья:
      - А злая жена мужа батогом бьеть! Батогом бьеть! - Нечего сказать, веселую песенку выбрал!
      Дальше больше - на откровенную порнографию перешел, или, лучше сказать, на крутую эротику:
      - Аще муж от жены блядеть... - пару строф спел, да больше не стал постеснялся. Не волков - Господа!
      Петь бросив, о приятном попытался думать. О книжице, в келье недописанной, "Физиолог" зовомой. Про тело человечье книжица та да про болезни - занимательна да полезна вельми. Правда, чернец один, с обители Вежищской, сказывал книгу ту в огонь бросить, пришлось Феофилу пожаловаться. Эх, хорошо было до ареста-то...
      Гришаня усмехнулся. Стал об Ульянке думать. Как познакомились в апреле... Господи, почти год уже! Как целовались в овине... а потом, в июне, на Ивана Купалу через костер голые скакали, вместе с другими парнями да девками... а после в овсы ушли...
      Аж жарко стало Гришане от тех воспоминаний греховных.
      Молитву прочтя, к щекам пылающим снег приложил... полегчало вроде.
      Темно было кругом, не поймешь - день или вечер. Снег с дождем хороводились. Ползли по небу низкие тучи, ни просвета, ни зги. Вот погодка!
      Где-то теперь Ульянка? По-хорошему ль до Москвы добралась, к сестрице своей единоутробной?
      Он пришел в Псков к вечеру, успел-таки до темна. Река Великая набухла льдом, как и Волхов, урчала зверем. Славен град Псков, мощны стены его, высоки башни, шатрами к небу вздымающиеся, благолепны храмы Христовы.
      Покрутился у ворот отрок - не видал ли кто отрядец небольшой порасспрашивал...
      - А тебе что за дело? - ухватив Гришаню за руку, подозрительно спросил стражник.
      - Письмишко от них просила супружница одна, - вывернулся тот, - я б и написал...
      - Так ты грамотей, что ли? - удивился стражник.
      - Учен, - важно кивнул отрок. - Если чего надобно...
      - Надобно! Надобно! Еще как надобно - сам Бог мне тя послал, отроче!
      Выказав явные признаки радости, стражник, подменившись с приятелем, приобнял Гришаню за плечи и повел в ближайшую корчму.
      Уселись за дальний стол, чистый, выскобленный. Стражник у корчемника бумаги спросил да перьев.
      - Поесть бы сначала неплохо, - хитро улыбнулся отрок.
      Стражник кивнул, подозвал корчемника, велел постных пирогов с квасом подать.
      - Брат у меня есть, Степаном звать, - прошептал, к Гришане склонившись. - У кузнеца Онуфрия работником три лета пробыл... потом подрядился тут к одному... ну, не важно... ушел в общем, до сроку. Оплату ему должен Онуфрий, а?
      - Хм... - Гришаня задумался, спросил, когда именно ушел Степан да сколь времени с этого дня прошло...
      - Во прошлую весну ушел, - стражник помолчал, вспоминая. - Как раз на Пасху!
      - На Пасху, говоришь? - Гришаня прищурил левый глаз. - Ну, тогда торопись, человече. По закону Степан твой имеет право требовать оплаты только год после ухода! Писать бумажицу-то?
      - Пиши, пиши, друже!
      - Тогда вели песку подать, присыпать...
      Написав прошение, Гришаня присыпал чернила песком - чтоб быстрей сохли - и снова повторил свой вопрос о приезжих. Ну, на этот раз стражник, естественно, оказался куда любезней.
      - Тебе за весь день надо, отроче?
      - Вечер только.
      - Козьма-горшечник с глиной проехал с людьми своими...
      - Не то!
      - Онцыфер-лодочник...
      - Тоже не надо!
      - Боярин Андрон со людищи да сывязаны иматы...
      - А вот об этом - подробней!
      Нахватался Гришаня от Олега Иваныча словес разных, вставлял теперь, щеголяя, и надо куда и не надо. Как ни странно, народец его понимал, как вот теперь стражник...
      Вызнав дорогу на двор боярина Андрона Игнатича, Гришаня тепло простился с новым знакомцем, хлебнул на дорожку горячего сбитню и, выйдя из корчмы, растворился в сером сумраке улиц.
      Усадьбу боярина он обнаружил сразу - стражник настолько подробно описал путь, что к ней смог бы пройти даже слепой. Небольшая такая усадебка - не то что в Новгороде, вот уж где усадьбы так усадьбы - но уютная, с аккуратно обитыми медью воротцами.
      Скрипнув, открылись воротца - Гришаня рысью в сторону, за деревом затаился - мало ли. И вправду, не зря спрятался - со двора-то Митря Упадыш вышел! Огляделся, шильник, Гришаню не приметил, ухмыльнулся похабно, бороденку рукой пригладил, пошел куда-то, верно - к бляжьим каким жёнкам... За ним, с опаскою, и Гриша.
      Долго шли, коротко ль - завиднелся в конце улицы дом каменный. Небольшой, с подклетью, крыльцо высокое. Весь какой-то неприметный, за кустарником, словно украдкой выстроен. Внутри гульба шла - песни вполголоса (пост все же!) да ругань всякая... Ну, точно - корчма! Да с непотребными жёнками!
      Гришаня поначалу и заходить опасался. Стукнут по башке, долго ли! Да и грех. Помялся, помялся у крыльца - все ж про друзей вызнать надо. А как вызнать-то - только через Митрю. Митря - главная к ним сейчас, как говаривал когда-то Олег Иваныч, ниточка. Вот за эту ниточку козлобородую - да и потянуть. Как вот только?
      Немного народу оказалось в корчме-то. И с пару десятков человек не наберется. Отрок-то сразу смекнул - в угол подался, Митрю увидев. Нет, не успел, не заметил шильник. Засел Гришаня в полутьме, вместе с какими-то немцами - те, судя по разговору, непогоду пережидали. Один - в собольей шубе поверх лат железных - щеголь хренов, спиной к отроку сидел, шуба богатая, в такой только посадникам да князьям ходить, а не всякой торговой шпане немецкой... Вот, интересно, откуда во Пскове немецкие купчишки?
      - Поскорей пойдемте отсюда, Куно, - произнес по-немецки другой немец, без шубы, но тоже в панцире. - Мне почему-то кажется, здесь собрались одни безбожники... да и наши люди заждались.
      - Подождут, - поставив кружку на стол, отрывисто бросил щеголь. Впрочем, насчет безбожников ты вполне прав, брат Конрад... Ишь, как хлещут вино в пост! Не боятся... Ну, черт с ними, поехали! Эй, хозяин. Вот тебе грош.
      Рыцарь обернулся, и пламя свечи высветило его красивое лицо с модной бородкой.
      Так это же...
      Расплатившись, немцы вышли наружу.
      ...это же...
      Гришаня лихорадочно соображал, вполглаза присматривая за Митрей.
      ...рыцарь Куно... Куно фон Вейтлингер! Вот кто может помочь выручить Олега Иваныча с Олексахой! Они ж друзья с Иванычем. Точно... А Митря? Пес с ним... Ежели что - отыщем.
      Схватив шапку, Гришаня опрометью бросился из корчмы, на ходу кинув служке медное пуло.
      Ага! Вот и рыцари. Садятся на лошадей...
      - Эй, мессир Куно!
      Эх... не слышит... Сейчас как рванут - и не догонишь. Слава Богу, пока тихо едут... разговаривают... Кажется, даже стихами...
      Что видел я от знатных дам?
      Служил им лишь себе на срам.
      Для дам я грубый нелюдим;
      Не лучше отношусь я к ним...
      - Полно, полно тебе, Конрад! Гартман фон дер Ауэ - это не для Пскова и не для подобной погоды! - засмеялся фон Вейтлингер. - Вот, послушай лучше:
      Мать, отпусти меня ты,
      Уж пляшут там ребята;
      Что может быть чудесней?
      Я не слыхала так давно
      Веселых новых песней!
      Гришаня позади усмехнулся. Эту песню про девчонок он знал от готских купцов. Правда, не знал - кто ее сочинил, помнил только, что какой-то немецкий рыцарь, лет двести назад.
      Отрок совсем позабыл осторожность. Он шел за двумя всадниками совершенно открыто...
      И они его заметили.
      - За нами псковский соглядатай, брат Куно, - шепнул приятелю рыцарь Конрад. - Давай-ка развернемся да проучим нахала!
      - Согласен, - кивнул фон Вейтлингер. Развернув коней, рыцари выхватили мечи и во весь опор погнали на опешившего Гришаню. Тот с ходу забрался на ближайшее дерево. Рыцари - они такие: сначала пришибут, потом разбираться будут!
      - А ну слезай, парень!
      - Не хочешь? А арбалетной стрелы не хочешь отведать? Сейчас дождешься...
      - Не надо стрелой, господа! - по-немецки взмолился отрок.
      - Да он совсем мальчишка. И, кажется, говорит по-нашему. Может, не стоит его стрелой-то? Пусть... лучше споет нам песню... Эй, ты, слышишь?
      - Песню? Запросто:
      Тебя, о дочь родная,
      Одну ведь родила я,
      Подумай о позоре,
      Не бегай за парнями ты...
      Не бегай за парнями ты...
      Э... не бегай...
      - Не причиняй мне горе! - закончил фон Вейтлингер. - Мы здесь бросили медяшку в снег - можешь ее забрать, как отъедем...
      - Нужна мне ваша медяшка, как же...
      - Что-что?
      - Рыцарь Куно, ты меня случайно не помнишь? Ладога, разбойники, Олег Иваныч...
      - Олег Иванытч? - рыцарь приструнил рвавшегося в путь коня. - Это мой друг. А ты...
      - А я Гришаня из Новгорода!
      - Гришанья-новгородец? Теперь узнал. Так что ж ты сидишь там, на дереве, словно сыч?
      Набравшийся хмельного Митря (вот уж кто Бога не боялся!), шатаясь, вывалился из корчмы. Осторожно спустившись по крутым ступенькам, он завернул за угол, рассупонив штаты, помочился. И охнул, почувствовав, как ему в бок уперлось холодное острие меча.
      В доме псковского боярина Андрона Игнатича спали. Спал и сам боярин, и супруга его, Филомея Марковна, а деток Бог не дал боярину. Внизу, в людской, спали слуги, один лишь пес Агрей не спал на дворе в будке, все ворочался, гремел цепью да брехал иногда. Такой уж был пес. Онисим, сторож ночной, мужик худющий, полушубок набросив, со сном борясь, притулился у двери на лавке. Человече Митрий вот-вот вернуться был должен, да в клети двое шильников заперты, коих завтрева на посадничий суд тащить велено. Вот и поспи тут! Агрей еще этот... цепью своей гремит, сволочуга. Ладно, Митрий-человече, чай, догадается в ворота подубасить. Залает Агрей, тут и он, Онисим, всяко проснется, пустит... О! Кажется, стучит Митрий-то!
      Агрей в лае зашелся, аж с цепи рвался.
      На двор со свечкой выйдя, пнул пса Онисим - достал лаем своим, чучело! - поспрошал: кто, мол... С улицы что-то буркнули утвердительно. Дотошный Онисим, однако ж, не сразу ворота открыл - маленько засов отодвинул, глянул глазком одним - нет, точно Митрий. А винищем-то от него разит, спаси, Господи! Несмотря что пост. Вот ведь грешник!
      - Ну, заходи, коли Митря.
      Темно на дворе, зги не видно, одна свечечка. Вошел в ворота Митрий-человече... за ним отрок какой-то...
      - Эй, паря! А ну - охолонь! Охолонь, говорю... Ой!
      Отрок вдруг камнем упал прямо Онисиму в ноги. Тот и запнулся, выронил свечечку. Хотел было заругаться... да прикусил язык-то, шеей холодное железо почувствовав...
      Отрок - вот сволочуга! - чиркнул кресалом, свечку зажег. Ахнул про себя Онисим - двоих мужиков, в панцирях да с мечами, увидев. Руки связать протянул покорно, а что еще делать-то? Добро боярское спасать, жизнью рискуя? Накось, выкуси!
      - Где иматые, шпынь? - выхватив из-за пояса кинжал, грозно спросил отрок, да так взглянул, так гляделками своими зыркнул... сразу видно - не одну уж душу загубил, нехристь!
      Онисим и запираться не стал - себе дороже - покивал на клеть да задрожал мелко... Ключи? Ах, ключи... В людской, вестимо. Не, не надо собачку мечом... сейчас успокоим. Тихо, тихо, Агреюшка. Свои...
      Рыцарь Куно фон Вейтлингер сходил с Онисимом за ключами. Удачно сходил - никто не проснулся. Отперли клеть.
      - Вставайте, люди добрые!
      - Кому добрые, а вам, видно, не очень, - глухо откликнулись из темноты... потом помолчали чуть и молвили уже более радостно: - Олексаха, а это ж никак Гришаня!
      - И правда! Гриша, ты как здесь?
      - После! - отмахнулся отрок. - Поторапливайтесь, покуда слуги боярские не проснулись.
      Словно бесплотные тени, скользнули в открытые ворота, исчезнув в темноте улиц. Один связанный сторож Онисим остался на дворе, рядом с собачьей будкой, и, выждав немного, заголосил...
      - Я бы тебе обязательно помог, Олег, - выслушав рассказ Олега Иваныча, покачал головой рыцарь, - но, поверь, у меня не настолько большой отряд, чтобы взять штурмом Мирожский монастырь.
      Они сидели впятером в шатре фон Вейтлингера недалеко от реки Синей, за которой виднелись укрепления Красного Городка. Московские всадники в зеленых тегиляях на низкорослых коньках гарцевали на земляном валу и грозили рыцарским сторожам кулаками. Боя не случилось - вовремя вернулся фон Вейтлингер, приказав немедленно отойти. Не столь и много было ливонцев, чтоб устраивать сечу, да не затем, честно говоря, и ехали. Сопровождали посланника магистра, а к Красному Городку подступили так, для куражу больше, даже из арбалетов не стреляли. Хотя, не появись московское войско, кто знает...
      Всадник на вороном коне, в черных латах, выехав на вал, повелительно махнул рукой, и московские воины, подгоняя лошадей, скрылись в открывшихся воротах крепости. Последним, оглянувшись на рыцарские шатры, въехал в ворота черный всадник в развевающемся плаще.
      Небольшой отряд рыцарей, оставив Городок, расположился на ночлег примерно в полверсте от речки Синей, у поросшей орешником балки. Разбили шатры, кнехты быстро развели костер.
      - Думаю, нам не войти в монастырь даже хитростью, - продолжая начатую беседу, почесал бородку фон Вейтлингер. - Московские воины наверняка будут сопровождать нас до самых земель Ордена. А монастырь, насколько я знаю, совсем в другой стороне. Тебе ведь нужен женский?
      - Я вовсе не прошу о невозможном, Куно, - Олег Иваныч протянул озябшие руки ближе к наполненной красными углями жаровне. - Просто поведал тебе о своем горе... ты ведь сам спрашивал. И совсем не просил о помощи! Спасибо, ты уже мне помог. И довольно своевременно, надо сказать!
      За тонкими стенками шатра брезжил рассвет. Весело переругиваясь, кипятили на костре воду кнехты, в ореховых зарослях чирикали проснувшиеся воробьи, ржали привязанные в балке кони.
      - Да, если б Софью спрятали в мужском Мирожском монастыре - было б гораздо легче, а так... В женский-то нас и на порог не пустят. Впрочем, не всех...
      Олег Иваныч пристально, словно впервые увидев, рассматривал Гришаню. Рыцарь фон Вейтлингер перехватил его взгляд и усмехнулся.
      - Брат Конрад, - тихо заметил он, - как раз прикупил в Пскове сурьму и румяна для своей пассии в Феллине.
      - А платье? - враз просек тему Олексаха. - Хотя тоже можно в Пскове купить...
      - Эй, эй... Вы что это задумали? - испуганно передернул плечами Гришаня. - Грех ведь! Да еще в пост...
      - Никакой это не грех, Гриша, - заметил Олег Иваныч, - а просто-напросто лицедейство!
      На следующий день, ближе к вечеру, в ворота женского монастыря постучалась молоденькая девчонка в накинутом поверх летника полушубке и круглой девичьей шапочке, отороченной бобровым мехом. Несколько нескладная и угловатая, но на лицо смазливая. В руках девчонка держала большую накрытую белой тряпицей корзину.
      - Ишь, нарумянилась, словно праздник, - осуждающе покачала головою открывшая ворота черница.
      - К матушке-игуменье, с рыбкой, - девчонка приоткрыла корзину.
      - Ну, проходи, проходи, не стой... - закрывая ворота, буркнула черница. - Посейчас, скажу ужо матушке...
      - Девица, говоришь? С рыбкой? - задумалась матушка - сухопарая, довольно хорошо сохранившаяся женщина лет сорока с белым гладким лицом. Видно, из деревни за куличами на Пасху... Ладно, зови... рыбку засолим.
      - Мне б ночесь остаться, матушка, - поставив корзинку на пол, кинулась в ноги настоятельнице девка. - А то темно уж, страшно!
      - А ты молитву-то чаще твори, дщерь, вот и не будет страшно! посоветовала игуменья и, как бы невзначай, провела по девичьему подбородку холодным костистым пальцем.
      - Ладно, так уж тому и быть! Оставайся, синеглазая, - с придыханием произнесла она. - Ночесь придешь ко мне в келью, исповедаться.
      - Благодарствую, матушка, - в пояс поклонилась девица.
      В трапезной монастырской пусто было - пост, на столе бадьица с водой ключевой стояла, три послушницы-молодицы, молитву сотворив, по очереди корцом из той бадьицы воду черпали - пили. Шептались, пересмеивались грешным делом.
      - Скажете ль, где водицы напиться? - неслышно проскользнула в трапезную синеглазая девчонка - не монашенская, по одежке видать.
      Послушницы вздрогнули, одна аж корец из рук выронила. Упал корец на пол, водой холодной ноги окатив.
      - Тьфу ты, прости Господи! - ахнули. - Думали, матушка... А ты-то кто?
      - Э... Феврония я... девица.
      - Со Пскова?!
      - Со Пскова, со Пскова.
      Обрадовались послушницы, тут же девицу Февронию утащили в келью - от матушкиных глаз подальше. Спрашивали о том, что во Пскове делается, да не встречала ли случаем Феврония Федота-кузнеца, да Акулину-прачку, да Манефу-коренщицу. То родители послушниц были. Видно, скучали девчонки в монастыре-то, не привыкли еще.
      В лесу близ монастыря вечеряли двое - окольчужены, оружны, ухватисты. Костра не жгли - паслись монастырских. Лепешку постную холодным кваском запивая, на монастырь посматривали в нетерпении. Рядом четверка лошадей к деревьям привязана. Хорошие лошади, быстрые, сильные, злые - немецкие. Солнце садилось уже...
      - Может, зря, Олег Иваныч, рыцарей с собою не взяли?
      - А какой тут от них прок? Внимание привлекать только... Лошадей дали и ладно, дальше сами управимся. Не в силе ведь тут дело, Олександр, в хитрости!
      Помолчали оба, квасу попили. Походили вокруг лошадей, руками помахали погрелись. Дальше ждать принялись, на небо посматривая. Темнело быстро.
      - А еще, говорят, девы, будто на речке Синей водяной объявился - старец страшной, бородища зелена, очи - с плошку!
      - Спаси, Господи!
      - Хватает тот водяной и пешего, и конного, и мужика и бабу, никому проходу не дает. Особливо девицам!
      - Ой, Феврония, какие ты страсти рассказываешь...
      - Погодите, еще о волкодлаке скажу.
      - О ком?
      - Об оборотне богопротивном, что человеков, аки кур, поедает!
      - Господи помилуй нас, грешных. Хорошо, у нас пес в обители - Злоб чистой волкодлак, чужого кого - враз порвет. Но доброй... Кормишь когда, так и ластится... А с виду - чисто волкодлак, спаси, Господи!
      - Вот и боярыня молода, что в обитель вашу приехавши, того волкодлака пасется.
      - Какая боярыня? Ах, та жена, что не так давно привезена... В келье рядом с матушкиной живет.
      - Где-где живет?
      - Да ты про волкодлака-то сказывай, Феврония, не томи!
      - Скажу, скажу... Вот только матушка ваша велела посейчас зайти ненадолго. Вернусь ужо скоро, ждите, девы!
      - Уж ты приди, Феврония. Больно ты нам люба стала!
      - Приду, сказал... тьфу... сказала. Ждите! Да, вы волкодлака-то вашего, пса, привяжите, а то, мало ли, чрез двор пойду... Разорвет еще. Страшно. А как приду, отвяжете.
      - Ой, боязно, Феврония. Матушка-то не велит по ночам привязывать. Ну да ладно, для-ради тебя токмо... Возвращайся скорей!
      Вместо шапки бобровой повязав по-монашески плат, девица Феврония, проворно проскользнув мимо кельи игуменьи (спросила у послушниц - где, у них же и плат взяла), остановилась напротив низкой дверцы в стене, прислушалась. Вроде как за неплотно прикрытой дверью плакали. Наклонилась Феврония, глазом к щелочке приникла.
      Жесткая холодная рука вдруг неожиданно схватила ее за плечо!
      - Ты что тут деешь, дщерь?
      - Ой... Так... к тебе ж и иду, матушка! Сама ж звала...
      - Ну, идем, коли пришла.
      - Тьфу ты, вот неладно.
      - Что ты там шепчешь?
      - Да говорю, слава Богу, что тебя, матушка, встретила - а то совсем заплутала в обители-то...
      Просторна была игуменьи келья - стены темным сукном убраны, позолочены лампады, киот серебряный. На столике у окна - книга, видно Писанье Святое Библия, в переплете, смарагдами украшенном. Больше ничего не было в келье скамейка одна низенькая да ложе узкое, жесткое, тканью грубой покрытое.
      Как вошли, заперла игуменья дверь на засовец, за руку девицу взяла:
      - Сирота, говоришь?
      - Сирота, сирота, - та закивала. - Полнейшая...
      - Это хорошо... Хочешь к нам в обитель?
      - Ой, матушка! Да всю жисть токмо про то и думала-надеялась!
      - То ладно. Смотри, будешь меня слушать - не обижу. А покуда, пошли-ко...
      Откинув со стены плотную ткань, игуменья отворила узкую дверцу...
      За дверцей оказалась спальня. Ложе - широкое, медвежьей шкурой убрано, не то что в самой келье.
      - Тут и ляжешь, в ногах. Помоги-ко разоблачиться.
      Матушка-настоятельница сбросила с ног небольшие сапожки без каблука и, повернувшись к девице спиною, повелительно кивнула.
      Дрожащими руками Феврония расстегнула фибулы.
      Медленно сбросив одежды, обнаженная игуменья повернулась к девчонке и ласково положила ее руки к себе на плечи. Белое, красивое лицо, стройная фигура, тяжелые, налитые соком груди пылали жаром.
      - Дай-ко сыму с тебя плат. Ой... Ты уж и обстрижена, где коса-то?
      - Ммм...
      - Не бойся, синеглазая. Давай-ко, подыми руци... Вот...
      Сняв с Февронии летник, настоятельница провела руками по ее спине.
      - Какая ж ты худая, нескладная... Ну... снимай сарафан-то.
      - Ой, матушка... Совсем забыла... Меня ж послушницы ждут. Помолиться вместях договаривались, - девица испуганно прижала руки к груди. - Да и корзина моя там, и вещицы...
      - После заберешь. Впрочем... Что за послушницы?
      - Да есть там одни... Так я сбегаю, матушка? А то заждутся ведь, искать будут. Потом подумают невесть что...
      - Ладно... Иди. Послушницам тем скажешь - ночевать в Евдоксиной келье будешь - она пуста сейчас. Запомнила?
      - Запомнила, - кивнув, девица Феврония лукаво взглянула на обнаженную игуменью. - А ты... Ты, матушка, красива вельми. Я быстро обернусь!
      - Ну, иди же. Да не задерживайся, дщерь...
      - Мигом, матушка, мигом!
      - Три раза стукнешь, не перепутай. Да плат накинь, чудо!
      Выпроводив девицу, игуменья улеглась на широкое ложе и, проведя руками по бедрам, довольно улыбнулась:
      - А ведь не так и стара еще... Не стара!
      На ходу завязывая платок, девица Феврония быстро выбежала из кельи игуменьи. Потопала ногами, постояла немного, затем, прислушавшись, на цыпочках подобралась по коридору к двери. К той самой. За которой плакали...
      Поскреблась тихохонько. Никакого результата!
      Оглянувшись опасливо, постучала громче.
      Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стояла боярыня Софья - в монашеском платье, на голове плат черен, на плечах телогрея накинута. В больших золотисто-карих глазах стояли недавние слезы.
      - Чего тебе, сестра?
      - Впусти-ка, боярыня.
      Зайдя, девица выглянула наружу, осмотрелась и лишь затем тихо прикрыла дверь. Обернулась:
      - Поклон тебе от Олега Иваныча, боярыня Софья!
      - Господи...
      Боярыня тихо опустилась на узкую лавку, обхватив лицо руками.
      - Скорей, боярыня! Не время слезы лить-проливать!
      - Не время?
      - Бежать надоть! Все в лесу ждет, рядком. И лошади, и одежка, и люди... Ну, и Олег Иваныч самолично! Все очи уж, поди, проглядел! Так что скорей собирайся, боярыня!
      - Олег?! Да чего уж мне собирать-то? Готова я... Идем, девица. Скажи хоть, кто ты?
      Феврония с усмешкой сняла платок.
      - Господи! Никак, Гриша?! Гриша!!!
      Со слезами на глазах, Софья обняла отрока и поцеловала его в губы.
      - Идем, идем, Гриша.
      "Ну, дают бабы, - подумал про себя отрок. - Не одна, так другая на шею вешается!"
      Они быстро прошли по темному коридору, первым - Гришаня - дорогу оглядывал, за ним боярыня поспешала проворно.
      - Как же мы выйдем-то? - на ходу шептала, спрашивала. - Без игуменьи благословения сторожа нас нипочем не выпустят.
      - Верно, не выпустят. Олег Иваныч чрез стену махануть советовал. Разорвете, говорил, какую-то простыню... что это такое, не сказывал... свяжете. Ладно, придумаем. Вон, похоже, ход к стене!
      Никем не замеченные, они вышли к стене, представлявшей собою высокий тын из крепких трехсаженных бревен. Со стороны двора к стене была пристроена небольшая площадка - заборол, где хранились увесистые камни да запас стрел на случай нападения - предосторожность по тем временам далеко не лишняя, даже в женском монастыре. На заборол вело узкое суковатое бревно с прибитыми там, где не хватало сучков, перекладинами.
      - Лезем, боярыня!
      Цепной пес Злоб выбрался из будки, забрехал, привязанный, - молодцы, девчонки, не подвели! Страшен пес, зубаст, лапы толстые, хвостище косматый. Из пасти пена! Как есть волкодлак-оборотень. Худо б было, ежели б не привязан был. Ну, а так - пусть себе лает! Только, конечно, поспешать надо.