Андрей Посняков

Перстень Тамерлана

Глава 1

Город Угрюмов.

И.О.

Похожи все города,

И все-таки не похожи.

Ведь сердцу почти всегда

Какой-то один дороже.

Владимир Автономов

Иван поставил на стол третью кружку пива. Поставил недопитой, чувствовал – лишней она уже будет, да и хватит, на ночь глядя, пиво хлестать, завтра, чай, с утра на работу.

– Ну что, Ваня, домой? – Мишка, приятель, здоровенная орясина метра под два, оторвался от вяленого окуня, посмотрел на Ивана не вполне трезвым взглядом, мол, может, допьем все-таки по третьей-то?

– Не, Миша. – Иван, точнее Иван Петрович Раничев, покачал головой. – Ты как знаешь, а я – пас.

Приятель не стал настаивать, знал – бесполезно, если уж сказал Раничев – нет, значит – нет. Доев окуня, принялся пить пиво быстрыми глотками, не хотелось Ваньку задерживать, тот ведь сидел, ждал, вдвоем они тут и остались-то из всей группы, остальные – соло-гитара Вадик и Венька-клавишник -давно уж ушли, свалили на Венькиной «ауди». А вот остальная половина группы – Иван Петрович с Михал-Иванычем, басист с ударником – чего-то подвисли, заболтались с Максом, хозяином кафе, в котором играли уже третий сезон подряд. Ну да, с осени.

Сам Макс , учившийся когда-то со всеми в одной школе, но на пару лет младше, и предложил собраться, тряхнуть стариной : «Помните, как тогда, на выпускном?». Вот и тряхнули, с тех пор и выступали у Макса по выходным, когда было желание. Не то чтоб из-за денег играли – хотя, конечно, и этот мотив тоже присутствовал , а скорее для самих себя, ну и для других тоже , ведь многие к Максу именно ради них заглядывали, молодость вспоминали. Впрочем, не только такого рода контингент протирал скамейки на концертах-сейшенах – приходили и молодые, немного, правда, но были, видно тоже интересовались жестким таким хардом, что играли «Черные паруса» – так они назывались взамен того, школьного еще имечка, ВИА «Алые Паруса». Вот время было…

– Извини, Петрович, задержался. – Запыхавшись, вбежал Макс – толстый, коротко стриженный, веселый, этакий Гаргантюа , бухнул на стол упаковку «Тинькофф», фисташек пару пачек, бутербродики…

– Да не хотим мы уже, Макся!

– Вы-то не хотите, а я вот что-то проголодался. – Макс с рычанием впился в бутерброд с семгой.

– Вечно ты у нас голодный, – издевательски посочувствовал орясина Мишка, а Иван промолчал , что было для него, вообще-то, нехарактерно. Сидел этаким скромником, ждал терпеливо, пока насытится хозяин кафе; собственно, Макс-то и задержал его на выходе, как в старом фильме, ткнул пальцем в грудь: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!». Дал понять, что имеется у него какое-то срочное дело, да умчался в подсобку, попросив немножечко подождать.

Иван согласно кивнул – чего б и не подождать-то, если «немножечко»? Вот и ждал, а Мишка уж с ним за компанию присоседился – пивка попить да за жизнь побазарить.

– Ну так вот. – Запив бутерброд изрядным глотком «Тинькоффа», Макс пристально воззрился на басиста. Настолько пристально, ну прямо таким по-иезуитски пронзительным взглядом, что даже Мишка не выдержал, восхитился, толкнул под руку приятеля:

– Во, блин, гад, уставился-то!

Иван усмехнулся, бросил, что на ум пришло:

– Чего смотришь? На мне узоров нет и цветы не растут. Вы на мне дыру протрете!

Обожал Иван Петрович старые фильмы, полную коллекцию их собрал, и, даже с друзьями-знакомыми общаясь, всегда нет-нет да и вставлял в разговор какую-нибудь известную фразочку. Не выпендривался – просто само собой получалось.

– Он еще спрашивает? – Допив пиво, Макс вдруг заговорщически подмигнул Мишке. Потом снова повернулся к Ивану: – Послушай-ка, Петрович, – осторожно начал он. – Говорят, к вам в понедельник экскурсия едет, аж из Москвы?

Иван неопределенно пожал плечами. Да, экскурсия в понедельник и в самом деле планировалась, однако интересно, откуда о ней узнал Макс? Хотя, конечно, городок-то маленький…

– Откуда узнал? Сорока на хвосте принесла! – расхохотался хозяин кафе и тут же посерьезнел:

– Ты б, Ваня, их на обед ко мне направил… Не в «Феникс», а ко мне, а?

– Ха… – Иван потянулся. – Так это ты к Регине, в турбюро…

– Видел я Регину, – отмахнулся Макс. – Сказала, ей все равно. Как там у них – то есть у вас – экскурсию спланируют, так и пусть… В общем, вам, господин директор, решать!

– Кто-кто? – оторвался от пива Мишка и, поглядев на Ивана, покачал головой, с этакой грустью покачал, с укоризной даже, дескать, вот он, гад, зажал повод… -Ах, директор?!

– Пока только И.О., – скромно признался Раничев. – В понедельник должны утвердить в комитете по культуре. Завтра дела допринимаю – Анна Васильевна на пенсию…

– Ага, сплавил бабулю! То-то я смотрю, Макс, он пиво не пьет. Не наш человек стал, зазнался! Скоро и играть перестанет, скажет, нам, директорам, невместно.

– А еще пошью костюм с отливом – и в Ялту, – в тон ему продолжил Иван. – Утвердят – проставлюсь. А не говорил, чтоб не сглазили.

Мишка обрадованно потер руки:

– Чуешь, Макс, в понедельник гуляем!

– В понедельник – с Комитетом.

– О как!

– А в субботу, пожалуй, и…

– Чего до субботы-то ждать, не, ты скажи ему, Макс!

– Ладно, уговорили. Раничев улыбнулся. – Во вторник. Здесь же, в «Явосьме».

«Явосьма» – так называлось заведение Макса и речка где-то далеко, в северных комариных краях, откуда был родом Максов дедушка.

– Так как насчет обеда? – напомнил Макс. Раничев обернулся:

– Сделаем.

– Вот спасибо! И знаешь, все остальные экскурсии тоже бы хорошо…

– Порешаем, – заверил Иван, картинно приложив руку к сердцу.

В третьем часу ночи они с Мишкой-орясиной вышли из «Явосьмы» и задумчиво остановились в виду автобусной остановки, ныне используемой исключительно частным маршрутным транспортом – муниципальное автопредприятие было давно разорено на корню ушлыми представителями местной чиновной рати. Многие из этих представителей теперь успешно трудились на благодатной ниве частных пассажирских перевозок – владели пазиками и «газельками». Ни тех, ни других пока видно не было. Друзья закурили.

Ночь, теплая майская ночь, пахнущая акациями и сиренью, плыла вокруг них, заманчиво подмигивая желтыми звездами. Ярко-золотой месяц повис над типовым зданием муниципальной администрации, зацепившись рогом за спутниковую антенну. В начинавшемся почти сразу от кафе парке томно звучали сладкие соловьиные трели, черное бархатистое небо озаряли неоновые сполохи реклам игральных автоматов, где-то недалеко, в кустах, чуть слышно тренькала гитара.

– Третья струна не строит, – машинально заметил Иван. – Может, пешочком?

– Ага, пешочком. – Мишка усмехнулся. – Тебе-то близко, а мне – чапать и чапать.

Вообще-то Ивану тоже было не очень-то и близко – порядка трех кварталов – «микрорайонов», как их здесь называли, а уж Мишке-то – тем более. Его – бывшее заводское, а теперь неизвестно какое – общежитие располагалось на южной окраине городка, у холма под поэтическим названием «Черный», где располагались развалины средневековых крепостных ворот, по преданию сожженных в 1395 году ордами знаменитого завоевателя Тамерлана.

Подумав, Раничев – И.О. или просто – «пан-директор», как его уже дважды обозвал приятель – вытащил из кармана летней куртки мобильник.

– Наши люди в булочную на такси не ездят! – поддразнил его Мишка. – Да не звони, вон тачка… Эй, эй, стой! – Выбежав на край тротуара, он замахал руками.

У подъезда тусовались подростки. Немного, человек пять. Пиво пили, плевались, покуривали – судя по сладковатому дымку – травку. Обычное дело…

– Дяденька, мобилы позвонить не будет?

Раничев задумался – что бы такое ответить? То ли : «А может, тебе еще и ключ от квартиры, где деньги лежат?», то ли : «Телефон на углу, через два квартала!». Пока думал…

– Здрасьте, Иван Петрович! В школе уже не работаете?

Ага, это кто-то из этих оглоедов бывшим ученичком оказался. В музей-то Раничев свалил года три назад. Свалил из школы, где имел сомнительное материальное удовольствие трудиться в должности учителя истории и обществознания.

– Здрасьте, – в тон гопнику отозвался Иван, силясь того припомнить. Светленький, кучерявый, левая губа разбита. Лешка, что ли, из девятого «вэ»? Не, не Лешка… Судя по виду, этот тогда классе в шестом был… А ну его, все равно не вспомнить.

– Ты кто?

– Я – Ленька Тихомиров, из «бэ» класса, неужели, не помните?

– Смутно, смутно, юноша.

– Мы еще с Васькой вам парты изрисовали… потом стерли, хотя там еще и Светка рисовала, собака, да не призналась, и стирать, лошара, не стала, она потом от Вовки аборт делала, а мы с Васькой – в путяге… тьфу, в лицее, на автомехаников учимся, на втором курсе уже.

– На автомеханика? – заинтересованно переспросил Иван Петрович, вполне к месту вспомнил о своей старой заслуженной «шестерке», кроме приятного небесно-голубого цвета имевшей еще и массу проблем в виде почти постоянно троящего двигателя, скрипучей коробки, гудящего моста, а также бензонасоса, карбюратора и прочего, и прочего, и прочего. Несмотря на все это, «шестера» еще ездила, и, к удивлению друзей, даже иногда довольно быстро. А ведь сколько на ней потаксовано было в плохие-то времена!

– Молодец! – Раничев пожал гоблину руку. – Ну пока, не кашляй.

Поднявшись домой, он осторожно повернул в замке ключ – похоже, никого не было. Да и откуда быть-то, коли жена уже как месяц жила у мамы? У ее, естественно, мамы. Не сошлись вот как-то характерами Иван Петрович с супругой, хоть и прожили вместе лет шесть… нет, пять с половиной… или – больше? Да, кажется, так много… А как все хорошо начиналось! Ну да ладно, что уж теперь, не сложилось – и черт с ним, может, и к лучшему. Вот нет жены – и как здорово! Никто не нудит – где был да с кем? Что хочешь, то и делай – красота. Вот только в сердце щемит что-то… Вообще-то надо бы, конечно, развестись, да…

Вздохнув, Иван открыл тумбочку с коллекцией виниловых дисков. Вытащил первый попавшийся – первый «Рэйнбоу», фиолетово-синий, с радугой, башней в виде гитары и портретами музыкантов на развороте – поставил на диск проигрывателя, нажал кнопку. Диск завертелся, по краям его, отражаясь от зеркала, забегал оранжевый зайчик стробоскопа. Раничев осторожно протер вертящуюся пластинку специальной щеткой, опустил тонарм и, чуть приглушив звук – соседи! – откинулся в кресле…

…Он проснулся утром. Вокруг было тихо, лишь светился красный глазок усилителя, да из неплотно зашторенного окна бил прямо в глаза яркий солнечный лучик. Потянувшись, Иван вышел на балкон: вокруг, сколько хватало глаз, раскинулось зеленое майское море. Тополя, акации, сирени, свежая трава, березовая рощица в парке, да и на газоне, возле подъезда, мелкими веселыми солнышками тянулись вверх желтые одуванчики. Небо было синим, чистым, каким бывает только ранним утром, когда кажется, что весь предстоящий день будет таким же хорошим и радостным. На ветках деревьев пели птицы, у самого уха Раничева жужжал шмель – большой, толстый, озабоченный какими-то своими делами. Иван махнул рукой, отгоняя.

Внизу, с улицы, послышался шум мотора – из гаража райкомхоза потянулись в город поливальные машины. Господи, а сколько ж времени-то? Иван глянул на часы – полшестого. Однако… Спать, впрочем, не хотелось. Раничев быстро переоделся – стеснялся теперь ходить в музей в джинсах, И. О. все-таки. Хоть и выходной сегодня, да вдруг кто заглянет? Натянув светлые брюки и рубашку в тон, наскоро побрился; посмотрев на чайник, махнул рукой – и в музее попить можно – задумчиво глянул на галстук… Нет, уж это слишком. Захлопнув дверь, загрохотал башмаками по лестнице… С полпути вернулся, хоть, говорят, и плохая примета, прихватил с собой пару компакт-дисков. Ну вот, теперь вроде все… Стоп, а чай? Ладно, чай и по дороге можно купить, кофе Раничев не любил и пил редко, только если уж сильно настаивали.

Вышел из подъезда, погружаясь в синеву близящегося лета. Раннее солнце, еще не знойное, но уже вполне ослепительное, приветливо улыбнулось Ивану, и тот, оглянувшись, тоже помахал ему рукой, не обращая внимания на идущих к автобусной остановке редких прохожих – и куда, спрашивается, тащатся в этакую-то рань, да еще в воскресенье? Остановившись у павильона-остановки, по совместительству – торговой точки, Раничев купил пачку «Кэнди», подумав, прихватил «Честерфилд» – вчера деньжат подзаработали, чего бы не пофорсить? – и, закурив, остановился у тополя, раздумывая – ждать маршрутку или все-таки пойти пешком? Как истинная интеллигенция – И. О! – сбросил пепел в урну, почитал налепленные на павильон объявления, украдкой осматривая прохожих.

Бабуля с пустой авоськой, пара старичков-пенсионеров в куцых пиджачках и одинаковых белых кепках – на дачу собрались, видно, – совсем еще юные девчонки, брюнетка с блондинкой, блондинка в шортиках, а брюнетка – в короткой юбочке, обе в коротких маечках, открывающих украшенные пирсингом пупки. Эх, так бы и ущипнул! Раничев усмехнулся.

Подъехала «газелька», ярко-желтая, как одуванчик; девчонки, старички и бабуля полезли туда, Иван – тоже. А чего уж пешком-то переться? Пронеслись за окнами цветущие кусты сирени, из-за поворота показался забор райкомхоза, длинный, светло-серый – это ж надо так было выкрасить! – унылый. Впрочем, нет! Унылым он был… ну вот еще, пожалуй, вчера, а сегодня – уже нет. По всему забору тянулись рисунки-граффити – ярко-голубые, ядовито-розовые, вызывающе-желтые – непонятно, что было нарисовано – или написано? – но все равно – весело.

– Вот паскудники! – взглянув на забор, негромко прокомментировал один из старичков. Второй, кивнув, согласился:

– Руки бы оторвать. И куда милиция смотрит? Раничев мысленно расхохотался. Ну да, конечно, есть дело милиции до всяких там заборов. А насчет того, чтобы кому-то оторвать руки, – согласился. Да, пожалуй, райкомхозовским работничкам, изуродовавшим полмикрорайона своим поганым сооружением, стоило бы оторвать. И не только руки… Иван рассмеялся. Сидевшие впереди девчонки оглянулись на него и тоже хихикнули. Старички неодобрительно покосились на них, но ничего не сказали – боялись задирать молодежь.

За всем этим Раничев едва не проехал свою остановку. Вспомнил, когда уже подъезжали к музею, закричал шоферу, тот притормозил.

– Спасибо! – выпрыгивая на асфальт, выкрикнул Иван и, махнув рукой неизвестно кому, легко поднялся по широким ступенькам крыльца. Постоял немного, любовно полюбовался на салатного цвета вывеску – «Угрюмовский краеведческий музей», вытащив ключ, отпер замок, взбежал на второй этаж и…

Глава 2

Город Угрюмов.

МУЗЕЙ

Пятиминутный кадр картины

Еще незримый и немой,

Но в нем сомкнулся воедино

Наш день – с историей самой.

Петр Нефедов «Связь времен»

…и вошел в просторный кабинет, который теперь с полным основанием мог считать собственным. Воткнул в розетку шнур чайника, кинул в мини-центр сидишку, закурил, развалился в вертящемся кресле под веселенькую песенку «Смоки»… Хорошо! Подпевая Крису Норману – 'll meet you at midnight! – распахнул форточку, впуская в тишину кабинета утренние птичьи трели. Выпустив ароматный дым, с наслаждением вдохнул воздух, снова потянулся – хорошо! В кабинете диван, пара кресел, столы – можно и зависнуть с друзьями под музыку, а что, здание отдельное , бывший детский садик , никаких соседей нету, один Егорыч, сторож, да и того можно… А кстати, где он? Дрыхнет, наверное, в своей каморке… Позвать, что ли, чай пить?

Иван спустился на первый этаж, покричал:

– Эй, Егорыч, вставай! Никакого ответа.

Интере-есно. И в каморке нет. Да где ж его черти носят? И.О. директора задумчиво присел на топчан. Покосился на пустые пивные бутылки под столом, глянул в окно сквозь металлическую решетку, недавно выкрашенную в приятный глазу голубоватый цвет. Решеточка, честно говоря, была хлипенькая, дерни посильнее, и… На других-то окнах нормальные, прочные, а вот эта… Ну, ошиблись спонсоры, не рассчитали, вот и не хватило на одно оконце, сварили потом из остатков, переварить бы… Обещали вроде сварщики-то, ну а пока… Сторожа-то не украдут, чай! Однако где же он? Домой, что ль, уже свалил? Непорядок! Раничев потянулся к телефону, красному, как пожарная машина.

На крыльце загремели шаги. Ну наконец-то… Иван упер руки в бока.

– Новому начальству – наш пламенный привет! – с порога провозгласил явившийся неизвестно откуда Егорыч – сухонький, вечно небритый мужичок лет шестидесяти, не алкоголик, но более чем склонный к легкому пьянству, бывший плотник да и мастер на все руки , за что и держали. – Как спалось?

Сторож поставил на топчан плотный полиэтиленовый пакет, предательски звякнувший.

– Я тебя, Петрович, сразу углядел, как ты поднялся. Услышал, как ключ-то… Ну, думаю, кто-то из своих, раз ключом… Чего не позвонил-то, будить не хотел, хе-хе?

Иван неопределенно буркнул что-то, он и сам не понял – отчего возился с замком, ведь гораздо проще было б нажать кнопку звонка? Да, проще… Но не так приятно, как… Ну, словом, будто бы свое что-то открыл, собственным, можно сказать, ключом, ведь звонок – как-то по-казенному, что ли…

– Вот я и подумал, раз уж ты пришел, слетаю-ка в магазин за портвешком, чтоб потом не бегать. Смена-то все равно кончается, скоро бабка Маня придет.

Пенсионерка Марья Евгеньевна – бабка Маня, как ее за глаза называли – была вторым сторожем и, в отличие от Егорыча, ничего такого себе на службе не позволяла, правда, старушенцией была достаточно вздорной, опять же, в отличие от того же Егорыча, уж он-то – душа-человек.

– Выпьешь? – Сторож заговорщицки кивнул на пакет. Раничев гордо отказался. Давно уж от портвейна отказался, да и дела еще были – не зря ведь в воскресенье на работу приперся, к тому же – И. О. все-таки…

Предложил сторожу чаю – тот охотно согласился – вместе поднялись в директорский кабинет, пройдя отделанным деревянными панелями коридором. Все это – и решетки, и панели, и мини-центр, и многое-многое другое было приобретено либо на соросовские гранты, либо на пожертвования спонсоров , у местного муниципалитета, на балансе которого находился музей , денег хватало только на заграничные поездки чиновного люда, совсем недавно вот ездили в южную Францию, изучать методы борьбы со снежными заносами , да на всякие архитектурные излишества, типа пресловутого райкомхозовского забора.

– Давай-ко, Петрович, с бутербродом. – Сторож протянул Раничеву толстый кусок хлеба, щедро намазанный маслом.

– Спасибо, Андрей Егорыч, – от души поблагодарил тот, прихватить чего-нибудь к чаю из дому он забыл, а купить по пути не догадался.

– На здоровьице. – Сторож улыбнулся. – Решетку на той неделе справим, я уж с ребятами договорился, со сварщиками, – похвастал он. – В среду явятся, ироды.

– Отлично, – потер руки Иван. Честно говоря, решетка его все-таки беспокоила, мало ли.

– И то верно, – согласился Егорыч. – Всякое бывает. – Он вдруг оживился, что-то вспомнив. – Вот сегодня как раз, где-то уж в пол-второго, обошел я залы, спустился к себе, слышу – кто-то в окно стучит. Думал – мальчишки или Колька, племянник, за заначкой пришел, он у меня от своей бабы деньги иногда прячет, ну, ты, Петрович, в курсе…

– Колька – сварщик неплохой, – подумал вслух Раничев. В городке почти все друг друга знали.

– Вот и я говорю! – обрадованно поддакнул сторож. – Он, Колька-то, решетку и обещал, в среду.

– И дорого возьмет?

– Окстись, Петрович! Будто сам не знаешь?

– Значит, снова пить придется. – Иван вздохнул.

Так и спиться недолго на новой должности: завтра– с Комитетом, послезавтра, во вторник, в «Явосьме», с ребятами, в среду вот – с Колькой-сварщиком. А куда деться? Решетка-то нужна, а денег… Денег в кассе – кот наплакал. И жбан Кольке на свои выставлять придется, решетка-то нужна! Хорошо хоть Колька, как подавляющее большинство русских людей, труд свой не ценит, а ведь сварщик классный, на заводе – пока еще тот не развалился – личное клеймо имел.

– Да, – вспомнил вдруг Раничев. – У меня там еще левый порог… переварить бы?

– Так подгоняй в среду машину-то. – Егорыч махнул рукой. – Переварим.

Иван вздохнул. До среды выкроить бы время в движке покопаться. Чтоб завелась…

– Так вот, я и говорю, – отвлекшись наконец от решетки и племянника-Кольки, продолжал сторож. – Время-то пол-второго было, я как раз чайку решил, ну и слышу – стучит кто-то, в окно глянул – мать честная! Голова чья-то, вся черная, страховидная, а вот тут… – Егорыч провел пальцем поперек левой щеки. – Шрам!

– И что? – Раничев усмехнулся, уж от кого-кого, а от Егорыча-то слыхал он подобные россказни неоднократно.

– Я – за телефон, милицию, стало быть, вызвать, рожа уж больно страшная.

– Ну милиция, конечно, не приехала. – Иван с наслаждением пил уже вторую чашку чая.

– Да уж, конечно, приедут они, дожидайся, – согласно кивнул сторож, весьма скептически относившийся к любым властным структурам. – Хорошо – молодежь мимо шла, с танцев, видно. Спугнули. Выглянул в окно, как прошли – нет никакой рожи.

– Черная, говоришь? – Раничев с шумом подул в блюдце. – Негр, что ли?

– Да не негр, а этот… кавказец, что ли…, – Егорыч шумно вздохнул.

Иван посмотрел на него и хмыкнул. И придумает же? Нет, оно, конечно, рожа могла и быть – алкаш какой-нибудь заглядывал, на стошку спирта стрельнуть… Стоп. А не сам ли Егорыч тут втихаря спиртиком приторговывал? Нет, не должен. Дома – еще может быть, а здесь, на работе, – нет. Если б торговал – давно бы вся округа знала. Да и не стал бы он ни о чем таком рассказывать, если б сам торговал.

Напившись чайку, Егорыч загрохотал сапогами вниз, Иван помыл чашки, аккуратно поставил их в шкаф и, сняв с охранной сигнализации залы, направился осматривать экспонаты. Собственно, не осматривать – он и так почти наизусть помнил, – а сверять с каталогом. Заодно прикидывал, куда стоит вести группу москвичей, а куда – нет.

Зал номер один – «Наш край в послевоенные годы». Туда – точно не стоит: одни передовики производства, переходящие Красные знамена да образцы продукции, выпускавшейся подсобной артелью «Светлый путь» во времена позднего сталинизма : валенки, веники да брезентовые рукавицы. Второй зал был поинтересней – Великая Отечественная война и предвоенные годы, за ним, в бывшей детсадовской кухне – девятнадцатый век, а уж дальше целых три зала полностью посвящались Средневековью. Историю город имел богатую, впервые упоминаясь в одном из арабских летописаний аж под 936 годом, после чего уже и не сходил с исторической сцены, после распада Киевской Руси принадлежа попеременно то Чернигову, то Рязани, а то и Золотой Орде. Большей частью, конечно, Рязани, а не Золотой Орде, как, к примеру, соседний Елец, однако вместе с последним попал-таки под горячую руку непобедимого хромца Тимура, вернее его воеводы Османа, пронесшегося по Орде и спалившего вместе с ордынским Ельцом еще и рязанский Угрюмов, правда Угрюмов – не до конца.

Эти-то три зала и являлись главной достопримечательностью музея, и сам И.О. директора любил их больше всего. Сразу же от входных дверей первого зала начиналась галерея доспехов русских и ордынских воинов. Чего здесь только не было! Доспехи ламинарные, простые, составные – пластинчатые, с кольчужными вставками, с плоскими кольцами, с круглыми кольцами, из плоских пластинок, лежащих друг на друге звонкой металлической чешуей, металлические поножи и поручи русских латников, брони, высокие, вытянутые кверху шлемы с флажком-яловцем и забралом – «ликом», миндалевидные, вытянутые книзу, щиты с широким умбоном, длинные и короткие копья, шестоперы, палицы, мечи: от ранних, девятого века, – коротких, широких, тяжелых, приспособленных для рубки, а не для укола, и до поздних полутора-двуручных, рыцарских, и это не говоря уже о саблях.

В самом углу зала, в застекленной витрине, располагался почти полностью сохранившийся доспех ордынского мурзы – сферический шишак с позолоченной полумаской, кольчуга с широкими металлическими пластинами, узорчатый панцирь и небольшой круглый щит, нечто вроде позднейшего рыцарского тарча, очень красивый, с чеканным узором по краю. Доспех дополняли сабля и кинжал с загибавшейся книзу ручкой в виде конской головы, украшенной двумя изумрудами. Пожалуй, это были самые ценные экспонаты музея… не считая, конечно, перстня.

Вот о нем-то следует сказать особо. Откуда он появился в музее – точно известно не было. Вернее, было – но не точно. На перстень этот имелись сразу две дарственные, и обе – по заключению экспертизы – подлинные. Первая – на имя председателя городского общества любителей древностей князя Кулагина – датировалась концом одна тысяча девятьсот четырнадцатого года и принадлежала графине Изольде Кучум-Карагеевой, ушедшей монахиней в местный монастырь (позднее успешно разоренный большевиками) сразу после получения известия о гибели единственного сына, геройски сражавшегося в Восточной Пруссии в рядах второй армии генерала Самсонова. Второй дарственной – описывающей тот же самый перстень – уже в двадцать втором году осчастливил «Музей старого быта Угрюмовского уисполкома» некто «красный кавалерист Семен Котов», сгинувший бог весть куда в середине тридцатых. Ну, это принято было так говорить – «бог весть куда», на самом-то деле все хорошо знали – куда. В лучшем случае – в лагеря, как скрытый эсер, в худшем – ясно что. То же самое, кстати, относилось и к монахине, и ко всей монастырской братии.

После прихода к власти большевиков здание монастыря поначалу приспособили под больницу, а затем, в начале двадцатых, передали музею, где данное учреждение и просуществовало себе семьдесят с лишним годков, покуда здание обители не было торжественно возвращено местной епархии демократическими отцами города.

Экспозиции музея разместились в бывшем детском садике, избыток коих образовался в Угрюмове в связи с резким ухудшением демографической обстановки. В связи с этим же отцы города принялись лихорадочно торговать всеми оставшимися детскими учреждениями, да так увлеклись, что теперь молодые родители записывались в детсадовскую очередь еще чуть ли не до зачатия ребенка.

Перстень был древним, быть может, эпохи эллинизма, или изготовленный чуть позднее по старинным образцам. Золотой, с изящным орнаментом и крупным изумрудом, круглым, с огранкой по краю. Вот это тоже было удивительным – ведь в те времена, когда предположительно был изготовлен перстень, обрабатывать драгоценные камни огранкой еще далеко не все ювелиры умели – большинство их шлифовали, а не гранили. А тут? Скрипя зубами, договорились считать камень позднейшей вставкой, взамен, скажем, утерянного или, что тоже вероятно, украденного. Хотя, конечно, какая тут вставка? Стоило взять перстень в руки или хотя бы просто взглянуть на него здесь, под стеклом, на витрине, и сразу становилось ясно – камень и оправа неотделимы. Они словно бы продолжали друг друга – рисунки, начинавшиеся в золоте, заканчивались гранями изумруда, да само золото было под стать ему – чуть зеленоватым, мерцающе-холодным, манящим, словно бы срывающим какую-то страшную тайну.

Тайна была. Вот хотя бы дарственные. На один и тот же перстень, хотя принято было считать, что на похожие, или – на один и тот же, но – на сначала пропавший, а затем найденный. Сам Раничев, как историк, взялся исследовать эту задачу всесторонне. Поднял все документы, порылся в архиве, даже списался с оставшимися в живых родственниками графини, проживающими где-то на севере Нормандии, – и со всей определенностью выяснил: это одно и то же кольцо. Рассудил логически, по порядку. В декабре четырнадцатого года перстень появился в коллекции Общества любителей древностей, в марте семнадцатого председатель общества князь Анатолий Кулагин – «красный князь, как он себя называл» – составил подробнейшую опись всех экспонатов, в том числе и перстня, занесенного в опись под номером двадцать один. В конце двадцать первого года директор музея старого быта товарищ Кулагин вновь составляет опись – и опять в ней присутствует перстень (№ 21)… который в январе двадцать второго года – опять же судя по описи – музею дарит «красный кавалерист» Котов! И перстень вносят в инвентарную книгу… за номером двадцать один! О чем имеется соответствующая запись, заверенная новым директором; старого – гражданина Кулагина – в новогоднюю ночь расстреляли в подвале местной ЧК по подозрению в связи с эсеровским подпольем.

Что же, может, это Кулагин и присвоил перстень, а «красный кавалерист» Котов вовсе никакой и не кавалерист, а чекист, выбивший у несчастного князя перстень вместе с кровью и печенью? Может быть… Нового директора музея отправили на Соловки через два года, следующего – расстреляли, еще один – сдался в плен немцам, ну а после войны текучесть директорских кадров в музее – Раничев этим невольно заинтересовался – приняла уж и вовсе какой-то лавинообразный характер: ни один не просидел в кресле дольше пяти лет подряд, и большинство кончали плохо : кто спивался, кто вешался, ну а кого и снимало начальство за низкопоклонство перед Западом, за растрату и даже за педофилию.

Вот и прежний директор – Анна Васильевна – не сама на пенсию ушла. Ее ушли. Не очень-то ладила с городскими начальниками. Кто теперь на очереди? Было над чем задуматься.

Все мысли эти пронеслись в голове Ивана в то самое мгновение, когда он, отвлекшись от остальных экспонатов, уставился вдруг на перстень – камень-изумруд играл гранями, сиял, завораживал, словно и вправду была в нем какая-то чертовщина, недаром же поговаривали, что принадлежал он самому железному хромцу – Тамерлану. Правда, сам Раничев никогда в это не верил, подумаешь, накарябал что-то в летописи «Авраамка Гуреев сын, послушник», больше-то никакими источниками версия не подтверждается, а что до Авраамки, то… достаточно хотя бы вспомнить несколько новгородских монахов, с непонятным, достойным лучшего применения упорством всерьез утверждавших о крокодилах, якобы водившихся в Волхове, хотя ежу понятно, сдохли б они там в силу своих природных особенностей, а именно – холоднокровия. Бегущий по льду замерзшей реки крокодил на коротких когтистых лапках – картина еще более сюрреалистическая, чем цены на бензин на местной заправке.

А вот ведь блеют – «ле-е-етописи, ле-е-етописцы», как будто летописец врать как сивый мерин не может! Ну написали – «лютый звери коркодилии», и что? Вон у мальчика Онфима в грамотках берестяных тоже много чего понаписано и понарисовано – и люди с граблями вместо рук, и еще черт-те что, так никто почему-то не говорит, что подобные монстры и в самом деле были.