Февраль 1605 г. Москва
      Печень, сердце, жир! Кому все это нужно? Ясно кому – ворожеям да колдунам, коих водилось на Москве не сказать чтоб во множестве, но все же в довольно большом количестве. По кабакам да торжищам шептались даже, будто сам государь ворожеям-волшебницам благоволит. Ежели так, опасно было их трогать – хватать, тащить в пыточную на допрос. Да и кого хватать-то? Пока ничего конкретного. Сразу появилась версия о том, что ворожеи изъяли внутренности уж после того, как неведомый убивец расправился со своей жертвой. Однако все прочие истерзанные трупы свидетельствовали против этого – тогда получалось бы, что ворожеи или колдуны специально таскались следом за кровавым Чертольским упырем – так уже стали именовать убивца на Остоженке и Черторые. Значит, ворожеи…
      – Я тоже думаю, что среди них и нужно искать, – выслушав ребят, заметил Ртищев. – Только сперва по новой проверить надобно – точно ли и у всех прочих внутренности пропали.
      – Да ведь как проверишь-то, господине?! – вскинулся Митька. – Коли их же всех, прости господи, давно на погост увезли?
      – Вот ты и займись. – Думный дворянин улыбнулся и надсадно закашлялся. – Хоть самому к ворожеям идти… А и займусь! А вы двое, – он посмотрел на Ивана и Прохора, – покойным Ефимом Куракиным. Установите точнейшим образом: что он делал на постоялом дворе, часто ли там бывал, с кем общался, ну и все прочее. Задачи ясны? Тогда что сидите?
      Холодно было на улице, морозно, зато небо лучилось синью, зато весело сияло солнце! Славно было скакать по заснеженным улицам, славно, хоть и холодновато, признаться; по пути Прохор с Иваном пару раз останавливались, заглядывали в корчмы, не выпить – согреться. Вот и Остоженка. Иван наклонился в седле:
      – Эй, парень! Где тут постоялый двор?
      – Вам постоялый двор или кабак?
      – Двор, говорю же!
      – Эвон за той церквушкой.
      Поскакали. Миновали деревянную церковь с колокольнею, перекрестились на маковку и, посмотрев вперед, увидали обширный забор с призывно распахнутыми воротами, в которые как раз въезжали крытые рогожами возы. За воротами виднелись приземистые бревенчатые строения – избы, амбары, конюшня…
      Переглянувшись, парни, обогнув возы, въехали на обширный двор.
      – Кажется, здесь, – Прохор кивнул на крыльцо самой большой избы.
      Тут же, откуда ни возьмись, подбежал служка:
      – Изволите остановиться у нас?
      Иван спешился, кинул поводья:
      – Может быть, коли понравится.
      Служка изогнулся в поклоне:
      – Сейчас доложу хозяину. Проходьте в избу.
      – На вот тебе медяху. Лошадей не забудь покормить.
      – Само собой, господа мои, само собой.
      Толкнув тяжелую дверь, друзья прошли через длинные сени и оказались в обширной горнице с низким потолком и изразцовой печью. Над большим, тянувшимся через всю горницу столом, свисая с потолка на деревянных подставах-светцах, потрескивая, горели свечи. Сняв шапки, парни перекрестились на иконы.
      – Рад видеть столь приятных молодых людей! – приглаживая пятерней расчесанную надвое бороду, поклонился гостям невысокий кругленький человечек в темно-коричневом зипуне с деревянными пуговицами, надетом поверх красной шелковой рубахи. Пояс тоже был красный, с желтыми кистями.
      Иван усмехнулся – экий щеголь, – спросил:
      – А ты, верно, хозяин?
      – Он самый, Ондреев сын, Флегонтий. А вы кто ж такие будете?
      – Дети боярские из-под Коломны. Думаем в войско наняться, к воеводе князю Милославскому… Ну, или – к Шуйским.
      – Хорошее дело! – Флегонтий заулыбался. – Без вас, уж ясно, никак не разбить Самозванца.
      – Шутишь?
      – Шучу, шучу, господа мои! Сами знаете, жисть сейчас такая, что без веселой шутки – никак. Надолго к нам? – Хозяин постоялого двора улыбался, но глаза его оставались серьезными.
      – Как с воеводами сговоримся. Может, и сегодня съедем, а может, всю седмицу проживем. Да мы заплатим, не сомневайся.
      – Да я и не сомневаюсь… Желаете отдохнуть с дороги?
      Парни переглянулись:
      – Да, пожалуй, для начала перекусим.
      Флегонтий улыбнулся:
      – Хорошее дело. Чего изволите? Есть студень, жареные свиные уши, щи мясные и мясопустные, пироги-рыбники, квас…
      – Вот пирогов нам и подавай. И не забудь квасу.
      Друзья уселись за стол примерно посередке и в ожидании пирогов исподволь рассматривали постояльцев – судя по одежке, средней руки купцов. С одним – уминавшим щи по соседству – разговорились:
      – Давненько здесь?
      – Да с Рождества…
      – От славно… Может, подскажешь, стоит ли здесь останавливаться?
      – А чего? – Не переставая работать ложкой, купчина поднял глаза. С рыжеватой окладистой бороды его свисала капуста. – Тут ничего, жить можно. Правда, дороговато, да что поделать? Дешевле-то вряд ли найдешь.
      – А говорят, тут убили кого-то?
      – Убили?! – Купец чуть не подавился щами. Положил ложку на стол, замахал руками. – Окстись, окстись, господине! Никаких тут убивств не было, вот те крест!
      – Ну как же? – гнул свое Иван. – А на той неделе? Эвон, на торжище говорили… никак, в пятницу парнищу какого-то убили… да и, – юноша оглянулся и понизил голос, – истерзали всего!
      – А-а-а, – протянул купчина. – Вот вы про что. Ну да, верно, было такое убивство, Господи, спаси и сохрани… – Он снова перекрестился и продолжил: – Так то не здесь, то на Черторые, есть невдалече такой ручей.
      – О! – поднял палец Прохор. – Говорили же – невдалече!
      – Да это просто не повезло парню… Ефимом его, кажись, звали.
      Парни насторожились:
      – Как это – не повезло?
      – Да так, – купец снова заработал ложкой. – Я не очень-то и знаю…
      Тут подоспели и пироги с квасом. Переглянувшись, парни заказали еще и вина.
      – Выпьешь с нами, человече?
      – С хорошими-то людями – чего ж не выпить? – оживился купец. – Меня Корнеем зовут.
      – Иван.
      – Прохор.
      – Ну, за знакомство!
      Выпив, купчина разговорился:
      – Ефим-то, вьюнош убиенный, частенько сюда захаживал. Улыбчивый такой, темноглазый. Одет богато – ферязь золотом вышита, кафтан с битью, соболья шапка. Приезжал обычно к обеду, правда, не обедал, выжидал чего-то… Пождет-пождет, в оконце посмотрит… потом оп! Подымется в горницы… Спустится уже в простой одежонке, шмыг – и нет его! К вечеру обратно заявится, снова переоденется – на коня и поминай, как звали. Вот так вот, одним вечерком – и не пришел. А уж на следующий день пошли слухи… Убили парня да распотрошили. И знаете, кто убивец?
      – Кто же? – хором спросили друзья.
      – Ни за что не поверите. Ошкуй!
      – Кто-о?
      – Ошкуй! Медведь белый… Видать, сбег от какого-нибудь боярина: они любят медведей на усадьбах держать забавы ради. Вот и кормится.
      – Страшное дело!
      – Дак я и говорю – не повезло парню! Вот и вы упаситесь на Черторые вечером околачиваться – не ровен час. С медведем-то как сладишь?
      – Да у нас пистоли есть.
      – Ну, разве что пистоли…
      – А куда ж Ефим-то ходил?
      Корней развел руками:
      – Тут уж, братцы, ничего сказать не могу. Может, кто из местных… есть тут один мужик, вернее, парень. Здешний остоженский, Михайлой кличут. Частенько сюда заходит… – Купец вдруг оглядел стол и ухмыльнулся. – Да вон же он, вон! В углу, сивобородый, в овчине.
      – Господи! – Присмотревшись, Иван наклонился к Прохору. – Да я ведь, кажись, его знаю… Михайла… ммм… Михайла Потапов…. Нет – Пахомов. Да-да, точно – Пахомов! – юноша замахал рукою. – Эгей, Михайла! Как жизнь?
      Михайло вздрогнул, дернулся, но, разглядев улыбающегося Ивана, тоже улыбнулся в ответ. Подошел, поздоровался.
      – Садись, выпей с нами, – радушно предложил Иван и кивнул на собутыльников. – Это дружок мой, Прохор, а то – Корней, купец. Хорошие люди.
      – Да я вижу, что хорошие, – присаживаясь, Михайло улыбнулся в усы. – Винишко пьете? – Он заглянул в кружки. – Напрасно. Для своих есть тут у хозяина кое-что… Сейчас… Эй, парнище, – он ухватил за рукав пробегавшего мимо служку. – Скажи Флегонтию, пущай белого вина нальет. Для Михайлы Пахомова.
      – Сделаю, Михайло Пахомыч, – поклонился слуга.
      Иван усмехнулся:
      – Ишь, как тут тебя величают!
      – Так все вокруг когда-то батюшке моему принадлежало! – горделиво сверкнув очами, Михайло стукнул кулаком по столу. – До тех пор, пока царь… Тсс… Про то вам знать не надобно.
      – Пожалте, Михайло Пахомыч. – Подбежавший служка с поклоном поставил на стол изрядный кувшинец и большое блюдо с дымящимися пирогами. – Пирожки с вязигою. С пылу, с жару! Угощайтеся.
      – Угостимся! – Михайло самолично разлил принесенное вино по кружкам. – Ну, вздрогнули!
      Иван глотнул… и закашлялся! Ну и вино – аж глаза на лоб лезут. Не вино – самая настоящая водка!
      – Водка, водка, – занюхав выпитое куском пирога, засмеялся Михайла. – Хорошая, не какой-нибудь там перевар.
      – И как хозяин-то не боится? – Прохор покачал головой. – Ведь не царев кабак… А ну, как донесет кто?
      – Не донесет, – ухмыльнулся Михайло. – Только верным людям тут наливают. Ну, еще по одной?
      Иван махнул рукой:
      – Давай… Корней нам тут какие-то страсти рассказывал. Про истерзанного парня.
      – Да, – Михайло пожевал пирога, – жаль парнишку. Ошкуй, говорят, напал. Я б этих бояр, что за своей живностью не следят, вешал бы на их же воротах! Ничего, придет истинный царь…
      – Какой-какой царь? – перебил Прохор.
      – Никакой, – Михайло зло сжал губы. – Ничего я такого не говорил – показалось вам…
      – Ну, показалось – и показалось. – Иван незаметно наступил Прохору на ногу и улыбнулся Михайле. – Ты про ошкуя рассказывал.
      – А, – взгляд собеседника подобрел. – Про это – можно. Вот, говорю, бояр бы за этих медведей наказывать – никаких ошкуев бы не было. Мужи здешние собираются все Чертолье прочесать – может, где и берлога отыщется? Хотя… это ведь наш, бурый медведь, по зиме в берлоге спит, ошкуй-то не спит, бродит. Ничего, отыщется!
      Иван поддакнул:
      – Уж поскорей бы. А что тот парнишка, Ефим…. Его ошкуй утром задрал или, может, ночью?
      – Вечером, скорее всего… – подумав, отозвался Михайло. – Видать, припозднился парень.
      – Припозднился? Откуда?
      – Ишь, любопытные вы какие… Все вам и расскажи!
      – Так и расскажи – интересно же!
      – Интересно им, – Михайло вновь потянулся к кружке. – Помянем-ко, братцы, Ефима. Хороший был парень, царствие ему небесное!
      Все молча выпили. Иван, правда, не до конца, и так уже в голове шумело, а еще ведь дела делать надобно. Разузнать, к кому это хаживал молодой княжич. Псст… Как это к кому? А не было ль у него поблизости какой зазнобы? От того – и в тайности все. Дело молодое, знакомое…
      – Дева-то его, поди, убивается, – негромко, себе под нос, но так, чтоб собеседникам было хорошо слышно, промолвил Иван.
      – Какая еще дева?
      – Ну, та, к которой он ходил.
      Михайла похлопал глазами:
      – А ты откель знаешь? Сказал кто?
      – Так догадался.
      – Догадливый… И впрямь, к девице одной он ходил… Да не очень удачно, думаю. Все грустный возвращался. Иногда про зазнобу свою рассказывал… Марьюшкой называл…
      – Марья, значит.
      – Ну да, Марья. Я так смекаю, она Ефиму не ровня – из купцов или богатых хозяев. Не знатного рода. Но, как Ефим говорил, батюшка его, князь, только бы рад был, ежели б все вышло. Тогда бы был повод нелюбимого сынка части наследства лишить – дескать, женился черт-те на ком не по батюшкиному слову, так-то!
      – Вон оно что! А Марья – она хоть откуда?
      – Да черт ее… – Михайло посопел носом. – За Москвой-рекой живет где-то… На Кузнецкой слободе, кажется…
      – Так-так… – прошептал Иван. – Значит, Марья с Кузнецкой… А что, – юноша повысил голос, – не дальний ли круг – со Скородома на Кузнецкую через Чертолье таскаться?
      Михайло насторожился, посмотрел подозрительно:
      – А ты откель знаешь, что Ефим со Скородома?
      – А… вон, Корней сказывал…
      Купчина Корней уже сладко спал, уронив голову на руки. С бороды его все так же свисала капуста.
      – Тут все в тайности дело, – негромко пояснил Михайла. – За Ефимом-то батюшкой его человечек специальный был пущен – следить. Ефим про то прознал – вот и делал вид, что ездил просто на постоялый двор – пьянствовать. А на самом-то деле здесь только переодевался – и в Замоскворечье, к зазнобушке… Да что мы все о грустном? Выпьем?
      Не дожидаясь ответа, Михайла намахнул кружку и, утерев губы рукавом, поднялся с лавки:
      – Ну, благодарствую за вино… Пора мне.
      – Счастливо.
      Приятели дождались, пока он вышел, и тоже направились по своим делам. Хозяину, Флегонтию, сказали, что еще вернутся, хотя, конечно, понимали, что вряд ли.
      Засели у себя на усадьбе – по пути было, от Большой Якиманки до Кузнецкой идти – тьфу. Поговорили, прикинули, что к чему, выходило – на Кузнецкой следовало искать какого-нибудь богатого человека, купца или из мастеровых. Ясно, что не боярина и даже не дворянина.
      – Тем лучше, – потер руки Прохор. – Быстрей найдем.
      Тут же и отправились, пересекли проулками Козьмодемьянскую, Ордынку – и вот она, Кузнецкая, до самой крепостной стены стелется. Пара церквей золотятся маковками. Высоких хором нет, зато много обширных усадеб – ну, понятно, считай, кругом кузнецы, потому и улица так названа. Морозец после полудня спал, небо затягивалось палевыми полупрозрачными облачками, сквозь их пелену мягонько проглядывало солнышко. Оно еще улыбалось, светило, но уже ясно было, что к вечеру пойдет снег. Ну и пес с ним, пусть идет, детишкам на радость, лишь бы не мокрый, с дождем.
      Выехав на Кузнецкую, приятели придержали коней.
      – Ну что? В какой-нибудь кабак заглянем? – предложил Прохор.
      Ивана передернуло. Да уж, не хватало еще кабака!
      – Нет… Уж лучше – к церкви.
      Подъехав к Божьему храму, спешились, подошли к паперти, осмотрелись. Рядом с горки, крича, неслись на санях вниз ребятишки, смеялись, слетая кувырком в снег.
      Прохор аж позавидовал:
      – От, славно-то!
      – Так спроси санки-то, прокатись! – засмеялся Иван.
      – А и прокачусь! – Парня, видно, заело. – На спор?
      – На спор! – Иван азартно протянул руку. – Что ставим?
      – Алтын!
      – Алтын? Согласен… Ну, что стоишь? Иди, прокатись.
      Прохор замялся – к церкви как раз подошли какие-то девушки в беличьих шубках, и ему не очень хотелось выглядеть глупо. Вот, скажут, несется на санках этакая орясина – в детство впал, что ли? Девки, как назло, не уходили, наоборот, во все глаза смотрели на горку, шушукались. И Прохор наконец решился.
      Сдвинув набекрень шапку, подошел ближе:
      – А что, девушки, прокатимся?
      Девчонки оглянулись и засмеялись:
      – А у тебя санки есть?
      – Так вон, спросим у ребятишек!
      Иван даже позавидовал – вот ведь повезло черту!
      И в самом деле, Прохор живо отыскал санки, длинные, с полозьями, усадил девок и, присвистнув, помчался под гору. Эх, и здорово же они неслись… правда, недолго – налетев на какую-то коряжину, кубарем покатились в сугроб, поднимая снежную, золотящуюся на палевом солнышке пыль.
      С хохотом выбрались из сугроба.
      – Ну что, девчонки? Еще разок?
      Те опасливо оглянулись:
      – У нас тут маменька посейчас выйдет… Боимся! Нет, мы лучше пойдем. А за катанье благодарствуем – уж больно весело!
      Девчонки, стряхнув друг с дружки снег, быстренько побежали к церкви.
      А к Прохору пристал плачущий мальчишка – тот, чьи санки.
      – У-у-у, – заныл. – Полозье-то мне сломали-и?и…