– Ну, товарищи, помянем хорошего человека.

Раничев с участковым встали и молча, как и положено – не чокаясь – выпили. Иван закашлялся – водка обожгла горло.

– В общем, Иван, – начальник повернулся к нему, – мы сейчас уедем, вернусь, дай бог, к утру. Сообщу, что да как. За Виленом присматривай, мало ли, учудит что.

– Уже учудил, – усмехнулся Иван.

– Да? – взяв из шкафа портфель, Артемьев заинтересованно вскинул глаза. – Ладно, сейчас некогда. После расскажешь.

Они вместе вышли и молча зашагали к воротам. Ночь стояла ясная, звездная, лишь от реки клубился туман. Тихо было кругом, лишь где-то за лесом, в деревне, приглушенно лаяли собаки. Бросив портфель в коляску, начальник лагеря уселся позади участкового. Затрещал двигатель, и тяжелая машина, ярко светя фарой, быстро унеслась в ночь.

Иван постоял немного у флигеля, покурил, подумал и отправился спать. Душа его была полна самых нехороших предчувствий.

Артемьев вернулся к обеду – на колхозной «Победе» – раскрасневшийся и необычайно деятельный. Не отпуская машину, быстро переоделся – надел парадный китель со споротыми погонами, новые галифе, фуражку. Выйдя на улицу, подозвал Ивана, тот глянул ему на грудь и присвистнул:

– Вот это иконостас!

Еще бы… Ордена, медали… Красная Звезда, «За оборону Москвы», «За отвагу»… и прочая, и прочая, и прочая.

– В Москву срочно едем, – пояснил он. – Я, Тихон Иваныч, Красиков – ну, директор химзавода, тоже наш человек. Даже на похороны не остаемся, некогда. Казанцев, гад, уже врио – успел провести на бюро, наверное, ночью собрались. Поэтому и спешим, промедление смерти подобно – враги, сам видишь, ухом не вялят. В Москву, в Москву, к Суслову. Миша… Впрочем, какой Миша? Михаил Андреевич – член ЦК! С покойным Рябчиковым когда-то работал на Ставрополье. Поможет, не даст своих в обиду – власти хватит.

– А товарищ Сталин? – осторожно заметил Раничев.

– А что товарищ Сталин? Он в такие мелочи вникать не будет, Угрюмовский горком – вопрос как раз на уровне Михал Андреича, не выше. А ты говоришь – Сталин!

– Что ж, ни пуха ни пера, – напутствовал садящегося в машину начальника Иван.

– К черту! – весело отозвался тот. – Да, вот еще что… – Артемьев высунулся в окошко. – Я тут вместо себя Вилена оставил, хотел тебя, но, сам понимаешь, как у тебя с документами, – вдруг проверят? Так ты держись, стисни зубы – и держись. А уж мы постараемся как можно быстрее вернуться.

Раничев проводил отъехавшую «Победу» невеселым взглядом и отправился в клуб, репетировать с пацанами. Дошел до крыльца, обернулся – мимо, с газетой в руках, сияя лицом, промчался Вилен. Ему было чему радоваться – кто знает, как там все в Москве сложится? Может – процентов, наверное, на восемьдесят – первым секретарем станет его покровитель Казанцев, тогда Вилен – точно лагерь под себя подомнет, а может – и все городские профсоюзы, Артемьев ведь лагерем только в летнее время руководил, а вообще – профсоюзный лидер.

Что ж, посмотрим, как все обернется. А анонимку наверняка Вилен написал, больше некому. Ну, сволочь… Ладно…

Временно исполняющий обязанности начальника лагеря Вилен Александрович Ипполитов вечером лично соизволил посетить репетицию. Ребята играли от души, если и не виртузно, то с большим энтузиазмом. Исходил от их игры какой-то особый драйв, не хардовый, конечно, но где-то рядом.

Вилен смотрел на все это со скептической улыбкой. Не дослушав до конца, выгнал из клуба детей, пожевал губами:

– Поймите меня правильно, Иван Петрович, некоторые из исполняемых здесь произведений… гм… идейно незрелы и, не побоюсь этого слова, за версту разят буржуазным душком. Понятно, что к родительскому дню, вы вряд ли успеете что-либо переделать… Я, правда, еще не видел пьес. Надеюсь, там все в порядке?

– В полнейшем, – Раничев усмехнулся. – Все отрывки идеологически выдержаны в свете решений постановлений ЦК ВКП(б).

– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно произнес Вилен. – А пока – работайте, что уж с вами поделать.

Поправив очки, он покинул клуб. Иван сплюнул – бывают же наглые люди! Впрочем, а чего Вилену бояться? Мальчика, который запуган так, что сам всего боится? Или его, Раничева? А кто он такой-то? Особенно, если первым секретарем станет Казанцев. Интересно, Вилен помнит про якобы утерянные документы? Наверное, помнит – ишь, как ухмыляется, пес. Хоть бы Геннадий поскорей возвратился. Иван хорошо понимал: случись что с Артемьевым, и все, приплыли. Новая метла по новому метет, особенно, такая, как тайный извращенец Вилен. Зря, наверное, Раничев вступился тогда за мальчишку, сейчас бы спокойнее было. Впрочем, не зря – парень-то все же здорово помог ему с музеем. Да и Вилен, ручаться можно, все равно бы стал интриговать против него, как человека из рябчиковской когорты. Ладно, будем надеяться на лучшее… Хотя некоторые меры безопасности предусмотреть нужно. Иван давно уже сошелся с ночным сторожем Пахомом, угощал того папиросами, хотел бы и водкой, да забыл купить – в последнее посещение Угрюмова не до водки было. Знал дед в мордовских лесах какие-то заброшенные деревни, до которых только летом и доберешься – весной дорог нет, а зимой волки. До Мордовии-то не так и далеко было, выспросить бы Пахома подробнее…

Ну, конечно же, начальник лагеря к родительскому дню не вернулся: у ворот гостей встречал его временный заместитель Вилен – в светло-сером костюме и белой сорочке с галстуком. Стоял, заложив руки за спину, милостиво кивая здоровающимся работягам, коих привезли специальным автобусом, а кого – и просто в кузове старого «ЗиСа». Вовсе не их поджидал Вилен Александрович, вовсе не ради них надел он свою лучшую выходную пару – всматривался в даль, на дорогу, ждал главного гостя. Неужели, не приедет, не почтит хозяйственным взглядом? Тем более, такой случай…

Время уже близилось к полудню, а мероприятия все не начинались – родители разбрелись кто куда со своими детьми, однако все – на территории лагеря, за ворота, по указанию врио начальника, никого не пускали – вдруг да приедет милостивец? И приехал-таки, не зря ждали!

Углядев вынырнувший из-за кустов просторный «ЗиМ», Вилен со всех ног бросился к машине, самолично открыл дверцу:

– Рад, очень рад вас приветствовать, уважаемый Константин Федорович!

Вилен аж лучился радостью, помогая вылезти из машины сановному гостю. Тот – рыхлый, несколько обрюзгший мужчина с круглым остроносым лицом, лысиной и маленькими глазенками неопределенного цвета – держался самоуверенно-барски, как и положено немаленькому начальству. Одернув серый, в полоску, пиджак, благостно кивнул:

– Ну, Вилен, показывай, чего тут у тебя делается?

Вилен чуть не подпрыгнул от такого обращения, да и не скрывал радость. Сказано-то было как? «Показывай», «у тебя» – то есть, не за временщика держал его гость, уже – за хозяина. От того и захолонуло сердце.

– Быстро, – обернувшись к вожатым, просипел Вилен. – Быстро всех на сцену, да забегите к поварам, скажите – приехал сам товарищ Казанцев!

На летней сцене уже во всю кучковались дети в парадной пионерской форме, на скамейках деловито рассаживались приехавшие родители – на ближних местах интеллигенция, работяги подальше. Первый ряд скамеек был приготовлен для товарища Казанцева и его свиты, ответработников в серых костюмах с такими же блеклыми серыми глазками, цепко шныряющими вокруг.

– Сюда, пожалуйста, Константин Федорович, – указывая путь, Вилен изогнулся в полупоклоне и, обернувшись к сцене, махнул рукой – мол, начинайте.

На край сцены вышла пионерка с косичками, в белой блузке и серой плиссированной юбке:

– Дорогой товарищ Казанцев, уважаемые гости, примите от лица совета дружины и всех пионеров лагеря наш пламенный пионерский привет!

Заиграли горнисты. Вышедшие на сцену хористы дружно отдали салют.

– Песня о пионерском отряде! – громко объявила ведущая. Дети запели.

Просидев около часа – за это время хор спел несколько песен и успели показать смешную раничевскую сценку – вальяжный гость повернул голову к Вилену:

– Ну, нам, пожалуй, пора. Еще в пару колхозов заедем.

– Может, пообедаете? – с гостеприимной улыбкой предложил врио начальника. – Повара старались.

Казанцев обернулся к свите:

– А что, и пообедаем. Как, товарищи?

Товарищи согласились. Сановник вновь посмотрел на Вилена:

– Ты вот что, объяви-ка меня. Неудобно так уходить.

– Сделаем, Константин Федорович!

Вилен опрометью бросился на сцену, едва дождавшись конца номера.

– Уважаемые товарищи, сейчас перед нами выступит наш дорогой гость, второй секретарь городского комитета партии товарищ Казанцев.

Раздались громкие аплодисменты. Товарищ Казанцев, не торопясь, вышел на сцену, откашлялся:

– Ну, что сказать, товарищи? Хорошо подготовились дети. Пионеры – это наше будущее. Завидую вам – к сожалению, мне не удастся досмотреть весь этот прекрасный концерт – партийные дела не дают покоя и в выходной. Поэтому вынужден покинуть праздник. Желаю вам всем успехов, здоровья, а пионерам – вырасти достойными гражданами нашей социалистической Родины!

Краткая речь секретаря потонула в громе оваций.

– Ну, вот теперь можно и пообедать, – спускаясь со сцены, тихо произнес тот.

После обильной трапезы за счет сэкономленных на детях продуктов Казанцев, садясь в машину, похлопал Вилена по плечу:

– Молодец. Неплохо все организовал. Думаю, и с профсоюзами у тебя получится.

– Константин Федорович, да я…

– Просьбы, пожелания есть? – секретарь пытливо посмотрел на своего молодого сторонника. – Ну, говори, не таи.

– Да, как бы вам сказать… Человек тут у нас один есть, подозрительный, товарищ Артемьев его пригревает. Незрелый, прямо скажем, товарищ…

– Кто незрелый – Артемьев или этот твой человек? – хохотнул товарищ Казанцев. – Ладно, готовь материалы… и на того, и на другого. Посмотрим, что за звери?

– Спасибо, Константин Федорович!

– А у Артемьева, значит, приболел кто-то?

– Да, взял неделю за свой счет, да уехал в деревню – то ли мать у него там, то ли тетка.

– В деревню? – Казанцев вдруг зашелся хохотом. – Знаем мы, куда они все поехали, – в Москву! На покровителя своего надеются, а зря. У них там – Суслов, а у нас – сам товарищ Маленков! Калибры несопоставимые. Это когда Жданов был жив, они… Ладно, хватит языком трепать, едем!

Возрадовавшись душой, Вилен проводил «ЗиМ» чуть ли не поясными поклонами и быстро побежал в кабинет начальника, где его уже давно дожидалась бухгалтерша.

– Что у тебя, Зоя?

– Так ведь ведомости на зарплату подписать, Вилен Александрович.

– А, ведомости, ну, давай… – усевшись за стол, Вилен окунул перо в чернильницу. – А премиальный фонд у нас весь израсходован?

– Нет, – бухгалтер опустила глаза. – Геннадий Викторович не велел до конца августа трогать – там, сказал, лучших поощрим.

– Не велел, говоришь? Ну-ну… – Вилен откинулся на спинку стула и, словно бы что-то вспомнив, вновь придвинул к себе списки. – А где же у нас…

– Что-что?

– Нет, ничего… Иди, Зоя.

Вернув бухгалтерше подписанные списки, врио начальника радостно потер руки:

– Ну, товарищ Раничев, а где же ваша фамилия? И жена ваша где? Нету! Что же, забесплатно работаете? А кто такие Изольдовы? Что-то у нас в лагере таких фамилий нет. Не Геннадия ли Викторовича родственники часом? Так-так… Значит, родичей оформил, а этих взял без документов… Афера! Самая настоящая финансово-кадровая афера! Ну, Геннадий Викторович, ну, вернись только… Пожалуй, пора информировать соответствующие органы. А вдруг… Нет, не должны бы… Лучше подождать, потом уж одним ударом всех скинуть. А пока – неизвестно еще, как оно там, в Москве, обернется? Казанцев-то горазд песни петь, а ну как не так все выйдет? А я тут под Артемьева копаю… Нет, рано! Матерьяльчик-то попридержать надо. Скажу Зое – пусть потом ведомости мне принесет, вернется Артемьев на коне – отдам, скажу – запамятовал. А коли по-другому все выйдет…

Вилен налил из графина воды и залпом выпил. Еще одна мысль вдруг посетила его голову, хорошая такая мысль, вовсе не вредная для дальнейшей карьеры. Мальчишка! Сейчас-то он молчит… Эх, запереть бы его в далекий детский дом, да еще такой, где дети врагов народа долго не выживают. В Климовский! Вполне подходящее заведение, и директор – наш человек, шепнуть кое-что и… Кто у пацана родители? Враги народа, в лагерях давно сгинули, остались лишь бабка с дедкой… недобитые троцкисты, а? Чем плоха версия? А ну-ка…

Усевшись прямо на стол, Вилен закрутил диск телефона.

Раничев же тем временем, бросив всю самодеятельность на Евдоксю и вожатых, обхаживал деда Пахома, сторожа, тот как раз пригласил его на рюмку водки, если так можно было назвать ядреный деревенский самогон, от одного запаха которого сворачивались в трубочку уши.

– Не, не в Мордовии, запамятовал ты, – после второго стакана сторож заметно повеселел. Да и вообще – пили-то не просто так, под хорошую закуску, принесенную Раничевым из столовой. Копченая колбаса, лучок, сальце! Все, что осталось от визита «товарищей».

– Не в Мордовии? – удивился Иван. – А где же?

– Далеко, отсюда не видно, – сторож налил еще. – Знаешь такой народ – вепсы, их еще чухарями называют?

– Да слыхал что-то.

– Так вот – есть у меня в тех местах двоюродная сестрица, Пелагея Ивановна, хорошая женщина. На Новый год письмишко прислала – в гости зовет. Скучно ей – в войну-то поубивало всех, вот и мается одинешенька. Да и деревня ее – летом только и доберешься.

– Что ж там, совсем советской власти нет?

– А можно сказать, и нет. Тайга. Волки, медведи да лоси – вот и вся власть. Участковый, пишет, заглядывал года три назад, с тех пор никакой власти и не видали, окромя бригадира, – колхоз у них там, ферма. А Пелагее-то трудненько приходится – одна ведь, помочь некому. Поехал бы – да что там, в такой глуши, делать?

– А что за район, область?

– Да область-то, кажись, Лениградская – к Вологодчине ближе. А добираться из наших мест лучше на пароходе – от Рязани по Оке до Волги, до Горького, а уж оттуда вверх, до Рыбинска, Череповца – а там, можно сказать, рукой подать.

– В те места у нас следующим летом экспедиция организовывается, фольклорная, – подливая деду водки, соврал Раничев. – Вот мы б у сестрицы твоей и остановились. Чирканешь пару слов?

– Да неграмотный я, – выпив, отмахнулся сторож. – Расписываться, правда, умею.

– Ну, так я за тебя напишу, как скажешь. Как деревня-то называется?

– Возгрино.

– Запомнил… Ну, за товарища Сталина!

Чокнувшись, выпил стоя.

– Веди, Буденный, нас скорее в бой…

Не заметили, как и вошла Евдокся:

– Ну вот, так и знала – пианствуют!

– А, Евдокиюшка, – обрадованно протянул дед. – Садись-ка с нами, краса моя.

– А и сяду… – девушка бросила на стол пачку газет. – Только пить не буду – больно уж ваше вино горькое. Вот пива бы выпила.

– Так есть, полбидона! – еще радостнее закричал Пахом. – На опохмел оставил, но ради такого случая… – он вытащил из тумбочки бидон, плеснул в стакан пива. – Пей, краса-девица!

– Откуда у тебя пресса-то? – покосился на газеты Иван.

– Что? Ах, пергаментцы эти… Да женщина передала, Глаша ее зовут. Ну, которая на дивной повозке ездит – вьело… вьела…

– Велосипед. Ага, значит, почтальоншу ты встретила. Ну-ка, поглядим, что пишут… Ага, так и есть – «с прискорбием сообщаем… скоропостижно скончался… первый секретарь… Рябчиков Николай Николаевич, член ВКП(б) с двадцать восьмого года…» – Раничев перевернул страницу. – А тут что? «Ограблен…» Что?!!! «Ограблен Музей старого быта, ведется следствие»! Вот те на – следствие…

Иван медленно почесал затылок, не замечая, как из опрокинутого стакана…

Глава 5

Угрюмовский район.

СВИДЕТЕЛЬ

«Где родился, там и пригодился» – гласит русская пословица. Сегодня она, пожалуй, устарела.

Л. И. Брежнев

Возрождение

…тонкой струйкой льется на пол ядреная деревенская горилка.

Трезвея – да он и так не был особенно пьяным, в отличие от того же сторожа, – Раничев вчитался в текст газетной статьи и, дойдя до суммы ущерба, удивленно крякнул: оказывается, из музея похитили целый ряд артефактов – золотое оружие, коллекцию старинных монет и даже полный доспех золотоордынского вельможи! И произошло это… не далее, как вчерашней ночью.

Блатные, тут гадать было нечего! И он же, Раничев, и подсказал уркам эту идею. Иван невесело усмехнулся, вспомнив цыганистого пацана Гришку. Ушлый, видать, оказался пацан.

– Чего ты там вычитал, Петрович?

– Да так, кража, – Раничев пожал плечами и поинтересовался у сторожа, нет ли у того знакомых на речных судах.

– Понимаю, – засмеялся Пахом. – Подешевле проехаться хочешь. Ну, это только на грузовых, да на баржах – хоть и запрещено, да все ж дешевле, чем на пассажирском. Лучше всего даже не с капитаном беседовать – со старпомом иль боцманом. А отыскать их просто – на каждой крупной пристани у них любимая пивнуха есть.

Запомнив рассказ сторожа, Иван откланялся и вместе с Евдоксей поднялся наверх, к себе. Долго не спал, все ворочался, думал – а не пора ли рвать когти? Выйдя на лестницу, покурил, размышляя, и решил все ж таки дождаться возвращения Артемьева. Мало ли, вдруг у того все хорошо сложится? Тогда и бежать никуда не надо будет.

Только лишь к утру забылся Иван муторным беспокойным сном. Во сне ярко горели подожженные крепостные стены, свистели стрелы, сверкали мечи, и гулямы Тимура, завывая, неслись на приступ.

А утром Раничева вызвали к начальнику… вернее – к врио. Иван спускался вниз, недоумевая – и чего это он Вилену понадобился? У ворот, напротив флигеля, стоял «газик», из тех, что в народе прозвали «козлом». Несмотря на жару – с поднятым тентом. Около «газика» прохаживался молодой парень в новенькой милицейской форме – синем кителе и галифе. В сердце Раничева неприятно кольнуло.

– Что случилось-то? – спросил он у посыльного, рыжего веснушчатого мальчишки.

– Да не знаю, – отозвался тот. – Вилен Лександрыч велел вас позвать, а зачем – не сказал.

– Ладно, посмотрим… Ну, ты беги, я и сам дойду.

Отпустив пацана, Раничев зашагал к центральному корпусу. Горнисты уже сыграли подъем и красно-галстучная ребятня, проснувшись, выбегала на зарядку. Пробегая мимо, махали руками:

– Здрасьте, Иван Петрович!

– Утро доброе, – рассеянно кивал в ответ Иван. Попался по пути и пацан с белесой челкой – Игорь. Какой-то заплаканный, хмурый, и шел не со всеми, вовсе в другую сторону, к бельевому складу. Что еще с парнем случилось? Может, опять Вилен приставал?

Раничев окликнул:

– Эй, Игорек!

Игорь не отзывался, так и шел, как шел, словно бы и не слышал.

– А его в интернат отправляют, в Климовский, для врагов народа, – охотно пояснила девочка в белой панамке и с косами. – Родителей, видно, арестовали.

– Да нет у него родителей.

– Ну, тогда не знаю…

Дойдя до бетонной линейки, Раничев оглянулся – за воротами милиционер, подняв капот, деловито копался в моторе. Видать, и вправду – шофер. Поднявшись по ступенькам, Иван постучал в дверь.

– Входите, Иван Петрович, давно вас ждем.

Вилен, видно, давно наблюдал за ним в окно. Кроме него в приемной, на диване, сидел худощавый человек с большими залысинами, выбритым до синевы подбородком и умными серыми глазами, одетый в синий костюм, легкие серые туфли и голубую рубашку без галстука.

– Петрищев, Андрей Кузьмич, следователь, – достав из внутреннего кармана удостоверение, представился он.

– Иван Петрович Раничев. Чем обязан?

– Можем мы с вами поговорить?

– А по какому поводу?

Следователь улыбнулся:

– По поводу кражи в музее.

Раничев похолодел. Все ж таки не зря его всю ночь терзали нехорошие предчувствия. Сделав изумленный вид, пожал плечами – мол, он-то тут при чем?

– Вы, говорят, недавно были. там на экскурсии, – сверкнув глазами, усмехнулся Петрищев. – Может, и проясните чего.

– Не знаю, не знаю. – Иван развел руками. – А впрочем, извольте. Чем могу…

– Можете, можете, Иван Петрович, – неприятно хохотнул следователь и обернулся к Вилену.

– А вот, пожалуйста, допрашивайте в моем кабинете, – не дожидаясь вопроса, предложил тот. – Я все равно сейчас на политинформацию ухожу. Думаю, в кабинете вам будет удобно.

– Вполне, – Петрищев кивнул и первым вошел в кабинет. – Присаживайтесь.

Он расположился на месте начальника, около телефона. Раничев уселся на стул, напротив приставного стола для совещаний и приготовился к неприятному разговору. Эх, если б не Евдокся!

– Ну-с, Иван Петрович, – усмехнулся следователь. – Документов у вас спрашивать не буду, знаю уже, что их у вас нет.

– Об этом все знают, – буркнул Иван. – Что поделать – украли.

– Слыхал, слыхал уже эту историю. Чего ж не заявили?

– Да все некогда как-то, суматоха… Думал, после родительского дня.

– Ладно, не о документах сейчас речь, – Петрищев вытащил мятую пачку «Беломора». – Курите.

– Спасибо, не откажусь, – Раничев закурил, внимательно наблюдая за следователем.

– Уважаемый Иван Петрович, – велеречиво начал наконец тот. – Я, конечно, вас еще ни в чем не подозреваю, но… Есть в деле некоторые несуразности, которые вы, может быть, мне объясните, а?

– Попробую, – вздохнул Иван.

– Вот-вот, попробуйте, пожалуйста. Может, все и разъяснится? Если позволите, начну по порядку?

– Давайте.

Петрищев сложил на столе руки:

– Налетчики проникли в музей через фрамугу в вестибюле. Около двух часов ночи выстрелили через нее в постового. Бедняге повезло – рана оказалась не смертельной, выкарабкается, просто потерял сознание – его не стали добивать, вероятно, сочли мертвым. Фрамуга узкая – взрослому не пролезть – зато легко пройдет ребенок. Вот ребенка-то они с собой и прихватили. После выстрела, они открыли фрамугу, пацан спокойно пролез – мы потом обнаружили следы детской обуви…

– А может, то был лилипут? – не удержавшись, съязвил Раничев.

– Может, и лилипут, – серьезно кивнул следователь. – Но вряд ли. Карлик в городе был бы слишком заметен. Нет, это ребенок. Итак, пробравшись в вестибюль, он открыл засов – давно уже говорили руководству музея поставить современный замок, так ведь нет, пока жареный петух не клюнет… В общем, дальше рассказывать нечего – наверное, представляете себе и так.

– Да уж, – Иван кивнул. – Главное – проникнуть в музей, а дальше уж дело техники.

– Можно и так сказать, – усмехнулся Петрищев. – Сигнализацию они отключили – нашелся умелец, и мы уже подозреваем, кто.

– Все это вы очень интересно рассказываете, – невежливо перебил Раничев. – Только я не понимаю – к чему?

– Сейчас поймете. Весь налет требовал предварительной подготовки – нужно было присмотреться к музею, к посту охраны, к фрамуге – в конец концов ее не так-то просто заметить за шторой. Постового милиционера мы, к сожалению, еще не смогли допросить в связи с его состоянием, но в скором времени обязательно допросим. А вот показания сотрудников музея у нас есть. Некая Зверинцева Ираида Климентьевна, смотрительница, показала, что в музей несколько раз заходил некий высокий статный мужчина с русой бородкой, представился заместителем начальника вашего лагеря, выспрашивал о фондах музея, об экспонатах, затем ушел, заявив, что на экскурсию с детьми не приедет, тем не менее все-таки приехал и о чем-то долго разговаривал с постовым, хоть тому это и строго запрещено.

– Ну да, – кивнул Раничев. – Я и в самом деле приезжал в музей, договариваться об экскурсии для наших ребят… И разговаривал с постовым, так, ни о чем, это что, подсудное дело?

– А затем, в понедельник, в окрестностях музея видели странного электромонтера – высокого, крепкого, с бородкой – хотя в то утро в «Угрюмэнерго» был политчас, и никто из монтеров никуда не выходил – все находились в ленинской комнате.

– Мало ли мужчин с бородкой.

– Согласен. Однако, любезнейший Иван Петрович, у нас имеются и другие показания… некоего Пилявского Григория Леонидовича, знаете такого?

– Первый раз слышу! – искренне изумился Иван. – И почему это я должен его знать? Кто это – сын турецкого султана?

– Нет, не сын султана. Но есть у него кличка – Гришка Косяк. И вот он-то нам и попался, по-глупому попался, пытался продать на толкучке кинжал из музея.

– Жадность фраера погубит.

– Вот-вот. Гришка, после вдумчивых размышлений, признался во всем, и поведал нам о наводчике – некоем представительном гражданине с небольшой бородкой. Что же вы ее не сбрили-то, Иван Петрович? Неужель поленились?

Раничев ничего не ответил.

– Ну а потом я проверил все пионерские лагеря в районе – не так уж их и много – и узнал, кстати, от Вилена Александровича, что некий недавно принятый на работу человек – высокий, сильный, с бородкой – отсутствовал где-то целый понедельник. Ну, как? Есть у вас алиби?

– Нет, – Иван неожиданно улыбнулся. – Вы, Андрей Кузьмич, прекрасно все раскрутили, и, надо признать, очень быстро – умеете работать.

– Ну, немного ума, плюс пара-тройка толковых оперов – много ли надо?

– Только вот насчет меня – явно поторопились. Я и в самом деле, имел некоторую беседу с этим самым… э-э-э…

– Гришкой Косяком.

– Ну да… Только вот музей я не грабил.

– А как вы объясните найденную на одной из витрин замазку? Именно такую еще в конце мая распределяли по лагерям!

– И что?

Достав носовой платок, следователь вытер выступивший на лбу пот:

– Тяжело с вами говорить, Иван Петрович… А вот не соблаговолите ли проехать со мной на очную ставку?

– В качестве кого?

– Ну что вы! Конечно, свидетелем… пока… К тому же хочу напомнить об утерянных вами документах – у меня есть все основания задержать вас до установления личности.

– Что ж, поедем, – Раничев шутливо поднял руки. – И, раз уж такой случай, можно прихватить с собой жену? Она хотела кое-что прикупить, знаете ли…

– Пожалуйста, в машине места хватит… Ваш начальник, правда, еще просил прихватить с собой мальчика в спецприемник… Ну, в общем, потеснимся, да и мальчик, думаю, не займет много места, даже с вещами.

– Да какие там у них вещи, – усмехнулся Иван. – Так, одно название.

Мальчик – это было не очень хорошо. Вот он-то совсем не вписывался в новые раничевские планы. Ладно, там видно будет.

Собрались быстро – да и что собирать-то было? Евдокся подгладила утюгом блузку, научилась-таки пользоваться, хоть и робела сперва перед страшным зверем по имени «электричество», Иван набросил на плечи пиджак – готовы.

– Садитесь вон сзади, – кивнул следователь. – Супругу вашу как зовут?

– Евдокия.

– Очень приятно. Андрей Кузьмич. Сейчас подождем мальчика… а вот как раз и он.

Вожатые вели под руку заплаканного Игоря. Ага… все ясно. Ну Вилен, избавился-таки от парня. И правильно – родственников арестовать по старым делам, а пацана в детский дом, да подальше, чтоб не отсвечивал до конца жизни. Молодей, Вилен Александрович, далеко пойдешь, голубь… Если крылья не перешибут добрые люди.

– Удачи тебе, Игорь, – усадив парня на заднее сиденье, вожатый положил ему на колени небольшой обшарпанный чемоданчик, коричневый, с железными поржавленными уголками, с не оторванной еще картонной биркой «И. Игнатьев. 2-й отряд».

– Ну, едем, – Петрищев дал знак шоферу. Рыкнув мотором, «газик» лихо развернулся и, быстро набирая скорость, покатил по аллее. Когда проезжали мимо оврага. Раничев попросил следователя остановиться:

– Хочу вам показать кое-что, без протокола.

Андрей Кузьмич удивленно-радостно хлопнул ресницами:

– Вот как? Только предупреждаю, если там похищенные вещи, без протокола добровольной выемки не обойтись. Это ж и в ваших интересах – на суде явно зачтется.

– Нет, протокол вряд ли понадобится, – Раничев приложил руку к сердцу. – Уверяю вас, вещи там хоть и старинные и дорогие, но к музеям отношения не имеющие.

– Что ж, – следователь вылез из машины. – Пойдем, глянем. Да, мальчик с вашей женой пусть пока подождут в машине, – он повернулся к шоферу. – Идем, Федор.

Водитель на всякий случай расстегнул кобуру. Иван лишь усмехнулся – давай, расстегивай. Обернувшись, незаметно подмигнул Евдоксе, та – бледная от езды – кивнула.

Следователь, шофер и Раничев подошли к оврагу. В вершинах берез гудел верховой ветер, за рекою, на горизонте, хмурилось – видно, собиралась гроза.

– Прошу вас, – Иван наклонился и, чуть спустившись по склону, отгреб руками землю под корнями растущей на краю оврага березы. Первым вытащил ожерелье, протянул Петрищеву, потом нагнулся за саблей. Золото, жемчуг, самоцветы вспыхнули солнечной радугой, отражаясь в невольно восхищенных глазах сотрудников органов внутренних дел. Следователь присвистнул: