Андрей Посняков

Молния Баязида

Глава 1

Угрюмовский район.

ЧТО ПИШУТ В ГАЗЕТАХ

Всего газета на своих четырех страницах (полосах) могла вместить 4400 строк. Сюда должно было войти все…

Илья Ильф, Евг. Петров

Двенадцать стульев

Высокое небо сияло голубизной, било в глаза жаркое летнее солнце, неподалеку, в тенистом, заросшем колючими кустами овраге журчал ручей, а за холмами, за березовой рощицей, виднелась река. Где-то играло радио – или магнитофон – похоже, через динамики или репродуктор. Раничев прислушался.

Близится эра светлых годов,
Клич пионера – всегда будь готов!

Нет, все-таки – радио. Иван улыбнулся – неужели и впрямь удалось уйти от сотников Уразбека?

– Любый… – Евдокся удивленно оглянулась вокруг – русая, зеленоглазая, стройная, словно березка… она не очень-то смотрелась на фоне этих самых березок, в шелковых зеленых шальварах и парчовом халате, затканном золотом. Впрочем, Раничев выглядел ничуть не лучше – те же шальвары, только из плотной ткани, такой же богатый халат – бирюзовый, с серебряными узорами – только покороче, на золоченом поясе – тяжелая сабля с богато отделанной драгоценностями рукоятью – подарок Тимура. Ну, удружил старый черт! С одной стороны, одарил щедро, за все, что Иван сделал для него в Антиохии, с другой – обвинил в предательстве, послав по пятам отряд гулямов. Хорошо, предупредили, да Салим помог со своей бандой оборванцев. Ургенчец, возжелавший отомстить повелителю полумира за разорение родного города. Мальчишка… Наивный мальчишка. Впрочем, борющийся с Тамерланом весьма последовательно. А вот Иван Петрович Раничев совсем не боролся… Вернее, боролся, но – за счастье, свое и Евдокси, милой рязанской боярышни. Ради зеленых глаз ее бросился в авантюры – стал служивым человеком рязанского князя, а затем, по велению Тимура, должен был организовывать шпионскую сеть в Малой Азии – в обмен на свободу Евдокси. Организовал, и вполне успешно – заодно решил и свои проблемы: отыскал там в Магрибе черного колдуна Хасана, Хасана ад-Рушдия, одного из творцов перстня.

Иван машинально схватился за висевшую на шее ладанку – вот он, перстень. Подарок самого Тимура, Великого хромца, эмира Мавераннагра, Сеистана, Тебриза и прочее, и прочее, и прочее. В общем-то, Тимур вовсе не отличался такой лютостью, которую ему приписывали некоторые историки, был мудр, гениален, стар… и, похоже, несчастлив. Не повезло ему с наследниками, что поделать! Любимые женщины – умерли одна за другой, сын Мираншах – явно психически ненормален, другой сын, Шахрух, слаб и видит больше смысла в эстетстве, нежели в дальних походах. Сможет ли он после смерти отца удержать страну от кровавой свары? Вряд ли. Хотя, вообще, Шахрух – человек неплохой. Но вряд ли он станет правителем уровня Тамерлана. Пожалуй, Пир Мухаммед, внук, внушает определенные надежды…

– Мы где, любый? – Евдокся обняла Ивана за плечи. – Кажется, подействовало твое колечко. Ушли от гулямов.

– Ушли, – Раничев поцеловал боярышню в щеку.

– А куда? – хлопнула густыми ресницами та.

Иван усмехнулся. Как бы ей объяснить? Вообще-то, можно было бы и порадоваться – все ж таки наконец он, Иван Петрович Раничев, вырвался из цепких лап прошлых веков – помог и перстень, и заклинание. Вернулся наконец в свое время. Вон – радио, речка, крики купающихся ребят, за рекой – дорога, обычная грунтовка, видно, как пропылил грузовик. Вернулся! Да не один, с любимой. Случилось то, о чем мечтал в узилище Переяславля-Рязанского, в земляной яме, затерянной в песках Туниса, в роскошном самаркандском дворце. Случилось… И что теперь? Раньше казалось – вернется на свою прежнюю работу – и. о. директора Угрюмовского краеведческого музея, вернее, уже не и. о., уже директором, Евдоксю уж как-нибудь пристроит, в библиотеку какую-нибудь… или нет! К себе, экскурсоводом! Вот как только с документами быть? На нее, на Евдоксю… Ха! А беженка она, с Узбекистана. Документы в Москве, на вокзале, украли, сама в дальнем кишлаке жила, пойди-ка, проверь! Да, да, так и сделать! Так, теперь вот еще… Что начальству сказать, друзьям? Максу, хозяину кафе «Явосьма», Веньке, Мишке, Михал-Иванычу – с этими Раничев в свободное от работы время играл в группе на бас-гитаре. Вот у Макса в кафе и играли. Группа была старая, со школьных еще времен, ударник только поменялся… Что им всем сказать? Ведь явно начнутся расспросы. Куда исчез? Где был? А и в самом деле… Иван задумался. Когда он провалился в прошлое? Кажется, в конце мая. Ну да, деревья были такие пахучие, с ярко-зелеными листьями, совсем еще не запылившимися. Музей, очередной сейши в «Явосьме», девочки в мини-юбках, Влада – как теперь с ней-то быть? Впрочем, не суть… Гроза! Человек со шрамом – Абу Ахмет – посланец темных веков, похитивший из музея перстень, вернее – пытавшийся похитить. А если б тогда Иван не вступил в борьбу с похитителем? Так и остался бы при своих интересах, не встретил бы ни Олега Рязанского, ни Тохтамыша, ни Тимура – да и черт-то бы с ними со всеми, больно надо! Но вот Евдокся… Раничев погладил прижавшуюся к нему девушку. Та, похоже, задремала, пригревшись на солнышке. Еще бы – целую ночь скакали, пытаясь уйти от гулямов. Ржали лошади, воины что-то жутко вопили, а над головами грозно свистели стрелы… Ага… Для начала хорошо бы выяснить, сколько времени прошло с того момента, когда… Судя по всему, сейчас лето. Значит, так… Пришлось срочно уехать в… в дальнюю деревуху на Валдае, нет, лучше еще дальше, на Вепсской возвышенности, где нет сотовой связи, – вот и не позвонить было. Умер, допустим, дядюшка, оставил в наследство дом с огородом, пока оформлял, то се… А с Евдоксей в поезде познакомился, там и сошлись. Беженка она, с Узбекистана. Документы утеряны, друзей-знакомых нет… Ничего! Будут! И друзья и документы. Сначала паспорт, потом – и российское гражданство… Эх, Евдокся!

– Я, кажется, уснула? – боярышня открыла глаза и потянулась. – Жарко как! И мы вроде бы ни в какой не в Бухаре!

– Под Рязанью, – засмеялся Иван. – Только эта не та Рязань, которую ты знаешь.

– Как это не та?

– Увидишь, – Раничев поцеловал девушку в губы и, поднявшись на ноги, широко развел руками. – Я подарю тебе свой мир, Евдокся! Примешь такой подарок?

Девушка улыбнулась:

– Приму… Тогда что же мы тут сидим? Может, пойдем уже куда-нибудь?

– Пойдем… – Иван галантно подал боярышне руку… и вдруг громко расхохотался.

– Ты что, Иване? – не поняла та.

Раничев всплеснул руками:

– Ну я и дурень! Пойдем, сказал… Куда ж мы пойдем в таком виде? Ты – словно Шахерезада, я – при сабле. Экие оба красавцы. И, главное, денег-то нет… Нам бы только до города добраться… Хотя…

Иван решительно вытащил из ножен саблю:

– Раздевайся.

– Как, совсем?

– Совсем, совсем…

Евдокся усмехнулась и сбросила одежду на траву – сначала халат, потом, лукаво стрельнув глазами, шальвары.

– Ожерелье тоже снимай, – раздеваясь, махнул рукой Раничев.

Послушно сняв ожерелье, девушка обняла его за плечи, повалила в цветы – ромашки, васильки, одуванчики…

– Эх ты ж, люба! – лаская боярышню, Раничев покрыл жаркими поцелуями все ее тело.

Евдокся застонала и изогнулась…

– Как мне хорошо с тобою, Иване!

– Как здорово, что мы вместе…

У Ивана вдруг возникло стойкое ощущение того, что за ними подсматривают. Хотя вокруг не было никого. Может быть, прятались в кустах, в овраге?

Обнаженная Евдокся вытянулась на траве:

– У нас же должна скоро быть свадьба, помнишь?

– Конечно, – Раничев ласково погладил ее по груди. – Обязательно будет.

– И я рожу тебе сына. Нет, трех сыновей. Наследников.

Иван улегся рядом с любимой. Громко урча мотором, над головой пролетел самолет. Маленький такой кукурузник-биплан, кажется, Ан-2. Надо же, они еще летают.

– Ну, хватит лежать, – проводив самолет взглядом, Раничев потянулся за саблей.

– Что это было? – прижавшись к нему, с испугом спросила боярышня.

– Змей Горыныч, – пошутил Иван. – На Киев полетел. Страшно?

– Не очень, – с улыбкой призналась Евдокся. – Ведь я же с тобой!

– И правильно. Нечего бояться всякую нечисть, – Раничев вдруг по привычке перекрестился и конфузливо скривился – надобно бы отвыкать.

Боярышня тоже перекрестилась и вдруг фыркнула:

– Что-то есть хочется. А ты саблю зачем взял? От Горыныча защищаться?

– Ну да…

Хохотнув, Раничев поднял валяющуюся в траве девичью одежду, взмахнул саблей:

– Вот тебе шортики, вот – рубашка… Одевайся.

Пожав плечами, боярышня натянула обрезанную одежку… Осмотрев себя, сконфузилась:

– Срам-то какой, прости Господи!

Иван, взглянув на нее, усмехнулся:

– Очень даже сексуально смотришься. Да ты халат-то не запахивай, завяжи узлом над пупком. Да не так… Эх, иди сюда, горе мое.

Одев Евдоксю, занялся своим гардеробом – штаны не стал обрезать – заправленные в сапоги, они и так не вызывали особых подозрений – ну, дачник, охотник или рыбак. Вот халат, конечно, был вызывающ – уж сверкал, прямо переливался а ля Гарун аль-Рашид. Туника тоже яркая – золотистого шелка. Впрочем, обрезать рукава – сойдет. Этакий хиппи.

– Ну что? – закопав на склоне оврага саблю и ожерелье, Иван оглянулся на девушку. – Вот теперь, в путь! До города доберемся, а там…

– А мне что же, так и идти босиком?

– Уж потерпи, милая. Чеботы твои с шортами вовсе не смотрятся. Да, думаю, до дороги недалеко. Спустимся к реке, там, думаю, мост или брод. И еще вот что… Что бы ты ни увидела – не удивляйся и не пугайся. Поверь, ничего нам тут не угрожает, поняла?

– Поняла, – Евдокся вздохнула и провела рукою по бедрам. – Вот уж не думала, что в твоей вотчине женщинам полагается ходить голыми.

Раничев только рассмеялся в ответ.

* * *

Вдоль оврага, к реке, тянулась тропинка, пройдя по которой, Иван и Евдокся вышли к излучине реки, покрытой коричневато-желтым песком пляжа. На песке в строгом порядке была сложена одежка, рядом с которой расставлены детские тапочки – пар двадцать, – обладатели коих сейчас во всю резвились в реке под присмотром неприятного сутулого типа в роговых очках, черных трусах, как у футболиста, и сделанной из газеты пилотке. Тип находился у самой кромки воды, а за тапочками присматривала толстая тетка в грязном белом халате.

– Вы куда, товарищи? – увидев подошедших, строго спросила она. – Здесь детский пляж!

– Да мы вот брод ищем, – как можно шире улыбнулся Иван. – Или мост. Не подскажете – где?

– А зачем вы спрашиваете? – тетка неодобрительно посмотрела на зардевшуюся Евдоксю. – Ходют тут, интересуются… Сейчас милицию вызову.

– А вот это было бы неплохо! – обрадовался Раничев. – С вашего мобильника позвонить можно?

– Чего? – тетка уставилась на него тупо и непонимающе. – У нас, товарищи, режимное… почти режимное, учреждение, и я вас убедительно прошу покинуть пляж, иначе…

– Иначе что?

– Иначе я позову нашего ответственного работника, и тогда…

Раничев ухмыльнулся – этот дурацкий разговор начал его утомлять.

– Нужен нам ваш пляж! Поймите, нам в город надо, мне и моей невесте, – он обнял Евдоксю за талию.

Тетка вдруг покраснела, возмущенно пилькнув глазами:

– Да как вам только не стыдно, товарищи! Здесь же дети… Ой! – она вдруг посмотрела на часы и, бросив собеседников, побежала к речке:

– Вилен Александрович, заканчивайте купание.

– Так… Дети, все из воды, раз-два! – по-военному скомандовал сутулый.

Купающиеся гурьбой выбежали на берег. Иван хохотнул – уж больно странный вид был у ребят: на мальчиках – длинные черные трусы, на девчонках – закрытые купальники, тоже в основном черные.

По команде сутулого стопившиеся на берегу дети быстро одевались. Натягивали какие-то блузы, надевали на головы панамы, на шею повязывали… красные пионерские галстуки!

Пионеры! Так вот в чем дело. А сутулый и тетка в белом халате, по-видимому, активисты местного отделения КПРФ. Зюгановцы! То-то заладили – «товарищи»… А вообще, молодцы, за молодежь борются, пионерский отряд вон организовали, что о-очень нелегко в наше время. Интересно, кто только туда детей отдал? Наверное, члены компартии. Что ж, попадаются среди них и вполне приличные люди. Раничев улыбнулся – он был напрочь лишен политических предрассудков, а один из его дальних знакомых – Колька Рябчиков – даже занимал в КПРФ какой-то пост и немаленький. То ли председатель ячейки, то ли второй секретарь горкома, черт их поймет. У него, у Кольки, и дед был из этих… О! Так, может, Колька поможет? А что, может, и вспомнит, поможет по старой памяти, все лучше, чем тачку на пыльной дороге ловить, во-первых, могут и не остановиться в поле или в лесу, во-вторых, похоже, здесь вообще тачки редко ездят – за все время только один грузовик и проехал, да еще какой-то дед на телеге.

Красногалстучная детвора уже выстроилась на песке в длинную шеренгу.

– Становись! – поправив очки, громко скомандовал сутулый – уже в белой, с алым галстуком, блузе и широких брюках. Дети выровнялись.

– Нале… ву! – голос у сутулого был вовсе не командирский, какой-то гнусавый, только что громкий, да и команды он подавал как-то не по-военному вычурно. – Песню запе… вай!

Взвейтесь кострами, синие ночи…

– Мужчина, – Раничев подбежал ближе. – Можно вас на минуточку?

Сутулый недовольно обернулся:

– В чем дело, товарищ? Вообще, что вы делаете на лагерном пляже?

– Я вам только что хотела сказать, Вилен Александрович, – встряла в разговор тетка. – Они тут с полуголой девицей разлагают…

– Вы такого товарища Рябчикова знаете? – перебивая, осведомился Иван.

Тетка и сутулый переглянулись:

– Кого?

– Рябчикова… Он у вас там в горкоме, что ли…

– А вы ему кто? – настороженно поинтересовался сутулый.

– Хороший знакомый, – Раничев широко улыбнулся. – Мы и учились в одной школе, только он чуть постарше. Давно, правда, не виделись… Вы бы позвонили, я думаю, он обрадовался бы. Или мне дайте мобильник – никуда ведь не денусь.

– Что вам дать? – переспросила тетка. А Вилен Александрович вдруг ни с того ни с сего разулыбался:

– Товарищ Рябчиков – ваш друг?

– Ну, не то чтобы друг… Скорее, приятель…

Вилен двинул локтем тетку:

– Конечно же, мы позвоним в горком… а вы… по его заданию здесь, или так, отдыхаете?

Тон Вилена Александровича показался Раничеву несколько испуганным. У тетки тоже был какой-то растерянный вид.

– Отдыхаем, – с усмешкой отозвался Иван. – Рыбу ловим, загораем, купаемся.

– Хорошее дело… Если хотите позвонить, пожалуйста, пройдемте с нами в лагерь, – любезно предложил Вилен. – Только вот… – он оглянулся на Евдоксю. – Нельзя ли, чтобы девушка оделась?

– Нельзя, – усмехнулся Иван. – Украли у нее всю одежку какие-то ухари.

– Ах, какое несчастье! В милицию, конечно, уже заявили?

– Да заявили… Толку-то…

– Что же, однако, делать? Вашей спутнице в таком виде в лагерь нельзя.

Вилен задумался – чувствовалось, что, несмотря на свою молодость – вряд ли больше двадцати пяти, – он в этой паре был старшим.

– А вот как поступим! – воскликнул Вилен через пару минут и обернулся к тетке. – Ты, Глафира Петровна, иди-ка вперед, к сестре-хозяйке… Подыщешь там кое-что, ну а мы пока подождем за забором, у калитки для сотрудников.

– Слушаюсь, – Глафира Петровна кивнула и, подобрав полы халата, рысью припустила за уходящим отрядом.

Раничев и Евдокся следом за Виленом Александровичем поднялись по тропинке на береги, обогнув овраг, выбрались на широкую, усаженную липами и тополями аллею, ведущую к распахнутым воротам детского лагеря. Из репродуктора отдаленно доносилась музыка. Кажется, Моцарт. Едва дети с Глафирой скрылись за лагерным забором, от ворот отъехала легковая машина. Какая-то старая модель… Раничев посторонился, пропуская раритет, – бежевую сверкающую «Победу» с черными номерами. Однако еще ездит. И вид – вполне, вполне. Вот бы такую! В качестве второго автомобиля, так сказать, для души. Интересно, сколько она сейчас стоит? Если в хорошем состоянии…

– Нам сюда, – не дойдя до ворот метров с полсотни, вожатый внезапно повернул налево. По заросшей чертополохом и лопухами тропке прошли вдоль акаций, мимо старого дуба и свалки, к глухому забору с приоткрытой калиткой. У калитки лениво жевала сено запряженная в телегу лошадь. Возчика – да и вообще никого вокруг – видно не было, лишь из видневшегося за забором низенького сооружения доносились смачные матюги.

– Снова Егорыч скандалит, – Вилен зло скривил тонкие губы. – Вздорный старик. Кажется, из раскулаченных. Вот бы кем занялись органы…

Услышав эту фразу, Раничев непроизвольно вздрогнул. Однако и стиль у парня! Вот придут такие к власти…

В калитке показалась Глафира Петровна с матерчатым мешком за плечами:

– Вот, – подойдя ближе, она поставила мешок на траву. – Отыскали уж, что смогли… Конечно, не крепдешиновое платье, – женщина усмехнулась, снова окатив Евдоксю презрительным взглядом. – Но, все же лучше, чем голой… Вы, наверное, у слободки рыбачили? – она повернулась к Раничеву.

Тот кивнул.

– И зря! – мотнула головой Глафира. – В слободке-то почти каждый – судимый.

– Не повезло, – Иван развел руками. – Хорошо, хоть вас встретили.

Прихватив мешок, Евдокся ушла в кусты переодеваться. Справится ли? Должна. Вряд ли там наряды от Гуччи или Дольче-Габбано.

– А не знаете, товарищ Рябчиков к нам с проверкой не собирается? – поинтересовался Вилен.

Раничев равнодушно пожал плечами:

– Не знаю.

Какая-то тоска внезапно охватила Ивана, он и сам не знал, откуда она взялась, только что-то… что-то здесь все было неправильно, не по-настоящему, не так…

– Ну вот… – из-за кустов появилась боярышня: в черной холщовой юбке складками и бежевой блузе, в белых парусиновых тапочках.

Раничев улыбнулся и ободряюще подмигнул девушке.

– Ну что ж, идемте, – оглядев девушку, Вилен быстро зашагал к калитке.

Раничев с любопытством крутил головой. Неплохо устроились коммунисты! Широкие аллеи, тополя, статуи – классические, белые, гипсовые – пионер с горном, пионерка, девушка с веслом. Слева, на волейбольной площадке, гомонили дети, справа виднелись длинные приземистые корпуса. Мимо, поглядывая на гостей, проносились ребята в панамках, трусах и пионерских галстуках. А вот фонтан, действующий – шикарно! Стенды… «Пионер – всем ребятам пример!», «Да здравствует великий советский народ – народ-победитель!», «Зеркало чистоты», «Позор…»… Раничев повернул голову – «Позор клике Тито!». Однако… А посередине – украшенный живыми цветами потрет Сталина. Что ж, каждый сходит с ума по-своему. Видно, товарищи зюгановцы арендовали оздоровительный лагерь, да устроили в нем все с эдакой ностальгией. Неплохо, откровенно сказать, получилось, колорит соблюли. И стенды, и Сталин, и репродуктор на дереве – черная такая тарелка:

– Выступая на очередной сессии ВАСХНИЛ, товарищ Маленков в своем докладе…

Раничев не слышал, уже поднимался по ступенькам крыльца. Обитая клеенкой дверь, за нею – нечто вроде приемной: старинный, обитый темно-коричневой кожей, диван, стулья с гнутыми ножками, застеленный зеленой бархатной скатертью стол с графином и пачкой газет. Напротив входа – еще одна дверь, закрытая, с синей табличкой: «Начальник лагеря».

– Надо было написать проще – «Тов. Дынин», – вспомнив известный фильм, пошутил Иван.

– К сожалению, Геннадий Викторович еще не приехал, – извиняясь, обернулся Вилен. – А телефон у него в кабинете. Уехал с председателем местного колхоза – наши пионеры там работают на прополке. Да вы и сами видели «Победу»… Посидите пока здесь, – вожатый гостеприимно кивнул на диван. – Подождите. В графине – холодный кипяток, газеты свежие, только что привезли. А я, извините, отлучусь – сейчас у нас тихий час, надо проконтролировать.

– Пожалуйста, пожалуйста, – светски улыбнулся Иван, провожая вожатого взглядом.

Сквозь распахнутую форточку доносились детские крики. Иван подошел к столу.

– Газеты – это хорошо, – он потер руки. – Сейчас почитаем. Что там у них есть? Какие-то «Вести с полей», «Угрюмовский коммунист», «Правда»…

Раничев развернул газету: «Стахановский почин свинаря Бондаренко», «Югославские фашисты наступают на права трудящихся», «Угрюмовский комсомол рапортует: решения XI съезда ВЛКСМ выполним!»

Что за белиберда?

Предчувствуя недоброе, Раничев взглянул на число и похолодел: 12 июля 1949 года. Еще не веря до конца, схватил «Вестник полей», «Правду»… То же самое!

Сорок девятый год!

О боже!

Иван тяжело…

Глава 2

Угрюмовский район.

СЕГОДНЯ ОН ИГРАЕТ ДЖАЗ…

Постоянно совершенствовать формы и методы воспитательной работы среди юношества, среди пионеров и школьников – таково должно быть непреложное правило…

Речь Л. И. Брежнева на XV съезде ВЛКСМ

…опустился на диван.

– Что-то случилось? – Евдокся встревоженно вскинула брови.

– Случилось? – Раничев улыбнулся. – Ничего, любушка! Прорвемся.

По ступенькам крыльца вдруг загрохотали шаги, по-хозяйски распахнулась дверь, и на пороге возник улыбающийся мужчина на вид ровесник или чуть младше Ивана, в тщательно отутюженной гимнастерке под широким командирским ремнем и синих галифе, заправленных в до блеска начищенные сапоги. Светлые, коротко подстриженные волосы незнакомца были зачесаны на косой пробор, тщательно выбритое лицо, в общем-то, вполне симпатичное, несколько портил белесый шрам на подбородке, светло-голубые глаза смотрели спокойно и прямо.

– Ждал, ждал! – чуть прихрамывая, он подошел к дивану и протянул руку. – Артемьев, Геннадий Викторович. Начальник этого лагеря… А вы, как я полагаю, худрук?

– Раничев Иван Петрович, – Иван пожал руку. – А это со мной… Евдокия.

– Какое хорошее русское имя! – непритворно восхитился Артемьев. – Евдокия! Очень, очень приятно. Мне сказали, вы хотели позвонить в горком товарищу Рябчикову? Боюсь, не получится… Что ж вы сидите, проходите! – Начальник лагеря гостеприимно распахнул дверь в кабинет. – Прошу!

– А у вас что, телефон не работает? – Иван кивнул на внушительных размеров аппарат из черного эбонита, стоявший на большом двухтумбовом столе.

– Телефон? – Артемьев… или лучше – товарищ Артемьев – рассмеялся. – Да нет, все работает, просто товарища Рябчикова на месте нет, и не скоро будет. Как мне сказал по секрету Тихон Иваныч, председатель местного колхоза имени Четырнадцатого партсъезда… Это колхозная «Победа», кстати, наверное, видели? Так вот, Иваныч сказал – Николай Николаевич Рябчиков вызван в Москву.

– В Москву?! – Раничев изобразил удивление.

– Да, да, – засмеялся начальник. – В Москву, в столицу. И не зачем-нибудь, – он многозначительно поднял вверх палец. – А на повышение! Теперь наш Николай Николаевич, не каким-то там Угрюмовым, а, может, всей Московской областью руководить будет, у Иваныча на то глаз наметан, как-никак – председатель образцово-показательного колхоза, всяких начальников повидал, много куда вхож. Вы обедали? Нет?! Ну, Вилен, ну, дурошлеп, заставил людей голодными дожидаться. Тогда прошу в столовую…

Иван замялся было:

– Да мы не…

– Пошли, пошли, – выйдя из-за стола, товарищ Артемьев гостеприимно улыбнулся. – Я тоже еще не обедал, составите компанию. Там заодно и поговорим.

Столовая оказалась совсем рядом – веселое дощатое здание с распахнутыми настежь окнами, затянутыми марлей. Убирающие посуду дежурные пионеры звонко здоровались.

– Здравствуйте, здравствуйте, – улыбался начальник. – Виделись уже с вами утром.

– Геннадий Викторович, а в поход с ночевкой сходим?

– Обязательно сходим, Павлик. На ближайшие дни прогноз хороший.

– И рыбу будем ловить?

– А как же! – товарищ Артемьев засмеялся и, обернувшись к гостям, развел руками. – Пацаны, что поделать. Охота. А может, и мы с ним махнем, чем черт не шутит?

– Мы? – удивился Раничев.

– Ну да, – начальник лагеря жестом пригласил к столу. – А чего? Прогуляемся, порыбачим. После родительского дня, естественно. Вы ведь к нам худруком на все лето, так?

Иван подавился сметаной, которую уже начал черпать чайной ложечкой из граненого, с морозною жилкой стакана:

– Ну, вообще-то…

– Знаю, знаю, – товарищ Артемьев замахал руками. – Хотите сказать, что договаривались только до конца второй смены. Ну, товарищ дорогой, ну войдите в положение, у нас ведь столько праздников задумано, игр… Я понимаю, что вам обещал лично товарищ Рябчиков, но поймите и меня… А у нас тут воздух такой замечательный, не то что в городе. Опять же питание, природа, речка. Ну что вам стоит до конца августа, а? Всего-то полтора месяца.

– Гм…

– Скажете – отпуск? Ну и что? Чем здесь, у нас, не отпуск? А потом мы вас отвезем, вы не переживайте. Да вы только в окно гляньте! – начальник лагеря вздохнул и безнадежно махнул рукою.

– Да, природа тут замечательная, – осторожно кивнул Иван.

– Вот и я говорю! – оживился товарищ Артемьев. – Ну как, согласитесь, а? Вы не думайте, все в стаж пойдет… Студенты студентами, а с детьми тоже нужно кому-то заниматься.

– Так вон у вас, Вилен Александрович на то есть и вожатые.

– Вожатые у меня в основном девчонки с педтехникума, – смешно дуя на ложку с супом, посетовал Геннадий Викторович. – Энтузиазма много, опыта нет. Про Вилена и говорить нечего – не на те руки мастер, – начальник неожиданно скривился, так что непонятно было, то ли это ему Вилен не нравился, то ли суп оказался уж слишком горячим. – В прошлом месяце родительский день… а, не стоит и вспоминать. Что тут скажешь? Худрука не дали, зато меня потом так на партактиве склоняли, уши в трубку сворачивались. Договаривайтесь, говорят, с райкомом комсомола. Вот и звоню уже вторую неделю. Вас вот наконец-то вызвонил… так и тут только на одну смену. А в августе я что заведу? Может, все-таки согласитесь, а? Ну, что вам стоит? Вы вот как думаете, Евдокия?

– Не знаю, – Евдокся смутилась, бросив быстрый взгляд на Ивана.

– Эх, Иван Петрович, – начальник лагеря перехватил взгляд. – Жена у вас какая красавица, а держите вы ее… прямо скажем, патриархат! Не по-нашему это, не по-советски.

Раничев улыбнулся, уже что-то прокручивая в уме и лихорадочно соображая:

– Для нас, для мужчин, лучше уж патриархат, чем матриархат.

– Ну, вы скажете, – товарищ Артемьев шутливо погрозил пальцем. – А вообще, конечно, что-то в этом есть, да простит меня любезнейшая Евдокия… Ничего, что без отчества?

– Ничего, – кивнул Иван, ему уже стал чем-то нравиться этот простоватый парень – начальник. Больно уж улыбка у того была замечательная – искренняя такая, открытая. В конце концов – сорок девятый год, это вам не хухры-мухры: доносы, репрессии, госбезопасность и прочие прелести в одном флаконе. Без документов долго не протянешь, а заклинание – Раничев уже пробовал по пути – пока не действовало. Ладно, с этим после-Главное сейчас – закрепиться, и есть шанс, и не шуточный. Упускать такой не стоило.

– Вас послушать – так тут просто рай земной, – улыбнулся Иван. – Вообще-то, мы с Евдокией в Гагры собирались.

– Да какие Гагры? – положив ложку, Артемьев всплеснул руками. – Чем вам тут не курорт? Судите сами – питание бесплатное, воздух чистый, рыбалка, да и весело, что говорить. К тому же – и деньги сэкономите, если уж на то пошло.

Раничев наконец решился.

– Все бы хорошо, Геннадий Викторович, – осторожно произнес он. – Да' ведь, вы, наверное, уже знаете, неприятность с нами произошла… документы украли… теперь пока восстановим…

– Ну вот, – лицо начальника лагеря озарилось вдруг лукавой улыбкой. – А вы говорите – Гагры… Куда ж вам без документов?

– Да будем, как и раньше, в деревне…

– Зачем – в деревне? Я ж вам говорю – давайте ко мне.

– Без документов?

Начальник махнул рукой:

– Вы только согласитесь, а уж я придумаю что-нибудь. Тем более – вас сам товарищ Рябчиков знает. В конце концов, оформлю вас на документы тестя, а жену вашу – как тещу.

– Смелый вы человек, Геннадий Викторович!

– А, пустое… Я ж на Четвертом Украинском, командиром саперного батальона… Чего мне теперь-то бояться? Вы сами-то воевали?

Раничев хмуро кивнул – еще бы. Только этим, можно сказать, и занимался в последнее время

– Вот! Я почему-то так и подумал, что вы тоже фронтовик, глаз наметан. Где служили?

– Полковая разведка… Больше ничего не скажу.

– А, понятно, понятно, не маленький, – товарищ Артемьев потер руки и поставил вопрос ребром: – Ну, соглашаетесь?

– А куда от вас денешься?

– Ну, вот и славно! – от избытка чувств начальник лагеря едва не поперхнулся компотом. – Жить будете недалеко, во флигеле, мы его меж собой называем по-английски – «коттэдж». Там все наши, кроме вожатых, естественно, – те в бараках, вместе с отрядами. Вечером у нас машина в город пойдет, съездите, переоденетесь да личные вещи захватите. Ну, идемте, покажу ваши владения.

Громко поблагодарив поваров, товарищ Артемьев галантно пропустил в двери Евдоксю, обернулся:

– Красивая у вас жена, Иван Петрович! Кстати, у нас через три дня аванс… Как раз и получите.

Лагерь назывался «Юный химик» и принадлежал Угрюмовскому лесхимзаводу, называемому его работниками просто – «хим-дым». Небольшой – пять пионерских отрядов, десять вожатых, обслуга – медсестра Глафира, сестра-хозяйка, повара, сторож, бухгалтер – и начальник с замом, старшим воспитателем Виленом Александровичем Ипполито-бым. Теперь вот к ним прибавились еще двое «худруков», призванных поднять на невиданную высоту лагерную самодеятельность.

Флигель – или «коттэдж» – располагался сразу за территорией лагеря, у забора, невдалеке от главных ворот с пионерским постом в беседке. Второй этаж – мезонин – занимали две комнаты – в одной жил Вилен, в другой теперь – Иван с Евдокией. Внизу проживали все остальные, кроме начальника – тот и ночевал в кабинете. Комната «худруков» – два метра на три, из мебели две койки и тумбочка – прямо скажем, не радовала. Впрочем, не до жиру.

– Ну вот, – Раничев опустился на застеленную серо-голубым казенным одеялом койку. – Пока поживем здесь.

– Здесь? – похоже, боярышня была шокирована непритязательностью уюта. Впрочем, она тут же улыбнулась. – Думаю, ты вскоре наймешься к какому-нибудь местному князю, и он подарит тебе несколько деревень. Да, так и будет, всенепременно. А пока, что ж, поживем и тут. Какая странная у вас одежда… Рубаха почти что прозрачная, сарафан короткий – как будто и нет его.

– Это не сарафан – юбка, – Иван притянул к себе девушку и поцеловал, быстро расстегивая блузку. Обнажив грудь, погладил рукою.

– Какой яркий светильник, – прикрыв глаза, прошептала Евдокся. – Лучше б его совсем притушить…

Иван быстро выключил свет. Скрипнула койка…

Начальник не обманул и в самом деле оформил все, как надо, и выплатил аванс через три дня. Раничев съездил в город, купив на толкучке вполне приличный костюм – только прожженный на локте и лацканах, в лавке кооперации же приобрел черные полуботинки ленинградской фабрики «Скороход», на Евдоксю же подходящей обуви не было, да Иван и не стал показываться на центральных улицах – вдруг милиция? А документов-то – нет!

К музею подошел – тот, к сожалению, был закрыт. Решив побаловать боярышню после получки, вернулся в лагерь той же машиной, вбежал по крутой лестнице в комнату… Евдокси не было. А ведь договаривались, что она никуда не пойдет одна. Однако, нет девушки… И где ж она может быть? Пошла на реку искупаться?

Выбежав из флигеля, Иван бросился было к реке… И встретил по пути начальника в окружении смеющихся ребят.

– А вот и Иван Петрович вернулся, – улыбнулся тот. – А я супружницу вашу приспособил с девчонками песни учить. Ух, как она поет, – прямо сокровище! А вы даже и словом про то не обмолвились. Как в городе? Цела ваша квартира?

– Да цела, – шагая рядом, кивнул головой Раничев. – Так где, вы говорите, Евдокия?

– Да на поляне, за линейкой. В клубе ей не понравилось – темно, говорит, сыро… Во, слышите, поют?

Иван прислушался: да, где-то голосили, и довольно стройно.

– Молодцы, – довольно улыбнулся начальник. – Да и вы, говорят, что-то уже репетировали.

– Репетировали, – согласился Раничев. – Так, пару песен. У вас же, оказывается и инструменты есть. Баян, мандолина, контрабас…

– Так вы на всем играть можете?!

– Ну, положим не на всем… Но на этих могу.

– И к родительскому дню, конечно….

– Конечно, – приложив руку к сердцу, заверил Иван. – Всенепременно.

Евдокся, раскрасневшаяся, с распущенными по плечам волосами задорно размахивала руками. Перед ней, прямо на траве, сидело с десяток девчонок в пионерских галстуках и пилотках, все самозабвенно пели:

Уж ты, Норушка, Параня,
Уж как ты любишь Ивана…

И впрямь неплохо получалось. Товарищ Артемьев оглянулся и, строго посмотрев на шагавших рядом мальчишек, приложил к губам указательный палец. Да те, впрочем, и без того не шумели – слушали. А после того как песня закончилась, одобрительно захлопали в ладоши. Евдокся обернулась испуганно, стрельнув зеленью глаз, увидев Ивана, заулыбалась:

– А мы тут песни поем с девушками. Завтра частушки разучим.

– Молодцы, – снова похвалил начальник. – Нравится петь, девчонки?

– Очень! Мы и песен-то раньше таких не знали. Евдокия Ивановна Сказала, еще научит.

– Молодец, Евдокия Ивановна! Вот. что, – товарищ Артемьев вдруг отвел Раничева в сторону. – А приходите-ка сегодня вечерком ко мне в кабинет. Посидим, побеседуем.

– Обязательно придем, – улыбнулся Иван. – Всенепременно.

– Только вы это… – начальник замялся. – Не надо, чтоб сосед ваш, Вилен, знал – куда. Скажите, что в деревню.

– Понимаю, – Раничев сурово сдвинул брови. – Конспирация есть конспирация. Евдокию с собой брать, или так, в мужской компании?

– Брать, брать, а как же! Тем более, супруга моя приехала. Ну, еще увидимся, – попрощавшись до вечера, Геннадий Викторович, заметно припадая на правую ногу, направился к главному зданию.

– Внимание, внимание. Всех членов совета дружины прошу собраться в пионерской комнате, – голосом Вилена гнусаво проскрипел репродуктор. – Также напоминаю – сразу после ужина состоится политинформация о текущем моменте в международных отношениях. Просьба не опаздывать.

– Рад, что ты так быстро вернулся, любый, – улыбнулась Евдокся. – Пойдешь с нами на речку?

Раничев помотал головой:

– Попозже. Сейчас ребята придут, репетировать. А вы с девчонками идите.

Посмотрев вслед боярышне – надо же, как быстро приспособилась, – Иван повернулся и быстро пошел к маленькому одноэтажному зданию – клубу, на крыльце которого уже сидели мальчишки. Темненький – Севка, кругленький, словно мячик, Тимур, длинный, как оглобля, Лешка и Игорь – сильно загорелый, со светлою, падающей на глаза челкой.

– Здрасьте, Иван Петрович. А мы вас давно уже ждем.

Иван отпер замок, запустил ребят:

– Ну, разбирайте инструменты.

– Иван Петрович, а правда – джаз играть будем?

Раничев засмеялся:

– А как же?! Затем и пришли. Готовы?

Иван осмотрел ребят: не рок-группа, конечно, но все же, все же… Севка – баянист, Тимур – на мандолине, Игорь – контрабас, и Лешка – ударник.

Под барабаны, за неимением таковых, были приспособлены старые ведра и лейка с отпаявшимся носиком.

– Ну, начали!

Иван показал несколько приемов контрабасисту с ударником, потом не выдержал: посадив Игоря к Лешке за ведра, сам взялся за контрабас – грянули. Ничего себе, довольно стройно, и, главное, – от. души – особенно те, кто колотил по ведрам. Выходило что-то похожее на «Истанбул уоз Константинополис», причем, довольно-таки близко. Раничев до того заигрался, что не слышал уже, как притихли мальчишки, восхищенно вслушиваясь в его пассажи, лишь Игорь с Лешкой пытались подколачивать на своих ведрах. А уж Иван расстарался – всех рок-н-рольных героев вспомнил – Пресли, Билла Хейли, Литл Ричарда, Перкинса с Джином Винсентом. Прошелся – от «Блю Суэйд Шуз» и «Рок Эраунд Зэ Клок» до «Би-боп-а-лула»… Отвел душу, аж пальцы устали! Закончив басовым соло из «Драгон Аттак» «Куин», обессиленно откинулся на стуле.

– Здорово, – в наступившей тишине восхищенно произнес кто-то из ребят. – А нас так научите, Иван Петрович?

– Научу, – усмехнулся Раничев, представив, как будут выглядеть молодые советские музыканты, играющие рок-н-ролл за несколько лет до его появления.

Потом снова порепетировали – на темы хорошо знакомых ребятам песен Дунаевского, на том и закончили – близилось время ужина.

Ребята расходились вполне довольные, а Раничев – не очень: после ужина и политинформации его еще ждали драмкружок и группа любителей художественного чтения. Что ж, взялся за гуж… Интересно, надолго ли все это? Придя к реке, Иван уселся на берегу, глядя, как весело кричат купающиеся девчонки. Евдокся, увидав его, помахала рукою, закричала что-то радостно, видно, звала в воду. Иван помахал в ответ, но купаться не пошел – думал. Что же делать-то, господи? Вчера ночью, не будя Евдокию, еще раз попытался несколько раз прочесть заклинание. Тщетно! Не действовало ничего, а перстень, вместо того чтоб вспыхнуть изумрудом, оставался скучным и тусклым. Аккумулятор сел, не иначе. Или забарахлил стартер… Какой, на фиг, стартер? Во, заигрался! Раничев потряс головой. Хорошо б, если бы и в самом деле сделать документы – легализоваться. Сколько они еще здесь протянут – ну, до конца августа, всяко – а потом? А может, и не думать ничего про «потом», попытаться побыстрее проникнуть в музей, отыскать перстень… похитить. Ведь, наверное, в перстне все дело. Да-да, похитить его, и как можно скорее! Только – как это сделать? Да никак: вместе с Евдоксей затаиться в нише, музей сейчас находился в старом здании, еще деревянном, сгоревшем в середине шестидесятых. Выбраться туда в ближайшие же выходные! Убедиться, что перстень там, а затем… Ладно, прорвемся!

Приняв решение, Иван сбросил одежду и с разбегу бросился в речку.

Посиделки затянулись до полуночи. Геннадий Викторович и его супруга Анна оказались вполне приятными в общении людьми, а после третьей стопки Раничев вдруг почувствовал, что знал их сто лет, никак не меньше. Песен правда, не пели – таились, все ж таки, детское учреждение, еще донесет кто… хотя, начальник, похоже, доносов ничуть не боялся. Интересно, почему? Впрочем, нет, все ж таки побаивался – когда расходились, спросил про Вилена – не спрашивал ли тот, куда пошли? Иван ответил, что не спрашивал, и вообще он Вилена с вечера не видал.

– Ты его опасайся, – закуривая, предупредил Геннадий, теперь они с Раничевым были на «ты». – Та еще гнида. Он тут и мутит воду – в освобожденные секретари метит. Раскопает какую крамолу – донесет, глядишь, и урвет что. Глафира, медсестра, тоже донести может, ну, та глупа, как корова, а вот Вилен – умный, сволочь.

Эти-то слова и вспомнил Раничев, когда с Евдоксей проходил мимо клуба. На крыльце, спрятавшись в лунной тени, сидел Вилен и словно бы кого-то ждал. Иван бы и не заметил его, кабы не бросил пристальный взгляд на дверь – опасался, не забыл ли запереть замок. Нет, вроде на месте. А Вилен что там делает? Спрячет сейчас что-нибудь, потом обвинит в хищении – тут и милиция, и вопросы – «а предъявите-ка ваши документики, уважаемый Иван Петрович! Что? Как нет? А где же они? Ах, украли. А тогда вы, любезнейший Геннадий Викторович, кого и каким образом приняли на работу? Не знаете? Стыдно, а еще уважаемый человек, фронтовик А пока пожалуйте-ка оба под арест: вы, Геннадий Викторович, за должностной подлог, а вы, Иван Петрович – до выяснения личности. Уж личность вашу мы выясним, не сомневайтесь, а заодно и молодой супружницей вашей займемся, подозрительная она какая-то, вам не кажется? Что-что? Из дальней деревни, говорите? Вот и проверим – из какой деревни?»

Рассудив таким образом, Иван сбавил шаг:

– Ты иди, Евдокся. Я тут покурю еще.

– И нравится тебе дым глотать? Прости, Господи, ровно Антихрист. Ладно, кури скорее…

Девушка скрылась за воротами, Раничев же, пробравшись окольными путями, подошел к клубу. Заглянул на крыльцо – Вилена не было. Оба! А дверь-то приоткрыта. И замка нет! Нет, есть – висит на одной дужке. Позвать бы Гену – все-таки лишний свидетель – да некогда. Ладно, разберемся сами…

Бесшумно, словно рысь, – сказывался опыт – Иван проник в темное помещение клуба. Впрочем, не такое уж и темное – сквозь отдернутую штору ярко светил месяц. И где же гад? А вот он, у сцены. И не один – с ним какой-то пацан… Игорь, контрабасист. Стоят, разговаривают… Раничев навострил уши.

– Так вот, никакие твои родители не инженеры – ссыльные, я навел справки, – глухо произнес воспитатель. – Зачем ты врал?

– Так… – еле слышно отозвался Игорь. – Стыдно было перед ребятами.

– Ах. стыдно? А обманывать пионерскую дружину – не стыдно? Ты ведь пионер?

– Да…

– И тот случай, когда ты пытался убежать из лагеря…

– Я просто отстал.

– Все так говорят… Не знаю, не знаю. А в клубе – чему вас учил новый худрук? Что вы играли – говорят, джаз?

– Джаз, – согласно кивнул мальчик.

– Что ж ты не доложил. Я ведь об этом не от тебя узнал.

– Я думал…

– Индюк тоже думал. Джаз – не наша, не советская музыка. Космополитизм! Что это слово значит – знаешь?

– Знаю, – Игорь сглотнул слюну.

– Так вот и посчитай… – Вилен начал загибать пальцы. – Обман дружины – раз, побег – два, джаз – три, недоносительство – четыре, плюс ко всему… Говорят, это именно ты подрисовал усы на портрете товарища Маленкова, а за такие дела знаешь, что бывает? Детский дом… да что там… Колония! За колючкой плохо, Игорь.

– Я же… я же все, что вы… выполнял… – Игорь наконец расплакался. – И за худруками слежу, и вообще…

– Про худрука я еще информирую органы.

Вот те раз! Раничев ухмыльнулся: а прав был Геннадий! Старший воспитатель – та еще гнида. Впрочем, он еще не знал – какая.

– В общем, Игорь, ты понимаешь, что твоя дальнейшая судьба полностью зависит от меня? – продолжал разговор Вилен. – Впрочем, я могу и простить тебя…

– Пожалуйста!

– Да не стой ты, садись на сцену, поближе, вот… Ты красивый мальчик…

Раничев вдруг с удивлением увидел, как Вилен, обняв мальчишку, поцеловал его в губы. Пацан отпрянул…

– Хочешь в колонию?

– Нет, но…

– А раз нет, так раздевайся… – гнусавый голос Вилена нетерпеливо дрожал. – Да быстрее, что ты копаешься… Дай-ка…

Послышался треск разрываемой одежды…

И тут Раничев не выдержал, чихнул. Давно замечал за собой такое – чихать в самый неподходящий момент. Впрочем, он без того собирался вмешаться – надо было спасать мальчишку, да и о себе следовало подумать.

– Ба! Какая встреча, – подойдя к сцене, громко воскликнул он. – А я иду – вижу, замка нет. Дай, думаю, загляну, может, озорует кто? Шел бы ты спать, Игорь… мы тут с Виленом Александровичем поговорим.

– Я правда пойду…

– Давай, давай, – Иван подтолкнул мальчика. – Рубашку заштопай… Ну, Вилен Александрович, чем вы тут занимались? Очень на то похоже – занимались совращением малолетнего! Статья – не помню какая, но в уголовном кодексе – точно имеется.

– Что за грязные намеки? – по-петушиному вскричал Вилен. – Я, как дежурный воспитатель, просто проверял территорию. А вот вы что здесь делали?

– Слушай ты, гнида! – Раничев схватил воспитателя за грудки. Треснув, от воротника отлетела пуговица. – Я уже не говорю о твоих замашках… но предупреждаю пока по-хорошему – завязывай!

– Да я… – Вилен внезапно обмяк, словно тряпка.

– И вот еще… Ты, кажется, упоминал о каких-то органах? У меня тоже найдется, что им сообщить. Понял?

Вилен кивнул. Вот и поговорили. Раничев улыбнулся – теперь этот хлюст поостережется «информировать органы» – у самого хвост в дерьме. Двух свидетелей вполне хватит.

– Ну, ты все принял к сведению? – запирая клуб, вместо прощания произнес Иван.

Старший воспитатель снова молча кивнул и быстро – бочком – скрылся в боковой аллее. Он не был глуп и быстро сообразил насчет двух свидетелей. Новый худрук и мальчик. А ведь они вполне могли – не сейчас, так потом – если и не довести до тюрьмы, то вполне испортить карьеру, а карьера для Вилена была всем.

– Ладно, – уходя, злобно шептал он. – Еще посмотрим…

Раничев не слышал его слов, снова открыл клуб, поднял контрабас:

– Истанбул уоз Константинополис…

Иван играл…

Глава 3

Угрюмовский район.

… А ЗАВТРА РОДИНУ ПРОДАСТ!

– Вот! Вот! Это конгениально! Прежде всего актив: имеется эмигрант, вернувшийся в родной город. Пассив: он боится, что его заберут в ГПУ.

Илья Ильф, Евг. Петров

Двенадцать стульев

…джаз. До рок-н-ролла дело не дошло, немного поиграв, Раничев запер клуб на замок и отправился спать, терзаемый одной мыслью, – а правильно ли он поступил, вмешавшись, так сказать, в интимную жизнь старшего воспитателя. Да, наверное, правильно – парнишка-то, по поручению Вилена, следил за каждым шагом Ивана. Правда вот, судя по разговору, доносил плохо – неаккуратно и нерегулярно. Ну, тем не менее – авось теперь Вилен поостережется катать доносы в «соответствующие органы». И все же сбрасывать его со счета нельзя – слишком уж верткая сволочь. Пригляд нужен, как же без этого? Кто бы только приглядывал? Впрочем, наверное, и не стоит все так усложнять? В конце концов, Иван вовсе не собирался здесь надолго задерживаться, больно надо. Похитить из музея перстень – всего-то и нужно… Что будет, если и потом заклинание не сработает, Раничев старался не думать – зачем расстраивать себя раньше времени, проблемы нужно решать по мере их поступления. Так, были, конечно, прикидки – реализовать на черном рынке саблю и ожерелье, выручил бы немало, да через блатных выправить все необходимые документы. Хлопотное, конечно, дело – да и потом что? Жить, дрожа от страха, каждую минуту ожидая ареста? Нет, надобно отсюда поскорей выбираться, нечего тут выжидать, музей – вот первое дело!

С этим предложением он и подкатил поутру к Геннадию. Начальник лагеря стоял в своем кабинете перед окном и грустно смотрел вдаль. Войдя, Раничев кашлянул.

– А, это ты, – оглянулся начальник. – Присаживайся. Пиво будешь?

– А есть? – оживился Иван, голова-то у него все-таки побаливала.

– Пока нет, но скоро будет, – загадочно ответил Геннадий и, немного помолчав, сообщил, что только что звонил Тихону Иванычу, старому своему знакомцу, председателю местного колхоза, ну, тому, чья «Победа». Вот Тихон Иваныч и обещал привезти пиво.

Раничев кивнул и, присев на диван, начал неспешную беседу.

– Экскурсия? – выслушав, оживился начальник. – Это хорошо, у нас еще такого не было. Только вот что: музей в Угрюмове, конечно, шикарный… был. Слышал, в последнее время там все какие-то бесконечные реорганизации происходят, впрочем какие-то выставки там имеются… Слушай, Иван! – Геннадий вдруг вскинул глаза: – Вчера совсем забыл спросить… Правда, что тебя Ник-Никыч в директора музея прочит?

Раничев замялся, лихорадочно соображая, что же ответить. Знать бы, кто такой Ник-Никыч? Наверное, облеченное немалой властью лицо, раз может кого-то куда-то «прочить». И, судя по словам Артемьева, лицо это – хороший знакомый Ивана… Но, откуда у него тут вообще могут быть хоть какие-то знакомые, ведь… Черт побери! А чьей дружбой сам хвастался? С кем, как не с товарищем Рябчиковым, первым секретарем городского комитета партии! Вот он, загадочный покровитель.

– Да, товарищ Рябчиков беседовал со мной на эту тему, – надув щеки, важно ответил Раничев.

Его собеседник широко улыбнулся:

– Рад, что ты, Иван, из наших, из «рябчиковских»! Я сразу эту тему просек, едва ты приехал, потому, честно сказать, и наплевал на потерянные документы. Раз сам товарищ Рябчиков твой знакомый, какой может быть формализм? Капустин, Тихон Иваныч, председатель, тоже каш человек, а вот Вилен, чую, Казанцевым подставлен. Интригует, сволочь!

Иван задумался: поделиться ли с начальником лагеря ночными впечатлениями или рано? Наверное, рано – кто его знает, как поведет себя припертый к стенке Вилен? Пусть уж лучше опасается и держит себя ровно.

– А вообще, с экскурсией ты неплохо придумал, – Геннадий потер руки. – Только сперва съезди сам, осмотрись там, договорись. Да вот сегодня и рвани – на капустинской «Победе», заодно в городе еще пива прикупишь, лады?

– Ладно, – обрадовался Иван, удачно как все сегодня складывалось. – А председатель даст «Победу»-то?

– Да он сам в Угрюмов собрался, с ним и прокатишься… – начальник помолчал, потом вдруг хитро улыбнулся. – Все спросить хочу… Скажи-ка, Иван, что у тебя на шее болтается – мощи, что ли?

– Пуля, – с лета нашелся Раничев. – Недалеко от сердца прошла, вот храню – на память, да и вроде как оберег.

– Уважаю, – кивнул головой Геннадий. – Мы, саперы, тоже народ суеверный.

Колхозная «Победа», ровно гудя двигателем, преодолела последний подъем – и перед Иваном раскинулась панорама Угрюмова. Раничев с интересом рассматривал город – хоть и видел его, нынешний, уже второй раз. Уж, конечно, не тот, что на рубеже веков – труба пониже, дым пожиже. Каменные дома – только в центре, в основном бараки и частный сектор. Зато сады кругом – мама дорогая! Почти у каждого дома. Яблони, сливы, вишни. И солнце такое яркое, ласковое, и машин на улицах ничтожно мало, и девушки в цветных крепдешиновых платьях, в туфлях-лодочках – цок-цок – по тротуару, кудри завитые, ножки стройные, ай, какая киса! Так и хочется спросить: «Девушка, девушка, а вас как зовут?»

– Ты на девок-то не заглядывайся, Ваня, – усмехнувшись в густые усы, председатель кивнул из машины. – Времени у тебя мало, я думаю, к обеду управлюсь, сюда ж и подъедем. Ну а ежели ты побыстрее свои дела сладишь – так подходи к горкому на площадь, машина приметная, чай, найдешь.

– Сделаю, – улыбнулся Иван и спросил: – Тихон Иваныч, а где тут пива купить можно?

– Пива? Да в буфете возьму.

Раничев вытащил из кармана деньги:

– Вот, Гена дал.

Председатель махнул рукой:

– После, как куплю, расплатишься. – Обернулся к шоферу: – Трогай, Трофим.

Плавно отъехав от тротуара, колхозная «Победа» скрылась за вишневым садом.

Помахав вслед председателю, Иван поправил испрошенный у начальника лагеря галстук и, откашлявшись, поднялся по ступенькам крыльца в небольшое двухэтажное здание с вывеской «Музей старого быта». В фойе, сразу напротив входа, располагалось большое старинное зеркало в позолоченной раме, налево был гардероб, а направо витая деревянная лестница с резными перилами. Раничев не удержался, подошел к зеркалу, послушно отразившему портрет полуответственного товарища с интеллигентской бородкой, в широких, тщательно отглаженных брюках, габардиновом пиджаке и коричневом галстуке «шире хари». Вид был вполне-вполне: дырки на пиджаке аккуратно, почти незаметно – издалека, так и вообще, да и вблизи не очень – заштопаны, «скороходовские» ботинки начищены ваксой, для полного впечатления не хватало только портфеля из мягкой коричневой кожи.

– Товарищ, музей сегодня закрыт, – огорошила вынырнувшая неизвестно откуда бабка, внешним видом одновременно напоминающая бабу-ягу и вышедшую на пенсию учительницу начальных классов – длинный крючковатый нос, коричневое платье, старорежимный капот, пенсне с ниточкой.

– Здравствуйте, – улыбнулся Иван. – А где я могу видеть директора?

– Заведующего? – переспросила бабка. – Арнольд Вениаминович ушел на заседание партактива.

– И скоро будет?

– Боюсь, что не очень.

Раничев состроил самую галантную физиономию и представился:

– Иван Петрович, заместитель начальника пионерского лагеря.

– Очень приятно, – кивнула бабуля. – Ираида Климентьевна, смотритель

– Вы, наверное, знаете все экспозиции наизусть? – Иван взял быка за рога. – Вот бы посмотреть, получить, так сказать, представление. Видите ли, мы хотим договориться об экскурсии.

– Не знаю, можно ли без Арнольда Вениаминовича, – смотрительница с сомнением покачала головой.

– А мы его предупредим по телефону… Ах да, он же на партактиве. Я, кстати, тоже там должен быть, но вот, опоздал, к сожалению, – машина в пути застряла. Не знаете, товарищ Рябчиков еще не вернулся из Москвы?

– Н-нет, – чуть заикнувшись, Ираида Климентьевна пристально посмотрела на гостя. Да, на подслеповатую старушку Раничев явно произвел впечатление, что еще больше усугубил галантным полупоклоном.

– Ну, ладно, – со вздохом согласилась та. – Сейчас возьму ключи – посмотрим. Только недолго.

– Что вы, что вы! Меня и интересует-то только раздел средневековья.

– Самый чудесный отдел! – с гордостью отозвалась смотрительница.

Впрочем, об этом Раничев знал и без нее.

Погремев ключами, смотрительница распахнула двери, с благоговением введя гостя в галерею «Русь и Золотая Орда». Раничев с удовольствием узнал любимые доспехи: ламинарные, простые, пластинчатые, с кольчужными вставками, с плоскими кольцами, с круглыми кольцами, из плоских пластинок, тут же располагались высокие, вытянутые кверху шлемы с флажком-яловцем и забралом – «ликом», миндалевидные, вытянутые книзу, щиты с широким умбоном, длинные и короткие копья, шестоперы, палицы, мечи… А вот и знаменитый доспех ордынского мурзы, почти полностью сохранившийся – сферический шишак с позолоченной полумаской, кольчуга с широкими металлическими пластинами, узорчатый панцирь и небольшой круглый щит, нечто вроде позднейшего рыцарского тарча, очень красивый, с чеканным узором по краю. Доспех дополняли сабля и кинжал с загибавшейся книзу ручкой в виде конской головы, украшенной двумя изумрудами.

– О, поистине это какое-то чудо! – дрогнувшим – и в самом деле дрогнувшим – голосом тихо произнес Иван.

Смотрительница с пониманием кивнула.

– Обратите внимание на этот перстень, – она показала на небольшую витрину. – Очень необычный экземпляр, да и история его весьма интересна. Даже неизвестно точно, откуда он появился в музее. На этот экспонат у нас имеются сразу две дарственные и обе – подлинные. Первая, еще до революции, на имя председателя городского общества любителей древностей князя Кулагина, от графини Изольды Кучум-Карагеевой, впоследствии ушедшей в монахини, вторая – уже в двадцать втором году, в «Музей старого быта Угрюмовского уисполкома» – от командира Красной Армии, кавалериста Семена Котова. Есть еще одна очень интересная версия…

Раничев не слушал – вот он, перстень, такой же, как и у него на шее, в ковчежце, вот загадочно мерцает изумруд – разбей витрину и возьми, действуй!

А что? Аккуратно связать старушку – она, похоже, тут одна – и… Нет! Авантюра! Чистейшей воды плохо продуманная авантюра. Во-первых, не факт, что смотрительница в музее одна, во-вторых – наверняка, имеется сигнализация, вон, от витрин идут провода, в третьих, на кого сразу подумают? Только представить себе заголовки газет, того же «Угрюмовского коммуниста»: «Кража в музее старого быта» – на кого подумают? Кто детей на экскурсию звал, кто приезжал договариваться? А некий товарищ Раничев, у которого, кстати, все документы пропали при невыясненных обстоятельствах. Нет, не сейчас… Вот если б был один, без Евдокси, может, тогда б и не удержался, попробовал бы, а так… Что и говорить, авантюра… Однако надо использовать ситуацию:

– И что же, Ираида Климентьевна, этакое-то богатство никто и не охраняет?

Смотрительница в испуге замахала руками:

– Ну что вы! У нас и днем-то милиционер дежурит – это сейчас он на политинформации – а ночью, так целых два. С револьвертами! Да и сигнализация есть – чуть пикнет, враз все сбегутся – милиция-то за углом, рядом.

Раничев вздохнул: это плохо, что рядом. И вооруженные милиционеры – плохо, и сигнализация – еще хуже. Что же делать-то, господи? С наскока тут не возьмешь. Думать, думать надо. И не светиться здесь больше, пусть дети одни на экскурсию съездят, с вожатыми да хоть с тем же извращенцем Виленом. Записав номер телефона и простившись со смотрительницей, Иван вышел из музея и неспешно зашагал по узенькому тротуару. Дошел до угла, повернул – и правда милиция! Помпезное трехэтажное здание с эркерами и колоннадой, принадлежавшее когда-то сахарозаводчику Миклухову. На крыльце – постовой в синем кителе, с кобурой. Рядом – машины: большегрузный американский грузовик «Студебеккер», вездеходик «ГАЗ-67» на манер «Виллиса», черная «эмка». Неспешно пройдя мимо милиции, Раничев перешел улицу и, купив в киоске вчерашнюю «Правду», уселся на скамейку в тенистом сквере. Было жарко, пахло свежескошенной травой, духами «Красная Москва» и еще чем-то неуловимо приятным. Слева, на пустыре, раздавались крики – мальчишки играли в футбол, справа располагался павильон «Соки-воды». Обмахиваясь газетой, Иван зашел, купил стакан ситро и медленно выпил. Взглянул на большие часы, висевшие над прилавком. Стрелки показывали половину двенадцатого.

– Не врут, ходики-то? – поинтересовался Иван у продавщицы.

– Да не врут, идут точно.

Кивнув, Раничев покинул павильон и медленно зашагал по аллее. Впереди, метрах в пяти, о чем-то переговариваясь и смеясь, шли две девчонки в цветастых сатиновых платьицах, одна – темненькая, другая – блондинка. На плече у блондинки висела сумочка. Какой-то парень, внезапно вынырнув из кустов, пристроился сзади – видно, знакомый. Обернувшись, подмигнул Раничеву, мол, тихо, сейчас напугаю подружек. Иван поджал плечами – пугай, мне какое дело? Парень этот ему, откровенно говоря, не понравился – больно уж жиганистый был у него вид: черные матросские штаны с бахромой, небрежно расстегнутая на груди рубаха, из-под которой виднелся полосатый тельник, сдвинутая на самый лоб кепка-малокозырка. Да и лицо, вернее, рожа – та еще: широкий, чуть приплюснутый нос, узкие цыганистые глаза, презрительно-ленивая ухмылка, дескать, все вы тут фраера ушастые…

Судя по всему, девчонкам не приходилось ожидать ничего хорошего от такого ухаря.

– Эй, парень, – Раничев ускорил шаг.

Девчонки обернулись и, увидав приблатненного, быстро направились к пустырю – там, по крайней мере, хоть было людно – футболисты, болельщики…

– Ты че, фраер? – ощерился было пацан – совсем еще щенок, лет шестнадцати, замахнулся даже… Раничев, не особо и напрягаясь, скрутил ему руку. Парень заверещал, заплакал:

– Дяденька, пусти, больно!

– Пустить, говоришь? – задумчиво усмехнулся Иван. – А может, лучше отвести в отделение?

– Так за что, дяденька?

– А ни за что, просто так. Вор должен сидеть в тюрьме, знаешь такую аксиому?

Пацан зло засопел.

– Ну, отпусти, а? Что я тебе сделал?

– Поговорить бы… Тебя как зовут? – Раничев чуть ослабил хват.

– Григорий… Гришка Косяк, слышал?

– Слыхал, как же! – быстро сориентировался Иван и подначил: – Долго по мелочам промышлять будешь?

– Так это кому как, дяденька! Курочка по зернышку клюет, а мне много ли надо? И что у тебя ко мне за разговор?

– Выгодный. Для нас обоих. Перетрем? – Раничев отпустил парня, и тот тут же принялся растирать руку.

– Ну, допустим, перетрем, – подумав, согласно кивнул Гришка. – Пошли, знаю я тут недалеко один кучерявый пивняк.

– Никаких пивняков, – строго отрезал Иван. – Ни к чему лишние уши. Вон, на скамейке поговорим.

– Хозяин – барин.

Присели. Раничев развалился по-барски, Гришка – на краешек, в случае чего – рвануть.

– В форточку на втором этаже пролезть сможешь? – без всяких предисловий тихо спросил Раничев.

– Лазали. – сдвинув кепку на затылок, спокойно кивнул пацан и попросил: – Сигареткой не угостите?

– Кури, – Иван щедро протянул пачку «Беломора».

– Ого! – Гришка с удовольствием затянулся и картинно выпустил дым кольцами. – Где хата?

– На Сметанникова, – вспомнил название улицы Раничев.

Гришка удивленно скривился:

– Это музей, что ли? Выше там ничего нету. И лягавка рядом.

– Что, уже испугался?

– А и испугался, – пацан ощерился. – Дело серьезное, обмозговать надо.

– Давай, обмозгуй…

– Значит, так… – Гришка задумался. – Встретимся, скажем, денька через три, здесь же… или, где скажешь.

– Есть тут один павильон с водой…

– Ага, знаю. Я, если сам и не возьмусь, вас с человечком нужным сведу… а дальше уж разговаривайте… Только это… – пацан пошевелил пальцами.

Раничев хохотнул:

– Утром деньги – вечером стулья.

– Загадками говорите?

– Классику читать надо, молодой человек! Деньги получишь, как приведешь. Много не дам.

– Тогда какой интерес?

– Интерес будет после дела. Представляешь, сколько всего в музее?

– Представляю… – Гришка выпустил дым. – Ну, так я пойду?

– Скатертью дорога. Значит, через три дня, в павильоне, в это же время.

– Заметано! – помахав кепкой, Гришка скрылся в кустах, а Раничев так и сидел, думал.

– Ну и дурень же вы, Иван Петрович! – поразмыслив, сам себе сказал он. – Нашли чем заняться – государственные музеи грабить! И подельника себе нашли – соответствующего. Если и согласятся блатные – провернут дело без вас, и ни черта вы от них не получите, ни перстня, ни чего другого, разве что перо в бок. Нет, не тот это путь, нужно другим идти. Каким – думать надо. Думать, любезнейший Иван Петрович, а не кидаться на первого попавшегося уголовника.

Думал Раничев долго, дня два. В перерывах между репетициями, купаниями, сценками. Кстати, Игорь – тот самый пацан, на которого покушался старший воспитатель товарищ Ипполитов – пришел-таки на репетицию, только иногда смотрел грустно – не ведал, узнал ли Иван Петрович, про что тогда, в клубе, разговор был. А Вилен ходил, как ни в чем не бывало, даже кивал при встречах, улыбался – только не верил его улыбке Раничев, а уж тем более – Игорек, которому, улучив момент, шепнул-таки старший воспитатель, мол, проговоришься – пеняй на себя. Вот и помалкивал Игорь.

Раничев все же съездил на экскурсию с пионерами. Теперь уже более внимательно присматривался не к экспонатам – к интерьеру. Окна большие, но с решетками – не пролезешь, сигнализация – и наверху, и внизу, на входе, у гардероба за столиком – вооруженный милиционер в кителе и фуражке. Н-да… Задача. А вот он, перстень, все так же сверкает, переливается… Колечко, от которого зависит вся жизнь. Однако близок локоть, да не укусишь.

Уже спускаясь по лестнице, Иван, пропуская детей вперед, задержался в фойе, угостив папиросой милиционера. Тот не отказался, хоть и был на посту, – видимо, уж очень хотелось поговорить от скуки. Закурили.

– Тяжеленько, наверное, с ними? – кивнув на галдящих ребят, полюбопытствовал постовой – черноусый, плотненький, лет тридцати на вид. – У самого двое таких башибузуков.

– Да уж, всяко приходится, – согласно кивнул Раничев. – Но ведь и интересно. Не то, что здесь у вас. Ладно еще днем – посетители разные ходят, экскурсии, а уж ночью-то, верно, скукотища? Да и спать, поди, нельзя, проверяет начальство?

– Да уж, не поспишь, – милиционер засмеялся. – Бывало, по залам походишь – их ведь не закрывают на ночь, мало ли, кто через решетки полезет? Раньше-то мы ночью парой дежурили – веселее было, бывало, и в картишки перекинешься, и поспишь по очереди. Теперь-то не так, Николая, напарника, в Ленинград третьего дня откомандировали. Слыхали, наверное, что там враги народа творят?

– Да уж, – махнул рукой Раничев. – Извращают, как хотят, линию партии. Два журнала завели – «Звезда» и «Ленинград». Куда им два журнала?

– Вот-вот, извращаются, интеллигенты, бля… Ой, извините.

– Ничего, ничего, я тоже интеллигентов не жалую. Натерпелся от этой сволочи!

Докурив, Иван бросил окурок в урну… и замер. Урна стояла в углу, а перед ней находилась высокое окно, этакая вертикально поставленная фрамуга, незарешеченная, шириной… нет, не пролезть. Взрослому мужику – ни за что…

Раничев обернулся:

– Как же вы без решетки-то?

– К осени обещали поставить, – отмахнулся милиционер. – Да не протиснуться – тут, разве что каким-нибудь карликам-лилипутам.

– А на втором этаже, у вас, кажется, решетка обвисла, – как бы между прочим добавил Иван.

– Где? – охранник встрепенулся. – Неужто, и вправду обвисла?

– Может, и показалось.

– Ну, на всякий случай схожу, проверю.

– Тогда всего хорошего, приятно было побеседовать.

– И вам того же.

Поднявшись по лестнице, милиционер скрылся на втором этаже. Раничев огляделся и быстро бросился к фрамуге. Ага, вот и шпингалет – боже, как рассохся-то! – вот и вытянуть его… во-от так. Совсем и незаметно, тем более – темновато здесь. Открывается вовнутрь – отлично – теперь только толкни снаружи. Надеюсь, окошечко это никто проверять не будет. Ну а проверят, так ничего не поделаешь, придется бить… Этак аккуратненько, через клеенку. Ну вот…

Улыбаясь, Раничев вышел на улицу и уселся в призывно гудящий автобус. Натужно взревев двигателем, машина покатила по улице, постепенно разгоняясь километров до сорока, больше, похоже, этот агрегат не тянул. Впрочем, Ивана это не беспокоило – он думал. Допустим, с проникновением в музей теперь проблем не будет – осталось только подобрать кого-нибудь на роль лилипута. Раничев посмотрел на макушку сидящего перед ним Игоря – худенький, тощий – должен пролезть, должен! Жалко пацана, а что делать? Не с уголовниками же связываться! Малость поднаехать, уговорить – полезет, куда деваться. Тем более, Вилен его же на чем-то подлавливал?! Так что, не в этом проблема. Осталось вот только придумать, как отвлечь милиционера и что сделать с сигнализацией.

Эх, хорошо в стране советской жить! —

надрываясь, невпопад пели дети. Врывающийся в раскрытые окна ветер трепал красные галстуки и заплетенные косички девчонок.

Вечером привезли кино – «Подвиг разведчика», Раничев бы и сам его с удовольствием посмотрел, да опасался, что за ним увяжется Евдокся. А кто ее знает, как на нее подействуют движущиеся картины? Все ж таки родилась-то она в четырнадцатом веке. Потому ближе к вечеру Иван и увел Евдоксю на речку. Выкупавшись, уселись на берегу, смотрели, как медленно опускается за горизонт оранжевый шар солнца.

– Ну, как тебе здесь? – обняв девушку, тихо спросил Иван.

– Не знаю, что и сказать, – улыбнулась та. – Детки тут хорошие, поют красно! Только я не совсем их понимаю. Тряпицы огненные на шеях, самодвижущиеся повозки, суета – и о жизни подумать некогда. В церкву бы сходила – так нет ее здесь. Страшно! Особенно – когда ты уезжал. Неужто, и в городе церквей нету?

– Есть, как не быть? – Раничев усмехнулся. – Обязательно с тобой сходим.

– Ну, слава те, Господи! А то я уж думала – кругом одни антихристы. Нет, есть тут и хорошие люди, вот хоть Геннадий, боярин местный, супружница его – тоже добрая баба, а вот тиун, Виленко… не знаю… Хитрый он какой-то, скользкий, словно уж. Не нравится он мне, и лекарша Глафира тоже. Это ж надо удумать, баба – и лекарь! Ребята ее не очень-то любят, боятся… Иване…

– Что, милая?

– Ишь, как светильники сияют, – Евдокся кивнула на лагерные огни, светившиеся за оврагом. – Ярко. И не воск, и не сало, а горят. Как так?

– Видишь ли, есть такая вещь, электричество… Его в особых местах добывают, электростанции называются. Оно, электричество, и светильники зажигает, и воду греет, и утюги…

– Видала…

– А сюда, в лагерь, оно по проводам идет, все равно, как вода по трубам.

– Водопровод видала – были у нас в Переяславле трубы из дерева крепкого деланные. Значит эти – как ты их называл, провода? – тоже вроде как трубы, только маленькие?

– Ну да, почти так. Только ты до них не пытайся дотронуться, электричество – страшная сила, как молния.

– Ну, молния – то Божий гнев, от нее и молитвою упастись можно… О! Глянь-ка! Кончилось твое электричество. – Евдокся со смехом указала на вдруг погасшие огни. Так частенько бывало, что гасли – то на подстанции авария, то обрыв провода… Обрыв… А ведь сигнализация-то в музее, чай, без электричества тоже работать не будет?! Ай, молодец, боярышня, какую идею подсказала!

Подбежав сзади, Иван подхватил девушку на руки, закружил, поцеловал в губы:

– Так и понесу тебя, люба, до самого нашего «коттэджа»!

– Пусти… Вдруг увидит кто?

– А пускай завидуют, нам-то что?

– Все равно – срамно это.

Опустив девушку, Раничев взял ее за руку, снова поцеловал. Евдокся шутливо отбивалась, Иван едва не упал в росшие на краю оврага кусты. Чу! Какая-то шустрая фигурка, выскочив из-под самого носа Ивана, быстро припустила к лагерю. Раничев только и успел разглядеть, что белую рубашку с подкатанными рукавами, треугольник пионерского галстука на спине да развевающийся на ветру чуб. Кто-то из ребят… Не Игорек ли? И от кого он в овраге прятался? Неужели, Вилен опять пристал, псина?

– Фу, напугал как, – Евдокся засмеялась. – Словно заяц из кустов вынесся! Кто хоть?

– Из наших кто-то, – отозвался Иван. – А кто – не заметил. Ты чего хохочешь-заливаешься?

– Смешные они все, эти детки, – призналась девушка. – И сами смешные, и одеты смешно – что девчата, что парни – с ногами голыми бегают. Смешно.

Раничев пожал плечами. А ведь на склоне этого оврага он зарыл и саблю, и Евдоксино ожерелье, по нынешним временам – богатство немалое. Может, и сгодится на что?

– Постой-ка, люба…

Иван сквозь кусты бросился к оврагу. Проскользнул по краю, раскопал под корнями березы… и облегченно перевел дух. Слава Господу-вседержителю! И сабля, и ожерелье были на месте, никто на их целостность не покушался. Ладно, пусть полежат, а пока не надобны – не хватало еще с сомнительными драгоценностями тут светиться. Одна драгоценность покуда нужна – перстень, что в музее, за семью печатями. Не такими уж и непреодолимыми впрочем… Вообще-то, в овраге еще и перстни должны быть – один, Тамерланов подарок, Иван носил в ковчежце на шее, а вот остальные могли в скором времени пригодиться, не все, один, с аметистом – издалека, да еще в полутьме – похож, похож на эмирский подарок. Вот он, красавец – сверкает на руке голубоватым светом… Оглянувшись, Раничев убрал перстень в карман, замаскировал захоронку и, насвистывая, побежал догонять Евдоксю. По возвращении в лагерь ее тут же окружили высыпавшие из клуба девчонки, жаловались наперебой, что такой интересный фильм, и вот, не удалось до конца посмотреть – электричество вырубилось.

– Электричество – страшная сила! – вспомнив слова Ивана, с улыбкой произнесла Евдокся.

Собравшиеся вокруг нее ребята захохотали.

– Хорошая девушка наша Евдокия, – громко похвалил кто-то. – Красивая и юморная.

Смеркалось. Не заходя на территорию лагеря, Раничев оглянулся и, свернув к свалке, поднял с земли парочку камней, после чего незаметно подобрался к флигелю, еще раз оглянулся и изо всех сил запустил камнем по собственному окну. Со звоном полетели вокруг стекла, на первом этаже послышались взволнованные голоса, хлопнула дверь.

– Вон они, злодеи, туда понеслись. К помойке!

– Поймать бы да насовать крапивы в штаны!

– И поймаем! А ну, побежали – там овраг, не уйдут. Ишь, взяли моду, стекла бить, ну, паразиты… Вон, вон один. Стой! Стой, хуже будет.

Услыхав быстро приближающиеся голоса, Раничев резко вынырнул из кустов, едва не сбив с ног дородную сестру-хозяйку.

– Что, что такое? Куда вы все ломитесь?

– А, это вы, Иван Петрович! Какие-то паразиты вам стекло выбили. Бежим, авось кого и поймаем.

Сделав круг почти до оврага, преследователи в лице сестры-хозяйки, ночного сторожа деда Пахома, прачки и самого Раничева, естественно, не добились никакого успеха и несолоно хлебавши вернулись обратно.

– Как же я теперь, без стекла-то? – трагическим шепотом причитал Иван. – Комары налетят, жену искусают.

– Вы, Иван Петрович, марлей занавесьте, хотите – дам, марлю-то?

– Да что эта марля, – сторож презрительно махнул рукою. – Ты бы, Петрович, у начальника ключ от столярки взял – там и стеклорез, и стекло, и замазка.

– Ключ, говорите? Пожалуй, так и сделаю.

Так и сделал: в столярке нашлись не только стекла и стеклорез, но и гвозди, молотки, кусачки. Последним Иван очень обрадовался, так и – вместе со стеклорезом и квадратным остатком стекла – оставил у себя, тщательно обмотав рукоятки асбестовой изоляционной лентой.

– Ну вот, – замазав стыки только что вставленного стекла замазкой, Раничев потер руки. – Теперь осталось найти «лилипута» и придумать, что сделать с охранником. Хотя, насчет охранника…

Спустившись на первый этаж, Иван громко постучал в крайнюю дверь:

– Глафира Петровна. Снотворным у вас разжиться нельзя? А то не уснуть никак после стекла да беготни этой.

– Нервный вы человек, Иван Петрович. Спокойнее ко всему относиться надо.

– Рад бы, да не могу. А можно сразу пачку, что б вас больше не беспокоить?

– Да берите, жалко, что ли? Только запомните – не более двух таблеток, не то утром не добудиться вас будет.

– Вот спасибо, любезная Глафира Петровна.

– Да было б за что!

«Лилипутом» Иван занялся буквально на следующий же день, сразу после репетиции задержав Игоря.

– А ну, парень, помоги-ка мне контрабас на шкаф пристроить, а то еще растопчут танцоры, с них станется.

Мальчик беспрекословно забрался на табурет, и Раничев с удовлетворением оглядел его хрупкую фигуру. Должен пролезть, должен…

– Ну, спасибо тебе, Игорек.

– Не за что, Иван Петрович! Так я пойду?

– Погоди… Давай-ка, для начала признайся – Вилена боишься?

Парень замялся и покраснел.

– Он про твоих родителей что-то проведал? – припомнив подслушанную беседу, не отставал Иван.

Игорь низко опустил голову.

– Кто они, ссыльные? Не слышу!

– Спецпоселенцы… – еле слышно пролепетал мальчик. – Я и не хотел сюда ехать, но… – он вдруг заплакал навзрыд, сотрясаясь всем телом.

– Ну-ну, не реви, – неумело утешал Раничев, чувствуя себя при этом последней скотиной. А что поделаешь? Не с уголовниками же якшаться? Хоть постараться не подставить парня… Ну, это потом… – Вот что, хватит реветь. – Иван взял мальчишку за плечи. – Вытри слезы, вот… И не хнычь больше. Слушай меня, внимательно слушай… От Вилена я тебя постараюсь избавить. Он ведь не пристает больше?

– Нет.

– Вот видишь! И дальше не будет, и родителям твоим ничего не сделает, так что живи спокойно.

– У меня… у меня нет родителей, – прошептал Игорь. – Только бабушка с дедом, а родители… – он снова заплакал.

– Так ты будешь меня наконец слушать?

– Угу.

– «Угу»! – передразнил Раничев. – В выходные поможешь мне в одном деле. Ты сам-то угрюмовский?

– Нет, из Пронска.

– Плохо. Значит, Угрюмов плохо знаешь. Хотя, может, это и к лучшему… Ну, не вешай нос, Игорюха! – Иван со смехом подмигнул парню, и тот несмело улыбнулся.

– Ну вот! Совсем другое дело, – одобрил Раничев. – Значит, мы с тобою договорились?

– А что делать-то?

– Да пустяки на пару минут. Там узнаешь. Но, Игорь, о договоре нашем пока никому ни слова!

– Честное пионерское! – отдав салют, поклялся пацан.

В воскресенье, после вечерней политминутки, посвященной «фашиствующей клике Тито», Раничев догнал выходившего из столовой начальника.

– Есть к тебе одна просьба, Гена.

– Что, опять стекло разбили?

– Да нет, – Иван улыбнулся. – Помнишь, ты про рыбалку говорил?

– Помню, конечно. Вот после родительского дня сразу и рванем.

– Да понимаешь, ко мне тут друг из Москвы приезжает, на пару деньков, проездом. Вот бы на понедельник у тебя отпроситься?

– На один день? – Геннадий пожевал губами. – Что ж, препятствовать не буду. Но – только на день, хорошо?

– Конечно! Утром раненько выйдем – к вечеру обернемся. Рыбы подкоптим к пиву…

– Если поймаете, – начальник лагеря неожиданно рассмеялся. – Тут ведь места знать надо.

– Вот оно что… – расстроенным голосом протянул Раничев. – Об этом я, признаться, и не подумал…

Слушай! – он вдруг оживился. – А, может, я из лагеря кого возьму? Тут один пацан мне все уши прожужжал с этой рыбалкой – знаю, мол, все места. Разрешишь его взять?

Геннадий недовольно нахмурил брови:

– Смотря про кого говоришь.

– Про Игоря Игнатьева, из второго отряда.

– А, – улыбнулся начальник. – Этого забирай, он вообще не наш, пронский. Но помни, все равно – несешь полную ответственность за его жизнь и здоровье.

– Само собой, – со всей серьезностью заверил Иван. – Да, Евдокия картон просила и краски.

– В пионерской возьмите.

– Да там нет уже, кончились.

– Опять кончились? Да что они их, едят, что ли? Ладно, пошли ко мне, дам. Так сказать – из личных запасов.

Они вышли засветло – до города было километров пятнадцать – вроде, кажется, и немного, да смотря как идти. Оба одеты, как следует, – кирзовые сапоги, плащевки, за плечами котомки защитного цвета. Неподалеку от моста спрятали удочки – к чему лишний груз? – да и пошли себе дальше. Поначалу шагали бодро, Раничев, подбадривая пацана, даже насвистывал какой-то мотив. Примерно на середине пути, у речки, сделали привал. Перекусили прихваченными бутербродами, пошли дальше. Теперь шагалось тяжело – солнце светило все сильней, злее, так что когда впереди показался Угрюмов, путники уже исходили потом.

– Ну, можешь переодеться, – останавливаясь, глухо произнес Иван, с завистью глядя, как Игорь шустро сменил тяжелые сапоги и штаны на спортивные тапочки и синие сатиновые трусы, повязал поверх блузы галстук. В город вошли вместе, а затем ненадолго расстались. Начинался, вернее – уже давно начался – понедельник, начало рабочей недели. Впрочем, в музее понедельник считался выходным днем. Оставив Игоря в сквере на лавочке, Раничев достал из котомки заранее припасенную брезентовую куртку с надписью «Угрюмэнерго», старательно выполненную по его просьбе Евдоксей. Ничего себе получилась надпись – яркая, заметная издалека. Накинув куртку на плечи, Иван прихватил котомку и уверенною походкой зашагал к частным домам. Как раз к той улице, что примыкала к музею, где и постучался в первую же калитку:

– Эй, мамаша, живые в доме есть?

Возившаяся в огороде женщина бросила тяпку:

– Че надо?

– Из «Угрюмэнерго» я, электрик, – облокотившись на забор, громко отозвался Раничев. – Вот, собираемся на вашу улицу новую ветку бросить, старая-то небось вся гнилая?

– Ой, не то слово. Почитай каждый день свет гаснет. То ветер подует, то еще что… Может, в дом, да молочка?

– Спасибо, мамаша, некогда. Вижу, лестница у вас на дому висит – воспользуюсь ненадолго, а то провод провис, а аварийку вызывать ни к чему – работы тут минуты на две.

– Бери, бери, милай. Погоди вот, калитку открою… А новые провода-то кто тянуть будет, немцы аль наши?

– Немцы, мамаша, пленные.

– Вот и хорошо, уж эти-то на совесть сделают.

Прихватив лестницу, Иван приставил ее к нужному столбу, на который повесил картонную табличку с надписью «Осторожно! Ремонт!» и, как ни в чем не бывало, полез вверх, не привлекая к себе ни малейшего внимания редких прохожих. Аккуратно перекусил провода кусачками, ту же процедуру проделал и на соседнем столбе, скрутив упавшие на землю провода в круги, повесил их на плечо, и, вернув хозяйке лестницу, быстро зашагал к скверу. От проводов избавился по пути, зашвырнув их в какую-то яму, туда же полетела и табличка. Обнаружив в сквере терпеливо дожидающегося Игоря, подозвал его, и направился к музею.

Уютно дремавший в кресле усатый милиционер, приоткрыв глаза, заметил, как на пульте погасла красная лампочка сигнализации. Одновременно с ней перестала гореть и настольная лампа.

– Опять электричество отключили, – лениво буркнул охранник. – Что ж, бывает. Хорошо хоть чайник успел вскипятить.

Вообще-то, пользоваться электроприборами в подобных заведениях запрещалось в целях пожарной безопасности, однако, по мнению усатого, такие ничтожные цели явно не стоили крепкого свежезаваренного чайка. Кому она мешает, плитка-то? Трофейная, немецкая, не какой-нибудь там керогаз, понимать надо! Да и пользовались ею лишь по ночам или вот, как сейчас, в выходной для музея день – понедельник.

Милиционер едва успел заварить чаек в кружке, как вдруг из дальнего зала послышался звук разбившегося стекла. Что такое?

На всякий случай вытащив наган, охранник направился к источнику шума. Вроде бы стекла в полном порядке – сквозняком не несет. Хотя, кто его знает – шторы кругом, занавески. Придется отдергивать каждую.

Отбежав в сторону от только что разбитых, специально захваченных с собою, стекол, Раничев внимательно следил за шторами. Первое окно, второе, третье… Кажется, пора.

Иван жестом подозвал Игоря. Пацан, кивнув, подбежал. Раничев, подойдя к зданию, с силой толкнул фрамугу:

– Ну, Игорек, с Богом!

– Вы точно не вор? – оглянулся на него пацан.

– Точно… Главное, со щеколдой справься. И – побыстрее.

Тонкая мальчишеская фигурка исчезла в проеме. Звякнул засов…

Обрадованный Раничев хлопнул мальчика по плечу:

– Ну, Игорь, теперь жди в скверике.

Пацан кивнул, облизав пересохшие губы.

Войдя в фойе, Иван, стараясь не шуметь, задвинул засов и, с удовольствием увидев дымящуюся кружку, от всей души сыпанул туда снотворное.

– Достаточно одной таблэтки, – пошутил он и, захлопнув фрамугу, на цыпочках поднялся на второй этаж, где пока и затаился.

Услышал тяжелые шаги милиционера, дребезжание чайной ложечки и наконец мощный богатырский храп. Ну, наконец-то! Теперь – задело. Вот она, витрина с заветным перстнем. Раничев вытащил стеклорез, аккуратно вырезал стекло ровным прямоугольником, взяв перстень, положил на его место другой, с аметистом, и так же аккуратно закрыл его принесенным с собою обрезком стекла, замазав кое-где щели замазкой. А вроде – и ничего себе получилось. По крайней мере, до ближайшей ревизии точно не заметят. Раничев горделиво улыбнулся:

– Ну, Иван Петрович – ты просто настоящий взломщик. Теперь бы еще Игорек не подвел…

Игорек не подвел – все так же сидел на скамейке в сквере. Снова проник через фрамугу в фойе, косясь на спящего милиционера, задвинул на входной двери засов и тем же путем – через фрамугу – выбрался наружу. Раничев помог ему спуститься, и, подтащив на себя, на сколько мог, захлопнул фрамугу.

– Ну – все, – он подмигнул мальчишке. – Теперь – домой. Впрочем, есть еще немного времени отведать мороженого и пива. Ты как?

– Мороженое буду, – чуть улыбнувшись, кивнул пацан.

– А пива тебе никто и не предлагает, – Раничев несильно щелкнул его по носу и предупредил: – Болтать не советую – посадят.

– Что я, маленький, что ли?

– А сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– В самый раз, – с усмешкой заверил Иван.

Они добрались в лагерь к позднему вечеру, по пути ловили рыбу – надо ведь было отчитаться. Игорю везло – поймал и щуку, и окуней, и даже голавля. Раничев лишь завистливо следил за мальчишкой, у самого-то ну совсем не клевало, и все тут. Даже Игорь заметил:

– Что, не везет вам?

– Мне, Игорек, считай, уже повезло, – со всей серьезностью отозвался Раничев.

Проводив пацана до барака второго отряда, Иван бегом бросился к флигелю, тяжело дыша, уселся на койку, разбудил Евдоксю.

– Рада, что ты вернулся! – улыбнулась та и тут же встревоженно спросила: – Что-то случилось, любый?

– Только хорошее, – с улыбкой отозвался Раничев, надевая на палец оба перстня, один за другим. – Ну, иди ближе, любимая… Ва мелиск ха ти Джихари…

Иван даже закрыл глаза – показалось вдруг, будто пахнуло песчаной бурей – а когда открыл… все было на месте. Та же маленькая комнатуха, узкие, составленные вместе койки с казенным бельем, бьющийся за стеклом мотылек. Не получилось!

Раничев попробовал еще раз, в подробностях представив родной, до боли знакомый Угрюмов:

– Ва мелиск ха ти Джихари…

Нет, не действовало!

Иван тяжело уставился в пол. Евдокся приникла к нему:

– Что-то и в самом деле случилось, милый?

– Да так, пустяки…

Раничев не имел права раскисать! Ну, не получилось сейчас, и что? Может быть, выйдет потом? А даже если и не выйдет – прожить в этом времени жизнь нужно достойно, в конец концов, не так уж сильно и отличается она от привычной, к тому же уже появились друзья – хоть тот же Геннадий с супругой – эх, выправить документы да… К тому же через четыре года умрет Сталин, прижмут хвост госбезопасности, а чуть позже начнется то, что многие интеллигенты называют – «оттепель».

– Так что, ложимся спать, милый?

– А пожалуй что и спать, – неожиданно засмеялся Иван. – Хотя, вообще-то – рано, еще ведь и одиннадцати нет. Может, сходим на речку, купнемся?

– Ночью?

– А что? Слабо?

– Мне? Ах ты…

За окном послышался треск мотоцикла. Раничев и Евдокся совсем не обратили на него внимания, полностью поглощенные друг другом. Очнулись лишь от требовательного стука в дверь:

– Гражданин Раничев?

– Да, я, – встрепенулся Иван. – А что такое?

– Откройте, милиция!

Ну, вот и все…

– Подождите, мы хотя бы оденемся.

Сигануть в окно? А Евдокся? Или, впустив милиционера, резко ударить его в висок, завладеть оружием…

– Ну что, оделись?

– Да, войдите.

Возникший на пороге молодой круглолицый парень в синем кителе и серебристых погонах приложил руку к козырьку:

– Участковый уполномоченный старший лейтенант Ластиков. Можно пару вопросов?

– Здесь?

– Ну, не в город же вас везти?

– Что ж. – Раничев развел руками: – Спрашивайте.

– Поступил тут на вас один материал, – участковый извлек из полевой сумки сложенный вчетверо листок. – Гражданин Раничев, Иван Петрович, будучи худруком пионерского лагеря, систематически проявляет низкополо… нисколо… низко-по-клон-ство перед западными капстранами и оголтелый кос-мопо… космоли…

– Космополитизм, – подсказал Иван.

– Во-во, он самый, – с облегчением кивнул участковый и с интересом взглянул на Раничева. – Стишки – сегодня слушает он джаз, а завтра Родину продаст – выходит, про вас, что ли?

– Не, не про меня, – засмеялся Иван. – Разве я детей плохому научу?

– Не знаю, не знаю, – старший лейтенант покачал головой. – Ну, что тут говорить. Собирайтесь. И вы, гражданочка, тоже.

Кивнув, Иван нагнулся, стараясь подобраться поближе к ногам…

Глава 4

Угрюмовский район.

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

– Берите большую сумку и езжайте в Москву. Обязательно на прием к министрам.

Л. И. Брежнев

Возрождение

…милиционера. Вот сейчас резко рвануть… ага, он как раз отвлекся. На раз-два… И… р-раз… И…

Старший лейтенант Ластиков действительно отвлекся – на шум чьих-то шагов, которых поглощенный своими мыслями Раничев как-то не услышал вовремя. Лишь краем глаза увидел, как отворилась дверь.

– О-ба! Василий! Так и знал, что ты здесь – мотоцикл увидел. Бегает еще?

– А чего ему сделается, Гена? Трофейная техника!

Иван поднял глаза, увидев вошедшего начальника. Тот вполне доброжелательно, но с небольшим недоумением смотрел на старшего лейтенанта. Тут же и спросил:

– Ты чего здесь?

– Да по сигналу.

Начальник лагеря насторожился:

– По чьему сигналу? Ты б сначала ко мне зашел, Василий. Потолковали б сперва.

– Да я так и хотел, – к удивлению Раничева, участковый заметно сконфузился. – Да тебя не было.

– В колхозе был, у Иваныча. Только вот приехал, смотрю – мотоцикл. Ну, давай, давай, рассказывай.

Иван вдруг приложил палец к губам, многозначительно кивнув на стену.

– Ах да, – Артемьев понизил голос, вспомнив, что в соседней комнате проживает Вилен. – Вот что, други, лучше пойдемте-ка ко мне.

Раничев встал и успокоительно погладил по плечу Евдоксю:

– Ты спи, пожалуй.

– Красивая у вас супруга, – улыбнулся старший лейтенант и вежливо козырнул Евдокии. – Извиняйте, гражданочка.

Девушка проводила Ивана до порога:

– Ничего не случилось?

– Опасного – нет, – подмигнул тот. – Спи, спи… Я, наверное, не скоро. Может, и выпить еще придется.

– Смотрите там, не очень… Пианство – грех ести.

– Вот спасибо, разъяснила, – расхохотавшись, Раничев чмокнул девушку в щеку и, стараясь не очень топать, спустился по лестнице вниз.

Начальник и участковый ждали его у мотоцикла – черного, заляпанного в грязи «БМВ».

– Поедем? – старший лейтенант любовно погладил машину по баку.

– Ну, вот еще, – отмахнулся Артемьев. – Будешь тут стрекотать. Идти-то два метра.

У себя в кабинете он тут же накрыл стол старой газетой, разложил полкраюхи хлеба, колбасу, сыр и гостеприимно кивнул:

– Сейчас вот, разожгу керогаз – чайку выпьем. А ты, Василий, пока рассказывай.

– Да чего там рассказывать, – пожал плечами участковый. – Был сегодня в отделе, материалы получал – два по браконьерству, три по мордобоям, и один вот – сигнал. Некто, себя не назвавший, накатал телегу на твоего работника… На вот, полюбуйся.

Артемьев развернул листок и зашевелил губами:

– Худрук пионерского лагеря… неустойчивые идейные позиции… преклонение перед чуждым образом жизни, выражающееся в джазе… воспитание подрастающего поколения в буржуазном духе… игнорирование линии партии… Ого! В общем, как всегда, ничего конкретного, – начальник нехорошо улыбнулся и посмотрел в глаза участковому. – А ведь, Василий, это не против него сигнал, – он кивнул на Раничева, – это – против меня сигнал, понимаешь ты? Ведь, если что – я во всем виноват, недоглядел, на работу принял. Помнится, раньше ты подобных писаний вообще не рассматривал, а сейчас?

– Дак расписал начальник, куда деваться?

– А раньше что ж не расписывал? – Артемьев постепенно наливался гневом, словно это он, а не участковый являлся полномочным представителем исполнительной власти района. А вообще-то, учитывая местный расклад сил, так оно и выходило. – Раньше не расписывал, а теперь – на тебе! Случилось что? Ну, погодите, приедет товарищ Рябчиков…

– Да вы что, ничего не знаете?! – удивленно воскликнул участковый. – Не приедет товарищ Рябчиков, ясно? Нет его больше.

– Как это – нет? – Артемьев побелел и, схватившись за сердце, шепотом спросил: – Неужели – сняли?

– Хуже, – милиционер сглотнул слюну. – Умер на обратном пути, в поезде. Скоропостижно скончался – инфаркт.

– Умер, говоришь? Так вот чего все хвосты подняли! – Начальник лагеря возбужденно захромал по кабинету. – Это хорошо, что умер, значит, не сняли, значит – сам… Ну, тогда еще поборемся, еще посмотрим, кто кого! А Тихон Иваныч-то, верно еще не знает?

Участковый кивнул:

– Конечно, не знает – почта-то только завтра будет. Да и не сообщали еще никому, чтоб панику не поднимать – мне вот замполит шепнул… в связи с сигналом.

– Панику, говоришь? – Аретемьев подошел к телефону. – Нет, тут дело похуже – все казанцевские интриги… Он уж, поди, себя в кресле первого видит?

Тут вдруг зазвонил телефон, требовательно и резко. Начальник поднял трубку:

– Тихон Иваныч? Знаешь уже? И что делать будем, соберем городской партактив? Понимаю, что не по телефону… Да не надо машину, сейчас и приеду, вместе вон с участковым… А машину ты лучше в город пошли, к Красикову. Нет, не в отпуске он, вернулся уже… Конечно, поборемся, Тихон Иваныч, а как же?!

Положив трубку, Артемьев обвел всех тяжелым взглядом и, пошарив в несгораемом шкафу, вытащил оттуда початую бутылку водки и три граненых стакана. Быстро разлил:

– Ну, товарищи, помянем хорошего человека.

Раничев с участковым встали и молча, как и положено – не чокаясь – выпили. Иван закашлялся – водка обожгла горло.

– В общем, Иван, – начальник повернулся к нему, – мы сейчас уедем, вернусь, дай бог, к утру. Сообщу, что да как. За Виленом присматривай, мало ли, учудит что.

– Уже учудил, – усмехнулся Иван.

– Да? – взяв из шкафа портфель, Артемьев заинтересованно вскинул глаза. – Ладно, сейчас некогда. После расскажешь.

Они вместе вышли и молча зашагали к воротам. Ночь стояла ясная, звездная, лишь от реки клубился туман. Тихо было кругом, лишь где-то за лесом, в деревне, приглушенно лаяли собаки. Бросив портфель в коляску, начальник лагеря уселся позади участкового. Затрещал двигатель, и тяжелая машина, ярко светя фарой, быстро унеслась в ночь.

Иван постоял немного у флигеля, покурил, подумал и отправился спать. Душа его была полна самых нехороших предчувствий.

Артемьев вернулся к обеду – на колхозной «Победе» – раскрасневшийся и необычайно деятельный. Не отпуская машину, быстро переоделся – надел парадный китель со споротыми погонами, новые галифе, фуражку. Выйдя на улицу, подозвал Ивана, тот глянул ему на грудь и присвистнул:

– Вот это иконостас!

Еще бы… Ордена, медали… Красная Звезда, «За оборону Москвы», «За отвагу»… и прочая, и прочая, и прочая.

– В Москву срочно едем, – пояснил он. – Я, Тихон Иваныч, Красиков – ну, директор химзавода, тоже наш человек. Даже на похороны не остаемся, некогда. Казанцев, гад, уже врио – успел провести на бюро, наверное, ночью собрались. Поэтому и спешим, промедление смерти подобно – враги, сам видишь, ухом не вялят. В Москву, в Москву, к Суслову. Миша… Впрочем, какой Миша? Михаил Андреевич – член ЦК! С покойным Рябчиковым когда-то работал на Ставрополье. Поможет, не даст своих в обиду – власти хватит.

– А товарищ Сталин? – осторожно заметил Раничев.

– А что товарищ Сталин? Он в такие мелочи вникать не будет, Угрюмовский горком – вопрос как раз на уровне Михал Андреича, не выше. А ты говоришь – Сталин!

– Что ж, ни пуха ни пера, – напутствовал садящегося в машину начальника Иван.

– К черту! – весело отозвался тот. – Да, вот еще что… – Артемьев высунулся в окошко. – Я тут вместо себя Вилена оставил, хотел тебя, но, сам понимаешь, как у тебя с документами, – вдруг проверят? Так ты держись, стисни зубы – и держись. А уж мы постараемся как можно быстрее вернуться.

Раничев проводил отъехавшую «Победу» невеселым взглядом и отправился в клуб, репетировать с пацанами. Дошел до крыльца, обернулся – мимо, с газетой в руках, сияя лицом, промчался Вилен. Ему было чему радоваться – кто знает, как там все в Москве сложится? Может – процентов, наверное, на восемьдесят – первым секретарем станет его покровитель Казанцев, тогда Вилен – точно лагерь под себя подомнет, а может – и все городские профсоюзы, Артемьев ведь лагерем только в летнее время руководил, а вообще – профсоюзный лидер.

Что ж, посмотрим, как все обернется. А анонимку наверняка Вилен написал, больше некому. Ну, сволочь… Ладно…

Временно исполняющий обязанности начальника лагеря Вилен Александрович Ипполитов вечером лично соизволил посетить репетицию. Ребята играли от души, если и не виртузно, то с большим энтузиазмом. Исходил от их игры какой-то особый драйв, не хардовый, конечно, но где-то рядом.

Вилен смотрел на все это со скептической улыбкой. Не дослушав до конца, выгнал из клуба детей, пожевал губами:

– Поймите меня правильно, Иван Петрович, некоторые из исполняемых здесь произведений… гм… идейно незрелы и, не побоюсь этого слова, за версту разят буржуазным душком. Понятно, что к родительскому дню, вы вряд ли успеете что-либо переделать… Я, правда, еще не видел пьес. Надеюсь, там все в порядке?

– В полнейшем, – Раничев усмехнулся. – Все отрывки идеологически выдержаны в свете решений постановлений ЦК ВКП(б).

– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно произнес Вилен. – А пока – работайте, что уж с вами поделать.

Поправив очки, он покинул клуб. Иван сплюнул – бывают же наглые люди! Впрочем, а чего Вилену бояться? Мальчика, который запуган так, что сам всего боится? Или его, Раничева? А кто он такой-то? Особенно, если первым секретарем станет Казанцев. Интересно, Вилен помнит про якобы утерянные документы? Наверное, помнит – ишь, как ухмыляется, пес. Хоть бы Геннадий поскорей возвратился. Иван хорошо понимал: случись что с Артемьевым, и все, приплыли. Новая метла по новому метет, особенно, такая, как тайный извращенец Вилен. Зря, наверное, Раничев вступился тогда за мальчишку, сейчас бы спокойнее было. Впрочем, не зря – парень-то все же здорово помог ему с музеем. Да и Вилен, ручаться можно, все равно бы стал интриговать против него, как человека из рябчиковской когорты. Ладно, будем надеяться на лучшее… Хотя некоторые меры безопасности предусмотреть нужно. Иван давно уже сошелся с ночным сторожем Пахомом, угощал того папиросами, хотел бы и водкой, да забыл купить – в последнее посещение Угрюмова не до водки было. Знал дед в мордовских лесах какие-то заброшенные деревни, до которых только летом и доберешься – весной дорог нет, а зимой волки. До Мордовии-то не так и далеко было, выспросить бы Пахома подробнее…

Ну, конечно же, начальник лагеря к родительскому дню не вернулся: у ворот гостей встречал его временный заместитель Вилен – в светло-сером костюме и белой сорочке с галстуком. Стоял, заложив руки за спину, милостиво кивая здоровающимся работягам, коих привезли специальным автобусом, а кого – и просто в кузове старого «ЗиСа». Вовсе не их поджидал Вилен Александрович, вовсе не ради них надел он свою лучшую выходную пару – всматривался в даль, на дорогу, ждал главного гостя. Неужели, не приедет, не почтит хозяйственным взглядом? Тем более, такой случай…

Время уже близилось к полудню, а мероприятия все не начинались – родители разбрелись кто куда со своими детьми, однако все – на территории лагеря, за ворота, по указанию врио начальника, никого не пускали – вдруг да приедет милостивец? И приехал-таки, не зря ждали!

Углядев вынырнувший из-за кустов просторный «ЗиМ», Вилен со всех ног бросился к машине, самолично открыл дверцу:

– Рад, очень рад вас приветствовать, уважаемый Константин Федорович!

Вилен аж лучился радостью, помогая вылезти из машины сановному гостю. Тот – рыхлый, несколько обрюзгший мужчина с круглым остроносым лицом, лысиной и маленькими глазенками неопределенного цвета – держался самоуверенно-барски, как и положено немаленькому начальству. Одернув серый, в полоску, пиджак, благостно кивнул:

– Ну, Вилен, показывай, чего тут у тебя делается?

Вилен чуть не подпрыгнул от такого обращения, да и не скрывал радость. Сказано-то было как? «Показывай», «у тебя» – то есть, не за временщика держал его гость, уже – за хозяина. От того и захолонуло сердце.

– Быстро, – обернувшись к вожатым, просипел Вилен. – Быстро всех на сцену, да забегите к поварам, скажите – приехал сам товарищ Казанцев!

На летней сцене уже во всю кучковались дети в парадной пионерской форме, на скамейках деловито рассаживались приехавшие родители – на ближних местах интеллигенция, работяги подальше. Первый ряд скамеек был приготовлен для товарища Казанцева и его свиты, ответработников в серых костюмах с такими же блеклыми серыми глазками, цепко шныряющими вокруг.

– Сюда, пожалуйста, Константин Федорович, – указывая путь, Вилен изогнулся в полупоклоне и, обернувшись к сцене, махнул рукой – мол, начинайте.

На край сцены вышла пионерка с косичками, в белой блузке и серой плиссированной юбке:

– Дорогой товарищ Казанцев, уважаемые гости, примите от лица совета дружины и всех пионеров лагеря наш пламенный пионерский привет!

Заиграли горнисты. Вышедшие на сцену хористы дружно отдали салют.

– Песня о пионерском отряде! – громко объявила ведущая. Дети запели.

Просидев около часа – за это время хор спел несколько песен и успели показать смешную раничевскую сценку – вальяжный гость повернул голову к Вилену:

– Ну, нам, пожалуй, пора. Еще в пару колхозов заедем.

– Может, пообедаете? – с гостеприимной улыбкой предложил врио начальника. – Повара старались.

Казанцев обернулся к свите:

– А что, и пообедаем. Как, товарищи?

Товарищи согласились. Сановник вновь посмотрел на Вилена:

– Ты вот что, объяви-ка меня. Неудобно так уходить.

– Сделаем, Константин Федорович!

Вилен опрометью бросился на сцену, едва дождавшись конца номера.

– Уважаемые товарищи, сейчас перед нами выступит наш дорогой гость, второй секретарь городского комитета партии товарищ Казанцев.

Раздались громкие аплодисменты. Товарищ Казанцев, не торопясь, вышел на сцену, откашлялся:

– Ну, что сказать, товарищи? Хорошо подготовились дети. Пионеры – это наше будущее. Завидую вам – к сожалению, мне не удастся досмотреть весь этот прекрасный концерт – партийные дела не дают покоя и в выходной. Поэтому вынужден покинуть праздник. Желаю вам всем успехов, здоровья, а пионерам – вырасти достойными гражданами нашей социалистической Родины!

Краткая речь секретаря потонула в громе оваций.

– Ну, вот теперь можно и пообедать, – спускаясь со сцены, тихо произнес тот.

После обильной трапезы за счет сэкономленных на детях продуктов Казанцев, садясь в машину, похлопал Вилена по плечу:

– Молодец. Неплохо все организовал. Думаю, и с профсоюзами у тебя получится.

– Константин Федорович, да я…

– Просьбы, пожелания есть? – секретарь пытливо посмотрел на своего молодого сторонника. – Ну, говори, не таи.

– Да, как бы вам сказать… Человек тут у нас один есть, подозрительный, товарищ Артемьев его пригревает. Незрелый, прямо скажем, товарищ…

– Кто незрелый – Артемьев или этот твой человек? – хохотнул товарищ Казанцев. – Ладно, готовь материалы… и на того, и на другого. Посмотрим, что за звери?

– Спасибо, Константин Федорович!

– А у Артемьева, значит, приболел кто-то?

– Да, взял неделю за свой счет, да уехал в деревню – то ли мать у него там, то ли тетка.

– В деревню? – Казанцев вдруг зашелся хохотом. – Знаем мы, куда они все поехали, – в Москву! На покровителя своего надеются, а зря. У них там – Суслов, а у нас – сам товарищ Маленков! Калибры несопоставимые. Это когда Жданов был жив, они… Ладно, хватит языком трепать, едем!

Возрадовавшись душой, Вилен проводил «ЗиМ» чуть ли не поясными поклонами и быстро побежал в кабинет начальника, где его уже давно дожидалась бухгалтерша.

– Что у тебя, Зоя?

– Так ведь ведомости на зарплату подписать, Вилен Александрович.

– А, ведомости, ну, давай… – усевшись за стол, Вилен окунул перо в чернильницу. – А премиальный фонд у нас весь израсходован?

– Нет, – бухгалтер опустила глаза. – Геннадий Викторович не велел до конца августа трогать – там, сказал, лучших поощрим.

– Не велел, говоришь? Ну-ну… – Вилен откинулся на спинку стула и, словно бы что-то вспомнив, вновь придвинул к себе списки. – А где же у нас…

– Что-что?

– Нет, ничего… Иди, Зоя.

Вернув бухгалтерше подписанные списки, врио начальника радостно потер руки:

– Ну, товарищ Раничев, а где же ваша фамилия? И жена ваша где? Нету! Что же, забесплатно работаете? А кто такие Изольдовы? Что-то у нас в лагере таких фамилий нет. Не Геннадия ли Викторовича родственники часом? Так-так… Значит, родичей оформил, а этих взял без документов… Афера! Самая настоящая финансово-кадровая афера! Ну, Геннадий Викторович, ну, вернись только… Пожалуй, пора информировать соответствующие органы. А вдруг… Нет, не должны бы… Лучше подождать, потом уж одним ударом всех скинуть. А пока – неизвестно еще, как оно там, в Москве, обернется? Казанцев-то горазд песни петь, а ну как не так все выйдет? А я тут под Артемьева копаю… Нет, рано! Матерьяльчик-то попридержать надо. Скажу Зое – пусть потом ведомости мне принесет, вернется Артемьев на коне – отдам, скажу – запамятовал. А коли по-другому все выйдет…

Вилен налил из графина воды и залпом выпил. Еще одна мысль вдруг посетила его голову, хорошая такая мысль, вовсе не вредная для дальнейшей карьеры. Мальчишка! Сейчас-то он молчит… Эх, запереть бы его в далекий детский дом, да еще такой, где дети врагов народа долго не выживают. В Климовский! Вполне подходящее заведение, и директор – наш человек, шепнуть кое-что и… Кто у пацана родители? Враги народа, в лагерях давно сгинули, остались лишь бабка с дедкой… недобитые троцкисты, а? Чем плоха версия? А ну-ка…

Усевшись прямо на стол, Вилен закрутил диск телефона.

Раничев же тем временем, бросив всю самодеятельность на Евдоксю и вожатых, обхаживал деда Пахома, сторожа, тот как раз пригласил его на рюмку водки, если так можно было назвать ядреный деревенский самогон, от одного запаха которого сворачивались в трубочку уши.

– Не, не в Мордовии, запамятовал ты, – после второго стакана сторож заметно повеселел. Да и вообще – пили-то не просто так, под хорошую закуску, принесенную Раничевым из столовой. Копченая колбаса, лучок, сальце! Все, что осталось от визита «товарищей».

– Не в Мордовии? – удивился Иван. – А где же?

– Далеко, отсюда не видно, – сторож налил еще. – Знаешь такой народ – вепсы, их еще чухарями называют?

– Да слыхал что-то.

– Так вот – есть у меня в тех местах двоюродная сестрица, Пелагея Ивановна, хорошая женщина. На Новый год письмишко прислала – в гости зовет. Скучно ей – в войну-то поубивало всех, вот и мается одинешенька. Да и деревня ее – летом только и доберешься.

– Что ж там, совсем советской власти нет?

– А можно сказать, и нет. Тайга. Волки, медведи да лоси – вот и вся власть. Участковый, пишет, заглядывал года три назад, с тех пор никакой власти и не видали, окромя бригадира, – колхоз у них там, ферма. А Пелагее-то трудненько приходится – одна ведь, помочь некому. Поехал бы – да что там, в такой глуши, делать?

– А что за район, область?

– Да область-то, кажись, Лениградская – к Вологодчине ближе. А добираться из наших мест лучше на пароходе – от Рязани по Оке до Волги, до Горького, а уж оттуда вверх, до Рыбинска, Череповца – а там, можно сказать, рукой подать.

– В те места у нас следующим летом экспедиция организовывается, фольклорная, – подливая деду водки, соврал Раничев. – Вот мы б у сестрицы твоей и остановились. Чирканешь пару слов?

– Да неграмотный я, – выпив, отмахнулся сторож. – Расписываться, правда, умею.

– Ну, так я за тебя напишу, как скажешь. Как деревня-то называется?

– Возгрино.

– Запомнил… Ну, за товарища Сталина!

Чокнувшись, выпил стоя.

– Веди, Буденный, нас скорее в бой…

Не заметили, как и вошла Евдокся:

– Ну вот, так и знала – пианствуют!

– А, Евдокиюшка, – обрадованно протянул дед. – Садись-ка с нами, краса моя.

– А и сяду… – девушка бросила на стол пачку газет. – Только пить не буду – больно уж ваше вино горькое. Вот пива бы выпила.

– Так есть, полбидона! – еще радостнее закричал Пахом. – На опохмел оставил, но ради такого случая… – он вытащил из тумбочки бидон, плеснул в стакан пива. – Пей, краса-девица!

– Откуда у тебя пресса-то? – покосился на газеты Иван.

– Что? Ах, пергаментцы эти… Да женщина передала, Глаша ее зовут. Ну, которая на дивной повозке ездит – вьело… вьела…

– Велосипед. Ага, значит, почтальоншу ты встретила. Ну-ка, поглядим, что пишут… Ага, так и есть – «с прискорбием сообщаем… скоропостижно скончался… первый секретарь… Рябчиков Николай Николаевич, член ВКП(б) с двадцать восьмого года…» – Раничев перевернул страницу. – А тут что? «Ограблен…» Что?!!! «Ограблен Музей старого быта, ведется следствие»! Вот те на – следствие…

Иван медленно почесал затылок, не замечая, как из опрокинутого стакана…

Глава 5

Угрюмовский район.

СВИДЕТЕЛЬ

«Где родился, там и пригодился» – гласит русская пословица. Сегодня она, пожалуй, устарела.

Л. И. Брежнев

Возрождение

…тонкой струйкой льется на пол ядреная деревенская горилка.

Трезвея – да он и так не был особенно пьяным, в отличие от того же сторожа, – Раничев вчитался в текст газетной статьи и, дойдя до суммы ущерба, удивленно крякнул: оказывается, из музея похитили целый ряд артефактов – золотое оружие, коллекцию старинных монет и даже полный доспех золотоордынского вельможи! И произошло это… не далее, как вчерашней ночью.

Блатные, тут гадать было нечего! И он же, Раничев, и подсказал уркам эту идею. Иван невесело усмехнулся, вспомнив цыганистого пацана Гришку. Ушлый, видать, оказался пацан.

– Чего ты там вычитал, Петрович?

– Да так, кража, – Раничев пожал плечами и поинтересовался у сторожа, нет ли у того знакомых на речных судах.

– Понимаю, – засмеялся Пахом. – Подешевле проехаться хочешь. Ну, это только на грузовых, да на баржах – хоть и запрещено, да все ж дешевле, чем на пассажирском. Лучше всего даже не с капитаном беседовать – со старпомом иль боцманом. А отыскать их просто – на каждой крупной пристани у них любимая пивнуха есть.

Запомнив рассказ сторожа, Иван откланялся и вместе с Евдоксей поднялся наверх, к себе. Долго не спал, все ворочался, думал – а не пора ли рвать когти? Выйдя на лестницу, покурил, размышляя, и решил все ж таки дождаться возвращения Артемьева. Мало ли, вдруг у того все хорошо сложится? Тогда и бежать никуда не надо будет.

Только лишь к утру забылся Иван муторным беспокойным сном. Во сне ярко горели подожженные крепостные стены, свистели стрелы, сверкали мечи, и гулямы Тимура, завывая, неслись на приступ.

А утром Раничева вызвали к начальнику… вернее – к врио. Иван спускался вниз, недоумевая – и чего это он Вилену понадобился? У ворот, напротив флигеля, стоял «газик», из тех, что в народе прозвали «козлом». Несмотря на жару – с поднятым тентом. Около «газика» прохаживался молодой парень в новенькой милицейской форме – синем кителе и галифе. В сердце Раничева неприятно кольнуло.

– Что случилось-то? – спросил он у посыльного, рыжего веснушчатого мальчишки.

– Да не знаю, – отозвался тот. – Вилен Лександрыч велел вас позвать, а зачем – не сказал.

– Ладно, посмотрим… Ну, ты беги, я и сам дойду.

Отпустив пацана, Раничев зашагал к центральному корпусу. Горнисты уже сыграли подъем и красно-галстучная ребятня, проснувшись, выбегала на зарядку. Пробегая мимо, махали руками:

– Здрасьте, Иван Петрович!

– Утро доброе, – рассеянно кивал в ответ Иван. Попался по пути и пацан с белесой челкой – Игорь. Какой-то заплаканный, хмурый, и шел не со всеми, вовсе в другую сторону, к бельевому складу. Что еще с парнем случилось? Может, опять Вилен приставал?

Раничев окликнул:

– Эй, Игорек!

Игорь не отзывался, так и шел, как шел, словно бы и не слышал.

– А его в интернат отправляют, в Климовский, для врагов народа, – охотно пояснила девочка в белой панамке и с косами. – Родителей, видно, арестовали.

– Да нет у него родителей.

– Ну, тогда не знаю…

Дойдя до бетонной линейки, Раничев оглянулся – за воротами милиционер, подняв капот, деловито копался в моторе. Видать, и вправду – шофер. Поднявшись по ступенькам, Иван постучал в дверь.

– Входите, Иван Петрович, давно вас ждем.

Вилен, видно, давно наблюдал за ним в окно. Кроме него в приемной, на диване, сидел худощавый человек с большими залысинами, выбритым до синевы подбородком и умными серыми глазами, одетый в синий костюм, легкие серые туфли и голубую рубашку без галстука.

– Петрищев, Андрей Кузьмич, следователь, – достав из внутреннего кармана удостоверение, представился он.

– Иван Петрович Раничев. Чем обязан?

– Можем мы с вами поговорить?

– А по какому поводу?

Следователь улыбнулся:

– По поводу кражи в музее.

Раничев похолодел. Все ж таки не зря его всю ночь терзали нехорошие предчувствия. Сделав изумленный вид, пожал плечами – мол, он-то тут при чем?

– Вы, говорят, недавно были. там на экскурсии, – сверкнув глазами, усмехнулся Петрищев. – Может, и проясните чего.

– Не знаю, не знаю. – Иван развел руками. – А впрочем, извольте. Чем могу…

– Можете, можете, Иван Петрович, – неприятно хохотнул следователь и обернулся к Вилену.

– А вот, пожалуйста, допрашивайте в моем кабинете, – не дожидаясь вопроса, предложил тот. – Я все равно сейчас на политинформацию ухожу. Думаю, в кабинете вам будет удобно.

– Вполне, – Петрищев кивнул и первым вошел в кабинет. – Присаживайтесь.

Он расположился на месте начальника, около телефона. Раничев уселся на стул, напротив приставного стола для совещаний и приготовился к неприятному разговору. Эх, если б не Евдокся!

– Ну-с, Иван Петрович, – усмехнулся следователь. – Документов у вас спрашивать не буду, знаю уже, что их у вас нет.

– Об этом все знают, – буркнул Иван. – Что поделать – украли.

– Слыхал, слыхал уже эту историю. Чего ж не заявили?

– Да все некогда как-то, суматоха… Думал, после родительского дня.

– Ладно, не о документах сейчас речь, – Петрищев вытащил мятую пачку «Беломора». – Курите.

– Спасибо, не откажусь, – Раничев закурил, внимательно наблюдая за следователем.

– Уважаемый Иван Петрович, – велеречиво начал наконец тот. – Я, конечно, вас еще ни в чем не подозреваю, но… Есть в деле некоторые несуразности, которые вы, может быть, мне объясните, а?

– Попробую, – вздохнул Иван.

– Вот-вот, попробуйте, пожалуйста. Может, все и разъяснится? Если позволите, начну по порядку?

– Давайте.

Петрищев сложил на столе руки:

– Налетчики проникли в музей через фрамугу в вестибюле. Около двух часов ночи выстрелили через нее в постового. Бедняге повезло – рана оказалась не смертельной, выкарабкается, просто потерял сознание – его не стали добивать, вероятно, сочли мертвым. Фрамуга узкая – взрослому не пролезть – зато легко пройдет ребенок. Вот ребенка-то они с собой и прихватили. После выстрела, они открыли фрамугу, пацан спокойно пролез – мы потом обнаружили следы детской обуви…

– А может, то был лилипут? – не удержавшись, съязвил Раничев.

– Может, и лилипут, – серьезно кивнул следователь. – Но вряд ли. Карлик в городе был бы слишком заметен. Нет, это ребенок. Итак, пробравшись в вестибюль, он открыл засов – давно уже говорили руководству музея поставить современный замок, так ведь нет, пока жареный петух не клюнет… В общем, дальше рассказывать нечего – наверное, представляете себе и так.

– Да уж, – Иван кивнул. – Главное – проникнуть в музей, а дальше уж дело техники.

– Можно и так сказать, – усмехнулся Петрищев. – Сигнализацию они отключили – нашелся умелец, и мы уже подозреваем, кто.

– Все это вы очень интересно рассказываете, – невежливо перебил Раничев. – Только я не понимаю – к чему?

– Сейчас поймете. Весь налет требовал предварительной подготовки – нужно было присмотреться к музею, к посту охраны, к фрамуге – в конец концов ее не так-то просто заметить за шторой. Постового милиционера мы, к сожалению, еще не смогли допросить в связи с его состоянием, но в скором времени обязательно допросим. А вот показания сотрудников музея у нас есть. Некая Зверинцева Ираида Климентьевна, смотрительница, показала, что в музей несколько раз заходил некий высокий статный мужчина с русой бородкой, представился заместителем начальника вашего лагеря, выспрашивал о фондах музея, об экспонатах, затем ушел, заявив, что на экскурсию с детьми не приедет, тем не менее все-таки приехал и о чем-то долго разговаривал с постовым, хоть тому это и строго запрещено.

– Ну да, – кивнул Раничев. – Я и в самом деле приезжал в музей, договариваться об экскурсии для наших ребят… И разговаривал с постовым, так, ни о чем, это что, подсудное дело?

– А затем, в понедельник, в окрестностях музея видели странного электромонтера – высокого, крепкого, с бородкой – хотя в то утро в «Угрюмэнерго» был политчас, и никто из монтеров никуда не выходил – все находились в ленинской комнате.

– Мало ли мужчин с бородкой.

– Согласен. Однако, любезнейший Иван Петрович, у нас имеются и другие показания… некоего Пилявского Григория Леонидовича, знаете такого?

– Первый раз слышу! – искренне изумился Иван. – И почему это я должен его знать? Кто это – сын турецкого султана?

– Нет, не сын султана. Но есть у него кличка – Гришка Косяк. И вот он-то нам и попался, по-глупому попался, пытался продать на толкучке кинжал из музея.

– Жадность фраера погубит.

– Вот-вот. Гришка, после вдумчивых размышлений, признался во всем, и поведал нам о наводчике – некоем представительном гражданине с небольшой бородкой. Что же вы ее не сбрили-то, Иван Петрович? Неужель поленились?

Раничев ничего не ответил.

– Ну а потом я проверил все пионерские лагеря в районе – не так уж их и много – и узнал, кстати, от Вилена Александровича, что некий недавно принятый на работу человек – высокий, сильный, с бородкой – отсутствовал где-то целый понедельник. Ну, как? Есть у вас алиби?

– Нет, – Иван неожиданно улыбнулся. – Вы, Андрей Кузьмич, прекрасно все раскрутили, и, надо признать, очень быстро – умеете работать.

– Ну, немного ума, плюс пара-тройка толковых оперов – много ли надо?

– Только вот насчет меня – явно поторопились. Я и в самом деле, имел некоторую беседу с этим самым… э-э-э…

– Гришкой Косяком.

– Ну да… Только вот музей я не грабил.

– А как вы объясните найденную на одной из витрин замазку? Именно такую еще в конце мая распределяли по лагерям!

– И что?

Достав носовой платок, следователь вытер выступивший на лбу пот:

– Тяжело с вами говорить, Иван Петрович… А вот не соблаговолите ли проехать со мной на очную ставку?

– В качестве кого?

– Ну что вы! Конечно, свидетелем… пока… К тому же хочу напомнить об утерянных вами документах – у меня есть все основания задержать вас до установления личности.

– Что ж, поедем, – Раничев шутливо поднял руки. – И, раз уж такой случай, можно прихватить с собой жену? Она хотела кое-что прикупить, знаете ли…

– Пожалуйста, в машине места хватит… Ваш начальник, правда, еще просил прихватить с собой мальчика в спецприемник… Ну, в общем, потеснимся, да и мальчик, думаю, не займет много места, даже с вещами.

– Да какие там у них вещи, – усмехнулся Иван. – Так, одно название.

Мальчик – это было не очень хорошо. Вот он-то совсем не вписывался в новые раничевские планы. Ладно, там видно будет.

Собрались быстро – да и что собирать-то было? Евдокся подгладила утюгом блузку, научилась-таки пользоваться, хоть и робела сперва перед страшным зверем по имени «электричество», Иван набросил на плечи пиджак – готовы.

– Садитесь вон сзади, – кивнул следователь. – Супругу вашу как зовут?

– Евдокия.

– Очень приятно. Андрей Кузьмич. Сейчас подождем мальчика… а вот как раз и он.

Вожатые вели под руку заплаканного Игоря. Ага… все ясно. Ну Вилен, избавился-таки от парня. И правильно – родственников арестовать по старым делам, а пацана в детский дом, да подальше, чтоб не отсвечивал до конца жизни. Молодей, Вилен Александрович, далеко пойдешь, голубь… Если крылья не перешибут добрые люди.

– Удачи тебе, Игорь, – усадив парня на заднее сиденье, вожатый положил ему на колени небольшой обшарпанный чемоданчик, коричневый, с железными поржавленными уголками, с не оторванной еще картонной биркой «И. Игнатьев. 2-й отряд».

– Ну, едем, – Петрищев дал знак шоферу. Рыкнув мотором, «газик» лихо развернулся и, быстро набирая скорость, покатил по аллее. Когда проезжали мимо оврага. Раничев попросил следователя остановиться:

– Хочу вам показать кое-что, без протокола.

Андрей Кузьмич удивленно-радостно хлопнул ресницами:

– Вот как? Только предупреждаю, если там похищенные вещи, без протокола добровольной выемки не обойтись. Это ж и в ваших интересах – на суде явно зачтется.

– Нет, протокол вряд ли понадобится, – Раничев приложил руку к сердцу. – Уверяю вас, вещи там хоть и старинные и дорогие, но к музеям отношения не имеющие.

– Что ж, – следователь вылез из машины. – Пойдем, глянем. Да, мальчик с вашей женой пусть пока подождут в машине, – он повернулся к шоферу. – Идем, Федор.

Водитель на всякий случай расстегнул кобуру. Иван лишь усмехнулся – давай, расстегивай. Обернувшись, незаметно подмигнул Евдоксе, та – бледная от езды – кивнула.

Следователь, шофер и Раничев подошли к оврагу. В вершинах берез гудел верховой ветер, за рекою, на горизонте, хмурилось – видно, собиралась гроза.

– Прошу вас, – Иван наклонился и, чуть спустившись по склону, отгреб руками землю под корнями растущей на краю оврага березы. Первым вытащил ожерелье, протянул Петрищеву, потом нагнулся за саблей. Золото, жемчуг, самоцветы вспыхнули солнечной радугой, отражаясь в невольно восхищенных глазах сотрудников органов внутренних дел. Следователь присвистнул: