Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вещий князь (№4) - Черный престол

ModernLib.Net / Альтернативная история / Посняков Андрей / Черный престол - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Автор: Посняков Андрей
Жанр: Альтернативная история
Серия: Вещий князь

 

 


Андрей Посняков

Черный престол

Глава 1

КРАСНЫЕ ЛЕНТЫ

Май – июнь 863 г. Русское море – степи

Уж давно растопил снега теплый май-травень, зашумел первой листвой, клейкой и пахучей, голубыми травами раскрасил бескрайние южные степи, и хоть и приходили еще холода, бывало и с морозцем ночным, но чувствовалось – не по зубам весна-красна зимним холодным вьюгам, такой жарой пахнуло, что какой там снег, какой морозец! Оно, конечно, далеко на севере, в горах Халогаланда – на родине Хельги-ярла, – оставались еще и снега, и вьюги, как возвращались они, бывало, посреди весны и в Ладоге-Альдегьюборге, прячась от солнца в тенистых урочищах. А тут, на юге, давно уже всё цвело, да так, что даже сюда, в море, ветер приносил с берега духовитый запах цветов.

Май – благодатное время: уже тепло, но еще не жарко, еще не пришел яростный летний зной, не припорошил разноцветье коричневатой песчаной пылью. Май. Травень...

Впереди, перед самым бушпритом, бесстрашно ныряли прямо в синие волны белокрылые чайки, а у самых бортов плыли, не торопясь, серебристые рыбьи стаи. Подойдя к форштевню, Хельги уселся, свесив ноги за борт. Сквозь тонкую шелковую тунику солнце ощутимо пекло спину. Ярл оглянулся, хотел было снять тунику, да раздумал – не дело викинга показывать солнцу обнаженное тело, друзья не поймут такого, солнце – это ж не женщина!

– Жарко. – Подойдя неслышно, словно кот, уселся рядом Никифор, бывший раб Трэль Навозник, затем послушник уединенного ирландского монастыря, а ныне – странник, странник волею судьбы и старого друга – Хельги.

Длинные иссиня-черные волосы молодого монаха развевались на ветру, словно крылья мудрого ворона, смуглое лицо покрывала щетина – вроде брился не так и давно, а вот поди ж ты, – в миндалевидных темных глазах отражались море и недалекий берег, тянувшийся по правому борту судна, вернее – судов. «Георгиос» – корабль сурожского торговца Евстафия Догорола вовсе не был одинок в этом плаванье, а шел на север, в устье Днепра, в числе других подобных судов, из которых дюжину составляли вместительные купеческие скафы – «круглые», как их называли, – плюс пара узких стремительных хеландиев с хищно выступающими из воды таранами. Так, на всякий случай. Хоть и договаривались недавно сурожцы с тавридскими пиратами, да ведь свято место пусто не бывает – не тавридцы, так кто-нибудь еще. Нет, уж лучше на охране не экономить. «Георгиос» представлял собой типичную торговую скафу, длиною около шестидесяти локтей и шириной – восемнадцать, со сплошной палубой, вместительным трюмом, полным амфор с зерном, несколькими каютами и двумя крепкими мачтами с косыми парусами. На корме также находился и камбуз с обмазанной глиной печью, которой пока пользовались редко – жарко.

Корабли уже давно прошли Корсунь, и примерно через сутки должны были показаться днепровские воды. Сам Евстафий, впрочем, туда не собирался – его целью, как и целью всего каравана, был Константинополь. Вообще-то, к Царскому городу можно было попасть, идя вдоль южного побережья, через Трапезунд и Синоп, однако так получалось дольше, а алчных до чужого добра пиратов там водилось ничуть не меньше, чем здесь, на севере. Плыть именно таким путем уговорил своих компаньонов Евстафий по просьбе Хельги-ярла, которому необходимо было поскорее попасть в Киев. Евстафию в Киев было не надо, но зато как раз в это время туда должны были направляться корабли константинопольских купцов, среди которых сурожец надеялся обязательно встретить знакомых, и уж дальше Хельги и вся его компания продолжили бы путь именно с этими знакомыми.

– Встретим ли мы их? – смотря в далекую синь, пригладил волосы Никифор. Ярл ничего не ответил, потому как сам не знал, встретят ли. Евстафий, правда, обещал, да ведь верить хитрым грекам – последнее дело. Ничего, в крайнем случае, можно будет подождать попутный караван на побережье, лишь бы не попасться на глаза многочисленным группам разбойников – малочисленных Хельги не опасался.

– Ладислава вчера ночью гадала, – вдруг усмехнулся Никифор. – Говорит, дорога будет удачной.

– Гадала? – Ярл обернулся, прищурив синие, как воды фьордов, глаза и еле сдерживая смех. – А ты, значит, за ней подсматривал? За бесовскими игрищами?

– Да вовсе нет! – замахал руками монах. – Не так всё было. Я просто мимо шел, а она меня и позвала, кувшин подержать, – так, говорит, для гадания надо...

– И ты согласился?! О, ужас! – Никифор развел руками:

– Уж больно сильно просила...

– И это вместо вечерней молитвы!

– Да я сначала хотел вас позвать, тебя и Ирландца, да вы с хозяином третью амфору допивали, думаю, куда уж, грохнетесь еще через борт в море, потом вылавливай!

Никифор изобразил жестами, как его приятели, пьяные, валятся за борт, смешно отфыркиваются, вопят...

Хельги уже больше не сдерживался – захохотал во весь голос, да так, что разбудил Ирландца и хозяина, почивавших после обеда на корме, под специально натянутым балдахином. Там же было приготовлено местечко и Ладиславе, да только она им не пользовалась – стеснялась. Красива была девчонка – юна, стройна, златовласа, с глазами – как васильки в поле. Притягивала мужские взгляды, словно чужие дирхемы алчные руки вора. Поначалу кое-кто из команды «Георгиоса» попытался было за ней приударить, да быстро пошел на попятный, увидев посуровевшее лицо хозяина и холодный взгляд молодого варяжского ярла.

Сам Евстафий Догорол относился к Ладиславе вполне по-отечески, а, изрядно испив доброго винца, бывало, рассказывал, как девушка спасла его от зубов огромного волка... двух волков... трех... целой стаи... Ну и так далее, по нарастающей, в зависимости от количества выпитого. Ему, правда, никто особо не верил, но, видя, как трепетно торговец относится к девушке, понимали – может, что-то подобное и действительно было.

Ладислава, конечно, ловила на себе восхищенные взгляды, и нельзя сказать, чтобы ей это вовсе не нравилось. Однако в сердце ее давно, еще с той случайной встречи в Ладоге, был один – молодой светловолосый варяг. Хельги. Хельги-ярл. Она знала, что где-то далеко на севере, в стране снега, льда и извилистых фьордов, у него остались жена и дочь, Сельма и Сигрид. Знала – и всё-таки надеялась... И вот вчера... Как хорошо было бы, если б помогать ей в гадании пришел не этот отрешенный от мира монах – хотя и довольно приятный, – а сам молодой ярл. Ладислава так ждала его, надела на себя лишь одну тунику из тончайшего шелка – подарок Евстафия, – не скрывавшую восхитительных форм ее юного тела. Так ждала – вот возьмется ярл помогать в гаданье, невзначай прикоснется, обнимет... Но не пришел ярл. А монах, Никифор, так его имя, прикоснулся-таки, да так, что его, бедного, аж бросило в жар. Ладислава, осмелев, заулыбалась, невзначай натянула тунику на груди туго-туго, так, что стало хорошо заметно всё... Бедный послушник, что-то пробормотав, закрыл лицо руками да скорее убежал прочь – видно, молиться своему распятому Богу.

У нас тоже сейчас молятся.

Ладислава вздохнула.

Роду, Святовиту, Велесу... В начале травня-месяца – праздник первых ростков, с песнями да веселыми девичьими хороводами, потом, ближе к началу лета, – моления о дожде, а затем, в следующий месяц, изок, – Ярилин день, тоже с хороводами, плясками, венками...

Пойдем,девочки,

Завивать веночки!

Завьем веночки,

Завьем зеленые!

Ах, как сладостно пахли цветы в венках – колокольчики, ромашки, фиалки. Как швыряли девчонки венки в реку, и тут же за ними прыгали парни и, выловив венок, несли его к владелице – а та милостиво целовала их в губы... Вот бы и Хельги так...

Ладислава грустно усмехнулась, вытерла рукавом набежавшую слезинку... Да уж, такой бросится за ее венком, как же! Холоден, как ледяная скала. И всё отшучивается, на всё-то у него ответы есть, не подойдет никогда, не обнимет, да куда там – обнимет, даже не заговорит первым! Так, пару слов буркнет – и всё. Всё шушукается с дружками своими – с Никифором-монахом да с Ирландцем. Ой, ну до чего ж неприятный мужик этот Ирландец – узколицый, смазливый, всё улыбается, а взгляд стылый, как у змеи. И смотрит так... Будто все тут кругом замыслили против него какую-то каверзу. Лучше уж с Никифором водиться, тот, по крайней мере, безобидный. Да и Хельги от него не далеко ушел, дурачина. Как будто не видит ничего, не замечает... или – не хочет замечать? Ах, какие ж у него глаза – синие-синие, а волосы мягкие, как лебединый пух... А губы, щеки, ресницы... Говорила маменька – не плюй на воду, не люби варяга. Не люби... Да ведь сердцу-то не прикажешь!


Жарко было в степи между Днепром и Доном, где двигались всадники и запряженные медлительными волами повозки. Степь, казалось, дышала: зеленая травяная гладь волновалась, словно море, ласково стелилась под копытами лошадей и волов, под большими колесами повозок. Кое-где по пути попадались древние идолы, да иногда смотрели на путников невидящими очами каменные скифские бабы.

– Долго ль еще до Кенугарда? – отдуваясь, обернулся в седле Лейв Копытная Лужа. Отбросив со лба жирные, пропитавшиеся дымом костров волосы, он вопросительно уставился на своего товарища, тощего и сутулого Истому по кличке Мозгляк.

Истома, как и Лейв, трусил на небольшой кобылке какой-то непонятной мышиной масти, купленной на деньги, оставшиеся от неудавшегося коммерческого предприятия Лейва... Вернее, даже не самого Лейва, а его дядюшки – Скъольда Альвсена, известного в Халогаланде скупердяя. После нападения печенегов на караван, случившегося еще по зиме, на переходе из Итиля в Саркел, Лейв, скрипя зубами, долго подсчитывал убытки – а они были значительными. Печенеги разграбили все товары, прикупленные им и его напарником, старым Хаконом, – это раз. Убили самого Хакона – два, притом бежали пленники – красивая рабыня Ладислава и давнишний враг Лейва Снорри...

Нет, Снорри, похоже, всё-таки погиб, как погиб и Альв Кошачий Глаз, близкий приятель Истомы. Интересно, что их связывало? Вообще-то Истома Мозгляк, как не раз уже убеждался Лейв, производил впечатление бывалого человека. В меру боек, умен, хитер изрядно, с таким не пропадешь! Потому-то и поддался на его уговоры Лейв Копытная Лужа, знал – с убытками домой лучше не возвращаться: дядюшка Скъольд не только на двор не пустит, да кабы еще и собак не спустил. Как только предложил Истома пойти в Кенугард, к его знакомому князю – так тут же и согласился Копытная Лужа, даже для виду не стал ломаться. А что ему было делать? Со Скъольдом Альвсеном шутки плохи, особенно когда дело касается его собственности, об этом уж все в Норвегии знали, от Трендалага и Халогаланда до Вика.

Истома тоже был рад согласию Лейва – как-то уж больно одиноко почувствовал он себя после гибели Альва Кошачьего Глаза, привык работать в паре.

А Лейв, похоже, был бы вполне подходящим напарником для всех темных дел, на которые сподвигнул Истому князь Дирмунд, что пришел с Хаскульдом-конунгом из далекой северной земли. Злобен был Лейв, яростен, особенно тогда, когда мог безнаказанно поглумиться над беззащитной жертвой, правда, труслив в битве – ну, так то не страшно, на рожон лезть и сам Истома не собирался – и, на первый взгляд, глуповат, но то больше от молодости, от неопытности, а опыта Копытная Лужа набирался быстро, в чем Истома Мозгляк не раз убеждался. Единственный прокол – не удалось, как просил Хозяин, затравить змеями молодого Хельги-ярла – не укусили его почему-то змеи, может, вялые оказались, а может, ярл знал какое-то заклинание. В общем, не выполненным оказался приказ Дирмунда, и нельзя сказать, чтобы Истома возвращался в Киев-град с легким сердцем. Хотя и не кручинился особо, знал: много у Дирмунда верных людей, так что сильно гневаться князь не будет, тем более теперь, после смерти Альва, когда одним верным человеком стало меньше. Ну и, похоже, Лейв Копытная Лужа сможет стать вполне достойной заменой, вполне. Так что на вопрос утомленного жарой Лейва относительно пути до Кенугарда Истома приветливо осклабился и посоветовал послать на ближайший холм слугу – посмотреть.

– Грюм, сбегай! – тут же приказал Копытная Лужа, и лысый слуга – тайный соглядатай Скъольда – мигом взобрался на пологую, поросшую редкими кустиками вершину.

– Видел какие-то тучи далеко на западе, – спустившись, доложил он, преданно глядя на Лейва. Грюму тоже не улыбалось возвращаться ни с чем – Скъольд обвинит в неудаче не только Лейва, но и его, скажет – а ты куда смотрел, лысая башка?

И будет совершенно прав. Тогда зачем же возвращаться? Может, у Дирмунда-князя куда как лучше будет!

– Тучи, говоришь? – тяжело втягивая воздух пересохшим ртом, переспросил Истома. – То река. А вверх по ней – Киев. Думаю, дня через три будем.

– Дай-то боги, – усмехнулся Лейв. – Сколько мы должны купцам? – Он кивнул на повозки, принадлежавшие хазарским торговцам Саркела.

– Весь расчет в Киеве, – оглянувшись по сторонам, тихо заметил Истома. – Ведь так договаривались. А в Киеве... В Киеве поглядим.

Он подмигнул Лейву и засмеялся мелким дребезжащим смехом, похожим на звон треснувшего коровьего колокольца-ботала.

А вокруг, среди травяных волн, ржали кони, мычали волы, ругались погонщики. Купеческий караван поворачивал на север – к Киеву.


Как и предсказывал Евстафий Догорол, они встретили константинопольских купцов у самого устья, при впадении Днепра в море. Десятка полтора плоскодонных судов, несколько небольших ладей-моноксилов, выдолбленных из одного ствола дерева, – вот и весь караван ромеев. Впрочем, торговый сезон только начинался, а большие морские суда в Киев не шли – вряд ли бы они спокойно преодолели пороги. Моноксилы и плоскодонки – пожалуй, единственный подходящий транспорт для волока – удобно вытаскивать, удобно подклады-вать бревна под днища.

Ромеи везли в Киев вино, узорчатые ткани, золотую посуду и прочую роскошь, что находила хороший сбыт среди славянско-варяжской дружины князя Хаскульда. Все эти товары стоили недешево, и Хельги был поражен малым количеством охраны. Всего две пары моноксилов с воинами – не густо. Конхобар Ирландец заметил волнение ярла, подойдя ближе, шепнул, мол, сиди, пируй с купчишками, а я присмотрюсь. Так и сделал – отошел в сторонку, подальше от костров, времечко-то как раз обедать было. А Хельги-ярл, как и подобает знатному воину, учтиво поблагодарив за приглашение, присоединился к собиравшимся хорошенько пообедать торговцам. Они расположились на возвышении, под тенью развесистого дерева. Рабы и слуги, быстро раскинув на траве выбеленный холст, принялись деловито сновать туда-сюда – от холста к кострам, таская полные яств блюда.

– Угощайся, князь. – Чернобородый купеческий староста по имени Вассиан Фессалоник приветливо кивнул Хельги и пододвинул к нему блюдо с дымящейся бараниной. Ярл не заставил себя долго упрашивать – давно чувствовал голод. Взял без церемоний кусок, впился зубами в сочное мясо – остро зажгло нёбо – мясо оказалось густо перченым.

– Вина. – Вассиан сделал знак слугам. Хельги выпил с купцами вина, затем, в который раз, рассказал о том, как встретил Евстафия Догорола в Саркеле. Речь его переводил Никифор, кое-где расцвечивая рассказ подробностями, с выгодной стороны представляющими поступки ярла.

– Да, страшный народ эти хазары, – покачал головой Вассиан, и сидевшие рядом купцы закивали, соглашаясь. – А ведь туда, в хазарское царство, недавно отправились ученые монахи Константин и Мефодий. Ты не знал их, брат Никифор?

– Не знал, к сожалению. Но много слышал. Наш друг Евстафий Догорол говорил, что один из них поехал к хазарам. А вот кто? То ли Константин, то ли Мефодий.

– Может быть, и один, – легко согласился Фессалоник. – Тем более опасно! Ну что, выпьем, друзья?

Купцы обрадованно зашумели, и в кубки рекою полилось вино. Хельги пил не пьянея, чувствуя, что опять к нему приходит то самое состояние тревоги, когда в глубине мозга вдруг всплывает нечто такое, что дает ему возможность предчувствовать грядущие события... Казалось бы, ешь, пей, веселись! Кто-то из купцов достал лютню, кто-то читал стихи, а кое-кто уже и похрапывал, прислонясь к тенистому стволу дерева. Идиллия, но всё же... что-то здесь было не так.

Хельги – по привычке, постепенно становившейся его второй натурой, – рассеянно глядя на кубок с вином, принялся рассуждать: а что же не так? Ну, пир... в смысле – обед, оно понятно. Ну, с утра проводили караван сурожцев, попрощались с Евстафием, затем сели обедать... и вот до сих пор сидят. Сидят... А ведь место тут нехорошее – про караван-то наверняка прослышали окрестные разбойничьи шайки, а купцы всё сидят, ни о чем не беспокоясь, пьют, поют песни, словно бы поджидают чего-то. Чего-то? А может, кого-то?

Староста купеческий, чернобородый Вассиан, похоже, не так уж и пьян. Взгляд осторожный, трезвый. Сидит, усмехается, слушая грустную песню, что запел толстобрюхий торговец с окладистой бородою.

И хоть меня целовать запретили красивой Роданфе,

Выход придумала всё ж... —

прямо на ухо ярлу зашептал перевод Никифор. Вот только этого и недоставало, ярл как раз собирался покинуть пиршество и поискать в окрестностях Ирландца.

Пояс свой с бедер сняла и,

растянув его меж собою и мною...

– Хватит, хватит, Никифор. – Хельги затряс головою. – Как тебе только не стыдно толмачить такое? Пояс сняла с бедер – ничего не скажешь, хорошенькое начало! Можно себе представить, чем всё закончится.

– Но... это же стихи, мой ярл! – сконфуженно пробурчал Никифор. – Стихи знаменитого поэта Агафия Миренейского, что всю свою жизнь воспевал светлую радость... Хотя ты, наверное, прав. Мне, монаху, такое слушать грешно.

Отойдя в сторону, он принялся молиться. А толстобрюхий сибарит не унимался: хоть Хельги и не понимал слов, но жесты купца были весьма красноречивы...

Ага! Вассиан обернулся к кому-то... Похоже, к кормщику, именно его Хельги заприметил с утра за рулевым веслом одной из ладей. Судя по одежде – длинная, почти до самой земли, ярко-зеленая, с серебряной нитью, туника, – кормщик был явно не беден и, скорее всего, имел в купеческом предприятии солидную долю. Тогда почему же Вассиан не пригласил его к обеду? И о чем они сейчас шепчутся? Послушать бы... Впрочем, чего там слушать, без Никифора всё равно не поймешь ни единого слова. Хоть, в Суроже еще, и учил ярла греческому Евстафий-купец, а всё же их сурожский говор от столичного отличался. Да и говорили быстро. Вызнать бы... Может, не стоило связываться с купцами, добрались бы до Кенугарда сами? А попасть туда надо обязательно, ибо – как сказала девушка-волшебница Магн – только он, Хельги-ярл, может остановить черное дело друида. И кто его остановит, если они не доберутся до Киева? Если сгинут в степи, пронзенные разбойничьей злой стрелой, если вдруг схватят их, сонных, да продадут в рабство на край света?

Нет, такой поворот ярла никак не устраивал. А потому следовало быть постоянно настороже. Вот и сейчас...

Заметив, как кормщик скрылся за колючими кустами шиповника, Хельги встал и, сказав Никифору, что идет навестить Ладиславу, покинул веселое сборище. Ладислава, представленная Евстафием Догоролом как знатная ладожанская дама, как и положено девушке, обедала отдельно от мужчин, в специально разбитом шатре с поднятым пологом. Шатер этот был разбит слугами шагах в двадцати от костров, ближе к морю.

Хельги прошел немного в том направлении, затем оглянулся по сторонам и стремительно нырнул в пахучие заросли шиповника. Острые шипы впились в одежду, больно царапнули руки. Ярл не обращал на это внимания, увидев мелькающую впереди зеленую тунику кормщика, то скрывающуюся за деревьями, то вновь вспыхивающую в лучах солнца. Прибавив шагу, Хельги быстро обошел огромный, лежащий прямо на пути камень, и...

– Не спеши, ярл, – тихо произнес кто-то у него за спиной. Кто-то? Конечно же, Ирландец, кому тут еще говорить на языке людей фьордов?

– Там, дальше, я видел трех всадников. Спешенные. Словно бы ждут кого-то...

– Кормщика.

– Кормщика? А, того человека в зеленой тунике. Так ты шел за ним, ярл?

Хельги молча кивнул, шагнув вслед за Ирландцем в густые заросли дрока. Вокруг пели птицы, вкусно пахло молодой листвой, цветами и медом.

– Вот они, – остановившись, поднял руку Ирландец. – Осторожнее, не свались в овраг.

Ярл и без него уже заметил тех, кто стоял, не таясь, у каменистого русла ручья. Трое спешенных всадников в панцирях из бычьей кожи, с саблями в сафьянных ножнах. Короткие, украшенные красными шелковыми ленточками копья небрежно прислонены к камню. Кони пили из ручья воду.

Один из всадников, видимо главный, – осанистый белолицый мужчина с узкой бородкой – обличьем напоминал знатного хазарского вельможу, двое других – поджарые, смуглые – больше походили на печенегов. Троица держалась по-хозяйски: переговаривались, громко смеясь, и снисходительно посматривали на кормщика в зеленой тунике. Тот стоял перед ними в почтительной позе, чуть наклонив голову, и что-то негромко говорил. Что и на каком языке – было не разобрать. Тем не менее кормщика, похоже, хорошо понимали. Узкобородый вдруг прервал его, не дослушав, и требовательно протянул руку. Изогнувшись в поклоне, кормщик передал ему увесистый кожаный мешочек, перевязанный узкой бечевкой. «Хазарин», или кто он там был, ловко развязал бечевку и высыпал в ладонь... блестящие, приятно звякнувшие кружочки.

– Золото... – прошептал Ирландец.

Хельги молча кивнул. Он уже начинал кое о чем догадываться.

Тщательно пересчитав монеты, узкобородый что-то повелительно сказал одному из напарников. Тот, поклонившись, подскочил к прислоненным к камню копьям и, отвязав от них красные шелковые ленты, вручил их кормщику. Тот униженно склонился почти до самой земли. Подойдя ближе, узкобородый покровительственно потрепал его по плечу, после чего вся троица вскочила на лошадей и вмиг скрылась из виду.

– Чтоб вас всех дьявол забрал, проклятые разбойничьи рожи! – выпрямившись, злобно бросил им вслед кормщик и, напившись воды из ручья, быстро пошел обратно.

– Так вот почему у купцов так мало охраны, – выбираясь из кустов, задумчиво произнес Ирландец. – У них тут, похоже, договор. Платят деньги разбойникам, а те их не трогают. И эти красные ленты – наверняка условные знаки, дескать, всё оплачено. Ну что же. Похоже, с этой стороны нам ничего не грозит, ярл!

Хельги лишь улыбнулся. Хорошо иметь такого сообразительного помощника, как Конхобар Ирландец, хотя, конечно, тип он еще тот!

Итак, загадка счастливо разъяснилась: купеческий староста Вассиан Фессалоник потому не торопился, что поджидал посланцев местной разбойничьей шайки. Заплатил, сколько надо, получил опознавательные знаки, теперь можно и в путь. Замечательные договорные отношения – ты мне, я тебе. Только вот, судя по проклятиям кормщика, разбоинички вряд ли всегда строго выполняли условия соглашения, наверняка могли и лапу наложить на понравившуюся им часть товара. Как бы Ладислава им не понравилась! Хотя, похоже, они не собирались плотно сопровождать караван, иначе зачем ленты? Впрочем, в любом случае следовало держать ухо востро.


Утром, едва рассвет окрасил воды реки багрянцем, караван известного константинопольского купца Вассиана Фессалоника пустился в путь к Киеву. На мачтах передних судов огнем пылали алые шелковые ленты.

Глава 2

ПОРОГИ

Июнь 863 г. Днепр

Даже рощи —

И те повстанцами

Подымают хоругви рябин.

Зреет, зреет веселая сеча.

Сергей Есенин. «Пугачев»

Ночью Хельги неожиданно вспомнилась Сельма. Ее темно-голубые глаза, то насмешливые, то грустные; волосы, светлые, как выбеленный на солнце лен; белая, как морская пена, кожа, чуть присыпанная смешными веснушками. Сельма, законная супруга и мать законной дочери...

Хельги всё-таки сильно скучал по ним обеим – по Сельме и маленькой Сигрид, – хоть и не очень-то признавался себе в этом, не дело викинга – грустить. А было грустно... Он лежал на широкой скамье ладьи, подстелив под себя волчью шкуру, и смотрел на звезды, такие холодные, неживые, далекие. Вокруг было темно, лишь на крайних ладьях зеленоватым светом горели лампадки – и правильно, незачем привлекать к себе излишнее внимание в глухую темную ночку, в такую, например, как сейчас. Вот уж, действительно, ни зги не видно, не поймешь даже, где ладьи, где вода, где берег, – всё одинаково черно.

Корабли Вассиана Фессалоника пристали к берегу, – попробуй-ка определи ночью, где мель, где порог, где камень. Вот и стояли, дожидаясь утра. Отдыхали, загасив ненужные костры и выставив охрану, которую, по мнению Хельги, вообще не стоило бы выставлять вдоль берега, всё одно ничего не разобрать, вот лучше б оставить часовых на каждом судне. Однако никто здесь его советов не спрашивал, а он сам и не особо-то рвался их давать, больно надо! Сиди себе, голову ничем не заморачивая, окруженный почтением, – милое дело. Сам купеческий староста Вассиан, с подачи Евстафия Догорола, дай боги ему долгой и счастливой жизни, относился к неожиданным попутчикам подчеркнуто вежливо, как к очень важным персонам. Что уж там наплел про них Евстафий, пусть будет на его совести, но почтение оказывали вполне искреннее, даже надоедать стало, когда тебе кланяются по каждому поводу.

Нет, конечно, поклоны – вещь хорошая, но не столько же! Видно, права пословица, что на юге легче гнутся спины. А так, что ж... Хорошая еда, вино, когда пожелаешь, отдельные шатры – это было неплохо, особенно для Ладиславы. Показываться без нужды на людях Хельги ей строго-настрого... не то чтобы запретил, но не рекомендовал. Уж больно сладкая девка, мало ли... Чай, найдутся желающие на этакий цветок. Вон, уже скрипнули доски... и как раз в той стороне, где шатер. Ярл неслышно поднялся со скамьи, прислушался... Ну, так и есть! Кто-то прется. Что ж, придется отвадить непрошеных гостей, только осторожней, не свернуть бы кому-нибудь случайно шею, ни к чему это...

Хельги скорее почувствовал, чем увидел, возникшую у мачты фигуру. Бесшумно сдвинулся влево, нагнулся... и ловким движением перекинул через себя чье-то легкое тело. Положил на скамью, закрывая ладонью рот... потом медленно отпустил, приставив к горлу лезвие кинжала. Сказал, как помнил, по-гречески:

– Говори, кто ты?

– О, ярл... – прошептал нежный девичий голос. – Ты чуть не убил меня.

– Просто я стерегу твой покой, Ладия, – усмехнулся варяг, умышленно назвав девушку так, как ее называли все. И чего ее только понесло из шатра?

– Сон нехороший приснился, да и... надоело там, в шатре, за целый-то день. Ты ведь мне днем выходить запрещаешь.

– Так надо.

– Надо... – Ладислава сглотнула слюну. Ей так хотелось прижаться сейчас к груди молодого ярла, собственно, она за тем сюда и шла, но... Но оробела. Уж слишком неприступным и гордым был этот северный князь.

Князь... Ведь именно так, говорят, звучит слово «ярл» по-славянски. Князь... Или знатный боярин, что в лоб, что по лбу. Ей не ровня. Кто она-то? Простушка с Ладоги, ни знатного рода, ни богатств особых. Бывшая рабыня к тому же. Кто она этому ярлу? Никто. А кем мыслит стать? Женой? Ха-ха! В лучшем случае наложницей... или даже нет – девушкой на один день, вернее, на одну ночь. Да пусть бы и на одну ночь!!! О, Велес, о, Мокошь, о, Род с рожаницами, да что же она такое думает? Да разве приличны такие мысли девушке? И тем не менее...

Осторожно приподнявшись на скамье, Ладислава придвинулась к ярлу, так близко, что почувствовала щекой его дыхание. Сердце ее билось столь громко под тонкой туникой, что, казалось, слышно на всю ладью, на весь берег, на всю реку. А он... Как сидел, так и сидит! Бесчувственное полено.

Позади них, на носу судна, послышалось чье-то бормотание и тяжелые шлепающие шаги.

– О, Господи, не видно-то ничего, хоть глаз выколи, – вполголоса пробормотал идущий, и Хельги узнал Никифора. Затем вдруг раздался шум падающего тела и приглушенный крик, – видно, монах споткнулся-таки о скамью или брошенные весла, хорошо хоть не свалился с ладьи в воду.

– Что ты ищешь здесь во тьме, Никифор? – сдерживая смех, поинтересовался варяг.

– О! Тебе тоже не спится, ярл? А я ведь так и знал. Специально иду к тебе – настал момент поговорить с тобой о Боге.

– О, только не это, Никифор, – расхохотался ярл. – Ты ведь знаешь, я закоренелый язычник, хотя и с уважением отношусь к чужим богам...

– Ты просто не знаешь истинного Бога! – на ощупь пробираясь к скамье, с воодушевлением произнес монах. – Тебе ведь наверняка никто о Нем не рассказывал. Хочешь сказать, что ты и раньше видел проповедников? Да, допустим, видел. Но ты же их не слушал! Ой, кто это с тобой? Неужели...

– Да, это я, Никифор. – Ладислава засмеялась. – Хотела кое о чем порасспросить ярла.

– Так спрашивай, я подожду.

– Потом, – отмахнулась девушка. – Пожалуй, пойду-ка лучше спать. – Она поднялась на ноги.

– Осторожнее, Ладия, – предупредил Хельги. – Ладья узкая.

Ничего не ответив, Ладислава исчезла в шатре и повалилась на жесткое ложе, глотая соленые слезы. Упырь, а не ярл...

А Хельги в этот момент думал о ней, думал, несмотря на все запреты, что поставил сам себе. Да, Ладислава была весьма красива и... желанна! Ярл чувствовал, что и девушка ответила бы ему взаимностью, но... Но слишком многим она была обязана ему! А это не очень хорошее дело – воспользоваться благодарностью девушки в своих личных похотливых целях. Не благородно это. Не пристало викингу. Хоть и не из племени фьордов эта златовласая красавица Ладия, не своя. Но и не чужая. Да и не закончен еще поход, еще много придется пережить ей, и тут задача для Хельги-ярла – уберечь, помочь, защитить. А как же иначе? Ведь это же он предложил девушке вернуться на родину, поехав с ним и с его друзьями. Предложил – значит взял на себя ответственность. Поэтому и гнал от себя молодой ярл мысли о прекрасной славянке, которые всё-таки появлялись... Да и Сельма бы это восприняла как должное, в конце концов, иметь и жен, и наложниц – в обычае викингов, все так живут, жили так и родитель Хельги, Сигурд, и Торкель-бонд, отец Сельмы.

Погруженный в свои мысли, Хельги не слышал то, что тихо говорил Никифор, лишь улыбался краешком губ, поглядывая в сторону кормы, туда, где находился шатер Ладиславы. А Никифор, увлекшись, уже больше не говорил о Боге, а читал стихи Касии, знаменитой поэтессы-затворницы, с коими познакомился еще в бытность свою в Константинополе. Хорошие стихи писала Касия, не только Никифору они нравились, но и многим, в том числе и покойному императору Феофилу. Особенно эти строки:

Женский род всех сильнее.

Дурно, когда жена красива и прекрасна,

Ибо имеет краса очарованье.

Высоко-высоко над степью летел коршун. Высматривая добычу, покачивал расправленными крыльями, темными, серовато-песочными, чуть светлеющими на концах. Из таких перьев получается неплохое оперение для стрел, ничуть не хуже, чем от крыла ворона. Далеко внизу проплывали голубые травы, зеленые дубовые рощицы, темно-синие, поросшие колючим кустарником овраги. В небе сияло солнце, и Днепр блестел в его свете широкой дорогой – дорогой ладей. По правому берегу его тянулись высокие кручи, дикие и бесформенные, словно неведомый великан-пахарь вздыбил черную землю гигантским оралом, левый берег был покат и низок, кое-где зарос камышом, а где-то желтел песчаным жарким пляжем. Дальше, до самого Дона, тянулись бескрайние степи, с пряными травами, полудикими табунами и горьковатым запахом полыни. В степи, среди трав, медленно двигались повозки и всадники.

– Хорош, красавец! – приложив руку к глазам, посмотрел на парящего коршуна Лейв Копытная Лужа. Усмехнувшись, вытащил из колчана стрелу.

– Не делай этого, Лейв, – подъехав ближе, покачал головой Истома Мозгляк. – Птица в небе хорошо видна на много полетов стрелы. И так же хорошо будет видно, как ее кто-то собьет. А кто это увидит? Может, наши опасные друзья – печенеги?

Совет Истомы, по-видимому, убедил Лейва. Пожав плечами, он молча убрал стрелу в колчан, висевший у луки седла, и осмотрелся. Сочную зелень трав перебивали цветы: пушистые одуванчики, яркие, словно маленькие кусочки солнца, лиловые колокольчики, темно-голубые незабудки, васильки, синие, как осколки неба. Кое-где сплошным косяком тянулся сладкий клевер, а дальше, за розовой полосою, лучились лепестками ромашки.

Запряженные волами повозки хазарских купцов медленно продвигались вдоль по дороге, теряющейся среди разнотравья и рощиц. Впереди и сзади гарцевали конные воины – охрана – всего два десятка человек, караван не был особенно большим и богатым. Истома Мозгляк, Лейв Копытная Лужа и его слуга Грюм тоже считались охраной – купцы взяли их с собой вовсе не из чистого альтруизма. Варяги с Истомой не слишком перетруждались, но и нельзя сказать, чтобы относились к своим обязанностям спустя рукава. Во-первых, купцы за такое дело запросто могли и прогнать, поди потом добирайся до Киева, не зная толком дороги, а во-вторых, опасались за свою жизнь – разбойников в здешних местах хватало. Правда, пока с ними еще не встречались – мелкие шайки не в счет, их прогоняли сразу, – но кто знает, как будет дальше?

– Что-то не видать вокруг лихих людей, – глотнув воды из плетеной фляги, лениво заметил Лейв... И как накаркал!

Двое из скачущих впереди воинов остановились у неширокого ручья возле живописной дубовой рощи и, спешившись, принялись внимательно рассматривать что-то, время от времени тихо переговариваясь меж собой. Лейв и Истома переглянулись и пришпорили лошадей.

– Кто-то недавно останавливался здесь на ночлег, – обернулся к ним один из воинов – низкорослый темноглазый хазарин в короткой, местами проржавевшей кольчуге и с кривой саблей у пояса.

– Купцы? – переспросил Истома. – Такой же караван, как и наш?

Хазарин отрицательно мотнул головой. Купцы разбили бы много шатров, а таких следов нет, как нет и колеи от повозок. Лишь остатки кострищ в глубоких ямах.

– Нет, это не купцы. Воины. Идут налегке. Жгли костры в ямах – таились.

– Надо ждать засады! – выразил опасение Лейв.

– Нет. – Хазарский воин чуть улыбнулся. – Их добыча – не мы, а ромейские купцы, что будут переходить пороги. Хотя, конечно, беречься надо – никогда не знаешь, что может прийти в голову печенегам, а это, думаю, именно они.

– Печенеги? – удивился Истома. – Они уже забрались так далеко от своих веж?

– Они поставили свои вежи в здешних степях. И появляются здесь всё чаще и чаще, – задумчиво ответил хазарин. – Похоже, скоро их станет здесь так много, что вряд ли этот путь будет безопасен.

Ничего не сказав, Истома и Лейв напились воды из ручья и отъехали прочь. Безопасность хазарской торговли их интересовала меньше всего... не считая данного конкретного случая, но тут уж речь шла об их жизнях, а потому наемники утроили бдительность. Мало ли...


– Я – не умею стрелять? – Раскрасневшаяся от гнева Ладислава выхватила лук из рук опешившего от подобного нахальства Ирландца. – Смотри же!

Просвистев, сорвавшаяся с тетивы стрела с черными перьями умчалась в небо. Миг – и пронзенный насквозь красавец коршун, сложив крылья, камнем полетел вниз.

– Видали? – Ладислава бросила лук на дно ладьи. В длинной зеленой тунике, схваченной в талии золоченым поясом, с распущенным по плечам золотом волос, она напоминала сейчас греческую богиню-охотницу. Ирландец уже давно пожалел, что затеял этот никчемный спор. Затеял только для того, чтобы убить время.

– Но где ты...

– Хочешь спросить, где я этому научилась, уважаемый Хельги-ярл? – Обернувшись к подошедшему Хельги, девушка дерзко окинула его холодным взглядом васильковых глаз. – Я ведь выросла в Ладоге, и мой батюшка, дядя и все мои братья считались охотниками не из последних.

Ладислава осеклась, заметив, что молодой варяг уже больше не смотрит на нее. Взгляд ярла был устремлен вдаль, туда, куда упал коршун.

– Думаю, ты зря привлекла внимание, Ладия, – покачал головой Хельги.

– Внимание? Кого? Тут по обоим берегам пустынная степь да кручи.

– Степь вовсе не такая пустынная, как тебе кажется, – мягко возразил ярл. – А падение сбитой птицы видно издалека.

Обидевшись, Ладислава резко повернулась и скрылась в шатре, разбитом для нее на корме плоскодонной ладьи ромейского купца Вассиана Фессалоника.

– Вряд ли здесь существует опасность для нашего каравана, – покачал головой Ирландец. – Ведь всё уже уплачено, и на мачтах судов – красные ленты.

– Так-то оно так. – Хельги потер виски. – Но всё же следует быть осторожнее. Кто знает, сколько лихих людишек орудует в здешних местах? С одними купцы договорились, но, возможно, найдутся и другие.

Корабли Вассиана Фессалоника подходили к полосе днепровских порогов – самого опасного места на пути «из варяг в греки». Днепр делал здесь крутой изгиб к востоку, огибая скалистые отроги Авратынских возвышенностей; с ладей уже видны были высокие, громоздившиеся по берегам скалы, похожие на огромные зубы дракона, уже вздыбливались отвесными утесами берега, зажимая реку в узкое каменистое ложе, усеянное грядами острых камней, смертельно опасных для путешественников, уже всё ближе становилось угрожающее рычание реки, стиснутой каменистыми лапами скал и всё-таки вырывающейся на свободу дерзкой стремниной.

Не доходя до утесов, ладьи повернули к левому берегу. Там прямо от речных камней начинался волок. Перегрузив товары на носилки, караванщики подложили под ладьи деревянные катки и с уханьем принялись толкать корабли. Тяжело было лишь тронуть их с места, а уж дальше, казалось, они ехали сами, недаром опытный Вассиан Фессалоник никогда не брал с собой тяжелые килевые суда, которые еще можно было бы попытаться провести меж порогов, спускаясь по реке вниз, но вот подняться вверх никакой возможности не было. Между тем дело спорилось – уже большая часть судов прокатила по суше порогов пять, и впереди уже голубела спокойная кромка воды, светлая и широкая, и совсем немного осталось, чтобы измученные от тяжелой работы люди, почувствовав облегчение, с хохотом и радостными воплями спустили бы суда обратно в реку. Совсем немного осталось.

Вассиан Фессалоник уже улыбался, подмигивая идущему рядом ярлу, – вон там, уже рядом, Днепр, спокойный, прямой и широкий, и ладьи уже почти что здесь, ну, почти всё уже, и надо лишь сделать последнее усилие. Хельги тоже улыбался, утирая выступивший на висках пот, – было жарко, и солнце палило немилосердно. Рядом, пристально вглядываясь в отроги, в развевающемся зеленом плаще шагал Конхобар Ирландец, за ним – Никифор и Ладислава.

– Ну, всё! – Остановившись у самого спуска, купец оглянулся и весело подмигнул.

– Нет, похоже, всё еще только начинается! – резко отпрыгнул в сторону Ирландец, вытаскивая меч. То же самое, без всяких раздумий, повторил и Хельги, проследив лишь, чтобы не мешкали Никифор с Ладиславой.

Потом уже посмотрел направо, в ту сторону, куда с напряжением всматривался Конхобар. Там гарцевали с десяток всадников с короткими копьями, украшенными синими бунчуками. Еще столько же, словно вынырнув из воды, внезапно появились впереди. И человек пять – сзади.

А купеческий староста Вассиан Фессалоник, словно никаких воинов вокруг и не было, лишь с усмешкой махнул рукой Хельги, мол, никакой опасности нет, за всё заплачено, оглянулся на мачты с красными лентами на верхушках и приветственно помахал рукой всадникам. «Вжжик!» Пущенная стрела пробила ему руку, и капли крови упали на каменистую землю. Кто-то закричал...

– Я возьму предводителя, вы с Никифором и Ладиславой – тех, что у воды, – обернувшись к Ирландцу, сказал Хельги и змеей исчез меж камнями.

Ловко пробрался между скал, перепрыгнул расщелину, зацепился руками за каменистые выступы, подтянулся и осторожно выглянул из-за скалы. Теперь всадники оказались перед ярлом как на ладони. Слева, похоже, их главный – в блестящем остроконечном шлеме, украшенном лошадиными хвостами, спускавшимися до самых плеч, в синем плаще, накинутом поверх кольчуги, с мечом. Его нужно уложить стрелой, без шума, с первого выстрела, затем – того, что рядом потом перепрыгнуть на следующую скалу и, когда остальные будут окружать расщелину, зайти им с тыла.

Придуманный Хельги план имел все шансы на успех. В нем был лишь один недостаток – викинги никогда не нападали исподтишка. Истинный норманн выпрыгнул бы сейчас из-за скалы, брызгая слюной и вращая мечом, налетел бы коршуном и, несомненно, сразил бы троих врагов, больше бы просто не успел, поскольку и сам пал бы, пораженный стрелами в спину. Это была бы вполне достойная викинга гибель, и валькирии, девы Одина, унесли бы душу погибшего героя в Валгаллу.

Только вот Хельги-ярл туда пока не очень торопился, хватало и на земле дел. Потому и действовал он не как викинг и даже не как печенег, вообще не так, как действовал бы человек этого времени, а вполне расчетливо и цинично, без всякой оглядки на благородство, то есть как человек эпохи атомных взрывов и покорения Марса. Спокойно укрылся за камнем, приготовив путь к отступлению, вытащил и положил перед собой несколько стрел, чтоб потом не шарить зря по колчану, тратя драгоценное время. Наложил одну из стрел на тетиву, натянул, прицелился...

Ага, вот она, под шлемом, за лошадиными хвостами, незащищенная шея предводителя шайки. Не задержат ли хвосты стрелу? Могут. Тогда пусть разбойник обернется. Хотя бы на шум падающего камня... Ярл ногой столкнул с кручи валуны, и те с шумом покатились вниз, на дно расщелины. Лиходей обернулся...

Хельги не верил ни в привидения, ни в выходцев с того света...

Он не успел задержать стрелу, лишь дернул лук верх...

Просвистев, стрела ударила воина прямо в шлем с такой силой, что сорвала его с головы. Разбойничий вожак оказался довольно молод, светлые волосы его разлетелись по плечам. Вытащив меч, он помчался к скале...

Хельги уже там не было. Озадаченный предводитель разбойников в ярости треснул концом копья о камень, обернулся к своим... Затем поднял лежащие за камнем стрелы и вздрогнул, увидев на древке одной из них двойное изображения руны «Сиг»...

– «Сиг» – руна победы... – тихо сказал он по-норвежски.

– Коль ты к ней стремишься, вырежи их на меча рукояти, – раздалось в ответ, словно бы из-под земли.

– И дважды пометь именем Тюра... Кто ты? – Вожак разбойников поднял меч и направился к краю расщелины.

– Вели своим людям убраться подальше от этой скалы, Малыш, – глухо посоветовал из-за края пропасти висевший на пальцах Хельги.

Молодой разбойник остановился. Малыш? Так его давно уже никто не называл, и вообще никто не называл, кроме Радимира и Хельги, молодого бильрестского ярла.

– Рад снова видеть тебя в этом мире, Малыш Снорри, – вылезая из расщелины, с улыбкой произнес Хельги.

– И я рад тому не меньше, ярл! – Снорри еле справился с волнением. – Вот уж не ожидал такой встречи... Эй, ребята! – Он обернулся к воинам. – Скачите к началу порогов, с купцами договоримся.

– Да мы и так уже договорились, – со смехом крикнул кто-то из печенегов, и, повинуясь воле вожака, всадники исчезли, растворясь среди черных скал, лишь топот копыт эхом отдавался в расщелинах.

– Я вижу, дела обстоят неплохо, ярл! – возник из-за ближайших кустов Конхобар Ирландец. – Похоже, мое вмешательство уже не требуется. Приветствую тебя, Снорри, сын Харальда!

Хельги и Снорри, наконец, обнялись, как и положено старым друзьям. Малыш – длинный восемнадцатилетний парень, светловолосый и мускулистый, – радостно щурился и хохотал, периодически хлопая ярла по плечу. А где-то далеко внизу шумели пороги, пороги нечаянной встречи, которые вполне могли бы стать порогами смерти.

Глава 3

ПОХОРОНЫ КОСТРОМЫ

Июнь 863 г. Киев

В такой исход не верили, увы,

Возвышенные гении былого,

О воцаренье низкого и злого

Нам не оставив ни одной главы.

Райнхольл Шнайлер. «На закате истории»

В Киеве, на Подоле, у холма, что прямо напротив Градка, собирались девки. В белых льняных рубахах, по вороту да по рукавам, на запястьях, красными нитками вышитых. Красный, цвет огня и Солнца, «алый цветик», он и от дурного глаза, и от порчи, от разных прочих бед. Да и узоры непростые – круги – опять же от солнышка, да люди, да звери-птицы разные; те, кто ближе к небу живет, – те на оплечьях, кто на земле – на запястьях, ну а подземного мира обитатели, Мокошь да ящеры, – те по подолу вышиты. Гляди – залюбуешься, красота, да не простая, а обережная. Не простые узоры, не простые и рубахи – праздничные.

А как же, в травень-месяц моления о дожде уже прошли, в изок, что ромеями июнем прозван, еще и не начинались, а вот между ними – игрища. Где как проходят: в древлянской земле или у северян, говорят, сжигают на кострище соломенное чучело – от того слова «костер» и «Кострома» – чучело. Сожгут, потом венки вяжут, да песни поют до утра, да гуляют. Похороны «Костромы» – дело важное, о том не только волхвы, но и все люди знают, не бывать без того урожая, не вымолить у богов радости, потому и праздновали, да готовились загодя, юбки новые примеряли, расшивали рубашки узорами. А и девки собрались на Подоле – все, как одна, красавицы – косы длинные, толстые, у кого светло-русые, а у кого и словно вороново крыло черные, щеки румяные, руки белые, брови вразлет, – ну хоть куда девчонки киевские, хоть сейчас замуж! А они уж об этом знали, стреляли вокруг глазами, пересмеивались – зрителей вокруг хватало, уж на Подоле-то ни один мужик в своем доме не усидел, вышел за плетень, все дела забросив, ай чудо, как хороши девки, ай как поют раскрасавицы:

Мы идем ко березе,

Мы идем ко березе,

Ко березе-березоньке,

Ко березе кудрявой!

Многие и жены уже, и дородны, и статны, и детей полон дом, а вот, поди ж ты, и те подойдут к плетню, мужика отодвинут, да не удержатся, да начнут подпевать:

Пойдем, девоньки,

Завьем веночки!

Завьем веночки,

Завьем зеленые!

Чего уж говорить о молодых парнях! Некоторые с утра на Подоле были – девок ждали, молотобойцы свои дела бросили – а как же, чего молотом-то зря стучать, коли тут такое, ну его, успеют еще, намашутся! Кузнецы их понимали, усмехались в бороду: пусть поглазеют немного, всё ж праздник, а дальше девки их за собой на реку не пустят, уж если кто так, тайком проберется, так и то страшновато – девчонки киевские на расправу скорые, поймают, да насуют в портки молодой крапивицы, бывали случаи, как же! Потому лучше у реки по кустам не прятаться – потом позору не оберешься, лучше пока тут постоять, посмотреть, послушать: «Завьем веночки, завьем зеленые!» Вот и толпился народ с раннего утречка, и тут, на Подоле, и на холмах, на Щековице, да на граде Кия. Со стен, из бревен в три обхвата выстроенных, с башен высоких, воины нет-нет да и посматривали вниз, улыбаясь. А кто и челядин молодой, хозяином с порученьем с Киева града на Копырев конец посланный, так ведь не прямо шли, в обход – через Подол, вестимо. Девкам подпеть, поулыбаться.

И день-то какой выдался – солнечный, синеглазый, теплый! Словно нарочно к празднику подгадали боги. Зелена трава на Подоле, мягка, на такой траве поваляться – милое дело, у домов – плетень, да глина, да крыша из камыша – повытоптано, пыль лежит тяжелая, светло-желтая, в пыли той свиньи валяются, а где и утки, и куры, и гусаки. Домишки хоть и не приглядны – до половины в землю врытые, – да зато вокруг красота какая! Сады яблоневые, грушевые, вишневые, край благодатный – уж если какой куст цветет, так уж так цветет, что северным-то его собратьям стыдно! В небе синем-синем ни облачка, с реки ветерок – легкий, бархатистый, нежный. Народу кругом – море, в основном молодежь, конечно.

– Вот и у нас за Волховом так же бывало, – снижая с плеч тяжелый плащ, со вздохом произнесла Ладислава. – Когда-то еще доберусь к родичам?

– Да уж скоро, я думаю, – с улыбкой заметил Никифор, сопровождавший девушку в городе.

Молодой монах на этот раз был чисто выбрит и подстрижен, потому частенько ловил на себе заинтересованные девичьи взгляды – иногда вполне откровенные, – при этом всякий раз воздевал глаза к небу и перебирал четки. Поначалу даже крестился, да быстро перестал, уж больно обидно смеялись вслед встреченные по пути девушки.

Хельги-ярл с друзьями жили в Киеве уже около недели, остановившись на краю Копырева конца, в недавно выстроенном постоялом – или, как тут называли, «гостином» —дворе, принадлежавшем «копыревым людям» – то есть их общине. Жители «конца» владели постоялым двором вскладчину, а прибыль делили поровну. Двор был выстроен от души – тенист, просторен, – да и народу пока маловато, мало кто из гостей-купцов покуда и знал-то о нем. От лица общины двором управлял дедко Зверин – коренастый, не старый еще мужик, до самых глаз заросший буйной окладистой бородой. Может, с того и прозвали – Зверин? Зверин был вдовцом, жизнь прожил бурную, от всех перипетий которой осталась у него одна дочка, Любима, темноокая, с длинной черной косою. Держал ее Зверин в строгости, но, чувствовалось, – любил.

Как раз сейчас Любима стояла посреди девичьего хоровода – босая, в простой, не расшитой рубашке, одна-одинешенька, уставив взор в землю. Остальные девушки ходили вокруг нее, пели песни и кланялись. Видно, дочка Зверина являлась центральной фигурой в намечавшемся действе. Грустной – а вернее, тщательно притворявшейся грустной – она была одна. Остальные смеялись и пели, да приговаривали:

Кострома, Кострома!

Кострома, Кострома!


Не улыбался и князь Дирмунд. Согбенный, несмотря на молодость, в темном плаще и коротком варяжском кафтане, он стоял, опираясь на деревянный парапет угловой башни детинца, и с ненавистью смотрел на веселящийся люд.

– Они не должны веселиться, – сжимая кулаки, глухо шептал он. – Там, где смех, – там нет ни почтения, ни страха. Древние боги не любили смех – и правильно делали... Ничего, ничего. Скоро вы перестанете смеяться... Вот только устранить Хаскульда... Тиун! – Князь резко обернулся: – Покличь в мои покои Истому и того варяга, что с ним приперся. Некогда раньше было с ними говорить. Теперь – пришло время.

Выругавшись, Дирмунд шмыгнул носом и, дернув рыжеватой бороденкой, направился к лестнице. Тиун почтительно проводил его, на всякий случай показав кулак страже. Чтоб бдительней несли службу. Черная тень князя, упавшая на стену детинца, напоминала тень ворона. Длинный обвисший нос – клюв, и похожий на горб плащ – крылья.

– Смейтесь, смейтесь. – Спускаясь по лестнице, он снова обернулся на Подол, с которого по-прежнему доносился шум людского гулянья. – Посмотрим, кто будет смеяться последним.


А гулянье между тем продолжалось. Песни, хороводы и смех, казалось, захватили всех – ну, кроме, разумеется, темноокой Любимы – та, как стояла недвижно в центре девичьего круга, так и стояла. Правда, уже подняла голову, распрямила плечи – четыре девушки, оставив хоровод, подошли к Любиме и, поклонившись, подняли ее за руки, за ноги, аккуратно положив на широкую, специально припасенную доску.

– Кострома, Кострома, Костромища! – выкрикнули при этом они. Видимо, Любима и играла роль Костромы, хорошо хоть, сжигать ее никто не собирался. Заинтригованная, Ладислава подошла ближе. Девушки подняли доску с Любимой и запели песни.

– Пошли с нами, Ладислава, – шепнул кто-то на ухо. Девушка обернулась и узнала дочку бондаря, соседку по Копыреву концу, с которой пару раз сталкивалась на постоялом дворе. Девчонка – как ее зовут, Ладислава не знала – была словно солнышко: круглолицая, ярко-рыжая, веснушчатая, смешная. – Пошли, пошли! – еще шире улыбнулась она. – Весело будет, увидишь!

Взяв Ладиславу за руку, дочка бондаря потянула ее за собой.

– Эй, эй, ты куда? – забеспокоился Никифор. – Там же язычники... тьфу... впрочем, как и ты. Но всё же это может быть опасно!

– Можешь пойти с нами, – уже приняв решение, лукаво улыбнулась Ладислава. – Но не советую. – Она обернулась к новой подруге: – Когда мы вернемся?

– К вечеру точно будем, – заверила та, просияв, словно начищенный ромейский солид.

– А, ладно, идите, – сдался Никифор. Ну, в самом-то деле, не водить же эту Ладиславу за собой на веревке? Пусть сходит с девками, развлечется игрищами – прости, Господи! – а то сидит целый день на постоялом дворе, смурная.

Ярл с ней разговаривает мало – некогда, дел по горло: целый день и он сам, и Ирландец, и Снорри рыскали по всему городу в поисках знакомых норманнов, коих нужно было тактично порасспросить о киевском князе, вернее, о князьях, которых тут, как выяснилось, было два: истинный правитель Хаскульд и его помощник, Дирмунд. Тот ли это Дирмунд – товарищ Хельги и Снорри по детским играм, – тоже нужно было узнать. Пока викингам не везло – оба князя вели достаточно замкнутый образ жизни, и проникнуть к ним было не так-то просто. Вот и шастали с утра до вечера по городу и окрестностям, а предоставленная сама себе Ладислава скучала. И вот теперь появилась такая возможность развеяться!

Толпа поющих девушек в праздничных одеждах направилась вниз, к впадающей в Днепр речке Почайне. Четыре идущие впереди девушки, словно боевой стяг, несли на руках Кострому-Любиму. Следом, стараясь не отставать, шагали остальные, в том числе и Ладислава с веснушчатой дочкой бондаря. Горячее июньское солнце пряталось за детинцем, бросая от холма на Подол длинную черную тень.

– Кострома, Кострома, – пели девушки, – Костромища!


– Я недоволен вами! – сидя в резном кресле, резко выкрикнул Дирмунд. —Ни тобой, Истома Мозгляк, ни так нелепо сгинувшим Альвом. Вы ничего не добились, ничего!

Он с такой ненавистью взглянул на вошедшего Истому, что тот побледнел и, упав на колени, обхватил ноги князя.

– Не погуби, кормилец!

– Не погуби? – Отпихнув Мозгляка, варяг гневно выругался. – Ты же так и не смог погубить этого выродка Хельги! Выходит, я зря посылал к вам волка?

– Волка мы повидали, княже. – Валяясь на полу из толстых сосновых плашек, Истома незаметно вытер рукой выступившую на разбитой губе кровь. – И змей напустили, как ты и велел, да вот только не вышло. Не обессудь! Видно, этот выродок знает какое-то заклятье!

– Да, он не так прост, – чуть успокаиваясь, кивнул Дирмунд. – Но вы ж его совсем упустили! Где теперь Хельги-ярл? Что делает? Какие козни строит? А?

Истома уткнулся головой в пол, всем своим видом выражая полную покорность. Знал – пусть гневлив князь, но отходчив. Правда, и злопамятен. Да и что ж с того, что злопамятен? Знает – таких верных слуг, как Истома с Альвом, еще поискать – не найдешь. А Альва нет теперь, один он, Истома, остался, не считая молодого Лейва Копытной Лужи со слугой Грюмом. И на кого же, скажите на милость, полагаться Дирмунду-князю? Да полно, князю ли? Это Хаскульд – князь, а Дирмунд пока так, сбоку припека. И старшая дружина, и окрестные племена именно Хаскульду подчиняются, не Дирмунду. Вот сейчас что-то рыпнулись, так Хаскульд с дружиной тут же выскочил улаживать конфликт самолично. Оставил в Киеве за себя Дирмунда и уехал. А Дирмунд что? Для Киева пока пустое место. А как дальше будет – поглядим. К тому же и свои проблемы вдруг появились нежданно-негаданно. Их бы тоже не мешало решить, тем более что вроде бы момент такой настал. Затих пока князь, прошел гнев.

– Греттир Бельмо, Хаскульда-князя боярин ближний, третьего дня чуть мне всю бороду не изорвал преобидно, – стукнувшись в пол лбом, громким шепотом поведал Истома. – Уж скорей бы один ты, отец родной, Киевом правил!

– Станешь тут с вами скорее. – Дирмунд нервно дернул правым веком. – Ничего поручить нельзя, даже самого простого дела! Этот твой приблудный варяг, Лейв, он верен?

– Проверенный человек, батюшка княже, уж будь спокоен! – заверил Истома.

– Тогда вот что. Да встань ты на ноги, не ползай. Сядь вон на лавку. И слушай, да запоминай! – Взяв прислоненный к креслу посох, Дирмунд со значением пристукнул им об пол. – Дам тебе еще верных людей, из своей челяди, под твое и варяга Лейва начало...

– Спаси тебя боги...

– Ты знаешь, что пока дружина моя маловата, да и люди там разные. Верных – раз, два и обчелся.

Истома кивнул. Уж что-что, а это он знал прекрасно.

– Так вот, – понизив голос, продолжал варяг. – Я хочу иметь верную дружину. Пусть не сейчас, не сразу, постепенно. А чтобы люди были верны – их надо вырастить. Вырастить и воспитать так, как надобно мне! Есть одно тайное место в урочищах вниз по реке, рядом с древлянскими землями. Там уже строят острог, и вам – тебе и Лейву – надо будет попасть туда, и побыстрее. Проложить тайные тропы, мастеров, кто строит, убить, да так, чтоб никто на нас не подумал.

– Поистине, в таком месте хорошо отсидеться в случае чего, – одобрительно кивнул Истома, снова вызвав явное, к своему ужасу, неудовольствие варяга.

– Ты поистине глуп, – нехорошо прищурился Дирмунд. – Я тебе толкую вовсе не о том. В этом тайном месте мы будем выращивать молодую дружину, волков, преданных только своему вожаку – мне, и повязанных кровью. Для этого уже с сегодняшнего дня вы – ты и Лейв – начнете похищать мальчиков. До тринадцати лет, – с теми, кто старше, уже поздно что-либо делать, – и не младше десяти – слишком долго будут расти. Создайте им трудности, пусть они живут первый месяц в страшных мучениях, пусть голодают, бьются меж собой за пригоршню крупы, пусть погибают – оставшиеся в живых превратятся в волков. Воины-волки! Я сам буду обучать их. Тех, кто останется жив. Придет время, и с этой дружиной мне не будет страшен никакой Хаскульд, никакие хазары, которым сейчас поляне платят дань, никто! Это моя дружина будет расти, а вместе с ней будет расти и страх, что поселится в душах здешних людей, постепенно, исподволь, не сразу, но поселится обязательно. И тогда придет время древних богов – мое время!

Дирмунд вдруг захохотал, глухо и страшно, в глазах – ужасных глазах его – блеснул огонь Мрака.

– Оно скоро придет, мое время! – отсмеявшись, снова повторил он. – И ты, мой верный слуга, приблизишь его.

– О да, мой князь!

Изображая верность, Истома снова рухнул на пол.

– Для начала нужно уничтожить в городе радость. Пусть в душах жителей уже сейчас поселится страх. – Дирмунд подошел к окну, с ненавистью взглянул на веселящийся Подол – даже сюда, в детинец, доносились обрывки песен. Захлопнул ставни – с такой силой, что чуть было не погасли свечи.

– Нужно вызнать, кто самая веселая из этих девушек, кого все знают, ну, или почти все. – Дирмунд резко обернулся к Истоме.

– И тайно убить?

– Нет. Пока нет. – Князь оскалил зубы. – Этих молодых девственниц получат мои юные воины-волки! Получат в качестве награды... и мяса! Ваше дело – похитить девок.

– Исполним в точности, княже! Ужо сегодня же и начнем.

– Правильно, – одобрительно кивнул Дирмунд он же – Форгайл Коэл, Черный друид древних богов Ирландии.


– Греттир? Не тот ли это Греттир из Вика, длинный такой, с рыжей бородой и бельмом на левом глазу? – деловито переспросил челядина Снорри, как бы невзначай покрутив в руках бронзовый браслет довольно-таки грубой работы, но новый, еще не успевший потускнеть.

– Да, да, именно он и есть мой господин, – не отрывая глаз от браслета, подтвердил челядин. – Высокий, рыжебородый, бельмастый... Дочки у него, между нами говоря, те еще кобылы...

Снорри крутанул браслет на столе – по стенам корчмы побежали солнечные зайчики, отражаясь на лицах сидевших за длинным столом посетителей – бродячих волхвов, строителей-артельщиков, грузчиков с Подола, разорившихся, но не продавшихся окончательно в кабалу – в закупы, – смердов и прочей не очень-то почтенной публики, появиться средь которой одному и без доброго меча было бы равносильно самоубийству.

Впрочем, бывалый вид и острые мечи Хельги, Ирландца и Снорри вызывали невольное уважение даже у этих, готовых на всё, людей.

Грязная, по самую крышу вросшая в землю корчма Мечислава-людина, спрятанная от нескромных взглядов на заросшем леском склоне Щековицы, являлась не самым безопасным местом в Киеве, но привлекала к себе множество разных людей – что в данный момент было на руку молодому бильрестскому ярлу, буквально по крупице вылавливавшему нужную информацию о Дирмунде.

Кто он был здесь, в Киеве, князь или боярин – мнения расходились. Тем не менее отлучившийся по делам Хаскульд оставил за себя именно его, – значит, похоже, Дирмунд всё-таки князь. Но тот ли это Дирмунд? И где же Черный друид? По словам Ирландца, тот мог принимать любой облик – тем труднее было его отыскать. Впрочем, Хельги считал, что сможет опознать друида по глазам – яростным, черным, прожигающим любого насквозь. Ирландец тоже соглашался с этим, но вот опознавать друида лицом к лицу не очень стремился. Ярл его и не неволил – сам собирался с этим справиться, от приятелей требовалась лишь поддержка в поисках.

А поиски неожиданно оказались сложными. Оба князя, а также дружина вели образ жизни замкнутой корпорации, к тому же частенько находились вне Киева, объезжая подвластные племена, – попробуй пробейся! Как считал Хельги, друид должен быть рядом с князьями – уж не среди простонародья же его искать! – скорее всего, в старшей дружине, какой-нибудь боярин типа вот этого бельмастого Греттира, как выяснилось, старого знакомого Снорри. Через Греттира можно было бы попытаться пробиться в дружину, хотя бы даже не самому Хельги, подошел бы и Снорри – друид не очень хорошо его знал, да если и знал когда-то, так позабыл уже наверняка. Потом следовало вычислить и друида – по темным делам, по глазам, по жертвам. А затем уж...

– Я сражусь с ним, – твердо глядя в глаза собеседнику, отвечал на этот вопрос Хельги. – И Черному друиду придет конец.

Ярл помнил, еще со времен Тары, священной столицы Ирландии, что друид Форгайл не имеет над ним никакой колдовской власти, как над другими. И всегда помнил обращенные к нему слова Магн дуль Бресал, женщины-жрицы:

– Ты – тот, кто может...

Хельги даже не сомневался, что может.

Может уничтожить друида, остановить его, не допустить кровавой власти древних богов. Ярл также знал что обычный человек остановить друида не сможет, но он-то, Хельги из рода Сигурда, вовсе не был обычным, он с каждым разом всё больше чувствовал в себе другого человека. Человека из ниоткуда. Именно это имела в виду Магн, когда говорила: «Ты можешь!» И Хельги-ярл верил ей, как верил себе... и человеку ниоткуда. Словно бы он, этот человек ниоткуда, жил в нем...

Странно, но Хельги не чувствовал никакого раздвоения личности. Может, они с Тем были духовно близки, а может... Хельги знал, что его разум оставался его разумом, разумом молодого норманнского ярла, но вот что касалось души... А ведь это она влияла на разум, объявляясь в трудные минуты, под грохот и вой! И всегда – с пользой для него. Хельги чувствовал, что живет и поступает не так, как все, не так, как нужно роду, не так, как угодно судьбе, а так, как считает нужным сам. Чужое присутствие въелось в ярла настолько, что он уже начал ощущать себя не членом рода, не частью дружины, а самим собой, личностью, действующей по своей собственной воле. Так никто и никогда не ощущал себя в это время! Любой из живущих – от последнего раба до ярла, конунга, князя – был только лишь одним из. А Хельги – нет! Он действовал без оглядки на обычаи и людскую молву. Хорошо ли это было, нет ли – знали пока только боги, и только по-настоящему близкие к ярлу люди – Ирландец, Никифор, Снорри – с удивлением и страхом замечали это.

– Так где нам найти этого Греттира? – Допив мутноватое, щедро сдобренное шалфеем и ромашкой пиво, ярл повернулся к подошедшему Снорри.

– Пока нигде, – усмехнулся тот. – Но через пару недель он должен вернуться. Я когда-то встречал его в Вике.

Корчма постепенно пустела, что и понятно – солнце едва перевалило за полдень, и посетители, наскоро перекусив, уходили по своим делам. Вскоре, кроме Хельги с компанией, в корчме Мечислава остались лишь несколько человек – пара бродячих волхвов-боянов с гуслями, да еще с полдесятка мужиков, судя по одежде – подпоясанные простой веревкой рубахи из грубого холста, такие же порты, онучи, – артельщиков, по всей видимости пришедших на заработки из ближайших селений. Плотники либо, что более вероятно, грузчики – торговый сезон на пристани уже начался, три дня назад прибыло аж сразу два каравана – с Ладоги и из Царьграда, так что работы артельным хватало. Ярл не особо приглядывался к ним – незачем было, ну разве ж такая деревенщина способна помочь в их многотрудном деле? Так, следил краем глаза, как и за всем, что происходит в корчме.

Вообще-то, здесь уже особо делать было нечего, по крайней мере до вечера. Хельги подозвал корчмаря, поблагодарил за еду – тот поклонился, звероватый, осанистый, чем-то похожий на вставшего на дыбы медведя. Проводил гостей до самого выхода, предупредительно распахнул дверь... И тут вдруг Хельги заметил, как взгляд его чуть вильнул влево, туда, где сидели артельные. Ну, вильнул и вильнул, мало ли, чего они там делают? Пригляд никогда лишним не будет. Только вот... Только вот, похоже, корчмарь, перехватив взгляд ярла, немного смутился. С чего бы это? Иль показалось? Задержавшись в дверях, Хельги задумчиво оглянулся, дескать, не забыл ли чего? Ага! Сидевший у самой стены артельщик – немолодой лупоглазый мужик, весь какой-то прилизанный, масляный, с крупной бородавкой на левой щеке – опустил голову вниз. Хельги мог поклясться всеми богами, что до этого артельщик пристально наблюдал за ним. Зачем?

Уже на улице ярл поделился догадкой с Ирландцем.

– Прилизанный, с бородавкой? – усмехнулся тот. – Глаз с нас не сводил. Я тоже заметил. Думаю – мужики эти никакие не артельщики, а шайка нидингов, а бородавчатый – их предводитель. А что на нас смотрели, так, видно, решали, грабить или нет.

– Я б на их месте не решился, – положив руку на эфес меча, хохотнул Снорри. – Вряд ли эти тролли справятся с нами.

– В открытом бою – нет, – кивнул Хельги. – Но есть много других способов. – Он обернулся к Ирландцу: – Вот ты бы, Конхобар, как поступил?

Тот отозвался, не задумываясь:

– Две возможности. Первая – вызнать, кто мы и где мы. И вторая – двинуться незаметно за нами, как здесь говорят – на авось. Мало ли, разделимся, вот тогда на одного вполне можно напасть, даже на двоих – впятером-то.

– Похоже, они так и поступят. – Хельги почесал бородку. – В обоих случаях они должны пойти за нами, по возможности незаметно.

Узкая тропинка вилась по склону холма, уходя в заросли бузины и березовые рощи, спускаясь к лугу, ныряя в овраг, затем вылезая в малинник, и – уже дальше – взбиралась на горбатый мостик через речку Глубочицу, а затем раздваивалась, поворачивая налево, к Подолу, потом направо – к Копыреву концу. Укромных мест на пути было много, да и сама-то Щековица по большей части представляла собой заросший лесом холм, лишь кое-где расчищенный под усадьбы.

– Вряд ли они нападут здесь, – оглядывая холм, покачал головой ярл. – Впрочем, если и нападут, тем хуже для них! – Он многозначительно стукнул рукой по ножнам меча. Это был новый меч, приобретенный ярлом в Суроже у ромейских купцов взамен своего, что когда-то выковал с Велундом, да так и утерял в Хазарии. Хороший был меч, «Змей крови», «Крушитель бранных рубашек», «Делатель вдов». Жаль, конечно, что потерялся, ну, да что горевать, этот был не хуже – франкской работы, красивый и мощный. Широкое навершье рукояти украшено бирюзой, а на светлом металле клинка проступали, словно бы изнутри, темные узоры.

– Вперед!

Ярл махнул рукой и, вскочив в седло – лошади были приобретены уже здесь, в Киеве, – направил коня вниз. За ним последовали остальные. Конхобар Ирландец и Снорри...

Снорри... Узнав Хельги во время столь неожиданной для обоих встречи у днепровских порогов, Снорри, не колеблясь, предложил ему свой меч. Скучное житье у печенегов надоело молодому викингу, хотя, конечно, спокойным его нельзя было назвать – постоянные набеги, стычки, охоты. Тем не менее, чем дальше, тем больше грустил Снорри, даже несмотря на дружбу с Радимиром, который, кажется, нашел в печенежских степях свое счастье – рыжеволосую красавицу Юкинджу, сестру князя Хуслая. Радимир-то счастье нашел, а вот Снорри...

Ну никак не походит степь на бескрайние дороги моря! А конь, даже самый лучший, никогда не заменит драккар. Ах, как несется корабль, перекатываясь с волны на волну, словно живой зверь пучины! Как летят прямо в лицо холодные брызги, а свежий морской ветер наполняет счастьем грудь! Разве может всё это сравниться со степью? Скучал Снорри у печенегов, скучал, несмотря на оказываемый ему почет, несмотря на пиры, войны и женщин. Потому и напрашивался в самые дальние набеги – аж до Днепра, где наконец-то встретил своего ярла. Вот уж, поистине, благословенье богов!

Снорри ехал последним, не торопясь, даже медленнее, чем остальные. Часто останавливался, нагибался, срывая цветы, поправлял подпругу. Но ни разу не оглянулся! Зато, достав широкий кинжал, частенько метал его в попадавшиеся на пути деревья. Затем с радостным хохотом скакал к дереву, вытаскивал застрявшее в коре острие, подбрасывал кинжал вверх, ловко ловил, всем своим видом показывая чисто детское удовольствие... и не забывал вглядеться в широкое лезвие, в котором, как на ладони, отражалось всё то, что было позади: холм, деревья, кустарники. Ага, вот у березы дернулась ветка! А ветра между тем нет. Вот еще – чуть-чуть отклонились в сторону веточки бузины, словно бы кто-то их осторожно отвел рукою. Снорри примечал всё... О чем и доложил ярлу, нагнав его у мостика через Глубочицу, за которой, собственно, и начинался город.

Выслушав его, Хельги удовлетворенно кивнул, – значит, они с Ирландцем не ошиблись насчет артельщиков. Никакие это не артельщики, а шайка нидингов! Что ж, тем хуже для них.

Переговорив, друзья разделились: Ирландец и Снорри свернули направо, к частоколу, окружавшему Копырев конец, а Хельги, проводив их взглядом, неспешно поехал налево, к Подолу. Зеленые ветки берез взъерошили его волосы, ярл покачал головой, вытащил запутавшиеся в волосах листья. По правую руку виднелся дикий, поросший густым малинником холм, на вершине которого, среди высоких дубов, виднелись идолы местных Полянских богов, за холмом слышался отдаленный городской шум – стук молота по наковальне, мычанье скота, девичьи песни. Хельги обернулся. Если и нужно место для засады, то вот оно – лучше не сыщешь! И кажется, под чьей-то осторожной поступью тихонько треснула ветка.

Ярл не успел больше ничего подумать, как откуда-то сверху, с холма, просвистела стрела, – если б она была действительно неожиданной, то поразила бы Хельги прямо в сердце. Однако, едва различив свист, он резко отклонился в сторону и... вдруг повалился с коня наземь, нелепо взмахнув руками.

И тут же выскочили на тропинку четверо мужиков в посконных, подпоясанных веревками рубахах. Те самые «артельщики»... Вот только пятого – прилизанного, лупоглазого, с бородавкой – почему-то с ними не было. На всякий случай остался в засаде? Впрочем, особо рассуждать было некогда. Сильные руки уже тянулись к упавшему навзничь телу, стягивая с него плащ, пояс, меч...

Нет, меч быстро вскочивший на ноги Хельги вытащил раньше них! Разбойники даже не успели ничего толком сообразить, как двое из них со стоном повалились в кусты, окрашивая зеленые ветви горячей дымящейся кровью. Третий завизжал, как свинья, закрутился, раненный в шею, засучил ногами, да так и замер, устремив взгляд быстро стынущих глаз в чистую лазурь неба. Четвертый... Четвертый – похоже, самый молодой из нападавших, смуглолицый, взъерошенный – попытался было дать деру, и совершенно напрасно. Убрав обагренный вражеской кровью меч в ножны, Хельги нагнал разбойника в два прыжка и, сбив его с ног, быстро скрутил ему руки. После чего вытащил меч и, приставив лезвие к горлу, приказал:

– Вставай. Иди.

Взгляд холодных глаз ярла не обещал пленнику ничего хорошего в случае малейшей попытки сопротивления. Парень, видно, хорошо понял это и со вздохом поднялся с земли, даже не посмотрев на мертвые тела товарищей.

Держа пленника впереди, Хельги взял коня под уздцы и осторожно пошел вслед за ним, настороженно прислушиваясь и в любое мгновенье ожидая пущенной из засады стрелы – ведь пятый «артельщик», лупоглазый, так и не объявился! Тем не менее пока всё было спокойно. Лишь когда ярл с пойманным разбойником уже почти скрылись за холмом, позади них, среди дубов и кустов малины, вдруг закричали птицы. Поднялись целой стаей в небо, словно кто-то спугнул, а с высокого дуба на землю спрыгнул викинг в коричневатой тунике. Викинг – ну, конечно же, это был Снорри! – наклонился, подобрав с земли плащ, тряхнул волосами и довольно подмигнул небу. Всё прошло так, как и было задумано. Тем не менее Снорри, быстро переговорив с Ирландцем, всё-таки решил подстраховать ярла. Да, конечно, это было не очень-то благородно – не доверять своему вождю – и совсем не в традициях детей фьордов, однако Снорри слишком долго прожил у печенегов, впитав в себя все их степные хитрости.

Стряхнув с ладоней прилипшие кусочки коры, Снорри с удовлетворением осмотрел убитых и, довольно улыбнувшись, побежал по тропе в сторону Копырева конца, даже не подозревая, что только что спас своему ярлу жизнь. Если б не его шумное появление, вряд ли бы промахнулся сидящий в малиновых кустах лупоглазый мужик с бородавкой на левой щеке. А так... Он даже и тетиву натянуть не успел. Затаился, бросившись наземь, да так и лежал там, покуда светловолосый варяг не скрылся из виду. Затем, выждав еще чуть-чуть, выскользнул из кустов и, воровато озираясь, обшарил трупы. Знал – вот у этого зашиты в подол рубахи два серебряных дирхема, а вот у того – жемчуг, да серьги, да височные кольца, третьего дня снятые с припозднившейся молодицы вместе с ушами. Всё нашел: и дирхемы, и кольца, и жемчуг. Улыбнулся, поводил носом, словно большая вставшая на задние лапы крыса и, вытерев о траву испачканные в крови руки, пошел обратно к Щековице. Успокоившиеся птицы – вороны, галки, сороки – вернулись на свои законные места, к капищу, где проживали всё время, питаясь остатками жертв. И стихло всё, только иногда свиристела в малиннике иволга да деловито колотил кору дятел.


– Мы не обещаем тебе легкой смерти, – коверкая слова, тихо произнес Конхобар Ирландец, глядя прямо в глаза пленнику. – Ты пытался бежать и тем доставил нам беспокойство.

Разбойник побледнел, краем глаза следя, как Ирландец нагревает в пламени очага острое лезвие кинжала.

– Мы вообще не будем убивать тебя. Зачем? Этим клинком я выну тебе оба глаза.

Парень сглотнул слюну:

– Чего вы хотите от меня?

– Слов, – охотно откликнулся скромно сидевший в уголке Хельги. – Вернее, доброй беседы.

Они находились в небольшой хижине, что располагалась в самом углу постоялого двора дедки Зверина, за яблонями и амбаром. Хижина эта, как и прочие до половины уходившая в землю, зимой использовалась под кухню, а летом – для ночлега прибывших с купцами слуг. Сейчас в ней слуг не было, а, с разрешения хозяина, были, не считая пленного, Ирландец и Хельги. Заглянувший было Никифор отказался пытать пленного, заявив, что это не по-христиански, и, дабы не скорбеть душой за своих друзей, вынужденных предаваться столь малопочтенному, но, увы, в данном случае, необходимому занятию, отправился к пристани – погулять, подождать с реки Ладиславу, которая вот-вот должна была вернуться, а заодно и прикупить чего-нибудь редкостного, типа мощей Святого Михаила, которыми, говорят, торговали прямо с ладьи недавно приплывшие греки. Снорри охотно согласился составить ему компанию, не очень-то понимая, зачем ярлу вообще нужен пленник, – лучше б уж было сразу его убить, чтоб не возиться. Впрочем, на этот счет у Хельги, как и у Ирландца, было свое, особое, мнение.

– Так мы дождемся от тебя понятного слова? – сплюнув в угол, вновь обратился к пленному Хельги. – Конхобар, ты уже накалил кинжал?

– О да, мой ярл! – Ирландец поднес кинжал прямо к левому глазу парня. Тот инстинктивно отдернул голову, ударившись о стену. Приблизившись к нему, Хельги зашептал, страшно, свистяще, как шептали бы змеи, умей они говорить:

– Ты знаешь, как поступают ромеи в Царьграде? Они редко убивают. Всего лишь выкалывают глаза и оскопляют. Конхобар, мы сможем быстро оскопить его? – Ярл резко обернулся к Ирландцу.

– Пожалуй, – мрачно кивнул тот. – Но может быть, для начала вырвать ему язык, чтоб не орал? Всё равно ведь ничего не скажет.

– Я скажу! Скажу! – закричал пленник. – Всё, всё, что вы хотите! Это всё Утема, гад...

– Если хочешь говорить, то говори тише. – Поморщившись, Хельги прикрыл ладонями уши. – Так кто такой этот Утема-гад?

– Да вы уже убили его... – Парень невесело скривил губы. – Это родич мой. У нас за Почайной селенье. Зимой – всё больше охота, весной – посад, осенью – урожай. А вот летось... Летось и подбил меня Утема в Киеве полиходейничать. Говорил, мол, летось купчишек в Киеве много, да и люду разного приезжего... вот и хорошо можно поразжиться кольцами да браслетами.

– Ну и как? – усмехнулся Хельги. – Поразжи-лись?

– Да немного. – Пленник пожал плечами. – Поначалу-то, в прошлое лето, неплохо было. Мечислав – хозяин корчмы со Щековицы – с нами в доле. А вот с тех пор, как прибился к Мечиславу Ильман Карась с Ладоги...

– Кто?

– Ильман Карась. Мечислав ему что-то должен был, с давних пор еще, вот Ильман и приплыл с Ладоги, что-то невмочь ему там стало.

– А что так?

– Да я и не ведаю, что там у него за дела. Утема как-то спросил, так Ильман этот на него так зыркнул, что... Вот и стали мы на Ильмана Карася робить. Умен он, коварен, злохитр.

– Так это для вас и неплохо?

– А я разве говорю, что плохо? Ой... – Пленник вдруг осекся, с откровенным страхом взглянув на ярла. Тот усмехнулся:

– Я знаю, сейчас ты думаешь, как бы от нас убежать, но никакие мысли по этому поводу к тебе пока не приходят. Могу сказать, что и не придут, не успеют.

Парень вздрогнул.

– Еще ты думаешь об Ильмане Карасе, – как ни в чем не бывало, продолжал ярл. Он уже говорил по-славянски чисто, почти без акцента, лишь иногда путал некоторые слова. – Не просто так думаешь – со страхом. Ну-ка, дадут боги, вырвешься отсюда живым, Карась расспрашивать станет: что, где, да с кем был? Ты, конечно, надеешься выкрутиться, с Ильманом-то куда как удобней разбойничать, потому вы ему и служили, хоть и побаивались, ведь так?

Пленный молча кивнул.

– А раз так, ответь – почему?

– Что – почему? – Парень – звали его Ярил Зевота – не понял вопроса.

– Почему с Ильманом Карасем удобно разбойничать? – терпеливо пояснил ярл.

– Ну, не знаю...

Услыхав это слово, Ирландец приставил кинжал к шее Ярила.

– Да скажу я, скажу, – закивал тот. – Вспомню вот только... – Он помолчал немного, испил водицы из поднесенного ярлом корца, облизал губы и продолжил: – Ну, Карась, казалось бы, издалека, с Ладоги, а такие ходы-выходы в Киеве знает, что и нам неведомы. Мечислав проговорился как-то, будто есть у Ильмана хороший знакомец, не то из княжьей дружины, не то из близких князю людей. Долгое время не было знакомца этого, а тут вдруг, не так и давно, наверное в самом начале изока-месяца, Ильман его встретил, да встречей той, не удержавшись, перед Мечиславом похвастал, а тот уж – перед нами. Нехороший человек Ильман Карась, – глядя в земляной пол, убежденно закончил Ярил.

– Почему нехороший?

– Ну... Раньше мы как делали ? Нападем скопом, дадим по башке – и всё. Ну, или подпоим в корчме, как чаще всего и бывало. А Карась – нет. Убивать заставляет. Всё больше нас, но иногда и сам тоже – нравится ему это. Вот вроде и не обязательно убивать, а он велит – убить. А в последнее время еще и распотрошит тело, словно дикий зверь, да велит в людном месте подкинуть. – Ярил Зевота передернул плечами. – Зверь он, этот Ильман Карась, волк лютый. Может, то и хорошо, что вы меня...

Хельги переглянулся с Ирландцем и взял в руку кинжал:

– Хочешь выйти отсюда целым?

Зевота часто закивал. На глазах его выступили крупные слезы.

– Я сразу же уйду из Киева, – сказал он. – И никогда больше не буду подчиняться Ильману. Хотя... Он, конечно, может найти меня и убить, я ведь про него много чего знаю.

– А ты, парень, не глуп, – засмеялся Хельги, перерезая веревки, стягивающие руки Ярила Зевоты. – Хочешь заработать? Хочешь. Тогда пока не бросай этого Карася. И не часто, скажем, раз в седмицу, как уговоримся, будешь приходить сюда, рассказывать нам про Ильмана и про все делишки его. А чтоб ты нас не обманул...

Ловким движением Хельги срезал клок волос с головы парня.

– Знаешь зачем?

Ярил грустно кивнул. Еще бы не знать! Видно по всему, этот молодой варяг, так некстати встретившийся на его пути, был страшным колдуном. А волосы в руках колдуна – верная смерть в случае неподчинения, и смерть страшная!

– Хорошо послужишь – получишь свои волосы обратно, – усмехнулся варяг, в который раз читая мысли Ярила. – А теперь иди. Про себя скажешь – убег от варяга, потом скрывался на Подоле, сообразишь.

Ярил вышел с постоялого двора, слегка пошатываясь. Охватившие его чувства были самыми противоречивыми: с одной стороны – радость от чудесного спасения, а с другой – страх перед неведомым варяжским колдуном. И что хуже: подчиняться Ильману Карасю или этому варягу – пока сказать было нельзя. Тряхнув головой, Ярил отогнал от себя нехорошие мысли и, убыстряя шаг, зашагал прочь. А когда дошел до Подола – уже улыбался, всё-таки уж слишком ярко светило солнце, и небо дышало ласковой синевой, да и от роду Яриле Зевоте было всего-то навсего пятнадцать лет.


А за Подолом вниз, к Почайне, медленно спускались девушки, неся перед собой «Кострому» – черноокую красавицу Любиму. Подойдя к реке, опустили Кострому на траву, поклонились, запели:

Кострома, Кострома,

Ай, не мила девица!

Кострома, Кострома,

Пропади, сгинь, проснися!

Пропев последнюю строчку, девушки подбежали к лежащей с закрытыми глазами Любиме и начали ее тормошить. Словно нехотя, та открыла глаза, поднялась, еле сдерживая смех, взглянула по сторонам строго, повернулась к реке, запела протяжно:

Вышли по круче девицы

Ой, да с Костромой проститися,

Ой, да с Костромой проститися,

Да восславить Ярилу Молодца.

Обернувшись, Кострома-Любима сделала шаг к реке. Тут уж песню подхватили все остальные девушки – всё-таки изок-месяц был месяцем не только похорон Костромы, но и Ярилы-бога, которому, конечно, следовало воздать должное:

Уж как скачет он по цветам-росе,

По всей родной сторонушке!

И все славят молодца,

Огни ему жгут купальные

Да песни поют величальные.

И вот замолкли все. Тихо-тихо стало вокруг.

А красиво как! Почайна, при впадении ее в Днепр, широка, полноводна. Берега вокруг белым песочком усыпаны, мягким, приятным, а то местечко у поймы, где девчонки собрались, от чужих глаз ивовыми зарослями укрыто. В кустах соловей поет-заливается, сладко-сладко, солнышко в небе печет, припекает. Жарко, а от водицы прохладой веет.

Подойдя ближе к воде, Любима-Кострома улыбнулась, подняла над головой руки. Подбежавшие со всех сторон девушки вмиг стащили с нее рубаху, схватили за руки, за ноги и, раскачав, бросили в реку. Вынырнув, Любима показала им язык и рассмеялась. И тут же вся пойма огласилась радостным девичьим смехом, песнями, визгом. Скинув с себя одежду, девчонки целой толпой ломанулись в реку.

– А ты что же стоишь, или плавать не умеешь? – Конопатая девчонка, дочка бондаря, искоса взглянула на Ладиславу.

– Отчего же не умею? – улыбнулась та. – А ну, побежали к реке! Посмотрим еще, кто лучше плавает.


– Они скоро вернутся. – посмотрев на солнце, произнес прячущийся в зарослях Истома Мозгляк. – Схватим последних, кто под руку попадется.

– И то дело, – согласился прилизанный лупоглазый мужик с родинкой на левой щеке – Ильман Карась, старый знакомец Истомы. – В этакой-то толпе несподручно.

Они – Истома, Карась и несколько верных Истоминых людей – готовились в точности выполнить приказ князя Дирмунда – посеять в городе недоверие и страх. Истома и его люди сидели в засаде давненько – успели уже вымокнуть от пота, с обеда жарило. Недавно принятый на службу Дирмундом молодой варяг Лейв Копытная Лужа с верным своим слугой, лысым Грюмом, и частью младшей дружины князя, воинами наиболее верными и умеющими держать язык за зубами, прикрывали основной отряд со стороны пристани – мало ли что, – а Ильман Карась опоздал, явился недавно, к тому же один, без людей, как сговаривались.

Вот, наконец, смолкли песни, затихли шутки и смех, и на дороге от реки к Подолу появились девушки. Усталые, выкупавшиеся, довольные, с венками в мокрых волосах. Шли, переговариваясь, постреливали глазами по сторонам: за теми ракитовыми кустами уж пора бы объявиться парням, иначе для кого же венки?

Ладислава чуть поотстала от других, подошла к кустам. Она ж всё-таки была с севера, с Ладоги, и, по ее понятиям, местные девчонки забыли ублажить подводного бога Ящера. А не следовало бы забывать, Ящер-Яша и обидеться может. Скоро Купалин день – возьмет да утащит кого-нибудь под воду или русалок напустит, а те, известно, защекочут до смерти.

Подойдя ближе к кусту, Ладислава остановилась и тихо запела:

Сиди-сиди, Яша,

Под ореховым кустом,

Грызи-грызи, Яша,

Орешки каленые,

Милою даренные.

– Яша – кто это? – удивленно переспросила Любима, стоявшая поодаль, вместе с конопатой рыжеволосой Речкой.

– Один из наших богов, – пояснила Ладислава. – Ой, а где остальные? Ушли уже?

– Ну да, – показав щербатые зубы, засмеялась Речка. – Одни мы тут стоим с Любимой, тебя дожидаемся.

Любима устало улыбнулась. Играть роль Костромы было не так-то легко, аж вся спина болела.

– Ну, вы пока идите, девы, – махнула рукой Речка. – А я тут загляну в кусточки.

– Да мы уж лучше подождем тебя, – садясь на траву, сказала Любима. – Потом уж вместе пойдем, чай, заждались нас уже. Садись рядком, Ладислава, венки поплетем, ромашек-то вокруг сколько! А колокольчиков, васильков... Ой, Лада, у тебя глаза – как васильки. А у меня какие? Говорят, черные?

– Нет. – Ладислава пристально всмотрелась в глаза подружки. – Не черные. Скорее, темно-коричневые, знаешь, как стоялый мед. Да где ж там эта Речка? Эй, Речка! Речица! – закричали девчонки, поднявшись на ноги... И тут чьи-то жесткие руки, вытянувшиеся из ракитовых кустов, зажали им рты.

– Ну, вот и славненько, – оглядев пойманных девок, ухмыльнулся Истома. Узнав Ладиславу, покачал головой: – Бывает же! Ну, да ладно... – Он обернулся к воинам: – Девок в мешки, да побыстрее, не ровен час...

За кустами призывно заржали кони.

Глава 4

ПЕРУНОВ ДЕНЬ

Июнь-июль 863 г. Полянская земля

Пуская стрелы, краем болота скакали всадники в черных плащах, развевающихся, словно крылья дракона. Проваливаясь в вязкую жижу, хрипели кони, кто-то ругался, изрыгая проклятия, где-то рядом догорал лес, мертвые, только что сожженные деревья, казалось, стонали, а стелющийся над пожарищем дым застилал солнце. Впрочем, и без того день выдался пасмурный, душный. Лес подожгли специально – знали, что там прячутся, а схоронившийся в болоте Вятша своими глазами видел, как, застонав, вспыхнул живым факелом Древлянин. Бросился к воде, да уж поздно, повалился на землю, заорал благим матом, пытаясь сбить пламя, – и затих вдруг, так же резко, как и закричал. Как же его звали, этого парня из древлянской земли? Радим? Ративор? Не упомнишь, да Вятша и не знал никогда имен своих товарищей по несчастью. Так всех и звали – мальчиков, похищенных из селений или купленных на людском рынке, – по роду-племени: Древлянин, Радимич, Вятич.

Вятичем был он, Вятша, родившийся на берегах Оки и прячущийся теперь в болоте. Хорошо хоть, удачно попал – зацепился за какую-то кочку, по самые уши провалившись в болотную жижу, да и то нырял с головою при виде всадников, дышал тогда ртом, через соломинку. Знал: если всадники найдут его – убьют. Да они этого и не скрывали. Когда выпустили всех из амбара, варяг Лейв, их главный, так и сказал – бегите, а кто не успеет, тот обретет смерть. Радимич замешкался, он был самым младшим, застрял, перелезая через частокол... И оглянувшийся на крик Вятша с ужасом увидел, как взмахнул мечом Лейв, как брызнула кровь и покатилась по кочкам голова несчастного Радимича. Похоже, видели это и остальные, потому что резко прибавили шагу, пытаясь укрыться в лесу.

Многим – да почти всем – это удалось, только вот Вятше не повезло, сразу же провалился в болото. Думал – полянка, ведь и деревья вокруг росли, ан нет – трясина. Пока выбирался – черные всадники Лейва подожгли лес, пришлось опять затаиться в болоте. Вот и сидел теперь, боясь вылезти.

Никогда, за все свои тринадцать лет, не испытывал Вятша подобного ужаса, даже тогда, когда на его деревню неожиданно напали соседи – мещера. Тогда хоть вокруг были свои, а сейчас? Разорив деревню, мещерские воины продали его в рабство северянам, а те привезли в Киев. Там Вятшу и приобрел по сходной цене круглолицый смуглый человек по имени Истома. Вятша поначалу обрадовался, уж больно Истома походил обликом на обычного ремесленника, гончара иль плотника, только что глаза были смурные. Думал – приставит к ремеслу, глину месить или там доски строгать, ан нет – ближе к ночи привязали Вятшу за руки к луке седла, повезли куда-то, да всё лесом, лесом.

Парень еле отдышался, когда хозяин, Истома, попридержал коня на развилке дорог у старого дуба, – видно, дожидался кого-то. Дождался: из лесу прямо к дубу выскочил еще один всадник – молодой варяг. К луке его седла было привязано аж двое мальчишек, ровесников Вятши, – темненький и светловолосый, крепенький. Светловолосый держался неплохо, даже озирался вокруг с некоторым любопытством, а вот темненький всё смотрел в землю и тяжело, ртом, дышал. Вятша подумал, что вряд ли он выдержит еще один переход, и оказался прав – не успели отъехать от дуба, как темненький парень споткнулся, заелозил локтями по земле. Варяг спешился, с усмешкой вытащил меч и, подойдя ближе, молча всадил клинок в спину упавшему. Да всадил по-особому, с разворотом, слышно было, как разорвалась плоть и противно треснули ребра. Полетели на тропу кровавые ошметки, а несчастный парень закричал так ужасно, что крик его до сих пор вспоминается Вятше.

По указу варяга Вятша и тот, другой, светленький, оттащили мертвое тело с дороги в кусты. Переглянулись с тоской – видно, то же самое и их ожидает. Сбежать бы – да как? Однако ж ничего, выдюжили и оказались в небольшом острожке среди густого непролазного леса.

Острожек был обнесен густым частоколом, имел глухие ворота и высокую башню, замаскированную ветками сосны, издалека посмотришь – никакая и не башня, деревья. Что еще было за частоколом, ребята не разглядели – стемнело быстро. Заметили только колодец, несколько хижин, конюшню да пару больших амбаров, в один из которых и втолкнули мальчиков. Утром разбудили пинками – в амбарах уже человек с десяток таких парней было, – покормили. Правда, кормили странно – налили варево в большое корыто, поставили его на крышу амбара. Потом связали за спиной руки – лезьте! А кто не хочет – того заставим, копьями в спину стали тыкать.

Залезли. Не все, правда. Кто не залез ни в первый, ни во второй раз, тот исчез ночью, словно и не было. Зато остальные наловчились – любо-дорого было смотреть, даже варяг Лейв, опустив копье, довольно щурился.

Дальше – больше. Положили посреди двора бревно, вокруг горящие угли. Разбили по парам, сунули в руки палки – а ну-ка, кто кого с бревна сгонит, бейтесь! И пришлось биться, а как же, – у Вятши все руки синие от ударов стали, да зато в угли он всего лишь пару раз ступил, ловок оказался, не то что другие. Некоторые так с углей и не слезали, а вокруг противно пахло паленым мясом.

Потом еще придумали – велели выкопать на дворе ямы и потом со связанными ногами через них прыгать. Один парень оступился – рухнул, словно подкошенный, застонал, видно, сломал-таки кость. Утащили его за частокол – только слабый крик и раздался. После этого остальные гораздо лучше стали прыгать, осмотрительнее. Чувствовал Вятша, как постепенно закаляется его тело, к побоям привыкает, к нагрузкам, уже столько бегать да прыгать мог, как никогда раньше и не помышлял. Дивился только – для чего всё это? Впрочем, особо дивиться некогда было – целый день прыжки, драки, а ночью – спишь как убитый. Так и привык постепенно: к крови, смерти, драке.

А вот вчера Лейв приехал с воинами. С утра разбудили всех, выстроили. Отворили ворота, сказали – бегите, куда успеете, потом – ловим. И горе тому, кто попадется. Ну что ж, хоть, по крайней мере, предупредили честно. Теперь вот выбраться бы из болота. Или не выбираться? Обождать немного? Всё равно они в болото не сунутся. Вятша осторожно высунулся из-за кочки... и в тот же миг почувствовал, как сдавил ему шею ременный аркан. Хрипя от удушья, схватился за петлю руками... и потерял сознание.

– Оставь его, Лейв, – подъехав ближе, сказал Истома. – Двое сгорели, трое убиты, их всего-то осталось четверо. Что скажем князю?

Лейв Копытная Лужа молча вытаскивал мальчишку из болота.

– Экое добро. Купим на рынке еще, – пожал он плечами. – Правда, этого, пожалуй, можно оставить – ловок. – Он пнул Вятшу под ребра. – Хотя... Четверо – слишком много. Пусть выживут лучшие. Эй, а ну-ка завяжите этому глаза... И тому, которого вытащили из леса.

Очнулся Вятша в темноте. Сначала испугался, решив, что попал в подземный мир, но затем успокоился – ему всего лишь завязали глаза. Дали в руку палку... нет, не палку, копье! Настоящую боевую рогатину... Он размахнулся, услышав, как его копье наткнулось на чужое древко. Понятно, опять битва. Вятша сразу же отклонился в сторону, не обращая внимания на вымокшую в болоте одежду, сильно сковывающую движения. Вжжик! Копье просвистело возле самого уха. Вятша едва успел упасть на землю и в свою очередь послал рогатину вперед, надеясь зацепить противника за ноги. Затем быстро перекинул древко в другую руку и, с разворота, нанес сильный удар, как учил его когда-то отец, бывший в своем роду не последним охотником на медведя. И с радостью ощутил, как наконечник копья уткнулся, наконец, в чью-то плоть. В тот же миг с глаз его сорвали повязку – смотри!

Вятша вздрогнул, увидев прямо перед собой холодеющий взгляд белобрысого парня, в груди которого торчало острие копья. Его копья, Вятши.

– Молодец, парень, – похвалил его круглолицый Истома. – Не куксись, он бы мог убить тебя точно так же, как и ты его. Бой был честным.

Вятша не слышал. Он лишь видел, как на груди белобрысого расползается бурое мокрое пятно. Отпустив древко, юный вятич отошел в сторону, и мертвое тело белобрысого тяжело упало на землю. Бой был честным...


Ближе к вечеру Хельги-ярл в который раз уже отправился на Подол, порасспросить о Ладиславе, пропавшей три недели назад, во время девичьего праздника. Ярл корил себя – обещал девчонке доставить ее домой, в Ладогу, и вот не смог – не усмотрел, не уберег. Тем же самым занимались и Ирландец, и Снорри, и даже Никифор, винивший в пропаже девушки только себя.

– И черт меня дернул отпустить ее на бесовские игрища! – сокрушенно качал он головой.

Тем не менее Никифор хорошо понимал, что никакими причитаниями помочь делу нельзя. Могли помочь только действия, причем не хаотические, а целенаправленные, точные, такие, на какие большим мастером был молодой ярл.

Прежде всего составили план действий. Для начала предположили – куда могла деться Ладислава, вернее, кто и зачем мог ее похитить. Кое-что получилось...

Во-первых – и это самое вероятное, – так могли действовать обычные разбойники-людокрады, типа шайки Ильмана Карася и Мечислава. Правда, явившийся на постоялый двор недавно завербованный соглядатай Ярил Зевота всё отрицал. То ли не знал, то ли и в самом деле ни Мечислав, ни Ильман Карась к этому были непричастны. Людокрады не сами сбывали товар, а большей частью работали по заказу либо продавали украденных ромейским купцам, но не всем подряд, а проверенным старым знакомым, да и то тогда только, когда те уже отплывали в обратный путь. Организовано всё было неплохо: в условленный час в условленном месте корабль купца приставал к берегу, где его уже ждали продавцы с товаром. А потом ищите, родственники похищенных, кричите – ничего уже не найдете и уж тем паче не докажете. По заданию Хельги Никифор лично переговорил со всеми греческими корабельщиками и нужную информацию должен был вскорости предоставить.

Во-вторых, можно было подозревать волхвов. Те тоже иногда – хоть и не часто – тайком умыкали жертвы. Волхвами занимались Ирландец и Снорри, они же – женихами (это в-третьих), те тоже вполне могли похитить невесту, однако Хельги считал это направление поиска бесперспективным – уж слишком много времени прошло, давно бы женихи объявились, уже, правда, в качестве мужей, но всё ж объявились бы!

Значит – либо волхвы, либо разбойники и греческие купцы. Не следовало забывать и хазар, коим киевляне платили дань, – вот, кстати, и еще одна версия, хазарская. Все версии требовали тщательной проверки, без которой невозможно было затевать поиски. Вот и рыскали по пристани да по торгу ярл и его люди. А что делать, агентов-то пока нет, окромя одного – Ярила Зевоты. Приходилось самим, ножками, а не побегаешь – не узнаешь.

На Подоле, у пристани, везде шла активная торговля. Киев был довольно крупным торговым центром, стоящим на пути из варяг в греки, и купцов здесь хватало. А где купцы – там и сопутствующие им людишки: грузчики-артельщики, лоцманы, менялы, волочи – это у порогов, – ну и, само собой, разбойники самого различного пошиба, от печенегов до обозленных конкурентов.

Походив по торгу, да так ничего и не выходив, Хельги-ярл плюнул и, отвязав от коновязи коня, поехал к себе на гостиный двор дедки Зверина, дочка которого, Любима, пропала вместе с Ладиславой, поэтому Зверин оказывал розыскам всю необходимую помощь, правда, при этом сильно сомневался в том, что девок кто-то похитил. Сбежали с парнями куда-нибудь за Почайну, вот и все дела! К осени объявятся, когда ж еще свадьбу играть, как не осенью?

К вечеру явились все: Снорри, Никифор, Ирландец. Омывшись колодезной водицей, уселись в горнице за длинным столом. Поужинали овсяной кашей с капустой, заедая ее непривычными лепешками, мягкими, духовитыми, с хрустящей корочкой. Лепешки эти назывались «жито» – хлеб. Ирландец от них отплевывался, Никифор и Снорри кривились, но ели, а вот Хельги-ярл невзначай умял почти всё, что подал к столу дедко Зверин, запив всё обильным количеством кислого, настоянного на можжевельнике, кваса.

– Высказывайтесь, – покончив с едой, откинулся к стенке ярл. – Как у тебя, Снорри?

– Неплохо. С волхвами не видался – о том Ирландец поведает, – зато навестил старого своего знакомца.

– Неужели Греттира из Вика? – обрадованно оживился Хельги. – Вот удача!

– Его, – пряча улыбку, кивнул Снорри. – Про девок он, правда, не знает, зато рассказал кое-что о Дирмунде... Но об этом разреши, ярл, потом, пускай сначала остальные расскажут.

– Хорошо, – кивнул ярл и вопросительно посмотрел на Никифора.

Тот молча достал из-за пояса несколько кусочков бересты:

– Я тут нацарапал кое-что латиницей, чтоб не забыть. Вот те, кто грешит людокрадством... – Он зашевелил губами, читая: – Игнатий Евпатор из Кафы, Евсимий Онфем, сурожец, Михаил Драг, Константин Меркат, оба из Царьграда, этих уже не догонишь, с неделю назад отплыли. Михаил Драг назад ближе к осени собирается, а вот Игнатий Евпатор вполне для нас подходит – отплывает ровно через три дня.

– Почему – ровно? – удивился ярл. – Он что, всем об этом говорит?

– Всем-то не говорит, но те, кому надо, знают.

– Понял. – Хельги кивнул. – Значит, есть у него и заветное местечко на бережку. Только вот как мы его найдем? Не знаете? И я пока не знаю.

– Может, попросим Ярила? – подал голос Ирландец. – Пусть бросит пока своего Ильмана, всё одно ничего интересного о нем не доносит.

– Неплохо придумано, – одобрительно сказал ярл. – Теперь о волхвах.

– Волхвов, или кудесников, как их называют, тут много, ярл, – отпив квасу, промолвил Ирландец. – Есть разные – те, что от всего рода действуют, эти самым великим богам жертвуют – Роду, Перуну, Велесу. А есть и другие, бродячие, их тоже много, и разных. Волхвы-облакопрогонители могут дожди вызывать и предсказывать, волхвы-целители людей лечат от хворей разных, волхвы-хранильники обереги делают, волхвы-сказители, или бояны, песни бают, кроме того, есть и женщины – те, кто будущее ведает, ведьмы да чаровницы – те в чарах приворотное зелье приготовляют. Меж собой живут недружно, лаются, я тут сегодня познакомился на торгу с одним хранильником, так он на родовых волхвов прогневался, навредили они ему чем-то. Так вот, хранильник этот сказывал, что девок вполне могли волхвы похитить, а кто – узнать можно будет, если постараться.

– Так он постарается?

– За старание ему уже дирхем даден! – усмехнулся Ирландец. – И еще столько же обещано.

– Хорошо. – Ярл со вздохом поставил на стол опустевшую чашу и посмотрел на Снорри: – Так что там у тебя с Греттиром?

– Греттир говорит, что Дирмунд-князь родом из Халогаланда. Светло-рыжий, длинноносый, пронырливый.

– Ну, точно, наш Заика! – не выдержал ярл.

– Нет. – Снорри покачал головой. – Греттир сказал, он не заикается, я спрашивал.

– Но всё равно надо будет на него взглянуть.

– Дирмунд мало кого принимает, таится, в Киеве бывает не часто. Да и что ему тут делать, вся-то власть вовсе не у него, а у Хаскульда. Вот с ним, с Хаскульдом, Греттир вполне может свести. Князю нужны опытные воины.

– Посмотрим, – отозвался Хельги. – Пока будем сами по себе, кому-нибудь послужить всегда успеем.

– Золотые слова, ярл, – восхитился Ирландец, прибавив, что серебришко кончается, поэтому рано или поздно придется кому-нибудь продаваться.

– Хаскульда, кстати, все считают щедрым на кольца, – выслушав его, добавил Снорри. – Думаю, к нему было б неплохо наняться, когда серебро кончится.

– Кончится – наймемся, – философски заметил ярл. – Меня сейчас больше купцы с волхвами интересуют. Конхобар, когда должен зайти Ярил Зевота?

– Завтра с утра.

– Отлично!


Назавтра, уже к обеду, Ярил Зевота направился к пристани и, пристав к артельщикам, без особого труда нанялся на погрузку судов купца Игнатия Евпатора. Артельные недобро косились на парня, но помалкивали, знали, кто он и с кем водится. Ярил, впрочем, им глаза не мозолил и не столько работал, сколько шарил глазами по кораблю. Улучив момент, незаметно скользнул на корму.

Сидевший там под навесом высокий чернобородый человек в длинных золотистых одеждах – видимо, сам купец – недовольно оторвался от подсчетов:

– Что нужно?

– Поклон тебе, Игнатий-купец, от Харинтия Гуся.

– Не знаю никакого гуся, – буркнул купец и, быстро оглянувшись, кивнул на место рядом с собой. – Через два дня буду ждать на обычном месте. Если Гусь успеет – пусть приводит товар, плачу по договоренности.

– А если это будет не Гусь? – ухмыльнулся Зевота.

– Как не Гусь? – испуганно воскликнул торговец. – А ты тогда кто таков?

– Из тех же, что и Гусь. – Ярил успокаивающе махнул рукой. – Только Гуся давно уже нет, сгинул Гусь, и ничего тебе от него не отвалится. Если я не помогу.

– И что же ты предлагаешь? Пару захудалых старух?

– Женщин. Молодых девушек. Пару мальчиков-древлян, – быстро перечислил Ярил. – Я приведу всех – а ты уж выберешь сам.

– Рискуешь.

– Чем?

– Ладно. – Игнатий огляделся и прошептал: – Сосну с двойной вершиной, что по правому берегу напротив излучины, знаешь?

– Нет, но найду.

– От нее, вниз по течению, три полета стрелы. Условный знак – троекратный посвист. Свистеть-то умеешь?

– Обижаешь. Мы, поляне, много чего умеем.

– Ага. И платите дань хазарам.

– Ну, это любой бы платил. – Зевота пожал плечами. – Каган хазарский пришел к нам с войском, да молвил – вы все мне должны, платите. С тех пор и платим. А как не платить, когда каган на раз две тьмы воинов выставить может, а мы в десять раз меньше? Что скалишься? То-то... Да, а других там не будет? Ну, у сосны той...

– А и будут, так тебе что с того? – Купец засмеялся. – Место надежное, проверенное, менять его в угоду тебе я не буду. Так что смотри сам.

– Договорились, – кивнул Ярил Зевота и, выбравшись по сходням с ладьи, затерялся средь пристанского народа.


Ровно через три дня небольшой отряд выехал из главных ворот Киева и, повернув, помчался правым берегом Днепра. Они скакали почти без отдыха, и только ветер трепал плащи за спиною. Темно-голубой – Хельги-ярла, изумрудно-зеленый – Ирландца, и коричневые – Снорри и Никифора. Засохшая грязь летела из-под копыт, по шеям коней хлопьями стекала пена. Хельги не останавливался – успеть бы... Успеть бы до темноты.

Они успели.

Вот показалась излучина, вот корявая сосна с двойной вершиной, от нее – три полета стрелы вниз по реке. Глухое урочище, посреди него – поляна. Небольшая, со следами костров и остатками хвороста, аккуратно уложенного в кучу. На деревьях следы от веревок, – видно, именно к ним людокрады привязывали «товар». Вокруг – никого, впрочем, до указанного купцом времени еще оставались почти целые сутки.

Хельги, естественно, не стал располагаться в столь часто посещаемом месте. Разместил засаду чуть выше, в урочище. Натаскали веток, устроили на деревьях гнезда с бойницами, поляна с них была видна, как на ладони, жаль вот только река – не очень. Ну, да чем-нибудь всегда приходится жертвовать. И так, если б не комары, расположились, можно сказать, с удобствами, теперь надо было ждать. И ждали.

Ладьи Игнатия Евпатора появились уже ближе к вечеру, когда золотистый шар солнца медленно, но верно начал клониться к западу, оставляя на волнах реки светлую, темнеющую у берега, дорожку. Ветра почти не было, и корабли ромейского купца медленно продвигались на веслах, старательно обходя мели. Вот обогнули очередную отмель – песчаный нанос, уже успевший зарасти камышом, – выбрались на середину реки и вместо того, чтобы плыть за излучину, резко повернули к берегу. Именно по этому маневру Хельги и опознал: те ладьи, те, которые они и ждали. Иначе с чего б им тут заворачивать? Берег неприглядный, болотистый, густо заросший ивами – можно было б и получше местечко найти, а эти нет, вот именно здесь и встали, ловко укрыв ладьи под ивовой сенью, так что и не заметны они стали с реки, да и с берега не сразу увидишь, если не очень приглядываться.

Обернувшись, ярл подал знак друзьям – тихо мол. Впрочем, те и без него давно увидали гостей, затаились. Корабельщики вели себя тишайше, не скандалили, не смеялись, даже костров на берегу не разводили, видно, были готовы в любой момент уйти. Выставили стражу, а как же, двух молодых воинов. Один забрался на высокую сосну, другой – в заросли дрока, что желтели на вершине холма. Оба были хорошо видны из засады, и Хельги порадовался, что приплыл сюда загодя, иначе его небольшой отряд нипочем не остался бы незамеченным. Еле слышно бились о низкий берег светлые речные волны, небо стремительно синело, окрашиваясь на западе алым. Наступили сумерки – короткие, быстро перешедшие в ночь, такую же спокойную, безмятежную, теплую. Тишина вокруг стояла мертвая – даже с ладей не доносилось ни звука, узкий золотистый месяц плыл над черной рекой в окружении желтых мигающих звезд, казавшихся такими близкими, словно их можно было легко достать, стоит только вытянуть руку.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4