Делла Уэтерби легко взбежала по внушительным ступеням дома на Коммонуэлс-авеню, принадлежавшего ее сестре, и энергично нажала на кнопку электрического звонка. От украшавших маленькую шляпку перьев и до носков изящных туфелек на низком каблуке вся ее фигура словно излучала здоровье, бодрость, решительность. Даже в самом ее голосе, когда она поздоровалась с открывшей дверь горничной, звучала неподдельная радость жизни.
      — Доброе утро, Мэри. Сестра дома?
      — Д-да, мэм, миссис Кэрью дома, — нерешительно произнесла горничная. — Но… она распорядилась никого к ней не впускать.
      — Вот как? Да только я-то ведь не «никто», — улыбнулась мисс Уэтерби. — Так что меня она примет. Не бойся — всю вину возьму на себя, — добавила она в ответ на испуганный взгляд горничной. — Где она? В своей комнате?
      — Да мэм, но… она сказала… Однако мисс Уэтерби уже поднималась по широкой лестнице. Горничная отвернулась и, бросив через плечо последний, полный отчаяния взгляд, ушла.
      Тем временем, поднявшись на второй этаж, Делла решительным шагом подошла к полуоткрытой двери и постучала.
      — Мэри, — отозвался страдальческий голос, в котором явственно слышалось: «Ах, ну что там еще?» — Разве я не… Ах, Делла! — И голос неожиданно смягчился, в нем зазвучали радость и удивление. — Дорогая, как ты здесь очутилась?
      — Ну конечно, это я, — весело улыбнулась Делла, которая уже была посередине комнаты, на полпути к креслу сестры. — Я проводила воскресенье на побережье вместе с двумя другими сестрами милосердия, а теперь возвращаюсь в санаторий на работу. Так что, хоть я и здесь, это ненадолго. Я зашла, чтобы… вот, — закончила она, сердечно целуя обладательницу страдальческого голоса.
      Миссис Кэрью нахмурилась и несколько холодно отстранилась. Едва заметные радость и оживление, появившиеся за минуту до этого на ее лице, исчезли, уступив место явно ставшим уже привычными угрюмости и недовольству.
      — Ну разумеется! Мне следовало бы уже запомнить, — сказала она, — что ты никогда не задерживаешься… здесь.
      — Здесь! — Делла с веселым смехом воздела руки, но затем неожиданно взглянула на сестру по-другому — серьезно и нежно. — Рут, дорогая, я не смогла бы — попросту не смогла бы жить в этом доме… И ты это хорошо знаешь, — добавила она мягко. Миссис Кэрью раздраженно передвинулась в своем кресле.
      — Право, не понимаю почему.
      Делла покачала головой.
      — Прекрасно понимаешь, дорогая. Ты же знаешь, как мне не по душе все это: уныние, отрешенность, упрямое желание страдать и вечно испытывать горечь.
      — Но я действительно страдаю и испытываю горечь.
      — Напрасно.
      — Почему? Разве есть в моей жизни хоть что-нибудь, что может заставить меня испытывать иные чувства?
      Делла нетерпеливо и с досадой махнула рукой.
      — Послушай, Рут, — начала она. — Тебе тридцать три года. Ты совершенно здорова — или, точнее, была бысовершенно здорова, если бы вела себя так, как должна вести, — и свободного времени у тебя полно и денег избыток. И без сомнения, всякий скажет тебе, что ты вполне можешь найти занятие получше, чем сидеть сложа руки и хандрить в этом похожем на склеп доме, никого к себе не впуская.
      — Но я не хочуникого видеть.
      — На твоем месте я заставилабы себя этого захотеть.
      Миссис Кэрью утомленно вздохнула и отвернулась.
      — Делла, неужели ты не можешь понять? Мы с тобой разные. Я не в силах… забыть.
      На лице Деллы промелькнула тень страдания.
      — Я полагаю, ты говоришь о Джейми. Нет, дорогая, и я не забыла. И не могла бы забыть. Но вечная печаль и тоска не помогут нам… найти его.
      — Как будто я не искала его все эти долгих восемь лет — и отнюдь не с помощью печали и тоски! — негодующе воскликнула миссис Кэрью, подавляя рыдание.
      — Конечно, конечно, дорогая, ты искала его, — поспешила успокоить ее сестра, — и мы будем продолжать поиски вдвоем, пока не найдем его… или до самой смерти. Но то, что ты делаешь сейчас, не приносит никому никакой пользы.
      — Но ничего другого мне делать не хочется, — пробормотала Рут уныло.
      На минуту в комнате воцарилось молчание. Делла озабоченно и с досадой смотрела на сестру.
      — Рут, — сказала она наконец, чуть раздраженно, — прости меня за этот вопрос, но неужели же ты собираешься вести такую жизнь до конца своих дней? Да-да, я знаю, ты вдова, но замужем ты была всего лишь год, а твой муж был намного старше тебя. Ты была тогда совсем юной, и тот один короткий год должен бы казаться тебе теперь не более чем сном. И, разумеется, один-единственный год не должен испортить тебе всю оставшуюся жизнь!
      — Ах нет, дело не в том, — пробормотала миссис Кэрью все так же уныло.
      — Тогда неужели ты собираешься всегда оставаться такой?
      — Вот если бы я могла найти Джейми…
      — Да-да, я знаю, но… Рут, дорогая, разве никто и ничто на свете, кроме Джейми, не может сделать тебя хоть сколько-нибудь счастливой?
      — Похоже, что нет, — вздохнула миссис Кэрью с равнодушным видом.
      — Рут! — почти с гневом вскричала сестра, но тут же рассмеялась. — Ох, Рут, Рут, как я хотела бы дать тебе хорошую дозу Поллианны! Пожалуй, никто другой не нуждается в ней больше, чем ты!
      Миссис Кэрью бросила на сестру несколько высокомерный взгляд.
      — Не имею ни малейшего понятия о том, что это за «поллианна», но в любом случае — знай, что я в ней совершенно не нуждаюсь, — заявила она, в свою очередь рассердившись. — И не забывай, пожалуйста, что здесь не твой любимый санаторий, а я не пациентка, чтобы ты могла мною командовать и пичкать меня всякими лекарствами! — В глазах Деллы зажглись веселые огоньки, но на губах не появилось и тени улыбки.
      — Нет, дорогая, Поллианна не лекарство, — сказала она серьезно, — хотя некоторые и утверждают, что она действует как укрепляющее средство. Поллианна — это девочка.
      — Ребенок? Ну откуда же мне было знать? — возразила сестра, все еще обиженно. — Ведь есть у вас «белладонна», так почему же не может быть еще и «поллианны»? К тому же ты часто советуешь мне принять то или иное лекарство, и в этот раз я ясно слышала, что ты произнесла слово «доза», а так всегда говорят о лекарствах.
      — Что же, Поллианна и в самом деле своего рода лекарство, — улыбнулась Делла. — Во всяком случае, все врачи в нашем санатории в один голос уверяют, что она помогает пациентам лучше любого укрепляющего средства, какое только можно прописать. Это девочка, лет двенадцати-тринадцати. Она провела в нашем санатории все прошлое лето и большую часть зимы. Мое знакомство с ней длилось не более одного-двух месяцев, так как я поступила на работу в санаторий незадолго до того, как ее выписали и она вернулась домой. Но и за этот короткий срок она успела меня совершенно очаровать. Да и весь наш санаторий до сих пор не устает говорить о Поллианне и играть в ее игру.
      — В ее игру?
      — Да, — кивнула Делла с загадочной улыбкой. — Она называется «игрой в радость». Мне не забыть того дня, когда я впервые узнала об этой игре. Одна из назначенных Поллианне процедур, проводившихся по вторникам, была очень неприятной и даже болезненной. И обязанность проводить эту процедуру была возложена на меня. Предчувствия у меня были самые тяжелые, так как по опыту работы с другими детьми я знала, чего можно ожидать: капризов и слез, если не худшего. Но, к моему безграничному удивлению, Поллианна встретила меня улыбкой, сказала, что очень рада мне, и — поверишь ли? — даже ни разу не вскрикнула во время всей процедуры, хотя я знала, что причиняю ей жестокую боль. Вероятно, я невольно выдала свое удивление какой-то фразой, так как она очень серьезно принялась объяснять мне, в чем причина ее поведения: «О да, мне было очень, очень больно… Знаете, раньше я так боялась вторников из-за этой процедуры! А потом мне пришло в голову, что это то же самое, что и дни стирки у Ненси, — и значит, больше всего я должна радоваться именно во вторник, потому что до следующего вторника еще целая неделя!»
      — Ну и ну! Очень странно! — Миссис Кэрью сдвинула брови, не совсем понимая, о чем идет речь. — Не вижу тут никакой игры.
      — Я тоже не сразу поняла, где здесь игра. Это стало ясно, лишь когда Поллианна рассказала мне о себе. Ее мать умерла, и девочка жила со своим отцом, бедным священником, в одном из западных штатов. Воспитанием ее занималось дамское благотворительное общество, а все вещи она получала из церковных пожертвований. Когда Поллианна была еще совсем крошкой, ей очень хотелось иметь куклу. Бедняжка надеялась, что в очередной посылке с пожертвованиями для бедных будет кукла, но там не оказалось ничего из детских вещей, кроме пары маленьких костылей. Разумеется, узнав об этом, девочка расплакалась, и тогда отец научил ее «игре в радость». Игра заключается в том, чтобы во всем, что с нами происходит, находить что-то такое, чему можно радоваться. Отец сказал, что начать играть можно сразу, — обрадоваться тому, что эти костыли ей не нужны. С этого все и началось. Поллианна говорит, что игра просто замечательная и что она всегда играет в нее с тех самых пор, а чем труднее найти повод для радости, тем интереснее, только иногда это невероятно трудно.
      — Очень странно! — пробормотала миссис Кэрью, все еще не до конца понимая, в чем тут дело.
      — И ты удивилась бы еще больше, если бы увидела, к каким результатам привело всеобщее увлечение этой игрой в нашем санатории, — заметила Делла, — а доктор Эймс говорил мне, что эта девочка произвела настоящую революцию в том городке, откуда приехала в санаторий. Доктор Эймс близко знаком с доктором Чилтоном, который около года назад женился на тетке Поллианны. Между прочим, этот брак стал возможен именно благодаря девочке. Она помогла влюбленным уладить старую ссору… Когда два или три года назад умер отец девочки, ее отправили на Восток, к тетке. В октябре Поллианна попала под автомобиль, и казалось, что она уже никогда не сможет ходить. В апреле доктор Чилтон привез ее в наш санаторий, где она пробыла до прошлого марта — то есть почти год — и уехала домой совершенно здоровой. Если бы ты только видела ее! Было лишь одно облачко, омрачавшее ее радость, — она жалела, что нельзя пройти весь путь до дома пешком. Говорят, весь городок вышел встречать ее с духовым оркестром и флагами… Но нет — о Поллианне невозможно рассказать, ее нужно видеть! Вот почему я сказала, что хотела бы прописать тебе «дозу» Поллианны. Это принесло бы тебе огромную пользу.
      Миссис Кэрью чуть заметно вскинула голову.
      — Должна сказать, что расхожусь с тобой во мнении, — ответила она холодно. — Я не нуждаюсь ни в какой «революции», и в моем прошлом нет любовных ссор, которые требовалось бы уладить, а уж если что-то и было бы для меня совершенно невыносимым, так это надутый ребенок с постной физиономией, толкующий мне с важным видом, за что именно должна я благодарить судьбу. Я не выдержала бы…
      Но ее прервал звонкий смех.
      — Ох, Рут, Рут! — еле смогла выговорить развеселившаяся Делла. — «Надутый ребенок»! Это Поллианна-то? Если бы ты только видела ее! Но так я и знала: о Поллианне невозможно рассказать, ее нужно видеть. А тебе конечно же не хочется ее увидеть. Но… Поллианна — «надутый ребенок» — как бы не так! — И она опять разразилась смехом, однако почти сразу же вслед за этим стала серьезной и устремила на сестру прежний озабоченный взгляд. — Послушай, дорогая, неужели ничего нельзя сделать? — взмолилась она. — Ты не имеешь права губить свою жизнь! Может быть, тебе нужно почаще встречаться с людьми, выходить из дома…
      — Зачем, если мне не хочется? Я устала от людей. Ты же знаешь, общество всегда наводило на меня скуку.
      — Тогда почему не попробовать заняться делом? Благотворительностью, например.
      У миссис Кэрью вырвался жест нетерпения.
      — Делла, дорогая, мы уже не раз обо всем этом говорили. Я даю деньги — и немалые; с меня этого хватит. Боюсь даже, что даю слишком много. Я против того, чтобы превращать людей в нищих побирушек.
      — Но, может быть, ты могла бы дать не только денег, но и чуточку… себя самой? — решилась мягко заметить Делла. — Если бы ты заинтересовалась чем-либо помимо своей собственной жизни, это очень помогло бы тебе и…
      — Делла, — решительно прервала ее миссис Кэрью, — я очень люблю тебя и очень радуюсь всякий раз, когда ты приезжаешь ко мне, но проповедей и нравоучений терпеть не могу. Возможно, это очень хорошо для тебя— превратиться в ангела милосердия и подавать страждущим стаканы с холодной водой или бинтовать разбитые головы и все такое прочее. Возможно, благодаря этому тыможешь забыть о Джейми. Но я не смогла бы. Я стала бы думать о нем еще чаще: кто подаст воды или забинтует голову нашему бедному мальчику?.. К тому же все это в целом было бы очень неприятно — сталкиваться со всякими такими людьми…
      — А ты хоть раз пробовала?
      — Я? Нет, конечно нет! — В голосе миссис Кэрью звучали презрение и возмущение.
      — Тогда как же ты можешь об этом говорить, если не пробовала? — И молодая сестра милосердия встала, утомленная этим бесплодным разговором. — Мне пора, дорогая. Мы с девушками договорились встретиться на Южном вокзале. Наш поезд отправляется в двенадцать тридцать. Надеюсь, ты на меня не сердишься, — заключила она, целуя сестру на прощание.
      — Нет, Делла, я не сержусь, — вздохнула миссис Кэрью, — то если бы ты только могла меня понять!
      Минуту спустя, пройдя через безмолвные мрачные залы, Делла вновь оказалась на улице. Походка, выражение лица, весь ее вид — ничто не напоминало ту Деллу, которая легко взбежала по этим же ступеням всего лишь полчаса назад. Бодрость, энергия, жизнерадостность — все куда-то исчезло.
      Она прошла полквартала, безвольно переставляя ноги, затем вдруг запрокинула голову и глубоко вздохнула.
      «Одна неделя в этом доме — и я умерла бы, — подумала она с содроганием. — Не верю, чтобы даже самой Поллианне удалось бы рассеять этот мрак! И обрадоваться она могла бы лишь тому, что ей не придется здесь жить».
      Впрочем, как быстро выяснилось, это открыто заявленное неверие в способность Поллианны преобразить дом миссис Кэрью не отражало настоящего мнения Деллы, ибо лишь только она добралась до санатория, как узнала нечто такое, что заставило ее на следующей же день снова преодолеть отделявшие ее от Бостона пятьдесят миль.
      В доме сестры все было точно так же, как и накануне. Казалось, что миссис Кэрью даже не двинулась с места с тех самых пор, как Делла покинула ее.
      — Рут! — выпалила Делла, едва ответив на удивленное приветствие сестры. — Я просто не могла не приехать! И на этот раз ты должна уступить мне и сделать все так, как я хочу. Слушай! Ты можешь заполучить Поллианну! Если захочешь, разумеется.
      — Но я не хочу, — холодно и равнодушно возразила миссис Кэрью.
      Казалось, Делла не слышала этих слов. Она взволнованно продолжала:
      — Когда я вчера вернулась в санаторий, мне сказали, что доктор Эймс получил письмо от доктора Чилтона, того самого, за которого вышла замуж тетя Поллианны. Так вот, доктор Чилтон пишет, что на зиму едет в Германию, где собирается пройти какой-то специальный курс учебы. Он намерен взять с собой жену, если только ему удастся убедить ее, что Поллианну можно на время поместить в какой-нибудь пансион, где ей будет хорошо. Однако до сих пор миссис Чилтон все еще не соглашается оставить Поллианну в подобном заведении, так что, возможно, доктору Чилтону все же придется ехать в Германию одному. Рут, у нас есть шанс! Я хочу, чтобы ты взяла Поллианну к себе на эту зиму. Она сможет ходить в какую-нибудь из здешних школ.
      — Делла, что за нелепая идея! Зачем мне взваливать на себя такую обузу, как ребенок?
      — Она не будет обузой. Ей почти тринадцать и второй такой умненькой девочки не найти.
      — Я не люблю «умненьких» детей, — возразила миссис Кэрью все так же упрямо, но при этом засмеялась. Этот смех придал смелости сестре, и та удвоила свои усилия. Возможно, из-за самой неожиданности и необычности прозвучавшей просьбы, а возможно, оттого, что история Поллианны тронула сердце Рут Кэрью, или, быть может, причина заключалась просто в нежелании обидеть сестру отказом — так или иначе, когда полчаса спустя Делла прощалась с сестрой, та уже выразила согласие взять Поллианну в свой дом.
      — Но только запомни, — предупредила Деллу миссис Кэрью, — что в ту самую минуту, когда этот ребенок начнет читать мне нравоучения или перечислять выпавшие на мою долю блага, я отошлю его к тебе, и делай тогда, что хочешь… Ятакого ребенка у себя не оставлю!
      — Хорошо. Но я уверена, что этого не произойдет, — ответила сестра, а про себя, уже выходя из дома, добавила: «Половина дела сделана. Остается добиться, чтобы Поллианна приехала сюда. Она обязательно должна приехать. Я напишу им такое письмо, что они не смогут отказать».

      В тот августовский день миссис Чилтон решила отложить разговор с мужем о письме, полученном с утренней почтой, до тех пор пока Поллианна не ляжет спать. Впрочем, ждать ей пришлось бы в любом случае, так как множество посетителей в приемной и две поездки к больным, чьи дома находились за пределами Белдингсвилла, совсем не оставили доктору Чилтону времени для разговоров о семейных делах.
      Лишь в половине десятого доктор наконец появился в комнате жены. Лицо его просияло, но тут же в глазах появилось вопросительное выражение.
      — Полли, дорогая, что случилось?! — воскликнул он обеспокоенно.
      Жена невесело рассмеялась.
      — Это из-за письма… хотя я никак не предполагала, что ты догадаешься о моих чувствах, едва взглянув мне в лицо.
      — Тогда постарайся, чтобы на нем не было такого выражения, по которому легко обо всем догадаться, — улыбнулся он в ответ. — Так в чем же дело?
      Миссис Чилтон на мгновение заколебалась, поджала губы, а затем взяла лежавшее рядом письмо.
      — Я прочитаю его тебе, — сказала она. — Это от мисс Деллы Уэтерби. Она работает в санатории доктора Эймса.
      — Хорошо. Начинай, — кивнул доктор и с наслаждением растянулся на кушетке, стоявшей рядом с креслом жены.
      Но прежде чем начать, миссис Чилтон поднялась, чтобы заботливо укрыть мужа серым шерстяным пледом. Со дня их свадьбы прошел год. Теперь Полли Чилтон было сорок два. Порой казалось, что она пытается за первый же год их супружеской жизни удовлетворить всю ту потребность исполненного любви служения другому человеку, какая накопилась в ее душе за предшествующие двадцать лет одиночества и сердечной пустоты. Доктор же, которому ко времени их свадьбы исполнилось сорок пять и у которого в прошлом не было ничего иного, кроме такой же пустоты и одиночества, был совсем не против, чтобы с ним так «нянчились». Если судить по его поведению, все это было ему вполне по душе, хотя он и старался не слишком обнаруживать свои чувства, поскольку миссис Полли в прошлом так долго была мисс Полли, что теперь просто пугалась собственной «глупой» заботливости, если эту заботливость встречали очень уж горячей благодарностью. Поэтому доктор ограничился тем, что нежно погладил руку жены, когда, расправив складки на пледе, она села и снова взяла со столика письмо.
 
       "Дорогая миссис Чилтон, — писала Делла. — Шесть раз я начинала это письмо и шесть раз рвала его, так что теперь решила вообще не «начинать», а сразу сказать, что мне от Вас нужно. Мне нужна Поллианна. Могу я получить ее? Я познакомилась с Вами и Вашим мужем в марте, когда Вы приезжали, чтобы забрать Поллианну домой из нашего санатория, но полагаю. Вы меня не помните. Я попросила доктора Эймса (который очень хорошо знает меня) написать Вашему мужу и поддержать мою просьбу с тем, чтобы Вы могли без всяких опасений доверить нам на время Вашу милую маленькую племянницу.
       Я знаю, что Вы с удовольствием поехали бы в Германию вместе с Вашим мужем, если бы не необходимость оставить Поллианну одну. Поэтому я беру на себя смелость просить Вас доверить ее нам на время Вашего отсутствия. Я умоляю Вас об этом, дорогая миссис Чилтон. А теперь позвольте мне объяснить, чем вызвана такая просьба. Моя сестра, миссис Кэрью, — одинокая, вечно недовольная и подавленная, несчастная женщина, живущая в своем собственном мрачном мире, куда не проникает ни один луч солнца. Я уверена, что если и есть кто-либо, кто способен принести свет и радость в ее жизнь, так это только Ваша племянница. Не позволите ли Вы. ей попробовать? Жаль, что я не могу рассказать Вам о тех чудесах, которые она совершила здесь, в санатории. Но о Поллианне говорить невозможно: начнешь рассказывать и чувствуешь, какой она кажется самодовольной, вечно морализирующей и…. попросту невыносимой. Но мы с Вами знаем, что она совсем не такая. Нужно лишь вывести ее на сцену, и она все скажет сама за себя. Короче, я хочу взять ее в дом моей сестры… и предоставить ей такую возможность. Разумеется, она будет посещать школу, но я уверена, ей хватит времени и на то, чтобы залечить раны в сердце моей несчастной сестры.
       Даже не знаю, как закончить это письмо. Закончить, пожалуй, еще труднее, чем начать. Боюсь, мне и не хочется кончать. Я хотела бы говорить и говорить — из опасения, что, если я замолчу, у Вас появится возможность сказать «нет». А потому, если Вы намерены произнести это ужасное слово, пожалуйста, считайте, что я все еще говорю и объясняю, как нужна нам Поллианна.
       С надеждой,
       Делла Уэтерби".
 
      — Ну и ну! — воскликнула миссис Чилтон, откладывая письмо. — Тебе доводилось когда-нибудь читать более странное послание или слышать о более нелепой просьбе?
      — Мне не кажется таким уж нелепым желание пригласить к себе Поллианну, — улыбнулся доктор.
      — Но — как это она выразилась? — «залечить раны в сердце мой сестры» и так далее. Можно подумать, что Поллианна — что-то вроде лекарства!
      Доктор, приподняв брови, засмеялся.
      — Быть может, так оно и есть, Полли. Я всегда жалел, что не могу прописывать ее моим пациентам и покупать в аптеке, как коробочку пилюль. И Чарли Эймс говорит, что в тот год, когда она была в их санатории, они стремились обеспечить каждому новому пациенту сразу по прибытии «дозу Поллианны».
      — «Дозу»! Вот еще! — возмутилась миссис Чилтон.
      — Значит, ты не отпустишь ее?
      — Отпущу? Конечно нет! Неужели ты думаешь, что я соглашусь, чтобы ребенок отправился к людям, которых мы совсем не знаем? И каким людям! Да ко времени нашего возвращения из Германии эта сестра милосердия успеет посадить Поллианну в бутылку, а на этикетке будут указания, как ее принимать!
      Доктор от души рассмеялся, но тут же лицо его снова стало серьезным, и он вынул из кармана какой-то конверт.
      — Я тоже получил сегодня утром письмо. От Чарли Эймса, — сказал он с необычной ноткой в голосе, которая заставила озадаченную миссис Чилтон слегка нахмуриться. — Если позволишь, я сейчас прочитаю его тебе.
 
       "Дорогой Том, — писал доктор Эймс, — мисс Делла Уэтерби попросила меня «дать рекомендацию» ей и ее сестре, что я и делаю с большим удовольствием. Я знаю их с детства. Они из прекрасной, старинной семьи, истинные леди, в полном смысле слова. В этом отношении ты можешь быть совершенно спокоен.
       Сестер было три — Дорис, Рут и Делла. Дорис, старшая, вышла замуж за некоего Джона Кента, во многом против воли своих родственников. Кент происходил из хорошей семьи, но был, как я полагаю, не совсем в себе, и из-за его чудаковатости с ним, несомненно, было неприятно иметь дело. Его очень раздражало отношение к нему родственников жены, и поэтому обе стороны избегали общения, пока не появился ребенок. Родители и сестры Дорис обожали маленького Джеймса — «Джейми», как они его называли. Дорис, мать мальчика, умерла, когда ему было четыре года, и ее семья делала все возможное, чтобы убедить Джона Кента отдать им ребенка.
       Однако Кент неожиданно исчез вместе с сыном, и с тех пор о нем не было никаких известий, хотя Уэтерби искали его чуть ли не по всему свету.
       Эта утрата буквально убила стариков — мистер и миссис Уэтерби вскоре умерли. Рут к тому времени уже успела выйти замуж и овдоветь. Ее муж, мистер Кэрью, был очень богатым человеком, но намного старше нее. Через год после их свадьбы он скончался, оставив жену с крошкой-сыном, который также умер, не прожив и года.
       С тех пор как исчез маленький Джейми, у Рут и Деллы была, похоже, единственная цель в жизни — отыскать его. Они тратили бешеные деньги, делали все возможное и невозможное, но безрезультатно. Тем временем Делла стала медицинской сестрой. Она замечательно справляется с работой и превратилась в бодрую, решительную, здравомыслящую женщину, какой и хотела быть, хотя по-прежнему не забывает о пропавшем племяннике и никогда не оставляет без внимания ни единой догадки, которая могла бы навести на его след.
       С миссис Кэрью дело, однако, обстоит совсем по-другому. После утраты собственного ребенка она перенесла всю свою материнскую любовь и заботу на сына сестры. И как нетрудно догадаться, почти обезумела от горя после его исчезновения. Все это произошло восемь лет назад; для нее это были восемь долгих лет страдания, горечи, уныния. Конечно, в ее распоряжении все, что только могут дать деньги, но ничто не радует ее, ничто не интересует. Делла считает, что нельзя больше медлить — необходимо вывести ее из этого состояния. По мнению Деллы, милая и веселая племянница твоей жены обладает тем волшебным ключом, который мог бы открыть миссис Кэрью дверь в новую жизнь. Таково положение дел, и я надеюсь, ты не откажешь ей в ее просьбе. Могу лишь добавить, что я, со своей стороны, также был бы очень благодарен за эту услугу, так как Рут Кэрью и ее сестра — наши, мои и моей жены, добрые друзья, и все, что касается их, волнует также и нас.
       Всегда твой,
       Чарли".
 
      Письмо было прочитано. Последовало долгое молчание, такое долгое, что доктор Чилтон наконец негромко произнес:
      — Так что же, Полли?
      Она по-прежнему молчала. Но, внимательно взглянув ей в лицо, он заметил, что ее губы, недавно упрямо сжатые, теперь дрожали. Он подождал, пока она заговорит.
      — Как скоро, ты думаешь, они ожидают ее? — спросила она наконец. Доктор Чилтон слегка вздрогнул помимо воли.
      — Ты хочешь сказать… что отпустишь ее?! — воскликнул он.
      Жена взглянула на него возмущенно.
      — Что за вопрос, Томас?! Ты думаешь, что после такого письма я могла бы не отпустить ее? И разве не просит нас об этом также и сам доктор Эймс? Неужели ты думаешь, после всего, что этот человек сделал для Поллианны, я могу в чем-нибудь ему отказать?
      — Дорогая! Надеюсь лишь, что ему не придет в голову попросить… тебя саму, — пробормотал супруг с годичным стажем, лукаво улыбнувшись.
      Но жена лишь посмотрела на него с укором, которого он вполне заслуживал, и продолжила:
      — Можешь написать ему, что Поллианна приедет, и попроси, чтобы мисс Уэтерби сообщила нам, когда они могут принять девочку. Разумеется, это должно произойти не позднее десятого сентября, то есть до нашего отплытия в Европу. Я хочу лично убедиться в том, что Поллианне будет хорошо в их доме.
      — Когда ты скажешь об этом Поллианне?
      — Наверное, завтра.
      — И что именно ты ей скажешь?
      — Пока еще не знаю, но, разумеется, не больше, чем будет совершенно необходимо. Так или иначе мы не должны испортить Поллианну, а ведь ни один ребенок не может остаться неиспорченным, если вобьет себе в голову, что он нечто вроде… вроде…
      — Бутылочки с лекарством, — подсказал доктор с улыбкой.
      — Вот именно, — вздохнула миссис Чилтон. — В том-то все и дело, что она не догадывается о своем даре. И ты это знаешь, дорогой.
      — Знаю, — кивнул муж.
      — Ей, конечно, известно, что мы и я, и половина городка играем с ней в ее игру… и что мы… удивительно счастливы именно потому, что играем. — Голос миссис Чилтон чуть дрогнул, но затем она продолжила тверже: — Но если бы она сознательно попыталась быть кем угодно, но только не самой собой — естественной, веселой, счастливой маленькой девочкой, играющей в игру, которой научил ее отец, то была бы, как сказала мисс Уэтерби, «невыносима». Поэтому, в любом случае, я не скажу ей, что мы отправляем ее в Бостон с целью утешить и ободрить миссис Кэрью, — заключила миссис Чилтон решительно, поднимаясь с кресла и откладывая в сторону свое рукоделие.
      — Я думаю, что ты совершенно права, — одобрительно отозвался доктор.
      Поллианна узнала о том, что ее ожидает только на следующий день, и произошло это так.
      — Дорогая моя, — начала тетка, когда они остались вдвоем, — не хочешь ли ты провести эту зиму в Бостоне?
      — С тобой?
      — Нет, я решила поехать в Германию с дядей. Но миссис Кэрью, хорошая знакомая доктора Эймса, приглашает тебя к себе на всю зиму, и я согласна тебя отпустить.
      Лицо Поллианны сделалось печальным:
      — Но в Бостоне не будет ни Джимми, ни мистера Пендлетона, ни миссис Сноу. Никого из знакомых.
      — Да, дорогая, но когда ты сюда приехала, ты ведь тоже их не знала.
      Поллианна неожиданно заулыбалась:
      — Ну конечно же, тетя Полли, я их не знала! И это значит, что в Бостоне тоже есть какой-нибудь Джимми, или мистер Пендлетон, или миссис Сноу, которые ждут, чтобы я с ними познакомилась, правда?
      — Конечно, дорогая.
      — Тогда я могу этому радоваться. Мне кажется, тетя, ты теперь умеешь играть в игру лучше, чем я. Я никогда не думала о людях, которые живут там и ждут, когда я с ними познакомлюсь. И к тому же их там так много! С некоторыми я уже познакомилась два года назад, когда была там с миссис Грей. Мы останавливались в Бостоне на целых два часа по дороге сюда. Там на вокзале был человек в форме — совершенно замечательный человек; он сказал мне, где можно напиться воды. Как ты думаешь, он там и сейчас? Я хотела бы с ним повидаться. А еще там была красивая молодая дама с маленькой девочкой. Они живут в Бостоне. Так они сказали. Девочку зовут Сузи Смит. Может быть, я их встречу. Как ты думаешь, встречу? И еще там был мальчик, и еще одна дама с маленьким ребеночком — только они живут в Гонолулу, так что их я, наверное, не увижу. Но зато там будет миссис Кэрью. Кто она такая, эта миссис Кэрью? Наша родственница?
      — Помилуй, Поллианна! — воскликнула миссис Чилтон, одновременно со смехом и отчаянием. — Кто же может поспеть за твоим языком, не говоря уж о мыслях, когда они перескакивают в Гонолулу и обратно в две секунды! Нет, миссис Кэрью не родня нам. Она сестра мисс Деллы Уэтерби. Помнишь мисс Уэтерби? Она работает в санатории доктора Эймса.
      Поллианна захлопала в ладоши:
      — Ее сестра? Сестра мисс Уэтерби? О, тогда она конечно же очень милая. Ведь мисс Уэтерби такая милая. Я ее очень полюбила. У нее такие веселые морщинки вокруг глаз и в уголках рта, и она умеет рассказывать чудеснейшиеистории. Но я провела с ней лишь два месяца, так как она поступила на работу в санаторий, когда я уже поправлялась. Сначала я жалела, что она не была со мной с самого начала, но потом даже обрадовалась, потому что, понимаешь, если бы она была там с самого начала, мне было бы еще труднее с ней расстаться. А теперь, когда я буду жить у ее сестры, мне будет казаться, что я снова с ней.
      Миссис Чилтон глубоко вздохнула и закусила губу.
      — Но, Поллианна, дорогая, не жди, что они будут совершенно одинаковы, — решилась она, наконец, заметить.
      — Но, тетя Полли, они же сестры, — возразила девочка, широко раскрыв глаза, — а сестры всегда похожи. Вот у нас в дамском благотворительном комитете были две пары сестер. Одни из них были близнецами и так друг на друга похожи, что нельзя было понять, которая из них миссис Пек, а которая миссис Джоунс, пока у миссис Джоунс не выросла на носу бородавка, а тогда уж мы, разумеется, могли сразу сказать, кто это, так как первым делом смотрели, есть ли на носу бородавка. И однажды, когда миссис Джоунс пожаловалась, что многие называют ее «миссис Пек», я сказала, что все должны смотреть на эту бородавку, так же, как я это делаю, и тогда не будут ошибаться. Но она ужасно разозлилась… то есть, я хочу сказать, была очень недовольна… кажется, ей это совсем не понравилось, хотя я не знаю почему. Я думала, она должна обрадоваться, что чем-то отличается от сестры, особенно потому, что она была председателем комитета и не любила, когда люди обращались с ней не как с председателем — не сажали на почетное место, не представляли ей гостей на церковных ужинах и все такое… Но она не обрадовалась, а потом я слышала, как миссис Уайт говорила миссис Роусан, что миссис Джоунс готова по раскаленным угольям пройти, лишь бы избавиться от этой бородавки. Но я не понимаю, как этомогло бы принести пользу. Тетя Полли, разве можно избавиться от бородавки на носу, если пройти по раскаленным угольям?
      — Разумеется нет, детка! Но ты способна болтать прямо-таки без умолку, особенно об этих дамах из комитета!
      — Неужели? — спросила девочка огорченно. — И тебе это неприятно? Но я не хотела тебе докучать, честное слово, тетя Полли. Но даже если я надоедаю тебе такими разговорами о дамах из комитета, ты все же можешь этому радоваться, потому что, когда я думаю о них, я одновременно радуюсь, что теперь не они меня воспитывают, а моя собственная тетя. Ведь ты этому рада, правда, тетя Полли?
      — Да, да, дорогая, конечно, я рада, — засмеялась миссис Чилтон и поднялась, чтобы уйти, вдруг почувствовав себя очень виноватой оттого, что испытывает порой что-то от прежней своей досады на Поллианну за ее неизменный оптимизм.
      В следующие дни, пока между заинтересованными сторонами шел обмен письмами о предстоящем пребывании Поллианны в Бостоне, сама она готовилась к этому, нанося прощальные визиты в дома своих белдингсвиллских друзей.
      В маленьком вермонтском городке все уже хорошо знали Поллианну и играли в ее игру. А те немногие, кто не играл, воздерживались не потому, что не знали, в чем заключается «игра в радость». И так от дома к дому несла Поллианна весть о том, что уезжает на зиму в Бостон. И повсюду, начиная от кухни самой миссис Чилтон, где трудилась Ненси, и кончая большим серым домом на холме, где жил мистер Пендлетон, эта весть вызывала сожаления и возражения.
      Ненси не побоялась сказать — всем, кроме своей хозяйки, — что считает эту поездку в Бостон сущей глупостью и что сама с радостью взяла бы Поллианну на зиму в «Перепутье» к своим родственникам, да, взяла бы, взяла бы, и тогда миссис Полли могла бы ехать в какую хочет Германию.
      Джон Пендлетон сказал почти то же самое, с той лишь разницей, что не побоялся повторить это в разговоре с миссис Чилтон. Что же до Джимми, двенадцатилетнего мальчика, которого мистер Пендлетон взял в свой дом, так как этого хотела Поллианна, и которого теперь усыновил, так как сам этого захотел, — что до Джимми, он был разгневан и не замедлил это выказать.
      — Только приехала и уже уезжаешь, — упрекнул он Поллианну тоном, каким обычно говорят мальчики, когда хотят скрыть то обстоятельство, что у них тоже есть сердце.
      — Я здесь с самого марта. А потом, я же не останусь в Бостоне навсегда. Я уезжаю только на зиму.
      — Все равно. Тебя здесь почти целый год не было. Кабы знать, что ты так сразу уедешь, пальцем бы не двинул, чтобы помочь тем, кто собирался встречать тебя из санатория с оркестрой и флагами.
      — Джимми! — воскликнула удивленная и возмущенная Поллианна, а затем с некоторым высокомерием, порожденным уязвленной гордостью, добавила: — Я совсем не просила, чтобы ты встречал меня с оркестром… и потом, ты сделал целых две ошибки в одном предложении. Надо говорить «с оркестром», а «кабы знать», я думаю, тоже неправильно. «Если бы я знал» звучит лучше.
      — Ну и пусть ошибки, мне все равно!
      Поллианна взглянула на него с еще большим возмущением.
      — Ты говорил, что тебе не все равно и сам просил прошлым летом, чтобы я тебя поправляла, потому что мистер Пендлетон хочет, чтобы ты говорил правильно.
      — Если бы тебя воспитывали в приюте, где всем на тебя наплевать, а не среди целой кучи старых теток, которым нет другого дела, как только учить тебя говорить правильно, ты тоже небось сказала бы «кабы» и «с оркестрой», а то и похуже наделала бы ошибок!
      — Джимми Бин! — вспыхнула Поллианна. — Мои дамы из комитета вовсе не были «старыми тетками»… то есть лишь некоторые из них были такими уж старыми, — поспешила она поправиться; ее обычное стремление к правдивости и абсолютной точности взяло верх над негодованием, — а к тому же…
      — И вовсе я не Джимми Бин, — перебил ее мальчик, гордо вскинув голову.
      — Не… Джимми Бин… Что ты хочешь сказать? — растерялась она.
      — Я теперь усыновлен, по всем правилам. Он давно уже хотел это сделать, только, говорит, руки все не доходили. А теперь дело сделано. Меня зовут Джимми Пендлетон, а его я зову «дядя Джон»… только я еще не… привык и редко так его называю. — Он говорил по-прежнему сердито и обиженно, но на лице Поллианны уже не было и следа недовольства. Она радостно захлопала в ладоши.
      — Ах, замечательно! Теперь у тебя есть настоящая семья — семья, которой не все равно… И теперь тебе не придется объяснять, что мистер Пендлетон и ты — ненастоящие родственники, ведь теперь у вас одинаковая фамилия. Я так рада, рада, РАДА!
      Мальчик вдруг вскочил с каменной оградки, на которой они сидели, и зашагал прочь. Щеки его пылали, в глазах стояли слезы. Именно ей, Поллианне, он обязан всем этим огромным счастьем, которое пришло к нему так неожиданно. Он знал это. И именно ей, Поллианне, он только что сказал…
      Джимми с неистовой силой пнул маленький камешек, потом другой, третий. Горячие слезы катились по его щекам, как ни пытался он сдержать их. Он пнул еще один камешек, и еще один, затем поднял третий и швырнул его изо всех сил. Минуту спустя он повернул назад и зашагал к Поллианне, все еще сидевшей на каменной оградке.
      — Спорим, что я добегу до той сосны быстрее, чем ты? — с наигранной беспечностью бросил он вызов.
      — Спорим, что не обгонишь! — крикнула Поллианна, с готовностью соскочив на землю.
      Но состязание в скорости не состоялось: Поллианна вовремя вспомнила, что быстрый бег все еще остается для нее одним из запретных наслаждений. Впрочем, для Джимми это было не так уж важно: лицо его больше не пылало, глаза не угрожали переполниться слезами. Джимми снова был таким, как всегда.

      По мере приближения восьмого сентября, назначенной даты приезда Поллианны, миссис Рут Кэрью все больше волновалась и сердилась на себя. О своем обещании взять к себе девочку она жалела с тех самых пор, как дала его. Не прошло и двадцати четырех часов, как она уже написала сестре, требуя, чтобы та освободила ее от опрометчиво взятых на себя обязательств. Но Делла ответила, что уже слишком поздно, так как и она и доктор Эймс успели написать Чилтонам. А вскоре от Деллы пришло письмо с известием, что миссис Чилтон дала согласие и через несколько дней приедет в Бостон, чтобы устроить девочку в школу и решить остальные вопросы. Так что, естественно, не оставалось ничего другого, кроме как предоставить всему идти своим чередом. Миссис Кэрью понимала это и примирилась с неизбежным, но весьма неохотно. Разумеется, она постаралась быть подобающе любезной, когда в условленный срок к ней приехали Делла и миссис Чилтон, но была очень рада, что из-за недостатка времени пребывание миссис Чилтон в Бостоне оказалось кратким и до отказа заполненным делами. То, что Поллианне предстояло приехать уже восьмого сентября, а не позже, было, пожалуй, даже хорошо, так как время, вместо того чтобы примирить миссис Кэрью с мыслью об увеличении числа обитателей ее дома, лишь усиливало ее раздражение и недовольство тем, что она предпочитала называть своей «нелепой уступкой Делле с ее безумной затеей».
      Настроения сестры, разумеется, не были секретом для Деллы, и если внешне она сохраняла спокойствие, то в душе отнюдь не была уверена в благоприятных результатах. Все надежды она возлагала на Поллианну и потому решилась на дерзкий шаг — предоставить девочке с самого начала вступить в борьбу без чьей-либо помощи. С этой целью она попросила сестру встретить их на вокзале, а затем, после обмена приветствиями, поспешно удалилась под предлогом какой-то ранее назначенной встречи.
      Таким образом, миссис Кэрью, едва успев взглянуть на свою новую подопечную, обнаружила, что осталась с ней один на один.
      — Делла, Делла, ты не должна… я не могу… — взволнованно закричала она вслед удаляющейся сестре.
      Но та, если и слышала, не пожелала обратить внимание, и миссис Кэрью, явно раздосадованная и недовольная, обернулась к стоявшей рядом с ней девочке.
      — Вот беда! Не слышит, — сказала Поллианна, также провожая медсестру печальным взглядом. — А мне так не хотелось, чтобы она уходила. Но ведь зато у меня есть вы, правда? И я могу этому радоваться.
      — О да, у тебя есть я… а у меня ты, — отозвалась миссис Кэрью не очень любезно. — Пойдем, — и она указала рукой направо.
      Поллианна послушно засеменила рядом с миссис Кэрью, но раз или два на пути через огромный вокзал с тревогой бросила взгляд на неулыбающееся лицо своей спутницы и наконец, с беспокойством в голосе, решилась заметить:
      — Вы, наверное, думали… что я буду хорошенькая.
      — Хор… хорошенькая? — переспросила миссис Кэрью.
      — Ну да, с кудряшками и все такое. Вы ведь конечно же пытались представить, как я выгляжу, точно так же, как я пыталась представить вас. Только я, зная вашу сестру, была уверена, что вы красивая и милая. Мне было по кому судить, а вам — нет. Ну, а я конечно же нехорошенькая… из-за веснушек, и я думаю, это очень неприятно, если ждешь хорошенькую девочку, а приезжает такая, как я, и…
      — Глупости! — прервала ее миссис Кэрью довольно резко. — Пойдем, распорядимся о доставке твоего сундучка, а потом поедем домой. Я надеялась, что сестра поедет с нами, но, похоже, она не считает это нужным… не осталась даже на этот вечер.
      Поллианна улыбнулась и понимающе кивнула:
      — Да, конечно, это неприятно, я знаю, но, наверное, она не могла остаться. Я думаю, она кому-то понадобилась. В санатории она все время была кому-нибудь нужна. Хотя, разумеется, это очень обременительно, если человек все время нужен другим людям, правда? Ведь тогда у него совсем не остается времени для себя. Но все равно, этому тоже можно радоваться, потому что так приятно, если ты кому-то нужен, правда?
      Ответа не было. Быть может, потому, что впервые в жизни миссис Кэрью задумалась о том, есть ли на свете хоть кто-нибудь, кому она по-настоящему нужна. Хотя, как она тут же сердито сказала себе самой, ей совсем даже не хотелосьбыть кому-то нужной. И, овладев собой и нахмурившись, она недовольно взглянула на шагавшую рядом девочку.
      Поллианна не видела, что миссис Кэрью хмурится; она смотрела на спешащие толпы людей.
      — Вот это да! Сколько народу! — сказала она обрадованно. — Даже больше, чем когда я была здесь в прошлый раз. Но я пока не вижу никого из тех людей, которых встретила здесь тогда. Разумеется, та дама с маленьким ребеночком живет в Гонолулу, так что их здесь, наверное, нет. Но ведь была еще маленькая девочка — Сузи Смит, а она живет прямо здесь, в Бостоне. Может быть, вы ее знаете? Вы знаете Сузи Смит?
      — Нет, я незнакома с Сузи Смит, — ответила миссис Кэрью сухо.
      — Незнакомы? Она очень милая, и уж она-то точно хорошенькая — такая, с черными кудряшками, знаете? С кудряшками, какие я тоже надеюсь получить, когда попаду на небо… Но ничего, может быть, я сумею ее найти, и тогда вы с ней познакомитесь. Ах, какой совершенно великолепный автомобиль! И мы в нем поедем?! — воскликнула Поллианна, когда они остановились перед роскошным лимузином, дверцу которого держал открытой шофер, одетый в ливрею. Шофер попытался скрыть улыбку, но не сумел. Миссис Кэрью, однако, ответила — в голосе ее звучало утомление человека, для которого автомобиль — всего лишь средство перемещения из одного скучного места в другое, вероятно, столь же скучное:
      — Да, мы поедем в нем, — и добавила, обращаясь к шоферу, ожидавшему в почтительной позе ее приказаний: — Домой, Перкинс.
      — Ах, вот это да! Это ваш автомобиль? — воскликнула Поллианна; манеры миссис Кэрью позволяли безошибочно догадаться, что она владелица автомобиля. — Чудесно! Значит, вы богатая — ужасно богатая… то есть, я хочу сказать, чрезвычайнобогатая, гораздо богаче тех, у кого ковер в каждой комнате и мороженое по воскресеньям, как, например, Уайты из моего дамского благотворительного комитета… то есть онаиз комитета… Раньше я думала, что они богатые, но теперь знаю, что быть по-настоящему богатым — значит иметь кольца с бриллиантами, горничных, котиковые шубы и надевать платья из шелка и бархата каждый день. И еще — иметь автомобиль. У вас все это есть?
      — Ну, д-да… пожалуй, — со слабой улыбкой признала миссис Кэрью.
      — Тогда вы, конечно же, богатая, — понимающе кивнула Поллианна. — У моей тети Полли тоже все это есть, только ее автомобиль — просто лошадь. Ах, как я люблю ездить в автомобилях! — воскликнула она, чуть подпрыгнув от восторга на сиденье. — Понимаете, я ехала в автомобиле только один раз — в том, который меня переехал. Они положили меня внего, после того как вынули из-поднего, но тогда я, разумеется, ничего об этом не знала и поэтому не могла получить никакого удовольствия от поездки. А с тех пор я ни в одном не ездила. Тете Полли они не нравятся. А дяде Тому нравятся, и он хотел бы иметь автомобиль. Он говорит, что автомобиль нужен ему для работы. Он доктор, а у всех остальных докторов в городке уже есть автомобили. Не знаю, чем кончится дело. Тетя Полли так взволнована из-за этого. Понимаете, она хочет, чтобы у дяди Тома было все, что он хочет, только она хочет, чтобы он хотел того, чего она хочет, чтобы он хотел. Понимаете?
      Миссис Кэрью неожиданно рассмеялась.
      — Да, дорогая, мне кажется, я это понимаю, — отозвалась она сдержанно, хотя в ее глазах все еще были необычные — для нее — веселые искорки.
      — Тогда все в порядке, — удовлетворенно вздохнула Поллианна. — Я надеялась, что вы поймете, хотя это прозвучало вроде как запутанно… Тетя Полли говорит, что была бы не прочь иметь автомобиль, если бы ее автомобиль был единственным на свете и не было бы ни одного другого, который мог бы на нее наехать, но… Ах, ну и ну! Сколько здесь домов! — вдруг воскликнула она, прервав рассказ на полуслове и оглядывая все вокруг широко раскрытыми от удивления глазами. — Неужели они никогда не кончатся? Хотя, конечно, их и должно быть много, чтобы было где жить всем этим людям на улицах, и тем, кого мы видели на вокзале. А где больше людей, там можно завязать больше знакомств. Я люблю людей. А вы?
      — Любить людей?!
      — Да, просто людей. Любого. Всех.
      — Ну нет, Поллианна, не могу сказать, чтобы я их любила, — холодно ответила миссис Кэрью, сдвинув брови.
      Веселые искорки в ее глазах погасли. Она с подозрением смотрела на Поллианну, а про себя сказала: "Ну вот, теперь меня ожидает проповедь номер один в духе сестры Деллы на тему «ваш долг общаться с ближними».
      — Неужели? А я люблю, — вздохнула Поллианна. — Они все такие милые и такие разные. А здесь их так много! Вы даже не знаете, как я рада, что приехала. Конечно, я знала, что буду рада, — знала с самого начала, как только мне сказали, что вы — это вы, то есть сестра мисс Уэтерби, я хочу сказать. Я очень люблю мисс Уэтерби, так что знала, что полюблю и вас, потому что вы, разумеется, должны быть похожи, ведь вы сестры, хоть и не близнецы, как миссис Джоунс и миссис Пек… но и они были не совсем похожи из-за той бородавки. Но вы, конечно, не знаете, о чем я говорю, поэтому я вам сейчас расскажу.
      И в результате миссис Кэрью, приготовившаяся с суровым видом выслушать проповедь на темы общественной морали, к своему большому удивлению и даже с некоторой растерянностью, обнаружила, что слушает историю о бородавке на носу некоей миссис Джоунс, дамы из благотворительного комитета.
      К тому времени, когда рассказ был окончен, лимузин свернул на Коммонуэлс-авеню, и Поллианна тут же принялась восторгаться красотой улицы, на которой «такой чудесный длинный сквер посередине от самого начала до самого конца» и которая кажется особенно приятной «после всех этих узких улочек».
      — Я думаю, каждый захотел бы здесь жить, — заявила она с энтузиазмом.
      — Вполне вероятно, но вряд ли это возможно, — возразила миссис Кэрью, приподняв брови.
      Ошибочно приняв мину на лице своей спутницы за выражение неудовлетворенности, вызванной тем, что дом миссис Кэрью находится не на этой красивой улице, Поллианна поспешила загладить свою бестактность.
      — Конечно, конечно, — согласилась она, и торопливо продолжила: — Я вовсе не хотела сказать, что узкие улочки хуже. Может быть, они даже и лучше, потому что не нужно далеко идти, если хочешь занять яиц или соды у соседей напротив, и… Ах! Вы живете здесь?! — воскликнула она, когда автомобиль остановился перед внушительным подъездом дома миссис Кэрью. — Вы живете здесь, миссис Кэрью?
      — Ну да, разумеется, я живу здесь, — ответила та, с оттенком раздражения в голосе.
      — О, как вы, наверное, рады — рады, что живете в таком совершенно замечательном месте! — с восторгом воскликнула девочка, выпрыгнув из автомобиля на тротуар и с любопытством оглядываясь вокруг. — Разве вы не рады?
      Миссис Кэрью молчала. Из лимузина она вышла без улыбки и с насупленными бровями. Во второй раз за эти последние пять минут Поллианна поспешила исправить свою ошибку.
      — Я конечно же говорю не о той радости, что вызвана, как говорит тетя Полли, греховной гордостью, — объяснила она, с беспокойством наблюдая за выражением лица миссис Кэрью. — Может быть, вы подумали, что я о такой радости говорю? Тетя Полли так иногда раньше думала. Но я имела в виду не ту радость, когда радуешься тому, что у тебя есть что-то такое, чего у других нет, а ту простую… когда просто хочется кричать и хлопать дверьми, даже если это неприлично, — заключила она, подпрыгивая на цыпочках.
      Шофер поспешил отвернуться и занялся машиной, а миссис Кэрью, по-прежнему без улыбки, направилась вверх по широким каменным ступеням.
      — Пойдем, Поллианна, — только и сказала она, очень сухо.
 
      Пять дней спустя Делла Уэтерби получила от сестры письмо, первое с момента приезда Поллианны в Бостон. Делла распечатала его с любопытством и нетерпением.
 
      " Дорогая Делла, — писала миссис Кэрью, — во имя всего святого, почему, почему ты не позаботилась дать мне хоть какое-то представление о том, чего ожидать от этого ребенка, которого я взяла по твоему настоянию? Я почти схожу с ума, но тем не менее не могу отослать ее. У меня трижды возникало желание сделать это, но всякий раз, прежде чем я успевала сказать хоть слово, она сообщала мне, как «совершенно замечательно» она проводит здесь время, как она рада, что приехала, и как я добра, что взяла ее к себе на то время, пока тетя Полли в Германии. Как, скажи на милость, могу я вдруг обернуться к ней и сказать в ответ на все это: «Отправляйся, пожалуйста, домой; мне ты здесь не нужна»? И что самое нелепое, так это то, что ей никогда не приходит в голову, что она мне здесь не нужна, а навести ее на эту мысль я не в силах.
       Разумеется, если она начнет читать мне нравоучения или перечислять выпавшие на мою долю блага, я вынуждена буду ее отослать. Я сказала тебе с самого начала, что не допущу этого. И я не допущу! Два или три раза мне показалось, что она собирается это сделать (то есть начать читать мне проповедь), но пока все сводилось к какой-нибудь забавной истории о дамах из благотворительного комитета, так что проповеди не получалось — к счастью для этой девочки, если она действительно хочет здесь остаться.
       Но, право же, Делла, она просто невыносима. Вот послушай. Во-первых, она в безумном восторге от моего дома. В первый же день упросила меня открыть все комнаты и не успокоилась, пока все шторы в доме не были подняты, чтобы она могла «рассмотреть все эти совершенно замечательные вещи», которые, как она заявила, даже «лучше, чем у мистера Джона Пендлетона» — понятия не имею, кто это такой; вероятно кто-то из Белдингсвилла. Во всяком случае, он не дама из благотворительного комитета. Только это мне и удалось узнать. Затем, как будто не было достаточно того, что я бегала из комнаты, в комнату (словно персональный гид), так она еще обнаружила в одном из шкафов вечернее платье из белого атласа, которое я уже сто лет не надевала, и умолила меня его надеть. И я надела — почему, не могу понять, знаю только, что я была совершенно беспомощна в ее руках. Но это было только начало. Она упросила меня показать ей все мои наряды и так забавно рассказывала о церковных пожертвованиях, из которых прежде «одевалась», что я не могла удержаться от смеха, хотя тут же чуть не заплакала, представив те ужасные вещи, которые приходилось носить этому ребенку. От платьев, разумеется, перешли к украшениям, и она так восторгалась моими двумя или тремя кольцами, что я по глупости открыла сейф, только чтобы посмотреть, какие большие глаза она сделает. О, Делла, я думала, ребенок сошел с ума: она надела на меня все кольца, броши, браслеты, ожерелья, какие у меня есть, и настояла на том, чтобы прикрепить к моей прическе обе бриллиантовые диадемы (когда узнала, что это такое), так что под конец я сидела обвешанная жемчугами, изумрудами и бриллиантами, чувствуя себя языческой богиней в индусском храме, особенно когда этот нелепый ребенок принялся приплясывать вокруг меня, хлопая в ладоши и распевая: «О, совершенно прелестно, совершенно прелестно! Ах, как я хотела бы. повесить вас в окне — была бы такая отличная радуга!» Я еще только собиралась спросить, что она имеет в виду, когда она вдруг упала на пол и заплакала. И, как ты полагаешь, в чем была причина? Она была так рада, что у нее есть глаза, чтобы видеть! Что ты на это скажешь?
       И, разумеется, это не конец, а лишь начало. Она здесь только четыре дня, но не потеряла ни минуты зря и уже может причислить к своим друзьям мусорщика, участкового полицейского, разносчика газет, не говоря уже обо всей моей прислуге. Они, похоже, совершенно очарованы. ею, все до одного. Но не думай, пожалуйста, что и я подпала под ее чары. Ничего подобного. Я отослала бы ее к тебе сразу, если бы не чувствовала себя обязанной выполнить обещание и оставить ее у себя на всю зиму. Что же до того, что она могла бы заставить меня забыть о Джейми и моем глубоком горе, — это невозможно. В ее присутствии я лишь острее чувствую собственную утрату, потому что со мной не он, а лишь она. Но, как я уже сказала, я оставлю ее у себя — до тех пор, пока она не начнет читать мне нравоучения. Тогда она отправится к тебе. Но пока еще она нравоучений не читала.
       Твоя любящая, но в полном смятении.
       Рут".
 
      — «Пока еще она нравоучений не читала»! Ну еще бы! — засмеялась Делла, складывая мелко исписанные листки письма. — Ах, Рут, Рут! Однако ты признаешь, что открыла все комнаты, подняла все шторы, нарядилась в атлас и драгоценности… а Поллианна не пробыла у тебя и недели. Но нет, она не читала тебе нравоучений, нет, не читала!

      Бостон был для Поллианны совершенной новостью, и, разумеется, Поллианна для Бостона — той его части, которая удостоилась знакомства с нею — новостью ничуть не меньшей.
      Девочка объявила, что Бостон ей понравился, но было бы лучше, если бы он не был таким большим.
      — Понимаете, — серьезно объясняла она в разговоре с миссис Кэрью на следующий день после своего приезда, — я хочу увидеть и узнать его весь… и не могу. Это точно так же, как за праздничным обедом у тети Полли: так много блюд (то есть того, что здесь нужно посмотреть), что ничего не ешь (то есть не смотришь), потому что все время пытаешься решить, что съесть (то есть посмотреть)… Конечно, — набрав воздуха, торопливо продолжила она, — можно только радоваться, когда чего-нибудь много… то есть, разумеется, если это что-нибудь хорошее, а не такое, как лекарства или похороны! Но мне всегда хотелось, чтобы праздничные обеды тети Полли можно было растянуть на те дни, когда нет ни торта, ни пирога… и точно так же с Бостоном. Как было бы хорошо, если бы я могла взять хоть частичку его с собой в Белдингсвилл, и тогда следующим летом у меня тоже было бы что-нибудь новое. Но это конечно же невозможно. Город не торт с глазурью, хотя даже торт не очень хорошо сохраняется. Я пробовала оставлять его на другой день — он засыхает, особенно глазурь. Поэтому я считаю, что надо есть торт и получать удовольствия тогда, когда их тебе предлагают; так что я хочу посмотреть все, что могу сейчас, пока я здесь.
      В отличие от тех, кто считает, что знакомство с миром следует начинать с самых отдаленных его уголков, Поллианна начала «смотреть Бостон» с детального обследования своего непосредственного окружения — великолепной резиденции на Коммонуэлс-авеню, где она теперь жила. Это, наряду с начавшимися школьными занятиями, поглощало в первые дни все ее время и внимание.
      Так много нужно было увидеть и так много узнать, и все было таким чудесным и красивым — от маленьких кнопок, на которые стоило лишь нажать, как комнаты заливал свет, до огромного и безмолвного бального зала, увешанного зеркалами и картинами. Много было и прекрасных людей, с которыми нужно было познакомиться, поскольку кроме самой миссис Кэрью в доме жили еще и Мэри, которая убирала комнаты, открывала дверь, когда кто-нибудь звонил, и каждый день провожала Поллианну в школу и встречала после занятий, и Бриджет, которая готовила обед, и Дженни, которая подавала на стол, и Перкинс, который водил автомобиль. И все они были такие замечательные… и такие «особенные»!
      Поллианна приехала в Бостон в понедельник, так что до первого воскресного дня успела пройти целая неделя. В то утро она спустилась в гостиную с сияющим лицом.
      — Я люблю воскресенья, — радостно вздохнула она.
      — Вот как? — В голосе миссис Кэрью звучала усталость человека, который не любит ни одного дня недели.
      — Да, из-за церкви и воскресной школы. Вам что больше нравится — церковь или воскресная школа?
      — Мне… право же… — неуверенно начала миссис Кэрью, которая редко посещала церковь и никогда даже не заглядывала в воскресную школу.
      — Трудно сказать, правда? — подхватила Поллианна с сияющими, но серьезными глазами. — Но ябольше люблю церковь — из-за папы. Понимаете, он был священником. Сейчас он, разумеется, на небесах с мамой и моими братиками и сестричками, но я часто пытаюсь вообразить, что он здесь, со мной, и сделать это легче всего в церкви, когда говорит священник. Я закрываю глаза и представляю себе, что там на кафедре мой папа, и это очень помогает. Я так рада, что мы можем воображать, а вы?
      — Я бы этого не сказала.
      — Ах, но только подумайте, насколько то, что мы воображаем, лучше того, что есть на самом деле… хотя для вас это конечно же не так, ведь все, что у вас есть на самом деле, такое необыкновенно приятное.
      Миссис Кэрью собралась сердито возразить, но Поллианна торопливо продолжила:
      — И то, что есть теперь на самом деле у меня, конечно же гораздо лучше того, что было прежде. Но все время, пока я болела и не могла ходить, мне просто приходилось только и делать, что воображать, как можно усерднее. Да и теперь я, разумеется, часто это делаю… ну, вот как с папой и все такое… И сегодня я как раз собираюсь воображать, что это папа говорит с кафедры. Когда мы пойдем?
      —  Пойдем?
      — В церковь, я хочу сказать.
      — Но, Поллианна, я не… то есть я предпочла бы не… — Миссис Кэрью откашлялась и снова попыталась сказать, что совсем не собирается идти в церковь и что почти никогда туда не ходит.
      Но перед ней было личико с доверчивым выражением и счастливые глаза, и она не смогла сказать то, что хотела.
      — Ну, я думаю… четверть одиннадцатого… если мы пойдем пешком, — ответила она наконец, почти сердито. — Церковь в двух шагах отсюда.
      Вот так и случилось, что в это солнечное сентябрьское утро миссис Кэрью, впервые за много месяцев, заняла свое место на старой скамье семейства Кэрью в весьма фешенебельной и со вкусом отделанной церкви, в которую ходила еще девочкой и которой до сих пор оказывала большую поддержку, насколько это касалось денежных пожертвований. Для Поллианны та воскресная утренняя служба оказалась и радостной, и удивительной. Чудесное пение хора в парадном облачении, переливающиеся яркими красками витражи, взволнованный голос проповедника и благоговейное молчание присутствующих на богослужении прихожан — все это наполнило сердце девочки восторгом, заставившим ее на время онеметь и лишь у самого дома, она с жаром воскликнула:
      — Ах, миссис Кэрью, я все думаю, как это хорошо, что нам не приходится жить несколько дней одновременно!
      Миссис Кэрью нахмурилась и внимательно взглянула на девочку. Миссис Кэрью была совсем не расположена выслушивать поучения. Ей только что пришлось вытерпеть одну проповедь с кафедры, и она не желала слушать вторую от этого ребенка. Кроме того, теория «живи одним днем» была излюбленной доктриной Деллы. Разве не Делла всегда говорила: «Но ведь тебе. Рут, не приходится жить одновременно больше одной минуты, а в течение одной минуты человек может вынести любое страдание».
      — Вот как? — проронила миссис Кэрью в ответ на слова Поллианны.
      — Да. Вы только подумайте, что я стала бы делать, если бы мне в один день пришлось прожить и вчера, и сегодня, и завтра, — вздохнула Поллианна. — Столько всего совершенно замечательного сразу! А так у меня было вчера, а теперь я живу сегодня, и завтра еще только наступит, и следующее воскресенье тоже. Честное слово, миссис Кэрью, не будь. сегодня воскресенье и так тихо на этой улице, я бы затанцевала, запела и закричала от радости. Мне было бы не удержаться. Но так как сегодня воскресенье, мне придется подождать, пока мы придем домой, и только тогда пропеть псалом… самый радостный из всех, какие я только помню. А вы знаете, миссис Кэрью, какой самый радостный?
      — Нет, боюсь, что не знаю, — слабым голосом отозвалась миссис Кэрью с видом человека, пытающегося вспомнить что-то забытое.
      Если вам очень плохо и вы ожидаете услышать в виде утешения, что в один день нужно вытерпеть не больше страданий, чем он может вместить, а вам вдруг заявляют, что все хорошо и вам просто повезло, так как не приходится переживать все радости в один день, — такое заявление, мягко говоря, обезоруживает.
      На следующее утро, в понедельник, Поллианна впервые отправилась в школу одна. Теперь она отлично знала дорогу, да и идти было недалеко. Школа очень понравилась Поллианне. Это была небольшая частная школа для девочек, которая принесла Поллианне совершенно новые в своем роде впечатления. А она любила новые впечатления.
      Миссис Кэрью, однако, новых впечатлений не любила, но их в эти дни у нее оказалось немало. У того, кому все опротивело, тесное общение с человеком, которому все кажется исполненным новизны и чарующей радости, неизбежно вызывает, по меньшей мере, досаду. И миссис Кэрью была более чем раздосадована. Она была совершенно выведена из себя. Однако в душе ей пришлось признать, что если бы кто-нибудь спросил ее, почему она раздражена, единственной причиной, которую она могла привести, было «потому что Поллианна так рада»… но дать такой ответ не решилась бы даже миссис Кэрью.
      Впрочем, Делле она все же написала, что слово «рада» действует ей на нервы и что иногда она думает, как было бы хорошо никогда больше его не слышать. Тем не менее она признавала, что Поллианна отнюдь не читает ей нравоучений и даже ни разу не пыталась заставить ее «играть в радость». Однако этот ребенок неизменно считал само собой разумеющимся, что миссис Кэрью всегда «рада», а такое чрезвычайно раздражает того, кто ничему не рад.
      На второй неделе пребывания Поллианны в Бостоне досада и раздражение миссис Кэрью вылились в гневный протест. Непосредственным поводом к этому послужил полный энтузиазма рассказ о какой-то даме из благотворительного комитета:
      — Она играла в игру. Но, может быть, вы, миссис Кэрью, не знаете, что это за игра? Я вам расскажу. Это замечательная игра!
      Но миссис Кэрью жестом остановила ее.
      — Не нужно, Поллианна. Я все знаю об этой игре. Мне рассказала о ней сестра, и… и, должна сказать, что я… что меня она не интересует.
      — Ну разумеется, миссис Кэрью! — воскликнула Поллианна, спеша извиниться. — Я и не хотела сказать, что эта игра для вас. Вы конечно же не смогли бы в нее играть.
      —  Не смогла бы!— удивилась миссис Кэрью. Она, разумеется, не хотелаиграть в эту глупую игру, но ей было неприятно слышать, что она не может.
      — Конечно нет! Разве вы не понимаете? — засмеялась Поллианна. — Ведь игра заключается в том, чтобы во всем находить что-то такое, чему можно радоваться. А вы не могли бы даже начать искать, потому что вокруг вас нет ничего, кроме того, чему можно радоваться. Так что для вас никакой игры не получилось бы! Разве вы не понимаете?
      Миссис Кэрью сердито вспыхнула и, раздосадованная, сказала больше, чем, быть может, хотела.
      — Нет, Поллианна, — возразила она холодно. — Дело в том, что я не могу найти совершенно ничего, чему я могла бы… радоваться.
      На мгновение Поллианна замерла, ошеломленно уставившись на нее, затем отпрянула в изумлении, прошептав:
      — Как это, миссис Кэрью?
      — Ну, а чему мне радоваться? — с вызовом бросила миссис Кэрью, на мгновение совсем забыв, что собиралась не позволять Поллианне «читать проповеди».
      — Ну… всему, — все так же ошеломленно и недоверчиво пробормотала Поллианна. — Этот красивый дом…
      — Всего лишь место, где можно есть и спать… а для меня в этом радости мало.
      — Но у вас есть все эти совершенно великолепные вещи, — неуверенно добавила Поллианна.
      — Они мне надоели.
      — А ваш автомобиль, который может отвезти вас куда угодно?
      — Я не хочу никуда ехать.
      Поллианна ахнула:
      — Но вы только подумайте о новых людях и местах, которые могли бы увидеть, миссис Кэрью!
      — Они не интересуют меня.
      И снова Поллианна уставилась на нее в изумлении. Лицо ее стало еще более озабоченным и хмурым.
      — Но, миссис Кэрью, я все же не понимаю, — начала она с укором. — В прошлом, у других людей, всегда было что-то неприятное, что позволяло им играть в игру, и чем неприятнее оно было, тем интереснее оказывалось от него избавляться — то есть находить чему радоваться. Но когда нет ничего неприятного, я сама не знаю, как играть.
      С минуту ответа не было. Миссис Кэрью сидела неподвижно, глядя в окно. Постепенно выражение гневного протеста на ее лице уступило место безнадежной грусти. Тогда, медленно обернувшись, она сказала:
      — Я не хотела говорить тебе об этом, Поллианна, но теперь решила, что скажу… Я скажу тебе, почему все, что есть у меня, не может меня… радовать. — И она начала рассказ о Джейми, четырехлетнем мальчике, который восемь долгих лет назад ушел, словно в иной мир, плотно закрыв за собой дверь.
      — И с тех пор вы никогда не видели его? — со слезами на глазах, заикаясь, выговорила Поллианна, когда рассказ был окончен.
      — Никогда.
      — Мы найдем его, миссис Кэрью. Я уверена, мы найдем его!
      Миссис Кэрью печально покачала головой:
      — Я не верю в это. Ведь я искала его везде, даже в других странах.
      — Но ведь где-то он должен быть.
      — Может быть, он… уже умер, Поллианна.
      — О нет, миссис Кэрью, не говорите так! — торопливо воскликнула девочка. — Будем воображать, что он жив. Мы можемэто вообразить, и тогда нам будет легче. А если мы вообразим его живым, то сможем вообразить и то, что непременно найдем его. И это еще больше нам поможет.
      — Но, боюсь, Поллианна, что он… умер, — с трудом вымолвила миссис Кэрью.
      — Но точно вы этого не знаете, правда? — с тревогой уточнила девочка.
      — Н-нет.
      — Значит, вы это только воображаете! — с торжеством заявила Поллианна. — А если вы можете вообразить его умершим, то точно так же сможете вообразить живым, а это будет гораздо приятнее. Разве вы не понимаете? И я просто уверена, что когда-нибудь вы его найдете. Ах, миссис Кэрью, теперь и вы можетеиграть в игру! Вы можете радоваться каждому новому дню, потому что с каждым днем приближается та минута, когда вы найдете Джейми. Понимаете?
      Но миссис Кэрью, похоже, не «понимала». Она с угрюмым видом поднялась с кресла и сказала:
      — Нет-нет, детка! Ты не понимаешь меня — не понимаешь… Беги-ка лучше, почитай или займись чем-нибудь другим. У меня болит голова. Я, пожалуй, прилягу.
      Поллианна медленно, с озабоченным и печальным лицом, вышла из комнаты.

      На ту памятную прогулку Поллианна отправилась в субботу, на второй неделе со времени своего приезда в Бостон. До этого она еще ни разу не гуляла по городу одна, если не считать дороги в школу и обратно. Мысль о том, что девочке захочется отправиться в одиночестве исследовать улицы Бостона, никогда даже не приходила в голову миссис Кэрью, а потому она, естественно, никогда ей этого и не запрещала. В Белдингсвилле же, особенно в первое время, прогулки по извилистым улочкам в поисках новых друзей и новых впечатлений были главным развлечением Поллианны.
      В тот субботний день, вскоре после обеда, миссис Кэрью произнесла фразу, которую Поллианна часто слышала от нее и прежде:
      — Ну, детка, беги куда хочешь и делай что хочешь, только очень тебя прошу: не задавай мне сегодня больше никаких вопросов!
      В предыдущие дни, когда Поллианне случалось оказаться предоставленной себе самой, она неизменно находила немало интересного в самом доме миссис Кэрью, так как даже если неодушевленные предметы и не оправдывали ее ожиданий, то оставались еще Мэри, Дженни, Бриджет и Перкинс. Но в тот день у Мэри болела голова, Дженни пришивала отделку к новой шляпке, Бриджет пекла яблочные пироги, а Перкинса просто нигде не было видно. К тому же день выдался особенно погожий, и ничто в четырех стенах дома не могло пленить больше, чем яркие лучи сентябрьского солнца и свежий благовонный воздух за окнами. Поллианна вышла из дома и села на широких ступенях возле парадной двери.
      Сначала она сидела неподвижно, разглядывая хорошо одетых мужчин, женщин и детей, которые быстро проходили по тротуару мимо дома или неторопливо, ленивой походкой брели по аллее, тянувшейся посередине широкой улицы. Затем она поднялась на ноги, в несколько прыжков очутилась на нижней из ступеней и постояла, глядя сначала направо, потом налево.
      Она подумала, что, пожалуй, тоже не прочь пройтись. День был самым подходящим для прогулки, а она ведь еще ни разу не гуляла по городу — так, чтобы по-настоящемупогулять. Дорога в школу и обратно — это не в счет. Да, сегодня она пойдет на прогулку. Миссис Кэрью конечно же не будет возражать. Разве она не сказала, что Поллианна может делать что хочет, лишь бы не задавала вопросов? А впереди еще такой длинный день. Только подумать, сколько всего можно увидеть за время, которое остается до вечера! И день такой замечательный. Она пойдет — вон туда!.. Повернувшись на каблучке и подпрыгнув от радости, Поллианна, счастливая, зашагала вдоль улицы.
      Встречаясь взглядом с кем-нибудь из прохожих, Поллианна радостно улыбалась. Она была разочарована — хотя и не удивлена — тем, что на ее улыбку не отвечали улыбкой. Она уже успела привыкнуть к этому здесь в Бостоне, но несмотря ни на что продолжала улыбаться в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь все же улыбнется в ответ.
      Дом миссис Кэрью стоял почти в самом начале Коммонуэлс-авеню, поэтому вскоре Поллианна оказалась на перекрестке. По другую сторону улицы, пересекавшей авеню под прямым углом, во всей своей осенней красе лежало то, что показалось Поллианне самым красивым «садом» из всех, какие она только видела в жизни. Это был Бостонский городской парк. На мгновение Поллианна замерла в нерешительности, с жадностью устремив взгляд на раскинувшееся впереди великолепие красок. Она не сомневалась в том, что перед ней частный сад, принадлежащий какому-то богатому человеку. Как-то раз, когда она была в санатории, доктор Эймс взял ее с собой в гости к одной богатой даме, жившей в красивом доме, окруженном такими же, как здесь, аллеями и цветниками.
      Поллианне очень хотелось перейти на другую сторону улицы и войти в «сад», но она была не уверена, имеет ли на это право. Конечно, там, за оградой были другие люди — они гуляли, ей было их видно, — но ведь это могли быть приглашенные хозяином гости. Но, увидев, как две женщины, мужчина и маленькая девочка решительно, без всяких колебаний, вошли в ворота и зашагали по одной из аллей, Поллианна решила, что ей, пожалуй, тоже можно войти. Улучив удобный момент, она вприпрыжку перебежала через улицу и вошла в «сад». Вблизи он был даже еще красивее, чем издали. Птички щебетали прямо над головой, а впереди дорожку пересекла в несколько прыжков ярко-рыжая белка. Тут и там на скамьях сидели мужчины, женщины, дети. Сквозь листву было видно, как чуть поодаль на воде вспыхивают отблески солнечного света. Откуда-то доносились веселые крики детей и звуки музыки. Поллианна, снова оробев, немного неуверенно обратилась к попавшейся ей навстречу, нарядной молодой женщине:
      — Простите, здесь сегодня… принимают гостей?
      Молодая женщина взглянула на нее с удивлением.
      — Гостей? — переспросила она недоуменно.
      — Да, мэм. То есть это ничего, что я… зашла сюда?
      — Что ты зашла сюда? Ну разумеется! Сюда может зайти любой! — воскликнула женщина.
      — О, тогда все в порядке! И я очень рада, что зашла, — просияла в ответ Поллианна.
      Женщина не ответила и заторопилась к выходу, но все же обернулась и еще раз с любопытством взглянула на Поллианну.
      Ничуть не удивившись щедрости владельцев прекрасного сада, готовых принять у себя в гостях всех желающих, Поллианна продолжила свой путь. На повороте аллеи она столкнулась с маленькой девочкой, которая везла перед собой игрушечную колясочку с куклой. Поллианна обрадованно вскрикнула и остановилась, но не успела сказать и двух слов, как откуда-то появилась молодая женщина, которая приблизилась стремительной походкой и, схватив маленькую девочку за руку, произнесла недовольным тоном:
      — Пойдем, Глэдис. Разве мама не говорила тебе, чтобы ты не разговаривала с чужими детьми?
      — Но я не чужая! — с жаром выступила в свою защиту Поллианна. — Я тоже живу теперь здесь, в Бостоне, и… — Но молодая женщина и девочка с игрушечной колясочкой были уже далеко, и, подавив вздох, Поллианна умолкла. С минуту она стояла неподвижно, явно обескураженная, затем вскинула голову и решительно зашагала вперед.
      — Ну что ж! Пусть так, но я и этому могу радоваться, — говорила она себе, — потому что теперь я, может быть, найду здесь кого-нибудь другого — еще лучше. Например, Сузи Смит или даже Джейми, племянника миссис Кэрью. Во всяком случае, я могу воображать, что непременно найду их, а если и не найду именно их, то кого-нибудьвсе-таки найду! — заключила она, чуть печально глядя на проходящих мимо людей, всецело захваченных своими собственными делами и мыслями.
      Поллианне было, несомненно, очень одиноко. Воспитанная отцом и дамами из благотворительного комитета в маленьком городке на Западе, она считала там каждый дом родным, а каждого жителя — мужчину, женщину или ребенка — своим другом. Переехав в одиннадцать лет к тетке в штат Вермонт, она быстро убедила себя в том, что перемена невелика — просто дома и друзья теперь будут другие, и они, возможно, окажутся даже еще более привлекательными, так как будут «особенными», а Поллианна так любила «особенных» людей и «особенные» места! Поэтому в Белдингсвилле самым первым и неизменно самым приятным развлечением стало бродить по городку, заходя в гости к новым друзьям. Вполне естественно, что и огромный Бостон, когда Поллианна впервые увидела его, показался ей еще более многообещающим местом, для новых знакомств.
      Пока,, однако, ей приходилось признать, что, по меньшей мере в одном отношении. Бостон разочаровал ее: она жила здесь уже почти две недели, но еще не была знакома ни с теми, кто жил по другую сторону улицы, ни даже с теми, чьи дома стояли рядом. Но что казалось еще более необъяснимым, так это то, что и сама миссис Кэрью не была близко знакома ни с кем из своих соседей, а многих из них и вовсе не знала. Похоже они действительно не вызывали у нее никакого интереса, что, с точки зрения девочки, было чрезвычайно странно. Но какие бы доводы ни приводила Поллианна, они не могли изменить позицию миссис Кэрью в этом вопросе.
      — Нет, Поллианна, меня они не интересуют, — вот и все, что она обычно отвечала. И этим ответом Поллианне — для которой в нем было не слишком много смысла — приходилось довольствоваться. Впрочем, в этот день Поллианна отправилась на прогулку с самыми радужными надеждами. Однако до сих пор ей, похоже, было суждено испытать по-прежнему одни лишь разочарования. Вокруг было множество людей — без сомнения, замечательнейших! Если бы только она была с ними знакома! Но, увы, она их не знала. И что еще хуже, казалось, нет никакой надежды, что ей удастся узнать их поближе, так как они явно не желали знакомиться с ней. Вспоминая раздраженный тон гувернантки и ее слова о «чужих детях», Поллианна все еще чувствовала горькую обиду.
      — Что ж, я думаю, что должна показать им всем, что я не чужая! — наконец сказала она себе, снова уверенно зашагав вперед.
      Решение было принято, и, следуя ему, Поллианна ласково улыбнулась, взглянув прямо в глаза первой же встреченной на пути особе, и сказала радостно:
      — Прекрасный день, правда?
      — Э… что? Ах, д-да, разумеется, — пробормотала дама, к которой было обращено любезное замечание, и ускорила шаг.
      Поллианна предприняла подобную попытку еще дважды, но результат был столь же обескураживающим. Вскоре она вышла к маленькому пруду — отблески на его поверхности она видела прежде сквозь листву деревьев. Пруд был очень красив, и по нему скользило несколько лодок, полных смеющихся детей. Глядя на них, Поллианна чувствовала, как ее все больше и больше угнетает собственное одиночество. И тогда, увидев неподалеку мужчину, сидящего на скамье в таком же одиночестве, она медленно направилась к нему и робко опустилась на другой конец скамьи. Прежде она без колебаний вприпрыжку подбежала бы к этому человеку и с веселой доверчивостью предложила завязать знакомство, не сомневаясь в том, что предложение будет принято с радостью. Однако недавние неудачные попытки вызвали у нее непривычную робость. Она украдкой разглядывала мужчину.
      Выглядел он не слишком привлекательно. Одежда, хоть и новая, казалась запыленной и была плохо подогнана по фигуре. Судя по фасону и покрою (хотя Поллианна этого, разумеется, не знала) эту одежду государство предлагает бывшим заключенным в качестве костюма свободного человека. Лицо мужчины было бледным, одутловатым, «украшенным» недельной растительностью. На глаза была надвинута шляпа. Руки мужчина держал в карманах и сидел, равнодушно уставившись в землю. Прошла томительная минута, затем Поллианна с надеждой в голосе произнесла:
      — Прекрасный день, правда?
      Мужчина вздрогнув, повернул голову.
      — А? Э… что ты сказала? — спросил он, озираясь со странно испуганным видом, чтобы убедиться, что прозвучавшие слова адресованы именно ему.
      — Я сказала, что день прекрасный, — горячо и торопливо принялась объяснять Поллианна, — но для меня не это главное. То есть я, конечно, рада, что день хороший, но сказала это только, чтобы начать разговор, и так же охотно поговорила бы с вам о чем-нибудь другом — все равно о чем. Я только хотела, чтобы вы заговорили… о чем-нибудь, понимаете?
      Мужчина негромко рассмеялся. Даже Поллианне этот смех показался странным, хотя она и не знала (в отличие от самого мужчины), что улыбка уже много месяцев не появлялась на его губах.
      — Так значит, ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой, да? — спросил он чуть печально. — Ну что же, тогда придется поговорить. Да только я думаю, что такая милая маленькая леди могла бы найти себе для беседы кучу людей гораздо более приятных, чем такой старый охламон, как я.
      — Но мне нравятся старые охл… — торопливо возразила Поллианна, — то есть я хочу сказать, старые, а кто такой охламон, я не знаю, так что не могу сказать, что они мне не нравятся. К тому же если вы охламон, то я думаю, охламоны мне нравятся. Во всяком случае, вы мне нравитесь, — закончила она, поудобнее усаживаясь на скамье, что придало ее словам особую убедительность.
      — Хм! Весьма польщен, — иронически улыбнулся мужчина. Его лицо и слова выражали вежливое сомнение, но можно было заметить, что он сел на скамье прямее. — Так о чем же будем говорить?
      — Это… это несущественно. Это слово значит, что мне все равно, ведь так? — ответила Поллианна, сияя улыбкой. — Тетя Полли говорит, что, о чем бы я ни заговорила, непременно начну рассказывать о дамах из благотворительного комитета. Но я думаю, это потому, что они первыми меня воспитывали. Вы так не думаете?.. Мы могли бы поговорить о приеме, который здесь устроен. Теперь, когда я уже познакомилась с одним из гостей, этот прием кажется мне совершенно замечательным!
      — Прием?
      — Ну да… этот прием… все эти люди, которые пришли сюда сегодня. Ведь здесь принимают гостей, да? Та дама сказала, что это для всех… так что я осталась… хотя еще не видела хозяина… то есть того, кто принимает гостей.
      Губы мужчины дрогнули в улыбке.
      — Что ж, моя маленькая леди, пожалуй, это действительно своего рода прием, но «хозяин», который устроил его — город Бостон. Это общественный парк, понимаешь? Он открыт для всех.
      — Правда? Всегда? И я смогу приходить сюда всякий раз, когда захочу? Ах, ну просто замечательно! Это даже лучше, чем я себе представляла. Понимаете, я боялась, что больше не смогу сюда попасть — ну то есть в другой день. Но теперь я даже рада тому, что не знала об этом с самого начала, так как теперь мне еще приятнее. Ведь все приятное еще приятнее, если мы боимся, что оно перестанет быть приятным, правда?
      — Может быть… если это действительно что-то приятное, — неохотно и немного угрюмо согласился мужчина.
      — И я так думаю, — кивнула Поллианна, не обратив внимания на тон собеседника. — Разве здесь не великолепно, — продолжила она восторженно. — Интересно, знает ли об этом миссис Кэрью… то есть о том, что этот парк для всех. Я думаю, каждый захотел бы приходить сюда каждый день и просто сидеть и смотреть.
      Лицо мужчины вдруг стало суровым.
      — Остаются еще люди на свете, у которых есть работа… у которых есть и другие занятия, кроме того, чтобы просто приходить сюда, сидеть и глядеть. Вот только мне не довелось оказаться в их числе.
      — Да? Ну так вы можете этому радоваться, — отозвалось Поллианна, следя восхищенным взглядом за проплывающей мимо лодкой.
      Мужчина открыл было рот для гневного ответа, но не успел ничего сказать, так как Поллианна продолжила:
      — Вот бы и мне так! А то надо вот ходить в школу. Конечно, школа мне нравится, но есть столько других занятий, которые нравятся мне гораздо больше… И все же я рада, что могуходить в школу, особенно когда вспомню, как прошлой зимой думала, что никогда больше не смогу. Понимаете, я на время оказалась без ног… то есть я хочу сказать, что они не ходили. Только когда мы что-то теряем, нам становится ясно, как именно это было нам необходимо. Так же и с глазами. Вы когда-нибудь думали о том, как нам нужны глаза? Я — нет, пока не приехала в санаторий. Там была одна дама, которая за год до этого ослепла. Я хотела, чтобы она тоже начала играть в игру — то есть стала бы искать чему радоваться, но она ответила, что не может, а если я хочу понять почему, то могу попробовать на час завязать себе глаза платком. И я завязала. Это было ужасно! Вы когда-нибудь пробовали?
      — Н-нет, не пробовал. — Лицо мужчины приобрело одновременно раздраженное и озадаченное выражение.
      — Ну так и не пробуйте. Это ужасно! Невозможно ничего делать — ничего, что хочется. Но я выдержала целый час. И с тех пор мне так радостно… иногда, когда я вижу что-нибудь совершенно замечательное, как этот парк. Я так обрадовалась, когда его увидела, что чуть не заплакала оттого, что могуего видеть, понимаете?.. Впрочем, она тоже теперь играет в игру — та слепая дама. Мне мисс Уэтерби сказала.
      — В… игру?
      — Да, в «игру в радость». Разве я вам еще не рассказала? То есть всегда находить во всем что-то такое, чему можно радоваться. Так вот она теперь тоже нашла кое-что… в своей слепоте, понимаете? Ее муж — один из тех, кто пишет законы, и она попросила его написать закон, который помог бы слепым, особенно маленьким детям. И даже пошла сама к тем, кто пишет законы, и рассказала им, каково это — быть слепым. И они его написали — этот закон. И сказали, что она сделала больше, чем любой другой, даже ее муж, для создания этого закона. И что если бы не она, никакого закона, возможно, вообще не было бы. Так что теперь она говорит, что даже рада, что потеряла зрение, потому что сумела благодаря этому помочь многим маленьким детям и теперь они не вырастут беспомощными слепцами, такими, как она сама. Вот видите, и она теперь играет в игру… Но боюсь, вы еще не совсем поняли, что это за игра, и сейчас я вам расскажу. Все началось так… — И, устремив взгляд на сверкающие в солнечных лучах красоты парка, Поллианна начала рассказ о той паре маленьких костылей, которые должны были быть куклой. Когда она умолкла, воцарилось молчание. Затем, немного неожиданно, мужчина поднялся на ноги.
      — О, вы уже уходите?! — воскликнула она, явно разочарованная.
      — Да, ухожу. — И он как-то странно улыбнулся, глядя ей в лицо сверху вниз.
      — Но вы когда-нибудь вернетесь?
      Он покачал головой, но снова усмехнулся.
      — Надеюсь, что нет… и даже уверен в этом. Я сделал сегодня великое открытие. Перед этим я думал, что уже потерял все в этой жизни. Я думал, что для меня нигде нет места в этом мире после того, что было. Но я только что осознал, что у меня есть глаза, руки и ноги. И теперь я собираюсь ими воспользоваться… и заставитького-нибудь понять, что я знаю, как надо ими пользоваться!
      В следующую минуту его уже не было. «Какой странный человек! — подумала Поллианна. — Но все-таки он очень милый и к тому же особенный». — И она тоже встала, чтобы продолжить прогулку по парку. Теперь она снова была такой как обычно — веселой и бодрой — и шагала вперед с неустрашимостью человека, не знающего сомнений. Разве не сказал этот мужчина, что здесь общественный парк и что она имеет такое же право, как все, гулять в нем? Она приблизилась к пруду и по мостику перешла на другой берег к тому месту, откуда отплывали лодочки. Некоторое время она с удовольствием наблюдала за катающимися в лодках детьми, по-прежнему сохраняя бдительность в отношении возможного появления черных локонов Сузи Смит. Конечно, Поллианна и сама охотно прокатилось бы по пруду в одной из красивых лодочек, но объявление, вывешенное на пристани, гласило: «Цена билета — пять центов», а у нее не было с собой денег. Она пошла дальше и с надеждой улыбнулась, взглянув в лица нескольких женщин, а дважды даже сделала попытку заговорить. Но никто не заговорил с ней первым, а те, к кому она обратилась, лишь окинули ее холодным взглядом и отделалась односложными ответами. Вскоре Поллианна свернула в другую аллею. Там, в кресле на колесах, сидел какой-то бледный мальчик. Ей очень хотелось заговорить с ним, но он был так увлечен книжкой, которую читал, что, с минуту печально посмотрев на него, она отвернулась и отошла. Но прошло немного времени, и она неожиданно наткнулась на красивую, но печальную молодую девушку, которая сидела на скамье в полном одиночестве, бездумно уставившись в пространство, точно так же, как сидел недавний собеседник Поллианны. С радостным возгласом Поллианна поспешила к девушке.