Поршнев Борис Федорович
      О начале человеческой истории
      (Проблемы палеопсихологии)
      Монография крупного советского историка посвящена проблеме, имеющей большое мировоззренческое значение, -- проблеме становления человечества. Работа построена на широкой естественнонаучной, философской, психологической базе и затрагивает многие стороны науки о человеке. По ряду вопросов автор предлагает свои решения, которые являются дискуссионными. В монографии предлагается новая постановка вопроса о возникновении человека, человеческой речи. При этом понятие начала истории оказывается в центре больших проблем методологии истории, соотношения биологического и социального, социальной психологии.
      Оглавление
      От издательства *
      Предисловие *
      Вступление *
      Примечания *
      Глава 1. Анализ понятия начала истории *
      I. Ускорение исторического прогресса *
      II. Внешнее и внутреннее определения понятия начала человеческой истории *
      Примечания *
      Глава 2. Идея обезьяночеловека на протяжении ста лет *
      I. Возникновение и падение идеи *
      II. Восстановление идеи *
      Примечания *
      Глава 3. Феномен человеческой речи *
      I. О речевых знаках *
      II. Теорема Декарта *
      III. Речь как центральное звено психики человека *
      IV. Речь и деятельность *
      V. Речь и реакция на нее *
      Примечания *
      Глава 4. Тормозная доминанта *
      I. Загадка "непроизвольных движений" *
      II. Рефлекс *
      III. Доминанта *
      IV. Фокус торможения *
      V. Акт торможения *
      VI. Ультрапарадоксальная инверсия *
      VII. Депо неадекватных рефлексов *
      Примечания *
      Глава 5. Имитация и интердикция *
      I. Особый вид афферентации и двигательного эффекта: подражание *
      II. Имитативность (подражательность) у животных *
      III. Имитативность у низших обезьян и антропоидов *
      IV. Имитативность в патологии и норме у современных людей *
      V. Палеолит и имитативный рефлекс *
      VI. Имитативно-интердиктивное преддверие второй сигнальной системы *
      Примечания *
      Глава 6. У порога неоантропов *
      I. Некоторые данные и предположения о сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных *
      II. Некоторые механизмы нейросигнального взаимодействия между особями и популяциями палеоантропов *
      III. Время дивергенции палеоантропов и неоантропов *
      Примечания *
      Глава 7. Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия *
      I. Труд, производство, общество *
      II. Начальное отношение и начальное общение людей *
      III. Суггестия *
      IV. Вторжение вещей *
      V. Генезис образов, значений и понятий *
      Примечания *
      Приложение. Из работы О. Т. Вите "Творческое наследие Б. Ф. Поршнева и его современное значение" *
      II. Философская антропология *
      III. Зоология *
      1. Образ питания предка человека и происхождение огня *
      2. Дивергенция палеоантропов и неоантропов *
      3. Гендерные и семейные отношения внутри неоантропов *
      IV. Лингвистика *
      V. Физиология высшей нервной деятельности *
      1. Высшая форма торможения позвоночных *
      2. От интердикции к суггестии *
      VII. Культурология *
      1. Этика и эстетика *
      2. Религия *
      3. Первобытная экономическая культура *
      XII. Судьба наследия: вместо заключения *
      Примечания *
      "Идеализм в вопросах становления человека" ("Вопросы философии", 1955, No 1), "О начале человеческой истории" (сб. "Философские проблемы исторической науки", 1969) и многие другие.
      Какая же из всех этих разнообразных областей знания стояла в фокусе научных интересов Б. Ф. Поршнева? Как бы ни смотрели на это другие, сам автор считал, что именно содержание этой, предлагаемой вниманию читателей книги выражает наиболее глубокий, наиболее важный для него самого слой научного мышления -- основу его философского мировоззрения. Эту область можно сокращенно назвать (и автор ее так и называет) "проблемы палеопсихологии". Разработке проблем, связанных с этой новой отраслью знания, Б. Ф. Поршнев отдал много сил. Но случилось так, что это фундаментальное исследование, над которым он работал почти 25 лет, не увидело света при жизни автора. Донести его до читателя взялась группа ученых, предпославших к книге настоящее предисловие и внесших ряд подстрочных примечаний к тексту работы.
      Скажем сразу, что в интересной и весьма ценной работе Б. Ф. Поршнева имеется немало спорных положений. Читатель с самого начала должен быть готов к критическому восприятию оригинального исследования. Как это нередко бывает в научном творчестве, автор, увлекшись новой и очень важной гипотезой, проявляет порой склонность к чрезмерной абсолютизации той или иной идеи, к превращению ее в исходную, решающую в понимании рассматриваемого круга вопросов. Такой абсолютизации подверглась в книге идея о речи-сознании в процессе происхождения человека. В сложнейшем процессе формирования человека Б. Ф. Поршнев подчеркивает особую роль второй сигнальной системы -- человеческой речи в возникновении и развитии общества, высказывая по этому вопросу много интересных и своеобразных идей.
      При чтении ряда разделов книги может сложиться впечатление, что автор, особо выделяя роль речи в становлении человека, оставляет в тени факторы, которые обусловили ее возникновение и развитие. Нужно сказать, что Б. Ф. Поршнев дает для этого некоторый повод отдельными попытками ограничить значение процесса создания и употребления элементарных орудий труда в процессе становления человека.
      Эти и другие подобные недостатки не означают, что Б. Ф. Поршнев отвергал трудовую теорию возникновения человека, человеческого сознания и речи. Напротив, он был охвачен желанием углубить и уточнить эту теорию. Ему было ясно, что при упрощенном толковании мысли, согласно которой труд порождает сознание, возникает порочный круг, ибо человеческий труд всегда является целеполагающей, разумной деятельностью. Вот почему Б. Ф. Поршнев старается вскрыть смысл и значение высказываний Маркса и Энгельса об "инстинктивном труде", показать, каким образом этот "инстинктивный труд" в своем развитии превращался в человеческий труд, стал осмысленной человеческой деятельностью. На многих страницах книги Б. Ф. Поршнев, используя новейшие научные данные, пытается развить и конкретизировать мысли Энгельса о происхождении человека и человеческого общества.
      Как известно, в наиболее систематизированном виде взгляды классиков марксизма на проблему происхождения человека изложены в работе Ф. Энгельса "Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека". Эта работа содержит ряд глубочайших научных догадок, положений, высказанных за много лет до того, как наука нашла им подтверждение. Большое число крайне интересных и ценных положений изложено Энгельсом здесь в весьма краткой форме.
      Нужно считать заслугой такого ученого, как Б. Ф. Поршнев, что он взялся расшифровать и показать на огромном фактическом материале глубину энгельсовского видения данной проблемы. Это, в частности, относится к таким положениям, высказанным Энгельсом, как идея "переходных существ"; мысль об изменениях в образе жизни этих существ, приведших к высвобождению руки (в книге сделана попытка реконструировать эти возможные изменения), мысль об укорочении человеческой истории по сравнению с предысторией (Энгельс, в частности, так и пишет: "...в сравнении с ним (периодом предыстории. -Редколлегия) известный нам исторический период является незначительным"); мысль о специализации голосовых органов, о модификациях в мозге обезьяны. В книге получило развитие очень важное для современной науки положение, подчеркивающее эволюционный процесс, в ходе которого происходило становление человека разумного. Энгельс писал: "Это дальнейшее развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не закончилось, а, наоборот, продолжалось и после этого..."
      Таким образом, мы видим, что ученым последовательно выполнялась исследовательская программа, задолго составленная Ф. Энгельсом. Ввиду отсутствия прямых доказательств, о чем с сожалением писал в свое время еще и Энгельс, автор этой книги был поставлен перед необходимостью идти по пути реконструкции начального этапа, путем гипотез и аналогий, что, естественно, привело к спорности, необычной форме и остроте многих положений. Это, например, относится к рассмотрению взаимосвязи труда и речи, инстинктивного и сознательного труда. Но, полемически заостряя внимание на вопросе о роли речи, предлагая оригинальное его решение, автор вовсе не отходит от трудовой теории происхождения человека, о чем свидетельствуют его слова: "Труд носил сначала животнообразный, инстинктивный характер, оставаясь долгое время не более как предпосылкой, возможностью труда в человеческом смысле, пока накопление изменений в этой деятельности и преобразование самого субъекта труда не привело к новому качеству -- второй сигнальной системе, обществу, человеческому разуму".
      Кратко изложить содержание этой книги практически невозможно -- настолько разнообразны и сложны поднимаемые автором проблемы. Они и сложны, и спорны, и в этом одна из положительных сторон труда Б. Ф. Поршнева. Но если все-таки попытаться выделить в содержании книги ее лейтмотивы, их можно свести к следующим.
      Говоря о специфической особенности человека, автор считает таковой только истинно человеческий труд, т. е. труд, регулируемый речью, непосредственно с ней связанный. Именно речь делает возможным труд как специфически человеческую, сознательную, целесообразную деятельность. Поэтому ни прямохождение, ни производство простейших орудий, согласно автору, не являются еще признаками человека. Что касается предков человека от австралопитека до неандертальца, то их автор относит, согласно классификации Карла Линнея, к семейству троглодитид. Представители этого семейства производили элементарные орудия, пользовались огнем, обладали прямохождением, но у них не было речи, поэтому их нельзя назвать людьми, а их совместную жизнь -- обществом. Вот поэтому-то загадка возникновения человека сводится к объяснению возникновения человеческой речи.
      Основное внимание в работе уделено предыстории речи. Привлекая огромный материал по физиологии высшей нервной деятельности, автор анализирует механизм нервной системы, который подготавливает возникновение нейрофизиологического механизма второй сигнальной системы. Руководствуясь принципом историзма в его диалектико-материалистическом понимании, Б. Ф. Поршнев подчеркивает, что методы современной науки позволяют вскрыть глубокие эволюционные слои в психике, мышлении, языке современного человека, что открытия последних десятилетий в области археологии, антропологии, лингвистики и других конкретных научных дисциплин расчищают обширное поле для диалектических обобщений.
      Специальная глава посвящена феномену речи, которому придается роль важнейшего регулятора человеческого поведения, детерминанты на пути преобразования предчеловеческих уровней жизнедеятельности в истинно человеческие. Психофизиологическим коррелятом такой регуляции служит вторая сигнальная система. Этому понятию автор придает особое значение, поскольку в психофизиологическом плане вопрос о становлении человека трансформируется им в вопрос о преобразовании первой сигнальной системы во вторую.
      Второсигнальное взаимодействие людей складывается из двух главных уровней и в свою очередь делится на первичную фазу -- интердиктивную и вторичную -суггестивную. Проведенные членения позволили автору подойти к раскрытию тонкого и сложного процесса генезиса второсигнальных связей между индивидами.
      Раскрывая действие механизма суггестии, автор по существу присоединяется к концепции социального происхождения высших психологических функций человека, развитой известным советским психологом Л. С. Выготским применительно к психическому развитию ребенка. Согласно Выготскому, все высшие психические функции суть интериоризованные социальные отношения. "Человек, -- пишет Выготский, -- и наедине с собой сохраняет функции общения". По мнению Б. Ф. Поршнева, человек в процессе суггестии (внушения) интериоризирует свои реальные отношения с другими индивидами, выступая как бы другим для себя самого, контролирующим, регулирующим и изменяющим благодаря этому собственную деятельность. Этот процесс, согласно автору, уже не может осуществляться в действиях с предметами, он протекает как речевое действие во внутреннем плане. Механизм "обращения к себе" оказывается элементарной ячейкой речи-мышления. Дипластия -- элементарное противоречие мышления -- анализируется автором как выражение исходных для человека социальных отношений "мы - они". Следует подчеркнуть, что в контексте этой главы автор как бы оставляет в стороне достаточно исследованный вопрос о предметном содержании мышления, чтобы резче выделить и специально рассмотреть его социально-генетическое содержание. Однако такое представление, позволяющее детально проанализировать социальную сторону проблемы, оказывается несколько односторонним.
      Рассмотрение физиологических оснований тех процессов, которые являются биологической предпосылкой социально-детерминированной речевой деятельности, непосредственно связывается с исследованиями "животно-образных инстинктивных форм труда" (Маркс). Переход от этих последних к собственно человеческому труду как раз и требует анализа формообразующей роли речи и соответственно социального общения. Как отмечается в книге, целесообразный, сознательный труд имеет три необходимых и достаточных основания -- создание орудий, речь и социальность. Они взаимосвязаны и взаимно предполагают друг друга и поэтому могут возникнуть только одновременно.
      Методологически Б. Ф. Поршнев прав, разделяя инстинктивный и специфически человеческий труд. Высказывание Энгельса "труд создал человека" имеет смысл лишь в том случае, если мы примем это разделение. Ибо если труд -- это только целесообразная, сознательная деятельность, то он возникает вместе с человеком, и тогда он не может его создать. Объяснить это можно, лишь используя понятие "инстинктивный труд" и выявляя, каким образом и под влиянием каких факторов инстинктивный труд предчеловека превратился в сознательную деятельность. Совершенно очевидно также, что отличие инстинктивного труда от сознательного состоит не в самом факте орудийной деятельности, а во включении сознания и, следовательно, речи, ибо вне речи сознания не существует. Таким образом, общая постановка вопроса в работе и то внимание в связи с этим, которое Б. Ф. Поршнев уделяет палеопсихологии, физиологии высшей нервной деятельности, проблемам речи и мышления не может вызывать принципиальных возражений. Однако, проводя грань между "человеком разумным" и его предками, автор в некоторых случаях недооценивает влияния инстинктивных форм труда на развитие предков человека. Видимо, следует думать, что этапы развития физического облика троглодитид определялись не просто приспособлением к среде, а именно приспособлением к процессу труда. Поэтому инстинктивный труд должен предполагаться как мощный фактор эволюции. Нельзя также недооценивать значения инстинктивного труда для возникновения речи.
      Даже краткая характеристика излагаемых в книге Б. Ф. Поршнева проблем говорит о том, что это -- ценное исследование сложного комплекса антропологических, психологических проблем, анализируемых с позиций марксистской методологии. Автор решительно противопоставляет развиваемую им концепцию различным немарксистским воззрениям на антропогенез, широко распространенным в капиталистических странах и спекулирующим на трудностях и нерешенных вопросах в этой области знания. При этом автор стремился связать свой анализ с актуальными задачами борьбы против идейных врагов, против ложных взглядов на природу человека и его сознание.
      Особенностью данной работы является также то, что, включаясь в острые современные дискуссии по обсуждаемым проблемам, автор защищает с присущим ему научным темпераментом и решительностью лишь одну из имеющихся в нашей литературе точек зрения. Это отнюдь не является недостатком работы, однако редакционная коллегия в ряде мест посчитала необходимым дать специальные пояснения, в которых указала на существование иных мнений.
      Хотя и принято говорить о некоторых общепризнанных точках зрения в антропологии, археологии и других науках, среди ученых существуют весьма различные взгляды по отдельным, частным проблемам происхождения человека. В определенном смысле отсутствие единых мнений среди ученых объясняет и наличие в работе спорных положений. Они нашли отражение в решении целого ряда проблем: дивергенция троглодитид и гоминид, некрофагия, укорочение истории, специальный механизм межиндивидуального общения предлюдей, место и роль языка-слова в перестройке всей системы психофизиологических реакций и ряд других. Однако предложенные решения могут и не получить единодушного одобрения ученых, и, более того, некоторые из них могут быть признаны ошибочными. Но есть ошибки, рожденные трудностями творческого поиска. Делая такое предупреждение, мы твердо уверены в том, что все сказанное Б. Ф. Поршневым, несомненно, принесет пользу науке, заставив ученых пересмотреть, перепроверить, а может быть, вооружившись новыми данными, опровергнуть выдвигаемые им гипотезы.
      Подвергая справедливой критике взгляды тех ученых, которые сводят трудовую теорию антропогенеза лишь к положению о роли создания орудий труда как решающего фактора в процессе формирования человека, автор, к сожалению, не упоминает о созданной в советской психологии теории исторического возникновения сознания, в которой формирование психики человека рассматривается как результат специфических форм общения, характерных для совместной трудовой деятельности примитивных еще коллективов. "Как бы ни была сложна "орудийная" деятельность животных, -- пишет А. Н, Леонтьев, -- она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не определяет собой отношений общения осуществляющих ее индивидов". В противоположность этому человеческий труд, продолжает А. Н. Леонтьев, "является деятельностью изначально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем хотя бы зачаточное техническое разделение трудовых функций...". Лишь отражаемое индивидом отношение его действия к деятельности других людей соединяет непосредственный результат его действий с конечным результатом деятельности. Но это и значит, что человек должен осознать значение своих действий. Способом же осознания является речь. Непосредственная связь языка и речи с трудовой деятельностью людей есть то главнейшее и основное условие, под влиянием которого они развились как носители "объективированного", сознательного отражения действительности.
      Все сказанное выше показывает, что перед нами книга, в которой ставятся кардинальные вопросы, относящиеся к познанию человека и его природы, иначе говоря -- существенные вопросы мировоззрения. Затрагиваемые автором вопросы достаточно сложны и не могут еще в настоящее время решаться однозначным образом. Они вызывали и будут вызывать споры, порождать различные концепции, и дискуссии по поводу этих концепций постепенно, по мере роста знаний в данной области науки, будут приближать нас к истине.
      При всей дискуссионности излагаемых проф. Б. Ф. Поршневым проблем эта книга внесет свой вклад в познание становления и развития человека.
      Профессор, доктор философских наук, зав. кафедрой философии Академии общественных наук при ЦК КПСС X. Н. МОМДЖЯН
      Профессор, доктор исторических наук, зав. сектором народов зарубежной Европы Института этнографии им. Миклухо-Маклая АН СССР С. А. ТОКАРЕВ
      Кандидат философских наук,
      зав. сектором философских проблем психологии Института психологии АН СССР Л. И. АНЦЫФЕРОВА
      Памяти сестры,
      невропатолога профессора
      Нины Александровны Крышовой
      (1893 -- 1971)
      Вступление
      Эта книга является извлечением из более обширного сочинения, задуманного и подготавливаемого мною с середины 20-х годов. Мысленно я именовал его "Критика человеческой истории". Настоящая книга принадлежит к средней части указанного сочинения. Первая его часть путем "палеонтологического" анализа проблем истории, философии и социологии должна привести к выводу, что дальнейший уровень всей совокупности наук о людях будет зависеть от существенного сдвига в познании начала человеческой истории. Средняя часть, которая здесь частично представлена, содержит контуры этого сдвига. Последняя часть -- восходящий просмотр развития человечества под углом зрения предлагаемого понимания начала.
      Но может статься, мне и не суждено будет завершить весь труд, а настоящая книга останется единственным его следом. Чтобы она носила характер независимого целого, ее открывает глава, по-другому мотивирующая широкую теоретическую значимость темы . Речь пойдет в этой книге о великой теме философии и естествознания: о соотношении и генетическом переходе между биологическим и социальным. Или, в понимании старых философов, о характере и источниках связи в людях между телом и душой. Иначе, о природе совершившегося преобразования между животным и человеком. Не это ли подразумевают под "загадкой человека"?
      Загадка человека и состоит в загадке начала человеческой истории. Что началось? Почему и как началось? Когда началось? Последний вопрос лежит на поверхности, порождает споры в советской научной печати. Если говорить об узко хронологическом аспекте, налицо три ответа.
      1. Люди и их специфическая, т. е. уже не чисто биологическая, история начались примерно полтора-два миллиона лет назад. Это было обусловлено появлением в конце третичной или начале четвертичной геологической эпохи видов прямоходящих высших приматов с головным мозгом поначалу еще эволюционно более близким к антропоиду, чем к современному человеку, но с рукой, способной производить орудия, пусть предельно элементарные, но свидетельствующие об основном комплексе человеческих социально-духовных качеств. Возникновение последних -- "скачок", даже "акт" .
      2. Люди -- это вид Homo sapiens, сформировавшийся 40 -- 35 тыс. лет тому назад, а окончательно -- 25 -- 20 тыс. лет назад, и только такова максимальная длительность человеческой истории; что же касается предшествовавших полутора-двух миллионов лет развития предковых форм, то они могут быть полностью интерпретированы в понятиях естествознания. Переходный процесс становления человека занимает отрезок, начинающийся с поздних палеоантропов и включающий ранних неоантропов .
      3. Обе вышеуказанные грани отмечают начало и конец ("два скачка") процесса формирования человека из предшествовавшей животной формы .
      Каждое из этих трех направлений претендует на единственно правильное понимание научно-философского метода. Каждое опирается на различного рода фактические данные.
      Для полноты следует отметить и четвертую предлагаемую позицию: антропоиды (человекообразные обезьяны) обладают в зачатке свойствами, например "исследовательским поведением", "орудийной деятельностью", которые позволяют противопоставить их вместе с людьми всему остальному животному царству, -следовательно, перелом восходит к миоцену.
      Решение спора должно исходить прежде всего от естественных наук. В силах они или бессильны с достаточной полнотой объяснить особенности жизнедеятельности высших приматов до Homo sapiens, как и объяснить его появление? Если в силах -- ничто не в праве их лимитировать. Великий философский принцип, перед которым, может быть, капитулировал бы дуализм и Декарта, и Канта, изложил И. П. Павлов: "Я не отрицаю психологии как познания внутреннего мира человека. Тем менее я склонен отрицать что-нибудь из глубочайших влечений человеческого духа. Здесь и сейчас я только отстаиваю и утверждаю абсолютные, непререкаемые права естественнонаучной мысли всюду и до тех пор, где и покуда она может проявлять свою мощь. А кто знает, где кончается эта возможность!" Эта книга и представляет собой смотр наличных и намечающихся мощностей естественнонаучного продвижения в тайну человеческого начала.
      Однако направляющий луч должна бросить на предмет не философия естествознания, а философия истории. В частности, категория историзма. Когда-то история выглядела как рябь случайностей на поверхности недвижимого, неизменного в своих глубинах океана человеческой сущности. Историки эпохи Возрождения, как Гвиччардини или Макиавелли, да и историки эпохи Просвещения, включая Вольтера, усматривали мудрость в этом мнении: как будто бы все меняется в истории, включая не только события, но и нравы, состояния, быт, но люди-то с их характерами, желаниями, нуждами и страстями всегда остаются такими же. Что история есть развитие, было открыто только в конце XVIII -начале XIX в. под пробуждающим действием Великой французской революции, было открыто Кондорсе в прямолинейной форме количественного материального прогресса, а великим идеалистом Гегелем -- в диалектической форме развития через отрицание друг друга последовательными необходимыми эпохами. Но лишь с возникновением марксизма идея всемирно-исторического развития, включающая развитие самого человека, получила научную основу и сама стала теоретической основой всякого историописания. Только с этого времени открылся простор для историзма. И все-таки марксистская историческая психология наталкивается тут и там на привычку историков к этому всегда себе равному, неизменному в глубокой психологической сущности, т. е. неподвижному человеку вообще.
      Особенно это сказывается тогда, когда речь идет об отдаленнейшем прошлом. Если, по словам Энгельса, наука о мышлении -- это наука об историческом развитии человеческого мышления, то немало археологов и этнологов полагают, что историю имеют мысли, но ни в коем случае не мышление. То же относится к основам чувств, восприятия, деятельности человека. Но историзм неумолимо надвигается на последнее прибежище неизменности. Раз все в истории развивается, меняется не только количественно (а это подразумевает и переход в свою противоположность), значит, нет места для представления, что все менялось во всемирно-историческом движении человечества, за исключением носителя этого движения, константной его молекулы -- человека. Изменения общества были вместе с тем изменениями людей, разумеется не их анатомии , но их психики, которая социальна во всем, на всех своих уровнях. Подставлять себя со своей субъективностью на место субъектов прошлого -- форма антропоморфизма. Наиболее вопиюще это прегрешение ученого, когда оно относится к древнейшим пластам истории -- к доистории.
      Историзм приводит к тезису: на заре истории человек по своим психическим характеристикам был не только не сходен с современным человеком, но и представлял его противоположность. Только если понимать дело так, между этими полюсами протягивается действительная, а не декларируемая словесно дорога развития. Раскрыть конкретнее биологическое и социальное содержание такого тезиса -- задача некоторых глав лежащей перед читателем книги.
      Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести, как из биологического. В книге я предлагаю решение этой антиномии. Оно основано на идее инверсии. Последняя кратко может быть выражена так: некое качество (А/В) преобразуется в ходе развития в свою противоположность (В/А), -- здесь все не ново, но все ново. Однако надлежит представить себе не одну, а две инверсии, следующие одна за другой. Из них более поздняя та, о которой только что шла речь: последовательный историзм ведет к выводу, что в начале истории все в человеческой натуре было наоборот, чем сейчас (если отвлечься от того, что и сейчас мы влачим немало наследства древности): ход истории представлял собой перевертывание исходного состояния. А этому последнему предшествовала и к нему привела другая инверсия: "перевертывание" животной натуры в такую, с какой люди начали историю. Следовательно, история вполне подпадает под формулу Фейербаха "выворачивание вывернутого".
      Но данная книга посвящена только началу истории. Соответственно ее заявка -- философская и естественнонаучная -- состоит в установлении первой инверсии.
      Но мы должны предвосхитить этот вывод, прежде чем приступить к делу. В гуманитарных науках для того чтобы достигнуть объективной истины, надо относиться к объекту субъективно. Марксу надо было отрицать капитализм, бороться с ним, чтобы познать его тайны. Одно дело любить свою профессию, в нашем случае доисторию, другое -- восхищаться ископаемыми неандертальцами. В последнем случае прогноз один -- ослепление. Перед исследователем доистории дилемма: либо искать радующие его симптомы явившегося в мир человеческого разума -- нашего разума, либо искать свидетельства того, что позади нас -- чем глубже, тем полнее -- царило то, от чего мы отделывались, отталкивались, становясь понемногу в ходе истории разумными людьми. В первом случае неизбежен "акт" (со всеми вытекающими отсюда печальными для естествознания последствиями). Во втором -- можно достигнуть научного познания.
      Меньше всего я приму упрек, что излагаемая теория сложна. Все то, что в книгах было написано о происхождении человека, особенно, когда дело доходит до психики, уже тем одним плохо, что недостаточно сложно. Привлекаемый обычно понятийный аппарат до крайности прост. И я приму только обратную критику: если мне покажут, что и моя попытка еще не намечает достаточно сложной исследовательской программы. О сложности я говорю тут в нескольких смыслах. Сложность изложения -- самое меньшее из затруднений. Сложно объективное строение предмета и сложно взаимоотношение совокупности используемых в исследовании нужных наук. У каждой из них свой гигантский аппарат, свой "язык" в узком и широком смысле. Я не выступаю здесь против специализации. Напротив, полнота знаний достигается бесконечным сокращением поля. Можно всю жизнь плодотворно трудиться над деталью. Но действует и обратный закон: необходим общий проект, общий чертеж, пусть затем в детальной разработке все в той или иной мере изменится.
      Эта книга -- лишь каркас, остов. Но главы составляют целое. Именно конструкция целого поддерживает и закрепляет главы, иначе мне не хватило бы жизни и на любую одну из них. Каждая глава этой книги должна бы составить тему целой лаборатории, а каждая такая лаборатория -- контактироваться еще со множеством специалистов. Но кто-то должен, сознавая всю ответственность общего чертежа новой конструкции, все же его предлагать. Иначе частные дисциплины при отставании общей схемы подобны разбежавшимся колесикам механизма, по инерции катящимся кто куда. Пришло время заново смонтировать их, в перспективе -синтезировать комплексную науку о человеке, о людях.