Глава первая

Подозрения старого Арсама

– Я живу на белом свете семьдесят лет, сын мой, но не знаю случая, чтобы царя персов погребали столь недостойным образом: в спешке и в недостроенной гробнице, – недовольно промолвил Арсам, хмуря седые брови. Видно, наша знать забыла, что царь не просто человек, а избранник богов. Почему ты стерпел все это, Гистасп?

– Этот «избранник богов» погубил в Египте и Ливии больше половины войска, – раздраженно ответил Гистасп. – Тебя возмущает, отец, что вожди родов попрали древний обычай, не отдав последних почестей Камбизу. А кто виновен в том, что кости наших воинов так и остались лежать непогребенными в Ливийской пустыне и за нильскими порогами? По чьей вине души погибших персов и мидян обречены на неприкаянное скитание среди живых? Персы рождены воинами, отец. Однако не от стрел и копий умирали мои люди в земле кушитов, но от голода. И это тоже по вине Камбиза[1]!

Несмотря на все это, душа Камбиза поднялась-таки на небеса, чтобы предстать перед Митрой[2] у моста Чинват[3]. К чему винить родоначальников и предводителей войска за скромный погребальный обряд, если главное было сделано ими – душа Камбиза все же увидит весы правосудия[4]?

– Кто бы мог подумать, что сына великого Кира[5] будет так ненавидеть своя же знать? – печально промолвил Арсам. – И внешностью и стремлением к славе Камбиз был похож на своего отца. Он в полной мере был продолжателем его замыслов. Еще Кир мечтал завоевать Египет, однако осуществил это Камбиз.

– Но какой ценой, отец! – воскликнул Гистасп. – В отличие от Камбиза, Кир берег свое войско, не унижал и не казнил своих приближенных беспричинно и в гневе. Камбиз же в своей слепой жестокости перешел все допустимые пределы. По моему разумению, Камбиз вполне заслужил и такую смерть, и такое погребение, – добавил Гистасп неприязненно.

Арсам бросил на сына подозрительный взгляд.

– Мне кажется, Гистасп, ты чего-то не договариваешь, – заметил он. – Что-то ты утаил от меня, рассказывая о смерти Камбиза.

– Отец, я рассказал тебе то, что известно всем. Камбиз упал с лошади и сильно расшибся, от этих ушибов он и скончался, – Гистасп пожал плечами. – Могу лишь добавить, что в день, когда случилось это несчастье, Камбиз был сильно пьян. Он даже не успел толком протрезветь, когда его настигла смерть. Более мне ничего не известно, ведь я не был вхож в круг близких друзей Камбиза. И вообще, я находился в Дамаске, когда все это случилось. Камбиз же умер в Хамате[6]…

– Все это странно и непонятно, – проворчал Арсам, всегда отличавшийся подозрительностью. – Сначала из Египта прискакал Бардия, младший брат Камбиза, и переполошил народ известием о гибели того в Куше[7]. Жрецы и старейшины совершили над Бардией обряд посвящения на царство, увенчав его прямой тиарой[8].

Едва Бардия взошел на трон, как в Пасаргады примчался гонец из Египта и сообщил, будто бы Камбиз жив и возвращается обратно в Персиду. Старейшины пребывали в замешательстве. Тем временем Бардия со своими приближенными, вскочив на коней, умчались в Сузы. Вскоре оттуда пришло известие, что Бардия по приказу Камбиза убит. Проходит еще немного времени – и распространяется слух что Бардия жив и пребывает в Экбатанах. Мидийцы, приезжавшие в Пасаргады из Экбатан, подтверждают это.

В довершение всего снова приходит весть, что Камбиза нет в живых. Народ и старейшины боятся верить этому, но войско, вернувшееся из Египта, доставляет в обозе тело царя, уже готовое к погребению. Тело Камбиза поспешно замуровывают в недостроенной гробнице, а знать торопится присягнуть на верность Бардии. Но если Бардию по приказу Камбиза казнили три месяца назад, то кто же тогда восседает ныне на персидском троне?

Гистасп выслушал всю эту тираду отца и возразил:

– Отец, если тебя одолевают сомнения, то поедем завтра со мной в Экбатаны и ты своими глазами сможешь увидеть Бардию и убедиться в своей ошибке.

По древнему обычаю, новый царь собирал в Экбатанах всю персидскую и мидийскую знать, чтобы заново распределить государственные должности, выбрать себе телохранителей, назначить царских судей для разбора многочисленных тяжб и жалоб, поступающих со всех концов обширной державы.

– Ты сам-то видел Бардию с тех пор, как вернулся из Египта? – поинтересовался у сына Арсам.

– Я не видел, поскольку Бардия никуда не выезжает из Экбатан, – ответил Гистасп. – Зато Бардию видели другие, те, кто побывал в Экбатанах.

– Кто это «другие»? – подозрительно спросил Арсам.

– Отана, например. Полагаю, Отане можно верить?

– Отане можно, – помедлив, Арсам кивнул. – И все же я поеду с тобой в Экбатаны, сын мой. Погляжу, идет ли Бардии царская тиара.

После разговора с отцом Гистасп отправился к своим сыновьям – их у него было трое от разных жен. Любимцем Гистаспа был самый старший, Дарий. К нему-то он и заглянул первым делом.

Дарий точил лезвие акинака[9] бруском из черного камня. Увидев отца, он прервал свое занятие и поднялся с низкой скамьи, почтительно наклонив голову.

Гистасп взял акинак из рук сына и попробовал большим пальцем, так ли хорошо наточен кинжал.

– Ого! – восхитился он. – Столь острым клинком можно одним махом снести голову! Похвально, сын мой, что ты сам ухаживаешь за своим оружием, не доверяя это дело слугам. Лучший друг – верный, лучший кинжал – острый.

Гистасп присел на скамью и жестом пригласил сына сесть рядом с ним.

Перед всяким важным разговором Гистасп непременно выдерживал долгую паузу, словно приводя в порядок свои мысли. Наконец он заговорил:

– Завтра я отправляюсь в Экбатаны, чтобы услышать повеления из царственных уст Бардии. Ты поедешь со мной, Дарий. Я хочу представить тебя царю в надежде, что Бардия пожелает назначить тебя своим телохранителем. Будь готов, мы выедем очень рано.

– А дед поедет с нами? – спросил Дарий.

– Конечно. Твой дед – Ахеменид[10], он просто обязан находиться близ царского трона в столь важный день. Бардия не должен обойти милостями никого из Ахеменидов.

– Я слышал из уст деда нелицеприятные отзывы о Бардии, – смущенно пробормотал Дарий. – Он называет Бардию самозванцем и виновником смерти Камбиза.

– Я только что беседовал с отцом по этому поводу и сумел убедить его, что Бардия не запятнал себя кровью брата, – сказал Гистасп, уверенным движением вгоняя сыновний акинак в позолоченные ножны. – Камбиз сам виновен в своей смерти, упав спьяну с лошади и свернув себе шею. Что ты глядишь на меня такими изумленными глазами, Дарий? Ты же был телохранителем Камбиза и знаешь все это не хуже моего.

Дарий опустил глаза, помолчал, затем негромко промолвил:

– Это неправда, отец. Камбиз не падал с лошади. Его убили.

– Что?! – воскликнул Гистасп, переменившись в лице. – Откуда тебе это известно?

– Я заходил к бальзамировщикам-египтянам в тот момент, когда они сняли с мертвого Камбиза одежды, собираясь извлечь из тела внутренности перед погружением его в щелочной раствор, – так же тихо вымолвил Дарий. – Так вот, на теле Камбиза были видны раны от копья и кинжала. Копьем его ударили сзади, а на спине рана была глубокая, но не смертельная. Добивали же царя кинжалом, ударив в живот и сердце. Каждый из этих ударов был смертельным. Поэтому непонятно, зачем Камбиза еще и душили, ибо он и без того был уже трижды мертв.

– А что, были и следы удушения? – ахнул Гистасп.

– Да, – кивнул Дарий, – и очень заметные. Бальзамировщики сказали мне, что, скорее всего, петлю на шею царю набросили, дабы он не смог позвать на помощь. Ведь убийство было совершено под носом у царской стражи.

– Значит, сын мой, Камбиза убили его приближенные? Так?

– Да, отец. Я уверен в этом.

– Кто же именно, по-твоему, мог отважиться на такое?

– Не могу сказать точно, отец. Однако убежден, что тут не обошлось без Прексаспа. Лишь Прексасп имел доступ к царю в любое время дня и ночи.

– Так-так, – прошептал Гистасп, нахмурившись.

– Ныне Прексасп у Бардии самый доверенный человек, – продолжил Дарий. – И это наводит на размышления, отец.

– Вот что, сын мой! – Гистасп решительно взял Дария за руку. – Поклянись мне, что ты не станешь делиться сказанным мне ни с одним человеком, даже со Статирой. И уж тем более с дедом.

Статира была женой Дария.

Дарий поклялся Митрой и всеми богами-язата[11] хранить молчание. Он понимал, что знает опасную тайну. Тех египтян-бальзамировщиков, едва они управились с телом Камбиза и уложили мумию царя в тяжелый саркофаг, тотчас же убили. Были убиты и несколько царских евнухов, которые либо что-то видели, либо о чем-то догадывались. Кто стоял за всеми этими смертями? То была другая тайна, не менее опасная.

– В Экбатаны ты, пожалуй, не поедешь, сын мой, – решил Гистасп со вздохом сожаления. – До поры до времени тебе лучше оставаться подальше от царского трона. Почему ты раньше не рассказал мне обо всем?

– В Сирии мы же не виделись с тобой, ведь ты двигался с головным отрядом войска, – пояснил Дарий. – А в Вавилоне наша встреча была слишком краткой, в Сузах при тебе постоянно находились посторонние люди, я же не мог откровенничать при них.

Гистасп понимающе кивнул и глубоко задумался.

Статира с нетерпением ожидала Дария на женской половине большого дома. Три года не виделась она с любимым мужем из-за затянувшегося египетского похода, который в конце концов закончился смертью царя Камбиза и гибелью большей части персидского войска. Среди женщин прочно укоренилась ненависть к Камбизу, погубившему так много персов в угоду своему честолюбию. Были и другие причины. Поход надолго оторвал мужей от жен, многие из персов обзавелись в Египте молодыми наложницами, к которым привязались настолько, что, вернувшись домой, взяли с собой и египтянок. Дети, рожденные этими женщинами, зачастую вовсе не говорившими по-персидски, были причислены к законорожденным детям и дожидались своих отцов в Персиде и Мидии. Соседство с ливиянками и египтянками было вовсе не в радость женам персидских и индийских воинов: ведь женщины с берегов Нила не уступали им в красоте, а ростом и статью даже превосходили персиянок.

Жены Гистаспа, и без того жившие не очень дружно меж собою, при виде стройной египтянки, потеснившей их в эндеруне[12], совсем потеряли покой. Но что им было делать, коли Гистасп явно благоволил к своей наложнице с глазами пантеры?

Привез наложницу-египтянку и Дарий.

Статира редко видела ее, поскольку муж делал все, чтобы женщины не сумели завязать близкого знакомства. Дарий и не скрывал, что Статира является главной женой, к тому же родившей ему двух сыновей. Однако не забывал он и про египтянку. По мнению ревнивой Статиры, ее супруг что-то уж слишком часто задерживается по вечерам у своей наложницы.

Вот и нынче Статира не находила себе места, мучаясь от ревности. Украсив цветами и драпировкой просторную опочивальню, она застелала ложе свежими простынями, набросала в курильницу благовонных зерен ладана, чтобы мягкий полумрак спальни пропитался ароматным дымком. А Дария меж тем все не было.

«Наверно, опять пошел к своей египтянке!» – думала Статира, нервно ломая пальцы.

Измучившись долгим ожиданием, она наконец вызвала к себе служанку и повелела ей разыскать Дария.

– Если ты застанешь моего супруга у этой египетской потаскухи, то напомни ему, что его жена – из славного рода Патейхореев, который в свое время породил не меньше царей, чем Ахемениды, – молвила Статира тоном жестким и непреклонным. – И еще скажи, что твоя госпожа не намерена довольствоваться объедками ни за столом, ни на супружеском ложе. Если Дарию нравится раздвигать ноги у какой-то египтянки, пусть он занимается этим перед рассветом, а не на закате дня, забывая про свои обязанности супруга. Так и скажи, Варина.

Рабыня, которая была чуть старше двадцатилетней Статиры, попробовала было возражать, опасаясь гнева Дария после столь резких слов.

– Твой супруг, милая госпожа, может рассердиться на тебя и не пожаловать к тебе вовсе, – пробормотала она. – Ведь мужчинам больше по сердцу превосходство над женами, а не равенство с ними. Я осмелюсь дать тебе совет, госпожа. Завлекая супруга лаской и угодливостью, его легче привязать к себе, нежели попреками.

– Оставь свои советы при себе, ничтожная, – надменно промолвила Статира. – Я никогда не опущусь до унижений перед мужем, с которым я равна знатностью. Делай, что тебе велено!

Рабыня низко поклонилась и выскользнула из опочивальни.

Воспитанная с ранних лет в духе превосходства над окружающими ее людьми, не только над рабами и низкорожденными, но и теми, кто носит тиары, Статира была убеждена, что достойна самой высокой доли. Это ей внушали мать, отец и прочие родственники, поскольку род Патейхореев хоть и утратил царскую власть после возвышения династии Ахеменидов, зато выторговал себе право поставлять невест либо царям-ахеменидам, либо царским родственникам, могущество которых подкреплялось их постоянной близостью к царствующей особе.

Так Статира стала женой Дария, сына Гистаспа, едва ей исполнилось двенадцать лет.

Гобрий, отец Статиры, был в тесной дружбе с Гистаспом. Эта дружба со временем переросла в родство, когда Гистасп выдал замуж за Гобрия свою старшую дочь. Случилось это еще в царствование великого царя Кира, покорившего всю Азию от Срединного[13] до Гирканского[14] моря.

Статира страстно любила Дария, благодаря ему и его любви она стала матерью и познала наслаждение на супружеском ложе. Она всегда была уверена, что у нее имеется неоспоримое преимущество перед любой женщиной, поскольку Дарий и она в каком-то смысле составляют одно целое. Пока не появилась эта египтянка!..

«Вполне возможно, что Дарий старается подражать отцу, ведь он так его уважает, почти боготворит, – размышляла Статира, оставшись одна. – Видя, что отец выбрал себе наложницу из царственных египтянок, Дарий не захотел отставать от него. Тем более что тогда других женщин, кроме египтянок, попросту не было рядом. Мой похотливый свекор, покидая Египет, потащил свою наложницу за собой. И сын его сделал то же самое, ведь Дарий во всем подражает своему отцу».

По мнению Статиры, слабоволие и желание подражать другим были основными недостатками Дариева характера.

Она мысленно перебирала всевозможные способы, как бы избавиться от ненавистной египтянки, но тут пред нею предстала служанка.

– Что-то ты слишком быстро вернулась, Варина, – промолвила Статира, очнувшись от раздумий. – Где мой супруг? Ты разыскала его?

– Разыскала, госпожа, – ответила служанка, лицо ее светилось от радости.– Ну и где же он? – холодно спросила Статира.

– Твой супруг, милая госпожа, пребывает на верхушке угловой башни.

– Вот как? – Статира была удивлена и слегка обескуражена. – Что он там делает?

– Любуется звездами, – прозвучал ответ.

– Я иду к нему, – решительно произнесла Статира. – Дай мне покрывало.

– Сопровождать ли мне тебя, госпожа? – робко спросила Варина.

– Не надо!

Торопливо набросив на голову тонкое белое покрывало, Статира отогнула циновку, закрывавшую дверной проем, и покинула опочивальню. Она не взяла светильник, хотя в переходах огромного дома было уже довольно темно. В отличие от многих женщин, Статира не боялась темноты.

Усадьба Арсама круглыми пузатыми башнями и толстой глинобитной стеной, замыкающей жилые постройки в неправильный пятиугольник, больше напоминала крепость. Все здесь носило следы древности: и фундамент, осевший глубоко в землю, и потрескавшиеся от былых землетрясений стены, и даже развесистый корявый карагач, росший во дворе, словно безмолвный свидетель ушедших времен. Говорили, будто его посадили еще при прадеде Гистаспа.

Одна из башен непосредственно примыкала к мужской половине дома. Внутри башни находилась темница для провинившихся слуг.

Статира и сама порою любила с высоты башни полюбоваться протекающей под холмом рекой и тополиной рощей в низине. По вечерам за рекой в селении маспиев[15] можно было видеть отсветы кузнечных горнов, расположенных под открытым небом. Однако стука молотов по наковальням слышно не было, слишком велико было расстояние.

По витым каменным ступеням Статира уверенно поднялась наверх.

Дарий стоял у бойниц спиной к ней, но мигом обернулся, заслышав ее торопливые шаги.

Верхняя площадка башни была невелика, здесь могло поместиться не более шести человек. Зато высота башни равнялась семи человеческим ростам. Вознесенная на гребень холма, она считалась самой высокой точкой во всей округе.

– Я не помешала тебе? – спросила Статира, подходя к мужу и сбрасывая с головы покрывало.

Она с наслаждением подставила разгоряченное лицо прохладному дыханию еле заметного ветерка.

– Ничуть, – промолвил Дарий. И в подтверждение слов поцеловал жену в разрумянившуюся щеку.

Вершины гор, замыкавшие кромку горизонта на западе были окрашены желто-оранжевыми отблесками заката. В небе цвета ирисов уже показалась полная луна.

Статира, точно околдованная, не могла отвести глаз от погасшего светила, прячущегося за горизонт.

Дарий был не меньше восхищен красками затухающего дня и наступающей ночи, а также красноватым ликом выплывшей луны. Он обнял Статиру сзади, прижавшись щекой к ее распущенным по плечам мягким волосам. Молчание не тяготило их, напротив, лишь способствовало нежному единению и пониманию супругов.

Вскоре последний солнечный луч погас за горными хребтами – и сразу же на окрестности упала ночь.

Красный круг луны укрылся за бледными облаками. В мире воцарилась чудная успокаивающая тишина.

Дарий взглянул на лицо жены, стоявшей рядом. Яркие белки глаз Статиры маняще поблескивали в темноте, ее ласковые руки обвили шею Дарию. Тень от распущенных волос придавала чертам любимой женщины какую-то особенную обворожительность. Переполненный сладостною негою и волнением, Дарий наклонился, чтобы поцеловать Статиру.

Она с готовностью подставила ему свои уста.

В незапамятные времена, еще задолго до господства мидян, персидские племена, жившие в предгорьях Загроса[16], стали объединяться вокруг племени аншан, чтобы противостоять набегам ассирийцев. На горном плато был построен город Аншан, ставший столицей нового царства. Спустя какое-то время племена персов-кочевников, обитавшие на равнинах между горами и морем, тоже объединились в союз, во главе которого стояли цари из племени парсуаш. Так образовалось другое царство – Парсуа.

Вольнолюбивые персы сумели отстоять свою независимость от ассирийцев. Не подчинились они и эламским царям.

Дикие полчища скифов, ворвавшиеся в загросские долины с Великих восточных равнин, разрушили город Аншан. Династия царей Аншана прервалась, но название горной страны Аншан осталось. После нашествия скифов там наступил хаос, больше десятка местных князей непрерывно грызлись между собой, деля горные пастбища и стада скота.

Этим воспользовались правители соседнего царства Парсуа, после нескольких успешных походов подчинившие Аншан себе.

Первым царем объединенного царства стал Ахемен. По имени этого царя все его потомки стали именоваться Ахеменидами.

При внуках Ахемена вновь возрожденный Аншан отделился от царства Парсуа, и там воцарилась династия Патейхореев. Тогда же из союза персидских племен выделилось сильное племя карманиев, образовав собственное царство со столицей в городе Кармана. Вслед за карманиями возникли небольшие царства марафиев и панфиалеев.

Когда Мидия возвысилась при царе Киаксаре[17], разбившем скифов и сокрушившем могучую Ассирию, раздробленные персидские племена стали данниками мидян. Город Аншан, сопротивлявшийся особенно упорно, был вновь до основания разрушен – теперь уже мидянами.

Первый раз персы попытались сбросить владычество мидян при царе Ариарамне[18], сыне Камбиза и праправнуке Ахемена. Мидянам удалось подавить это восстание. Ариарамна был казнен. Царем над персами стал сын Ариарамны, Арсам, отец Гистаспа. Однако мидянам пришелся более по сердцу дядя Арсама, Кир, рожденный от мидянки. Поэтому Арсам был низложен, а трон Ахеменидов занял Кир, сын Камбиза.

Мидяне и представить не могли, что именно Кир сокрушит их господство в Азии и создаст державу еще более обширную, нежели мидийская.

Лишившись царской власти, Арсам никогда не держал зла на Кира. Во-первых, он понимал, что Кир стал царем персов волею мидян. Во-вторых, Кир показал себя мудрым правителем и талантливым полководцем. Арсам сознавал, что ему при всем желании было не под силу тягаться с Киром. И в-третьих, Кир не обделил почестями ни Арсама, ни его сына Гистаспа.

Вот почему, когда Кир пал в битве с массагетами[19] и кое у кого из персидской знати возникло желание вручить царскую тиару Арсаму в обход сыновей Кира, Арсам первый воспротивился этому. По его мнению, старший из сыновей Кира обладал всеми задатками великого правителя. И если Кир назначил Камбиза своим преемником, значит так и должно быть. Арсам оправдывал любые жестокости Камбиза по отношению к персидской знати, ибо понимал, что только страхом Камбиз мог удержать в повиновении родовитых князей, которые не могли забыть, что их деды когда-то были независимыми царями.

Но, очевидно, родовая знать не простила Камбизу его жестокости. Царские приближенные и предводители войска, по-видимому, избавились от Камбиза, чтобы возвести на трон его брата Бардию, отличавшегося более мягким нравом. А может, Бардия сам подстроил убийство Камбиза?

Такими мыслями терзался старый Арсам, перед тем как лечь спать.

Наконец, он вызвал к себе своего верного человека по имени Каргуш.

Каргуш был для Арсама и телохранителем, и лекарем, и предсказателем, и личным секретарем. В своей жизни (а Каргушу было без малого пятьдесят лет) он побывал и воином, и учеником жреца, и писцом в царской канцелярии, и сборщиком налогов. Причем собирал Каргуш и особую дань за лекарственные травы, впервые введенную Киром. Тогда-то Каргуш и поднаторел в искусстве врачевания, по долгу службы общаясь с врачами, коих было немало при царском дворе.

После смерти Кира Каргуш попал в немилость к Камбизу, и лишь заступничество Арсама спасло ему жизнь. С той поры Каргуш был неразлучен со своим спасителем. Он сам и его семья жили в доме Арсама.

Каргуш, полагая, что Арсам вызвал его, мучаясь очередным приступом болей в пояснице, пришел в опочивальню с целебными мазями. К удивлению Каргуша, Арсам заговорил с ним совсем о другом:

– Завтра поутру я отправляюсь в Экбатаны. Бардия, согласно обычаю, желает произнести перед знатью свою тронную речь. Ты поедешь со мной, мой верный Каргуш. Тебе хочу я поручить дело трудное и опасное. Нужно втихомолку, без обиняков, вызнать у людей, тех, что находились с царским войском в Египте, истинную причину смерти Камбиза. В слухи о том, будто Камбиз упал с лошади и сломал себе позвоночник, я не верю.

Каргуш стоял перед Арсамом, сложив руки на груди, в позе подобострастного внимания. Выражение его бородатого лица с прямым точеным носом было невозмутимо.

– Действуй, как подскажет тебе разум, – продолжил Арсам, – но будь очень осторожен. Открывай лицо истине, когда она будет спать, и делай это чужими руками. Если вдруг почувствуешь опасность, сразу дай мне знать, ибо в таком деле прав тот, кто первым нанесет удар.

Каргуш склонил голову в знак того, что он все понял и готов выполнить поручение своего хозяина.

– И еще, – добавил Арсам, перед тем как отпустить Каргуша, – не доверяй Гистаспу. Последнее время сын говорит со мной на чужом языке.

Младшие сыновья Гистаспа, Ариасп и Артафрен, были огорчены тем, что отец не взял их с собой в Экбатаны. Особенно негодовал Ариасп, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, и он мечтал начать свою военную службу в числе царских телохранителей. Однако Гистасп полагал, что для царского телохранителя Ариасп недостаточно ловко владеет копьем и не столь метко стреляет из лука.

– Ты не пройдешь испытание и тем опозоришь меня, – заявил Гистасп сыну. – Сиди уж дома!

Пятнадцатилетний Артафрен пришел в покои к Дарию и напрямик спросил брата:

– А ты почему остался?

– Так пожелал отец, – ответил Дарий.

– Странно, – пробормотал Артафрен. – Отец сам не раз говорил, что хотел бы сделать тебя телохранителем Бардии, и вдруг столь внезапно меняет свое намерение. С чем это связано?

– Не знаю, – Дарий пожал плечами. – Признаться, я рад этому. Быть царским телохранителем – не такая уж легкая доля. Эти бессонные ночи в караулах, строгие начальники, постоянные упражнения с оружием – все это выматывает и надоедает. А знаешь, какое мучение сопровождать царя во время его выездов! Солнце печет нещадно, а ты в двойном льняном панцире, в войлочном кидарисе[20] и штанах, весь обвешанный оружием, истекая потом, должен сдерживать толпу. В Египте мы все просто сходили с ума от тамошней жары!

– Почему ты ничего не рассказываешь про египетский поход? – обиженно спросил Артафрен, присаживаясь рядом с братом. – Разве там не было ничего интересного?

– Я же рассказывал тебе и Ариаспу про битву с египтянами в Синайской пустыне, про взятие Мемфиса.

– То было начало войны, но ты умолчал о том, что было дальше. От отца я узнал, что, захватив Египет, царь Камбиз двинул часть войска в Ливию, а сам с другой частью пошел в страну Куш, цари которой, по слухам, отличаются, поразительным долголетием.

– Да, так и было, – Дарий кивнул, – только эти походы для персидского войска были неудачны. Отряд, ушедший в Ливийскую пустыню к оазису Сива, угодил в песчаную бурю и весь целиком погиб. Ни один человек не спасся. А было в том отряде тридцать тысяч воинов.

Артафрен изумленно присвистнул.

– В стране кушитов царь Камбиз не взял ни одной крепости и не выиграл ни одного сражения, но потерял от голода треть войска, – продолжил Дарий жестким и неумолимым тоном. – У нас кончилось продовольствие, и воины были вынуждены убивать лошадей и верблюдов, есть мясо и змей, и ящериц. Воды вообще не было, а пить хотелось нещадно. Особенно трудно пришлось на обратном пути, когда мы возвращались из Кушанского царства. Были съедены все животные, кроме лошадей царских телохранителей, а вокруг – пустыня. Представь: ни травинки, ни дерева, чтоб укрыться от зноя… Воинам приходилось по жребию убивать друг друга и есть даже человеческое мясо. В свите царя по ночам убивали евнухов и рабынь, потом поедали их мясо, но так, чтоб никто не видел.

– Что ты такое говоришь, брат? – с нескрываемым отвращением воскликнул впечатлительный Артафрен. – И ты тоже ел человечину?!

– А что мне оставалось делать? – пожал плечами Дарий.

– И отец ел?

– Да.

– Какой ужас! За такое кощунство боги могут покарать вас.

– Могут, – согласился Дарий. – Поэтому по возвращении в Египет жрецы устроили очистительную церемонию для всего войска. Видимо, Ахурамазда[21] смилостивился над нами, если отец и я до сих пор не ослепли, не оглохли и ничем не заболели.

– Ахурамазда, по всей видимости, решил наказать за все случившееся главного виновника – царя Камбиза, – мрачно проговорил Артафрен, который смелостью речей пошел в деда.

Дарий непроизвольным жестом слегка ударил кончиками пальцев брата по губам.

– Тсс! – тихо произнес он. – Не говори этого вслух. Нигде и никогда!

Артафрен непонимающе хлопал глазами.

В этот момент в комнату вошла Статира в длинном сиреневом платье, облегающем ее фигуру, и в белой накидке, бахрома котррой ниспадала ей на грудь. Пышные светлые волосы молодой женщины были уложены в замысловатую прическу, украшенную диадемой, на лоб и виски свешивались золотые подвески. Большие продолговатые глаза Статиры, подведенные сурьмой, были необычайно красивы и выразительны.

– Вот ты где! А я ищу тебя по всему дому, – с улыбкой сказала она и, бросив лукавый взгляд на Артафрена, попросила: – Дружок, ты не мог бы оставить нас наедине ненадолго? Дарий нужен мне по важному делу.

– Знаю, чем вы станете заниматься, – с ехидцей промолвил Артафрен, по лицу которого было видно, что ему давно известна интимная сторона взаимоотношений мужчины и женщины. – Для этих «важных дел» существует ночь. Или вам ночи мало?

– Проваливай! – с беззлобной бесцеремонностью отрезала Статира, подталкивая Артафрена к выходу. – И не вздумай подглядывать, иначе богиня Вод[22] нашлет на тебя глазную болезнь.

– Очень надо! – небрежно обронил Артафрен и скрылся за циновкой.

Дарий взирал на все это с добродушной улыбкой.

– Разве я виновата в том, что мне действительно мало ночи? – прошептала Статира, положив руки Дарию на плечи и призывно глядя ему в глаза.

Глава вторая

Брат и сестра

Имя Бардия на древнеперсидском означает «сильный, могучий». Это имя как нельзя лучше подходило к младшему сыну царя Кира.

Достаточно было одного взгляда на этого высокорослого, с широкими плечами и могучей статью, юношу, чтобы понять, сколько силы таится в этом отпрыске великого царя. Именно за это Камбиз недолюбливал своего младшего брата, который был не только выше его на целую голову, но и мог дальше всех пустить стрелу из лука, сделанного из рогов горного козла. Бардия был правителем Бактрии еще при жизни Кира, и бактрийцы боготворили его. Женатый на женщине из самого знатного рода этой страны, Бардия при желании мог бы стать и полновластным царем Бактрии. По одному его слову бактрийцы встали бы за него все как один.

Потому-то Камбиз после смерти Кира, по совету Арсама, отослал Бардию в Мидию наместником, приказав ему покорить соседнее с Мидией сильное и вольнолюбивое племя кадусиев. Втайне Камбиз надеялся, что мидяне без особого рвения последуют за Бардией на эту войну, и в результате поход в страну кадусиев может завершиться не только разгромом войска Бардии, но и смертью его самого.

Однако Бардия обладал удивительной способностью располагать к себе сердца своих подданных. В скором времени мидяне служили ему столь же ревностно, как некогда и бактрийцы. А битву с кадусиями Бардия, можно сказать, выиграл в одиночку, вызвав на поединок царя кадусиев. В конной схватке, на виду у двух войск, Бардия уверенно одержал верх, поразив своего соперника копьем. После этого кадусии покорились Бардии добровольно. Они прозвали его Таниоксарком, что на языке кадусиев означает «обладающий могучей силой».

Камбиз был чрезвычайно обеспокоен таким возвышением Бардии, которому кадусии и мидяне оказывали поистине царские почести. Ему было также известно, будто персидские вельможи втихомолку сожалели, что царский трон Ахеменидов не достался Бардии. Во время похода в Египет Бардия командовал мидийской и бактрийской конницей. Все успехи персидского войска неизменно были связаны с именем Бардии, который отличался и на полях сражений, и при штурме крепостных стен. Камбиз, уходя с войском в Куш, оставил Бардию в Нижнем Египте – якобы для надзора за завоеванной страной, на самом же деле, чтобы брат его не прославился еще больше, побеждая кушитов.

Неудача, постигшая Камбиза в Куше, роковым образом сказалась и на его судьбе. Слух о смерти царя подтолкнул Бардию к действию. Он покинул Египет, чтобы по обычаю персов занять царский трон. Известие о том, что Камбиз не погиб, не вызвало у Бардии сожалений в той поспешности, с какой он водрузил на свою голову царскую тиару. В окружении Бардии были люди, которые давно внушали ему мысль захватить власть, ибо неприкрытая ненависть Камбиза к брату грозила тому смертью.

«Покуда царствует Камбиз, ты будешь ходить по лезвию меча, – твердил Бардии его лучший друг, мидиец Гаумата. – Избавиться от Камбиза – для тебя единственный способ сохранить жизнь».

И Бардия решил сражаться с Камбизом за трон и за жизнь, благо у него было небольшое, но преданное войско.

Внезапная смерть, постигшая Камбиза на пути из Египта в Перейду, избавила державу Ахеменидов от братоубийственной войны. Бардия сделался общепризнанным царем.

Новый царь по обычаю взял себе гарем своего предшественника, принял присягу войска, объявил место и день сбора знатных вельмож, чтобы в своей тронной речи объявить о принципах своего правления.

Своего любимца Гаумату Бардия почтил особой честью, вознамерившись выдать за него замуж свою сестру Атоссу.

Евнухи, приставленные к гарему, известили Атоссу, прибывшую в Экбатаны из Пасаргад, о намерении ее брата. Случилось это накануне приема в царском дворце родовой знати персидских и индийских племен.

В тот вечер Бардия допоздна засиделся со своими ближайшими советниками, обсуждая, кого из бывшего окружения Камбиза приблизить к себе, а с кем лучше держаться настороже. Решали также насущные проблемы огромного царства, коих оказалось такое множество, что у Бардии поначалу голова пошла кругом. Доставшаяся ему канцелярия Камбиза была полна письменных жалоб на несправедливые притеснения сатрапов[23] и местных чиновников, доносов соглядатаев на отдельных людей и на целые города, где якобы зреет недовольство властью Ахеменидов. Жаловались царю и сатрапы, и сборщики налогов, предупреждая о враждебности к ним населения в Арахосии, Гедросии, Маргиане, Вавилонии и Дрангиане. Царские писцы показывали Бардии длинные списки неоплатных должников со всех частей царства. Налоги в царскую казну давно не выплачивались в полном объеме, ибо свободные земледельцы и ремесленники были фактически нищими. Но была и другая причина: сатрапы часто занимались поборами для личного обогащения, заявляя, что действуют от имени царя. Об этом как раз и свидетельствовали доносы на них.

Было уже далеко за полночь, когда Бардия наконец остался один. Он собирался помолиться Великому Творцу[24] перед тем, как лечь спать. Завтра у него будет трудный день. И Бардия хотел попросить Ахурамазду поддержать его в том начинании, какое – Бардия был уверен в этом – придется не по душе многим сатрапам и родовым князьям.

Внезапно стража сообщила о евнухе, который пришел с женской половины дворца и настаивает, чтобы царь его выслушал.

Решив, что это посланец от жены или от дочери, Бардия велел пропустить евнуха.

Эти женоподобные существа с безбородыми лицами и тонкими голосами вызывали у Бардии чувство некоего отвращения, смешанного с жалостью, выросший среди воинов и гордившийся своей мужской силой, в душе он считал оскорблением для всей мужской породы существование этих бесполых существ.

– Твоя сестра, о царь, желает видеть тебя, – низко поклонившись произнес евнух.

– По какому делу? – спросил Бардия, слегка раздосадованный столь поздним визитом.

Слуга не успел ответить. Атосса уже входила в дверь и, небрежно отодвинув евнуха, ответила вместо него:

– По важному, мой повелитель.

Повинуясь властному жесту Атоссы, евнух покорно удалился, притворив за собой высокие створчатые двери, закругленные вверху.

Бардия с любопытством взирал на сестру, которая приблизилась к нему с решительным видом, словно собиралась поведать ужасную тайну. Он придвинул Атоссе стул, тем самым выражая готовность внимательно выслушать ее.

Однако Атосса предпочла разговаривать с братом стоя.

– Что я узнаю, брат мой! – раздраженно начала она. – Старший евнух поведал мне, что ты пожелал уступить меня какому-то мидийцу!

– Не «какому-то мидийцу», сестра, а моему лучшему другу Гаумате, – поправил Бардия. – Гаумата знатен и предан мне, так что…

– Для меня это не имеет значения, – перебила Атосса. – Я – царица! И мое место рядом с тобой.

– Ты была женой Камбиза вопреки обычаям и по его прихоти, – молвил Бардия. – А я не намерен нарушать обычаи наших предков. К тому же я женат и люблю свою жену.

– Почему ты брезгуешь мною, брат? Разве я нехороша собою?

– Дело не в брезгливости, Атосса. Я не могу делить ложе с родной сестрой, пойми же это!

– Пойми и ты меня, брат. Я – дочь Кира! И предпочитаю царское ложе любому другому.

Бардия окинул Атоссу внимательным взглядом и заметил:

– Ты же сама негодовала, когда Камбиз еще только добивался твоего тела. Ты ненавидела Камбиза, даже став царицей. Помнится, ты говорила мне, что готова своею рукою убить его.

– Камбиз не просто спал со мной, он постоянно унижал меня, даже в присутствии евнухов и рабынь, – призналась Атосса, опустив очи. – Горькую цену платила я за свое право называться царицей. Но ведь ты совсем другой. – Атосса с нежностью взглянула на Бардию. – В тебе нет жестокости Камбиза, хоть вы и родные братья. Именно за это тебя любят твои подданные. И я любила бы тебя не как брата, а как супруга, – негромко добавила Атосса, слегка смутившись под взглядом Бардии, – если бы ты, о царь, смог перебороть в себе глупую неприязнь к кровосмешению. Ведь мое тело способно подарить тебе такое же наслаждение, как тело любой другой женщины моих лет, родство здесь не помеха.

– Если я сделаю тебя своей женой, Атосса, тем самым уподоблюсь Камбизу, – возразил Бардия. – А я не хочу этого.

– Но я не желаю делить ложе с мидийцем! – брезгливо бросила Атосса. – Наш отец сокрушил величие Мидии и лишил мидян права иметь своих царей. Ему бы совсем не понравилось твое намерение, брат мой, сделать меня женой мидийца, пусть даже и самого знатного.

– Не забывай, сестра, наш отец сам был наполовину мидийцем, – напомнил Бардия. – И в его царствование мидяне наравне с персами пользовались всеми привилегиями.

– Очевидно, предоставляя мидянам такие привилегии, ты решил превзойти нашего отца, – сказала Атосса с недоброй усмешкой. – А не боишься ли ты, брат, что Гаумата, получив в супруги дочь великого Кира, возгордится настолько, что возжелает большего.

– Чего же именно? – поинтересовался Бардия.

– Например, возродить царскую династию в Мидии.

– Нет, Атосса. Этого я не боюсь. Я знаю Гаумату и вполне доверяю ему.

– Доверять – не значит знать человека до конца, – предостерегла Атосса.

– Вот ты и узнаешь Гаумату до конца, став его супругой, – улыбнулся Бардия. – Поверь, Атосса, он очень хороший человек.

– Это твое окончательное решение, царь?

– Да.

– Позволь мне хотя бы остаться во дворце.

– Конечно, Атосса. Ты и Гаумата всегда будете рядом со мной. А теперь прости, я очень устал и хочу спать.

Бардия хотел было запечатлеть на щеке сестры прощальный поцелуй, но Атосса уклонилась от лобзания брата и удалилась с гордо поднятой головой.

Глядя на прямой стан удаляющейся Атоссы, на ее гибкую талию и широкие покачивающиеся бедра, Бардия невольно подумал: «Не будь ты моей сестрой, Атосса, я с удовольствием бы вкусил твоих прелестей на ложе любви!»

Глава третья

Воцарение Бардии

В тронном зале древнего дворца мидийских царей сегодня было многолюдно.

Из узких окон под самым потолком меж массивными каменными колоннами лились яркие потоки солнечных лучей. Под этим ослепительным дождем полуденного света вспыхивали и переливались россыпи драгоценных камней на богатых одеждах множества знатных гостей, толпившихся в ожидании выхода царя. Здесь были представители родовой знати из всех двенадцати персидских племен и из шести племен мидийского народа.

Персы были немного смущены тем, что дворцовая стража сплошь состоит из мидян и кадусиев, а конные телохранители Бардии, встречавшие всех приглашенных на широкой дворцовой площади, были в основном бактрийцами. Жрецы, освящавшие молитвами и жертвоприношениями столь торжественное собрание, опять-таки были из аддийского племени магов.

– Одно лишь утешает, что хотя бы часть евнухов в этом дворце – персы, – усмехнулся Гистасп, переглянувшись со своим другом Интаферном.

– Слишком слабое утешение, – негромко обронил Интаферн.

Наконец глашатай возвестил о выходе царя. По огромному заду будто прокатилась волна, это многие сотни вельмож все как один опустились на колени, коснувшись лбом гладких мраморных плит, которыми был вымощен пол.

Бардия вступил в тронный зал, облаченный в длинный царский кандий[25] пурпурного цвета с вышитым на груди золотыми нитками изображением солнца. Высокий стоячий воротник кандия и широкие рукава были обшиты жемчугом. На ногах царя были сафьяновые башмаки красного цвета, на голове – высокая тиара из белого мягкого войлока. Тиара была повязана фиолетовой лентой, длинные концы которой свешивались на спину.

Царя сопровождала свита из гладколицых евнухов, дворцовых служителей и мальчиков-слуг. Все это шествие замыкали плечистые телохранители с короткими копьями в руках. Только в этот миг, глядя на раболепное приветствие первых людей Персидского царства, Бардия до конца уверовал в то, что стал повелителем гигантского наследия, созданного его воинственным отцом и жестоким братом.

Когда царь уселся на трон, к которому вели устланные коврами ступени, огромная толпа, блистающая золотом украшений, поднялась с колен. Наступила самая торжественная минута.

Сейчас Бардия должен объявить о новом распределении государственных должностей и о составе своей ближайшей свиты.

Глашатай зычным голосом повторял сказанное царем, выкликая имена персидских и индийских вельмож. Кто-то назначался сатрапом, кто-то – царским судьей, кто-то – хранителем царских сокровищ… Рядом с царским троном стоял писец с папирусным свитком в руках, на котором был составленный вчера вечером список людей, облеченных царским доверием. Поскольку Бардия читать не умел, писец тихо, но внятно говорил царю имена и должности по списку, Бардия же повторял за ним – уже специально для глашатая, который стоял у подножия трона.

Услышав произнесенное глашатаем имя, всякий удостоившийся назначения либо оставленный царем в прежней должности приближался к трону, отвешивал почтительный поклон, получал царский поцелуй и возвращался в зал на свое место. Процедура длилась более двух часов, покуда глашатай не закончил выкрикивать все имена и назначения.

Затем царь, опять-таки устами глашатая, объявил, как он намерен управлять царством – чем несказанно изумил большинство людей, собравшихся в зале. Столь необычное царское обращение к своим подданным в этих стенах еще не звучало.

Бардия заявил, что намерен распустить половину войска, поскольку в ближайшие три года не собирается ни с кем воевать. Царь прощает недоимки за все прошлые годы, а все угодившие в долговое рабство вновь обретают свободу. Произвольные поборы сатрапов и царских сборщиков налогов отныне заменялись упорядоченной системой выплат дани в царскую казну каждым городом и селением. Были перечислены льготы тем, кто получил телесное увечье на войне или на общественных работах, женщинам, потерявшим мужей либо всех сыновей, работникам царских усадеб и земледельцам, проживающим на священных участках. Сатрапы и чиновники, обвиненные в вымогательствах, подлежали царскому суду в присутствии обвинителей. И в довершение всего было объявлено, что все население Персидского царства освобождается от податей на три года.

На этом торжественный церемониал был закончен.

Царь поднялся с трона и удалился вместе со свитой, которая заметно увеличилась за счет тех вельмож, что получили придворные должности.

Остальные подавленно молчали.

Вечером того же дня был устроен пир, приглашено было более трехсот гостей. Однако особого веселья не получилось, несмотря на все старания музыкантов, танцовщиц и акробатов. Вино пьянило, но не радовало душу многих пирующих, пребывавших в удрученном состоянии духа после тронной речи царя. Одни осушали заздравные чаши лишь из вежливости, другие и вовсе не притрагивались к вину.

Гости недовольно перешептывались:

– Ты слышал, Отана, в ближайшие три года не будет ни войн, ни походов. Так что можешь колоть дрова своей боевой секирой…

– С таким «добреньким» царем персы вообще разучатся владеть оружием!

– Клянусь Митрой, не ожидал я услышать такое из уст Бардии.

– О, если бы Кир услышал речь своего сына!..

– Вот и подумаешь теперь, стоило ли убивать Камбиза…

– Тише, Интаферн. Попридержи-ка язык!

Находившийся неподалеку Каргуш расслышал реплику подвыпившего Интаферна и сразу узнал того, кто старался заткнуть тому рот. Это был знатный перс Мегабиз. До самого конца шумного застолья внимание Каргуша было приковано к этим двоим.

Арсам, хоть и был в числе приглашенных, но, возмущенный тронной речью Бардии, предпочел дворцовому пиршеству скромный ужин в доме своего друга, у которого он остановился, приехав в Экбатаны. Гистасп же счел неблагоразумным пренебрегать царским приглашением, тем более что милостью Бардии он был назначен сатрапом Парфии и Гиркании. Значит, Бардия доверяет ему. Парфия и Гиркания как раз граничат с Мидией и землями кадусиев.

На пиру Гистасп сидел за одним столом с Отаной и Гобрием.

Гобрия оставили наместником Вавилонии. Отана из начальника конницы возвысился до сатрапа, ему Бардия доверил богатую провинцию – Сузиану.

Гистасп даже пошутил по этому поводу:

– Полагаю, друг Отана, своим назначением ты обязан красивым очам Фейдимы, которая досталась Бардии вместе с гаремом Камбиза. Ни для кого не секрет, что твоя дочь – самый прекрасный цветок в царском гареме.

– Я не видел бактрианку, жену Бардии, но, говорят, ее красота не идет ни в какое сравнение с красотою Фейдимы, – серьезно ответил Гобрий. – Кто знает, может, ты и прав, Гистасп.

– Я буду только рад, если моей дочери удастся завладеть сердцем Бардии, – говоря это, Отана печально вздохнул. Надеюсь, через нее мы сможем как-то воздействовать на Бардию. После сегодняшней тронной речи мне кажется, что царь немного повредился в рассудке, или же находится под чьим-то очень сильным влиянием.

– Молчи, Отана! – тихо предостерег Гобрий. – Рядом могут быть «уши» царя.

За столами и впрямь сидело немало мидян, кадусиев и бактрийцев.

Все это были сторонники Бардии, с восторгом принявшие щедрые посулы царя. Бактрийцам и их соседям маргианцам, на чьи цветущие земли из года в год, подобно саранче, слетались сотни сборщиков налогов, царские указы сулили трехлетнюю передышку от налогового гнета. И это не могло не радовать их. Мидяне, жившие в плодородных долинах, тоже задыхались от налогового бремени. Вдобавок они были обязаны наравне с персами участвовать во всех военных походах, выставляя пехоту и конницу. Их потери на войне были гораздо более ощутимы, нежели у тех же бактрийцев, которые выставляли только конницу, да и то не во всех случаях. Трехлетний мир, обещанный Бардией, был для мидян подобен дару богов!

Радовались обещанной мирной передышке и кадусии, еще не оправившиеся от огромных потерь в Египте и Куше. Никогда еще воины этого горного племени не уходили так далеко от своей страны. Вождям кадусиев казалось бессмысленным завоевывать столь неплодородные земли – сплошь пески и камни. Еще более бессмысленным занятием считали они приказы удерживать в повиновении многочисленных вольнолюбивых египтян, сражавшихся под покровительством своих страшных богов с птичьими и звериными головами, но с фигурами людей.

– Будет лучше, если Бардия выведет гарнизоны из Египта, покуда египтяне не истребили все персидские гарнизоны, – разглагольствовал знатный кадусий, весь увешанный золотыми амулетами. – Держава Ахеменидов достаточно велика и без Египта. Не лучше ли отправиться на завоевание Индии? Там живут племена, родственные нам, и нет такой жары, как в Египте.

– Ты ничего не знаешь?! За рекой Инд тоже простирается большая пустыня, и жара там отнюдь не слабее, чем в Египте, – возразил кадусию не менее знатный перс.

– Зато в Инде наверняка не водятся те зубастые твари, которых так много в Ниле, – сказал кадусий. – Одному из моих воинов это чудовище откусило ногу, когда он забрел на мелководье.

– Ты имеешь в виду крокодилов, друг мой? – усмехнулся Гистасп, услышав их спор. – Уверяю тебя, крокодилы водятся и в Инде. Тамошние племена делают панцири из крокодиловой кожи.

– Если инды убивают крокодилов, стало быть они не поклоняются им, как это делают египтяне, – проворчал кадусий. – И то хорошо. Зато Индия ближе к нам, нежели этот проклятый Египет.

– Оставьте эти разговоры, друзья, – громко обратился к гостям Прексасп, назначенный «оком царя»[26] и восседающий за одним столом с царем. – В ближайшие три года все народы Персидской державы будут наслаждаться миром и покоем по воле мудрого Бардии. Мечи и копья будут спать. У всех нас появится больше времени для охоты, воспитания молодежи и приятного досуга с любимыми женщинами. Давайте лучше поговорим о женской красоте. Право, это более интересная тема, чем дальние страны с их непонятными обычаями и вонючими крокодилами…

Вокруг засмеялись.

– Отлично сказано, Прексасп! – воскликнул Гаумата, сидевший по правую руку царя, как и полагалось сидеть на пирах хазарапату[27].

Он находился в приподнятом настроении, зная, что в отведенных для него покоях дворца его дожидалась Атосса. Она сама пожелала еще до свадьбы разделить с ним ложе. Этому не стал противиться и Бардия, переселив сестру из гарема в покои друга. Гаумата был благодарен Бардии не столько за самую высокую должность в государстве, сколько за желание царя породниться с ним.

Тем самым Бардия хотел показать, что Гаумата и его брат Смердис происходят из древнего рода мидийских царей, хотя на самом деле это было не так. Предки Гауматы находились в свите последнего мидийского царя Астиага[28], который в знак особого расположения подарил одному из них красавицу из своего гарема. Впоследствии распространился слух, будто эта красивая наложница являлась внебрачной дочерью Астиага.

Гаумата не верил в эту легенду, однако и не опровергал ее на людях, ибо она возвышала их с братом над всей мидийской знатью, давно утратившей свои царственные корни.

Гаумата брел глухими коридорами дворца, следуя за рабом, который нес в руке масляный светильник. Черный мрак, наползая из всех углов, заполнял огромные помещения, робкий огонек светильника под мрачными сводами казался мотыльком, затерявшимся в темной зловещей безбрежности. Если на пути встречался очередной поворот либо попадались ступени, раб замедлял шаг, дабы захмелевший Гаумата мог опереться на его плечо.

Пир между тем все еще продолжался. Просто Бардия отпустил Гаумату, понимая, что тому не терпится уединиться с Атоссой.

Впрочем, пустота и мрак царских чертогов были обманчивы. Вот впереди замелькал желтый свет, высветив часть глухой стены. Еще один поворот – и взору Гауматы предстал широкий проем высоких резных дверей, массивные створки которых были гостеприимно распахнуты. У дверей на страже стояли два евнуха. Завидев Гаумату, они низко поклонились.

Гаумата жестом позволил рабу удалиться: дальше он доберется сам.

Флюоритовые кадильницы на высоких изящных подставках озаряли спальный покой неверным подрагивающим сиянием, в воздухе расползалась тончайшая благовонная дымка, рождавшаяся в небольшой бронзовой курильнице. Посредине комнаты стоял низкий овальный стол, уставленный яствами. В глубине за кисейными занавесками виднелось широкое ложе, ножки которого в виде львиных лап утопали в густом ворсе пушистого ковра с желто-красными узорами. Стены тоже были увешаны коврами малиново-красных оттенков.

Из-за ширмы, украшенной гирляндами из цветов, вышла молодая женщина, легкая, как видение. Это была Атосса.

Гаумата при виде нее слегка поклонился.

Он впервые видел Атоссу так близко, да еще с распущенными волосами и в прозрачном одеянии, сквозь которое просвечивало прекрасное обнаженное тело. То, что дочь великого Кира отныне будет принадлежать ему, вдруг наполнило Гаумату непонятной робостью, словно дух грозного царя витал в ароматном полумраке, пристально наблюдая за ним.

От волнения Гаумата даже не расслышал, что сказала ему Атосса. Лишь по жесту ее обнаженной руки догадался, что она приглашает его к столу.

Гаумата опустился на мягкие подушки, поджав под себя ноги.

Атосса устроилась напротив на низкой скамеечке.

Стоявший сбоку светильник освещал дивное лицо, полное созерцательной задумчивости.

Гаумата исподтишка разглядывал властную дочь Кира II Великого.

Взгляд ее серо-зеленых глаз продолговатой формы таил в себе скрытую надменность. Светлые, дугою изогнутые брови, золото пышных волос, ниспадающих на грудь и плечи, тонкий прямой нос с чувственными ноздрями, красиво очерченный рот – все свидетельствовало о царственной породе. Светильник придавал теплый матовый блеск ее коже, просвечивающей сквозь тонкую ткань, виднелась высокая грудь с напряженными коричневыми сосками, и Гаумата не мог оторвать глаз от этой очаровательной картины. Страсть овладела всем его существом, в ушах звенело от нахлынувшей к голове крови, он плохо слышал, о чем его спрашивала Атосса. Она, возможно, как и любая красивая женщина, догадывалась, сколь возбуждающе действуют на мидийца ее ленивые движения. Царская дочь, жена Камбиза, сестра нынешнего царя Атосса, вовсе не собиралась, как наложница, сразу же утолять похотливые желания Гауматы.

Она тем временем принялась расспрашивать мидийца о том, кому из известных ей вельмож повезло больше на милости нового царя, кому – меньше, а кого вовсе никуда не назначили. Гаумата рассеянно отвечал на вопросы, поскольку мысли его мешались, он едва сдерживал возбуждение. Атоссе же приходилось проявлять настойчивость, чтобы добиться нужного ей ответа, поскольку женщинам на церемониалы и оглашения царских указов доступ был закрыт. Атосса была умна, ее интересовало все, что связано с политикой и с ее братом…

– Так, ты говоришь, что Арсам, отец Гистаспа, не получил сатрапию. Почему? Ведь он такой же Ахеменид, как и Бардия. Ты слышишь меня, Гаумата? – Атосса отщипнула от грозди винограда крупную ягоду и бросила ее в лицо мидийца. – Ответь же мне! Или ты уже засыпаешь?

– Как я могу заснуть, коли предо мною сидит такая красавица! – Гаумата похотливо улыбнулся, не отрывая взгляд от груди и бедер Атоссы. – Я немало наслышан о твоей красоте, но увидев тебя воочию…

– Мы говорим об Арсаме! – резко оборвала его Атосса. – Почему мой брат не доверил ему провинцию?

– Арсам слишком стар, чтобы управлять сатрапией, – проворчал недовольно Гаумата. – Вдобавок он недолюбливает Бардию. Арсам пользуется уважением в народе, поэтому судейское кресло подходит ему больше, чем жезл сатрапа. По-моему, это справедливо.

– А почему Бардия отдал Карманию в управление Интаферну? – вновь спросила Атосса, поглаживая бархатистую кожицу персика.

– Интаферн сам захотел этого, – промолвил Гаумата, – ведь он из рода Артахеев, который когда-то царствовал над племенем карманиев.

– Вот и я о том же, – заметила Атосса, впившись ослепительно белыми зубами в сочную мякоть. – Боюсь, что Интаферну захочется возродить величие своего рода. Мне ведомо будто бы он обладает редкостным честолюбием.

– Бардия ценит честолюбивых мужей, – сказал Гаумата и многозначительно добавил: – У него есть все основания доверять Интаферну.

Атосса посмотрела на Гаумату так, словно хотела прочесть его потаенные мысли, как ни в чем не бывало продолжая лакомиться фруктами.

– Еще будут вопросы, о божественная? – поинтересовался Гаумата, которому уже изрядно надоел этот диалог.

– Будут, – она усмехнулась и надменно сощурила свои миндалевидные глаза. – Это правда, что ты из рода мидийских царей?

Гаумата позволил себе небрежно хмыкнуть: ну да, как же, гордая дочь Кира желает дарить свои ласки лишь человеку царской крови!

Однако презрительная усмешка мигом слетела с уст Гауматы, едва Атосса вновь пронзила его своим проницательным взглядом.

– Да или нет? – она повысила голос.

– Да, – Гаумата кивнул. Атосса поощрительно улыбнулась.

Гаумате показалось, что надменный взгляд ее как будто потеплел. Он торопливо вскочил с подушек, увидев, что она встала из-за стола.

– Уже поздно, пора спать, – как бы извиняясь, проговорила Атосса. – Продолжим нашу беседу завтра.

Она направилась к ложу, покачивая бедрами.

Гаумата догнал ее, довольно грубо и бесцеремонно схватил за руку, унизанную звенящими браслетами.

Атосса обернулась, брезгливо поморщилась. С ловким проворством высвободив руку из цепких пальцев Гауматы, она надменным тоном произнесла:

– Поначалу протрезвей после пира, а там посмотрим, захочу ли я тебя как мужчину. Покойной ночи! – Затем насмешливо добавила, чтоб уж окончательно унизить его:

– Можешь воспользоваться одной из моих рабынь, коли тебе невтерпеж. Любая из них будет рада провести ночь с пьяным потомком мидийских царей.

И Атосса небрежным жестом указала рукой на двери, ведущие в комнаты служанок.

Оскорбленный до глубины души, Гаумата вскинул голову и, резко повернувшись, вышел.

Глава четвертая

Атосса

Последующие несколько дней Гаумата приглядывался к Атоссе, приноравливаясь к ее манере поведения, заметив, что и она занята тем же самым. Их покои разделяла трапезная, где они неизменно встречались каждое утро за завтраком и каждый вечер за ужином. Обедал же Гаумата чаще всего вместе с Бардией в царских покоях.

Кушанья готовили служанки Атоссы, они же прислуживали за столом.

Гаумата обратил внимание, что Атосса милостива ко всем своим рабыням, но полностью доверяет лишь одной – по имени Атута.

Атута была родом из племени коссеев, которое обитало в гористой части Элама и с которым безуспешно воевал Камбиз. Коссеи отличались необыкновенной воинственностью, в их роду молодые девушки, перед тем как выйти замуж, обучались владеть оружием наравне с юношами. Атута была не просто служанкой, но прежде всего телохранительницей Атоссы, ибо ей, единственной из всех рабынь дозволялось носить на поясе небольшой кинжал с костяной рукояткой в виде змеи, свившейся в кольца.

В беседах с Гауматой Атосса любила задавать ему каверзные вопросы. Ну, к примеру такой: что бы он сделал, если бы мидяне предложили ему стать их царем?

Гаумата отвечал на это, что его воцарение в Мидии невозможно, ибо он не может предать Бардию.

– Ну, а если Бардию постигнет внезапная смерть, смог бы ты возглавить Персидское царство? – допытывалась Атосса.

Причем по ее взгляду невозможно было понять, говорит она серьезно или шутит.

Гаумата пытался увильнуть от прямого ответа: мол, при столь отменном здоровье Бардии внезапная смерть не грозит.

– Но и Камбиз обладал завидной крепостью тела, а где он теперь? – насмешливо возражала Атосса.

Подобные беседы, более похожие на допросы, весьма смущали Гаумату. Впервые встретилась ему женщина с мужским складом ума и интересом к политике. Атосса даже не пыталась ни кокетничать с ним, ни завлекать нарядами. Природную женственность и сексапильность она неизменно подавляла строгостью нрава и рассуждениями о том, как измельчали персидские цари. Дескать, ее отец – Кир Великий – сумел завоевать полмира, ее брат Камбиз с трудом захватил Египет, а другой брат нынче и вовсе отказывается от всяких войн.

Все попытки Гауматы оправдать действия Бардии наталкивались на неизменную язвительность Атоссы.

– Ты говоришь так, ибо и сам такой же нерешительный, как и мой брат, – молвила Атосса с презрительной усмешкой. – Ты возвысился благодаря Бардии, а случись ему умереть, тебя тут же оттеснят в сторону такие, как Интаферн и Гистасп. Поэтому ты тоже против всяческих войн, боишься, что Бардия погибнет в бою, и что будет тогда с тобою? – Звеня браслетами, бросая негодующие взгляды на мидийца, Атосса продолжала: – Бардия нынче упивается царским величием после долгих лет неопределенности и страха впасть в немилость Камбиза. А боязнь потерять жизнь в одном из походов, а вместе с нею – и трон, заслонила перед ним все. Персы прозвали Камбиза деспотом за его жестокость. А для Бардии, по-моему, подойдет прозвище Счетовод, ведь он проводит больше времени с писцами в канцелярии, нежели верхом на коне и в конском стане.

Как-то раз Бардия поинтересовался у Гауматы: сладилось ли у того дело с Атоссой, дошло ли до постельных утех? И мидийцу пришлось признаться, что на все его попытки сблизиться Атосса отвечает издевательскими намеками: мол, после близости с нею его самооценка неизменно возрастет, а вот ее собственный престиж, скорее всего, упадет.

– Поэтому Атосса постоянно предлагает мне своих рабынь вместо себя, – печально заключил Гаумата свой рассказ.

– Этому издевательству нужно положить конец, – заявил Бардия. – Действуй решительно и бесцеремонно, друг мой. Хватай Атоссу за волосы и тащи в постель! Можешь даже связать ее, чтобы она не сопротивлялась. Дай ей почувствовать свою силу. Именно так действовал Камбиз, когда испытывал влечение к Атоссе.

– Но это же прямое насилие, государь, – неуверенно промолвил Гаумата. – Атосса возненавидит меня.

– Что тебе ее ненависть? – сердито спросил Бардия. – По-твоему, лучше терпеть издевки? Женщины уважают силу. Атосса позабыла, что она такая же женщина, как и ее рабыни.

– У одной из ее рабынь есть острый кинжал, – опасливо заметил Гаумата. – Она может запросто вогнать мне его в спину, когда я попытаюсь силой овладеть Атоссой.

– Не беспокойся, – заверил друга Бардия. – На эту ночь я распоряжусь убрать всех рабынь из покоев сестрицы. Увидишь, этой ночью Атосса станет твоею. Делай с ней все, что только может сделать мужчина с женщиной. Но будь осторожен, как бы Атосса не откусила тебе кое-что, зубы у нее острые… – И Бардия рассмеялся собственной шутке.

– О царь! Как ты великодушен! – растроганно произнес Гаумата.

И мстительная душа его наполнилась жестокой радостью. Уж он-то постарается отплатить неприступной дочери Кира сторицей в ее опочивальне!

Гонцы, разосланные во все концы Персидского царства, возвращались в Экбатаны, неся одновременно радостные и тревожные вести. Народ в городах и селениях повсеместно с бурным восторгом воспринял царские указы. Особенно их порадовало прощение недоимок и полная отмена налоговых платежей на трехлетний срок. Однако родоплеменная знать, купечество и ростовщики в крупных городах Сирии и Месопотамии ужасно недовольны таким положением дел. Судебные процессы над проворовавшимися чиновниками и наместниками провинций также вызывали озлобление знати.

В царском окружении царила тревога. Царское войско невелико, ведь Бардия отпустил по домам большинство воинов. И если хотя бы некоторые из влиятельных персидских племенных князей поднимут восстание, одолеть их будет непросто. Многие царские приближенные полагали, что самое лучшее – это не дразнить сатрапов, закрыть глаза на их вымогательства и остановить судилища: мол, придут другие – и тоже будут воровать, такова круговая порука…

Этому решительно воспротивился Прексасп – как главный надзиратель за соблюдением справедливости и законности в державе Ахеменидов.

– Даже если вся персидская знать поднимется против Бардии, отступать от начатых реформ он не должен, – заявил Прексасп. – Разве постыдно быть справедливым царем? Кир был справедлив не только к персам, но и к любым завоеванным им народам. За это Великого по сию пору поминают добрым словом в Иудее, Мидии, Ионии и в других землях.

Те же, кто был не согласен ни с реформами Бардии, ни с мнением Прексаспа, возражали:

– Прежде чем стать справедливым царем, Кир с беспощадной жестокостью истребил тех племенных вождей, которые так же стремились к царской власти. При Кире персы все время воевали и обогащались на войне. Бардия воевать не собирается, запрещает взимать долги и собирать дань. У племенной знати не остается никаких средств для обогащения. И это чревато заговорами и восстаниями.

– Народ целиком и полностью на стороне Бардии, – стоял на своем Прексасп. – Племенные князья не смогут заставить простых общинников подняться против справедливого царя. Подняться против любимого сына Кира!

– Даже в самой благополучной стране, всегда можно найти недовольных, Прексасп, – вторили несогласным осторожные и трусливые. – Вельможи, недовольные указами Бардии, могут опереться не на своих соплеменников, а, скажем, на уксиев[29] или саков[30], с которыми когда-то воевал Бардия. Могут подбить на восстание тех же египтян, которым персидское господство явно не в радость.

– Вы забываете, что и у Бардии немало сторонников, – не сдавался Прексасп, – причем не только среди персидских племен. В случае восстания за Бардию горой встанут бактрийцы, мидяне, кадусии…

Зная об этих спорах среди знати, Бардия хранил невозмутимое спокойствие. Казалось, он только и ждал, чтоб возник заговор либо вооруженное выступление знатных князей в одном из персидских племен.

Гаумата, как и Прексасп, твердил, что царю ни в коем случае не следует идти на поводу у знатных вельмож – ни у тех, кто против царских указов, ни у тех, кто боится: как бы чего не вышло…

На другой день после того, как Бардия дал другу совет взять Атоссу силой, Гаумата долго не появлялся в царских покоях. Явился он туда, лишь когда Бардия послал за ним слугу.

– Что случилось, друг мой? – воскликнул царь, едва взглянув на исцарапанное лицо друга. – Рассказывай все без утайки!

– Государь, я пришел не с жалобами, а как обычно выслушать твои распоряжения, – Гаумата почтительно склонил голову.

– О чем ты говоришь?! Какие распоряжения?! – Бардия вплотную приблизился к Гаумате, чтобы рассмотреть царапины, смазанные йодом. – Это что, Атосса сделала?

Гаумата молча кивнул.

– У меня не сестра, а дикая кошка! – Бардия рассердился. – Она же тебя чуть без глаз не оставила! Вот злодейка! Ну, я ей покажу!

– Государь, не нужно наказывать Атоссу, – сказал Гаумата. – В случившемся больше моей вины. Женщины ведь тоже бывают не в духе.

– И ты еще ее защищаешь?! – возмущению Бардии не было предела. – Молчи, Гаумата! Молчи! О, я знаю, как надлежит проучить Атоссу. Клянусь всеми творениями Ахурамазды, она получит то, чего так страстно желает!

В тот же день евнухи известили Атоссу, что, по воле царя, она опять будет жить в гареме. Ей вернули всех ее рабынь. Еще Атоссе было позволено обедать и ужинать вместе со своей младшей сестрой Артистоной.

Артистона не могла усидеть на месте и тотчас примчалась к Атоссе, едва узнала, что та снова поселилась в гареме.

Разница в возрасте сестер составляла семь лет. Артистоне недавно исполнилось семнадцать. Рядом с двадцатичетырехлетней Атоссой она выглядела сущим ребенком. Артистона была добра и наивна, в ней не было проницательности, надменности и твердости характера старшей сестры. Привыкшая к опеке и наставлениям Атоссы, Артистона тяжело переживала даже краткую разлуку с ней.

В гареме Артистона оказалась по прихоти Камбиза, который лишил ее девственности, едва ей исполнилось тринадцать лет. Взяв в жены обеих старших сестер, Роксану и Атоссу, Камбиз собирался сделать законной супругой и Артистону, очарованный ее юной красотой, но ушел в поход на Египет, из которого не вернулся. В Египте же погибла и Роксана.

Артистона обладала покорным нравом, воспринимала как должное желание Камбиза совокупляться с нею и была готова в будущем стать его женой. Воля царя, которому было позволено все, была для Артистоны законом. О кровосмесительной сущности такого брака она и не задумывалась, поскольку у нее перед глазами был пример ее старших сестер, деливших ложе со своим родным братом.

Оказавшись в гареме Бардии, Артистона ожидала, что она как царская наложница вскоре станет и одной из его жен. Она была очень удивлена, когда этого не случилось. Сначала Артистона решила, что Бардия положил глаз на Атоссу. Но когда было объявлено, что ее сестра должна стать женой Гауматы, приближенного Бардии, это повергло Артистону в растерянность. До нее дошел слух, что брат и ее собирается выдать замуж за кого-то из мидийских вельмож. Девушка не раз слышала из уст Атоссы, что им, дочерям Кира Великого, более пристало делить ложе с царем, нежели с человеком знатным, но не царского рода, поэтому в душе она противилась такому замужеству. Артистона сочувствовала сестре, когда ту поселили поблизости от покоев Гауматы, дабы она привыкала к своему будущему супругу.

И вдруг Атосса неожиданно возвращается в гарем, да еще с таким победным видом!

Любопытная Артистона забросала сестру вопросами, желая выяснить, как же той удалось переломить волю Бардии и почему, собственно, она отвергла Гаумату, который, по слухам, происходит из рода мидийских царей.

– Тебе Бардия подыскал в супруги хоть и мидийца, зато царского рода, – сетовала Артистона, – а каков окажется по знатности мой жених – еще неизвестно. Я хочу знать, как мне нужно действовать, если жених мне совсем не понравится и я захочу его отвергнуть, так же как и ты.

– О, малышка! – задумчивость на лице Атоссы сменилась гримасой отвращения, которую тут же сменила некая потаенная грусть. – Лучше тебе не знать об этом. Боюсь, моя милая, ты еще не готова к такой форме защиты. Да и мужское скотство в своем неприкрытом виде, скорее всего, лишит тебя способности сопротивляться. Пока я жива, я сама постараюсь оградить тебя от этой мерзости, сестричка.

Беседа двух сестер происходила в небольшой комнате с бассейном.

Видя, что Атосса снимает с себя одежды, собираясь погрузиться в теплую воду бассейна, Артистона стала помогать ей, как она привыкла это делать, часто живя с сестрою под одной крышей.

Когда Атосса полностью разделась, Артистона ахнула, издав возглас изумления и сострадания. На плечах и бедрах старшей сестры темнели синяки, явно оставленные железной хваткой сильных мужских рук. Особенно явственно мужские пальцы отпечатались на нежной белой шее Атоссы.

– Милая Атосса, что это такое?! – пораженная Артистона осторожно дотронулась до сине-багровых пятен на теле сестры.

– Это поцелуи Гауматы, – криво усмехнулась Атосса. – Видишь, малышка, как сильно он меня любит! Жаль, что у меня не нашлось взаимного чувства к нему. Пришлось отвергнуть его домогательства, хотя, признаюсь, это было весьма непросто. Но поверь мне, Гаумата пострадал не меньше моего.

Артистона взирала на сестру широко раскрытыми изумленными глазами.

– Так ты… ты дралась с ним?

Атосса кивнула, тряхнув гривой распущенных золотистых волос.

– Пришлось, сестренка.

– И тебе никто не помог?

– Как назло рядом не оказалось ни рабынь, ни евнухов. Я подозреваю в этом происки Бардии, ведь это он толкает меня в объятия Гауматы.

– Что же теперь будет, Атосса? – прошептала младшая.

– Не знаю.

– Ты виделась с Бардией после… этого?

– Нет.

– Но ведь в гарем тебя вернули по распоряжению Бардии. Так мне сказали евнухи.

– Видимо, у Бардии состоялся разговор с Гауматой, – промолвила Атосса, подымая волосы и закалывая их гребнем, чтобы не замочить в воде. – Полагаю, Гаумата, здраво рассудив, наотрез отказался взять меня в жены. Вот Бардия и спровадил меня сюда.

– Как это ужасно! – простонала Артистона, у нее на глазах появились слезы. – Милая Атосса, как же несправедлив и безжалостен к тебе царь!

Однако Атосса была иного мнения.

– Все не так ужасно, малышка, – бодро сказала она, устроившись в неглубоком овальном бассейне, так что из воды торчали ее округлые колени, плечи и голова в ореоле небрежно заколотых волос. – Я избавилась от Гауматы, это большая удача для меня. Теперь Бардия хоть в какой-то мере будет считаться с моими желаниями.

Артистона присела на низенькую скамеечку рядом с кромкой бассейна. В ее больших синих глазах светилось неподдельное восхищение смелостью Атоссы. Все-таки у нее необыкновенная сестра!

Прошло совсем немного времени, и однажды вечером, когда Атосса пребывала в состоянии грустной меланхолии, слушая тягучую песню рабыни-дрангианки под мелодичный рокот струн, перед ней вдруг предстал евнух, пришедший с мужской половины дворца.

Рабыня оборвала песню на полуслове, дутар[31] у нее в руках умолк.

Евнух склонился в низком поклоне, его лысина заблестела в свете масляных светильников.

– Я слушаю тебя, – промолвила Атосса, возлежа на подушках у стены под большим цветастым ковром.

– Мне велено передать тебе, о госпожа, что сегодняшнюю ночь ты проведешь в царской опочивальне, – сказал медленно распрямившийся евнух. – Твой брат желает сделать тебя своей супругой.

Атосса слегка приподнялась на локтях, глаза ее так и впились в невозмутимое бритое лицо евнуха.

– Царь сам сказал тебе об этом? – переспросила удивленно Атосса.

– Нет, об этом мне сказал царский постельничий, – был ответ.

– Хорошо, ступай, – Атосса сделала повелительный жест.

Евнух попятился к двери.

– Нет, постой! – Атосса вскочила с подушек, полы ее халата распахнулись, открыв взору евнуха обнаженные ноги. – Передай от меня царю, что я… – Атосса закусила губу, размышляя; грудь колыхалась от волнения. – Передай царю, что он мудр и великодушен, что он никогда не раскается в этом своем поступке. А теперь иди!

Почтительно поклонившись, евнух удалился. Атосса созвала рабынь, потребовала зеркало, повелела принести свои самые лучшие наряды. Затем отправилась к бассейну, где рабыни мыли и умащивали ее тело разными благовониями, наносили на ее лицо маску из смеси меда и кунжутного масла, наряжали ее, укладывали волосы в замысловатую прическу. Атосса нервничала, швыряла украшения, била нерасторопных рабынь по щекам: такого с нею прежде не бывало.

Когда спустя три часа тот же самый евнух вновь появился в покоях Атоссы, чтобы проводить ее в царскую опочивальню, он даже поначалу и не узнал Атоссу в возникшей перед ним красавице с удивительной прической в виде множества завитых локонов, обрамлявших лицо с насурьмленными бровями и с ярко-красными губами. Длинное сиреневое платье из тонкого виссона плотно облегало ее стан, белый газовый шарф дополнял ее наряд, ниспадая с головы на плечи и грудь.

– Идем. Я готова, – сказала она.

Шагая длинными гулкими переходами, где лишь светильники, стоявшие на подставках возле высоких дверных проемов, указывали путь в запутанном лабиринте дворца, Атосса размышляла, какими же словами ей обратиться к брату-царю. Как повести себя, если Бардия будет с нею вызывающе надменен или оскорбительно язвителен? От этой встречи зависит многое в судьбе Атоссы, если не все. Атосса знала, что бактрианка, жена Бардии, родила ему дочь, а все рожденные ею сыновья умерли во младенчестве. Распространился слух, что у этой женщины больше не может быть детей. И как бы сильно ни был привязан к ней Бардия, ему все равно придется взять другую жену, которая должна родить наследника престола.

«Только терпением и лаской я смогу привязать к себе Бардию, – думала Атосса, – только потакая его слабостям, сумею расположить его доверие. И конечно же, нужно быть непревзойденной на ложе любви!..»

Настроенная на беседу с Бардией, хоть на какую-то прелюдию перед тем неизбежным, ради чего женщина вступает в спальню мужчины, Атосса была в высшей степени раздосадована открывшимся ей зрелищем. В полумраке спальни на широком ложе Атосса увидела своего обнаженного брата и двух голых рабынь рядом с ним, которые были заняты тем, что старательно облизывали огромный прямоторчащий мужской детородный орган. Тонкие пальцы девушек скользили по этому толстому стержню вверх-вниз, их изогнутые гибкие спины и распущенные темные волосы свидетельствовали о том, как сильно они увлечены этим занятием. Рабыни даже не заметили появления Атоссы.

Она приблизилась к ложу и громким, властным голосом произнесла:

– Ступайте прочь! Вы не нужны здесь больше!

Рабыни вскинули на Атоссу удивленные глаза, им явно не хотелось уходить.

Разозлившись не на шутку, Атосса схватила одну из девушек за волосы и больно дернула.

Царь, распростертый на ложе, приподняв голову, с улыбкой наблюдал за тем, как Атосса выпроваживает из спальни рабынь, награждая их шлепками пониже спины. Торопливо схватив со скамьи свою одежду, девушки выбежали из царской опочивальни. Одна из них случайно опрокинула алебастровый светильник, и тот погас. В спальне стало еще темнее.

Атосса с гулким стуком закрыла двери и заперла их на медный засов. Торопливо разделась, горя от нетерпения и желания и позабыв все приготовленные по пути сюда слова. Бардия лежал в той же позе, чуть раскинув ноги и опершись головой на подушку. Он смотрел на Атоссу, на то, как она обнажается перед ним. Тень от закинутой за голову руки падала ему на лицо, поэтому Атоссе было не видно выражение лица брата. Она отчетливо могла видеть лишь завитую мелкими колечками бороду, красиво очерченные губы под усами, кончики которых были закручены маленькими спиральками, и раздувающиеся ноздри.

Атосса, опасаясь, как бы Бардия в последний момент не передумал и не отказался от соития с нею, проворно забралась на ложе и обхватила пальцами мужской фаллос, который сразу стал наливаться твердостью и увеличиваться в размерах, словно радуясь этому прикосновению.

– Какой красавец! – восхищенно прошептала Атосса, поглаживая и разглядывая вблизи этот вздыбленный орган, олицетворение мужской силы.

Толщина фаллоса была такова, что Атосса не могла обхватить его пальцами одной руки. Все виденное ею прежде у мужчин, с коими ей когда-либо приходилось делить ложе, меркло в сравнении с этим гигантом.

Атосса впервые видела Бардию во всей наготе и не скрывала своего восхищения его мускулистыми бедрами, покрытыми темными волосами, его крепким гладким животом, над которым вздымались широкие дуги ребер, переходящие в широченную, как плита, грудь. Крутые мускулы перекатывались на плечах и руках Бардии, голова крепко сидела на мощной шее. Завитые рыжеватые волосы, ниспадавшие длинными прядями, придавали ему облик молодого вечно юного бога.

«Как он силен и прекрасен! Как он божественно прекрасен! – думала Атосса, находясь во власти восхищенного упоения. – Только Бардия достоин быть царем персов! И царем всех сопредельных стран!»

Атосса произнесла эти слова вслух, ожидая, что скажет ей на это Бардия.

Но Бардия продолжал хранить молчание.

Не желая более затягивать его ожидание, Атосса склонилась и стала покрывать поцелуями теплую мужскую плоть, которая чуть подрагивала у нее в руках. Сама того не ожидая, Атосса так возбудилась от прикосновений к пунцово – красной верхушке этого жезла, что ей непременно захотелось ощутить ее у себя во рту. Она видела, как это только что проделывали две юные рабыни, и принялась воспроизводить их движения ртом и языком. Атосса вошла в такой экстаз, что скоро пунцовая головка заблестела от ее слюны, в слюне были и пальцы Атоссы, не прекращавшие скользить вверх-вниз по толстому стволу фаллоса. Атосса только-только приноровилась к определенному ритму движений, как вдруг в полумраке спальни раздался блаженный мужской вздох, затем другой, переходящий в тихий стон, свидетельствующий о вершине наслаждения. В тот же миг Атосса почувствовала, как сильная струя мужского семени ударила ей в нёбо. Она поперхнулась, чувствуя, что вязкая солоноватая жидкость стремительно заполняет ей рот, фонтанируя из глубины возбужденного мужского естества.

Ощущение волнующего возбуждения вдруг сменилось растерянностью, близкой к отвращению, поскольку проглоченная Атоссой мужская сперма показалась ей отвратительной на вкус. Она отпрянула от вздыбленного члена, вытирая губы тыльной стороной ладони, не зная, что сказать и как скрыть свое отвращение.

Стоны Бардии смолкли. Он лежал с закрытыми глазами, расслабленный и умиротворенный.

Атосса, полагая, что ей тоже нужно немного передохнуть, легла рядом с братом, положив руку ему на грудь. И не заметила, как сама задремала под воздействием его глубокого ровного дыхания.

Неожиданно сильные руки Бардии резко перевернули Атоссу на спину, и он взгромоздился на ее тело, сжимая ее груди в руках.

Атосса, сбрасывая с себя дрему, постаралась улыбнуться, не открывая глаз. Чувствуя, что фаллос брата вошел в нее она едва не вскрикнула от боли и открыла глаза. Увидев перед собой лицо незнакомого мужчины, очень похожего на ее брата, она испугалась и стала вырываться. Но острейшая боль, пронзившая ее тело, лишила Атоссу сил.

Незнакомец, навалившись на нее сверху, шумно дышал, с каждым телодвижением все глубже вгоняя свой страшный жезл, превратившийся в орудие пытки. У Атоссы брызнули слезы из глаз, она невольно вскрикнула, вцепилась ногтями в мускулистые плечи чужака, желая вырваться во что бы то ни стало. Но тот только захохотал, словно не чувствовал боли и явно наслаждаясь бессилием женщины перед его звериной мощью и неуемной похотью самца.

Атосса хотела расцарапать своему насильнику лицо, но тот успел перехватить ее руки и крепко держал их, вдавив своими ладонями в мягкую постель. От боли у женщины потемнело в глазах, и она потеряла сознание.

Очнулась Атосса от того, что кто-то брызгал водой ей в лицо.

Она приподняла голову и увидела сидевшего рядом на постели незнакомца с тазом для омовений в руках.

– Жива? Хвала Митре! – воскликнул он, поставив таз с водой на пол.

Его сходство с Бардией было поразительно!

– Кто ты? – слабым голосом спросила Атосса.

– Твой брат, – с усмешкой ответил незнакомец. – Разве не видишь?

– Вижу, – промолвила Атосса и села на ложе. – Ты не Бардия, хоть и очень похож на него.

– Вглядись внимательнее, сестра. Я твой брат. Просто ты не видела меня без одежд, поэтому…

– Не морочь мне голову! – перебила Атосса. – У Бардии совсем другой голос и волосы у него светлее. И шрама на шее у него нет.

– Волосы можно покрасить, голос изменить, а этот шрам – память об египетском походе. – Чужак придвинулся к Атоссе. – Ты запомнила меня таким, сестра, каким я был до похода в Египет. И не желаешь воспринимать меня как своего брата сейчас, хотя еще недавно ты сама просилась ко мне на ложе. Что случилось? Я не узнаю тебя, Атосса!

Глаза Атоссы внимательно изучали это близкое и такое родное лицо, которое могло принадлежать только Бардии. И все же это был не он! Атосса чувствовала это, хотя не знала, как доказать обратное даже себе самой.

Незнакомец, с небрежной улыбкой взирая на Атоссу, наблюдал за ее лицом и той внутренней борьбой, которая происходила в ее душе.

Дабы развеять сомнения, Атосса провела кончиками пальцев по лицу сидящего рядом мужчины, откинула волосы с его лба. В самом деле, волосы можно подкрасить хной. А шрама у Бардии до похода в Египет не было, после возвращения брата из Египта Атосса редко виделась с ним, поэтому могла и не заметить этот шрам. Но у Бардии имелась еще одна отметина – родимое пятно на мочке левого уха. Атосса захотела взглянуть на него и оторопела, увидев, что уха под волосами вовсе не оказалось.

– Где твое ухо, брат? – спросила Атосса, окончательно убедившись, что перед ней не Бардия.

– Оставил в Египте, – прозвучал ответ. – В сражении под Мемфисом какой-то египтянин оказался ловчее меня и отсек мне ухо мечом, видимо, хотел раскроить мне голову.

Атосса кивнула, сузив глаза, словно предвкушая свое торжество.

– Может быть, я и не углядела бы шрам на шее брата, – сказала она, – но то, что Бардия не терял в сражении ухо, я знаю точно. Кто ты? Отвечай! – и опасливо отодвинулась к краю ложа.

Незнакомец тряхнул рыжими волосами и засмеялся:

– Задумка твоего брата не удалась. Придется мне, как видно, сознаваться, дабы ты, прелестное создание, не натравила на меня в своих молитвах Ангро-Манью[32]. Меня зовут Смердис. Я брат Гауматы.

– Родной брат? – осведомилась Атосса.

– Нет, сводный. Мы ведь с ним непохожи друг на друга.

– Я бы не сказала, – заметила Атосса, – брови у тебя точь-в-точь как у Гауматы.

– Ну разве что только бровями мы и схожи, – усмехнулся Смердис.

– Это Бардия повелел тебе встретить меня в царской опочивальне? – Атосса в упор взглянула на Смердиса.

Тот виновато кивнул.

– Мой брат рассчитывал ввести меня в заблуждение твоим сходством с ним?

Смердис опять кивнул.

Атосса уронила голову на согнутую руку.

– Как это низко и жестоко! Как это по-мужски! – вырвалось у нее.

– Прости, что я причинил тебе боль, – пробормотал Смердис, думая, что Атосса плачет.

Но Атосса вовсе не собиралась плакать. Она подняла голову, ее большие глаза гневно блестели.

– Положим, я попалась бы на обман, что было бы дальше?

– Ты принародно стала бы моей женой, – ответил Смердис, – а спустя какое-то время твой брат открыл бы тебе свой обман. Вот и всё.

– Значит, до открытия обмана, по замыслу Бардии, ты должен был замещать его на царском троне, так? – жесткий тон и пронзительный взгляд Атоссы говорили о том, что она мысленно что-то взвешивает.

Смердис был немногословен и вновь лишь кивнул.

Теперь Атоссе стал ясен коварный замысел Бардии. Она слышала, что у Гауматы есть брат, но ни разу до этой ночи не видела его. Вероятно, Бардия, убедившись, что силой принудить Атоссу к браку с неугодным ей человеком не удастся, а угоден ей в мужья лишь он сам, вознамерился перехитрить сестру при помощи своего двойника.

«Ну что ж, брат, я воспользуюсь твоим коварством, но для своей цели, – мстительно подумала Атосса. – Ты сам выбрал свою судьбу, отвергнув меня!»

Размышления Атоссы прервал Смердис.

– Давай ляжем спать, – предложил он. – Обещаю, что больше не притронусь к тебе. Утром я сам скажу твоему брату, что хитрость его не удалась.

– Не нужно этого делать, – возразила Атосса, вновь придвинувшись к Смердису и положив руки ему на плечи. – Ты силен и красив. К тому же знатен и очень похож на моего брата. Не стану скрывать, я хотела стать женой Бардии. Но поскольку это невозможно, я предпочитаю иметь своим мужем тебя, Смердис. Обещаю, что буду тебе хорошей женой. Пусть Бардия думает, будто я ничего не заподозрила и приняла тебя за него. В конце концов, чего не сделаешь для любимого брата!.. Если, конечно, ты согласен видеть меня своей женой, – добавила Атосса с обворожительной улыбкой.

– Я согласен, – не раздумывая сказал Смердис.

– В таком случае, мой дорогой, отныне ты не Смердис, а Бардия, не забывай об этом, – продолжила Атосса. – И поправляй меня, если вдруг я нечаянно назову тебя Смердисом. Это так забавно, так интригующе! Чем-то напоминает игру «угадай близнеца», ты не находишь?

Простоватый Смердис пожал плечами: о такой игре он не слышал.

Ночь Атосса и брат Гауматы провели на одном ложе.

На рассвете в царскую опочивальню пожаловали евнухи, которые принесли царские одежды и прочие инсигнии царя. По древнему обычаю царь перед утренней молитвой, после ночного соития с женщиной, должен был совершить очистительное омовение в присутствии жрецов, поэтому мнимый брат Атоссы удалился в купальню.

Евнухи, пришедшие с женской половины дворца, проводили Атоссу обратно в гарем, где для нее тоже была приготовлена ванна с горячей водой. Чистота тела для зороастрийцев была сродни чистоте помыслов человека, поклоняющегося Ахурамазде.

После любовных утех с гигантом Смердисом Атосса ощущала себя побитой собакой. Вдобавок она не выспалась, так как дневная жизнь в царском дворце начиналась с первым лучом солнца. Поэтому изнывающая от любопытства Артистона, сразу после утренней молитвы прибежавшая к сестре, была разочарована столь холодным приемом. Атосса выглядела вялой и сонной. Артистоне так ничего толком и не удалось из нее вытянуть, а ей так хотелось узнать, каков же их царственный брат в постели.

– Я в нем не разочаровалась, – единственное, что поведала Атосса младшей сестре.

Глава пятая

Вещий сон

От Смердиса Атосса узнала, что о хитрой задумке с двойником известно и Гаумате. В то же время Прексаспу, особо доверенному человеку Бардии, было неведомо о замышляемой подмене на царском троне.

Именно из-за своего поразительного сходства с Бардией Смердис не состоял в близкой свите царя. Он был начальником гарнизона в мидийской крепости Сикайавати, находившейся неподалеку от Экбатан. Гаумата вызвал брата в Экбатаны по воле царя, а Бардия тем временем заменил Смердиса в крепости.

– И никто из воинов гарнизона не заподозрил подмены? – удивилась Атосса, когда услышала все это от Смердиса.

– Бардия не только схож со мной внешне, он и на коне сидит как влитой, отменно стреляет из лука, не хуже меня метает копье, – сказал Смердис. – Когда Бардия в моей одежде сел на моего коня, все приняли его за меня.

– Значит, Бардия теперь находится в крепости Сикайавати, – задумчиво проговорила Атосса. – И пробудет там до нашей с тобой свадьбы?

Смердис молча кивнул.

То, что в ближайшие дни состоится свадьба Бардии и Атоссы, знали во дворце все. Распространился этот слух и в тесных кварталах Экбатан, расположенных по берегам пересохшей речки и на склонах обширного холма, на плоской вершине которого за семью рядами крепостных стен возвышались царские чертоги.

Во дворце все вокруг раболепствовали перед Атоссой, поскольку искренне полагали, что она скоро станет царицей. И лишь один Гаумата искусно притворялся, отвешивая поклоны Атоссе и своему брату, одетому в царский кандий.

Однажды Атосса вызвала к себе двоих уже немолодых евнухов, Артасира и Багапата. Оба были когда-то преданными слугами царя Камбиза, ныне же они состояли при гареме и редко видели нового царя.

Атосса напомнила евнухам давний эпизод из своей жизни, в котором и они, хоть и невольно, принимали участие.

– Помните, как царь Камбиз изнасиловал меня, ворвавшись ночью в мою спальню?

Евнухи потупили очи.

– Камбиз был пьян и не овладел бы мною, кабы не ваша помощь, – продолжила Атосса ледяным голосом. – Вы были свидетелями моего позора и соучастниками одного из самых гнусных поступков моего безумного брата. Вы держали меня за руки, покуда Камбиз утолял свою похоть. Помните, я тогда еще сказала вам, что никогда не забуду этого? Не забуду и не прощу вам. Теперь Камбиз мертв и не сможет защитить вас от моего гнева. О, я сумею насладиться вашими муками! – Атосса скривила губы в злорадной ухмылке. – Как долго я ждала этого часа!

Евнухи упали пред нею на колени.

Перебивая друг друга, они стали умолять Атоссу о пощаде, ссылаясь на то, что в их подневольном положении остается только исполнять волю царя, какова бы она ни была, иначе можно расстаться с жизнью.

– Даже если бы мы отказались тогда помогать Камбизу, это ничего бы не изменило, – оправдывался Багапат. – Камбиз велел бы нас тут же обезглавить и воспользовался бы помощью других слуг.

– А мы, о несравненная Атосса, хоть и совершили насилие над тобой, зато делали это так, чтобы не оставить синяков на твоих прекрасных руках, – вторил Багапату Артасир. – Я даже закрыл глаза, дабы не видеть того, что вытворял над тобой твой жестокий брат.

– И мы не обмолвились об этом ни одному человеку, – вставил Багапат, – дабы слух об этой гнусности Камбиза не разошелся в Пасаргадах.

– Нам было дорого твое незапятнанное имя, о царица, – добавил Артасир. – Мы и представить себе не могли, что в своей похоти Камбиз пойдет дальше, сделав законными супругами тебя и Роксану.

Выслушав с непроницаемым лицом евнухов, Атосса сказала:

– Помните, что отныне ваша жизнь в моих руках. Бардия без ума от меня и выполнит любую мою волю. Если вы хотите, чтобы я забыла прошлое, вы обязаны делать все, что я скажу.

Евнухи принялись заверять Атоссу, что готовы служить только ей.

– В таком случае достаньте сильного яду, но так, чтобы никто во дворце не знал об этом, – повелела Атосса. – Яд передадите моей рабыне Атуте.

Артасир и Багапат испуганно переглянулись, догадавшись, что Атосса желает кого-то отравить.

– Мы сделаем все, как ты велишь, о госпожа, – склонив голову, произнес Багапат.

– Мы сделаем все, царица, – сказал Артасир, – даже если этот яд предназначен для нас.

Атосса милостиво улыбнулась:

– Не беспокойтесь, скопцы. Вы мне еще понадобитесь.

В канун свадебного торжества, когда во дворце уже собирались гости и были принесены все полагающиеся по этому случаю жертвы светлым божествам-язата, неожиданно умерла бактрианка, жена Бардии. Лекарь, осматривавший тело умершей, обнаружил следы отравления. Присутствовавший при этом Гаумата сразу сообразил, чьих рук это дело.

Он поспешил в покои Атоссы и застал ее в свадебном наряде в окружении рабынь, делавших последние приготовления перед выходом их госпожи в пиршественный зал.

Евнухи пропустили Гаумату, поскольку знали, что он будет на свадьбе посаженным отцом. По обычаю, именно посаженный отец должен передать невесту жениху, наградив ее тремя ударами плети и получив от жениха символический выкуп в виде лазуритового ожерелья – символа искренних мыслей и добрых намерений.

– Вашти умерла, – сообщил Гаумата Атоссе, наблюдая в бронзовом зеркале за ее реакцией.

Атосса даже бровью не повела.

– Полагаю, это не расстроит наше свадебное торжество, – сказала она, не глядя на Гаумату.

– Вашти не просто умерла, но была отравлена, – добавил Гаумата.

– Бедняжка, – Атосса изобразила огорчение на своем лице. – Кому же она помешала?

– Это надлежит выяснить, – сказал Гаумата и сурово кашлянул в кулак. – Отравитель непременно будет найден.

– Прощу тебя, не говори об этом Бардии. Не омрачай ему этот светлый радостный день. Пусть царь узнает о случившемся завтра. Ведь Вашти все равно не вернуть.

– Не смею противиться твоей воле, о божественная, – произнес Гаумата и поклонился…

Смердис, на коего были обращены взоры множества гостей, заметно волновался. Он едва не упал, когда преклонил колено, чтобы Гаумата повязал ему на голову венец жениха. Уже после всех ритуалов, когда свадебная чета шествовала к возвышению, где им следовало находиться во время свадебного пира, Атосса крепко стиснула в своей маленькой руке мизинец и безымянный палец богатырской руки Смердиса и прошептала из-под прозрачного покрывала, скрывавшего ее лицо:

– Смелее, государь. Выше голову!

Расторопные слуги меняли одно за другим блюда на столе у жениха и невесты. Тут были и жареные куропатки в остром соусе, и приправленная сильфием зайчатина, и перепела, сваренные в меду… На смену мясным кушаньям подавались рыбные.

Атосса угощалась всем понемногу, не в силах отказать себе в таком удовольствии, с недоумением поглядывая на Смердиса – тот почти ничего не ел.

– Что с тобой? – обратилась к нему Атосса. – Ты не заболел?

Смердис отрицательно мотнул головой.

– Гляди, сколько людей собралось, чтобы порадоваться за нас с тобой, – Атосса кивнула на длинный, не имеющий крыши зал, где в три ряда стояли столы, уставленные яствами. Здесь собралась вся знать Экбатан.

Одеяния гостей радовали глаз сочетанием самых ярких цветов. Притягивали взор тщательно завитые прически и бороды мидийских вельмож. Персов среди пирующих было мало.

– Твой хмурый вид, мой милый, здесь явно не к месту. – Атосса игриво дернула Смердиса за рукав кандия. – Скажи, чем ты опечален?

– Сегодня утром умерла Вашти, супруга твоего брата, – тихо промолвил Смердис. – Кто-то отравил ее. Не нравится мне это.

– Значит, Гаумата все же проболтался, – недовольно прошептала Атосса.

– Гаумата тут ни при чем. Мне об этом поведала Пармиса, дочь Бардии. Она прибежала ко мне вся в слезах, кинулась на шею. Она даже не распознала, что я не ее отец. – Смердис тяжело вздохнул. – Мне бы тоже надо было заплакать, как-то утешить Пармису, а у меня словно язык отнялся. И ни слезинки в глазах.

– Это же замечательно, что Пармиса приняла тебя за родного отца, – обрадовалась Атосса, наклонившись к Смердису. – Я усматриваю в этом улыбку Судьбы.

– Я тебя не понимаю, – проворчал Смердис.

– Придет время, поймешь, – усмехнулась Атосса.

А про себя подумала: «Уж Вашти-то смогла бы отличить Смердиса от Бардии, даже не ложась с ним в постель. Как же вовремя я избавилась от нее!»

Не дожидаясь окончания пиршества, жених и невеста покинули возвышение, поскольку им еще предстояло пройти очистительный обряд перед тем, как уединиться в опочивальне. Для огнепоклонников брак – это единение мужского и женского начал, своего рода образование единого совершенного творения, которое способно породить новую жизнь, тем самым продлевая вечный цикл существования людей на Земле. Этот цикл был запущен в действие Великим Творцом всего сущего, сотворившим когда-то самого первого человека.

Смерть Вашти оказалась непредугаданным обстоятельством, поэтому Гаумата без раздумий отправил гонца в крепость Сикайавати, чтобы известить обо всем Бардию. В своем послании Гаумата делился с Бардией подозрениями о причастности Атоссы к убийству Вашти. Гаумата настаивал, чтобы Бардия незамедлительно вернулся в Экбатаны, хотя по первоначальному замыслу Бардия должен был покинуть Сикайавати, лишь когда Атосса забеременеет от Смердиса.

Гаумата никак не мог избавиться от тревожного предчувствия: Атосса явно замышляла что-то страшное…

Ночью Гаумате снились кошмары.

Вот он входит в зал для приемов и видит на троне Бардию, который держит в руках свою отрубленную голову. И эта отрубленная голова вдруг молвит: «Зачем ты предал меня, Гаумата?»

У Гауматы от ужаса подкашиваются ноги, от дикого страха немеют уста.

Безголовый Бардия встает с трона и роняет свою голову на пол. Голова гулко катится по мрамору прямо под ноги Гаумате и продолжает выкрикивать страшным голосом: «Зачем ты предал меня, Гаумата? Зачем?»

Гаумата бросается прочь. Он мечется в пустых залах и переходах, зовет на помощь, но вокруг ни души, словно все вымерло. А безголовый Бардия преследует Гаумату, в его руке сверкает острый акинак. Тяжелые шаги мертвеца сотрясают дворец: тумм… тумм… тум-м-м…

Ноги Гауматы скользят по гладкому мрамору, он то бежит, то ползет на четвереньках. Сердце готово выскочить у него из груди. Гаумата никак не может сообразить, где ближайший выход из дворца.

А безголовый мертвец все ближе и ближе, уверенной поступью он настигает Гаумату и уже замахивается на него кинжалом…

Гаумата в ужасе закричал – и проснулся.

Он был весь в поту, тонкая льняная рубашка облепила тело. В голове у него был сумбур, он никак не мог отделаться от мысли, что то был не сон, а явь.

Гаумата оглядел спальный покой, освещенный мягким светом бронзового светильника. Ему вдруг почудилось, что за тяжелыми складками темно-синей занавеси прячется кто-то. Гаумата протянул руку к скамье, на которой рядом с его одеждой лежал короткий меч, схватил его и, осторожно приблизившись к портьере, резким движением отдернул ее в сторону. За портьерой была неглубокая ниша, она была пуста. Гаумата облегченно перевел дух и сунул меч в ножны. Снова ложась в постель, он положил меч рядом с собой. Однако предчувствие чего-то страшного и неизбежного, не отпускало, бередило ему душу. То был страх не перед ночным кошмаром, то было предчувствие какой-то неотвратимой беды.

«Ничего, – мысленно успокоил себя Гаумата, – вот вернется Бардия, и всем моим страхам наступит конец».

Утром Гаумата особенно старательно молился Ахурамазде и всем Амэша-Спэнта[33], уповая на то, что если ему, смертному, не дано предвидеть будущее, то пусть добрые боги, всевидящие и всезнающие, отвратят все напасти от него и от его брата. И конечно же, в первую очередь от Бардии.

Всю первую половину дня Гаумата провел в царской канцелярии, разбирая донесения «царских ушей»[34], непрерывно поступавшие со всех концов обширной державы. Из донесений было ясно, что большая часть населения Персидского царства одобряет реформы Бардии, а отдельные всплески недовольства в торговых городах и среди родовой знати никоим образом не выльются в обширные восстания.

В благостном расположении духа Гаумата уселся за обеденный стол. Он вызвал дворецкого, чтобы узнать у него, чем с утра был занят супруг Атоссы и как продвигаются поиски отравителя Вашти.

Дворецкий – это тоже был евнух – ничего не успел толком поведать Гаумате.

В трапезную ворвался начальник стражи. Лицо его выражало страшное смятение, губы тряслись. Прямо с порога он закричал:

– Несчастье, о лучезарный! Только что прибыл гонец из крепости Сикайавати. Твой брат убит!

Гаумата выронил из рук пиалу с козьим молоком.

Прислуживающая Гаумате рабыня негромко вскрикнула, прикрыв рот ладонью. Дворецкий отступил в сторону, скорбно склонив голову.

– Что?! Что ты сказал? – с трудом вымолвил Гаумата, чувствуя, как по всему телу расползается леденящий холод.

Начальник стражи перевел дух и уже более спокойным голосом поведал:

– Гонец принес страшную весть из крепости Сикайавати. Там убит Смердис. Твой брат… Кажется, ему отрезали голову…

Гаумата вскочил. «О боги! Сон! Мой вещий сон!» – в ужасе подумал он, а вслух приказал:

– Гонца сюда! Живо!

Гонцом оказался мидиец из племени будиев, рыжеволосый и рыжебородый, со сросшимися на переносье бровями и крючковатым носом.

Гаумата схватил его за отвороты запыленного кафтана и притянул к себе.

– Ты сам видел моего брата мертвым?

Гонец закивал головой.

– Видел, о светлый господин. Ему отрубили голову.

– Когда это случилось?

– Ночью, о господин. Вчера ночью.

– Убийц схватили?

– Нет. Их не нашли.

– Как это не нашли?!

– Я не знаю подробностей. Мне просто было велено передать…

– Где тело моего брата?

– Его везут сюда.

– О боги! Как же вы допустили такое?! – в отчаянии простонал Гаумата, отшвырнув от себя гонца. – О Аши[35]! Ты или слепа, или глупа! О, мой вещий сон! Лучше бы мне не просыпаться вовсе!

Последние сомнения Гауматы рассеялись, последняя надежда умерла в нем, когда он увидел обезглавленное тело царя. Прах сына Кира был доставлен в Экбатаны в закрытой повозке. Сопровождавшие повозку воины-мидийцы были убеждены в том, что везут тело военачальника Смердиса. Всему гарнизону крепости Сикайавати было известно, что Смердис как две капли воды был похож на Бардию.

Со слов прибывших из крепости мидийцев выяснилось следующее.

Накануне в крепость верхом на конях прибыли молодая женщина, евнух и воин из дворцовой стражи. Воин вскоре ускакал обратно в Экбатаны, а евнух и женщина остались ночевать в доме «Смердиса». Утром «Смердис» был найден с отрезанной головой. Евнух же и его спутница бесследно исчезли. Никто не видел, как они покинули крепость. Их кони так и остались стоять в конюшне.

Гаумата понял всё: несчастный Бардия был убит в постели, куда он лег, по всей видимости, той незнакомкой, что приехала к нему из Экбатан.

Взбешенный столь поздним прозрением, Гаумата чуть ли не бегом устремился в покои брата. Чудовищность сложившегося положения пробудила в нем ощущение, будто он повис над бездонной пропастью.

– Что, наслаждаешься жизнью? – язвительно обронил Гаумата, глядя на обнаженного Смердиса, которому две рабыни массировали бедра и плечи, и рявкнул на рабынь: – Пошли прочь!

Вместе с рабынями удалился и евнух, которого Гаумата едва не сбил с ног при входе.

Сидящий на узком ложе Смердис едва прикрыл простыней наготу и теперь с недоумением взирал на брата.

Гаумата плотно затворил дверь и, приблизившись к Смердису, злобно прошипел ему прямо в лицо:

– Спешу обрадовать тебя, брат. Отныне ты мертв!

Смердис непонимающе хлопал глазами.

– Нынче ночью в крепости Сикайавати умер Бардия, – сердито пояснил Гаумата. – Твои воины, разумеется, полагают, что умер ты. Теперь тебе придется оставаться Бардией до конца дней своих.

– То есть как? – испугался Смердис, до которого с трудом доходил смысл всего услышанного. – Что стряслось с Бардией? Почему он умер?

– Его убили, – жестко ответил Гаумата. – И я подозреваю, что в этом замешана твоя обожаемая Атосса.

– Атосса?! – Смердис окончательно растерялся. – Этого не может быть!

– Признавайся, Атосса разоблачила тебя или нет? Это очень важно, брат. – Гаумата встряхнул Смердиса за плечи. – Ну же, отвечай!

– Нет… То есть, да. – Смердис закивал головой. – Атосса в первую же ночь распознала, что я не Бардия.

– Почему ты не сказал мне об этом? Ведь был же уговор! – Гаумата дернул Смердиса за растрепанные длинные волосы.

– Атоссе самой понравился замысел Бардии, и она… она решила подыграть ему, – запинаясь, промолвил Смердис. – Даже… даже попросила меня помогать ей в этом.

– Глупец! – воскликнул Гаумата. – Не подыграть она решила, а обыграть всех нас! Сначала Атосса приказала отравить Вашти, затем ее люди убивают Бардию… О, это не женщина, а злой демон в женском обличье!

Смердис продолжал оправдывать Атоссу, предлагая брату отыскать истинных убийц царя.

– Нужно найти ту женщину и того евнуха, которые были с Бардией той роковой ночью, – молвил он. – Удивительно, как им удалось незаметно выбраться из крепости, ведь ворота были заперты и всюду стояла стража.

– Все очень просто, – сказал Гаумата. – Бардия жил в твоем доме, а там – ты сам знаешь, что находится, там…

Гаумата многозначительно посмотрел брату в глаза.

– Подземный ход… – ахнул побледневший Смердис.

– Убийцы воспользовались им и без помех выбрались из крепости, – продолжал Гаумата. – Об этом тайном ходе знали только ты и я. Но ты, как видно, проболтался Атоссе про подземный коридор в скале, а уж она-то живо сообразила, как им можно воспользоваться. Смекаешь, брат? Или ты станешь отрицать, что разболтал Атоссе про нашу тайну?

Смердис унылым голосом признался: дескать, виноват, он действительно рассказал Атоссе про подземный ход, чтобы объяснить ей, как Бардия сможет незаметно покинуть Сикайавати и вновь занять царский трон, а он, Смердис, так же незаметно вернется в крепость.

– Ты глупец вдвойне, – разозлился Гаумата, – ибо не просто разболтал о подземном выходе из крепости, но и растолковал Атоссе, как его найти.

– Прости, брат, – сокрушался Смердис. – Не понимаю, как это получилось. Наверное, Атосса околдовала меня.

– Атосса не околдовала, а одурачила всех нас! – Гаумата в ярости сжал кулаки. – Что нам теперь делать, а? Как выпутываться из всего этого? Может, Атосса и нас с тобой вознамерилась спровадить в царство мертвых?

– Нет, не верю, – замотал головой Смердис. – Атосса любит меня.

– Вынужден огорчить тебя, брат, – возразил Гаумата. – Она любит только власть.

У братьев-мидийцев оставался один выход: приперев Атоссу к стенке, заставить ее сознаться в содеянном злодеянии, а заодно выведать ее дальнейшие планы.

– Если Атосса вздумает помыкать нами, ее придется убить, – хладнокровно произнес Гаумата.

– Как… убить? – Смердис испугался.

– Мечом, – отрезал Гаумата и прикрикнул на брата: – Одевайся, чего расселся! Ах да, ты же царь!..

Гаумата распахнул двери и громко позвал слуг.

Дворец индийских царей представлял собой огромный комплекс из нескольких каменных зданий, вознесенных на искусственной террасе, благодаря которой древние строители смогли сгладить все неровности каменистого плоскогорья. Сначала здесь возвел дворец царь Дейок из племени магов. Он многое сделал для объединения индийских племен в единое государство. Но потом пришли ассирийцы и разрушили дворец Дейока, опустошив и основанный им город. После смерти Дейока Экбатаны пришли в запустение.

Царь Каштарити, праправнук Дейока, заново отстроил Экбатаны, выстроил новый более обширный дворец и повелел обнести его семью рядами стен, которые возвышались одна над другой на склонах холма. Зубцы этих стен были окрашены в семь разных цветов: у первой, наружной, стены зубцы были белые; у второй – черные, как уголь; у третьей – красные, будто маки; у четвертой – голубые, как небеса; у пятой – цвета сурика; у шестой – серебристые. Зубцы же седьмой, внутренней, стены сверкали золотом.

Ассирийцы еще не раз вторгались в долину Экбатан и сжигали город, но акрополь, укрепленный семью стенами, им так и не удалось взять ни разу.

Каштарити в конце концов удалось завершить то, чего не смог до конца осуществить его прапрадед Дейок. Он объединил разрозненные мидийские племена и создал сильное войско. С этим войском Каштарити разбил ассирийцев и навсегда избавил Мидию от ассирийского ига. Сын Каштарити, царь Киаксар, в союзе с вавилонянами довершил разгром Ассирийской державы. Желая подчеркнуть свое величие, Киаксар руками пленных ассирийских мастеровкаменотесов рядом с отцовским дворцом возвел другой, еще более обширный и великолепный. Здесь же была построена царская сокровищница, которую Киаксар после всех своих походов доверху набил золотом.

Сын Киаксара, Астиаг, тоже построил свой дворец, дабы хоть в чем-то сравниться со своим прославленным и непобедимым отцом. Однако в войнах царь Астиаг был не столь удачлив, поэтому воевал он мало.

Дворец Астиага представлял собой портал, изогнутый под прямым углом, одним концом он примыкал к дворцу Киаксара, а другим выходил к крепостной стене. От старого дворца Каштарити дворец Астиага был отделен большим квадратным двором – перистилем. Царский гарем располагался в тесных залах дворца Каштарити, а покои царя – во дворце Астиага, более светлом и просторном. Во дворце Киаксара, занимавшем добрую половину акрополя Экбатан, находились залы для торжественных церемоний, а также помещения для царских чиновников, занятых каждодневной рутинной работой над донесениями, письмами и царскими указами. Там же находились казармы царской гвардии и конюшни.

Отправляясь в покои Атоссы, Гауиата и Сиердис вооружились акинаками и взяли с собою добрый десяток телохранителей, выбрав их из числа кадусиев. Гаумата, опасаясь, как бы Атосса не сбежала, повелел дворцовой страже перекрыть все выходы из дворца.

– При желании Атосса может спрятаться и во дворце, – сказал Смердис.

– Во дворце мы ее все равно отыщем, а вот за пределами дворца это будет сделать гораздо труднее, – заметил Гаумата.

Но Атосса вовсе и не думала убегать и прятаться, это было не в ее характере. Она не стала отпираться и сразу призналась, что это ее происками были лишены жизни и Вашти, и Бардия.

Когда Гаумата спросил Атоссу, что же толкнуло ее на такое злодеяние, в ответ они услышали из ее уст следующую гневную исповедь:

– Мне надоело быть игрушкой в руках мужчин. Надоело терпеть мужские капризы и издевательства! Сначала Камбиз надругался надо иной, теша свою необъятную похоть. Причем никто из знати не вступился за меня, ни один царский судья не упрекнул Камбиза в кровосмешении и нарушении обычаев. Более того, старейшины выдумали удобную отговорку, дабы соблюсти свое лицо и не прогневать вспыльчивого Камбиза. Поскольку царю дозволено все, стало быть он имеет право и лишать девственности родных сестер. Что в этом такого? Ведь у мидян, наших соседей, с давних пор мать прелюбодействует с собственным сыном, отец – с дочерью, брат – с сестрой. И они полагают, что такой брак якобы угоден богам. Никто не вспомнил тогда, что позорный этот обычай распространен не среди всех мидян, он существует в племени магов.

Когда я поняла, что мужчины всегда найдут отговорку, дабы оправдать свои низменные побуждения, а также собственную беспомощность и трусость; когда мне с очевидной ясностью показали, что меня ожидает в случае моего сопротивления, – вот тогда-то я и решила для себя, что в дальнейшем стану обращаться с мужчинами так, как они того заслуживают. Бардия вздумал подшутить надо мной, сведя меня на ложе со Смердисом, за это я лишила его жизни. И не жалею об этом.

– А чем тебе помешала Вашти? – мрачно спросил Гаумата.

– Вашти с лёгкостью могла отличить Смердиса от Бардии, – ответила Атосса. – Только этого мне не хватало!

– Ты что же, хочешь, чтобы Смердис правил вместо Бардии? – ужаснулся Гаумата. – Да ты в своем уме?!

– А ничего другого и не остается, – холодно ответствовала Атосса. – Стоит открыть правду, и вас обоих ждет казнь. Если мидийцы еще смогут как-то поверить в вашу непричастность к гибели Бардии, то уж персы ни за что не поверят этому. Напротив, это вызовет только их гнев: будто бы вы, как дальние родичи последнего мидийского царя, вознамерились возродить мидийское царство. Вот о чем они подумают. И уж тем более никто не поверит, что в смерти Бардии повинна я.

Смердис и Гаумата молча переглянулись, сознавая убийственную правоту Атоссы.

– Все обойдется, если вы оба станете слушаться меня, – продолжила Атосса, не давая братьям возможности опомниться. – Пармиса, дочь Бардии, уже видела Смердиса и признала в нем отца. Все слуги и евнухи Бардии тоже принимают Смердиса за моего брата. Знать, которая может видеть царя лишь на расстоянии, и подавно ни о чем не догадается.

– Но есть люди, которые имеют доступ к царю в любой день, – высказал опасение Гаумата. – Прексасп, к примеру. По своей должности Прексасп обязан делать доклады царю о положении дел в государстве. Бардия часто беседовал с Прексаспом наедине. О чем они совещались? Какие поручения давал Бардия Прексаспу? Мы этого не знаем…

Так вот, он может заявиться к Смердису и доложить о выполнении какого-либо царского поручения, или захочет посоветоваться о каком-нибудь тайном деле, а мой брат и двух слов не сможет связать. Ведь он же законченный тупица!

Смердис, услышав это, набычился, но промолчал.

– Зато у Смердиса его мужское достоинство совершенно невероятных размеров, как у истинного царя, – улыбнулась Атосса, заступаясь за мужа.

– К сожалению, в беседах с Прексаспом или с главным писцом это Смердису не пригодится, – проворчал Гаумата, сделав ударение на слове это.

– Не обессудь, но царскую канцелярию тебе придется взять на себя, – обратилась Атосса к Гаумате. – В общении с Прексаспом Смердис может полагаться и на мою помощь. Думаю, мое присутствие на этих тайных советах не смутит Прексаспа, а уж я разберусь, что к чему.

– Не сомневаюсь в этом, о светлейшая, – с едва заметной ехидцей обронил Гаумата.

– Сразу предупреждаю, не вздумайте избавиться от меня, – угрожающе промолвила Атосса. – Я все предусмотрела. Моя смерть неизбежно повлечет за собой и вашу гибель.

– О чем ты говоришь, дорогая? – воскликнул Смердис, сделав порывистое движение к Атоссе, которая сидела в кресле, крепко стиснув руками подлокотники. – Куда мы без тебя? В тебе наше спасение!

Смердис упал на колени и коснулся лбом носков туфель Атоссы, выглядывающих из-под длинного цветастого платья, больше похожего на балахон.

– Твой брат, кажется, так не думает, – произнесла Атосса, пристально глядя на хмурого Гаумату.

Смердис раздраженно обернулся на Гаумату, не вставая с колен.

– Смири гордыню, брат, – сердито сказал он. – Поздно уповать на богов, лучше положиться на Атоссу. Ныне она для нас и Анахита, и Армаити[36]!

– Именно это меня и тревожит, – нехотя признался Гаумата.

Однако, поборов свои колебания, Гаумата тоже опустился на колени и поцеловал туфлю Атоссы.

Атосса торжествовала, отныне желанная власть была у нее в руках.

Глава шестая

Прексасп

Гаумата и Смердис были из племени магов, знаменитого тем, что последователи Заратуштры[37], прибывшие в Мидию из Маргианы, распространили зороастризм сначала среди магов и лишь позднее – среди прочих мидийских племен. Маги, познавшие учение Заратуштры прежде остальных мидян, стали племенем жрецов. В своих обрядах жрецы-маги не просто служили светлым богам-язата, сотворенным Ахурамаздой, но приспособили для новой религии священнодействия, связанные с богами прежнего культа, олицетворявшими Солнце, Луну, Землю, Воду и Ветры. Благодаря такому сплаву нового со старым, привычным миропониманием дуалистическое учение пророка Заратуштры довольно легко и быстро укоренилось среди мидян, перейдя от них к парфянам, персам, гирканцам и армянам.

С той далекой поры магов стали воспринимать именно как жрецов-огнепоклонников. Не всякий маг был жрецом, но всякий жрец непременно был магом, во всяком случае, среди мидян.

Поэтому Атосса не удивилась, когда узнала от Смердиса, что он в юности был жрецом, вернее, помощником жреца.

– Что же входило в твои обязанности? – поинтересовалась Атосса.

– Я лишал девственности девушек, приходивших в храм Астарты[38], – простодушно признался Смердис.

– И скольких же девушек ты лишил невинности за все время своего пребывания в храме Астарты? – в голосе Атоссы прозвучала скрытая неприязнь.

Но Смердис не заметил этого, ответив с горделивым видом:

– Через мое ложе прошло больше двух тысяч девушек. Я пробыл в храме три года, потом мне это надоело и я стал воином, как и мой брат.

– Почему Гаумата не стал таким же прислужником в храме, каким был ты? – вновь спросила Атосса.

– Гаумата с юных лет рвался служить царям, а не богам. В общем-то, я тоже не стремился стать жрецом, меня взяли в храм только из-за размеров моего…

Смердис запнулся, но Атосса поняла, что он имел в виду. Атосса все больше убеждалась в том, что у ее супруга довольно ограниченные умственные способности для царя столь обширного царства. Смердис больше тяготел к сексуальным утехам, нежели к государственным делам.

Во время встречи Смердиса с Прексаспом, на которой присутствовала и Атосса, все шло хорошо, покуда Смердис молчал, слушая, что говорит ему Прексасп. Но едва лишь Смердис открыл рот, как то же самое сделал Прексасп, внимая той бессмыслице, которую тот нес, даже не понимая сути вопроса. Атосса то бледнела, то краснела. Наконец, не видя иного выхода, она прервала словесные излияния мужа долгим поцелуем в губы. Смутившийся Смердис враз онемел, и Атоссе удалось выпроводить его за дверь.

«Что случилось с царем? – недоумевая, обратился к царице Прексасп. – Я не узнаю Бардию. Его будто подменили!»

Атосса тоже изобразила сильнейшее недоумение и тревогу, сказав Прексаспу, что, видимо, ее брат и супруг не совсем здоров.

– Для усиления своей мужской потенции царь принял какое-то дурманящее зелье, и это, похоже, отразилось на его памяти, – заявила Атосса ошарашенному Прексаспу. – Не только ты, но все вокруг обеспокоены самочувствием царя.

Прексасп удалился, пообещав прислать во дворец опытного лекаря-индуса.

Это был единственный случай, когда у Атоссы от волнения тряслись руки.

Лекарь-индус не обнаружил у Смердиса никакой болезни. Напротив, он сказал, что не встречал более здорового человека, чем царь.

Атосса подкупила лекаря, убедив его сказать Прексаспу, будто у царя небольшое помешательство рассудка и ему нужен покой.

На следующую встречу с Прексаспом Атосса отправилась одна.

Поскольку Прексасп не привык обсуждать серьезные дела с женщиной, даже если это супруга царя, беседы у них не получилось. Атосса держалась скованно, Прексасп был подозрителен и замкнут.

Атоссе пришлось уговорить Гаумату, чтобы он вместо «царя» выслушал очередной доклад Прексаспа.

Когда Атосса, немного выждав, пришла сообщить Прексаспу о самочувствии «царя», выяснилось, что Прексасп и Гаумата обсуждают не государственные дела, а делятся впечатлениями о странностях Бардии, который вдруг так сильно изменился. Вернее, больше говорил Прексасп, а Гаумата лишь поддерживал беседу.

Когда Прексасп ушел, Гаумата грубо накричал на Атоссу, возмущаясь, что та появилась некстати и не позволила ему выведать у Прексаспа то, что он хотел.

– Ах, я так беспокоюсь за царя! Ах, он не желает лечиться! Ах! Ах! – передразнил Атоссу Гаумата. – Кому нужны твои показные охи и ахи, дорогая? Думаешь, Прексасп настолько глуп, что не разберется, когда ты искренна, а когда притворяешься таковой?

Атосса тоже не осталась в долгу, обругав Гаумату последними словами, помянув при этом и Смердиса.

– Все, на что способен твой брат, это лишать невинности наивных глупышек в храме Астарты, – сказала царица. – В постели он бог, зато на троне – ничтожество!

Услышав их раздраженные голоса, в покои заглянул евнух из свиты царицы.

Гаумата в тот же миг склонился в низком поклоне перед Атоссой, которая сменила непристойные реплики на фразы хоть и гневные, но не режущие слух, якобы отчитывая Гаумату за какие-то провинности.

Такая двойная жизнь скоро стала Атоссе в тягость. По сути, все государственные дела и заботы по управлению обширным царским хозяйством лежали на ней и на Гаумате. Они вдвоем опекали Смердиса как маленького ребенка, постоянно следили, чтобы он при посторонних не сказал ничего несуразного либо не совершил поступка, недостойного царя.

У Атоссы оставалась надежда, что Смердис может проявить себя хотя бы на военном поприще, поскольку оружие и кони были его слабостью. Смердис не раз демонстрировал дворцовым стражникам свою меткость в стрельбе из лука, метал копье с такой силой, что пробивал насквозь медный щит с сорока шагов. В этом отношении Смердис ничем не отличался от Бардии.

Однако на ежегодном летнем военном смотре случилось непредвиденное.

Сначала любимый конь Бардии сбросил наземь Смердиса в присутствии его телохранителей. Смердис потребовал себе другую лошадь и выехал к войску верхом на ней. Затем, объезжая конные отряды, выстроившиеся на равнине, Смердис перепутал имена некоторых военачальников, иные и вовсе позабыл, ибо перед этим он для храбрости выпил вина, но явно превысил меру. Окружающие видели, что царь пьян, поэтому только усмехались украдкой. Но Гаумата заметил тем не менее, с какой пристальной подозрительностью взирают на царя некоторые из сатрапов. И особенно Гаумату встревожило то, как разглядывал Смердиса Прексасп.

Своими опасениями Гаумата сразу после военного смотра поделился с Атоссой.

– Конечно, необходимо время, чтобы Смердис постиг все премудрости царской власти, запомнил имена и лица всех друзей Бардии, осознал замыслы и научился мыслить, как мой умерший брат, – молвила Атосса. – Это будет трудный период в жизни Смердиса, но он должен преодолеть его с нашей помощью. Зато по прошествии нескольких месяцев, за которые Смердис как бы переродится в Бардию, наступит наконец спокойная жизнь и для него, и для нас с тобой.

– Если к тому времени Прексасп или кто-нибудь другой не разоблачит моего брата, – проворчал Гаумата. Он был настроен весьма скептически.

Понимая, что, пряча Смердиса от Прексаспа, они тем самым только усиливают его подозрения, Атосса и Гаумата были вынуждены возобновить встречи царя и патиакша[39]. Впрочем, на этих встречах непременно присутствовали Атосса либо Гаумата. В разговоре с Прексаспом Смердис теперь держался все более уверенно и уже довольно осмысленно рассуждал о разных государственных делах. Постепенно Смердис усваивал и привычки Бардии, которые были хорошо известны близко знавшим его людям.

Так прошел месяц.

В начале осени у Атоссы состоялся разговор с одной из царских наложниц – Фейдимой, дочерью Отаны.

Фейдима была дружна с Атоссой. Они иногда вместе коротали вечера, поскольку Атосса находила отдохновение от повседневных забот, только общаясь с Фейдимой. Фейдима и Атосса были одногодки, их взгляды на жизнь совпадали, им даже нравились мужчины одного и того же склада. Мягкая незлобивая Фейдима была очень приятной собеседницей, ее тонкий ироничный ум как бы возвышал дочь Отаны над окружающими. К советам Фейдимы Атосса всегда прислушивалась. Мнение подруги для Атоссы было неким эталоном непогрешимости. К тому же Фейдима обладала такой женственной красотой, которая неизменно притягивает мужчин и не менее приятна для женского глаза. Подруги Фейдимы неизменно находили какой-либо изъян в своей внешности, ставя себе в пример совершенство черт лица Фейдимы и безупречность ее фигуры.

В тот вечер Фейдима выразила опасение, что их могут подслушать, поэтому Атосса увела ее в маленькую комнату возле своей спальни, где можно было не опасаться чужих ушей.

Фейдима, не скрывая тревоги, призналась Атоссе, что она все больше убеждается в том, что Бардия – это не Бардия, а другой человек, весьма на него похожий.

Атосса с замирающим сердцем поинтересовалась у подруги, на чем основаны ее подозрения. И услышала в ответ неоспоримые доказательства женщины, познавшей на ложе двух мужчин, которые являлись к ней под одним именем и с очень похожей внешностью. Однако разницу в темпераменте и некоторые физиологические отличия в размерах интимных частей тела нельзя было не подметить.

– До вашей свадьбы Бардия был совсем не таким в постели, каким стал ныне, – призналась Фейдима. – Я не хочу отзываться плохо о твоем брате, милая Атосса, но он был гораздо нежнее. Теперь же Бардия просто-напросто обуян самой дикой похотью. Не стану скрывать, Бардия стал чаще навещать меня, но его грубость и ненасытность меня просто убивают. И потом, его половой орган стал гораздо больше. Я достаточно изучила его во время оральных ласк и теперь просто цепенею от ужаса, ведь это скорее фаллос бога, нежели смертного человека.

Милая Атосса, однажды ночью я выбралась из-под твоего брата едва живая, а ему все было мало. Тогда я привела к нему другую наложницу, известную своей неутомимостью, ту сириянку, бывшую храмовую блудницу. Но и сириянка долго не выдержала, ибо ей приходилось терпеть лишь боль, а не наслаждение. Пришлось мне привести еще двух рабынь-армянок, с каждой из которых Бардия сошелся дважды, прежде чем насытил свою похоть.

– Своей ненасытностью Бардия порой изводит и меня, – как бы нехотя произнесла Атосса. – Я тоже поражаюсь его неистовости.

– Думаю, что это вовсе не Бардия, а вселившийся в него дух Тельца, – прошептала Фейдима, наклонившись к самому уху Атоссы. – Сам могучий Гэуш-Урван[40] завладел телом твоего брата! Я вот только не знаю: к добру это или к худу.

– Ты говоришь страшные вещи, Фейдима, – Атосса с сомнением покачала головой. – Теперь я буду бояться ложиться с Бардией в постель.

– Я не могу это утверждать, – сказала Фейдима, – но мне так кажется.

– Хорошо, – Атосса мягко обняла подругу за плечи, – я повнимательнее присмотрюсь к Бардии. Последнее время мне он тоже кажется странным.

После этого разговора Атосса запретила Смердису навещать Фейдиму. Это его расстроило, от огорчения он безобразно напился за ужином. В пьяном виде Смердис заявился в спальню к Атоссе и бесцеремонно потребовал, чтобы его жена пошире раздвинула бедра, ибо он полон желания поиметь ее.

Грубый тон и вызывающая манера пьяного повесы вывели Атоссу из себя. Она позвала евнухов, чтобы те увели «царя» в его покои. Но не тут-то было! Смердис встретил евнухов отборной бранью, и те в страхе повалились ему в ноги. Кончилось тем, что евнухи на четвереньках убрались из спального покоя царицы.

Стащив с себя одежды, залитые вином, Смердис завалил супругу на ложе и, сломив ее отчаянное сопротивление, безжалостно изнасиловал ее, нарочно причиняя ей боль и заламывая руки.

Опустошенная и раздавленная, Атосса лежала рядом с храпящим, ненавистным ей мужчиной и молча глотала слезы, которые жгли ей щеки. Жизнь словно издевалась над ней и мстила Атоссе за убийство родного брата. Вот она – царица! – подобно рабыне вкусила полной чашей унижения и боли, ею воспользовались против ее воли, чтобы насытить позыв животного инстинкта. Самое ужасное заключалось в том, что Атосса была обречена в дальнейшем на подобные же издевательства.

«Я должна убить Смердиса! – мелькнуло в голове у Атоссы. – Должна встать и заколоть негодяя его же кинжалом. Иначе… А что иначе?»

Атосса растерялась от последней мысли.

Ее страшило и возмущало повторение случившегося, но вместе с тем убийство Смердиса придется как-то объяснять, причем объяснять приближенным царя, которые всерьез полагают, будто Смердис и есть Бардия.

«Меня назовут цареубийцей, – подумала Атосса, – и еще мужеубийцей. За это мне выколют глаза и отрежут нос. Ведь царским судьям бесполезно рассказывать про мои унижения на супружеском ложе. Законы в этой стране составляются мужчинами, и они безжалостны к женщинам!»

Атосса сползла с ложа и, держась за стену, добралась до купальни. Там было темно. На ощупь отыскала она медный чан с водой и принялась усердно смывать с себя запах мужского пота и засохшую мужскую сперму. Вода была холодная, Атоссу бросило в озноб. Обтершись тем, что попалось под руку, женщина вернулась в спальню. Там она надела на себя тонкую длинную тунику без рукавов, поверх нее – шерстяное платье с короткими рукавами, на голову набросила накидку, концы которой можно было завязать на шее в виде шарфа. В мягких замшевых туфлях без каблуков со слегка загнутыми носками, освещая себе путь светильником, Атосса знакомыми узкими коридорами пробралась к покоям Артистоны и постучалась в дверь. Ей открыл толстый заспанный евнух, который очень удивился, увидев перед собой царицу в столь поздний час.

Атосса не велела ему будить сестру. Зная, где что находится, она взяла теплое одеяло, круглую подушку и улеглась в трапезной на лежанке, возле бронзовой жаровни с потухшими углями.

Утром здравомыслие взяло в Атоссе верх. Она передумала убивать Смердиса, тем более что заменить его на царском троне было некем. Сыновей ни у Камбиза, ни у Бардии не было. Не было у них и побочных братьев. Атосса решила поскорее забеременеть от Смердиса, и когда родится мальчик, она уступит ему трон под своей опекой, умертвив ядом его отца.

Как назло у Атоссы наступили «нечистые дни», когда любой мидянке или персиянке было строго запрещено находиться в одном помещении с мужем, дабы не осквернить его. В такие дни женщинам надлежало молиться чаще, чем в обычные дни, и тщательно проходить все обряды очищения, чтобы отгонять от себя злых духов, прислужников Ангро-Манью.

По окончании «нечистых дней» Атосса покинула гарем, чтобы разыскать Гаумату и узнать у него последние новости. Однако Гаумата сам нашел царицу. Он был чем-то сильно обеспокоен.

Атосса и Гаумата встретились в просторном светлом зале, высокие стены которого были покрыты барельефами, изображающими мидийских царей на войне и на охоте. Царица и хазарапат не спеша прогуливались от одних дверей, где на страже стояли два воина-мидийца с короткими копьями в митрообразных колпаках из белого мягкого войлока, до других, возле которых стояли евнухи и служанки царицы.

Атосса и Гаумата делали вид, что разглядывают сцены сражений на известняковых барельефах, сами же вели негромкую беседу.

– Прексасп заподозрил неладное, государыня, – тихо молвил Гаумата. – Он побывал в крепости Сикайавати, справлялся у тамошних воинов, как и когда погиб мой брат Смердис. Я предвидел подобный шаг Прексаспа, поэтому мои люди встретили его и сказали то, что я им повелел сказать. Однако Прексасп явно был неудовлетворен этим, ибо пытался даже подкупить моих людей.

– Что же делать? – встревожилась Атосса. – Может, отправить Прексаспа куда-нибудь подальше? Например, в Вавилон?

– Это не избавит его от подозрений, государыня, – возразил Гаумата. – Если Прексасп задумал докопаться до истины, он до нее докопается.

– Так что же делать? – еще раз повторила Атосса.

– Кому? Тебе? – Гаумата взглянул на Атоссу.

– Нам, – раздраженно поправила она.

Гаумата усмехнулся краем рта.

– Божественная, я сделал все, что мог. Но у моего брата упадок духа, он погряз в пьянстве. В трезвом виде Смердис то и дело порывается скинуть царскую одежду и удрать в горы. Не сегодня-завтра Смердиса разоблачат евнухи или телохранители Бардии. Прости, о светлейшая, но я вынужден покинуть тебя, ибо мне еще дорога моя голова. – И Гаумата слегка поклонился.

– Ты думаешь, я позволю тебе скрыться! – угрожающе прошипела Атосса.

– А что ты можешь сделать? – Гаумата распрямился и вызывающе взглянул на Атоссу. – Велишь страже схватить меня и бросить в темницу? А может, прикажешь убить меня на месте? Тогда заодно прикажи казнить и Смердиса, поскольку лишь мое присутствие удерживает его в этом дворце. Смердис уже сыт по горло и царской властью, и ролью Бардии!

– Тихо! – Атосса взяла Гаумату за руку. – Давай обсудим все это наедине. Через два часа я жду тебя в своих покоях. Умоляю, не бросай меня! Если бы ты знал, как я жалею, что затеяла все это!

В глазах Атоссы было столько мольбы, что Гаумата не посмел отказать ей.

Оставшись наедине с Гауматой, царица разговаривала с ним так, словно от него одного зависело все. Превознося ум и находчивость Гауматы, Атосса выражала надежду, что он проявит волю и изменит обстоятельства к лучшему, ведь никто кроме Гауматы не сможет заставить Смердиса обрести облик, достойный царя.

– Отныне я вся в твоей власти, – добавила Атосса в конце беседы, преклонив колени перед Гауматой и распустив волосы по плечам в знак покорности.

«Пришел мой час! – торжествуя, подумал Гаумата и разорвал на Атоссе платье, обнажив ей грудь. – Гордая дочь Кира наконец-то у моих ног!»

Гаумата молчаливым жестом указал Атоссе на ложе в глубине комнаты.

Покорность, с какой отдавалась ему Атосса, пробудила в душе Гауматы благородный порыв. Он заверил Атоссу, что отвадит Смердиса от вина и завтра же покончит с Прексаспом.

– Ты хочешь убить его? – спросила Атосса, лежа рядом с Гауматой. – Это может вызвать опасные толки, ведь Бардия доверял Прексаспу, как никому другому.

– У нас нет иного выхода, – Гаумата поцеловал Атоссу. – Прексасп явно что-то заподозрил. Самое лучшее – это обвинить его в измене и казнить.

Атосса неслышно вздохнула и закрыла глаза. Ей было жаль Прексаспа, но, с другой стороны, если Прексасп докопается до истины, он ведь не пощадит ее.

Прексасп, как обычно, пришедший на доклад к «царю», был удивлен тем, что «царь», не дав ему вымолвить ни слова обрушился на него с обвинениями в заговоре. Находившийся тут же дворецкий вытаращил глаза от изумления, а стоявший у дверей Гаумата немедленно вызвал стражу.

– Мне смешно выслушивать весь этот бред, – промолвил Прексасп, державшийся с завидным присутствием духа. – И я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело. От меня хотят поскорее избавиться. Значит, истина очевидна: ты – не Бардия!

И Прексасп ткнул пальцем в сидевшего пред ним «царя».

Смердис вскочил со стула и схватил Прексаспа за пояс, что означало: он выносит ему смертный приговор.

Стража набросилась на Прексаспа и поволокла его к выходу.

– О, позднее прозренье! – продолжал выкрикивать Прексасп, упираясь изо всех сил. – Сын Кира мертв, а его место занимает самозванец! И зовут его Смердис! Маги хитростью и коварством отняли царский трон у персов! Однако можно обмануть людей, но не богов. Митра и Варуна[41] покарают вас, злодеи!

Прексасп плюнул в лицо Гаумате.

– Убейте же его! – закричал Гаумата.

Воины подняли копья.

Неожиданно Прексасп с кошачьей ловкостью выхватил из своего широкого рукава небольшой кинжал и полоснул им одного из стражей по глазам. Воин вскрикнул от боли и закрыл лицо руками. Увернувшись от занесенного копья, Прексасп сумел ранить в шею второго стражника. Тот скорчился и упал на пол.

Гаумата, вытащив из-за пояса акинак, бросился на Прексаспа.

Они сцепились, норовя поразить один другого.

Видя, что Прексаспа не победить и что его кинжал распорол щеку Гаумате, Смердис поднял с пола копье и со всей силы метнул в Прексаспа. Тот опять увернулся, острие дротика вонзилось в дверной косяк, едва не поразив Гаумату.

Прексасп опрометью выскочил за дверь.

А Гаумата в бешенстве крикнул, обернувшись к Смердису:

– Ты с ума сошел! Ты же чуть не убил меня!

В следующий миг Гаумата встретился глазами с дворецким, который с бледным лицом попятился от него. Гаумата выразительно взглянул на Смердиса, и тот понял его без слов. С разворота, одним ударом кинжала, Смердис заколол дворецкого, и тот бездыханный сполз по стене.

– Добей и этих, – Гаумата кивнул брату на раненых стражей, а сам кинулся догонять Прексаспа.

Гаумата полагал, что Прексасп побежит к главному выходу, поэтому первым делом устремился туда, криком сзывая к себе дворцовую охрану. Однако, у главных ворот Прексасп не появлялся. Гаумата разослал воинов ко всем другим выходам с единственным приказом убить Прексаспа, где бы его ни обнаружили. Поскольку стража во дворце почти полностью состояла из верных Гаумате людей, никому и в голову не пришло подвергать этот приказ сомнению.

Прексасп был обнаружен на верхней площадке дворцовой башни, которая возвышалась над всеми семью стенами, окружавшими дворец. С огромной высоты он кричал столпившемуся на площади народу, что царь Бардия мертв, что его убили маги Гаумата и Смердис. И что последний занял царский трон, пользуясь внешним сходством с Бардией.

Стражники закололи Прексаспа копьями, и крики смолкли.

Толпа на площади еще долго не расходилась, люди были встревожены. Многие поняли, что во дворце творится нечто неладное. Царские глашатаи, выехавшие к народу верхом на конях, так и не смогли заглушить эту тревогу. Известие о том, что справедливый и честный Прексасп убит по обвинению в измене, было воспринято народом с явным недоверием.

Постепенно площадь опустела, но спокойствие в Экбатанах так и не наступило. Всевозможные слухи бродили из улицы в улицу, из дома в дом, будоража умы.

Гаумата послал отряд воинов схватить Аспатина, сына Прексаспа. Но его люди вернулись ни с чем: Аспатин успел скрыться.

Когда Атосса узнала о произошедшем, ей стало так страшно, словно палач уже набросил ей на шею волосяную удавку. Она стала обдумывать, как выходить из создавшегося положения. Даже признавая крах своих честолюбивых замыслов, эта властная женщина не собиралась покоряться судьбе, уповая на трезвый расчет и счастливый случай.

Глава седьмая

Феддима

Евнухи Артасир и Багапат, вернувшись с базара, принесли царице скатки дорогих тканей.

Атосса проснувшись с головной болью, небрежно одетая и непричесанная, разглядывала разложенные перед ней образцы материи. Здесь были расшитая золотом парча, тончайший египетский виссон, гладкий глянцевитый шелк, мягкий кашемир…

Рядом с Атоссой находилась одна из ее рабынь, которая собиралась делать прическу своей госпоже, но когда пожаловали евнухи, внимание рабыни мигом переключилось на яркие отрезы тканей. Девушка была любимицей царицы и потому смело давала ей советы, какая из расцветок больше годится на платье, какая на плащ или шальвары.

Атосса хранила мрачное молчание, небрежно перебирая куски тканей.

Вдруг царица вскинула глаза на евнухов и чуть хрипловатым спросонья голосом спросила:

– Что за разговоры ходят в городе?

Евнухи потупили очи.

– Так… – Артасир пожал плечами. – Чернь болтает всякую чушь.

– Какую именно чушь? – Атосса повысила голос.

– В народе ходит слух, будто бы Бардия мертв, – прошептал Артасир, на шаг приблизившись к царице. – Будто бы на троне сидит не Бардия, а его двойник.

– Кто же этот двойник? – опять спросила Атосса.

– Смердис, брат Гауматы, – ответил Артасир. – Так говорят, госпожа.

– Но ведь Смердис был обезглавлен, – сказала Атосса, – обезглавлен тобой и Атутой. Как все это понимать, Артасир?

Евнух снова пожал плечами с выражением полного недоумения на лице.

Атосса уселась на стул, ожидая объяснений. Повинуясь ее молчаливому жесту, рабыня бесшумно вышла из комнаты.

– Что же вы молчите, мои верные помощники? – с внутренней скорбью промолвила Атосса. – Ваша госпожа угодила в силки, неужели вы не понимаете этого?

Более рассудительный Багапат пояснил:

– По моему разумению, моя госпожа, Артасир и Атута обезглавили Бардию, а не Смердиса. Ведь они были так похожи.

Артасир издал протестующий возглас: поднять руку на царя для евнуха было чудовищным преступлением.

Но Багапат пропустил возглас Артасира мимо ушей и невозмутимо продолжил:

– Видимо, в ту злосчастную ночь в Сикайавати находился Бардия, а не Смердис. Как и почему он там оказался, я не знаю. Все это странно и непонятно. То, что твой супруг и брат, госпожа, в последнее время резко изменил свои привычки, заметили многие во дворце. Но никому и в голову не приходила мысль о столь чудовищной подмене. Только Прексасп докопался до сути, за это братья-маги и убили его.

– Значит, по-твоему, я соучастница преступления?! – воскликнула Атосса, изобразив на лице ужас. – Ведь это я подослала к Смердису убийц, а на деле лишила жизни любимого брата!

– В твоем поступке, госпожа, можно усмотреть скорее злой рок, нежели злой умысел, – сказал Багапат. – Ведь ты не желала смерти своему брату.

– Конечно, не желала! – с жаром воскликнула Атосса, не пряча глаз. – В отличие от Камбиза, я любила Бардию.

– Может, это случайность, что вместо Смердиса был убит Бардия? – Багапат печально вздохнул. – А может, это тщательно продуманное коварство.

– Коварство братьев-магов, ты хочешь сказать? – спросил Артасир, опасавшийся, что Багапат желает бросить тень на него.

– Ну, конечно, магов, – ворчливо отозвался Багапат. – Успокойся, Артасир. Тебя-то я не подозреваю.

«Главное, чтобы ты не заподозрил меня, мой прозорливый Багапат», – усмехнулась про себя Атосса.

Проведя бессонную ночь, царица придумала наконец, как ей добиться своей цели и заодно избавиться от братьев-магов.

После утренней трапезы Атосса отправилась к Фейдиме, зная, что та после завтрака любит погулять в укромных уголках парка, разбитого между гаремом и внутренней дворцовой стеной с позолоченными зубцами.

Огромные дубы и кедры, высоченные горные ели и стройные лиственницы, собранные на узком пространстве искусственной земляной террасы кропотливым человеческим трудом давали густую тень. Под сенью длинных ветвей даже в самые жаркие дни лета царила прохлада.

Оставив служанок на каменной скамье возле искусственного озерца, Атосса и Фейдима неторопливо прогуливались по широкой аллее, выложенной обломками мраморных плит, меж которыми густо росла сочная ярко-зеленая трава.

Тишину нарушал лишь щебет птиц да тихое журчание фонтана.

– Терзаемая своими и твоими подозрениями, милая Фейдима, я стала внимательнее относиться к своему мужу. И мне открылась страшная истина: это в самом деле не Бардия, – призналась Атосса.

– А кто? – испуганно спросила Фейдима. – Злой дух?

– Нет. Это Смердис, брат Гауматы.

– Смердис? – изумилась Фейдима. – Он же умер два месяца назад.

– Умер мой брат. Царя Бардию убили Смердис и Гаумата, чтобы захватить трон, ведь они потомки мидийских царей.

– Неужели Смердис так сильно похож на Бардию? – выразила сомнение Фейдима.

– Ты ведь сама много раз видела Смердиса, но поняла, что это не Бардия, лишь оказавшись в постели с ним.

Фейдима была потрясена и не скрывала этого.

– Милая Атосса, как же ты распознала, что Смердис – не твой брат?

– Случайно, – Атосса усмехнулась краем рта. – Целуясь однажды с мужем, я вдруг обнаружила, что у него нет одного уха.

– Теперь понятно, почему он отрастил такие длинные волосы, – пробормотала Фейдима. – Меня это тоже удивило.

– Есть и другие признаки, подтверждающие мою правоту, – продолжала Атосса. – У моего мужа отсутствует ожог на правом бедре, о котором могли знать только самые близкие к Бардии люди. И еще Смердис мочится в постель, когда выпьет слишком много вина. С моим братом Бардией такого не случалось никогда.

– Бардия и не был падок на вино, – заметила Фейдима, кивая головой, покрытой тонким покрывалом.

Беседа подруг продолжалась около часа, затем они расстались с заговорщическим видом.

За обедом Атосса как бы между прочим обмолвилась, что Фейдима огорчена – царь совсем забыл о ней.

– Ты же сама была против, чтобы я ходил к Фейдиме, – проворчал Смердис, споласкивая руки в тазике после жирной баранины.

Евнух, державший тазик, щурился и отворачивался, когда брызги попадали ему на лицо.

– Ну, иногда-то можно порадовать Фейдиму постельными ласками, кои ей так по душе. – Атосса кокетливо улыбнулась Смердису.

– Не стану спорить, эта красотка умеет активно двигать задом, – осклабился «царь». И с ухмылкой добавил, обращаясь к евнуху: – Но тебе этого не понять, и потому несчастный ты человек!

– Важно, чтобы ты был счастлив, мой повелитель, – с поклоном произнес скопец, подавая царю полотенце.

Падкий на женщин Смердис не стал откладывать и в тот же вечер пожаловал к Фейдиме. Этого-то и добивалась Атосса, которая взяла Фейдиму себе в союзницы, осуществляя свой очередной коварный замысел. Впрочем, подруга и не догадывалась о коварстве Атоссы.

Фейдима сделала вид, будто вовсе не ожидала прихода царя. Ее смущение и робкая радость, которую она не пыталась скрывать, вызвали у Смердиса желание выразить красивой наложнице свой восторг при виде ее, что он и сделал грубовато, но искренне. «Царь» и наложница поцеловались в уста, как было у них заведено прежде, и тут же стали раздеваться, выдворив прочь служанок. Смердис сгорал от похотливого нетерпения, Фейдима искусно изображала то же самое. Однако ее пытливые очи, прикрытые изогнутыми ресницами, непрестанно наблюдали за «царем».

Фейдима пожелала начать с оральных ласк лишь затем, чтобы получше рассмотреть внутреннюю поверхность правого бедра своего царственного любовника. Ожога там действительно не оказалось. Затем Фейдима вогнала в себя вздернутый мужской стержень, устроившись сверху и опираясь руками в могучую мужскую грудь. Своими ритмичными телодвижениями она довела «царя» до экстаза. В опочивальне слышались блаженные мужские стоны и возбужденное женское дыхание. Не давая своему любовнику ни секунды передышки, Фейдима прильнула к его губам, врываясь своим языком в глубину пропахшего винным перегаром мужского рта. Одновременно ее пальцы гладили и нежно теребили густые завитые волосы царя.

Правое ухо на голове царя Фейдима нащупала быстро, а вот левое… Действительно, левого уха не было! На его месте было лишь маленькое отверстие и крошечный бугорок, остаток ушной раковины.

Фейдима быстро отдернула руку, опасаясь, что Смердис заподозрит неладное.

Чтобы лежащий под нею мужчина не обратил внимание на невольную перемену в ее лице, Фейдима опять склонилась над его обмякшим фаллосом, заставив мужскую плоть вновь обрести упругость и большие размеры.

Такая неутомимость женщины пришлась Смердису по душе, и он пообещал завтра же навестить ее снова.

Уже облаченный в одежды «царь» вновь приблизился к ложу, на котором полулежала обнаженная Фейдима, чтобы запечатлеть у нее на устах прощальный поцелуй. Ее странный пристальный взгляд слегка смутил его.

– Что-то не так? – спросил Смердис, поправляя свою прическу.

– Все прекрасно! – с улыбкой промолвила наложница. Она подставила царю для поцелуя алые сочные губы и ласково провела по щеке Смердиса своими тонкими пальцами.

Усыпленный этой прощальной улыбкой и нежным прикосновением, Смердис удалился, не ведая, что судьба его уже решена.

В Экбатанах жила родная тетка Фейдимы, с которой ей разрешалось изредка встречаться в пределах дворца. Именно на этом Атосса и построила свой замысел. Встретившись с теткой, Фейдима попросила ее передать устное послание своему отцу, который находился в Сузах. Суть послания заключалась в том, что персы, сами того не ведая, потеряли трон Ахеменидов, а во главе Персидской державы ныне стоят два мага-самозванца, убийцы царя Бардии.

Глава восьмая

Тревожные слухи

Месяц харапашия[42] только начался.

Старый Арсам теперь жил в Пасаргадах, ибо должность царского судьи вынуждала его каждодневно разбирать тяжбы, с которыми шли сюда люди со всей Персиды. Арсам был справедлив, и это было всем известно. Угроз он не боялся, поскольку пользовался любовью простого народа, в каждом городе и селении Персиды у Арсама были защитники и почитатели. Пытаться подкупить Арсама значило нажить себе непримиримого врага. На это тем более никто не отваживался.

Фрашаракой[43] в Пасаргадах был лучший друг Арсама, а градоначальником – брат жены, тоже известный своей неподкупностью. Эта троица честно и беспристрастно выполняла царский указ о привлечении к суду всех взяточников и притеснителей, какими бы знатными те ни были. На судебные процессы, которые обычно проводились на площади под открытым небом, собирались толпы горожан и сельского люда, дабы поглазеть и позлорадствовать над тем, как потащат в темницу того или иного вельможу.

Арсам, признававший в мужчинах, – а в мужчинах-персах особенно! – только самые прекрасные душевные качества, люто ненавидел стяжателей, воров и притеснителей слабых. Приговоры его были суровы. Если Арсам приговаривал кого-то к штрафу, то к такому огромному, что судебные исполнители обирали приговоренного до нитки. Лжесвидетелей Арсам неизменно приговаривал к испытанию огнем, говоря при этом, что лжецов должны судить боги, а не люди. При этом слуги Арсама выкладывали столь длинные и высокие поленницы из сухих дров, что ни одному обвиняемому не удавалось выбраться живым из яростного пламени. Столь же беспощаден был Арсам к нарушителям договоров, их подвергали водной ордалии. Арсам сам пускал стрелу из лука и посылал за нею столь нерасторопного бегуна, что приговоренный, которого в это время держали под водой, был обречен на смерть[44].

Тех, кто был обвинен в изнасиловании свободных женщин, Арсам без долгих разговоров отдавал палачу, и их превращали в евнухов.

В те дни немало знатных мужей скрывалось в горах и безводных пустынях, предпочитая терпеть лишения, лишь бы не угодить под суд к Арсаму. Беглецов разыскивали конные отряды воинов-тифтаев[45], которые подчинялись гаушаке[46].

В Персиде гаушакой был Вахьяздата. Этого военачальника Бардия заприметил во время похода в Египет и приблизил к себе.

Вахьяздата проявлял столько рвения, рыская по следам бывших царских чиновников, скрывающихся от правосудия, что пользовался не меньшей популярностью, чем Арсам.

Одним из отрядов воинов-тифтаев командовал Дарий, сын Гистаспа.

На этом настоял старый Арсам, не позволивший Гистаспу забрать старшего сына в свою сатрапию. Он заявил, что служить Справедливости лучше делом, нежели словом.

Персидская знать недолюбливала тифтаев, которых обычно набирали из полудиких кочевых племен. Иные из знатных персов предпочитали покончить с собой, лишь бы не даться в руки тифтаям. Гистаспа возмущало, что его старший сын будет предводительствовать людьми, чьи обязанности вызывают презрение у знати. Однако противиться воле отца Гистасп не мог, поэтому он отправился в свою сатрапию без Дария, зато забрал с собою младших сыновей.

От Арсама не укрылось, что Дарий не в восторге от своего назначения, и сказал внуку так:

– В стародавние времена персидские цари не брезговали сами собирать сухой коровий помет, чтобы разжечь огонь в очаге. Корова и пламя костра сотворены Ахурамаздой, разве может быть нечистым творение бога? Первый человек тоже был творением Ахурамазды. Уксиев или коссеев можно презирать за их дикие нравы, но не тех из них, кто служит Справедливости, преследуя негодяев, позабывших всякое понятие о совести и чести. Образно говоря, тифтаи – это сухой коровий помет. А Справедливость – это огонь, которому они служат.

– Дед, тебе бы жрецом быть, – заметил на это Дарий, – либо царем в царстве праведников.

– Царство праведников пребудет на Земле, когда ниспосланный добрыми богами Саошьянт[47] поведет все народы на последнюю решительную битву с силами зла, – промолвил Арсам, глядя на внука голубыми проницательными глазами, в которых светилась вера в сказанное им. – Это случится не скоро, ибо как гниющий труп полон червей и смрада, так и существующий мир испоганен семенами порока. Творя суд над ворами и насильниками, мы сражаемся с самим Ангро-Манью, который заманивает всех заблудших в свои черные сети. Только каждодневным служением Справедливости, все вместе и каждый в отдельности, мы приближаем эру Визаришн[48]. Помни об этом всегда, Дарий.

Вахьяздата был всего на четыре года старше Дария, зато далеко уступал ему знатностью. Никто из предков Вахьяздаты не занимал высоких должностей в государстве, тем более не состоял в царской свите. Взлет молодого и честолюбивого Вахьяздаты, который до назначения гаушакой был простым сотником в войске, необычайно прославил его в родном городе Тарава, что находится в Кармании. Среди помощников Вахьяздаты было немало его земляков, постоянно досаждавших ему своими просьбами.

Персидская знать в Пасаргадах считала Вахьяздату выскочкой и относилась к нему настороженно. В самом деле, поведение молодого гаушаки было довольно вызывающим. Вахьяздата не носил бороду и не завивал волосы, что было неслыханно для перса. Он не признавал мидийскую одежду, полагая, что она более годится для женщин, нежели для мужчин. Персидскую одежду он тоже не надевал, предпочитая одеяние скифов, которое он считал более удобным для верховой езды. В обществе высоких вельмож Вахьяздата позволял себе громко и не к месту смеяться, ковырять в носу и чихать, не прикрывая рот ладонью. Шутить пристойно он не умел, долгих речей не выносил, как не выносил и изысканных кушаний.

Вахьяздата не умел ни кланяться, ни угодливо поддакивать, ни поддерживать непринужденную беседу, был груб, неотесан. И хотя имя его означало «созданный наилучшими богами», в манерах его было столько отталкивающего, что несоответствие этого человека своему имени подмечалось сразу и всеми, кто знавал его близко.

Вахьяздата был коротконог, зато широк в плечах. Руки его обладали неимоверной силой. Он любил давать волю кулакам и в драках неизменно брал верх. Выросший в военном стане среди воинов, Вахьяздата умел обращаться с любым оружием, был жесток, считая это проявлением мужественности. Его душевная и умственная неразвитость, однако, не мешала ему находить верный выход в опасных ситуациях, что вызывало уважение к нему со стороны подчиненных. Вахьяздата не был корыстолюбив и падок на женщин. Впрочем, даже незнатные женщины сторонились Вахьяздаты с его грубоватой речью и с покрытым угрями лицом. И ему приходилось довольствоваться непритязательными обозными потаскухами.

Бардия помнил о тех временах, когда цари племен окружали себя непревзойденными наездниками и силачами, поддерживая суровое родовое братство, вот почему Вахьяздата приглянулся царю своей непосредственной простотой и выносливостью. К тому же он обладал собачьей преданностью, в чем Бардия имел возможность убедиться.

Весть о смерти Прексаспа и о том, что на его место назначен знатный перс Ардиманиш, сын Оха, в Пасаргады принес Каргуш, только что вернувшийся из Экбатан.

Старый Арсам был несказанно изумлен, выслушав эту весть.

– Если честнейший Прексасп предал Бардию, тогда кому же верить? – воскликнул он. – А уж если место Прексаспа занял Ардиманиш, опозоривший род Ахеменидов множеством гнусных поступков, тогда что же делать? Возникает ощущение, что наш царь лишился рассудка, не иначе.

– Я не сказал главного, о повелитель, – с легким поклоном произнес Каргуш.

– Говори же, – приказал Арсам, желая поскорее избавиться от своих подозрений и разочарований.

И Картуш поведал о том, о чем шептались в Экбатанах на каждом углу: Бардия убит, а вместо него на троне сидит маг Смердис, необычайно похожий внешне на сына Кира.

– Об этом как раз и кричал с дворцовой башни Прексасп, перед тем как его убили по приказу царя, – добавил Каргуш.

– О боги! – вырвалось у пораженного Арсама.

В тот день на площади Пасаргад не было никаких судебных разбирательств.

Арсам позвал к себе домой градоначальника и фрашараку, чтобы поделиться с ними тем, что он услышал от Каргуша.

Шурин Арсама был склонен верить слухам.

– Это же немыслимо, чтобы Бардия казнил Прексаспа! – молвил он. – Даже если бы такое случилось, то Бардия ни за что не назначил патиакшем негодяя Ардиманиша. Кого угодно, только не его! Значит, верно то, что на троне сидит не Бардия, а его двойник.

– Этого не может быть! – возражал фрашарака. – Как можно убить царя незаметно для окружающих!? Убить во дворце, полном слуг и телохранителей!?

– Камбиз тоже был убит во дворце, – хмуро заметил Арсам, – и ни стража, ни евнухи не спасли его от гибели.

– С чего ты взял? – не согласился с другом фрашарака. – Камбиз же умер от увечий, упав с коня. Об этом все говорят.

– Камбиз был убит заговорщиками, – упрямо сказал Арсам. – Я кое-что разведал и примерно знаю, кто отважился на это. К сожалению, прямых доказательств у меня нет, но уверен: со временем они появятся.

– Скажи прямо, что ты подозреваешь Бардию в умерщвлении брата, – фрашарака пристально посмотрел на Арсама. – Обвинять в злодеянии царя, даже если правота на твоей стороне, – дело опасное.

– Бардия мертв, – промолвил шурин Арсама, – поэтому обвинять некого.

– Это всего лишь слух, – отмахнулся фрашарака.

– Уштан, ты не веришь своим ушам. Тогда, может, глазам поверишь? – произнес Арсам.

Уштан понял намек.

– И впрямь! Съезжу-ка я в Экбатаны, – с воодушевлением вымолвил он. – В свое время я оказывал услуги Бардии, не откажет же он мне в просьбе лицезреть его.

Разговоры, которые ведутся на мужской половине дома, очень скоро становятся известны и в эндеруне.

Дарий, вернувшийся из очередной вылазки по горам и дальним селениям, куда забирались все, страшившиеся правосудия, удивленно уставился на Статиру, когда та сказала ему:

– Обещай мне, что не пойдешь к своей египтянке, тогда я поведаю тебе ужасную тайну. Дело касается царя царей.

Намек Статиры пробудил в Дарий любопытство, ее тон и взгляд заинтриговали его. Он дал обещание.

Статира затащила мужа в укромную комнату и шепотом рассказала все, что ей стало известно о смерти Прексаспа и о двойнике Бардии.

Дарий не поверил жене, до того нелепым показался ему ее рассказ.

Статира обиделась.

– Не веришь, спроси у своего деда! Или у дядюшки Багасара спроси. А еще лучше расспроси-ка Каргуша, который привез эти известия из Экбатан.

Багасаром звали шурина Арсама.

Дарий предпочел не вдаваться в расспросы, полагая, что со временем лживые россказни утихнут сами собой и истина восторжествует.

Неожиданно в гости к Арсаму пожаловали Интаферн, сатрап Кармании, Мегабиз, сатрап Арахосии, и Аспатин, сын казненного Прексаспа.

Целая кавалькада всадников на разномастных поджарых лошадях проехала по узким улицам Пасаргад. В глаза бросались ярко-желтые и ярко-красные попоны с кистями и длинной бахромой; звенели уздечки, украшенные золотыми и серебряными бляшками. Кони сатрапов, их телохранителей и свиты были украшены позолоченными пластинчатыми налобниками, над подстриженными гривами топорщились красные и белые пышные перья, вставленные в специальные зажимы между лошадиными ушами.

Плащи наездников были покрыты пылью, все были в башлыках, скрывающих половину лица.

Большой двор в доме старого Арсама наполнился людьми и лошадьми; все коновязи были заняты. Туда-сюда сновали слуги, кучками стояли воины, опираясь на копья. Любопытные рабыни выглядывали из маленьких окошек поварни, которая примыкала к эндеруну.

По законам гостеприимства, прежде чем заговорить с гостями, хозяин дома должен был дать им возможность умыться и отдохнуть с дороги.

Пока гости приводили себя в порядок, Арсам изнывал от нетерпения и беспокойства. Он понимал, что сатрапы приехали к нему неспроста. К тому же с ними Аспатин, которого разыскивают слуги царя, чтобы предать смерти, как и его отца. Приезд Аспатина тревожил Арсама больше всего, ведь наверняка Интаферн и Мегабиз станут просить у него защиты для Аспатина от царского гнева. Противиться воле царя Арсам как царский судья не смел, но оттолкнуть просящего о помощи ему запрещал все тот же закон гостеприимства, а высший закон – Справедливость – повелевал выслушать гостя и поверить ему.

Наконец, приехавшие люди помылись и сменили пропыленные дорожные одежды на чистые и благоуханные. Им были поданы всевозможные кушанья и напитки, чтобы они подкрепили свои силы. Среди этого изобилия не было только вина, поскольку поить гостей вином в отсутствие хозяина дома у персов считалось дурным тоном.

Понимая, что разговор предстоит серьезный, Арсам позвал к себе своего шурина, надеясь, что тот в любом случае поддержит его. Кривить душой Арсам не умел и свято соблюдал правило: царские приказы должны быть исполнены. Возможно, ему придется выдать Аспатина царю, но хитрый Арсам хотел это сделать руками Багасара. В конце концов градоначальником является Багасар, и ему не придется нарушать закон гостеприимства, ведь Аспатин остановился не у него в доме.

Гости вошли в комнату без окон, где их ожидали Арсам и Багасар, и уселись на небольшом возвышении, устланном ковром, поджав под себя ноги. Свою обувь они оставили у входа.

Перед этим хозяин дома и его шурин расцеловали в уста каждого из гостей, следуя древнему персидскому обычаю и продемонстрировав тем самым, что все они по знатности равны друг перед другом.

Выказывая свое гостеприимство, Арсам начал с обычных расспросов о здоровье гостей, их жен, сыновей и прочих родственников. Осведомился, нет ли у них жалоб на состояние дорог в стране, по которой они ехали, добираясь в Пасаргады. Не случилось ли нападений на них разбойных людей?

Гости отвечали на вопросы, но было ясно, что им не терпится заговорить о том, ради чего они, собственно, оказались здесь.

Больше остальных проявлял нетерпение Интаферн.

Это был остроносый и остроглазый мужчина с подвижными черными бровями. Его светло-карие глаза удивительно сочетались со светло-каштановыми волосами, завитыми и уложенными в изысканную прическу. Тонкие бледные губы Интаферна были почти незаметны под густыми усами. Он был подвижен и гибок, как угорь, и в свои сорок лет казался довольно моложавым.

Мегабиз был более невозмутим, хотя был моложе Интаферна. У него были необычайно красивые голубые глаза и широкое лицо с прямым гордым носом. Светлые волосы Мегабиза, густые и вьющиеся, были расчесаны на прямой пробор и скреплены широкой повязкой. Кончики его усов были закручены кверху, борода завита в мелкие колечки.

Самый молодой из гостей, Аспатин, сын Прексаспа, был крепкого сложения, ростом выше Интаферна и Мегабиза. Глубоко сидящие серо-голубые глаза были волевыми и проницательными. Словно он мог видеть людей насквозь и заранее был готов к любым смелым поступкам. Рыжевато-золотистые волосы, завитые спиралевидными локонами, уложены так, что открывали уши. Ниспадая на плечи, эти локоны заканчивались маленькими завитками, которые шли в ряд одни над другими. В таких же завитках была небольшая борода Аспатина, которому по возрасту и чину не полагалось иметь бороду длиннее. На голове он носил такую же повязку, что и Мегабиз, только у того повязка была изготовлена из маленьких серебряных пластинок, скрепленных между собой, у Аспатина же пластинки были золотые.

– Я рад вас видеть у себя дома, почтенные, – промолвил Арсам. – И заранее готов возрадоваться вашим радостям и горевать над вашими печалями.

Таким образом Арсам давал понять гостям, что готов выслушать их.

Первым заговорил Интаферн:

– Спешу сообщить тебе, славный Арсам, что очи нашего царя покрыты тьмой. Имя Бардии и его трон присвоил себе некий Смердис из рода мидийских царей.

– Слух об этом доходил и до меня, – философски заметил Арсам, – но я не намерен этому верить, пока не услышу подтверждение из уст моего друга, который должен вернуться из Экбатан.

– Можешь проститься со своим другом, мудрый Арсам, ведь если он узнает истину, его убьют, как убили Прексаспа, – сказал Мегабиз.

– Истина в том, что двое магов с присущим этому племени коварством завладели державой Кира, – продолжил Интаферн. – Зачем ждать посланца из Экбатан? С нами Аспатин, сын Прексаспа, который многое видел и многое знает.

Интаферн сделал паузу, как бы предлагая Арсаму самому расспросить Аспатина.

Однако Арсам взглядом попросил сделать это Багасара, зная, что тот доверяет слухам.

Отвечая на вопросы Багасара, Аспатин больше ссылался на свои беседы с отцом, который делился с ним своими подозрениями. Со слов Аспатина выходило, что лже-Бардия был бы очень скоро разоблачен, если бы рядом с ним не было его брата Гауматы, который заведует не только государственными делами, но и всеми заботами во дворце.

– Видимо, на последней встрече с царем отец окончательно уверился в том, что на троне сидит Смердис, – Аспатин горестно вздохнул, – поэтому он и решился на отчаянный шаг – объявить об этом народу с дворцовой башни. По всей видимости, выбраться живым из дворцовых покоев отец уже не рассчитывал.

– Ничего, друг мой, – Интаферн положил руку на плечо Аспатину, – твой отец будет отомщен!

– Как же объяснить, что дочь Бардии, его сестры и наложницы до сих пор не распознали подмену царя? – в раздумье произнес Арсам. – Ведь женщины ближе к царю, нежели другие. Не может быть, чтобы два схожих лицом человека были так же похожи и телом.

– Может быть, женщины и заметили какие-то перемены в царе, но боятся в этом признаться? – предположил Багасар. – А потом, как можно представить себе, что во дворце, на троне, восседает не царь, а самозванец, похожий на него? Бардия убит – кто же в это поверит?

– Неужели Смердис так сильно похож на Бардию? – обратился к Аспатину Арсам. – Ты видел царя близко?

– Несколько раз, – ответил Аспатин. – Внешне он – вылитый Бардия.

– Но ты убежден, что это не сын Кира? – опять спросил Арсам.

– Убежден.

– Когда в тебе появилась эта уверенность?

– В день смерти моего отца.

Возникла долгая пауза.

«Возможно, Аспатин жаждет мести и готов поднять меч даже на Бардию, выдавая его за самозванца, – размышлял Арсам. – С другой стороны, Прексасп не мог ошибиться. Значит, произошло неслыханное злодеяние! Но почему дочь и сестры Бардии до сих пор не разоблачили самозванца?»

Словно отвечая на мысленный вопрос Арсама, Мегабиз заметил:

– Быть может, женщины во дворце уже давно поняли, что Бардия – вовсе не Бардия. Только как же они смогут оповестить об этом знать и народ? Ведь подать весточку из гарема невероятно трудно.

Интаферн настаивал на том, что нужно действовать.

– Как? – поинтересовался Арсам.

– Нужно поднять войско против магов-самозванцев, – пылко ответил тот, – вооружить народ, призвать всю знать под наши знамена. И вперед! На Экбатаны!

– Положим, народ поднять не удастся, – рассудительно промолвил Арсам. – Бардия сделал так много, чтобы облегчить жизнь простых людей, что в каждом селении все будут поголовно за царя.

– Но ведь Бардия мертв! – раздраженно воскликнул Интаферн.

– Как ты растолкуешь это народу? – возразил Арсам. – Маг выйдет к людям, и все поверят своим глазам, а не твоим речам, Интаферн.

– А войско тем более не удастся убедить, – проворчал Аспатин. – Воины часто видят мага-самозванца и полагают, что это Бардия, поскольку Смердис столь же ловко орудует мечом, и копьем, и луком.

– Неужто Смердис натягивает лук Бардии? – удивился Арсам. – Ведь более тугого лука нет и не было!

– К сожалению, Смердису это удается, – мрачно ответил Аспатин. – Он невероятно силен.

Арсам опять задумался: «Никому, кроме Бардии, не удавалось до конца натянуть тетиву его тугого лука. Некоторые силачи могли натягивать этот лук самое большее на две ладони. Определенно, тут какая-то путаница. Скорее всего, Бардия жив и здоров! Вот почему сестры и наложницы царя не проявляют никакого беспокойства.»

Арсам поделился с гостями своими сомненьями.

– Именно потому, что Смердис натягивает до конца лук Бардии, и убеждает любого воина и военачальника в том, будто он – сын Кира, – горячился Аспатин. – А то, что любимый конь царя сбросил самозванца наземь, едва тот сел на него, очень скоро забылось. Забылось по той причине, что Смердис продал коня Бардии, дабы не ездить на нем больше. А вот мой отец уже тогда заподозрил неладное. Затем Смердис распустил бактрийцев и окружил себя мидянами. Это ведь тоже неспроста…

– Конечно, неспроста, – вставил Интаферн. – Бактрийцы очень хорошо знали Бардию, и царь знал поименно всех своих телохранителей-бактрийцев. Чтобы не выдать себя какой-либо оплошностью, Смердис поскорее избавился от бактрийцев, как перед этим избавился от бактрианки, жены Бардии…

– Именно разоблачение лже-Бардии Прексаспом пред его гибелью и есть основное доказательство того, что братья-маги захватили трон Ахеменидов, – сказал Мегабиз. – Прексасп потому и был убит магами, что он разоблачил их подлый замысел.

– Мне кажется подозрительным то, что на место Прексаспа был назначен Ардиманиш, которого Бардия не выносил, – поделился своими подозрениями и Багасар. – Это тоже доказывает, что на троне сидит не Бардия.

– Ардиманиш глуп, поэтому маги приблизили его к себе, – сказал Аспатин. – Я удивляюсь, как Ардиманиш оказался в Экбатанах, ведь он всегда держался подальше от царского дворца, зная о том, что Бардия его терпеть не мог.

Однако Арсам все еще не желал верить в то, что Бардия мертв. Он предложил покуда ничего не предпринимать и дождаться из Экбатан его друга Уштана.

– Уштан близко знаком с Бардией, – молвил Арсам. – При личной встрече с царем он непременно поймет, кто перед ним: Бардия или его двойник. Одним внешним сходством Уштана не провести.

Мегабиз и Аспатин разочарованно переглянулись.

Интаферн уныло произнес:

– А я-то понадеялся, что Арсам-ахеменид возглавит поход на Экбатаны.

Арсам удивленно вскинул брови.

– Почему я?

– У тебя больше прав на царский трон, нежели у любого из нас, – ответил Интаферн.

– К тому же народ тебя любит, – вставил Мегабиз. – Если весть об убийстве Бардии и о воцарении его двойника-мага прозвучит из твоих уст, о благородный Арсам, простолюдины отнесутся к твоим словам с доверием.

– О многомудрый Арсам! – Аспатин умоляюще сложил руки. – Спаси державу великого Кира! Отними царский трон у подлых магов!

– Мы все пойдем за тобой! – воскликнул Интаферн.

Арсам был смущен и раздосадован такими призывами, но виду не подал. В свои преклонные годы он вовсе не страдал честолюбием, не стремился к царской власти. Тем более в семьдесят лет не хотел он ввязываться в такую смуту, которая неминуемо всколыхнет все огромное Персидское царство. Умудренный жизненным опытом, Арсам знал, что те, кто сейчас призывает его занять трон Ахеменидов, при первой же неудаче могут бросить его на произвол судьбы.

Поэтому Арсам непреклонным тоном повторил:

– Я намерен дождаться Уштана. Только он разрешит мои сомнения.

Багасар, желая сгладить возникшую напряженность, предложил Интаферну, Мегабизу и Аспатину не уезжать из Пасаргад до возвращения Уштана.

Гости согласились, не видя иной возможности сделать Арсама своим предводителем.

Дни проходили за днями, а Уштан все не возвращался.

Внезапно в доме Арсама объявился Гистасп.

– Откуда ты? – спросил сына Арсам, предчувствуя недоброе.

– Из Суз, – ответил Гистасп. – Отана вызвал меня из Гиркании, чтобы известить об ужасном злодеянии, отец. Бардии нет в живых.

И Гистасп в немногих словах поведал отцу все то, что Арсаму и так уже было ведомо.

Не заметив на лице отца признаков потрясения, Гистасп удивился:

– Ты уже знаешь об этом?

Арсам молча кивнул.

– Но откуда?! – воскликнул Гистасп.

– Плохие вести распространяются по свету быстрее хороших, сын мой, – Арсам пожал плечами. – Лучше скажи, как об этом узнал Отана?

– От дочери, – ответил Гистасп. – Его дочь – в царском гареме. Ее зовут Фейдима.

– Фейдиме показалось что-то подозрительным в царе? – поинтересовался Арсам.

– В том-то и дело, что не показалось, отец, – горестно вздохнул Гистасп. – Фейдима уверена, что царь лишь похож на Бардию. Но это не Бардия. В этом же убеждена Атосса, его сестра.

Старый Арсам был близок к отчаянию. Все складывалось вопреки его желанию, меньше всего ему хотелось еще раз убедиться в достоверности слухов. У него оставалась последняя надежда – Уштан.

«В конце концов и Атосса может ошибаться, – упрямо продолжал стоять на своем Арсам в своих мысленных рассуждениях. – Женщинам доверять нельзя. Они глупы и ветрены! Это просто смешно – довериться женщинам и поднять оружие на сына Кира!»

Пришло время – и наконец-то возвратился домой и Уштан.

Едва завидев друга на пороге своего дома, Арсам бросился к нему, желая немедленно расспросить его о царе, дабы рассеять наконец свои мучительные тревоги и сомненья. Последние несколько дней он не мог ни есть, ни спать, до такой степени был вымотан долгим ожиданием.

– Говори же, Уштан, говори! – задыхаясь от волнения, потребовал Арсам, уединившись с другом в своих покоях. – Ты видел царя?

– Нет, не видел. – Уштан печально вздохнул, опускаясь на стул. – Меня даже не пустили во дворец. Со своей просьбой я был вынужден пойти к хазарапату. Но и хазарапат не стал со мной разговаривать, отослав к патиакшу. А патиакш ныне Ардиманиш, как ты знаешь. О чем мне разговаривать с этим негодяем? Я и вернулся домой.

– Ты что же, даже не попытался пробиться на прием к царю под каким-либо иным предлогом? Или обманом? Или переодеться в дервиша, жреца? – возмутился Арсам.

– Да пытался я, – раздраженно ответил Уштан. – Мне ли не знать, как это делается. Все было тщетно! Во дворце полностью сменили стражу, много новых евнухов, где их только понабрали! Я не встретил ни одного знакомого лица. Самое печальное, что царя окружают сплошь мидяне, персов рядом с ним почти нет.

Арсам не скрывал своего разочарования. У него было такое ощущение, что лучший друг просто обманул его.

– Я так надеялся на тебя, Уштан, – сердито промолвил Арсам. – А ты меня подвел!

– Что ж я мог сделать, Арсам? – Уштан всплеснул руками. – Превратиться в голубя и залететь в царские покои через окошко?

– А мне что теперь делать?

Арсам рассказал другу о людях какие гостят у него. И о том, на какое опасное дело они его подбивают. Даже его сын заодно с ними!

Уштан ответил не задумываясь:

– Мне кажется, Арсам, что правота на стороне Гистаспа и остальных. Я сам больше склоняюсь к мысли, что Бардии нет в живых. Я советую тебе отбросить колебания и взять в руки знамя, которое они тебе предлагают.

– Это заговор, Уштан. Понимаешь? – медленно произнес Арсам. – Заговор против царя.

– Бардия мертв, судя по всему… – Уштан не успел договорить, как Арсам сердито перебил его:

– Это все слухи и кривотолки, дружище! А вдруг всю эту кашу нарочно заварил сам Бардия, тем самым подталкивая особо недовольных к мятежу? Ты говоришь, что вокруг царя полно мидийцев, а чему тут удивляться? Мидийская знать устала от войн и поддерживает миролюбивые идеи царя, в то время как знатные персы в большинстве своем глухо ропщут, они жаждут новых походов и грабежей. Вот Бардия и решил спровоцировать их на восстание – и уничтожить своих противников. Способ известный.

Видя, что Уштан озадаченно молчит, Арсам уже более спокойным голосом продолжил:

– Я верно служил великому Киру, не считая унизительным для себя склонять пред ним голову. Я был предан старшему сыну Кира, хотя Камбиз часто бывал несправедлив к своим приближенным. Мне доподлинно известно, что Камбиз нашел свою смерть от рук заговорщиков. Может, эти люди и младшему сыну Кира готовят ту же участь, желая прикрыться моим именем. Кто знает? По моим подозрениям, Интаферн и Мегабиз повинны в смерти Камбиза, – негромко добавил Арсам и прижал палец к губам: дескать, об этом следует помалкивать.

В тот же день Арсам поставил своих гостей в известность, чтобы они не рассчитывали на него в своих коварных замыслах против царя.

Однако Интаферн, Мегабиз и Аспатин не были особо расстроены отказом Арсама, ибо в лице Гистаспа обрели не менее сильного единомышленника и союзника. То, что они ранее предлагали Арсаму, Гистасп одобрил, только предложил обсудить вопрос о престолонаследии вместе с Отаной и Гобрием, которые также имели право на царский трон.

Все четверо без долгих колебаний собрались ехать в Сузы.

Перед отъездом Гистасп уговорил отца отпустить с ним и Дария.

Арсам уступил желанию сына – с одним лишь условием: Дарий не должен быть замешан в кровопролитии и постыдных делах, коими Арсам полагал любую борьбу за власть…

Глава девятая

Заговор

Эта страна называлась Элам. Однако со времени персидского господства за ней от главного города Эламитов Сузы укрепилось другое название – Сузиана. Впрочем, коренных жителей этой страны персы чаще всего называли киссиями. Племя киссиев издавна населяло равнинную часть Элама.

Горный Элам, расположенный южнее Мидии и соседствующий с ней, был непригоден для земледелия. Населявшие его племена занимались охотой и скотоводством, еще они отличались воинственностью и за проход по своей территории взимали дань даже с персидских царей.

Равнинный же Элам, ограниченный с северо-востока горными вершинами, с юга – водами Персидского залива, а на западе – полноводной рекой Тигр, славился хлебными нивами, садами и виноградниками. Процветало здесь и коневодство. Горы закрывали путь холодным ветрам, а близость моря смягчала знойное дыхание месопотамских полупустынь.

Город Сузы, расположенный на реке Хоасп, был огромен. Городские кварталы, не обнесенные стенами, соединялись с зелеными парками и цветущими садами предместий. После тесных улочек Пасаргад Сузы показались Дарию зеленым раем, где теплый ветер разносит по округе не множество мелких песчинок, а сочный аромат густой листвы, плавный тягучий шум которой, волнуемой напором воздушных масс, ощущался повсюду.

Дворец Отаны стоял на городской окраине, скрытый со всех сторон густыми рощами, где свободно бегали зайцы, антилопы и олени. Лесные насаждения были окружены широким и глубоким рвом, наполненным водой из Хоаспа. Сразу за рвом теснились усадьбы знати, обнесенные глинобитными дувалами, над которыми высились стройные пальмы, развесистые платаны и тополя.

Весь путь от Пасаргад до Суз Дарий краем уха слышал обрывки разговоров о том, как и где лучше всего расправиться с магами-самозванцами. Споры об этом не прекращались ни на стоянках, ни в дороге. Особенно усердствовал Интаферн, настаивавший дерзко напасть на магов прямо во дворце. Аспатин и Мегабиз возражали. Гистасп же чаще выступал в роли примирителя всех троих, ибо у них иной раз доходило до брани и взаимных оскорблений.

Гистасп не привлекал Дария к этим спорам и даже всячески старался оградить сына от них.

То же самое было и в Сузах.

Дарий жил в одних покоях с отцом, но тот не брал его с собой на тайные совещания, хотя не скрывал от сына истинных намерений заговорщиков. Дария это обижало. Он не раз пытался вызвать отца на серьезный разговор: ему хотелось убедить Гистаспа в том, что необходимо покарать убийц Бардии.

Ответ Гистаспа был неизменным:

– Я вовсе не намерен оставлять тебя в стороне, сын мой. Но жди своего часа!