Плеханов тоже взбесился враньем и холопством перед Толстым... Толстому ни "пассивизма", ни анархизма, ни народничества спускать нельзя"( Письмо от 5 января 1911 г. Ленин, ПСС, 5 изд., т.48, стр. 11-12.). В этих словах - квинтэссенция отношения политика Ленина к мыслителю Толстому. Толстого-писателя, ставшего при жизни классиком, игнорировать в общественном плане большевики не могли, но философское, духовное наследие его было глубоко чуждо тем, кто готовил насильственный вооруженный переворот. В статьях о Толстом, предназначенных для печати, Ленин еще кое-как сдерживает себя, опасаясь оттолкнуть читателей излишне резкими оценками. Но в письмах к близким, говоря о великом писателе, выражается он, как правило, грубо и даже цинично. Презрение и ненависть звучат в оценках Ленина и тогда, когда он говорит о последователях философских взглядов Толстого. В письме к своей приятельнице Инессе Арманд в 1916 году Ленин комментирует брошюру французского пацифиста Амбера Дро. Не желая проливать кровь, Дро отказался во время Первой мировой войны взять в руки оружие и был осужден военным трибуналом. По этому поводу Ленин писал: "Боже, какая каша в голове. Толстовец - боюсь, что безнадежный" (выделено Лениным. Письмо от 16 декабря 1916 года, том 49, стр. 339.).
      Впрочем, было бы неточно и даже неверно определять отношение Ленина и большевиков к толстовским идеям и толстовским последователям только как ненависть и презрение. За 20 лет, предшествовавших революции 1917 года, между этими двумя группами возникали самые различные ситуации.
      Об игре российских социал-демократов, а позднее большевиков с толстовцами более откровенно рассказывает видный деятель большевизма и личный друг Ленина Владимир Бонч-Бруевич (1873-1955). В молодости Бонч-Бруевич лично познакомился со Львом Толстым, сотрудничал в толстовском издательстве "Посредник". Толстой писал в эти годы "Воскресе-нье". Для задуманных им образов революционеров нужны были сведения о подпольщиках: каковы их взгляды, о чем они спорят, что читают, как распространяют нелегальную литературу. Со своей стороны, двадцатидвухлетний социал-демократ Бонч-Бруевич имел задание кое-что разузнать о Толстом и его друзьях и по возможности перетащить их на сторону своей партии. В первый день нового 1896 года он явился на квартиру В.Г.Черткова и здесь провел с Толстым и его друзьями нечто вроде "разъяснительной беседы". Тогда же он написал своей будущей жене Величкиной: "...Я всеми силами старался поколебать их мнение относительно революционеров... Конечно, я уверен, что не поколебал их мнение совершенно, но все-таки след от разговора, конечно, останется" (В.Д.Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Том II, стр. 473. Письмо к В.М.Величкиной 2 января 1896 года.).
      Попытки "переубедить" Толстого, приспособить его для нужд большевистской пропаганды продолжались и позднее. Находясь в Швейцарии в качестве политического эмигранта, Бонч-Бруевич обращается к Толстому с письмами, призывая его от имени своих коллег выступать с обличительными статьями по поводу голода в России. Он обещает также, что соберет среди политических эмигрантов деньги для голодающих крестьян. Это также должно было, очевидно, расположить Толстого, занятого в 1898 году заботами о помощи голодающим. Жена Ленина Надежда Крупская, опять-таки в надежде "приручить" великого писателя, собирается в 1902 году посылать ему из Швейцарии большевистскую "Искру" и для этой цели выясняет у общих знакомых адрес Толстого. В 1907 все тот же Бонч-Бруевич, желая вызвать интерес Толстого к программе и деятельности большевиков, отправил ему брошюру "О бойкоте третьей Думы", которая включала статью Ленина "Против бойкота. Из заметок с-д публициста". Было сделано еще несколько попыток как-то расположить писателя к идеям и акциям большевиков, но неудачно. Толстой на это попросту не обратил никакого внимания. Похоже, что он даже не читал ленинской статьи о себе, написанной в 1908 году ("Толстой как зеркало русской революции".).
      Кроме попыток вступить в дружбу с самим Толстым, большевики ради своих тактических целей поддерживали отношения с его единомышленниками, в частности, с проживавшим в те же годы в Швейцарии другом Толстого П.И.Бирюковым. Дружелюбные отношения между Лениным и Бирюковым в те нелегкие для большевиков времена простирались так далеко, что когда в Женеве была создана библиотека Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), Бирюков, последователь и биограф Льва Толстого, передал в эту библиотеку часть своих книг. Позднее, в 1905 году, после отъезда большевиков из Швейцарии, толстовец Бирюков принял на хранение не только их библиотеку, но и архив ЦК РСДРП [А.Шифман. "Живые нити". Друзья Льва Толстого вблизи В.И.Ленина. Вопросы литературы №4, 1977, стр. 172. Интересно, что впоследствии, прийдя к власти, большевики не любили вспоминать этот факт. Бонч-Бруевич в своих воспоминаниях о судьбе библиотеки РСДРП (1932 г.) "забыл" даже упомянуть имя толстовца Павла Бирюкова (1860-1931).].
      Однако при всем том личном расположении некоторых большевиков к отдельным толстов-цам, между ними всегда существовал неразрешимый глубокий конфликт. И те и другие, видя жестокости царской бюрократии, не желали молчать, и те и другие считали, что положение трудового человека в России надо изменить, улучшить, но едва только речь заходила о том, как, каким образом это сделать, выяснялось коренное различие методов. Если даже оставить в стороне вопросы тактики, можно видеть, что между толстовцами и большевиками существовало глубочайшее расхождение в философском подходе к российской действительности. Революци-онеры понимали окружающее социальное зло как нечто находящееся ВО ВНЕ: вне их личности, вне их партии, вне трудового народа. Толстовцы, наоборот, видели трагизм сложившейся ситуации в недостатках всех членов общества, в нравственном несовершенстве каждого человека, будь то царский генерал или беднейший мужик.
      Представление о социальном зле как о чем-то чужеродном, злонамеренно привнесенном извне, традиционно присуще дохристианскому (языческому) мироощущению. В сознании, лишенном христианской ориентации, как и в сознании людей дохристианской эры, мир оказывается населенным многочисленными "злыми силами", которые вопреки и независимо от человека правят природой и обществом. В одной из своих книг (Марк Поповский. Жизнь и житие профессора Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. Париж, ИМКА-Пресс, 1979.) я уже имел возможность обратить внимание читателей на странный и печальный феномен: после тысячи лет христианства российский массовый человек сохранил почти в чистом виде язычес-кую веру в то, что зло социальной несправедливости есть нечто вторгающееся в его чистую и безгрешную жизнь извне, и в зле этом всегда виноват кто-то другой. Позиция эта особенно привлекательна для слоев зависимых, приниженных. Представление о жестоком необоримом зле, приходящем снаружи, удовлетворительно объясняет человеку социальных низов его неудачи и питает мстительное чувство. Революционеры великолепно использовали эту извечную российскую ориентацию для своих политических целей, натравливая низы на жупелы "царизма", "капиталистов и помещиков"( Вся дальнейшая история коммунистического государства пронизана все тем же постоянным поиском врагов во вне: "Антанта", "Керзон", "кулаки и подкулачники", "вредители", "враги народа", "американские империалисты", "сионисты" и т. д. и т. п.).
      Бесплодному и жестокому принципу поиска зла во вне Лев Толстой противопоставил поиск зла внутри, в себе. Его мысль о необходимости самоусовершенствования по сути была призывом к личной ответственности каждого за все, что происходит в обществе. Толстой ничего не придумал нового, он лишь напомнил русскому обществу о евангельском видении мира. Он как бы перевел Евангелие на язык современности, доступный и понятный каждому россиянину конца XIX века, дополнил Благую весть примерами из окружающего реального мира послерефо-рменной России. Никакое насилие, возгласил он, - не изменит сущности человека; никакие будущие экономические переделки и успехи не принесут человеку счастья. Большевистским лозунгам о "светлом будущем", которое надо добывать с оружием в руках, уничтожая злокозненных капиталистов и помещиков, Толстой противопоставил слова тверского мужика Василия Сютаева: "Всё в тебе и всё сейчас". Авторитет Толстого-писателя, человека праведной жизни, придал толстовской проповеди личной вины и личной ответственности широкую известность и признание в русском обществе. Толстовское учение стало символом веры как для многих горожан-интеллигентов, так и для крестьян. Многие из тех, кого привлекло толстовское миропонимание, вовсе не спешили объявлять себя толстовцами или еще как-то определить свою принадлежность к той или иной партии или группе. Они просто предпочитали строить свою жизнь, свое поведение на христианской основе. В этой связи самарский журналист-толстовец Илья Ярков (родился в 1892 году) в неопубликованной рукописи "Моя жизнь" вспоминает о своих дореволюционных спорах с единомышленниками. Они много толковали о том, насколько совместима с христианскими взглядами служба в войсках в качестве, например, санитара. При этом, поясняет Ярков, "эти христианские взгляды были для нас только псевдонимом толстов-ства, то есть собственно толстовских взглядов" (И.Ярков. Моя жизнь (Автобиография). Часть III. Машинопись. Авторский экз.). Таким образом, Толстой оживил, освежил для своих современ-ников общеизвестные евангельские идеи, которые как бы привяли от постоянного повторения их под церковными сводами. Толстовство лишало революционеров той роли, которой они более всего домогались: роли единственных спасителей угнетенных. Толстовцы показывали, что русское общество при желании может преобразить себя без посторонних благодетелей, собственными силами. У них и примеры для этого были убедительные: многочисленные группы крестьян-сектантов в разных концах страны, которые уже организовывали свою жизнь на новых началах. Между сектантами и толстовцами возникло дружеское взаимопонимание. Хотя государственная перепись 1897 года учла только 2 миллиона сектантов на 120 миллионов населения России, известный знаток этого вопроса А.С.Пругавин полагал, что вместе со старообрядцами сектанты в России составляют не менее 20 миллионов человек. А большевик Бонч-Бруевич говорил даже о 26 миллионах(См. статью Л.Борецкого в "С-Петербургских Ведомостях" за 24 и 25 января 1902 года (Л.Борецкий - псевдоним Пругавина): "Два миллиона или же двадцать миллионов". См. также: Бонч-Бруевич. Избранные сочинения в трех томах. М., 1959. Том I, стр. 175.). Надо ли пояснять, что для революционеров всех сортов толстовская проповедь, увеличение числа сторонников и единомышленников Толстого стали опасностью номер один.
      Отношение к сектантам, а по существу к 20 миллионам русских крестьян, стало тем перекрестком, на котором впервые столкнулись и многажды затем сталкивались социал-демократы (позднее большевики) и толстовцы. Впервые это столкновение произошло еще в середине 90-х годов. В это время несколько тысяч крестьян сектантов, именующих себя духоборами или духоборцами, жители Тифлисской губернии и еще двух кавказских областей, отвергли обряды и таинства православной церкви, стали отказываться от службы в армии. Вождь духоборов П. В. Веригин, высланный в Архангельскую губернию, сумел там познакомиться с неизданными религиозно-публицистическими произведениями Льва Толстого. Оказалось, что идеи Толстого чрезвычайно близки духоборам. Веригин стал писать своим единоверцам письма, в которых по существу рекомендовал им толстовские идеи. Под влиянием этих писем крестьяне-сектанты решили отказаться от службы в армии. В июне 1895 года они торжественно сожгли оружие. Началось жестокое преследование духоборов. Около четырех тысяч сектантов были выселены из своих деревнь и загнаны в горные аулы, где были обречены на безработицу и голод.
      За духоборов вступились толстовцы. В.Г.Чертков в английской газете опубликовал подробности о травле крестьян. Затем группа толстовцев (Чертков, Бирюков и Трегубов) написали воззвание к русской общественности, призывая помочь сектантам, которых лишили средств к жизни.
      Толстой не только дополнил воззвание своим послесловием, но и передал в помощь голодающим тысячу рублей, а также обещал впредь отдавать голодающим крестьянам все гонорары, которые получал в театрах за исполнение его пьес.
      В результате этой мирной акции Чертков был изгнан за границу, а Бирюков и Трегубов отправлены во внутреннюю ссылку. "История эта получила в столице глубокий резонанс. К радости моей и удивлению всё петербургское общество в разных слоях негодует на эту ссылку", - писала Софья Андреевна Толстая своей сестре Т.А.Кузьминской. Проводы и прощание Чертковых и Бирюкова с друзьями были очень трогательны и торжественны. "В день приходило до сорока человек самых разных сословий и положений: и высшая аристократия и мужики, писатели, дворники, ученые, музыканты, курсистки, военные..."( С.А.Толстая - Т.А.Кузьминской 12 февраля 1897 года. Архив Толстовского музея в Москве.)
      В следующем году началось переселение духоборов в Канаду. Эта эмиграция, которая спасла их от полного уничтожения, стала возможной только благодаря вмешательству и помощи Льва Толстого и толстовцев. Судьбой этих несчастных интересовались в те годы и социал-демократы. В мае 1896 года Г.В.Плеханов говорил В. Д. Бонч-Бруевичу, что вопрос о крестьянах "становится ребром". "Пока мы не сломим самодержавия, пока не завоюем первые политичес-кие свободы, эти современные крестьянские протестанты, несомненно, будут иметь известное значение в нашей борьбе"( Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Том I, стр. 325.). В плеханов-ском ПОКА и была вся суть отношения социал-демократов к крестьянству. Пока, в тот момент, недовольные крестьяне-сектанты были им нужны. Их нельзя было уступить толстовцам. Бонч-Бруевич был послан своей партией сопровождать очередную партию духоборов, едущих в Канаду. Считалось, что этот близкий к Ленину партиец-профессионал едет исследовать быт и экономику духоборов. Но в действительности поездка носила пропагандный характер и прежде всего была акцией антитолстовской. Впоследствии Бонч-Бруевич откровенно писал:
      "Мы, старые, опытные политики, прекрасно понимали, что при царизме, когда самодержа-вие еще не было низвергнуто, надо было "вместе бить и врозь итти". Вот поскольку сектантство помогало нам бить царизм... поскольку они внедряли в народ отрицательное отношение к самодержавному строю, постольку мы готовы были их поддерживать... А в наших нелегальных комитетах мы заводили с ними знакомство, дабы приобщить их насколько возможно к общественному движению, всегда старались расколоть их внутри по классовому признаку" (Там же, стр. 377.).
      Обсуждая крестьянскую проблему, большевики в своей среде никогда не скрывали, что "мелкий собственник" русский мужик для них союзник лишь временный, и в дальнейшем они вовсе не собираются защищать крестьянские интересы. Точно так же не собирались они отказаться от важнейшего пункта своей программы, в котором объявили себя непримиримыми атеистами. И при всем том попытки заигрывать с сектантами не прекращались никогда.
      Задачу использовать крестьянско-сектантское недовольство для своих политических целей социал-демократы окончательно сформулировали на Втором съезде партии в 1903 году. На этом съезде Ленин прочитал составленный Бонч-Бруевичем доклад "Раскол и сектантство в России". "В настоящее время, - говорилось в нем, - мы должны употребить все силы, имеющиеся в нашем распоряжении, на этот предмет, чтобы расшевелить социал-демократической пропагандой крестьянские массы. Один из удобных путей к этой массе представляют из себя сектанты, организованные уже в общины, вследствие чего и воздействие на них гораздо легче, чем на другие части крестьянского населения..." (Бонч-Бруевич В.Д. "Раскол и сектантство в России". Доклад II съезду РСДРП.) По этому докладу была принята съездом специальная резолюция, призывающая усилить пропаганду среди сектантов.
      Циничные планы большевиков наталкивались в России прежде всего на противодействие толстовцев. Толстовцы, особенно такие близкие к Льву Толстому, как Чертков, Бирюков, Трегубов, считали своим долгом предупреждать крестьян-сектантов об опасности слева. В сентябре 1902 года находившиеся в эмиграции Чертков и Трегубов разослали до пятидесяти тысяч писем крестьянам, приглашая их ответить на такие, например, вопросы: "Хорошо или дурно бунтовать против притеснителей, грабить и убивать правителей?" "Что должен и чего не должен делать христианин в наше время для улучшения своей веры и общей жизни?" (Там же. От редакции "Свободного слова" к русским сектантам. Том I, стр. 11.)
      Тесную связь между крестьянами-сектантами и толстовцами большевики справедливо считали для себя крайне опасной. Многие их действия носили активно антитолстовский характер. Аргументируя необходимость такой борьбы, Бонч-Бруевич говорил на Втором съезде РСДРП: "Мы должны выбить толстовцев из их позиций, а для этого есть единственный способ: дать сектантам такую небольшую газетку, которая лучше и всесторонней отвечала бы их назревшей потребности политического саморазвития"( Бонч-Бруевич. Избранные сочинения. Том I, стр. 187-188.) Газета социал-демократов (большевиков) для сектантов-крестьян начала выходить в январе 1904 года, и главной задачей ее было оторвать крестьян от толстовских идей, от толстовского влияния(Газета "Рассвет" выходила в течение 1904 года. Всего вышло 9 номеров. Редактор: Бонч-Бруевич.) Для того, чтобы "выбить толстовцев из их позиций", друзьям Ленина годились любые средства. Так, в поисках материалов для своей антитолстовской газеты, Бонч-Бруевич, нисколько не смущаясь, обращается из Женевы к Льву Толстому с просьбой прислать документы о преследовании сектантов в России. "Все это мы тщательно переплетем, - писал он, - а когда будет в России свобода, тогда вместе со всей библиотекой, перевезем в одну из столиц, где и организуем широкую библиотеку - русский Британский музей"( Бонч-Бруевич - Льву Толстому 10 августа 1904 г. Отдел рукописей Толстовского музея в Москве.)
      В то время как Бонч рисовал Толстому "светлое будущее", когда каждый гражданин свободной России сможет прочитать о страданиях крестьян-сектантов, Ленин выступал с резкой критикой Толстого-мыслителя и его последователей. "Тогда только добьется русский народ освобождения, когда поймет, что не у Толстого надо ему учиться добиваться лучшей жизни, а... у пролетариата". (В.И.Ленин. ПСС. 5 изд. Том 20, стр. 70-71. "Толстой и пролетарская борьба".) Особенную злобу Ленина вызывали толстовцы. Он находит для них самые уничижительные, самые оскорбительные эпитеты. Для него толстовец - "...истасканный истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который публично бия себя в грудь, говорит: "Я скверный, я гадкий, я занимаюсь нравственным усовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками"". И еще: "Толстой смешон, как пророк, открывший новые рецепты спасения человечества, и потому совсем мизерны заграничные и русские толстовцы..."
      Так оно и шло все первое десятилетие XX века: большевики поочередно пытались обольс-тить религиозное, евангельски настроенное крестьянство, в котором становилось с годами все больше толстовцев, и одновременно яростно набрасывались на тех же крестьян, когда не находили в них стремления бунтовать, жечь имения и самочинно делить помещичью землю. Еще более яростно атаковали они толстовцев-интеллигентов за их непротивленчество, за попытки сблизиться с крестьянами, отвратить их от кровавых эксцессов. Но в 1914 году произошли события, после которых большевики-прагматики снова увидели для себя в толстовцах некий прок.
      С первых дней мировой войны толстовцы, как и многие другие сектанты, начали отказываться от службы в царской армии. Их судили в военных трибуналах, приговаривали к дисциплинарным батальонам, тюрьме, а кое-кого и к каторге (И.Ярков получил 8 лет каторжных работ). Для последователей Льва Толстого эти действия не были акцией политической. Неприятие любого насилия лежало в основе их мировоззрения. Именно в этом пункте они наиболее решительно расходились с революционерами любого толка, именно эта сторона толстовства более всего раздражала и народовольцев, и анархистов, и эсеров, и большевиков (социал-демократов). Еще в 1897 году, за два десятка лет до большевистской революции, знаменитый анархист Петр Кропоткин, встретив в Англии эмигрировавшего толстовца В.Черткова, написал ему:
      "Если бы вам (толстовцам - М.П.) удалось соединить большое количество людей - большое непременно, которые во имя общечеловеческой поруки... подняли голос против всякого насилия сверху - экономического, политического и нравственного, - тогда насилие снизу, как самоотверженный протест против насилия сверху, все менее и менее становилось бы необходимым. Пока этого нет, насилие снизу останется фактором прогресса нравственного..." (Кропоткин - Черткову 10 июня 1897 г. Цит. по кн.: М.В.Муратов. Л.Н.Толстой и В.Г.Чертков. Изд. муз.Толстого, М., 1934.)
      Как личность, известная своим мужеством и благородством поведения, Петр Кропоткин был приятен и В.Г.Черткову, и Льву Толстому, с которым он также обменялся письмами. Однако этот революционер ни толстовцев, ни самого Толстого в необходимости насилия в общественной жизни не убедил. Толстой писал по этому поводу: "Его аргументы в пользу насилия мне представляются не выражением убеждения, но только верности тому знамени, под которым он честно прослужил свою жизнь" (Толстой - Черткову 19 июня 1897 года. Цит. по книге Муратова.)
      Не приняв призывов к насилию со стороны анархиста Кропоткина, толстовцы не приняли и войны, в которую вступила летом 1914 года Россия. К 1916 году протест против кровопролития поддерживали уже не отдельные лица, но большая организованная группа последователей и друзей Льва Толстого. Группа эта активно распространяла по Москве антивоенные листовки. В отличие от листовок большевиков, призывы непротивленцев-толстовцев были подписаны подлинными именами. Подписавшие эти листки были схвачены и преданы военному суду.
      Большевики, как известно, считали поражение России в войне благом, так как, по их расчетам, такое поражение приблизило бы вожделенную пролетарскую революцию. В этой связи выступления толстовцев и особенно начатое против них судебное преследование большевиков порадовало. Тем более, что "дело толстовцев" приобрело довольно шумный характер: на скамье подсудимых оказались люди известные и уважаемые. В защиту толстовцев выступили самые крупные адвокаты, о толстовцах много писали газеты. Большевики надеялись, что суд приговорит толстовцев к большим срокам заключения или к ссылке в Сибирь и это приведет к новой волне отказов от военной службы. Вопреки этим надеждам все непротивленцы были по суду оправданы. Так или иначе, на почве неприятия войны отношение большевистского руководства к толстовцам на пороге революции снова улучшилось. Но не надолго.
      В большом архиве В.Г.Черткова (65000 листов), который был в 1961 году передан в отдел рукописей Государственной библиотеки имени Ленина в Москве, имеется много материалов, показывающих, что толстовцы уже летом 1917 года поняли, что большевики рвутся к власти и власть их будет для народа нелегкой. В своих издательствах "Единение" и "Братство народов" они опубликовали листовку, написанную крестьянином-толстовцем Тульской губернии Михаилом Новиковым. Листовка называлась "Две свободы - ложная и истинная". В своем обращении Новиков противопоставил идеал евангельский идеалу партийному, социалисти-ческому, и пришел к выводу, что: "...Во все времена и у всех народов при всяких государст-венных порядках тот, кто имел в себе больше внутренней свободы, неразрывно связанной с вытекающими из нее стремлениями к трезвости, трудолюбию, бережливости - всегда лучше всех других устраивал и свою внешнюю материальную жизнь... Но люди будто забыли об этом и... стараются примкнуть к партиям - и в последнее время даже из среды сектантов..." (Архив В.Г.Черткова в библиотеке им. Ленина в Москве. Фонд 435.)
      Летом 1917 года, вскоре после неудавшейся попытки большевиков захватить власть, Чертков выступил с серией докладов, опять-таки разъясняя позицию толстовцев по отношению ко всякому насилию, как государственному, так и партийному. Наконец, 28 октября, на третий день после захвата власти большевиками, когда по всей стране начались массовые убийства и всякого рода насилия, группа толстовцев, в которую входили В.Чертков, И.Горбунов-Посадов и другие, начала прямо на улицах Москвы распространять обращение "Прекратите братоубийст-во! Товарищам, братьям". Появляться в эти дни на улицах с такими листовками было смертельно опасно. И тем не менее толстовцы, и в том числе женщины, не остановились перед выполнением своего долга. Раздача Обращения продолжалась три дня. "Остановите взаимное братоубийство, - значилось в Обращении. - Все вы, борющиеся между собой, к какой бы стороне вы ни принадлежали, вы, люди всех партий и классов, вспомните, что все вы братья, сыны единого человечества".
      Из черновых карандашных пометок в блокноте жены Владимира Черткова Анны Константиновны Чертковой (блокнот хранится в архиве Черткова в библиотеке им. Ленина) видно, что листовки толстовцев подчас встречали сочувствие и даже симпатию участников вооруженного восстания. В одном случае с содержанием Обращения полностью согласился солдат, в другом рабочий. Но, как записала Черткова, попадались ей красногвардейцы, кричавшие: "Ты смотри, курсистка, - правильно говори, а если будешь за буржуев, против нас, так мы тебе всю маску сорвем, штыком в тебя пырнем". Анну Черткову поразило, насколько смутно представляли себе цели революции все эти солдаты и рабочие с винтовками. Об одной такой встрече она записала: "30-го утром понесли последнюю пачку. Дала рабочему, он взял, стал читать и говорит: "А все-таки не бросим оружие до тех пор, пока все мерзавцы (подчерк-нуто Чертковой - М.П.) не будут на нашей стороне!" - И смех и грех! Понимай как знаешь!"
      Итог двадцатилетнего диалога большевиков и толстовцев перед революцией 1917 года сводится очевидно к тому, что партии, планировавшей вооруженный захват власти, не удалось поколебать христианскую позицию толстовского братства и вовлечь последователей Льва Толстого в свои планы. Но, с другой стороны, и толстовцам не удалось уберечь русское крестьянство от веры в большевистские политические лозунги о земле и мире. Прав оказался П.А.Кропоткин, который в письме к В.Г.Черткову писал: "Человечество всегда двигалось только актуальными (подчеркнуто П.Кропоткиным - М.П.) силами, которые вы и пытаетесь создать. Удастся ли вам сплотить эти силы - не знаю; думаю, что нет"( Кропоткин - Черткову 10 июня 1897 г. Цитирую по книге Муратова "Л.Н.Толстой и В.Г.Чертков". М., 1934.). Толстовские идеи любви к ближнему, личной ответственности и необходимости самоусовершенствования не оказались в первом десятилетии XX века достаточно актуальными, чтобы завоевать, увлечь русское общество. Большевистская фразеология оказалась более привлекательной, более актуальной.
      Толстой как будто предвидел эту ситуацию. В одном из последних своих произведений "Христово учение" он задался вопросом: почему человечество не пошло за Христом. Он считает, что стать подлинными христианами людям всегда мешали соблазны. "Соблазны есть ловушка, в которую заманивается человек подобием добра", - писал великий моралист. Одним из таких соблазнов, по его мнению, является государство. "Он (соблазн государства - М. П.) состоит в том, что люди оправдываются в совершении ими грехов благом многих людей, народа, человечества". При любой власти руководители страны маскируют государственное насилие подобием добра. Но коммунисты сделали этот соблазн особенно массовым и всеобъемлющим. Вслед за кровопролитием, которое последует при уничтожении капиталистов и помещиков, коммунисты обещают народам "светлое будущее", всеобщий коммунистический рай. Коммуни-стическое государство есть попытка оправдать государственную идею вообще, оно является апологией насилия и принуждения. В глазах Толстого большевистское государство должно выглядеть значительно более отталкивающим, чем всякая другая власть, которая меньше камуфлирует свои подлинные неблаговидные цели. К сожалению, эту важную мысль поняли лишь очень немногие ученики Толстого. На пороге октябрьского переворота рядовые толстовцы туманно представляли себе, что означает для них и для страны в целом власть большевиков. Большевистская фразеология, включавшая лозунг о мире, представлялась им наиболее разумной и даже нравственной. Вот как описывал свое тогдашнее состояние самарский толстовец Илья Ярков:
      "...Апрель-сентябрь 1917 года - поистине удивительное время. Тогда в России... все "колобродило"... ферментировалась какая-то качественно совсем иная форма жизни. Народ искал путей, по которым должно было пойти дальнейшее развитие и углубление революции. И главнейшая проблема, которая тогда волновала все без исключения умы, была проблема войны и мира: "Продолжать ли вести войну или же найти средство активно выключиться из нее?.." На чьей стороне был я? - Скажу коротко: на стороне тех, кто - тогда - не хотели продолжать войну. На стороне тех, кто главнейшим программным пунктом своей борьбы объявляли скорейшее прекращение войны: "Долой войну!" Самый лозунг "братания" на фронте был мне как нельзя более по душе. Как назывались люди, которые горой стояли за прекращение войны? Назывались они - "большевики". И за избирательный список этих самых "большевиков" (в Самаре он был под номером 1-м) мы тогда с Марьей (женой) и отдали дважды свои голоса. Ни к какой другой партии у меня не лежало сердце" (И.П.Ярков (Куйбышев). "Моя жизнь". Автобиография. Машинопись. Ок. 1000 стр. Авторский экземпляр.)
      Переворот 25 декабря 1917 года толстовец Ярков также воспринял с одобрением. "...К нашему основному настроению и тогда, и возможно теперь можно с полным основанием приложить слова моего тезки Ильи Эренбурга: "Я не оплакивал ни имений, ни заводов, ни акций: я был беден и богатство сызмала презирал". Мы с писателем, стало быть, к приходу Октября находились в одинаковой имущественной позиции: нам нечего было терять" (Там же. Цит. из книги И.Эренбурга "Люди, годы, жизнь". М., 1961, стр. 338.)
      Откуда было знать в 1917 году мелкому самарскому служащему, а позднее журналисту Яркову, что в следующие полвека он поплатится за свои толстовские взгляды сначала трехлет-ней (1929-1931) административной ссылкой, затем смертным приговором военного трибунала (1942) и, наконец, пребыванием в сумасшедшем доме (1951-1954), специально построенном НКВД для тех, чьи взгляды не совпадали с официальными. (Там же. Цит. из книги И.Эренбурга "Люди, годы, жизнь". М., 1961, стр. 338.)