Неподалеку от интерната железная дорога. В вагонном парке составы с углем, цементом, лесом, нефтью… Приладились старшеклассники уголек по ночам воровать. Каждый мешок три рубля стоит, если, конечно, знаешь, кому продать. За ночь можно пятнадцать рублей срубить, коль сила в руках имеется и смелость, ведь охранники запросто могут и в глаз кулаком садануть – было такое, и в школе неприятности возникнут – и такое случалось.
      Вовка Чарыков копил деньги на фотоаппарат. Конечно, он, как и все, чтоб жмотом не прослыть, тратил деньги и на абрикосовую заварку, продавали раньше такую, – съешь, и приятно пахнет изо рта. Учителя и воспитатели ругали – мол, сердце загубите. Но интернатские сердца загубить невозможно – закалены вечным чувством голода и жаждой приключений. «Куплю фотоаппарат, – думал Вовка Чарыков, – и буду снимать на память школьную звездобратию, чтоб потом смотреть на фотографии и вспоминать друзей, когда сделаюсь совсем старым, как Тимоха-конюх».
      – Тимоха, ты помнишь морды своих друзей, когда они молодыми были?
      – Че? – Конюх глянул на Чарыкова сердитыми глазами.
      – Хер через плечо, чтоб ключица не сломалась!
      – Попадешься мне, молокосос! Сопли до колен, а материшься. Насобирали вас сюда, недоносков…
      – Темнота ты дремучая. Так в старину буква называлась, – сказал Чарыков, отбежав на безопасное расстояние. – Или знак, которым зачеркивают бумаги; отсюда херить – уничтожать.
      «И Тимоху-конюха сфотографирую. Он не злой. Иначе не стал бы и нас, и лошадь, на которой хлеб возит в школьную столовую, сахаром угощать. У него всегда есть в карманах сахар кусками».
      Однако не удалось Вовке Чарыкову свою мечту исполнить так скоро, как казалось вначале. Тут как раз всех восьмиклассников, у кого с успеваемостью полный порядок, закрепили за третьеклассниками, чтоб помогать уроки делать и вообще шефствовать, и Чарыкову досталась Люська.
      – Она очень чувствительная, – сказала ему Люськина воспитательница шепотом. – Мать из тюрьмы не выходит, такая вот ситуация… Девочка в тюрьме родилась, но… и стихи пишет, и учится хорошо. Старательная. Правда, злоба в ней какая-то.
      – Обкатается, привыкнет к интернатской жизни, – успокоил он учительницу. – Все мы сначала злыми были.
      На большой перемене Чарыков разглядел Люську Лялину: росточком ниже своих сверстниц, востроносенькая, неулыбчивое лицо. Всю перемену простояла у окна, глядя на растущие в школьном дворе деревья. Прозвенел звонок, и она, пропустив бегущих гомонящих одноклассников, вошла в классную комнату последней.
      – Хочешь, я тебе книжку почитаю? – спросил Вовка Чарыков, поймав Люську в коридоре, когда кончился первый час самоподготовки. – «Две лягушки»… Пантелеев написал. Можно сказать, специально для интернатских… «Не падай духом! Не умирай раньше смерти…»
      Девочка посмотрела на Чарыкова настороженно, насупилась. Медленно перевела взгляд на книжку.
      – Читай, – потянула за рукав к окошку. – Я люблю сказки.
      Собственно, теперь все шефство Вовки Чарыкова сводилось к тому, что он читал Люське книги на большой перемене и между первым и вторым часом самоподготовки. А однажды…
      – Мне вот что интересно, – сказала Люська, когда, услыхав звонок, Чарыков захлопнул книжку. – Почему у меня папки нету? Мама от меня отказалась, а папка?
      – Кто тебе сказал, что отказалась?
      – Когда я девочку укусила, учительница на меня кричала, что мы на шее у государства висим… А папка? – Люська впервые за все время посмотрела Чарыкову в глаза. – Ведь если есть мамка, то и папка должен быть? Или нет?
      – Как это нет? Есть, конечно. Только… Только некогда ему, наверное, с тобой встречаться. Работа такая.
      – Какая «такая»? – Люська продолжала смотреть на Чарыкова. – Ты знаешь моего папку?
      – Знаю, знаю… Беги в класс, а то нам влетит. Звонок давно прозвенел.
      – А пусть он мне письмо напишет. – Люська всхлипнула.
      – Напишет… Беги быстрей. – Он подтолкнул девочку к воспитательнице, стоящей у дверей в классную комнату и укоризненно кивавшей, глядя на Чарыкова.
      Потом он опять читал ей книжки на переменах и угощал абрикосовой заваркой. Люська не напоминала о письме и об отце, а Вовка Чарыков и вовсе забыл этот разговор, просто так ведь сказал, чтоб отвязаться.
      Как-то раз Люська выхватила из рук Чарыкова книжку, которую он ей читал, и громко заплакала. Так сильно заплакала, что прибежали учителя из учительской. Люська, увидев их, стала вдобавок рвать книжку в клочья.
      – Что случилось? – ласково спросила географичка и погладила девочку по голове. – Кто тебя обидел?
      Люська извернулась и укусила милосердную руку. Кровь закапала. Все, кто вокруг стоял, притихли.
      – Звереныш! – воскликнула побледневшая учительница, за сердце схватилась. – Вот она, генная память! Государство вас кормит, одевает, обувает…
      – Люся… Чего ты вдруг? – растерялся Вовка Чарыков.
      – Бежим отсюда! – крикнула девочка и потащила оторопевшего восьмиклассника на улицу.
      Холодно уже было, октябрь на дворе. Он накинул на Люськины плечи свой пиджак.
      – Библиотечную книжку разорвала. Блоха, что ль, за пупок укусила? Чего на людей бросаешься? – Он обнял Люську и хотел сказать что-то еще, но, почувствовав, как вздрагивает худенькое плечико под ладонью, передумал.
      Люська вскоре успокоилась. Подняла кленовый лист, посмотрела на желтые клены и вздохнула:
      – Ты мне не читай книжек, где «мама дочку умывает, наряжает, в цирк ведет…» Какой он – цирк? Там звери живут в клетках?
      – Звери живут в зоопарках и на воле, а в цирке они работают… А ты правда стихи сочиняешь? – спросил Чарыков, чтоб отвлечь внимание Люськи от разорванной книжки о цирке.
      – Сказал отцу, чтоб письмо мне прислал? Врал?
      – Это ты брось – всем не верить. Напишет, когда время будет. Он же разведчик у тебя.
      Он вспомнил свою мать, ее ответы на вопрос, который сейчас мучает теперь уже не Чарыкова, а Люську.
      – У разведчиков со временем туго. Сама понимаешь, сложная работа, – врал он, словно кто-то за язык тянул.
      – Правду говоришь? – тихонько спросила Люська, насторожившись. – Ты только не обманывай, а то я опять кого-нибудь укушу.
      Вот тут-то и пришла в голову Вовки Чарыкова идея. Он еще поговорил с Люськой, доказав, что надо непременно извиниться перед укушенной учительницей, но в голове уже зрел план.
      В первое же воскресенье пошел на вокзал. Долго ходил, вглядываясь в лица дремлющих, скучающих мужчин. Наконец остановил свой выбор на высоком седовласом мужчине, стоящем в очереди за пирожками. Подождал немного и, когда он, купив пирожки, сел на скамейку в привокзальном скверике, подошел.
      – У нас в интернате девочка есть… Умненькая… – Чарыков осекся, встретив недружелюбный взгляд мужчины.
      – Тебе чего? – Мужчина отложил пирожки, оглядел Чарыкова с ног до головы. – Чего надо, спрашиваю?
      – У вас вид благородный, – промямлил Чарыков. – Девочке мужская поддержка нужна. Она добрая по натуре…
      – Ты что, сутенер? – Мужчина протянул Чарыкову пирожок. – Так тебя понимать?.. И дорого берешь?
      – У ней отца нету, так вот я и подумал, что можно…
      – Понятно. – Мужчина положил пирожок на бумажку рядом с собой. – Предлагаешь удочерить… Только стар я…
      Чарыков понял: с этим мужчиной ему не сговориться, и пошел искать другого кандидата на роль в придуманном им спектакле. Вот только бы отыскался нужный человек.
      Следующая попытка вновь оказалась неудачной: мужчина с круглым лицом даже слушать не стал, а отматерил Чарыкова и пригрозил милицией, прокричав что-то об украденном термосе и каких-то совсем новых рубашках.
      Только к обеду сделал следующую попытку. Понравились глаза – умные, добрые, хоть и невзрачен мужчина с виду. Подошел, поздоровался. Тот пожал плечами и протянул руку:
      – Василий Петрович. – И улыбнулся. – Ты, брат, садись, – предложил он, глядя на часы. – Рассказывай. Ну, чего надо?
      Вовка Чарыков растерялся, понимая, как глупо будет выглядеть его просьба. «Но если и этот не согласится, найду другого», – подумал он и спросил:
      – Вам когда уезжать?
      – Через полчаса. – Василий Петрович поймал за рукав собравшегося было уходить Чарыкова. – Да я особенно-то и не тороплюсь. Могу следующей электричкой, если что. Ну? Что там у тебя? Выкладывай и не тушуйся.
      Он и не думал тушеваться, потому что вдруг засомневался в правильности сделанного выбора. Мужчина не совсем подходил для уготованной ему роли: худой, щеки в щетине, на указательном пальце правой руки наколка в виде перстня. Но другого мужчину не так-то просто найти. Да и глаза… Хорошие глаза, понятливые…
      Авось можно попробовать. И Чарыков рассказал о задуманном.
      – Я вам и бутылку поставлю, и денег дам на конверты.
      – Бутылку? – оживился Василий Петрович. – Это другой разговор. Так сразу и надо было говорить. Ну что ж… Значит, говоришь, немного похож я на разведчика? – хохотнул он, потрогав ладонью колючие щеки.
      – Есть немного. Я тут долго всех разглядывал. – Чарыков расслабленно вздохнул. – Вам бы только побриться маленько.
      – Это дело поправимое. Видишь мой саквояж? – Он постучал ладонью по стоящему на коленях маленькому чемоданчику, называемому «балеткой». – Тут тебе и бритва, и мыло, и полотенце.
      – С такими «балетками» командировочные ездят. Вы ведь тоже ездите? Верно?
      – Езжу, брат. Приходится. Всю жизнь по командировкам. Задал ты мне задачку, калена вошь. Большая Люська-то? Сколько годков твоей подшефной?
      – В третьем классе… Письма бы ей писали из разных городов, – сказал Чарыков. – Я и открыток красивых куплю, чтоб вы ее с праздником поздравляли. Они много места не займут.
      – Ладно, не кипишись… Не суетись, говорю. Все бы хорошо, да вот видок-то у меня, – вздохнул Василий Петрович, распахнув плащ, под которым свитер. Потрепанный и с маленькой дыркой у горловины. – Того видок-то, брат!
      – Ерунда. Я вам рубашку принесу. И галстук найдем.
      Василий Петрович задумчиво глянул поверх головы Чарыкова.
      – Лет десять твоей Люське, значит… А волосы случайно не черные?
      – Русые, – сказал Чарыков, переминаясь с ноги на ногу. – Русые и густые. Глаза голубые, сама худенькая, востроносенькая. Нормальная девка.
      – А с черными волосами и глазами у вас Люсек нету, чтоб лет десяти возрастом?
      – Черненьких?.. Нинка есть, Валька… Так мы идем?
      Василий Петрович крякнул, махнул рукой и встал.
      – Пошли, – сказал он, повеселев.
      В «Детском мире» долго выбирали подарки для Люськи: платьице, туфельки, косынку синюю в белый горошек, сластей всяких. Потом Чарыков сбегал за белой рубашкой и галстуком – одолжил у ребят из десятого класса.
      Василий Петрович переоделся в туалете дорожного кафе, что напротив интерната, причесался, потер носовым платком выбритые щеки, словно пытался разгладить морщины. Подмигнул Чарыкову.
      – Похож на разведчика? – спросил подбоченившись.
      – Уши у вас великоваты, а так нормально.
      – Ну, уши, брат, ножницами не подрежешь…
      – Так я пошел за Люськой?
      – Постой… Как бы тебе сказать. – Василий Петрович потер шею ладонью. – Бутылку мне не надо, а вот на пиво дай. Денег у меня своих нет. Я тебе, конечно, верну. Обязательно рассчитаюсь… Для наглости надо, чтоб врать не краснея.
      Чарыков протянул пятерку, которую хотел приберечь.
      – Тогда я вина возьму, – обрадовался Василий Петрович. – Ты не думай, обстряпаем все в лучшем виде. Да мы ей такой спектакль разыграем, что ни одна… Зови. А я пойду употреблю.
      Чарыков с сомнением оглядел развеселившегося Василия Петровича.
      – Только вы сразу пакет отдайте, и, мол, тороплюсь. Чтоб не догадалась.
      – Двигай за дочкой. Иди, иди. И не учи.
      Вскоре Чарыков привел Люську, намертво вцепившуюся в его руку, как прилипла.
      – Боюсь, – шептала она. – Пойдем вместе к нему. А?.. Какой он? Офицер?
      – Нормальный он. Уши только большие… И в гражданской одежде. – Вовка гладил дрожащую Люську по голове. – Ступай, а то у него мало времени. Ну?..
      Люська наконец вошла в зал.
      – Иди сюда, доченька. – Василий Петрович поманил Люську рукой. – Иди ко мне, – показал на стул рядом с собой.
      Чарыков заметил, лицо у Василия Петровича покраснело и покрылось потом. Он махал рукой, приглашая Люську, и улыбался.
      Пришлось чуть ли не силком подвести Люську и усадить.
      – Я подожду на улице. – Чарыков подмигнул Василию Петровичу и бегом к выходу.
      – Это все тебе, доченька. – Василий Петрович развернул пакет: – Косынка, туфельки… Пей лимонад, – плеснул из бутылки в пустой бокал шипучей жидкости. – А я скоро опять к тебе приеду и подарков привезу.
      – У тебя глаза пьяные, – прошептала Люська, глядя на торчащие из пакета туфельки с желтым шнурочком.
      – Э-это… Это пройдет. Чтоб не заболеть. Работа у меня такая. Всю ночь пришлось… Холодно ночью-то. Не обижают тебя ребята?.. Как учишься?
      – А где наша мама? Почему бросила меня?
      – Бросила?.. Мама?.. А мамы у нас нет. Померла она. Только ты не спрашивай меня о ней. Ладно? Я твою мамку очень любил. И мне всегда плохо становится, когда вспомню.
      – Это хорошо, что померла, – вздохнула Люська. – А что у тебя в чемоданчике? – Она осмелела. Пододвинула к себе бокал с лимонадом, отпила глоток, продолжая смотреть на туфельки.
      – Инструменты всякие.
      – Секретные?
      – Что?.. Ах да… Разное там, понимаешь. – Василий Петрович вытер потный лоб ладонью. – Тебе на урок не пора?
      – Воскресенье сегодня… А ты мне письма писать будешь?
      – Вот это обязательно. Это регулярно. И с праздником буду поздравлять.
      – Тогда я пойду.
      Василий Петрович суетливо завернул подарки в бумагу и протянул Люське. Она взяла пакет в охапку:
      – Ты водку не пей, вытурят тебя из разведчиков, – шепнула она и убежала.
      А через неделю получила письмо, которое читала всякому, кто хотел послушать, но в руки его никому не давала. Вскоре еще письмо было. И еще, но из другого города и с фотографией.
      Вовка Чарыков посмеивался, когда учителя и воспитатели спрашивали о Люськином отце, непонятно откуда взявшемся.
      В начале ноября Люська отвела Чарыкова в сторонку и, прячась от посторонних глаз, достала из-за пазухи фотокарточку, присланную Василием Петровичем – он был снят в офицерском обмундировании, при медалях, – и письма.
      – Красивым у тебя папка был в молодости, – сказал Чарыков, разглядывая снимок. – Верно?
      – Только ты не ври, – попросила Люська. – Ладно? – И в глаза посмотрела настороженно.
      – А чего мне врать-то? – удивился он. – Смотри сама: нос ровный, глаза добрые, ямочка на подбородке.
      – Они ж грамотные?
      – Кто «они»?
      – Разведчики. Мы с тобой про папку сейчас говорим. Ну?
      – А ты как думала? С золотыми медалями школу заканчивают, иначе – фигу тебе, а не институт, где на разведчиков учатся, – не ожидая подвоха, сказал Чарыков.
      – А почему же тогда… – Она развернула письмо и сунула его в руки Чарыкову. – Это я тут… красным карандашиком.
      Вовка Чарыков сначала почувствовал – уши краснеют, потом стало больно где-то у локтя.
      Люська разжала зубы, отпуская не очень сильно укушенную руку Чарыкова, и сказала шепотом:
      – Только ты никому не говори. Никакой он не разведчик. Он обыкновенный.
      – Тут, понимаешь… – растерялся Чарыков, глядя в честные Люськины глаза. – Нет, ты не думай… Никому ни слова.
      – А я его и такого люблю, – сказала Люська, пряча письма и фотографию. – Он мне письма пишет, хоть и с ошибками. Может, у него тоже – дочки нету, а хочется, чтоб была. У него видал какие глаза?.. Добрые. И ямка на подбородке.
      Чарыков поскреб пятерней укушенную руку и пожал плечами, не зная, что ответить.
      – Он написал, что из его окошка кладбище видать и церква. Но церквы я не помню. Может, ее потом построили?
      – Может, и построили. Тебе-то зачем? Ты же знаешь прекрасно, никакой он тебе не отец. Не маленькая уже, – вздохнул Чарыков. – И отчество у тебя другое – Николаевна, а он – Василий. Это я потом допер.
      – А откуда он про кладбище знает?
      – Какое кладбище? О чем ты?
      – С крестами и церквой!.. И туфли купил, и платьице с косынкой! Почему?.. Разведчики всегда с чужими фамилиями живут. Я смотрела кино…
      – Пошли-ка лучше на улицу. Я тебя венок научу делать из кленовых листьев, – сказал Чарыков и подумал: а не попросить ли Люську, чтоб она и для него уговорила Василия Петровича письмо написать?
      «А ведь она красивой женщиной будет! – мелькнуло в голове Чарыкова, когда он примерял своей подопечной корону из схваченных морозцем пожухлых кленовых листьев. – Нет, надо обязательно купить фотоаппарат. Это ж какая память останется, если всех на пленку заснять!»
      – Тимоха! Люська красавицей будет, когда вырастет. Верно?
      – Че?
      – Сахарку, говорю, не найдется интернатскую жизнь подсластить?
      – Не напасешься на вас, мудаков, – проворчал Тимоха, шаря в карманах.
      Сахар из его рук пахнет лошадью и табаком, отчего кажется еще слаще.
 
      СОДЕРЖАНИЕ
      ТРАНС. Фантастический роман 8
      РАССКАЗЫ
      Фотография 203
      Забор 212
      Принцесса 216
      Синица на ладони 242
      Петух 273
      Классный сварщик…………….. 282
      Гефсиманский сад (Из рассказов Авдея Петровича Синюкова)
      Вместо предисловия 288
      Крик 292
      Сильвестина 295
      Автопортрет 302
      Наваждение 306
      Второй этаж 310
 
      Поповичев В. П.
      П58 Транс: Роман и рассказы. – Л.: Лениздат, 1992. – 318 с.
      ISBN 5-289-01292-5
      «Транс» – первая книга сосновоборского писателя.
      Главный герой романа с помощью деревенской ведьмы проникает в «параллельный» мир, населенный лешими, русалками, кобольдами, демонами, троллями… Все бы хорошо, но в этом мире есть город мерцев, где царствует таинственный Черный, экспериментирующий над человеческой кровью…
      Рассказы (реалистические и фантастические) разнятся не только содержанием, но и формой (от классической до притчеобразной).