А уж когда у человека "глаза как клыки", беда с ним. Не то, чтобы бывший председатель открыто зажимал Сандро, пи в коем случае. Даже, когда правление решило премировать чабана мотоциклом, голосовал "за". Но вот потом, когда встретит Сандро, непременно напомнит: "Быть бы тебе без мотоцикла, если бы не премировали". Довел-таки человека, продал тот машину. Что ж, нет мотоцикла, другой повод для попреков представился. Вернулся Сандро после операции аппендицита домой, в постель лечь не успел, помощник бригадира наведался:
      - С благополучным исходом тебя, Сандро Саркисович.
      - Спасибо.
      - На работу-то когда?
      - Полежу денька три...
      Укорил гость: "А еще лучший чабан. Правильно Николай Васильевич говорит: рвач ты..." На следующий день обвязался Сандро полотенцем, пошел пасти - хоть и тяжко, но все же легче, чем выслушивать облыжное.
      Так и наслаивались они, обиды мелкие и жгучие, как муравьиные укусы. Наконец не выдержал Сандро, выступил на партийном собрании, рассказал обо всем. Каялся председатель, постукивал себя в грудь кулаком.
      Но это так, для формы, по существу же ничего не изменилось.
      И Сандро решил, что узелок можно только разрубить. Уехал из колхоза. А уже в следующем году при окоте от сотни маток получили ягнят не сто с лишним, а семьдесят. Потом и вовсе от семисот овечек лишь сто пятьдесят ягнят взяли. Отара та же, только чабаном не Сандро был, а Петр Малый.
      Подводя грустный итог, главный бухгалтер жирно подчеркивает написанное, а последние цифры обводит квадратиком. Ни дать ни взять - траурная рамка.
      - Как же он вернулся?
      - Ему письмо написали.
      Письмо писали нынешний директор совхоза, а в прошлом партийный работник Андрей Григорьевич Зубко и секретарь партийной организации Михаил Игнатьевич Чемодевский.
      - А когда писали, уверены были, что вернется?
      - Как сказать. Приезжал к нам зимой Сандро в гости, приняли честь по чести. Захотел он своих бывших овечек посмотреть. Утром, не дождавшись свету, пошел в кошару. Вернулся злой. Зашел ко мне и говорит: сто пятьдесят ягнят от всей отары еще хорошо взяли, с таким досмотром полсотни и то много. Обижался на Малого очень, за овечек переживал. Поняли мы тогда, что не заржавела его старая любовь.
      Я поинтересовался, за что сердился Сандро на сменившего его чабана.
      - Зачем сердился, - пожал плечами Сандро. - Тогда говорил и сейчас скажу: судить надо. Честно деньги заработать не может, преступление делать начал. Вечером овечек загонит, а утром часов в десять выгоняет непоенных. Зимой привезут овечкам корм, он его не раскинет, так и оставит в санях. Кто посильней - поест, а слабый сдохнет. Вот чабану и барыш. Овечку спишут, он ее свезет на скотомогильник, острижет.
      Шерсть себе, а овцу обольет соляркой и сожжет, доказывай потом. Я когда вернулся, отару стал принимать, половина барашков ходить не могла, копыта гнили.
      Об этом случае я слышал от Андрея Григорьевича.
      Упомянул о кем Зубко, когда я спросил, как он представляет себе истинного работника совхоза.
      - Во-первых, хозяин... Во-вторых... В-третьих... В общем, будет как Андресян, значит - настоящий.
      Страшная это штука, копытная гниль. Возникает она из-за неряшливости, из-за лености чабана. У овец раза два в год надо подрезать копыта, иначе они искривляются, а мясо между ними загнивает. Марганцовка, борная кислота не помогают. И часто случается, что животные гибнут. С копытной гнилью и столкнулся Сандро, вернувшись в хозяйство. К этому времени здесь уже решили, что исчерпали все средства борьбы с недугом, около сотни овец предполагали списать. Малый уже и бочку солярки приготовил для очередного погребения.
      И люди не то, чтобы крайне удивились, а только плечами недоумевающе пожали, когда Сандро заявил, что всех животных поставит на ноги через неделю-полторы.
      - Ведь поставил, - Андрей Григорьевич восхищенно развел руками. Оказывается, секрет его лечебного состава самый несложный. На сто граммов сливочного масла двести граммов обыкновенной поваренной соли...
      В общем, из расчета: один к двум. Мазал он этим снадобьем больные копыта дней шесть-семь и всех наших болящих оздоровил. И тогда решили мы ему несколько килограммов сливочного масла выдать - он ведь на овец свое тратил. Не взял.
      - Почему .не взял? - переспрашивает Сандро. - У меня своя корова есть, не хуже государственных доится.
      Помолчал немного, потом, следуя неожиданным для меня, но, видимо, строго последовательным своим мыслям, сказал:
      - Овечка шесть месяцев в году доится, в день литр дает. У меня семьсот овечек. Семь центнеров молока.
      Значит, четыре с половиной центнера брынзы. Любишь брынзу?
      - Если не очень соленая.
      - Зачем соленая, у вас в Барнауле в Сельхозтехнике Комаров работает. Спроси у него за брынзу, которую он у меня пробовал. На первосортную брынзу три часа надо, и готова. Чтобы семьсот овечек подоить, шесть человек хватит. А брынза в магазине рубль сорок кило стоит. Почему деньги не берем, где взять можно?
      Нагнуться взять и то не хотим.
      Думаю я над его словами и возразить ничего не могу: на самом деле не берем. Нагнуться лень или тщательно посчитать недосуг... Может, просто от лишних забот бежим? А вот Сандро не ленится да и насчет забот тоже. Ему ли их не хватает, а он сам на себя добавочную накладывает. Ведь брынзу-то делать в своем совхозе умеет он один. Ему, значит, и придется дело разворачивать. Что ж, он не отказывается, дайте только доилыциков да договоритесь, куда продукт сбывать.
      Тешится в полыни ветерок, гонит по мертвой воде мертвые клубки перекати-поля, а рядом со мной сидит человек и говорит о делах живых, волнующих. Прикладывает к цифирке цифирку, ищет выгоду, считает. Готов взвалить на свои плечи дополнительные заботы, только бы хозяйству была выгода. Правильно про него директор сказал: настоящий!