- Позор! - вдруг прогремело сзади.
      Я повернулся, удержав равновесие. На нас грозно, как тень отца Гамлета, надвигался Нуль... то есть, извините, - Лунь! Спутался от волнения.
      Держась как бы в тени, за ним скромно двигался другой человек, и скромность его можно было понять: и так его показывали по телевизору почти ежедневно. Как же было не узнать: Арсений Фалько, последнее лицо нашей демократии (наверху), последний наш человек в Кремле, последняя наша надежда... Так это он в домике-прянике живет?.. Это за него так меня помолотили?.. Но он ведь не знал, наверное?
      Хотя за ним следовал тот, кто, наверное, знал!
      Зорин, Митрофан Сергеич, который у истоков нашего "Ландыша" стоял, который в Спиртозаводске нас из кутузки выручал... генерал. Да, крепко охраняет устои! Рожа у меня сразу зачесалась. И кулаки.
      Но не в такой же компании? Сам Фалько... последняя наша надежда. Безобразной сценой встречать его? И - при Луне, полном праведного гнева?
      - Стыдно! - прогрохотал Лунь. - Стыдно видеть прежде уважаемых мною людей за столь неприглядным занятием! - Седыми бровями он указал направление нескромных взглядов: мы явно, увлеченно (и извращенно) подглядывали отсюда за тем, что творится в том домике. Иной цели у нас и быть не могло! Это было ясно, судя по Луню. Он видит глубже нас! Хотя в домике том абсолютно ничего сейчас не творилось и вообще не было ни души. Все души были тут. И какие души! Все творилось как раз тут: может быть, даже сама История?
      Камера Андре стрекотала непрерывно, фиксируя все: и, конечно, появление этой величественной процессии, и то, как Лунь приосанился перед камерой, бросая возмущенный взгляд вниз, в сторону домика. Снят был и домик. Луня явно пьянило это стрекотанье, без него, можно сказать, он и не мог по-настоящему опьяняться жизнью. Реакция Фалько была прямо противоположной - он, наоборот, всячески старался не выглядеть никак, сутулился, кукожился, говорил глухим голосом, так непохожим на его громогласный публичный.
      - Понимаете, - услышали мы. - Мою морду и так уже размазали по всем экранам. Могу я хотя бы на отдыхе приватно пожить, чтобы никто не заглядывал в мою спальню?
      А не то... мы знаем, что будет.
      Но главное - надо было моральную оценку этому дать. И Лунь давал, от всей души, которая особенно широко раскрывалась почему-то лишь на самом высоком уровне - как сейчас, давно он не смотрелся так праведно - видно, силы берег.
      Крот посмотрел на Фалько. На Луня он боялся смотреть: это все равно что видеть в подлиннике какого-нибудь святого Иоанна!
      - Поскольку рынок сейчас, - обратился Крот к Фалько, - даже перенасыщен порнографической продукцией, то в спальню к вам вряд ли кто будет смотреть!
      Крот снова был боец. Фалько, в отчаянии махнув рукой, засеменил к выходу.
      - Да! - произнес Крот. - Эти никогда не допустят, чтобы кто-то над ними жил. Безнадега! - Он сделал знак Андре, Мыцину и Петру: уходим отсюда.
      - Стыдно! - повторил Лунь. То был раскат уже удаляющегося грома. Ему всегда становилось мучительно стыдно в абсолютно точно выбранный момент, в самом нужном месте. Этим и велик.
      У Крота закурлыкал телефончик. Крот отошел в сторону, послушал и сказал лишь одно слово: нет.
      Потом подошел к нам (великие уже удалились).
      - Фрол звонит, - усмехнулся он. - Предлагает за энную сумму тело Ленина сюда положить. Гарантирует дикую раскрутку.
      - Тогда я сам отсюда спрыгну! - произнес Мыцин.
      - Охо-хо! Тошнехонько! - завопил Крот.
      ГЛАВА 11
      Все! Мучительный самоанализ - и глубокий, освежающий сон!
      Следующий день я встретил работой. У меня тоже есть свои дела! Полковник Етишин ходил по кабинету. Но с огромным трудом. И тут в дверь забарабанили, и вошел Крот.
      - Все! - Он сел на стул у входа. - Хана!
      - Какая именно?
      - Полная!
      А я думал, что уже была полная хана. Нет, оказывается? Это хорошо!
      - Лунь заявление делает. Хочет придушить нас в своих объятьях. Весь народ сбегается: такое разве пропустят - когда мудрый старец разоблачает нынешнюю коррупцию: народ от этого шалеет. Так что он опять попадает в десятку!
      Как всегда!
      Действительно - клубился народ! И даже ликовал. Пьянел почему-то от омерзительных новостей. Толпа! В конце конференц-зала нам пришлось подниматься на цыпочки. На сцене на простом стуле сидел Лунь, в посконной рубахе, растрепанный... как бы вышедший к народу на покаяние - один за всех! Даже за тех, кто его об этом не просил. За ним бычился Сысой: мол, если надо, то мы добавим. Вела все эти дела почему-то Любка - видно, переметнувшаяся от Крота из-за какого-нибудь лишнего (или недостающего) нуля. Всем своим скромным видом она как бы подчеркивала, что духовное ей тоже гораздо важней материального.
      - ...Наш глубокоуважаемый расскажет о... - Она вопросительно уставилась на Луня.
      - Да что ж тут расскажешь? - скорбно начал Лунь. - Просто - наболело... где-то вот здесь.
      Потом он молчал довольно долго (сильный эффект!). Потом глухо заговорил. Суть его речи была известна - и обречена на успех. В эту лихую годину, когда народ стонет от нищеты, бесправия, чудовищной коррупции, он (Лунь) выбрал время, которого Бог ему уже не так много отвел, чтобы принять участие...
      - Возглавить! - выкрикнул Сысой, но Лунь лишь горестно отмахнулся.
      - Возглавлять мне что-нибудь уже поздно, - умудренно улыбнулся он. - Я просто поехал сюда, потому что надеялся в меру моих слабых уже сил как-то помочь людям в их нужде.
      Одному он помог точно - Фалько.
      - Но оказалось, - голос его вдруг окреп, - что здесь, под прикрытием высоких словес, творится... торжище! Совершаются сделки!
      Народ зааплодировал. Он, как и всякий народ, обожал безумно, когда его чудовищные подозрения наконец оправдываются и кто-то режет наконец правду-матку. Особенно - такой вот!.. Кстати - какой?
      - Да ну... - произнес мужик с нами рядом. - Он, говорят, еще в ЦК был!
      - Ну и что? - горячо возразила ему его жена. - А где ж такому человеку тогда было быть? В Париже - или в ЦК!
      - Поэтому, - скорбно закончил Лунь, - я покидаю... это торжище!
      Отличное, кстати, слово нашел. Лунь спустился со сцены, поддержанный на ступеньках Фалько.
      - Во, - загудели в зале, - тот самый с ним! Который все тоже насквозь видит!
      Народ шумно расступался. Лунь шел, благодаря кивками всех тех, кто освобождал ему путь, шел, как и обещал когда-то, - пешком. Правда, судя по спутнику - недалеко.
      Прием этот - "полет Луня" - знали все опытные люди: внезапно вылететь, чисто и светло, из какого-нибудь крупного дела, обдав его белоснежным своим пометом... Что может быть краше? Остается лишь гордиться тем, что есть еще у нас такие люди... пока.
      - Это конец! - сказал мне Крот. Нас обтекала толпа, устремившаяся за пророком. - После такой плюхи нам уже не встать!
      - Встанем! - сказал я.
      Настоящих плюх не видал. Молодой ишшо.
      В следующие дни мы с Кротом пытались как-то восстановить хозяйство. Потерпев полное поражение наверху, взяли пониже, снова подались в народ, пришли на разлив у моста, где нежился многоглавый змей, явно торжествуя.
      - Ну что? Вмазали вам? Не любите правду-то?! - проговорила его главная, бровастая голова.
      Судя по его голосу, лицу, стилю поведения, он сам был не чужд восприятию сумм "в особо крупных размерах"... но при торжестве правды ликуют все особенно если эта правда к тебе не относится.
      - Ну что? За помощью пришли? - торжествовал он.
      - Да хотелось бы через вас выйти хотя бы на мэра, - скромно произнес Крот.
      - Ящик коньяка-то хоть будет? - пренебрежительно поинтересовался тот. Мол, на такое хоть вы способны?
      Так куда ж мы денемся-то, с погубленной репутацией?
      Ящик коньяка мы лично тащили с Кротом.
      Ничего более безобразного, чем эта тайная встреча с мэром, я не видел давно. Мы долго поднимались в машинах по ущелью и наконец вылезли в условленном месте.
      Распоряжался всем бровастый. По сигналу его бровей Ваня и его друг с хрустом полезли в кустарник, в гору, и, пошебаршив там в наступившей уже тьме, выкинули на площадку что-то тяжелое, мертвое и голое. Тело тяжело шлепнулось. Отряхивая ладони от растительного мусора, ребята, отдуваясь, слезли на дорожку.
      - Вы что мне сбросили? - зашептал бровастый. - Я ж осетра заказывал! А это человек!
      Я, оказавшись рядом, невольно тоже пригляделся. Человек. Голый, в одних лишь плавках, и, похоже, бездыханный.
      - Так то егерь! - приглядевшись, сказал бритоголовый.
      - А осетр где?
      Растерянно переглянувшись, орлята снова полезли в кусты, долго там ползали в наступившей уже полной тьме, матерясь все более и более безнадежно. Ломая с треском кусты, на тропу вылетело еще одно длинное голое тело - в этот раз, похоже, осетр.
      - Ну вот, - удовлетворенно произнес бровастый. Осетра стали торопливо, как бы испуганно, рубить топорами, швырять куски в котел на костре. Огромные тени метались по горам. Нарастало манящее бряканье бутылок. Крот и мэр, по фамилии Мурцовкин, как бы не замечая всей этой презренной суеты, галантно беседовали в сторонке. Несмотря на то что ночь наступила, мэр почему-то оставался в черных очках.
      - Да-а... Дыр у нас много! - говорил он. - И опорно-двигательный - это наша боль. Так что... - Он развел руками, как бы принимая дорогого гостя в объятья.
      - Ну... некоторые инвестиции возможны, - рокотал Крот.
      Успокоенный - тут все ладится, - я отошел.
      - У вас есть связи в Минприроды? - протаскивал свое Крот.
      - Да, многие бывали здесь. А благодарность? - гнул свое мэр.
      Голоса их затихли. Я подошел к Петру. Петр, который тоже, как член местной мафии, был здесь, поначалу чурался меня, как соучастника опозоренного всеми "торжища" (и его чуть не втянул!). Но, размачивая себя вином, постепенно отмяк.
      - Мой прыжок, значит, похерен? - горестно произнес он.
      - Подожди! Еще не вечер! - подбодрил его я.
      Меня по-прежнему смущал безжизненный егерь, которого тоже, как осетра, подтащили к бурлящему котлу. Но, поглядев на него в очередной раз, я увидел, что глаза его открыты, весело бегают по сторонам, - и я успокоился.
      Метнувшееся пламя костра высветило вдруг Ваню и его бритоголового друга, оказавшихся в непосредственной близости от нас и поглядывающих неадекватно.
      - Все! - шепнул Петр. - У этих уже кулаки чешутся! Валим отсюда!
      Свою работу пресс-секретаря я, в общем, считал исполненной, и мы съехали в душный, пахучий овраг. В мешке у Петра что-то брякало - и я, кажется, догадывался - что.
      - Есть тут одно местечко, - прошептал Петр. - Ухайцы держат. Только примем сначала - на ход ноги.
      Мы приняли и поползли по оврагу.
      - С Мурцовкиным бесполезно о крупном разговаривать! - шептал Петр. - Им Джемал Дваждыхиреев командует, с кошар. Сами позвали их, от своей же лени, наших овец на кошарах пасти все лето. Теперь тут сила у их!
      Ухайцы же, по словам Петра, - наоборот, мирное племя, которое было тут еще до мусульман и христиан, их обычаи совсем древние.
      - Не огнепоклонники? - с опаской спросил я.
      - Да не-ет! - успокоил меня Петр.
      Какая-то горькая травка замечательно пахла. Дивная ночь!
      - У них свои обычаи! Похороны, например... еще живого человека замуровывают сверху в такой глиняный столб: какие-то особые сигналы с небес он тогда получает, пока жив.
      - Так на хрена мы туда идем? - Я остановился у каких-то свисающих на длинных ветках, щекочущих щеки цветов.
      - ...Так теперь не замуровывают вроде живых-то. Там у них вроде кабак, а для культурного отдыха - музей.
      Культурный отдых я помню плохо...
      Резная терраса, наполовину затемненная моей гигантской тенью от костра. Быстрый, холодный ручей с сетью... но сеть не для рыбы, а для того, чтоб не унесло течением бутылки, охлаждаемые для гостей. Они, собственно, и не успели бы далеко уплыть.
      Помню широкую утоптанную площадку за оградой: музей их древнего быта. Бубны с колокольчиками и ленточками, такие же шляпы, детская люлька-качалка, тоже вся обвешанная. Изделия эти продавались любознательным и, как правило, пьяным туристам. Одно, кстати, изделие, уходящее корнями в седую древность, пришлось очень кстати и в наши дни: древнее приспособление для ходьбы в пьяном виде. Дуга на колесиках по концам: продеваешь шею в хомут, руки в кожаные петли - и идешь. Дуга, упираясь в землю, не дает окончательно упасть, колокольчики звенят, ленточки развеваются! Еще ухайцы предложили нас замуровать, незадорого, но мы отказались.
      Мы вылезли на шоссе. Я шел, бренча и развеваясь, Петр держал меня за пояс, не отставал. Водители, принимая нас за представителей древней цивилизации, бодро сигналили.
      - Ты, можно сказать, в родном доме и не был еще, - прошептал Петр. - Ну... Войдем тихо, как два кота.
      Мы, обогнув плетень, тихо вошли во двор. Родной дом был высотой метра в два длины и в ширину такой же. Как только могучее племя братьев и сестер, давшее жизни и нам, тут размещалось? Теперь он имел, правда, лишь мемориальную ценность: Петр уже всего понастроил кругом.
      - Стоит, как домик Ильича среди современности, - пояснил Петр. - А вот для Славки хитрый дом строю. В одну ендову три крыши свожу!
      - Да, ендова сложная! - согласился я.
      Мы сели в беседке на крутом берегу, унизанном мелкими белыми розами. Капли росы на них, наливаясь солнцем, желтели.
      Все еще спало вокруг, лишь скотина, ворочаясь, сладко вздыхала во сне, готовясь к пробуждению.
      - Тут у меня козы сейчас шерстяные. Свиней прежде держал. В горы их гонял, с кабанами скрещиваться. Шикарное мясо выходило, с дымком, с ягодным запахом. Гурманы приезжали за ним. Однажды свинка моя на спаривание мчалась и сбила с ног Мурцовкина, мэра нашего, что по шоссе вниз от бабы возвращался. Упал в пропасть Мурцовкин, три дня на лианах над бездной висел. С тех пор запретил это скрещивание как антинаучное. Пришлось запереть моих наглухо. Так к ним Ромео пришел!
      - Ромео? - ошарашенно спросил я.
      - Ну да, - спокойно ответил Петр. - А кто же он?
      Петр открыл дверь нового дома, ведущую, как понял я, в их гостиную, - и я отшатнулся, увидав прямо напротив двери жуткую мохнатую, клыкастую морду со стеклянными, розовыми от зари глазами.
      - Вот любовь! - Петр указал на кабанью морду. - Ведь на верную смерть пришел! А свинюшки, красавицы мои, прикрывали его от моей пули! Но все же настигла она его, я плакал! Неравнодушен к животным - от деда у меня. Тот вообще верблюда держал. Уверял, что верблюд - лучшее животное для нашего пояса! С самим Мичуриным переписывался... тот, правда, не отвечал. А дед на верблюде даже пахал, пока тот не разнес на хрен ворота и не убежал. А ближайшая самка отсюда - пятьсот км!
      Я молчал, пораженный столь щедрой генетической информацией.
      - А батя, тот охотник был, да. Тот пропадал все время - в партизанах привык к лесной жизни, остановиться не мог. Так что изредка его видели. Однажды мать с утра, пока он не очухался, не ушел, говорит ему: возьми крючок, иди хоть сена из стога в кошелку надергай, да бери не верхнее, мерзлое, а из глубины! Тот оделся, пошел. Подходит к стогу - глядь: совсем свежие по пороше заячьи следы - только что приходили кормиться. Зашел тихо в избу, схватил ружье и - по следам: вдоль речки, на холмы. И весь день так прошастал, никого не убил. Вернулся ночью - все уже снова спят. Жрать охота, рассказывал. В печку залез, пощупал - какая-то кастрюля теплая, в ней что-то жидкое, но попадаются и куски. Покушал и спать рухнул. Просыпается - мать ругается: "Куда болтушка для свиней делась - вечером заготовила? Ты, что ль, схлебал?"
      Мы некоторое время сидели, тихо улыбаясь. Потом Петр поднялся:
      - Все, пойду сдаваться властям. А ты сиди: может, еще покормят!
      Он зашел в летнюю выгородку, где спала жена.
      - Галя! Я животное? - послышалось оттуда.
      Ответа нет.
      - Галя! Я животное?
      Потом, на пятый уже запрос, послышалось долгожданное:
      - Да! Да!
      Петр вышел оттуда довольный.
      - Ну... сейчас маленько покурим - потом повторный заход предприму!!
      Мы посидели молча, пока Петр набирался духу на второй заход. К беседке был прислонен черный мотоцикл, еще пахнущий разогретым мотором.
      - Славки моего, - не без гордости сообщил он. - Скотиной совсем не интересуется. Одна техника на уме. Гоняет все ночи с дружками своими! - (Как же, слышал их грохот!) - А теперь вот дрыхнет...
      Не то что мы!
      ГЛАВА 12
      Все! По рюмочке - и спать!
      По дороге в гостиницу я выгреб на старый центр: буквою "П" три красно-белых кирпичных домика - прежде, видимо, тут самых главных. Управа? Полиция? Почта? Сейчас все здесь подзаросло лебедой, но жизнь, несмотря на ранний час, бурлила. Результаты ночного бдения бизнеса и власти были налицо: Крот получил в свое распоряжение дом, один из трех.
      Мебель прежних обитателей, выкинутая решительными "секьюрити", валялась под окнами. Рядом стоял народ. Многие почему-то оказались слепыми, с какими-то бандурами, висящими на груди. Да, динамично тут работают: выселили не просто общество слепых, а филармонию слепых бандуристов! И вот они, сойдясь к дому и навострив свои бандуры, грянули "Интернационал"!
      Вспомнился Петр: ""Красный пояс", говорят! Так любой пояс покраснеет, коли все отнимать!"
      Потом начался ор. Мэр все же вышел к народу. Постоял перед ним, слегка покачиваясь, почему-то с закрытыми глазами и вдруг как подкошенный рухнул в мягкую пыль. Застрелили?.. Через секунду раздался храп.
      Я вошел внутрь. Крот, гулко стуча каблуками, ходил по комнатам. Подошел ко мне - бледный, невыспавшийся, похмельный.
      - Ну что? Не нравится? Ну так и иди!
      И я пошел.
      В гостинице я вошел в лифт. Все как раз, свежие, побритые, благоухая лосьонами, струились на семинар. Вот как люди живут! Побрились, позавтракали и теперь будут говорить о высоком, наполняясь значимостью. А ты все где-то мечешься, как раненый скунс! Может, еще не поздно? Я пошел с толпой.
      Но - поздно оказалось. Сысой, не находящий применения своей праведности, увидев меня, просто беркутом вылетел на трибуну. Счастью не верил своему - и торопливо, пока я не ушел, обвинил меня в чудовищной коррупции, безнравственности и пропихивании (спихивании с крыши?) ближайших родственников.
      Это я удачно зашел! Быстро отделался. Я встал. Только честный Андре вышел за мной, но, как выяснилось, не с целью утешения, а, наоборот, для того, чтобы растравить мне душу еще больше.
      - Явился? - спросил он гневно.
      - В общем, да.
      - Ну что, - спросил почему-то именно у меня. - Будет когда-нибудь справедливость или нет?
      Трудно быть справедливым с похмелья. Но надо постараться.
      - Слушаю тебя.
      Мы спустились с ним на первый этаж. Он провел меня в комнату, оборудованную под монтажную. Стал прокручивать пленку вперед и назад, и на маленьком экранчике, торопливо размахивая руками, забегали фигурки.
      - Вот! - дал нормальную скорость. - Вот Фалько говорит... А вот Лунь. А вот я забитые окна подснял, и здесь будет мой текст: "Любимец нашей демократии Фалько не хочет срывать последние шоры тоталитаризма, когда это касается лично его!" А вот опять Лунь вещает...
      Голова моя сонно падала, но я мужественно ее поднимал.
      - Ну как же ты? - проговорил я. - Хочешь последние наши устои порушить? Если не Лунь, если не Фалько - тогда кто же? Идеалы не бывают идеальными.
      - А мне наплевать!
      И я заметил, что он дрожит. Да. После того, как его земной бог - Фрол покинул его, лишь отчаяние руководило им.
      В холле встретил меня генерал Зорин, весь в белом. В петлице у него был тюльпан.
      - Вы были у него?
      - От вас ничего не скроешь.
      - Вы видели это безумие?
      - От вас ничего не скроешь.
      - Что вы все повторяете одно и то же? - вдруг вспылил он. Потом взял себя в руки и даже пошутил: - Мы не для того вам дали свободу слова, чтобы вы все время одно и то же повторяли!
      - ...Извините.
      - Вы знаете, как я люблю вас.
      ...Возможно.
      - И я ценю вашу дружбу с Андре. И слишком люблю этого чистого, светлого человека для того, чтобы жертвовать им. Поймите - не все же зависит от меня! Однажды он уже оказался под автомобилем, но - к счастью! - отделался ногой. Поговорите с ним. Сейчас, когда ростки демократии и справедливости только-только укрепляются в нашей почве, не следует выдирать их с корнями, чтобы посмотреть, правильно ли они растут.
      Не выдернем... Конечно, ничего этого я Андре не передам. Гнусно - сбивать ангела с полета!.. Ну так другие его собьют... машиной. И все при этом благородно стоят ничего не делая! Принципы - не тронь! И так же - и даже еще благороднее - будут стоять на похоронах: погиб за идеи - и это хорошо!.. Только такой суетливый тип, как я, может еще что-то спасти.
      У Зорина зазвонил телефончик, он послушал и стал вдруг белей ослепительного своего костюма, а нос, что удивительно, - алей тюльпана в петлице.
      - Ваш Крот тоже сошел с ума! Все буквально обезумели!
      И Крот, получается, у меня на руках? И этого вот, с тюльпаном, тоже жалко.
      - Так что произошло?
      - Он купил это здание!
      - Это?
      - Да! В котором мы с вами находимся!
      У спящего мэра купил!
      - Объясните хоть вы ему, - (довольно-таки обидная формулировка!), - что здесь ему все равно не жить!
      - Уточните, - пробормотал я.
      - Никогда не будет того, чтобы кто-то взирал на тот домик сверху. Поймите - никогда! Ни при какой власти! Эту ошибку архитекторов уже не исправить. И поймите: я начальник охраны Фалько, самого гуманного из политических лидеров! А ведь туда могут и другие приехать!
      Думаю, хватит и тебя! Однако я пытался еще защищать позиции частной собственности, чуждые мне:
      - Но ведь он это здание купил!!
      - Да. Но у него нет наследников! - жестко произнес он. - А в действенности наших методов вы уже убедились!
      Убедился...
      - Попробую. - Я побрел к лифту.
      Двери его разъехались - и оттуда выпорхнула почти обнаженная Любовь. Неуместность ее наряда бросалась в глаза, во всяком случае, в мои глаза - это точно.
      - Отличная погода! - пропела она.
      Не до погоды! У меня два кандидата в трупы на руках.
      Я поспал у себя минут двадцать и пошел к Кроту. Он был уже на месте - что значит деловой человек.
      - Аг-га! - произнес он яростно, увидев меня.
      Опять достанется все мне! Ну что ж - такая работа. К сожалению, неоплачиваемая. Перешел уже на "ты" - видно, крепко мы за это время сблизились:
      - Ты все хотел звериного оскала капитализма - так получи его.
      Почему же все мне?
      - Так что - все! Твои разорившиеся ортопеды, падающие братья, надоели мне. Выметайся! И кстати, этот свой дурдом на колесах - тоже забирай! Надоела мне их бессмысленная болтовня: только о себе и думают, исключительно - как поширше сказать! Вагон уже заказан, тот же самый, на четыре часа! И если кто-то тут задержится - пусть пеняет на себя! Крепость Ваниных кулаков ты уже испытал не делай так, чтобы другие их попробовали!
      Ну ясно. Как "самый понятливый" и тут всех опередил! Набрал столько авансов, что прямо разбегаются глаза.
      - Понял, нет?
      Понял. Но его угроза на меня действовала как-то меньше: другая опередит!
      - Осторожнее будь - ты в опасности! - предупредил его я и вышел.
      В холле подбежал ко мне Зорин, в том же безукоризненном костюме. В петлице у него был огурец. Судя по встревоженным глазам - уже в курсе.
      - Все будет о'кей! - бодро произнес я. - Могу я видеть Великого Старца?
      В глазах у Зорина появились слезы, и, несомненно, то были слезы счастья.
      - Я думаю, вы просто обязаны! - улыбнулся он.
      И мы пошли к домику-прянику. Сердце прыгало. Давно я в нем не бывал. С самой юности!
      Зорин отпер калитку. Ничего тут почти не переменилось! Лишь копию Шишкина убрали со стены да скатерти-знамена со столов. Неужто холодильник тот же? Этого сердце может не выдержать.
      Перед террасой два титана пилили дрова, и опилки сыпались в паутину на козлах. Я поглядел на их снующие бицепсы, кулаки на ручках пилы. Не их ли я осязал тогда, в темноте?.. Да нет! То, наверное, другая смена.
      Лунь с Фалько скорбно сидели на покосившейся террасе и, увидев меня, еще больше понурились: вот так вот и живем, без затей! Все вокруг было какое-то скрипучее, ветхое... какое-то тургеневское, я бы сказал. Не хватало только стройной девушки с косой... насчет косы не поймите меня превратно: тьфу-тьфу-тьфу!
      Вот, говорил их вид, столько пережито, стольким пожертвовано, столько сделано... и где она, человеческая благодарность?.. Да вот же она!
      - Без вас как-то худо! - Я тяжко вздохнул.
      Они подняли головы: ну? ну?
      - Тут вообще оркестр слепых музыкантов из помещения выгнали!
      - Как? - воскликнул Лунь. При нем такого быть не могло! - ...Слепых?!
      - Слепых! Без приюта остались!.. А тут вон какой Пень-хауз пустует!
      Лунь и Фалько поняли друг друга без слов: есть вещи, которые в словах выглядят грубовато - лучше их оставить в сфере эмоций.
      - Я что-то могу сделать? - приподнялся Лунь. Старый Дон Кихот снова в бою!
      - Да, кстати, неправильно меня поняли! - улыбнулся Фалько, кивая вверх. Срывайте эти шоры к черту! Отдайте помещение... хотя бы вот этим несчастным, о которых вы говорили сейчас!
      - Слепым?
      - Да хотя бы слепым! - взволнованно произнес Фалько. - Они что, не люди?
      Лунь гордо выпрямился: люди! да какие еще!
      ...Самые как раз подходящие!
      Меня как бы уже и не было - они радостно переглядывались поверх меня. Безусловно, благородная эта идея зародилась в глубине их сердец!
      - К кому я должен идти? - растерянно произнес Лунь.
      Он беспомощно огляделся: да, я чувствую боль... но я должен почувствовать ее всенародно! Где же пресса?
      Вот оно все и уладилось!
      - Ладно, идемте! - Лунь вдруг решительно двинулся. - Старый Дон Кихот еще поскрипит!
      - ...Спасибо, что не забыли старика! - вдруг произнес он, пока мы шли.
      Такого забудешь!
      Потом мы добрый час уламывали упрямого и злого Крота.
      - ...Если уж на то пошло, - говорил Фалько, - наша партия купит бандуристам новые красочные наряды - я видел такие в Албании.
      Через ту бандуру бандуристом стал.
      - Не будет никаких бандуристов! - цедил Крот. - Тем более в Пень-хаузе!
      - Но у вас есть совесть! - ворковал Лунь. - Тому хорошему, что есть в вас, надо помочь!
      - Вашу помощь я уже видел. Спасибо.
      - Надеюсь, что она пошла вам на пользу! - произнес Лунь.
      - Короче, нужен красивый акт справедливости, - резюмировал я. - Без него пропадем!
      К концу часа Крот, все понимая, сломался:
      - Ну ладно. Давайте ваших слепцов!
      Тут же на столике зазвонил телефон. Крот с тяжелым вздохом снял трубку.
      - Извините, что я вмешиваюсь, - послышался на всю комнату взволнованный голос Зорина. - Но я поздравляю вас! Я считаю, что вы приняли продуманное и прежде всего - гуманное решение! Гуманное прежде всего по отношению к вашей жизни! - добавил он.
      Уж не мог без этого!
      - Охо-хо! Тошнехонько! - завопил Крот, кинув трубку.
      На этой пресс-конференции Луня народу было мало. Разоблачения больше любят. Добро трудно пролагает дорогу! Это я уже как Лунь заговорил. Но и сам он неплохо справлялся:
      - Я рад, что после моих трагических переживаний я встретил вдруг человека новой формации, бизнесмена с душой и сердцем!
      Крот, "бизнесмен с душой и сердцем", сидел потупясь. Фалько задумчиво кивал. После пресс-конференции на меня вдруг накинулся Андре: "Ты продал наши идеалы! Шоры срываете - и запускаете слепых!" Ну а как же иначе? Кстати первый раз я видел Андре пьяным, но, к счастью, не последний раз живым.
      Лунь, Крот, Зорин, Фалько, бодро беседуя, вышли на воздух... Друзья!
      Дай только людям совершить добро. Не загоняй их в угол. И вот как складненько все!
      Но не все еще, оказывается!
      В Ржавой бухте клубилась толпа. Табор телевизионщиков. Приплясывали в длинных балахонах толпы зороастрийцев (или это буддисты уже?). Они трясли в руках высокие палки с плакатами, на которых были намалеваны скелеты рыб. Броско! Да, этот Фрол мастер постановок! Самого бы его когда увидать! Не этот ли - маленький, бородатый, в полотняном креслице на холме?
      Группа техников в оранжевых комбинезонах спихнула, испуганно отпрянув от воды, что-то большое и белое - и по воде (действительно не совсем чистой на данный момент) поплыл, лязгая челюстью, огромный радиоуправляемый череп (оставшийся, видимо, от головы Пушкина, которую Фрол к Африке запускал)... Крепко!
      Крот, забыв о нашей размолвке в луже под мостом, кинулся ко мне. Ну что же, забудем! Не впервой!
      - Что творят, а? - проговорил Крот. - Уже в газете "Диверсант" статья вышла. Называется - "Бухта яда"!
      - Подержи-ка костюм!
      Я разделся. И нырнул. И море уташшыло меня. Хышшно!
      Потом, со всех сторон обснимаемые, мы шли с ним, и Крот говорил растроганно:
      - Я понял, что только благородство может победить!
      Главное - что я не растворился в этой воде.
      - Не волнуйся! - Я похлопал его мокрой рукой по плечу. - Со мной не пропадешь!
      ГЛАВА 13
      Срывание шор было приурочено к прилету министра, который и конкурс, кстати, судил - кому отдать предстоящее строительство.
      Пока что он пребывал на дальнем мысе, у москвичей. Там грохотала эстрада, лазеры кололи небо. Размах!
      У нас зато - все скромно и достойно. Публика собиралась на крыше Пень-хауза. Самой элегантной парой я бы назвал пару нежно-желтых бабочек. Как они залетели на эту высоту? Он гнался за ней, она от него увиливала среди гостей. Ее полет был непредсказуем, прерывист, она меняла то направление, то ритм - и он с ленивой, уверенной грацией, с чуть заметным элегантным отставанием повторял все ее движения. Наверное, это и называется - волочиться.
      Кроме них присутствовали: Лунь в мятом выцветшем пиджаке и черных тяжелых брюках, весь такой абсолютно неприспособленный к светской суете. А ведь он действительно материально беден! - вдруг пронзило меня. Как вторая бабочка, за ним неотступно следовал Фалько.