Войдя в гостиную и увидав Рогожина, Далецкий почувствовал легкое недовольство и едва удержался от гримасы.
      – Вы знакомы? – спросила Лили.
      – Да, я имел счастье встречаться с Дмитрием Николаевичем! – с натянутой улыбкой ответил Рогожин и протянул Далецкому руку.
      Начался общий разговор, который сперва не клеился, но затем, благодаря стараниям Лили, принял оживленный характер. Вскоре приехала Анна Ивановна и с присущим ей умением еще более оживила маленькое общество.
      Следом за ней явился старый и плешивый барон фон Рауб и толстый, мускулистый купец Ютанов в клетчатом английском костюме, в необычайно высоких воротничках и ярком галстуке. Барон страдал подагрой и даже по комнате передвигался с помощью палки.
      Ютанов являлся его постоянным спутником и угощал его не только обедами и вином, но и женщинами. Барон жил на маленький доход с заложенного имения в Т-ской губернии и вечно нуждался в деньгах, у Ютанова было большое состояние, и он изредка снабжал барона небольшими суммами.
      Ютанов чувствовал к барону симпатию за понимание толка в вине и женщинах, за великолепный французский выговор и за его титул. И барон, и Юта-нов платонически ухаживали за Лили, возили ей цветы и конфеты, удовлетворение же реальной любви находили у кафешантанных этуалей.
      Когда вновь прибывшие, поздоровавшись с хозяйкой и гостями, вступили в общий разговор, Рогожин незаметно отозвал Анну Ивановну в сторону.
      – Мне нужно переговорить с вами, – тихо сказал он. Лицо его было сосредоточенно и угрюмо.
      – Пойдемте в мою комнату, там нам никто не помешает, – предложила Анна Ивановна.
      Рогожин поспешно последовал за ней. Анна Ивановна поправила зажженную лампу и уселась рядом с Рогожиным на маленькую тахту.
      – Я совершено не понимаю Лили! – с заметным раздражением начал Рогожин. – То ли она смеется надо мной, то ли серьезно принимает предложенные условия. В продолжение всего разговора со мной у нее был какой-то странный иронический тон. Добиться от нее чего-либо определенного мне так и не удалось, потому что явился этот дурак Жорж и, Бог весть зачем притащил с собой Далецкого! Лили вся вспыхнула от восторга и счастья, что такая знаменитость удостоила ее своим посещением и как сумасшедшая бросилась к нему навстречу...
      – Вы ревнуете Лили к Далецкому? – с усмешкой спросила Анна Ивановна.
      – Если хотите, да!.. Все наши дамы и девицы по отношению к этим певцам и артистам разыгрывают роль каких-то психопаток и по первому мановению готовы отдаться им и душою и телом.
      – Лили не принадлежит к числу подобных психопаток. Она достаточно умна для этого. Что же касается вас, я заранее уверена, что Лили совершенно серьезно отнеслась к предложенным вами условиям, а странный и, как вам показалось, иронический тон ее был результатом простой застенчивости. Рогожин пожал плечами и пробормотал:
      – Ни малейшей застенчивости со стороны Лили я не заметил...
      – Ах, вы совершенно не знаете женщин! – воскликнула Анна Ивановна и, взяв со стола портсигар, нервно закурила папироску. – Иногда, чтобы скрыть неловкость, смущение, а подчас и чувство, женщина иронизирует, играет роль. Но стоит заглянуть в ее душу, в ее сердце, и вы увидите, что все это напускное, что это только стремление замаскировать свою беспомощность и слабость. Я сама – женщина, и понимаю это.
      – Так вы уверены, что Лили примет мои условия?
      – Я не имею понятия о ваших условиях. Познакомьте меня с ними, и я категорически скажу: да или нет.
      Банкир подробно передал все условия, которые он предложил Лили. Анна Ивановна задумалась, докурила папироску, медленно потушила ее и пристально посмотрела Рогожину в глаза.
      – Ну, что же? Да или нет? – нетерпеливо спросил он.
      – Да! – вздохнув, ответила Анна Ивановна и поспешно поднялась с места. Она хотела еще что-то сказать, но сделала над собой усилие и промолчала.
      – Я бы желал, если только это возможно, сказать несколько слов Лили наедине, – несмело произнес Рогожин.
      Анна Ивановна молча кивнула и вышла в гостиную.

      Лили сидела за пианино и задумчиво перебирала клавиши, слушая, что говорил склонившийся над ней Далецкий. Жорж, Ютанов и барон сидели за карточным столом и о чем-то возбужденно спорили.
      – Лили! – позвала Анна Ивановна.
      – Ну? – откликнулась Лили.
      – Тебя желает видеть на одну минуту Павел Ильич. Ему что-то нужно сказать тебе!
      – Где он?
      – В моей комнате.
      Лили с гримасой поднялась со стула, затем кокетливо заглянула в глаза Далецкому, о чем-то вздохнула и, прошептав: «Простите, я сейчас!» – плавно и легко прошла через гостиную.
      – Я к вашим услугам! – с самым деловым видом, без малейшей улыбки сказала она Рогожину, войдя в комнату матери.
      Рогожин быстро подошел к Лили и взял ее за руки.
      – Я сейчас уезжаю, и мне хотелось бы знать, согласны вы или нет на те условия, которые я предложил вам? – немного задыхаясь, спросил он.
      – Да, согласна! – спокойно и твердо ответила Лили. – Но со своей стороны я должна знать, согласитесь ли вы на мои условия?
      – Говорите, какие?
      – Я желаю чувствовать себя свободной и принимать у себя в квартире, кого мне угодно.
      – В том числе и Далецкого?
      – Да!
      – Но я уже теперь ревную вас к нему, а если он будет бывать у вас, то... – Рогожин остановился, не докончив фразы.
      – То вы будете ревновать еще больше? – подхватила Лили и звонко рассмеялась.
      Она вырвала у Рогожина свои руки, поглядела в его смущенное лицо и вдруг, снова рассмеявшись, обхватила обеими руками его шею и долгим, протяжным поцелуем припала к его губам.
      Голова Рогожина закружилась, и он сразу опьянел, осунулся и почувствовал себя жалким и бессильным.
      – Лили!.. – пробормотал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.
      – Ну? – протянула красотка.
      – Я... на все согласен! – вне себя воскликнул Рогожин и тяжело, неловко опустился к ногам Лили и обнял ее колени.
      – Я так упаду! – со смехом сказала Лили. Рогожин, шатаясь, поднялся и, тяжело дыша, поник головой.
      – Я сейчас уеду, потому что не в силах кого бы то ни было видеть, кроме вас, – заговорил он глухим, подавленным голосом. – Послезавтра квартира ваша будет готова, я за вами пришлю к 10 часам вечера лошадь и буду вас ждать на месте.
      – Хорошо... – в раздумье отозвалась Лили. Рогожин молча поцеловал ей руку и, не заходя в гостиную, незаметно уехал.
      Лили как ни в чем не бывало вернулась к гостям. Барон, Ютанов, Жорж и Анна Ивановна сосредоточенно играли в вист. Далецкий стоял у пианино и рассеянно перелистывал ноты.
      – Спойте что-нибудь! – попросила Лили, подходя к нему.
      Далецкий внимательно посмотрел ей в лицо, точно желая угадать, о чем говорила она с Рогожиным.
      – Малый шлем на пиках! – громко крикнул Жорж.
      – Пас... пас... пас!.. – один за другим произнесли партнеры.
      – Не надо!.. В другой раз когда-нибудь! – с гримасой произнес Далецкий.
      Лили порывисто поднялась с места и обратилась к Ютанову:
      – Петр Иваныч! Ваша лошадь здесь?
      – Здесь, моя прелесть! – ответил Ютанов, не поднимая глаз от карт.
      – Можно прокатиться на ней?
      – Отчего же нельзя? Поезжайте, куда хотите! Но кто счастливейший из смертных, который будет сопровождать вас?
      – Я хочу пригласить с собой Дмитрия Николаевича!
      – Я к вашим услугам! – смущенно пробормотал Далецкий.
      Анна Ивановна многозначительно посмотрела на дочь.
      – Надеюсь, что к ужину вы вернетесь? – с деланной улыбкой спросила она.
      – О, да! – весело засмеявшись, воскликнула Лили и, кивнув Далецкому, вышла вместе с ним из гостиной.
      Через несколько минут они уже мчались в пролетке на великолепной лошади по направлению к Петровскому парку.

      Лили чувствовала необычайный порыв совершить какой-нибудь безрассудный поступок, отдавшись во власть мимолетному влечению к Далецкому и позабыв о коммерческой сделке, заключенной с Рогожи-ным.
      Ее молодое красивое тело, еще не знавшее любовных ласк и страстных объятий, как будто протестовало против прозаической сделки и корыстных расчетов ума. Подавленные мечты о счастье и беззаветной любви ожили, затрепетали и наполнили истомой и тоской сердце Лили. И ей захотелось одурманить, опьянить и себя, и Далецкого.
      Коляска на резиновых шинах плавно неслась по Тверской, залитой светом электрических фонарей. И от блеска этих фонарей казались бледными и тусклыми далекие звезды в лазурной мгле неба, нависшего над монотонными домами. Эти дома делали улицу похожей на мрачный узкий коридор.
      Но вот выехали за заставу, – и небо раздвинулось, сделалось глубже, прозрачнее, и звезды вспыхнули ярче и заискрились, точно алмазы. Несмотря на конец августа, приближения осени и ненастья не чувствовалось даже по ночам. Было только немного свежее и прохладнее, чем днем.
      – Как хорошо, – тихо сказала Лили, полузакрыв глаза и всей грудью вдыхая ночной воздух.
      – В Москве как-то не замечаешь неба, звезд и вообще прелести ночи! – отозвался Далецкий.
      – Вы где провели лето?
      – Был на Кавказе, в Крыму, потом проехался по Волге. А вы?
      – Жила и скучала с матерью на подмосковной даче. Наступило молчание. Говорить было не о чем, да и не хотелось. Желания, томившие сердце, делали обычный, простой разговор докучным и вялым.
      Не зная еще, как вести себя с Лили, и только смутно догадываясь, что происходит в ее душе, Далецкий был сдержан и чувствовал неловкость и робость.
      Лили видела это и после долгих колебаний решилась сама сделать первый шаг к сближению. Она наклонилась к Далецкому и заглянула ему в лицо.
      – Вы всегда ведете себя так с женщинами? – шутливо спросила она.
      – То есть?.. – пробормотал Далецкий и смутился.
      – Скромно молчите, потупив глаза, и ждете, чтобы сама женщина начала за вами ухаживать?
      Далецкий схватил руки Лили и крепко, почти до боли, сжал их.
      – Ой! – вскрикнула девушка, но не сделала ни малейшего движения, чтобы освободить руки.
      – Я давно, еще не зная, кто вы, испытал обаяние и власть вашей красоты, ваших чудных глаз, ваших чарующих ямочек на щеках! – говорил Далецкий. – Я хорошо помню, как увидел вас в первый раз в ложе театра. Вы сидели вдвоем с Рогожиным и чему-то улыбались, рассеянно слушая, что происходит на сцене. Какую зависть почувствовал я тогда к Рогожину, и какое влечение к вам вспыхнуло в моем сердце.
      Лили неестественно рассмеялась.
      Вдали блеснул ослепительный свет электрического фонаря у загородного ресторана. Кучер сдержал лошадь, и она, фыркая после продолжительного бега, пошла шагом.
      – Хотите заехать на полчаса выпить бокал шампанского? – неуверенно предложил Далецкий.
      – Да, да! – воскликнула Лили. – Я сегодня готова пить и плясать, и даже петь.
      – Вы поете?
      – Пою. Рогожин и мама говорят, что с моим голосом смело можно идти на сцену, а в гимназии все пророчили мне, что я непременно сделаюсь известной певицей.
      – Почему же вы не поступаете в консерваторию?
      – Это не входит в планы моей матери.
      – Какие же планы имеет по отношению к вам Анна Ивановна?
      – Зачем вы спрашиваете? Вы, наверное, уже хорошо осведомлены об этом от Жоржа! Мама хочет, чтобы я поступила прежде на содержание к какому-нибудь богачу, например к Рогожину, и затем с помощью его пробила себе дорогу на сцену.
      – И вы согласны на это?
      – А что же мне делать? Не идти же замуж за какого-нибудь чиновника или за обнищавшего и страдающего подагрой барона Рауба? Рогожин же никогда не женится на мне. Он для этого слишком богат и слишком много о себе думает. Но оставим это!.. Все это прозаично и скучно, а мое бедное сердце так жаждет поэзии и... и хоть немного, хоть ненадолго любви. – Лили грустно вздохнула, но затем тотчас же рассмеялась.

      Далецкий, сильно взволнованный, склонился к девушке.
      – Лили!.. – задохнувшись, воскликнул он и обнял ее за талию.
      Лили не сопротивлялась.
      – Вы хотите объясниться мне в любви? – шутливо спросила она.
      – Я хочу сказать вам, чтобы вы не делали задуманного вами шага! – искренне и горячо ответил Да-лецкий. – Разве можно такой, как вы, юной и очаровательной, нежной и чистой, отдать себя, свои поцелуи и ласки за какие бы то ни было деньги человеку, к которому у вас нет ни влечения, ни любви?.. Да ведь вы при первой же попытке к этому придете в ужас, и все миллионы Рогожина не в состоянии будут изгладить этого чувства из вашего сердца!..
      – Замолчите... – глухо простонала Лили.
      – Нет, не могу! – крикнул Далецкий. – Ведь я знаю, хорошо знаю, что к Рогожину вы не чувствуете ничего, кроме отвращения. Вы думаете, я не понимаю, что происходит в вашей душе, какой там надрыв и тоска? Только в силу этого надрыва и тоски вы и поехали со мной и... и готовы даже отдаться мне, лишь бы не Рогожин был первым обладателем вашего тела.
      Лили молчала.
      – А пока я не был знаком с вами, не чувствовал близости вашей, я думал и мечтал о вас, мечтал цинично и грубо, – продолжал между тем Далецкий. – Большая часть мужчин, к которым принадлежу и я, плотоядно вожделеют животной страстью к каждой хорошенькой женщине; они мысленно раздевают ее и оценивают по статьям, как лошадь. Я так же относился к вам, но теперь...
      – Что теперь? – тихо и тревожно спросила Лили.
      – Теперь я люблю вас!
      Коляска остановилась у ресторана, и Далецкий с Лили поспешно прошли в отдельный кабинет, сопровождаемые любопытными взглядами официантов и публики.
      – Итак, после долгой и скучной морали – объяснение в любви? – спросила Лили, снимая с головы шляпку и с задумчивой улыбкой глядя Далецкому в лицо.
      Тот смущенно молчал.
      Официант принес шампанское, разлил его в бокалы и молча удалился, задернув за собой тяжелую портьеру. Лили подошла к столу, взяла в обе руки по бокалу с ледяным игристым вином и подошла вплотную к Далецкому.
      – Ну, – сказала она, подавая ему бокал, – давайте чокнемся и выпьем за нашу любовь!
      – Лили... – изнемогая от страсти, пробормотал Далецкий.
      – Тс! – прервала его девушка с кокетливой улыбкой и лукаво прищурила глаза. – Если опять нравоучение и мораль, то лучше молчите. Слышите? Сегодня вам разрешается говорить только о любви... Говорите мне о том, что я очаровательна и красива и что вам доставляет удовольствие и счастье видеть меня, быть со мной наедине и... целовать мои руки, губы...
      Лили залпом опорожнила бокал и, поставив его на стол, истерически рассмеялась. Затем, закрыв лицо руками, в изнеможении опустилась на диван.
      Далецкий бросился к ней и припал к ее коленям.
      – Лили, Лили... – шептал он, вздрагивая всем телом.
      – Ха, ха, ха!.. – исторически смеялась Лили.
      И в ее странном, напряженном смехе как будто слышались слезы и заглушенные рыдания. А еще девушку сковывал ужас перед задуманным ею делом. Все эти сильные и противоречивые чувства туманили сознание Лили и заставляли ее сердечко бешено колотиться в груди.
      Прошло несколько секунд. Смех замолк, и в уединенном кабинете, до которого не доносилось ни единого звука, наступила тишина.
      Лили склонилась над головой Далецкого, неподвижно лежавшей на ее коленях. Она гладила его шелковистые волосы, а он наслаждался моментом, боясь неловким движением спугнуть юную и совсем еще не искушенную в искусстве любви нимфу, одаривавшую его своими, пока еще неумелыми, но оттого лишь более сладкими ласками.
      – Зачем думать о завтрашнем дне? – как во сне, произнесла Лили тихим, звенящим голосом. – К чему? Надо жить настоящей минутой. Надо чувствовать себя счастливым, если есть возможность сказать мгновению: «Остановись – ты прекрасно!..» А там дальше, не все ли равно, что будет?
      Далецкий приподнял голову и удивленно заглянул в большие, возбужденные тревогой и страстью глаза Лили. На ее щеках играл румянец, а дыхание выдавало крайнее волнение.
      Лили обхватила нежными и тонкими руками его шею, притянула к себе его лицо и долгим, протяжным поцелуем впилась в его влажные, полуоткрытые губы. Потом в странном порыве испуга оттолкнула молодого человека от себя и порывисто вскочила с дивана.
      Пройдя взад-вперед по комнате, девушка в раздумье остановилась у стола и, решив что-то и махнув рукой, наполнила бокалы шампанским.
      – Что меня жалеть, если я сама себя не жалею! – с наигранным задором произнесла она и снова залпом опорожнила бокал. – Я хочу угара, хочу счастья, которое мне кажется таким близким и возможным!.. – продолжала она, озираясь кругом слегка затуманенными глазами. – Все эти проповеди о долге, нравственности, честном труде и честной жизни скучны, жалки, пошлы и противны. Весь смысл, вся цель жизни заключается в том, чтобы человек почувствовал себя сильным и смелым, оборвал все эти веревочки, связывающие его с окружающей средой, плюнул на все установленные традиции и нагло и безбоязненно перешагнул «по ту сторону добра и зла»...
      Далецкий поднялся с колен и, обескураженный, неловко присел на край дивана. Весь его опыт записного донжуана остался за пределами этого ресторанного кабинета. Впервые женщина благодаря своей божественной красоте, невинной чистоте и еще чему-то едва уловимому получила над ним такую власть. Далецкий боялся даже поднять глаза на собеседницу, понимая, что взгляд его будет подобен взгляду преданнейшего из псов. Галстук его сполз на сторону, шелковистые волосы беспорядочными прядями опустились на лоб и виски. Он был бледен, да вдобавок еще и потел, словно старый богатый развратник при виде продающей ему свою невинность молоденькой курсистки.
      Лили с удивлением посмотрела на своего кумира.
      – Какой вы жалкий. Я почему-то представляла вас более интересным и сильным, – в раздумье прошептала она.
      При этих словах жаркая волна гнева и возродившейся в нем мужской гордости накрыла сознание Да-лецкого. Он шумно отодвинул от себя стол, опрокинув при этом бутылку и бокал с недопитым шампанским. Откинув назад сбившиеся на лоб и мокрые от пота волосы, он молча двинулся по направлению к Лили. Стройная фигура девушки, ее беззащитность и свежесть несорванного цветка тянули его к себе с неодолимой силой. Но еще больше Далецкого возбуждало странное выражение ее глаз, в которых, помимо естественного в данных обстоятельствах страха перед получившим над ней полную власть мужчиной, читалось любопытствующее ожидание того, что должно было произойти дальше.
      «Эта девственница, видимо, давно сгорает от любопытства, стремясь испытать ту запретную и таинственную сторону любви, о которой не пишут в популярных французских романах», – молнией пронеслось в голове Далецкого. Он чувствовал, что теряет рассудок от близости еще недавно такого запретного плода. Взглядом он уже раздел ее и упивался видом стройного гладкого тела.
      Но главное – его манил магический аромат ее духов: какой-то совсем особенный, немного сладковатый с чарующей горчинкой, «чертовщинкой». Далец-кий всегда отличался особенной чувствительностью к ароматам. Лица многих своих любовниц он забыл, но стоило мимоходом уловить где-нибудь знакомый парфюм, как в его сознании мгновенно вспыхивали самые яркие эпизоды былых любовных приключений.
      Но этот запах, в котором был и сок диких напоенных солнцем августовских трав, и многозвучье восточных благовоний, и сладость сочных экзотических фруктов, делал Далецкого просто безумным.
      Среди тишины, царившей в комнате, глухо и хрипло слышалось его учащенное дыхание. Далецкий властно, но нежно обнял Лили и после коротких ласк и поцелуев настойчиво увлек ее на диван. Лили почувствовала на своих щеках и шее его горячее, опьяненное вином дыхание и, задохнувшись, замерла. Закрыв глаза, она покорно позволяла любовнику делать с собой все, что ему будет угодно. К ее разочарованию, происходящее с ней совсем не напоминало те романтические сцены, о которых она читала в романах. Ей казалось, что все ее тело одновременно ощупывают десятки жадных рук. Происходящее было скорее похоже на какую-то торопливую возню.
      Мужчина достаточно ловко, со знанием дела, избавил ее от жакета, корсета и, попутно ощупывая открывшиеся прелести своей партнерши, деловито занялся юбками. Наверное, так же матросы набрасываются на девок в портовых борделях. Это выглядело так вульгарно, что Лили едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Она даже закусила губу, отчего ее партнер, видимо, решил, что дама сгорает от нетерпеливого желания, и стал действовать еще быстрее.
      Далецкий едва сдерживал себя, чтобы сохранять образ цивилизованного человека. И все-таки, в какой-то момент волевой контроль над действиями возбужденной плоти ослаб, и тогда мускулистая мужская рука слишком нетерпеливо рванула тонкий атлас дорогого кружевного белья. Раздался треск разрываемой ткани, а в следующую секунду уши любопытных ресторанных официантов уловили за толстой ширмой отдельного кабинета девичий вскрик...
 
      Очнулась Лили с чувством гадливости к тому, что произошло. До этой минуты все это представлялось ей более чистым, более поэтичным. А любовь, о которой она столько мечтала, оказалась похожа на случку двух животных.
      Голая женщина сползла с дивана, стараясь не смотреть на выпустившего ее из своих рук мужчину. Она чувствовала, как по внутренней стороне бедер стекают струйки крови. В какой-то момент бурлящие в ней эмоции вырвались наружу в виде рыданий и слез. Лили плакала, как обиженная, наивная доверчивая девочка, не имевшая ни малейшего понятия о грязи и пошлости жизни. Далецкий склонился над ней и утешал, как мог. Он был полуодет. Его впалая, местами поросшая волосами «птичья» грудь и наметившийся животик всем своим пошлым видом еще более вызывали в Лили чувство омерзения и брезгливости.
      На самом деле она пока еще не догадывалась о том, что по уши влюбилась в это «восхитительное грубое животное». Понимание это придет чуть позже, а пока до Лили, словно откуда-то издалека, долетали отдельные его слова, но она не понимала и не хотела вдумываться в их смысл, так как знала: все, что он сейчас ей говорит, – это ложь получившего удовлетворение мужчины.
      – Это жизнь, и рано или поздно так должно было случиться. – Или: – Тысячи мужчин и женщин поступают так, от природы не уйти.
      В какой-то момент, подняв на него заплаканные глаза, Лили сказала:
      – Вам незачем оправдываться, сударь. Я сама сделала вам подарок, который вы приняли. Об остальном не тревожьтесь.

      Рогожин не упустил ни одной мелочи в обстановке квартиры Лили. Художественным вкусом он не обладал, пониманием изящества и веяний в искусстве – не отличался, но денег не жалел. Впрочем, как опытный предприниматель, он предпочел доверить дело наемным специалистам. Поэтому для создания интерьера квартиры Рогожин пригласил модного дизайнера Павла Нелюбова, в разговоре с которым лаконично пожелал, «чтобы шик глаза слепил», и пообещал денег для этого не жалеть.
      Мебель, портьеры и даже безделушки приобретались в лучших магазинах Москвы и Петербурга. Кабинет был мореного дуба с инкрустацией из серебра, спальня – в стиле Людовика XVI. Обстановку будуара заказчик принимал у исполнителя особенно тщательно, ибо полагал, что сам вид спальни должен соответствовать тем неземным наслаждениям, которые он будет здесь вкушать. В гостиной красовался заграничный рояль, висели картины известных живописцев; в столовой громадный буфет был переполнен массивным серебром, китайским фарфором и хрусталем.
      Рогожин оплатил услуги особой фирмы, которая обязалась ежедневно украшать квартиру великолепными букетами, доставляемыми курьерским поездом из Голландии. Экипажи были от лучших мастеров, лошади чистокровные, кучер внушительный, рослый – отставной младший урядник кавалерии. Были наняты и повар с отменной рекомендацией, и корректная средних лет горничная.
      В день, назначенный для приезда Лили, Рогожин сделал генеральный осмотр всей квартиры и остался доволен. Нелюбов и его люди получили от банкира поверх оговоренной оплаты щедрые премиальные, а нанятая обслуга – последние подробные распоряжение относительно встречи хозяйки апартаментов. Уверенным шагом он проходил по комнатам, еще раз все придирчиво осматривая. Но, взглянув на себя в громадное зеркало, стоявшее в спальне против золоченой кровати, Рогожин вдруг ощутил в сердце какую-то неловкость и, точно устыдившись своего отражения, опустил глаза, поспешно пройдя в столовую, ярко освещенную электричеством.
      Горничная собирала на стол. Войдя в столовую, Рогожин распахнул настежь окно и, закурив папиросу, сел на подоконник.
      – Берта, – обратился он к горничной после небольшого колебания, – вы хорошо поняли мои инструкции относительно вашей барыни?
      – Да, мой господин, – скромно ответила Берта, не поднимая глаз.
      – Их необходимо выполнить так, чтобы у барыни не появилось ни малейшего к вам подозрения.
      – Не беспокойтесь, мой господин! Я сумею войти в полное доверие к барыне.
      – Я надеюсь! А иначе, с какой стати я стал бы платить вам такое громадное для экономки жалованье?
      Берта благодарно поклонилась Рогожину, по-прежнему не поднимая на него глаз.
      Рогожин нажатием кнопки открыл крышку своего золотого «Брегета» и посмотрел на циферблат. Стрелки сошлись на цифре «десять», и Лили скоро должна была приехать. Насвистывая какой-то опереточный мотивчик, Рогожин выкинул в окно недо-куренную папироску и уверенным «генеральским» шагом прошел в залу.
      В передней раздался звонок. Берта пошла отворить дверь. Рогожин сделал усилие и, поборов в себе неожиданное проявление слабости, пошел навстречу возлюбленной.
      Лили была немного бледнее обыкновенного, но какого-либо смущения на лице ее заметно не было: и глаза, и губы улыбались привычной кокетливой улыбкой. Рогожин почтительно поцеловал ей руку и предложил осмотреть квартиру.
      – Я был бы весьма польщен, если бы вы остались довольны обстановкой и одобрили мой вкус! – галантно произнес он.
      Лили внимательно, но равнодушно осмотрела свое новое жилище, и только едва заметно вспыхнула при виде золоченой двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни словно гимнастический снаряд или главный аксессуар гарема.