Лили сидела в литерной ложе бенуара на виду у переполненного партера, откуда были устремлены десятки, сотни жадных плотоядных глаз на ее юное, красивое личико. Позади девушки, как бы прячась от публики, сидел полный и сутуловатый банкир Рогожин. Склонившись к Лили и обдавая ее горячим дыханием, он говорил немного заплетающимся языком:
      – Согласитесь быть моей, и вы будете иметь великолепную квартиру, великолепных лошадей – одним словом, все, что должна иметь такая женщина, как вы!..
      Лили молчала. Только большие, задумчивые глаза ее сверкали каким-то особенным блеском, да легкий румянец стыда вспыхивал на щечках.
      – Жениться на вас я не обещаю, – продолжал Рогожин, – да и что такое брак?.. Предрассудок, пережиток старых понятий. Взгляды на жизнь во многом изменились. Всякая разумная современная женщина придает, главным образом, значение тому, чтобы любящий ее мужчина мог вполне обеспечить ее и будущих детей. Все остальное – пустяки! Я богат. Покойный папахен, царство ему небесное, оставил мне громадное состояние. Следовательно, средств на то, чтобы обеспечить вас, у меня хватит. Вам, конечно, известно, что я почти уже год самым аккуратным образом уплачиваю вашей матери по триста рублей в месяц за одно только удовольствие бывать в ее доме и видеться с вами.
      Лили вздрогнула. Острая и горячая волна пробежала по всему ее телу. И, полуобернувшись к Рогожину, она, задыхаясь, сказала:
      – Я в первый раз слышу об этом!..
      Рогожин смутился, но затем тотчас же недоверчиво усмехнулся.
      – Неужели? – пробормотал он и даже плечами пожал.
      Наступило молчание. Антракт уже кончился. В громадном зале потухли огни. Взвился занавес – и на сцене начался второй акт оперы.
      Лили не солгала, сказав, что впервые слышит о щедрых подачках Рогожина ее матери. Та до сих пор ни словом не обмолвилась ей об этом, а Лили, всего два года тому назад окончившая гимназию и почти еще не знающая жизни, совершенно не интересовалась источниками доходов матери.
      Небольшая квартира почти в центре Москвы была обставлена уютно и вполне современно. Горничной и кухарке жалованье уплачивалось аккуратно. Нередко бывали гости, к ужину подавались дорогие фрукты и вина. Гости – представители кутящей и веселящейся Москвы – свободно и, может быть, чересчур смело ухаживали за Лили, дарили ей цветы, конфеты, возили ее в театры, на скачки. А Рогожин, один из наиболее постоянных посетителей, возил ее и в загородные рестораны. Мать не только не запрещала, но даже поощряла дочь, – и Лили не видела в этом ничего дурного.
      Она хорошо знала, что только благодаря ей матери удалось привлечь в дом всех этих мужчин, и старалась быть интересной и обворожительной в их глазах. Но мысль о том, что мать могла извлекать из этого какие-либо доходы, никогда и в голову не приходила Лили.
      Акт оперы подходил к концу. Рогожин снова наклонился к девушке и заговорил нагло и самоуверенно:
      – Не верю, чтобы мать ни разу не сказала вам, что получает от меня по триста рублей в месяц! Но дело не в этом... Вы, конечно, понимаете, чего я хочу от вас?..
      – Чтобы я сделалась вашей любовницей? – вспыхнув от гнева, спросила Лили.
      – Да-а, – тихо и протяжно ответил Рогожин. Лили порывисто поднялась с места, хотела что-то сказать, но губы ее дрогнули, горло сдавило, и она поспешно вышла из ложи.
      Рогожин бросился вслед и, догнав ее, взял под руку.
      – Позвольте, по крайней мере, довезти вас до дому, – сказал он. – Не на извозчике же вы поедете в такую даль?
      Ослабевшая и подавленная Лили не сопротивлялась.
      А через несколько минут они, боясь заглянуть друг другу в глаза, уже мчались в щегольской коляске Рогожина. Лили тоскливо молчала, а банкир угрюмо и сосредоточенно старался решить вопрос, разыгрывает ли девушка «глупую комедию», притворяясь чистой и невинной, или недостаточно еще подготовлена к жизни развратной матерью?
      Когда коляска остановилась у подъезда, Лили, не подав Рогожину руки, выскочила на тротуар и тотчас же скрылась за тяжелой входной дверью.
      Обескураженный Рогожин пожал только плечами и сердито крикнул кучеру:
      – Пошел!..
      Он весь был охвачен дикой, животной страстью к Лили, и эта страсть была сильнее его воли, его рассудка. Как будто какая-то зараза, не поддающаяся никакому лечению, поразила его организм, вошла в плоть и кровь его, и не имелось ни противоядия, ни спасения. Любви он не чувствовал. Но та дикая, животная страсть, которая охватила его так внезапно, как налетевший неведомо откуда среди ясного, безоблачного неба ураган, была сильнее любви.
      До знакомства с Лили Рогожин не знал этой страсти. Она, точно зверь, притаилась и дремала где-то в тайниках его сильного, здорового тела, сдерживаемая непрестанной работой мысли. Но с тех пор, как он узнал Лили, дремавший в нем зверь проснулся, выпустил свои когти, и они с болью впились в сердце Рогожина. Зверь властно рычал. Он требовал полного подчинения и воли, и рассудка, и Рогожин знал, что всякая борьба будет бесплодной.
      Прежде он горячо осуждал малодушие, бесхарактерность людей, не имевших силы сопротивляться этой дикой, животной страсти. Упорную борьбу с ней Рогожин признавал обязанностью и долгом каждого культурного, развитого и мыслящего человека. Всех неспособных к такой борьбе он искренне считал дегенератами, душевно и физически больными, нуждающимися в помощи врачей-психиатров. И вот теперь, вспоминая свои прежние взгляды и мысли, Рогожин с отчаянием и мучительной болью думал:
      «Значит, я тоже дегенерат, больной, которого необходимо немедленно поместить в психиатрическую больницу?»
      Но проснувшийся зверь нагло издевался и хохотал и над прежними мыслями Рогожина, и над его отчаянием и мучительной болью теперь. Банкир как бы слышал насмешливый голос зверя: «Я – то, что целыми веками, тысячелетиями составляло неотъемлемую сущность каждого живого существа, я – тот могучий инстинкт всей животной жизни, перед которым бессильны все выдуманные вами общественные и нравственные законы. Чтобы дать возможность людям побороть в себе этот могучий инстинкт, необходимо их сделать физическими уродами, подвергнуть их той гнусной операции, которой подвергают несчастных лошадей, предназначенных к вьючной работе и к безропотной, покорной выносливости унизительного рабства!.. Борьба с этим могучим инстинктом делала людей жалкими аскетами, заживо погребавшими себя в сырых и темных пещерах, изуверами, истязавшими свое тело веригами, добровольно подвергавшими себя пыткам. Но даже этим несчастным, трусливо убежавшим от жизни людям, несмотря на все их усилия и на все бессмысленные и нелепые самоистязания, редко удавалось побороть в себе могучий и здоровый инстинкт, несущий с собой жизнь, радость и наслаждения...»
      Рогожин жадно слушал голос зверя. Он словно раздвоился. В нем одновременно жили, мыслили, чувствовали и боролись между собой два существа. Одно из них являлось прежним культурным, уравновешенным Рогожиным, жизнь которого представляла собой механическое выполнение строго обдуманного, точного, определенного плана. Другим существом был внезапно проснувшийся дикий, необузданный зверь.
      И Рогожин почти с ужасом осознавал, что его ясный, дисциплинированный ум мало-помалу делается услужливым и покорным рабом этого зверя и с необычайной ловкостью, даже вдохновением старается оправдать и признать целесообразными, исходящими из вековых незыблемых законов всей животной жизни, все его требования, желания и порывы.
      Приехав домой, Рогожин прошел прямо в кабинет и лег на диван.
      Спустя несколько минут к нему заглянул лакей и нерешительно спросил:
      – Будете ужинать?
      Рогожин скорчил гримасу и чуть слышно пробормотал:
      – Нет, приготовьте мне постель.
      – Постель готова.
      Рогожин встал с дивана и пошел в спальню. Лакей хотел было помочь ему раздеться, но Рогожин грубо отстранил его и капризно закричал, чего раньше никогда не случалось с ним:
      – Не лезьте, пожалуйста, с вашими услугами, когда их от вас не требуют!
      Лакей весь вспыхнул и хотел было выйти из спальни.
      – Куда вы?! – снова капризно закричал Рогожин. Лакей повернул к нему бритое лицо, искаженное неожиданной и ничем не заслуженной обидой. Он служил у Павла Ильича Рогожина уже несколько лет, был искренне и бескорыстно предан ему и сумел добиться к себе уважения. Рогожин всегда был вежлив и корректен с ним, позволял ему пользоваться своей библиотекой, не раз советовал прочитать ту или другую книгу и нередко вступал в разговор по поводу прочитанного.
      И жадно стремящийся к развитию и знанию, втайне мечтающий о равноправии всех людей, лакей ценил такое отношение к себе со стороны Рогожина, дорожил им и всеми силами старался не дать какого-либо повода к нарушению установившихся отношений.
      – Откупорьте бутылку Нюи и принесите мне сюда! – сказал Рогожин.
      Лакей склонил голову и вышел из спальни. Через несколько минут он принес на подносе бутылку вина и стакан, поставил их на ночной столик перед кроватью Рогожина и в нерешительности остановился в ожидании дальнейших приказаний.
      Рогожин стыдливо, исподлобья взглянул на лакея и пробормотал:
      – Можете идти и ложиться спать. Мне больше ничего от вас не нужно. За мою грубость прошу простить меня. Я расстроен и плохо владею собой.
      Лакей хотел что-то ответить, но не смог. И, стиснув зубы, порывисто вышел из спальни.
      Рогожин налил вина и залпом опорожнил стакан. Душистая виноградная влага горячей струей разлилась по всему телу и ударила в голову. Терзавшая ум и сердце дикая животная страсть как бы утихла, дразнящий, чарующий призрак Лили с глубокими, как бездна, черными, как ночь, манящими глазами, пунцово-кровавыми, как у вампира, губами потускнел. С тела банкира словно спали цепи, которыми он был прикован к этой женщине.
      Рогожин облегченно вздохнул и, налив в стакан еще вина, сделал несколько глотков.
      И вдруг дикая, животная страсть к Лили снова захватила его, как приступ лихорадки. Сердце его заныло, затрепетало, и по всему телу пробежала такая истома, что Рогожин заскрежетал зубами и в отчаянии и страхе приподнялся на постели. Взгляд его широко раскрытых глаз сделался безумным. Воспоминание о Лили жгло его, как огнем, и вызывало неудержимое желание ее объятий и ласк, теплоты и близости ее тела, обладания этим телом и забвения в экстазе страсти всей окружающей монотонной и скучной жизни. Рогожин снова был во власти могучего инстинкта, подчинявшего себе его волю и разум.
      Чувствуя, что не заснет и не успокоится, Рогожин встал с постели, оделся, вышел из спальни и разбудил уже спавшего лакея.
      – Велите заложить лошадь, я еду! – приказал он.
      Куда, Рогожин пока и сам не знал. Он знал только, что далее оставаться наедине с самим собой нельзя, что ему необходимо видеть других людей, еще не потерявших рассудка и воли, не сделавшихся еще жертвами дикой животной страсти, которая не поддается никакому лечению, против которой нет никакого противоядия, никакого спасения.
      Было около трех часов ночи. Когда лакей доложил, что лошадь готова, Рогожин нервно и нетерпеливо вышел из дому, сел в коляску и, закрыв глаза, откинулся назад и замер.
      Кучер в недоумении оглянулся на него и лениво, заспанным голосом спросил:
      – Куда?
      – Пошел за город, к Яру! – крикнул Рогожин.
      Замелькали дома пустынных ночных улиц, полусонные сторожа и городовые на постах, запоздавшие и пьяные обыватели, жалкие и печальные проститутки, не сумевшие найти в эту ночь заработка. Полуоткрывая иногда глаза, Рогожин видел все это, но почти ничего не сознавал и весь был полон только одним жгучим ощущением охватившей его животной страсти.
      – Да, да, – тихо бормотал он, – это тот самый могучий инстинкт животной жизни на земле, перед которым бессильны все выдуманные нами общественные и нравственные законы! Это то, что целыми веками, тысячелетиями составляло и составляет теперь неотъемлемую сущность каждого живого, физически здорового, неизуродованного существа!
      И в то же время он злился и негодовал над рабской услужливостью своего рассудка, который так изощрялся над оправданием и защитой этой страсти.

      Мать Лили, Анна Ивановна Теплова, вдова лет 45, выглядела еще довольно моложавой женщиной. Увидав, что дочь вернулась из театра одна, без Рогожина, и чем-то сильно взволнована, Анна Ивановна пришла в беспокойство.
      – Что с тобой? – спросила она. – Почему ты одна? Где же Рогожин?
      Не отвечая на вопросы, Лили посмотрела в лицо матери долгим, испытующим взглядом и, сняв с головы шляпку, тяжело опустилась в кресло.
      – Скажи мне, – начала она дрогнувшим голосом, – правда ли, что ты получаешь от Рогожина ежемесячно по триста рублей?
      Анна Ивановна пожала плечами и сделала удивленные глаза:
      – Кто тебе это сказал?
      – Сам Рогожин.
      – В таком случае, зачем же ты спрашиваешь?
      – Значит, правда?
      – Да, правда!
      – И ты получаешь с него эти деньги за право бывать в нашем доме и возить меня в разные загородные кабаки?
      – О, Господи!.. Я не понимаю, что тебе от меня нужно? И как тебе не стыдно так оскорблять мать?.. Рогожин помогает мне, потому что любит тебя, имеет на тебя виды...
      – Да, да, он уже заявил мне, какие виды имеет на меня!.. Час тому назад он предложил мне сделаться его... любовницей.
      Анна Ивановна с пренебрежительной гримасой покачала головой:
      – Скажите, пожалуйста, какие ужасы!.. Да что ты, маленькая девочка, что ли? Неужели до сих пор не знала, с какой целью волочится и ухаживает за тобой Рогожин? Или, может быть, надеялась, что Рогожин предложит тебе стать его законной женой?
      – Это ужасно... – простонала Лили и, закрыв лицо руками, зарыдала.
      – Перестань! – озлобленно и нетерпеливо крикнула Анна Ивановна. – Надеяться на то, чтобы какой-нибудь порядочный и состоятельный человек согласился взять тебя, неимеющую ни гроша приданого, замуж, было бы смешно. Следовательно, приходить в ужас от того, что Рогожин, банкир и миллионер, предложил тебе стать его любовницей, нечего. Этого нужно было давно ожидать!..
      Прекрасное и стройное тело Лили содрогалось от судорожных рыданий.
      – Да и что ужасного в положении любовницы? – продолжала Анна Ивановна. – Сотни и тысячи девушек, нисколько не хуже тебя, не заботясь совсем о замужестве, живут на содержании у порядочных и богатых мужчин! А сама я? На что я существовала и содержала тебя в гимназии? Ты думаешь, что покойный отец много нам оставил? Кроме грошовой пенсии, ничего! Ее не хватает даже для уплаты за квартиру. Я, если хочешь знать, жила на содержании у нечистоплотного, противного старика! Рогожин же молод, даже почти красив. Значит, ты находишься несравненно в лучших условиях. Понимаешь ты это или нет? Я и не ожидала, что ты у меня такая дура! На твоем месте я и задумываться-то не стала бы, а не то что приходить в ужас. Позаботься-ка лучше о том, чтобы не упустить случая! Надо ковать железо, пока горячо. Рогожин влюблен в тебя, как дурак! Необходимо пользоваться этим. О, у меня давным-давно были бы в руках уже десятки тысяч рублей!.. Рогожин ведь не любит грошовничать.
      Лили перестала плакать, а только тяжело вздохнула. Бледное, осунувшееся личико ее приняло тупое, безжизненное выражение.
      Анна Ивановна наклонилась к дочери и обняла ее.
      – Ты пойми, что я еле-еле свожу концы с концами!.. – снова начала она, но уже в более примирительном тоне. – Сама я уже почти состарилась и в глазах мужчин не имею никакой цены. Старикашка мой был скуп, как сорок тысяч жидов, и при всем моем умении и желании я не смогла обеспечить себя на старость. Ты же так красива, в полном расцвете молодости и сил! Рогожин богат, как Крез, и при этом щедр и чужд всяких мелочных расчетов. На других мужчин, которые бывают у нас в доме, надежда плохая. Они годны только для декорации. Некоторые из них и не прочь бы жениться на тебе, но какой из этого толк? Они не имеют и тысячной доли того состояния, каким обладает Рогожин. Наступило тяжелое молчание.
      – Ты живешь только на то, что дает тебе Рогожин? – вдруг спросила тихо и задумчиво Лили.
      – Почти, – ответила Анна Ивановна. – У всех других наших гостей редко когда удается занять сот-ню-другую рублей.
      – Но ты все-таки не стесняешься занимать и у них?
      – Ах, Господи, иначе с какой же стати я стала бы поить и кормить всю эту ораву?
      Лили отстранила от себя мать, поднялась из кресла, медленно прошла в свою комнату и заперлась на ключ.

      На другой день, утром, Анна Ивановна с решительным видом направилась к комнате дочери и постучала в дверь.
      Ответа не было.
      «Бог знает что такое! – с досадой подумала Анна Ивановна. – Не может быть, чтобы она спала. Просто все еще капризничает».
      Пожав плечами, она пошла в свой кабинет и в раздумье села к письменному столу. Без всякой цели переставив с места на место разные безделушки, Анна Ивановна положила, наконец, перед собой розовый листок почтовой бумаги и обмакнула в чернила перо. Тотчас же разрозненные мысли, мелькавшие в ее голове, сложились в определенные фразы, и перо быстро заходило по бумаге.
      « Дорогой Павел Ильич! – писала Анна Ивановна Рогожину. – Вы поступили крайне неосторожно, так прямо и открыто объявив Лили о своих чувствах и намерениях. Вы, очевидно, упустили из виду, что это – девушка, почти не знающая жизни и только два года тому назад окончившая гимназию. Лили возвратилась домой в страшном отчаянии, возмущенная до глубины души и, передав мне сделанное вами ей предложение быть вашей любовницей, разрыдалась чуть ли не до истерики. Мне с большим трудом удалось вразумить ее и успокоить. Теперь она, без сомнения, поняла, насколько была глупа и наивна. Подождите денек-другой, и я уверена, что Лили вполне примирится с вашим предложением и согласится принять его. Я приложу все свои силы, чтобы уговорить ее. Приезжайте, по обыкновению, вечером в четверг как ни в чем не бывало, и, думаю, все устроится к общему благополучию. Если вы приедете пораньше, за час или за два до приезда других гостей, то вам удастся побыть с Лили наедине, вы переговорите с ней и, без сомнения, помиритесь. Милые бранятся – только тешатся... Не так ли? Крепко жму вашу руку. До скорого свидания».
      Подписав письмо, Анна Ивановна вложила его в розовый конверт, заклеила его, надписала адрес и позвонила.
      Вошла молоденькая и нарядная горничная.
      – Вы свободны? – спросила Анна Ивановна.
      – Да, – ответила горничная.
      – Знаете, где живет Павел Ильич Рогожин?
      – Как же, барышня раз посылала меня к нему с запиской.
      – Так вот, отнесите ему это письмо. Горничная взяла письмо и удалилась.
      Анна Ивановна с довольной улыбкой подошла к зеркалу, поправила сбившиеся волосы, внимательно рассмотрела мелкие морщинки возле глаз и вздохнула.
      В это время Лили, почти не спавшая ночь, лежала в постели и напряженно думала о том, что ей теперь делать. Несмотря на цинизм и разврат, которыми словно была пропитана вся атмосфера в квартире матери, Лили во многих отношениях оставалась еще мечтательной и наивной. Слушая двусмысленные речи подвыпивших мужчин, их циничные остроты, она наполовину не понимала их смысла, а если и смеялась, то потому, что смеялись другие, и от выпитого шампанского было как-то особенно весело.
      Лили не сопротивлялась, когда Рогожин и другие мужчины целовали ее обнаженные руки и плечи. Она видела, что чем более развязно и смело держала себя, тем более вызывала одобрительных улыбок и взглядов и матери, и гостей.
      И Лили старалась. Она делала вид, что понимает всю соль циничных острот и анекдотов, имитировала мать в ее манере говорить и держаться с мужчинами, нагло и вызывающе играла глазами, задорно смеялась и пела скабрезные шансонетки. Вообще, Лили прилагала все усилия, чтобы получить с свой адрес словечко, которое выражало высшую похвалу в устах всех гостей, посещавших квартиру ее матери. Это словечко было – «chic».
      И Лили вскоре достигла этого. Везде, где она бывала, – на скачках, в театрах, в садах и ресторанах, – Лили видела, что шикарные женщины, пользующиеся наибольшим вниманием со стороны мужчин, ведут себя так же, как она. И при этом Лили была наивно уверена, что любой мужчина сочтет за счастье назвать ее своей женой.
      И она ждала этого. И все ее надежды, главным образом, были сосредоточены на Рогожине, который настойчивее других ухаживал за ней. Когда же банкир грубо предложил ей сделаться его любовницей, Лили была поражена. Она почувствовала себя обиженной и оскорбленной. Неужели она, юная и красивая, недостойна быть женой этого сорокалетнего мужчины?
      Лили вспомнила, с каким негодованием и презрением произносили ее подруги по гимназии слово «содержанка». И вот теперь, лежа в постели с больной от бессонной ночи головой, напряженно думала о том, что неужели все эти шикарные женщины, которых она постоянно встречала в театрах, на скачках и в ресторанах и которые пользовались наибольшим вниманием со стороны мужчин, тоже «содержанки». Неужели мать права, говоря, что без приданого нельзя выйти замуж за порядочного и богатого человека, а можно только сделаться его любовницей? Но тогда не лучше ли быть содержанкой миллионера, иметь собственных лошадей, дорогие туалеты, бриллианты, пользоваться всеми удовольствиями столичной жизни, чем быть законной женой какого-нибудь бедняка, экономить каждый грош, ходить самой на рынок, нянчить голодных детей?
      Лили вскочила с постели и подошла к громадному овальному зеркалу, стоявшему в углу комнаты. Зеркало отразило стройную фигуру девушки, ее красивое лицо с большими черными глазами и чувственными пунцовыми губами.
      Лили улыбнулась, и на ее розовых щечках образовались ямочки, которые всегда приводили в восторг Рогожина, да и других мужчин. И сознание собственной красоты наполнило гордостью сердце девушки.
      Продолжая улыбаться, она полуоткрыла рот, и между пунцовыми губами сверкнули ровные жемчужные зубы. Лили внимательно глядела в зеркало на свои маленькие ушки, атласные и нежные плечи и шею, высокую грудь, стройную талию, красивые руки с длинными и тонкими пальцами.
      И вдохновение озарило Лили, и мысли роем затеснились в ее голове.
      – Да, да, – шептали ее губы, – мать, пожалуй, права!.. Необходимо пользоваться своей красотой, пока не поздно. Красота – это капитал, который может и должен приносить громадные проценты, давать возможность широко пользоваться всеми благами жизни... Что за беда, что Рогожин не желает жениться на мне? Разве я не сумею и без того забрать его в свои руки?..
      В дверь спальни постучалась Анна Ивановна.
      – Лили! – послышался ее робкий, заискивающий голос.
      Девушка быстро подошла к двери, повернула ключ в замке и впустила мать. Анна Ивановна, взглянув на дочь, сразу поняла, что та смирилась.
      – Ну? – спросила она, сдерживая самодовольную улыбку.
      – Ты права! – воскликнула Лили и порывисто бросилась в объятия матери. – Ты права! Лучше быть на содержании у богатого человека и пользоваться всеми благами жизни, чем быть женой какого-нибудь ничтожного бедняка и дрожать над каждой копейкой. Напиши Рогожину, что я больше не сержусь на него и чтобы он приезжал к нам.
      – Я уже написала! – заявила Анна Ивановна и нежно, ласково погладила шелковистые волосы Лили.

      Рогожин приехал к Тепловым за два часа до приезда остальных гостей. Анна Ивановна из дипломатических соображений уехала из дому под предлогом покупок, – и Лили, одна, задумчивая и немного бледная, лежала в гостиной в шезлонге. Увидев Рогожина, она улыбнулась ему и молча протянула руку.
      Рогожин наклонился и медленно поцеловал руку. Затем нерешительно посмотрел Лили в глаза и, придвинув кресло, сел у ее ног.
      – Лили... – тихо сказал он.
      – Ну? – протянула девушка.
      – Вы не сердитесь на меня?
      Лили отрицательно покачала головой.
      Рогожин сделал порывистое движение и, опустившись на колени, схватил руки Лили и поочередно одну за другой поднес к своим губам.
      – Если бы вы знали, как я люблю вас! – волнуясь и спеша заговорил он. – Какие тяжелые часы и минуты пережил я, пока не получил от вашей матери письмо! Если бы не это письмо, я никогда не решился бы больше приехать к вам. Но поймите, Лили, что моя грубая откровенность и, может быть, излишняя самоуверенность в обращении с вами происходили совсем не от недостатка уважения к вам! Я просто думал, что вы, как современная женщина, стоите выше всех этих глупых предрассудков и сантиментов. Я думал, что лучше идти к цели прямо, чем окольными путями.
      – Ну хорошо! – воскликнула Лили, отдергивая свои руки, которые Рогожин все это время покрывал поцелуями. – Оставим эти сантименты и сейчас! Садитесь в ваше кресло и давайте как вполне современные люди, стоящие выше всяких предрассудков, приступим к переговорам. – И, неестественно рассмеявшись, Лили быстро приподнялась и, спустив на пол ноги, оправила платье.
      Рогожин, задыхающийся и сконфуженный, неловко поднялся с колен и сел в кресло.
      Около минуты оба молчали, потупив глаза.
      – Ну, что же вы молчите? – спросила наконец Лили.
      – Мне нечего говорить. Мои желания вам известны.
      – Знать только одни ваши желания для меня еще недостаточно. Необходимо знать и условия, при которых я должна буду удовлетворять эти желания. Но давайте начнем с самого начала. Вы предлагаете мне пойти к вам на содержание?..
      Рогожин с удивлением слушал и не узнавал Лили. Перед ним была как будто другая, совершенно неизвестная ему женщина, и он не знал, как говорить и вести себя с нею.
      – Я предлагаю вам свою любовь и, в силу этой любви, полное обеспечение на всю жизнь... – несмело сказал он.
      Лили снова неестественно рассмеялась.
      – Прекрасно! – воскликнула она. – Попробуем выразиться более поэтическим языком. На самом деле «пойти на содержание» звучит немного вульгарно и некрасиво. Итак, вы предлагаете мне свою любовь? И при этом, конечно, желаете, чтобы на вашу любовь я ответила полной взаимностью, а для достижения этой взаимности вы согласны пожертвовать некоторой долей ваших капиталов?
      Рогожин молчал.
      – Но раз дело дошло до капиталов, – продолжала Лили, – поэтический язык становится несколько неудобным. Волей-неволей приходится перейти к прозе и математике. Поэтому прежде покончим с вопросом о любви, а затем уже обсудим вопрос о капиталах. Вы, само собой, не претендуете на искреннюю любовь с моей стороны и удовольствуетесь более или менее искусной имитацией?
      – Я надеюсь, что сумею заставить вас полюбить меня! – уверенно и горячо воскликнул Рогожин. – Я верю в силу своей любви. Любовь сильна как смерть! Fort, comme la morte, как говорят французы.
      Лили задумчиво посмотрела ему в глаза и тихо спросила:
      – Зачем? Разве это так нужно?
      У нее появилось желание сказать Рогожину, что она не верит в силу его любви. Если бы он на самом деле так сильно любил ее, то предложил бы ей быть его женой, а не содержанкой. Но Лили не сказала об этом ни слова, и только обида и боль заполнили тоской ее сердце.
      – Любовь – это сентиментальное чувство, свойственное мечтательным юношам и девицам! – с шутливой иронией сказала она, сделав над собой усилие и поборов тоску. – Для таких же людей, как вы, отвергающих всякие предрассудки и сантименты, нужна не любовь, а удовлетворение желаний и капризов. Все эти желания и капризы будут удовлетворены. Раз я соглашусь на ваши условия, вы получите от меня все, что стремится получить мужчина от женщины, которая ему нравится. А потому перейдем прямо к условиям. Где вы хотите поселить меня? В вашем доме?
      – Нет. У вас будет отдельная квартира, свои лошади и своя прислуга! – деловым и даже немного сухим тоном ответил Рогожин.
      – Моя мать не должна жить со мной?
      – Нет, но она будет получать от меня те же самые деньги, которые получала до сих пор.
      – Кроме квартиры, лошадей и прислуги, сколько вы будете давать мне на расходы и содержание?
      – Две тысячи рублей в месяц.
      – А затем?
      – На ваше имя будет положен в банк капитал в сумме ста тысяч рублей.
      – Вы так богаты, что можете швырять женщинам подобные суммы?
      – Вы первая из этих женщин!
      Лили пожала плечами и, поправив прическу, пристально поглядела в смущенные глаза Рогожина.

      Несколько секунд Лили и Рогожин сидели молча.
      – Простите за нескромный вопрос, – вдруг начала Лили, смущенно потупив глаза. – Скажите, как велико ваше состояние?
      – Я и сам не знаю! – задумчиво произнес Рогожин. – Наличных денег и процентных бумаг у меня где-то на десять миллионов рублей. Все остальные капиталы вложены в дело. Кроме банкирской конторы, у меня фабрика, дома в Москве... Затем громадная площадь лесов в Тверской губернии.
      – Вы после смерти отца остались единственным наследником?
      – Да, мой брат спился, и отец лишил его наследства.
      – Жив этот брат?
      – Да.
      – Где же он?
      – Здесь, в Москве. Он живет в меблированных комнатах и получает от меня на содержание по сто рублей в месяц.
      – Только?
      – На пьянство с него достаточно!
      – Видитесь вы с ним когда-нибудь?
      – Почти никогда.
      – А мать ваша жива?
      – Она умерла, когда мне было всего семь лет.
      – Значит, вы живете совершенно один?
      – Да. – Рогожин поднялся с места и заходил по комнате.
      В передней раздался звонок, после чего в дверях показался молодой человек – маленький, тоненький, одетый в щегольской смокинг с красной махровой гвоздикой в петлице. Держа под мышкой цилиндр и сдергивая с правой руки перчатку, он поспешно подошел к Лили и склонил перед ней преждевременно облысевшую голову.
      – «Чуть свет – уж на ногах, и я у ваших ног!» – картавя, произнес он и, бережно взяв протянутую Лили руку, с чувством запечатлел на ней поцелуй.