Евгений Попов
      Без хохм
      Рассказ о бедных людях
      Журнал "Вестник Европы", учитывая успехи Евгения Попова на поприще российской словесности, решил в качестве аванса выплачивать писателю ежемесячное содержание. Со своей стороны писатель Попов обязался, согласно договору с редакцией, передавать журналу в течение текущего года по одному рассказу в номер. Обе договаривающиеся стороны остались вполне удовлетворены новой формой взаимоотношений.
      Ни о чем не жалею,
      Ничего не желаю.
      От любви не алею,
      От стыда не пылаю.
      Э.Русаков
      Мы - советские старики.
      М.Светлов
      Не всякий патриот России, но любой бывалый московит непременно вспомнит, читая эти мои неуклюжие строки, что если ехать из Шереметьева прямо в Кремль, то по правую руку такой важной правительственной трассы, ближе к центру, в глубине так называемой автомобильной "малой дорожки" непременно вдруг мельком откроется и тут же снова совсем пропадет изящное, узорчатого кирпича одноэтажное строение, имеющее краткую, но ясную вывеску "Кафе".
      Любопытна, хотя и крайне банальна история кафе "Кафе", история развития новейшего российского капитализма в этой отдельно взятой пищевой точке. Ведь когда-то давным-давно, еще при Советах и коммунистах, здесь тоже была аналогичная вывеска, но она украшала собою отнюдь не нынешнее эстетическое благолепие, а мерзкую, дурно пахнущую "стекляшку", возведенную из мутных стеклоблоков, заведение с лязгающей и клацающей дверью на пружине. Зимой дверь выпускала наружу людей и клубы жирного пара, а летом просто лязгала и клацала, как и всякий советский механизм, не предназначенный для лязганья и клацанья. Лязг-лязг-лязг, клац-клац-клац... Такая вот, значит, товарищи, была у нас эпоха, если кто еще хоть что-то помнит или хочет помнить ПО ЖИЗНИ, как нынче употребляют это странное словосочетание даже и культурные в нескольких потерянных поколениях люди.
      Донельзя банальная история, как и все, связанное с развитием капитализма где бы то ни было - хоть в USA у дяди Сэма и дяди Тома, хоть в Африке среди цветов и пигмеев, хоть еще где... банальна, как жизнь, банальна, как проза жизни... банальна, как банан, по образному выражению знаменитого сибирского писателя Эдуарда Русакова, живущего в городе К., стоящем на великой сибирской реке, впадающей в Ледовитый океан, чьи юношеские стихи и послужили блестящим эпиграфом к этому моему тусклому сочинению стареющего литератора.
      Там подавали простым людям коричневую приторную жижу под названием "кофе с молоком", слипшиеся пельмени из серых пачек, распухшую, как утопленник, сосиску из неизвестного мяса с так называемым зеленым горошком... Скучно было жить при социализме, господа, спиртные напитки в доступных заведениях были исключены из обихода, и мы были вынуждены приносить их с собой по негласному соглашению с коррумпированной обслугой, живо подбирающей пустую посуду с целью скудного обогащения через приемный пункт стеклотары. Так и стояли за нечистыми шаткими пластмассовыми столиками в своих демисезонных ПОЛЬТАХ и кроличьих шапках, а курить там тоже было нельзя, как нынче в Америке или упомянутом Кремле, вся осклизлая поверхность крыльца была усеяна бычками от "Явы", "Примы", "Опала" и чего там? "Беломорканала"? Тут же и мочились за углом, таясь. А что было делать? Революцию, что ли? Так уже были в нашей стране всякие революции, и к тому ж ведь никто из нас не родился запечатанным, как справедливо выразился персонаж одной старой книги тоже литератора, Петрония, гневно бичевавшего пороки Древнего Рима.
      Вот оно как! Парадокс, но, однако, шумно, весело и людно было в этой древней стекляшке всегда. И не чурались ее посещения ни приезжие, ни окрестные, ни даже аж сами сотрудники ГАИ, обслуживающие важную правительственную трассу, потели в своих черных овчинных полушубках, краснели от выпитого, а раздеться там зимой было решительно невозможно. Мело-мело, а также дуло во все пределы стеклянного помещения, особенно в периоды сильных морозов, которыми славилась при коммунистах природа. Да и гардероба там, конечно, не было никогда.
      И вот на многострадальную землю Советского Союза пришла новь.
      Поперву многим казалось, что совершенно ничего не изменилось в кафе "Кафе" и не изменится. Те же синие пельмени, те же толстые менты, те же потертые рассказчики диких историй из аморальной жизни советского народа, изнывающего под игом тоталитаризма. И надо признаться, что определенные основания для пессимизма имелись: власть вроде бы окончательно сошла с ума, вдруг взяла да, объявив PERESTROIKA, запретила своим рабам потреблять алкоголь СОВСЕМ, до чего и при Петронии не осмелились бы додуматься тогдашние древнеримские правители, а он, тем не менее, взял да и вскрыл себе вялые вены в теплой ванне навсегда.
      Здесь же вен никто не вскрывал, зато с особым цинизмом, злобой и азартом разливались под столами в толстые стаканы памятный портвейн "Кавказ" и все та же сивушная водка. Ух! Как вспомню, так и вздрогну! Милиционер однажды нарисовался, как грозовая туча над безмятежным колхозным жнивьем. "Что пьем, граждане?" - "Чай". Хватанул стакан желтого "Кавказа", вытер губы тыльной стороной ладони и говорит: "Оно и правда, чай".
      Однако, если кто читал Карла Маркса, того совершенно не удивило, что когда попёрли коммуняк в девяносто первом и на поверхности оказались все "хищные вещи века", то в один темный день это стеклянное здание, пока еще не приватизированное грабительски "по Чубайсу", вдруг заполыхало со всех его четырех сторон света. И сгорело в одночасье до полной утраты товарного вида, ибо даже мощные стеклоблоки поплавились да полопались, а про деревянные детали строения и вспоминать печально, потому что нужно жить будущим.
      Которое заключалось в том, что власть, согласно действующим градостроительным нормам, просто не могла себе позволить долгого существования на важной правительственной трассе такого стеклянного руинированного пепелища, подобного черному зубу в ренессансной без-укоризненной челюсти. В урочный час незаметно вскипела работа. Новые хозяева (не подумайте на меня чего плохого) из лиц "кавказской национальности" возродили кафе "Кафе" во всем его нынешнем блеске, дав ему тем самым новую жизнь в рамках закона и геометрически строго очерченных параметрах старого предприятия с отводом крохотного земельного участка для парковки автомобилей, которых развелось в то странное время по России несчитанно. Сами понимаете, что был осуществлен внутренний и внешний евроремонт, выгорожен для посетителей дивный туалет с золочеными кранами и ароматическими писсуарами, проблема курения легко решилась с помощью мощных кондиционеров, любой желающий имел возможность повесить свою одежду на круглую вешалку при входе, и многие это действительно делали, лишь переложив в другие карманы мобильники да хрустящие зеленые американские доллары, за хранение и распространение которых вдруг в одночасье перестали сажать на нары. Путч девяносто третьего минул, дефолт девяносто восьмого... Кафе "Кафе" снова сменило владельца, и я, конечно, дико извиняюсь, но он тоже по случайному совпадению оказался московским горцем. Но не в этом дело. Дело в том, что, конечно же, ВСЕ изменилось, не то что какой-то там владелец или интерьер. Где те гнусные пельмени, портвейн "Кавказ" и его пленники, где "пред Родиной в вечном долгу", где идеалы, где художественная литература, где молодость, наконец? И как жить, если все окончательно смешалось в доме Облонских, Обломовых, Ульяновых и Штольцев? И что это значит, если Павка Корчагин вылез в "промышленники", а пулеметчик Иван Жаркий его "крышует"?
      Именно об этом рассуждали, сидя промозглым февральским вечерком в уютном заведении два моих новых персонажа - старик Гдов, который на вопрос "а ты кто такой" именовал себя, как я, Петроний или Ленин, ЛИТЕРАТОРОМ, а также старик Хабаров, безработный, двумя годами старше Гдова, но выглядевший чуть моложе благодаря отсутствию глубокой лысины до темени и наличию густой пегой бороды, покрывающей нижнюю часть его опрятного лица.
      Старики в общем-то были довольны новыми порядками и против сложившихся властей не бунтовали. Литератор приехал на дружескую встречу в красной "Жигули-шестерка" с пробегом 84 тыс. километров, а безработный - на машине "Опель-Аскона", ровеснице перестройки, 1985 года выпуска, точная цифра пробега неизвестна. Они сидели за чистым и уж, разумеется, крепким дубовым столом, украшенным цветком гортензия в керамическом горшочке, кушали по разумным ценам из аналогичных горшочков что-то такое горячее, острое, кавказское. Вина-водки-пива не пили, ограничившись, как законопослушные автомобилисты, ценной минеральной водой "Боржоми", вроде бы настоящей, а не поддельной, дороговатой, в стеклянных полулитровых емкостях с выпуклым оленем.
      Ненавязчиво звучала откуда-то из стен современная похабная музычка, по телевизору, что был укреплен на кронштейне близ стойки бара, говорили и показывали последние известия - что-то очевидное невероятное об олигархах А., Б., В., Г., Д., премьер-министре Е., заворовавшихся чиновниках Ж., З., И., К., Л., М., Н., оборзевших криминальных элементах О., П., Р., С., Т., чеченской, афганской и ближневосточных баталиях, валюте "евро", поголовье мясного скота, политиках У., Ф., Х., Ц., Ч., Ш., Щ., проблемах Ь. и Ъ., выборах Э., Ю., Я. Надо всем превалировала тема Президента и очередного наступления на горло собственной свободы слова, когда одни головы утверждали, что это "всерьез и надолго", другие, что пронесет, "заграница нам поможет", гарант конституции и сам за свободу, за "заграницу в смысле сообщества цивилизованных народов", не те, дескать, времена на изломе веков и тысячелетий, подрастает новое поколение, не знавшее кнута и пряника, и уж оно-то всем покажет...
      Приятелям было комфортно друг с другом, весело, хотя и немного страшновато.
      Дело в том, что из вольных посетителей они здесь вдруг оказались практически одни, если не считать изрядную группу молодых людей, ввалившихся в кафе сразу же после того, как скучающая полногрудая официантка, пахнущая французскими духами и рекламируемым средством против пота, уже приняла у Гдова и Хабарова их скромный заказ, отчего и не могла уже отказать им в дальнейшем обслуживании, хотя вполне бы могла это сделать, невзирая на правила обслуживания посетителей и традиционное кавказское гостеприимство.
      Ибо нагрянувшие гости в кожаных куртках и спортивных штанах с лампасами, молодые бойцы с бычьими шеями и короткими тифозными стрижками, скорей всего, принадлежали, на взгляд опытного обывателя преображенной страны, к разряду небогатых бандитов, обслуживающих чужие интересы, что и подтвердится в дальнейшем по завершении этого рассказа.
      Бандиты сдвинули все оставшиеся пустые столики в виде буквы "П" с коротенькими перекладинками и тут же принялись вершить какое-то свое неясное ритуальное действо. Они сидели все в черном и не смеялись, и никаких дам с ними не было совершенно ни одной. Они умеренно прихлебывали водку и шампанское, почти не притрагиваясь к тем дорогим закускам, что мгновенно, как на скатерти-самобранке, появились на этом вытянувшемся столе по короткому приказу хозяина с вытянувшейся от неожиданности события физиономией. Официантка ласково и тревожно улыбалась, приговаривая детские слова "сёмужка", "осетриночка с хренком", "язычок заливной", "икорочка".
      Фонограмма действа вообще была какая-то смазанная. Тостов не произносили, заменяя эти громкие традиционные льстивые словоизвержения неясным бормотанием о непонятном ни Хабарову, ни тем более Гдову, который к старости стал слегка глуховат, о чем с удовольствием сообщал кому нужно и кому не нужно.
      Да они и не прислушивались особенно-то! На кой ляд им сдались эти посторонние разговоры посторонних, когда им самим было о чем потолковать.
      Закончившие в 1968 Московский геологоразведочный институт им. С.Орджоникидзе, они последнее время почти не виделись, изредка беседуя по телефону, причем инициатором звонка обычно являлся энергический Хабаров, который, как это ни странно, и при новом режиме ухитрился застрять в окраинной коммунальной квартире, а в коммуналке, как это известно всем поклонникам Зощенко, к телефону подзывать станут, но не любят. Редко видимся, друзья, надо чаще встречаться, как справедливо голосит пивная телевизионная реклама... Ведь жизнь при капитализме обладает ужасающей центростремительной силой, которая уносит людей друг от друга в хаос. Кажется, что все всем - друзья, что речь всегда идет об одном и том же, а вот поди ж ты - все удаляются и удаляются, после чего наступает смерть.
      А впрочем, зачем такие грустные мысли? Ведь старики общались живо, интенсивно, напористо, с той энергией бескорыстного совместного сосуществования, что нынче на глазах исчезает у себе-на-уме нового поколения граждан Российской Федерации.
      - Ну и на что же ты в таком случае все это время живешь? - наконец прямо спросил старик Гдов, среднего роста, в замшевом вытертом пиджаке, изрядно обрюзгший к своим пятидесяти шести, и это совершенно не удивительно, если учесть, что пить он начал почти сорок лет назад и до сих пор окончательно не завязал с этим увлекательным занятием, хотя и поумерил свой алкоголический пыл лет двадцать назад. Не пожелал тогда старик Гдов вместе со всеми спиваться, а возжелал тогда вместе со всеми участвовать в строительстве новой жизни, копая коммунистам яму с целью возведения хотя бы слабого фундамента неокрепшей демократии. Слушал радио "Свобода" и "Голос Америки", писал идейно-ущербные, близкие к клеветническим художественные произведения...
      - На прежние запасы, - скупо отозвался его однокашник Хабаров, который в отличие от Гдова, уроженца города К., стоящего на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, родился, невзирая на славянскую фамилию, в семье народов солнечного города Баку, однако еще в юном возрасте покинул свою каспийскую родину с целью получения хорошего образования в столице СССР городе-герое Москве. Тогда именно и покинул Азербайджан будущий безработный, когда этой нефтяной и поэтической республикой правил коммунист Алиев, который и сейчас ею правит.
      И отозвавшись, тут же поспешил разъяснить эти свои слова, конкретизировать их, чтобы не было недомолвок.
      - Та гостиница на Чудском озере, что у меня тогда сожгли, она ведь была застрахована, на сто штук суки компаньоны эстонские застраховали, налом мне чемодан зеленых привезли в аккурат за неделю до своей независимости.
      - Так ведь десять лет, как Советов нет, - констатировал Гдов. - Неужели до сих пор краник капает?
      - Не, кинули они меня. А только дедушка Ленин правильно говорил: "Крутиться, крутиться и еще раз крутиться", - практически ушел от прямого ответа Хабаров.
      - ...на зимней Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити... полковник ФСБ внес в Думу законопроект о том, чтобы российские граждане объяснялись за границей только по-русски... а что касается альтернативной службы в армии, то теперь главное определить критерий, согласно которому призывник может претендовать на эту службу... Слободан Милошевич не признает гаагский трибунал, - сказал телевизор.
      - Крутиться, - повторил Хабаров, который еще при старом режиме увлекся альтернативным государственному бурением скважин на воду для частников, отчего и оказался в Эстонии, где натихую вступил для бизнеса в эстонское отделение КПСС, сделал мелкую официальную карьеру, в начале конца перестройки бросил партбилет в Балтийское море, все, что мог, приватизировал, однако в середине девяностых где-то крупно просчитался по мелочи и, по его собственному выражению, "временно лег на дно".
      Хотя если денежки хоть чуть водятся и их не нужно выколачивать в поте лица каждый Божий день, то почему бы и не лежать на этом самом уютном дне хоть до посинения, хоть да Страшного суда?
      Эту спорную мысль теперь развивал Гдов, который, душевно относясь к товарищу, все же считал его более ПЕРСОНАЖЕМ, чем собственно ПЕРСОНОЙ. А ведь это не одно и то же, в чем вы легко можете убедиться на примере этого моего рассказа о людях, которых, может, никогда и не существовало на нашей земле или они ПО ЖИЗНИ были совсем другими, чем это сейчас на ваших глазах изображается мною, автором, но тоже в свою очередь являющимся, скорей всего, чьим-либо персонажем, не более того.
      Но и не менее.
      - Зря мы с тобой не перевелись тогда в Плехановку, закончили бы такой институт такого народного хозяйства и сейчас бы стояли где-нибудь у кормила, - вздохнул Хабаров.
      - Если бы нас теперь не завалили братки или не посадили бы тогда коммуняки, - серьезно продолжил Гдов.
      Друзья заулыбались.
      - А по жизни он серьезный был пацан, и Оглобель должен был понимать, что пришел к серьезным людям, - случайно вдруг донеслось до них слабое эхо напряженной беседы их кожаных соседей.
      - Кстати, почему ты решил, что это - бандиты? - тихо, косясь, спросил Гдов.
      - А кто же еще? Члены Олимпийской сборной, что ли, которые на поезд опоздали? - угрюмо и плоско сострил Хабаров.
      Эта встреча что-то начала его утомлять. Персонаж Хабаров не хотел признаться никому, и в первую очередь самому себе, что он действительно сильно опустился в последние годы, хотя, разумеется, не до уровня "дна", где лежат утопленники и другие неудачники. Жена его, красавица по прозвищу Пятачок, не то чтобы спивалась, а все время была какая-то лихорадочная, как будто бы только что хватила сто грамм крепкого. Зато она не пилила Хабарова, что они оба на старости лет застряли в коммуналке, упустив выгодный обмен эстонского жилья на русское. Ведь их обоих засосал мещанский быт. Они полюбили вставать поздно, ничего не делать, умеренно пить водку и дружить с соседями, которые, начитавшись сомнительных книг, считали Хабарова отставным секретным кагэбэшником и сильно его за это уважали. А маленькие деньжишки у них несомненно водились. Ма-а-ленькие, но достаточные... Детей зато не было.
      - Ты понимаешь, что все прошло? Ты понимаешь, что нам не было и нет места в жизни - ни в той, ни в этой, - завел свое Гдов. Он, пожалуй, был все же глупее, чем это казалось окружающим, особенно тем, среди которых он имел популярность. А может, и умнее - это ведь смотря откуда вести отсчет и куда.
      У него тоже была жена и, между прочим, действительно умная в отличие от него. Совместных детей у них не имелось, а дети от предыдущих браков все как один уехали на Запад и возвращаться оттуда почему-то не собирались.
      - Не верю, - сказал Хабаров.
      Между тем, вечерело уже окончательно. Скоро, граждане, темная ночь опустится на Москву, всю расцвеченную дикокапиталистическими огнями! Гдов был в растерянности. На секунду ему показалось, что это - несправедливо, когда человек всю жизнь боролся за свободу, а в результате ездит на старых "Жигулях", но он вспомнил, что живет в России, представил себе разваливающийся "Опель" Хабарова, и мысль его вновь не нашла выхода, как и у всякого певца сумерек.
      - Вот я и говорю, что лично я своим статус-кво доволен, - с вызовом бросил Хабаров. - Я много читаю. Я читаю те книги, до которых у меня никогда бы раньше не дошли ни руки, ни глаза. Из книг я узнал, что один японский монах начинает каждый свой день с мысли о смерти. И я согласен, что мысль о том, что смерть когда-нибудь наступит, - благая мысль. Эта мысль позволяет индивидууму радоваться жизни, ее глупым мальчишеским смешным мелочам.
      Гдов вспомнил, что и он был мальчиком. Гдов вспомнил, что спивающийся инженер, его родной дядя Коля, казался ему тогда клиническим старцем.
      - Веришь, но я не рассчитывал, что доживу хотя бы до пятидесяти, признался он. - А поскольку не рассчитывал, то и не знаю, как жить после того, когда тебе исполнилось пятьдесят.
      - Глупо и скучно, ну да я тебя развлеку, - посулил Хабаров. - Тут у меня спустило колесо на Арбате около гостиницы "Арбат", куда там я одного подвозил, из Шереметьева, кстати. И вот я это колесо меняю, а ко мне подходит мужик такой толстый, вроде тебя, в китайском "дутике" и говорит: "Ты меня узнаёшь? Я - твой бывший комсорг Иванов". А когда я сказал, что в комсомоле отродясь не состоял, то правильно назвал мою фамилию и пригласил меня на концерт симфонического оркестра, потому что он теперь служит охранником в филармонии. "Послушаешь хорошую музыку, - говорит. - А потом зайдешь ко мне на вахту, и мы вспомним ВСЕ, ЧТО БЫЛО". "Что, - говорю, БЫЛО?" Не ответил, улыбнулся, оставил мне номер телефона, да я его потерял. Не охранником, вернее, а БРИГАДИРОМ ОХРАННИКОВ. Эти слова комсорг Иванов выделил, выделяю их и я.
      И я, автор, тоже их выделяю. Потому что это действительно ДВЕ БОЛЬШИЕ РАЗНИЦЫ, как теперь повторяет за одесситами вся реконструируемая страна. И вы, читатели, совершенно правы, но и я не виноват, что мои новые персонажи высказываются столь вяло и неинтересно. Верьте мне на слово, что энергии им действительно пока не занимать и что вся интрига жизни таится в подтексте. Тщательно исследуйте подтекст, но если и там ничего не найдете, то я не виноват. Я ведь старался. Я ведь все старался, старался, старался, как и любой бывший советский человек...
      - Нет, ты мне все-таки объясни со своей точки, как, почему, зачем звереют люди? - наступал Гдов.
      А я замечу, что оба они до сих пор были трезвые, несмотря на такие вот речи. Дело в том, что ребята за свою жизнь уже столько выпили, что теперь им было все равно...
      - Правильно. Мы умеем только отвечать на вопросы, а не ставить их, отозвался Хабаров.
      Тут в телевизоре появились всякие какие-то С КРЫЛЫШКАМИ ПРОКЛАДКИ, а также баба, которая скребет специальной бритвой свои стройные волосатые ноги...
      - Ненавижу, мля! - выдохнул Гдов.
      - Опять не прав. Ну и чего тут, спрашивается, ненавидеть, если женщина БРОЕТСЯ? - кривлялся Хабаров.
      - Да я не конкретно. Я - вообще. Люблю и ненавижу, - туманно задекларировал Гдов.
      Немного о Гдове что бы еще сказать? Мудак - слишком кратко. Да и несправедливо, пожалуй. Честняга - вот-вот, честняга! Честняга. Парню было семь лет, когда кончился Сталин, когда все, кто хотел, рыдали, и - десять, когда падшего тирана разоблачил ХХ съезд КПСС. Гдов честно воспринял тогда руководящее мнение тогдашней Коммунистической партии Советского Союза о том, что Сталин - говно, и в дальнейшем лишь творчески развивал этот неожиданный для всех советских людей постулат. Прибавив к Сталину сначала Ленина, Хрущева, Брежнева, а затем и всех других коммунистов, которые правили нашей страной или ошивались в ее пространстве или ареале, - Троцкого, Бухарина, Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена, Кастро, Че Гевару и даже Фронт национального освобождения Сальвадора имени тов. Фарабундо Марти, хотя сам Аугусто Фарабундо Марти (1890-1932) коммунистом, как выяснилось, никогда не был в отличие от тт. Тодора Живкова, Владислава Гомулки, Яноша Кадара, Антонина Новотного, Вальтера Ульбрихта, Николае Чаушеску, Юмжагийина Цеденбала и др. товарищей вроде Жоржа Марше, чьи имена вряд ли что-нибудь скажут подрастающему поколению, а нашему так говорят очень многое, даже если и не вдаваться в частности биографий создателя советского гестапо Дзержинского, "красного кхмера" Пол Пота или черного людоеда Бокассы.
      "Впрочем, о чем это я?" - как говорили герои первых мексиканских телесериалов, просочившихся, словно веселящий газ, сквозь каверны вспучившегося тоталитарного болота, через темную торфяную бездну в дальнейшем заново сомкнувшихся диких вод. Гдов был сочинитель жизни. Вечно обо всем хлопотал, ища хорошие стороны, пузырился почище описанного болота, а потом вот чегой-то устал, зубы стесались у волка на мерзлой падали, и он теперь ограничивался лишь видами на жизнь сквозь вечно грязное лобовое стекло неухоженного личного автомобиля, пред которым неуклюже бежали по лужам прохожие, чтобы их ненароком не обрызгало снежной кашей.
      И вечно полемизировал с романтически настроенным Хабаровым, который романтику отрицал. В 1968 году, когда Гдов был сильно взволнован событиями в Чехословакии, а Хабаров где-то подфарцевал красивый замшевый пиджак, они оба ехали утром пьяные в метро, где славянский бакинец взялся подшучивать над сибиряком, которому отказала в ночной любви случайная девушка из разнузданной студенческой компании. "Еще слово, и я тебе порву пиджак", вызверился Гдов. "Ах ты, писька!" - продолжал ошибочно веселиться Хабаров. Гдов к-а-к взял его двумя крепкими руками за крепкий воротник, так и распластал его по шву. "Ты что же это делаешь?" - взревел Хабаров. "Тебя предупреждали", - холодно ответствовал Гдов. "Дорогой пиджак!" - не унимался Хабаров. А я, автор, так скажу: "Бедные все, бедные! Бедные все, включая самого богатого богача. Роскошь и деньги лишь замутняют эту ясную картину, на которой изображено, что все кругом - бедные, бедные, бедные!"
      - Да, альтернативная служба, - протянул Гдов. - Ты слышал, что двое служивых в Ульяновской области сбежали с оружием и кого могли по дороге начисто перестреляли?
      - Завалили уже этих твоих двоих, - дал справку Хабаров. - На днях новые двое из военной части ноги сделали. Город Калининград, бывший Кенигсберг Прусской губернии имени философа Канта.
      - А помнишь, у нас в группе был такой Гриц, Грицко с Западной Украины? - оживился Гдов. - Тихий такой был западенец, все в общаге лежал на койке в спящем виде и вина не пил, как баптист. А на военной кафедре, помнишь, сперли путем взлома стены два негодных пистолета со спиленными бойками? А на следующий день Грицка и повязали прямо в общаге. Он на кафедре дежурил, он же и стенку пробил, и тревогу поднял...
      - Помню...
      - А только я думаю... думаю... Я много лет думаю и пришел к выводу, что на Грицка это дело навесили...
      - Зачем?
      - А я откуда знаю?
      - И кто ж тогда на кафедру залез?
      - Тоже не знаю.
      - Тогда почему ты говоришь, что это не Гриц был?
      - Чувствую, что там шуровал кто-то другой.
      - Уж не ты ли? - все же не удержался Хабаров от глупой шутки.
      И сам же первый засмеялся. Засмеялся и Гдов.
      - Ненавижу военных, все, связанное с войной, ненавижу, - отсмеявшись, вдруг заявил он, но такую простую мысль развивать не стал. А Хабаров эту тему не поддержал. Хабаров удивлялся - с чего бы это соседи, КОНКРЕТНЫЕ ПАЦАНЫ, терпят их присутствие в зале, разве таким нужны соглядатаи? Или уж вообще шпана теперь больше ничего не боится и на российской земле окончательно установился полный беспредел?
      - Что-нибудь еще будете заказывать? - словно прочитав его мысли, вдруг возникла около их столика прежняя официантка, которая, казалось, уже оправилась от испуга.
      - Нет. Пока нет. Спасибо, - ответили они.
      - Это вам спасибо, - вдруг нелепо отозвалась женщина, отчего стало понятно, что она по-прежнему трусит. А вы бы на ее месте, спрашивается, что делали?
      Короче, никаких к тому усилий не приложив, попали мужики в непонятное, чего пока еще и сами не осознали, растеряв связь с жизнью, с ее подлинными новыми реалиями, которые не заменит никакое их лицезрение по телевизору.
      И все продолжали дудеть о том да о сем, пока вдруг не вышли на совсем странную тему.
      - Послушай, мы не так часто видимся, чтобы мне тебя не спросить, наконец, в финале, если можно так выразиться, неизвестно, когда в следующий раз увидимся, все под Богом ходим, рано или поздно я должен был тебя спросить, хотя и не хотел спрашивать никогда, - окончательно запутался Гдов.
      - О чем это ты? - встрепенулся Хабаров.
      Вкусные кавказские блюда уж были ими давно съедены. Кофию и чаю они пить не возжелали. Десерт не признавали. Минералка у них еще оставалась в необходимых для беседы количествах.
      - Не о чем, а о ком. Про Тамарочку...
      - Про какую еще такую Тамарочку? - совершенно искренне (мне ль, автору, не знать) удивился Хабаров.
      - Про мою первую, извини за выражение, любовь. - Гдов, представьте себе, даже, как пишут в романах, "заиграл желваками".
      - Ну и что? - Хабаров не понял, не понимал или искусно делал вид, что не понимает. Настолько искусно, что даже вверг в сомнения автора.
      - А то! - оскалился Гдов.
      - Да ты что, рехнулся, не отходя от кассы?
      - Дай Бог, чтоб все так рехнулись, как я, дай-то Бог, - бормотал Гдов.
      - Кончай психовать! Что? О чем? - вскрикнул, как раненый, Хабаров, отчего тут же привлек внимание ТОГО СТОЛА, откуда на них впервые за весь вечер посмотрели внимательно.
      - А о том, что ты помнишь, как я тогда в первый раз женился...
      - Ну...
      - Гну! И мы тогда пришли из ЗАГСа, где ты был свидетелем того, как во время советского венчания ненароком завыла из магнитофона нынешняя Алла Пугачева со своей песней "Арлекино". Денег на свадьбу не было, а во-вторых, когда романтика и - "Бригантина поднимает паруса", то - долой мещанство в виде свадебного хрюканья, тем более что тамарочкин папаша скитался незнамо где в роли мелкого сибирского начальника леса и древесины, матушка умерла, а мои родители - и подавно. Ты, как свидетель, проводил нас... туда, да, я адрес забыл, это была трехкомнатная квартира на углу... Или нет, все вру это было на чужой даче, хрен его знает чьей, было очень жарко на втором этаже, а на первом - очень холодно, но мы были на втором, мы были втроем, мы пили, пили, а потом вырубились. Я пьяный проснулся, а ЕЕ НЕ БЫЛО. Рядом. Неясная тревога охватила меня, товарищ! Я, далекий от мысли, все же встал, чтобы проверить, но не совладал с вестибулярным аппаратом и, немного пробежав, как петух с отрубленной на чурке головой, шандарахнулся о выдвинутый ящик мещанского комода, после чего съехал по деревянной лестнице мордой вниз, потеряв сознание, а очнулся уже снова в постели с Тамарочкою рядом. Спрашивается, как бы она смогла обратно затащить с первого этажа в свадебную постель мою пьяную тушу, если бы ей кто-нибудь не помог? Я еще тогда это сообразил и пошел посмотреть на тебя, но ты, товарищ, спал, как говорится, "без задних ног" и сильно храпел. Может быть, даже СЛИШКОМ СИЛЬНО! Мы вскорости развелись, когда я запустил в нее подвонявшей сырой уткой, и я никогда больше не думал об этой загадке природы, пока не пришел мне ночной час и это вспомнить среди прочей чепухи, что наполняет ночную жизнь любого человека. И не тебя я обвиняю, упаси Бог, а эту пьяную суку, которая пошла выссаться и невзначай забрела в твою постель. А впрочем, и ее не виню, я вообще никого не виню, включая себя, я просто хочу все знать: ты этот ЭПИЗОД помнишь или начисто забыл? Или этого не было никогда, чтобы ты трахнул жену своего друга, с которой он развелся по совершенно другому поводу, трахнул в первую же законную их брачную ночь после законного бракосочетания, на котором ты выступал в роли свидетеля, а?
      - Да гадом же я буду, что - никогда, - поклялся Хабаров и зачем-то вдруг добавил: - Эти глаза не солгут.
      - Ну, не солгут да и ладно, - вяло отозвался Гдов. - Не в том ведь суть, наличествовал половой акт или наоборот. Суть - в проблеме жизни, переходящей в смерть. И если это БЫЛО, то почему ТАК? А если НЕ БЫЛО, то просто почему? Я тебе никогда не говорил, не знаю, зачем сейчас сказал, когда уже действительно ВСЕ РАВНО. Я, наверное, из-за того и не спился, что загадку БЫЛО-НЕ БЫЛО решал. Я этой Тамарочки и след давно потерял, мне теперь действительно все равно, кто трахался, а кто - нет.
      - Ты б лучше о Боге подумал, старый черт, - грубовато, но вместе с тем ласково велел Хабаров, и они снова надолго замолчали.
      За это время в телевизоре раскрашенные хари попсовых певцов и певиц снова преобразились в лик строгого умного диктора в очках. Там по телевизору много говорили о трагедии 11.09.2001, вспомнили про взрывы в Москве, Буйнакске, олигарх Березовский сказал, что эти взрывы устроила ФСБ, наследница КГБ, а ему возражают - в Нью-Йорке чьих подлых рук работа - ЦРУ, что ль? Березовский, говорят, снабжал валютой чеченских сепаратистов, Милошевич им прямо в лицо что-то резкое бросает, а Джордж Буш-младший настаивает на мерах по обезвреживанию Ирана ли, Ирака - хрен разберешь, зато Ольга Корбут, некогда гимнастка, а ныне американка, по сведениям, украла в продовольственном магазине товару, а потом шериф пришел к ней в ее недовыплаченный дом, а там уже нету ничего, никакой обстановки, кроме разбросанных там и сям пачек фальшивых долларов, а муж у ней был "Песняр", который из группы, "Молодость моя - Белоруссия" пел, а теперь, по сведениям, - тоже в бегах. Валерия Ново-дворская сказала, что скоро будет обратно коммунизм и скоро всех обратно посадят. А кони все скачут и скачут. Горят вертолеты везде. Свобода слова. Злоба дня. Вопрос: власть прессы или пресс власти? Ответ: когда зарплата $ 80 000 - власть прессы, когда денег нету - пресс власти. Израиль России мил. Русский с евреем - братья навек против терроризма. В здоровом теле - здоровый дух нации. Физкульт + ура = физкультура. Как закалялась Риффеншталь. Маэстро, следите за рукой и конечным результатом...
      ...Две бутылки виски 0,75L GLENFIDDICH Special Reserve aged 12 years с отвинченной пробкой официантка, как серна пугливая, принесла Гдову и Хабарову, каждому по бутылке, и поставила визави.
      - Это вам от того стола, - в ужасе сказала она.
      - Унесите обратно, мы не пьем, - гордо сказал Гдов.
      - Да, - подтвердил Хабаров.
      - Нельзя, - сказала официантка, и - как ее и вовсе не было. Только две бутылки маячили зловеще на разоренном столе, как башни неведомой стражи.
      - Да, наше поколение несет свой крест, но ведь кто-то же должен нести знамя, - только начал было Хабаров, как к друзьям, очень медленно ступая тяжелой походкой и слегка косолапя, направился молодой человек С ТОГО СТОЛА, которому Гдов тут же сказал:
      - Большое спасибо за угощение, но мы, знаете ли, свое уже отпили...
      Но молодой человек прямоугольного габитуса был непреклонен.
      - Отцы, без хохм, - спокойно, но строго сказал он. - Отцы, не надо сердиться, вы тут совершенно ни при чем, мы долго терпели, а теперь пора и честь знать, как говорится, когда попили-покушали, мля. За весь ваш стол уже уплочено, височку вы щас оприходуете по пузырю на рыло и - на хаус, как говорится. Как говорится, отцы, - по домам! - Голос его лишь на секунду скакнул вверх чуть ли не до визга, но потом снова приобрел реальные хамские человеческие параметры. - Так что, очень просим. Мы ж к вам по-хорошему, правда? А с хохмами пора завязывать.
      - Да мы... - поднялся было Хабаров, но Гдов остановил его и тоже встал.
      - Всё, мы уходим, - объявил он и поискал глазами официантку ли, хозяина, повара, но никого не нашел. Ни-ко-го. "Счет принесите!" - крикнул он в пространство.
      - Сказано же, что уплочено, - огорчился молодой человек. - Вначале было слово, и слово это было - "понял". Вы поняли, отцы? А выпить придется. Выпить надо. Надо, отцы! Пацаны просят, чтоб вы за их здоровье выпили. И тогда получится, что вы нас не видели никогда, и мы вас тоже. При полном к вам уважении, отцы.
      - Да зачем это вам? - Гдова разбирал смех.
      - Для порядку, - кротко ответствовал молодой человек.
      - Послушай, парень, не валяй дурака. Как мы можем выпить, когда мы оба за рулем?
      - А вот уж это ваши проблемы.
      - У вас тут это, что ли, стрелка? - глупо спросил любознательный Хабаров.
      - Ох, отец, - покачал головой парень. - Ну чё ты гонишь? Пацаны просто беседуют о хорошем, а ты сразу - в непонятное.
      Короче говоря, чего там тянуть. Выпили ведь, вытянули, давясь, по три полных стакана без закуски. Выходили, поддерживая друг друга, но пока не шатаясь.
      - Только чтоб без обиды, без обиды, - дружелюбно кричал им вслед молодой человек.
      Гдова давно разбирал смех, а теперь смех разобрал и Хабарова. Сияла огнями преображенная Москва, да, действительно... Гдов вдруг рванул назад и стал пинать запертую дверь.
      - Прошу предоставить во временное пользование гранатомет "Муха"! В просьбе прошу не отказать по понятиям! - вопил он, но лишь молчание было ему ответом. Как говорится.
      Хабаров между тем обнаружил свою "Аскону" затертой между джипов, как корабль "Челюскин" во льдах. Хабаров запел:
      - Будет людям счастье,
      Счастье на века.
      У советской власти
      Длинная рука.
      - Сегодня мы не на параде,
      Мы к коммунизму на пути.
      В коммунистической бригаде
      С нами Ленин впереди, - мелодично вторил ему Гдов.
      Удивительно, но его "шестерка" завелась сразу, а Хабарову пришлось немного повозиться с непокорным стартером, прежде чем...
      ...прежде чем взревели моторы. Хабаров выезжал виртуозно. На миг показалось, что он врубится-таки в "Чероки"-джип бескомпромиссно, но мастерство пьяного водителя взяло свое, и...
      ...и слабеющее перо пора откладывать в сторону. Без хохм.
      - Постарайся заснуть этой ночью, товарищ! - крикнул Хабаров свои последние слова.
      - Царство Божие внутри нас, - в последний раз напутствовал его Гдов через грязное ветровое стекло.
      Хабарова подрезал слева какой-то козел, когда он въехал на знаменитый мост, что поверх железнодорожных путей Белорусского вокзала. Хабаров рванул вправо, да не сладил с управлением, и его автомобиль "Опель-Аскона", пробив ограждение, вывалился в темное пространство, по которому шла электричка из Подольска в Можайск. Читали, наверное, в "Московском комсомольце", как автомобиль упал на поезд и что из этого вышло?
      Гдову сначала повезло больше. При въезде в тоннель за станцией метро "Сокол" его сначала сильно занесло по ночному весеннему ледку, а потом... а потом, а потом... Да не знаю я, что было потом, а только чудится мне, что оба моих персонажа, как это ни странно, остались живы, хоть и залегли на месяц по дешевым больницам.
      Печально. Печально все. Ведь и в кафе "Кафе" все добром не закончилось. Бойцы крепились-крепились, а потом, согласно показаниям уцелевшего персонала, как повскакали с мест да как повынимали - кто "узи", кто просто "калашникова" и - понеслась, о чем тоже потом много писали.
      Бежали робкие официантки, повара, хозяин, но теперь здание вновь восстановлено, в очередной раз сменив хозяина, потому что новейшая история развития капитализма в России пока еще не закончена, и всех нас ждут впереди еще более памятные сюрпризы и подарки. И разве это плохо, когда не только любой бывалый москвич, но и всякий, кто это знает, имеет шанс вкусно и недорого пообедать, если ты едешь из Шереметьева в Кремль или, к примеру, обратно? Там и сотрудники ГИБДД бывают, потому что так теперь называется ГАИ. А кому если повезет, тот вдобавок имеет шанс встретить в описываемом кафе "Кафе" местную достопримечательность - пьяного и надменного старика, автора этих неуклюжих строк, который вещает, наклонившись над столом, почтительно внимающим его бредовым речам Гдову с подвязанной челюстью и Хабарову на костылях:
      - Что хочу, что могу, что желаю, то и делаю, мля! Литература, судари мои, должна быть глуповата, как справедливо велел негр Пушкин, что вы и видите на примере этого рассказа о бедных людях, который я вам только что изложил. И не хрен пугать народ забвением и оскудением. Россия - щедрая душа. Без хохм, говорю, без хохм, умники...
      В это время на пороге появляется рослый акселерат на роликовых коньках, сосредоточенно жующий жвачку.
      - Папка, иди домой, а то мамка плачет. It's really? - басит он.
      Темнеет опять.
      7-17 февраля 2002