Войдя в небольшой кабинет начальника Главного штаба, я увидел за столом, заваленным ворохом бумаг и карт, богатырского сложения человека, в самой фигуре которого чувствовалась безупречная строевая подтянутость. Мне сразу как-то понравились строгие черты его лица, крупный орлиный нос, высокий с залысиной лоб и теплый, дружелюбный взгляд больших карих глаз. Беседа наша с первых же слов приняла товарищеский характер: казалось, мы давно уже знаем друг друга и можем обо всем говорить откровенно, понимая все с полуслова.
      От Корчица я узнал самые свежие новости. Оказалось, что как раз накануне моего приезда в Люблин закончились тяжелые бои за освобождение Праги - восточного предместья Варшавы. В этих боях участвовала и вновь отличилась дивизия имени Тадеуша Костюшко. Вся 1-я польская армия передислоцировалась теперь в район Варшавы для подготовки к боям за освобождение польской столицы.
      - Вам придется несколько задержаться в Люблине, - предупредил меня Корчиц. - Руководители правительства вылетают в Москву на переговоры, в том числе и по вопросам о помощи в строительстве наших вооруженных сил. Предполагается создание новых воинских формирований. Естественно, произойдут некоторые перемещения и на должностях высшего командного состава, от чего зависит и ваше назначение. Понимаю, что фронтовику скучно сидеть без дела, но, ничего не поделаешь, придется ждать. Советую пока осмотреть город. Может быть, заглянете и в Майданек...
      Вечером в номер плохонького отеля, в котором я остановился, пришел портной. Маленький, щупленький, он, встав на цыпочки, снял с меня мерку. Не уставая нахваливать свое портновское искусство и сотни пошитых им в прошлом генеральских мундиров, он заверил, что и мой будет "первша класса".
      Действительно, через два дня я надел отлично сшитую, хотя и непривычную для меня форму генерала бригады. Однако я быстро освоился с ней и чувствовал себя легко и свободно. Единственное, что первое время смущало меня, повышенный интерес, который она вызывала у жителей Люблина: польских генералов они видели реже, чем советских.
      Свободного времени было много, и я по совету Корчица охотно знакомился с достопримечательностями Люблина, которых, как и в каждом старом польском городе, было здесь предостаточно.
      Посетил я и Майданек. Об этом лагере смерти знают, по-видимому, все люди на земле, потому что за всю свою многовековую историю человечество еще не видело таких кошмарных злодеяний, какие были совершены на этом клочке польской земли: фашисты зверски истребили здесь около полутора миллионов человек!
      Не могу передать то чувство, которое охватило меня, когда я увидел груды обгорелых человеческих костей возле здания крематория и проходил вдоль бесчисленных серых бараков, где совсем недавно томились узники в ожидании смерти. За годы войны мне довелось повидать немало ужасов. Казалось, сердце уже очерствело настолько, что ничто не способно потрясти его. Но, глядя на тюки с подобранными по одинаковому цвету человеческими волосами, на горы аккуратно сложенных детских и женских ботинок, хотелось кричать от острой боли, ярости и гнева.
      Моим гидом был худой, как скелет, беззубый, с трясущейся головой и горящими глазами старик. Он на себе испытал все ужасы этого лагеря и выжил чудом: в печах крематория погибли его жена и пятеро детей. Когда пришло освобождение, у него не хватило сил расстаться с этим страшным местом. С утра и до вечера бродил он около бараков, крематория, выстроившихся в ряд виселиц. И рассказывал, рассказывал...
      Трагический образ старика запечатлелся в моей памяти. Один его вид, не говоря уже о леденящих душу фактах, о которых он рассказывал со скрупулезностью и достоверностью очевидца, давал наглядное представление о страшных мучениях людей, оказавшихся в Майданеке.
      ...Главный штаб я посещал часто и обязательно заглядывал к Корчицу: мне доставляло удовольствие беседовать с этим умным и высокообразованным генералом. А он исподволь вводил меня в круг жизни возрождающегося Войска Польского, не скрывая ожидавших нас трудностей.
      - Что сейчас главное? - спросил он меня при очередной встрече и сам же ответил: - Офицерские кадры! От них зависит успех формирования большой и сильной армии. С освобождением польской территории у нас будет достаточно солдат и младших командиров для развертывания полнокровных армий: уже сейчас на призывные пункты вместе с мобилизованными идут и добровольцы. За вооружением остановки тоже не будет: мы верим в бескорыстную помощь Советского Союза. А вот с офицерами все гораздо сложнее. Поляков - офицеров Красной Армии, согласившихся перейти на службу в Войско Польское, недостаточно. Как же быть? Ведь время не ждет...
      - По-моему, надо самим готовить офицеров, - подумав, ответил я.
      - Правильно! Вот этим теперь и занят Главный штаб, - ответил Корчиц.
      В ходе одной из таких бесед он обрисовал обстановку в Варшаве. Лондонское правительство спровоцировало преждевременное восстание варшавян, когда Красная Армия не могла оказать помощи восставшим. Повстанцы вели в городе тяжелые бои.
      - Человек, вырвавшийся из столицы, рассказывает об исключительном мужестве горожан: за оружие взялись все от мала до велика. - Корчиц глубоко вздохнул. - На баррикадах храбро дерутся рядовые члены Армии Крайовой и бойцы Армии Людовой. Но что могут сделать плохо вооруженные люди против регулярной армии? Только предатели из клики Миколайчика могли бросить народ в эту кровавую авантюру. А теперь у реакционеров еще хватает наглости обвинять Красную Армию. Но правда восторжествует и пригвоздит к позорному столбу предателей-реакционеров. История раскроет истину!
      Как-то, зайдя к Корчицу в не застав его, я занялся чтением свежих газет. Внезапно дверь кабинета распахнулась и на пороге появился офицер с волнистыми, зачесанными назад темными волосами.
      - Полковник Мариан Спыхальский, - представился он.
      Встреча была весьма кстати. Меня интересовал размах партизанского движения в Польше, а, по словам Корчица, лучше Спыхальского, бывшего начальника штаба Армии Людовой, никто этого не знал.
      Полковник сообщил, что пришел к Корчицу проститься перед отъездом: правительство назначило его на пост президента Варшавы, после того как ее освободят. Мы разговорились. Из беседы я узнал, кстати, что Спыхальский вовсе не кадровый офицер, а инженер-архитектор. Военным его сделала война.
      Я спросил о партизанах.
      - Вы сами поляк, - ответил Спыхальский, - и знаете, что многовековая история Польши научила народ вести борьбу с поработителями. Как только к нам пришли немцы, появились и партизаны. Но особенно широкий размах движение приняло после нападения фашистов на Советский Союз.
      Спыхальский порылся в своем портфеле, достал какую-то бумагу.
      - А так называемое лондонское правительство ставило нам палки в колеса. Вот, например, что писала их официальная пресса в августе сорок первого года: "В разных областях страны обнаруживается агитация местных коммунистических ячеек, призывающих начать диверсионные акты. Предостерегаем от этих безответственных воззваний".
      Полковник рассказал, что польские коммунисты шля в добровольческие военные отряды, создавали первые антифашистские организации - Союз друзей СССР, "Серп и молот", Союз освободительной борьбы и другие. Конечно, эти организации еще не имели ясной программы борьбы за новую Польшу.
      В январе 1942 года по инициативе коммунистов была создана Польская рабочая партия. Она и возглавила движение народного Сопротивления, создала Гвардию Людову - подпольную вооруженную организацию, объединившую в своих рядах патриотов, желавших бороться с оккупантами.
      В конце октября 1942 года, по данным полковника Спыхальского, в рядах Гвардии Людовой действовало 27 партизанских отрядов. В 1943 году их было уже шестьдесят, не считая нескольких десятков групп, выполнявших специальные задания.
      Некоторые цифры, характеризующие эффективность действий партизан, я тогда записал. Вот одна из сохранившихся записей: "В период с 15.05.1942 г. по 15.12.1943 г. партизаны Гвардии Людовой пустили под откос 127 эшелонов, 22 паровоза, полностью уничтожили 300 вагонов. Взорвано либо сожжено 36 железнодорожных станций, 13 мостов, 130 автомашин, 8 самолетов".
      Много теплых слов услышал я тогда и о советских военнослужащих, сражавшихся вместе с польскими мстителями. Некоторые из них командовали партизанскими отрядами: В. Войченко ("Сашка"), Т. Альбрехт ("Федор"), П. Финансов ("Петр") и другие.
      С успехами Красной Армии ширилась партизанская борьба. И тогда Польская рабочая партия решила создать широкий народный фронт. В глубоком подполье был создан парламент польского народа - Крайова Рада Народова. Она объединила все прогрессивные силы страны, включая левое течение Польской социалистической партии, деятелей радикального крестьянского движения, представителей профсоюзов, Союза борьбы молодых, прогрессивной интеллигенции.
      Крайова Рада Народова преобразовала Гвардию Людову в Армию Людову. Основным ядром ее оставались отряды Гвардии Людовой и некоторые "батальоны хлопские". К Армии Людовой примкнули затем даже некоторые отряды аковцев. Рядовые солдаты Армии Крайовой к тому времени поняли, что их главное командование ведет антинародную, предательскую политику.
      В 1944 году на территорию Польши вступили несколько хорошо вооруженных партизанских отрядов из Белоруссии и Украины. Продвинулась сюда и прославленная дивизия под командованием П. П. Вершигоры. Все боевые операции польские и советские партизаны проводили теперь совместно.
      - В середине мая под Ромблевом завязалась схватка объединенных сил советских и польских партизан с немецкой танковой дивизией "Викинг", рассказывал Спыхальский. - Боевые действия приняли большой размах. Гитлеровские танкисты попали в тяжелое положение и вынуждены были вызывать на помощь авиацию. Но и она не спасла их от тяжелых потерь. Примерно через месяц после этого разгорелись бои в Липских и Яновских лесах, в Сольской пуще. Общее руководство действиями партизан осуществлял командир советского отряда полковник Н. Ф. Прокопюк. Бои продолжались две недели. Партизаны сковали кавалерийский корпус, три дивизии и полицейский полк СС. Но чисто военными победами значение партизанского движения, конечно же, не исчерпывается, - заметил после небольшой паузы мой собеседник. - Оно имело глубокий политический смысл: поляки хорошо поняли, что братский советский народ их самый искренний друг и верный союзник...
      Спыхальскому в тот же день предстояло выехать в Прагу. Дождавшись Корчица, он переговорил с ним и попрощался.
      - А мне долго еще ждать? - обратился я к начальнику Главного штаба.
      - Теперь уже скоро: на днях правительственная делегация возвращается из Москвы. Кстати, вы генерала Завадского не знаете? Он только что возвратился из Первой армии и может рассказать много интересного о боях на подступах к Варшаве.
      Заместитель Главнокомандующего по политической части Александр Завадский имел звание генерала бригады. Я слышал, что в прошлом он подвергался жестоким преследованиям за революционную деятельность, неоднократно сидел в тюрьмах. Не знаю почему, но мне думалось, что он должен быть очень похож внешне на моего первого командира дивизии Квятека. Даже пришла как-то в голову несуразная мысль: посмотреть на руки Завадского - нет ли и на них следов от кандалов.
      В сентябре 1939 года коммунист Александр Завадский эмигрировал в СССР. После вероломного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз он вступил в Красную Армию. Участвовал во многих боях, в том числе и в битве на Волге. Он был одним из организаторов формирования польских частей в СССР и вместе с 1-й пехотной дивизией имени Тадеуша Костюшко пошел на фронт.
      Когда я увидел его впервые, то убедился, что он действительно чем-то напоминает Квятека - то ли телосложением, то ли пытливым - через очки взглядом слегка прищуренных глаз, то ли таким же звучным голосом и характерным растягиванием слогов. Он встретил меня мягкой сердечной улыбкой, и я почувствовал симпатию к нему буквально с первого взгляда.
      - Как вы себя чувствуете в новой обстановке? - спросил он, сразу же отбрасывая всякую официальность. - Говорите откровенно, без утайки. Многое необычно и, наверное, страшновато?
      Я рассказал ему о своих впечатлениях и тревогах. Как, например, солдаты и офицеры могут встретить меня, хотя и поляка, но приехавшего из другой страны? Не вызовет ли у них протеста то обстоятельство, что мне поручено командовать ими и даже посылать на смерть во имя свободы Польши?
      Завадский задумался, потом поднял голову:
      - Беспокойство ваше напрасно, хотя и вполне объяснимо. Имейте в виду, что сейчас зарождается новая, народная Польша. Ее хозяин, польский народ, видит, что никто ему не помог в неравной борьбе с гитлеровцами, кроме благородных советских людей. И поляки высоко ценят эту помощь. Для них человек из СССР - всегда друг. А если он еще и поляк, то его тем более примут радушно. Можете верить. Я хорошо знаю своих сородичей. А если встретите недоброжелателей или же проявление ненависти с чьей-то стороны, то знайте, что эти люди отнюдь не являются представителями нашего народа.
      Завадский помолчал, затем продолжал:
      - Советские люди отнеслись ко мне и к тысячам моих сородичей как к своим друзьям-антифашистам. В Красной Армии никому не мешал тот факт, что я поляк по национальности. Нас объединяло с русскими нечто большее - классовая пролетарская солидарность. И я горжусь тем, что был солдатом великой армии, которая разгромила фашистов под Москвой, Сталинградом и Курском и гонит их сейчас на запад. Верьте, что и вас, советского гражданина, примут как брата. А вы еще будете потом гордиться тем, что сражались за освобождение нашей земли, за счастье польского народа!
      Как часто я вспоминал потом эти слова, и как помогали они мне в трудные минуты!
      Мой визит к Завадскому продолжался более часа, но я этого даже не заметил. Мы расстались друзьями и остались ими навсегда.
      Наконец правительственная делегация возвратилась из Москвы. Итоги поездки радовали: Советский Союз взял на себя вооружение и оснащение польских войск. Оставалось быстрее закончить формирование 2-й армии. Роля-Жимерский, тоже побывавший в Москве, созвал совещание высших командиров. Он официально объявил о предстоящих формированиях и о помощи, которую Войско Польское получит от Советского Союза.
      После совещания Главком задержал меня.
      - Я должен представить вас председателю Крайовой Рады Народовой Болеславу Беруту и секретарю ЦК Польской рабочей партии Владиславу Гомулке.
      Вышли на улицу, ярко освещенную солнцем. В небо над городом, в сторону фронта, проплыла армада советских бомбардировщиков. Мы залюбовались их четким строем. Мысли невольно перенеслись туда, где решались сейчас судьбы Европы. Роля-Жимерский улыбнулся:
      - Скоро и вы там будете!..
      Перейдя улицу, вошли в большой красивый Дом правительства. В скромно обставленном кабинете за большим письменным столом я увидел Болеслава Берута. Здесь же находился и Владислав Гомулка. Оба они казались очень утомленными. Особенно усталым выглядел Гомулка: ввалившиеся щеки и глубоко запавшие глаза выдавали его крайнее переутомление. Густые черные брови и высокий лоб подчеркивали бледность лица.
      Гомулка первым подошел ко мне и, внимательно оглядев, с улыбкой сказал:
      - Да вы, оказывается, великан!
      В ответ я произнес какую-то конфузливую фразу..
      - О, вы хорошо говорите по-польски! - оживился Гомулка и, обращаясь к Беруту, добавил: - Ну, как вам нравится новый генерал?
      Все мы сели за круглый стол. Подали черный кофе в маленьких чашках. (В польских учреждениях, кстати, принято во время деловых бесед пить этот бодрящий напиток. Со временем я так привык к нему, что никогда не садился за письменный стол без черного кофе.)
      - Расскажите о себе, - предложил Берут. - Где родились, кем были родители.
      Я начал рассказывать о Хейлове, о том, как стал красноармейцем, о командире дивизии Квятеке, о всей моей жизни... Они внимательно слушали.
      Уже прощаясь, Берут сказал:
      - Польское правительство намерено предложить вам пост командующего Второй армией. Надеемся, вы примете это назначение?
      - Считаю за честь командовать польской армией! - ответил я, склонив голову.
      Вместе с Роля-Жимерским мы вернулись в Главный штаб. В приемной нас ожидал генерал Кароль Сверчевский, от которого мне предстояло принять командование 2-й армией.
      Со Сверчевским мы были давние друзья: перед Великой Отечественной войной оба преподавали в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Поэтому сейчас я почувствовал себя не совсем удобно: ведь гораздо легче командовать уже сформированной армией, чем начинать все с самого начала. Но Кароль уже шел навстречу с распростертыми объятиями, и мы крепко обнялись. Я хотел выразить Каролю свое сочувствие, но меня опередил Роля-Жимерский:
      - Генерал Сверчевский, сдадите командование генералу Поплавскому и немедленно приступайте к формированию Третьей армии!
      * * *
      Штаб 2-й армии находился в Любартуве, куда мы прибыли со Сверчевским в тот же день. Уютный городок сохранился чудом: ни одно его здание не пострадало. На улицах было оживленно, бойко торговали магазины, словно поблизости и не было фронта. Только ребятишки с криком и гамом играли в войну.
      Было уже поздно, и Сверчевский повел меня к себе домой. Мы просидели до полуночи, вспоминая прошлое и размышляя о будущем.
      Еще в академии я знал о том, что Кароль юношей вступил в социал-демократическую партию. В первую мировую войну, в 1915 году, царское правительство эвакуировало варшавские предприятия с семьями рабочих в глубь страны. Сверчевский, попав вместе с отцом в Россию, сблизился с русскими марксистами, окунулся в политическую борьбу. После Октябрьской революции вступил в Красную гвардию, а потом в Красную Армию, участвовал в борьбе с белогвардейскими бандами на Украине. Солдатом он остался на всю жизнь. Воевал с фашистами в Испании, где был известен под именем генерала Вальтера: командовал 14-й интернациональной бригадой, затем 35-й дивизией, в состав которой входила и польская 13-я бригада имени Ярослава Домбровского.
      Сверчевский - один из организаторов пехотной дивизии имени Т. Костюшко. Он прибыл в Польшу вместе с частями, сформированными в СССР.
      - Наконец-то возвратился в отчий дом, - говорил он. Впервые, пожалуй, после выезда из Москвы я так приятно, словно в родной семье, провел вечер.
      Утром мы пошли в штаб. Находился он на окраине города, в здании бывшей школы. Двор был чисто прибран, газоны пестрели цветами, фруктовые деревья гнулись под тяжестью плодов. Я отметил эту деталь как свидетельство честности, дисциплинированности населения и солдат.
      Классы были маленькие и темные, ребятишкам, надо полагать, было здесь очень тесно, если в каждом таком помещении два-три офицера еле могли разместиться для работы. Когда мы проходили коридором, из дверей то и дело выходили офицеры и солдаты. Отдавая честь, они смотрели на нас любопытными глазами. Еще бы! Приехал новый командующий, к тому же из Советского Союза! Об этом, разумеется, уже донес стоустый "солдатский телеграф".
      Едва мы присели за стол в кабинете Сверчевского, как отворилась дверь и вошел дряхлый старичок, с трудом неся корзину груш и яблок.
      - Проше, панове генералове, - тихо проговорил он, ставя фрукты на стол, и, вздохнув, спросил: - А скоро ли освободите Варшаву?
      - Скоро, отец, скоро, - ответил ему Сверчевский и, когда старик вышел, пояснил: - Школьный сторож. Прослужил в этой школе более полувека, не покидая своего поста ни на один день. Каждое утро приносит фрукты и всякий раз задает один и тот же вопрос. Впрочем, его задает теперь вся Польша.
      Приступили к деловому разговору. Серьезных и трудных проблем оказалось немало, но самой острой из них Сверчевский считал проблему командных кадров.
      С рядовым составом особых хлопот не было: несмотря на противодействие реакционного подполья, мобилизация проходила довольно успешно.
      А вот подофицеров{13} не хватало. Особенно острая нужда ощущалась в подофицерах - артиллеристах, танкистах, связистах, саперах, летчиках, поскольку в старой польской армии, не имевшей большого количества военной техники, вообще мало было таких специалистов. Теперь в течение нескольких месяцев требовалось подготовить их в школах и на курсах: среди призывников имелись подходящие кандидаты.
      Но хуже всего обстояло дело с офицерским составом, особенно во взводах, в ротах, батальонах. Надежды на пополнение в освобождаемых районах не оправдывались: офицеры или были в немецком плену, томясь в концентрационных лагерях, или служили у Андерса, очутились во Франции, Албании... В призывные комиссии приходили в лучшем случае единицы, да и то нестроевые - интенданты, финансисты, юристы.
      В этих условиях помощь Советского Союза командными кадрами была, по существу, неоценимой, без нее создание боеспособных польских вооруженных сил было бы просто делом невозможным. Откуда еще могла взять народная Польша столько опытных, закаленных в боях командиров полков, дивизий, штабных офицеров, а также командующих родами войск? На эти должности назначались в основном поляки из Советского Союза{14}. И надо сказать, все они честно служили народной Польше, самоотверженно выполняли свой интернациональный долг. Многие из них пали смертью храбрых за свободу польского народа, за честь ее земли.
      Среди офицеров, направленных из Красной Армии в Войско Польское, были не только поляки. В конфедератке с польским орлом можно было встретить русского, украинца, белоруса, узбека. Весь советский народ оказывал помощь братской Польше, отдавая ей самое ценное - жизнь своих сыновей...
      Когда Сверчевский говорил об офицерских кадрах, я вспомнил слова Корчица, который тоже считал эту проблему важнейшей для Войска Польского.
      - Что же делается для решения этой проблемы? - спросил я Сверчевского.
      - Что делается? - переспросил он и нервно повел плечом. - Усиленно ищем смелых, способных и преданных народной власти солдат и подофицеров. На практической работе из них и готовим офицеров.
      По его вызову в кабинет вошел полковник И. И. Носс, исполнявший обязанности начальника штаба армии. Я по началу даже не признал в нем советского коллегу, настолько безукоризненно владел он польским языком! Полковник принес материалы о 2-й армии, и я углубился в чтение.
      Из документов я узнал, что формирование 2-й армии началось с августа 1944 года. Сначала в нее вошли 5-я и 6-я пехотные дивизии, которые были созданы еще в июле в районе Житомира. Они комплектовались жителями польского происхождения западных областей Украины и Белоруссии, а также бойцами партизанских отрядов Армии Людовой. Теперь оба соединения дислоцировались в разных пунктах, что усложнило ведение боевой подготовки: 5-я дивизия находилась в районе Лукува - в 90 километрах от штаба армии, а 6-я и того дальше - в Перемышле, за 300 километров.
      Комплектовались еще три пехотные дивизии из жителей освобожденных районов Польши: 7-я находилась в 120 километрах от Любартува, 8-я - немногим ближе, в Мордах, и 9-я - под Белостоком, куда ездить приходилось кружным путем, огибая линию фронта.
      Артиллерийские, танковые и зенитные части создавались командующими родами войск и должны были войти в подчинение армии лишь после достижения полной боевой готовности.
      Формирование армии первоначально предполагалось закончить к 15 сентября. Но сентябрь уже прошел, а об отправке частей на фронт нечего было и думать: фактически к боевой подготовке они еще и не приступали. Я рассчитывал в лучшем случае к концу года подготовить дивизии к участию в наступательных операциях.
      Озабоченность вызывала проблема транспортных средств: у нас не было ни грузовиков, ни тягачей, ни даже лошадей для хозяйственных нужд.
      Грузовики ожидались из Советского Союза. Лошадей приходилось изыскивать на месте, что было не так-то просто: отступая, немцы угнали большую часть конского поголовья.
      - Эх время, время... - печалился Сверчевский, перечисляя эти и другие трудности, которые теперь свалились на мои плечи. - Времени не хватает, черт побери!
      - А как с вооружением?
      - Получено из Советского Союза полностью: орудия, минометы, станковые пулеметы, не говоря уже об автоматах. И боеприпасы тоже. В этом смысле в бой хоть завтра можно идти. Но нет артиллерийских тягачей и транспорта вообще. Мы не смогли провести ни одного учения хотя бы с полком или дивизионом: выехать не на чем.
      - Что же дальше делать?
      - Теперь вы здесь хозяин, вот и горюйте, - сказал Сверчевский и тут же добавил: - Думаю, Рокоссовский поможет.
      Войско Польское находилось на снабжении 1-го Белорусского фронта, которым командовал в то время Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.
      Наша беседа затянулась. Уже несколько раз кто-то нетерпеливо приоткрывал дверь, но, видя, что мы заняты, поспешно закрывал ее.
      - Вы еще не устали? - Сверчевский нервно зашагал по кабинету. - Так слушайте дальше. Политико-моральное состояние личного состава армии тоже не на высоте. Учтите, Вторая армия по своему составу резко отличается от Первой. В Первой много рабочих, коммунистов, профсоюзных активистов, крестьян-бедняков. И формировалась она в Советском Союзе. Вторая же комплектуется в основном из жителей польской территории, находившейся долгие годы в оккупации. Сознание некоторой части людей отравлено ядом фашистской пропаганды. И не удивительно, что иные солдаты настороженно относятся к Советскому Союзу. Встречаются и явные враги. Нужно быть готовым ко всяким неожиданностям, внимательнее подходить к каждому солдату, капралу.
      - Час от часу не легче!.. - вырвалось у меня.
      - Не падайте духом, - успокоил Сверчевский. - У вас замечательный заместитель по политической части - Эдмунд Пщулковский, старый коммунист, рабочий, опытный подпольщик...
      Мне оставалось лишь познакомиться с офицерами штаба. Сверчевский, представляя их, коротко охарактеризовал каждого. Так вечером 28 сентября я вступил в командование 2-й армией Войска Польского.
      В тот же вечер Кароль Сверчевский уезжал в Перемышль, где находилась 6-я дивизия, которая теперь передавалась в состав 3-й армии. Мы тепло попрощались.
      На другое утро я уже знакомился с заместителем по политчасти. Сверчевский оказался прав: Эдмунд Пщулковский скоро стал дорогим мне человеком и незаменимым помощником.
      Ему было больше сорока, но выглядел он моложе. Собранный, худощавый, с темными лучистыми глазами, он говорил обычно тихо, может, потому, что хотел скрыть небольшой дефект речи. Однако, когда было нужно, голос его наливался металлом.
      В работе Эдмунд был неутомим, я не видел, когда он спал. Он знал обо всем, вникал во все детали солдатской жизни и никогда ничего не скрывал и не приукрашивал, как ни горька была правда. Напротив, когда я слушал его, мне иногда даже казалось, что он чуть-чуть сгущает краски, чтобы я обращал больше внимания на политическую работу в войсках.
      Информируя меня в день первой встречи, Пщулковский заметил:
      - Политико-воспитательная работа в польских частях имеет свои особенности и куда сложнее, чем в Красной Армии. Нам приходится вести постоянную борьбу с реакцией: подполье действует вовсю, порой открыто. Его агенты пробираются и в наши части. Иногда смотришь на солдата - скромный и тихий с виду человек, вроде бы вне всяких подозрений. А оказывается, замаскированный аковский офицер, подкидывающий в подразделения листовки, в которых содержится клевета на народную Польшу, на Войско Польское, на Советский Союз. Наши политические противники вряд ли оставят без внимания и вас, нового генерала, прибывшего из Советской страны.
      - Это ясно, - ответил я. - А каков у вас политаппарат?
      - Лучшие силы партии брошены на воспитательную работу в войсках. Но людей все же маловато...
      Далее я узнал, что в Войске Польском еще не существует партийных организаций. На политработу выдвигались наряду с коммунистами - членами Польской рабочей партии - и беспартийные, люди, безусловно преданные народной, демократической Польше. В связи с этим большое внимание уделялось росту идейно-теоретического уровня беспартийных активистов. Для них проводили семинары, сборы и инструктажи опытные коммунисты. Из-за нехватки партийных кадров создалось такое положение: политработу в дивизиях и полках возглавляли коммунисты, а во взводах, ротах и батальонах ее вели беспартийные функционеры.
      - В общем, партийно-политическая работа налаживается, - закончил свой доклад-информацию Пщулковский. - Однако мы всегда должны быть начеку: от реакционеров можно ожидать любых провокаций.
      В правоте его последних слов меня убедили события, которые произошли буквально через несколько дней.
      Перед рассветом, когда сон особенно крепок, меня разбудил тревожный телефонный звонок.
      - Докладывает командир пятой дивизии, - услышал я в трубке голос полковника Александра Вашкевича и удивился: ведь только вечером он был в Любартуве, мы разговаривали о делах дивизии.
      Мы знали друг друга еще по Академии имени М. В. Фрунзе. Теперь на польском мундире Вашкевича уже сверкала звезда Героя Советского Союза, полученная за форсирование Днепра. Я был очень рад тому, что одну из дивизий в армии возглавил столь образованный и храбрый офицер. Но что же случилось у него в соединении?
      - Чрезвычайное происшествие, товарищ генерал! - сообщил комдив. - Ночью ушла рота 13-го пехотного полка.
      - Куда ушла?
      - Дезертировала. Аковцы в лес увели.
      Хотя я впервые в своей службе столкнулся с событием такого рода, но понял, что должен сам разобраться, и без промедления.
      - Сейчас вылетаю к вам, - ответил я Вашкевичу и дал команду подготовить самолет.
      Трасса была короткая, и вскоре мы с адъютантом поручником Тхужевским увидели внизу Лукув - небольшой, утопающий в зелени городок. У-2 сел почти возле самого дома, в котором находился штаб 5-й дивизии. Взволнованный Вашкевич выбежал навстречу.
      - Дезертировала первая рота автоматчиков, - доложил он.
      - Расскажите, как это произошло.
      - Надо полагать, что аковские агенты проникли в роту в качестве рядовых. Ночью они подняли роту по тревоге, взяв под стражу офицеров. Солдаты были расквартированы в крестьянских хатах и поэтому не сразу догадались, что это акция врага. Думали, что объявлена настоящая боевая тревога, и с оружием в руках ушли в ближайшие леса.