- "Пантера", "Пантера", - вызывали они по-немецки. - Командующий польской армией генерал Поплавский вызывает коменданта Кольберга.
      Прошло несколько минут, и нам ответили:
      - Комендант Кольберга слушает.
      - Командующий польской армией предлагает немецкому гарнизону капитуляцию. Падение Кольберга неизбежно. Прекратите напрасное кровопролитие. Население и беженцы несут жертвы, которых можно избежать только полной и безоговорочной капитуляцией. Вышлите парламентеров. Отказ повлечет за собой немедленное возобновление боевых действий.
      Минута молчания. Затем хриплый голос:
      - Говорит комендант Кольберга. Я не могу ответить на предложение о капитуляции без согласия высшего командования. Прошу час времени...
      В ожидании ответа я задумчиво смотрел на замерший город. Что ждет его? Если комендант запросит начальство, можно не сомневаться, что Гиммлер отклонит предложение.
      Прошел час, а рация молчит. Попытались вызвать коменданта еще раз, но нам не ответили. Пришлось возобновить огонь.
      Первыми разорвали тишину залпы "катюш". Затем начали посылать снаряд за снарядом в укрепления врага все орудия, от батальонных до самых крупных.
      Вывели на прямую наводку свои 122-миллиметровые гаубицы и артиллеристы 11-го полка, которым командовал опытный огневик полковник М. В. Чижиков. Стреляя в упор, они крошили стены домов, превращенных врагом в мощные опорные пункты. Разведчики этого полка - поляк поручник Станислав Ясиньский и русский подпоручник Вадим Нестеров - выдвинулись в передовые цепи наступающей пехоты и точно корректировали огонь орудий. Иногда пушки вкатывались в первые этажи занятых зданий и вели огонь из-за надежных прикрытий. Как нам пригодился потом в боях за Берлин этот опыт!
      Польские воины овладевали одним опорным пунктом за другим, прижимая гитлеровцев к морю. Приближался час падения Колобжега.
      На рассвете 15 марта мы вторично вызвали коменданта города. На этот раз он ответил сразу. Я повторил условия капитуляции, предупредив, что подобное предложение делаю в последний раз, и только из гуманных соображений, ради сохранения жизни женщин, детей и стариков.
      В ответ последовало заявление столь же глупое, сколь и чванливое, согласованное, по-видимому, с высшим командованием:
      - В 1807 году Наполеон не смог овладеть Кольбергом, а полякам тем более это не удастся.
      Ну что ж, мы сделали все возможное, чтобы предотвратить пролитие невинной крови. Пусть теперь вина за нее падет на голову фашистов...
      * * *
      В боях за Колобжег весомый вклад в победу польского оружия внесли наши авиаторы. Из многочисленных боевых задач, которые они выполняли, особое значение имели блокировка с воздуха порта (из которого не вышел и в который не вошел за это время ни один вражеский корабль), а также поддержка наших частей, штурмовавших город-крепость.
      Метеорологические условия, как правило, были весьма трудными. Противник имел сильную противовоздушную оборону. Несмотря на это, летчики совершали по нескольку десятков самолето-вылетов в сутки. Наши штурмовики потопили транспортное немецкое судно, уничтожили несколько артиллерийских батарей, вызвали многочисленные пожары в порту, дезорганизовали на ряде участков сухопутную оборону противника.
      Колобжег подвергался и ночным бомбежкам. Летчики 2-го полка ночных бомбардировщиков бомбили порт и портовые сооружения, плавсредства и огневые позиции противника, нанося ему большой урон.
      16 марта, после полудня, в небо поднялась группа польских самолетов, ведомых подполковником Иваном Талдыкиным. Они устремились на перехват вражеских машин. Завязался воздушный бой, который я хорошо видел с НП. Вот задымил один фашистский бомбардировщик, вскоре пошел вниз, оставляя в небе черную полосу, второй, за ними последовал третий...
      Но что это? Один из наших ястребков лег на крыло я беспомощно завертелся в воздухе. Летчик еще пытался выровнять машину, но она не подчинилась ему и штопором пошла к земле.
      В этом воздушном бою погиб любимец польской армии русский летчик командир авиационного полка "Варшава" Иван Талдыкин{28} - "наш Ян", как любовно называли его авиаторы.
      Летчики поклялись отомстить врагу за его смерть.
      В тот же день я вновь вызвал авиацию, приказал нанести бомбовый удар по причалам порта и позициям зенитной артиллерии противника. И вот появились бомбардировщики с нашими опознавательными знаками. Басов стоит рядом со мной на вышке и держит связь с командиром группы Героем Советского Союза капитаном Китаевым:
      - "Зенит", "Зенит"! Я - "Роза", я - "Роза"! Квадрат пятый, квадрат пятый. Цель номер два, цель номер два. Левее... Теперь ты над целью.
      Вокруг самолетов заклубились облачка разрывов. Била немецкая зенитная артиллерия. Но уже после второго захода вражеский огонь заметно ослабел.
      - Хорошо, очень хорошо, - подбадривал Басов летчиков...
      Вдруг мы услышали в динамике голос Катаева:
      - Попали в меня...
      - Немедленно возвращайся на аэродром, - приказал Басов. - Слышишь?
      - Вы меня не поняли. Я не ранен, только фюзеляж поврежден...
      - Повторяю: немедленно возвращайся на аэродром!
      - Я прошу разрешения у командующего армией остаться в воздухе. Я не ранен и у меня еще две бомбы в запасе. Только одна атака - за Ивана Талдыкина!
      Я дал разрешение, и Басов бросил в микрофон:
      - Атакуй, желаю успеха!
      Китаев точно сбросил оставшиеся бомбы и, возвращаясь на аэродром, известил:
      - Все в порядке. Обо мне не беспокойтесь - дотяну.
      - Благодарю за мужество, капитан Китаев! - ответил я.
      Когда я спустился вниз, меня ожидал приятный сюрприз: навстречу шел Кароль Сверчевский. Как всегда, веселый, улыбающийся. Мы крепко обнялись.
      - Наконец-то... - говорю, оглядывая друга. - Куда путь держите?
      - Тоже воевать! Наша вторая армия на марше, вошла в оперативное подчинение командующего 1-м Белорусским фронтом. Подготовлена она неплохо и вооружена отлично. Правда, боевого опыта у нас еще нет, но это дело наживное. Вот как раз и думаю прислать к вам командиров дивизий: пусть посмотрят, как полки в городе оборону прогрызают. Может, пригодится.
      - Рад, что скоро обе польские армии будут сражаться на фронте. Хотя это и немного, но все же реальная сила.
      - Две армии это не так уж и мало, - перебил Кароль. - Не забывайте, что в ходе этой войны наш народ понес очень большие потери и в людях, и в экономике...
      Мы посидели, поговорили обо всем, вспоминая былое и общих знакомых. Затем расстались, не ведая, когда встретимся вновь.
      - Так я пришлю командиров дивизий, - прощаясь, напомнил Сверчевский.
      - Только быстрее, пока не заняли город...
      * * *
      Последние два дня бои были особенно ожесточенными. В ходе их польские воины полностью овладели второй оборонительной позицией. В наших руках оказались фабрика вблизи побережья, вокзал, весь городской парк и устье Парсенты. Вражеский гарнизон отошел на третий, последний рубеж, оказавшись блокированным на территории порта. У него осталась небольшая полоска земли шириной около трех километров и глубиной всего лишь метров восемьсот.
      Решающий штурм я назначил на раннее утро 18 марта.
      Казалось, все шло хорошо. И все же я волновался, беспокоило, не попытаются ли гитлеровцы уйти морем на кораблях.
      - Смотрите, чтобы немец не улизнул из-под носа, - предупредил я генерала Кеневича, доложившего о готовности к штурму. - С вашего участка видно что-нибудь?
      - Ничего не видно. Ливень и темнота - хоть глаз выколи...
      После того как доложили о готовности Шейпак и Зайковский, мы с Каракозом вышли во двор подышать свежим воздухом. Было уже далеко за полночь. Дождь почти перестал, но небо, затянутое тучами, было непроглядно. Во мраке то и дело вспыхивали артиллерийские зарницы: противник стрелял из района порта.
      - По-моему, огонь ведут только корабли, - прислушавшись, забеспокоился вдруг Каракоз.
      - Кажется, вы правы, - ответил я, также настораживая слух. - Чертова погода, конца носа не видно!
      В этот момент взвилась серия ракет.
      - Боюсь, что немцы уже начали погрузку, - заключил я.
      Мы поспешили в помещение штаба. Я тут же позвонил командирам дивизий, поделился своими опасениями.
      В два часа ночи был дан сигнал к штурму. Сотни наших орудий произвели мощный огневой налет. Град стали посыпался на баржи, суда, боевые корабли противника. От бесчисленных выстрелов и взрывов стало светло как днем, и пехота двинулась вперед. Где по чердакам и подвалам домов, где по улицам она устремилась к порту. Бой был скоротечный, но кровопролитный. Ошеломленные гитлеровцы сперва оказывали упорное сопротивление, но вскоре начали группами сдаваться в плен. Уйти в море им не удалось.
      18 марта древний Колобжег вновь стал польским.
      Бои за город длились десять дней. За это время противник потерял убитыми около 5000 и пленными 6292 солдата и офицера.
      Нашим войскам достались богатые трофеи. Только подсчет их занял несколько недель, а для перечисления всего захваченного оружия и военного имущества потребовалась бы толстая конторская книга.
      Чувствительные потери понесла и польская армия: около 1000 убитых, более 2500 раненых.
      * * *
      Из множества виденных мною освобожденных городов Колобжег, пожалуй, пострадал больше всех: в руины было превращено 90 процентов городских зданий.
      Осмотр Колобжега мы начали с железнодорожного вокзала, до которого добрались с трудом. На путях стояли сотни теплушек - в них старики, женщины, дети. Мы подошли к одной из теплушек.
      - Откуда вы? - спрашиваю.
      Никто не отвечает. Я повторяю вопрос, в упор глядя на худощавого лысого мужчину. Тот только беззвучно шевелит губами. Наконец слышу сдавленный голос:
      - Гитлер капут...
      Стоящая рядом женщина осмелилась и объяснила, что в эшелоне собраны немцы, бежавшие из разных городов Померании и Восточной Пруссии.
      Поодаль на рельсе сидел солдат и из своего котелка кормил девочку в рваном пальтишке. Он гладил ее по головке, что-то приговаривая. Я подошел к нему:
      - Кто она?
      - Вероятно, из разбитого эшелона, пане генерале, - ответил солдат, встав и приложив два пальца к каске. - Стояла здесь и плакала. Я поманил ее, она подошла, в котелок смотрит. Пришлось покормить малость...
      Солдат виновато смотрел на меня, боясь, что я не одобрю его поступок. Погладив девочку по растрепанным волосам, я отдал солдату честь и пошел дальше.
      У разбитых вагонов команда саперов растаскивала обломки, извлекая из-под них трупы. Девушки-польки с санитарными сумками оказывали помощь раненым.
      С вокзала мы направились в город. Все улицы и переулки были запружены повозками беженцев с разным скарбом. Они заполнили до отказа и центральную площадь. Да, много, очень много немцев сорвал с насиженных мест жестокий шквал войны. Может, теперь они наконец-то поймут, что принесли их стране и народу Гитлер и нацисты!..
      Здесь, на центральной площади, мы встретили генерала Кеневича. Он не спал несколько суток, и вид у него был очень усталый. Однако именно на него я возложил наведение порядка в Колобжеге и оказание помощи гражданскому населению.
      - Комендант не попадался? - поинтересовался я.
      - Искали, но не нашли. Офицеры комендатуры утверждают, что этот "храбрец", как только стало туго, сразу убежал на военном катере. Зато заместитель коменданта полковник Бертлинг взят в плен. Он отправлен в штаб армии. Там его можете повидать.
      - Не к спеху...
      * * *
      Погода прояснилась. На чистом, словно вымытом, небо ни облачка. Яркое весеннее солнце хорошо греет. На улицах много наших солдат. Непонятно, когда они успели почиститься и побриться, но выглядели все молодцевато. Правда, усталость проглядывала и на улыбающихся лицах. Все шли к морю, группами и в одиночку.
      Мы тоже направились туда, хотя нелегко было пробираться по улицам, засыпанным кирпичом и железом. Ориентиром служил портовый маяк: он не пострадал и, как бастион, возвышался над морем. Возле него солдаты уже выстраивались в длинную цепочку, ожидая своей очереди забраться на вышку и оттуда полюбоваться бескрайними морскими далями.
      Тут я встретил и подполковника П. Ярошевича. Он был озабочен организацией похорон польских воинов, павших в боях за Колобжег. Здесь же, у самого моря, под грустную мелодию траурного марша простые, некрашеные гробы опустили в братскую могилу. В честь павших героев прозвучал прощальный орудийный салют...{29}.
      Невдалеке я увидел группу офицеров. Это оказались посланцы Кароля командиры дивизий и частей 2-й армии Войска Польского во главе с начальником штаба генералом бригады Юзефом Санковским. К штурму Колобжега они все-таки опоздали и сейчас с интересом осматривали следы боев.
      К маяку прибыли с развернутыми знаменами полки 3-й пехотной дивизии, чтобы дать клятву Балтийскому морю. Солдаты, сняв каски и подняв кверху правую руку с двумя распрямленными пальцами, громко и проникновенно повторяли слова исторической клятвы:
      - "Клянусь тебе, польское море, что я, воин своего Отечества, верный сын своего народа, никогда тебя не оставлю!
      Клянусь тебе, что всегда буду следовать путем польской демократии, по которому ведет меня Крайова Рада Народова и Временное правительство. Это воля народа, и она привела меня к тебе, польское море!
      Я клянусь, что вечно буду охранять тебя, не щадя ни крови, ни жизни, и никогда не отдам тебя чужеземцам-захватчикам!.."
      Зазвучала мелодия польского государственного гимна, и знаменосцы дивизий и полков торжественно двинулись к морю. Войдя по колено в воду, они повернулись лицом к застывшему строю и медленно опустили полотнища в бьющие о берег волны. Церемония закончилась салютом и митингом.
      Потом началось то, чего никто не ожидал. Усатый солдат, войдя в воду, снял с пальца золотое обручальное кольцо и с возгласом "Нех жие Польска!" бросил его далеко в море. Это был солдат 7-го полка Францишек Невидзяйло, геройски сражавшийся за Колобжег и только что получивший из рук командира дивизии орден "Крест храбрых".
      Вслед за ним к берегу потянулись его товарищи. В тот день воды Балтики приняли немало обручальных колец.
      У поляков с незапамятных времен, бытует обычай "венчания с морем". О нем и вспомнили теперь солдаты. Это было трогательное зрелище.
      Подошел Ярошевич:
      - Станислав Гилярович, жолнежи предлагают послать в Варшаву балтийскую воду. Пусть, говорят, знают варшавяне, что Польше возвращены не только исконные земли, но и родное Балтийское побережье.
      Солдатское желание пришлось всем но душе. Решили послать в столицу делегацию.
      И вот уже в столицу мчится автомашина с хрустальной вазой, наполненной водой. Два бывалых воина - плютуновые Казимеж Гжеяк и Зигмунт Пончка, которые одни из первых дошли до берега моря, были удостоены чести доставить эту воду в Варшаву.
      На окраине столицы они вымыли машину и украсили ее заранее припасенными кумачовыми полотнищами со словами: "Балтика опять польская", "1-я армия Войска Польского поздравляет польский народ с возвращением ему польского побережья".
      По городу ехали медленно, чтобы варшавяне видели подарок жолнежей. Гжеяк и Пончка стояли возле вазы, как в почетном карауле. Едва остановились у здания Главного штаба, машину окружила толпа. Тысячи варшавян растроганно пожимали делегатам руки.
      * * *
      Пока шля колобжегские бои, в штабе армии, который находился в Грыфице, скопилось много дел. Пришлось выехать туда.
      - Ну, старик, - сказал я Кеневичу на прощание, - придется вам временно стать мэром Колобжега. Наводите порядок. К расчистке улиц привлекайте население. Помогите укрепить в городе польскую власть.
      - Раз надо, придется стать мэром, - ответил Кеневич. - Только неужели здесь и закончится наш ратный путь? Разве нам уж и не мечтать о Берлине?
      - Не думаете ли вы стать берлинским мэром? - пошутил я. - Впрочем, надеяться нам никто не запрещает. Надейтесь и вы...
      К вечеру я был в штабе. Сразу же по ВЧ позвонил маршалу Г. К. Жукову. Мой доклад о боях за Колобжег он, как мне показалось, выслушал сдержанно, видимо, недовольный затяжкой боев. А через день-два к нам приехал начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.
      - Покажите-ка мне ваш Колобжег, - сказал он. - Что-то долго немцы держались в нем...
      Мне стало ясно, что Малинин приехал проверить на месте, насколько серьезной была оборона города. Тем лучше!
      Начальник штаба фронта объехал весь город, осмотрел укрепления, побывал в порту.
      - Да, нелегкий "орешек" вам достался, - сказал он на прощание, повторив слово, которое мы сами так часто употребляли...
      * * *
      В суете всевозможных дел я совсем забыл о пленном - заместителе коменданта Колобжега.
      Мне напомнили о нем, и вот конвоиры ввели высокого худого как жердь человека в помятом мундире. На тонком носу его восседало старомодное пенсне, которое он то и дело поправлял.
      С первого взгляда пленный производил впечатление чиновного служаки, но никак не строевого офицера. Но и на этот раз внешность фашиста оказалась обманчивой. Еще в первую мировую войну Гейнц Бертлинг заслужил два железных креста. Во время революционных событий 1918 года в Германии он вступил во "Фрейкорпс" - реакционную военную организацию, целью которой была борьба с революцией. С 1923 года вплоть до прихода Гитлера к власти числился в "черном рейхсвере".
      - Что это за "черный рейхсвер"? - спросил я полковника.
      - Он был создан для того, чтобы вопреки постановлениям Версальского мирного договора тайно готовить большую немецкую армию, - ответил Бертлинг и опять нервно поправил пенсне. - Нашей задачей было военное обучение возможно большего числа возрастных контингентов. Работа была тщательно законспирирована. Даже офицеры не знали руководящих лиц, ведавших всей деятельностью "черного рейхсвера". Обучение молодежи призывного возраста велось мелкими группами. Оружие каждый обучаемый хранил дома. Солдаты открытого рейхсвера систематически заменялись людьми, подготовленными в "черном рейхсвере". В результате такой системы Германия уже через несколько лет после первой мировой войны обладала значительным контингентом солдат, вполне обученных и готовых в любой момент встать в строй.
      Пленный говорил так, словно диктовал себе похвальную служебную аттестацию. В нем чувствовался фашист до мозга костей.
      При Гитлере Бертлинга вдруг назначили на работу в министерство иностранных дел. До самой войны он руководил там курсами по военной подготовке дипломатических работников.
      - А почему будущие дипломаты должны были иметь военную подготовку? спрашиваю нациста, делая вид, будто не все понимаю.
      - В Германии офицеры всегда были в почете. Значительная часть чиновников государственного аппарата - это выпускники военных училищ.
      - А может, военные знания были обязательны дипломату потому, что он сталкивался со специальными военными заданиями?
      Бертлинг молчал. Но все было ясно и без ответа.
      Дальнейший разговор убедил меня, что пленный скорее туп, чем хитер: он механически повторял лишь то, о чем изо дня в день твердила геббельсовская пропаганда.
      - Почему вы не приняли капитуляцию?
      - Таков был приказ фюрера.
      - К чему лишние жертвы? Ведь Германия уже проиграла войну.
      Услышав это, Бертлинг поправил пенсне и посмотрел на меня пустыми, словно прозрачными, глазами.
      - У нас еще есть козырь. Когда немецкая армия применит его, положение изменится.
      - Козырь? Это не азартная игра в карты.
      - Под Москвой русские тоже были в тяжелом положении, а несмотря на это, вступили теперь на немецкую землю...
      - Вы действительно верите в победу? - прервал я его. - Ведь вы опытный солдат.
      - Я военный. Я выполняю приказы... Раздумывать - не моя профессия.
      - Почему же вы в таком случае сдались в плен, а не пали во имя Гитлера?
      Бертлинг молчал. Потом, стараясь, видимо, уклониться от прямого ответа на щекотливый вопрос, стал пространно рассказывать о том, что с ним произошло утром 18 марта. Комендант успел бежать на катере. Бертлинг попытался выбраться из осажденного Колобжега на моторной лодке. Но из-за плохой погоды не смог выйти в открытое море, где стояли военные корабли. Они ушли, и Бертлингу ничего не оставалось, как вернуться на берег... Он спрятался в одном из домов, где его и нашли.
      * * *
      Польские части заняли оборону вдоль побережья Балтики. Лишь 3-я пехотная дивизия, находившаяся в резерве, сосредоточилась в районе Колобжега.
      Наступила кратковременная передышка.
      На освобожденных нами землях перед народной властью встало множество сложных задач. Прежде всего следовало создать административный аппарат, оказать помощь полякам-переселенцам, восстановить промышленность, провести земельную реформу, ликвидировать последствия войны.
      Во всех этих мероприятиях активно участвовали польские воины. Я уже упоминал, что в ходе боевых действий мы посылали офицеров и подофицеров на работу в органы местной власти. Но то была лишь капля в море. Теперь вопрос о кадрах для воссоединенных земель встал особенно остро.
      - Знаете, где найдем нужных людей? - сказал вдруг П. Ярошевич. - В госпиталях!
      Предложение это всем понравилось. Залечив раны, люди могли найти применение своим силам на административной и хозяйственной работе. Правда, они хотели попасть снова на фронт, и политработникам пришлось немало потрудиться, чтобы разъяснить офицерам и подофицерам, что работа в освобожденных районах не менее важна и почетна.
      В распоряжение районных и воеводских уполномоченных мы направили около 400 человек. Особое внимание уделялось отбору кандидатов на должности бургомистров, районных и сельских старост, волостных старшин и милиционеров. На эту работу, как правило, назначались поляки, вернувшиеся из Германии, где они отбывали принудительные работы, и поселившиеся на западных польских землях.
      Выделенные политаппаратом армии специальные группы офицеров и подофицеров во главе с уполномоченными развернули большую работу. В своем отчете заместитель начальника тыла 1-й армии подполковник Мазур приводит следующие данные: только с 20 марта по 20 апреля 1945 года на территории Щецинского воеводства с помощью спецгрупп были созданы административные органы в восьми городах и 165 селах. За это же время было открыто восемь больниц, четыре аптеки, шесть сыроварен, создано десять крупных овощных хозяйств, пущено 12 мельниц, начались занятия во многих школах.
      Военнослужащие участвовали в земельной реформе. Например, в Быдгощском и частично в Кошалинском воеводствах только за период с 28 марта по 5 апреля ими было разделено более 100 тысяч гектаров помещичьей земли, которую получили 7800 польских семей.
      В разгар работы мы получили постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта о привлечении войск к весеннему севу. Каждой дивизии выделялась площадь, которую она должна была обработать.
      В целях обеспечения армии продовольствием Главное командование Войска Польского создало так называемую сельскохозяйственную дивизию. В ее задачу входило засеять 110 тысяч гектаров земли и взять под присмотр бывшие помещичьи усадьбы... Воины этого соединения успешно справились с севом. С апреля по июль 1945 года они приняли в свое ведение 255 имений.
      Значительную помощь оказали польской деревне и советские войска. Военный совет фронта выделил для полевых работ 7500 лошадей, тракторы, посевное зерно. Советские воины сами засеяли почти полтораста тысяч гектаров. Для сравнения укажу, что в тот год на западных землях Польши было засеяно 250 тысяч гектаров. Кроме того, фронт передал польскому правительству 10 тысяч лошадей, а наша армия отправила в Варшаву 600 трофейных автомобилей. В подарок столице мы послали также 20 пожарных машин.
      * * *
      Хозяйственные заботы отнюдь не мешали основному 2 в частях велась усиленная подготовка к новым боям. Где они развернутся, мы пока не знали, но в глубине души надеялись, что это будет последний и решительный бой в самом фашистском логове, как тогда было принято говорить о Берлине.
      В один из дней все штабные офицеры разъехались по частям проверять их боевую готовность. Не сиделось и мне. По дороге в дивизии я побывал у танкистов в Гдыне и Гданьске. Стены и крыша величественной ратуши в Гданьске, одной из прекраснейших в Европе, зияли пробоинами. Совершенно разбиты были Высокие ворота, сооруженные еще в XVI веке, а Золотые ворота варварски изуродованы. Сильно разрушенным оказался и дворец Артуса. Уцелел только порт.
      Что касается Гдыни, то город особенно не пострадал, но портовые сооружения, волнорезы, склады были разрушены. Канал забаррикадировали потопленные суда, в числе которых был и немецкий линкор "Гнейссенау".
      Находившиеся в Гдыне и Гданьске польские части получили новые танки. Прибыло пополнение - офицеры и подофицеры. Танкисты упорно занимались в "классах" (ими служили развалины зданий) и в поле. Я вручил отличившимся польские награды, проверил ход боевой подготовки, помог командирам глубже проанализировать опыт минувших боев.
      Из поездки по дивизиям пришлось вернуться раньше намеченного срока. Армию покидал Всеволод Стражевский, назначенный заместителем министра национальной обороны. Грустно было расставаться с ним: мы хорошо сработались. Скромный, добродушный, спокойный, Стражевский не зря считался прекрасным штабистом. Одновременно с высоким назначением он получил звание генерала дивизии.
      - Не забывайте нас, когда сядете в свое высокое кресло, - пошутил я, поздравляя Стражевского.
      - Разве такое забудется, - серьезно ответил он. - В Первой армии остается мое сердце...
      Проводили Стражевского тепло и сердечно. Начальником штаба вместо него стал генерал Ян Роткевич.
      Глава четырнадцатая.
      На Берлин!
      Во второй половине дня 5 апреля меня вызвали к ВЧ. Мысли еще были заняты тактическими учениями, проведенными в 3-й дивизии, откуда я только что вернулся в Грыфице.
      Слышу знакомый голос генерал-полковника М. С. Малинина:
      - Чем занимается армия?
      Зная, что пространных речей начальство не любит, я доложил коротко. Выслушав, Малинин поинтересовался:
      - А что думают ваши жолнежи о Берлине?
      Меня словно подбросило на стуле.
      - Все наши солдаты и офицеры ждут не дождутся приказа наступать на Берлин!
      Видимо, моя горячность пришлась начальнику штаба фронта по душе. Он шутливо заметил:
      - А я считал, что вас устраивает оборона побережья. - И, сразу приняв серьезный тон, многозначительно добавил:
      - Вам послана директива. Из нее узнаете о предстоящей задаче...
      Я сразу же пригласил к себе Каракоза, Ярошевича, Цукапова, Модзелевского, Никулина, Бордзиловского и нашего нового начальника штаба Роткевича. Они пришли встревоженные, а я не знал, как скрыть распиравшую меня радость. Наконец, перефразировав Гоголя, торжественно произнес:
      - Друзья, я собрал вас, чтобы объявить... наиприятнейшую новость: польская армия примет участие в Берлинской операции!
      Это известие было встречено всеми с восторгом.
      В тот же день меня вызвали в штаб фронта на совещание. Там я узнал, что нашей армии предстоит действовать на правом крыле 1-го Белорусского фронта в составе группировки, наносящей вспомогательный удар. На совещании, которое правильнее было бы назвать трехдневным учебным сбором командующих армиями, были рассмотрены боевые задачи объединений. Отрабатывались вопросы взаимодействия и возможные варианты боев в ходе наступления.
      Возвращаясь в Грыфице, я заехал к польским летчикам. 4-я смешанная авиационная дивизия полковника А. С. Ромейко базировалась на аэродромах в районе Мирославца. Она уже вовсю готовилась к Берлинской операции - боевая подготовка проводилась здесь с рассвета до сумерек.
      От имени правительства Польской Народной Республики я вручил награды летчикам и техникам, особо отличившимся в боях. Большинство их составляли поляки, прибывшие из Советского Союза. Но в строю находились и молодые авиаторы - представители коренного польского населения, которых объединяла с ветеранами тесная братская дружба. Армия уже знала этих молодых асов, летавших на самолетах с польскими опознавательными знаками, таких, как Хромы, Крамарчук, Габис, Калиновский, Михайловский, Бобровский, которым я и вручил боевые награды. Рядом с ними стояли их верные товарищи, польские техники, образцово обеспечивающие полеты: Индрус, Юхимович, Комарницкий, Шурко, Грандылевский и другие.
      Вернувшись в Грыфице, я сразу же занялся решением сложнейшей задачи: польским войскам предстояло перегруппироваться на правое крыло 1-го Белорусского фронта, иначе говоря, за шесть дней (с 8 по 13 апреля) совершить двухсоткилометровый марш и сосредоточиться в районе Хойны. Рокировка должна была пройти скрытно, поэтому планировались только ночные переходы.
      В соответствии с замыслом операции 1-я армия совместно с советской 61-й армией, с которой мы освобождали Варшаву, имела задачу расширить прорыв, осуществляемый главной ударной группировкой фронта, одновременно прикрыть ее от возможных контрударов противника с севера. Дело в том, что наш, 1-й Белорусский фронт должен был перейти в наступление 16 апреля, тогда как 2-й Белорусский, наступавший правее, - четырьмя днями позже. Пользуясь этим, противник мог бросить сильные резервы в южном направлении и ударить во фланг главной группировке советских войск.
      В назначенное время полки двинулись на юго-запад.
      Ночью я выехал на шоссе, по которому шли 3, 4 и 6-я дивизии. Дисциплина и порядок в них поддерживались строго, неукоснительно соблюдались правила маскировки. Колонны занимали только правую часть дороги, оставляя левую свободной для встречного транспорта.
      Следующей ночью я проверил на марше кавалерийскую бригаду. Она впервые совершала переход в конном строго. Уланы ловко сидели на лошадях, недаром поляки издавна славятся как лихие кавалеристы. Остаток ночи я провел в Старгарде-Щециньском, чтобы ранним утром направиться в 77-й стрелковый корпус, который мы должны были сменить. Собрался уже двигаться дальше, как вдруг в соседнем дворе увидел советского генерала. Он показался мне знакомым, и я подошел ближе. Так и есть - Степан Киносян, товарищ по академии.