Мы с генералом Стражевским просидели много часов, обдумывая различные варианты наступления. Наконец пришли к выводу, что главный удар лучше всего нанести на нашем левом фланге. В соответствии с этим и начали перегруппировку войск.
      После полудня 22 февраля из штаба фронта поступил секретный пакет с директивой о наступлении.
      С директивой разрешалось ознакомить только начальника штаба, начальника оперативного отдела и командующего артиллерией армии. Всем остальным офицерам и генералам предлагалось ставить задачи, которые их касаются, не раскрывая существа операции. Никаких письменных распоряжений я не мог отдавать и должен был ограничиваться лишь устными указаниями. Директива требовала тщательной маскировки войск во время передислокации.
      - Ну, - сказал я, когда у меня собрались Стражевский, начальник оперативного отдела полковник Суржиц и генерал Модзелевский, - дело, видать по всему, будет серьезное...
      Они подсели поближе ко мне, и я вполголоса прочитал директиву. Правым соседом поляков по-прежнему оставался советский 2-й гвардейский кавкорпус, а левым - 3-я ударная армия, с которой нас тоже связывала старая боевая дружба.
      Нам предстояло нанести удар левым флангом (тремя пехотными дивизиями) в общем направлении на Любишево. На второй день операции следовало овладеть рубежом Жабинек, Любишево, юго-западный берег озера Любе и там закрепиться. Правофланговым соединениям ставилась задача обороняться на занимаемых рубежах от Надажыце до Жабина.
      Стражевский заторопился к себе, чтобы приступить к составлению плана операции. Ушли и Суржиц с Модзелевским. Тогда я пригласил П. Ярошевича. Он пришел, как всегда, оживленный, с новостями, только что полученными из дивизий.
      - Читайте, - протянул я ему директиву штаба фронта.
      Заместитель по политчасти внимательно прочел ее, потом глянул на меня:
      - Зачем вы познакомили меня с директивой?
      - В советских армиях есть члены Военного совета, которые знакомятся с такого рода документами. Здесь таковым я считаю вас.
      Ярошевич ничего не сказал, только крепко пожал мне руку.
      - Пока есть время, думаю съездить на день-два в Варшаву, - сказал я ему. - Надо побывать в Главном штабе Войска Польского, узнать, как обстоит дело с пополнением. Людей у нас маловато.
      - Да, это важно, - согласился Ярошевич. - А я было собирался подскочить в политуправление фронта. Теперь, видать, не придется...
      - Могу заехать к генералу Телегину и выяснить все, что нужно. Это вас устроит?
      - Разумеется.
      Записав в блокнот с десяток вопросов, волновавших Ярошевича, я выехал в Варшаву.
      Скажу откровенно, меня влекло туда еще по одной причине. В нашей армейской газете на глаза мне попалась заметка о том, что в Варшаве состоится парад частей 2-й армии Войска Польского. Вспомнился Кароль Сверчевский, последнее прощание с ним, его опасения опоздать к штурму Берлина. Очень захотелось встретиться с другом, поздравить его с выступлением на фронт.
      * * *
      Машина быстро мчится в Варшаву. Мелькают пейзажи освобожденной древней польской земли. Встречаем длинные вереницы людей, навьюченных домашним скарбом. Проезжаем через безлюдные еще деревни и небольшие чистые городишки, в которых уже теплится жизнь.
      Машина въехала на улицу уже знакомого мне Злотува. Город казался пустынным, но тут я увидел открытый магазин, из которого выходили женщины. Захотелось посмотреть, чем он торгует, поговорить с жителями. Попросил Владека задержаться.
      - Здравствуйте! - сказал я, входя в помещение. Продавец и три пожилые покупательницы с интересом взглянули на меня:
      - Дзень добры!
      - Как живете? При немцах от польского языка не отвыкли?
      - И вспоминать то время не хочется, - ответила за всех худенькая немолодая женщина. - Да, слава богу, теперь все позади. Немцы убежали, а вместо них наши пришли. У нас теперь своя родина... - В глазах ее появились слезы. - Может, пан генерал сделает мне честь и зайдет ко мне в дом на минутку? Я покажу что-то очень интересное, як бога кохам! Это совсем рядом. Очень прошу вас...
      Разве можно было отказать? Продавец быстро отвесил женщине муку и сахар из мешков с надписью "СССР", и мы пошли.
      Полька действительно показала нечто глубоко поразившее меня. Подошли к старинному, давным-давно построенному дому. Над крыльцом, выходившим во двор, красовался вырезанный из дерева и почерневший от времени польский пястовский орел.
      - Смотрите, пане генерале, - женщина протянула руку в сторону крыльца. - Орла вырезал еще мой прадед.
      Мы вошли в дом. Хозяйка, скрывшись на несколько минут, вернулась в комнату с большой глиняной кружкой для пива. На ней было написано по-польски: "Еще Польска не згинела" - и красовался пястовский орел.
      - Таких домов пан генерал найдет у нас, в Злотуве, немало. Каждый, кто сохранил польское сердце, до сих пор как святыню хранит и дедовские памятки с надписями на польском языке.
      Уже прощаясь, женщина спросила, пытливо глядя на меня:
      - Скажите откровенно, земля эта теперь вечно будет польской? Верно, пане генерале?
      - Верно!
      Она обняла меня, поцеловала в лоб и перекрестила:
      - Иди, сын мой, иди! Война еще не закончилась, еще не вся Польша свободна...
      На миг мне показалось, будто я слышу голос своей матери... Взволнованный, вышел из дома и продолжал свой путь.
      Ехал той же дорогой, по которой еще недавно шли польские полки. Миновал те же городки и поселки. Снова увидел песчаный холм на бывшей границе. Все как будто оставалось по-старому и вместе с тем изменилось. Во всем чувствовался пульс новой жизни. Даже встречавшиеся по дороге люди были какие-то иные: оживленные, веселые...
      По женщина была права: война еще не закончилась. О ней напоминали руины разрушенных домов, безлюдные улицы и вереницы беженцев, в частности иностранцев, державших в руках маленькие национальные флажки. Людские потоки текли в разных направлениях, и никак нельзя было уловить закономерность в этом бесконечном движении.
      Было уже за полдень, когда мы въехали в Быдгощ. По улице, которой проезжал, бежали, резвясь, ребятишки с книжками под мышкой.
      - Откуда, хлопцы, идете? - спросил я.
      - Из школы, - крикнули они хором, мигом окружая машину.
      - И давно ее открыли?
      - Уже недели две, как учимся...
      Немного дальше увидел вывеску "Городская библиотека". И это - приметы новой Польши!
      Варшава встретила нас звоном топоров, стуком кирок, скрежетом лопат. Всюду, куда ни падал взгляд, старательно трудились люди. Некоторые улицы были уже расчищены от битого кирпича и мусора, в менее поврежденных домах уже поселились люди. Варшавяне восстанавливали и заново обживали свой город.
      Мне повезло. В день приезда я попал в просторное, светлое, только что отделанное помещение Рады Народовой на торжественное собрание, посвященное 27-й годовщине Красной Армии. Я смотрел на бурлящий, переполненный людьми зал и вспоминал Варшаву в первые дни ее освобождения, ужин в полутемном помещении.
      С докладом выступил министр пропаганды и информации Матушевский. Он говорил о славном прошлом и героическом настоящем Советских Вооруженных Сил. Победа под Москвой, у волжских берегов, на Курской дуге, в районе Ленинграда определила и судьбу Польши, создала условия для демократического развития многих народов Европы. Какой шквал аплодисментов, какие восторженные возгласы пронеслись по залу, когда докладчик произнес здравицу в честь дружбы польского и советского народов, Войска Польского и Красной Армии!
      С ответным словом выступил начальник военной миссии СССР в Польше генерал-лейтенант С. С. Шатилов.
      Собрание кончилось, и я попытался разыскать Сверчевского. Однако его в Варшаве не оказалось, обстановка потребовала срочного отъезда Кароля на фронт.
      В Главном штабе Войска Польского мои дела решились очень быстро и к полному моему удовлетворению. Пополнение нужно было ждать буквально со дня на день.
      - Не успеете доехать к себе, как оно будет на месте, - пошутил генерал Корчиц. - И какое пополнение - уже успело понюхать пороху.
      Глава двенадцатая.
      К побережью Балтики
      На переднем крае стояла необычная тишина, лишь изредка прерываемая пулеметной очередью или коротким огневым налетом. Я предложил штабу использовать эту паузу и провести занятия на тему "Взаимодействие родов войск в наступлении". Во дворе штаба отгородили прямоугольник шириной в пять и длиной в десять метров. Среди солдат всегда есть умельцы, способные создать на песке точную копию того участка, на котором нам предстоит воевать. У нас тоже получилось нечто вроде рельефной карты, выдержанной и по масштабу, и по профилю. На ней и разыгрывались всевозможные варианты боевых действий.
      - Генерал Никулин, доложите, как целесообразнее всего использовать танки в этом варианте наступления, - обратился я к командующему бронетанковыми войсками армии, обрисовав в общих чертах изменения в обстановке и сообщив дополнительные данные о подходе резервов противника (все это - опять-таки исходя из реальных предпосылок).
      Никулин, подумав, построил свои "части" в боевой порядок, определил направление их удара, доложил о порядке взаимодействия, и мы пришли к общему выводу: танки использовать массированно, не распылять их, подобно растопыренным пальцам, а сокрушать врага бронированным кулаком.
      Генерал Модзелевский доложил, как в этом случае артиллеристы будут поддерживать пехоту и танки. Доложил он по этапам, с учетом опыта прорыва Померанского вала. Словно в настоящем бою, генерал начал перемещать артиллерийские части, ставил перед ними задачи, налаживая взаимодействие. Затем наступила очередь командиров соединений и начальников их штабов.
      Такие же занятия были проведены в штабах дивизий и полков. Командиры всерьез учились. Они уже убедились на прошлом своем опыте, что хорошее взаимодействие танков и пехоты является залогом успеха. А если к тому же путь пехоте и танкам прокладывает артиллерийский огонь, то успех обеспечен наверняка.
      Как-то вечером мне позвонил генерал Зайковский:
      - У меня сейчас командиры полков. Так вот, они просят разрешения обучить воинов обращению с немецкими панцерфаустами. Командир седьмого полка майор Русьян рассказал, как применяли их против гитлеровцев его жолнежи. Теперь у него каждый боец носит по два заряда...
      - А где вы возьмете так много панцерфаустов?
      - Захватили немецкий склад. Теперь этого добра хватит не только нашей дивизии...
      - Тогда действуйте. Только хорошо обучите людей, чтобы избежать несчастных случаев.
      Опыт 7-го пехотного полка вскоре стал достоянием всей польской армии. Недостатка в трофейных панцерфаустах не ощущалось. Из вещевых мешков солдат стали выглядывать по две, а то и по три трубы...
      * * *
      Наша армия должна была своим левым флангом нанести удар в направлении Боруйско, Любишево, Свидвин, прорвать оборону противника на участке гора Бордо, высота 158,2 и к исходу третьего дня операции захватить рубеж Вежхово, Витово, Любишево, юго-восточный берег озера Любе. Затем дивизии должны были подготовиться к наступлению в общем направлении на Дравско, Лобез.
      2-я пехотная дивизия вместе с 1-й должны были наступать на направлении главного удара армии. Учитывая это, я передал им основные части усиления: 1-го, 5-ю тяжелые и 2-ю, 3-ю гаубичные артиллерийские бригады, минометный полк, танковую бригаду, полк самоходных артиллерийских установок. Правый фланг 2-й дивизии должен был прикрывать один из полков 6-й дивизии, наступавший на Вежхово.
      В этой операции я хотел активно использовать и нашу авиационную дивизию. Она получила задачу прикрывать с воздуха ударную группировку наземных войск армии, атаковать очаги сопротивления и районы сосредоточения войск противника, наносить удары по его резервам.
      Исходя из задач, поставленных командованием фронта, и принятого мною решения, штаб армии разработал боевой приказ. Теперь офицеры штаба выехали в дивизии и полки.
      Я выехал во 2-ю дивизию. Дорога туда шла густым сосновым бором. Живописные пейзажи, один чудеснее другого, раскрывались за каждым поворотом. Любуясь ими, я и не заметил, как доехал до места.
      - Здравия желаю! - услышал я голос Роткевича, приложившего руку к головному убору так, как это принято в советских войсках.
      - Дзень добры, генерале! - ответил я ему по-польски, не позволяя себе какой-либо вольности.
      В соединении все было готово к наступлению, хотя Роткевич и делал вид, что не догадывается о предстоящих событиях.
      - Как ведет себя противник? - спросил я. Роткевич ответил, что режим его артиллерийского и минометного огня несколько изменился. Севернее Жабинека засечены огневые позиции двух новых дивизионов.
      - Не произвести ли в таком случае этой ночью разведку боем?
      - Будет сделано, - согласно кивнул головой комдив и пристально посмотрел мне в глаза.
      - На всякий случай, - бросил я.
      С наблюдательного пункта Роткевича, выдвинутого к самым окопам, мы тщательно осмотрели в стереотрубу всю местность. "На всякий случай" наметили задачи для артиллерии и авиации, определили пути движения пехоты и танков.
      А ночью наблюдали, как батальон вел разведку боем, Офицеры штаба засекали огневые точки противника и наносили их на карту. Все совпадало с прежними сведениями. Противник, видимо, ничего не подозревал. Это подтвердил и пленный, захваченный в ночном бою.
      Перед нами стоял молодой лейтенант. Его взяли спящим. Надев второпях чьи-то чужие, не по росту, штаны в сапоги, он имел жалкий вид.
      Пленный назвал номера своего полка и дивизии, входивших в состав 10-го армейского корпуса, и подтвердил, что корпусом командует наш старый знакомый ярый ненавистник поляков фон Краппе.
      У лейтенанта разведчики нашли зашитое в пояс кальсон письмо. Автор письма - некая фрау Барванска - писала Геббельсу:
      "Мы переживаем нечто ужасное. Хаос, хуже которого нельзя себе представить...
      Проходившие здесь наши солдаты грабили население, сбрасывали с себя мундиры. За солдатами последовали местные руководители - бургомистр Хюттштадта и представители национал-социалистских органов. Все они бежали и бросили население на произвол судьбы.
      Я желаю, чтобы эти строки дошли до вас. Верный фюреру офицер оказывает мне эту услугу, беря письмо с собой, и если сможет, то отправит его в ваш адрес".
      - Это вы "верный фюреру офицер"? - спросил я лейтенанта.
      Он молчал, хотя от страха у него зуб на зуб не попадал. А я подумал: "Ну его к чертям вместе с фюрером! Главное, что враг ни о чем не догадывается".
      Поздно вечером 26 февраля из штаба фронта пришла телефонограмма: "Готовность артиллерии к открытию огня двадцать часов двадцать восьмого февраля". Это означало, что польская армия должна перейти в наступление 1 марта.
      Офицеры штаба и командующие родами войск снова выехали в части. Теперь им предстояло устно и под большим секретом передать командирам дивизий и полков все указания о готовности к атаке в назначенный срок.
      Я опять заглянул к Роткевичу.
      - Готовьтесь, Ян Адамович, пришло время, - сказал я ему наедине.
      Генерал был спокоен, лишь сверкнули молодым блеском глаза и зарумянилось лицо.
      Я не хотел отбирать у него время на излишни инструктаж: комдив был опытным воином, прекрасно знал дело, на него можно было смело положиться, и поэтому я направился в другие соединения.
      * * *
      Не знаю, спал ли кто из офицеров в ночь на 1 марта. А мне не удалось даже прилечь: то передавал последние приказания командирам, то уточнял задачи артиллерии. Мы волновались, а время, как обычно и такой обстановке, тянулось поразительно медленно. Я нетерпеливо поглядывал на часы: скорее бы!
      В восемь часов тридцать минут артиллерия обрушила на разведанные огневые точки, на позиции пехоты противника мощный огневой удар. Частокол взрывов застлал горизонт. Потом к линии фронта устремились наши штурмовики.
      Пехота поднялась в атаку ровно в девять.
      Противник быстро приходил в себя. Заговорили ожившие огневые точки, усилился огонь орудий из глубины, начали переходить в контратаки отдельные группы гитлеровцев.
      5-й пехотный полк 2-й дивизии уперся в сильно укрепленный пункт Боруйско и за каждый метр продвижения вперед платил кровью: гитлеровцы вводили в бой свои резервы, усиливали сопротивление. Тогда Роткевич, улучив момент, ввел в бой второй эшелон, усиленный танками, что и предрешило исход боя: Боруйско было взято.
      Однако в целом события развивались куда хуже, чем мы рассчитывали: к концу дня ударная группировка армии вклинилась в оборону противника только на полтора-два километра, овладев помимо Боруйско лишь частично Жабином. Значительную часть вины за это я возложил на командира танковой бригады полковника Малютина, поддерживавшего 2-ю дивизию, который, несмотря на все предварительные инструктажи, а главное, условия обстановки, диктовавшие иное решение, вводил в бой свои танки не массированно, а по частям, побатальонно.
      Утром 2 марта бой возобновился. Теперь я ввел свой резерв - 4-ю пехотную дивизию - в стыке между 2-й и 1-й. Ей предстояло нанести удар на Витово и Варцислав. 2-я дивизия продолжала наступление на Осек Дравски, а 1-я - на Сеницу. 3-я и 6-я дивизии должны были сковывать силы противника, занимая прежние рубежи. Но тут неожиданно позвонил комдив 3-й Зайковский.
      - У нас огонь противника резко ослабел, - сообщил он. - Мы послали вперед разведку, захватили "языка", тот показал, что часть сил из полосы действий дивизии немцы перебросили на северо-восток против советских войск.
      - Отличный "язык"! - не удержался я. - Используйте благоприятные условия и атакуйте в направлении Мотажево. Если будете иметь успех, Шейпак ударит на Сверчину. Действуйте, полковник!
      В полосе 1-й и 2-й дивизий сопротивление противника по-прежнему не ослабевало, и наши войска продвигались здесь очень медленно, отбивая контратаки и неся потери. Зато Зайковский, а за ним и Шейпак сразу рванули на семь километров вперед, заняв Мотажево, Сверчину, Сосницу, Бендлино, Смольные Гуры и подошли к Махлинам. Лишь после этого и на левом фланге дела пошли лучше.
      Надо было использовать наметившийся успех, и я приказал продолжать наступление и ночью. В результате на некоторых участках мы окончательно прорвали немецкую оборону.
      Радостные вести шли и от соседей. Справа 2-й гвардейский кавалерийский корпус уже опередил 3-ю польскую дивизию. Слева продвигалась успешно 146-я советская стрелковая дивизия. В образовавшийся прорыв командование фронта бросило 1-ю гвардейскую танковую армию. Круша все на своем пути, она устремилась на север, к Балтийскому морю!
      Я углубился в карту, и передо мной постепенно раскрылся замысел фронтового командования. Повторялось то же самое, что произошло и при освобождении Варшавы. Советские войска, снова взяв на себя основную тяжесть задачи, охватывали противника с флангов, вынуждая его ослабить сопротивление польским полкам. Требовалось и нам усилить натиск, немедленно использовав успех правого соседа. С этой целью, чтобы воспретить противнику отход в северном направлении, Зайковский решительным броском овладел Махлинами. Занятие этого важного узла шоссейных дорог облегчило действия 2-го гвардейского кавалерийского корпуса.
      Вскоре в руках польских войск оказались Вежхово, Осек Дравски, Любишево, Сеница. Теперь уже левый фланг 2-го кавкорпуса несколько отстал от правофланговых частей 3-й польской пехотной дивизии. Дивизия еще раз нанесла противнику фланговый удар и этим способствовали дальнейшему продвижению кавкорпуса.
      Генерал Бевзюк доложил мне, что юго-восточнее слышит звуки сильного боя. Он высказал предположение,, что там действует какое-то соединение 3-й советской ударной армии, и по всему видно, немцы оказывают ему упорное сопротивление.
      Я тут же связался с командующим этой армией генералом Н. П. Симоняком и попросил сообщить, что происходит в районе Карвице. Бевзюк не ошибся: на правом фланге 3-й ударной наступление действительно застопорилось. Я предложил Симоняку помощь, тот охотно принял ее.
      1-я дивизия Бевзюка, находившаяся в районе Гидово, обошла озеро Любе с севера и вечером 3 марта решительно атаковала с тыла противника, остановившего части 146-й стрелковой дивизии. В течение ночи совместными усилиями польских и советских воинов группировка противника в районе Карвице и Меленко Дравске была уничтожена.
      Надо сказать, что в ответ на все то доброе, что мы видели по отношению к Войску Польскому со стороны СССР, польские войска стремились не упустить любой возможности, чтобы хоть чем-то помочь советским воинам. Так, например, когда 1-я гвардейская танковая армия вошла в прорыв и устремилась к морю, противник без боя покинул несколько населенных пунктов в полосе ее наступления. Однако, как только последние советские танки скрылись из глаз, немцы вернулись назад, прервав тыловые коммуникации танкистов, у которых уже кончились боеприпасы и горючее. Наша 1-я дивизия немедленно получила задачу очистить и удержать эти дороги. И костюшковцы с честью выполнили ее.
      В середине первой декады марта советские войска все плотнее охватывали восточно-померанскую группировку с севера, запада и востока. Польские кавалеристы и танкисты замыкали кольцо окружения с юго-востока и юга. Успешно преодолев сопротивление противника в межозерных дефиле, они форсировали Драву, встретившись в районе Славно с танкистами генерала М. Е. Катукова.
      Теперь уже шли дни сплошных успехов.
      В один из таких дней на КП прибыли Главком М. Роля-Жимерский и начальник Главного штаба В. Корчиц.
      Главком только что побывал в соединениях армии, встречался, беседовал с солдатами и офицерами и теперь с жаром рассказывал обо всем виденном и слышанном. Он издал приказ, в котором благодарил солдат и офицеров за мужество и героизм, проявленные в боях с фашизмом.
      А вечером, когда мы сидели за ужином, радио донесло голос Москвы. Передавался приказ Верховного Главнокомандующего, в котором объявлялась благодарность войскам 1-го Белорусского фронта и перечислялись отличившиеся объединения, в числе которых называлась и 1-я армия Войска Польского.
      Перед отъездом Главком сказал, что скоро к нам прибудет новое пополнение: на призывных пунктах нет отбоя от добровольцев. Злобная пропаганда, которую ведут реакционеры из Лондона и из подполья внутри страны, не производит больше на поляков никакого впечатления. Народ готов бороться за подлинную демократию и гордится своей новой армией.
      Советские войска расчленили окруженного противника на несколько групп и приступили к его уничтожению по частям. В полосе нашей армии железным кольцом был охвачен 10-й армейский корпус СС. Честь его ликвидации командование фронта предоставило полякам совместно с советскими кавалеристами и пехотинцами.
      Войска армии спешно перестроились. Были созданы три группы преследования. В первую вошли 3-я и 6-я, во вторую - 2-я и в третью - 1-я и 4-я пехотные дивизии. Кавалерийской бригаде совместно с танковой предстояло выполнять роль резерва.
      Перед наступлением мы имели точные данные о противнике. Много сведений получили от летчиков. Весьма интересны были и показания пленных, которые утверждали, что штаб 10-го армейского корпуса СС потерял управление своими войсками.
      - Скажите, генерал, - обратился я к Стражевскому, - что бы вы стали делать, если бы, не дай бог, попали в такое же положение, как гитлеровцы?
      Начальник штаба склонился над картой и задумался. Лоб его перерезали глубокие морщины, а мохнатые брови сошлись на переносице.
      - Пожалуй, единственный выход - это пробиваться на восток, используя то, что Вежбница пока еще у них в руках.
      - Я того же мнения. А где, по-вашему, гитлеровцы будут окончательно зажаты и уничтожены?
      - По всей видимости, юго-западнее Свидвина...
      5 марта наши группы преследования продвинулись на север почти на 20 километров. Меня особенно радовали в этой операции действия 6-й дивизии. Вспомнился разнос, который пришлось учинить Шейпаку во время боев за Померанский вал, и то, что Каракоз унял тогда мой гнев, предупредив этим отстранение Шейпака от командования дивизией. Сейчас я буквально не узнавал полковника. Он энергично управлял частями, да и штаб его работал довольно слаженно.
      На левом фланге три наши дивизии немного задержались у Дравы, где немцы попытались сдержать их натиск. Но это уже никого серьезно не обеспокоило. Ночью польские кавалеристы и танкисты взяли Вежбницу, лишив врага последнего пути отхода. В течение 6 и 7 марта окруженный немецкий корпус был уничтожен.
      8 марта войска армии закончили ликвидацию в этой местности разрозненных групп противника. Вражеский корпус потерял только убитыми более 7 тыс. солдат и офицеров, остальные сдались в плен. Поляки захватили 262 орудия разных калибров, 39 самоходок, 31 танк, 345 станковых пулеметов, 126 минометов... Из частей поступали донесения о только что занятых новых населенных пунктах, об обнаруженных складах и базах противника.
      * * *
      В один из дней мне позвонил Кеневич:
      - Захвачен командир 10-го армейского корпуса СО генерал-лейтенант фон Краппе!
      - А вы уверены, что это действительно он? - спросил я недоверчиво.
      - Так точно, тот самый Краппе.
      - Где его взяли?
      - В районе Лобез.
      - Прикажите, чтобы его немедленно доставили ко мне, и расскажите, как это случилось.
      Кеневич на минуту отложил трубку, а вернувшись, доложил:
      - Взяли его довольно интересно.
      Оказывается, Краппе был легко ранен в руку и решил бросить отступающие войска корпуса на произвол судьбы. Вместе с несколькими офицерами он надумал пробиваться к своим. Поскольку поблизости находилось его родовое имение, он завернул туда, чтобы переодеться в штатское. А в генеральском имении уже обосновалась санитарная рота нашего 10-го пехотного полка. Вся группа фашистов и угодила к ним в руки.
      - Молодцы санитары! Кто ими руководил?
      - Старший полковой врач капитан Вадневский.
      - Представьте капитана Вадневского к награде и передайте ему благодарность от командования армии.
      Краппе привезли не одного, а вместе, как он выразился, с подругой: эсэсовец и на фронте не лишал себя земных удовольствий.
      Все вышли. Остались Стражевский, я и Краппе, а также переводчик. Мы с любопытством разглядывали этого худощавого человека в очках, с тщательно зачесанными назад поседевшими волосами. Лицо холеное, с беспокойно бегающими голубыми глубоко сидящими глазами. Раненая левая рука нервно вздрагивала. На петлицах мундира эсэсовские значки, на рукаве - свастика.
      В штатском я ни за что не признал бы в нем военного. Скорее он был похож на школьного учителя. Невольно подумал о том, как иногда ошибочно суждение по внешности: передо мной сидел матерый волк в овечьей шкуре.
      Краппе охотно отвечал на вопросы. Говорил тихим, вкрадчивым голосом, не ссылаясь на честь и присягу.
      Ему было 53 года. Он поступил в армию добровольцем в 1912 году. Прошел всю военную должностную лестницу. Вначале медленно (перед второй мировой войной командовал батальоном). Но потом началось быстрое восхождение. Был военным атташе в Будапеште и Мадриде, командовал 61-й восточно-прусской дивизией. Под Сталинградом ему дали корпус. Из котла его вывезли на самолете.
      В ходе боев за Померанию он попросил направить его в группу армий "Висла", так как хотел лично защищать "свою землю".
      - Вы ожидали нашего наступления? - спросил я.
      - Я ожидал наступления на правом фланге, а оно началось на левом. Это было для меня неожиданностью. Я просил помощи у командующего армией, но он не смог помочь: не было никаких резервов.
      - А у вас они были?
      - Я тоже остался без резервов. Именно поэтому в первый день вашего наступления и просил у командующего армией разрешения на небольшой отвод корпуса назад. Он согласился со мной, но сказал, что сам не может принимать таких решений, что разрешение может дать только штаб группы армий "Висла". Вскоре он позвонил и сказал, что мне запретили покидать занимаемые позиции. В такой обстановке я предпринял несколько контратак, по все оказались безуспешными.
      - Плохо у вас с резервами. Перебрасываете их даже с запада!
      - Да. В феврале я был в штабе группы армий "Висла". Знакомый капитан из генерального штаба сказал, что с Западного фронта уже переброшено на восток много частей, не считая находящихся в пути. Он говорил, что это танковые дивизии, участвовавшие в наступлении на Западном фронте в 1944 году. Он говорил о шести дивизиях.
      - Назовите высший состав группы и дайте им характеристику.
      - Командует группой рейхсфюрер СС Гиммлер, - начал Краппе. - К сожалению, война слишком серьезное дело, чтобы руководство армиями поручалось неучам.
      - Это Гиммлер - неуч?
      - Да, господин генерал, - твердо ответил Краппе. Затем он подробно перечислил и охарактеризовал всех командующих армиями, начальников штабов, командиров корпусов и дивизий. Раскрыл дислокацию всех штабов, начиная от гиммлеровского, и наконец сказал:
      - Пятого марта вечером прервалась телефонная связь со штабом армии, а потом, когда я был вынужден оставить автомашину с радиостанцией, я совсем потерял связь с войсками.
      - Каково ваше мнение о боеспособности польских частей?
      Краппе задумался, вперил взгляд в какую-то точку. Заметив, что мы наблюдаем за ним, он встряхнул головой, будто пробуждаясь, и медленно нехотя процедил:
      - Дрались вы хорошо.
      - И поэтому вы отдали приказ быть беспощадными к польским солдатам?
      Крайне насупился и ничего не ответил.
      - Чем объяснить тот факт, что вы бросили вверенные вам войска на произвол судьбы?
      - У меня не было другого выхода. Но главным виновником нашего поражения является Гитлер.
      - Гитлер? Допустим. Но ведь он по вашей же просьбе послал вас защищать Померанию, защищать ваше поместье.
      Эсэсовец молчал.
      - Знаете, что в плен вас взяли санитары? А командовал ими польский врач?
      Краппе густо побагровел и промолчал, глядя исподлобья.
      Уже уходя, он вдруг остановился у двери:
      - Я хорошо знаю сельское хозяйство и мог бы предложить свои услуги в качестве агронома.
      "Какой наглец", - подумал я и ответил: