Я, может, и не обратил бы на них внимания, если бы не протяжный паровозный гудок. За годы войны слух привык к орудийным раскатам и бомбовый взрывам, а тут вдруг паровозный гудок. Но гудок повторился. И я, решив размять ноги, вышел из машины.
      - Откуда здесь паровоз?
      Советский офицер, приложив руку к шапке, представился:
      - Капитан Алексеев. Мне поручено восстановить движение по железной дороге Быдгощ, Венцборк, Злотув, Ястрове.
      - И кажется, уже восстановили?
      - С их помощью. - Капитан показал на стоявших вокруг людей в рабочей одежде. - Эти машинисты и кочегары помешали немцам разрушить пути и увести подвижной состав. Сразу же после бегства гитлеровцев все они вышли на работу, и теперь вот, в холоде и голоде, восстанавливают движение... Капитан смущенно улыбнулся. - Я хотел бы их поблагодарить, но не знаю польского языка. Не поможете ли мне, товарищ генерал?
      - С удовольствием, - ответил я капитану и, обратившись к железнодорожникам, перевел его слова, после чего поблагодарил их и от имени командования 1-й польской армии.
      Забегая вперед, скажу: вскоре Военный совет 1-го Белорусского фронта вынес постановление, касавшееся польских железнодорожников. В постановлении отмечались их заслуги и устанавливался специальный продовольственный паек для паровозных бригад. Но в тот момент ни я, ни капитан ничего не могли пообещать машинистам и кочегарам.
      Прощаясь, я спросил капитана?
      - Значит, скоро в Венцборк придут поезда с боеприпасами и горючим?
      - Через день-два, не позже, - ответил он.
      Я поспешил в Злотув. Там уже имелась проводная связь с частями. Сразу, не раздеваясь, засел за телефон. На правом фланге, где действовала 1-я дивизия, обстановка не изменилась. Противник оказал в Подгае упорное сопротивление. Туда требовалась артиллерия, а она все еще стояла возле Быдгоща. 4-я дивизия подошла к реке Гвда и вела разведку в направлении Ястрове, Птуша, уже выяснив, что эти пункты превращены в сильные очаги сопротивления.
      Напрашивалось решение - для успешного продвижения следует в первую очередь взять Подгае, Ястрове и Птушу. Все они располагались на возвышенностях, контролируя подходы к полосе прикрытия. Причем ударить с ходу, отбросить противника с рубежа прикрытия и проложить путь к главной полосе укреплений. Выход на рубеж Сыпнево, Швеция давал возможность приступить к прорыву Померанского вала.
      Бои предстояли жестокие. В этом убеждали не только показания пленных, но и отобранные у них документы, в частности листовки, в которых предлагалось "обороняться и стоять до конца".
      Однако польские солдаты были полны решимости сломить упорство противника. О том, как шли бои, я и хочу рассказать.
      Командир 1-й дивизии генерал В. Бевзюк решил искать слабое место в обороне противника севернее, с тем чтобы обойти Подгае. В разведку отправилась рота 3-го пехотного полка. Едва она вышла из леса, как противник открыл сильный огонь с северной окраины населенного пункта и отбросил ее обратно. На помощь поспешила 4-я рота 3-го пехотного полка. Но и она, продвигаясь левее, вдоль дороги Грудне - Подгае, наскочила на засаду. Атакованные со всех сторон, польские солдаты мужественно сопротивлялись, пока не израсходовали все патроны и гранаты. Об участи, постигшей роту, полк узнал из рассказа вырвавшихся из окружения хорунжего Фургала и капрала Бондзюрецкого. Большая часть солдат и офицеров, в том числе и командир роты подпоручник Альфред Софка, пали смертью храбрых. Тридцать два солдата, среди которых многие были ранены, попали в плен...
      Командир 4-й дивизии генерал Б. Кеневич, зная, что Ястрове и Птуша сильно укреплены, также организовал разведку в нескольких направлениях. При подходе к Пецевке, расположенной на восточном берегу Гвды, подразделения 11-го пехотного полка, ведущие разведку, были обстреляны минометами из Птуши. Севернее их случайно оказались роты 8-го пехотного полка 3-й дивизии, сбившиеся со своего маршрута. Командиры двух полков установили связь и продолжали вести разведку совместно. Им удалось выявить наиболее слабое звено в обороне противника - участок северо-восточнее высоты 103,9.
      Генерал Кеневич решил нанести удар именно здесь и 1 февраля ввел в бой 10-й пехотный полк под командованием подполковника В. Потаповича. В предрассветной мгле 1-я рота этого полка, усиленная противотанковой артиллерией, форсировала Гвду северо-восточнее Птуши и вышла на перекресток железной дороги и шоссе. Противник тотчас предпринял контратаку. Рота подпоручника Гайдановича (сам он пал смертью храбрых в рукопашной схватке) залегла, ценой огромных усилий сдерживая натиск гитлеровцев.
      Тем временем через реку переправлялись остатки 1-го и целиком 3-й батальоны. Выйдя на северную окраину Птуши, они продолжали наступление на Бышки. Захват этого селения сулил благоприятные условия для удара на Ястрове. Вой за Бышки не затихал и ночью. Наконец, не выдержав атак польских воинов, противник поспешно отошел за железнодорожную насыпь и там закрепился. По показаниям пленных, утром 2 февраля на подкрепление туда прибыло еще две роты гитлеровцев.
      Чтобы избежать больших потерь, командир 10-го полка отказался от фронтальных атак на Ястрове. Он ввел в бой второй эшелон - батальон майора Внуковского, который нанес удар во фланг и тыл противника, что явилось для того полной неожиданностью. Дорога из Ястрове на запад оказалась в руках польских солдат. Теперь для отхода гитлеровцам оставался только путь на север - на Подгае, куда они и устремились.
      Ранним утром 2 февраля Ястрове было освобождено. В боях за него противник потерял более 350 солдат и офицеров. Поляки захватили богатые трофеи. Так, благодаря доблести солдат и офицеров 4-й дивизии открылся путь к главной позиции Померанского вала.
      А вот попытка генерала Бевзюка, комдива 1-й дивизии, с ходу овладеть Подгае успехом не увенчалась. Правда, 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала В. В. Крюкова уже обошел Подгае и пересек северо-западнее его единственную оставшуюся у немцев дорогу на север. Однако враг, опасаясь полного окружения, предпринял контратаку, потеснил кавалеристов и вернул дорогу. На беду, корпус также остался без горючего, и его артиллерия не могла двинуться с места.
      Штаб фронта приказал нам помочь советским воинам. В связи с этим я немедленно выехал на командный пункт генерала Бевзюка, где застал и генерала Крюкова. Втроем мы обсудили, как быстрее очистить дорогу и освободить Подгае. Договорились ударить по противнику одновременно с двух сторон, согласовали все вопросы взаимодействия.
      - Ну теперь фрицам несдобровать! - пробасил Крюков, убирая в планшет свою карту и подмигивая командиру 1-й дивизии. - Коль ударят одновременно польские рыцари и русские казаки, тевтоны дух испустят!
      * * *
      Я возвращался на КП армии затемно, машина осторожно шла по обледенелому и пустынному шоссе. Неожиданно за поворотом блеснуло пламя костра. Владек притормозил, и я направился к огню, намереваясь дать нахлобучку тем, кто нарушал маскировку. Вблизи костра виднелся сарай, из которого доносились чьи-то стоны. Перешагнув порог, я остановился в изумлении: на земле лежали раненые советские и польские солдаты и офицеры.
      Навстречу поднялась женщина в помятой шинели с погонами подпоручника с черным от копоти лицом. Представившись старшей операционной сестрой Червинской, она тут же обрушила на меня весь свой гнев.
      - Обывателю генерале, скажите откровенно, когда же наконец придут машины за ранеными? Говорят, нет горючего. Но ведь здесь люди умирают, а я ничем не могу им помочь... Надо найти горючее! Когда, наконец, кончится это безобразие? - Глаза ее наполнились слезами.
      Я опешил, а потом твердо пообещал:
      - Сейчас же приму меры... Ждите машины!
      - Спасибо! - вырвалось у нее, и она совсем по-детски вытерла слезы рукавом шинели.
      - Вы полька? - спросил я ее. - Где служите?
      - Полька, хотя родилась и всю жизнь прожила в Ленинграде. Служу в 1-й польской дивизии имени Костюшко, в медсанбате...
      Я еще раз глянул на раненых и торопливо вышел из сарая. Чувствовал себя так, словно лично был виновен во всем этом, и, едва добравшись до Злотува, приказал немедленно отправить за ранеными все штабные машины...
      * * *
      2-го февраля стало наконец-то поступать горючее. Вскоре дивизионная артиллерия заняла огневые позиции.
      В первую дивизию прибыли, кроме того, дивизион самоходок и "катюши". Вот теперь уж противнику не удержать Подгае! И немцы словно подслушали мои мысли. Чуть стемнело, как зазвонил телефон и Бевзюк доложил:
      - Противник на машинах с зажженными фарами отходит на север... - В его голосе звучало и нервное возбуждение, и замешательство, в котором ощущалось сознание своей вины.
      - Прозевали! - в сердцах вырвалось у меня... - Это со стороны Ястрове на них жмет четвертая дивизия. Пользуйтесь ее успехом и скорее вперед! Наступайте немедленно!
      - Есть! - Бевзюк бросил трубку.
      Заговорили польские и советские пушки. Колонна войск и техники отходящего противника растянулась на несколько километров, и артиллеристы отвели душу после длительного вынужденного бездействия! Затем в атаку устремились наши пехотинцы и советские кавалеристы.
      * * *
      Бой за Подгае шел всю ночь: враг сопротивлялся упорно. Освободить село удалось только к полудню 3 февраля. Мы обнаружили там следы страшного преступления 5 пьяные эсэсовцы из 15-й дивизии СС опутали колючей проволокой захваченных в плен солдат из роты поручника Софки, втолкнули их в пустой амбар, облили керосином и сожгли заживо.
      Костюшковцы, освободившие городок, обнажив головы, почтили молчанием память зверски умерщвленных товарищей, давая мысленно клятву отомстить врагу и за это злодеяние.
      Фашисты понесли заслуженную кару. На поле боя у Подгае лежало почти 4 тысячи трупов вражеских солдат и офицеров. Лишь остатки дивизии СС спаслись бегством. Нам достались сотни автомашин и повозок, тысячи лошадей и другое военное имущество.
      Теперь полоса прикрытия Померанского вала была прорвана на всем фронте наступления польской армии, и полки устремились к главным оборонительным рубежам противника.
      Мы уже привыкли к тому, что в поселках и городках, которые мы занимали, почти не оставалось местных жителей: немцы уходили на запад вслед за отступавшими войсками. Они верили геббельсовской пропаганде, будто их ждет смерть от рук советских и польских солдат.
      Каково же было удивление польских воинов, когда в Подгае они обнаружили немало гражданского населения. Мужчины и женщины осторожно выглядывали из-за заборов и развалин, потом робко пошли навстречу. В переговоры вступил заместитель командира 3-го пехотного полка по политической части поручник Генрик Стунгур.
      - Идите сюда, - сказал он по-немецки. - Смелее, вас никто не тронет! Вы местные?
      В ответ прозвучала польская речь:
      - Да, пан офицер, мы из Подгае. Но мы поляки и поэтому решили остаться...
      - Поляки? - удивился поручник. - И много вас в городе?
      - Много, пан офицер, - ответил невысокого роста старичок, первым подошедший к поручнику. - Нех жие Польска! - Слезы катились по его морщинистому лицу.
      Да, это были поляки! Шли годы, а они не дали себя онемечить, не забыли родного языка, обычаев и культуры своего народа, жили надеждой, что придет час их освобождения. Нарушив строжайший приказ гитлеровских властей, они остались в Подгае, чтобы встретить своих избавителей у порога родного дома. Их встреча с советскими и польскими солдатами, освободившими этот старый славянский городок из вековой неволи, была теплой и волнующей.
      Тут же происходили сердечные беседы польских и советских воинов. Кавалеристы и жолнежи вспоминали прошлые совместные бои, пели общие песни. Любимец эскадрона запевала Степан Чухнов разыскал польского хорунжего Турманского и крепко с ним расцеловался.
      - Это же мой лучший друг, - говорил Чухнов товарищам казакам. - Мы с ним побратимы. Он еще в Белоруссии подобрал меня, раненного, и вынес с поля боя. То было на советской земле, а вот теперь воюем вместе на польской...
      На следующий день казаки и жолнежи вместе хоронили погибших товарищей. Ветер развевал два знамени - алое и бело-красное, под которым стояли, скорбно склонив головы, воины братских армий.
      Прогремел троекратный залп. Тронулись в путь конники-казаки. Пошли на запад и польские воины...
      Оперативная группа штаба армии перебазировалась в город Ястрове, поближе к передовым. Шла подготовка к боям за главную полосу Померанского вала.
      Командир 4-й дивизии Болеслав Кеневич, как всегда, проявил инициативу. Он не стал ожидать результатов боя за Ястрове, наращивал темпы продвижения дивизии на запад. 12-й полк, не теряя взаимодействия с фланговым полком 47-й советской армии, ночью 2 февраля с ходу овладел важным опорным пунктом противника - поселком Швеция и вышел к озерам Смольно, Любянка. Тем временем правее его 11-й пехотный полк выдвинулся к озеру Добре.
      Высланная вперед разведка подтвердила, что дивизия подошла к главной полосе гитлеровских укреплений. Оставалось лишь взять два последних пункта перед этой полосой - Кемпина и Здбице. Однако бои за Здбице затянулись. К тому же приданная дивизиям артиллерия не успела изготовиться к подавлению и уничтожению целей Померанского вала. Поэтому начало прорыва главной полосы укрепления пришлось перенести на 5 февраля. Солдаты 6-й дивизии, наступавшей в направлении Надажыце, наткнулись в лесу, близ Кломино, на бараки, обнесенные колючей проволокой и сторожевыми вышками. Из бараков на улицу высыпали истощенные и заросшие люди в рваной военной форме. Увидев на солдатах конфедератки и каски с белым орлом, они на мгновение насторожились, затем бросились к своим освободителям с криками радости.
      Когда-то в этом лагере содержалось до шести тысяч военнопленных офицеры армий различных стран. Теперь же находилось около двух тысяч главным образом поляки, а также югославы, американцы... Примерно четыре тысячи военнопленных гитлеровцы или уничтожили, или угнали на запад. Своего освобождения дождались лишь те, кому удалось симулировать болезнь либо спрятаться на территории лагеря.
      Вскоре двое офицеров, освобожденных из фашистского плена, посетили меня на командном пункте.
      - Подполковник польской армии командир кавалерийского полка Стефан Моссор, - представился высокий худощавый человек в изрядно потрепанном, залатанном, но тщательно вычищенном мундире.
      - Подполковник Кольб, офицер югославской армии, - доложил второй и по привычке щелкнул стоптанными каблуками.
      Я усадил их за стол, угостил консервами, хлебом и чаем. Завязалась беседа. Впрочем, больше говорили гости, я же слушал их горестные повествования.
      В этом лагере они, как и многие другие узники, пробыли всю войну. Последние недели особенно голодали и, разумеется, не получали никакой медицинской помощи. Люди гибли от истощения и болезней.
      - Мы уже потеряли всякую надежду на освобождение, - рассказывал Моссор. - В конце января комендант объявил военнопленным, что лагерь переводится в глубь Германии. "Пойдете пешком, - распорядился он. - Ведь вы, кажется, не хотели бы попасть в руки большевиков". Военнопленные догадывались, что дела фашистов плохи. В нашей польской группе был портативный радиоприемник, и мы, рискуя жизнью, слушали передачи из Советского Союза, Польши и других стран антигитлеровской коалиции. Знали об освобождении значительной части Польши, о деятельности Польского комитета Национального Освобождения, о том, что возрожденное Войско Польское плечом к плечу с Красной Армией сражается с гитлеровскими захватчиками... Поэтому-то значительная часть пленных офицеров не покинула лагерных бараков. У фашистов не хватило, к счастью, времени на расправу с непокорными.
      - Я не поверил себе, - продолжал Моссор, - когда увидел прекрасно вооруженных польских солдат, грозные танки и тяжелую артиллерию.
      - Это советская техника, - уточнил югославский офицер.
      - Вот именно, настоящих друзей узнают в беде, - подхватил Моссор. - Наш народ никогда этого не забудет...
      Несколько дней спустя на митинге в Ястрове, организованном узниками по случаю их освобождения, было решено послать председателю Крайовой Рады Народовой благодарственную депешу. Она заканчивалась словами:
      "Клянемся, что позор фашистского плена смоем своей кровью, борьбой и трудом во имя возрождения могучей демократической Польши, взаимодействующей с прогрессивными странами, сражающимися за свободу".
      В лагере томились в неволе и офицеры запаса, среди которых находился выдающийся польский писатель Леон Кручковский, а также писатель и публицист Станислав Рышард Добровольский. В армейской газете "Звыценжимы!"{25} появилась в те дни статья Леона Кручковского. Она заканчивалась словами:
      "Наверное, теперь даже для самых закоренелых противников перемен и прогресса стало понятным, что другой Польши быть не может и не будет...
      Из кошмара фашистской неволи освободил ее и возвращает к жизни солдат возрожденного Войска Польского в союзе со своим братом-славянином, солдатом Красной Армии".
      Через несколько недель мне довелось побывать в лагере возле Кломино. Его мрачные бараки пустовали: все способные носить оружие ушли с Войском Польским на запад, а больные и истощенные нашли приют в госпиталях.
      В одном из госпиталей лечился и Леон Кручковский. В Ястрове он часто навещал редакцию армейской газеты. И вот однажды мы встретились.
      - Никогда не забуду волнующей встречи с польскими жолнежами, - сказал мне Кручковский, и его лицо озарилось мягкой улыбкой. - Я имел счастье впервые увидеть нашу молодую армию в ее победоносных действиях под Надажыце. Внезапное ее появление было чудом. Так бывает в сказке, когда добрый волшебник убивает злого демона. Приятно, должно быть, командовать добрыми волшебниками в польских конфедератках?
      - Конечно, - улыбнулся я. - Но ведь и вы были офицером. В свое время тоже, надо думать, испытали эту радость?
      - Я служил в старой польской армии. А это не то. У нее не было ни сильной освободительной идеи, ни могучего меча. Лишь в народной Польше с помощью Советского Союза армия обрела и то, и другое.
      Я вспомнил этот разговор с Леоном Кручковским, когда телеграф принес скорбную весть о его безвременной кончине. Похоронили писателя с военными почестями, как офицера, на варшавском военном кладбище Повонзки, в Аллее заслуженных.
      Глава одиннадцатая.
      Через Померанский вал
      Прорыв Померанского вала был самым трудным экзаменом для нашей армии за всю войну. И хотя сражение это началось в момент, когда две советские танковые армии действовали южнее нас, на рубеже Одры (Одера), противник все еще оставался сильным, его Померанский вал представлял собой труднопреодолимое препятствие. От польских воинов требовались огромные усилия, чтобы сокрушить здесь врага.
      Гитлеровское военное командование, лихорадочно готовясь к агрессивным войнам, уже с 1934 года приступило к созданию мощной укрепленной полосы на востоке Германии. Тогда-то на границе с Польшей и возник Померанский вал. Он мог служить прикрытием для гитлеровских войск при их нападении на восточных соседей и мощным оборонительным рубежом на берлинском направлении. Кстати, Померанский вал именно так и использовался. В 1939 году он обеспечивал сосредоточение немецко-фашистских армий для удара по Польше, а вот теперь, в 1945 году, прикрывал восточные границы Германии.
      Подробные данные обо всех сооружениях и их расположении нам стали известны лишь после прорыва Померанского вала. До этого система его обороны была для нас полной загадкой. Даже штаб фронта не располагал точными сведениями. Все нужное приходилось добывать через наземную и воздушную разведку, путем допроса пленных, а то и просто в ходе боев.
      Вал имел три полосы обороны, первую из которых, полосу прикрытия, польские войска уже прорвали. Вторая - главная - проходила по рубежу Дудыляны, западнее Надажыце, по западным берегам озер Добре, Здбично, Смольно, Любянка и далее охватывала полукольцом город Валч.
      Третья полоса - отсечная позиция - протянулась на запад от Надажыце через Иловец, Сверчину, затем поворачивала на юг к Жабину, Боруйско и Лович Валецки. Расположение ее надо признать весьма удачным и для нанесения контрудара в южном направлении, и для обороны Колобжега и Щецина. Интересно, что полоса прикрытия Померанского вала и его отсечная позиция появились лишь в конце 1944 - начале 1945 года, когда советские войска стали приближаться к границам фашистской Германии.
      Местность в этом районе благоприятствовала обороне. Лес хорошо маскировал огневые точки, а цепь озер служила естественным препятствием для наступающих. Межозерные дефиле были невелики, шириной всего от 200 до 1000 метров. Достаточно сказать, что в пятнадцатикилометровой полосе наступления польской армии озера занимали 7,5, а леса и болота - 4 километра. Враг соорудил здесь 45 дотов - в среднем по 3 дота на километр фронта.
      Наиболее сильно укрепленным оказался трехкилометровый участок на северо-запад и запад от Надажыце. Он опирался на реку Пилаву и искусственный канал. Здесь находился один из самых мощных дотов особой конструкции. Его вооружение состояло из скорострельной противотанковой пушки и нескольких станковых пулеметов. Противотанковое орудие было установлено в подвижном стальном колпаке с тремя амбразурами. Для станковых пулеметов тоже имелся подвижный стальной колпак с пятью амбразурами. Специальные сетки предохраняли гарнизон от гранат и осколков, а перископ позволял хорошо наблюдать за предпольем.
      Для полного представления об этом уникальном сооружении нужно сказать, что толщина его брони в верхней части доходила до 190, а стен - до 210 миллиметров. Гарнизон, состоявший из 80 солдат и офицеров, располагался под землей с большими удобствами. К его услугам были электрический свет, отопление, кухня с солидным запасом продовольствия. Связь внутри, между командованием дота и огневыми точками, поддерживалась не только по телефону, но и по радио. В помещениях имелись вентиляторы.
      Словом, дот напоминал собой скорее крепостной форт. Вокруг него стояло еще шестнадцать более мелких дотов, прочно прикрывавших стык главной позиции с отсечной. Правда, строительство шести из них было еще не закончено.
      Не менее прочно укрепленными оказались и другие районы. Например, пятикилометровый рубеж от озера Добре до города Валч имел неплохие естественные препятствия - густой лес и болота. Тем не менее местность прикрывали 10 пулеметных дотов. В каждом был каземат, прикрытый бронеплитой толщиной 6 миллиметров и колпаком толщиной 5 миллиметров.
      На западном берегу озера Здбично стояли три дота такого же типа, а дефиле против поселка Можыце прикрывали семь полностью оборудованных дотов.
      Короче говоря, все эти оборонительные сооружения были подготовлены для ведения длительных, упорных боев. Густой лес хорошо маскировал их как от наземного, так и воздушного наблюдения. Размещение дотов обеспечивало прекрасное огневое взаимодействие, причем все подходы к ним хорошо просматривались.
      Главная полоса имела и разветвленную, хорошо оборудованную в инженерном отношении полевую оборону, состоявшую из двух-трех траншей полного профиля и ходов сообщения. Передний край, особенно межозерные дефиле, прикрывали противотанковые рвы, эскарпы, надолбы, четыре ряда колючей проволоки на низких кольях. Серьезным препятствием были минные поля: от 2 до 3 тысяч мин на каждый километр фронта.
      Столь детальное описание оборонительного рубежа дается мною с той целью, чтобы помочь читателю составить более полное представление о трудностях, которые ожидали польских воинов.
      Как я уже упоминал, противник упорно оборонял сначала полосу прикрытия. Его резервы, предназначавшиеся для обороны главной полосы, еще не подошли, они ожидались к 10 февраля. И все же сил у гитлеровцев, как удалось в конце концов установить, было достаточно, несмотря на то что иногда это были остатки разбитых частей и подразделений.
      На Померанском валу оборонялись части 15-й дивизии СС, 260-й охранный батальон "Пфеннинг", подразделения 31-й пехотной дивизии, сведенные в группу "Иохим", полковая группа "Роде", дивизионная группа "Меркиш Фридлянд", сформированная на базе Гроссборнского артиллерийского училища, два противотанковых истребительных батальона - "Фридрих" и "Эмиль" - и, наконец, 201-й артиллерийский дивизион. Все части, засевшие в укреплениях, входили в состав 10-го корпуса СС, которым командовал генерал-лейтенант СС фон Краппе.
      Как показывали взятые в плен гитлеровские офицеры, эти войска не были подготовлены к ведению боевых действий в укрепленном районе, а их политико-моральное состояние вызывало у командования озабоченность, особенно в связи с большими потерями, понесенными в предыдущих боях. Тем не менее пленные в один голос утверждали, что войска ожидают подхода свежих сил и сопротивляться будут упорно, тем более что приказы Гитлера категорически требовали во что бы то ни стало удержать Померанский вал и грозили смертной казнью всем, кто оставит его укрепления.
      О том, как фашистское командование терроризировало своих солдат, можно судить по показаниям пленных. Некий Курт Кристофель, пленный немецкий ефрейтор, на допросе сообщил:
      - Недавно нам объявили приказ Гиммлера о том, что если кто-нибудь перебежит к русским или полякам или сдастся им в плен, то будет расстреляна вся его семья, до деда включительно. Затем было объявлено, что тот, кто без приказа оставит позицию, также подлежит расстрелу. Даже отсутствие боеприпасов не может служить оправданием. Этот приказ был вывешен везде на позициях, причем последняя фраза выделялась красной рамкой...
      * * *
      Главный удар предстояло нанести 4-й дивизии. Возлагая на нее столь ответственную задачу, я учитывал не только хорошую выучку солдат, но и личные качества самого комдива - генерала Б. Кеневича. Этот добродушный на вид и спокойный человек обладал сильной волей, большими организаторскими способностями и решительностью. Мне нравилось, что любой, даже самый незначительный бой он подготавливал основательно, продумывая все до мельчайших деталей, и никогда не начинал его без тщательной разведки. Одним словом, это был опытный командир, на которого можно было положиться.
      - Ну, старик, - сказал я, заканчивая разговор с ним, - как видите, задача сложная. Справитесь?
      Кеневич улыбнулся:
      - Постараемся!
      - Чему улыбаетесь? Или что-нибудь придумали?
      Генерал склонился над картой:
      - Как вы знаете, в бою за Здбице к нам в плен попали несколько штабных офицеров немецкого пехотного полка "Дейч Кроне" с важными боевыми документами. Документы, показания офицеров и разведка позволили с несомненной точностью установить сравнительно слабое место в обороне противника. Это участок севернее озера Добре. - Кеневич карандашом провел на карте стрелу, словно прорывал вражескую оборону. - Правда, местность довольно неудобная: густой лес, глубокие овраги, труднопроходимые болота. Зато там враг меньше всего будет ждать нас.
      - Ну что ж, так и порешим, - согласился я.
      Бой за главную полосу начался 5 февраля. В первом эшелоне наступали 4-я и 6-я, во втором - 1-я и 3-я пехотные дивизии и 1-я кавалерийская бригада. На подходе была 2-я дивизия, освободившаяся от караульной службы в Варшаве. По условиям местности танковые части в прорыве не участвовали.
      Утром, в половине девятого, 6-я дивизия двинулась на штурм Надажыце. Завязались тяжелые кровопролитные бои, не прекращающиеся до вечера. Дивизия успеха не добилась, но отвлекла на себя значительные силы оборонявшихся. И это сыграло свою роль.
      В девять часов пошла в наступление 4-я дивизия. Разное время начала атаки было выбрано не случайно. Это помогло дезориентировать немцев. Судя по показаниям пленных, захваченных в первый час боя, противник считал, будто главный наш удар нацелен на Надажыце.
      В первом эшелоне у Кеневича действовали 2-й и 3-й батальоны 11-го пехотного полка под общим командованием заместителя командира полка майора Александра Муравицкого, 2-м батальоном командовал подпоручник Людвик Шостаковский, а 3-м - поручник Базыль Забурницкий. Они наступали именно там, где на карте Кеневич провел стрелу, и к шестнадцати часам вышли на шоссе севернее фольварка Добжице.
      Наступление здесь наших войск для противника оказалось неожиданным, и он стал перебрасывать к Надажыце дополнительные силы, оголяя свой центр и правый фланг. К сожалению, Кеневич несколько запоздал с вводом второго эшелона, и немцы не замедлили этим воспользоваться. Они стремительно контратаковали под основание прорыва и отрезали два наших батальона. В этот критический момент майор Муравицкий потерял радиосвязь с командиром полка.
      В полдень командир 11-го полка Кондратович, еще не зная, что случилось с двумя его батальонами, ввел в бой свой второй эшелон - батальон Сергиуша Груцо, но было уже поздно. Противник предугадал, что мы попытаемся соединиться с отрезанными батальонами, и встретил наступавших пулеметным и минометным огнем. Атака захлебнулась.
      Оказавшись в окружении, два батальона продолжали вести тяжелые бои с противником.
      Хочу оговориться, что если для обстрелянных, закаленных советских воинов бой в окружении в ходе наступательных операций не был чем-то необычным, то для молодых польских солдат, не имевших еще такого опыта, это было серьезным испытанием. Однако они выдержали это испытание, несмотря на то что превосходящий по силам противник атаковал их со всех сторон.
      Бессмертный подвиг совершил хорунжий Серетный. Вот как это было.
      ...Одна из рот 2-го батальона 11-го полка очутилась под пулеметным огнем. Казалось, пули летят из-под земли: дот противника был тщательно замаскирован. Появились первые раненые, и солдаты залегли - они еще не знали способов штурмовки дотов. Однако надо было что-то делать. Командир взвода хорунжий Серетный пополз вперед и определил, откуда стреляет пулемет. Обогнув пригорок, он зашел к доту с тыла. В это время массивная металлическая дверь дота открылась и показалась голова в каске. Не раздумывая, хорунжий бросил гранату внутрь дота и начал строчить из автомата. Подоспевшие солдаты окружили дот и заставили гитлеровцев сдаться. Но в бою хорунжий Серетный был тяжело ранен. Он еле слышно спросил обступивших его товарищей: