Ou sont nos amoureuses?
      Elles sont an tombeau:
      Elles sont plus heureuses
      Dans un sejour plus beau.
      Gerard de Nerval1 В ту осень в Париже была серая, туманная, теплая погода. Деревья уже желтели, но еще неравномерно распределена была желтизна, и в то время, как редкие каштаны около Люксембургского сада стояли совсем золотыми, иные высокие дерева оттеняли их желтизну своею еще нетронутой темною зеленью. Неизъяснимая нежность была разлита в воздухе, и на белом матовом фоне красив был неравномерный серый цвет каменных зданий, омытых дождями и побелевших на выступах. В этом идеальном освещении флаги и вывески виднелись ярко, хотя надписи не были хорошо видимы.
 

____________________

 
      1 Где ж наши-то милые? Они лежат в гробу: Они вполне счастливые В гробу, словно в раю. Жерарде Нерваль (фр.).
      Было воскресенье. Улицы, освобожденные от автомобилей, казались шире и слабо лоснились. Люди шли медленнее, они были чисто вымыты, тщательно одеты, особенно рабочий люд, и все в трудовом и экономном городе дышало усладою самодовольного отдыха, оправданного недельной спешкой. Звуки долетали как бы приглушенно, но четко, слышались даже искусственные ручьи, которыми заботливый муниципалитет омывает асфальты.
      Было, может быть, около трех часов, когда, поднявшись мимо аляповатых, но таких знакомых университетских зданий, мы вышли на rue Soufflot1. Воздушный балаган Пантеона был налево: бесформенный, как почти все здесь, он, почернев, уже давно сросся с пейзажем и приобрел своеобразную красоту, рождающуюся от сложного и привычного сочетания цвета старого камня, белого неба, лоснящейся мостовой, скудной зелени в саду музея Генриха Четвертого и уличного фонаря с зеленым стеклом у остановки автобуса «S» – Place Contrescarpe – Porte Champerret2. Как и всякое хорошо знакомое здание, милое своим циклопическим постоянством, он как будто говорил какую-то привычную фразу в ответ на мое мысленное дружественное обращение:
      – Ага, стоишь!
      – Да, стою, – ухмылялся он, как бы переминаясь с ноги на ногу.
      – Ну, стой, старый, – отвечал я, совершив обряд, как классически-ритуально говорят между собою французы при встрече.
      Направо был Люксембург с его разноцветной осенней растительностью, а за ним чуть видимая в тумане Эйфелева башня, чудо безвкусия и бездна прелести девятисотых годов, когда железо изгибалось, как живое, а камень легко принимал растительные формы. Сентябрьский воздух, уже тайно охлажденный, но все еще теплый, мягко омывал и сглаживал все, как общий тон на картинах Коро, и его созерцание по временам надолго отвлекало мое внимание, осушая слезы во время медленного воскресного шествия от rue Saint-Jacque3 до бульвара Saint-Michel4 и оттуда мимо Пантеона до rue de la Sante5, где против тюрьмы за чисто выкрашенными резными воротами в теплом сиянии опадающих каштанов Тереза молится ныне за нас и за всех.
 

____________________

 
      1 Улица Суффло (фр.). 2 Площадь Контрескарп – Порт Шамперрэ (фр.). 3 Улица Сен-Жак (фр.). 4 Сен-Мишель (фр.). 5 Улица Санте (фр.).
      Зевс шел впереди. Он, кажется, вообще не сказал ни одного слова в теплый осенний день. Но вся его огромная спина с высоко поднятыми плечами и руками, глубоко засунутыми в карманы, выражала искренний и молчаливый протест против совершавшегося. Он теперь опять ездил на ситроеновском такси, но, по инстинктивной деликатности, освободился в это воскресенье, вероятно, только для того, чтобы не сокращать автомобильной тягой наших последних общих минут. Может быть, он даже верил, что я уговорю Терезу во время дороги, болью, слезами ее умолю. Но тотчас же ясно стало, что, конечно, нет, ибо так иллюминативно-мгновенно ломалось все в ее жизни и против ее воли устанавливалось по-новому; так однажды утром проснулась Тереза с мыслью о том, что «разрешение» пришло, так вдруг она узнала Безобразова, и так мгновенно она смирилась и поняла, что ничего нельзя сделать с его жестоким счастьем; и вот теперь опять, после того как, казалось, уже ожила немного, стала иногда шутить с нами, сама ходить с мешком на рынок, готовить, даже стирать, читать газеты по вечерам и даже пошла с нами раза два в синема, ибо с тех пор, как Зевс работал, денег стало много, – вдруг в одно прозрачное сентябрьское утро не встала вовсе с кровати, два дня пролежала, отвернувшись к стене, ничем хотя и не больная, а на третий тщательно оделась и причесалась, убрала все в двух наших хаотических комнатах, приготовила обед и только к концу его, когда мы с Зевсом уже раза два переглянулись, не смея надеяться, что гроза прошла, вдруг объявила, что завтра уходит в кармелитский монастырь и что решение ее окончательно. И все слезы мои, все доводы Зевса остались тщетными.
      Купленный и нетронутый пирог с орехами был с горечью выброшен мною в ведро, хотя, выбрасывая, я все же отломил от него кусок и, глотая слезы, с презрением к себе, изжевал его за ширмой. Ночью я даже доел его весь. Поздно, в три часа, лестницу огласили тяжелые нетвердые шаги, и вдруг с треском под страшным ударом ноги отворилась дверь. Однако, войдя, совершенно пьяный Зевс присмирел, закрыл дверь за собою и, опустив голову, не раздеваясь, мокрый от дождя, повалился на слишком короткую для него кровать. Не смея его беспокоить, я устроился в кресле, где, желая думать до утра, тотчас же заснул. И вдруг очнулся в ярком солнечном дне и, вскочив, бросился в комнату Терезы, где уже стоял новенький кожаный чемодан, подаренный ей Авероэсом.
      Так шли мы, Зевс впереди немного, тяжелой своей переваливающейся походкой борца, огромный и хмурый, надвинув форменный свой картуз на самые глаза. Тереза шла рядом, а я позади немного, как будто стараясь задержать шествие. Самое ужасное было то, что на середине его, примерно на углу бульвара Port-Royal, я даже развеселился немного при виде какого-то необыкновенно неуклюжего щенка, кувыркавшегося на большой взрослой цепи. Тереза тоже заинтересовалась щенком, она даже присела, потрепала его и взяла за обе лапы. Но степенная старуха, выйдя из зеленной лавки, заявила нам: «Je n'aime pas beaucoup qu'on tripole mes chiens»1, – и мы пошли дальше.
 

____________________

 
      1 «Не люблю, когда трогают моих собак» (фр.).
      Теперь пути оставалось немного, и все казалось мне, вот что-то случится необычайное, что-то нарушит это недопустимое оцепенение; но страшно быстро, как самодвижущийся, прополз высокий забор монастырского госпиталя, мелькнул прекрасный бульвар Араго, весь усыпанный листьями, и вдруг мы остановились.
      Тереза круто повернулась.
      – Прощайте, храни вас Бог! – сказала она и медленно перекрестила и поцеловала меня и Зевса. Целуя ее, я почувствовал на губах соленый вкус слез и что-то неуловимое, запах какого-то одеколона, и я все думал, что вот она скажет что-то, объяснит нам что-то, и опять зарыдал. Тереза тогда обняла мою голову и, утешая, промолвила с печалью и горечью:
      – Довольно, хранила и не уберегла, теперь Христос сохранит вас, – и хотела еще что-то прибавить, может быть, то самое главное, но вот дверь приоткрылась, и монахиня показалась на пороге. Тереза оторвалась от меня, и, показалось мне, громко, как гром, захлопнулись ворота. Тогда слезы мои неудержимо вырвались наружу. Я прислонился к стене, я сел у стены, не желая ни уходить, ни жить более.
      Но могущественная рука ласково и твердо поставила меня на ноги, и, провожаемые сочувственным взором молодого узкоплечего городового, стоящего на той стороне, на углу тюрьмы, мы двинулись в обратный путь.
      День был все еще светлый и такой нежный, что вдалеке, над куполом церкви Val de Grace, бледная, чуть заметная полоска синевы вовсе не изменила форму, когда мы вновь увидели ее на обратном пути; но вечер был уже близок.
      У ворот огромного дома направо какие-то оживленные русские голоса переговаривались, уславливаясь о встрече:
      – Так не опаздывайте! В восемь с четвертью.
      – Да! Да! Идем скорее, Володя.
      Шлепнула автомобильная дверца, и маленький Amilcar выкатился на мостовую. На бульваре Port-Royal, напевая, катил зеленый трамвай устарелой конструкции, и, смотря на него, я почему-то опять заплакал. Высокий автомобильный фургон несся вслед, стараясь его обогнать, в то время как незастегнутые кожаные его фартуки развевались и хлопали сзади.
      На углу rue Saint-Jacques неуклюжей собаки не было, и улица казалась темнее. Все здесь было по-старому, и уже вечерние газеты лежали стопкой у газетчика. Так, ничего не соображая, даже почти не думая, устав от слез, поднялись мы по темной лестнице на третий этаж. Окно выходило на какую-то архитектурную неурядицу – кусок старого дворянского дома, переделанного в декоративную мастерскую.
      Соседний дом был под питейной торговлей и стоял в глубине небольшого отступления, которое город заставляет делать подрядчиков с целью расширения улиц, но и ему самому было не меньше ста лет. Между пустыми столиками лежала на боку кошка, а в самом углу примостился сапожник. А над всем этим – множество крыш, покрытых почерневшей черепицей, прилаживаясь одна к другой, а над ними – белое пустое небо.
      Продолжая ни о чем не думать, я сел на продавленное кресло. Так видны были только одни крыши, но яркая белизна неба резала глаза, и я закрыл их.
      Так просидел я довольно долго, не двигаясь. Я думал теперь о предполагаемом внутреннем устройстве монастыря, о тяжелой работе послушника, о мытье плиточных полов, о грубом обращении с иностранцами, хотя Тереза была француженка, о всевозможных препятствиях, чинимых монахиням, хотящим вернуться на волю. И вот уже я представлял себе Зевса, плечом высаживающего монументальную дверь, разбрасывающего каких-то садовников (почему именно садовников?), освобождающего Терезу, и вдруг понял, что ничего этого не будет, что Терезина воля непревозможима, что вообще у Терезы никакой воли нет, а есть непреодолимая ее форма, внутреннее предопределение, духовная необходимость.
      Все стало темно вдруг передо мною, я как-то весь сжался. Холодная судорога ошибки, какой-то огромной метафизической измены заставила меня сжаться, и я даже ногтем больно нажал на палец, чтобы насильно отвлечься.
      Слезы опять покатились из закрытых глаз. Затем наступило какое-то небытие, нравственное переутомление, и вдруг тихий, неверный, но такой знакомый звук буквально разорвал мне сердце. Это Зевс, лежа на кровати, положив свои огромные пятки на высокий деревянный простенок в ногах, тихо играл опять, как тогда в Италии, на дешевой губной гармонике:
      Поздний вечер, день ненастный.
      Нельзя в поле работать…
      И все сумерки мира, все одиночество всех миров сдавило мое сердце. Я круто повернулся, хотел крикнуть ему что-то, но смолчал, пораженный смиренным величием каким-то, которое было во всем этом зрелище – и в недопитой бутылке с плавающей внутри пробкой, и в огромных ступнях в заношенных рваных носках, и в тихой этой, бесконечно незлобивой православной песне. И сколь глубже была ее крестьянская умудренность смиренная всех гордых моих отвлеченных утешений, не утешавших.
      «Блаженны смиренные» – вот десятая православная заповедь, средоточие скитских уставов и лесного подвижничества. И не слабый, не больной, нет, именно этот широкогрудый сектант Илья Муромец тихо играл в темноте. И конечно, только он знал – почему – и прощал добродушно всех нас, и только его спокойная земляная вера спасла меня тогда от горшего зла.
      Снова я повернулся к окну и весь съежился в кресле.
      Прощай, девки, прощай, бабы!
      У-угоняют,
      Угоняют нас от вас
      На далекий на Кавказ…
      Потом нескладные нежные звуки прекратились. Тьма медленно наполняла комнату, и уже углы ее и закопченный потолок тонули в ней. И вдруг дивно знакомый и невыразимо печальный равномерный звук прибавился к ней, и я, не открывая глаз, уже знал, что на улице снова пошел дождь.
      Париж, 1926-1932
 

 

АПОЛЛОН БЕЗОБРАЗОВ

 
      Публикация романа Б.Ю.Поплавского «Аполлон Безобразов» имеет уже свою довольно длительную историю. Поплавский закончил работу над романом в 1932 г., но при жизни ему удалось опубликовать лишь несколько глав в сборниках «Числа» (№ 2-3, 5, 10). При этом в № 10 за 1934 г. «Чисел» был напечатан только фрагмент главы под заглавием «Бал». Другой отрывок из романа, «В горах», появился в том же 1934 г. в шестом номере парижского журнала «Встречи».
      Замысел романа возник у Поплавского, по-видимому, в середине двадцатых годов, а первые главы и наброски появились в 1926 г. Из дневника Поплавского мы узнаем, что во вторник 21 ноября 1927 г. поэт читал страницы из романа Татьяне Шапиро: «В этот вечер я, дрожа от страха, пришел к тебе и зловеще заскрежетал из глубокого кресла о жестокости, но ты успокоила меня, сказав, что ты не воспитана на эгоистическом эстетизме. Потом я читал А.Б…» Потом она скажет: «Я не спала эту ночь от А.Б.»
      Первые главы романа, напечатанные в «Числах», привлекли внимание критики, и Г.Адамович даже высказал предположение, что Поплавскому, может быть, суждено полнее выразить себя не в стихах, а в прозе. Та же мысль прозвучала и в отзыве В.Вейдле на страницах ежедневной парижской газеты «Возрождение». «Среди прозы молодых писателей, напечатанной в "Числах", самая талантливая, самая личная – проза Поплавского», – отмечал В.Вейдле и продолжал: «Новые главы его фантастического романа "Аполлон Безобразов" навеяны отчасти "Артуром Гордоном Пимом" Эдгара По, но это не значит, что они подражательны, да и главным учителем Поплавского остается не По, а Рембо. Если бы он умел так же сосредоточивать свою фантазию, как его учитель, если бы за каждой его фразой чувствовалась такая же человеческая подлинность и глубина, то его надо было бы признать уже сейчас настоящим и немалым писателем; но и так, несмотря на некоторую произвольность его выдумки, на некоторую долю "эпатирования", присущую ему, на несколько засоренный и не всегда, так сказать, поспевающий за стилем язык, нельзя все же сомневаться в его таланте; в прозе талант этот сказался едва ли даже не ярче, чем в стихах». Однако публикация в № 5 «Чисел» последней, 28-й главы романа «In mare tenebrum» вызвала гневную отповедь Д.Мережковского. Сохранилось свидетельство В.Ходасевича, сообщавшего в статье «О писательской свободе», что «Д.С.Мережковский уполномочил Антона Крайнего (З.Н.Гиппиус. – Комм.) заявить, что он, Мережковский, не может простить себе, что отдал главу из новой своей книги «Иисус Неизвестный» в «Числа», где она в 5-м номере появилась в соседстве с грязными кощунствами декадентского романа Поплавского"».
      Повлияло ли резкое суждение Мережковского на окончательную судьбу романа – неизвестно, но Поплавский исключил главу 28 из окончательного текста романа, изменил существенно линию повествования и дал новую нумерацию глав, соединив некоторые главы. В последней редакции романа, которую Поплавский закончил в 1932 г., всего 16 глав.
      У Бориса Поплавского почти не было надежды издать роман после того, как несколько издателей его отвергли, и в одном из пунктов завещания, составленного в 1932 г., он обращается к друзьям с просьбой «попытаться что-нибудь сделать с Аполлоном Безобразовым». Но все усилия друзей Поплавского оказались тщетными, найти издателя не удавалось. Об одной из попыток, окончившейся неудачей в 1933 г., рассказал Илья Зданевич в воспоминаниях о Поплавском (Синтаксис. 1986. № 16).
      После смерти Поплавского его друг и душеприказчик Н.Д.Татищев напечатал в нью-йоркском журнале «Опыты» (№ 1, 5, 6) в 1953-1956 гг. еще несколько глав из романа.
      В 1991 г. для московского журнала «Юность» (№ 1-2) американские слависты В.Крейд и И.Савельев подготовили публикацию всех ранее напечатанных глав из романа «Аполлон Безобразов». Фрагмент наиболее удавшейся Поплавскому главы «Бал», к сожалению, выпал из московской публикации; отметим также, что «Дневник Аполлона Безобразова», которым заканчивается публикация в «Юности», Поплавский не включил в последнюю редакцию романа.
      Ксерокопию последней редакции романа Поплавского А.Н.Богословский получил незадолго до своего ареста от Наталии Ивановны Столяровой, близко знавшей поэта в Париже в 1931-1934 гг. В 1934 г. Н.И.Столярова неожиданно уехала в СССР, где во времена большого террора была арестована и получила 8 лет лагерей. О последующей судьбе Столяровой рассказывает А.И.Солженицын в № 160 «Вестника РХД». 31 мая 1984 г. А.Н.Богословский был арестован и приговорен Мосгорсудом 18 июля 1984 г. по статье 190-1 УК РСФСР к 3 годам лагерей. Перед обысками ему удалось передать друзьям ксерокопию романа Поплавского, и таким образом она сохранилась.
      Библиографическая картотека о жизни и творчестве Поплавского была изъята у А. Н.Богословского при обыске еще 14 июня 1983 г. и затем по приговору суда уничтожена «как не имеющая ценности». 31 августа 1984 г в московской больнице умерла Н И.Столярова. Вскоре после ее смерти при невыясненных обстоятельствах исчезли ее библиотека и большой литературный архив, в том числе и дневники Бориса Поплавского; часть из них нам удалось разобрать еще в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов.
      После освобождения из лагеря А. Н.Богословский смог разыскать ксерокопию романа «Аполлон Безобразов» и подготовить к печати первые главы, втом числе и 3-ю главу, которая не была опубликована ни в тридцатые, ни в пятидесятые годы и не вошла в состав московской публикации 1991 г.
      В вышедшем в 1993 г. в Петербурге сборнике прозы Поплавского (Домой с небес:
      Романы. С.-Петербург; Дюссельдорф: Logos; Голубой всадник) замечаются некоторые разночтения по сравнению с текстом, опубликованным в 1992 г. А.Н.Богословским в «Новом Журнале» (№ 187, 188, 189. Нью-Йорк).
      Аполлон Безобразов. – Своего героя Поплавский наделил фамилией, которая нередко встречается в русской ономастике. Фамилия эта, однако, не лишена символического значения и невольно ассоциируется с близкой по созвучию фамилией «Карамазов» (где «Кара» значит «черный»). Безобразный – физически или нравственно – или же лишенный всякого образа герой, однако, окрещен именем бога, воплощающего греческий идеал гармонии и красоты. Фигуру своего героя Поплавский создал под влиянием знаменательных для него образов – Ставрогина и Мальдорора (героя «Песен предрассветной боли» Лотреамона). Аполлон – аскет, мистик, наделенный таинственной силой притяжения; он уже «по ту сторону добра и зла», отрешился от всего земного, от любви и от сострадания: это – «каменный человек».
      Двойственность, намеченная уже в фамилии героя, вводится в саму ткань повествования, где литературная тема двойника, унаследованная от XIX в., получает своеобразную трактовку: по словам А.Н.Богословского, «в противостоянии героев романа… Поплавский попытался представить внутреннюю борьбу, которую ему приходилось переживать в поисках духовного освобождения. В этой борьбе изощренный софист и стоик Аполлон Безобразов побеждает своего двойника, нетвердого и неуверенного в истине христианского откровения Васеньку».
      С. 7. Элюар (Eluard) Поль (1895-1952) – французский поэт. В юности примыкал к дадаизму, движению, одно время близкому к группе «Через», в которой участвовал и Б.Поплавский, а затем, вместе с Андре Бретоном, Луи Арагоном и Филиппом Супо, Элюар основывает новое течение – сюрреализм.
      С. 12. Сэт (Сет) – в древнегреческой мифологии бог пустыни и чужеземных стран, брат и убийца Осириса. …Все каменело в его присутствии, как будто он был Медузой. – В древнегреческой мифологии Медуза – одна из трех сестер Горгон, отвратительное чудовище со змеиными волосами и огромными зубами, чей взгляд превращает простых смертных в каменные изваяния.
      С. 13. Атласские горы – у Гомера Атлас, брат Прометея, поддерживает на своих плечах колонны, отделяющие землю от неба. Эти колонны упираются в дно морское где-то западнее от Греции, т.е. именно там, где простирается горная система, названная именем Титана: на северо-западе Африки, в пределах Марокко, Алжира и Туниса.
      Симон-волхв – волшебник-самаритянин, современник апостолов, принял крещение в надежде увеличить свою волшебную силу, но апостол Петр не пожелал передать ему дар излечения больных. Тогда Симон основал свою собственную секту: он считается отцом гностицизма новой, христианской эры. Согласно легенде, Симон-волхв возвысился над землей на огненной колеснице в присутствии императора Нерона, но апостолам Петру и Павлу удалось победить его чары и сбросить его наземь: ученики Христа оказались сильнее приверженца гностиков.
      Озирис (Осирис) – в древнегреческой мифологии бог умирающей и воскресающей природы, покровитель и судья мертвых.
      С. 15. Фокс-фильма (Fox-film, у Поплавского – женского рода) – американская кинематографическая фирма (1915-1935), основанная венгерским эмигрантом Вильямом Фоксом, выпускавшая вестерны и фильмы о жизни американских фермеров.
      С. 17…жестом Ксеркса, приказывающего выпороть море… – Ксеркс I (?-465 до н.э.) – царь государства Ахменидов с 486 г. В 480-479 гг. возглавлял поход персов в Грецию, окончившийся их поражением. По его приказу через пролив Гелеспонт были выстроены два моста, соединивших Азию с Европой, но разразившаяся буря уничтожила постройку. Разгневанный Ксеркс решил наказать Гелеспонт 300 ударами бича.
      С. 19. Интеллигибельный – относящийся к сфере интеллекта, сверхчувственный (галлицизм).
      Была ночь 14 июля… – Во Франции 14 июля – национальный праздник – День взятия Бастилии.
      С. 20…подобно Дон Кихоту и Санчо Пансе, подобно Данте и Вергилию… – Здесь пара, составленная Аполлоном Безобразовым и Васенькой, сопоставляется автором с двумя знаменитыми «литературными» парами: похождения Дон Кихота в сопровождении Санчо по испанской земле в поисках подвига и идеальной женщины завершаются полным разочарованием и смертью героя, зато сошествие Данте в преисподнюю, где вождем ему служит Вергилий, позволяет поэту попасть в рай, где путь ему указывает его возлюбленная, Беатриче. Поэт переживает озарение, после чего его сердце и разум полностью подчиняются божественному закону: «любовь движет солнце и светила». Параллель между «Божественной комедией» и «Аполлоном Безобразовым» напрашивается сама собой, лишь с той разницей, что в своей дилогии Поплавский воспроизводит схему Данте в обратном порядке: в первом романе аскеза, эта мнимая святость, приводит героя в «зловещий нищий рай», освещенный темным подземным солнцем, Аполлоном, а во втором романе герой пытается вернуться «домой с небес», но «земля не принимает» «неизвестного солдата русской мистики».
      С. 25. Какоуэт (от фр. cachouete) – поджаренный арахис, земляной орех, играющий ту же роль, что подсолнечные семечки в России.
      С. 27. Тао Тэ Кинг (транскрипция с французского; по-русски: Дао дэ цзин) – «Книга (правильного) пути и добродетели», написанная легендарным мудрецом Лао-Цзы, жившим в Китае в IV-III вв. до н.э.
      Монте-кристо – духовое мелкокалиберное ружье.
      С. 29. Эпиктет (ок. 50 – ок. 140) – римский философ-стоик, оказавший решающее влияние на Марка Аврелия, эстетику неоплатонизма и также на византийское монашество IX в. Об Эпиктете, Марке Аврелии и стоицизме Поплавский часто упоминает в своих дневниках и стихах (см. во «Флагах»: «Римское утро», «Стоицизм»).
      С. 30-31. Фаэтон – в древнегреческой мифологии сын Гелиоса, выпросивший у отца его огненную колесницу, которой сам править не умел, и чуть не спаливший небесный путь и всю Землю. Зевс поразил его молнией, и мертвый Фаэтон упал в реку Эридан. Фаэтон символизирует своеволие и тщеславную дерзость человеческого разума.
      С. 32. Дионис – греческий бог плодородия и виноделия, получивший актуальность благодаря Фридриху Ницше. Во время становления русского ренессанса начала XX в.
      Вячеслав Иванов перенял у немецкого философа образ «умирающего и вечно возрождающегося бога весны, путешествий в загробный мир, сексуальных оргий и религиозного экстаза» (Эткинд А. Эрос невозможного. С. 58). От Ницше пошла и привычка противопоставлять Диониса Аполлону: первый символизирует хаос, власть чувств, своеволие, а второй – гармонию, разум и покой. По меткому определению А.Эткинда,
      «в мире русского символизма Дионис стал главным героем, как Эдип в психоанализе Фрейда». Вслед за Вяч. Ивановым многие стали уподоблять «извечно отдающегося на растерзание и пожирание бога эллинов» образу Иисуса Христа.
      С. 38. Товий – Товита, героя одноименной ветхозаветной книги, постигают всевозможные несчастья, однако он остается верен Богу, за что последний посылает ему архангела Рафаэля, обернувшегося простым смертным. Ангел помогает Товию, сыну Товита, обрести невесту, Сарру, найти клад, некогда схороненный Товитом, и исчезает, вернув благочестивой семье счастье и благополучие.
      С. 40. Зоар – Зогар, или Книга сияния, – так называется первое письменное изложение еврейской Каббалы, появившееся в XIII в. в Испании, в городе Леон. До тех пор передававшаяся устно в узком кругу посвященных. Каббала представляет мистическое течение в иудаизме, не чуждое влиянию гностиков и неоплатонизма. На Западе ею вдохновлялись масоны, в особенности Мартинец де Паскали (о нем Поплавский упоминает в конце романа «Домой с небес»).
      «Подражание Христу» («Limitation de Jesus-Christ») – духовно-наставительная книга XV в., написанная по-латыни. Ее обычно приписывают немецкому монаху и мистику Томасу Гемеркену. …«Этики» Спинозы… – Спиноза Бенедикт (Барух) (1632-1677) – нидерландский философ. В «Этике», его главном сочинении, изданном посмертно, центральное место принадлежит концепции секуляризованной морали – осмыслению понятия свободного человека, руководствующегося в своей деятельности только разумом. Принципы гедонизма и утилитаризма соединяются у Спинозы с положениями аскетической созерцательной этики.
      С. 42. Безобразов в детстве был бойскаутом… – Скаутизм – система внешкольного воспитания, сложившаяся в Англии в начале XX в., существовала и в России, где скаутизм был основан неким полковником Пантюховым. Движение возродилось в 1921 г. в Константинополе, объединив 300 мальчиков и девочек. Некоторое время в нем в качестве вожатого участвовал и Борис Поплавский (см. в т. 3 наст. изд. Дневник 1921 года). Скаутизм охватывал часть эмигрантской молодежи и во Франции. Пытаясь сохранить русские традиции и православную религию, его организаторы устраивали различные вечера и представления. Той же цели служили и летние лагеря, располагавшиеся на Атлантике.
      С. 44. невиданные каррарские мраморы. – Итальянский город Каррара издавна славится добычей, обработкой и вывозом белого мрамора.
      С. 46. И вдруг улица – В IV главе «На рассвете» отрывок, начинающийся со слов «Лети, кибитка удалая», является «патетической адаптацией финала "Мертвых душ" Гоголя», как справедливо подчеркнул Луи Аллен («Домой с небес», 1993). Причем, как и у Гоголя, встречаются реминисценции из былин «маслом подмазанный, ветром подбитый, солнцем палимый». Однако уже в начале романа встречается вариация на гоголевские темы, хотя здесь Поплавский обыгрывает описание Невского проспекта, причем у обоих писателей прогуливаются не люди, а «клочья людей» (Бердяев о Гоголе), «кусочки человечьи» (Замятин «На куличках»). Ср. у Гоголя «один показывает щегольский сюртук с бобром, другой – греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпу» и у Поплавского «…руки, носы, подмышечные части, груди различных величин и крепости, брюки и бесчисленные щеголеватые ботинки самых невероятных цветов». Даже прилагательное «демикотоновый» перекочевало с Невского проспекта на парижскую улицу! …мимо памятника Нею – Ней Мишель (1769-1815) – маршал Франции, один из ближайших соратников Наполеона. Командовал арьергардом французской армии при отступлении ее в 1812 г. из России, причем проявил такие примеры мужества, что император наградил его титулом «князя Московского». После «ста дней» был расстрелян Бурбонами. Недалеко от места казни, на Монпарнасе, как раз напротив кафе «Клозери де Лиль», посещаемого писателями-эмигрантами, и по сей день возвышается его статуя, на ее постаменте высечен список побед, одержанных маршалом, в том числе и над русскими войсками.
      С. 47. Taxis de la Мате – в 1914 г парижские таксомоторы (их тогда было всего 700) были реквизированы для транспортировки войск, участвовавших в Марнском сражении. Это событие, впоследствии возведенное в миф, заслонило решающую роль, которую сыграло в победе на Марне наступление русской армии генерала Брусилова в Восточной Пруссии.
      Монпарнас – «Париж, Париж, асфальтовая Россия» этот Париж, еще охваченный кольцом фортификаций, где рассказчик прогуливается и даже спит летними ночами, имеет свои высоты «комната-гроб» площади Высшей политехнической школы.