Начиная с 1985 года все усилия реформаторских сил (сначала Горбачев и Яковлев, чуть позже Ельцин с новой плеядой 35-летних вершителей судьбы государственной) были употреблены на демонтаж идеологии социализма. Не на реорганизацию, структурные преобразования, экономические эксперименты - все это, разумеется, было, но было во-вторых, а первозначным, главенствующим следует считать отрешение от идеологического догмата. И вот тут выявился главный изъян реформаторов "второй волны". По ошибке многие из них восприняли демократию как идеологию, посчитав, что демократические преобразования и есть тот самый идейный каркас, который обеспечит духовную концепцию режима. Бесспорно, это рецидив остаточного мышления. По сути, демократия отвечает на вопрос "как?" (вообще-то самый трудный вопрос), "используя какие инструменты цивилизованного мира"? Идеология объединяющая или, применяя привычную лексику прошлых лет, вдохновляющая идея режима, отвечает совсем на другой вопрос : "для чего?" Разумеется, мы мыслим привычными категориями, но, увы, именно эти категории и доводы в полемике наиболее понятны. Проще говоря, что-то вроде "все во имя человека, все во благо его". Хотя и абстрактно, растекаемо, но значимо. Надо признать идеологи коммунизма были не так примитивны, как нам иногда хотелось бы их изобразить. По сути, библейские ценности и библейская лексика, лексика веры.
      Может ли рынок - рыночные отношения, выравнивание экономического уклада - стать основополагающей идеей режима? Нет. Утверждение обратного как раз выдает в демократах навык талантливого заимствования, а не умение изобрести свою идею. Вот "ахиллесова пята" Бориса Ельцина, вот вечно плавающий, но неуловимый центр тяжести. Можно рассуждать о всеобщем равенстве, но выявить идеологический контекст "от каждого по способностям, каждому по труду" или "догнать и перегнать"... Всего два слова, а идея, вдохновляющая общество, налицо.
      Настроенческим демократам именно этого не хватает - девиза повседневной работы. Почти уверен, президент двухтысячного года будет приговорен, если не обретет этого девиза. Россия - страна философическая, рассуждающая, ей нужен собирательный девиз. Если говорить о среде (а рынок это среда), то и лозунг должен соответствовать этой среде. Я бы эскизно обозначил его так : "не проедать, а развиваться". Тезис, раскрывающий, с одной стороны, наш очевидный национальный изъян, безалаберность и неумение рачительно расходовать обретенный ресурс. С другой - направление действия развиваться. Система распределения, складывавшаяся десятилетиями, - это система проедания. И "талонность", и жесткое планирование есть мышление дефицитности, мышление недоверия. Не случайно, что противоядием ограничениям стало не творчество, а воровство. "Возьмите суверенитета столько, сколько можете переварить" - при всей якобы ошибочности эта президентская фраза-экспромт претендует на главенствующую идеологию федеративного государства, расставляющую точки над "i" в разделении властных усилий центра и регионов.
      В чем же проблема? Почему у нынешнего режима нет идеологии?
      Во-первых, потому что нет идеолога.
      Во-вторых, как уже было отмечено выше, нет понимания, что есть на самом деле объединяющая идея.
      В-третьих, есть объективная путаница между целью и средствами.
      И наконец, есть страх перед тем, прежним видом идеологии, которая в конечном итоге превратилась в дисциплинарный, лагерный распорядок жизни, выявивший главную порочащую суть всеохватной идеи - во что бы то ни стало найти врага. Враг - причина наших неудач, нашей неблагополучности, нашей экономической неуспешности. Враг внешний и враг внутренний. Увы, но демократы, крикливо отрицая этот идеологический диктат, впитали его суть. Деление общества на "наших" и "не наших" столь же существенно в либерально-демократической среде, как и в среде национально-патриотической, и уж тем более в среде коммунистической.
      И еще одно. Отсутствие идеологии не значит отсутствие объединяющей общество идеи, потому как идеология - понятие суммарное, состоящее из принципов и постулатов бытия. Идея же - осмысленный стержень, магнит.
      Отсчитывает уходящие дни политический хронометр. До президентских выборов остается 60, 55, 49 дней... Последняя суета у входа в избирком. Николай Рябов, глава избирательной комиссии, закованный в латы формальных принципов, и жалует, и милует. Странно, но миллион подписей оказался вполне преодолимым барьером. И обещанная пятерка кандидатов разрастается и превращается сначала в семерку, а затем в десятку претендентов - Геннадий Зюганов, Борис Ельцин, Григорий Явлинский, Александр Лебедь, Святослав Федоров, Аман Тулеев, Владимир Брынцалов, Мартин Шаккум, Михаил Горбачев, Владимир Жириновский, Галина Старовойтова и Юрий Власов на подходе. Двое последних отклонены избиркомом. Опять вмешается Верховный суд, и кто знает, возможно повторится история Брынцалова. Упрямый Рябов вынужден будет отступить. Двадцать восьмого апреля, в пятницу, Брынцалов получил, наконец, документ, удостоверяющий его кандидатство в президенты. Количество кандидатов - лишь подтверждение: мы оттаиваем, изгоняем из себя дух неальтернативности. Мы захлебываемся от возможности иметь не одну, а 20, 30, 50 партий. Не одного, а десять кандидатов в президенты; на одно место в парламенте выдвинуть пятнадцать претендентов. Мы, как и они. Нет, мы лучше их, мы демократичнее, "дозволеннее". Это пока. Уже брезжит где-то в подсознании усталость - не перегрелись ли. Так и говорим: "народ устал от политики, пора тормозить". В переводе на русский язык это значит - власть устала от народа. Ее раздражает реакция народа на неустроенность жизни, на неудачливость реформ, на невыплаченную зарплату.
      Поздняя и долгая весна. Уже май, а в Москве всего-навсего +6°. Деревья было поверили теплу и начали распускаться. Два-три жарких дня, и все распахнулось, набухло. И лес еще без листвы, но все равно будто окутан прозрачным зеленоватым туманом. Но это лишь миг, мгновение. Снова антициклон, снова похолодание. Думали, только у нас, оказалось, нет. И в Европе тоже. Странно, но всюду одни и те же закономерности. Природа так же доверчива, как и люди. Весне положено начаться, и уже все наготове. Жизнь обретает признаки весны. И вдруг тепло оказывается обманчивым. Снова заморозки. Облетают цветы, обещавшие обильное плодоношение. Все вокруг буйно зеленое, но неизменчивость обманчива - урожай приговорен, его не будет. Страна живет в ожидании экономического чуда. Ведь была же оттепель. Да нет же, оттепель это исключение, циклон, а правило - это холода.
      Президент вдруг поскользнулся, пошел неловко влево, наобещал и не выполнил, затем вправо, пообещал совсем другим, что обещать больше не будет, и опять не выполнил. Страну зашатало. Обещанный мир и согласие надломились. Началась чеченская война. Вот вам очередные заморозки. Средства, с трудом добытые, пошли на латание военных дыр. На армию, на МВД - там тоже войска, на пограничников - у них своя армия. Удивительная страна - одну армию обеспечить не можем: то впроголодь, то по холоду босиком. Зачем же три армии держать? И этого мало. Еще ведь и президентская гвардия, и войска МЧС. Все по той же причине: от шатания, от неуверенности. Если одна не защитит, другую на помощь позовем. Всегда кто-то же верен президенту?! И незачем зубоскалить, иронизировать на этот счет. У каждого президента свое начало, свое завершение. Похоже, президент отвыкает от президентства медленнее, чем народ от "его величества".
      В Бонне 29 апреля я встретился с господином Шабовским, заместителем министра прессы и информации Германии. Вопросы одни и те же - кто победит на выборах: Ельцин или Зюганов? Чего ждать от коммунистов? Правда ли, что убит Дудаев? А сегодня, судя по сообщениям агентств, его преемник вице-президент Яндарбиев принял присягу. Приятно и жутковато, что весь мир живет по российским часам. Нет смысла пересказывать суть встречи. Запомнилось одно утверждение господина Шабовского: "Вы, русские, совершаете, как и мы, одну и ту же ошибку. Вы строите демократию, которая не умеет себя защищать". Идея сильной демократии - не новая идея. По ней тоскуют немцы, итальянцы, англичане. И мы, русские, тоже. Никого не устраивает эпидемия терроризма, разгул мафии. Но где грань между сильной демократией и полицейским государством? Вот в чем сложность.
      Итак, народ устал от политики. Что это значит в понимании власти, в понимании окружения Ельцина, да и в понимании самого президента? Есть такая технология сохранения исторического облика городов. Фасады старых зданий сохраняются, а одряхлевшее нутро заменяется полностью: перекрытия, внутренние стены, планировка, все становится как бы современным. Это не реставрация. На реставрацию нет денег. Это капитальный ремонт. С фасада дворец, а внутри казарма - современное административное здание. Президент хотел бы фасад открытой политики сохранить, а саму политику управления страной для начала притенить, а затем и закрыть. "Что положено Юпитеру, то не положено быку!" Власть - тоже род человеческий. Ей присущи усталость, разочарование. Она нетерпелива, ее раздражает избыточность отрицательных эмоций. Так родился президентский девиз, которым он напутствовал нового председателя ВГТРК Эдуарда Сагалаева: "Сделайте народное телевидение".
      У президента хорошая память, но медленный и тугой ум. Идею народного телевидения сразу после подписания документа о создании компании в 1990 году, предложили мы, предварительно проговорив эту идею с Михаилом Полтораниным, бывшим в то время министром печати. Ельцин еще не был президентом. Я хотел создать принципиально иное телевидение, в полном соответствии с демократическими преобразованиями, проходящими в России. И застрельщиком этих преобразований в громадной степени должно быть само Российское радио и телевидение. Замысел был и дерзок, и прост - сотворить альтернативу привычному советскому государственному телевидению.
      Ельцин живо принял идею и в двух своих знаковых интервью дал расшифровку этому понятию: "Это должно быть другое телевидение, защищающее интересы общества, критикующее власть и говорящее о просчетах власти и ее высших должностных лиц открыто". В ту пору Ельцин, Председатель Верховного Совета, был хоть и большой властью, но не главной. Еще существовал Горбачев, еще был Советский Союз, еще не было ГКЧП, но было желание Ельцина стать властью главной. И тогда понятие "народное" будущим президентом прочитывалось иначе: как телевидение, насыщенное проблемами повседневности, как телевидение заостренно политическое, дающее будущему президенту шанс в борьбе и уравнивающее его шансы в средствах массовой информации, в своем большинстве подконтрольных еще партии, а точнее, ее ЦК. И чуть позже, по инерции провозгласив принцип открытой политики, уже президент Борис Ельцин радовался этому понятию, как ребенок. Он полагал, что тем самым удачно противостоит Михаилу Горбачеву, который уже отошел от хмеля непросчитанной открытости и поспешно отгребал назад, понимая, что открытая политика опасна накатами легализованной оппозиции, а равно и открытым возмущением общества по поводу неисполненных обещаний власти. Ельцин, в ту пору главный оппонент Горбачева, умело пользовался просчетами Генерального секретаря и был напорист, беспощаден и откровенен в своей критике. Но все проходит. Человек, стремящийся к власти, и человек, ее получивший, - это два разных человека. Все демократические принципы, которые позволили команде Ельцина прийти к власти, объявить о начале реформ, а затем и начать их, стали крайне неудобны, когда реальность вступила в суровое противоречие с благими обещаниями реформаторов и классическая американская модель реформ была опрокинута российским менталитетом. Ощущение, схожее со стонами по причине новой обуви на опухших ногах.
      Демократической власти стала неугодна демократическая печать. У власти сложилось агрессивное неприятие ситуации, когда в отношении очевидных просчетов и ошибок власти мнения "непримиримой" оппозиции (назовем ее коммунистической) и оппозиции конструктивной совпадали. Это приводило власть сначала в недоумение, а затем в ярость. В воспаленном сознании власти рождался образ массового предательства. Свои атакуют своих!!! Такое толкование ситуации нельзя назвать заблуждением. Власть сохранила замашки и привычки прежней власти, и никакой окрас - демократическая, либеральная, коммунистическая - ничего не изменил. Власть практически всегда вне общественной ориентации. Она неотступно и навсегда сохраняет ориентацию власти. Власть преподнесла обществу урок: демократами в это смутное время становились не по убеждениям, а по выгоде. И в первую очередь те, кому выпала удача стать властью, сплошь и рядом это люди, не понимающие сути демократических преобразований, а по существу, враждебные им. И уж тем более им были неведомы какие-то иные отношения между властью и СМИ в демократическом обществе. Все происходящее было вполне логично. К чуждости эти люди интереса не проявляли. Так демократическая по обозначению власть поссорилась с непредсказуемой в своих порывах демократической прессой. Власть споткнулась о главное завоевание реформ - свободу слова.
      Повторимся - правда не бывает разной. Убитый всегда будет убитым, а не скончавшимся от нарушения спортивного режима. Голодающий - голодающим, а не человеком, придерживающимся строгой диеты. Насильник всегда будет оставаться насильником. Разным может быть только толкование истины. Так президент пришел к иному толкованию термина "народное телевидение". Эту новую формулу можно было определить так: "Не о народе, а для него".
      Я возглавлял Всероссийское телевидение и радио почти шесть лет, но так и не научился дисциплинированно воспринимать барские окрики. Отныне власть (и лично президента) не интересовало восприятие народом бытия власти. Все возвращалось на круги своя. Власть лучше народа знает, как идут реформы. Страдают пенсионеры или томятся избыточным благополучием? Задыхается культура от безденежья или процветает? Голодает армия или реформируется по законам строгого аскетизма? Неизвестно. А раз так - мнение "незнающих" не имеет смысла. Оно утомляет разум.
      На посту председателя Всероссийской телерадиокомпании появился Эдуард Сагалаев. По свидетельству демократических газет, замена достаточно странная. Как и предшественник, Сагалаев тоже человек с демократическими убеждениями. Развала в компании не наблюдалось, она была единственной, избежавшей кадровой чехарды. Значит, дело было в другом. Власть не устраивало толкование правды, на котором настаивали теле- и радиожурналисты. Политически заостренное народное телевидение, по замыслу власти, должно быть заменено народным хором песни и пляски. Президенту надоело прислушиваться к другому мнению. Народ должен у телеэкранов отдыхать и смеяться, а не маяться сомнениями: надо менять власть или не надо?
      Эдуард Сагалаев согласился с президентом: народ устал от политики, будем веселить, Борис Николаевич.
      * * *
      Три месяца - достаточный срок, чтобы сосредоточиться.
      Мои коллеги-журналисты из чистых побуждений возмущались, как им казалось, несправедливостью. И постоянно провоцировали меня на проявление обиды, отповеди президенту. Как мог президент забыть 1991 год? Как мог перечеркнуть все то, что сделала для него компания в октябре 1993 года? Вы не собираетесь подать в суд на президента? Вам предложили новую работу? Неужели вы смолчите?
      Мне задают эти вопросы. И я погружаюсь в неопределенность, подыскивая нужные слова. Журналисты обостренно воспринимают подобные события. Рухнул Попцов. Попытки отстранения его от должности делались неоднократно. И вот, свершилось... Нева не вышла из берегов. И на Москве-реке не начался внезапный ледоход. Я не был обижен вниманием прессы в эти нестандартные в моей жизни дни. Власть ревниво отслеживала мое поведение на пресс-конференциях. И так же ревниво выговаривала высоким чиновникам, посчитавшим мое увольнение абсурдным и огласившим свое мнение. В этом начальственном негодовании особенно усерден был первый вице-премьер Олег Сосковец, инициатор моего смещения, - по натуре человек мнительный и злопамятный - черты, конечно же, необходимые первому вице-премьеру.
      Призывал ли я себя к сдержанности в эти дни? В этом не было необходимости. Я знал, что конфликт назрел. Где-то за два-три месяца до моей отставки Коржаков сделал последнюю попытку внедрить своего человека на должность одного из моих заместителей. Все было обставлено достаточно элегантно. Меня посетил уважаемый чин из этого ведомства. Мне дали понять, что "контора" Александра Васильевича, равно как и ФСБ, вотчина Михаила Ивановича Барсукова, переосмыслили мою роль в происходящих событиях и поняли, что Попцов человек с характером, но не враг президента, а его сторонник. И поэтому мы должны установить более тесные товарищеские отношения. И лучшим вариантом закрепления этих новых отношений будет человек из ФСБ возле меня, в статусе моего заместителя. За время нашего разговора раз десять трезвонили телефоны спецсвязи. И, указав на них рукой, чин заметил:
      - Вот видите, все эти властные люди не дают вам покоя. А мы вас прикроем. Мы будем лоббировать ваши интересы там, наверху. Но только теперь это будут наши общие интересы.
      Это был очень интеллигентный и неглупый человек, вызывающий у меня достаточную симпатию.
      - Николай Николаевич, - сказал я, - как вы себе это представляете? Попцов собирает своих заместителей и делает представление: вот, познакомьтесь, мой новый зам. Он "оттуда"...
      - Ну зачем же так?
      - А как?! Вы думаете, я не знаю, что ваш брат на первый, второй, третий этаж так или иначе просочился. Да и почему я должен накладывать вето, если они хорошие телевизионщики, профессионалы и были "помечены" вами в года далекие.
      - Но здесь нет. Мы же с вами строим другую страну. Или это мне только кажется?
      Я полагаю, мой ответ не был забыт этими службами. Кстати, за время моей работы это была уже четвертая попытка уважаемых служб прорваться в наши ряды. Первую сделал еще в 1991 году генерал Александр Гуров - мой коллега по депутатству. Он пришел в сопровождении трех или даже четырех человек. По-моему, мы выпили тогда пару ведер чаю. Гуров - профессиональный человек. В тот вечер мы сделали обстоятельный анализ политической ситуации в России. Но дальше анализа дело не пошло. Я сказал - нет!
      Мой преемник Эдуард Сагалаев, с одной стороны, был несколько стеснен этим давлением власти, с другой стороны - чрезвычайно рад ему, так как это совпадало с его ревностью, его раздражением по поводу неминуемых сравнений: как он на фоне Попцова?! Хотя, конечно, правомерным мог быть и иной поворот: пришел Сагалаев, про Попцова можно забыть.
      Лидия Польских в своей статье в "Московских новостях" обозначила этот новый взгляд на телевидение. Мы никогда раньше не были излишне дружны, и понимание того, каким должно быть телевидение, у нас было разным. Я хорошо запомнил этот не лишенный ядовитости рефрен. "Отставка Попцова была воспринята болезненно. Но будем откровенны, никаких решительных реформ на телевидении Попцов не осуществил..." И далее: "...разговоры об американизации канала, о чем говорится постоянно, - страх преувеличенный". Лидия Польских в этой американизации большого порока не видит. Если интересно - то любой вариант годится: хоть американский, хоть французский. И незачем кичиться национальными особенностями.
      Мы кое-что сделали с Анатолием Лысенко - создали свое телевизионное видение, свою систему отношений, и в этом смысле Сагалаеву было непросто. По натуре человек ревнивый, он буквально приходил в ярость, когда его сравнивали с предшественниками. Желание искоренить было довлеющим, и, может быть, в этом таилась главная ошибка Сагалаева. Он ведь и сам многое создавал с нуля.
      Как-то Хасбулатов написал свою очередную книгу. Ее издание предполагалось в Италии. Сотрудники издательства, полагая, что это усилит актуальность книги и ее политический резонанс, напечатали на суперобложке портрет Бориса Ельцина. Они просто не знали некоторых частностей взаимоотношений Хасбулатова и Ельцина. С автором книги буквально случилась истерика. Он топал ногами в присутствии итальянских коллег, разорвал обложку в мельчайшие клочки. Бунтовал политик Хасбулатов. В эту секунду он взял верх над Хасбулатовым-автором. Книга была распродана в меньших количествах, и гонорар, естественно, был меньшим. Тщеславие дороже выгоды. Кто-то посмеялся над поступком Хасбулатова, кто-то холопски аплодировал ему: знай наших! Подумаешь, президент, да кто он такой?! Кто-то, опять же холопски потирая вспотевшие руки, пересказывал случившееся президенту, осуждающе похихикивая при этом. А в сущности, поступок Хасбулатова был естественным. Он уже находился на той волне самовозвеличивания, которая либо возносит, либо разбивает о скалы.
      Нечто подобное пережил я сам. При издании первой книги издатель посчитал название "Хроника времен царя Бориса" непонятным и невыгодным для немецкого издания. Немцы не знают русской истории, и им не объяснишь исторической аналогии между Борисом Годуновым и Борисом Ельциным. Я обязан был признать правомерность возражений моих немецких коллег. В Германии книга вышла под названием "Борис Ельцин - президент, который так и не стал царем". Разумеется, я не топал ногами и не впадал в состояние комы. Я никогда и ни в чем не хотел быть обязанным президенту и даже его имени, которое могло быть использовано как реклама. Я не писал книги о Ельцине, меня интересовал отстраненный взгляд на этого человека и на людской хоровод вокруг него. Меня гораздо больше интересовала свита короля. И образ президента, отраженный в глазах его свиты, обретал краски неестественные. Практически я поставил памятник президенту. Моя соседка по даче, Татьяна Владимировна Щербакова, женщина достаточно ироничная, заметила: "Но он его не заслужил!" Это не было моим замыслом, так раскрутился сюжет. Я не страдал влюбленностью в президента или манией неприязни к нему. Важен образ времени. Оно судит нас. И если я хотел что-либо показать, то никак не памятник, а сколь велика тень от него. Но что верно, то верно. Тень заметна только при солнечной погоде.
      БЛУЖДАЮЩАЯ СИЛА
      13 мая 1996 года.
      Страсти накаляются. Ельцин предпринимает максимальные усилия, чтобы достать, догнать ушедшего вперед конкурента. Социологические вопросы постоянно повторяют: Зюганов впереди. Состав предвыборного штаба президента уже который раз перетасовывается. Последние данные Института социологии парламентаризма Нугзара Бетанели - в Поволжье Зюганов опережает Ельцина на 8%. В Центральной России, именуемой "красным поясом", разрыв еще больше: Зюганов - 41%, Ельцин - 24%. Результат Зюганова не удивляет - это его вотчина. Удивляет другое: в регионах традиционно прокоммунистической ориентации Ельцин за последние два месяца поднял свой рейтинг с 6% до 24%.
      Всякая попытка объединить демократические силы проваливается еще до возникновения самой идеи объединения. Миф о якобы созревшей "третьей силе" дотлевает, излучая остаточные искры. Григорий Явлинский, Святослав Федоров и Александр Лебедь не сумели договориться, не сумели поделить еще не обретенную власть. В этом ситуационный казус: при дележе несуществующего мнения разошлись.
      Ельцин избрал вообще-то нестандартную тактику, он решил провести двусторонние встречи с претендентами. Пока в этот створ попали кандидаты демократической ориентации: Григорий Явлинский, Святослав Федоров и Александр Лебедь. Не исключено, что подобная встреча пройдет и с Жириновским.
      По поводу этой идеи в ельцинском штабе разногласия. Либеральное крыло штаба считает череду таких встреч пустой тратой времени, особенно с Жириновским. Жириновский не имеет реальной аудитории, его электорат сокращается. Выигрыш от встречи мизерный, а тень на авторитет Ельцина ляжет основательная: Ельцин встречается с политическим конкурентом, предрасположенным к национал-шовинистической риторике. Думаю, что столь настырные рекомендации есть следствие извечной болезни либерально-демократического крыла в окружении президента - амбициозный синдром, а по сути, непонимание тонкостей политической борьбы на протяжении последних четырех лет.
      Желая того или нет, мы являемся свидетелями успешности Жириновского в трех избирательных кампаниях: 91-го, 93-го и 95-го годов. Такие закономерности не бывают случайными или же поклонением "клоуну". Это пусть и печальная, но реальность: ЛДПР обрела характер постоянной составляющей общеполитического процесса в стране.
      Российскому обществу не только не чужды идеи национал-социализма, напротив, оно к нему в значительной своей части предрасположено. И эти симпатии вспыхивают как эпидемия в зависимости от меняющейся ситуации и неспособности власти проявить себя в решении кричащих проблем, разрастающейся бедности и преступного террора.
      И еще Жириновский подтвердил извечную истину: весома популярность. И не столь важно - популярность со знаком "плюс" или со знаком "минус". Те же исследования Института социологии парламентаризма против фамилии Жириновского выбросили цифру "шесть". Совершенно очевидно, что на финише Жириновский сделает свой привычный рывок, пока он по-прежнему прекрасно чувствует себя на телевидении. Можно предположить, что число его сторонников возрастет на 2-3%. А это уже серьезно.
      * * *
      У победы много составляющих, но главных - две. Сама победа - это, по сути, возвращение веры в собственные силы. И ответ на вопрос: как жить после победы? Замолкла салютная канонада, выпито шампанское, рассеялся дым от петард... Что дальше?
      Так вот, предвыборная тактика любой команды предполагает два уровня действий. "До" и "после". И вопрос: объединяться или не объединяться с кем-либо - вопрос не праздный и не простой. Непростой не в силу сложности процедуры объединения или преодоления амбициозного дискомфорта лидеров, а совсем по другой причине. Что делать объединившимся после победы? Как не превратиться во врагов? В случае поражения распад коалиции происходит без особых усилий. Нужно сохранить обвинительный кураж. Никто же не сомневается, что в поражении виноват ваш вчерашний союзник. Впрочем, и у союзника на этот счет точно такое же мнение. В любом предвыборном штабе сильной партии обязательно присутствует "контрмысль": зачем с кем-то объединяться? Почетно выиграть в одиночку, доказать свое превосходство и свой подавляющий авторитет. И тем самым гарантировать победителю максимальную независимость его будущей политики. И уж тем более не побуждать к объединению, а положиться на безвыходность ситуации, которая заставит оппонентов примкнуть к тебе. А значит, никаких торгов о будущих министерских портфелях.
      Можно ли так рассуждать сегодня?! Можно, если есть уверенность в сокрушительной победе уже в первом туре. А если такой уверенности нет? Как и нет никаких бесспорных преимуществ. И второй тур неминуем. Как, впрочем, и превосходство Зюганова в первом туре. Именно из этого исходят сторонники самостоятельного ельцинского движения. Никаких плюсований: ни с Жириновским, ни с Явлинским, ни с Лебедем, ни с Федоровым. И уж тем более ни с каким Шаккумом, Брынцаловым или Горбачевым. Ну, добавят они 2-3% Ельцину, ну путь 5%. Все равно второй тур неминуем. Прибавление мизерное, а платить после победы придется с полной руки, потому как - "мы пахали".
      Тем не менее Ельцин, как бы пренебрегая этими предупреждениями части штабного окружения, проводит ряд прощупывающих встреч с кандидатами, выступающими не в качестве его союзников, а в роли противников Зюганова. Это Александр Лебедь, Григорий Явлинский и Святослав Федоров, обозначенные журналистским штампом "третья сила".
      Всякий переходный период - это время смуты и неопределенности. Время, продуцирующее страхи и мифы. Почему Ельцин пошел на столь нестандартный в президентской практике шаг, на двусторонние встречи с претендентами? Надеялся он на итоговую договоренность? Разумеется, не надеялся. Пятилетнее буйство политических амбиций не располагало к надеждам. Идея объединения демократических сил как дамоклов меч висела над головой.
      И практически речь уже шла не об объединении, а, скорее, о получении векселя на политическое алиби. Ты сделал все возможное, а он ни в какую. Встреча - жест. И здесь равенство интересов бесспорно. Явлинскому, которого уже обвинили в думских торгах с коммунистами, а затем в развале демократического фронта, не хотелось опять услышать проклятия в адрес своей несговорчивости - он-де открыл дорогу коммунистам. Явлинский с достаточной безукоризненностью выстроил тактический рисунок двух встреч. Уже одно то, что Ельцин с ним встречался дважды, выделяло Явлинского не как более предпочтительного союзника, а как более значимого, имеющего устойчивый электорат и изымающего самую большую долю из избирательной копилки Ельцина.
      Соглашаясь на эту встречу, президент хотел еще и узнать масштаб притязаний: чем и кем придется рассчитываться, заключи он подобный союз. Услышав просьбу Ельцина изложить свои взгляды в документальной записке, Явлинский получил возможность встретиться с президентом вторично. Хотя Григорий Алексеевич во всех интервью по этому поводу подчеркивал равенство положений: встречаются два кандидата в президенты.
      Предлагалась немедленная замена нескольких ключевых фигур в правительстве, но не ставился вопрос: кем заменить? Как и не звучал пофамильный ответ. Но предложение двусторонней коалиции демократической оппозиции и существующего режима - это уже активный торг с требованиями ультимативного характера.
      "Меморандум Явлинского", назовем этот документ так, достаточно разумен, хотя и идеалистичен. Он как бы обрисовывает линию атаки, но в нем нет (как и в программе "500 дней") четко выявленной и спрогнозированной линии сопротивления; отсюда ясность изложения (а в этом Явлинскому не откажешь) и смутное интуитивное недоверие к идее в целом.
      Во всей истории есть один фокус. Явлинский торгуется под завышенный номинал. И дело не в численности электората. Но тогда в чем? Предлагая коалицию, а следовательно, и коалиционное правительство Григорий Алексеевич видит себя на посту премьера (а иначе какой смысл в коалиции?). И всевозможные заявления Явлинского в ответ на нападки прессы, что, дескать, он не собирается быть премьером и готов договориться о третьей фигуре, разумеется, некое лукавство. Да и нелепо торговать третьего, когда ты сам имеешь достаточный опыт правительственной и реформаторской практики. Сверстники Явлинского, такие, как тот же Гайдар, Михаил Задорнов, Борис Федоров, даже Борис Немцов (а ведь Явлинский кое-что сделал, мягко говоря, для Нижнего Новгорода), готовы, потупив глаза, признать, что работать под началом Явлинского либо сверхтрудно, либо невозможно в силу диктатурности и капризности последнего.