Никаких, разумеется, ударов, потрясений, сенсаций в его речи не было. "Царь" был непривычно словоохотлив, строг к подданным, которых тут же прилюдно казнил, жаловал и миловал. Шуба с царского плеча (в смысле пять миллиардов заводу на погашение долгов); кара - сообщение о разжалованных. Голос, правда, подвел, он внезапно сел. Буквально поутру, как утверждают люди из зоны президентского дыхания. Но президент мужественно борол в себе хрип. И в этом даже приближался к истинности своего образа. Зал был в эмоциях умерен, несколько белобумажных транспарантов в духе надежд верноподданного народа, обращенных к своему монарху: "Ельцин - единая Россия", "Ельцин - торжество реформ и демократии" и что-то еще в этом творчески приподнятом духе. Мне даже казалось, что Эдуард Россель, а он был зачинщиком (ну если не зачинщиком, то сторонником этого замысла), хотел, чтобы президент был сражен ностальгической волной. Тот же город, тот же зал, с которого начиналось его, ельцинское восшествие на президентский Олимп пять лет назад. Лица, лица другие...
      Пожалуй, самой значимой в этом телевизионном показе была галерея лиц, внимательно-расположенных, внимательно-услужливых, внимательно-равнодушных. Хитрый Эдуард Россель блистательно завершил комбинацию. Сначала на грани фола он добился досрочных выборов главы администрации. Поруганный чуть-чуть ранее как автор идеи и предполагаемый глава Уральской республики, после чего указом президента был отстранен от своей губернаторской должности, однако на этой сострадательной волне был избран главой свердловского законодательного собрания, а затем уже в иной роли остановил Москву с идеей не назначения, а избрания главы области. Сумел преодолеть сопротивление президентской администрации. Сергей Филатов в достатке оценивал ум Росселя, его недюжинные лидерские способности, видел в нем одаренного раскольника. И поэтому душой и помыслами был на стороне соперника Росселя, теперь уже бывшего главы администрации Скорятина, человека небесполезного, но неизмеримо более аппаратного назначенца. Эдуард Россель бросался в конфликт не по причине врожденной скандальности, а в силу бездействия власти, послушности окружающих этому бездействию, а также в силу невостребованности его, Росселя, идей и организаторской неуемности. Россель в Москве едва ли не довел дело до Конституционного суда. И если бы президент заупрямился, Россель готов был пойти ва-банк и суд выиграть. Но Ельцин все взвесил, посчитал, что в недалеком будущем Екатеринбург ему понадобится, и выборы разрешил.
      На этой встрече прозвучала венчающая фраза, подчеркнувшая отсутствие чрезмерного энтузиазма и преувеличенной эмоциональности. Россель встал и только и произнес: "А теперь мы поднимемся и поаплодируем Борису Николаевичу. Президент нас покидает". Зал дисциплинированно встал и так же дисциплинированно, без овационного энтузиазма поприветствовал на прощание президента.
      Лица, лица были другими. Люди, составляющие кортеж президента, его интеллектуальную свиту, несколько облагородили провинциально выдохшийся зал. Хорошо смотрелись лица Элины Быстрицкой, Галины Волчек и застывшего во внимательном постижении лицо Эдуарда Сагалаева.
      Одновременно в Москве стартовал в президентской гонке Геннадий Зюганов. Пространное сообщение Анатолия Лукьянова о внутренних торгах в блоке было любопытным. Возможных конкурентов развели по разные стороны властного пирога. Всякий предполагаемый партийный претендент в президенты номинально был назван министром, либо вице-премьером, либо председателем правительства. Тулееву пообещали премьерство. Романову - министерство металлургии, а может, вице-премьерство. Стародубцеву - Министерство сельского хозяйства. Бабурину - пост министра по делам национальностей. Министр культуры получился сразу о двух головах: посмотришь сверху Говорухин, посмотришь снизу - Губенко. Лукьянов пообещал в ближайшее время познакомить партию с полным составом Совета министров.
      Бесспорно, ход с объявлением списочного состава правительства, с которым оппозиция выходит на выборы, ход разумный. На престиж опорного кандидата в президенты должен работать суммарный авторитет людей известных, примелькавшихся, запомнившихся скандалами и противостоянием в октябре 1993 года. Выдвижение единого кандидата, однако, не означает отказ договаривающихся сторон от выдвижения своих фигур. Их наличие в общефедеральном списке будет определяться прежде всего миллионной нормой подписей, гарантирующих присутствие в этом списке. Это тоже не глупый ход. Каждый кандидат, согласно Закону о выборах, получает 14 миллиардов рублей из бюджета на предвыборную кампанию. Это роскошный подарок налогоплательщиков, не имеющий разумного обоснования.
      Назовем тактику традиционной оппозиции прокоммунистического толка разной тональности "тактикой складывающегося веера", который по мере приближения к финишной прямой собирается в жесткую стержневую конструкцию, обладающую поражающими возможностями стрелы.
      Мне кажется, что президентский штаб на эту тактику оппозиции отреагировал слишком прямолинейно, сузив политический маневр до минимума. Это, скорее, не тактика политической борьбы, а вариации политической ревности. Ельцинская команда, наблюдавшая думские выборы 93-го и 95-го годов, обескуражена скандальностью и несговорчивостью демократических сил, которые после всякого значительного и незначительного шага Ельцина, продиктованного философией властвующего президентства, спешит к барьеру, чтобы вызвать Ельцина на дуэль. Все это выглядело достаточно опереточно, но почти всегда скандально. Так демократы освобождались от нервных перегрузок, связанных с ответственностью за всевозможные практические действия власти, которую они еще вчера рьяно поддерживали. Напуганное этой мгновенно созревающей оппозиционностью демократов, президентское окружение избирает некий усредненный вариант - не центристский, ибо центризм блока "Наш дом Россия" был неизмеримо более демократичен, а точнее, терпим к демократическим течениям. Аналитики жесткой "припрезидентской" группы сделали свой просчет предвыборной тактики Черномырдина как тактики неудачной, зараженной ненужной паллиативностью. Скоротечным подтверждением тому стала игра вокруг отставки Чубайса и последующие заявления президента по этому поводу: "Если бы Черномырдин освободился от Чубайса раньше, ему была бы гарантирована поддержка не десяти, а по меньшей мере двадцати процентов избирателей".
      А чуть позже кизлярский террористический акт чеченцев, а затем бой у поселка Красноармейский. Приказ президента - штурмовать. Это можно назвать тактикой от противного. Черномырдин, затеявший переговоры с Басаевым в Буденновске, сделал ошибку. Мы будем действовать иначе.
      Черномырдин за месяц до выборов в личной беседе говорил мне: "Я знаю, что многие желают отставки Чубайса. Дуют мне в уши - освободите. Убеждают, что с уходом Чубайса счет грехов исполнительной власти уменьшится. Но я не могу и не хочу этого делать. Чубайс, бесспорно, один из самых талантливых членов правительства. Это уже совсем другой Чубайс, прибавляющий не по дням, а по часам. Посмотрите, он съездил к шахтерам - и к нему изменилось отношение угольщиков. Он умеет защищать позицию правительства, убеждать и находить выход в критических ситуациях. Стабилизация рубля - это в громадной мере его заслуга. И потом, оттолкнуть сейчас Чубайса, это практически предать его".
      Спустя полтора месяца президент, побуждаемый своим жестким окружением, дает прямо противоположную оценку действиям Чубайса. Я знал другого Ельцина. Когда в 93-м Чубайс, вызванный на Верховный Совет для очередной экзекуции, позвонил президенту и поделился своим беспокойством по поводу атмосферы ненавистничества, царящей в зале, он как бы спрашивал разрешения контратаковать, но хотел еще раз убедиться, почувствовать, что президент не сдаст его, не принесет в жертву.
      Мы меняемся, меняются наши воззрения, ощущения, пристрастия. И привычная монета жизни переворачивается в воздухе, обращаясь к нам то "орлом", то "решкой", то обожанием и любовью, то неприязнью к одному и тому же человеку. И все это случается на протяжении года и даже месяца.
      Надломленное, измученное, сумасшедшее время.
      Принято считать, что истина всегда посередине. Это не так. Истина внутри любого процесса. Истина - в чреве обстоятельств. Если коммунисты наступают россыпью, мы разыгрываем альтернативный вариант с первых минут движения. Одной колонной, полагая, что ее мощь сама по себе - факт объединяющий. Мы заявляем публично: альтернативы Ельцину нет. Остается разобраться, кто такие мы? Ельцину нет альтернативы в пределах нас? А если это так, то сколько нас? И в состоянии ли мы своей безальтернативностью обеспечить пространство поля победы?
      23 февраля 1996 года.
      Радио "Свобода" в лице Марка Дейча, главы Московского бюро, приглашает узкий круг политиков и интеллигенции на презентацию библиотеки "Всемирная литературная коллекция" в 200 томах. Стоимость одного тома в пределах 200-300 долларов. Во вступительном слове - ничего о содержании, кроме утверждения: из лучших - самое лучшее. Все остальное - об экологической чистоте книги: переплет кожаный, бумага рисовая, набор серебром, тиснение чистым золотом. Листаешь книгу и понимаешь, что такое ручной набор. Красиво, изысканно, безумно дорого.
      Впрочем, дело не в коллекции. В зале писатели, кандидаты в президенты, опальные политики, политики действующие. Место званого ужина - Дубовый зал Дома литераторов. За соседним столиком Михаил Горбачев с Раисой Максимовной.
      ДЕСЯТЬ МИНУТ С ГРИГОРИЕМ ЯВЛИНСКИМ
      Явлинский увидел меня. Его лицо приобрело загадочно-заинтересованное выражение. Музыка играет приглушенно. Но все равно мешает разговору. Мы наклоняемся друг к другу.
      - Ты своей книгой1 меня подсадил, - говорит Явлинский, - откуда ты взял, что я собираюсь уезжать? Но я выкрутился и на тебя не обижаюсь.
      - В книге не сказано, что ты собираешься уезжать. "Страдает от невостребованности своего "я". Рассматривает предстоящие выборы как последний шанс. В случае неудачи не исключает своего отъезда за границу".
      - Это одно и то же: собирается и не исключает. Но не будем спорить. Я все равно к тебе отношусь с теплотой. Хотя ты сказал о Нем, что он единственный реальный кандидат.
      - Не единственный кандидат, - уточнил я, - а единственный, кто в настоящий момент имеет шанс независимо от причин: любви, безысходности, выбора между плохим и скверным - неважно, сплотить разрозненные либерально-демократические силы и привести их в конце концов под свои знамена.
      - Ты не умеешь считать. Помогите мне, и я материализую этот шанс. Реально я единственный, нравится вам это или не нравится, демократически весомый кандидат. Ты не согласен? Надо же уметь считать. Мы можем победить. Можем! Я открыт к объединению. Скажите с кем? Я ввязался в эту борьбу ради одного - немыслимо отдать власть коммунистам. Мы завязнем на следующие 50-75 лет. И это произойдет. Он же должен уметь считать. Какими социологическими опросами он пользуется? Кто их делает? Провинция не приемлет Ельцина. А Россия на 70% провинция.
      - Но есть и другой счет. Количество нежелающих видеть президентом Зюганова на 10% больше тех, кто не желает видеть на этом посту Ельцина.
      - Ну и что? Определяя достаток пищи, считают живущих, а не умерших. Зачем его команда противостоит мне, мешает? Это же безумие. Неужели он не понимает, нужен еще один кандидат, с которым бы я мог объединиться. Не какая-нибудь шавка, а человек, имеющий авторитет.
      - В твоих словах много разумного. Трудно избавиться от абсолютизации своего "я". Ты тоже страдаешь этим недугом. Вспомним твои слова: "Почему я должен с кем-то объединяться? Пусть Гайдар объединяется со мной без всяких драконовских условий".
      - Это как считать: Гайдар - не баллон с воздухом, который помогает удержать корабль на плаву, а груз на ногах, который с пакетом его макроэкономических проколов утащит меня на дно.
      - Но свои 4% он собрал. Разве они тебе помешали бы?
      - А кто просчитал, сколько процентов из моих традиционных избирателей я бы потерял в результате этого союза: 1-2-5? Простая арифметика: 6,5% Явлинский, 3,5% - Гайдар - здесь неуместна. Россия - непредсказуемая страна.
      Прервем наш разговор и порассуждаем.
      Выборы всегда риск. И идти на них без запаса прочности, без резервного варианта нельзя. Ревность - субстанция чувств, эмоций, а не разума. Представим себе гипотетическую ситуацию: где-то в мае или апреле Ельцин заболевает. Нет, не катастрофически. Просто недомогание выбивает президента из колеи. Вспомните, как потерял сознание Буш во время поездки в Японию. Уже через несколько дней президента Америки все телекомпании мира показывали, как всегда, бегущего в спортивном костюме в сопровождении кортежа охраны. Но оптимистичные американцы не простили Бушу этого обморока. И даже операция "Буря в пустыне", вознесшая авторитет Буша до небес, принесшая ему невиданную популярность (70%), была смикширована и погашена этим внезапным обмороком.
      В этом смысле против Ельцина борются не его прошлые недуги, а истории болезней одряхлевших предшественников: Брежнева, Андропова, Черненко. Более здоровый, хотя ныне бесперспективный, Горбачев только усиливает эту ельцинскую схожесть с ними. Рыжкова на выборах 1991 года лишил шансов его предвыборный инфаркт.
      Неразумно запугивать себя излишним трагизмом. Президент почти освоил американскую манеру. На встрече с руководителями СМИ, случившейся неделей раньше, президент был в хорошей форме и без обиняков заявил, что в своей победе уверен, она случится непременно, причем в первом туре. Насколько это соответствует социологическим опросам, президента как бы не интересовало. Принцип единственно верный и крайне ситуационный. Слишком много сомнений, они должны натолкнуться на уверенность президента. И все-таки осознанное отсутствие страховки вселяет беспокойство. Практически любой сбой, ухудшение самочувствия, недолгая болезнь, это, помимо потери темпа, который задал президент с первых дней своей кампании, еще и растерянность - и тотчас разброд в стане сторонников, если некому подхватить знамя. Ельцин обречен подчеркивать свое хорошее физическое самочувствие. Подтверждением тому является легкость, с какой президент прошел к трибуне, чтобы произнести свое послание Федеральному Собранию.
      Запомним этот день.
      23 февраля 1996 года, 11 часов, Кремль. Частность, которая была зафиксирована всеми телевизионными камерами мира. Разница в возрасте главных конкурентов 14-15 лет. По сложившимся нормам, 65 лет - возраст, почитаемый на политическом Олимпе: помимо профессионализма, он предполагает государственную мудрость, которая дается с годами. Это и компенсирует подвижность и энергичность более молодых конкурентов.
      Итак, предвыборная тактика Бориса Ельцина исключает фигуру № 2. Назовем эту ситуацию "синдромом Руцкого". Идея Гайдара побудить Черномырдина сделать этот шаг успеха не имела. Возможно, Черномырдин пропускает свой звездный час - так кажется нервическим демократам. Но давайте задумаемся, реальна ли в этих условиях какая-либо иная позиция Черномырдина, кроме отказа.
      Во-первых, смысл спаренного движения - когда твой партнер нарабатывает свой политический капитал в другом электорате, а значит, в будущем играет на прибавление голосов главному конкуренту. В случае с Черномырдиным такая ситуация невозможна, ибо и Ельцин, и Черномырдин будут собирать урожай на одном избирательном поле.
      Во-вторых, и тот, и другой обречены пользоваться теми же самыми приводными ремнями, имя которым - губернаторский корпус. И появление двух подобных фигур в качестве претендентов на президентский пост поставит чиновничий мир, который был опорой предвыборных думских баталий НДР, в крайне трудное, если не сказать безвыходное, положение. Аппарат, будем откровенными, оказался малоэффективным политическим домкратом и не поднял Черномырдина на вершину. Чуда не случилось. Как выяснилось, власть управляет членами семей чиновников и небольшой частью их друзей плюс армия. Вот и весь электорат. Достаточный, чтобы быть замеченным, но крайне малый, чтобы эффективно управлять страной. Как мы уже говорили, в этой ситуации "блестящим" можно было бы назвать результат в 14%. Получили 9,8%. Не разгром, но проигрыш двум главным конкурентам - коммунистам и ЛДПР. Следовательно, Черномырдин не может быть спарринг-партнером Ельцина. Поэтому повторим замечательную фразу О.Генри: "Боливар не выдержит двоих".
      Крайне примечательна встреча, которая состоялась с президентом 20 февраля 1996 года. Присутствовали редакторы главных изданий. О самой встрече мы еще поговорим, она нестандартна. Но сейчас повторим лишь один из ответов, который дал президент относительно своих отношений с В.С.Черномырдиным. Президент сказал, что отношения с премьером у него хорошие, разногласий у них по существу нет. И на уточняющий вопрос, намерен ли он поддерживать Черномырдина, Ельцин дал исчерпывающий по лаконизму и хитрости ответ: "Сколько смогу, столько буду поддерживать".
      Формула поддержки присутствующим на встрече редакторам показалась нестандартной и немедленно получила настроенческие толкования - слухи о возможной отставке премьера возникают периодически. Длительный дрейф первого вице-премьера Олега Сосковца в непосредственной близости к президенту делают эти предположения отнюдь не надуманными. Скорее всего, президент выбирает время, когда сделать этот маневр. В этом случае вопрос, когда это отстранение произойдет, если произойдет, уже не выглядит столь наивным.
      Допустим, Ельцин видит в Черномырдине соперника, конкурента. Будет правильнее сказать, что эта мысль ему неустанно внушается ближайшим окружением и семьей. Отслеживается количество видеоматериалов, в которых фигурирует Черномырдин, количество и содержание статей, тщательно и негласно инспектируется "альма-матер" Черномырдина - "Газпром". Противники премьера прощупывают уязвимые точки. Политологи называют апрель месяцем возможной отставки премьера. В этом предположении есть своя логика. До апреля, в случае внезапной отставки, Черномырдин внезапно может стать контрфигурой на президентских выборах. И недостающие голоса ему непременно добавит роль несправедливо обиженного. Значит, надо переждать, исключить эту возможность "восстать из пепла". И здесь вопрос обретает внезапную остроту. Кто? В качестве "кронпринца" выступает Олег Сосковец. Вряд ли он делает это сам - Сосковца ведут. Хотя, и это трудно скрыть, он внутренне нацелен на премьерство.
      Итак, Борис Ельцин вышел на поле боя один. Это нельзя было назвать даже тактикой. Таково личное желание президента. С этой минуты вся команда подстраивается под это желание. Увы, рядом стоящие боятся даже заикнуться, произнести слово "дублер" или "спарринг-партнер". Подобная мысль считается кощунственной и изгоняется из лексики сторонников. При всей уязвимости эта тактика правомерна. Если вы договорились, что никаких "но" - выдвигаем только Ельцина. В этом случае, говоря словами Кисы Воробьянинова, "торг здесь неуместен!".
      Состоявшийся Президентский совет - структура бутафорская, должная только подчеркивать демократичность президента, его стиль: предварять важнейшие решения чередой консультаций. Президентский совет, истощившийся интеллектуальный колодец, который уже давно надо заполнять водой, а не черпать из него, потому как черпать нечего. Номинально совет интеллектуальная среда спонтанных желаний президента, свидетельствующая, что наш президент интеллигенции не чужд. Два человека - Даниил Гранин и Марк Захаров - "последние из могикан". И не понять, что они там демонстрируют - верность президенту или усталость и неохоту к перемене мест.
      Удивительная бестолковость: Президентский совет, который рекомендовал президенту обязательно выдвинуть свою кандидатуру на второй срок, взахлеб хором и единодушно превозносил заслуги Ельцина в минувшее пятилетие, фактически выполнил роль коллективного психотерапевта. Однако, оставшись наедине, и растекаясь маленькими группками по кремлевским коридорам, члены совета погружались в сомнения, рассуждали о малоэффективности нынешнего президента, о непонятности его окружения и о нелепости и смехотворности самого Президентского совета, исполняющего функцию сочувствующего сказочника.
      ЗЕРКАЛО ПРЕДЧУВСТВИЙ
      Вынужденный отход от политики или какого-либо рода деятельности, ставшего твоей сутью, будь то отставка добровольная или грубое и хамское отстранение, воспринимается болезненно и еще долго надрывает душу. Вспоминаются не обиды, нет, а незавершенные либо удачно начатые дела, рухнувшие в одночасье, лишившись опоры, поводыря, потому как тем и другим очень часто остается творец идеи, а значит, ты сам. Вспоминаются люди, вовлеченные в это дело, ставшие твоими единомышленниками, для которых решающим было не денежное довольствие, а смысл, образ идеи, твое имя. Тебе верили, на тебя, твой голос, твой зов пошли, как ходят в театр на Смоктуновского, Евстигнеева, Образцову. Ты никого не предал, не обманул, но так получилось. Для кого-то из них, незнакомых и знакомых тебе людей, ты навсегда перечеркнул их надежду. Собственно, вот что терзает душу, а не утрата начальственного места.
      5 февраля 1996 года, четверг, 10 часов утра.
      Заседание правительства ведет Олег Сосковец. Мы сидим вместе с Валентином Лазуткиным. Я по привычке устраиваюсь где-то сзади, чтобы в нужный момент незаметно улизнуть. Это не всегда удается, но... Отношения с первым вице-премьером у меня не сложились. Собственно, эту тему мы и обсуждали с Лазуткиным вполголоса, ожидая начала заседания правительства. Лазуткин успокаивал меня, говорил, что мой пессимизм не оправдан, с Сосковцом можно найти общий язык. "Тем более, - говорил Лазуткин, сжимая мою руку, - ты же понимаешь..."
      Я понимаю. Лазуткин имел в виду близость Сосковца к президенту. И тот факт, что именно Сосковец был поставлен во главе предвыборного ельцинского штаба, укреплял всех в мысли, что он на сегодняшний день влиятельнее Черномырдина.
      Заседание правительства началось с вопросов, связанных с проблемами сельского хозяйства. Неожиданно Сосковец заметил, что наша сельхозпродукция не находит сбыта, а Российское телевидение рекламирует низкопробный зарубежный товар. Сосковец сделал паузу, а затем добавил: "И ОРТ тоже". Мы переглянулись, затем я наклонился к Лазуткину и сказал:
      - Именно в этот момент президент в Екатеринбурге говорит что-то скверное о Российском телевидении. Реплика Сосковца - не случайность, дорогой Валентин Валентинович.
      Я даже не знаю, почему я это сказал. Скорее всего, по интуиции.
      - Да брось ты, - отмахнулся Лазуткин, - с какой стати президенту делать на тебя накат?!
      Как только закончилось обсуждение первого вопроса повестки, ко мне подошел один из телеоператоров и сказал, что меня разыскивает Александр Нехорошев, руководитель нашей информационной службы; он уже дважды звонил из компании. Я тотчас связался с ним. Саша пересказал мне суть выступления президента перед журналистами. И почти дословно критику Ельцина в мой адрес. Мое предчувствие не подвело меня. Внутренне я был готов к такому финалу. То, что это финал, я не сомневался.
      Самое интересное, что накануне мне передали распоряжение президента, из которого следовало, что я включен в состав правительственной комиссии по Чечне. Комиссия заседала через час, и я, естественно, пошел на это заседание.
      Все случилось 15 февраля. Черномырдин ничего не знал. Всю операцию от начала до конца - провел Олег Сосковец. Указ о моей отставке был датирован 14-м числом. Я позвонил в компанию и попросил собрать пресс-конференцию. Моя отставка ничем не объяснялась, формулировка была лаконичной: "Освободить Олега Попцова". И столь же лаконичным был второй пункт указа: "Назначить Эдуарда Сагалаева".
      Спустя день Валентин Лазуткин дал довольно резкое интервью по поводу моей отставки. Лазуткин был высокоранговым чиновником, и этот поступок его отношений с властью не улучшал. Ко мне заглянул Александр Нехорошев, спросил, что делать с интервью Лазуткина, оно довольно острое. Давать в эфир или нет?
      Я пожал плечами.
      - Посоветуйтесь с Лазуткиным, это его интервью.
      Вечером интервью появилось в "Вестях". Лазуткин показал характер.
      - Ну как? - спросил меня Нехорошев после эфира.
      - По-моему, достойно, - ответил я. - Валь Валич не скурвился.
      Меня отстранили за "чернуху". Ельцин так и сказал в Екатеринбурге: "Попцов гонит чернуху". И он, Ельцин, меня предупреждал, а я, Попцов, к его словам не прислушался. И на телевизионном экране вновь появилась "чернуха". "Чернухой" власть называет реальную жизнь, состояние которой является постоянным упреком малоэффективному и неумному управлению страной. Ну что же, когда тебя увольняют за то, что ты отказываешься обманывать сограждан, это не самый плохой финал. Беда любой власти, и власти ельцинского образца в том числе, что она не выдерживает испытания правдой. Власть до удивления упряма в своем восприятии действий средств массовой информации. Каковы же составляющие этого упрямства?
      - Неправду, как таковую, рождают журналисты. На самом деле жизнь более благоприятна, нежели ее пытаются изобразить.
      - Редакторы побуждают журналистов выискивать негативный материал. Критикуя власть, они самоутверждаются профессионально и политически.
      - Журналисты продажны.
      На этот счет у власти нет сомнений. Скорее всего, не признавая этого вслух, власть руководствуется личным опытом. Поэтому любой неприятный для власти материал она непременно метит как заказной.
      А еще наш президент любит употреблять слово "вранье". Лицо президента становится хмуро-недовольным. И чередуя слова долгими паузами, он не произносит, а выговаривает свое осуждение: "Неужели непонятно. Не надо вра-нь-я!"
      Отчего же, более чем понятно, господин президент.
      Это трудно, очень трудно, но власть всегда приходится убеждать, что самой извращенной и разрушительной формой лжи является не напечатанный текст или телевизионный сюжет, толкующие в маловыгодном для власти виде ту или иную ситуацию, а молчание по поводу событий, замеченных обществом; тревожных процессов, разрушающих политику реформ, а вместе с ней и авторитет власти. Если вы отворачиваетесь от событий или делаете вид, что их нет, вы лжете. Ничего не изменилось с доисторических времен. Гонца, принесшего дурную весть, король велел казнить. И нам всегда будут напоминать: существует правда жизни и правда власти. Мы живем в демократическом обществе, и ты свободен выбрать свой крест.
      А накануне президент улетел в Свердловск. Гром грянул практически неделей раньше. Если быть честным, он не переставал грохотать с 1990 года. В разных залах - от съездовских до концертных, в разных высоких кабинетах: на Старой площади, в Белом доме, в Кремле. Шел многосерийный спектакль под условным названием "Низвержение Попцова". Зритель, слушатель, читатель подустал. "Карфаген должен быть разрушен" - ключевая фраза, олицетворяющая мстительность политического аппарата.
      Не хочу возвращаться к истокам моих отношений с Борисом Николаевичем Ельциным, однако замечу: они были искренними, но подчеркнуто корректными. Я чувствовал, что мое поведение несколько озадачивает Ельцина, не вписывается в уже наработанные им стереотипы поведения редакторов газет, издателей, с которыми он общался как крупный партийный лидер.
      Ничего недоброжелательного с его стороны до 1993 года я не ощущал, обычное недопонимание, которое возможно было разъяснить при встрече. Что я и делал с разной степенью успешности как для президента, так и для самого себя. В целом, я, как правило, был занят делами компании, хотя не скрою, что много сил уходило на вечное противостояние с властью, претендующей на подавление независимых журналистских суждений с извечным желанием вмешаться, подкорректировать информационные потоки. Я, естественно, этого делать не позволял, и потому был, возможно, и уважаем, но в большей степени нелюбим властью. Мой первый заместитель Анатолий Лысенко постоянно укорял меня за то, что я слишком много занимаюсь политикой. На что я ему однажды раздраженно ответил: "Я разбираюсь в политике, я ею интересуюсь. Но в гораздо большей степени она мне осточертела. И не я занимаюсь политикой, это политика занимается мною, а значит, и тобою, и компанией. И если ей не давать ответ по зубам, она нас сожрет. А чтобы не доходить до мордобоя, на этих политических фантомов приходится тратить половину своей жизни, чтобы твоя жизнь и жизнь компании оставались в целости и сохранности". По мере неуспешности реформ давление на меня лиц, которых нельзя было не замечать и на вопросы которых следовало отвечать, становилось все более весомым. Так получилось, что команда, оппонирующая власти, постепенно спускалась с политического Олимпа, затем покинула коридоры аналитических и социологических центров, перестала вещать голосами сверхважных и сверхзначимых экспертов, а попросту выплеснулась на улицы. Пока оппонентами власти были те или иные оппозиционные силы, будь то Жириновский, Зюганов, Лебедь, Ампилов, Макашов или кто-нибудь другой, правомерно было маневрировать и пусть с оговорками, но отстаивать интересы президента. Государственное телевидение России всегда имело право сказать - мы защищаем не высшую власть как персону, мы защищаем Конституцию. А президент, плох он или хорош, ее гарант. И тут нет никакого противоречия между твоими правами и твоими обязанностями. Но с того момента, когда в оппозицию власти уходит подавляющее большинство общества, ты должен, ты обязан ответить на главный вопрос. Жизнь государства - это не жизнь власти, а жизнь общества. И государственные телевидение и радио это не часть власти, как и поныне считают некоторые вожди, а составляющая общества, его голос. Вы спросите: почему? А потому, что власть не имеет права быть в оппозиции ко всей стране. Российское телевидение и радио, сопутствуя этому процессу, высказывало нелицеприятные для реформаторов суждения. Государственное телевидение, да и не только государственное, под напором жизни стало продуцировать отрицательные эмоции, постигать причины массовой неблагополучности в стране. В одной из полемик по этому поводу с членами правительства (кто-то из вице-премьеров в очередной раз был недоволен вечерним выпуском "Вестей", кажется Каданников) я вспылил:
      - Разница между правительством и тележурналистами состоит в том, что, когда вы подходите к окну, вы видите зеркало, а мы - улицу. И поэтому у нас разное восприятие.