Я дал команду завести картинку CNN на наш канал. Это тоже было не так просто. Решиться на прямую трансляцию с места события значит пригласить к участию, спровоцировать разрастание толпы, что небезопасно: не желая того, можно побудить столкновение. Впрочем, армия выглядела впечатляюще. Решиться на столкновение с ней мог только безумный. Сергей Скворцов договорился с нашими коллегами из CNN, взяв на себя нелегкую роль синхронного переводчика. Картинка, появившаяся на Российском канале, сначала вызвала переполох в коридорах власти. Зачем? Кто разрешил? Что вы делаете? Нормальная реакция. Подобного на Российском телевидении не было никогда.
      Обстрел Белого дома, вынуждающий засевших там к сдаче оружия, должен был начаться с минуты на минуту. На ультиматум Грачева, который сам руководил операцией, Руцкой, Макашов и Ачалов ответили отказом.
      "Отключите, - кричала телефонная трубка, - немедленно отключите! А впрочем, - говорящего уже самого захватил вид происходящих событий, делайте, как знаете".
      Со стороны набережной появилась группа правительственных машин. Стало известно, что президент Ингушетии Руслан Аушев, друг и соратник Руцкого (они вместе воевали в Афганистане), изъявил желание стать посредником на переговорах. Было решено его пропустить в Белый дом. Аушев должен был убедить Руцкого в бесполезности сопротивления. Как стало ясно чуть позже, миссия Аушева оказалась безрезультатной. О неготовности армейских частей к самой операции говорит одна деталь. Скорее всего, существовала уверенность, что обстрела удастся избежать. Все ограничится в худшем случае маневрами БТРов, ОМОНа, двумя-тремя холостыми выстрелами. Танки, занявшие боевую позицию, оказались без боезапаса. Холостые выстрелы не произвели ожидаемого психологического воздействия. Из Белого дома ответили шквальным пулеметным огнем. Было видно, как падали убитые, как ползали, оттаскивая раненых, санитары. Впечатление можно отнести к категории непостижимых массовых натурных съемок. Недоумевающие возгласы - чего они ждут? - имели равное отношение как к той, так и к другой стороне. Было видно, как несколько грузовых машин задним ходом подрулили к танкам. Кто-то из находящихся в этот момент в моем кабинете, видимо, из бывших армейских чинов, со знанием пояснил:
      - Полный боекомплект перегружают.
      На вопрос, какой мощности пушка у танка, голос в том же понимающем тоне разъяснил:
      - Трехсотмиллиметровая. Прямым попаданием раскалывает трехэтажный дом.
      На экране был дом иной этажности, беломраморный и высотный. Когда его построили, он, как и любое сверхмасштабное строение в Москве, был подвергнут критике за архитектурную несостоятельность. "Функциональность, лишенная образа" - так, кажется, писалось в газетах. В народе дом прозвали трактором. Издалека он действительно напоминал трактор: громадная кабина высотная часть здания - на двух широченных гусеницах.
      Где-то в 10.30 один из танков вздрогнул. Звук был похож на хлопок в ладоши. Рядом с одним из окон в высотной части здания взметнулось облачко. Это была мраморная пыль. Первый выстрел - первое попадание. Было трудно понять, почему стреляли по верхним этажам. Вряд ли именно там находились засевшие боевики. Скорее всего, для устрашения. Все, находящиеся в Белом доме, были сосредоточены... Непросто ответить, где. Одна ситуация, где следует находиться при артобстреле, другая - при штурме. Правительственные телефоны на моем столе отзванивали попеременно. Стоило отключить трансляцию, все недоумевали - почему отключили? Стоило включить, возмущались - зачем включили! Я уже сказал, зрелище было немыслимым, не в силу трагизма, его в полной мере мало кто понимал, а в силу образа, ретроспекции, событие в окружении всамделишных "декораций": гостиница "Украина", мост, излучина Москвы-реки, набережная. Стреляющие танки, перебегающие от одной машины к другой автоматчики. И толпы зевак, запрудившие мост, и цепи ОМОНа, то пропадающие неизвестно куда, то снова появляющиеся на мосту и теснящие любопытствующую публику с первого яруса, каковым можно назвать мост, с амфитеатра, на который был похож пандус перед зданием СЭВа и сам СЭВ с пустыми глазницами выгоревших окон - следствие вчерашних событий. Кажется, после четвертого выстрела начался пожар. И опять все выглядело как на огромном киносъемочном пространстве. Горящие белокаменные декорации, красноватые языки пламени, жгуче-черная копоть и белый мрамор, чернеющий на глазах. Небо высокооблачное. Погода пасмурно-сыроватая, но пространства много и видимость достаточная. Не знаю почему, я вспомнил утро 20 августа 91-го года. Тогда я стоял у окна. Внизу колыхалось людское море с транспарантами, горели костры, прямо на танке сидел экипаж. А чуть в отдалении, не более 500 метров, на теннисном корте двое молодых людей в красивой спортивной одежде играли в теннис. Танки, ожидание штурма, костры, пятнистая одежда десантников, и в двух шагах от них, в том же городе, в том же микрорайоне, очередь в гастроном - привезли колбасу - и двое играющих в теннис. И вот теперь тот же рисунок. Танки, лениво ворочающие башнями, выискивая цель; окровавленный солдат: пуля раздробила локоть. Солдат кричит, его никак не могут уложить на носилки. Маршальские погоны министра обороны. Он где-то тут, рядом, руководит операцией. ОМОН при шлемах и пластиковых щитах, издалека похожий на гладиаторов. А рядом праздная толпа - женщины, дети и даже собаки. С ними вышли на прогулку - а тут как раз зрелище. Вот почему прямая трансляция чревата - толпа прибавляется. Поговаривают о сторонниках Руцкого, которые в момент его ареста, а в этом уже никто не сомневается, попытаются освободить вождя. И действительно, на пандусе у СЭВа агрессивность нарастает. Те, что на мосту, в большинстве своем зеваки. Оказавшийся непонятно по какой причине в этой толпе сотрудник телекомпании Артем Троицкий все время в кадре. Он то и дело дает пояснения зарубежным корреспондентам - зеваки, обыкновенные зеваки.
      Все должно было начаться в восемь утра. Не получилось. В девять тоже не получилось. В десять тоже. Кто замешкался - армия, командиры, политическое руководство?! Как свидетельствуют авторитетные источники, решение о штурме Белого дома принималось трудно. Коллегия Министерства обороны, Генеральный штаб заседали несколько часов. Грачев не решался брать ответственность на себя. В определенной степени повторялся вариант августа 1991 года. Тогда Грачев тоже требовал гарантий от Президента. И никакой особой самостоятельности, решительности не проявлял. Давал понять, что симпатизирует Ельцину, но гарантий требовал - президентской защиты. С военным трибуналом не шутят.
      Зрелище было богатым; праздная толпа считала выстрелы, которые делались по Белому дому; спросили, в какое окно угодил снаряд. Хвалили за меткость. Один с пониманием сказал:
      - Аккуратно стреляют. Внешне практически никаких повреждений.
      Горело уже несколько этажей, черный дым заволакивал российский флаг, развевающийся над Белым домом. Миновал полдень, и только к 15 часам разрешилась ситуация. Покатилось по толпе: "Сдаются!" Сначала вывели милицию, перешедшую на сторону парламента. Какому-то мордастому майору врач, видимо доведенный до истерики, съездил по роже. Его оттащили в сторону.
      Появились идеологи путча. Хасбулатов - серое, мумиеобразное лицо, узел с одеждой в руке. Руцкой - с синими кругами под глазами, в пятнистой форме десантника. Макашов, в берете, с брезгливой надменностью поднялся в автобус. Затем толпы депутатов. Челноков, бегущий прямо по газону. Югин лицо показали крупным планом. По-лисьи злого лица Воронина среди арестованных не оказалось.
      Так кончилась эта эпопея. Еще долго говорили о неверности спецназа, который 3 октября едва не принял сторону парламента. И группа "Альфа", устрашающая всех группа "Альфа", тоже как бы устранилась. Общее количество погибших ещё долго уточнялось, но затем имело многократное подтверждение число 147. Из депутатов, оказавшихся в Белом доме, никто не пострадал. Эту непростую обязанность - умирать - они доверили другим.
      Где-то в 16 часов заработал останкинский канал. Президент одержал свою самую трудную победу. В Москве ввели комендантский час. Преступность в эти дни в столице как бы перестала существовать.
      Эти строки пишутся 27 февраля 1994 года. А двумя днями ранее Государственная Дума (она появилась во исполнение Указа Президента и выборов 12 декабря) приняла постановление о политической амнистии тех, кто готовил переворот 91-го года, и тех, кто пытался совершить его в октябре 93-го. В день публикации этого постановления я, как руководитель Компании, вручал ордена журналистам за мужество, проявленное в те тяжелые октябрьские дни, за победу, которой, как следует из постановления Государственной Думы, не было. Не было 147 погибших, не было штурма "Останкино", штурма мэрии, не было беснующегося на трибуне Руцкого, призывающего раздавить ненавистный режим, частью которого он являлся сам и с которым он повздорил, недоделив власть. Не было той страшной надписи на колокольне: "Я убил пятерых и рад этому!" Ничего не было. Потому что Сергей Михайлович Шахрай, проголосовавший вместе со своей фракцией за амнистию, поставил уже на других лошадей (кому-то очень хочется стать президентом). 253 - за, 76 против, остальные в голосовании не участвовали.
      Демократы, проголосовавшие "против" в усеченном составе (они так и не смогли объединиться), истомленные властным инстинктом, давали направо и налево интервью.
      Пресса, особенно демократическая, взвинченными, срывающимися на фальцет голосами комментировала ситуацию в духе истерических предреканий гражданской войны, виселиц и крови. А мы с Анатолием Лысенко, как уже было сказано, от имени Президента вручали запоздавшие награды в те самые часы, когда на подмостках парламента бушевал этот политический скандал. Я опасался, что у журналистов не выдержат нервы. Зачем? Ради чего?! В тот вечер, обращаясь к ним, я сказал:
      - Перемирие, достигнутое в силу политической разумности или политического абсурда, не может перечеркнуть мужества, проявленного в бою. Вы ставили на кон свою жизнь и свою свободу. Переполненные желанием властвовать политики проголосовали "за", обменяв на этот документ свою совесть. История покажет, чей капитал окажется более значимым.
      Не успел ещё выветриться запах гари от пожаров, ещё постреливали на улицах, а банкиры уже заявили о своей решительной финансовой поддержке разрушенного "Останкино" и первый вице-премьер Олег Сосковец посетил поле боя и был несколько озадачен умеренным масштабом разрушений, никак не соответствующих масштабам живописаний самих тележурналистов. Памятникообразный Брагин произнес благодарственную речь и лично пожал руки всему подразделению "Витязь", оборонявшему Компанию. Затем тот же Брагин провел пресс-конференцию, должную публично освидетельствовать не только страдания и память о 26 погибших, но и политическую прозорливость и мужество руководства Компании. Однако разразился скандал. Достойное затворничество Брагина в своем кабинете на девятом этаже было расценено как профессиональная несостоятельность, унизившая компанию "Останкино" в глазах российского и мирового сообщества. И в тот же час все те, кто был недоволен Брагиным и натерпелся от него, а тому причин было достаточно, пошли на штурм теперь уже председательского трона. Конечно же, 3 октября Вячеслав Иванович оказался в атмосфере воскресного дня: Компания не работала, необходимых профессиональных работников под рукой, скорее всего, не было (остаточные дачные заботы, самое начало октября), а может быть, он ими пренебрег? Уверенность придавало наличие правительственных телефонов, при помощи которых его общение с руководством страны было наполненным и постоянным. Я бы назвал это райкомовским синдромом. Вячеслав Иванович в недалеком прошлом секретарь райкома КПСС. Если стоит аппарат спецсвязи, значит, власть существует.
      В своих последующих интервью Вячеслав Иванович не уставал сообщать, что он постоянно поддерживал связь с Президентом и постоянство этого общения придавало ему силы. Дай Бог. Мое общение с Президентом было более умеренным. Сделав один, в общем-то безрезультатный звонок, я понял, что у Президента достаточно своих проблем, так что моими мне придется заниматься самому.
      Две телевизионные компании - это два сообщающихся сосуда, и даже в нервотрепке ночных бедствий, в бесконечных шараханиях по темным коридорам, переругиваясь по телефону с разноранговым начальством, которое обещало подослать подкрепление, обезопасить, однако наяву ничего не происходило, мы даже не знали, как будут выглядеть те, кто якобы должен прийти к нам на помощь и усилить наши оборонительные редуты. В ночи подъезжали огромные самосвалы и сбрасывали железобетонные блоки. Они обрушивались с грохотом, и все бросались к окнам. Наши или не наши?! Что они там вытворяют, кого окружают? Зачем? Чтобы помочь нам обороняться или подставить ещё одну ступень лестницы для тех, кто против нас? В суматохе (к середине ночи она чуть выдохлась) по коридорам блуждал навязчивый вопрос: почему отключили "Останкино"? Даже если бы один из корпусов был разрушен до основания, без излишних трудностей в течение часа мог быть задействован второй, который в не столь далекие времена был единственным, оттуда и велись все трансляции, прямые эфиры. Там же работала информационная программа "Время".
      Отгрохотали выстрелы. Наступили дни следующие, и уязвленное журналистское самолюбие обрушилось на монументального Вячеслава Ивановича Брагина. Не станем утверждать, что заслуженно или незаслуженно. Журналистская впечатлительность неточна по факту - на какой этаж ворвались, где стреляют? в твоей приемной или в конце коридора? - но реальная по ощутимости - власть не защитила свой главный оплот - телевидение, бросила его под пули. Конечно же, добавились смятение и неуверенность. Да и как угадаешь - от нерасторопности, недомыслия, неумелости, от страха или осознанно свершилось все? Не наш оплот. Возможно, президентский, но не наш. Пусть горит. Есть такая человеческая натура. Оказавшись посреди неразберихи, куда тебя прислали навести порядок, и поняв полную свою неспособность совершить это, ты стоишь посреди сумасшествия наподобие символа власти, её обозначения. И исчисляешь свой подвиг фактами присутствия: "Не ушел, не сбежал, не отказался. Стою! Пусть все знают Брагин на месте, Брагин с нами. Ему и делать ничего не надо. Он есть - в том сила". Бывший секретарь сельского райкома. Фактурный, зычный, но не профессиональный в нашем радийно-телевизионном деле. А что делать - такого прислали.
      И покатилось время, и обнаружилась милиция - оказывается, она была в городе. И сотрудники ГАИ высыпали, как грибы после обильного дождя, поодиночке и кучами на каждом перекрестке. Кто сказал, что нас нет? Бдим. Прогорел беломраморный гигант. С зачерневшей вершиной сразу же ставший достопримечательностью. Верткие фотографы творили свой мгновенный бизнес. Отшумевшая, отгрохотавшая, прогоревшая площадь собирала толпы любопытствующих. Фотографировались на фоне, в отдалении, у покореженных, сожженных машин, перевернутых автобусов, неразобранных баррикад. Иностранные туристы, как стаи комаров. Однако же быстро, подумал я, беда становится товаром. Еще долго будут показывать эти кадры. Отрешенного Хасбулатова в молитвенной позе. Орущего в полевой телефон Руцкого, призывающего авиацию с воздуха поддержать Белый дом и разбомбить эту сволочь, то есть армию. В берете набекрень Макашова, отбирающего десант на "Останкино". Марширующих чернорубашечников Баркашова. А потом другие кадры, как они один за другим появляются из недр пылающего дома. Их сопровождает цепь омоновцев. Затем их сажают в автобус и увозят в Лефортово. Журналисты не могут успокоиться, в этой внезапной войне они были мишенью, по которой велся огонь на поражение. Они не забудут, их трудно заставить молчать. Комендантский час - тоже не так просто, тоже в непривычку. Задерживают на ночных перекрестках, держат до утра в каталажках. Бунтующих усмиряют без излишней интеллигентности. ОМОН живет по законам ОМОНа. Оживились, запричитали о правах человека, гражданских свободах. Долгожданный ОМОН, странно не появлявшийся в ту ночь с 3 на 4 октября, опатрулил все значимые улицы, перегородил их. Движение по пропускам, строго по пропускам. А через день-два пропусками уже приторговывают, и цена названа - 20 тысяч с грифом "всюду". При неисполнении команды "стоять" стреляют без предупреждения. Как в заправдашнем фильме. Ночью в Москве постреливали.
      Глава XIX
      ВОСХОД НА ФОНЕ ЗАКАТА
      НОВЫЙ КАЛЕНДАРЬ, ЕЩЕ НЕ НОВАЯ ЭРА
      А потом Россия занялась выборами и референдумом. Демократы, окрыленные запрещением непримиримой оппозиции, вдохновились, встряхнулись, оправили потрепанные перья. Все случившееся посчитали своей победой и стали в привычном для себя стиле совершать одну ошибку за другой. Ни для кого не секрет, что Указ от 21 сентября был отчаянной попыткой Президента переломить ситуацию и перехватить стратегическую инициативу. И это ему удалось. В параграфах прежней Конституции, власть над которой была в руках парламента, Президент имел лишь номинальную самостоятельность. И всякий раз дополнительные полномочия, которые запрашивал Президент у съезда и парламента, воспринимались депутатами не как деловой запрос, обусловленный нестандартностью обстоятельств, а как посягательство на их нескончаемую власть. Три прожитых нами года на многое открыли глаза. Нестабильность в обществе инициируется не только социальным напряжением, которое вполне правомерно при проведении реформ. Из развитых стран мы последними вступили на этот путь. Мы слишком долго были ослеплены своей собственной революцией. И провоцирует нестабильность неослабевающий конфликт между ветвями власти. Он парализует управление страной, а значит, и управление реформами. Учитывая, что та и другая власть избраны народом, народ неминуемо втягивается в конфликт, с неминуемым повторением исторической беды - за кого ты: за белых или за красных, за Ельцина или Хасбулатова.
      Всякий спор о большей или меньшей легитимности определялся только сроками, кто избирался раньше и на кого распространялась в большей мере свойственность, присущая другой, теперь уже не существующей стране - Союзу Советских Социалистических Республик.
      Парламент успел сделать во вред Президенту многое, но не сумел совершить главное - лишить Президента его влияния на силовые структуры.
      Президент допустил массу ошибок: потерял прокуратуру, утратил свое влияние на Конституционный суд. Разгул откровенной враждебности к Президенту обрел повсеместно безнаказанность только в силу того, что первоисточником враждебности был сам парламент. Но роковой ошибки Президент не допустил, он успел перекусить бикфордов шнур, по которому уже бежала змейка огня в сторону армии, МВД и КГБ. Из этого следует малоприятный вывод, что заряды достаточной мощности внутри этих структур уже были наготове и ждали лишь бегущей к ним искры. Министр обороны Павел Грачев провел определенную деполитизацию армии, остановил разгул офицерских собраний, который допустил либеральный Шапошников, оброс новым генералитетом.
      Президент вовремя спохватился и создал в армии свою генеральскую когорту. Помнится, кто-то посмеялся над моей наивностью, когда я сказал о возрастающей весомости в армейской среде лейтенантского и капитанского состава. Мой оппонент рассуждал прямолинейно, по-военному. Он был многозвездным генералом.
      - Роту и даже батальон можно изолировать, - сказал мой военный собеседник. - И то и другое, бесспорно, сила, но сила подавляемая. Самой боеспособной единицей в армии является полк. Полк может взять город, полк может обеспечить наступление. Полк - это уже не бой, а сражение. Командиры полков - опора власти. Запомни это, мой уважаемый штатский друг.
      То, что частично удалось Президенту в армии, он так и не смог сделать в органах безопасности. Последовавшую после октябрьских событий реорганизацию органов можно счесть признанием президентской неудачи трех предшествовавших лет. Ознакомившись с документами, аттестующими деятельность бывшего руководителя ГБ Баранникова как недостойную, как политическое двурушничество, Президент произнес удручающую в своем отчаянии фразу:
      - Я верил ему, как себе самому.
      Назначение Голушко, конечно же, было поспешным. Пуста скамейка запасных в президентской команде.
      Одной из черт президентской власти, как и власти современной России в целом, является удивительная бедность, отсутствие кадрового резерва. Каждое новое назначение превращается в мучительную процедуру. Поиск, как правило, заканчивается ничем. Возвращают уже известного, нелюбимого оппозицией, а значит, не способного расширить поле президентского влияния.
      Уход Степанкова с должности Генерального прокурора не разрешил острейшие проблемы прокуратуры. Политическая неверность Степанкова лишила прокуратуру даже тени справедливости. Мы каждый день могли ждать новых обвинений, обусловленных не буквой закона, а превосходством тех или иных политических сил, в плену которых в тот момент находился Генеральный прокурор. Власть искалечила Степанкова. Она пришла к нему слишком рано, в возрасте 36 лет. Для России такая молодость высшего прокурорского лица дело рискованное. Русские - нация философическая. И для неё власть, лишенная житейской мудрости, уже не власть, а только должность. Степанков не справился и со своими профессиональными обязанностями. Окружение, вся прокурорская этажность пересилила Степанкова. Она оттеснила его от прокурорских обязанностей, позволила ему быть властью, отдаться своему увлечению, а им, обвыкшимся и приладившимся, дать возможность вершить свои дела, сохранять верность прежним идеалам. Во времена Степанкова прокуратурой не было раскрыто ни одного крупного дела, не состоялось ни одного громкого процесса, исключая суд над членами ГКЧП.
      Суд над гэкачепистами показал полную деградацию республиканской прокуратуры как сферы активного обвинения. Именно суд над ГКЧП подтвердил истину, что Генеральный прокурор России и подведомственная ему прокуратура живут двумя разными жизнями. Один увлечен многоликостью своей власти (и депутат парламента, и Генеральный прокурор), ну, а команда созерцает своего начальника на телевизионном экране. Степанков посещал заседания парламента с такой тщательностью, которой мог позавидовать солдат, заступающий на дежурство; ни один парламентарий, работающий в Белом доме постоянно, не мог похвастаться такой дисциплинированностью. Заметив его на очередном заседании, я терялся в догадках: когда же он работал, вершил свое прокурорское дело?
      А затем книга о членах ГКЧП, написанная Степанковым в соавторстве со следователем по особо важным делам Лисовым, который вел это дело и предал гласности его факты и детали ещё до суда. Действие незаконное, юридически несуразное, но и показательное, к сожалению.
      В любой стране это стоило бы прокурору его кресла и предрешило бы мгновенный закат его профессиональной карьеры. В любой стране, но только не в России, переживающей свое судорожное демократическое рождение, сделавшее безалаберность, безответственность, безнаказанность образом обретенных свобод.
      Степанков понимал, что никакого значимого суда над ГКЧП не будет. Политическая конфронтация буквально на глазах сжирала дивиденды, на которые он мог рассчитывать как Генеральный прокурор. Он уже давно играл в противоположной команде. Другой вопрос - по своей воле или по принуждению? Надо отдать должное Хасбулатову, он буквально спеленал Степанкова. И вот тут меркантильная сущность молодого Генерального прокурора взяла верх. Зачем же добру пропадать. Степанков получил за книгу хорошие деньги. А разразиться скандалу на этой почве, реальному в любой цивилизованной стране, помешал Верховный Совет, отклонивший отставку Генерального прокурора. Как я уже сказал, с кадрами у власти (и законодательной тоже) было скверновато. А этот свой, меченый, нужен Верховному Совету и лично Хасбулатову в другом, назревающем скандале вокруг материалов, обнародованных вице-президентом Руцким. Но была ещё одна причина. Степанков слишком много знал и был опасен, окажись он вне сферы постоянного парламентского давления. Когда Президент после Указа 21 сентября провел блестящий маневр с переназначением Степанкова, но уже от своего имени, тот в ответ едва ли не был арестован в Белом доме Баранниковым и Ачаловым.
      Разумеется, в новой политической ситуации, сложившейся после Указа, Степанков был не лучшим вариантом Генерального прокурора. Перетянутый на сторону Президента, можно сказать, силой обстоятельств, не сделавший этого шага по собственной воле, он слишком был расчетлив, этот молодой Генеральный прокурор. Материалы, которыми располагала комиссия по борьбе с коррупцией при Президенте, в том числе и против него, чего не скрывал Андрей Макаров, сделали положение Степанкова безвыходным. В его руках был компромат на исполнительную власть. После Указа Президента значимость этого материала снизилась, но не перестала существовать. Разумеется, в будущем Степанков Генеральным прокурором оставаться не мог. Появление в этой истории Якубовского, с его телефонным разговором с самим Степанковым (операция, не без блеска проведенная недавним помощником Генерального прокурора, начальником контрольного управления при Президенте Ильюшенко), поставила в этом деле точку. Но, как потом станет ясно, предрешив судьбу не только Степанкова, но и самого Макарова.
      (Более благосклонной судьба в этой тройке оказалась к Ильюшенко, он был выявлен, замечен и обласкан, но, как подтвердили последующие события, слишком поспешно. Возможно, взрывоподобное появление на прокурорском Олимпе переломит психику и душу молодого многозвездочного прокурора, и, может быть, навязчивая фраза, повторяемая Ильюшенко в кабинетах высокого начальства: "Только вам я обязан своим выдвижением на эту высоту", - стала свидетельством обреченной радости последнего).
      И все-таки тот самый разговор, а я имел возможность прослушать пленку, конечно же, был достаточно криминален. Степанков не возражал против предлагаемого Якубовским плана по пресечению активности Макарова, к тому времени всколыхнувшего достаточную грязь вокруг Степанкова на основании документов, которыми Макаров разжился как глава межведомственной комиссии при Президенте. Генеральный прокурор республики с таким политическим балластом - невеликое приобретение. Однако все познается в сравнении. Не без нажима со стороны демократов Степанков был отправлен Президентом в отставку. Роль Андрея Макарова, Александра Котенкова, министра юстиции Калмыкова и все того же Ильюшенко в свержении Степанкова - это роль взрывателей, заложивших заряд в шурф. На кнопку автоматического устройства, приведшую заряд в действие, нажал Президент. Единственным человеком в окружении Ельцина, усомнившимся в бесспорности этого шага, был Сергей Филатов, знавший наверняка, что "запасного" Генерального прокурора у команды нет.
      24 сентября случилось некое потрясение. На пост Генерального прокурора был назначен Алексей Казанник. Забегая несколько вперед - спустя полгода Казанник подаст в отставку. И "Комсомольская правда", выразившая недоумение в дни его назначения (ибо неготовность Казанника к столь значимой должности была настолько очевидна, что усомниться в перспективности назначения можно было, как говорится, не моргнув глазом), завершила эту недолгую прокурорскую эпопею остроумным заголовком "Инопланетянин отбывает в Омск". Казанник действительно через два дня после своей отставки вернулся в родной город.
      Появление Казанника не имело никакой особой предыстории, кроме известного факта, когда в 1988 году Алексей Казанник уступил свое место в Совете национальностей бывшего Верховного Совета Союза Борису Ельцину. Тогда это был поступок. С того момента началось политическое возрождение Ельцина. В ту пору Центральный Комитет партии снял его со всех возможных и невозможных партийных постов. И с партийного Олимпа спустился не только Ельцин. Наступило время новой партийной истории, которая на этот раз оказалась короткой. Так Борис Ельцин стал должником Алексея Казанника. Ко времени своего назначения Генеральным прокурором России Казанник занимал не очень внятную должность председателя областного комитета по вопросам национальностей в Омской области. Узнав о назначении Казанника, я позвонил Филатову и спросил, не скрывая недоумения:
      - Что же вы делаете? Кто насоветовал Президенту сделать этот немыслимый выбор?
      - Не я, - с раздражением ответил Филатов.
      Еще по инерции я что-то говорил о донкихотстве этого человека; возможно, он был бы неплохим священником, лучше в каком-либо отдаленном приходе. В своем наивном проповедничестве он чист и искренен. Милые эмоциональные всплески. Но какое отношение все это имеет к российской прокуратуре? Если на Алексея Казанника взглянуть со стороны, то можно понять - мы обрели стыдливого, застенчивого человека, неофита в сферах высокой власти. Этому только бы радоваться, если бы как первая, так и вторая черта явились внятным дополнением к высокому профессиональному навыку, воле, организаторскому таланту и крайне необходимому в этой ситуации знанию повседневной политической жизни. Власть, избранная народом, пороки отечественные содержит в избытке. Чтобы быть вне политики, надо досконально знать политику, а не заниматься проповедями, обращенными к областным и краевым прокурорам. "С этой минуты никакой политики, только закон". Это даже не идеализм, это паралич сознания. В этом смысле отстраненность и бездействие есть лучшая форма независимости. Если прокуратура в течение последних трех лет была объектом политических претензий ветвей власти, а во все предыдущие годы частью политического аппарата партии, а потому как власть была неделима, то следует признать возвращение прокуратуры в лоно чистой законности будет долгим. Я был свидетелем откровений А. Казанника, аттестующего свое прокурорское окружение как собрание людей честных, обаятельных и высокопрофессиональных, которые вздохнули свободно только в дни восшествия на прокурорский престол самого Казанника. И далее, как любят, как уважают, как ценят его подчиненные. Я слушал эти восторженные всхлипы и недоумевал, что это самовнушение, бегство от грязной реальности или врожденная слепота сознания? Возможно, город Омск (из которого он прибыл по вызову Президента) на другом конце света, но не в другой же галактике. Непостижимая оторванность от жизни. Прекрасно, когда глава ведомства так говорит о своих сотрудниках. Но тогда что же такое атмосфера всеобщего недовольства бездействием прокуратуры, её повязанностью с преступным миром, выжидательной позицией в отношении правового беспредела, сотрясающего общество?