Полагаю, что она присутствовала как в первый, так и во второй момент. Та самая сознательность, которая есть способность правильно понимать и оценивать окружающее. Просто в первом случае это было точное понимание глухоты исполнительной власти к нуждам шахтеров. А во втором столь же правильное понимание положения, в котором оказалась страна в результате забастовки. "Что явилось поводом?" - спрашиваем мы. Я полагаю, речь министра угольной промышленности во время парламентских дебатов, лишенная того масштаба правды, которая бы сохранила у шахтеров веру в возможность перемен. Это великий урок для парламента. Понятие "народ безмолвствует" - понятие, уходящее в прошлое.
      Правительство ещё не успело приступить к работе, а череда испытаний уже началась: забастовки шахтеров; в парламентских дебатах по республиканскому хозрасчету; в концепции, представленной правительством, депутаты увидели вчерашний день. Да и само правительство, порой кажется, не знает, что защищать. Принципы планового хозяйства? Идею хозрасчета? Или спасать государство, наименованное Союзом Советских Социалистических Республик, его сегодняшний день?
      У меня такое ощущение, что вся наша жизнь - это нескончаемая присяга на верность. Целям, планам, которых у нас громады, присяга перед будущим и во имя него.
      Обесценивается реальность сегодняшнего дня. Государство разучилось воспринимать день как часть конкретной человеческой жизни, единицу времени, на которую эта жизнь укорачивается. То есть в физическом исчислении этого "завтра" может не быть. У нас день в идеологическом контексте - непременно день эпохи. В хозяйственном - часть пятилетки, квартала. Утрачен личный интерес, мы его вычеркнули из календаря. И все посыпалось.
      "Мы! Во имя нас!" "Советский народ, все как один!" Удары в бубен. По-прежнему шаманим, но уже никто не пляшет. И кажется мне, что наша жизнь превратилась в некую немую сцену. Нарисовали солнце, написали на нем "марксизм-ленинизм", подвесили повыше, чтоб не дотянулись, не сшибли ненароком. Сели в кружок и ждем. День сидим, два сидим, три сидим. Понять ничего не можем. Вроде как светит, но не греет. А раз не греет, что ни посеешь, ничего не всходит. А раз не всходит, урожая не соберешь. А раз урожая нет, зачем сидим?
      Сегодня мы переживаем нелегкое время. Трудно народу, трудно правительству, трудно парламенту, трудно партии. Как сделать, чтоб это непомерное "трудно" объединило нас, а не поссорило вконец? Как сделать, чтоб каждый человек сказал: это мое правительство, моя партия, мой парламент? Не наш - мой Союз, потому что он не забыл меня. Встретил поутру и спросил: давай я тебе помогу, человек хороший. Каков твой интерес?
      И все-таки настырный вопрос не дает покоя. Но почему, почему такие муки по любому поводу? Страдают даже не от невзгод, хотя и от них страдают, от бесполезности, от понимания, что завтрашний день - миф. Ибо все сегодняшние дни не так давно были днями завтрашними, днями реального счастья, которое убывало, как шагреневая кожа, по мере того, как якобы мечта становилась якобы реальностью. И что самое пагубное, четыре года обновления удручающе нащупывают привычную колею мифа.
      В связи с этим несколько отрывочных суждений.
      Признание полезности хозрасчета пока не приблизило нас к оздоровлению экономики. В силу двух причин: сопротивления нежелающих, массовой экономической безграмотности сторонников. И наконец, третья, на мой взгляд определяющая, ошибка, да и не ошибка даже - результат воспитания, социальной биографии. Догмы стали нашей плотью.
      Так вот о догмах: как первая, так и вторая модель хозрасчета рождены в системе, идеологизированной до абсурда. А это значит, что творцы реформ, помимо экономических рычагов, зачисляют как действующий ресурс некий феномен сознательности, которого, увы, нет. В своем подавляющем большинстве общественный разум в лице Советов трудовых коллективов на предприятиях, в научных учреждениях, а также и в пофамильном исчислении прочел модель хозрасчета не слева направо - сначала дать, а затем взять, а как бы наоборот - сначала взять, ну а насчет дать, там уж как придется. А в результате - мы разоряемся. Рост заработной платы превышает прирост продукта почти в два раза. Вымывание дешевых товаров на потребительском рынке происходит не в странах третьего мира, а у нас. Как следствие усилий тех самых предприятий, рабочие которых обрушивают гнев на правительство: где обувь, где доступная по ценам одежда? Разве не Советы трудовых коллективов утверждают планы выпуска товаров, дающих резкое прибавление прибыли и как результат - возросшие отчисления на решение социально-бытовых проблем этого конкретного предприятия, но притом исключив массу товаров из потребления? Получается, что лучше меньше, но дороже. Разве не эти предприятия, использовав механизм договорных цен, взвинтили прибыль, сократив поштучный объем товаров, то есть ввергли страну в товарный голод? Разве не в Российской Федерации в 1989 году резко упало качество продукции буквально во всех отраслях промышленности, при возросшей цене этой самой продукции?
      Отсюда вывод - нам не хватает знания и понимания мироощущения общества, в котором мы живем. Условия экономической реформы - это не только состояние фондов, ресурсов, технического обеспечения, бюджетных ассигнований, экономических связей с международным сообществом - это и состояние сознания общества. Без риторических усилений - социалистическое сознание. Речь о другом сознании. Сознании человека, уставшего от идей искаженного социализма. Человека, узнавшего, что мы, во-первых, не богаты, а бедны; что его заработная плата начислялась самым несправедливым образом; что его пенсионное обеспечение есть обеспечение унизительное по сравнению с цивилизованными странами; что его страна из отстающей превратилась в отсталую, ибо она отстает во всех без исключения сферах жизни: промышленности, сельском хозяйстве, образовании, медицине, культуре, торговле, в отношении к старикам, детям, инвалидам. Что наша самая-самая справедливость была самой-самой несправедливостью. Иначе говоря, человек понял, что он не имеет... у него нет... его обманули... ему не построили... его не вселили... ему не предоставили... он не купил, не получил, не вселился. Поэтому он сразу ринулся на плацдарм - взять, а не дать. Хоть в чем-то восстановить изголодавшуюся суть. Куда же подевалась наша сознательность? Улетучилась? Растворилась? А может быть, её никогда не было, исключая первое послереволюционное десятилетие? Да нет, она была. Просто до ХХ съезда она существовала как бы в двух измерениях: как сознательность, рожденная страхом, и как сознательность слепых, чье малое образование (а страна, увы, была в своем обширном многолюдье малообразованна) черпала в краткокурсовом идеологическом догмате. И это был определяющий принцип управления обществом - строго дозированное образование в замкнутом пространстве отдельно взятой страны.
      Период холодной войны был, по сути, спасительным для социалистического догмата, он как бы обусловливал правомерность железного занавеса, опять же работающего на дозированное образование народа, не имеющего доступа к событиям, интеллектуальной информации за пределами страны. И тезис Сталина "Мы должны вырастить свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию" имел совершенно иной смысл - создать плацдарм послушного интеллекта; отсюда, с этих времен, утвердились незыблемые принципы взаимоотношения власти и общества: народу положено знать только то, что ему положено, определено властью. Так считали Сталин и все его окружение. Увы, но почти так же считали и Хрущев, и все его окружение. Не случайны его слова: "В вопросах культуры - я сталинист". А далее Ильичевы, Сусловы, Брежневы и практически все без исключения руководство партии от центра до районов. Ну а исполнительная власть, на то она и исполнительная, потому как партия - наш рулевой!
      Потом страх прошел. Нет, не так, Хрущев вычеркнул его из политической лексики, демонтировал материально, но, как все, плодоносящее десятилетиями, страх не сразу умер, он просто перестал быть опорой сознательности. Еще какое-то время оставалась сознательность полуфанатизма, сознательность догмы. Поколение шестидесятых отчасти было заражено этой болезнью. Оно оставалось и остается очень противоречивым. Оставшись наедине, в своем кругу, поругивая следующее поколение, они говорят: "Мы не так заражены эгоизмом, в нас ещё сохранились остатки бескорыстия". И это правда. Но со временем проходит все, и даже остаточный догматизм в душах тех, кто продолжал жить идеологическим постулатом якобы народного государства, якобы равноправия, якобы свободы, якобы демократии, якобы вне кризисов, за столом никто у нас не лишний... Якобы, якобы, якобы...
      Это, на мой взгляд, и есть состояние сознания общества, окружающая среда экономических реформ.
      Вот почему главенствующим признаком нынешнего правительства, которое я назвал бы правительством надежды, обязан быть его интеллектуализм. И не только в смысле читал или не читал министр журналы "Новый мир", "Знамя", "Наш современник", согласен он со Шмелевым или Селюниным, и вообще кто такой Василий Гроссман, и почему Солженицын хуже, когда его нет, и лучше, когда он есть. Без этого тоже не проживешь. А в смысле постоянной неудовлетворенности своей образованностью и жгучим желанием постоянно её пополнять не только на посту министра, но и до того. В 1917 году, формируя ядро хозяйственных руководителей на местах, мы этим пренебрегли. Отчасти упиваясь военными успехами - можем же без военного образования громить интервентов. Что из этого получилось, мы уже знаем.
      И ещё один мотив размышлений. Очень часто в политическом обиходе, в период предвыборной кампании, и затем в парламентских дебатах, и за их пределами, звучит ставшая уже расхожей фраза "взять власть". Не покидает ощущение непонимания говорящими смысла этого обязывающего действия. Для чего взять власть? Как ей распорядиться? Обещать сделать и потерпеть поражение? Чтобы было по-другому, не как сейчас? Но по-другому - не обязательно значит лучше. Нетерпение, желание немедленных результатов у измученного ожиданиями общества не улетучится, его надо будет удовлетворить.
      Практически среди депутатов никто, кроме Абалкина, не сказал главной фразы: "Живем так, как работаем". Работают ведь не кто-нибудь плохо, а избиратели. Прибалтийские республики сказали об этом во всеуслышание. Сказали несколько иначе, но сказали: "Если нам положено страдать, то мы хотели бы страдать только от своей скверной работы, не прибавляя к ней скверную работу всех остальных. Но если на этом общем фоне скверного мы работаем чуть лучше, то не дайте нам утратить этого качества. Дайте нам прибавить этого "лучше". Может быть, наш опыт заразит других". Прямо по Ролану Быкову: "Не даете денег - дайте самостоятельность".
      В Макеевке уже после забастовки стачечный комитет выбивается из сил, чтобы добиться соблюдения элементарной трудовой дисциплины. Масса шахтеров не выходит на работу. Смены покидают забой до конца рабочего дня. По сообщению на 29 июля суммарный простой от таких невыходов равен был простою двух шахт только в Макеевке. Иллюзия взятой народом власти имела место и в Китае, в период культурной революции. Это все уроки, которые не должны проходить бесследно.
      Наверное, в конце концов из руководства должны уйти те, кто несостоятелен, несведущ, неспособен. Думать о том, что люди объединяются вокруг высокой идеи, по-моему, заблуждение. Люди объединяются вокруг личностей, способных нести высокую идею. Не относящих плодоношение этих идей на недостижимое завтра. А способных изменить тяжкое сегодня. Такой иск к власти у общества, миновавшего черту духовной, социальной, политической близорукости. Это не красивые слова - нам нужна талантливая власть, власть деятельная. Не обманем себя криками: оттирают рабочий класс, не замечают крестьянство!
      Забастовочный рецидив - это удар не столько по экономике, это удар по сознанию. Те, кто мешал переменам, полагали, что раз перестройка идет сверху, то и главная угроза их безбедному существованию идет оттуда. Вот выдохнутся верхние эшелоны - и все станет на свои места. Снимает-де не народ, а ЦК. И вдруг все перевернулось, разверзлась земля под ногами. Куда пойдет этот процесс - вот главный вопрос.
      Не идеи перестройки вывели людей на площадь, а неверие, что эти идеи реальны. Проблема взять в какой-то части решена, но на взятое нечего купить. Тогда зачем брать? Если очередной стадией перемен должен стать распределительный принцип военного коммунизма, то зачем все это? Бунт всегда плод отчаяния. И думать о том, что слова "никому не верим, кроме Горбачева и Рыжкова" есть свидетельство авторитета двух руководителей страны, - наивно. Да нет же, нет! Мы не научены думать иначе - царь все решает, царь. Это и есть кризис власти - в чистом, незамутненном виде.
      Вопрос "Как мы формируем власть?" есть вопрос ключевой. По какому пути пойдет страна - по пути взрыва или по пути веры в плодоношение демократии, которую нетрудно уничтожить собственными руками? Да не оставят нас здравость и рассудок. Всех вместе: рабочих, крестьян, интеллигентов. Во имя Отечества. Подумаем об этом.
      РАЗЫСКИВАЮТСЯ ПОБЕДИТЕЛИ
      (к шестилетию перестройки)
      Март 1991 года Еще никогда из сферы полезного труда не было такого изъятия трудового ресурса. Мы сходим с ума. Съезды, проходящие в три этапа, городские сессии, форумы народных депутатов, не уступающие по продолжительности кругосветному путешествию. И очереди - нескончаемая траурная лента, обрамляющая мир существующих, но не живущих. Стиль общения иной, в диапазоне вибрирующего звука, похожего на всеобъятное проклятие. И не надо искушать себя вопросом: у самого края стоим или уже миновали его? Еще летим в пропасть или кричим с глухого дна: "Помогите!" Оскорбительна роль поверженных, но это наша роль. Немыслимо! Парламент, на глазах которого страна идет вразнос, не в состоянии выполнить свою конституционную обязанность - отправить беспомощное правительство в отставку.
      Нынче мы играем в президентские структуры. Правительство, или, согласно президентской лексике, кабинет, инспекции, наместники, телевидение, КГБ, МВД, консультативные и совещательные, координирующие и прогнозирующие, короче - все мы при президенте. Республики, государство, народы. Такая нынче у нас жизнь. Для всякой власти реформа управления есть поиск путей сохранения власти. Президентские поиски счастливой формулы - из этой же природы. Задача упрощена до предела. Спасем власть - значит спасем страну. Рецидив почти монархического мышления. В нашей ситуации истина внизу: спасем страну - восторжествует достойная этой страны власть.
      ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ГРЕЗЫ
      Мы сентиментальны. Никуда не денешься, мы такие. Именно сентиментализм - причинная среда всех облагораживающих власть мистификаций.
      Общество, застигнутое врасплох очередной новацией президента, задает себе мучительный вопрос: о чем думал президент, когда поднимался на трибуну сессии Верховного Совета с докладом, лишающим нас всяческих надежд? Или когда поддерживал программу "500 дней", а затем от неё отвернулся? Или когда создавал президентский совет и требовал под эту идею изменения конституции - и парламент послушно внес эти изменения, а затем через восемь месяцев идея совета президенту разонравилась, и он его упразднил. И опять потребовал изменения конституции, и парламент, подвластный капризу президента, снова с ним согласился.
      Так все-таки, о чем думал Президент, когда...
      Однажды в череде таких вот непредсказуемостей президент высказался о своей предрасположенности к идее левоцентристского блока. По этому поводу депутат Мурашев произнес идеалистическую фразу: "Нам не дано предугадать, о чем думал Горбачев". Еще была остаточная вера, и демократы гнали от себя чувство растерянности. Я часто вспоминаю эту фразу Аркадия Мурашева и спрашиваю себя: "А почему, собственно, мы должны разгадывать указы президента, искать скрытый замысел?" Мы неисправимы, безмерна вера сограждан в доброго и умного царя. Нам стыдно признаться, что нас одурачили. Мы непременно скажем: "Замысел был замечательным - воплощение подкачало". И в 1917-м, и в 1922-м, и в 1956-м, и в 1964-м, и в 1985-м.
      Этого у нас не отнять, начинаем красиво. "А был ли мальчик?" Был ли президент демократом? Полагаю, что нет.
      Уставший от тупоумия и партократии человек. Фамилия, имя, отчество: Горбачев Михаил Сергеевич. Он пошел влево не в силу убеждений, а по причине крайней несимпатичности и ограниченности соратников, с которыми оказался за одним столом президиума. Его раздражал генерал, который сопровождал Брежнева вплоть до трибуны съезда, куда и помогал ему взобраться. Его раздражал "серый кардинал" Суслов. А затем - канцелярский корифей, возомнивший себя идеологом, - Черненко. Нормальная реакция нормального человека. Если это раздражало и угнетало всех, это должно было раздражать и Горбачева. Все-таки юрфак, все-таки МГУ.
      Неудачность агропреобразований лучше других понял сам автор. Он не признал этого вслух, но внутренне себя остерег. Юрист Горбачев взял верх над Горбачевым экономистом-заочником. И видимо, в силу этого Горбачев как бы передоверил экономические и хозяйственные реформы. Произошло разделение труда. Ты, Коля, занимаешься внутренними делами, а я - внешней политикой. Мое дело - набросок, эскиз идеи: новое мышление, гуманный социализм, общеевропейский дом. Я над - а ты, Коля, внутри.
      Собрались специалисты по эскизам, каждый делал набросок, но никто не был способен нарисовать картину в целом. Со временем очевидный недостаток, повторенный многократно, становится образом поведения, разновидностью философии.
      Сейчас, когда наступил момент нести урон на ниве внешней политики, считавшейся на протяжении шести лет выигрышной картой Горбачева, самое время понять причину эволюции.
      Дело не в отставке Шеварднадзе. На этот счет много домыслов. Поступок Шеварднадзе - поступок этический. Он оказался перед чертой, когда надо делать выбор: власть или порядочность? Шеварднадзе выбрал порядочность. В предупреждении: грядет диктатура (замечу, Шеварднадзе не уточнил, чья диктатура) - прочитывается не интеллигентский всхлип, в чем немедленно попытался обвинить министра правый фланг парламента, а точный анализ, признание факта, что крайне правые загнали президента в угол.
      Станислав Шаталин в известном письме на имя президента крикнул вдогонку, ни на что не надеясь: "Преодолейте в себе местничество, подозрительное отношение к демократам".
      Союз президента с демократами не состоялся и состояться не мог. Президент считает себя праотцем демократических обновлений в стране. И это справедливо. А потому и демократам положено платить моральный оброк праотцу. А они этого не делают. Нехорошо.
      Первоначально, в 1985, 1986 годах демократов, либералов такая формула устраивала. Она давала им стартовое превосходство. Президент нас породил значит... Мысленно выстраивались права на особые отношения с праотцем. Истосковавшись по либеральной власти, они готовы были отдать в распоряжение президента свой интеллект, свое умение. Однако маятник политической жизни не удалось удержать в пределах приемлемой амплитуды, он пошел слева направо.
      Почему же не получилось единения? Все дело в психологии. Демократы рассчитывали на союз, а президент - на послушание.
      Создание президентского совета было последней попыткой Горбачева подтвердить свой политический центризм. К этому времени Горбачев уже "сделал свой выбор", уже возвращался в родные пенаты. От президентского совета требовалось одно - запечатлеть в сознании народа образ президента-центриста. С этой своей недолговечной задачей совет справился, оставив для потомков групповую фотографию. Дескать, и такое тоже было.
      ШТОРМ ИЛИ УПРАВЛЯЕМОЕ ВОЛНЕНИЕ
      Правые очень точно ловили колебания президента.
      Непредсказуемость поведения левых испугала Горбачева.
      Демократы критиковали КПСС, партократию, они ещё надеялись, что президент порвет с партийной верхушкой, олицетворяющей консерватизм и реакцию. И тогда его союз с демократами стал бы естественным. Конечно, в этих либеральных раздумьях присутствовал скорее политический романтизм, нежели понимание жесткой реальности. Он был присущ людям более старшего поколения, пережившим неудачи хрущевской оттепели. Горбачев был их последней надеждой. До поры до времени они сдерживали натиск крайних радикалов, оставаясь при этом знаменем перемен, сторонниками "мягкой революции". Именно их Горбачев вернул из политической ссылки, действуя скорее интуитивно, нежели по убеждению, полагаясь на проверенный принцип: враги моих врагов - мои друзья.
      Пора оставить иллюзии. Никто ниоткуда никаких демократов не возвращал. В нашем обществе их попросту не было. Вернулись умеренные консерваторы, не чуждые духу либерализма. В высших слоях политической атмосферы появилось несколько интеллигентных неглупых людей. Как же мало надо нашей стране, чтобы завопить во всю глотку: "Революция!"
      Нечто подобное случилось после выборов российских депутатов. По всем самым тщательным подсчетам, депутатов демократической ориентации было избрано не более 33 процентов. Но уже этого оказалось достаточно, чтобы избиратель зашелся в счастливой истерике: "Победила демократия!" Не победила, нет. Заявила о своем появлении на политической арене. Страна необъятных просторов склонна к преувеличению. И мы близки к тому, чтобы сделать ещё одно признание: президент - наше очередное преувеличение.
      Китайская поговорка гласит: "Никогда не откусывай больше, чем можешь проглотить".
      Горбачев надломил систему. И в разлом ринулась невостребованная социальная энергия наряду с политической пеной. Я бы назвал наше время временем разноцветного радикализма.
      Суперрадикалы оттеснили сторонников "бархатной революции" (с ещё большей очевидностью это произошло в странах Восточной Европы) и стали воплощением демократии как настроения. А настроение - категория непредсказуемая.
      Сейчас трудно сказать, кто первый выкрикнул опрометчивое словосочетание: "Горбачеву нет альтернативы". Вполне возможно, автором этих слов был кто-то из либералов. Мечтательность - продукт врожденного сентиментализма. На какой-то момент это примирило всех: Горбачева, Рейгана, демократов и даже крайне правых. У них не было лидера: Лигачев слишком одиозен, Гидаспов - нестабилен, Полозков - провинциален и зол, да и антибольшевистские идеи обрели характер эпидемии. И правые решили переждать. Горбачевизм нельзя назвать культом личности. Дела шли слишком скверно, не до икон. Просто президент стал объектом политической борьбы. Шла схватка за влияние на президента.
      Интеллигенция жила иллюзиями. Козлом отпущения был Рыжков, сначала в одиночестве, затем вместе с Абалкиным. Горбачев набирал очки на Западе и уже через Запад внедрял в сознание соотечественников однажды услышанные ими слова: "Горбачеву нет альтернативы". Нас усиленно убеждали, что инвестиции даются Западом "под Горбачева".
      Учитывая, что концепцию экономической реформы в любых её видах создавали либералы, полулибералы, радикалы и полурадикалы, так или иначе нацеленные на обновление люди, исповедующие взгляды если не демократические, то близкие к таковым, - учитывая все это, можно сказать, что демократы по собственной инициативе шли к своему распятию.
      Если даже не они произнесли первыми слова "альтернативы Горбачеву нет", то, несомненно, оказались той силой, которая эту идею поддержала.
      Правые понимали: в этих условиях единственный шанс - склонить чашу весов в свою сторону, зародить у президента подозрение к демократам, создать образ даже не союзника, а коварного попутчика; подсунуть президенту лжеэкстремистские лозунги, выполненные в духе политической истерии, под видом тезисов долгосрочной программы демократов.
      Власть всегда подозрительна. Уже на второй день своего установления она начинает выискивать глазами тех, кто может её свергнуть.
      Здесь важно перехитрить, пустить власть по ложному следу.
      Реакция правильно оценила ситуацию. Во-первых, она воспользовалась либералами как заслоном. Михаил Полторанин как-то выразился более точно: "Интеллигенция вокруг Горбачева, а на первых порах она была его надежным союзником, выполняла роль волнореза, о который разбивалась бушующая стихия народного недовольства деятельностью центра, правительства и самого президента. В результате всякий шторм превращается в якобы управляемое волнение".
      ПОЧЕМУ ВПРАВО, А НЕ ВЛЕВО?
      Интеллигенция оказалась заложницей своего доверия к президенту. И ещё долго, оставаясь верной кодексу порядочности, уверяла окружающих, что президент по природе демократ, только боится признаться в этом вслух, ждет, когда демократы окажутся в большинстве, а пока вынужден подыгрывать правым. Я не оговорился - вынужден подыгрывать.
      Правомерен вопрос: почему Горбачев пошел вправо, а не влево? Объяснить это не так сложно. Всякая реформа в консервативном обществе продукт умеренных консерваторов. Ибо в закрытом обществе - а наше общество до 1985 года было таковым, со всеми признаками тоталитарного режима, пропитанного идеологией диктатуры, - демократов на этажах управления быть не может по причине отсутствия среды обитания. Поэтому взгляд на любые реформы, будь то Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев (а сегодня мы имеем основания эти фамилии поставить в один ряд), - это взгляд даже не либерала, а в лучшем случае умеренного консерватора, чье понимание реформ ограничивается степенью его умеренности. Отсюда тупиковые ситуации, неспособность к развитию идеи, увлечение переиначиванием структурных систем. В этом смысле показательны все последние указы президента, влияние которых распространяется на дисциплинарные подразделения КГБ, МВД, армии, Гостелерадио. Создается иллюзия действенности президентского управления.
      В то же время указы, касающиеся экономических, социальных либо критических ситуаций, национальных конфликтов, выполняют роль не более чем многословной проповеди на эту тему. У президента не было и нет программы, поэтому процессы, начатые реформаторами, ушли дальше, за пределы его умеренности, а значит, за пределы понимания. И реформатору - а президент считает себя таковым - трудно и неловко в этом признаться. Ближайший сподвижник президента Н. И. Рыжков под конец своего "премьерства" оказался более откровенным.
      Разумеется, умеренный консерватор Горбачев, вступивший на дорогу реформ практически без команды единомышленников, был вынужден подстраиваться под жесткое консервативное и даже реакционное окружение. Ему необходима была поддержка, и либеральное крыло общества протянуло Горбачеву руку, опираясь на которую, он начал свою внешнеполитическую карьеру. Конец афганской войны, отношения с Америкой, общий европейский дом. Доверие к Горбачеву на Западе рождал не сам Горбачев, а либеральное сопровождение, в окружении которого он там появлялся. Ничего удивительного, "короля играет свита". Так рождалась эйфория влюбленности Запада в Горбачева.
      Внутри страны действия либералов, а равно и демократов были менее продуктивны.
      Почему столь скорым был успех на международной арене? Да потому, что якобы "жесточайшее" сопротивление советской "миролюбивой" политике было дутой величиной, на которую работал практически весь пропагандистский аппарат партии и государства. Но зато продвижение реформ внутри страны, в среде "новой человеческой общности" - народ-интернационалист, народ-труженик, единый с партией, весь как один, всегда и во всем привыкший брать заоблачные высоты и одерживать исторические победы, - в среде этого народа дело застопорилось, реформы забуксовали и рухнули, увы, по той же самой причине: мир кривых зеркал, дутых величин, придуманных достоинств. Марксистская идеология-труженица омертвила сознание настолько, что политическая слепота стала разновидностью социального зрения как пророков, так и толпы.
      Когда мы говорим о кризисе власти, мы неверно расставляем акценты. И вообще, что такое кризис власти? Политический скандал? Конфликт внутри власти? Ее непопулярность и нерешительность? В цивилизованном мире все обстоит именно так. Но мы - особая разновидность бытия, и кризис наш особый. Центр в процессе резкого падения престижа президента стал на путь реформирования власти от противного. Пока президент был популярен, относительная популярность других была допустимым обрамлением. Когда же популярность президента стала падать, привлечение в структуры власти людей популярных и значимых стало практически невозможным. Президент не столь ревнив в момент взлета, как мнителен в момент утраты популярности. Кабинет оказался в положении незавидном: нужно создать власть, исключающую потенциал лидерства.
      Иначе говоря, власть возвращается на круги своя. Она формируется вопреки контактам с обществом, игнорируя его интересы и симпатии.
      ПРЕЗИДЕНТ ЖЕРТВУЕТ КАЧЕСТВО
      Демократы переживают свой первый кризис. Первая волна разочарования избирателей - стало хуже, чем обычно. Почему так? Добившись зыбкого большинства в законодательной власти, демократы остаются удручающим меньшинством в коридорах власти исполнительной. Они пришли в среду старого аппарата без своей команды. Демократы с некоторым опозданием начали понимать, что власть - это не только управление, но и подчинение. Нельзя быть одновременно как бы властью и как бы оппозицией, тут всякая путаница почерка чревата.
      Месяцы рядом с "рычагами власти", не подарившие даже малейшего сдвига к лучшему, стали периодом жесточайшего разлада среди демократов. И это естественно: разлад всегда там, где нет результатов дела. Начинается поиск виновных.
      У политических противников психологический режим складывается иначе. Четыре месяца ушло на зализывание ран. Затем шок прошел, и следующие три месяца были употреблены более продуктивно, нежели у демократов. Правые готовили наступление. В отличие от демократов, они скрупулезно пересчитали сторонников, а затем построили их побатальонно. Они парализовали действие законов России на местах. Они вынудили Горбачева сменить политическую команду. Новый состав политбюро - люди из одиннадцатого ряда.
      Перепуганный экономическими неудачами президент панически отталкивает от себя либералов, центристов. Говоря шахматным языком, президент жертвует качество. И, как ему кажется, добивается частичного прощения у правых. Поразительно, с какой легкостью президент уступает своих вчерашних союзников.
      Шеварднадзе знал все или почти все и поэтому ушел. Прибалтийский вариант перечеркивал внешнюю политику эпохи Шеварднадзе.