Пономарева Тамара
      Потаенная любовь Шукшина
      ЭПИЛОГ
      Стоит возле Сросток, как страж, Пикет-гора, где некогда располагался казачий пост. Правда, местные народности называют ее на свой лад - Бикет.
      В ясную, летнюю погоду с горы Пикет видна широко окрестность во все стороны до 30 километров: на северо-запад - Степной Алтай, на юго-восток Горный. А Пикет высится на пограничье. Под горой же стекаются, срастаются две реки - Катунь и Бия. От слова "срастаются" и пошло название - Сростки.
      Конечно, и подростком, и юношей, и будучи взрослым, Василий Макарович любил подниматься на гору Пикет, чтоб отсюда полюбоваться неописуемо прекрасными алтайскими далями. В воспоминаниях любимой сестры Шукшина Тали, Натальи Макаровны Зиновьевой, это тоже нашло отражение. Вот как оно выглядит:
      Однажды летом, на второй день после приезда, в предрассветный час Вася тихонько вышел на улицу, стукнула калитка, я - к окну. Он прошел мимо по направлению к горе Пикет. Я почему-то всегда боялась за него, уж больно был он рискованным. Я разбудила маму... говорю: пойдем за ним. Он идет вразвалочку, а мы, две заполошные, пуганые вороны, трусим за ним на небольшом расстоянии. Был четвертый час утра. Село уже приготовилось умываться в серебре росы, отбеливалось, перекликались во дворах петухи... Вася стал подниматься на гору, тогда я тихонько окликнула его. Он увидел, что мы тоже поднимаемся по косогору... засмеялся: "Ну, вы даете..." Прижал нас к себе... и предложил подняться выше и вместе встретить рассвет. Останавливался, сладостно причмокивал, поднимал руку вверх и в стороны, как будто накачивал себя воздухом, который, как он сам выразился, можно черпать банным ковшом и пить до опьянения. А нам было и невдомек, что природа, рассвет в родных местах помогали ему в работе, он как будто заряжался, а гора Пикет была его стартовой площадкой. Не думал, конечно, что она будет для него и финишем...
      Да еще каким финишем! Море людей будет сюда приезжать, чтоб отдать уважительный поклон сыну алтайской земли. Но это празднество, широкое и вольное, как душа Василия Макаровича, наращивало свои силы и размах исподволь... Начиная с 1976 года, в день памяти Шукшина люди стихийно начали собираться на горе Пикет, даже в первое время вопреки воли местного руководства... Но с малого родника начинаются глубоководные реки.
      С восходом зари начинает сходиться сюда разный хороший народ, чтоб отпраздновать "на миру" день рождения знаменитого алтайского сына Василия Макаровича Шукшина - двадцать пятого июля. К этой дате приурочены Шукшинские чтения, которые проводятся ежегодно в Алтайском крае, а к горе Пикет стекаются люди из окрестных сел и деревень, из больших и малых городов России.
      С горы Пикет распахивается удивительно красивая панорама Закатунской долины, шукшинской "малой родины", которую рассекает стремительный и стратегически важный для страны Чуйский тракт, уходящий к монгольской границе через горы, леса и пышные золотящиеся поля. Кстати, пшеница, выращиваемая на Алтае, отличается высоким составом клейковины, по качеству выше краснодарских и новосибирских сортов. Мне кажется, и местные люди резко отличаются от других областей России солнечностью, добросердечностью и радушием.
      В одном из писем родной сестре Наталье Макаровне Зиновьевой Шукшин однажды написал:
      Я хочу, чтоб меня тоже похоронили на нашей горе и чтоб вид оттуда открывался широкий и красивый.
      Но не отдала его Москва "малой родине", отняв однажды. Не пожелала вернуть Василия Макаровича Сросткам и жена его - мать двоих детей, Лидия Николаевна, чтоб вечно рядом был ее супруг: в минуту тяжелую или радостную прийти да поговорить по душам с Василием Макаровичем, одна или с Машей и Олей.
      Да и в традициях всех ведущих столиц мира заведено так: забирая у провинций таланты, они оставляют их рядом со своим сердцем, как самые высокие символы Отечества.
      Признание и высокая оценка впечатляющего наследия В. М. Шукшина в Дании, Исландии, Норвегии, Швеции и Финляндии убеждают соотечественников в том, что слава сибирского самородка стала давно достоянием мирового сообщества и, конечно, гордостью отечественной культуры и Алтайского края, вскормившего, выучившего и подарившего миру истинно народный талант.
      На "киноволне" оживленного интереса международной общественности к яркой творческой личности Шукшина появились сборники избранного российского писателя во Франции, ФРГ, Италии, США, Японии, Англии, странах Скандинавии, не говоря уж о собственной стране, где в издательствах было напечатано семь его книг, за пятнадцать лет пребывания в кино снято пять фильмов и сыграно более двух десятков ролей!
      Подходя к себе всегда критически, сам автор считал из своих фильмов удавшимися лишь два - "Печки-лавочки" и "Калину красную".
      В двадцать пять поступил он во ВГИК, в тридцать лет его закончил, в сорок пять Шукшина не стало. Но как много Василий Макарович успел за такой короткий отрезок времени, отведенный ему судьбой!
      Утверждая его память, по родной стране начали появляться Центры В. М. Шукшина, и один даже - в Париже, куда вместе с Л. Н. Федосеевой-Шукшиной ездили артисты Татьяна Белевич и Никита Астахов - одни из первых исполнителей произведений знаменитого сибиряка.
      Сборники рассказов и повестей, подготовленные издательствами "Прогресс", "Спутник", "Радуга", нашли благодатную почву у доброжелательного зарубежного читателя. Исторический роман о Степане Разине вышел на финском и шведском языках, театральная инсценировка "К светлому будущему" - на финском, прозвучали рассказы "Срезал" и "Горе" по шведскому и исландскому радио...
      "Всеми высшими завоеваниями духа мы владеем сообща",- написал швед Вернер фон Хейденстан. В этом гуманизм мировых шедевров. Они дают возможность владеть ими вместе, объединяя вокруг себя людей разных сословий, религиозных убеждений, рас и континентов.
      ...У подножия горы Пикет, окруженный вниманием сельчан, находится Дом-музей Василия Макаровича Шукшина. А рядом с ним - великолепный ухоженный сад, заложенный сотрудниками музея при помощи Научно-исследовательского института садоводства Сибири им. М. А. Лисавенко.
      Сохранилась усадьба, где родился Шукшин, дом № 48 по улице Береговой, где прошли детские и юношеские годы Василия Макаровича, старая школа в центре села, где он некогда учился. Имя Шукшина носит двухэтажная местная школа, выстроенная в шестидесятые годы, расположенная через дорогу.
      Не обходится ни одно празднование Шукшинских чтений без Рениты и Юрия Григорьевых, больших и преданных друзей Василия Макаровича, поставивших фильм о Шукшине "Праздники детства", где в роли матери, Марии Сергеевны, снялась актриса Людмила Зайцева, почитаемая в Сростках.
      Как сообщила Ренита Андреевна Григорьева присутствующим на Шукшинских чтениях - с 1986 года Госкино СССР учредило премию "За любовь к Родине", которую будут вручать ежегодно лучшим кинолентам года на Пикет-горе в присутствии земляков Василия Макаровича.
      И тот ПРАЗДНИК ДУШИ, за который ратовал своенравный сибиряк, продолжается на Пикет-горе, куда в 70-летие со дня рождения Шукшина народу понаехало, как никогда.
      А местные жители не могут забыть другого: как в Сростках побывал известный артист из Киева Павел Громовенко, да такое шукшинское "Верую!" выдал - народ ходуном ходил. Хочется надеяться, что и москвич Сергей Никоненко, исполняющий неповторимо этот рассказ, не уступит в талантливости запорожскому казаку и однажды удивит Сростки своей самоотверженной приверженностью к имени Василия Шукшина. И оживут и заискрятся, волнуя и поджигая сердца, снова оптимистические нотки в словах Василия Макаровича:
      - Душа болит? Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад. Верь в жизнь. Повторяй за мной: верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В барсучье сало, в бычачий рог!
      Вот оно неповторимое, жизнеутверждающее шукшинское озорство и глубокомыслие, народная мудрость и хитрая усмешка. А за этой перечислительной трескотней и временной казуистикой возникает шаровая молния - болеющая, высоконравственная душа народа, выразителем которой был и остается Василий Макарович Шукшин, потому-то к нему и не зарастает народная тропа.
      Именно своей мятежной, неповторимой сутью Василий Макарович Шукшин подтвердил лишний раз то, что было написано задолго до рождения сибирского художника Жерменой де Сталь в книге "Десять лет в изгнании", изданной в 1821 году, о характерных чертах простого русского народа, который ее восхищал гораздо больше, чем знать:
      Что-то титаническое, дерзновение, всегда превышающее обычные нормы: воображение русских не имеет границ, у них все грандиозно, отвага преобладает над рассудительностью, и если они не достигают своей цели, то только потому, что идут дальше цели.
      Василий Макарович перекликается с этой замечательной француженкой в своей приверженности, обостренной и высокой, к родной земле, более углубленно и простовато (а все гениальное всегда было просто!) выразивший этот душевный порыв, это сердечное пристрастие ко всему, что спасало и согревало, ласкало и поднимало с колен, когда накатившие житейские бури сбивали его с ног:
      Я думаю, что русского человека во многом выручает сознание этого вот - есть еще куда отступать, есть где отдышаться, собраться с духом. И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живет там и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу.
      Как проникновенно и емко сказал Виктор Петрович Астафьев, что внешностью своей Василий Шукшин "был похож на свою Родину". Там ему легче дышалось, писалось, являлось образное мышление и поэтическое вдохновение. Василий Макарович, как Антей, коснувшись земли родной, тут же обретал силу и крылья.
      В Доме-музее В. М. Шукшина я обнаружила прекрасные полотна моего земляка-кузбассовца, художника Германа Захарова, который подарил сросткинцам восемнадцать картин. Замерла над строками одного из последних писем Василия Макаровича:
      Силы, силы уходят. Не думал, что это когда-нибудь произойдет со мной. Ужасно грустно. В башке полно замыслов.
      Пикет-гора - место единения народного духа, высота, до которой подняло материнское сердце Марии Сергеевны судьбу своего любимого сына Василия Макаровича Шукшина.
      Недавно астрономы открыли новую звезду в космическом бездонном пространстве, назвав ее именем Шукшина. Много там еще неизведанного, неисследованного, много загадочного, но одно неоспоримо: она высоко в небесах, она светит. Долго нам еще ее узнавать, но забыть не дано.
      Часть первая
      СЫН СИБИРИ
      "Смерть эта не совсем естественна..."
      Ушел Шукшин из нашей жизни так же внезапно, как и появился.
      И не было горше этой вести для жены, для друзей, но более всего - для родной матери.
      Александр Петрович Саранцев, давний друг Шукшина, оставил нам пронзительную запись:
      Мария Сергеевна, прилетевшая на похороны сына, была вся в черном, молчаливая, вконец измученная. Седые волосы торчали из-под черной шали. Ее вели под руки. И в машине она все время молчала. Но когда проезжали мимо больницы Склифосовского, вдруг громко, с причитаниями зарыдала. В больнице, в морге, лежал Василий. Она об этом не знала. Но сердцем, выходит, почувствовала. Наука этого не объясняет...
      На родине, в алтайских Сростках, Мария Сергеевна известна была среди местного населения как плакальщица, то есть человек, которого приглашали родственники проводить покойного в последний путь, оплакать. На это нужны большой жизненный опыт, художественное и артистическое чутье, знания народного языческого обряда, пришедшего к нам из давнего далека, может, от народов Эллады, Древнего Рима. У Марии Сергеевны все это было. Чутье не подвело сибирскую плакальщицу - в морге лежал сын, поэтому тайными путями до материнского сердца Марии Сергеевны дошла эта черная весть, пронзив ее от головы до пят нестерпимой болью. Василия же Макаровича вскоре повезли на Новодевичье кладбище.
      Не могу не привести здесь речи известного писателя Юрия Бондарева, которую мне передал в свое время журналист газеты "Гудок" Иван Яковлевич Шишов, записавший ее на Новодевичьем кладбище:
      Какой бы естественной ни была эта смерть, мы знаем, за какое чистое, русское искусство боролся Василий Макарович Шукшин - за такое чистое, как слезы матери, которая здесь вот плачет. И знаем, кто в этой борьбе за чистое искусство стоял на его пути, мешая ему работать. Поэтому смерть эта не совсем естественная.
      Мы при жизни не ценили творчество этого человека. Для того чтобы мы его по-настоящему оценили, ему нужно было умереть, а то, какой любовью он пользуется у народа,- свидетельство тому море людей, которые присутствуют здесь, которые за стенами этого кладбища и которые представляют здесь всю нашу страну.
      Творчество Шукшина по существу еще не изучено, и для того чтобы понять весь его талант, нужны будут годы. И чем дальше он будет уходить во времени, тем выше он оценится другими поколениями.
      Спорили: кто он? Кинематографист или писатель? Мы уверены, что в единстве будут рассматривать творчество Василия Макаровича. Без этого единства мы уже не представляем себе этого человека. Хорошо, что он похоронен вот здесь, на Новодевичьем кладбище, где похоронен прах лучших представителей русской литературы и искусства.
      В день похорон Василия Макаровича будет забыт на кладбище родной человек - жена, забыт теми, кто только что говорил над могилой Шукшина высокие слова. В суете ли, в сутолоке, но ЗАБЫТ!.. Что это? Знак современного отношения к людям или показатель бессердечности мира кино? А возможно, чего-то еще, нам пока неведомого? Во всяком случае, пресса тех дней писала именно так, а не иначе. Газеты, перепечатывая друг у друга данную информацию, муссировали именно это событие. На мой взгляд вопиющее. Потому что, как выяснилось позже, жену Шукшина там никто не забывал. Так, во всяком случае, написано в недавних воспоминаниях Заболоцкого. Правда, по прошествии двадцати с лишним лет...
      Внутри общества, представлявшего в данной ситуации грозовое небо на земле, клокотали невидимые громы, порождая молнии, которые летели во все стороны, и в этом было присутствие болезненного симптома. Он нашел отражение и в публикациях журналистов.
      Да останется вечная боль материнского сердца Марии Сергеевны за всех, кто причинял горечь сыну, не понимая его, пытался унизить, за все попытки их посягнуть на имя Василия Макаровича и после смерти "робенка". Как наседка подле порушенного гнезда, таившего тепло ее птенцов, ослепленная горем и желанием сберечь правоту на земле, завещанную людям ее родным "дитенком," останется в живых мать священным напоминанием о том, что все мы смертны. Во всем величии встанет в рост милосердный и великолепный, народный образ матери Шукшина - крестьянки из сибирского села, пророчески угадавшей некогда судьбу своего сына.
      Но, видно, достался этот пророческий дар от Марии Сергеевны и ее сыночку, если Василий Макарович однажды написал:
      На меня вдруг дохнуло ужасом и смрадом: если я потеряю мать, тогда у меня что-то сдвигается со смыслом жизни.
      Или вот еще:
      Пусть лучше я раньше умру, чем она. Я не перенесу ее кончины.
      И ушел на тот свет прежде матери, как и начертал себе на скрижалях собственной жизни, мистически предугадав заранее завершение своего земного пути.
      Вспоминается постоянно еще одна фраза, которую любил повторять Василий Макарович:
      - Только на хлебе и картошке вырастают настоящие русские таланты!
      Это вечная пища нашего народа, давшего миру Есенина, Гагарина и др. И этот народ на мякине не проведешь. Он зорко отслеживает среди многих земных богатств золотники, что и заставит позже Шукшина, уяснившего эту святую истину с детства, написать следующее:
      Откуда берутся такие таланты? От щедрот народных. Живут на земле русские люди - и вот выбирают одного. Он за всех будет говорить - он памятлив народной памятью, мудр народной мудростью.
      Мать. Отец
      Мои страницы о Василии Макаровиче Шукшине - дань просьбам многих людей хоть как-то обобщить многочисленные и порой противоречивые представления о неординарном явлении нашей духовной жизни. Повторов в таком деле, конечно, не миновать, но и они под углом нового восприятия, в данном случае - моего.
      Подспорьем в моих изысканиях и скромных попытках хоть как-то обобщить представления о выдающемся русском художнике стали слова, сказанные опять же самим Василием Макаровичем:
      Сама потребность взяться за перо лежит, думается, в душе растревоженной. Трудно найти другую побудительную причину, чем ту, что заставляет человека, знающего что-то, поделиться своими знаниями с другими людьми.
      Он пришел в мой мир издалека, из той глубины, которая определяется необозримостью России. Будучи по всем своим корням исконно русской, я почувствовала в Шукшине родного человека, мятущегося, гордого, необоримого и ранимого. Эти записки начала я в январе 1965 года в городе Томске, в гостинице "Томск", наверное, не случайно, ибо впервые услышала имя "Шукшин", схожее с выдохом пурги, именно в этом старинном сибирском городе, в пору юности, когда я только входила в новую среду, именуемую громко и притягательно "литературой"!
      Имя "Шукшин" прокатилось по Сибири как раскат грома, задев нечто скрытое в душе, сокровенное и дорогое, разбудив и растревожив гражданские чувства в каждом, кто с ним соприкоснулся. Таков истинный художник на Земле. Он будит самое духовное, нравственное, ключевое, вознося его на высоту, коей определяется вдохновение и мастерство, ибо настоящее неотделимо от незамутненных родников Отечества, оно - зеркало, в котором отражается мироздание, мера и красота таланта.
      Но рядом обязательно пристроится серое убожество, которое на всем протяжении будет бежать, как тень, за талантом, всячески порицая и унижая его, ибо ей, этой бездарности, никогда не будет дано подняться хотя бы на одну ступень той многогранности, яркости, слепящей и волнующей, той простоты, доступности и незащищенности.
      Первая встреча с этим человеком запомнилась навсегда.
      Будучи командирован из Москвы в Томск, один кинодраматург хвастал своим знакомством с Василием Макаровичем, рассказывал разного рода небылицы о Шукшине. И я сказала кинодраматургу в порядке шутки: если появится этот скандальный тип, то есть Шукшин, на моем пороге, я выйду встречать его в тельняшке, перевязав один глаз, как у пиратов, устрашающе черной повязкой и держа кинжал в зубах.
      Так случилось, что судьба приготовила мне весьма серьезное испытание: я вскоре переехала жить в тот самый дом, где, как мне рассказывали, безнаказанно куролесил этот человек.
      Однажды поздним вечером в квартире раздался звонок. Я бросилась к двери, ожидая увидеть кого-то из своих, но у порога стояли два незнакомых молчаливых человека. Один высокий, скромного вида, даже опустил стесненно глаза. Другой - плотный, крепкоплечий, чуть ниже ростом, без одной руки. И этот второй заговорил со мной, не помню о чем, а первый, прислонившись плечом к стене, так и промолчал, не поднимая глаз.
      Мужчины ушли, оставив меня в растерянности: для чего и от кого приходили? Кто такие? И что означает этот поздний визит? Вскоре выяснилось, что это знакомый мне по Томску московский кинодраматург, вечеруя у безрукого, который оказался киноактером Николаем Смирновым, уговорил зашедшего к ним на огонек Василия Макаровича предстать пред очи сибирячки, конечно, не ожидавшей такого важного визита, и посмотреть, что с ней будет, особенно при виде "знаменитого" Шукшина, которого она собиралась встретить, устрашающе держа в зубах кинжал.
      Меня спасло то, что в первое знакомство я не узнала Василия Макаровича, увидев его таким, каким он в жизни и был всегда - скромным, стеснительным и молчаливым.
      Люди искусства противоречивы, ребячливы и любят сочинять разного рода небылицы друг о друге. И надо полагать, что многие легенды о Шукшине рождены фантазиями влюбленных в него людей.
      Этот незначительный эпизод - лишь штрих к характеру Шукшина, умевшего и поозоровать с друзьями, и горячо поспорить, и всегда помнить добро.
      Сростки
      Позже началось узнавание подлинной его жизни. Как сказал сам Шукшин в своей статье "Возражение по существу":
      Где есть правда, там она и нужна. Но есть она и в душах наших, и там она порой недоступна.
      Сказал не случайно.
      О жизни Василия Макаровича написано много, предостаточно и наврано. Поэтому, не мудрствуя лукаво, заглянем в биографию Василия Макаровича, которую он излагал кратко и предельно просто:
      Родился 25 июля 1929 года в селе Сростки, Бийского р-на, Алтайского края. Родители - крестьяне. Со времени организации колхозов - колхозники. В 1933 году отец арестован органами ОГПУ. Дальнейшую его судьбу не знаю.
      У родителей матери Василия Шукшина, Марии Сергеевны, было двенадцать детей. Она по счету - седьмая. Мария Сергеевна помнила, будучи девочкой, как в соседней деревне Верхняя Талица останавливался адмирал Колчак со своей армией. А у них в доме расположились красные. С полатей свисали головки детей, а внизу красный командир оружие разбирал по частям. Как можно было не знать Колчака, если он известен всей Сибири! И в моем древнем сибирском селе Крапивине оставлен людьми известного адмирала и северного исследователя особый след, связанный с сербом-художником В. Д. Вучичевичем-Сибирским, учеником И. И. Шишкина, которого погубили колчаковцы. Правда, сам адмирал к этой гибели никакого отношения не имел. Все произошло на бытовом уровне.
      В семнадцать лет к Марии посватался Макар, рослый, статный парень, и родители невесты были не против этого брака. В восемнадцать Мария родила Василия, в двадцать - Наташу, или Талю (так звали младшую сестру Шукшина в детстве). Оставшись после ареста мужа одна, Мария Сергеевна начала работать в колхозе на самых тяжелых работах, пласталась, чтоб только дети были сыты и одеты. Родные сестры осуждали Марию за такое пренебрежительное отношение к себе, но у молодой женщины не было другой возможности обеспечить материальное положение семьи "врага народа".
      Дед Василия, Сергей Федорович, бывало, говаривал дочери, приглядываясь к любознательному и сообразительному внуку:
      - Береги детей, Марья, а особенно Васю. Он у тебя шибко умный, не по годам!
      Именно крестьянский дом деда, материнская обитель дали мальчику те силы, ту нравственную опору, которые помогли Васе Шукшину выстоять в странствиях и не сломаться, получив поучительный жизненный опыт, делиться им с громадным количеством людей, признавших в нем настоящего художника
      Своего деда Василий Шукшин помнил всегда и, конечно, увековечил в своих жизнеописаниях:
      В доме деда была непринужденность, была свобода полная. Я вдумаюсь, проверю, конечно, свои мысли, сознаю их беззащитность перед лицом "фигуры иронической". Но и я хочу быть правдивым перед собой до конца, поэтому повторяю: нигде больше не видел такой ясной, простой, законченной целесообразности, как в жилище деда-крестьянина, таких естественных, правдивых, добрых, в сущности, отношений между людьми. Я помню, что там говорили правильным, свободным, правдивым языком, сильным, точным, там же жила шутка, песня по праздникам, там много, очень много работали... Собственно, вокруг работы и вращалась вся жизнь. Она начиналась рано утром и затихала поздно вечером, но она как-то не угнетала людей, не озлобляла с ней засыпали, с ней просыпались. Никто не хвастал сделанным, никого не оскорбляли за промах, но учили...
      Читая вышеприведенные строки Василия Макаровича, понимаешь, где зародились корни его творческой состоятельности.
      В молодости Мария Сергеевна опасалась своенравной реки Катуни, боялась, что отнимет она жизнь ее Васеньки, унесет его или простудит - как тогда мужу в глаза станет глядеть, если вернется из дали далекой однажды домой? Не пускала она сыночка в детстве к Катуни, панически страшась своего наваждения. Вероятно, не без причины.
      Возвращалась домой затемно с колхозных работ. Подойдет к избе, а дети лежат у крылечка, как щенята, свернувшись калачиком, спят, прижавшись друг к другу. Перетаскает их по одному в избу, а потом уж сама прикорнет где-то рядом, до первых петухов, до утренней зорьки. А кто из детишек вдруг очнется да спросонья заплачет, она тихонько начнет петь старинную сибирскую колыбельную, переходившую из поколения в поколение в крестьянских семьях России:
      Баю-баюшки, баю!
      Не ложися на краю:
      Прибежит серый волчок,
      Васю (Талю) схватит за бочок.
      Васю схватит за бочок,
      Унесет с собой в лесок,
      Бросит там под кустик
      И домой не пустит.
      А если бессонница нападала на малышей, матушка клала в ноги косматую шапку или варежку стеженую, которая изображала "волчка", и в сумерках при свете керосиновой лампы разыгрывалась перед детьми "страшилка". Надевалась на руку шапка или варежка, и "волчок" полз по кровати к неслуху, который тут же прятался с головой под одеяло и вскоре засыпал, убаюканный Марией Сергеевной, а она чуть свет вновь отправлялась на колхозные работы зарабатывать трудодни.
      Вот с тех пор от непосильной, неженской работы обезножила, и сердце надсадила и рученьки не слушались, чем причиняла взрослому Василию Макаровичу большие волнения: он, чуть появится возможность, мчался к родимой, к материнскому надежному очагу, чтоб по-сыновьи поддержать Марию Сергеевну, утеплить вниманием и душевностью ее трудное существование.
      Когда подрос Вася, начала Мария Сергеевна брать и сына с собой на работу, а Талю оставляла дома - мала еще была. Девочка целый день находилась на улице: в избу боялась заходить. Мать ей, бывало, настелит картофельной ботвы у крыльца, чтоб помягче было Тале брата с родительницей с работ колхозных дожидаться. Яслей в Сростках тогда не было, а не работать нельзя. Летом - терпимо, а зимой - хана. Ну и помыкала горя-горького молодая женщина со своими детками, воспитывая их одна-одинешенька.
      Вася с детства книжками увлекался, носил их повсюду с собой. Спрячет под ремень брюк, а чуть свободная минутка - открывает и читает - не оторвешь. Читал подряд все, что попадало под руку. Потом и по ночам пристрастился читать. С керосином тогда туго было, так он жировушку смастерит из сырой картофелины, фитилек вставит, одеялом с головой накроется и забудет про все на свете. Сестра Шукшина, Наталья Макаровна Зиновьева, вспоминала позже:
      - Однажды даже одеяло прожег. Мог и хату спалить, если б не мама. Или заберется на баню (у нас там сеновал был), кастрюлей себе подсвечивает и опять читает...
      Односельчане матери Шукшина намекали:
      - Ты, что ж, Мария, генерала хочешь вырастить из сынка-то?
      Отвечала с вызовом:
      - Берите выше!
      Может, интуитивно что-то чувствовала важное, надвигавшееся на нее и сына Васю. Вот и угадала материнским чутьем: позже кое-кто и повыше генералов на поклон к ее "дитенку" приходил.
      Любил Василий и Сростки, и дом родной по Крапивному переулку, номер 31. А душа рвалась дальше, выше. Потому что собственной матерью предначерталось ему нести особый крест.
      С детства приворожила родная алтайская земля Васю Шукшина к себе своей широтой и первозданной красотой, что потом постоянно находило след в его творчестве. Например, в рассказе "Рыжий" описывает, как первый раз ехал по Чуйскому тракту:
      Я смотрел во все глаза, как яснеет, летит навстречу нам огромный, распахнутый горный день... Ах и прекрасно же ехать! И прекрасна моя Родина - Алтай... простор такой, что душу ломит, какая-то редкая первозданная красота. Описывать ее бесполезно, ею и надышаться-то нельзя: все мало, все смотрел бы и дышал бы этим простором...
      У Макара Леонтьевича Шукшина - отца Василия - были старший брат Петр (погиб на фронте), сестра Анна и брат Андрей. Макар, второй по счету в этом семействе, женившись в шестнадцать лет на Марии Поповой, был рядовым колхозником. Когда в марте 1933 года его арестовали, молодая жена от горя и безысходности решила навсегда уйти из жизни вместе с двумя детьми. Втиснулась с малолетками в русскую печь, задвинула заслонку, чтоб побыстрей угореть, да соседка случайно заглянула в избу, увидела эту "страсть", подняла крик. Спасли Марию Сергеевну и будущую знаменитость России Василия Шукшина.
      Ну как тут не вспомнить про лебединую любовь, когда женщина, оставшись без милого своего, отнятого вероломной властью, решилась на самоубийство?! В данном случае - даже вместе с детьми малыми! А Евпраксия княгиня Рязанская, бросившаяся с грудным сыном на пики войска Батыя со стен крепости?! И у нее накатившаяся темная сила врагов отняла ее любимого князя. На разрыве сердца у таких женщин и любовь, и разлука.
      В недавнее время сообщили, наконец, родственникам, что Макар Леонтьевич Шукшин 26 марта 1933 года в возрасте 31 года был арестован ГПУ якобы "как участник контрреволюционной повстанческой организации". 29 апреля его расстреляли в Барнауле. Кстати сказать, в одну эту зловещую ночь в Сростках были арестованы около 30 человек!..
      Василия звали в детстве "безотцовщиной". Подчиняясь жестоким условиям времени, фамилию ему сменили на материнскую - Попов.
      Перед войной в семью, не испугавшись бремени - чужих детей, вошел Павел Куксин - отчим Василия Макаровича. Верится, что сделал он это по велению сердца, по чувству глубокому. Видно, был в Марии Поповой недюжинный женский магнит. И работящая, и любить умела, и детей по миру не пустила, как некоторые.
      Василий Макарович не любил вспоминать своего детства. И вообще в компаниях больше молчал. Слушал. Внимательно, как бы издалека, не понуждая говорившего, давая тому возможность вольготно излагать свои мысли как угодно душе и порывам ее. Этот талант выслушать человека до конца не каждому дан. Перед Шукшиным хотелось исповедоваться искренне, веря в его неистребимый, высокий дар человеколюбия.
      В этой связи припоминается случай, живым свидетелем которого была и я, когда один художник-оформитель детских книг, поссорившись с женой, отправился, будучи в подпитии, прямиком на проезд Русанова и начал барабанить в дверь Шукшиных! Открыла Лидия Николаевна, попытавшись выяснить у незнакомца, зачем явился. Художник, как мог, рассказал ей про свою семейную "драму", но встретил решительный отпор, тем более, что В. М. Шукшина дома не оказалось. Несчастный явился к нам и сбивчиво пытался прояснить ситуацию:
      - Я ей говорю: пусть Василий Макарович выйдет и ответит, почему жена моя любить меня перестала? Вон, всю физиономию исцарапала, как кошка. Пусть Василий Макарович поговорит с ней, его она послушает!..
      Физиономия художника и впрямь представляла весьма живописную не то сюрреалистическую, не то авангардистскую картину - понять было трудно.
      У жены Шукшина было собственное представление о подобных визитах: она попросту захлопнула дверь перед нежданным гостем!
      Честно говоря, я про себя изрядно повеселилась, представляя эту сцену у дверей квартиры Василия Макаровича.
      Праздники детства
      Позже, посмотрев фильм супругов Григорьевых о Шукшине "Праздники детства", поняла, откуда в Василии Макаровиче целомудрие, волевая сдержанность и умение ладить с людьми (правда, не с любыми), быть необходимым им.
      Детство не баловало Василия Шукшина, как и многих его сверстников по Сибири, да и по всей стране тоже. Приходилось переносить и голод, и холод, и другие разные лишения. Все добывать "собственным горбом". До конца жизни.
      В эту пору любил Вася Шукшин, как и все деревенские мальчишки, на конях кататься. Упросил мать уговорить бригадира взять его в ездовые - была в те времена такая должность на деревне.
      - Кто,- возражал Марии Сергеевне бригадир,- воду-то ему станет в бочки наливать? Мал ведь еще.
      - Он сам нальет по полведерочку! - умоляла женщина растерявшегося от ее натиска мужчину.
      И уговорила-таки.
      А Василий рад-радешенек, дитя малое, для него, росшего без отца, внимание старшего по возрасту - отеческая ласка.
      Позже у Василия Макаровича, уже взрослого, рассказ появится, как воспоминание об этой счастливой поре,- "Дядя Ермолай" - о бригадире, пригревшем в детстве мальца. Автор ни фамилии, ни имени не изменил - такой благодарной память у него оказалась.
      Заготавливая на зиму корм для скота, осенью в деревню сено начали свозить. Мария Сергеевна вновь побежала к бригадиру, выполняя настойчивые просьбы сына:
      - Ермолай Григорьевич, возьми, Бога ради, моего Васю-то копны возить на волокушах. Все хошь маленько да подработает. Дому подмога.
      А дядя Ермолай в ответ:
      - Я бы взял, мне-то што, да беда - ножонок-то у него не хватит, чтоб коню спину обхватить.
      А Мария Сергеевна свое гнет - не сдается:
      - Что вы, Ермолай Григорьевич, он цепко держится.
      Взял и на этот раз Васю Шукшина добрый дядя Ермолай. Но и в поле мальчик прихватывал с собой неизменно книгу. Затолкнет под ремень брюк, рубашкой сверху прикроет для маскировки, в перерыв же, когда коней отпустят передохнуть, а ребятишки побегут кто ягоды собирать, кто пучки рвать1, Вася Шукшин присядет под кусточек или, наоборот, на солнышко, книжку раскроет и уткнется в нее зачарованно до того момента, как дядя Ермолай начнет сзывать босоногую ватагу на работу:
      - Ну, хлопцы, по коням! Пора и дело знать.
      Рассказ "Дядя Ермолай" написан был Шукшиным не только как благодарное воспоминание о детстве, но и как покаяние за "грех", совершенный в отрочестве:
      Вспоминаю из детства один случай.
      Была страда...
      Во время этой страды дядя Ермолай и попросил ребятишек посторожить на току зерно. Увы, в те времена даже за горсть зерна, украденного у "государства", можно было схлопотать "места не столь отдаленные".
      Но накатили тучи, обещая гром и молнии, с проливным дождем, и сорванцы не пришли сторожить ток, а забрались в первую попавшуюся копну, спрятавшись от разбушевавшейся стихии, где крепко и заснули..
      Дядя Ермолай был ответственным человеком. Отправив детей сторожить зерно, он и сам вскоре за ними отправился следом: на всякий случай решил проконтролировать детвору. Слава Богу, ничего не уворовали в ту ночь из колхозного добра, но провинившиеся Васька с Гришкой предстали перед правосудием в лице разгневанного односельчанина. У Шукшина это описано так:
      - Да вы были там? На точке-то?
      У меня заныл кончик позвоночника, копчик. Гришка тоже растерялся. Хлоп-хлоп глазами.
      - Как это "были"?
      - Ну да. Были вы там?
      - Были. А где же нам быть?
      Эх, тут дядя Ермолай взвился.
      - Да не были вы там, сукины сыны! Вы где-то под суслоном ночевали, а говорите - на точке. Сгребу вот счас обоих да носом в толчок-то, носом, как котов пакостливых. Где ночевали?
      Ребятишки сговорились не сдаваться до последнего, что окончательно вывело из себя дядю Ермолая, возмущенного такой неприкрытой ложью: он стоически взывал к совести сорванцов, упрекал, даже слезы смахнул от возмущения, но те упорно утверждали свое.
      Для чего же бригадиру, видевшему и испытавшему в жизни многое, потребовалось утверждать истину? Он был потрясен, что "знающий правду человек ничего не может доказать, что наглая ложь при определенной последовательности поведения может сойти за правду и правоту".
      Эта тема подспудно постоянно мучила и самого Василия Макаровича. Будучи уже взрослым и знаменитым, приехав в Сростки, посетил могилу дяди Ермолая, погоревал о хорошем человеке.
      Незадолго же до своей смерти сделал многозначительную приписку к данному рассказу:
      Не так - не кто умнее, а - кто ближе к Истине. И уж совсем мучительно - до отчаяния и злости - не могу понять: а в чем Истина-то?
      Ведь это я только так - грамоты ради и слегка из трусости - величаю ее с заглавной буквы, а не знаю - что она? Пред кем-то хочется снять шляпу, но перед кем? Люблю этих, под холмиком. Уважаю. И жалко мне их.
      Вечные носители истин - народные души, совесть в которых - основа основ, окончательно посеяли у писателя чувство вины и стремление утвердить на земле особую правоту, что заставит позже Шукшина написать:
      Один, наверное, не прочитал за свою жизнь ни одной книжки, другой "одолел" Гегеля, Маркса. Пропасть! Но есть нечто, что делает их очень близкими - Человечность. Уверен, они сразу бы нашли общий язык. Им было бы интересно друг с другом.
      Пути-дороги Василия Шукшина были обычны для того сурового времени. Судьба "алтайского самородка" не отличалась от судьбы поколения.
      Жили трудно, бедно, еле сводили концы с концами. Как в этом случае не вспомнить Талицкий березняк, куда, как и другие жители Сросток, наведывался за дровами и подросток Вася Шукшин, где и был изловлен стариком лесообъездчиком Анашкиным, в помощь которому для охраны леса местные власти выделили лыжников-допризывников. Василий шел в кольце бдительных стражей среди таких же отчаянных сорванцов, которые потихоньку договаривались фамилии при допросе назвать другие, чтоб не подвести родителей, а заодно и себя спасти от домашней экзекуции. Друг детства Александр Куксин, шагая рядом, полушепотом сокрушенно спрашивал у Шукшина:
      - Вась, а Вась, какую фамилию-то мне сказать?
      - Скажи - Сорокин.
      Фамилия Сорокин не устраивала Сашку.
      - Почему Сорокин-то? - допытывался Куксин.
      - Был бы Орлов или Соколов - не плелся бы здесь! - с юмором ответил Василий.
      Из детских лет Ивана Попова...
      С двенадцати лет мальчику взрослые подсказывали, что читать. Нельзя не вспомнить преподававшую в сельской школе ленинградскую учительницу, которая в войну оказалась в Сростках. Тогда много таких бедолаг было в Сибири - одни сосланные, другие в эвакуации. У Васи Шукшина обнаружилась ненормальная, по понятиям сельчан, страсть к чтению, а учился плохо: мать этого никак не могла понять. Переживала. Пошла даже за советом к учительнице, которая вскоре как бы невзначай заглянула на "огонек" к Шукшиным. Незаметно расспросила, что читает Василий. И составила список книг, которые предстояло осилить подростку.
      - Прочтешь,- сказала,- еще составлю.
      Мать, Мария Сергеевна, дважды была замужем, дважды оставалась вдовой. Как-то я затронула эту тему и сразу услышала глухой, чуть надтреснутый голос Шукшина:
      - Первый раз она овдовела в двадцать два года. Второй раз - в тридцать один, в тысяча девятьсот сорок втором году. Много сил, собственно всю жизнь, отдавала детям. Теперь думает, что сын ее вышел в люди, большой человек в городе. Пусть думает. Я у нее учился писать рассказы. Тетки мои... Авдотья Сергеевна, вдова, вырастила двоих детей. Анна Сергеевна, вдова, вырастила пятерых детей. Вера Сергеевна, вдова - один сын. Вдовы образца сорок первого - сорок пятого годов! Когда-то они хорошо пели. Теперь не могут. Просил - не могут. Редкого терпения люди! Я не склонен ни к преувеличению, ни к преуменьшению национальных достоинств русского человека, но то, что я видел, что привык видеть с малых лет, заставляет сказать: столько, сколько может вынести русская женщина, сколько она вынесла, вряд ли кто сможет больше, не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо.
      Он это помнил всегда. Эти тетки, сестры его любимой матери, стали частью его совести, частью общечеловеческой судьбы родного народа. Их было много по всей России - вдов "сорок первого - сорок пятого годов!" Особенно в деревнях. Их прибавилось после войн в Афганистане и Чечне.
      Очень хотелось поставить Василию Макаровичу фильм о своих земляках. Любого из них он ласково называл "земеля". Говорил:
      - Я бы начал этот фильм так. Девятое мая, когда люди моего села собираются на кладбище, кто-нибудь из сельсовета зачитывает по списку: "Буркин Илья. Куксины, Степан и Павел. Пономарев Константин. Пономаревы, Емельяновичи, Иван, Степан, Михаил, Василий. Сибиряки. Полегли под Москвой и на Курской дуге". Есть даже один из двадцати восьми панфиловцев. Трофимов. Он остался жив.
      Со стороны Чуйского тракта у въезда в Сростки поставлен земляками Василия Макаровича обелиск, увековечивший фамилии трехсот погибших односельчан. Среди них Куксины, Степан и Павел. Павел - отчим Василия Шукшина, сложивший голову на Великой Отечественной войне.
      Василий Макарович удивился, узнав, что из моего Кузбасса было двое панфиловцев. Один из них, легендарный Лавр Васильев,- мой земляк. В Энциклопедии Героев Советского Союза его имя значится более официально Илларион. Сибирское село Крапивино в Кемеровской области Шукшин сразу зауважал. Его развеселило по-родственному, что он некогда жил на Алтае в Крапивном переулке. Подчеркивал, что Алтай и Кузбасс, как плечи Сибири, друг друга всегда поддерживали.
      Я уверен, что писателем человека делает детство, способность в раннем возрасте увидеть и почувствовать все то, что и дает ему затем право взяться за перо.
      Эти слова принадлежат Валентину Распутину, но относятся и к Шукшину.
      Первый рассказ "Далекие зимние вечера" из первой книги Василия Шукшина "Сельские жители" - о детстве. Рассказ - воспоминание о далеком зимнем вечере, когда в доме наступал "маленький праздник": варились пельмени - национальное блюдо сибиряков - и шилась новая рубашка для Ваньки Колокольникова.
      Но какова сущность этого мальчика - главного героя?
      Ванька может дракой закончить игру в бабки, прогулять в школе уроки, но дома он - главный помощник матери. Очень серьезная, не по-детски, Таля (вспомните, так звали в детстве младшую сестру Василия Шукшина) выговаривает непутевому Ваньке:
      - Вот не выучишься - будешь всю жизнь лоботрясом. Пожалеешь потом. Локоть-то близко будет, да не укусишь.
      Повторяла она, конечно же, слова взрослых.
      А когда с работы возвращалась мать, в семье начинался настоящий праздник: она принесла кусок мяса. Семья садилась за стол стряпать пельмени! В кульминационный момент, когда нужно варить их, вдруг выясняется, что в избе нет ни полена. И Ванька с матерью отправляются в лес за дровами: бредут, увязая в глубоких сугробах. Находят дерево, а потом волокут срубленную березу домой, выбиваясь из последних сил. Усталые, голодные, замерзшие, чтоб поддержать морально друг друга, Ванька с матерью вспоминают дорогой воюющего на фронте главу семьи (отчима):
      - Отцу нашему тоже трудно там,- задумчиво говорит мать.- Небось в снегу сидят, сердешные. Хоть бы уж зимой-то не воевали!
      Позднее Василий Макарович создаст целый цикл рассказов "Из детских лет Ивана Попова". Вспомните - во время учебы в школе и в Бийском автомобильном техникуме Василий Шукшин был записан как Василий Попов, по девичьей фамилии матери.
      В детстве своем Шукшин-писатель позже искал опору для себя. Именно своей суровостью питало его творчество это опаленное грозовым временем и лихолетьем детство: учеба, летом работа - и всегда чтение.
      Достаточно существует свидетельств, что умная книга участвует в преображении детской души - это нашло достойное подтверждение в русской классической литературе, и рассказ "Гоголь и Райка" опять же о Шукшине, которого в детстве сельские ребятишки дразнили "Гоголем". В этом случае документальность налицо.
      Ах, какие это были праздники! (Я тут частенько восклицаю: счастье, радость, праздники!) Но это - правда, так было. Может, оттого что детство...
      вздохнет однажды об этой священной поре Василий Макарович.
      Но мир Шукшина был во многом обусловлен военным детством:
      Пусть это не покажется странным, но в жизни моей очень многое определила война. Почему война? Ведь я не воевал. Да, я не воевал. Но в те годы я уже был в таком возрасте, чтобы сознательно многое понять и многое на всю жизнь запомнить.
      И большинство героев Шукшина - люди военного или послевоенного времени.
      В войну появились на Алтае, как и по всей России, "народные певцы" это возвращались с фронтов раненые, слепые, безногие, безрукие, искалеченные фронтовым лихолетьем люди. Инвалиды войны исполняли самодеятельные песни, сочиненные такими же, как они, бедолагами. Кое-кого и я захватила в послевоенном детстве, слышала их заунывное пение, от которого у нас, ребятишек, невольно щемило сердца и на глаза наворачивались слезы:
      Дорогая жена, я - калека,
      У меня нету правой руки.
      Нету ног - они верно служили
      Для защиты родной стороны.
      Эти "артисты" зарабатывали таким образом на свое пропитание и существование. Домой многие из них не рисковали возвращаться, боясь стать обузой для и без того нищих российских семей.
      Очень много инвалидов бродило тогда по России. Такие страшные следы оставила Отечественная война 1941-1945 гг.! Тогда их поселили где-то на Севере, создав рабочие артели, где они делали щетки и другие необходимые хозяйственные мелочи. Эти несчастные люди занимали воображение сердобольного Шукшина, как и сидевшие по местным колониям. Особенно жалел Василий молодежь - поколение Егора Прокудина, то есть самого Шукшина. После одной такой встречи в колонии, по воспоминаниям матери, сын говорил ей с горечью, встревоженно:
      - Там много хороших ребят, мама. Немало сидят по недоразумению. Жалко их.
      Он искал возможности помочь попавшим в беду юношам, воплотив позже свою боль и беспокойство в фильме "Калина красная".
      В этом фильме подспудно выразилась и его затаенная печаль об отце, затерявшемся где-то в недрах сталинских лагерей и так и не появившемся в стенах родного дома. Что и говорить, в те времена вся страна представляла, по существу, сплошной "трудовой" или "исправительный" лагерь. В Сибири это особенно остро чувствовалось, потому что пострадавшие обитали рядом - на лесоповалах, в урановых рудниках, на закрытых стройках.
      По весне, когда появлялась зелень на деревьях и на оттаявшей земле, "враги народа" объедали ее дочиста, спасаясь таким образом от голодной жизни. Я сама многих из них видела в детстве и, увы, не чувствовала к ним внушаемой старшими вражды, а только одну жалость и ужас от того, что однажды и с моими родными что-то подобное может случиться. С одним из дядьев, как выяснилось позже, такое и произошло. Он исчез из села бесшумно, как и отец Шукшина, и никто из моих родных до сих пор ничего не знает о нем. В деревнях об этих горемыках говорили полушепотом, жалеючи, потому что чувствовали свою беззащитность и роковую поднадзорность.
      Приходила разнарядка: мол, от вашего района нужно "выявить" такое-то количество "врагов народа". Их забирали в лагеря, где эта бесплатная рабочая сила, которую содержали порой хуже скота, возводила каналы, железные дороги, подземные тоннели. За рубежом некоторые исследователи называли Сталина "фараоном" за беспредельную власть, которой он себя обеспечил. Но была и Победа над Германией, в послевоенное время восстановление народного хозяйства, дисциплинированность госчиновников. На весах правосудия вторая часть оправдывает Сталина, а первая - обвиняет.
      "Мария, моя бывшая жена..."
      Из автобиографии В. М. Шукшина:
      В 1943 году я окончил сельскую семилетку, некоторое время учился в Бийском автотехникуме, бросил. Работал в колхозе, потом в 1946 году ушел из деревни.
      И тут самое время сказать о первой юношеской влюбленности Васи Шукшина, свече негасимой в душе его, которую он пронес потаенно от всех, чистой и непогрешимой, будучи виновен и невиновен перед ее небесным ликом и внутренним сиянием, которого непосвященному просто видеть и знать не дано.
      Они познакомились, когда Василию было пятнадцать, а ей - четырнадцать лет. Никто не представлял их друг другу. Просто все знали среди молодежи Сросток, что это Вася Шукшин, который учится в автомобильном техникуме в Бийске, с такими же сверстниками, как он, в том числе и из Сросток. После семи классов вместе с другими мальчишками он упросил мать отпустить его в Бийск. Мария Сергеевна была против, настаивая, чтоб сын десятилетку закончил, но, как всегда, не устояла. Уговорил. И права была в изначальном своем упорстве: не доучился Василий в этом техникуме, не понравилось ему там. Да и появилась в это время у молодого человека сердечная тайна.
      Останется след от воспоминаний об этой красивой девочке и в одном из юношеских дневников Васи Шукшина.
      Она приехала из Березовки, что находилась в десяти километрах по Чуйскому тракту от села Сростки. Молодежь искала общения и собиралась по домам - книжки почитать, чайку попить, в карты поиграть да погадать. Тогда ни о каком вине или водке и помину не было, как и о других хитростях да премудростях, присущих уже нашему времени.
      В одном из таких сельских домов и встретились Вася Шукшин и Маша Шумская. Невзначай или по сговору, но их посадили напротив друг друга. В карты играют, да переглядываются, уткнувшись в королей треф да пиковых дам. Что понравились друг другу, поняли с первого взгляда, но признаться в этом не хотели даже себе.
      Что и говорить - Машей тогда увлекались многие. Один - Иван Баранов, сын директора МТС,- не получив взаимности, пытался даже отравиться! И были "петушиные бои" из-за этой девушки. "Красивая", "улыбчивая", "обаятельная", "доверчивая" - такими теплыми эпитетами награждают Марию Шумскую все, кто ее когда-либо знал близко.
      После смерти Василия Шукшина при разборе его архивов было найдено несколько листков машинописного текста, правда, дата написания их отсутствовала. Они не были включены ни в один из последних сборников прозы автора, ни даже в тот, что вышел уже посмертно в издательстве "Молодая гвардия". Рассказ назывался "Письмо" и начинался так:
      В пятнадцать лет я написал свое первое письмо любимой. Невероятное письмо. Голова у меня шла кругом, в жар кидало, когда писал, но писал.
      Как я влюбился.
      Она была приезжая - это поразило мое воображение. Всегда почему-то поражало. И раньше, и после - всегда приезжие девушки заставляли меня волноваться, выкидывать какие-нибудь штуки, чтобы привлечь к себе их внимание...
      На этот раз я разволновался очень. Все сразу полюбилось мне в этой девочке: глаза, косы, походка. Нравилось, что она такая тихая, что училась в школе (я там уже не учился) (В период с 1944 по 1945 гг. Шукшин учился в автомобильном техникуме города Бийска в 35 километрах от Сросток, домой часто ходил пешком.- Т. П.(, что она - комсомолка. А когда у них там, в школе, один парень пытался из-за нее отравиться (потом говорили - только шутил), я совсем голову потерял.
      Потом я дня три не видел Марию - она не ходила в клуб.
      "Ничего,- думал,- я за это время пока осмелею".
      Успел подраться с одним дураковатым парнем.
      - Провожал Марию? - спросил он.
      - Ну.
      - Гну! Хватит. Теперь я буду.
      Колун парень, ухмылка такая противная. Но здоровый. Я умел "брать на калган" - головой бить. Пока он махал своими граблями, я его пару раз "взял на калган" - он отстал.
      А Марии - нет. (Потом узнали, что отец не стал пускать ее на улицу). А я думал, что ни капли ей не понравился, и она не хочет видеть меня, молчуна. Или - тоже возможно - опасается: выйдет, а я ей всыплю за то, что не хочет со мной дружить. Так делали у нас: не хочет девка дружить с парнем и бегает от него задами и переулками, пока не сыщется заступник.
      И вот тогда-то и сел я за письмо.
      "Слушай, Мария,- писал я,- ты что, с этим Иваном П. начала дружить? Ты с ума сошла! Ты же не знаешь этого парня - он надсмеется над тобой и бросит. Его надо опасаться, как огня, потому что он уже испорченный. А ты девочка нежная. А у него отец родной - враг народа, и он сам на ножах ходит. Так что смотри. Мой тебе совет: заведи себе хорошего мальчика, скромного, будете вместе ходить в школу и одновременно дружить. А этого дурака ты даже из головы выкинь - он опасный. Почему он бросил школу? Думаешь, правда, по бедности? Он побывал в городе, снюхался там с урками, и теперь ему одна дорожка - в тюрьму. Так что смотри. С какими глазами пойдешь потом в школу, когда ему выездная сессия сунет в клубе лет пять? Ты же от стыда сгоришь. Что скажут тебе твои родные мать с отцом, когда его поведут в тюрьму? Опасайся его. И никогда с ним не дружи и обходи стороной. Он знается с такими людьми, которые могут и квартиру вашу обчистить, тем более что вы богатенькие. Вот он на вас-то и наведет их. А случись ночное дело - прирезать могут. А он будет смотреть и улыбаться. Ты никогда не узнаешь, кто это тебе писал, но писал знающий человек. И он желает тебе только добра".
      Вот так.
      Много лет спустя Мария, моя бывшая жена, глядя на меня грустными, добрыми глазами, сказала, что я разбил ее жизнь. Сказала, что желает мне всего хорошего, посоветовала не пить много вина - тогда у меня будет все в порядке.
      Мне стало нестерпимо больно - жалко стало Марию, и себя тоже. Грустно стало. Я ничего не ответил.
      А письмо это я тогда не послал.
      Предисловие же у этого "Письма" таково, и не верить в него не имеет смысла. Все именно так и произошло.
      Однажды возвращалась Маша по Чуйскому тракту с очередной молодежной вечеринки домой. От наступившей темноты к душе подступал легкий страх, но тогда еще не опасно в одиночку ходилось: люди добрее были. Неожиданно девушка заметила, что за ней кто-то упорно следует. На всякий случай свернула с обочины, и незнакомец туда же за Машей, которая страшно перепугалась. Вдруг молодой человек подбежал стремительно к ней, прижал к груди так крепко, что преследуемая невольно вскрикнула! А юный рыцарь, словно ветром его сдуло, исчез, ни слова не сказав. Так Вася Шукшин впервые в любви признался девочке, не умея еще иначе выражать свои сердечные чувства. Рос он, как дикая придорожная трава - не до нежностей! - потому и неуклюжим оказался, как медведь.
      Конечно, Мария Шумская успела узнать в этом странном кавалере Васю Шукшина, с которым недавно в паре играла в одном из сростскинских домов в карты. Заспешила успокоенная девочка домой, счастливая от только что пережитого. Долго удивленно улыбалась себе в зеркало, кружась по комнате. Случившееся потрясло Марию и ее юного воздыхателя. Вот как он вспоминал этот ошеломительный миг в том же рассказе:
      "Ну, гадство! - думал.- Теперь вы меня не возьмете!"
      Сильный был в ту ночь, добрый, всех любил. И себя тоже. Когда кого-то любишь, то и себя любишь.
      Однако первое опьянение, как обычно, сменилось муками неизвестности и сомнений. А тут еще отец Марии запретил дочери выходить из дома, усмотрев странную перемену в девочке, вызвавшей у него внутреннее родительское беспокойство. Две недели Василий и Мария не виделись, и Шукшин испереживался: может, она его избегает? У него волосы дыбом вставали при одном воспоминании о собственной дерзости в сумерках той дивной ночи!
      А мальчик, травившийся из-за Марии Шумской, и взрослым продолжал преследовать девушку. Идет, бывало, она по бережку реки, а подговоренные им сорванцы в спину Марии камнями кидаются! Не простил поклонник своего поражения и таким образом исподтишка мстил.
      Через две недели страданий Василий не выдержал и накатал вышеназванное "письмо", конечно, несколько приукрашенное позже.
      Вскоре Василий Шукшин встретился вновь с Марией на одной из вечеринок и стал с тех пор постоянно провожать ее домой, оградив своим присутствием девушку от ненужных приставаний других кавалеров. Из того же "Письма":
      Помню, была весна. Я даже не выламывался, молчал. Сердце в груди ворочалось, как картофелина в кипятке. Не верилось, что я иду с Марией (ее все так называли, и мне это очень нравилось), я изумлялся собственной смелости. Иду и молчу как проклятый. А ведь мог и приврать при случае.
      Такой он был во времена своей полудетской, полуюношеской влюбленности, пока москвички не отесали Василия Макаровича. Набравшись житейского опыта, он потом снежным барсом подкатывался к своим симпатиям, хотя легкости побед всегда пугался. И всякий раз в этом случае память возвращала его к той, что доступной не слыла, хоть была кроткой и доверчивой.
      Из дома...
      Бросил Василий автомобильный техникум из-за конфликта с преподавательницей и в шестнадцать лет уехал из дома. Своим родным соврал, будто его в Москву вызвали: он уже тогда рассказы в столицу посылал, но пока получал отрицательные ответы.
      Боль за безотцовщину, отнятое детство, тяготы и ущербность послевоенного времени постоянно прорывались в произведениях Шукшина, иногда в разговорах:
      - Мне было шестнадцать, когда я по весне уходил из дома. Уходил рано утром. Если бы рядом не шла мать, я разбежался бы и прокатился на ногах по гладкому, светлому, как стеклышко, ледку.
      Столько в нем было еще мальчишеского! Но уходить нужно было в "огромную неведомую жизнь", где не было ни родных, ни даже знакомых. Мария Сергеевна перекрестила сына на дорогу, села на землю и горько заплакала от безысходности и разлуки с родной кровинкой. Больно и горько отозвался в душе матери этот уход сына в неведомую, опасную жизнь города, но еще больней становилось Марии Сергеевне при мысли, что иначе дома ей придется постоянно видеть глаза голодных и нищих детей.
      - Дома оставалась моя сестра, маленькая. А я мог уйти. И ушел,доносится издалека голос Василия Макаровича.
      Два месяца от сына не приходило никаких вестей: Мария Сергеевна очень переживала, просто не находила места от недобрых предчувствий. Тогда Таля, сестра Шукшина, принялась тайком писать малограмотной матери письма якобы от Василия. Когда же он наконец-то прислал первую весточку домой, тут-то все и раскрылось, но мать на радостях простила дочери этот "грех". Ни в какой Москве не находился Василий, а в обыкновенной Калуге!..
      Ушел Василий Макарович из Сросток сразу на несколько лет.
      В рассказе "Мечты" он делится воспоминаниями о своих мытарствах - о работе на стройке, оставившей тяжелый след в душе юноши:
      ...Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы вроде друзья.
      Работали. А потом нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем я тогда мечтал, а выдумывать теперь тогдашние мечты - лень.
      Скулила душа, тосковала: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были с ним разнорабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто.
      Особенно почему-то нехорошо возбуждало всех, что мы - только что из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они, многие - в недалеком прошлом - тоже пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, а все время шпыняли нас: "Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?"
      Позже, прекрасно зная преимущества города, но и понимая, что без деревни, без ее натурального хозяйства, городу не прожить, он не хотел разделять культуру на деревенскую или городскую, да и народ российский желал видеть единым, в своей человечности хотя бы.
      Потому что много видел бесчеловечного на своем пути.
      Из автобиографии В. М. Шукшина:
      Работал в Калуге, на строительстве турбинного завода, во Владимире на тракторном заводе, на стройках Подмосковья. Работал попеременно разнорабочим, слесарем-такелажником, учеником маляра, грузчиком. "Выйти в люди" все никак не удавалось. Дважды чуть не улыбнулось счастье. В 1948 году Владимирским горвоенкоматом я как парень сообразительный и абсолютно здоровый был направлен учиться в авиационное училище в Тамбовской области.
      Все мои документы, а их было много, разных справок, повез сам. И потерял их дорогой. В училище являться не посмел и во Владимир тоже не вернулся - там, в военкомате, были добрые люди, и мне больно было огорчать их, что я такая "шляпа". Вообще за свою жизнь встречал много добрых людей.
      И еще раз, из-под Москвы, посылали меня в военное училище, в автомобильное, в Рязань. Тут провалился на экзаменах. По математике.
      В 1948 г. был призван служить во флот. В учебном отряде был в Ленинграде, служил на Черном море, в Севастополе. Воинское звание - старший матрос, специальность - радист.
      29 октября 1948 года Василий Шукшин получил повестку о призыве на срочную службу, но по документам только с 1950 по 1952 гг. находился на Черноморском флоте. Вероятно, были сложности со здоровьем или еще какие-то серьезные причины.
      В Севастополе служил матросом, а ходил в офицерскую библиотеку.
      Пожилая библиотекарша подступилась "опять чуть не со списком", как в школьные годы - учительница.
      Кроме чтения книг в свободное от службы время, тайно писал рассказы. Но от матросов скрыть до конца не сумел своего увлечения. Это было уже нечто, выбивающееся из привычного режима армейской службы: началось подшучивание, за спиной Василия Шукшина говорили, что он "заболел писательством", в лицо называли "поэтом", как в детстве - "Гоголем". Для матросов что поэт, что прозаик - одно и то же.
      С военной службы писал "содержательные" письма родным, друзьям и, конечно, юной своей подружке Маше, ревниво издали следя за нею.
      Мария Шумская терпеливо ждала Василия из армии.
      Именно во время военной службы Василий Шукшин соседу по койке матросу Владимиру Жупыне на его откровения по поводу непоступления в моррыбтехникум поведал о своих мечтах стать обязательно сельским учителем.
      Мария же Шумская хранит до сих пор пожелтевшие листочки - давние свидетельства их сердечных отношений.
      Я часто думаю о нас с тобой, и мне ясно, что мысли наши не расходятся. Нужно только не изменять этому образу мыслей, нужно найти силы выстоять в борьбе с житейскими трудностями. Мне будет труднее, Маша, чем тебе. Ты последовательно и спокойно делаешь свое дело,
      писал любимой девушке Шукшин-матрос, хорошо зная себя, и, видимо, предупреждая ожидавшую его из армии девушку, чтобы она готовилась быть терпеливой и стойкой в борьбе за их общее счастье. Об этом он думал всерьез тогда, потому что лучше Маши никого не видел и не встречал на свете. Считал, что ему выпала козырная карта: самую красивую девушку подарил Василию Шукшину Алтайский край, схожую лишь с подснежником - сказочным вестником сибирской весны!
      Сколько в Марии было целомудрия, скромности, поэзии, невероятного душевного тепла, о котором только могли мечтать сверстники Василия Шукшина и завидовать ему тихой завистью соперничества, в котором он был пока непобедимым: девушка выбрала его и ждала, окрыленная взаимным притяжением!
      И все-таки, что же собой представляла в те годы симпатия Шукшина, по имени Мария Шумская?
      Сам Василий Шукшин и помнившие ее во времена, когда начался их бурный роман, помогли мне создать образ, в общем-то, для деревни послевоенного периода не вписывающийся в обычные рамки, а оттого еще более притягательный и романтичный.
      Даже в трудное время залечивания послевоенных ран Мария одевалась лучше всех местных девушек. Если у других на ногах были сапоги из свиной кожи - Шумская щеголяла в хромовых, блестящих. Сверстницы прятали свои ноги под штаны (мода такая тогда в сибирских деревнях была), которые торчали из-под юбки, а Мария гуляла в желто-коричневых тонких чулках. Все шили костюмы из толстого материала, называемого шевиотом,- она носила бостоновую юбочку и красивую импортную кофточку. Стройные ноги Марии были обуты в туфельки на низком каблуке 35-го размера, для сельских девушек непривычного. О таких размерах деревенские обычно говорили, что у хозяйки их "китайские ноги". Все в этой девушке вызывало у местных женихов волнение, восхищение и разного рода мечтания!
      Отец Марии Шумской работал председателем сельпо, что по местным меркам считалось должностью чуть ли не выше председательской. Мать была домохозяйкой, опять же для сельчан - предмет зависти, поскольку здесь все вкалывали от зари до темна.
      Маша, говорят, красотой пошла в отца. После войны, в 1946 году, девушка эта в сравнении с сельскими невестами - одногодками, действительно, выглядела "богатенькой".
      И Василий Шукшин - моряк гордился, что у него такая великолепная подружка, что верно его ждет, не в пример некоторым, и мечтал среди однообразия армейских буден, как однажды вернется в Сростки и обязательно совершит в честь Марии что-нибудь такое, что поднимет в глазах этой сибирской красавицы его на недосягаемую высоту, и она будет гордиться, что он, ее жених, тоже парень не промах!
      Они мечтали, как и многие в их возрасте, о счастливой совместной жизни и умирать собирались вместе - в один день и час.
      "Хорошо, что я не кинорежиссер..."
      Матрос Василий Шукшин вскоре был списан с флота из-за открывшейся язвы, кончившейся прободением стенки желудка. Эта болезнь и позже давала о себе знать в самое неподходящее время. Трудное детство, недоедание, недосыпание, непосильная для мальчика работа в конце концов сказались на здоровье Шукшина.
      Возвращаясь из армии, Василий Макарович не мог миновать узловой вокзальный пункт - Москву. Это сейчас ее немного разгрузили самолеты, побочные города, а тогда столичные вокзалы напоминали вавилонское столпотворение, столько в каждом набиралось приезжего и проезжего люда.
      Шукшин отправился погулять по Москве, подивиться ее средневековой и современной архитектуре, посмотреть историческую Красную площадь, увидеть в лицо москвичей. Впечатления были захватывающими! Недалеко от набережной сел на скамейку, чтоб отдышаться.
      Билет достал на поезд, который отбывал из Москвы глубокой ночью, значит, время оставалось прийти в себя и кое о чем даже подумать. Но ночное бдение Василия Шукшина прервалось неожиданно и памятно. К нему подошел странный человек и спросил, кто он такой и что тут делает. Пришлось дать небольшое пояснение. А человек вдруг сказал:
      - Пошли ко мне! Я сегодня тоже один.
      Оба оказались сибиряками. Это у нас, в Сибири, как национальность: неважно, будь ты украинец, русский, бурят, хант, манси. Сибиряк - это всем открытые двери, сердце, кров и тепло человеческие.
      Позже Шукшин вспоминал, как впервые в жизни вошел в квартиру, где были ковры и прекрасная мебель, чувствовался во всем такой достаток и комфорт, что Василий Макарович, сраженный этим недосягаемым великолепием, двигался первое время на цыпочках. А человек назвался режиссером. Начал жаловаться на трудную судьбу свою, на какие-то киношные беды и напасти, да так красочно рассказывал, что Василий про себя подумал: "Очень хорошо, что я не кинорежиссер и никогда им не буду!"
      "Аттестат - мой подвиг..."
      Вернувшись в Сростки, решил сдать экстерном экзамен на аттестат зрелости. Провалился по математике. Остался на повторный экзамен. Осенью пересдал. Это уже совершались подвиги в честь Марии!
      После армии Василий Шукшин и Маша Шумская поженились. Родня жениха приняла невестку с распростертыми объятьями. Поначалу все в Сростках были очарованы этим союзом двух юных сердец. И все в жизни молодоженов шло ладно да спокойно.
      - И Вася, и я,- вспоминала позже Мария Ивановна,- понимали, что он станет известным писателем, поэтому я не взяла его фамилию. Я с трудом переношу внимание ко мне посторонних людей.
      Мария готовила любимую куриную лапшу Василию, а по вечерам они, сидя на крылечке вдвоем, пели задушевно "Вечерний звон":
      Вечерний звон,
      Вечерний звон.
      Как много дум
      Наводит он!
      Бом-бом...
      И всем сросткинцам любо было смотреть на эту дружную, удивительную пару, будто специально созданную природой друг для друга.
      Мария уже в те годы каким-то тайным женским чутьем угадывала в Василии сокрушительную силу, скрывавшую в себе нечто грозовое для ее устоявшегося уклада жизни. Она дистанцировалась от нее, на всякий случай интуитивно отгораживаясь невидимым барьером,- ведь у большинства женщин интуиция сильно развита для сохранения потомства и жизни на земле.
      Мария искренне верила в будущность таланта Василия: писать он начал рано, почти со школьной скамьи, но более серьезно - с шестнадцати-семнадцати лет, учась уже в техникуме. Со многими сочинениями своего суженого этой поры будущая жена Шукшина была знакома.
      По свидетельству сестры, Натальи Макаровны Зиновьевой, Василий Шукшин свои рассказы уже тогда отправлял в Москву, в журнал "Затейник", а может, и не только туда. Ответы, видимо, приходили отрицательные; может, поэтому позже он выберет не литературную стезю, а кинематограф.
      И здесь нельзя не упомянуть об одной ускользнувшей от многих исследователей детали, перед которой я, замерев, не могла не остановиться.
      Краевед В. Гришаев в своей книге "Тропою памяти" мимолетно сообщает о том, что у Василия Шукшина был необычный блокнот: обложка металлическая, а на верхней половине Распятие изображено. Внутри - нарезанная бумага. В свободную минуту Василий вынимал этот блокнот и начинал писать, а металлическая обложка становилась как бы опорой. К тому же всегда перед лицом было Распятие Христа, пострадавшего из-за любви к человечеству. Особенно увлекался Василий сочинительством на уроках математики или физики, может, эти предметы его не очень-то интересовали.
      Но ясно, что уже в юные годы, подсознательно или сознательно, Василий Шукшин выбрал свой крест. Ничего случайного не бывает у таких людей, как он или подобных ему. В судьбах их каждая деталь имеет немаловажное значение. Это еще и вызов тем обстоятельствам, в которых молодому человеку суждено было родиться, учиться, трудиться. Не забывайте, он жил в эпоху полного отрицания Бога.
      Из автобиографии В. М. Шукшина:
      Считаю своим маленьким подвигом - аттестат. Такого напряжения сил я больше никогда не испытывал. После этого работал учителем вечерней школы рабочей молодежи, исполняя одновременно обязанность директора этой школы. Преподавал русский язык, литературу и историю в седьмом классе.
      Именно к этому периоду жизни можно отнести воспоминание преподавательницы истории Людмилы Рубисевич:
      В 1953 году я вошла в 10-й класс и вижу на последней парте молодого человека в тельняшке. Я подумала, что, возможно, он из районо, так как в сравнении с другими школьниками выглядел намного старше. Это был Василий Шукшин. Он решил сдать экстерном экзамены за среднюю школу на аттестат зрелости и стал посещать школьные уроки, для того чтобы подготовиться к экзаменам. В тот день у меня была тема "Десять сокрушительных ударов Сталина". И когда я уже возвращалась домой, Вася догнал меня и сказал: "Извините, Людмила Алексеевна, вы говорили про десять сокрушительных ударов, а у меня одиннадцать". Ему предстояло сдавать одиннадцать предметов на аттестат зрелости. И все их выдержал.
      Поэтому лично меня не удивляет, что он был таким известным писателем, режиссером, актером.
      Наступил поворотный 1953 год, когда в ЦК КПСС, после смерти И. В. Сталина, произошли серьезные перемены.
      Шукшин некоторое время исполнял обязанности директора вечерней школы и преподавал русский язык и литературу. Не соврал он Владимиру Жупыне стал после армии учителем, человеком самой уважаемой должности на селе.
      Но, как вспоминал позже Василий Макарович:
      Учитель я был, честно говоря, неважнецкий. Без специальности, образования, без быта. Но не могу и теперь забыть, как хорошо, благодарно смотрели на меня наработавшиеся за день парни и девушки, когда мне удавалось рассказать им что-то новое, важное и интересное. Я любил их в такие минуты и в глубине души не без гордости и счастья верил: вот теперь, в эти минуты, я делаю настоящее, хорошее дело. Жалко, мало у нас таких минут. Из них составляется счастье.
      В пору "директорства" Василия Шукшина молодежь Сросток выдвинула его на должность секретаря комсомола - серьезный, армию отслужил, женился, заметный стал на селе человек. Но тут мать, Мария Сергеевна, резко вмешалась в судьбу своего любимого сына:
      - Секретарь - должность выборная. Сегодня ты секретарь, а завтра никто. А я хочу, Вася, чтоб ты поехал в город и выучился на доктора. Не было в Сростках доктора, а тут появится свой.
      Приезжал партийный секретарь - ничего не вышло. Мария Сергеевна оказалась непреклонной. Продала последнее богатство семьи - корову Райку, чтоб вручить деньги Васе, а Шукшины жили всегда бедно! Да и кто помнит российскую деревню в послевоенное время, знают, как много для семьи значила корова, и потому поймут, какой благородный поступок, если не подвиг, совершила тогда Мария Сергеевна.
      Вот тут и выходит, что сельская идиллия, при всей искренней и непогрешимой любви к жене Марии, была вовсе не тем, к чему стремился в своих тайных мыслях-мечтаниях Василий Шукшин.
      Последующие его поступки доказывают нечто, чему есть объяснение: Шукшин целеустремленно воплощал в жизнь свои надежды. А русская женщина, любившая его всем сердцем, юным и чистым, как только можно в ее бескомпромиссном возрасте, и подозревать не могла, какой подвох готовит судьба ей, искренне уверовавшей в непогрешимость их отношений.
      "Дай справку, что я умный..."
      Из автобиографии В.М. Шукшина:
      В 1956 году он (отец.- Авт.) посмертно реабилитирован...
      Никто не обратил внимания на тот факт, что Шукшин отправился в Москву после того, как умер И. В. Сталин и наступила знаменитая хрущевская "оттепель". До сих пор Василий Шукшин кружил вокруг Москвы - то Калуга, то Владимир, то Подмосковье, но, увы, не Москва. Сыну "врага народа" негласно путь в стольный град был заказан. Но на волне всеобщей "оттепели" Василий Шукшин расправил наконец-то свои крылья, избавившись от постоянных атак, выпадов, окриков, унизительных допросов и требований предъявить "справку", что он, не в пример отцу, благонадежный.
      Ох. уж эти справки-справочки! И предъявлял он их, и сминал в гневе, и терял, навсегда возненавидев тех, кто это все придумал.
      Но слово - это тоже поступок. Вспомните рассказ В. М. Шукшина "Миль пардон, мадам!", где невольно спотыкаешься о фразу Броньки Пупкова:
      Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году.
      Один из "Снов матери" начинался так:
      - А это уж когда у меня вы были. Когда уж Макара забрали.
      - В тридцать третьем?
      Всю жизнь в сердце торчал "ножик", поворачивался там, причиняя нестерпимую боль. Мальчиком вынужден был отречься от собственного отца, носить фамилию матери, таиться потом, как дикий звереныш, загнанный в угол жестокостью времени.
      В голодные-холодные послевоенные годы он покидал деревню "со справкой", но в любой момент могло высветиться клеймо - "сын врага народа".
      На судьбе Шукшина можно убедиться, в назидание потомкам, в святой истине, увековеченной в древних писаниях: "И последние станут первыми". Эту истину нужно знать всем, кто любит властвовать, потому что однажды он может стать последним, и ему придется держать ответ за свои неблаговидные, если таковые были, деяния перед теми, кто придет на его место.
      Эти справки всегда мучили Василия Макаровича, не давали ему покоя, отравляли жизнь. Отсюда его "расправа" с бумагами в киносценарии "Я пришел дать вам волю":
      Нет, не зря Степан Тимофеевич так люто ненавидел бумаги, вот "заговорили" они, и угроза зримая уже собиралась на него. Там, на Волге, надо орать, рубить головы, брать города, проливать кровь. Здесь, в Москве, надо умело и вовремя поспешить с бумагами - и поднимется сила, которая выйдет и согнет силу тех, на Волге.
      Государство к тому времени уже вовлекло человека в свой тяжелый, медленный, безысходный круг; бумага, как змея, обрела парализующую силу. Указы. Грамоты. Списки.
      О, как страшны они! Если вообразить, что те бумаги, которые жег Разин на площади в Астрахани, кричали голосами, стонали, бормотали проклятья, молили пощады себе, то эти, московские, восстали жестоко мстить, но "говорили" спокойно, со знанием дела. Ничто так не страшно было на Руси, как госпожа Бумага. Одних она делала сильными, других - слабыми, беспомощными.
      Или вот еще один выплеск - внутренний протест против всего, что творит с человеком эта самая бумажка - справка, в фантасмагории Шукшина "До третьих петухов":
      - Надо справку,- зло сказал Иван.
      К ним еще подошли черти. Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
      - Продолжайте! - крикнул изящный музыкантам и девице.- Ваня, какую справку надо? О чем?
      - Что я - умный.
      Черти переглянулись. Быстро и непонятно переговорили между собой.
      - Шизо,- сказал один.- Или авантюрист.
      - Не похоже,- возразил другой.- Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
      - Одну.
      - А какую справку, Ваня? Они разные бывают. Бывает - характеристика, аттестат. Есть о наличии, есть об отсутствии, есть "в том, что", есть "так как", есть "ввиду того, что", а есть "вместе с тем, что" - разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?
      - Что я умный.
      - Не понимаю. Диплом, что ли?
      - Справку.
      - Но их сотни, справок! Есть "в связи с тем, что", есть "несмотря на то, что", есть...
      - Понесу ведь по кочкам,- сказал Иван с угрозой.- Тошно будет. Или спою "Отче наш".
      - Спокойно, Ваня, спокойно,- занервничал изящный черт.- Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять - какую? Мы тебе сделаем.
      - Мне липовая справка не нужна,- твердо сказал Иван.- Мне нужна такая, какие выдает Мудрец.
      Всю жизнь сопровождали Шукшина эти справки - поначалу при поступлении в автомобильный техникум, потом в авиационное училище Тамбовской области ("потерял по дороге"), затем - диплом, прописка в Москве, личный листок по учету кадров на киностудиях и т. д. и т. п.
      Фантасмагория с современными реалиями. Не послушался встречного Медведя, предупредившего Ивана об опасности, отправляется Иван к чертям. Не послушал Иван и Илью Муромца, и встреча с чертями обернулась очередным унижением простодушного героя.
      Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
      - Эх, справочка! - воскликнул он зло и горько.- Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!
      И убедился Шукшин в конце жизни, что создателями "справочной" казуистики были черти!
      Но внутренне он оставался верен кресту, обозначенному в начале пути металлической обложкой с распятием Сына человеческого. От дедов и прадедов досталась ему и молитва "Отче наш". Знал он ее тайную силу, да не мог тогда применить. Черти властвовали в храмах, а стражник пел старинные песни, потому что только в них продолжала жить хронология всех событий, происходящих с народом. Не мог Иван произнести "Отче наш", подчиняясь условиям, продиктованным временем и теми, кто властвовал над ним, оставив решать этот вопрос нам. А русские крестьянки, как и в другие времена, перед началом важных или кухонных дел не забывают до сих пор попросить помощи у ангела-хранителя и перекрестить пирог, подавая его гостям или собственным детишкам. Бабушка же или дедушка припомнят при этом еще и главную молитву:
      Отче наш,
      Иже еси на небеси!
      Да святится имя Твое,
      Да приидет царствие Твое:
      Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
      Хлеб наш насущный даждь нам днесь
      И остави нам долги наши,
      Яко же и мы оставляем должникам нашим,
      И не введи нас во искушение,
      Но избави нас от лукавого!
      Отечество наше на небесах. Не от того ль постоянно стремление человечества к иным мирам? Как повествуют древние писания, Земля дана людям для страданий, во искупление своих грехов, и отрезок этот в прохождении фаз развития Человечества называется Майя - иллюзия.
      Известно, что Вселенная - живой самоорганизующийся, самосозидающийся организм, образующий нерасторжимое единство, где целое и малое объемлет творящий императив духа. Известно и другое, что русский космизм - явление всемирное, уходит своими корнями в далекое прошлое, в предания седых волхвов, явившихся с дарами к матери Христа Марии, что закодировано в древних ведических памятниках, в чистых языческих культах, в русской православной традиции, в светской духовности. Как утверждает наука, это проявлялось в сокровенном поклонении Живому Космосу, который охватывал небо и землю, подводное и подземное царство, родной очаг и мистическую постигаемую беспредельность, в глубоком почитании Отца Небесного и славословии Сынам Его. Связь с Космосом, или Богом, у русских людей выражалась в стремлении к воле и святости. Взрывая культовые храмы народов, властители любых стран и земель пытаются лишить людей исторической памяти, зависимости от вселенского мироздания, превращая в перекати-поле, которое может увести за собой любой поводырь. Не ведают они, что у истории свой ход, своя спираль, по которой со временем все возвращается на круги своя
      В ХХI веке, возможно, раскроется тайна появления жизни на земле. Бог приближается к нам.
      Почему Шукшин не дочитал Толстого
      Василий Шукшин, получив деньги от матери, отправился не в ближайший город Барнаул или "сибирские Афины" - Томск, а прямиком в Москву, как в свое время Валерий Золотухин - кстати, тоже родом с Алтая.
      Говорят, Василий подавал документы сначала в Историко-архивный, побывал и в Литературном институте, но победил ВГИК. Прием вел талантливый кинорежиссер, сибиряк, Михаил Ильич Ромм. Желающих попасть в его мастерскую было более чем достаточно!
      Василий Шукшин при поступлении обратил на себя внимание приемной комиссии письменной работой "Киты, или О том, как мы приобщались к искусству", а задание контрольной работы было следующим: "Опишите, пожалуйста, что делается в коридорах ВГИКа в эти дни". Не захотел Шукшин описывать вгиковские коридоры, характер увел в другую сторону.
      Но уже в этой его работе налицо и назревающий конфликт Шукшина с так называемыми "китами", и независимость суждений, и ершистость, и цепкий, оценивающий трезво, взгляд, несомненно, творческого человека:
      Вестибюль Института кино. Нас очень много здесь, молодых, неглупых, крикливых человечков. Всем нам когда-то пришла в голову очень странная мысль - посвятить себя искусству. И вот мы здесь.
      Каждый знает, что он талантливее других, и доказывает это каждым словом, каждым своим движением. Среди нас неминуемо выявляются так называемые киты - люди, у которых прямо на лбу написано, что он будущий режиссер или актер.
      У них, этих людей, обязательно есть что-то такое, что сразу выделяет их из среды других, обыкновенных.
      Вот один такой.
      Среднего роста, худощавый, с полинялыми обсосанными конфетками вместо глаз. Отличается тем, что может не задумываясь говорить о чем угодно - и все это красивым, легким языком. Это человек умный и хитрый. У себя дома, должно быть, пользовался громкой известностью хорошего и талантливого молодого человека: имел громадный успех у барышень.
      Почувствовав в нем ложную силу и авторитет, к нему быстро и откровенно подмазывается другой кит - человек от природы грубый, нахватавшийся где-то "культурных верхушек". Этот, наверное, не терпит мелочности в людях, и, чтобы водиться с ним, нужно всякий раз расплачиваться за выпитое вместе пиво, не моргнув глазом, ничем не выдавая своей досады. Он не обладает столь изящным умом и видит в этом большой недостаток. Он много старше нас, одевается со вкусом и очень тщательно. Он умеет вкусно курить, не выносит грязного воротничка, и походка у него какая-то особенная - культурная, с энергичным выбросом голеней вперед.
      Он создает вокруг себя обаятельную атмосферу из запахов дорогого табака и духов.
      Он не задумываясь прямо сейчас уже стал бы режиссером, потому что "знает", как надо держать себя режиссеру.
      В нас они здорово сомневались и не стеснялись говорить это нам в лицо.
      Именно это сочинение Шукшина и подсказало Михаилу Ромму, что перед ним явление из ряда вон выходящее. А когда экзаменаторы внимательно прочли "Китов", поняли - это талант раздвигает широкими плечами узкие рамки общепринятого. В архивах ВГИКа сохранилась письменная работа Шукшина. На ней есть приписка преподавателя ВГИКа: "Хотя написана работа не на тему и условия не выполнены, автор обнаружил режиссерское дарование и заслуживает отличной оценки".
      А в стенах вуза абитуриента Василия Шукшина, не знакомого с нравами престижного по тому времени института, живущего по законам рафинированных детей избранных родителей, поджидали свои капканы, испытания, а порой и явное неприятие.
      У самого же Шукшина рассказ о вступлении в мир кино выглядел так:
      Я приехал в Москву в солдатском, сермяк-сермяком. Вышел к столу. Ромм о чем-то пошептался с Охлопковым, и тот говорит:
      - Ну, земляк, расскажи-ка, пожалуйста, как ведут себя сибиряки в сильный мороз.
      Я напрягся, представил себе холод и ежиться начал, уши трепать, ногами постукивать. А Охлопков говорит:
      - А еще?
      Больше я, сколько ни старался, ничего не придумал. Тогда он мне намекнул про нос: когда морозило, ноздри слипаются, ну и трешь кое-что рукавичкой.
      - Да,- говорит Охлопков.- Это ты забыл.
      Это было послевоенное время, и во многих вузах страны в первую очередь предпочтение отдавали людям в шинелях, бывшим фронтовикам или только что отслужившим в армии, но это не относилось к ВГИКу. Что касается собеседования, описанного Василием Шукшиным, то подобное явление остается правилом для поступающих в Институт кинематографии до сих пор...
      Я сама закончила ВГИК и знаю, что означает проверка на сообразительность, оригинальный ответ, который и подскажет экзаменаторам, что перед ними творческая личность.
      Помню один из таких же каверзных вопросов в мою бытность, более позднюю, чем у В. М. Шукшина:
      - А скажите, товарищ абитуриент, сколько ручек у дверей ВГИКа?
      В первый момент обалдеваешь, а потом лихорадочно ищешь ответ, уже озадачивающий тех, кто задал этот вопрос:
      - В два раза больше, чем дверей!
      - То есть?
      - Ручки-то с той и другой стороны. Значит, вдвое.
      Оригинальный ответ учитывался особо.
      Видно, не угодил Шукшин члену комиссии артисту Охлопкову - или непримиримым, тяжелым взглядом, скуластым лицом, или независимостью суждений, но не удержался тот, вдруг задал полунасмешливый вопрос:
      - А скажите, товарищ абитуриент, где сейчас Виссарион Белинский проживает?
      Шукшин опешил, но вдруг смекнул: а ведь его принимают за дурачка Ваню в тупых сибирских валенках. И тут впервые проявились его актерские задатки, решил подыграть:
      - Это критик, что ли?
      - Ну да!
      - Но ведь он вроде помер!
      - Да что ты говоришь?
      "Все смеются, как вы вот теперь, - позже вспоминал Шукшин, - а мне-то каково?"
      Но, как считал известный критик Лев Аннинский, это была "мгновенная актерская импровизация, в ходе которой партнеры провоцируют друг друга".
      Все абитуриенты, поступавшие в мастерскую Михаила Ромма, знали, что он просто обожал Льва Толстого. Как только задавался на собеседовании вопрос "ваш любимый писатель?" - абитуриент незамедлительно отвечал:
      - Лев Толстой, "Война и мир".
      А сибиряк Василий Шукшин, "сермяк-сермяком", дерзко ответил:
      - Не дочитал до конца.
      Комиссия внутренне охнула, а Михаил Ромм оценил этот ответ по-своему, чуть усмехнулся, спросил:
      - Да как же не дочитал-то, если "Война и мир" по программе школьной проходилась?
      - А я заканчивал школу рабочей молодежи. Читал учебники, когда ехал на работу или с работы, и только те, которые можно в карман поместить. А Льва Толстого туда не засунешь!..
      Михаил Ромм откинулся к спинке стула от этой вызывающей откровенности, с любопытством разглядывая редкий экземпляр.
      Помогло одно вгиковское правило: каждый из мастеров имел право взять под свою ответственность любого абитуриента до третьего курса. Если он не проявит за эти годы свои предполагаемые способности, тогда отчислить.
      И тут я хочу добавить одну подробность, донесенную до меня из стен ВГИКа, что приемная комиссия была против двух абитуриентов - Василия Шукшина и Андрея Тарковского: первый слишком мало знал, второй отвечал на все вопросы и в свою очередь задавал такие вопросы пытающему его, что ставил педагога в затруднительное положение. Но мнение Ромма победило. Он отстоял и того и другого. Оба абитуриента не походили друг на друга, а это говорило о их крайних индивидуальностях. Жизнь показала правоту Михаила Ильича. У его выпускников собственный почерк в кинематографии, что подтвердило их талантливость, которую углядел когда-то учитель, за время учебы огранил алмазы - и они засияли бриллиантовой чистотой, удивляя мир красотой и неповторимостью.
      Василий Шукшин поступил сразу в два института! Вот вам и "сермяк-сермяком". Перед ним стояла дилемма: если остаться во ВГИКе, то необходима хоть маленькая, но помощь из дома. По свидетельству сестры Василия Макаровича, он предпочел оставить решение за матерью: "Тогда Вася послал домой телеграмму: "Поступил Всесоюзный государственный институт кинематографии очно Историко-архивный заочно советуй каком остаться".
      Какую мать подобное известие может не обрадовать, не согреть ее сердца? Мария Сергеевна отправила телеграмму со словами: "Только очно. Мама". Конечно, трудно было Шукшиным. Но они никому не жаловались. Наоборот, подбадривали друг друга и сообща преодолевали созданные жизнью неурядицы и барьеры.
      "Эти книги в детстве читают!"
      В стенах этого вуза познакомился Василий Шукшин с будущим своим приятелем Валентином Виноградовым, Андреем Тарковским, немцем Хельмутом Дзюбой, корейцем Ким Ен Солем, таджиком Дамиром Салимовым и многими другими.
      Поступали во ВГИК многие - конкурс двадцать пять человек на место. Пестрая, разношерстая компания рвалась попасть в мастерскую известного кинорежиссера Михаила Ромма, влиятельного по тем временам кинематографиста. Принято же было немногим более 20 студентов! В один из дней их всех собрали в аудитории еще не законченного нового здания института, где первокурсникам показали перед началом занятий фильм Чарли Чаплина "Огни большого города".
      Конечно, все поступившие в самый престижный вуз страны воображали поначалу себя генералами от кино. На втором курсе они уже понижали себя до звания полковника, на третьем - майора, на четвертом - лейтенанта, на пятом становились обыкновенными рядовыми кинематографа!
      Давно оборвалась жизнь Володи Китайкина из Новочеркасска худенького, небольшого росточка, с косинкой во взгляде, одинокого, замкнутого молодого человека. Он писал неплохие стихи. Самолюбивый, как большинство поэтов, Володя Китайкин до крайности обостренно воспринимал критику. Но был, несомненно, личностью, ибо запомнился всем без исключения.
      Говорят, погибла, выглядевшая всегда девочкой, Марианна Дужако.
      Рыжая гречанка Марика Бейку, конечно же, вернулась в родные Афины, где каждый камень дышал историей Древней Эллады (Грецией ее назвали завоеватели турки), ведь настоящие эллины всегда верны своему прошлому.
      До сих пор сокурсникам помнится задорный смех режиссера Дины Мусатовой, работавшей позже на Московской студии кинохроники.
      Щуплый, маленький Дамир Салимов, поступивший во ВГИК со школьной скамьи, стал солидным в своей республике человеком, снимал фильмы в Ташкенте.
      Ирму Рауш, или Ирину Тарковскую, конечно же, хорошо знали по Киностудии им. Горького.
      Все эти люди давно уже вписаны в историю кинематографа, стали частью его летописного материала, где есть особые страницы, отведенные только Василию Макаровичу Шукшину.
      Многим сокурсникам запомнилось одно из первых занятий в мастерской М. И. Ромма. Новичкам было предложено создать индивидуальный этюд. Каждый старался самоутвердиться по мере творческих возможностей. Трудились - кто во что горазд! Придумывая исключительные ситуации: срочные операции, наводнения, землетрясения, борьбу с удавом и т. д. Фантазиям не было предела.
      Как вспоминал Ю. Файт, поразительным в этой экстремальной ситуации было поведение юноши из Сибири Василия Шукшина, который неловко, даже стесняясь, сел на опрокинутый стул, как только может садиться очень усталый человек на бревно, глянув отчужденно куда-то помимо присутствующих в аудитории педагога и однокурсников.
      Студенты настороженно примолкли, внимательно следя за угловатым парнем, который оторвал от воображаемой газеты клочок бумаги, засунув предусмотрительно остаток в карман, как это сделал бы любой курильщик из его родных Сросток, "насыпал" щепоть махорки, скрутил цигарку и смачно закурил. Главное было не в том, как он чиркал воображаемой спичкой, а в том, как он выдыхал воображаемый дым, который почему-то все увидели и ощутили. Этот думающий актер в лице Василия Шукшина позже запомнился многим зрителям. Но начиналось все в аудитории Института кинематографии.
      Первое письменное задание на курсе Ромма - очерк, описывающий какое-нибудь событие, произошедшее с автором или которому он был свидетелем, должно было показать мастеру наблюдательность, творческое мышление студента.
      К тому же Ромм хотел проверить зрительную память, пытался таким образом обучить студентов драматургии, будучи сам и кинодраматургом и режиссером одновременно.
      Конечно, работа снова жарко закипела, опять же с привлечением сверхисключительных ситуаций. Студенты были невероятно молоды, дерзки, самоуверенны. Правда, Шукшин среди них по возрасту ходил в "старичках".
      И у Файта жизненного опыта не доставало: молодой человек наивно поведал о том, как на даче погибла молодая лосиха, за которой в шутку погнались два парня на мотоциклах, когда обезумевшее животное выскочило на шоссе.
      Автору очерка о лосихе досталось от максималистки настроенных сокурсников по первое число - "невнятно", "безграмотно", "небрежно" и т. д. Но за Файта неожиданно заступился единственный человек на курсе - Василий Шукшин. Он говорил не о литературных или драматургических особенностях эпизода незадачливого студента - его крестьянскую душу тронула история несчастного животного, оскорбило поведение и жестокость молодых людей, которые, глядя на погибшую лосиху, высчитывали количество мяса. Именно доброхотство и жалостливость Василия запомнились в тот злополучный день Ю. Файту.
      Позже у Шукшина появится рассказ "Бык", где убивают животное, но мясо герой отказывается есть. Горожанину непонятны эти нюансы, но в селе или в деревне животные - члены семьи, и убийство его для крестьянских детей, которые с ним играли, кормили из рук, всегда трагедия.
      В конце первого года обучения все сокурсники между собой перезнакомились, стали сбиваться в стаи, искать опору среди своих в творческих исканиях.
      Перед каникулами Михаил Ильич Ромм предложил студентам список литературы, в котором, кроме общеизвестных классических имен - Пушкин, Гоголь, Чехов и др.,- можно было обнаружить и такие как Хемингуэй, Стейнбек, Жюль Ромен. Некоторые из студентов вообще их никогда не слышали.
      Лето пролетело незаметно.
      На первом же занятии после каникул Ромм поинтересовался, что же прочли его подопечные из данного им списка литературы.
      Одни с восторгом говорили о романах Жюля Ромена, другие взахлеб восторгались содержанием пьесы Шеррифа "Конец пути", третьи пересказывали произведения Ремарка, которыми зачитывалась тогда вся молодежь, да только ли она?!
      Удивил всех Василий Шукшин, который с благостной улыбкой сообщил о сделанном им открытии - "Анне Карениной" Льва Толстого, вызвав в аудитории легкий смешок. Ромм побагровел, недовольно отвернулся, буркнув:
      - Эти книги в детстве читают.
      Потом, что-то смекнув или припомнив, как он пытал Шукшина на экзаменах "Войной и миром" Льва Толстого, взглянул благосклонно на сконфуженного студента и добавил спасительное:
      - А роман, действительно, прекрасный.
      Первая съемочная работа для будущего режиссера всегда полна волнений: один в трех лицах - и автор, и драматург, и актер.
      Файт напросился к Василию Шукшину на роль трусливого интеллигента из коммунальной квартиры.
      Василию Шукшину, не очень-то хорошо представляющему этот коммунальный быт, все-таки хватило житейского опыта и острого зрения, чтоб схватить главное в сюжете.
      В общем коридоре коммуналки интеллигент в шляпе и плаще - таким его представлял Шукшин - читал, по роли, прикрепленную к стене газету. Коммунальный хам, в изображении приятеля Шукшина Виноградова, перед Файтом отрывал кусок газеты, не обращая никакого внимания на интеллигентные волнения человека "в шляпе и плаще". Когда же соседка, в бигуди и халате, пожелала защитить интеллигента, тот, дрожа от унижения и справедливого, но, увы, бессильного гнева, срывает на ней злость, за что получает от молодой женщины заслуженную оплеуху!
      Уже в этой первой небольшой творческой работе сказалась бескомпромиссная позиция Шукшина, по молодости лет категорически делившего симпатии на "деревенские" и "городские". С возрастом он будет определять людей уже не по месту жительства, а по внутреннему содержанию. Но во время съемок этого эпизода Шукшин вел себя соответственно максималистскому возрасту и убеждениям своим, присущим этому периоду своего развития.
      Запомнилось, как Василий Шукшин, будучи у однокурсника дома, легко нашел общий язык с отцом Ю. Файта - одним из старейших киноактеров, который сразу почувствовал симпатию к этому серьезному молодому сокурснику сына, имевшему уже достаточный житейский опыт, чтоб рассуждать на равных с человеком в возрасте.
      "Ну, Васька, ты даешь!.."
      У Шукшина появилось время, чтобы восполнить пробелы в своем образовании - он жадно принялся за чтение. Да и Михаил Ромм не дремал: продолжал иезуитски составлять ему "списки" отечественной и зарубежной классики, с которыми следовало познакомиться не только Василию Шукшину. Ромм обнаружил малограмотность и пробелы в образовании и у других своих студентов. Это были для Василия Шукшина последние списки. Почти все книги из списков разных своих "опекунов" Василий Макарович помнил. Многие авторы в них повторялись.
      - Я бы теперь и сам составил кому-нибудь списки - так я в них уверовал, так им благодарен, и книгам, и людям,- говорил позже Шукшин.Попробуйте мысленно окинуть нынешнее книжное море - тревожно за молодых пловцов. Книги выстраивают целые судьбы... или не выстраивают.
      Судя по судьбам многих предшественников и самого Шукшина - все-таки "выстраивают"!
      Михаилу Ромму была важна яркая индивидуальность, неповторимость. И в этот год он набрал, как позже убедился мир кино, людей не похожих друг на друга и даровитых.
      Но главное, что происходило с моим героем в стенах ВГИКа, раскрывает сам Шукшин:
      ...В институт я пришел ведь глубоко сельским человеком, далеким от искусства. Мне казалось, всем это было видно. Я слишком поздно пришел в институт - в 25 лет,- и начитанность моя была относительная, и знания мои были относительные. Мне было трудно учиться. Чрезвычайно. Знаний я набирался отрывисто и как-то с пропусками. Кроме того, я должен был узнавать то, что знают все и что я пропустил в жизни. И вот до поры до времени стал таить, что ли, набранную силу. И, как ни странно, каким-то искривленным и неожиданным образом я подогревал в людях уверенность, что правильно, это вы должны заниматься искусством, а не я. Но я знал, вперед знал, что своими бесконечными заявлениями об искусстве подкараулю в жизни момент, когда, ну, окажусь более состоятельным, а они окажутся несостоятельными. Все время я хоронил в себе от посторонних глаз неизвестного человека, какого-то тайного бойца, нерасшифрованного.
      У каждой личности, как правило, есть антиподы. Один любит белое, а другой - красное. У одного, как, например, у Тарковского, начитанности, образованности было, как говорится, выше крыши, чем он даже раздражал экзаменаторов, а позже - педагогов,- другой, типа Шукшина, а таких в институте были единицы, разочаровывал своей непритязательностью, незнанием элементарного, что любой человек из элитного общества усвоил с пеленок. Но дело в том, что Шукшин, помимо жизненного опыта, имел яростное желание передать эту правду творчески!.. Известно же, настоящий талант - это то, что не могут делать другие.
      Шукшин не вписывался в среду кинематографа того времени. Оператор Александр Саранцев проясняет подробности того, что сделало Шукшина "нерасшифрованным":
      Конфликт с подобной публикой, со всем, что она собой представляла и несла в жизнь, у Шукшина обнаружился очень рано, вероятно еще и до ВГИКа. Одно совершенно ясно, что во ВГИКе с первого курса, а может еще и с абитуриентских лестничных ступенек этого учебного заведения, конфликт этот обострился окончательно, стал и социально и этически вполне осознанным.
      Вне этого конфликта - нет Шукшина. Писателя. Режиссера. Актера.
      С первых шагов в институте, с первых эпизодов и этюдов, работая в профессиональном кино, Шукшин пошел иным путем, чем те, которых он обозначил "китами" или "интеллигентствующими мальчиками".
      В нем позже дали знать о себе и народная культура, и неповторимый запас знаний жизни, и нравственное обостренное чутье.
      Обращаясь к изначальному, традиционному, как всякий русский писатель, он открывал своему читателю и зрителю нечто, чего тот и предполагать не мог, в самом незначительном, простом явлении. Так другие художники открывали людям алые паруса там, где они не должны появляться, и выращивали ярко-алые розы даже в январском снегу.
      Ни разу до того не соприкасаясь с жизнью кино, Шукшин не мог знать степени авторитета встреченного некогда на набережной Москвы-реки человека, считая главным в кино - артистов. И поступая во ВГИК, не воспользовался выгодным знакомством, как это делали многие "ловцы имен".
      Став студентом, увидел однажды в коридорах давнего знакомого, тут же выяснил, кто это такой. И каково же было изумление Шукшина: им оказался известный кинорежиссер Иван Пырьев, ставший первым "крестным отцом" Василия Макаровича Шукшина в кинематографе.
      В год их памятной встречи, когда Василий - бывший матрос возвращался из армии домой, у Ивана Пырьева действительно были серьезные неприятности в кино, и даже газета "Советская культура" прошлась по его адресу довольно критически и резко. А доверить свои переживания Пырьев посмел только случайному человеку.
      Василий был старше многих на курсе. Большинство поступали во ВГИК сразу после десятилетки. Но, как позже писал в газете "Советская культура" известный кинорежиссер Сергей Федорович Бондарчук, не было среди работников кино начитаннее Василия Макаровича Шукшина. Шукшин имел знания почти энциклопедические. Увы, такое достижение - результат огромных усилий, желание не отстать от других, а кое-кого и опередить.
      Да и как свидетельствует редактор последнего авторского фильма Шукшина "Калина красная" Сергиевская, "нерасшифрованный Василий Макарович, ведущий окопную жизнь, в итоге оказался человеком чрезвычайно образованным, особенно в области отечественной литературы и истории. Ко всему прочему, позже собрал огромную библиотеку".
      - Конечно, само по себе это еще ничего не значит - у многих большие библиотеки, да не все читано,- рассказывает Ирина Александровна.- А Василий Макарович был известный пожиратель книг, он читал все... В 1973 году, когда мы с ним часто общались, под запретом были русские религиозные философы. Шукшин раздобывал их произведения из-под полы и вникал. Бердяева я первый раз получила от него с пометкой на полях. Это была ксерокопия, которую он где-то достал. Вообще философией увлекался. И не только русской...
      Многие и предполагать не могли, что Шукшин, в отличие от других не бравировавший своей образованностью, иногда мудро потрафлял снисходительности тех, кто не хотел принимать его всерьез.
      Не случайно он позже скажет так:
      - Это не интеллигентность - много и без толку говорить, так и сорока на колу умеет. Интеллигентность - это мудрость и совестливость. Это, очевидно, и сдержанность, и тактичность. Мне один человек посылает письма со сценариями и пишет: "Ну, Васька, ты даешь. На три письма не ответил!" Не буду отвечать: от такого "родного", "нашенского" меня уже воротит. Хоть возраст-то надо уважать - мне сорок четыре года. Даже в деревне никто не обращается к сорокалетнему - "Васька". Это уж и себя не уважать.
      Человеческое достоинство прямо относится к интеллигентности.
      Будь Мария Шумская более житейски опытной, знала бы, что столица так просто человека не отпускает, но сибирская девушка осталась романтическим идеалистом, не от мира сего. Посылала мужу деньги, ждала так преданно и без тени сомнений, как могут ждать только провинциальные девушки, выросшие вдали от соблазнов цивилизованного и машинизированного мира. Ведь в те времена нравственные и моральные устои были выше, особенно в деревнях, где еще сохранилось русское начало и где до сих пор верят в нерушимую любовь и в Бога, несмотря на некогда утверждаемый атеизм и взрываемые церкви. И любовь, и Бог для этих земных людей неразделимы. Не случайно же в крестьянских домах сохранялись иконы в самое суровое время большевизма (не путать с социализмом и коммунизмом), когда из сознания человека искоренялось само понятие, что он создание Божье. Именно в домах, где присутствовала гласно или негласно неземная субстанция, обязательно над кроватью висит коврик, на котором изображены два белоснежных лебедя, плывущих на фоне местной природы. Художник всякий раз учитывал эту особенность - украинский ли пейзаж, сибирский или средней полосы России. И был тот коврик постоянным напоминанием о лебединой любви, а еще о глубоких корнях, уходящих в Древнюю Русь, называемую некогда Лебедией. Не знать было Марии, что разрушительная власть города подступит однажды и к ее родной обители, и что однажды для нее наступят черные дни.
      А пока она, как и Василий, повышала образование, готовилась стать преподавателем немецкого языка.
      Пончик
      Первые серьезные подступы к Шукшину кино сделало в пору подготовки к съемкам фильма Сергея Герасимова "Тихий Дон". Известный советский режиссер попросил ассистентку Людмилу Пшеничную, позже прозванную Василием Макаровичем Пончиком, найти студента ВГИКа Василия Шукшина и пригласить на кинопробы для роли Бунчука. Людмила Андреевна, а тогда просто Люся, помчалась разыскивать Василия.
      Людмила Пшеничная, раньше Василия Шукшина приехав в Москву, поступила в Институт геодезии, аэрофотосъемки и картографии, позже подавала документы на актерский, но забрала их и устроилась на работу на Киностудию им. Горького. Сергей Аполлинарьевич Герасимов был наслышан о талантливом студенте Василии Шукшине из мастерской Михаила Ромма, жалел, что он учится не у него, и при первой же возможности постарался его приблизить, позже пригласив его в свои фильмы "У озера" и "Журналист".
      Никогда почти не снимавшего галифе, гимнастерку и сапоги, Шукшина вынуждают это все оставить на вешалке в костюмерной. Во времена Бунчука носили другое. А высокомерная костюмерша, как только Василия увели на кинопробы в павильон, тут же выставила демонстративно вешалку с его одеждой в коридор:
      - Вся костюмерная пропахла шукшинским потом!
      Словно знала, что не утвердят Василия Шукшина на роль в картине "Тихий Дон". Увы, по книге герою "Тихого Дона" Бунчуку перевалило за сорок, а претенденту на эту роль было двадцать шесть лет. Повезло артисту из МХАТа Петру Чернову. Но Герасимов сказал тогда памятные для многих слова:
      - Василий Шукшин - талант. У него большое будущее.
      Ассистентка Людмила Пшеничная, познакомившись с Василием Шукшиным, выяснила главное, что их потом объединяло долгие годы, удерживало друг возле друга, заставляло сострадать... Шукшин, как и она, выходец из Алтайского края; родителям их выпала почти одинаковая суровая судьба, о чем они чаще молчали,- тогда принято было об этом молчать; оба неустроены, бездомны, никого из близких не имели в Москве. Прозвище Пончик сменило более теплое, родственное - Земеля.
      Жила Люся в одноэтажном фанерном бараке возле ВГИКа, окна которого упирались в тротуар. Недалеко от барака торчала колонка, у которой не однажды останавливался Василий Шукшин - попить ли свежей водицы, ополоснуть ли разгоряченное лицо, смочить взлохмаченные волосы. По сапогам, мелькнувшим в окне, Люся узнавала Василия, забегавшего к ней из института, чтоб попечатать на машинке, перехватить чего-нибудь из домашней снеди.
      Иногда Василий приходил с гурьбой товарищей или с однокурсником Виноградовым, который в это время был для него самым близким человеком среди студентов.
      Голодное, холодное, цыганское существование ничуть не омрачало теплых, дружеских отношений, делало их более прочными, надежными, почти братскими.
      Одним из первых слушателей первых рассказов, написанных в Москве, была опять же Люся, которая раньше Василия обмосковилась. Она и на Алтае жила в Славгороде, поэтому как городской житель не знала деревенского разговорного языка, родниковой русской речи, вносила свои поправки, порой не очень удачные. Василий же терпеливо выслушивал замечания своей юной подружки, но ироничного отношения к себе не принимал: говорил сибирский крутой характер.
      - Какие "пимы"? - с высоты своего бескомпромиссного возраста вопрошала Земеля.- Нужно писать "валенки".
      Василий в присутствии Людмилы покорно исправлял "пимы" на "валенки", но при перепечатке оставлял все-таки родное с детства слово, известное издревле в деревенском обиходе Сибири.
      Не пропустил Василия Шукшина с первого захода кинематограф в свои недра, словно испытывая его на прочность. Но, как бы компенсируя неудачу талантливого молодого человека из российской глубинки, для поддержания юного дарования, подающего большие надежды, в 1955 году в журнале "Советский воин", № 10, появляется впечатляющий снимок: студент - будущий режиссер Василий Шукшин ведет репетицию с актерами Ирмой Рауш и Ким Ен Солем. В заметке говорилось о том, что это "первый самостоятельный опыт бывшего моряка".
      Что еще можно сказать про это время? Только что закончилась война между Северной и Южной Кореей, в которой негласно участвовал и Советский Союз, преследуя свои геополитические интересы, гласно - США и Китай.
      В стране наступили новые времена, сменился режим, но российская глубинка по-прежнему жила бедно, кормила всю страну и зарубежье, нищенствуя сама.
      "Здравствуй, мама! Получил 200 рублей..."
      Документ всегда ставился профессионалами выше художественного вымысла в любом произведении, будь это книга, кинофильм или что-то другое. Поэтому и в повествовании о Василии Макаровиче Шукшине главное - это документ.
      В период студенчества нелегко приходилось Василию среди респектабельной московской молодежи - сыновей и дочерей знаменитостей или влиятельных людей из государственных, проправительственных кругов, но сибирский юноша стойко переносил свою бедность, понимая, что и матери там, в Сростках, не менее трудно. Мать для Василия Шукшина всегда оставалась самым святым и дорогим человеком на земле и от нее он не посмел бы никогда и ни при каких обстоятельствах отречься! Об этом говорят его письма из Института кинематографии - яркий образчик жизни послевоенного поколения:
      Здравствуй, мама! Получил 200 рублей, посылочку (вторую) и письмо. Мама, так что это ты делаешь? Купила пальто. Милая моя, ведь я бы с таким же успехом проходил в шинели осень и весну. Получаю посылочку, опять как маленький вагончик. Что же, думаю, она сюда умудрилась еще-то положить? Развертываю, а там новехонькое пальто. Вот тебе раз! Мама, ты где деньги-то берешь? Пальто мне как раз. Но я пока носить не буду. Вот дотаскаю шинель, а там уж... Деньги у меня есть. Числа до 15 октября денег хватит. Больше не покупай. И вообще, мама, больше ничего не покупай. Сегодня получил твое письмо с фотографией. Мама, ты как будто немного похудела. Милая моя, напиши честно - как живешь? Как питаешься? У меня в этом отношении все в порядке. Денег хватает через глаза. Насчет валенок. Да, мама, придется, наверное, выслать. Это верно ты говоришь. Москва-то Москвой, а зима зимой...
      Живу очень интересно, мама. Очень доволен своим положением. Спасибо тебе за все, родная моя. Успехи в учебе отличные. У нас не как в других институтах, - т. е. о результатах обучения известно сразу. Ну вот пока и все. Итак, мама, повторяю, что я всем решительно обеспечен. Недавно у нас на курсе был опрос, кто у кого родители. У всех почти писатели, артисты, ответственные работники и т. д. Доходит очередь до меня. Спрашивают, кто из родителей есть. Отвечаю: мать. Образование у нее какое? Два класса, отвечаю. Но понимает она у меня не менее министра.
      Смеются.
      Ну, будь здорова, милая. Твой Василий.
      Мария Сергеевна Шукшина-Куксина, золотое сердце, сибирячка, выполнила с честью материнский долг, живя будущим детей, отдав им свою молодость и жизнь, выводя стоически "в люди". Не случайно же позже В. М. Шукшин напишет проникновенные слова о матери, имея, конечно, в виду прежде всего собственную:
      Мать - самое уважаемое, что ни есть в жизни, самое родное - вся состоит из жалости. Она любит свое дитя, уважает, ревнует, хочет ему добра - много всякого, но неизменно, всю жизнь - жалеет.
      Мы все вышли из детства, из-под крыла своих отцов и матерей - и рабочие, и живописцы, и писатели. Наше появление на белом свете постоянно напоминает о себе в лице нашей матери. И каким бы великим ни был человек, для матери он останется всегда маленьким ребенком, вышедшим некогда из ее лона, листиком древа материнского, плодом человеческой любви. И тут уж ничего не поделаешь. Такова природа жизни.
      "Два Федора"
      На третьем курсе института фортуна наконец повернулась к Шукшину лицом.
      В это время запускал свою картину "Два Федора" Марлен Хуциев. После конкурса были утверждены актеры на роли Федора Большого и Федора Маленького, но старший Федор не удовлетворял чем-то кинорежиссера. И тут угодно было судьбе в лице Андрея Тарковского помочь Василию Шукшину стать актером. Андрей впервые назвал Марлену Хуциеву имя Шукшина. Об этом он сказал в Доме кино в годовщину смерти Василия Макаровича.
      Из автобиографии В. М. Шукшина:
      Будучи еще студентом, на режиссерской практике встретился с Марленом Хуциевым. Он готовился снимать второй свой фильм "Два Федора". Искали исполнителя главной роли - Федора Старшего. Хуциеву пришла мысль попробовать меня. Попробовали. Решили снимать. Вместо положенных шести месяцев моя практика растянулась до полутора лет. О фильме потом много спорили. Дело десятилетней давности - фильм хороший, честный. Я же от начала до конца пробыл бок о бок с человеком необычайно талантливым, добрым. Полтора года почти я каждый день убеждался: в искусстве надо быть честным. И только так. И не иначе. Марлен при своей худобе (он, наверно, самый тонкий режиссер в мире в буквальном смысле) достаточно выносливый и упорный человек.
      Во время съемок этого фильма у Василия Шукшина была мимолетная связь с одной из работниц киногруппы. Позже в какой-то газете мелькало сообщение, что жизнь этой женщины оборвалась трагически...
      На третьем курсе Василий Макарович снялся в кинофильме "Золотой эшелон" режиссера Ильи Гурина. В картине участвовал в эпизодической роли Петр Ильич Вишняков, заслуженный артист РСФСР, работавший в Центральном театре Советской армии. Петр Ильич с тех пор навсегда стал поклонником Шукшина, подготовил программу из произведений Василия Макаровича, которая с неизменным успехом проходила во всех аудиториях. Особенно зрителям нравился рассказ "Сапожки" в исполнении Вишнякова.
      Шукшин тянулся душой к землякам, ища у них оберега, защитного барьера. Но находил их, увы, не всегда.
      На съемках фильма "Золотой эшелон" подружился с артистом Алексеем Ваниным. Правда, Ванин и ранее встречался с Шукшиным на студии им. Горького - ну, поздоровались, перебросились парой незначительных фраз, а близких контактов не получалось.
      В "Золотом эшелоне" Василий играл роль партизана. Работа нелегкая много трюков, перестрелок, погонь! Уставали страшно. Как-то в перерыв высыпали передохнуть на двор киностудии, а Шукшин уже был там. Сидел отрешенно и что-то записывал - одним коленом стоял на земле, а на другом лежала ученическая тетрадь, в которой он делал какие-то записи.
      Ванин пристроился неподалеку с тайной мыслью обратить на себя внимание. Шукшин писал-писал, да невзначай взглянул на Алексея, поймал его пристальный взгляд на себе, спросил:
      - А ты, парень, откуда родом?
      Ванин ответил, немного играя:
      - Откуда родом? Из России, конечно.
      Но Василий Макарович не обиделся, продолжал допытываться:
      - Ну, это ясно, все мы россияне, а конкретно-то?
      - С Алтая я,- бросил Алексей, глянув с вызовом в глаза Шукшину.
      Тот враз переменился в лице, начал лихорадочно заталкивать тетрадку за голенище сапога, обрадованно приговаривая:
      - Слушай, так мы же земляки, я тоже с Алтая!
      И пошло-поехало, словно плотину прорвало, разговорились о родине, Сростках, Сибири. Словно родные, потянулись сразу друг к другу.
      Многие из киногруппы "Золотого эшелона" помнили и Люсю Пшеничную, забегавшую иногда во время киносъемок навестить Васю Шукшина. В краткий перерыв, проскользнув к вагону, где на полке лежал киногерой, отвлекая внимание режиссера незначительными вопросами, незаметно за спиной передавала бутерброды вечно полуголодному Васе, забывавшему, как правило, пообедать, а может, не имевшему на это денег. Но Шукшин всегда помнил, что его Земеля, его бескорыстный Пончик, выкраивая из скудного заработка ассистента все возможное, дружески делится с ним последним. Когда получал заработанные деньги, Люси, как и следовало ожидать, рядом не оказывалось: деньги уплывали моментально в неизвестном направлении.
      Но был случай, когда Люся попалась навстречу Шукшину именно в день получки.
      - Возьми-ка на расходы! - сунул обрадованный Василий Земеле двадцать пять рублей.- Ты все время на меня тратишься, а я...
      - Да ты что это?! О чем ты? - оскорбленно вспыхнула Люся Пшеничная и убежала в буфет, даже не оглянувшись, не взяв денег.
      Но Василий нашел ее. Не дав Люсе расплатиться, накупил столько, что хватило бы на целую компанию. Впрочем, компания тут же появилась, утянула Василия по-цыгански за собой. Это случалось все чаще и чаще. Он отдалялся неумолимо от прежних надежных берегов, как льдина, подхваченная бурным половодьем студенчества, молодости, узнавания неведомого мира московской богемы, где были свои круги ада. Он пока что всего лишь ступил на его порог.
      "Извини, я встаю рано, часа в четыре..."
      Вскоре Шукшин приступил к постановке дипломной короткометражной картины "Из Лебяжьего сообщают", ставшей стартовой для молодого кинематографиста.
      Тут стоит сказать о прекрасном актере Иване Рыжове, с которым Шукшин познакомился незадолго до дипломной работы. Казалось бы, случайная встреча, но она обернулась для двух разновозрастных людей долгим творческим союзом.
      Иван Рыжов был старше Шукшина, но считал, что Василий Макарович научил его относиться серьезнее к своей профессии и вообще к искусству.
      Они встретились в Киеве, где оказались вдвоем в двухместном номере. Когда Рыжову показали, с кем ему предстоит соседствовать, артист увидел высокого, поджарого человека в сапогах и потрепанном пиджаке, державшего в одной руке чемодан. Рыжов попытался помочь донести его и был удивлен тяжестью: как будто в чемодане находились кирпичи. В номере выяснилось, что чемодан Шукшина до отказа набит тетрадками.
      - Давай сразу на "ты",- предложил Василий без всяких церемоний, как это бытовало среди деревенских жителей, если человек располагал к себе.
      Рыжов принял условие соседа по номеру, услышав и то, что его по первости насторожило и обескуражило:
      - Извини меня, я немного пишу, встаю рано, часа в четыре, но тебя будить не стану.
      Рыжов, привыкший ложиться засветло, конечно, прохладно отнесся к поздним появлениям в номере соседа и подъему, чуть забрезжит свет, поэтому взаимоотношения их на первых порах не совсем складывались, были скорее даже напряженными.
      Через две недели Иван Рыжов увидел две стопки тетрадей на гостиничном письменном столе - одни исписанные, другие чистые. А тут, как будто нарочно, Шукшина как раз и увезли на съемки на несколько дней, и Рыжов не удержался, решив почитать, что там такое его сосед насочинял, в чем при встрече и сознался честно Василию Макаровичу.
      Эх, что тут началось! Шукшин страшно возмутился, обиделся и стал запирать с этого момента свои "шедевры" в чемодан. Но однажды, в минуту сближения, поинтересовался мнением Рыжова, который сказал, что в произведениях Василия Макаровича есть какая-то аморальность: уж слишком они не похожи были на море печатавшегося в это время в центральных изданиях. Шукшин еще больше разозлился:
      - Нет у меня никакой аморальности! Правда все это! А правда не может быть аморальной.
      И начал бегать по номеру, размахивая для убедительности руками. Рыжов позже подметил эту характерную черту в поведении Василия Макаровича именно в моменты каких-то несогласий, противостояний. Но с этого дня Шукшин зауважал мнение Ивана Рыжова, поняв, что актер тоже любит правду.
      Когда Василий Макарович поставил свою дипломную работу "Из Лебяжьего сообщают", то пригласил Ивана Рыжова на просмотр, и актер вновь честно сказал ему, что хорошо, а что не получилось. Нужно отметить, что дебют этот Шукшина не всеми встречен был однозначно, скорее даже отрицательно, но сам Василий Макарович работой остался доволен, хотя отнесся к ней критически.
      А Лидия Александрова отказалась
      мыть полы
      Под осень, когда листву на деревьях чуть тронула позолота, из Ленинграда приехал в Москву сценарист Алексей Тулушев. Несуетный, немного странноватый, большая умница и книгочей, он сразу всем понравился.
      И надо же было случиться тому, что на огонек забрел к нам Василий Макарович. Вошел сияющий, излучающий энергию и радость, но, увидев Алексея, сник, смешался, стал тихим и неприметным. Старался уйти в тень, спрятаться. Не говорить, ничему не мешать. И только исподтишка внимательно всматривался в Тулушева, беспокойно и тяжело вздыхая.
      Зашел разговор о дипломной короткометражке "Из Лебяжьего сообщают", которая стала в миниатюре будущей кинокартиной "Живет такой парень", о Леониде Куравлеве, исполнителе главных ролей в обеих работах Шукшина, о Лидии Александровой, сыгравшей в последнем фильме Василия Макаровича роль библиотекарши.
      - Больше, кажется, Лида нигде и никогда не снималась? - выспрашивал дотошно Тулушев, словно пытал исподволь Шукшина.
      - Нет,- скупо подтвердил Шукшин, пряча глаза, съежив плечи.
      - Ты знаешь, а Лида ждет ребенка...
      - Кого она там родит! - сказал хмуро, с усмешкой.
      При этом весь облик Василия Макаровича напоминал нашкодившего и теперь наказываемого человека.
      Они оба что-то знали такое, это "что-то" было связано с Лидией Александровой, явившейся один раз в шукшинском фильме "Живет такой парень" и оставшейся в памяти кинозрителя навсегда юной, женственной, озорной, такой, какой ей повелели быть молодость и любовь.
      Лидия Александрова имела все, чтобы пополнить ряды лучших кинозвезд отечества, но ушла из мира большого кинематографа так же внезапно, как и появилась. И за этим угадывалась какая-то тайна, если не человеческая трагедия.
      Появление Лидии Александровой во ВГИКе заметили сразу все. Высокая, ладно скроенная, с огромными глазами, в которых можно было утонуть, девушка останавливала внимание любого, кто с ней встречался. И, ассистируя очередную картину, Людмила Пшеничная, придя во ВГИК, сразу заметила эту своенравную, необычайно красивую студентку.
      Забежав как-то во ВГИК, в буфете наткнулась на Василия Шукшина и Лидию Александрову, сидевших рядом за столиком и о чем-то оживленно разговаривавших. По их сияющим, заговорщицким лицам можно было прочесть, что третий в подобных ситуациях лишний.
      Возможно, этой новой избранницей Шукшин пытался защитить себя от предшествующей привязанности? Невольно появляется мысль, что он на всем протяжении жизни бежал от прочных связей, внутренне оставаясь верен одной, верен бескомпромиссной юности, где его никогда не предавали.
      Именно во время начинающегося нового романа Василия Шукшина с Лидией Александровой дошла до него весть о том, что жизнь молодой женщины, с которой у него была мимолетная связь во время съемок фильма "Два Федора", неожиданно трагически оборвалась. Родившегося ребенка взяли родители, а все попытки Василия Шукшина что-то прояснить по этому вопросу, наткнулись на "круговую оборону" родственников погибшей. Узнать про эту историю что-то подробнее мне не удалось. Кто что-то знал подробнее, уже покинул этот свет. А другие подтверждают единственное - да, действительно, кто-то был. Родила. Кажется, сына. Газеты прошлись по этому поводу и смолкли... След оборвался.
      Удивительное дело, женщины Шукшина шли всякий раз на риск - родить от него. Видно, клокотала в нем необузданная жизненная сила и всепобеждающая мужская природа, подчиняя новых избранниц своему убедительному обаянию, своей прочной основе, заложенной родителями, судьбой.
      Юная студентка, возведенная волею случая и капризом Шукшина вскоре в звездный ранг кинематографа, не смогла справиться с бременем славы. Лидия Александрова выезжала вместе с Василием Шукшиным даже в Сростки для знакомства с Марией Сергеевной, но не выдержала испытания. Звездная болезнь, гонор молодости, да и своенравный характер помешали девушке пройти конкурс на будущую жену.
      Отказавшись мыть полы в доме Марии Сергеевны, к тому же плохо себя чувствовавшей, посчитав для "звезды" подобное занятие недостойным, Лидия, с точки зрения крестьянской морали, низко пала. Довела и Шукшина своим вызывающим поведением до крайности.
      Разодетая по последнему писку моды, "звезда" вынуждена была голосовать на обочине тракта, чтоб добраться на попутке до Барнаула, а оттуда - в Москву.
      Узнаваемость кинодивы помогла доехать Лидии Александровой до столицы без денег. Шукшин не предполагал, что его временная пассия способна на такую крайность, не ссудил ей необходимой суммы. Увы, и не бросился за ней! Но шукшинской "жестокости" актриса не простила до конца жизни, если судить по нашему последнему разговору, длившемуся до утра. Вскоре Лидия Александрова перебралась в Киев, чтоб обрубить все концы, где и вышла замуж. А потом родила сына, которого желал всю жизнь иметь Василий Макарович, а судьба давала ему только дочерей.
      Два ярких, сильных характера сшиблись в смертельной схватке так, что полетели искры! А кинематограф России потерял талантливую драматическую актрису.
      Не только кто-нибудь типа Тулушева наезжал из Ленинграда в Москву, но и Василий Шукшин посещал иногда "зимнюю столицу" русских царей.
      После Института кино Шукшин и Файт почти не встречались. Но в один из наездов Василия Шукшина в Ленинград пути сокурсников пересеклись, и они решили вместе прошвырнуться по набережной Невы. Файт снимал неподалеку комнату.
      Запомнилось, как Шукшин вдруг остановился на мостике через Канавку, потрогал ногой брусчатку и сказал неожиданное:
      - Слушай, здесь же Пушкин ходил.
      Заразил своим удивительным открытием и бывшего сокурсника. Они долго бродили по Ленинграду, вспоминая бесшабашные студенческие годы и, возможно, то, как Алексей Тулушев, влюбленный в Лидию Александрову, однажды повис на руках, держась за подоконник, на стене общаги ВГИКа, объявив: если девушка не ответит ему взаимностью, он сорвется вниз и покончит счеты с жизнью. Еле уговорили парня, втащив в комнату, чтоб он этого не делал.
      Наряд для Беллы
      В двух соседствующих домах в проезде Русанова жили преподаватели ВГИКа и работники киностудии им. Горького. ВГИК и детская киностудия находятся рядом с ВДНХ, нынешним ВВЦ, и, конечно, в конце дня автобусы, подвозившие жителей Свиблова после работы домой, были всегда переполнены. В салоне теснились не только служащие, но и рабочие, в поношенных, загрязненных фуфайках и комбинезонах. Среди них я увидела знакомое лицо мужчины, в фуражке, простом пиджаке, но никак не могла припомнить, кто и откуда. К тому же человек отвернулся к окну, занятый чем-то своим, а я гадала: где же его видела?
      И каково же было мое изумление, когда на конечной остановке мужчина вышел из автобуса и направился к нашему дому. И тут мне стало стыдно: я не узнала Шукшина! Давно не видела и не узнала.
      Своему принципу одеваться неброско Шукшин однажды изменил. Увы, это случилось опять же на первой его самостоятельной кинокартине "Живет такой парень", когда в киногруппе появилась Белла Ахмадулина. Василий Макарович уговорил ее сняться в роли журналистки, интервьюирующей по ходу сюжета Пашку Колокольникова - Леонида Куравлева. Изящная, всегда модно одевающаяся, артистичная, "восходящая звезда в поэзии", Белла подействовала на "восходящую звезду в кинематографе" так, что Василий Шукшин вдруг стал приходить на съемочную площадку разодетый как на званый прием. Это помнят до сих пор многие на киностудии им. Горького.
      Василий и Белла познакомились на телестудии "Останкино". Поэтесса встретилась со взглядом "окликом", в котором отразилась ее "инопланетность столичного жителя". Василий был "неуверенным и бездомным", Белла "бежала благополучия". Этот нелюдимый, "неукрощенный взгляд", "вольная умственная независимость" вызывали тревогу. Но спор двух творческих людей шел не на равных, потому что Москва была городом Беллы, где ее знало множество домов, которые не однажды принимали их вдвоем. И эти дома навсегда запомнили будущую знаменитость - Василия Шукшина. А он тосковал по Алтаю и не принимал "интеллигентную заумь" поэтессы, хотя на всем протяжении жизни относился с уважением к таланту Ахмадулиной.
      Не надо забывать, что Беллу и Василия отличал в то время невозможно молодой возраст, оба не успели еще обзавестись семьями, ходили по одним кругам, где не знали пока сдержанности умудренных опытом жизни стариков. Василий и Белла проявляли естественное любопытство друг к другу, как истые художники, и даже этим одним были уже хороши!
      Но вскоре модную одежду Шукшина сменила повседневная, полуботинки сапоги.
      Мне рассказывали, что во время съемок фильмов, режиссируемых Василием Макаровичем, его часто не узнавали журналисты, которым поручено было взять у Шукшина интервью. Объектом их внимания, как правило, был оператор Валерий Гинзбург, одевающийся с иголочки, бросавшийся в глаза своей респектабельностью. Гинзбург с Шукшиным придумали нечто вроде розыгрыша. Оператор невозмутимо рассказывал о новой киноработе, прекрасно понимая, за кого его принимают, а когда журналист вдруг произносил опрометчивое:
      - Василий Макарович, а...
      - "Василий Макарович"? - перебивал незамедлительно журналиста Валерий и делал широкий жест в сторону Шукшина: - Это туда!
      И работники прессы слегка обалдевали, видя Шукшина в фуфайке и сапогах, без всяких, как говорится, излишеств. Но в Василии Макаровиче была какая-то непонятная сила, которая останавливала панибратство и вызывала уважение.
      Представление же о моде Василий Макарович позже выразил весьма своеобразно в слове:
      Если армия молодых людей зашагала по улицам в узких штанах, то часть их, этак с батальон, обязательно выскакивают вперед и начинают отчаянно обращать на себя внимание. И они-то, думая, что они народ крайне интересный, смелый, скоро начинают раздражать.
      Потому что искусства одеваться здесь нет, а есть дешевый способ самоутверждения. Здесь налицо пустая растрата человеческой энергии, ума, изобретательности - почему же на это не указать? Другое дело, мы указывать не умеем. В борьбе за их (этого батальона молодых людей) самостоятельность утрачиваем разум и спокойствие. Я, например, так увлекся этой борьбой, так меня раззадорили эти "узкобрючники", что, утратив еще и чувство юмора, всерьез стал носить сапоги. Я рассуждал так: они копируют Запад, я "вернусь" назад, в Русь.
      Вот ведь как Шукшин относился к своему ношению сапог. А его пытались некоторые скульпторы увековечить навсегда в подобной сермяжной обуви. Да мудрость матери Василия Макарович помешала совершить эту бестактность. Но в Сростках, возле Дома-музея, Шукшин все-таки стоит в сапогах, в простой одежде - таким он вышел из этих мест.
      "Он вам всем еще покажет..."
      Людмила Пшеничная, Земеля, уезжая теперь часто и надолго в киноэкспедиции, уйдет из жизни Василия молчаливо и гордо. И в какой-то момент, на бегу, он вдруг почувствует себя смертельно загнанным и одиноким в большом, каменном и бездушном городе, метнется к одному, другому, и поймет - это Люська виновата! Оставил верный, надежный, добрый, бескорыстный друг - Земеля. И в Белоруссию полетит телеграмма - крик отчаяния: "СВОЛОЧЬ, ДО КАКИХ ПОР БУДЕШЬ МОЛЧАТЬ?!" Телеграмму Люся воспримет как мольбу о прощении, как знак того, что Васе страшно плохо, так худо, что и близкого, верного ему человека он готов назвать "сволочью", потому что он, этот человек, является виной невероятной его боли, нестерпимой боли души, оказавшейся в безвоздушном пространстве.
      Будет шумная вечеринка в номере у Валентины Салтыковой, где отпразднуют Шукшин и Люся Пшеничная примирение и разлуку одновременно, помянут лучших друзей и учителей, и кто-то бросит в лицо Василию пару завистливых упреков, унижающих его достоинство, на что Земеля, преданный, маленький рыцарь Василия, возразит:
      - Погодите, он вам всем еще покажет! Вы не знаете, как много Вася может! Вы не знаете, какой это талант! Для многих сегодня просто непостижимый. Позже его оценят. Помяните мое слово, так оно и будет.
      Возможности Василия Шукшина девушка оценила еще в том фанерном бараке у Киностудии им. Горького, где он читал ей и Виноградову свои рассказы, наброски сценариев, делился первыми замыслами в кинематографе.
      Не узнает Люся, что и Сергей Аполлинарьевич Герасимов, правда, позже, как бы в шутку, произнесет однажды примерно то же самое:
      - Мы сами не понимаем, что живем в эпоху Шукшина. Погодите - он еще себя покажет!
      И выходило так, что ведущий кинематографист страны С. А. Герасимов и никому почти неизвестная, молодая женщина, Земеля, Люся Пшеничная, произнесут почти одновременно одну и ту же фразу: он еще себя покажет.
      Люся уже видела, как берега Василия и ее медленно и непоправимо отходят друг от друга. Испытывая к Василию и жалость, и почти сестринскую нежность, Люся понимала - большому кораблю должна быть большая вода. И знала, многие женщины, встретившиеся на пути Василия, станут думать, как она: "Он не будет никогда мне до конца принадлежать", "я не достойна его", "я его мимолетный каприз". Почти все известно было о Василии Шукшине Люсе, кроме единственного. Но этой тайны Шукшина ни одна из московских подруг и не могла знать.
      Первая книга
      В 1962 году рассказы Шукшина появляются в "Комсомольской правде", "Советской России", "Труде", журналах "Молодая гвардия", "Москва", "Октябрь". На автора начали обращать внимание, приглядываться к нему и в литературной среде.
      В марте 1963 года состоялась поездка по Сибири с творческими отчетами под лозунгом "Молодые кинематографисты - народу" с демонстрацией дипломных работ. Среди этих дипломников находился и Василий Шукшин со своей короткометражкой "Из Лебяжьего сообщают".
      Среди молодых режиссеров Шукшин тоже выглядел моложе, устремленным в будущее, довольным радушным приемом земляков. Даже его острые скулы округлились от радости, что он на родной сибирской земле. Выпускники ВГИКа выступали в Алтайском крайкоме, в клубах и кинотеатрах. Это были самые счастливые дни для Василия Шукшина. Он находился уже среди избранных: хотя главные произведения у него еще только зарождались, но путь на Олимп был открыт!
      Вскоре напечатали в журнале "Новый мир" рассказы Шукшина "Игнаха приехал", "Один", "Гринька Малюгин", "Классный водитель".
      В апреле 1963 года инсценировка рассказа "Один" с легкой руки Виктора Серебряного вышла на алтайском радио в эфир в исполнении артиста ТЮЗа Петра Николаевича Козлова.
      Рассказанные Шукшиным истории сводились к неожиданному феномену, который за рубежом единодушно начали воспринимать как "русский характер"!
      Позднее писали, что, если бы Василий Макарович был жив, то он "стал бы в большей мере консерватором и великороссом". Не могу судить о консерватизме, не знаю, но что Шукшин был великороссом при жизни - не сомневаюсь.
      Кстати сказать, 1963 год для Василия Макаровича оказался урожайным, потому что к публикациям в газетах и журналах прибавился фильм "Мы, двое мужчин", в котором Шукшин сыграл главную роль.
      Нахожу справедливым замечание Н. Зоркой, что Василию Шукшину не совсем удавались роли в чужих фильмах, но он всегда подходил самостоятельно к трактовке любого образа, внося свое авторство, индивидуальность и нюансировки.
      В этом же 1963 году Шукшин приступает к съемкам в родном краю первого полнометражного фильма.
      Осенью выходит первая книга Василия Макаровича - сборник рассказов "Сельские жители" приличным тиражом 65 тысяч экземпляров!
      Вскоре по Всесоюзному радио прошла инсценировка рассказа "Случай в бензогородке", полностью вошедший в сценарий В. М. Шукшина "Живет такой парень". А Шукшин стоически готовил себя к литературному подвигу, используя кинематограф для привлечения к себе всеобщего внимания.
      В 1979 году на чтениях в Сростках кинооператор А. Д. Заболоцкий, который работал в последние годы с В. М. Шукшиным, поведает:
      - Книгу Василий Макарович называл "кирпич". При этом очень опасался, ежели появится этот "кирпич" на прилавке и будет долго лежать.
      Шукшин продуманно пришел в кино, зная его притягательную силу, особенно в 60-х годах.
      - Ежели еще снимешь хороший фильм, то его сразу посмотрит миллионная аудитория,- говорил он в свое оправдание.
      Целью Шукшина была литература, которая вскоре и приняла его благодаря кинематографу.
      В Москве пятидесятирублевками не швыряются
      В кинофильме "Живет такой парень" Шукшин проявил себя как драматург и как режиссер.
      Самое непредвиденное случилось позже, когда критики принялись называть кинофильм "Живет такой парень" - по замыслу Шукшина драму кинокомедией.
      - Комедия уже то, что драма моя стала для некоторых увеселительным жанром! - шутил Василий Макарович.
      Он понял, что и в драматических ситуациях бывают комические элементы, и первым ввел это в кино, что стало в то время откровением для кинематографа, придерживающегося классических канонов и созданных ранее схем. Шукшин следовал в своих творческих исканиях только правде и шел индивидуальным путем, торя дорогу по целине.
      Все кинокартины Василия Макаровича шли трудно, сложно, со многими замечаниями, порой несправедливыми, начиная с первого кинофильма "Живет такой парень", что говорило о неординарности его произведений. Один из членов художественного совета на сдаче этой картины, недовольный сценой "На переправе", кадрами, взятыми из реальной жизни, вдруг задал саркастический вопрос:
      - Где это вы удосужились набрать такие лица?
      Шукшин побледнел, шевельнулись угрожающе желваки на его острых скулах:
      - Это мои земляки. Русские люди. Естественно, из России.
      Тогда Василию Макаровичу иезуитски начали советовать вырезать крупные планы его "земляков" - "русских людей", но он наотрез отказался это сделать. И был прав. Позже критика отмечала вниманием именно эту сцену правдивую, запоминающуюся, впечатляющую, считая находкой авторов. А победителя, как говорится, не судят.
      Возможно, в этот приезд в отчие края для съемки фильма "Живет такой парень" и произошел с Василием Шукшиным случай, который позже стал темой для рассказа "Чудик".
      Мне хочется привести его как доказательство, что у художника по имени Василий Шукшин жизнь и творчество взаимосвязаны, как родник и человек, жаждущий в страду напиться:
      Однажды поехал он (Шукшин.- Т. П.) в Сибирь навестить мать и сестру. По дороге зашел в магазин купить им гостинцы. И вдруг увидел - на полу валяется пятидесятирублевка. Он поднял ее над головой и, помахивая, торжественно заявил покупателям:
      - Хорошо живете, граждане! У нас, в Москве, такими бумажками не швыряются!
      Каково же было изумление Шукшина, когда, сунув руку в карман, он понял, что деньги-то были его.
      В рассказе "Чудик" Шукшин увековечит этот эпизод, приписав его своему герою Василию Егоровичу Князеву, обладающему собственными нравственными основами, нормами бытия, совестливостью. И, как пример, далее следует история с пятидесятирублевкой, которую поднял Князев с пола в магазине, весело сказав:
      - У нас такими бумажками не швыряются!
      Оставив денежную купюру на видном месте прилавка, вышел в прекрасном расположении духа. А вскоре понял, что пятидесятирублевка-то его. Но как вернуться и сказать об этом? Представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить".
      Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за проклятой бумажкой.
      У многих учился, но никому не подражал
      Фильм "Живет такой парень" разочаровывал внешней непритязательностью: кинематографисты 1964-го года были увлечены новациями А. Тарковского, М. Хуциева, А. Алова и В. Наумова, С. Урусевского. Позиция Шукшина удивляла и раздражала независимостью и полным равнодушием к переменам и капризам кинематографической моды. Василий Макарович у многих учился, но никому не подражал.
      Сразу после выхода фильма "Живет такой парень" на экраны страны критика, как бы издеваясь над самим автором, начала подчеркивать, что Пашке Колокольникову не хватает культуры, чтобы стать настоящим героем, в понимании Василия Макаровича - "глянцевым манекеном". Во всяком случае, такие типажи утверждались тогда в искусстве.
      Василий Шукшин стоически защищал своего простоватого шофера Пашку, каких было много на Чуйском тракте:
      Один упрек, который иногда предъявляется нашему фильму, беспокоит и, признаюсь, злит меня. Говорят, что герой наш примитивен. Не знаю. Я заметил вот что: люди настоящие - самые "простые" (ненавижу это слово!) и высококультурные - во многом схожи..
      Я не отстаиваю тут право на бескультурье. Но есть культура и есть культурность. Такая культурность нуждается почему-то в том, чтобы ее поминутно демонстрировали, пялили ее в глаза встречным и поперечным. Тут надо быть осторожными. А то так скоро все тети в красивых пижамах, которые в поездах, в купе, в дело и не в дело суют вам "спасибо" и "пожалуйста" и без конца говорят о Большом театре, тоже станут культурными.
      Пашка Колокольников не поражает, конечно, интеллектом. Но мы ведь и снимали фильм не о молодом докторе искусствоведческих наук. Мы снимали фильм о шофере второго класса с Чуйского тракта, что на Алтае. Я понимаю, что дело тут не в докторе и не в шофере - в человеке. Вот об этом мы и пеклись - о человеке".
      А фильм "Живет такой парень" до сих пор воспринимается как самая свежая лента. В ней, как заметил один известный критик, "утренняя бодрость и энергия".
      Нравственность есть правда
      У Шукшина начинают складываться особые доверительные отношения со своим читателем и зрителем, который, почувствовав в Шукшине родного человека, начал атаковать его письмами и пристальным вниманием:
      Как у всякого, что-то делающего в искусстве, у меня с читателями и зрителями есть еще отношения "интимные" - письма. Пишут. Требуют красивого героя. Ругают за грубость героев, за их выпивки и т. п. Удивляет, конечно, известная категоричность, с какой требуют и ругают. Действительно, редкая уверенность в собственной правоте. Но больше удивляет искренность и злость, с какой это делается. Просто поразительно! Чуть не анонимки с угрозой убить из-за угла кирпичом. А ведь чего требуют? Чтобы я выдумывал. У него, дьявола, живет за стеной сосед, который работает, выпивает по выходным (иногда шумно), бывает, ссорится с женой. В него он не верит, отрицает, а поверит, если я навру с три короба: благодарен будет, всплакнет у телевизора умиленный и ляжет спать со спокойной душой.
      Этика народной культуры, нравственность, подлинные знания жизни, глубоко осознанная цель руководят отныне Шукшиным и его самосознанием.
      Правдивость, совестливость становятся мерилом в творчестве и жизни Шукшина:
      Есть "культурная" тетя у меня в деревне, та все возмущается: "Одна ругань! Писатель!" Мать моя не знает, куда глаза девать от стыда. Есть тети в штанах: "Грубый мужик". А невдомек им: если бы "мужики" не были бы грубыми, они не были бы нежными.
      В общем, требуют нравственного героя, в меру моих сил я и пекусь об этом. Но только для меня нравственность - не совсем герой. И герой, конечно, но живой, из нравственного искусства, а не глянцевитый манекен, гладкий и мертвый, от которого хочется отдернуть руку. Чем больше такой манекен "похож" на живого человека (есть большие мастера этого дела), тем неприятнее. Попробуй долго смотреть ему (манекену) в глаза - станет не по себе.
      Философия, которая - вот уже скоро сорок лет - норма моей жизни, есть философия мужественная. Так почему я, читатель, зритель, должен отказывать себе в счастье прямо смотреть в глаза правде? Разве не могу я отличить, когда мне рассказывают про жизнь, какая она есть, а когда хотят зачем-то обмануть? Я не политик, легко могу запутаться в сложных вопросах, но как рядовой член партии коммунистов СССР я верю, что принадлежу к партии деятельной и справедливой, а как художник я не могу обманывать свой народ показывать жизнь только счастливой, например. Правда бывает и горькой. Если я ее буду скрывать, буду твердить, что все хорошо, все прекрасно, то в конце концов я и партию свою подведу.
      ...Нравственность есть правда. Не просто правда, а - Правда. Ибо это мужество, честность, это значит - жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает правду.
      Кредо, которому служит отныне художник по имени Василий Шукшин, заключалось в том, что человеку надо
      ...говорить не сильно подслащенные комплименты, а полную правду, какой бы горькой и жестокой она ни была. Это необходимо хотя бы уж из-за одного уважения к человеку, о котором мы пишем и снимаем фильм. И, может быть, высшая форма уважения в том и заключается, что не надо скрывать от человека, каков он.
      Пашка Колокольников выпал из общепринятых схем кинематографа, оказался живым, из крови и плоти. Это-то и подкупало в нем бесхитростного зрителя, воспитанного на другой идеологии, навязывающей свои стереотипы.
      Но сложные отношения с критиками будут преследовать Шукшина в течение пятнадцати лет его творческого пути. Эти критики и предполагать не могли, какой долгий и трудный путь прошел автор, чтоб открыть свои простоватые и глубокие по смыслу истины в познании человеческого бытия. Но ведь еще Пушкин говорил: "В простоте и сложность вся!"
      Тебя хотят видеть!
      Виктория Софронова (она тогда носила фамилию Старикова, по мужу.Авт.) наткнулась на имя Шукшина в журнале "Новый мир", где напечатаны были рассказы Василия "Они с Катуни". Просмотрела произведения Гамзатова, Эренбурга и с досадой поймала себя на мысли, что пишет критические статьи вслед за кем-то. Вернулась к Шукшину и с долей скептицизма окунулась в первые строки, но, завороженная содержанием, залпом прочла рассказы молодого автора. Вскоре в издательстве "Молодая гвардия" под редакцией Ирины Гнездиловой выходит книга прозы Василия Шукшина "Сельские жители", на которую появляется рецензия Виктории Софроновой "Талант души". Название обязывающее.
      А потом Вика в писательском календаре Центрального дома литераторов обнаружит фамилию Шукшина, который должен был выступать с чтением отрывка из своей новой повести. Встречу вел муж Ирины Гнездиловой Александр Андреев, который помог напечататься впервые Василию Шукшину в журнале "Октябрь".
      До обсуждения Ирина и Виктория встали в очередь у буфета, чтоб немного перекусить: пришли после работы. К Ирине подошел высокий, поджарый молодой человек, поздоровался, странно переминаясь с ноги на ногу. Это и был, как выяснилось вскоре, Шукшин. Василия познакомили с Викой Софроновой, на которую внешне Шукшин должного впечатления не произвел, как, впрочем, позже и на последнюю жену - Федосееву. Правда, запомнилось, что на вопрос Ирины по поводу "переминания" Василия прозвучало, что друзья по случаю обсуждения произведений Шукшина в стенах ЦДЛ сбросились и купили ему новые ботинки, а они ужасно жмут, причиняя нестерпимую боль хозяину. Не в сапогах же являться в престижный писательский клуб!
      Женщины взяли кофе с бутербродами и сели за столик. Вика заметила, что к Шукшину подошла вульгарная девица. Чувствовалось, что они очень хорошо знакомы, но Василий, взяв рюмку коньяка и чашечку кофе, избавился вскоре от девицы и подсел к подругам. Завязался ни к чему не обязывающий разговор, который прервал раздавшийся звонок, приглашающий в Большой зал.
      Обсуждение, которое вел прозаик Александр Андреев, Виктория слушала как в тумане.
      По свидетельству литератора Лилии Гейдеко, Шукшин, выйдя на сцену, заволновался, увидев плотно набитый зрительный зал. Присутствующие же весело и выжидательно вглядывались в угловатую фигуру.
      Василий для убедительности прошелся многозначительно по краю сцены, не зная, как и с чего начинать, явно растерявшись от такого пристального к себе внимания. Наконец начал читать надтреснутым, осевшим голосом, но смысл повести плохо доходил до Виктории. Автора доброжелательно покритиковали. Позже Вика узнала, что это обсуждение для Шукшина ровно ничего не значило, но нужно было для "галочки", потому что Василий вступал в Союз кинематографистов СССР и в кооператив "Экран" для получения квартиры в Москве. Решил обратить на себя внимание: так посоветовали знающие и влиятельные люди.
      На встрече присутствовал оператор фильма "Живет такой парень" Валерий Гинзбург, кинорежиссер Андрей Тарковский вместе с женой, с которыми автор виновник обсуждения вскоре и спустился в ресторан. Ирина сказала Виктории:
      - Пойдем утешим.
      Отказалась. Расположились за столиком втроем - Александр Андреев, Ирина, Вика. Шукшин вместе со своей компанией сел вдали, но лицом к Виктории, издали наблюдая за ней с интересом. Он явно кого-то поджидал, но не выпускал из поля зрения и Викторию Софронову. Барс затевал новую охоту, и добыча как будто уже шла в расставляемые сети.
      Появилась Белла Ахмадулина вместе с той вульгарной девицей, которая ранее подходила к Шукшину. Василий же, поздоровавшись и перемолвившись накоротке с девушками, демонстративно поднялся и направился к столику, где сидели Александр, Ирина, Виктория. Продемонстрировав свое знакомство со светской львицей - а Белла в то время была необыкновенно популярна,- он поднял свой престиж в глазах новой знакомой. Начал рассказывать о фильме "Живет такой парень", который проходил монтажный период. У Виктории сорвалось с языка:
      - Я хочу посмотреть.
      - А как я вас найду? - последовал встречный вопрос.
      - Через Ирину.
      Сказать, что Шукшин стал, следуя московской моде, завсегдатаем ЦДЛ и других подобных заведений, значит, солгать.
      У Анатолия Заболоцкого в книге "Шукшин в кадре и за кадром" поведение Василия Макаровича в подобных заведениях тоже дано с моей позиции:
      В ресторанах ЦДЛ, ВТО, Дома кино Шукшин чувствовал себя неуютно, но по необходимости бывал, тяжко переносил необязательные разговоры с коллегами. Порою на него находило раскаяние в грехах молодости, вспоминал сапоги и презрение красавиц, которые сегодня ласковы. Часто в ЦДЛ встречалась Ахмадулина, и, как ни норовил он обойти ее стороной, она громко звала издали: "Вася!" - и настигала его. Он был вежлив, стоял перед ней скованно, как ученик, но в следующий раз, едва она появлялась, вставал: "Пойдем скорее тем выходом!"
      "Белла,- говорил он,- это цветок, пробивший асфальт. На большее ее не хватит".
      Избегая общения, он не лицемерил.
      Поведение Шукшина в общении с Ахмадулиной и в моем случае подтверждает запись Заболоцкого.
      Да и отношение к ЦДЛ, видимо, у Шукшина совпадало с булгаковским, который весьма скептически и сатирически относился к данному заведению, что документально подтверждается в общеизвестном его произведении. Странно установленный порядок и духовная пустота Дома писателей в свое время угнетала и Сергея Есенина, и Павла Васильева. Так что Шукшин был не одинок в своем равнодушии к ЦДЛ. Правда, с приходом, в мою уже бытность, директора Владимира Акимовича Носкова обстановка в писательском клубе стала теплее.
      ...Через несколько дней в квартире Софроновой раздался звонок Ирины Гнездиловой:
      - Тебя хотят видеть!
      Не отдавая себе отчета, Виктория шагнула в неизвестность, которая манила к себе волнующими испытаниями. Одно было ясно: искусство познакомило Викторию Софронову и Василия Шукшина не случайно. В этом человеческом узле двух одиноких судеб была своя тайна. И многое я из нравственных и этических побуждений просто не имею права разглашать.
      "Неужели земля родная не поможет?"
      Нельзя не вспомнить и того, что с первой картиной Василия Шукшина "Живет такой парень" произошло непредвиденное.
      Занепогодило. И день, и два, и неделю. А картина почти вся снималась на природе. При этом для операторов важно, чтобы непременно было солнце. А его не было, и, следовательно, киногруппа не могла выехать на Алтай, где намечались съемки нового кинофильма.
      По Киностудии им. Горького поползли слухи, что кинокартину "Живет такой парень" будут закрывать. Леонид Куравлев решил уйти в другую киногруппу, опасаясь простоя. Эта новость страшно расстроила Василия Макаровича, потому что в роли Пашки Колокольникова он другого артиста не хотел видеть. Шукшин писал эту роль в расчете только на Куравлева!
      Шукшин встретился с Леонидом в коридоре киностудии. Позже Куравлев вспоминал:
      Позади меня - никого, и позади Шукшина - никого. Одни мы в длинном коридоре. Шукшин говорит:
      - Леня, об единственном прошу: подожди еще неделю и, если не будет солнца, тогда уходи. Всего одну неделю!
      И, глядя куда-то поверх моей головы и за мою спину, вдруг произнес:
      - Ну неужели мне земля родная не поможет?
      Я, грешным делом, тогда еще подумал: "Ну кто ты такой, чтобы высокими словами бросаться?" Но согласие на неделю дал. Не такой уж большой срок неделя.
      И родная земля дала Шукшину солнце! И он "запустился" со своим первым фильмом "Живет такой парень", который был признан лучшим по разделу комедийных на Всесоюзном кинофестивале в 1964 году. Мало того, эта первая его картина на Международном кинофестивале в Венеции получила приз "Золотого Льва Святого Марка". Древнейшая родина этрусков тоже протянула ему дружеские руки. Он стал популярным и знаменитым не только в собственном Отечестве!
      В образе главного героя Пашки Колокольникова слились два человека из рассказов Шукшина "Классный водитель" и "Гринька Малюгин", опубликованных в 1963 году во втором номере "Нового мира".
      В связи с этими событиями критики тоже расширили сферу своих исследований творчества Василия Макаровича Шукшина, выйдя на международную арену, найдя аналогии в вольтеровской повести "Кандид" ("Простодушный", "Чистое сердце") - вершине творчества французского классика. Но Пашка Колокольников все-таки был из другой "оперы" - из российской жизни, герой неоднозначный, явно вызывающий симпатии своей бесхитростной отзывчивостью и неожиданностью поступков.
      Фильм "Живет такой парень" сразу замечается и отмечается вниманием мастеров от кинематографа, но и в литературном цехе тоже идут свои положительные процессы.
      Уже в первой полнометражной картине Шукшин проявил главные человеческие качества: он ценил и уважал актеров. Предпочтение отдавал их мнению, ибо на себе испытал, как тяжело и почти невозможно спасти плохое произведение, если там все размыто, нет жизненных образов и примитивный сюжет.
      И потому Шукшин очень внимательно отнесся к замечаниям актрисы Сазоновой, которая в сцене сватовства в кинофильме "Живет такой парень" психологически блистательно и правдоподобно провела свою роль. А перед этим, теперь уже можно сказать, классическим эпизодом, который изучают на сценарном факультете ВГИКа - как строить диалоги, чтоб показать и характер, и жизнь героев одновременно,- Нина Сазонова, прочтя сценарий, вынуждена была сказать Шукшину, что женщина в возрасте ее героини не может быть такой разбитной, не станет себя так вызывающе вести: она стесняется своего возраста и одиночества. Василий Макарович внимательно выслушал все возражения известной актрисы, за ночь переписал эпизод, а утром Нина Сазонова играла уже совсем другую роль, которая так полюбилась зрителям!
      Столичная жизнь все круче подступала к Шукшину, окружая его плотной стеной разного рода соблазнов, круговертей, многоликих, разноплановых, широкомасштабных, что заглянуть в себя не было времени. Его несло полноводной и широкой рекой искусства в дали далекие, где прежние берега чуть маячили.
      Вот тебе на!
      И вот на самом взлете, когда Шукшин пожинал свои первые успехи в кино и намечающиеся - в литературе, когда вокруг молодого мужчины закрутились невероятные женщины московской богемы, пытаясь прибрать к рукам этот огнедышащий вулкан, когда он начал терять голову от похвал и дорогого вина, когда замаячили надежные деньги, когда подхваченный круговертью столичных соблазнов он вдруг начал отрывать свою пуповину от родного края, тут-то его и настигла расплата, повторяющимся эхом пройдя через всю дальнейшую шукшинскую жизнь. Не случайно он особо подчеркнет в коронном своем фильме "Калина красная": "За все нужно платить!"
      По Сросткам давно уже гулял зловещий слух о том, что у Василия Шукшина роман с Лидией Александровой - исполнительницей роли библиотекарши Насти в фильме "Живет такой парень", связь с дочерью какого-то министра и т. д. и т. п.
      Мария Шумская не стала стыдить мужа, воевать за него - она просто замолчала, оглушенная непереносимой бедой, свалившейся нежданно-негаданно на ее хрупкие плечи. Особенно тяжело было, когда односельчане, вопросительно заглядывая в глаза молодой женщине, исподволь пытались прояснить загадочную ситуацию.
      Не поехала молодая жена и в Москву отвоевывать мужа у многочисленных поклонниц: для нормальной русской женщины это наивысшее унижение. Да и не смогла бы Мария выжить в Москве, как полевой цветок, попавший в дорогом горшке на мраморный подоконник. Помнила только, как Вася писал, что ему приходится общаться с людьми "наикультурнейшими в худшем смысле". Не понимала, что же его может удерживать среди подобных людей? Значит, она сделала ошибку, увидев в нем другого человека.
      Позже пришло осознание, что все это и есть неотъемлемая часть мира искусства, где рядом с Моцартами обязательно уживаются Сальери - тени при великих именах. Но она-то была из другого мира, полного света и сновидений, разнотравья и красы родного края, где неотъемлемо живут вместе люди и звери, не испытывая вражды друг к другу, где, отняв у птицы ветку, лишишься звонкоголосого ее пения, потому что она, эта ветка, и есть главная нота крылатой. Походя сломано было это основание, на котором сидели два голубка, и вот уже разорено гнездо грубой, неведомой силой, накатывающейся издали на юное чувство.
      Однажды в Москве среди радужных электрических огней, мчавшихся на край света легковых машин, улыбок кинодив и литературных матрон, Шукшин оглушенно споткнулся и замер, будто что-то в нем внутри оборвалось и разбилось, больно, страшно! Замолчала Мария странно, тягостно, не подавая никаких признаков жизни.
      Шукшина поведение жены озадачило. Вроде и в стольном городе весело, и тыл обеспечен - а вот тебе на! Ушла из его поля влияния Мария - преданная, верная жена. Он обеспокоенно принялся "наводить мосты", искать возможности вернуть ускользающий и угасающий свет, который повсеместно грел его изнутри, там, куда доступа никому не было, кроме них двоих. В отчаянье он писал сестре Тале в эти дни:
      Ну расскажи ты ей, пожалуйста, что я ее любил и давно люблю. Ведь ты знаешь, как я давно приходил домой с улицы и ночами просиживал у крыльца. Ты знаешь, о ком я думал...
      Он продолжал издали бороться за эту святую для него женщину. Потом до Василия дойдет, что Мария его даже не ругает. Это его добивает окончательно: на родину полетит письмо - не то крик отчаянья, не то всхлип израненного человека:
      Ты желаешь мне успехов, но при этом вид у тебя такой, будто ты совсем уходишь от меня. Скажи, на черта мне тогда успехи? Давай забудем обо всем. Слышишь? Мне было приятно оттого, что где-то есть ты. А ты вон что разговариваешь, уж и на "прощай" согласна. Вот я дожил, так дожил. Я не слушаю никого больше. Черт с ним - что будет, то будет. Знай только, что если мы разойдемся, то не из-за меня. Я уже высказал тебе свое чувство, любимая.
      Они были тогда в очень неравном положении: он, имеющий уже в столице известность, весь в поклонницах таланта, как в лесах, и Мария, оставленная на глазах у односельчан, униженная и оскорбленная, словно поставленная к позорному столбу на посмешище всем людям! За что же такое-то?!
      По словам двоюродного брата Василия Макаровича, Ивана Попова, отец Марии Шумской тогда не вынес позора родной дочери, отправился в Москву и чуть не прирезал зятя! Да и было за что.
      Наступила трагическая развязка. Теперь замолчали оба - и Мария, и Василий,- выжидая после разразившейся бури...
      В Сростках Шукшину разрыва с Марией долго простить не могли. Деревенским она нравилась. Ее жалели и переживали за ее будущее.
      Когда кто-то позже пытался прояснить у Василия Шукшина историю ухода его от Марии Шумской - он ускользал от ответа: сам не лез в чужие дела и не любил, когда в его делах без спросу пытались копаться.
      Впрочем, никогда и никто не слышал от Шукшина публичных оскорблений женщин. О своих связях он всегда рыцарски молчал, будучи настоящим мужчиной, для которого интимные отношения - таинство двух избранных. И это качество, одно из многих, женщины в нем особо ценили. Как в Зощенко, который вел себя так же благородно в подобных ситуациях. Что увековечено во многих литературных источниках.
      Дядя Филя
      Смеялся Василий Макарович редко, но зато от души. И рядом все тоже покатывались от этого по-детски откровенного смеха. Эту особенность у Шукшина подметил не только всем известный артист Сергей Никоненко, который был младше Василия Макаровича, уже закончившего ВГИК. В этом институте все звали друг друга по именам. ВГИК - родной дом киношников, а студенты и выпускники - одна семья.
      Знакомы Сергей Никоненко и Василий Шукшин были с 1959 года. Так уж сложилось, что две Лидии - Александрова и Федосеева - оказались с курса, на котором учился Сергей Никоненко. Так что от знакомства было трудно уйти: все было рядом, девушки и юноши, студенческая среда, озорные, молодые, любознательные, желающие как можно больше друг о друге знать. Да и не манекены, живая плоть, возраст любви и надежд!..
      В год очередной встречи Василия Шукшина и Сергея Никоненко Институт кинематографии делал новый выпуск. Студенты из мастерской Герасимова играли дипломные спектакли - сразу семь! В "Борисе Годунове" Сергей Никоненко играл Лжедмитрия, Губенко - Бориса. Конечно, были и волнения за себя, за сокурсников. Вечером отправились по традиции справлять сдачу экзамена в ресторан гостиничного комплекса "Турист", соседствующий со ВГИКом. Там и произошла встреча Шукшина и Никоненко. Василий Макарович уже четыре года назад как закончил этот вуз, а все мыкался по чужим углам. И в этот раз не знал, где придется ночевать. Назаказывал всякого, но больше не для себя, а для студентов, помня свое полуголодное некогда существование в стенах родного вуза. Он недавно получил гонорар и щедро делился им со своими собратьями по кино!
      В конце этого пиршества Губенко отправился в общагу, а Сергей Никоненко уговорил Василия Шукшина поехать на Арбат, в свою квартиру: соседи уехали, рядом пустовала комната. В ней, правда, временно поселился сосед дядя Филя.
      Дядя Филя не спал, читал на ночь детективы. Шукшина принял спокойно. А когда утром Сергей Никоненко вошел в комнату к ним, думая, что придется будить "квартиранта", обнаружил, что они и не спали вовсе. Проговорили о чем-то своем всю ночь. Шукшин улыбался, заметив растерянность Сергея.
      - Вот, беседуем до сих пор,- подвел итог дядя Филя.
      - Пошли умываться,- предложил Сергей Василию.- Сейчас лапша горячая будет.
      Знакомое слово "лапша" заставило потеплеть лицо Василия, на котором промелькнула мимолетная грусть по чему-то давнему и дорогому. Сергей и предполагать не мог, что в этот миг он невзначай задел заживающую рану Шукшина. Ведь куриную лапшу ему так вкусно когда-то готовила его милая женушка там, на Алтае.
      Позавтракали. И не надеялся Сергей Никоненко, что жизнь ему после этого незначительного случая приготовит еще одну незабываемую встречу с Василием Макаровичем Шукшиным.
      Золотой ключик
      Фильм "Какое ты, море?" (по сценарию "Мальчик у моря".- Авт.) режиссера Эдуарда Бочарова - особая страница в судьбе Шукшина.
      Будучи уже известным не только у себя в стране, а после Международного кинофестиваля в Венеции и далеко за пределами ее, Василий Шукшин в Москве все еще не имел своего пристанища. Работая над сценарием о Степане Разине и ожидая кооперативную квартиру в первом доме ЖСК "Экран" в Свиблове, он временно жил в студенческом общежитии на остановке "Платформа Яуза", на Будайской улице. Администрация Института кинематографии закрывала глаза на нарушения, только во время проверки кто-нибудь предупреждал Шукшина, и он тут же через черный ход исчезал из очередной комнаты, чтоб не подвести "добрых людей".
      Иногда, если попадались дежурившие на вахте в общежитии очень уж ретивые сторожа, Шукшину приходилось влезать и через окошко.
      Бочаров очень хотел, чтоб в его фильме "Какое ты, море?" снялся Шукшин, но не надеялся получить положительный ответ. А согласие уже дали такие известные артисты, как Николай Крючков, Станислав Любшин, Светлана Дружинина и Виктор Кузнецов. Ассистентка Валентина Салтыкова взялась договориться с Шукшиным.
      Василию Макаровичу предстояло сыграть главную роль рыбака - русский типаж и характерность, свойственные Шукшину. На роль главной героини утвердили молодую актрису Лидию Федосееву, которая очень понравилась Эдуарду Бочарову и русой косой, и задорными веснушками на упругих щеках.
      В Москве бушевала весна, украшая пышной зеленью парки и сады, небольшие скверы. В распахнутые окна общежития врывался щебет птиц. К нему присоединялся треск печатающей машинки, на которой работал Шукшин.
      Появление Валентины Салтыковой сбило течение творческих мыслей. Мало того - на стол перед Василием положили другой сценарий, что не входило в планы Шукшина.
      - Боюсь что-либо обещать. Лето у меня все занято. Я должен племянников свозить на юг! - начал отнекиваться Василий Макарович.- Я сестре обещал.
      Валентина наступала:
      - Пять месяцев в Судаке! Обстановка камерная. Действующих лиц мало. Постановка несложная. Хватит времени и на творческую работу, и и на родню.
      Сценарий понравился. Шукшин сам пришел на киностудию к Эдуарду Бочарову. Началось оформление договора.
      Валентина, пересказывая администратору киногруппы Василию Кротову (ныне покойному) разговор с Шукшиным, в порядке шутки предложила:
      - Давай сделаем им билеты в одном купе! - И устроили сюрприз для ничего не подозревающих Василия Шукшина и Лидии Федосеевой.
      Отъезд киногруппы совпал со сдачей кооперативного дома, в котором намечалась и будущая квартира Шукшина. Для получения ордеров решено было оставить на время в Москве ассистентку Валентину Сергеевну Салтыкову.
      А Василий и Лидия отправились в одном купе на знойный юг. Дорога дальняя, путь неизвестен. А чем кончилось, жизнь показала.
      На самом деле в купе события развивались не совсем идиллически...
      Лидия Федосеева - русская красавица с пышной, золотой косой вокруг головы, удивительно теплым взглядом, притягательной актерской фактурой, конечно, учась во ВГИГКе, не могла не слышать имени Василия Шукшина. Правда, пути их там не пересеклись, но, отправляясь на съемки, будучи уже замужней молодой женщиной, к тому же имевшей дочь Настю, к соседу по купе на первых порах отнеслась без особого интереса.
      Как мне рассказала Екатерина Андреевна Дюжакова, доктор философских наук, профессор одного из вузов Владивостока, в прошлом году, а конкретно с 25 сентября по 5 октября 1999 года, на Дальнем Востоке проводился фестиваль документальных фильмов "Человек и море". На него были приглашены многие известные кинодеятели и артисты. Среди них была и Федосеева-Шукшина.
      Совершался очередной круиз туристов из Владивостока в Японию до Ниигата, с заплывом в Южную Корею, в город Пусан. Во время круиза желающие могли поприсутствовать на просмотрах фестивальных фильмов, совместив приятное с полезным. Режиссеры представляли жюри свои фильмы с морской тематикой на фоне морской экзотики.
      Во время открытия фестиваля во Владивостоке Лидии Николаевне подарили роскошную норковую шубу, считая, что такая красавица должна ходить в лучших российских мехах! Спасибо вам, дорогие дальневосточники, что вы умеете ценить память о Василии Макаровиче и настоящую красоту, которая во все времена и средь всех народов считается до сих пор национальным достоянием!
      Но именно во время фестиваля и встреч с владивостокскими зрителями и туристами, плывущими в Японию и Корею на корабле "Ольга Садовская", известная киноактриса и вдова Василия Макаровича Шукшина и рассказала про ту давнюю встречу, решающую для них двоих, в купе вагона и о дальнейших своих творческих и житейских взаимоотношениях с Василием Макаровичем Шукшиным.
      Нет, не произвел он на Лидию Николаевну, как и ранее на Викторию Софронову, должного впечатления поначалу и, видимо, вел себя не лучшим образом и не очень тактично по отношению к молодой женщине, если она даже вынуждена была уходить периодически к соседям или в узкий коридорчик возле дверей.
      Произносились даже слова "не понравился". Грубоват, не очень примечателен на внешность и т. д. и т. п. Но она-то, по всему, ему понравилась, и позже Василий Шукшин добивался ее.
      Не сразу состоялся их брак. Но, видимо, все-таки убедительные оказались аргументы у Василия Шукшина, коль эта женщина от своего мужа, имея уже дитя, ушла к новой жизни. В общем-то, они были в это время в равных правах: он остался без жены, она оставляла мужа.
      Когда Валентина Салтыкова, прозванная Шукшиным Пельменем, прибыла в Судак, первая новость, которая сразила ассистентку и ошарашила, это известие о том, что Лидия Федосеева со всеми вещами перешла жить в снимаемый для Шукшина дом, где вместе с Василием обитали сестра Наташа и двое ее детей. Кстати сказать, Василий Шукшин всегда любил детей, неизвестно как завоевывал сразу их любовь и расположение. С Лидией Федосеевой была дочь Настя от первого брака, так что "шукшинский домик" напоминал улей, где каждому отводилась своя роль.
      Как вспоминала, уже будучи взрослой, дочь от первого брака Лидии Николаевны Настя, мать ей запомнилась в белом платье с красным поясом и рядом счастливый Шукшин.
      - Я верю,- сказала в интервью журналистке "Московского комсомольца" Настя,- что мать полюбила Шукшина, поэтому и сошлась с ним. Не только из-за карьеры. Это было бы слишком... несправедливо. Хотя она жаждала стать по-настоящему известной, завидовала более удачливым подругам...
      Конечно, за последними словами угадывается раздражение оставленной некогда матерью дочери. Но ведь еще Суворов, бывало, говаривал: "Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом!" Плох и тот артист, который не желает себе известности и славы.
      Валентина Сергеевна в присутствии всей группы вручила Василию ключи от его двухкомнатной квартиры. Он бурно выражал радость по этому поводу и никак не мог поверить, что скоро въедет в стены долгожданной квартиры, ждал с нетерпением этого ПРАЗДНИКА.
      Свободного времени у Шукшина было предостаточно: примерно полмесяца режиссер с главным оператором дорабатывали сценарий.
      Южная экзотика, солнце, зелено-изумрудные волны моря, пышная природа - все сопутствовало внезапно вспыхнувшему чувству. Одна среда, коллектив близких, понятных людей. Успели Лидия Николаевна и Василий Макарович рассмотреть друг в друге главное, что позже и скрепило их союз навсегда,- союз, который обогатил российский кинематограф прекрасными фильмами, ставшими классикой. Одного этого достаточно, чтобы с уважением относиться к памяти покойного художника и к матери его двух детей.
      Ключ от квартиры был для Василия Шукшина, как золотой ключик из сказки, открывающей дверь в неизвестную страну для Буратино. Василий жил ожиданием чуда. Правда, поймал себя на мысли, что и в собственную квартиру ему не дали войти одному.
      "Розовая" Фурцева
      Квартиру Шукшин смог купить благодаря прописке, которую помог ему получить писатель Кочетков, будучи главным редактором одного из солидных московских журналов, через генерала милиции Николая Трофимовича Сизова.
      Правда, есть и другая версия по этому поводу. Подкрепленная к тому же рассказом самого Василия Макаровича в минуту веселую, во время одной из случайных вечеринок, при стечении хорошего народа в моей квартире, куда он ненароком заскочил, благо ходил в "холостяках": Лида где-то в Подмосковье сняла дачу, чтобы отдохнуть с детьми.
      Во время своих бездомных скитаний по общежитиям, знакомым, ночуя по мансардам художников, в подвалах каких-то общественных пунктов и просто на уличных скамейках, однажды, доведенный до отчаяния, лауреат международной премии, всеми признанный кинорежиссер, киноактер и писатель Василий Макарович Шукшин, раздобыв через каких-то своих доброхотов домашний адрес министра культуры Екатерины Алексеевны Фурцевой, отправился безо всяких церемоний прямиком к ней, будучи, правда, в "подпитии": трезвый-то, наверняка, не посмел бы.
      Начал стучать в дверь - появилась немногословная служка. Говорила, не снимая цепочки, замыкавшей вожделенную дверь. Велела подождать. Потом вернулась, чтоб ввести Василия Макаровича в министерский дом. Протопал в своих кирзовых сапогах Шукшин до ванной комнаты, где, утопая в белой пене, как в облаке, лежала "розовая" Фурцева. Она сразу начала жаловаться на правительственных руководителей, где, как понял Василий Макарович, у нее что-то не заладилось с новым первым секретарем ЦК КПСС. Слушал-слушал Шукшин жалобы министра, которая по шею утопала в воде и пене от импортной шампуни, и не выдержал! Закипел от злости на всю эту чиновничью чехарду, понес он "по кочкам" и министра, и всех, кто обижал его. Говорил: вы тут не знаете, каким мылом мыться, с жира беситесь, кресла делите, чтоб от власти получить новые блага, а ему негде вот ночевать - как бич, порой на вокзалах до утра кемарит.
      От этого потока гневных, но справедливых слов министр даже на некоторое время лишилась дара речи, пораженная, что знаменитый, всеми уважаемый режиссер до сих пор не имеет в Москве пристанища. И тут же подписала все бумаги Шукшину, пообещав к тому же со своей стороны всяческую помощь в решении этого насущного для Василия Макаровича вопроса.
      Не могу точно сказать, где тут правда, а где вымысел, но, учитывая пикантность ситуации и буйную фантазию творческих людей, можно сделать вывод - нет дыма без огня. Не только без генерала МВД, но и без министра культуры нельзя было решить тогда вопросы прописки и получения квартиры в российской столице человек даже такого уровня, как Василий Макарович Шукшин. Прописан же поначалу он был, насколько мне известно, у Ольги Михайловны Румянцевой - второй матери Василия Макаровича, одной из бывших редакторов журнала "Октябрь". Иначе бы не смог вступить в кооператив "Экран".
      "Виновата ли я?"
      В очередные наезды в Москву Шукшин первым делом бежал к Виктории Софроновой. Был случай, который долго потом мучил беременную женщину тайным смыслом. Сидели, говорили, на кухне Василий пел народные песни с матерью Вики - Ксенией Федоровной. За короткий срок совместной жизни с молодой женщиной Василий и Ксения Федоровна успели "спеться". Получалось слаженно. Особенно песня "Виновата ли я":
      Виновата ли я, что мой голос дрожал,
      Когда пела я песню ему?!
      На какое-то мгновение Василий прилег на тахту - и вдруг застонал от какой-то раздирающей его изнутри боли, уткнувшись лицом в подушку. Виктория заботливо присела рядом:
      - Вася, что случилось?
      - Как мне плохо, если б ты знала!
      - Да что случилось-то, дорогой?
      Как всхлип, из груди Василия вырвался тяжелый вздох, чему объяснения молодая женщина так и не смогла в тот день найти. А он съежился настороженно, боясь выдать глубоко потаенное, не дававшее ему покоя.
      - Не мучайся. Ты ничем здесь не обязан. Свободен. Повторяю: мне ничего от тебя не нужно.
      Эта формула была одним из главных условий их взаимоотношений. Как благоразумная женщина, Вика вывела ее самостоятельно.
      Наутро перед отъездом в Судак он попросил отвезти верстку в журнал "Новый мир". В глаза не глядел - боялся. Но Виктории показалось в тот миг уходит Василий навсегда, еще не зная, что он уже сказал Ксении Федоровне: сюда больше не вернется.
      Мать попросила Викторию после ухода Василия купить масла, чтоб как-то отвлечь ее от наступающей развязки и самой подготовиться к нелегкому разговору с дочерью по возвращении ее из магазина. На улице молодой женщине стало плохо. Шла, обливаясь слезами. Она сердцем почувствовала наступающую неотвратимо беду.
      Через несколько дней из Киргизии Виктории позвонил отец - Анатолий Софронов, известный писатель, в то время главный редактор журнала "Огонек". Некоторое время расспрашивал дочь о доме, о матери, о московских новостях, потом вдруг сказал:
      - С тобой хотят поговорить.
      В телефонной трубке раздался хриплый, осевший от волнения голос Василия Шукшина:
      - Прости меня, Вика.
      Потом он долго что-то объяснял ничего не понимающей, растерянной женщине.
      Отец Виктории, Анатолий Владимирович Софронов, позже рассказал дочери, что Шукшин появился в киргизской гостинице неожиданно, смятенно говорил о том, что запутался, что Виктория его потрясла своей железной выдержкой и волей, многим, чего Василий не встречал ранее ни в одной из женщин.
      Мне кажется, в это время он решал еще один важный вопрос для себя: быть или не быть "примаком" в семье влиятельного по тем временам главного редактора журнала "Огонек"? Ибо среда Шукшина уже бросала и в лицо, и за глаза ему, что Василий Макарович связался с Викторией именно из-за карьеры, из-за шкурных интересов. Это оскорбляло и ранило самолюбие своенравного сибиряка, мучило его совесть, а главное, конечно,- насколько он нужен этой семье? И, как бы обороняясь от накатывающего нового женского полона, он обзаводится Лидией Федосеевой.
      Лидия Федосеева властно прибирала его свободолюбие к своим рукам, а Виктория все время его как бы отпускала, отдавала добровольно. Этого не все мужчины могут понять и принять, а человеку с крестьянской психологией такое поведение может показаться и издевательством.
      Анализируя долгие наши разговоры с Викторией Софроновой, я неожиданно пришла к выводу: может быть, Шукшин и желал именно того, чтоб Виктория держалась за него, а не отталкивала, опасаясь за свою гордость, за ущемление своих прав и свобод. Ему хотелось почувствовать свою нужность, а Вика не давала ему этой возможности. Не забывайте, что подобное совсем недавно с ним сделала и Мария Шумская - спокойно отдала другим.
      Через сутки после телефонного звонка из Киргизии Василий Шукшин прилетел в Москву. Наступило относительное затишье. Правда, однажды позвонила какая-то женщина, попросила подозвать Василия к телефону. Разговор, как уловила Виктория, был примерно следующим:
      - Почему не встретил?
      - Телеграмму не получил.
      - Увидимся сегодня?
      - Не могу. Лучше завтра.
      Между ними недоговоренности не было. Женщина знала о существовании Виктории, вела себя тактично, заговорщически - это еще больше оскорбляло женское начало и болезненным эхом отзывалось в душе.
      В шесть месяцев беременности Виктории Василий повез ее в Сростки к матери. Был нежен и предупредителен. И вновь надеждой для молодой женщины прозвучали слова отца ее будущего ребенка:
      - Я тебя никогда не потеряю. Я и под землей тебя найду.
      Матери Василия, Марии Сергеевне, Виктория сказала, как бы защищаясь от недопонимания простой женщины, от нежелательных расспросов (брак-то у них был гражданским!) или даже упреков:
      - Ребенок мне нужен! Василия ни в чем винить не стану.
      Эти слова запомнились Марии Сергеевне, возможно, даже ранили ее. Она не могла до конца разобраться в странных взаимоотношениях гордячки из влиятельной московской семьи и обыкновенного парня из Сросток, ее сына. Значение она позже постигла. Ждала рождения их ребенка со щемящим чувством надежды и тревоги. Законов эмансипированности она, видимо, не принимала.
      Однажды в дом к Вике приехал фотограф. Снимал Василия, его окружение.
      - Но без женщины нельзя! - сказал фотограф.- Она утепляет обстановку.
      Викторию посадили рядом с Василием. Позже в каком-то журнале вышел фоторепортаж, где были вместе Василий Шукшин и Виктория Софронова. Под фотографией текст: "Семья Шукшина". Но с такими же обнадеживающими словами был рекламирован кадр из только что снятого кинофильма Эдуарда Бочарова "Какое ты, море?", с главными героями в исполнении Лидии Федосеевой и Василия Шукшина. Увидев красивую, статную блондинку, Виктория внутренне напряглась и прямо глянула в глаза Василию:
      - Это она?
      - Она,- подтвердил он, ставя очередной барьер перед очередной женщиной!
      Артур Макаров в день фотографирования, помнится, заторопился на просмотр фильма, но Василий ушел от этого предложения. Решили поехать в ресторан. На каком-то углу Василий вдруг вышел из машины. Вика вслед:
      - Дай денег на обратный путь!
      Подал три рубля - больше не было. Какой тут ресторан! Отправились назад, к Виктории. Вскоре и Василий вернулся. Трезвый. Не разговаривали до глубокой ночи. Василий сидел за письменным столом, что-то писал. Услышал:
      - Расстелишь раскладушку.
      - Я на раскладушке спать не буду! - резко ответил Шукшин, закипев от негодования.
      В один из дней оставил Виктории шестьдесят рублей и ушел на просмотр. Явился в двенадцать часов ночи. А Виктория уже жила предчувствием неминуемого разрыва. В этот раз появилась и убежденность, что Василий приехал в последний раз. Чтоб опередить его, не дать первому произнести страшные слова, Вика крикнула Ксении Федоровне:
      - Мама, собери рубашки! Вася уходит!
      Мать молча подчинилась.
      Днем принесли счет за переговоры Василия с Новосибирском на десять рублей. Вика протянула пятьдесят:
      - В этом доме за постой не берут! Возьми десять рублей, чтоб оплатить переговоры.
      Лицо Василия покрыла мертвенная белизна, заходили желваки, сузились ссекающие глаза. Деньги и рубашки были изорваны в клочья на глазах изумленных женщин и брошены им под ноги! Уходя, Василий прихватил с собой портрет двоюродного брата Ивана Попова и пишущую машинку.
      А Виктория уже дорисовала в своем воображении, как внизу Василия ждет такси с Лидией Федосеевой. Отнюдь! Все было не так. Шукшин все еще не сдавался, уехав к друзьям, чтоб переждать накатившую новую бурю.
      Вскоре Вику увезли в больницу, где и родилась дочка Шукшина - Катя.
      Василий Макарович приезжал в роддом, не оставлял Вику без внимания и заботы. Виктория это особо подчеркнула. После роддома он увез молодую мамашу с Катей в Свиблово, в свою новую квартиру, где было холодно и неуютно. Ко всему прочему, Василий не успел утеплить окна.
      Виктория настороженно ловила в свибловской квартире каждое слово Василия, кожей ощущала невидимое женское присутствие. Задела фраза Василия, брошенная как бы невзначай:
      - Когда я стану старым, Катя будет в гости ко мне приходить.
      Сняла полупросохшие пеленки и уехала с ребенком домой, истолковав слова Василия по-своему: не собирается он с ними жить.
      Днем нагрянула в гости к Вике мать Василия Мария Сергеевна. Значит, разведку заслал Василий. Долго сидела Мария Сергеевна на кухне с Ксенией Федоровной, несколько раз сказала Виктории:
      - Вася запутался. Ты бы взяла ребятенка да и пришла, а та бы и ушла.
      Так свое счастье Вика строить не собиралась. Знала и другое - нельзя плясать на чужих слезах: можно поскользнуться. Но, судя по словам Марии Сергеевны, переданных мне Викторией Софроновой, Василий все еще надеялся на чудо, а оно не произошло. Его все время ставили ниже отведенной ему планки. Он на жизнь смотрел проще, а Вика все усложняла, ставя перед ним стенку за стенкой. И он начал уставать от этого постоянного противостояния.
      Двоеженец
      Вряд ли Василий Макарович считал, что кроткая, но гордая в своей растоптанной любви Маша не даст ему развода. И здесь главная тайна Шукшина: ОН НЕ РАЗВЕЛСЯ С МАРИЕЙ ШУМСКОЙ ДО КОНЦА СВОЕЙ ЖИЗНИ, даже когда оформлял брак с Лидией Федосеевой.
      Во время бесед с Викторией Софроновой, пытаясь прояснить сложность их взаимоотношений, я уже тогда почувствовала недосказанность, двойственность поведения Шукшина. О Марии Шумской я неоднократно слышала в разговорах, но тогда не придавала этому никакого значения. Но след ее остался в моих записях, где она проходила под словом "учительница", у которой не то был ребенок, не то она лишилась его, а потому не может теперь иметь детей.
      Но заново исследуя творческий путь и судьбу Василия Макаровича, став уже достаточно зрелым человеком, вдруг поняла, что она, Мария Шумская, и является ключом к разгадке многих житейских поступков Шукшина, его взаимоотношений с женщинами, всегда предельно искренних до определенного момента, когда что-то нужно было с ними решать серьезное. Тогда следовали со стороны Василия Макаровича разного рода зигзаги, не вписывающиеся ни в какие рамки!..
      Но жена у Василия Макаровича перед Богом и земляками, увы, всегда оставалась одна. На других он просто проверял свои чары. И всегда, видимо, задавал себе один и тот же вопрос: ну почему же она, Мария, оставила его? Та, может быть, единственная, которой он отдал свое сердце на веки вечные. Без глубокой печали историю разрыва этих двух гордых и, несомненно, любящих друг друга людей я не могу воспринимать.
      От этого разрыва много противоречивого появилось в характере Шукшина, и объяснить это не знакомые с ним близко люди просто не умеют, да и не знают как.
      В искусстве потом Шукшин спасался, утверждался, все время доказывая той, великой в своей любви и гневе, что и он велик, что и он горд, что он, единственный, только ее одной достоин. У этой русской женщины были свои критерии в жизни: предавший раз, предаст еще не раз. А Шукшин жил по законам своим: там во всем хозяйствовало воображение, художественный вымысел. Конечно, не в отрыве от жизни. Где Марии Шумской отводилась роль свечи, горевшей вдали, в храме, построенном для этой удивительной женщины Шукшиным, куда он впустил, шутя, чертей да выгнать их так и не сумел!.
      А свет зажженной для него некогда свечи горел всегда на Алтае, и ночью, и днем, в бурю, в дождь, в снег, издали призывно светил ему, светил да не грел. Но главное, что он видел этот мерцающий свет. И это, как спасительная соломинка, всякий раз возвращало его в родные края, чтоб издали услышать хотя бы эхом имя той, которое у всех земляков было на устах, как проклятье ему, Шукшину; имя той, которой он гордился перед друзьями-матросами за ее верность и красоту, подаренную природой некогда для него одного; знавшей его всяким и принимавшей безропотно таким, каким он был; имя той, может быть, перед которой он стоял на коленях в последнюю ночь, 2 октября 1974 года, вымаливая у нее прощение. И так велико было его восхищение и горе от их долгой разлуки, так саднило сердце, что не выдержало оно невыносимой нагрузки и замолчало для нас навсегда, сраженное своею же огромной, невысказанной до конца, любовью. Такое мне чудится завершение в этой истории, перед которой ничто не властно - ни время, ни козни людские, ни ревность других женщин, любивших, может быть, не менее сильно и горячо Шукшина.
      Деревенский житель, он для своих односельчан казался засидевшимся в бездетных - в его-то возрасте! И мать с беспокойством спрашивала: когда появится наследник? У младшей сестры Василия уже двое детей - Сережа да Надя, а он все метался, обжигался, что-то искал и не находил. Просил случайных спутниц:
      - Роди мне ребенка!
      И среди них - Вика Софронова, которой он тоже говорил при личных свиданиях:
      - Роди...
      Так, во всяком случае, мне рассказывала она, подарившая ему дочь Катерину.
      Но откуда у него появился этот комплекс - "роди мне ребенка"? Уж не от той ли черной вести, что у Марии больше не будет детей? И боязнь, что и другие окажутся бездетными?
      Решение о ребенке Шукшин принял сознательно, увы, зная, что они скоро расстанутся с Викторией, но, не желая порывать до конца, не закрыл за собой дверь, оставив связь - дитя. Так же, как с Марией,- оставил ее не разведенной с собой. Всех, кто прошел через сердце Василия Шукшина, согрел его хоть раз в бесприютном существовании, он не хотел никому отдавать, оставляя этим людям дверцу для возврата, соломинку для спасения своей души.
      Прошли три месяца нелегких взаимоотношений Василия Шукшина и Виктории Софроновой.
      - Кто же ты мне? - прозвучал закономерный вопрос женщины, не знающей, что и думать, уставшей от двойственности их взаимоотношений.
      Василий молчал, не умея или не осмеливаясь сказать Виктории главного.
      - Ясно. Будем расставаться...- упало камнем с уст молодой женщины.
      Этот разговор произошел перед отъездом Шукшина на очередные съемки.
      В работе он прятал свою растерянность, уходя от всех, кто им пытался завладеть.
      "Какой он... худой..."
      Мать Василия Шукшина не могла постигнуть сложности отношений и противоборства двух молодых людей, отличающихся непримиримостью и резкостью характеров.
      Следы драмы постоянно присутствуют в письмах, в открытках, в воспоминаниях близких и далеких людей да в переживаниях двух матерей Ксении Федоровны и Марии Сергеевны.
      На странице, вырванной в спешке из какого-то журнала, текст, написанный рукой Василия Макаровича:
      Милые мои! Я - в больнице. Попал в тот же день. Катенька, поздравляю тебя. Тебе - год. Вика, поцелуй это веселое существо. И скажи, это - за меня. Она поймет.
      Господи, как тяжело здесь. И как хочется видеть Катю.
      И еще:
      На твой вопрос: почему я здесь? Ты догадываешься - и правильно, загнал я себя настолько, что - ни в какие ворота.
      Рад ужасно за нашего Котенка. Что хвалили - это... Не знаю твоих сослуживцев и ничего поэтому не могу сказать. Но ведь сами-то мы не дураки! Рад твоей радости. И гордости. И мужеству. После твоего "отчета" хожу на несколько сантиметров выше пола - по воздуху. Этакое, знаешь, распирающее чувство молчаливого ликования - как будто... (две строки зачеркнуто.- Авт.) я перещеголял Льва Толстого.
      Все эти строки Василия Макаровича адресованы Виктории Анатольевне Софроновой.
      Из письма Марии Сергеевны - матери Шукшина:
      Он мне все пишет: пока ничего здоровье. Ну, я не верю, он меня просто не пугает. Он, наверное, дошел, какой он худой! Вот приедет к нам поживет с месяц, парень совсем станет другой. Ну, ему не дадут спокойно пожить, пойдут телеграммы: выезжай! Зовут-зовут, да и сами приедут. Господи! Я каждый приход почтальенки пугаюсь: опять не дадут отдохнуть. А Вася сам-то че делает! Сидит по всем ночам - рази такой отдых! Когда тихо-спокойно самое поспать, а он сидит. А утром ляжет - тут начинаются хождения, люди, стукавень, печь топим. Какой тут сон! Так не скоро человека поправишь. Поесть силом заставляла. Трудно Васю поправить. Сейчас впору лечь в больницу, а потом приехать - вот было бы хорошо!2
      До конца еще не оценена мудрая прозорливость Марии Сергеевны, которая с народной простотой и бесхитростностью защищала сложный и противоречивый мир любимого сына, стараясь сохранить добрые отношения с обеими снохами, думая прежде всего о внучках - зеленых веточках ствола шукшинской родовой, спасая, как умея, их чистые детские души.
      По вековечной народной традиции мать всегда оставалась на стороне обиженного незаслуженно, слабого, беззащитного, как могла, поддерживала Викторию, у которой росла "первенькая" внучка без отца.
      Но здоровье Василия Макаровича иссякало. Мне рассказывали те, кому приходилось вместе работать с Шукшиным, как порой ему бывало худо на съемках - он ложился на пульт от раздирающей его изнутри боли, пока приступ ее не проходил. Вновь и вновь давала о себе знать язва. А дома были жена, дети, которым он просто обязан был обеспечить достойное существование. На Алтае - одинокая мать и сестра с двумя детьми, которые тоже нуждались в его помощи. Он для них оставался единственной опорой в трудном существовании послевоенных российских семей.. Да еще в одном доме на Черняховской улице росла старшая его дочка Катя, о которой он не мог не помнить, как его супруга Лидия Николаевна - о Насте, заботу о которой взял на себя ее первый муж Воронин, не отдав ее жене.
      Жена!
      На что Шукшин надеялся? Может, на чудо последней встречи с Марией Шумской, которая произошла весной 1964 года на Алтае?
      Их пути случайно или Божьим промыслом пересеклись. На улице села они встретились лицом к лицу. И родные вроде, и уже чужие.
      Василий глухо, волнуясь, заговорил снова о возврате к совместной жизни, просил Марию подумать, не рубить с плеча. Просил простить его! Договорились встретиться на другой день. На утро следующего дня явился к молодой женщине домой, чтоб услышать "да" или "нет", надеясь на разумное решение. Конечно, он и предполагать не мог, что Мария, его кроткая и покорная женушка, спешно, умышленно покинет свой дом, чтоб только не встречаться больше с Василием. Обрубая последние концы, возможно, испугавшись накатывающегося на нее нового жизненного шквала, не сулившего покоя некогда оставленной Шукшиным женщине, будущей новой нестерпимой боли! Ведь перечень его побед был пугающим и впечатляющим. Она не хотела видеть себя в этом вызывающем списке, унижающем достоинство первой девичьей любви, возврата которой так хотел своенравный сибиряк, видимо, нуждаясь в нем, как в главной опоре жизни. Оскорбленного самолюбия Марии он в счет не ставил такова была властная сила его желаний! И это было больно осознавать женщине, продолжающей его любить до сих пор.
      "За все нужно платить!" - покаянно произнесет Василий Шукшин позже, но такой дорогой цены он не предполагал. И, конечно, один из рубцов на его сердце - от этого разрыва. Уже окончательного. Потому что Мария вскоре выйдет замуж, чтоб доказать Василию - она товар, который пользуется спросом.
      Известно, что Мария Ивановна закончит московскую заочную школу с иностранным уклоном, овладеет немецким языком. Преподавала этот предмет в поселке Майма. Конечно, не случайно она покинула и прежнее местожительство, чтоб односельчане не напоминали ей лишний раз о Василии...
      * * *
      Мучила ситуация с Викой, которая ставила перед Василием один барьер за другим. Шукшин начал метаться между двумя женщинами, как загнанный зверь, не видя конца своим мытарствам. Понимая, что его легкомысленное поведение принимает серьезный оборот.
      Долго не расписывался с Лидией Федосеевой, пока не родилась дочь Мария. Тогда только Шукшин прописал Лидию и узаконил с ней свои отношения, поверил в серьезность ее чувств. Безоглядность этой женщины долго заставляла его сомневаться в женской преданности семейному очагу, и многое другое из предыдущей жизни. Говорило мужское самолюбие. Говорила память.
      Василий Шукшин все время чего-то боялся потерять, с чем-то расстаться, несомненно, дорогим для него.
      И, конечно, естественен вопрос: а как же Василий Макарович зарегистрировался с Лидией Федосеевой, если был уже женат, имея соответствующую отметку в паспорте?
      Неизвестно, кто ему подсказал или он самолично пришел к этому решению, но паспорт с отметкой о регистрации Шукшина с первой женой Марией Шумской был потерян! Новый получить не представляло особого труда: Шукшина уже хорошо знали в стране, следовательно, и в системе МВД, где он знаком был даже с самим Н. Т. Сизовым.
      Известно также, что и у Марии Шумской отметки о расторжении брака с Василием Макаровичем нет! Увы, но это так.
      В кругу ближайших друзей, в минуты трудные и горькие, когда, казалось, очередная ссора с Лидией разведет их навсегда, Шукшин обхватывал голову руками, пряча в них сумрачные глаза, и надолго замолкал или глухо упрекал в чем-то себя, друзей, подругу жизни. Он дорого продавал свою свободу! Продолжала бередить память о той, которая всегда шла где-то рядышком, кротко и властно напоминая о себе. Тогда, словно сбрасывая непомерную тяжесть с плеч, резко вставал, стыдясь минутной слабости, боясь что-то потерять близкое и несомненно дорогое, говорил:
      - У дочек моих глазки, как незабудки. Никто меня от них не уведет!
      Увы, все-таки существовал некий человек, который мог однажды увести с собой Василия Макаровича! Но Василий уже не был тем рисковым, безоглядным парнем. Василий научился дорожить домом, лаской близкой ему женщины, счастливым становился рядом с детьми, которых обожал. Появилась надежность, тыл, которого он никогда не имел в Москве, но иногда в нем просыпалось вдруг прошлое. И не понять было, с кем он спорит, от чего себя защищает, на каком тайном огне сжигает истерзанную душу?
      В последние годы жизни он, кажется, поверил, что жена его - стойкий орешек в борьбе за их общее счастье. Стал уравновешенней и доверчивей к ее доброте и участливости. Ему даже стало нравиться считать себя семейным.
      Взаимоотношения Лидии и Василия были бесконечно сложны. Он отличался стремлением к исключительно предельным ситуациям, то и дело пробуя себя на самовозгорание, на испытание крепости духа, пытаясь достичь горизонта, который по закону природы ускользал постоянно от него. Жене хотелось, чтоб он обрел, наконец, хоть относительное душевное равновесие. Спорить не приходится, Лидия являла собой породу некрасовских женщин, что "в беде не сробеет", "коня на скаку остановит", "посмотрит - рублем одарит". И простовата, и прозорлива, и хитровата, и решительна, как и он в крайней ситуации. Другая бы не смогла стать его женой, приручить этого дикого барса! Это право Лидия Федосеева выстрадала всей своей жизнью. Не любя, таких подвигов не совершают. Ошибки и ушибы юности отошли в сторону начиналась взрослая жизнь, в которой они вдвоем уже несли ответственность за судьбу дочерей - Марии и Ольги, которых Бог, как и родителей, одарил талантливостью и красотой. А одаренные дети, говорят, рождаются только по взаимной любви, по взаимному согласию. Значит, в этом доме оно было.
      Лидия Николаевна подчеркивала всегда, что все ее художественные критерии, вкусы, пристрастия были сформированы под влиянием Василия Макаровича, что шукшинский кинематограф открыл по-настоящему ее дар актрисы и дал ей имя!
      Получая недавно правительственную награду в связи со своей юбилейной датой и за многолетнее, самоотверженное служение искусству, Лидия Николаевна сказала:
      - Как бы порадовался Василий Макарович, узнав про эту награду!
      У подъезда Твардовского
      Припоминая голодное и холодное, но такое хорошее существование в фанерном бараке среди рабочих студии - аккумуляторщиков, осветителей, которые любовно называли Шукшина "Галифе в сапогах", он с благодарностью говорил о том, как они всегда старались накормить Василия, когда вовремя не оказывалось рядом Люси Пшеничной, если она задерживалась на студии, старались согреть его неприхотливым теплом и удержать до ее прихода. Земеля всем преданным сердцем желала Василию счастья.
      В их памяти был еще подъезд дома Александра Твардовского, у которого, сопереживая другу юности, Люся-Пончик прождала однажды два с лишнем часа Василия Шукшина, исчезнувшего за дверью знаменитого поэта и главного редактора журнала "Новый мир", впервые принимавшего молодого кинематографиста с его рассказами у себя.
      Помнит их вдвоем и дом погибшего дипломата Анурова на улице Горького, где стены исписаны автографами знаменитых людей, где бывали Роберт Рождественский, Сережа Козлов, Белла Ахмадулина и многие другие.
      Чтобы клокочущая шукшинская стихия не выходила больше из берегов, Люся встала стражем у его семейного очага. Ей Василий верил. Себе - нет. И, обидев неосторожно в очередной раз преданную ему землячку, простоял целую ночь под окнами Люсиного дома, вымаливая таким образом прощение. Но дороги их уже далеко шли друг от друга. И все равно Люся Пшеничная всякий раз радовалась, видя Василия Шукшина на киностудии со своими белокурыми дочками, поняв окончательно, что друг ее юности, наконец-то обрел человеческое счастье.
      "Ваш сын и брат",
      или "Вопросы самому себе"
      Когда Шукшин был в чем-то твердо уверен, он утверждал свои позиции горячо и непримиримо. Каждый фильм Василия Макаровича - это еще и защита своих убеждений.
      Но все эти жизненные и творческие передряги били по нервам, сердцу, укладывая Шукшина неоднократно в больницу надолго. И не покидало беспокойство до конца жизни о детях, о Кате, которая росла без его отеческого влияния.
      Из письма Василия Шукшина Виктории Софроновой:
      Лежать еще - прихвачу, видимо, марта.
      Здесь хорошо и очень скучно. Читаю. Чувствую себя хорошо. Правда, сперва лезли всякие нехорошие (грустные) мысли, а теперь - ничего, освоился. "Жизню" надо круто менять. С планами размахнулся, а... Ну, ничего.
      Катю во сне часто вижу. Сны спокойные, проснусь и ищу ее рядом с собой. Все мне кажется, она лежит у меня на руке. А было-то всего один раз, когда врач приходила.
      А. Л. Крячко опять меня в "Октябре" (№ 2) укусила. Вот злая баба!
      Опять расстроила.
      Рядом с Василием в радости ли, в горе ли - всегда материнское понимание, участливость и любовь. Плохо ведет себя "вторая" сноха, пусть и заочно, но Мария Сергеевна спорит с ней, увещевает ее. Жалуется "первой" Вике, ибо обе молодые женщины для матери Шукшина как дочери, родные, именно поэтому и корит, и выговаривает - в письмах, по телефону, в частной беседе. Внучки ведь растут и у той, и у другой.
      А Василий - весь в новых творческих планах!
      Следующий сценарий - "Ваш сын и брат" - создается из старого рассказа ( "Игнаха приехал") и двух новых ("Степка" и "Змеиный яд") с расчетом опять же на Куравлева, но уже в новом качестве - и сына, и брата автора сценария и постановщика.
      Своего земляка Алексея Ванина Шукшин пригласил на роль старшего брата. Прочитал артист роль - как будто знакомая ситуация. Решил сделать заявление Шукшину по этому поводу:
      - Вась, а ведь это я, вроде, сам все тебе рассказывал?
      Шукшин прищурился лукаво в ответ:
      - Твое, Леша, дело прочитать сценарий и решить, сыграешь роль или нет.
      Начались бесконечные пробы - конца-края не видать. Ванин занервничал, предполагая неладное, пошел к Шукшину прояснять двусмысленную обстановку:
      - Ты мне скажи сразу - подхожу я на роль или нет? Если нет, то и дело с концом! Не обижусь.
      А Шукшин в ответ Ванину тихо-тихо так, даже проникновеннно:
      - Пойми, с тобой вопрос почти решенный. Но мне нужно и других актеров искать. Вот здесь мне твоя помощь как партнера и требуется, понимаешь?
      Камень с души спал у земляка. Оттаяло сердце. Просветлело лицо.
      Вскоре кинофильм режиссера В. М. Шукшина "Ваш сын и брат" был снят. В среде научных работников Обнинска в 1966 году состоялось бурное обсуждение. Крайние мнения ранили Шукшина. Обостренная реакция после разного рода высказываний по поводу и без проскользнула в выступлении Василия Макаровича на обсуждении фильма в Союзе кинематографистов восьмого апреля 1966 года (текст по стенограмме):
      Тут умнее говорили, чем я могу сказать. О противопоставлении города деревне. И вопрос об интеллигенции. Начнем с того, что я всем обязан интеллигенции, да и нет оснований почему-то видеть в интеллигенции какое-то нехорошее начало нашей современной жизни, к которому надо внимательно присмотреться. Я люблю деревню, но считаю, что можно уйти из деревни. И Ломоносов ушел из деревни, и русский народ от этого не потерял, но вопрос: куда прийти? Человека тут же вбирает та подавляющая масса недоделанных "интеллигентов", которая имеется в городе. Это первое, что его хватает,- по себе знаю. Городские жители начинают по образу и подобию своему приготовлять человека, а потом начинают немножко глумиться, что такой фанфарон и дурак вырос. Статей Крячко и Орлова я не понимаю.
      (Л. Крячко и В. Орлов обвиняли авторов фильма "Ваш сын и брат" в апологии "дикой, злой самобытности". Статья "Стрела в полете", "Литературная газета", 1966 год, 10 марта.- Авт.)
      Меня начинает мутить от злости, и ничего сделать не могу. Выходит, что они более высокие, чем те люди, которые работали над картиной, понимая ее замысел, и т. д.
      Внимательно изучив статью Ларисы Крячко "Бой "за доброту" в журнале "Октябрь" 1966 года, Шукшин пишет ей письмо-"отповедь", опубликованное в одном из сборников к юбилею Василия Макаровича:
      Вы назвали свою статью "Бой "за доброту". За доброту - взято в кавычки, т. е. в "бой" за эту самую "доброту" ринулся (ринулись) - кстати, я говорю здесь от своего имени, и только,- хулиганы, циники, предъявляющие липовые "входные билеты" в область коммунизма. Кстати, почему-то Вы решили, что мы "не работаем на коммунизм", а вы - да? Я этого не понял. Я объясню, почему я не представляю себе коммунизм без добрых людей. А Вы представляете? И затем: кто же строит? Сегодня кто? То ли у Вас богатая меховая шуба, что Вы боитесь, что Вас какой-нибудь Степка "пырнет ножом" в подъезде, то ли это сделано для красивого слова. Степка, которого надо опасаться. Видите ли, Лариса (не знаю Вашего отчества), я не меньше Вашего хочу, чтоб всем в нашей стране было хорошо (боюсь, что опять появится статья "Бой за хорошее"). Когда всем будет хорошо, по-моему, это коммунизм. Я понимаю "близлежащие" задачи. Но почему Вы их не понимаете? Вы говорите: дайте идеального героя наших дней. То же самое в статье Н. Тумановой в "Советской культуре" (за 25 марта 1965 года).
      А я Вам говорю: дайте мне сегодня того, кто строит коммунизм, и я разберусь, кто герой, а кто нет. Вы меня своей статьей лишили, знаете, возможности самому понять, что есть герой нашего времени. И я не понимаю, почему грузчик, поднявший на свои плечи 15 тонн груза за день, для Вас - не герой, работающий на коммунизм. Для меня это герой, сваливший 15 тонн груза во имя коммунизма. И я хочу видеть и Вам показать, как он вечером ужинает, смотрит телевизор, ложится спать. Для меня это общественно важный образ. А Вам - нет? Кто же Вам тогда дома строит? Хлеб сеет? Жнет? Булки печет? Давайте будем реальны. Давайте так. Вы за коммунизм, который надо строить, или за коммунизм, который уже есть? Я - за коммунизм, который надо строить. Стало быть, героев не надо торопить. Не надо их выдумывать - главное. Давайте будем, как Ленин, который не постеснялся объявить НЭП. Вы что, забыли про это? Нет! Давайте будем умными - не загоняйте лошадей, чтоб потом они от опоя пали (Я - крестьянин, и на своем языке немножко притворяюсь для ясности).
      Зачем Вы (и Н. Туманова) призываете меня выдумывать героя! Разве это так нужно для коммунизма? Не верю. Вами руководит какая-то странная торопливость: лишь бы. Мы все торопимся. Но вы же сидите в удобных креслах и смотрите фильмы, а есть еще жизнь, которая требует большой, огромной работы. В каждом человеке, свалившем камни в Енисей, я вижу героя. А Вы его отрицаете! То есть Вы требуете каких-то сногсшибательных подвигов (они каждый день, но не в атаке: атак нет). Зачем же путать и заводить художников в дебри домысла, вымысла, вместо того, чтоб пожелать им доброго пути на прямом, честном пути жизни советской.
      Хорошо, мы выдумаем героя, а в него никто не поверит. Скажете: надо так сделать, чтоб поверили! Не могу. (Лично только за себя отвечаю - не могу). Мне бы теперь правду рассказать о жизни. Больше я не могу. Я считаю это святым долгом художника.
      И я - в завершение - не считаю, что я меньше Вас думаю о будущем моего народа.
      С приветом В. Шукшин.
      К вопросам деревни он будет возвращаться на всем протяжении жизни - в прозе, в кино, диспутах, интервью.
      А вот выдержка из статьи Василия Макаровича "Вопросы самому себе", опубликованной в первом номере журнала "Сельская молодежь" за 1966 год, перепечатанной газетой "Советская культура" за 15 ноября 1966 года:
      ...Сельская культура создается в городе. Вообще такой нет - сельской культуры. Ее придумал мещанин.
      ...Откуда берутся в деревне люди, которые действительно понимают искусство? Одни вырастают там, другие приезжают из города.
      ...О людях, которые приезжают. Это - горожане, выпускники вузов, специалисты. Хорошо, когда они приезжают, грустно, когда, отработав положенные 2-3 года, уезжают. Зачастую виновато в этом местное руководство, озабоченное только одним: выполнением производственных планов, глухое, нерасторопное, равнодушное ко всему остальному. Людей не обеспечивают элементарным - квартирами. Если уж решили ломать старину, надо строить. Нельзя только ломать. Я знаю, не один председатель колхоза, сельсовета, директор совхоза подумает: "Хорошо тебе рассуждать там". Я могу только ответить: если бы уход из деревни нужного человека - врача, фельдшера, учителя, аптекаря, клубного работника - расценивался как грубый срыв государственного плана, нашли бы возможность устроить человека, убежден в этом.
      Дальше. Мы хотим, чтобы культурный человек жил в деревне и вроде бы не чувствовал этого. А он чувствует каждый день. Зарплата специалистов в деревне, рабочих совхозов теперь почти такова же, что и в городе. А что ему предлагают в раймаге? Вековой драп, патефон, "сработанный еще рабами Рима", диван - а-ля гроб на ножках.
      Не надо знать, какой должен быть положительный герой, надо знать, какой он есть в жизни. Не надо никакого героя предлагать зрителю в качестве образца для подражания. Допустим, вышел молодой человек из кинотеатра и остановился в раздумье: не понял, с кого надо брать пример, на кого быть похожим. Ну и что? Что, если не убояться этого? На кого быть похожим? На себя. Ни на кого другого ты все равно не будешь похожим.
      По шукшинской философии, человек, обладающий культурой,- "это тот, кто в состоянии сострадать. Это горький, мучительный талант".
      Статья "Вопросы самому себе" была написана Шукшиным опять же в связи со спорами о фильме "Ваш сын и брат".
      Правды!!!
      Василий Макарович яростно отстаивал свои позиции и место в искусстве, отбивал атаки недоброжелателей, некомпетентность критики, заставляя себя уважать, свой народ и то, чему он самозабвенно служил,- ПРАВДУ.
      Правду в поступке и слове, не заискивая перед сильными мира сего, служа верой и сердцем родному русскому человеку, уважая его вековечные традиции, заветы, устремленность в будущее, свет души, храня родниковую первозданность речи, в которой заключалась широкая его поступь и главный закон жизни, ибо слово для русского человека всегда было равносильно поступку.
      Зайдя к соседке по дому Валентине Сергеевне Салтыковой (Шукшин любил бывать в этом теплом и гостеприимном доме!), в разговоре с ее мужем Василий Макарович вдруг услышал:
      - Мы с тобой дилетанты в этом вопросе.
      - А что такое "дилетант"? - спросил не без тайного умысла Василий Макарович.
      Увы, точный ответ пришлось искать в словаре. Листая его страницы, наткнулись на слово "экзистенциализм". Шутливо начали соревноваться, кто правильнее и быстрее это слово выговорит. Всякий раз спотыкались, дружно начинали хохотать. Наконец Шукшин со вздохом произнес:
      - А ведь так хорошо по-русски - "философия существования".
      Верный своим принципам, в сценариях, книгах, бытовой речи Василий Макарович старался избегать иностранных слов, всегда находя русский синоним, на его взгляд, более емкий, более точный.
      В борьбе за Правду, за свои рубежи в искусстве забывал вовремя написать или позвонить матери, которая неназойливо окликала его издалека, понимая занятость сына, беспокоилась за него, пытаясь окольными путями узнать: как он там? Не нужно ли выслать новый маленький "вагончик" чудодейственных алтайских трав?
      Благодаря святой вере матери в его силы сын не сдавался!
      "...Он непоправимо сглупил"
      Бийский кинооператор Вячеслав Ковердяев в 1967 году в одной компании услышал, как Шукшин вдруг сказал с тайной печалью и угрозой в голосе, сумасшедшинкой в глазах:
      - А сейчас я спою вам одну замечательную песню.
      И затянул:
      Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой!
      Там, в стране далекой,
      Назовешь ты меня чужой.
      Пел, выворачивая душу, так, что всем плакать хотелось. И угадывалось за этим порывом нечто более значительное, чем желание петь. Родина опять напомнила ему о той, которая, любя, ничего ему не простила. А он, возможно, этой песней окликал ее, напоминал о себе издали, смирившись с утратой, скорбел о ней.
      Двоюродный брат Шукшина Иван Попов считал, что Василий Макарович покаялся незадолго до смерти перед Марией в рассказе "Осенью".
      Многим верилось, что прототипом Марии в романе "Любавины" послужила Мария Шумская; другие настойчиво утверждали, что она более напоминает образ матери - Марии Сергеевны. Там один из героев романа, Кузьма, уже женатый и имеющий дочь, тоскует по первой своей любви.
      Но вернемся к рассказу "Осенью". Для наглядности познакомимся с несколькими абзацами из него:
      Паромщик Филипп Тюрин стал думать про свою жизнь. Вот как у него случилось в молодости с женитьбой. Была в их селе девка Марья Ермилова, красавица. Круглолицая, румяная, приветливая. Загляденье. О такой невесте можно только мечтать на полатях. Филипп очень любил ее, и Марья тоже его любила - дело шло к свадьбе. Но связался Филипп с комсомольцами. И опять же: сам комсомольцем не был, но кричал и ниспровергал все наравне с ними. Нравилось Филиппу, что комсомольцы восстали против стариков сельских, против их засилья. Было такое дело: поднялся весь молодой сознательный народ против церковных браков. Неслыханное творилось.
      Старики ничего сделать не могут, злятся, хватаются за бичи - хоть бичами, да исправить молокососов, но только хуже толкают их к упорству. Веселое было время. Филипп, конечно - тут как тут: тоже против венчанья. А Марья - нет, не против: у Марьи мать с отцом крепкие, да и сама она окончательно выпряглась из передовых рядов: хочет венчаться. Филипп очутился в тяжелом положении. Он уговаривал Марью всячески (он говорить был мастер, за что, наверное, и любила его Марья - искусство редкое на селе), убеждал, сокрушал темноту деревенскую, читал ей статьи разные, фельетоны, зубоскалил с болью в сердце.
      Марья ни в какую: венчаться, и все. Теперь, оглядываясь на свою жизнь, Филипп знал, что тогда он непоправимо сглупил.
      За год до смерти рассказ "Осенью" был опубликован в июле 1973 года в журнале "Аврора". Потом Шукшин вновь включает этот рассказ в свой последний сборник "Беседы при ясной луне". До смерти оставалось всего пять месяцев. Словно что-то мучило писателя, коль он постоянно возвращался к этой теме, напоминая кому-то о своей вине.
      Знаю по жителям моего древнего села Крапивина, что по настоянию дедов или родителей, а порой и по собственному желанию, некоторые молодые втайне от властей, всячески порицающих церковный брак, венчались, не боясь порой лишиться комсомольских и даже партийных билетов. Но если комсомольская среда дознавалась окольными путями о свершившемся, вот тут-то и начинался сыр-бор - тут и радио, и газеты, и в клубе собрание, этакий прочесон показательный устраивался, в назидание подрастающему поколению.
      В деревнях старожилы на эти новшества смотрели снисходительно, посмеиваясь: мол, пусть молодые побузят, выпустят пары, перебесятся, а все равно придут к тому же. Много чего накатывалось на деревню инородного, извне привносилось напористого, может, и нужного, да у крестьян жизнь была всегда своя. Они там, "наверху", напридумывают, а ты тут отдувайся. Как в загон всех сгонят, а корму никакого, наоборот, последний поотнимают! Вот и вели сельские жители полуподпольную жизнь - одну для власти, другую - для себя.
      Нет, не случайна тема венчания в рассказе "Осенью". И металлическую обложку от церковной книги с распятием носил с собой Василий Шукшин тоже не случайно.
      Интуитивно угадываю за сюжетом рассказа внутреннее напряжение молодых перед комсомолом и древними традициями предков.
      История любой цивилизации земного человечества доказала, что религия и светская духовность играла во все времена важнейшую роль в формировании мировоззрения общества, его культуры и государственности. В основе существования любой цивилизации - египетской, индийской, персидской, китайской, японской, эллинской, европейской, русской - была традиция. Тайна содержится в самом слове "религия": "лига" - означает объединение, союз, связь, если хотите, а религия - обратная связь, связь человека с Богом, которым предусмотрена свобода выбора в проявлении сознательной воли. Она в сокровенном, в ритуалах, молитвах устанавливает обратную связь с Создателем. Мы живем в Его Царствии, мировой космической среде - и независимость от Создателя, от живой ткани сакрального пространства, в котором, следуя Его замыслам, органично помещено человечество, от действующих в нем законов, несостоятельна: мы можем выбирать только между исполнением и неисполнением Его замыслов, Его воли, Его законов, законов космического сознания. Все нагромождения помимо Его воли неизменно рушатся - и в этой связи принимали иные очертания целые государства, исчезали народы, уходили под воду континенты, чтоб вновь восторжествовала гармония и традиция...
      Ведь подспудно противостояние между прошлым и наступившим временем не прекращалось до наших дней. Особенно в деревнях. И, видимо, существовало нечто, что сыграло позже в разрыве Марии и Василия тоже свою роль. Шукшин, пройдя армейский всеобуч, давление райкомов, стал к тому же коммунистом, хотя многие его поступки постоянно противоречили жесткой партийной дисциплине: спасая в этом случае талант, видимо, поддался художник очередному поветрию. Да и никуда от него нельзя было тогда деться, если желал чего-нибудь добиться в жизни. В молодости, когда вся пропаганда брошена была на ломку сознания молодых людей, поставив их на спорную грань тургеневской дилеммы "отцов и детей", многие предпочли именно такой путь.
      Приоткрывает занавес над прояснением сути происходящего в те времена прозревающее авторское чутье и запрятанное надолго покаяние Василия Шукшина:
      Теперь, оглядываясь на свою жизнь, Филипп знал, что тогда он непоправимо сглупил.
      Но осознание этой данности придет к Шукшину в конце жизни.
      Шукшин не успеет постигнуть всей глубины ее, ибо сердце его перестанет биться на той острой грани приближения к этому прозрению, и осознание того, что самое дорогое он отдал во имя мифа, так и не вкусив обещанного царствия, выразит свой гнев и боль по этому поводу в фильме "Калина красная". Там он поет для любимой Марии вновь их общую песню "Вечерний звон", став рядом с преступниками, видимо, считая и себя таковым.
      А мне невольно вспоминается образ русской женщины из романа Стендаля, который с французской беспечностью дает ей странное имя Арманс, вынеся его в оглавление своего произведения.
      Арманс совершенно безразлична к богатству, роскоши и общественному мнению. У нее нет "чувства собственности", характерного для "цивилизованного мира", а по мнению французского писателя - вообще отсутствующего у русских. Заметив, что Октав (жених Арманс ) гордится своими двумя миллионами, она теряет к нему уважение.
      Октав де Маливер и Арманс Зоилова, в которую он влюблен, составляют исключение в окружающем их обществе. Октав - потому что он считает это общество несправедливым, а себя кем-то вроде преступника, Арманс - потому, что по своей природе она чужда интересам, страстям и взглядам высшего света, не свойственным "человеку природы". Оба героя Стендаля чувствуют отчуждение и нравственное одиночество даже среди близких им людей и вместе с тем свою духовную близость. Октава к Арманс тянула любовь не физическая, а скорее - "восторг перед добродетелью".
      Их противостояние в жизни сближает смерть Октава, которая проясняет до конца всю глубину их чувства. Так проявляется жизнь подсознания, неподвластная разуму и воле.
      На мой взгляд, именно это произошло между Марией Шумской и Василием Шукшиным перед лицом смерти - искуплением всего сущего на земле.
      После смерти Шукшина начался невиданный взлет Василия Макаровича и проявились до конца окружающие его люди.
      Сказал как пригвоздил
      Люди, в трудный миг оказавшиеся рядом, согревшие Шукшина в бездомном его существовании, никогда им не забывались.
      В начале 1968 года Василий Макарович неожиданно позвонил артисту Сергею Никоненко.
      - Приезжай на студию, дело есть.
      - Когда?
      - Прямо сейчас.
      Конечно, Сергей Никоненко вскоре уже входил в здание Киностудии им. Горького.
      - Время есть? - деловым голосом спросил Шукшин.
      - Есть.
      - Читай сценарий.
      Василий Макарович подал актеру сценарий фильма "Странные люди" и вышел из комнаты.
      Как вспоминал позже Сергей Петрович, читал он сценарий и верил и не верил: неужто Шукшин ему Ваську Чудика предложил?
      Артисты - народ суеверный. Пробовал роль в голос. Волновался: вдруг на пробах завалит роль?
      Дочитал Сергей сценарий, воды попил, а тут и Василий Макарович появился.
      - Что скажешь? Как тебе?
      - Чудик? Мечтать можно.
      - Ну и утвержден.
      Сказал как пригвоздил.
      - А пробы? - на всякий случай осторожно поинтересовался Сергей Никоненко.
      - Характер пробовать будем. А роль эту играть тебе.
      Словно крыльями одарил молодого артиста!
      - Не поленись,- добавил,- прикинь одежду. Сам выбери.
      Пошел Сергей в костюмерную, оделся: все чин-чинарем, ботинки стоптанные напялил, шляпу нейлоновую, через плечо - фотоаппарат. Предстал перед Шукшиным, который, увидев нелепый вид своего героя, невольно расхохотался:
      - Вот тебе и проба! Молодец! Точно оделся.
      Фильм снимался во Владимире. Жили в городе, а на съемки выезжали в деревеньку возле Владимира. Работали дружно, слаженно. Но у режиссера вдруг новая затея появилась:
      - Сергунь, видишь - женщины сидят у крыльца?
      - Ну?
      - Попробуй, разговори их. Может, споют они нам, а мы их запишем. Для дела сгодится.
      Просьба режиссера - закон. Направился артист к женщинам, которые всегда от Сергея Никоненко были в восторге, самые верные его зрители. Рассказал им про сценарий, смеются не понарошку, а взаправду, переспрашивают, выверяют по жизни. Даже кого-то похожего на Чудика из знакомых нашли.
      Сергей Никоненко не заметил, как женщины уже давно забыли о том, что перед ними актер, с героем Шукшина разговаривают, с Чудиком.
      - Вон, оказывается, где проходило золотое сечение режиссерского замысла Шукшина - в живом общении моего героя с реальными людьми. Ему необходим был этот живой контакт...- добавляет Никоненко под бурные аплодисменты читателей библиотеки.
      Он помнил Шукшина всяким - в творческом порыве, гневе, радости и славе!
      А потом артист принялся читать рассказ В. М. Шукшина "Верую!" Зрители покатывались со смеху, я - вместе с ними: так велико было актерское проникновение в созданный автором образ! И ночью, дома, я долго не могла заснуть, припоминая это озорное, яркое действо, перевоплощение Сергея Никоненко - начинала невольно хихикать, и если б со стороны в эту ночь кто-то меня увидел или услышал, принял бы, мягко говоря, за свихнувшуюся.
      Никоненко давно известен зрителям по множеству фильмов. Есть среди исполняемых им ролей и современные Чудики, типа главного героя из кинофильма "Семьянин", который, конечно же, из добрых побуждений, не вписывающихся, правда, в моральный кодекс нашего общества, попадает в нелепую ситуацию. Надо отметить ради справедливости - мужская половина защищает его до конца: если есть в стране "матери-героини", почему бы не быть "отцу-герою", что полностью устраивает азиатскую женщину, но отнюдь не российскую.
      Сергей Никоненко основал на Арбате, в полуподвале, музей Сергея Есенина. Увлеченный судьбой поэта, как и Василий Макарович, занимается популяризацией творчества гения русской литературы.
      Совсем недавно Сергей Никоненко поставил фильм по рассказам Шукшина "Елки-палки", сыграв в нем главную роль, сразу полюбившуюся зрителям.
      "Ты, Моцарт, Бог..."
      В 1969 году Шукшин снимается как актер сразу в двух кинофильмах "Мужской разговор" и "Любовь Яровая".
      Талантливая, интеллигентная актриса Нина Алисова в фильме "Любовь Яровая" исполнит роль Горностаевой, а Кошкина сыграет Василий Шукшин.
      17 июня 1969 года Нина Алисова сделает в дневнике выразительную запись. Она потрясена была встречей с Шукшиным, его актерскими данными, трагическим выражением его глаз. Скажет Василию Макаровичу об этом. И услышит искренний ответ Василия Макаровича:
      - Моя беда уже давно ходит за мною. Вы - первая, кто это заметил.
      И, словно встретив близкого, родного человека, разговорится откровенно, исповедально, надолго приковав к себе внимание актрисы. А у Алисовой защемит сердце от сострадания, удивления и понимания. Василий же, почувствовав эту жалость к себе, не принимая ее, переведет разговор на дочку Алисовой - Ларису Кадочникову.
      18 июня 1969 года в дневнике Алисовой появится еще одна запись:
      Что за чудо этот Вася! Об этих великих я читала. Все настояще, правдиво, точно. "Ты, Моцарт, Бог и сам того не знаешь!"
      Неснятый фильм
      Весной 1971 года В. М. Шукшин был в поездке по Горному Алтаю. Сопровождал Василия Макаровича начальник областного управления культуры Ф. Л. Таушканов. В то время Шукшин вынашивал замысел фильма о Степане Разине и мечтал сыграть в нем главную роль. Вот и приехал на несколько дней в горы, чтоб облюбовать места будущих натурных съемок.
      К 50-летию образования Горно-Алтайской автономной области Василий Макарович замышлял также снять фильм по мотивам рассказа Ивана Ефремова "Озеро горных духов". В это время писатель-фантаст был самым популярным и читаемым в стране, и, конечно, имя его не могло миновать внимания Василия Шукшина! Ефремов не возражал против замыслов молодого кинематографиста, но местные власти встретили предложение Шукшина более чем прохладно - речь шла о репрессированном в 1937 году замечательном алтайском художнике Г. И. Гуркине. Тогда, несмотря на "оттепель", еще не все разрешалось. И это не могло не расстроить В. М. Шукшина. Увы, замыслу его не суждено было сбыться. А через три года жизнь Василия Макаровича оборвалась.
      И фантастический мир Ивана Ефремова, и возвышенный - художника Гуркина, и совестливый, простоватый - деревенских жителей из шукшинских рассказов и фильмов, все находило отклик в творческой лаборатории Василия Макаровича, переплавляясь в художественные произведения.
      "Не говори Кате, что ты ее отец!"
      По просьбе Виктории Софроновой Василий Макарович приезжал к ней, чтобы помочь привезти новый холодильник. Напросился сопровождать до дачи: давно не видел Катю, соскучился. Вика же предостерегающе сказала:
      - Прошу о единственном: не говори Кате, что ты ее отец!
      Василий в это время снимался в кинофильме "У озера". Конечно, со временем было туго, но выкроил чуток, чтоб напомнить родному чаду о своем существовании.
      У одного из светофоров такси с Шукшиным и Викой остановилось параллельно машине, где сидел Сергей Аполлинарьевич Герасимов, успевший в окошко крикнуть:
      - Вася, тебя разыскивают дома!
      Шукшин никак не отреагировал, но Вика забеспокоилась. Она-то знала цену женским ожиданиям.
      На даче Василий бегал за Катей, как щенок. Отец и дочь заразительно смеялись, играя друг с другом, забыв про окружающих, были счастливы от общения друг с другом: говорила родная кровь.
      Вернулись в Москву, к Вике, вдвоем. Приехал Александр Саранцев с женой Лилией. Василий ушел в магазин посмотреть шубку для Кати и для "своих" дочек. Потом Виктория попросила Саранцевых увезти от греха подальше Василия к себе. Как женщина, она понимала, что не нужно создавать аварийной ситуации. Вика не хотела причинять семье Василия лишние хлопоты и переживания. Чувство соперничества, борьба за мужчину, во всем претили поведению этой женщины. Виктория предпочла интеллигентные, ровные отношения, увы, далекие от представлений сельского жителя.
      Приезжал Шукшин в дом к Софроновой и с Анатолием Заболоцким. Катя болела гриппом, поэтому взрослые сидели на кухне, вели соответствующий случаю разговор. Вика выставила на стол швейцарский сыр, приготовила мясной бульон, начала варить кофе. Василий с вызовом сказал Заболоцкому:
      - В этом доме меня всегда так встречают!
      Прослушав однажды письмо "от бабы Мани из Сросток", Катя вдруг сказала:
      - Мама, купи подарки Сереже и Наде.
      Василий был вместо отца детям сестры Наташи, оставшейся рано без мужа. И Катя по доброте душевной, схожей в подобной ситуации с отцовской, потянулась своим маленьким, отзывчивым сердечком к далеким "сестренке и братику".
      Приезжал Василий к Виктории теперь редко, занятый своими творческими делами и семейными хлопотами. Но приближался учебный год. Виктория написала письмо Василию Макаровичу домой - он его не получил. Тогда ушло еще одно послание на киностудию. Получил его Шукшин на другой день, тут же позвонил на работу Виктории.
      - Твой первенец идет в школу с прочерком в графе "отец",- услышал укоризненные слова из трубки.
      - Я хочу сделать Кате подарок. Учти, я очень волнуюсь.
      Виктория попросила Ксению Федоровну, свою мать, подготовить Катю к встрече с отцом. Вместе с Василием ходила по магазинам, помогала выбирать покупки. Наконец выбрали болоньевое пальто Кате для школы. Спохватился:
      - И моим девочкам надо! - И остановился.- Нет, пусть сама покупает. А форма у Кати есть? Нет? Так я куплю.
      К приобретенным покупкам добавилось еще платье в клеточку, но Катя почему-то его потом не любила носить. Но, отдавая должное флотской юности отца, она полюбит детскую матроску.
      Пришли с подарками в дом к Виктории. Катя смотрит на отца дичком. Василий подхватил ее на руки, подбросил вверх, но девочка выскользнула из объятий отца. У Василия Макаровича заходили желваки на скулах. А Катя убежала в соседнюю комнату играть с детьми. В самый неожиданный момент вихрем примчалась назад:
      - Папа, папа, помоги кресло передвинуть!
      Шукшин просиял и, победно взглянув на Викторию и Ксению Федоровну, отправился за дочерью передвигать кресло, сказав потом Виктории и ее матери облегченно:
      - Ну вот, теперь могу и уйти. За Катю я спокоен.
      Четвертого марта 1972 года состоялось удочерение Кати.
      Стеньку Разина закрыли...
      Стихотворение Шукшина "И разыгрались же кони в поле" - отражение трудностей, предчувствие новых утрат, будущих испытаний на жизненном пути:
      И разыгрались же кони в поле,
      Поископытили всю зарю.
      Что они делают? Чью они долю
      Мыкают в поле том? Уж не мою ль?
      Тихо в поле. Устали кони.
      Тихо в поле, зови не зови.
      В сонном озере, как в иконе,
      Красный оклад зари.
      Я эти восемь строк обнаружила в книге Шукшина "Там, вдали" в качестве эпиграфа к одному из рассказов, но приняла их за слова народной песни. Так уж сложилось, что большую часть своих стихов я пела под гитару, и в этих неприхотливых строках я услышала тайную мелодию. А тут еще и случай подоспел, да еще какой!
      Шукшин был раскован, приятно возбужден. У него утвердили сценарий "Я пришел дать вам волю" на киностудии им. Горького. На днях он отправился под Астрахань на выбор места съемок, подбор и поиски предметов быта давних времен у местных рыбаков и жителей. Он нашел наконец-то своего кинооператора Анатолия Заболоцкого. Давно искал именно такого - и нашел: единомышленника, верного друга, сострадательного и понимающего. Должна заметить, что в окружении Шукшина случайных людей не было. Он, как и мой земляк поэт Василий Федоров, "одних безудержно любил", других "до смерти ненавидел". С Шукшиным было и трудно, порой невыносимо, но никогда скучно. В коллективе, который с ним оставался работать, Василию Макаровичу хотелось видеть надежный собственный тыл. Он-то хорошо знал, что это такое, и, конечно, испытывал в этом постоянную нужду. "Нерасшифрованному" бойцу, ведущему постоянно "окопную жизнь", иногда чудилась и надежность в зыбком пространстве кинематографического мира.
      В журнале "Советский экран" появилась статья Юрия Скопа, сообщавшая кинозрителю о готовящейся к запуску картине о Степане Разине. Напечатали фотографию Шукшина с двумя дочками на коленях. На снимке Василий Макарович был бородат, как Стенька Разин: решил, что только сам сможет сыграть народного героя должным образом.
      Вскоре киногруппу начали разыскивать на юге. Оказалось, забрали в лагеря. Под Астраханью свирепствовала холера. Сжигались помидоры, арбузы, уничтожались фрукты. Тяжелое положение Василия Шукшина усугублялось еще и тем, что он прихватил с собой в поездку племянника Сережу - сына сестры Наташи.
      По киностудии поползли слухи один противоречивее другого.
      Картина прошла подготовительный период, подобраны были почти все исполнители главных ролей, утвержденный на фильм художник Пашкевич сделал эскизы и даже написал портрет Степана Разина. Фильм рассчитывался на четыре серии.
      Режиссерский сценарий Шукшин сдал в редакторский отдел Алле Гербер, которая в заключении потребовала исключения из киносценария "жестоких сцен", ломки многих устоявшихся взглядов и позиций Шукшина.
      При составлении сметы оказалось, что превышен лимит. Но Госкино СССР дало разрешение на постановку - с уменьшением денежных затрат. Директор кинокартины Геннадий Шолохов принять этот вариант наотрез отказался.
      Группа ведущих кинорежиссеров и члены художественного совета поспешили с выводами о том, что фильм Шукшина дорогостоящ и сложен в постановочном плане - может случиться, что силами киностудии "Стеньку" невозможно будет "поднять", плюс ко всему окажутся без работы пять-шесть режиссеров. С этими претензиями они вышли на Госкино СССР, и кинокартину о Степане Разине закрыли.
      Вот такая была внутренняя механика событий, выбивших почву из-под ног Василия Макаровича. Ему показали силу и мощь эгоизма большинства.
      Но если сравнивать аппетиты современных киномагнатов, то масштабы шукшинских затрат просто ничтожны.
      После смерти Шукшина Николай Губенко и Михаил Ульянов пытались получить разрешение на постановку по сценарию Шукшина картины "Я пришел дать вам волю" - не разрешили. Позже Киностудия им. Горького дала возможность поставить фильм о Разине режиссеру Илье Гурину, но по роману Чапыгина.
      "Хот папа рымский, а платыть надо..."
      Шукшин вернулся из-под Астрахани почерневшим, осунувшимся. Ничего доказать не смог. Чиновник в России во все времена был непробиваем. Василий Макарович рассвирепел и вдруг бесследно исчез. На студии и дома поднялся переполох!
      Возможно, к этому времени и относится эпизод, который я слышала в разных вариантах, рассказываемых с юмором в минуту веселую.
      Шукшин должен был улетать в Сростки, но, выпив изрядно с провожающими в ресторане аэропорта, он не помнил, как и кто его посадил в самолет. Очнулся, когда крылатая машина уже приземлилась. Выйдя, Шукшин со всеми пассажирами прошел к зданию местного аэропорта, и что его сразило наповал это чернявые, усатые мужчины в плоских фуражках, с большим козырьком, присущих "лицам кавказской национальности". Вдали высились вершины не то холмов, не то гор, напоминая Алтай, что пока останавливало от крайних выводов.
      При попытке сесть в рейсовый автобус обнаружил - ресторанные спутники, пользуясь горестным положением известного режиссера, справлявшего "траур" по случаю закрытия фильма о Стеньке Разине, обчистили его до копейки. Неловко переминаясь, Шукшин решил упросить кондуктора довести его "зайцем", пообещав, что потом все перечислит из Москвы.
      - Я - Шукшин! - умоляюще говорил он, глядя в неумолимое лицо кондуктора.
      - Кто?!
      - Шукшин.
      - Ну и что? Для меня будь хот папа рымский, а платыть нада.
      Пришлось возвращаться в здание аэровокзала и у дежурного выпрашивать возможность позвонить в соседствующий с аэропортом Барнаул.
      - Какой Барнаул? Это Орджоникидзе!
      Шукшин так и сел.
      - Шутите?
      - Да какие уж тут шутки! Вы что, впервые с гор спустились? Или с неба свалились?
      В конце концов помогли Василию Макаровичу добраться до обкома. Там, подозрительно выслушав сбивчивые объяснения "московского гостя", позволили позвонить в столицу, откуда в конце дня пришел срочный перевод. От кого? Конечно, не от Лиды. Такое женам необязательно знать. Мне же запомнилась навсегда фраза Шукшина:
      - Главное, сидят на лавочке, все с усами, как у котов, а на голове по "аэропорту".
      Так он называл кавказские плоские кепки и сам любил их носить.
      Через неделю отрядили в командировку на Алтай, в Сростки, директора картины Шолохова.
      Приближаясь к родительскому дому Шукшиных, Шолохов услышал из распахнутого окна стук печатающей машинки. Облегченно вздохнул - нашелся!
      Потом у Шукшина стало почти системой - исчезать неожиданно из дома, из киногруппы во время съемок. Но, понимая, что подводит товарищей и чтобы не выскочить из графика работы, за один день мог выполнить норму трех-четырех дней или даже недели.
      Приказ по киностудии сообщал о консервации кинофильма Шукшина до тех пор, пока сценарий не будет сокращен до двух серий!
      Долгое время Василий Макарович боялся садиться в лифт со знакомыми в нашем доме, пряча от стыда глаза, боясь расспросов и сожалеющих вздохов. Нет, он никому не жаловался, только желваки ходили на скулах да сумрачно темнели глаза. Взгляд этих глаз был секущим, скуластые щеки остры, как весь Шукшин в годину "Стенькиного поражения".
      В свибловском доме было несколько квартир, где скрывался Шукшин порой, не находя покоя. В одних встречал понимание и дружеское расположение, как, например, у Клавдии Ивановны Николаевич, в других тайное злорадство. Он мог, поддавшись минутной слабости, натворить много бед. Однажды с одним из этих "Сальери", выйдя из своего дома по проезду Русанова и ввалившись на покачивающихся ногах в автобус, они не усмотрели, что неподалеку бдительно наблюдала издали за ними Лидия Николаевна с младшей дочуркой Ольгой в коляске. И, конечно, ничего доброго эта ситуация не сулила.
      Автобус тронулся с места. Лида, увидев в нем Василия, решительным рывком бросилась поперек дороги, пересекая движение автобуса коляской. Обмерший от ужаса шофер вовремя успел затормозить, коляска с ребенком застыла перед радиатором, а Лида тигрицей подлетела к автобусу, дверцы которого услужливо перед нею раскрылись. Что и говорить, такие, как она, могли не только коня на скаку остановить, но и транспорт, а это пострашней, чем у героинь Некрасова!
      Так завершилась эпопея со Стенькой Разиным - Василием Шукшиным, который покорно шел рядом с женой к дому, виновато втянув голову в плечи и боялся лишним словом вызвать очередную бурю, а "Сальери" из окошка автобуса с сожалением наблюдал, как от него уплывает возможность опохмелиться за чужой счет!
      А ты сыграй сам...
      Эгоизм большинства победил. Теперь нужно было успокоить и пострадавшего в этом противостоянии. Киностудия соглашается на односерийный фильм. Шукшин спешно предлагает сценарий того, что было под рукой.
      Работая над фильмом "Печки-лавочки", Василий Макарович получил неожиданный отказ сниматься в нем от Куравлева, для которого специально написал главную роль. Надоело артисту быть созданием Василия Макаровича, решил проявить самостоятельность.
      Пойманный врасплох прямым вопросом "что же ты мне под самый-то дых дал?", Леонид Куравлев заметался внутренне, замешкался с ответом от этой "лобовой" атаки Шукшина, не зная, что делать, но вдруг к нему озарением пришла спасительная мысль:
      - Вась, ну кто лучше тебя сыграет-то? Играй сам!
      Приняв вызов судьбы и "предательство", в представлении режиссера, любимого актера, который позже осознал все-таки тяжесть непроизвольного поступка (о вине здесь не может быть и речи - ведь у любого актера могут быть и свои планы, он ведь не частная собственность!), Василий Макарович, конечно же, великолепно справился с ролью в собственном фильме.
      Куравлев позже сокрушался по этому поводу, осуждая себя за произошедшее, что говорит не о признании какой-то вины, а о совестливости этого человека, давно ставшего знаковой фигурой для российского кинематографа. Вероятно, за поступком известного артиста стоял и Божий промысел: мы узнали в новой ипостаси Василия Макаровича в авторском произведении, где он проявил себя в трех измерениях - кинодраматурга, режиссера, актера.
      Да, знаю, находятся люди, осуждающие Леонида Вячеславовича Куравлева за отказ сниматься в данной картине Шукшина. Но артист этот, на мой взгляд, честно и благородно в течение всей жизни несет свой крест в области искусства, выбрав для себя основное правило - "как подскажет мера и красота". Ничем он себя не скомпрометировал в течение всей своей творческой судьбы, не впадая ни в какие крайности, проявив себя самым достойным образом в области кино и, надеюсь, в жизни, ибо человеческое и творческое не только в понимании Шукшина, но и по моему разумению - взаимосвязаны.
      Услышав по телевидению фразу Куравлева о том, что кинорежиссер Татьяна Лиознова предлагала ему в своем знаменитом фильме "Семнадцать мгновений весны" сыграть Гитлера, я невольно рассмеялась. Куравлев Гитлер?! Этого я никак представить себе не могла. А Леонид Вячеславович на мою попытку что-то прояснить по этому поводу ответил предельно ясно и выверенно:
      - Никогда не стал бы играть Гитлера. Он же антихрист!
      И одним этим он уже стал для меня дорогим и уважаемым человеком, в генетическом коде которого с рождения присутствует десятисловие всей нашей христианской морали.
      Знаю, есть лицедеи, готовые за понюшку табака на любую, даже самую поганую роль, унижающую человеческое достоинство и попирающую гражданские устои общественного сознания. Куравлев не из таких, как вы убедились. В нем, как в Шукшине, болит народная совесть за все, что совершил с народами Европы и нашей страной фашист Адольф Гитлер, замысливший путем селекции вывести новую породу людей, уничтожив миллионы других... К немецкому народу, ставшему жертвой амбиций этого новоявленного Наполеона, мои рассуждения на этот предмет не имеют никакого отношения. Думаю, не случайно Василий Макарович в свое время именно на Леониде Куравлеве остановил свой взгляд...
      Шукшин с женой и детьми, с артистами Бурковым и Рыжовым воспринимались единым ансамблем, даже дружной, если хотите, семьей. Замысел автора и кинокамера Анатолия Заболоцкого доносили внутренний свет, доверчивость и доброту неиспорченных цивилизацией чистых душ из российской глубинки как предостережение, что машина времени - адское изобретение, созданное для того, чтоб мы забыли моральные и духовные ценности, заменив их выдуманными, чтоб мы разорвали связь с окружающей нас природой - матерью всего живого, подменив ее рукотворными изобретениями, чтоб мы физическую работу перепоручили техническому прогрессу, превратившись в придаток машины, разучившись творить духовное, и деградировали до того, что начали путать его, это духовное начало, с интеллектуальным трудом!
      Наша иммунная система ныне ослаблена настолько, что мы перестали стыдиться постоянного болезненного состояния организма, а то, что нам природа дарила во спасение, заменили суррогатами. Вот уже появилось и клонирование! Кстати, известное еще со времен египетских фараонов - древнее изобретение жрецов для пополнения армий властителей биороботами. Для создания их жрецы отбирали "клоны" с генами жестокосердными, кровожадными, безжалостными. Уж не потомки ли этих биороботов медленно и уверенно заполняют нашу планету, постепенно прибирая к рукам власть над странами и народами?
      Для того чтоб не ослабела окончательно работа нашего ума и сердца, духовное мерцание в ночи, как маяк, на который идут корабли, и являет Бог однажды нам художников - апостолов духа и ангелов-хранителей типа Василия Макаровича Шукшина. Ибо подлинный человек всегда отличается творческим началом, а биоробот лишен этого: он всего лишь сборщик информации или исполнитель чьей-то воли.
      Настоящий талант всегда индивидуален. Не случайно же говорят: "Его лба коснулась Божья длань!" То есть наделила духом, духовностью.
      Шукшин не знает жизни...
      Хотелось бы заметить, что фильм "Печки-лавочки", очень дорогой для Шукшина, к сожалению, не был понят и оценен по достоинству на Алтае сыграло свою недобрую роль мнение идеологического руководителя края, а некоторые журналисты, услужливые выразители "официального" мнения, как говорится, подлили масла в огонь. Так, 15 апреля 1973 года в газете "Алтайская правда" появилась рецензия В. Явинского "А времена меняются", в которой автор гневно писал:
      Какой-то патриархальщиной вдруг начинает веять с экрана; в самом деле, очень трудно представить на месте Вани какого-то конкретного алтайского механизатора, скажем, членов семьи прославленных Пятниц! Хорошо зная наших сельских жителей, можно смело сказать: не такие уж они "деревенские" сейчас, какими их показал Шукшин. И, наверное, все дело здесь в том, что он забыл об очень важном обстоятельстве: не меняется Катунь, но меняется время, меняются люди села. Коренные изменения в жизни алтайской деревни, в родном его селе, к сожалению, остались незамеченными. Мало, до обидного мало в фильме новых черт и явлений, присущих людям современных колхозов и совхозов, которые могли бы служить примером для зрителей и особенно для молодежи. Почти все в "Печках-лавочках" показано так, как уже было сделано Шукшиным в его предыдущих картинах "Живет такой парень", "Ваш сын и брат", "Странные люди". А жаль!
      И еще раз о песне "Чтой-то звон". Есть у нее, кажется, и другой смысл, вполне подходящий к фильму. Не устаем мы звонить о друге Ванюше и не устанем. Только не те сейчас на Алтае колокольни и не тот звон слышится с них. Жаль, что Шукшин не услышал подлинного горна сегодняшнего алтайского села.
      Но время вечное, космическое предостережение - доступно только гениям. Они могут увидеть и услышать то запредельное, из будущего, чего не дано простым смертным знать и ведать. И Шукшин прозорливо уже слышал тот звон, который был традиционным для существования русского человека и которому суждено было вернуться на свои колокольни вопреки прогнозам функционеров, пишущих по указке сверху, а у художника один защитник - Бог и труд.
      Но подобное горько читать, больно вдвойне, потому что критика была несправедливой и облыжной. И Шукшин вскоре пишет ответ - "Слово о "малой родине". Статья, однако, полностью увидела свет лишь после смерти Василия Макаровича в "Литературном обозрении" ( № 2, 1975 год):
      Как-то в связи с фильмом "Печки-лавочки" я получил с родины, с Алтая, анонимное письмо. Письмецо короткое и убийственное: "Не бери пример с себя, не позорь свою землю и нас". Потом в газете "Алтайская правда" была напечатана рецензия на этот же фильм (я его снимал на Алтае), где, кроме прочих упреков фильму, был упрек мне - как причинная связь с неудачей фильма: автор оторвался от жизни, не знает даже преобразований, какие произошли в его родном селе? И еще отзыв с родины: в газете "Бийский рабочий" фильм тоже разругали, в общем, за то же. И еще потом были выступления моих земляков (в центральной печати), где фильм тоже поминали недобрым словом. Сказать, что я все это принял спокойно, значит, зачем-то скрыть правду. Правда же тут в том, что все это, и письмо, и рецензии, неожиданно и грустно. В фильм я вложил много труда (это, впрочем, не главное, халтура тоже не без труда создается), главное, я вложил в него мою любовь к родине, к Алтаю, какая живет в сердце,- вот главное, и я думал, что это-то не останется без внимания.
      Это и не осталось незамеченным. Фильм был принят доброжелательно зрителем, его поняли и полюбили - и он остался жить, напоминая о вечном, незыблемом чувстве Шукшина - любви к человеку. Да, времена меняются. Но традиционного для существования человека никогда и никакому времени не выкорчевать из сознания и жизни, оно со временем вновь, как сбитый Ванька-Встанька, займет свое место. И сегодня ясно, что Шукшин был прав, а не та "критика", которая несправедливо обвиняла его в незнании жизни. И это самое парадоксальное! Уж кто-кто, а Шукшин-то ее знал досконально.
      Пользуюсь случаем, поскольку коснулись фильма "Печки-лавочки", чтоб напомнить читателю еще раз об Иване Рыжове, сыгравшем в этом шукшинском произведении. Замечательному актеру Шукшин отвел довольно большую роль проводника вагона, в котором едет главный герой фильма с женой на юг отдыхать. К ним подсаживается вор, выдающий себя за ученого. Впрочем, воры в это время были уже действительно "учеными", отсидевшими не однажды в лагерях и амнистированными новым временем.
      Когда Рыжов начал выяснять, кто же он такой этот проводник и кого ему изображать в фильме, Шукшин ответил, как всегда, с юмором:
      - Играй генерала!
      То есть изображай значительное лицо. Позже этот "генерал", когда обнаруживается кража, трусливо начинает валить все на других. Шукшин, подметив в жизни, что с трагедией рядом подчас присутствуют и комедийные моменты, в свое время ввел этот штрих в фильм "Живет такой парень". И в "Печках-лавочках" он продолжил эту традицию.
      "...Женщина, перед которой я виноват"
      Не случайно, конечно, фильм "Печки-лавочки" снимался на Алтае, который, как магнит, тянул всякий раз Василия Макаровича к себе, как только он начинал очередное большое дело - новую картину. И в трудный миг, когда его лишили права на долгожданное детище - "Я пришел дать вам волю",- он согласился на постановку односерийного фильма, чтоб не оказаться в простое, и уехал на Алтай, чтоб отдышаться, прийти в себя.
      Однажды во время съемок фильма они проезжали с Анатолием Заболоцким по Чуйскому тракту. Минуя поселок Майму, Шукшин вдруг тихо и задумчиво, с тайной печалью произнес:
      - Здесь живет моя любовь, моя первая жена. Это единственная женщина, перед которой я виноват.
      Конечно, он вспоминал Марию Шумскую.
      Брак их, как убеждают меня разного рода исследования, до конца жизни не был расторгнут, как с той, так и с другой стороны. И выходит, действительно, известный всему миру и отечественной культуре человек оказался как бы "двоеженцем". Одна жена перед Богом, вторая - перед людьми.
      Приезжал Василий Макарович не только, чтоб набраться сил от родной земли, прийти в равновесие от тех грозовых ударов, которые попадали и напрямую, и рикошетом в него, но и чтобы напомнить о себе той, что отвергла Василия, не приняв изменчивого, противоречивого мира искусства, где все переливается, жжет глаза, а порой и чью-то душу, и нет там и не может быть никакого постоянства!
      Мария была из жизни, где условность касательно любви не принималась: или "любишь", или "нет". Как при гадании на ромашке - земном цветке. А возлюбленный бродил в поднебесных храмах, где все были молоды, красивы, ничем не обязаны друг другу. Кончился брачный сезон и разлетались кто куда. Прекратились съемки и каждый отправился восвояси - искать нового приключения, новых радостей или печалей, утверждая мир, созданный внутри себя.
      "Все знаменитые люди вышли из деревни..."
      В Шукшине не переставала ныть одна струна, не давая покоя. Она постоянно напоминала о себе своим язвительным смыслом.
      И во ВГИКе и после вуза в судьбе В. М. Шукшина всегда жило напряженное отношение с определенными кругами. Конфликт с ними переходил в творческое поведение: Василий Макарович был постоянно в напряжении, готовый к отражению атак.
      Конечно, это не могло не оставлять следа и в душе, и рубцов на сердце.
      Вспомните, как в киноповести "Печки-лавочки" Иван Расторгуев отвечает командировочному, пытающемуся снисходительно-насмешливо поучать едущего на юг героя:
      - Деревенские свои заимашки надо оставлять дома. Надо соответственно себя вести. Вы же не у себя в деревне.
      Иван дает ему точное определение:
      - Профурсетка в штанах.
      Герои произведений Василия Макаровича вместе с автором постоянно в обороне, никогда не вылезают из своего окопа, будто навсегда прописались там. Вот, пожалуйста, еще пример:
      А в чем дело вообще-то? Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь - выходец из деревни. Надо газеты читать! Што ни фигура, понимаешь, так - выходец, рано пошел работать.
      Шукшин продолжает отстаивать незыблемость духовного поля, исследовать процесс оттока населения из деревни, ломку устоявшегося сознания и потерю самобытности деревенского жителя, которого бросили безжалостно в очередной раз под колеса "машины времени".
      Шукшину важна ясность в человеке:
      Ведь в деревне весь человек на виду.
      Вот почему все мои герои живут в деревне. Я не могу ни о чем другом рассказывать, зная деревню. Я был здесь смел, я был здесь сколько возможно самостоятелен; по неопытности я мог какие-то вещи поначалу заимствовать, тем не менее я выбирался, на мой взгляд, весьма активно на, так сказать, однажды избранную дорогу. И в общем-то, мне кажется, я не схожу с нее, то есть темой моих рассказов и фильмов остается деревня.
      Первый сборник "Сельские жители" (1963 г.) был встречен критикой в общем-то дружелюбно, с пониманием.
      Писатель М. Алексеев назвал свою рецензию на книгу Шукшина "Очень талантливо", критик В. Софронова - "Талант души", критик Э. Кузьмина "Прочная основа". Уже по одним названиям статей известных в литературе имен можно судить, что писатель Шукшин больше приходился ко двору в литературе.
      Не имеет смысла эти рассказы расшифровывать в биографической книге она не критическая и не литературоведческая,- но следует отметить, что не все рассказы этого сборника равноценны и художественно убедительны.
      Здесь важно другое: книга Шукшина была сразу замечена. В ней известным писателем и состоявшимися критиками отмечено положительное, яркое, самобытное, правдивое, запоминающееся.
      Молния всегда бьет в самое высокое дерево
      Именно во время съемок фильма "Печки-лавочки" приехал Василий Макарович в Сростки специально за матерью на "Волге". Сказал с хитрецой:
      - Поедем, мама, посмотришь, как кино делается.
      Не догадалась Мария Сергеевна, к чему сын ее драгоценный клонит, отнекивалась, ссылаясь на хозяйство, которое без присмотра в деревне нельзя оставлять. Тогда Василий придумал другой трюк. Сказал матери, что киногруппа хочет приехать в дом Шукшиных, посмотреть, как они живут.
      - Устали они у меня, мама, отдохнуть, прийти в себя перед дальней дорогой им надо. Так что гостеночков поджидай.
      Виктор Ащеулов в статье "Дите мое милое" так описывает эту встречу от имени матери:
      - Ох, сынок,- говорю,- да чем же я угощать-то их стану? Кроме картошки, что я им могу предложить? Они ведь у тебя как-никак люди особливые, столишные.
      - А что? Картошка - наипервейшая еда. Мы все на ней выросли. Да ты не расстраивайся шибко, мама, навари-ка целиком, в мундирах! Они люди простецкие, не обидятся.
      Вечером поужинали. Посидели, поговорили. Вася, однако, на улице устроился спать, ну и остальные - кто где. Я им постельки-то приготовила всем.
      Проснулась - петухи уже горланят вовсю над Сростками. Ну, думаю, заспалась я. Вот так вот беру полушалок-то, подвязываю. Все спят, дрыхнут еще: проговорили все-таки допоздна. И вижу - за окном кто-то мельтешит, а кто - сразу-то узнать спросонья не могу. Потом поняла - так это Толя Заболоцкий со своим аппаратом. Сымает, наверное, подумала я тогда. Ну и не придала шибко этому никакого значения-то. А он, значит, снял и на боковую досыпать.
      После, когда фильм вышел, звонит мне Наташа:
      - Мама, я "Печки-лавочки" только что посмотрела, так ты там есть, платок подвязываешь.
      Я так и присела на стул. Вспомнила все: и как Вася звал, и как Толя под окном "колдовал", караулил меня. Сходила в кино. Ну точно - я, кому же еще-то быть? Да, главное, чисто все получилось.
      Когда уезжал из Сросток сын любимый Марии Сергеевны вновь мистическое нечто произошло в природе.
      В день этот последний встречи и расставания матери и сына небо было прозрачным, безоблачным. Солнце светило радужно и погоже, играя в цветах и листве деревьев золотыми зайчиками. Да в последний миг вдруг накатила туча, косматая, страшная, как предвестник чего-то недоброго. И защемило, сдавило нестерпимой болью сердце у Марии Сергеевны, как будто клещами его сжало. С тревогой глянула она на сына и невольно молвила:
      - Ох, сынок, не к добру это. Как бы града не вышло: все повыхлещет в огородах.
      А Василий, как будто не слышит этих слов матери, отстраненно остановился посреди двора, посмотрел на цинковую крышу родительского дома, да вдруг и говорит:
      - Все ничего, мама, да вот беда - громоотвода у тебя нет! Это плохо. Вишь, какие тучи бывают?
      Собрался лезть на крышу - лестницы не нашел. Принес две жердины, начал топором, молотком да гвоздями спешно сооружать ее, приговаривая:
      - Надо лестницу тебе сделать, мама, ведь громоотвод-то ставить все равно рано или поздно надо будет, так что без нее никак не обойтись.
      А за оградой машина, пришедшая за багажом, сигналит без конца: пора уезжать! Василий же отмахивается, да лестницу продолжает матери мастрячить.
      Наконец, сделал, залез по лестнице на крышу - проверить на прочность, поглядел сверху на родные Сростки, на мгновение легкая тень набежала на лицо, а потом спустился быстро вниз, направился к калитке, да вдруг остановился, посмотрел пристально на баньку, веранду, которые своими руками некогда соорудил, словно запоминая их навсегда. На прощанье обнял крепко и расцеловал мать в обе щеки, улыбнулся ей виновато и легко шагнул со двора в бессмертие.
      Знала бы Мария Сергеевна, что видит в последний раз своего дорогого сыночка, ни за что бы не отпустила из дома. Так она потом говорила, похоронив Василия, и при этом начинала горько плакать. Святые слезы Марии Сергеевны - матери Шукшина, пережившей не надолго собственное дитя, укором остаются нашему жестокому времени.
      Увы, гроза, действительно, была не за горами, и вскоре ударила в родовую Шукшиных прямым попаданием в того, кто не успел отвести беду от материнского сердца, не поставил на пути надвигающейся беды громоотвода, встретив грозу лицом к лицу, как и предначертала ему в начале пути матушка его, Мария Сергеевна.
      Все знала мудрая и бесстрашная женщина, кроме единственного, что Художник - это самое высокое дерево в лесу, и в него первого попадают молнии любых отечественных гроз!
      А не засесть ли навсегда
      за письменный стол?
      Что и говорить, в мир кино пришел серьезный, истинно народный художник, влюбленный самозабвенно в жизнь и человека. Не раз Василий Макарович повторял слова Достоевского, которого любил перечитывать, видимо, находил какие-то аналогии и с собственной судьбой в его жизни и творчестве:
      Человек есть тайна, ее надо разгадать. И ежели на это уйдет полная жизнь, не говори, что она прошла напрасно. Я занимаюсь этой тайной. Значит, я человек.
      Нельзя не сказать, упомянув имя знаменитого русского писателя, как поразительно портретно схожими были кинопробы Шукшина на роль Федора Михайловича Достоевского.
      Конечно, стилистика у В. М. Шукшина хромала, но убедительно побеждала правда жизни, которая и не давала замечать мелкие огрехи. Впрочем, их не избежал и великий Достоевский - особая страница в судьбе Василия Макаровича.
      Перечитывая "Братьев Карамазовых", не мог Шукшин обойти вниманием главу "Черт. Кошмар Ивана Федоровича", обнаружив для себя важный вопрос: "а что будет, если в холодных неземных пространствах окажется топор?"
      Не случайно и то, что Василий Макарович имел намерение поставить однажды произведение Достоевского "Униженные и оскорбленные". Правда, потом пришло другое решение - показать современные "Преступление и наказание" в кинофильме "Калина красная".
      На роль Достоевского Шукшина не утвердил тогда отечественный кинематограф, но после смерти пришло известие из Италии, где собирались поставить фильм о Достоевском, чтобы главную роль отдать Шукшину.
      И другого мы не должны забывать, что главное дело своей жизни в последнее время Василий Макарович видел в прозе:
      Самое реальное - это стопка чистой белой бумаги. Хожу вокруг нее. Прикидываю. А не засесть ли навсегда за письменный стол?
      И еще:
      Надо, наверное, прекращать заниматься кинематографом. Для этого нужно осмелеть и утвердиться в мысли, что литература - твое изначальное и главное дело.
      Кинематограф, который требовал здоровья, выносливости, отнимал много времени, нервотрепки при прохождении каждого фильма, все более отдалялся от Шукшина.
      Известность он себе уже приобрел! Книги Шукшина с каждым годом набирали все больший тираж - самый крупный при жизни автора - 100 000 экземпляров получил сборник прозы "Там, вдали" в 1968 году, а потом тридцатитысячный тираж сборника "Характеры" в 1973 году, за год до смерти.
      "Любавины"
      Конечно, главной темой для Шукшина была деревня, ее жители, их судьбы, характеры от "рождения, женитьбы, смерти".
      У меня в прозе есть имена, вкусам которых в оценке литературы я доверяю. Один из них - Владимир Мирнев, прекрасный стилист, профессионально владеющий пером и сюжетом больших полотен, сказал о В. М. Шукшине: "Это один из лучших рассказчиков нашего времени. Помнится, прочтя однажды шукшинский рассказ "Волки", я уже не мог отделаться от желания постоянно следить за творчеством этого автора".
      В рассказе "Волки" Шукшин выразил свою ненависть к страшным человеческим порокам - эгоизму, шкурничеству, потребительскому отношению к жизни, к жульничеству.
      В этом драматическом рассказе в роли "антагонистов" выступают два деревенских жителя: "Наум Кречетов, человек практичный, в острую минуту оказавшийся способным на подлость", и его зять Иван Дегтярев, который считает, что главное - "человеком быть", а не "шкурой".
      Для Василия Макаровича и его героев в минуты душевных или нравственных взрывов, главное - НАСТОЯЩЕЕ; прошлое или будущее как бы отсутствуют или даются легким штрихом. Пройдя свой земной ад, автор пришел, видимо, к такому выводу.
      Роман "Любавины", начатый еще в студенчестве, писался несколько лет, неоднократно переделывался, а печатается впервые в 1965 году в журнале "Сибирские огни", в четырех номерах, и в издательстве "Советский писатель".
      В основе произведения - борьба крестьян с бандой, возглавляемой бывшим колчаковцем Закревским.
      Появление в Бакланихе большевиков разделяет жителей деревни сразу на два враждебных лагеря, но противостояние двух сил отнюдь не увлекает автора: он предпочитает естественное развитие, а не навязанные извне идеологические конструкции, оформленные художественно.
      Сергей Федорович Попов - живая плоть, со своими хорошими и слабыми сторонами, несомненно близкий Шукшину человек. Прототипом Попова и его дочери Марьи послужили дед и мать Василия Шукшина. Некоторые черты характера героини приписывают и Марии Шумской.
      Ненависть Любавиных к людям по закону бумеранга возвращается тем же нелюбовью к ним людей.
      Егор Любавин убивает Марью, и, в конце концов, само убийство, и все, что этой драме предшествовало, подводит героя к мысли, что подозрительность, вечная злоба на людей, преступления, с которыми жил род Любавиных, являются преградой во взаимоотношениях с окружающими их людьми.
      Роман Шукшина подвергался критике, которая отмечала в нем "сентиментальность", "заданность" образов, созданных по образцу всем знакомого "сибирского романа", где герои кряжистые и звероватые, а все вокруг них "закуржавело". Так, во всяком случае, писалось тогда об этом произведении.
      Шукшин задумывает написать продолжение, чтоб прояснить до конца судьбу Егора Любавина.
      Как известно, вторая часть романа "Любавины" была вскоре написана Василием Макаровичем. В нем отразились пятидесятые годы и судьба третьего поколения рода Любавиных, в котором преломилась вся неприглядность и суровость этого времени. А Иван Любавин познал и детдом, и рабочее общежитие, и войну, и тюрьму.
      Особенно выразителен и впечатляющ герой 50-х годов Кузьма Родионов, отсидевший полтора года, в котором болью нестерпимой вопиет судьба унижаемого и уничтожаемого народа: "Бывают, я говорю, штуки пострашнее тюрьмы".
      После отсидки Кузьма Родионов побывал у друга в Москве, куда его зачем-то вдруг вызвали.
      ...Обещал на другой день разузнать все и помочь, если что, вылезти из грязи - я чуял, что меня неспроста опять вызвали. Ну, поговорили с ним с глазу на глаз, он порассказал многое. На другой день встречаемся, он мне: "Беги, куда хочешь, иначе худо будет - опять посадить хотят". Я и дернул.
      - А дружка моего...- Родионов помолчал, достал из пачки папироску, но прикуривать не стал.- Дружка моего, Сергея Малышева, самого забрали. Как я узнал потом, на другой же день после моего отъезда. И расстреляли. И вот с тех пор - двадцать уж лет! - как вспомню Сергея, так сердце скулить начинает: мог ведь он перед смертью подумать, что это я донес на него. Рассказал он мне по дружбе много кое-что, никто больше не слышал, только, значит, я и донес.
      Доносительство во спасение собственной шкуры было знаковым по тем временам, но героя мучит совесть именно потому, что он-то не доносил.
      Произведение опять же не поверхностно-заданное, а глубинное,- о настоящем братстве людей, о верности и дружбе, и, конечно, о таких, как отец Шукшина.
      Сундук Пожарского
      Вспоминается мне один забавный и многозначительный эпизод. За давностью времени я подзабыла, когда конкретно это произошло. Но что факт имел место, тому есть много народных свидетелей.
      За нашим домом, построенным кооперативом "Экран", по проезду Русанова, протекала небольшая речка, а слева, если встать лицом к зданию, был овраг и заболоченная местность, где по весне резвилось множество лягушек, веселым кваканьем оповещая округу, что не перевелась живность и в таком машинизированном мегаполисе, как Москва.
      Поскольку на первом этаже дома располагался продуктовый магазин с отделом, торгующим алкоголем, а дом как бы замыкал проезд в тупике, по окончании рабочего дня сюда сходились и съезжались любители "зеленого змия", уютно устраиваясь в траве на берегу речки или оврага, к которому стаскивали и выбрасывали старье новые обитатели современного "киношного" дома. И много чего можно было обнаружить на этой свалке. Однажды появился здесь даже большой, обитый металлическими обводами сундук, доставшийся кому-то от бабушек или еще каких-то пращуров.
      Вернувшийся из очередной киноэкспедиции Шукшин спустился с приятелем из дома в магазин, где продавалось болгарское вино "Варна" и "Биссер", любимое им, и было всегда людно, и где он высматривал своих будущих героев.
      В шортах, в пляжных шлепках и в безрукавке Василий Макарович сходил за обывателя местного значения. Прихватив "Варну", отправились к оврагу, где, выложив снедь на вышеупомянутый сундук, занялись чревоугодием. Вскоре к ним подошла новая группа с "огнетушителем" (громадная бутыль портвейна, или "бормотухи" - так называли тогда этот напиток), с любопытством рассматривая старинный сундук и тех, кто группировался вокруг, не зная, что один из них - знаменитость, которая с невозмутимостью актера заявила вдруг:
      - Вот, продаем старинный сундук. Принадлежал, говорят, самому князю Пожарскому. Но неблагодарные потомки выбросили его на помойку.
      Дело в том, что неподалеку от дома, где жил Василий Макарович, находилась древнерусская церковь. Бытовало предание, что в ней якобы скрывался некогда раненый Пожарский во время Смутного времени. Имя всенародно признанного героя подействовало магически:
      - Почем?
      - Тут есть одна закавыка. Со древних времен действует признанный закон - "веселие на Руси есть питие".
      - Короче! Почем?
      "Покупатели" были настроены решительно, "продавцы" не менее... юмористически.
      В конце концов "покупатели" выставили батарею бутылок "Варны".
      При этом постарались и те из завсегдатаев свибловского закоулка, кто уже узнал Шукшина и подыгрывал ему из любви, поклонения, а возможно, из любопытства.
      Закончилось все тем, что Шукшин, предупрежденный кем-то из жильцов дома, что приближается "гроза" - Лидия Николаевна, быстро ретировался. "Свита" еще долго гужевалась вместе с "покупателями", трижды пропив и продав сундук, хором орали "сибирские песни", чтоб слышал в доме Василий Макарович, что он народом не забыт, и расползались, пугая округу, по домам глубокой ночью. А один, нагрузившись изрядно, ночевал, говорят, у этого самого оврага, свалившись в сундук. Другой же лишился под шумок не то ордена, не то медали. В такого рода случаях без потерь не бывает.
      Но память в Свиблове осталась о "сундуке Пожарского", который продавал "сам Шукшин", и который хранится где-то у хороших людей, оценивших по достоинству оригинальную ситуацию, как память о князе Пожарском, спасшем Москву от ворогов, и о сибиряке Шукшине, который в русской столице проживал благодаря подвигу знаменитого пращура.
      "Верить во что-то надо"
      Помню наши шумные споры в комнате по проезду Русанова о вере, кодексе коммунистического строительства, вышедшем из Нагорной проповеди Христа, как говорит сейчас вождь современных коммунистов Геннадий Андреевич Зюганов. Но тогда коммунист обязан был быть атеистом. Шукшин же носил партбилет, без него продвижение по иерархической лестнице государственного управления и в творческих цехах страны было невозможно. И Василий Макарович глубокомысленно молчал, вглядываясь в наши молодые, дерзкие лица, вслушиваясь внимательно в максималистские нотки наших речей! А я привела в этом хаосе разрушительного и положительного, опять же по тем временам, вопиющий пример.
      В одной деревне сторож молоканки, видевший, как взрывали церкви, прошедший гражданскую и Отечественную войны, веривший в социализм, а потом в царствие коммунизма, старик, допетривший своим умом, что на земле ему ничего не светит, поскольку как жил он в избе-развалюхе, так до сих пор и живет, и пенсия у него маленькая - кот наплакал, и старуха прежде времени от трудов непосильных умерла, и дети убежали в город, забыли престарелого отца, вот он по ночам и начал молиться на звезды.
      - Ты чего это, дед, спятил, что ли? - спросил председатель колхоза, заставший сторожа в ночной обход по деревне за этим занятием на крыльце молоканки.
      - Так верить-то во что-то надо, иначе свихнешься с разума! - ответил глубокомысленно старик и вновь начал бить поклоны небу.
      Шукшин внимательно выслушал тогда этот пример, даже повторил, как бы запоминая, фразу сторожа:
      - Да, верить-то во что-то надо.
      Почему-то мне хочется надеяться, что рассказ Шукшина "Верую!" отголосок на эту мою народную притчу, переплавленный в особую художественную форму писательским мастерством Василия Макаровича.
      Герой рассказа "Верую!" Максим Яриков, сорокалетний, уважающий труд мужчина, не умея разобраться, что с ним происходит, в какой-то момент споткнувшийся о самого себя. Заболела его душа. Начал он подозрительно вглядываться в лица людей, "у которых души нету. Или она поганая".
      Узнав, что к Лапшиным приехал поп, отправился Яриков прямиком туда, выяснять: "у верующих душа болит или нет?"
      Вольная трактовка священнослужителем богословской темы, и подспудно, рядом, линия автора, который видит Бога в самой жизни, и душевная маета Максима Ярикова выливаются в яркое, самобытное народное действо. Священник же, внеся оптимистическую ноту в созданную автором ситуацию, подводит нас к социально значимому завершению:
      -...Душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печи не стащить с равновесием-то душевным. Повторяй за мной: верую!
      В наброске же этого рассказа у Шукшина можно прочесть еще вот такие строки: "Взвыл человек от тоски и безверья", что, по-моему, ключ к расшифровке сюжета.
      Возможно, взвыл и сам автор на волне "оттепели", потому что начала прозревать его душа и многое в ней переосмысливалось заново - и реабилитированный в 1956 году отец, от которого власть имущих в свое время сына заставила отречься, и город, который выбивал из него деревенские нравственные опоры, и женщина любимая, которую он предал во имя "авиации", "механизации", "научной революции" и т. д., и мать, которая жила одиноко вдали от него, а он метался по столице и по заграницам, отстаивая свою судьбу и утверждая талант.
      Этот рассказ многозначителен, как бы связующая нить с кинофильмом "Калина красная".
      "Легендарный при жизни человек"
      В последней статье, опубликованной в газете "Правда" перед смертью, Василий Макарович скажет, что, как только он поставит фильм о Стеньке Разине, расстанется с кинематографом навсегда.
      Закрытие постановки картины о Степане Разине было первым ударом для Василия Макаровича. За первым последовал вскоре и второй. Шукшину не дали снимать на Киностудии им. Горького "Калину красную". Третий удар наименее важен, но и он сыграл свою роль в уходе Василия Шукшина с киностудии: не брали, несмотря на многочисленные хлопоты и просьбы, в штат Лидию Федосееву. Позже она будет зачислена в штат "Мосфильма". И Шукшин был не единственный, кто ушел тогда с Киностудии им. Горького. Ее покинули такие мастера, как Марлен Хуциев - режиссер, Маргарита Пилихина - оператор. Тоже известные люди.
      Кинематографическая среда вытолкнула их на поверхность, высветив имена для общественности.
      Шукшин уходит работать на "Мосфильм" в объединение Бондарчука, чтоб вскоре "запуститься" с кинофильмом "Калина красная". С ним уйдет и кинооператор Анатолий Заболоцкий, снявший с Шукшиным "Печки-лавочки" последний фильм, связанный с киностудией им. Горького.
      Василий Макарович расстался с альма-матер, давшей ему некогда путевку в жизнь, с единственной целью - добиться снова постановки фильма о Стеньке Разине, теперь уже на киностудии "Мосфильм". При этом он сказал в одном из интервью, что, как только он поставит фильм о Степане Разине, будет расставаться с кинематографом. Сложно сейчас судить, выполнил бы свою угрозу Шукшин - единственное важно, что Василий Макарович не сложил оружия. Образ народного заступника Степана Разина был воплощен в романе, перекочевав туда из киносценария.
      Зная же сегодня о том, что только в наше время, на пороге ХХI века, будет реабилитировано казачество, можно предположить, что государственная система руками кинодеятелей не давала дороги Шукшину с его народной версией о Степане Разине, которая не отвечала идеологическим установкам того времени.
      Помня же о том, как однажды и Юрий Нагибин делал заявление, схожее с шукшинским, и на какое-то время даже расставался с кинематографом, а потом все-таки вернулся в его причудливый, неспокойный мир, не будем и относительно Василия Макаровича делать опрометчивых выводов.
      В предисловии к роману о Степане Разине, изданному за рубежом, известная финская переводчица Улла Лииса Хейно называет Шукшина "легендарным при жизни человеком"! И провидчески угадывает: Василий Макарович, действительно, вскоре станет народной легендой нашего Отечества. Правда, уже после смерти.
      Часть вторая
      "КАЛИНА КРАСНАЯ".
      "СТЕПАН РАЗИН"
      Джорджоне
      И тут самое время сказать, что фильм "Калина красная" - особая страница, если не ключевая, в творческой судьбе Василия Макаровича.
      Уже в начале сценария герой в первые минуты выхода на свободу вдруг начинает читать Есенина. Это бы не показалось странным, если б в тексте стихов не проявилась кодировка опасной, грозовой ситуации:
      ...в снежную выбель
      Заметалась звенящая жуть.
      Здравствуй ты, моя черная гибель,
      Я навстречу тебе выхожу!..
      . . . . . . . . . . . . . . . .
      И пускай я на рыхлую выбель
      Упаду и зароюсь в снегу.
      Все же песню отмщенья за гибель
      Пропоют мне на том берегу.
      Таков был замысел автора. Он натолкнулся на "членовредительство" тех, кто решал судьбу выпуска картины на широкий экран, почувствовав некую угрозу для себя. Многое потом исчезло при авторской доработке, при монтаже и редактировании фильма, но осталась тревожная интонация, которую почувствовал зритель... В литературе это называется "неуловимостью подлинно поэтических ощущений", которую при чтении сразу обнаруживает профессионал.
      Убери Шукшина из этого фильма, отдай роль Прокудина другому актеру увы, произведение враз потускнеет, станет банальным. Личность Василия Макаровича озаряет замысел кинофильма, жжет неразгаданностью тайны, точностью, волшебством таланта, свежестью, остротой шукшинской индивидуальности, правдой духовного мира русского характера.
      Большинство критиков почему-то писало о Егоре-преступнике, о Егоре потерянном человеке, а фильм был совсем о другом. Он воплотил жизнеутверждающую идею Шукшина о том, что человек плохим не рождается, плохим его делают обстоятельства. Против этих обстоятельств, ломающих судьбу хорошего человека, и был направлен фильм "Калина красная", то есть в защиту любого человека.
      - Сложись обстоятельства - личные, общественные - иначе, Егор мог стать незаурядным человеком! - сказал о Прокудине Шукшин в одной из бесед.
      В процессе работы раскрывались душевные и характерные черты окружающих людей, талантливость вновь набранных актеров.
      К Георгию Буркову Шукшин долго присматривался, внимательно, издалека, не приближая к себе, не зная, как называть, ибо в обиходе имя Жора в отношении к актеру не мог, видимо, принять, а Егор не подходило к характеру Буркова, Георгий не вязалось с фамилией. В последнее время на съемочной площадке Василий Макарович обращался к Буркову без имени, просто "ты".
      - Ты встань вон туда. Ты сделай следующее.
      Но однажды Шукшин явился на работу повеселевшим. Бурков сразу уловил эту перемену в настроении по озорному, потеплевшему взгляду Василия Макаровича, пропавшей остроте лица.
      - Джорджоне,- обратился неожиданно Шукшин к Буркову, и все на площадке грохнули от смеха,- твой выход!
      Оказалось, в руки Василия Макаровича попал журнал "Огонек", ходивший по киногруппе, где была помещена репродукция итальянского живописца Джорджоне "Спящая Венера", о которой Бурков сказал просто и, как всегда, откровенно:
      - Голая баба Джорджоне!
      Имя Джорджоне к Буркову прилепилось и очень шло к веселому, общительному, несколько хулиганистому его облику и поведению.
      Однажды Шукшин спросил у Георгия:
      - А ты знал, что будешь знаменитым?
      - Нет.
      - А я знал,- сказал Василий Макарович.
      Да, известно, что талант - поручение богов, которого нельзя не выполнить на земле, поэтому, видимо, Шукшин знал и спешил.
      Кто работал из артистов с Шукшиным, навсегда становились ему друзьями, потому что Василий Макарович в каждом из них видел прежде всего человека, не подавляя индивидуальность режиссерским узурпаторством.
      На преступный путь Егора Прокудина толкнули суровые жизненные обстоятельства, обозначенные предельно скупо в монологе Губошлепа в исполнении Джорджоне - Буркова:
      - Я вспоминаю один весенний вечер. В воздухе было немножко сыро, на вокзале - сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один. Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел изящный молодой человек и спросил: "Что пригорюнился, добрый молодец?" - "Да вот, горе у меня! Один на земле остался, не знаю куда деваться".
      Вторичное напоминание о прошлом Егора Прокудина вылетает из уст матери, и тоже, как бы случайно, ненароком: "в голод разошлись по миру". Имеются в виду дети.
      И невольно память возвращает нас к детству самого Шукшина, его поколению, у которого рвались привычные связи, превращая людей в перекати-поле или уголовников, но автор на этот предмет имел свою точку зрения, подкрепленную жизненными критериями:
      "Ну, какого плана уголовник? Не из любви к делу, а по какому-то, так сказать, стечению обстоятельств житейских. Положим, сорок седьмые годы, послевоенные годы. Большие семьи. Люди расходились из деревень, попадали на большие дороги. И на больших дорогах ожидало все этих людей, особенно молодых, несмышленых, незрелые души.
      В данном случае получилось так, что приобщили его к воровскому делу. А человек хороший был. Душа у него была добрая.
      "А уж не сидел ли Шукшин?.."
      Теперь остановимся на прозвище Прокудина - Горе. Я как-то не придавала значения этому ярлыку: ну, Горе и Горе! Но, изучая материалы по Грибоедову, однажды споткнулась о слова "Горе от ума". Как просверк молнии возникло: да ведь не случайно Шукшин дал своему герою имя Горе.
      Народное творчество всегда отличалось подлинной художественностью: в нем были и метафоры, и гиперболы, и символы, и поэзия, и музыка, и образы. Не случайно все великие люди искусства шли от истоков народного творчества, искали там себе опору в духовных исканиях.
      В эзоповском языке Шукшина зашифрована грибоедовская ирония - горе от ума, перенесенное в народную стихию. Егор, как и Чацкий, не вписывается в уголовную среду и противоречив в обыкновенных условиях крестьянского быта. В лагерной системе управления государством и Чацкий - Егор Прокудин приобретает другие характерные черты. Но народная этика всегда была требовательна, касаясь нравственного усовершенствования человеческого бытия. Вот Шукшин и оставляет только одно слово "горе". Горе тому, кто предпочтет уму преступное существование.
      Невольно вспомнилось, что народный эпос не увековечил имен Святослава - "охабившего" родную землю, ни Ярослава ("Мудрого"), окружившего себя варягами. Это говорит об особом, повторяю, народном нравственном чутье. Но зато в каждой былине присутствует "ласковый князь стольно-киевский Володимир Красное Солнышко", в образе которого сплавилось в одно целое Владимир I ("Святой"), боровшийся с печенегами, ограждавший Русь поясом крепостей, и Владимир Мономах, также дававший отпор кочевникам, но помимо этого и составивший юридическое право, значительно облегчившее положение низов.
      Народ правильно понял Шукшина - это подтверждает повальное посещение кинозалов, где прокатывался фильм "Калина красная",- безоговорочно приняв правду об Егоре Прокудине, по прозвищу Горе. Горе, которое живет в душе народа, образе его мыслей, поступках, не лишенных смысла. "Калина красная, калина вызрела". Вызрела в такое, чему и названия-то нет, а одна боль. Боль художника за несовершенство мира.
      О "Калине красной" Алексей Ванин, сыгравший роль брата Любы Байкаловой, вспоминал так:
      - Меня на встречах со зрителем не раз спрашивали о фильме, просили рассказать о том, как шли съемки. Задавали порой даже совершенно невероятные вопросы, например: "А уж не сидел ли Шукшин и в самом деле?"
      Впрочем, этот вопрос и я много раз слышала на встречах и в частных беседах. Парадокс, но неоднократно меня даже убеждали - сидел, сидел! В этом проявлялось и преклонение перед талантом В. М. Шукшина: настолько точно и органично проник он в душу своего героя Егора Прокудина, сумел воедино сплавить человеческое и актерское бытие, что поверил зритель в правду изображаемого и сделал свои, пусть и парадоксальные, выводы.
      Готовясь к съемкам, Шукшин часто приезжал на Алтай и нередко бывал в настоящих колониях, встречался там с молодыми парнями, чья жизнь была некоторым образом уже изувечена превратностями жизни. Выступал перед ними, рассказывал о своем миропонимании. А сам внимательно исследовал уголовную среду, искал типажи, характеры. В результате фильм "Калина красная" получился правдивый, щемящий душу. Он - о нравственном возрождении человека, его прозрении перед жизненным призрачным вопросом: быть или не быть?
      В то же время это еще и фильм о таких, как сам Шукшин, волнуемый собственной судьбой, предугаданной некогда классиком русской литературы в стихотворении, которое так любят заучивать крестьянские дети и распевать во время редких застолий в деревнях взрослые:
      - Ну, пошел же, ради Бога!
      Небо, ельник и песок
      Невеселая дорога...
      Эй! садись ко мне, дружок!
      Ноги босы, грязно тело
      И едва прикрыта грудь...
      Не стыдися! Что за дело?
      Это многих славных путь.
      . . . . . . . . . . . . . . .
      Скоро сам узнаешь в школе,
      Как архангельский мужик
      По своей и Божьей воле
      Стал разумен и велик.
      И так же исполняется стихотворение в фильме Шукшина "Калина красная", не лишая и других крестьянских детей и взрослых надежды "выйти" однажды "в люди". А поет Некрасова в фильме друг Василия Шукшина - Александр Петрович Саранцев.
      Поет проникновенно и раздумчиво, сосредоточенно, душой, невольно на себе замыкая внимание зрителя, который непроизвольно внимает словам, подчиняясь властному замыслу автора, и запоминает их в этом бесхитростном исполнении. И в странном, надрывном, долгом (по законам кино), грозном пении последнее завещание автора - Василия Макаровича Шукшина, вступающему в жизнь молодому человеку (произведение-то Некрасова называется "Школьник"). Проследив от начала до конца путь старшего по возрасту, он, возможно, сделает для себя и полезные выводы. Ведь у этого некрасовского стихотворения есть многообещающее завершение:
      Не без добрых душ на свете
      Кто-нибудь свезет в Москву,
      Будешь в университете
      Сон свершится наяву!
      Там уж поприще широко:
      Знай работай да не трусь...
      Вот за что тебя глубоко
      Я люблю, родная Русь!
      Не бездарна та природа,
      Не погиб еще тот край,
      Что выводит из народа
      Столько славных - то и знай,
      Столько добрых, благородных,
      Сильных любящей душой,
      Посреди тупых, холодных
      И напыщенных собой!
      Уважаемая Ирина Александровна
      Редактор последнего авторского фильма Шукшина "Калина красная" Ирина Александровна Сергиевская знала Василия Макаровича менее двух лет, но как будто всю жизнь - настолько емки и пронзительны ее впечатления об этом человеке. До запуска фильма они не были знакомы. И в начале их отношения складывались примерно так.
      - Меня назначили редактором на "Калину красную", и поначалу он хотя и безукоризненно вежливо со мной обращался, но держал дистанцию. А я путалась в соплях и комплиментах - так мне понравился его сценарий, который прочитала ночью перед худсоветом и сразу полюбила. Текст афористичный и сразу запоминался наизусть. Но Шукшин - один из немногих, кого я знала, кто на комплименты был не падок. Помню, после одного худсовета идет он грустный, как будто подавленный. Спрашиваю: "В чем дело?" Он отвечает: "Меня хвалили, а мне стыдно глаза поднять". Ему всегда было неловко от пустословных бездумных комплиментов. Когда о его кино говорили "гениально, замечательно!", он этого совершенно не воспринимал. Зато если собеседнику удавалось сформулировать то, что подспудно было заложено в ткани произведения, тогда получался серьезный и важный для Василия Макаровича разговор, который он очень ценил. В отличие от многих режиссеров он всерьез читал кинокритику...- вспоминала позже Ирина Александровна.
      Окружающих людей не могла не поразить феноменальная работоспособность Василия Макаровича, как это поразило Сергиевскую. Он все успевал. Правда, неизвестно, каких трат это стоило для его здоровья. На "Калине красной" был сценаристом, исполнял главную роль и режиссировал, то есть все организовывал - от начала и до конца, а это значит, каждый день участвовал в непрерывно стрессовой, истерической ситуации, потому что на съемочной площадке обязательно что-то рушилось, кто-то заболевал или не приезжал, что-то приходилось менять буквально на ходу в силу сложившихся обстоятельств. И именно в этот сумасшедший период Шукшин успел написать очень много замечательных рассказов, издать книги "Беседы при ясной луне", "Я пришел дать вам волю", подготовиться - уже во второй раз - к запуску мечты всей его жизни - фильма о Степане Разине.
      В те времена порядки на киностудиях страны были строгими, каждое изменение в сценарии нужно было согласовывать и утверждать. Это всякий раз грозило новыми осложнениями, задержками, нервотрепкой. И здесь невольно хочется сделать уважительный жест в сторону редактора фильма "Калина красная", которая негласно взяла на себя ответственность не подвергать Шукшина такой экзекуции, понимая, как это болезненно бывает порой для автора.
      - Представляете, чем это было бы для Василия Макаровича, если бы я вытаскивала к начальству все, что он сочинял на съемочной площадке? делится Ирина Александровна.- Ведь он же постоянно импровизировал, и не только какие-то слова добавлял, уточнял, а вводил целые эпизоды. Например, линию женщины-следователя придумал уже в Белозерске. Поэтому, Шукшину было очень важно, чтобы его прикрывали и чтобы у него была возможность довести отснятый материал до такого состояния, когда фильм уже сам, своей набранной эмоциональной силой смог бы пробиться. Во-первых, как говорится, полработы не показывают; во-вторых, начальство тоже может испытывать человеческие чувства. А Шукшин умел заставить людей смеяться и плакать...
      От одного этого откровения, мне представляется, каждый из нас, зная предшествующую систему управления, в которой, на мой взгляд, было много и хорошего, невольно отдаст должное редактору "Калины красной". Я лично, издав более десятка книг поэзии и прозы, с таким редакторским произволом в издательствах встречалась, что, вспоминая об этом, всякий раз внутренне сжимаюсь. Но одну редакторшу из издательства "Советский писатель", З. В. Одинцову, вспоминаю с благодарностью. С ней мы выдержали примерно то же самое, что с "Калиной красной" Василий Макарович. В том сборнике моей прозы выходило четыре повести, среди них одна - о Шукшине. Из-за нее-то и разгорелся весь сыр-бор!
      Потому я стиль работы редактора "Мосфильма" Сергиевской нахожу благородным, завидую Василию Макаровичу, что ему повезло работать с творческим человеком, как говорится, с талантом от Бога! Но и отличающимся самовозгоранием от такой же Божьей искры в экстремальной ситуации.
      "Те, кого Шукшин, наделенный силой волновать сердца людей, своими фильмами и книгами заставил смеяться, плакать, любить, ненавидеть,- те ощутили, кто такой был Василий Шукшин,- позже напишет Ирина Александровна Сергиевская.- Содержание его творчества: Россия, Народ, Человек, поиск Истины. Все, что он создал, и память о нем - по праву национальное достояние".
      Шукшин в Первое творческое объединение на киностудию "Мосфильм" пришел в 1972 году, пережив драматическую ситуацию на соседней киностудии. И к редактору, назначенному на картину дирекцией, осторожно приглядывался, исследуя. Как говорится, обжегшийся на молоке, дует на холодную воду. Сдержанность и официальный холодок преследовали И. Сергиевскую до возвращения из экспедиции в Белозерск, где снималась натура "Калины красной". Именно там Шукшин оценил по-настоящему профессионализм своего редактора и без просьб сказал ей, что хочет подарить свою книгу. Это был только что вышедший сборник "Характеры". Опять же - с подтекстом. Выдержала Сергиевская характер, некое небольшое испытание, которое устроил ей своенравный автор.
      Автограф Шукшина гласил: "Ирине Сергиевской, человеку и редактору. С уважением - на память".
      Редактор была, конечно, польщена таким к себе вниманием. Но случилось непредвиденное. В этот день Ирина Александровна отвозила больную мать в поликлинику в часы пик. Подаренная Шукшиным книга не умещалась в дамской сумочке и Сергиевская положила ее на колени. Когда неожиданно объявили нужную остановку, "редактор и человек", занятая в данный момент в мыслях единственным - как уберечь мать от давки, протискиваясь через плотно набитый людьми салон к выходу, не заметила, как книга соскользнула с колен. И только на улице, когда троллейбус покатил дальше, увозя в своем дирижаблеподобном чреве очередной поток москвичей, Ирина Александровна с ужасом обнаружила дорогую пропажу.
      - Лицо мое, по словам мамы, аж перекосилось, но было поздно. Поезд, как говорится, ушел. Я звонила во все бюро находок, но мне отвечали, что еще ни разу книг никто не возвращал...- рассказывала мне Сергиевская, и было видно, что до сих пор это событие для нее по-прежнему оставалось волнующим.- Не менее сильно, чем сама потеря, огорчало меня то, что я никак не могла нигде ни купить, ни достать эту книгу, чтобы прочесть ее и высказать о ней свои впечатления Василию Макаровичу. Но он был не такой человек, который ждет каких-то слов, похвал. В нем ничего этого не было..
      Сергиевская считала, что ей посчастливилось быть редактором фильма, принесшего Шукшину настоящую всенародную славу! Редактору предоставлена была позже честь остаться в окружении Василия Макаровича, когда Шукшин собирал людей для осуществления главного замысла, может быть, всей жизни фильма о Степане Разине - неординарной личности, казачьем атамане, защитнике обездоленных, вожде русской крестьянской войны ХVII века. Но название у сценария было уже иное, не как у первого варианта и романа "Я пришел дать вам волю", а "Степан Разин".
      Шукшин был личностью загадочной, зеркально отражаемой в своих произведениях - в смятении и прозрениях героев.
      Последнее время Василий Макарович не расставался с записной книжкой. Кто-то из окружения его подсуетился, повторил горьковскую фразу а, возможно, и Олеши по его книге "Ни дня без строчки", видя, как Шукшин в краткие минуты перекура постоянно что-то строчит:
      - Вы живете по принципу "ни дня без строчки".
      Василий Макарович рассмеялся:
      - Ну, если я в день буду писать по строчке, то немного успею.
      Предчувствие конца у него было, но не настолько, чтобы жить постоянно этим состоянием. Шукшин по натуре своей был жизнестойким и оптимистичным человеком, надеялся прожить еще лет 20-25, тая в себе гигантские запасы энергии и замыслов. Но того, на что был рассчитан природой, увы, не завершил. Во всяком случае, тут у нас с Сергиевской мысли сходные.
      - Он говорил, что смерть - неотъемлемая часть жизни, ее логический конец. А примененная в произведении искусства как художественный прием может оказаться мощным средством воздействия на эмоции и сознание читателей или зрителей. Пользоваться этим "сильным средством" надо умело и осторожно,- процитировала рассуждения Шукшина на эту тему Сергиевская, бывшая свидетелем обсуждения материала фильма "Калина красная" в объединении "Мосфильм".
      Шукшину был задан вопрос прямо: насколько ему, как автору, необходимо "убивать Егора Прокудина?" Василий Макарович ответил предельно откровенно и выверенно:
      - Смерть взвинчивает в воздухе вопрос о ценности человеческой личности. Что такое тот или иной человек, зачем он родился на свет, мы понимаем только тогда, когда он умирает. Поставлена точка, больше ничего не будет. И я, как автор, могу оценить героя целиком от начала до его фильма, осмыслить его судьбу.
      Он не знал или не хотел знать мистического момента в судьбе человека: смерть не нужно звать, а если уж позвали - она придет. Не случайно, великие мира сего стараются избегать слова "смерть", а уж тем более - играть ею. Шукшин и в этом был неординарен, сделав вызов судьбе. Как Пушкин в "Маленьких трагедиях". И его Дон-Гуан бросил вызов "Каменному гостю"!
      Для чего сделал это Шукшин? Он ответил сам на этот вопрос, провидчески заглянув за горизонт в своем пророческом фильме "Калина красная".
      "Суть мудрости в понимании бесценности и одновременно преходящести самой жизни, не говоря о прочем. Мудрость не вычитаешь непосредственно из книг, ибо таинством мудрости проникнута сама жизнь с ее вековой преемственностью. Оптимизм не ликование, а прозрение, невозможное без грусти и печали",- писал Борис Иванович Бурсов в статье "Несостоявшийся диалог", обращенной к только что покинувшему пределы нашего бытия Василию Макаровичу ("Литературная газета", октябрь, 1974 год).
      Шукшин в свои сорок пять лет многое испытал, может быть, во сто крат больше, чем за весь срок, ему отведенный для жизни. Писал и снимал только о том, что знал.
      Испытывая отвращение ко всякого рода назидательности, Василий Макарович подчеркивал, что не хотел бы, чтобы его "Калина красная" была воспринята как поучение - это "история больной, растревоженной души", выделял особо последние слова.
      Две сцены в кинофильме - с Куделихой и в настоящей исправительно-трудовой колонии под Москвой, где "Вечерний звон" исполняли подлинные заключенные, - органично дополняют, усиливают художественный вымысел автора.
      Предпочитая в искусстве только правду, Василий Макарович отважился снять в роли Куделихи - матери Егора Прокудина - крестьянку деревни Садовая Белозерского района Вологодской области. Совпало по сценарию и в судьбе Офимьи Ефимовны все, что ей предстояло сыграть в собственной избе. Сначала Офимью Ефимовну разговорили. Увлеченная воспоминаниями, исповедально изложив свое робкое горе, нехитрую, драматичную и одинокую жизнь, женщина не заметила, как начала работать аппаратура. Эта сцена - поворотный момент в киноповести Шукшина и в судьбе рецидивиста, который разрыдался, упав на землю:
      - Тварь я последняя, тварь подколодная!
      Как вспоминает Сергиевская, и в кульминационном эпизоде встречи Егора Прокудина с матерью текст оказался другим, нежели в утвержденном худсоветом сценарии.
      - Сейчас трудно поверить в то, что в киноэкспедицию Шукшин поехал без исполнительницы роли матери Егора, с тайным намерением найти ее на месте. И это же чудо, что случилось. Конечно, вопросы, которые задавала Люба Байкалова (Лидия Федосеева-Шукшина) были заранее продуманы и направляли рассказ в нужное для фильма русло. Но Офимья говорила так охотно и естественно, без всякого нажима и без желания разжалобить, что Шукшин, который, конечно, очень волновался перед съемкой, боялся, что ничего не получится и придется сцену переснимать. Посмотрев отснятый материал, облегченно вздохнул. После этого он считал, что хорошо бы и всем остальным актерам достичь такого уровня правды, который возник в этом эпизоде...
      Ирина Александровна тщательно и осторожно подбирает слова, соблюдая дистанцию: Шукшин - это Шукшин, а она - это она.
      - А как он собранно и серьезно входил в съемочный период "Калины красной"! - вспоминает Сергиевская.- Например, документальные кадры, где заключенный поет песню "Ты жива еще, моя старушка" (этого в сценарии не было.- Авт.), Василий Макарович нашел среди тысяч километров кинопленки спецкинохроники МВД, которую вместе с группой он смотрел с утра до вечера. Лично я тогда впервые узнала, что в лагерях устраивают вечера самодеятельности. "Калина красная" так и начинается концертом зэков, который снимался в настоящей колонии под Москвой...
      Как Куделиха появилась в фильме?
      Вначале, как свидетельствует Сергиевская, роль была предложена Вере Марецкой, но то ли артистка была больна, то ли роль ее не устроила, но на съемочный период некому было сыграть Куделиху.
      Василий Макарович - реалист ищет в окрестных деревнях местную жительницу - старушку, судьба которой хотя бы косвенно напоминала судьбу родительницы его героя. А кто ищет, тот всегда находит. Известный писатель-сибиряк Виктор Астафьев так отозвался об этом шукшинском типаже:
      Вот этим образом, естественным, с натуры взятым, Шукшин словно бы извинялся за всех нас перед стариками и старухами, которые живут в деревнях одиноко, оставленные детьми. Снял и оставил ее для нас Василий Макарович как любовь нашу, как стон наш и как упрек нам, что мы не смогли по-земному позаботиться о тех, кто подарил нам свою жизнь, кто спас нас в годы войны кусочком хлеба.
      Куделихе полагалось денежное поощрение за выполненную работу, но директор картины вынужден был заплатить по существующим нормативам, а это оказалось небольшой суммой.
      Тогда Шукшин круто изменил ситуацию, отдав из своего гонорара весьма крупную сумму старушке.
      Анатолий Заболоцкий, оператор "Калины красной", вспоминал, что история, рассказанная Офимьей Ефимовной Быстровой, просто поразила Шукшина, после чего он говорил, что его Егор Прокудин забыл свою мать и за это был наказан. При этом Василий Макарович своей матери, оберегая ее, написал, чтобы она сильно не огорчалась, что вся история, снятая в фильме, всего лишь художественный вымысел..
      Троих сыновей потеряла Офимья Быстрова на фронте, а четвертый в начале 50-х уехал учиться в Ленинград и пропал. Такая драматическая судьба пожилого, одинокого человека не могла не тронуть душу Василия Макаровича.
      - Когда этот эпизод снимался летом 1973 года, Офимья Ефимовна получала 17 рублей с копейками в месяц, что честно запечатлено на пленке. Госкино при приемке фильма в своем заключении потребовал убрать упоминание о размере пенсии. Помню, как Шукшин разволновался: "Ну как я могу? Они думают, что я хочу только критиковать их колхозный строй? А мне нужно, чтобы прожженный рецидивист рыдал и катался по земле: "Тварь я последняя, тварь подколодная!" Он только что выпил коньяк за двадцать рублей, а мать в месяц и того меньше получает". Шукшин упорно настаивал на своем, и победил,- говорит Сергиевская.
      Но это было уже в конце работы, когда ясен был замысел автора и снят фильм, коллективное творчество многих людей, в том числе и редактора Сергиевской, которая решила не нарушать архитектонику творческого замысла автора. Быть вовремя рядом, помогая художнику разобраться в дебрях происходящего в его сознании и подсознании, и вовремя отойти в сторону, когда у автора начинает вырисовываться главное, необходимое, рождается его дитя,- тоже талант. Ведь творчество - всегда таинство (здесь свидетели не нужны), всегда внезапность, неожиданность. Но это всегда и боль, когда режут по живому. Именно такт, интеллект, культуру, деликатность, природную воспитанность редактора и оценил, видимо, Василий Макарович.
      И, как ни странно, им удалось на худсовете "проскочить". Весь отснятый материал Шукшин показал только в самом конце съемочного периода.
      В своей деревне после съемок фильма "Калина красная" Офимья Ефимовна получила веселое прозвище Артистка. По причине пережитого не однажды горя у старушки не совсем в порядке было с головой, да и возраст давал о себе знать, а потому, перепутав искусство с реальностью, она приняла Шукшина, как рассказывают жители, за своего блудного сына. Когда оборвалась жизнь Василия Макаровича, Офимья Ефимовна надела траур и до конца не снимала своего черного платка. Быстро сдала, не пережив преждевременной кончины своего "последнего сыночка", и вскоре сама умерла.
      Не честолюбив в мелочах,
      но принципиален в главном
      Был случай, когда кто-то в присутствии Василия Макаровича, критикуя "Калину красную", противопоставил правду жизни правде искусства. Шукшин услышанное обсуждал вслух, стремительно двигаясь по коридору "Мосфильма".
      - Как две правды? - недоумевал он.- Нет какой-то отдельной правды искусства. Есть правда и есть ложь!
      После первой репетиции сложной сцены знакомства старика Байкалова с Егором Прокудиным, Шукшин спросил актера:
      - Репетируешь ты хорошо, а сыграть так сможешь?
      И беспокойно продолжил:
      - Ты пойди за декорацию. Посиди один. Не потеряй состояния.- И попросил оператора поскорее заснять этот эпизод.
      Всего два дубля были посвящены сложной сцене, где Прокудин и Байкалов "через недоверие налаживают взаимоотношения".
      Но первоначально этот эпизод был другим. Там Егор и старик говорили о курении. Прокудин предлагал Байкалову "Памир", а тот привередливо доставал свой самосад. Рыжов был актером некурящим и понял, что по этой причине весь диалог будет не совсем убедительным, что, не церемонясь, и выложил автору. Василий Макарович тут же, на съемочной площадке, переписал весь текст роли с расчетом именно на фактуру Рыжова. И эпизод, как в истории с Ниной Сазоновой, получился блистательный! Зритель с живым интересом следит за стремительно развивающимися событиями в доме Байкаловых, за искрометным диалогом двух героев, полярно противоположных друг другу: стахановец, законопослушный человек - и уголовник, имеющий несколько судимостей.
      Киногруппа "Калины красной" жила в пяти километрах от того места, где шли непосредственные съемки. Артистов доставляли туда на автобусе. Рыжов решил ходить к месту съемок пешком. Как-то с ним вместе напросился в компанию и Василий Макарович.
      Некоторое время вместе шагали молча, по дороге. Незаметно Шукшин отстал от Рыжова, погруженный в свои размышления. Когда они прибыли к месту назначения, догнавший артиста Василий Макарович пожал с энтузиазмом Рыжову руку на прощанье. Но на этом не закончилась многозначительная история.
      На другой день Лидия Федосеева-Шукшина начала вдруг допытываться у Ивана Рыжова, о чем это они говорили дорогой с Василием, уж очень он в хорошем настроении пришел на съемку, да еще хвастался:
      - Как с Иваном-то интересно было!
      Произнесли же эти "попутчики" всего лишь: "Ну, пошли!" - в начале пути и "Ну вот, пришли. До свиданья" - в конце. И больше ни одного слова ими не было сказано за всю дорогу. Просто Шукшин был искренне благодарен Рыжову за то, что актер тактично не мешал течению мыслей кинорежиссера за весь пятикилометровый путь! Всю юмористичность эпизода они оставили при себе, будучи благоразумными людьми.
      На съемках "Калины красной" группа жила в Белозерске на Беломорканале. Рыжов жил в гостинице, а Шукшины снимали частную квартиру, где не было телефона.
      Однажды в номере Ивана Рыжова раздался звонок. Оказалось, из журнала "Сибирские огни" - разыскивают Василия Макаровича. Артист позже передал Шукшину, что ему звонили из Новосибирска.
      Именно Рыжову посчастливилось слышать весь разговор Василия Макаровича с литературным работником. Журнал "Сибирские огни" решил опубликовать два рассказа Шукшина, правда, предложив в одном из них выкинуть какую-то фразу. Василий Макарович тут же на эту правку согласился. Но вторую наотрез отказался принять, вплоть до того, что заявил: "лучше весь рассказ не печатать", так как ради этой фразы по существу и строился весь сюжет произведения.
      Артист наглядно убедился в том, что Василий Макарович не честолюбив в мелочах, но принципиален в главном!
      Колокольный звон
      Почти весь фильм Шукшина "Калина красная" снимался на натуре. На киностудии для него построили всего лишь три декорации - "Дом Байкаловых", "Малина" и "Квартира официанта".
      Принесший впоследствии громадную прибыль, фильм обходился кинематографу, в общем-то, дешево, и прокат вернул все затраты.
      Мучительно Шукшиным озвучивался труднейший эпизод - Егор Прокудин после встречи с матерью валяется на земле, клянет себя и рыдает, плачет как ребенок.
      Увидев себя "мертвым" на экране Шукшин вдруг побледнел, пришел в смятение, словно что-то неведомое и грозное глянуло на него издали. Дублей было два. Решили оставить тот, где случайно набежавший ветерок прошелся по волосам героя, чуть шевельнув пряди.
      "Калину красную", едва она была закончена, смотрели втроем: Шукшин, Анатолий Заболоцкий, Иван Рыжов. Последний был приглашен для критических замечаний. Артист боялся, что под влиянием эмоций будет говорить необъективно. Неумеренными похвалами же боялся оскорбить чуткий слух Василия Макаровича, поэтому объявил, что свою устоявшуюся точку зрения выскажет на другой день.
      Наутро Рыжов сказал Шукшину, что фильм ему понравился. Василий Макарович, уловив что-то неладное в голосе артиста - своего главного критика, потребовал говорить только правду! Тогда Рыжов признался, что сцена "малины" показалась ему неубедительной. Василий Макарович в ответ это не так уж и важно, ему нужно было только обозначить действие, основное - не в сцене с "малиной".
      Но тема смерти подсознательно уже мучила Шукшина. К этому времени относится и появление рассказа "На кладбище". Вот как он начинается:
      Ах, славная, славная пора! Теплынь. Ясно. Июль месяц. Макушка лета. Где-то робко ударили в колокол. И звук его - медленный, чистый - поплыл в ясной глубине и высоко умер. Но не грустно. Нет.
      Есть за людьми, я заметил, одна странность, любят в такую вот милую сердцу пору зайти на кладбище и посидеть час-другой. Не в дождь, не в хмарь, а когда на земле вот так - тепло и покойно. Как-то, наверно, объяснится эта странность. Да и странность ли это? Лично меня влечет на кладбище вполне определенное желание: я люблю там думать. Вольно и как-то неожиданно думается среди этих холмиков. И еще: как бы там ни думал, а все-таки по краю обрыва идешь - под ноги жутко глянуть. Мысль шарахается то в бок, то вверх, то вниз, на два метра. Но кресты, как руки деревянные, растопырились и стерегут свою тайну.
      Если знать, что по всей России сняты были колокола, и только в некоторых центральных городах (в Москве, например!) разрешалось их оставить, то последующая моя аналогия оправдана.
      Недалеко от нашего дома по проезду Русанова, справа, за дворовым стадионом для школьников, отделяемая оврагом, как линией обороны, белела уютная действующая церковь, а рядом с ней - старинное кладбище. В ней во время нашествия поляков на Москву, говорят, скрывался раненый Дмитрий Пожарский.
      Утром и вечером оттуда раздавался легкий, как материнский оклик, колокольный звон. Он бархатно плыл над домами, окутывая все живое небесной благодатью. В субботу и воскресенье возле церкви любили гулять жители близлежащих домов, переходя по деревянному мосточку через овраг, берега которого заросли высокой травой, Иван-чаем и ромашками.
      Церковь, как свечечка, стояла на холмике на отшибе от урбанизированной Москвы ХХ века, напоминанием о ее средневековом прошлом. Не нужно забывать, что она была частью вотчины боярина Свибла.
      В церкви слаженно пели хор и старушки-прихожанки. Я тоже любила гулять возле нее по чистому, ухоженному кладбищу, где стояла благоговейная тишина, охраняя простые кресты и мраморные надгробия известных московских управителей и знаменитых людей.
      Думаю, там бывал и Шукшин, один ли, с кем-то еще, как любили сюда приходить жители округи, собирая цветы, а порой, бросив прихваченное с собой покрывало, раскидывали его на траве, садились на землю, чтоб отдохнуть среди вечного покоя и даже позагорать на солнышке.
      Нахожу, что в этом рассказе не только деревенская идиллия, но и след от свибловского прихода. Очень уж описанное Шукшиным напоминает это место.
      Когда состоится Праздник души?
      За пять месяцев до смерти в издательстве "Советская Россия" готовилась к выходу книга прозы Василия Шукшина "Беседы при ясной луне". Он, словно предчувствуя недоброе, торопил редактора, отбивая телеграммы, волновался и, естественно, держал в напряжении и Ингу Николаевну Фомину, которая готовила книгу к выпуску. Никогда он так суетливо и нервно не вел себя.
      Она не знала, что шла очередная нервотрепка, связанная со сдачей кинофильма "Калина красная" и подготовкой к запуску фильмов о Степане Разине и "Они сражались за Родину", куда Шукшина пригласили в качестве артиста. Он взял на свои плечи тяжеленный крест, разрываясь на части от свалившейся на него работы.
      Перед съемками фильма "Они сражались за Родину" Василий Макарович попал в больницу, получив отрицательное заключение на "Калину красную" за подписью Даля Орлова. А домой писал, что картина прошла легко, чтоб мать не волновалась. Замечания Даля Орлова убивали на корню всю картину. Оставалась одна надежда - на директора "Мосфильма" Н. Т. Сизова, который встал на сторону Шукшина.
      В больнице Василия Макаровича навестил Иван Петрович Рыжов, тут же услышавший от лечащего врача предостерегающую фразу:
      - Берегите Шукшина. У него сердце висит на волоске.
      Позже актриса М. С. Виноградова, сыгравшая в последнем кинофильме Шукшина жену брата Любы Байкаловой Зою, горестно вспоминала:
      - Я думаю, об этом не мог не знать Сергей Бондарчук, и все же пригласил Шукшина на съемки в знойные донские степи, прекрасно понимая, что для Василия Макаровича это будет настоящим адом. Притом знал, что у Шукшина давняя, выстраданная мечта, которая не дает ему покоя ни днем, ни ночью,постановка фильма "Степан Разин". Не дали ему этот фильм снять на Киностудии им. Горького, перешел на "Мосфильм", а здесь Бондарчук со своим предложением. И вот теперь ни "Разина", ни Шукшина. Не уберегли мы его, не уберегли.
      Известно же, что актеры - народ эмоциональный. И они, эти эмоции, порой захлестывают, не дают сосредоточиться, особенно в драматических ситуациях. Поэтому простим Виноградовой резкость высказываний: они от искреннего горя, которое и выразилось столь прямолинейно, как думалось и чувствовалось.
      Правды ради, нужно кое-что прояснить по этому поводу.
      В больнице Шукшин оказался не случайно. Бондарчук в это время "спасал" его фильм, обивая пороги в высших эшелонах власти. Но здоровье, данное природой Шукшину, было уже на исходе. Слишком много электрических разрядов попадало в его сердце безжалостно и жестоко!..
      Фильм "Калина красная" замышлялся как двухсерийный, и было отснято материала именно на две серии. Но Шукшину опять выставили рогатки, не разрешив выпускать на широкий экран очередное его детище так, как замышлял автор. Руководство "Мосфильма" выдвинуло условие - монтировать только одну серию!
      Мало того, потребовали убрать респектабельную правительственную "Чайку" и заменить на черную "Волгу", улетающую в реку под ударом грузовика брата Любы Байкаловой! А кто в те времена на "Чайках" ездил, мы знаем.
      Власть в очередной раз показала свою силу, добавив очередной рубец на измученном сердце художника.
      Да и вокруг "Степана Разина" постоянно шла "мышиная возня". На Киностудии им. Горького не дали Шукшину поставить этот фильм, он уходит на "Мосфильм", но и там не сразу этот вопрос решился. Требовалось три миллиона рублей на постановку. Отвечали: на студии таких денег нет!
      В коридорах "Мосфильма" можно было услышать в эти дни и такое:
      - Что там говорить, денежки все присвоил Бондарчук на четыре серии "Войны и мира"!
      - Это уж точно,- поддакивал и Василий Макарович,- царю батюшке вся война 1812 года обошлась дешевле, чем эта картина.
      Но мы-то с вами знаем, что фильм "Война и мир", созданный Бондарчуком, ныне является классикой кинематографа, шедевром мирового значения.
      Кто из нас во время неудач и поражений не высказывал несправедливых замечаний, поддаваясь порой минутному раздражению?
      Но Шукшин не сдавался, стоял на своем - любой ценой поставить "Степана Разина". Подбирались актеры, натура, технический персонал. Нине Сазоновой Шукшин предложил сыграть роль матери Степана Разина.
      От четырех серий, намечаемых автором, осталось две. Но Шукшин готовился отстаивать еще одну, потому что исчезали значимые сцены, которые могли украсить фильм.
      Надо сказать, что к постановке фильма о Степане Разине Василий Макарович готовился очень серьезно, изучая все документы, связанные с именем, пронесенным через столетия памятью народной. Здесь не должно было быть никакой фальшивой ноты!
      Несколько раз Василий Макарович выезжал в Новочеркасск для сбора материалов по разинскому бунту, где познакомился с местной патриоткой и подвижницей Лидией Андреевной Новак - специалистом по досоветской истории донского казачества. Но и сам он знал почти все о разинском бунте и, по утверждению Новак, при желании мог защитить докторскую диссертацию по этому предмету.
      У Новак хранится книга Шукшина "Земляки" с автографом: "Лидии Андреевне на добрую память. Спасибо за помощь - даст Бог, заговорит наш Стенька".
      Василий Макарович жил надеждой, что этот Праздник его души однажды состоится.
      А у жены Буркова, любимой и дорогой ему Татьяны, недавно вот умыкнули в одном из издательств Москвы книгу с автографом Шукшина, подаренную ее мужу на съемках фильма "Они сражались за Родину". Автограф подтверждает особое дружеское расположение автора к актеру, с которым он играл в последнем фильме. У Буркова, по роли, был армейский "второй номер", что запечатлено в надписи Шукшина на последней своей книге "Беседы при ясной луне": "Георгию Ивановичу Буркову - другу, коллеге, "второму номеру", в день его рождения. С любовью. 31 мая 1974 года. Хутор Мелологовский (на Дону). Фильм "Они сражались за Родину". И размашистая, крылатая подпись Шукшина.
      "Как твои дочки?"
      Премьеру "Калины красной" в Московском Доме кино сопровождала эмоциональная речь А. Я. Каплера.
      Фигура Василия Макаровича маячила в последнем ряду зрительного зала за микшером: сверху хорошо просматривался зал и экран. После надписи "Конец фильма" все зрители в едином порыве развернулись в сторону Шукшина. Миг напряженного молчания, показавшегося ему вечностью, и... шквал аплодисментов, переходящий в овацию! Долгую. Благодарную. Восхищенную! А кино удивить не так-то просто.
      Потом в фойе счастливый Шукшин обнимал по очереди всех, кто помогал создавать его детище. При этом многим запомнилась одна фраза Василия Макаровича:
      - Вот теперь только и начинается, после этого можно работать.
      Произнеся эти многозначительные слова, Василий Макарович стоял буквально в двух метрах от того места, где спустя некоторое время поставят гроб с его телом. И море людей снова сюда придет, но уже чтоб с ним проститься. Нескончаемый поток, проходя мимо гроба, будет засыпать мертвого Шукшина живыми цветами и гроздьями красной калины.
      Последний раз сокурсник по Институту кинематографии Ю. Файт встретится с Василием Макаровичем именно на премьере "Калины красной" в Доме кино. После просмотра толпа медленно рассеивалась. Улучив момент, Файт подошел к Шукшину со своими поздравлениями.
      - Да ладно тебе! Здор(во! - сказал добродушно Василий, уходя от официоза.- Как твои дочки?
      Не традиционный вопрос "что снимаешь?", а человеческий - "как твои дочки?". Этой щемящей простотой и запомнился Ю. Файту кинематографист Василий Шукшин.
      История души
      Никого не покидало ощущение достоверности от каждого из произведений Василия Макаровича. Героев своих Шукшин не придумывал, лишь прибавлял к их миру свой, свое художественное видение и человеческое соучастие.
      Во время съемок фильма "Калина красная" рядом с Шукшиным был единомышленник оператор Анатолий Заболоцкий, и полное взаимопонимание он нашел у актрисы и жены Лидии Федосеевой. Этот "триумвират" представлял в последнее время спаянный вдохновенной работой монолит.
      Но были и оппоненты. Среди них остановили внимание Шукшина К. Ваншенкин и В. Баранов.
      К. Ваншенкин, разбирая "просчеты" фильма, подчеркивал "сентиментальность многих эпизодов", "банальность персонажей", "умозрительность концепций".
      В. Баранов выражал недовольство по поводу "театральных эффектов", "мелодраматизма мотивировок", подчеркивая, что "сентиментально-умилительные интонации Егора Прокудина плохо вяжутся с подлинно крестьянским мироощущением человека - труженика на земле".
      Ответ Шукшина не заставил долго себя ждать, появившись в журнале "Вопросы литературы" № 7, 1974 года. Называлась статья "Возражение по существу". Мне кажется, в этом творческом споре выиграл Шукшин:
      Меня, конечно, встревожила оценка К. Ваншенкина, но не убила. Я остановился, подумал - не нашел, что здесь следует приходить в отчаянье. Допустим, упрек в сентиментальности и мелодраматизме. Я не имею права сказать, что Ваншенкин здесь ошибается, но я могу думать, что особенности нашего с ним жизненного опыта таковы, что позволяют нам шагать весьма и весьма параллельно, нигде не соприкасаясь, не догадываясь ни о чем сокровенном у другого. Тут ничего плохого нет, можно жить вполне мирно, и я сейчас очень осторожно выбираю слова, чтобы не показалось, что я обиделся или что хочу обидеть за "несправедливое" истолкование моей работы. Но все же мысленно я адресовался к другим людям.
      Теперь истерика после сцены с матерью - мелодрама? Тут не знаю, что и говорить. Разве мелодрама? А как же, неужели не кричат и не плачут даже сильные, когда только криком и можно что-нибудь сделать, иначе сердце лопнет.
      Маленькие справедливые нормы В. Баранова тут ни при чем. Вся драма жизни Прокудина в том и состоит, что он не хочет маленьких норм. Он, наголодавшись, настрадавшись в детстве, думал, что деньги - это и есть праздник души, но он же и понял, что это не так. А как - он не знает и так и не узнает. Но он требовал в жизни много - праздника, мира, покоя, за это кладут целые жизни. И это еще не все, но очень дорого, потому что обнаружить согласие свое с миром - это редкость, это или нормальная глупость, или большая мудрость. Мудрости Егору не достало, а глупым он не хотел быть. И думаю, что когда он увидел мать, то в эту-то минуту понял: не найти ему в жизни этого праздника - покоя, никак теперь не замолить свой грех перед матерью - вечно будет убивать совесть. Скажу еще более странное: полагаю, что он своей смерти искал сам.
      От Пашки ("Классный водитель"), непутевого парня, до исповедально-трагической повести о судьбе Егора Прокудина, который кается и возвращается к человеческой жизни, прослеживается частично и путь самого Шукшина.
      Мой дорогой читатель, предполагаю твой вопрос: что за аналогии вы проводите между художником и преступником? Не спешите с выводами. Ответ есть. И, надеюсь, убедительный. Ведь там, где существует духовное пространство, происходят порой невероятные события. Они скрыты от глаз мирских. Они запредельны, а значит, и не всем доступны.
      Незадолго до смерти, участвуя в дискуссии вокруг "Калины красной", Шукшин так развивал свои мысли:
      Меня больше интересует "история души", и ради ее выявления я сознательно и много опускаю из внешней жизни того человека, чья душа меня волнует.
      Здесь невольная перекличка с формулировкой титана русской литературы Льва Толстого:
      Искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям.
      И вновь Шукшин:
      Нет, литература - это все же жизнь души человеческой, никак не идеи, не соображения даже самого высокого нравственного порядка.
      Область политики, в свое время сломавшая не одну судьбу своими идеями об устройстве рая на земле, ушла за пределы шукшинского внимания как явление временное. Он выбрал другое, из области вечного - культуру, ибо в переводе с санскрита это слово означает "нести свет"!
      Василий Шукшин подводит нас к главному, что он берется в дальнейшем исследовать:
      Три вещи надо знать о человеке: как он родился, как женился, как умер.
      Предельно просто, как все гениальное.
      Откуда фамилия Байкаловы?
      Шукшин счастлив был после разговора по телефону с писателем Сергеем Залыгиным, который сказал, что фильм отражает процесс отчуждения личности от общества и попытку это преодолеть, но и "все мировое искусство сейчас обеспокоено тем же".
      Как писал Виктор Серебряков в журнале "Алтай" № 1, 1989 г.:
      Что удивляться - некоторые из "других хороших писателей" даже после "Калины красной", за три месяца до смерти Шукшина, не могли понять того, что понял тогда С. Залыгин:
      "Нам пора уже отдать себе отчет в том, что в лице Шукшина мы встречаемся с уникальным явлением нашего искусства".
      Нельзя не привести в этой связи и воспоминаний артиста Ивана Рыжова, которого Василий Макарович ценил и глубоко уважал, и более того - любил. Что и говорить, Иван Рыжов являл собой талант проникновенный, добрый, с национальной характерностью! Поэтому я нахожу уместным воспроизвести его высказывание после одного просмотра фильма "Калина красная", когда картина уже вышла на широкий экран:
      - Небывалый успех "Калины красной" ошеломил Шукшина. Временами он казался мне счастливым. В кинотеатре "Мир" был устроен просмотр нашей картины для работников дипломатического корпуса. Перед началом сеанса зрители приветствовали нашу делегацию. Потом началась демонстрация, погас свет, и все ушли. Из съемочной группы остался посмотреть картину еще раз только я один. А потом, как на грех, собрался выходить в ту же дверь, через которую выпускали публику. Никогда в жизни мне не довелось испытывать таких бурных восторгов. Меня хлопали по плечу, целовали, чуть не рвали на мне рубашку, которая вся оказалась в губной помаде. Слава Богу, что там не было Шукшина, трудно себе представить, что бы они с ним сделали!..
      Это, по-моему, и есть главный ответ на все закавыки мелких завистников и недальнозорких оппонентов. Есть закон искусства - настоящий талант другой талант не унизит, увидев его совершенство, а возрадуется и понесет эту весть другим!
      Авторские фильмы Шукшина стали неповторимым явлением русской мысли для зарубежной аудитории. "Калина красная", получив первые дипломы и призы многих международных кинофестивалей, известной, например, скандинавскому зрителю стала только в 1975-1977 годах. Увы, после смерти Василия Макаровича.
      "Благодаря этой картине и развернувшейся вслед за ее выходом дискуссией, Шукшин получил наивысшее признание",- отмечал финский критик Ханну Томмола.
      Сегодня можно твердо сказать - фильм "Калина красная" приобрел, по существу, мировую славу! Благодаря ему узнали и оценили Шукшина не только отечественные, но и зарубежные профессионалы кино и литературы.
      Помню и я, как мы сбегали с работниками культурного отдела ВДНХ СССР с работы, чтобы просмотреть этот фильм, зачарованные магнетизмом, проистекающим из недр происходящих событий, сопереживая героям, негодуя и плача.
      Весной 1976 года на Международном фестивале в итальянском городе Авелино "Калина красная" Шукшина и фильм Микаэляна "Премия" получат по золотому диплому. Но это случится после смерти Василия Макаровича.
      Любопытная деталь - за рубежом "Калину красную" назовут "фильмом о раскаявшемся гангстере". Узнав эту пикантную подробность, я представила, как бы Шукшин веселился по поводу "гангстера Егора Прокудина".
      Помнятся слова известного московского критика Льва Аннинского, сказавшего некогда летучую фразу, что Шукшин не вошел в мир кино, а буквально вломился! Емко и впечатляюще.
      Драматическая история Егора Прокудина с ее нравственным кризисом воспринималась в типичном для Запада аспекте - не в философском звучании, как в Болгарии, Венгрии, Польше, Чехословакии, а сюжетно-событийно, как фильм о раскаявшемся уголовнике. Например, в Швеции фильм появился даже под названием "Возвращение рецидивиста", что полностью игнорировало романтический и поэтический замысел автора.
      Но если мы сегодня будем сравнивать актерское мастерство Шукшина времен Федора Большого и Шукшина - Егора Прокудина, то выиграет второй, ибо к этому времени жизненный опыт и мастерство Василия Макаровича поднялись на высоту, для многих начинавших с ним недосягаемую.
      Можно ли отделять судьбу артиста от человеческой? Ответ на этот вопрос дает сам Шукшин:
      Отдельно артиста от человека нет, это всегда вместе: насколько глубок, интересен человек, настолько он интересный артист. Вообще, видно, с художниками так и бывает.
      Не случайно в объяснении Шукшина появляется вдруг слово "художник", потому что в древности художником называли - певца, поэта, иконописца, музыканта и т. д. Все, что имело отношение к искусству. Здесь Шукшин непроизвольно кодирует свою многогранность.
      Теперь о фамилии Любы Байкаловой: откуда она пришла в фильм Шукшина? В краткие перекрестья встреч, в том числе и в доме по проезду Русанова, где находилась первая квартира Василия Макаровича, полученная в Москве, кооперативная, я не раз рассказывала о большой семье Байкаловых, проживающих в моем кузбасском селе Крапивине, об Иване и Марии Байкаловых, которых я хорошо знала. Я даже написала рассказ "Василиса Прекрасная - моя сестра", где фигурирует эта фамилия. Рассказ выходил в журнале "Советская женщина". Возможно, фамилия Байкаловых - звучная, сибирская - осталась на слуху Шукшина, а может, где-то еще он встретил такую же, и она оставила след в его памяти. Не знаю, но, мне кажется все-таки, что это кузбасская!..
      Музыка Феди Телецкого
      Шукшин знал множество народных песен. Имел абсолютный слух и мог выбрать для фильма мелодию, которая, как правило, являлась лейтмотивом, а порой и ключом к сюжету.
      Любовь Шукшина к русской песне кинематограф запомнил по актерской работе Василия Макаровича в фильме "Простая история", где он играл в паре с Нонной Мордюковой, с которой они по духу были очень близкими людьми. Часто собирались всей киногруппой в деревенской избе, вместе ужинали, а потом пели. Особенно хорошо получалась песня "Сронила колечко", которую Шукшин не раз певал когда-то с Люсей Пшеничной - Земелей, а возможно, и с Марией Шумской. В Сибири эта песня очень популярна. Помните:
      Сронила колечко
      Со правой руки:
      Забилось сердечко
      О милом дружке.
      Откуда в Шукшине такая любовь к народной песне? Да все оттуда, из родных сибирских Сросток. Еще в ранней юности Василий Макарович научился играть на гармони "Товарочку", "Златые горы", вальс "Над волнами". Учил этим мелодиям друга детства Александра Куксина. Гармонь пришла в дом от брата матери - Попова Павла Сергеевича. Потертая двухрядка черного цвета.
      Да и мать Шукшина, Мария Сергеевна, как стало позже известно, знала несметное количество озорных частушек. И не от матери ли услышал Василий Шукшин однажды частушки, которые он увековечил в романе "Любавины":
      Как за речкой-речею
      Целовал не знаю чью.
      Думал в кофте розовой,
      А это пень березовый.
      Кабы знала-перезнала,
      Где мне замужем бывать,
      Подсобила бы свекровушке
      Капусту поливать.
      С Павлом Чекаловым познакомился Шукшин в 1962 году, в период, когда тот создавал музыкальное оформление к фильму С. А. Герасимова "Люди и звери", а Василий Макарович приступал к постановке фильма "Живет такой парень".
      Работа была в самом разгаре у Чекалова и Герасимова, когда в студии перезаписи появился Шукшин. Слово за слово - завязался разговор. Сергей Аполлинарьевич, как бы между прочим, поинтересовался: нужен ли Шукшину композитор?
      Шукшин посетовал, что до сих пор не может найти подходящего. Тогда Герасимов и предложил Чекалову что-нибудь показать. Композитор принес фрагменты из фонограммы к видовому фильму "Тропы Алтая". Посмотрев кадры фильма, которые напомнили ему родину, Шукшин помолчал, как вспоминал позже композитор, а потом сказал, что все это ему пришлось по душе. Чекалов подумал, что это обыкновенная любезность дилетанта. Позже понял, что крупно ошибся. Василий Макарович тайным чутьем угадывал нужное, любил народные напевы, наигрыши, знал достаточно хорошо серьезную классику. Попросил композитора:
      - Сделай мне тему Чуйского тракта. Знаешь эту песню?
      И напел Чекалову известную на Алтае и в Сибири песню о двух молодых шоферах - Рае и Кольке Снегиреве.
      Есть по Чуйскому тракту дорога,
      Много ездит по ней шоферов.
      Но один был отчаянный шофер,
      Звали Колька его Снегирев.
      Он машину - трехтонную "АМУ",
      Как родную сестренку, любил.
      Чуйский тракт до монгольской границы
      Он на "АМЕ" своей изучил.
      На "форду" там работала Рая
      И, бывало, над Чуей-рекой
      "Форд" зеленый с улыбкою Раи
      Мимо Кольки несется стрелой...
      Эта песня, популярная среди шоферов, была знакома Чекалову, но он не мог представить, как с ней можно строить музыкальную тему картины. И сказал опрометчиво:
      - Музыка совершенно неподходящая, пошловатая.
      Шукшин внимательно, чуть прищурившись, посмотрел на Чекалова:
      - Вот и сними эту пошловатость, заставь "заиграть", да так, чтобы открылась она с новых сторон.
      Таким образом, выдержав небольшую стычку с композитором, Шукшин интуитивно угадал верное решение, потому что неприхотливая песенка создала настроение фильму, как у Феллини в "Дороге" звучала на протяжении всего итальянского фильма найденная им однажды щемящая народная мелодия, которая так много говорила зрителю!
      Мало того, на картину Шукшина пригласили артиста с художественным свистом. Этот свист, по замыслу, должен был сопровождать Куравлева, идущего через деревню. Но свист никак не ложился на игру артиста, тогда Шукшин начал сам подсвистывать, вошел в роль и так хорошо свистел, что про мастера эстрады просто забыли. Этот свист остался, говорят, позже только на пластинке.
      А кто из нас не помнит из фильма Василия Макаровича "Странные люди" вот этот песенный диалог:
      Лидия Федосеева
      Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой.
      Там, в стране далекой,
      Назовешь ты меня женой.
      Василий Шукшин
      Милая моя,
      Взял бы я тебя
      Там, в стране далекой,
      Есть у меня жена.
      Эта песня была очень дорога Шукшину, близка по верности сердца любящего, встретившего это негаданное и очистительное чувство в пути, по неразрешенности вечного человеческого треугольника, по многому тому, что определяют "мера и красота" народной поэтики и морали.
      После того как фильм вышел на экраны, эта музыка звучала и по радио, и по телевидению, даже на пластинки записывалась. Хороший дуэт у них с женой получился, слаженный, согретый теплом выверенных лет!
      Фильм "Странные люди" снимался на Владимирской земле. Главные роли исполняли замечательные актеры - Евгений Лебедев, Всеволод Санаев, Сергей Никоненко. Таким составом, прихватив оператора Валерия Гинзбурга, гуляли в свободное от съемок время по древнерусскому городу Владимиру. Случайно зашли в магазин грампластинок, где продавался комплект с записями Шаляпина. Шукшин тут же купил его.
      В гостинице нашли проигрыватель. С ним Василий Макарович и отправился в свой номер. Там он услышал густой, насыщенный и завораживающий бас Федора Шаляпина, потрясший Шукшина своей мощью и раздольной силой:
      Жили двенадцать разбойников,
      Жил Кудеяр-атаман.
      Много разбойники пролили
      Крови честных христиан.
      Шаляпин с "Кудеяром-атаманом" органично вошел в картину.
      Кинофильм "Странные люди", как и предыдущие, построенный на нескольких новеллах, но более напряженный, со зрелым авторским видением, с раздумьями о сокровенном, выиграл от введенной в него народной песни в исполнении Федора Шаляпина.
      Шукшина беспокоили процессы, происходившие с его родным русским народом, он не хотел оказаться в положении Ивана не помнящего родства и всячески сопротивлялся этому в искусстве. Что присуще, кстати сказать, всем великим художникам разных стран и народов. Не могу не привести еще одного примера из Шукшина, касающегося русской народной песни:
      Спохватились, губим архитектурные памятники старины. Так давайте пожалеем (взвоем, охота сказать), что мы забываем! Мне по фильму "Ваш сын и брат" понадобилось набрать в сибирском селе, где мы снимали, человек десять-пятнадцать, которые бы спели старинную сибирскую песню "Глухой, неведомой тайгою". Мы должны были записать на магнитофон и потом в Москве в павильоне дать актерам послушать, чтобы у них получилось "похоже". Ассистенты бегали по всему селу и едва-едва набрали двенадцать человек, которые согласились спеть. (Почему-то им было неудобно). Спели с грехом пополам. Все оглядывались, улыбались смущенно и просили:
      - Может, мы какую-нибудь другую! "Мой костер в тумане светит"?
      Дали им выпить немного - раскачались. Но все равно, когда потом пошли домой, запели "Мой костер". Запевал местный счетовод, с дрожью в голосе, "красиво". Оглядывались. Ушли с убеждением, что я человек отсталый, не совсем понятно только, почему мне доверили такое ответственное дело снимать кино. Это - к вопросу, что мы забываем, и с какой легкостью! И даже вспоминать стыдимся".
      И далее опять же Василию Макаровичу принадлежат вот эти слова:
      Кстати, никак не могу понять, что значит "русская народная песня в обработке". Кто кого "обрабатывает"? Зачем? Или вот еще: современная, народная. Современная и - "Полюшко колхозное, мил на тракторе, а я на мотоцикле за ним". Бросьте вы! Обыкновенная плохая стилизация.
      Известен был в Сростках и на Алтае балалаечник Федя, существо кочевое, бездомное, но когда пальцы его рук касались трех струн, происходило чудо. Что-то щемяще-родное, грустное и чудное будили балалаечные наигрыши Феди.
      Федя Телецкий славился как чудаковатый парень, бродячий балалаечник. Ходил по селам, прикорнувшим у Чуйского тракта, веселил честной народ на свадьбах да на праздниках. Но денег за игру никогда не брал, от чистого сердца играл. Шукшин был в Федю просто влюблен. По-видимому, это было у них взаимно.
      Федю видели в кабинах у шоферов со своей неизменной балалайкой, то в придорожной забегаловке - столовой, то в каком-то радушном доме, открытом всем ветрам, где любят людей.
      Киногруппа будущего фильма "Печки-лавочки" разместилась в соседней со Сростками деревне. Шукшин с Федосеевой жили в учительской, остальные разместились по классам.
      - Паша,- сказал Чекалову Василий Макарович,- я тебя должен познакомить с Федей. Знаешь, у него есть такой материал, который надо непременно использовать в фильме "Печки-лавочки".
      На "Волге", закрепленной за киногруппой, отправился ассистент режиссера разыскивать бродячего балалаечника по соседним селам, деревням и трактам. Привезли ошеломленного и растерянного Федю Телецкого с почестями, "как секретаря горкома", скажет он потом, на "Волге" к школе, где встретил его улыбающийся Василий Макарович.
      Вечером вся киногруппа собралась, чтобы послушать алтайского балалаечника, худого, замурзанного, плохо одетого, но являющего собой несомненно большой талант, ибо творил Федя на своем инструменте чудеса. И повелось с первой встречи слушать "концерты" Феди Телецкого в школе ежедневно, как заканчивалось рабочее время. А балалайка то всхлипывала от сдерживаемого горя, то взрывалась разудалой плясовой, то задумчиво грустила о чем-то таинственном и грозном, заставляя окружающих думать о том, что духовное начало в русском человеке неистребимо.
      Оформили Федю по указанию Шукшина в группе как члена коллектива, с аванса одели и обули, а спать вот со всеми балалаечник наотрез отказался. Выбрал закуток перед учительской, где Шукшин с Федосеевой ночевали, и, как верный страж, спал только возле их двери: его неприкаянная душа, наконец, обрела сытое, пусть и временное, существование.
      Позже на другом интонационном материале Феди Телецкого родилась музыка для сцены встречи Егора Прокудина с матерью в фильме "Калина красная". Получился вальс, который очень нравился Василию Макаровичу. Он говорил, что в вальсе есть нечто созвучное с его собственной судьбой. Вальс - вздох послевоенного поколения, у которого отнята была половина жизни. И пронзительный свет исстрадавшейся русской души, в котором купается воспоминание о чем-то далеком и, несомненно, дорогом, сквозь вьюгу грустных, трагичных звуков.
      Финал фильма "Печки-лавочки" целиком состоит из мелодий, услышанных от народного самородка Феди Телецкого. Композитор и кинорежиссер вместе слушали балалаечника, выбрав из его репертуара одну народную мелодию. Она чем-то напоминала "Славное море - священный Байкал". Когда в первый раз слушали Федю Телецкого, Шукшин сказал Чекалову:
      - Ты схвати внутреннее зерно. Мне целиком мелодия не нужна, выбери только несколько фраз, на них и построй музыку.
      Таким образом и пришли к решению музыкального финала кинокартины "Печки-лавочки" - теплому и сердечному.
      Василий Макарович снял для фильма "Печки-лавочки" Федю Телецкого, но, к сожалению, эти кадры при монтаже не вошли в фильм. А память о народном самородке в киногруппе осталась.
      Позже я узнала, что погиб Федя в какой-то автомобильной катастрофе. Перепуганные шофера оставили его у дорожной канавы, боясь ответственности. Там Федю и нашли мертвым. И защемило сердце у многих, кто близко знал балалаечника.
      А как в картине "Калина красная" трагично и органично звучит старинная русская песня "Вечерний звон", когда оператор ведет камеру по серому строю заключенных. И навсегда в зрительную память впечатывается бритоголовый юный арестант, исполняющий ясные, солнечные стихи Есенина любимого поэта Шукшина. В каждом русском человеке неизменно присутствие Сергея Есенина - певца березовых лесов и бескрайних золотых полей. Как в осетинах - Коста Хетагурова, в украинцах - Тараса Шевченко, в сербах Бранко Радичевича, в испанцах - Гарсия Лорки, во французах - Бодлера и Рембо, в итальянцах - Данте.
      В Константинове мне рассказывали и другое. Воины, уходящие на фронт, продвигаясь по рязанской земле, обязательно заезжали на родину Есенина, заходили в его бревенчатую избу, чтобы отдать поклон поэту, набраться сил и духа перед сражением с врагом.
      Вот и Василий Макарович перед тем, как уйти от нас навсегда, встретился с Сергеем Есениным, пусть и символически.
      К будущему фильму Шукшина о Степане Разине Павел Владимирович Чекалов успел сделать несколько музыкальных набросков. Опять Шукшин искал в народном творчестве себе подспорье. В сценарии был эпизод, где казаки, сидя у костра ночью, начинают петь песню о нелегкой женской судьбе. Василий Макарович предложил использовать известную песню "Когда будешь большая":
      Когда будешь большая, отдадут тебя замуж,
      В деревню глухую да в землю чужую.
      Да мужики там все злые, топорами секутся,
      А там днем все дождь, да и днем все дождь.
      Тема уже была использована в фильмах у Марка Донского, у Леонида Лукова в фильме "Две жизни" и Станислава Ростоцкого. О чем Чекалов тут же и доложил Шукшину.
      Василий Макарович хитро усмехнулся и спел текст по-новому, с "повтором", дав услышать Павлу Владимировичу в ней "потенциальные полифонические возможности".
      Могу добавить, что последний вариант народной песни Василий Макарович услышал от меня на седьмом этаже по проезду Русанова, а не в кинематографических кулуарах. Помню, несколько раз уточнял текст, мелодические повторы, но для чего - я тогда не знала. Были очередные посиделки на нашей квартире, куда забрел Шукшин в антракте между письменным столом, на котором лежал очередной сценарий, и походом в продуктовый магазин по просьбе Лидии Николаевны. Зашел "на минутку", да задержался. Песня понравилась и люди были хорошие.
      Песня "моя" во многом отличалась от исполняемой ранее в фильмах:
      На улице дождик землю прибивает,
      Землю прибивает - брат сестру качает.
      Ой, люшеньки-люли! Ой, люшеньки-люли!
      Землю прибивает - брат сестру качает.
      Сестрица родная, расти поскорее,
      Расти поскорее, да будь поумнее.
      Ой, люшеньки-люли! Ой, люшеньки-люли!
      Расти поскорее, да будь поумнее.
      Вырастешь большая, отдадут тебя замуж,
      Отдадут тебя замуж, во чужу деревню.
      Ой, люшеньки-люли! Ой, люшеньки-люли!
      Отдадут тебя замуж, во чужу деревню.
      Отдадут тебя замуж во чужу деревню,
      Во чужу деревню, в семью несогласну...
      "Моя" песня щемяще напоминала, видимо, Шукшину его детство, сестру Талю, которую ему, как старшему, приходилось нянчить. В этом народном произведении была дорогая правда, близкая и родная, в которой отразилась, как в зеркале, судьба самого Василия Макаровича. И, наверное, главное в истории с данным вариантом песни - Василия Макаровича не прельстили "мужики злые", которые "топорами секутся". При многих жестокостях, которые происходили с его героями в жизни, мир его произведений отличался добротой и человечностью.
      Потом он пел ее даже вдвоем с композитором П. Чекаловым, получалось настоящее полифоническое двуголосие, как сообщал об этом при встречах со зрителем композитор. Надо сказать, что Шукшин исполнял народные песни неповторимо и задушевно.
      "Лично я считаю Шукшина в чем-то своим учителем, который мне заново открыл народное творчество, поэзию этих песен",- вспоминал позже Павел Чекалов.
      Шукшин был очень требователен в подборе музыкального материала к той или иной кинокартине. Когда готовился писать сценарий "Я пришел дать вам волю", предварительно познакомился со многими произведениями. Обратился даже к оратории Дмитрия Шостаковича, посвященной Разину. Прослушал ее внимательно, отыскивая что-то для себя важное, но тем не менее в конце концов вынес свое решение:
      - Нет, не то все это. Не подходит. Надо другое.
      К народному, живописному характеру нужно было соответствующее фольклорное оформление, далекое от симфонических фрагментов.
      Если говорить о музыке и Шукшине, нельзя не вспомнить, как он огорчался, когда слышал неудачные обработки народных мелодий:
      Что за безобразие! Кто же так обрабатывает? Уж если беретесь, то хотя бы сделайте так, чтобы было ближе к истине и правде. А то выдают за обработку неизвестно что!
      "До третьих петухов" - литературный эксперимент В. М. Шукшина в новом жанре. И, конечно, в фольклорном произведении Василия Макаровича главный герой Иван отказывается выбросить из песни слово.
      - Это не надо,- сказал Горыныч.- Пропусти.
      - Как же? - не понял Иван.
      - Пропусти.
      - Горыныч, так нельзя! - заулыбался Иван.- Из песни слова не выкинешь.
      Горыныч молча смотрел на Ивана, опять воцарилась эта нехорошая тишина.
      - Но ведь без этого же нет песни! - занервничал Иван.- Ну? Песни-то нету!
      - Есть песня,- сказал Горыныч.
      - Да как же есть? Как же есть-то?
      - Есть песня. Даже лучше - лаконичнее.
      - Ну, ты смотри, что они делают! - Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам.- Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни! Не буду петь лаконичнее. Все.
      Это уже из области редактирования песни, из которой "выбросишь слово" - и песня уже о другом. Потому что песня сквозь года и столетия проносит в себе кодировку времени, в котором создавалась - быт, культуру, историю, характер отношений между людьми и многое другое.
      Завершая рассказ о музыкальности Шукшина, знании архитектоники народного творчества (ведь он был плоть от плоти и кровь от крови родного народа), хочу повторить слова композитора Павла Владимировича Чекалова: "Все его творчество - это протяжная, глубокая песня".
      О человеке Василий Макарович говорил не менее музыкально: прожил как песню пропел. Своей он не успел допеть, заставив грустить по ней миллионы!
      Беспардонное, беспрецедентное наступление массовой культуры с универсальным техническим оснащением никогда не сможет вытеснить того, что народ пронес через века, передавая эти ценности новому поколению.
      Знаю, в Японии существует кафе, где прибывшего заморского гостя проверяют на народные национальные корни. Японцы, сохранившие свою самобытность, национальное достоинство, могут в этом кафе до конца спеть любую свою народную песню. Их спасла господствующая национальная религия синтоизма, дав возможность сохранить языческие мировоззрение и образ жизни. Каждый японец непременно пишет стихи, создает икебана, поклоняется природе, умеет восхищаться ее красотой и черпать из нее животворные силы, некогда присущие и нашим предкам. И даже воинственные и мужественные самураи выбрали своим символом ветку цветущей вишни...
      Знакомясь с многочисленными приезжими из-за рубежа, приглашают в это кафе, предлагают спеть свою народную песню. Многие их помнят. Приезжающие из России русские, именно они, по свидетельству японцев, ни одной из своих песен не допели до конца. Правда, приезжали туда, в основном, горожане. Да и национальный состав у нас - сто пятьдесят народов! За рубежом они все воспринимаются как русские. Естественно, из маргинального состава не все могут петь русские народные песни в подлинном качестве. Как говорится, слышал звон да не знаю, где он. Им ведь предлагалось спеть песни-то русские, а у них на слуху свои, тоже народные и, наверняка, прекрасные, да отнюдь не русские.
      "Где же ты раньше-то была?"
      Но жизнь шла своим чередом, являя двуликость Януса. Солнечная сторона сменялась сумерками ситуаций, где и звездность Шукшина была бессильна перед суровостью буден. По-прежнему он вынужден был в домашних тапках спускаться в лифте со своего поднебесного этажа на землю, чтоб пройти к соседствующей с домом телефонной будке - позвонить кому-то или куда-то. АТС, несмотря на разного рода ходатайства, начиная с директора Киностудии им. М. Горького, не ставила на квартире жизненно необходимого Василию Макаровичу телефона, хотя почти в каждой квартире дома по проезду Русанова, 35 они были.
      Помню, как в гости к нам приехал детский писатель Юрий Качаев, с которым Шукшин оживленно разговаривал весь вечер. Видно было, что Василий Макарович отдыхал, а я настраивала гитару. Когда зазвучало
      И разыгрались же кони в поле...
      Шукшин смолк, сжался, словно готовился к прыжку, опустив голову, с удивлением вслушиваясь в то, что выдавали струны гитары и мой голос. Закончила, глядя на Василия Макаровича вопросительно и напряженно, ожидая, что он скажет.
      - Повтори! - Не то приказ, не то просьба.
      Я повторила, воодушевленная шукшинским желанием. А Василий Макарович вдруг сказал:
      - А слова-то мои! Возьму я твою песню в фильм о Стеньке. Ты мне запиши ее на магнитофонную ленту.
      И посмотрел тепло в мою сторону. Его лучистые, "ссекающие" глаза светились вселенской добротой и радостью.
      В разговоре выяснилось, что появились строки стихотворения "И разыгрались же кони в поле" у Василия Макаровича в юношеском возрасте. Человеческая природа как бы предвидела его неурядицы, неуспокоенность души.
      Некогда Артюр Рембо, семнадцатилетний поэт, приехав из глухой провинции Франции в Париж, успел уже написать знаменитое, давшее ему мировую славу, стихотворение "Пьяный корабль", предсказав им провидчески Парижскую коммуну и собственную страшную судьбу.
      - У меня, между прочим, еще кое-что есть.
      И Шукшин начал читать стихотворение о пахаре, его сохе, русской земле, что-то былинное, исконное, несомненно шукшинское, неповторимое и яркое.
      - Оно нравилось даже Белле Ахмадулиной!
      И улыбнулся широко, озорно и заговорщицки.
      Поддаваясь его настроению, струны моей гитары начали невольно выводить старинную сибирскую плясовую. А Шукшин вдруг выскользнул на середину комнаты, надел кепку, сдвинул ее залихватски на ухо, вставил один палец в карман, а остальные оттопырил с вывертом, присвистнул по-разбойничьи, в глазах его сверкнула молния, и пошел по кругу, вскинув другую руку, как крыло, над головой, ногами выделывая немыслимые выкрутасы. Примерно такие же я видела во время пляски братьев Заволокиных на семидесятилетии поэта Виктора Бокова. Поэт пригласил их из Новосибирска, чтоб порадовать искушенную московскую публику явлением новой яркой индивидуальности и даровитости сибирского края.
      Посещая не однажды родину Василия Макаровича, братья Заволокины издали сборник "Частушки родины Шукшина". Именно так пел частушки в Сростках некогда сам Шукшин, так плясал сейчас разудало, огненно, высекая каблуками веселые, сумасшедшие искры. Ему было хорошо, это видели все. И этим "хорошо" он желал поделиться с окружающими. Здесь были свои. Здесь некого было стесняться. Здесь его знали и понимали. Среди таких людей он вырос.
      В краткую минуту передышки я сказала, что написала "Колыбельную" для его дочери Ольги. Лицо Василия Макаровича просветлело, стало мягким и добрым:
      - Ну-ка, спой!
      ...Спи, чужая дочка. Завтра под окошко
      Олененок голубой тайно прибежит.
      Уведет тебя он звездною дорожкой,
      А метель веселая след припорошит.
      Оленька-Оленька,
      Наш цветочек аленький,
      Медвеженыш белый,
      Девочка тайги,
      Я целую бережно
      Хохолок твой маленький,
      Баю-бай, дюймовочка,
      Сказка леса, спи.
      Василий Макарович слушал с удивлением, даже брови чуть приподнялись, в конце покрутил головой и ударил кулаком по коленке:
      - Где ж ты раньше-то была? Я б эту "Колыбельную" мог в "Странных людях" или в "Печках-лавочках" применить. Но все равно хорошо. Запиши мне вместе с той, на мои слова которая. Впереди - целая жизнь.
      Не записала я ничего. Не спешила, ибо уверовала в магию шукшинских слов: "Впереди - целая жизнь".
      "Ты тут поспи, а я немного посижу..."
      Шукшин ушел к себе, прихватив Юрия Качаева. Жены с детьми не было дома: они находились на даче в Подмосковье.
      На другой день Юрий пришел к нам утром и рассказал о том, что с ним произошло в доме Шукшина.
      Они долго говорили с Василием Макаровичем о разных насущных литературных делах. Притомившийся Качаев спросил:
      - А ночевать здесь можно?
      Шукшин указал ему "ложе", на котором Юрий должен был "почивать" до зари, сказав напоследок:
      - Ты тут поспи, а я немного посижу.
      Качаев сразу, словно провалившись в пропасть, заснул.
      Вскоре ему начал сниться пожар. Будто бы он находится внутри горящего дома, выйти не может, мечется по комнатам, задыхается от густого, едкого дыма. Очнулся, охнул. Комната тонула в непроходимом дыму. А в углу за столом благодаря настольной лампе чуть проглядывалась фигура Василия Макаровича, склонившегося над рукописью.
      Качаев бросился к окну, распахнул створки, жадно вдыхая свежий воздух. Рассвет чуть брезжил. Услышал виноватый голос Шукшина:
      - Прости, брат. Я тут со своим Стенькой разбирался, да и забыл про тебя.
      Про себя - тоже. Пепельница с головой тонула в окурках. Чуть поодаль белели смятые пачки "Беломорканала" и "Шипки".
      Так было и на съемках фильма "Они сражались за Родину". Если Василий Макарович "не в кадре", вынимает записную книжку и за карандаш или ручку. В гриме, в копоти, сидит и пишет, пишет. А по соседству проносятся лязгающие гусеницами танки, пикируют самолеты, раздаются выстрелы, грохот взрывов, устраиваемых пиротехниками. Он словно боялся не успеть чего-то доделать. Особенно последние два года. Интенсивно печатался, снимался, не бывал дома по полгода. С того момента, как триумфально прошла по стране его кинокартина "Калина красная".
      Василий Макарович, вопреки советам врачей не курить и не пить кофе, дымил по-страшному и не обходился без кофе. А для его изношенного сердца это все было вредно.
      Я знала трех знаменитых сибирских курильщиков - Василия Шукшина, Василия Федорова, Владимира Чивилихина. Вела исподволь борьбу с "табачным змием", но...
      "В России сотни Шаляпиных..."
      Шукшина постоянно осаждали "орды" так называемых друзей, которым он не смел отказать в гостеприимстве. Эти "друзья" не щадили его здоровья, времени, авторитета. Писать Василий Макарович вынужден был по ночам. А утром - съемки, министерства, Госкино, издательства, киностудии.
      "Друзья" занимали гостиную, жена и дети - спальню. Что оставалось Шукшину? Писал, как правило, на кухне.
      Когда ночью просыпался кто-то из гостей и входил к Василию Макаровичу, он, не глядя, показывал рукой на холодильник: мол, бери, что хочешь, только не мешай работать.
      Особенно много липло к Шукшину во время гонораров. Но когда кончались деньги, все исчезали. И в часы трудные этих "друзей" рядом тоже не бывало. В такие минуты не однажды с губ Шукшина срывалось:
      - Как трудно в городе! Какие ненадежные здесь люди. Как тяжело открытому человеку в этом жестоком мире.
      Многое к этому времени Василий Макарович успел переосмыслить, придя к определенным выводам: приехав в город, кроме приобретений, он многое потерял. И потому Шукшин спешит предупредить сельского жителя, что город не только полон соблазнов, но и подлинных разочарований:
      Я мог бы долго говорить, что те мальчики и девочки, на которых он с тайной завистью смотрит из зрительного зала,- их таких в жизни нет. Это плохое кино. Но я не буду. Он сам не дурак, он понимает, что не так уж славно, легко, красиво у молодых в городе, но....
      Но что-то ведь все-таки есть! Есть, но совсем другое. Есть труд, все тот же труд, раздумья, жажда много знать, постижение истинной красоты, радость, боль, наслаждение от общения с искусством.
      Но неискушенного человека всегда манило за горизонт - посмотреть на неведомые земли, моря и разноликих людей, свои возможности испытать, чтоб постигнуть в конце жизни, что самое главное - оно рядом.
      А вот настоящие-то друзья не афишировали себя. Невидимые, незнаемые, небольшая горстка в стольном городе, они бескорыстно любили Шукшина, не требуя ничего взамен. Ведь добро только тогда добро, когда его делают бескорыстно. К ним Василий шел безбоязненно и всегда находил душевный прием и сочувствие. В любое время дня и ночи. Где пригреют, там и дом. Как кутенок, утыкался носом в это тепло, зная, здесь его не предадут. В исключительный миг отогревающейся души любил верных людей до разрыва сердца, до самозабвения, мог о них говорить часами.
      Неустроенный, неприхотливый, с четырнадцати лет знавший, что такое тяжелый труд, Василий от простой мелочи - незначительного внимания к себе приходил в волнение.
      Заболел радикулитом. Мучился от болей, пронзающих спину. Люся Пшеничная, которая хлопотала некогда об утверждении Шукшина на картину "Тихий Дон", видя его страдания, взяла и сшила байковый стеженый пояс. Стесняясь своего поступка, передала незаметно Василию. Когда Шукшин развернул сверток, Земеля увидела смятение и беспомощность на лице друга, глаза, которые медленно заплывали крупными слезами. И молодая женщина вдруг поняла, что Василий мало видел добра в жизни, что и теплом человеческим тоже обделен. Благодарные слезы в глазах Шукшина она помнит до сих пор.
      Он знал про Люсино неудачное замужество, при встрече обязательно останавливался, какая бы величина не шла с ним рядом:
      - Ну как, Земеля, дела? Как жизнь?
      Садились где-нибудь в сторонке от слишком любопытных глаз, чтоб поговорить, согреть друг друга хотя бы словом. Людмила Андреевна Пшеничная готова была служить этому человеку даже на расстоянии, только бы знать жив, здоров, цел и невредим.
      Василий всегда помнил доброту и верность этой женщины, уважал ее честность и дружеское, почти сестринское, расположение к себе. Ни разу Земеля не воспользовалась знакомством с Шукшиным в корыстных целях. Несколько раз Василий Макарович приглашал Людмилу Андреевну поработать с ним на очередной кинокартине, но всякий раз получал решительный отказ.
      Другие не терялись. И давно сделали карьеру. У Люси были свои жизненные принципы. Они стоили уважения Шукшина. А это уже немало.
      Был случай, подчеркивающий особо великое доверие Василия Макаровича к Людмиле Андреевне. Шукшин примчался к ней на квартиру перед отъездом, получив уже паспорт для выезда за рубеж, чтоб передать деньги:
      - Для матери. Отправлять некогда. Приеду из командировки, отвезу.
      Что-то в это время у них с женой немного разладились отношения, была какая-то семейная ссора.
      А мать присылала в Москву алтайские целебные травы, будучи в гостях, распаривала и прикладывала их к усталому телу сына. Но он предпочитал наезжать к ней в Сростки, где Мария Сергеевна готовила отвары для больного его сердца и желудка, продлевала как могла, жизнь родного дитяти, который за недолгие, казалось, годы успел износить себя до основания. И надо было видеть, каким беспомощно-трогательным становился рядом с Марией Сергеевной Шукшин, выполняя все просьбы и пожелания матери. А они были неприхотливы и только на пользу дорогому сыночку.
      Сложность семейных отношений не могла не сказываться и на родне Шукшина, которую всегда, как мог, он старался поддержать, иногда и в ущерб семейному бюджету. Здесь были свои крайности, о которых можно только догадываться. Да и Лидию Николаевну понять можно, поскольку семейный быт, в основном, ложился на ее плечи, а богатств особых ни у того, ни у другого не было, вот и приходилось иногда быть "прижимистой", чтобы не оставить собственных детей голодными.
      Василий Макарович интересовался проблемой "личности и массы". Создание образа на экране считал самым трудным делом. Актер должен при этом быть личностью, как и режиссер, взявшийся за постановку, режиссер, подобный Герасимову, Ромму, Бондарчуку.
      Артист Иван Рыжов, вспоминая о Шукшине, не однажды говорил:
      - Величайшей личностью всех времен и народов считал Ленина. Всегда поражался, как один человек мог сделать так, что миллионы перестали верить в Бога. Думаю, он когда-нибудь прикоснулся бы и к ленинской теме, потому что много об этом говорил.
      Пройдет много времени, и Земеля, друг бесшабашной юности, встретит еще раз Шукшина на Киностудии им. Горького. Разговаривая, зашли попутно в раскрытые двери комнаты: Василию что-то нужно было выяснить там. Полюбовались на большую фотографию Шаляпина, висевшую на стене. Здесь некогда располагалась киногруппа Марка Донского, собиравшегося ставить фильм о знаменитом русском певце, как раз после закрытия шукшинской картины о Степане Разине. Но автор сценария Галич покинул Советский Союз, а Донской запустился с фильмом о Крупской.
      Люся запомнила тот последний, значительный разговор.
      - Когда вижу Шаляпина, чувствую - свой, родной,- сосредоточенно о чем-то думая, тихо сказал Шукшин Люсе.- Люблю этого человека.
      - Я уверена, ты сможешь сделать о нем хороший фильм,- поддержала Василия Земеля.
      - С ума сошла! Он же певец...
      - Спеть можно и под фонограмму.
      - Настоящий артист не должен петь под фонограмму. По двигающимся мышцам лица любой профессионал сразу поймет - фальшь. А Шаляпина второго у нас нет.
      На что Земеля возразила с юношеской запальчивостью, что в ней всегда нравилось Василию:
      - Да в России есть сотни Шаляпиных! Надо только поискать.
      В разговоре раза три возвращались к имени Федора Ивановича Шаляпина, и Люся поняла, что Василия мучает судьба великого русского певца. В руках у Земели был пакет с мандаринами. Протянула все. Василий невольно рассмеялся:
      - Давай три.
      Один мандарин съел:
      - Остальные - дочкам.
      Не исключается возможность, что Василий Макарович, будь жив, поставил бы еще три талантливых фильма - о Разине, Ленине, Шаляпине.
      Доченьки
      Выделять кого-то из трех дочек Шукшина я не могу, не имею права: он всех их любил.
      Ольгу, меньшую, носил под мышкой, как саквояж. Иногда ноги оказывались выше головы. Рядом маячила белокурая детская головка, и чувствовалось, дочери даже нравилось быть в таком "подвешенном" состоянии. Помню, вез Ольгу в детской коляске, а лицо было обиженным. Видно, замыслы Василия Макаровича не совпали с желанием жены "прогулять родное дитя". Ольга в коляске насупилась, увидев незнакомое лицо: ей хотелось продолжать прогулку, а эти взрослые... Как затеют свои разговоры, с тоски можно умереть!
      - Ну, ти! - сощурилась она совсем по-шукшински, что означало почти мальчишеское: "Ну, ты! Отойди от папы".
      Я быстро попрощалась, поддаваясь милому эгоизму маленького существа. И сразу просветлело личико девочки, разулыбался Василий Макарович: его развеселила выходка дочери.
      Вернулся из киноэкспедиции, долго не был дома, Лидия тут же заставила забрать детей и пойти погулять с ними в сквер перед подъездом. С другой стороны нашего дома находился продовольственный магазин. Шукшин вышел из лифта, держа Ольгу на руках. Маша ныла рядом: ей тоже хотелось оказаться на месте младшей сестренки в надежных, ласковых руках отца. В сквере сел степенно на скамейку и поставил Ольгу рядом с бегающей в траве Машей. Затеял с ними игру, но увидел человека с авоськой, вынырнувшего из-за угла нашего дома, развернул газету и уткнулся демонстративно в нее. Мужчина прошел по тропке мимо скамьи с Василием Макаровичем и его дочерьми, исчез за углом соседнего дома. Тогда Шукшин воровато оглянулся по сторонам сквер был пуст. Опустил на скамейку газету и принялся, как медведь, кидать визжащих от восторга дочерей с руки на руку, играть с ними в догонялки. Но как только появлялся очередной человек в сквере, Шукшин - сама невозмутимость - садился вновь на скамейку, закрывался от всех газетой, а дочери недоуменно теребили его за ноги, не понимая, что же с отцом происходит. Он стеснялся на людях показывать свои чувства к детям, которых любил трепетно и нежно. К тому же популярность и узнаваемость Шукшина к этому времени были так велики, что мешали уже ему быть обыкновенным человеком, отцом: тут же кто-нибудь начинал приставать - или просить автограф, или привязывался с ненужным разговором.
      Каждый отъезд Шукшина Ольга переживала по-особому.
      В этот стояла у подъезда, засунув красные от холода ручонки в карман пальтишка, крепкая, плотная, как гриб-боровик, вглядываясь напряженно в наступающие сумерки.
      - Оля, папа дома?
      - В Сибили! - ответила гордо, даже с вызовом, и сделала шаг навстречу, с глубоким вздохом добавив: - На съемках.
      - Беда с ней! - вклинилась в разговор бабушка.- Как отец уедет, покоя от нее дома нет. Тоскует по нему. Чистая "путчистка"!
      "Путчистка" насупила брови, блеснула недовольно глазами по-шукшински и отвернулась от нас, больше не замечая.
      Сергиевская, редактор фильма "Калина красная", рассказала мне об одном случае, когда в ее присутствии состоялся телефонный разговор Василия Макаровича. Ему сообщили, что дочка Маша разбила лоб - весь в крови. В лице отца не осталось ни кровинки от этого сообщения.
      - Я испугалась, стала его успокаивать: "В этом нет ничего страшного, дети постоянно падают! Вот и я, когда была маленькая, упала, и мне рану зашивали". Потом Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина с улыбкой пересказывала мне, как Василий Макарович удивлялся: "Ирина-то какая жестокая! Говорит, нет в этом ничего особенного. У нее нет своих детей, она и не понимает..."
      И этот случай, как никакой, подчеркивает кровную связь Шукшина с детьми, со своей семьей, узы с которой отныне стали для него нерушимыми, одним целым с его организмом, который каждым нервом, сосудом ощущал родственную эту нерасторжимость. Отступили призраки юности, первые влюбленности, мимолетные связи, наступила зрелость и ответственность за души тех, кого он создал и приручил. Помните, у Сент-Экзюпери: "Мы всегда в ответе за всех, кого приручили"?
      На улице - осень: слякотно, холодно. Возвращаюсь с какого-то очередного выступления, а лифт в нашем подъезде не работает. Иду пешком наверх - на свой, седьмой. На пятом этаже две девочки-белянки стоят на площадке у лестничной клетки в ночных сорочках, босиком, свесив через перила головы вниз.
      - Что случилось? - спрашиваю Машу и Олю.
      - Боимся.
      - Кого?
      - Темноты. А ее все нет и нет!
      - Кого нет? - не понимаю я.
      - Мамы!! - хором отвечают белянки.
      - Идите домой. Нельзя босиком стоять на цементе. Простудитесь. Мама едет.
      - Правда?! - Вздох облегчения, и обрадованные девочки, два белокрылых ангелочка, стремглав бросились в квартиру.
      Но кто из нас в детстве не боялся темноты?
      Когда умер их отец, Маше было семь лет, а Оле - три годика. Едва ли в таком возрасте можно осознать всю тяжесть потери, которая пала долголетним крестом на плечи матери. Она-то до конца испила сию чашу.
      Из письма В. М. Шукшина матери, обнаруженного в музее Сросток:
      Расскажу немного о своих невестах. Это надо, конечно, видеть, особенно Ольгу. Она толстенькая, крепенькая. Но справиться с ними сил нет. Я удивляюсь Лидиному терпению. Ей, конечно, достается. С Маней - глаз да глаз. Носятся, возятся. Оля - характером спокойнее, тверже. Маня ее безумно любит, тискает, а той не нравится, говорит: "Мася, на рученьки" ("А лючики",- говорит Оля). Очень она меня любит, Оля. Оля такая деревенская, надежная, а Маня - москвичка. Поют хорошо. "Коля-Коля-Николаша, я приду, а ты встречай". Хорошенькие - сил нет. Приведу их на студию, все сбегаются, смотреть. А Оля заходит к директору и везде. Шагает широко, немного вразвалку.
      С Катериной, самой старшей из дочерей Шукшина, я познакомилась во время просмотра документального фильма оператора-постановщика Киностудии им. Горького Валерия Головченко "Памяти Шукшина".
      Возвращаясь к дочерям Шукшина, вспоминаю всякий раз крупный кадр с горько плачущей девчушкой из фильма Валерия Головченко, которого привлекло искреннее горе ребенка. Позже Валерию сказали, что плакала на могиле отца старшая дочь Василия Макаровича - Катерина.
      Шло время. Выросли Маша и Ольга. Много воды утекло, много событий прошло. Повзрослели его девочки, стали красивыми, статными, как мать, взяв лучшие характерные черты и от отца, иногда и крутые, конечно, чтя и уважая память о нем. У Оли родился сын, которого она назвала Василием. Оля закончила Литературный институт, пишет рассказы. Говорят, интересные.
      Дай Бог, чтобы внук унаследовал от своего прославленного дедушки любовь к родному Отечеству и народу.
      Как-то попала на один из юбилейных вечеров известного советского поэта и драматурга Анатолия Софронова. В конце программы прошла к первым зрительским рядам, чтоб лично поздравить Анатолия Владимировича, поздороваться с его Эвелиной Сергеевной, но вдруг мои глаза наткнулись на юное девичье лицо, неуловимо напоминающее чьи-то очень знакомые черты. Девочка отличалась худощавостью, замкнутостью. Держалась отстраненно от толпы, но с достоинством и сдержанностью.
      - Кто это? - спросила я невольно у рядом оказавшегося знакомого поэта.
      - Внучка Софронова и дочь Шукшина - Катерина.
      Я вздрогнула: да-да, конечно же, я знала это лицо, видела на юношеских фотографиях Василия Макаровича.
      Катерина, мне кажется, наиболее внешне удалась в Шукшина. Маша рослостью, Ольга - характером. Все они несут на себе отсвет знаменитого отца, находясь постоянно в эпицентре внимания.
      Катерина была для него болью и памятью.
      Из телеграммы В. М. Шукшина:
      Милая доченька Случилось Опоздал Праздником тебя Здоровья Поцелуй маму Бабушку Поздравляю всех Василий
      Шукшиной Екатерине Васильевне:
      Сростки Алтайского Бийского Дорогая Катенька Поздравляем началом первого твоей жизни учебного года Здоровья тебе радости папа и вся сибирская семья.
      Хранятся бережно в доме Виктории Анатольевны Софроновой три книги Василия Макаровича, в которых оставлена часть тепла автора.
      Например, на книге "Там, вдали" такая надпись Шукшина:
      Дочке Кате - от папы. Там, вдали - это моя Родина, Катя, и твоих сибирских предков. Будь здорова, родная! Папа. В. Шукшин. Москва. 1972 год.
      И книга "Земляки" имеет оттиск руки Василия Макаровича:
      Доченьке Кате - на светлую любовь и дружбу! В год, когда она первоклассница. Когда ты будешь первокурсница, я, Бог даст, подарю тебе толстую-толстую книжку. Будь здорова, моя милая! Папа. В. Шукшин. 1972 г.
      За неделю до последнего отъезда Шукшина из дома, уже на улице Бочкова, зашла к ним Валентина Салтыкова - Пельмень, закончившая к этому времени высшие режиссерские курсы.
      - Слушай, Лида,- сказала она без обиняков жене Василия Макаровича.Хочу я попросить твоего супруга о помощи - продвинуть один сценарий. Сама хочу ставить фильм.
      Ответ Лидии обескуражил Валентину:
      - И не думай даже! Он так много настрадался, пробивая свое, что сейчас никому не помогает. Сил нет. Никто не знает, как он тяжело болен.
      В это время в прихожую с улицы вошел Василий Макарович, и Валентина, увидев его смертельно уставшее лицо, безжизненность зеленоватой кожи, невольно прикусила язык. Меланхолично поздоровавшись с гостьей, он сразу прошел в спальню к дочкам.
      Убрав светлую прядку со лба, горячо расцеловал спящую Машу. Взял больную Олю осторожно на руки, прижимая к себе и нашептывая ласковые, отцовские слова, покрывая ее теплое, упругое тельце поцелуями. Стоя вместе с Лидой у двери спальни, Валентина с ужасом поймала себя на мысли: "Будто прощается навсегда".
      Светлый человек - Валечка, Валентина Сергеевна Салтыкова, прозванная Шукшиным Пельменем, задушевный собеседник, надежный друг. Скольким юным дарованиям эта женщина, кинематографист до мозга костей, помогла, скольких спасла, утвердила! И доброе слово о ней кстати... В доме Валентины Салтыковой хорошо и тепло людям, зверям и растениям. Кот Василий засыпает на ее руках под человеческую колыбельную, а черный пудель улыбается у ног хозяина дома, видя эту картину. Чай Валентина Сергеевна заваривает на травах, которые разносят аромат дачных растений по всей квартире. А пельмени - к застолью, по случаю очередного праздника. Сытные, домашние, любимые Шукшиным... А по всей квартире Валентины Сергеевны множество разного рода домашних растений, целый сад! И в этом саду живут светлые души, открытые некогда Василием Макаровичем.
      Талант и природа
      Прочла я как-то в одном из журналов статью Виктора Астафьева. Из нее мне запомнилась одна мысль: чем щедрее природа, окружающая человека, тем богаче его мир, щедрее он наделен талантами.
      Феномен В.М. Шукшина объяснил наиболее точно, на мой взгляд, известный российский писатель Валентин Распутин в статье "Твой сын, Россия, горячий брат наш":
      Не было у нас за последние десятилетия другого такого художника, который бы столь уверенно и беспощадно врывался во всякую человеческую душу, предлагая ей проверить, что она есть, в каких просторах и далях она заблудилась, какому поддалась соблазну, или, напротив, что помогло ей выстоять и остаться в вечности и чистоте.
      Позже анализ Распутина приобретет более отточенную формулировку:
      Если бы потребовалось явить портрет россиянина по духу и лику для какого-то свидетельствования на всемирном сходе, где только по одному человеку решили судить о характере народа, сколь многие сошлись бы, что таким человеком должен быть он, Шукшин.
      Ничего бы он не скрыл, но ни о чем бы и не забыл.
      К сожалению, критика заметила этот самобытный талант поздно. Да и признание у нас Шукшин получил после смерти.
      Увы, это как бы черта наследная в России - и Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов, и Есенин, и несть тому числа, прошли через испытание смертью. Для одних она становилась забвением, для других - взлетом! Почти по русской пословице: что имеем не храним, потерявши - плачем.
      Плачем. До сих пор.
      Выступая в Москве на одном из вечеров, посвященных "Жизни и творческому пути В. М. Шукшина", я встретилась с ветераном Великой Отечественной войны. Он подошел ко мне во время перерыва.
      Ветеран рассказал, что, будучи тяжело ранен во время боев, он попал в госпиталь на излечение в край, где проживал Василий Макарович, и выписался, как и многие другие, быстро выздоровев. На прощанье ветеран подарил мне фотографию Шукшина, снятую за два или за три дня до того, как жизнь Василия Макаровича оборвалась под Волгоградом, на том злополучном теплоходе "Дунай", где жила киногруппа фильма "Они сражались за Родину".
      Сфотографировали Шукшина в военной форме среди штатских. Он сидел, как и они, на родной матушке-земле. Из объяснения ветерана я поняла, что эти люди приехали с телевидения брать у Шукшина интервью. И, кажется, среди них был сын этого ветерана.
      Наверное, это было последнее интервью с Шукшиным. А я, к сожалению, своего для радио не успела сделать. Перед отъездом в Волгоград встретила Василия Макаровича на киностудии "Мосфильм", и мы договорились, что я позвоню ему вечером уточнить время, когда и куда мне завтра подъехать с репортером. Сама же я спешила в этот день в одну из комнат киностудии, чтоб там взять интервью у знаменитого японского кинорежиссера Акиры Куросавы... Это-то у меня получилось и вскоре прозвучало по радио, а позже было напечатано даже за рубежом.
      Лицо Шукшина поразило меня усталостью, землисто-серым цветом. Василий Макарович спешил.
      Вечером по телефону Шукшин сказал мне, что они с Лидой уходят на юбилей Акиры Куросавы: интервью придется отложить до возвращения из Волгограда. Это был последний наш разговор.
      Но ведь прав оказался Виктор Астафьев - щедрый талант порождается щедрой природой. Невольно припомнились строки Николая Константиновича Рериха, алтайский маршрут которого был частью знаменитой Центрально-Азиатской экспедиции в 1928 году в Сикким. Рерих писал в дневнике:
      Алтай является жемчужиной не только Сибири, но и жемчужиной всей Азии. Строительная хозяйственность, нетронутые недра, радиоактивность, трава выше всадника, лес, скотоводство, гремящие реки, зовущие к электрификации,- все придает Алтаю незабываемое значение.
      И далее:
      Земля здесь будто сейчас народилась, из любого ручья пей - безопасно.
      Шукшин самозабвенно и преданно любил Алтай. Помнится, обратился даже ко мне с просьбой: не могу ли я написать об Алтае сценарий, крайком поддержит, и он тоже обещает свою помощь. Видно, Василия Макаровича об этом попросили, и он, несмотря на свою крайнюю занятость, искал возможность поддержать земляков. Не успел.
      В одном из последних писем к матери Шукшин писал:
      Здравствуй, родная моя! Сам измучился и вас измучил своими обещаниями приехать. Все никак не могу вырваться. Сам соскучился, сил нет.
      Мама, одна просьба: пока меня нет, не придумывайте ничего с домом, т. е. не продавайте. У меня в мыслях-то - в дальнейшем - больше дома жить, а дом мне этот нравится. Вот после этой большой картины подумываю с кино связываться пореже, совсем редко, а лучше писать и жить дома. Тянуть эти три воза уже как-то не под силу становится. И вот мечтаю жить и работать с удовольствием на своей родине.
      Надвигалась святая для россиян дата 30-летия Победы советского народа над фашистской Германией. Сергей Федорович Бондарчук заканчивал съемки кинокартины "Они сражались за Родину".
      Не очень-то хотелось сниматься Шукшину в этом фильме. Но Бондарчук поставил условие: сначала фильм "Они сражались за Родину", а потом Степан Разин. Личность Бондарчука многое значила по тем временам. И Василий Макарович идет на компромисс ради будущего своего детища.
      Слава Шукшина была в зените! Триумфальное шествие кинофильма "Калина красная" по стране, длинные очереди у кинотеатров.
      А Шукшин готовился к последнему рывку, жил предчувствием главной работы, о которой думал многие годы, почти с детства.
      На уроке в шестом классе Вася Шукшин услышал о Степане Разине много нового, схожего с песней, слышанной в детстве в одном соседнем доме. Пришел из школы встревоженный, завороженный, подступил к матери:
      - Сходи, мама, к соседям, перепиши для меня песню о Степане Разине.
      Мария Сергеевна, думая, что ребячья блажь скоро пройдет, не спешила выполнить просьбу сына, который не унимался, всякий раз опять за свое: "перепиши". Пришлось идти к соседям.
      Несколько вечеров Василий старательно разучивал песню, пока не понял, что Стенька теперь навсегда с ним - народный герой и заступник обиженных.
      Что волновало мальчика в пору отрочества в образе русского народного героя? Нам не ответить, а Шукшин унес эту тайну с собой. Но именно тогда запало в детское сердце Василия Шукшина имя Степана Разина, став его частью, если не естеством.
      Образ Разина мелькнет в одном из ранних рассказов Шукшина, где герой, кузнец, создает небольшую скульптуру Степана со связанными руками. Но однажды кузнец прозреет: не может вольный казак быть со связанными руками, и бросит скульптуру в костер.
      Замысел фильма о Степане Разине Василий Макарович вынашивал с шестидесятых годов. В 1966 году он писал в своей "Автобиографии":
      Сейчас работаю над образом Степана Разина. Это будет фильм. Если будет. Трудно и страшно. Гениальное произведение о Стеньке Разине создал господин Народ - песни, предания, легенды. С таким автором не поспоришь. Но не делать тоже не могу. Буду делать.
      Во многих произведениях Шукшина возникает имя Степана Разина: взять ли Ольгу Фонякину из повести "Там, вдали", которая, оказавшись в клубе с молодым учителем, думает: "Интересно как о Стеньке Разине рассказывает", а в фильме "Калина красная" один из родителей Любы Байкаловой говорит о Егоре Прокудине: "Стенька Разин нашелся!"
      Атаман Стенька Разин становится для Шукшина образом, в котором отразились национальные особенности русского народа, характерные черты, что приводило автора к неординарным размышлениям.
      Жизнь то и дело сшибала Разина с мыслями крупными, неразрешенными. То он не понимал, почему царь - царь, то злился и негодовал, почему люди могут быть рабами и при этом - живут, смеются, рожают детей. То он вдруг перестал понимать смерть - человека нету. Как это? Совсем? Для чего же все было? Для чего он жил?
      Опять те же извечные вопросы о рождении, жизни и смерти.
      В последний миг Степан Разин поклонился на три стороны, сказал народу: "Прости" - и лег на плаху. Смертью смерть поправ.
      За последние пятьдесят лет о Степане Разине было написано, кроме исторических исследований, три романа. В 1926 году вышел в свет роман Чапыгина "Степан Разин" - впервые не лютый разбойник, а защитник и мститель.
      Писатель Злобин подчеркивал народность Разина, но слишком политизировал свое произведение.
      Ни Чаплыгин, ни Злобин не заметили того, что высмотрело острое зрение Шукшина. Его Разин воевал не столько с боярами да воеводами, сколько с государством.
      Помимо В. Быстрова и В. Коробова (работая над этой книгой, принципиально их не читала, чтобы не попасть под чужое влияние), я пришла к собственным выводам.
      "Такого мужика загубили, сволочи..."
      В 1967 году Шукшин приехал в родные Сростки, и библиотекарь Дарья Ильинична Фалеева решила устроить с ним встречу земляков, но услышала от них неожиданное:
      - А что нам с Васькой встречаться? То ли мы его не видели?
      Библиотекаря эта неприязнь поразила. Раздражала она и Шукшина, который, по воспоминаниям матери, ходит-ходит по избе, курит да приговаривает:
      - И за что вы меня так? Гады. Я ж вас люблю.
      Собственно, еще в 1963 году он высказался о подобном отношении, написав рассказ "Игнаха приехал".
      Людям от сохи и чернозема чужд и далек был мир, в котором вращался их земляк. Но, главное, конечно,- Мария Шумская. Исковерканной судьбы этой чуткой, кроткой девушки не могли простить Василию Шукшину в краю, где все люди как на ладони видны - одна семья. А он вон что вытворяет - одну за другой возит в Сростки московских "чувих", словно кому-то доказывает, как им там, в Москве, дорожат, мчатся на край света, чтоб только рядом с ним помаячить. Подумаешь, кинорежиссер и писатель! Нужно прежде всего человеком быть! Жили без него и проживем дальше, а он будет приезжать да глаза прятать от стыда, что жен меняет, как перчатки! Дон Жуан нашелся.
      Откуда библиотекарю было знать, что стояло за протестом земляков, за неуважительным отношением к имени того, кто был славен в больших городах, а здесь все текло размеренно и спокойно, в едином русле, как река Катунь, по берегу которой носился Вася Шукшин босым мальчонкой, знавший военное и послевоенное лихолетье да колхозный труд с утра до глубокой ночи, на чем надорвалась его мать Мария Сергеевна, возмечтавшая из своего сыночка сделать кого-то повыше генерала.
      Но одно дело Сростки и его жители, другое - интеллигенция, писатели, журналисты. К личности земляка уже приковано внимание сибирской общественности. К этому времени относится публикация от 1 января 1967 года в газете "Молодежь Алтая" беседы Шукшина с корреспондентом Вл. Баулиным:
      Меня давно привлекает образ русского национального героя Степана Разина, овеянный народными легендами и преданиями. Последнее время я отдал немало сил и труда знакомству с архивными документами, посвященными восстанию Разина, причинам его поражения, страницам сложной и во многом противоречивой жизни Степана. Я поставил перед собой задачу: воссоздать образ Разина таким, каким он был на самом деле.
      Сейчас я завершаю работу над сценарием двухсерийного цветного широкоформатного фильма о Степане Разине и готовлю материал для романа, который думаю завершить к трехсотлетию разинского восстания. А несколько раньше на экраны выйдет фильм, к съемкам которого я думаю приступить летом 1967 года.
      Каким я вижу Разина на экране? По сохранившимся документам и отзывам свидетелей представляю его умным и одаренным - недаром он был послом Войска Донского. Вместе с тем поражает противоречие в его характере. Действительно, когда восстание было на самом подъеме, Разин внезапно оставил свое войско и уехал на Дон поднимать казаков. Чем было вызвано такое решение? На мой взгляд, трагедия Разина заключалась в том, что у него не было твердой веры в силы восставших.
      Мне хочется в новом фильме отразить минувшие события достоверно и реалистично, быть верным во всем - в большом и малом. Если позволят здоровье и силы, надеюсь сам сыграть в фильме Степана Разина.
      Двадцать пятого февраля 1971 года директору киностудии им. Горького Г. И. Бритикову была сделана заявка на постановку фильма о Степане Разине, но кинокартину закрыли.
      Образ Степана Разина перекочевал в роман, последнюю главу которого Шукшин писал ночью. Он вообще любил работать по ночам.
      Часа в четыре утра проснулась жена Лидия Николаевна: послышалось, что ребенок рыдает. Заметила на кухне свет. Поспешила на него. Да и замерла в двери: плакал Василий. Такое ей почти не приходилось видеть и знать. Муж ее был крепким орешком - перед женщинами слабости обычно не показывал.
      - Что случилось?
      Пряча от жены сконфуженное лицо, стыдясь минутной слабости, сдавленно пробормотал:
      - Такого мужика загубили, сволочи.
      Артист Бурков позже рассказывал о Шукшине:
      - Любовь к Разину раздирала его сердце. В романе звучит голос автора. Мучается Степан, не может выговорить, физическое ощущение удушливости сковывает разум. "Оттуда, оттуда они бежали, черной тенью во все небо наползала всеобщая беда. Что за сила могучая, злая - мужики и сами того не могли понять". Тут-то Шукшин и вступает: "Та сила, которую мужики не могли осознать, назвать словом, называлась ГОСУДАРСТВОМ"! И выделяет, подчеркивает. Вот за это бессилие перед могуществом, недосягаемым для Разина, для казаков, так любил их Шукшин. Государство и воля - вот две антитезы, смысл, суть романа.
      Три года спустя, в первой половине 1974 года, Шукшин сдаст новую заявку, но уже генеральному директору "Мосфильма" Н. Т. Сизову, бывшему генералу МВД:
      Предлагаю студии осуществить постановку фильма о Степане Разине.
      Вот мои соображения.
      Фильм должен быть двухсерийным: охват событий - с момента восстания и до конца, до казни в Москве. События эти сами подсказывают и определяют жанр фильма - трагедия. Но трагедия, где главный герой ее не опрокинут нравственно, не раздавлен, что есть и историческая правда. В народной памяти Разин - заступник обиженных и обездоленных. Фигура яростная и прекрасная - с этим бессмысленно и безнадежно спорить. Хотелось бы только изгнать из фильма хрестоматийную слащавость и показать Разина в противоречии, в смятении, ему свойственным. Не обойти, например, молчанием или уловкой его главной трагической ошибки - что он не поверил мужикам, не понял, что это сила, которую ему и следовало возглавить и повести. Разин человек своего времени, казак, преданный идеалам казачества,- это обусловило и подготовило его поражение. Кроме того, не следует, очевидно, в наше время "сочинять" ему политическую программу, которая в его время была чрезвычайно проста: казацкий уклад жизни на Руси. Но стремление к воле, ненависть к постылому боярству - этим всколыхнул он мужицкие тысячи, и этого у Разина не отнять: это вождь, таким его следует показать. Память народная разборчива и безошибочна.
      Фильм следует запустить в августе 1974 года.
      Шукшин заканчивал сниматься в фильме Бондарчука "Они сражались за Родину", а оператор Анатолий Заболоцкий в это время улетал выбирать натуру для фильма Василия Шукшина "Степан Разин": киногруппа проходила подготовительный период.
      Василий Макарович жил предчувствием нового ПРАЗДНИКА - долгожданной работы над фильмом о Степане Разине.
      Переболел в душе всеми перипетиями страшной судьбы Стеньки Разина. Обдумывал, как снимать казнь народного героя. Однажды решительно сказал:
      - Нет, это я снимать не буду. Этого я физически не перенесу. Умру.
      Потом нашел другое завершение фильма.
      Странник, который отправляется на богомолье в Соловки, получает от Степана Разина тяжелый мешок в подарок монастырю:
      - Помолись и за меня.
      Проходит время, и странник переступает, наконец-то, порог монастыря:
      - Вот, пришел помолиться за себя и за Степана Тимофеевича Разина. И дар от него принес.
      - Какой дар? Его самого уже нет в живых. Казнен.
      - Долго же я шел! - поразится странник и полезет в мешок за Степановым подношением, которое высоко поднимет над головой. Огромный золотой поднос, переливаясь и слепя глаза, превратится в солнце.
      Впервые на сцене
      Спектакль "Охота жить" по рассказам Василия Шукшина впервые поставил народный театр Дворца культуры Метростроя. Виктор Комиссаров, режиссер, недавний выпускник Театрального училища имени Щукина, был одним из первых, кто обратился к Шукшину, чтобы показать зрителям, как театрален и интересен этот автор, хотя Василий Макарович пока всерьез еще не думал о сцене.
      Единомышленником и сподвижником Комиссарова в работе над спектаклем был самодеятельный артист Геннадий Горячев, работавший токарем-универсалом в Центральном институте авиационного моторостроения. Он исполнял с успехом заглавные роли во всех четырех рассказах Шукшина ("Охота жить", "Светлые души", "Космос, нервная система и шмат сала", "Верую"), ставших основой спектакля. Кстати сказать, Геннадий Горячев, как и Шукшин, начал трудиться с четырнадцати лет. Самодеятельный артист рассказал мне, что Комиссаров встречался с Василием Макаровичем, вместе с ним обсуждал будущий свой спектакль.
      С ноября 1973 года со спектаклем "Охота жить" зритель встречается на сцене народного театра Дворца культуры Метростроя до ста раз. В паре с Геннадием Горячевым в рассказе "Верую" попа играл заслуженный артист Татарской АССР Юрий Блащук, воспитанник этого коллектива. И всякий раз спектакль проходил с аншлагом, об участниках говорили по радио, широко писала пресса. Пятеро самодеятельных артистов стали лауреатами первого Всесоюзного смотра-конкурса самодеятельного творчества трудящихся, среди них и Геннадий Горячев получил поощрительные медаль и диплом.
      Народ первым вывел шукшинских героев на сцену!
      Как писал алтайский писатель В. Ф. Горн: "Василий Шукшин - художник народный, сроднившийся с ним (вспомним слово Достоевского) "взаправду".
      Именно поэтому народ ему отвечал взаимностью, гласно и негласно поддерживая талант Шукшина.
      Свой театр
      Театральный режиссер А. Гончаров услышал о Василии Макаровиче в 60-е годы, первые же работы кинематографиста приковали к себе внимание непривычной, нестандартной, не общепринятой "сибирской" экзотикой. Натуральность поведения героев на экране была неожиданна в то время еще потому, что зритель часто видел театральных артистов, а не устоявшиеся, порой и поднадоевшие, киношные имена.
      А. Гончарову предстояло открыть Василия Шукшина как прозаика прежде всего в том, что автор искал героев совершенно в "другой зоне".
      В 60-х годах литература подчинена была исследованию научно-технической революции, прогресса - Шукшин видел своих героев в совершенно другой ипостаси. Уходя от навязываемых стереотипов, Василий Макарович создал своего героя, с иной духовностью и степенью внутренней свободы и красоты.
      Этот персонаж не был готов ко встрече с НТР, усиленно насаждавшейся и в искусстве существующей идеологией, похоже было - даже сопротивлялся ей.
      Актер, режиссер, кинодраматург, прозаик - такое многогранное явление для этого времени редкость. Ко всему прочему, у Шукшина была своя эстетика, нравственность, норов, своя походка, почерк, уверенность, стойкость. Правда, не было произведений для театра! И тогда, очарованный нестандартным творчеством Шукшина, на первом объединенном актерско-режиссерском курсе в ГИТИСе Гончаров принялся делать этюды по рассказам Василия Макаровича, а затем инсценировать их. Это случилось в 1967 году, продолжалось и на втором, и на третьем курсе, то есть привязанность режиссера к имени Шукшина становилась постоянной.
      В ходе работы пришло озарение объединить несколько рассказов в единый спектакль. Гончаров и актеры нашли общую тему - душевность и человеческая щедрость, то, чего не хватало в век НТР.
      Взяв за основу сюжет одного из рассказов, А. Гончаров сделал его стержневым, нанизывая на него, как на шампур, остальные. Получалось что-то необычное.
      Наступил долгожданный, ответственный и волнующий вечер, памятный для театральной группы, когда на просмотр по приглашению студентов явился "сам" Шукшин - неконтактный человек, который сначала напряженно, испытующе, недоверчиво присматривался ко всему происходящему, а потом лицо его помягчело, и Василий Макарович начал улыбаться. Это было уже хорошим признаком.
      Едва закончился спектакль "Характеры" и отгремели аплодисменты, состоялась запланированная встреча исполнителей с автором.
      Шукшин вошел в кабинет режиссера А. Гончарова и молча присел в сторонке. Актеры настороженно ждали, что скажет Василий Макарович. А он молчал, прислушиваясь к репликам. Потом незаметно пересел на диван и заговорил, сказав, что поначалу все-таки не поверил в затею актеров, не понимал, как можно играть прозу, но спектакль убедил его, что такое возможно, за что он благодарен молодым дарованиям. Гончаров воспользовался доверительной интонацией Василия Макаровича и обратился к нему с просьбой написать для коллектива пьесу.
      Прошло несколько месяцев, Шукшин попал в больницу: его мучила язва. Оттуда он вскоре дал знать, что пьеса почти готова. Студенты, заранее сговорившись с Шукшиным, подогнали к больнице машину и "украли" Василия Макаровича на несколько часов из-под бдительной опеки врачей!
      В Малом зале Московского театра им. Маяковского, где уже шли "Характеры", в час дня собралась актерская группа, которой Василий Макарович начал читать свою первую театральную пьесу "Энергичные люди". Кстати сказать, событие это произошло через полгода после инсценировки нескольких рассказов Шукшина Народным театром Дворца культуры Метростроя.
      Текст пьесы еще не был отпечатан, весь умещался в клеенчатой тетрадке. В некоторых местах вместо реплик шли прочерки или многоточия, и Василий Макарович по ходу чтения импровизировал, получалось неожиданно и эффектно. Позже автором сделан был машинописный экземпляр.
      Надо честно сказать: в первой драматургической работе Шукшину не удалось до конца реализовать свои возможности. Пьеса представляла собой анекдот, правда, талантливо написанный, но она не вскрывала причинность явлений. Всем запомнилось поразительное чтение Василием Макаровичем своей пьесы "Энергичные люди". Когда смолк голос автора, актеры устроили ему настоящую овацию, оценив его талант и со стороны их непосредственной профессии, чем несколько смутили Шукшина, но и воодушевили. Он понял, что попал к своим! В изложении Василия Макаровича характеристики героев совпали с его личной яркой актерской индивидуальностью. Это впечатляло и удивляло.
      Попав из-за неурядиц по случаю "Калины красной" в больницу, а возможно, и спасая тем самым кинофильм (ведь Бондарчук в это время доказывал партийным вельможам, что фильм нужно выпустить, чтоб не убить известного кинорежиссера Шукшина), больной и там занимался творчеством, потому что вдохновенное состояние души было его человеческой сутью.
      Вскоре начались репетиции, их вел талантливый молодой режиссер Борис Кондратьев.
      Начав работу над пьесой "Энергичные люди" раньше Большого драматического театра им. Горького в Ленинграде, руководимого Георгием Товстоноговым, Московский театр им. Маяковского сдал премьеру своего спектакля глубокой осенью, тогда как БДТ выпустил спектакль уже весной!
      Режиссер Московского театра им. Маяковского Андрей Гончаров позже с горечью заметит:
      - В октябре тысяча девятьсот семьдесят четвертого года Шукшина не стало. Для нас это был тяжелый удар - страна потеряла человека огромного, всенародно признанный талант, Театр Маяковского - "своего" автора, о котором мечтал десятилетия, связывая с ним немало надежд.
      Увы, им было не суждено сбыться, а Шукшину - утвердиться в новом качестве - драматурга.
      Подарок на день рождения
      Двенадцатого февраля 1974 года, по воспоминаниям Кати Шукшиной, она пригласила отца на день своего рождения. Он уезжал в Болшево, в Дом творчества кинематографистов, и его по этой причине, в общем-то, не особо и ждали в доме Виктории Софроновой. Но Василий Макарович, для которого просьба дочери была законом, явился в разгар детского праздника. В подарок Кате отец принес чашку, на которой изображался большой красный цветок, а возле него - черная пчела в золотом окаймлении, что, видимо, представляло дочку и его, жужжащего рядом. Как самокритичный человек, он увидел себя в черном цвете, но в золотом окаймлении: как-никак, а известный в стране человек - кинорежиссер, актер, сценарист и писатель!..
      Виктория Анатольевна же в этом интригующем подарке усмотрела трагическую символику и после ухода Василия загоревала. Катя и Ксения Федоровна успокаивали ее, как могли, но Вика почувствовала чутким женским сердцем надвигающуюся катастрофу.
      Хранятся в доме Вики, подаренные ей Василием Шукшиным, портрет Лермонтова, выбитый на горном хрустале, и небольшая иконка Николая Угодника, принесенная в дом отцом для Кати. Эти предметы Вика мне показывала, как и многим другим, кто наведывался в дом ее для прояснения какой-то истины, связанной с именем Шукшина. Со смешанным чувством неловкости и печали эта женщина говорила не про давнюю любовь, а только о дочери Кате, о творчестве Шукшина, о житейских буднях... Она давно смирилась со своей участью и относилась к ней философски.
      Хамство
      Последнее время Шукшин интенсивно работал, словно боялся не успеть высказаться до конца, и потому спешил - так велика была сопротивляемость этого человека, когда дело касалось его убеждений и творчества. Учащаются его публикации в газетах "Литературная Россия", "Неделя", в журналах "Наш современник", "Аврора", "Звезда" и других. Многие фильмы с участием Шукшина демонстрировались уже после его смерти.
      Василий Макарович работал на износ. Он всегда был как бы солдатом, вставшим на передовой искусства насмерть, форпостом его. И военная форма удивительно шла Шукшину!
      И в первом фильме "Два Федора", в котором Василия Макаровича снял Марлен Хуциев, он играл военного, и в последнем, "Они сражались за Родину", Шукшин играл солдата-бронебойщика Петра Лопахина, бывшего когда-то в мирной жизни шахтером.
      С первого появления в кадре Шукшина - Петра Лопахина мы про себя произносим спасительное в любых ситуациях: "Свой".
      В одном из предсмертных рассказов Шукшина можно найти такие строки:
      Боюсь чиновников, продавцов и вот таких, как этот горилла, псих с длинными руками, узколобый.
      За четыре недели до смерти Василия Макаровича "Литературная газета" 4 сентября 1974 года перепечатала из журнала "Аврора" его очерк "Кляуза", в котором Шукшин резко пройдется по адресу вахтерши, которая сначала не пустила к Василию Макаровичу его детей, а потом двух вологодских писателей, требуя взятку, издеваясь над больным в вестибюле Московской клиники пропедевтики, что находится на Погодинской улице.
      Как говорил Георгий Бурков, Шукшин пришел в литературу с пониманием значения "маленького человека". Рассказ "Кляуза" - об этом, крик души - в мелочи подмеченное новое негативное явление времени.
      "Держись, Катюня!" - слова, обращенные к дочке, но больше, наверное, к самому себе, самоутверждение и сопротивление каким-то негативным обстоятельствам. Лежать в больнице, да еще при таком отношении,удовольствие, признайтесь, не очень-то приятное. Хотелось сочувствия.
      Открытка, на которой изображена корзина с букетом георгинов:
      Катенька, родной мой человечек! С днем рождения тебя! Хотел бы сказать тебе много-много, но на бумаге - это слова, они у меня под сердцем - это часть, очень дорогая, моей жизни. Будь здоровенька! Я в больнице (в Кунцеве), но дело не так плохо. Мы же с тобой - полтора сибиряка, так что скоро нас не сшибешь. Держись, Катюня! Папа Шукшин.
      По существу, Василий Макарович повторил судьбу героя из своего же рассказа "Ванька Тепляшин", к которому вахтер не пускал в больницу, где он лежал, мать. Его, этого вахтера, "надо было попросить как следует, а еще лучше и полтинник сунуть". Как тут не вспомнить, что во все времена писателей называли пророками.
      Но герой Шукшина, Ванька Тепляшин, выражая волю автора, не может пойти на такое унижение перед хамом вахтером: "Надо человеком быть, а не полтинники сшибать".
      Провидчески предугадав в этом рассказе и собственную судьбу, Шукшин повторил ее в более крутой форме. Столкнувшись с вахтершей, Василий Макарович в больничной одежде, без шапки, в тапочках по морозу сбегает из медицинского учреждения, но, увы, нет в нем гонора победы над хамством, скорее, унижение испытывает всем известный кинорежиссер и писатель перед грубым воплощением непробиваемости и откровенной издевки "простого" человечка, но без души, без сострадания к ближнему.
      Ваньке-то шукшинскому "было даже весело" при мысли, что он скоро войдет в родной дом, а у Василия Макаровича возникло раздражение по поводу вставшей на его пути вахтерши: "Ее победить невозможно".
      Через какое-то время журналист "Литературной газеты" из любопытства или каверзного настроения побывает в клинике, где лежал некогда Василий Макарович Шукшин. Он-то и подтвердит мысль Шукшина, что эта вахтерша занимает по-прежнему свое место, и "никого это не пугает, не тревожит", более того, числится она "вполне добросовестным работником".
      Но есть ценности повыше последнего определения отдела кадров медицинского учреждения, из которого сбегают больные с единственной целью никогда туда не возвращаться.
      Встреча с Шолоховым
      Насколько выше всех этих нетопырей и симпатичней образ Егора Прокудина, по прозвищу Горе, даже в сцене "Бордельеро". Помните? "Егор в халате, чуть склонив голову, стремительно, как Калигула, пошел развратничать",- сказано в сценарии. И опять это неуемное шукшинское веселье, драматическая нота! Но "развратник" на протяжении всего фильма вызывает к себе не только сострадание, но и даже уважение.
      Петра же Лопахина мы полюбили потому, что его образ Василий Макарович воплотил в последней кинокартине, где жизнелюбия - хоть отбавляй! Так Шукшин с нами простился. Да, щемяще отзовется в нас фраза Михаила Шолохова в Вешенской, брошенная вслед уходящим гостям, среди которых находился и Шукшин:
      - Вы только не умирайте, ребята!
      Не хватало Шукшину в жизни слова заветного. Быть может, его-то он и ждал от Шолохова? Эта мысль Василия Макаровича будоражила, возвращала ко встрече, которая состоялась в Вешенской во время съемок эпохального фильма Бондарчука "Они сражались за Родину".
      "Вспоминаю тот день, то волнение, которое мы испытывали перед встречей с Михаилом Александровичем. У Шукшина оно было особенным - очень переживал, надеялся на отдельную встречу, готовился к ней",- рассказывал позже Георгий Бурков.
      Но вот еще одно воспоминание, возможно, раздвинет рамки впечатлений об этой незабываемой встрече. Оно принадлежит Алексею Ванину - земляку Василия Макаровича Шукшина:
      Расскажу лишь об одном эпизоде, имевшем место на съемках фильма "Они сражались за Родину". В то время нам довелось побывать в гостях у Михаила Александровича Шолохова. Много народу тогда приехало в его просторный дом в Вешенской - почти вся киногруппа во главе с Сергеем Федоровичем Бондарчуком. Был и Шукшин. Говорили, в основном, о будущей картине, о предстоящих сложностях съемок, о стремлении максимально приблизиться к реалиям жизни, отраженным в прозе Шолохова.
      Поздно вечером, после поездки, я и Шукшин пошли на берег Дона. Сидели, слушали музыку по транзистору, неторопко беседуя. И вдруг Василия Макаровича как прорвало:
      - Знаешь, Леша, впервые я встретился с настоящим писателем. И каким писателем! Вон сколько ему лет, а он, как орел степной, сильный, величавый! И "Поднятая целина" и "Тихий Дон" - какой это все монолит! И будто приросли к нему, плоть от плоти его. Вот закончу работу здесь, сниму своего "Степана" и надо писать что-то большое, настоящее.
      Встреча с Шолоховым оставила, действительно, очень глубокий след в душе Василия Макаровича. Обладая зорким зрением и мудростью, самокритичностью, он по-иному взглянул на себя со стороны и увидел много изъянов в своем житие-бытие. В последнем интервью Шукшина сокрыто, может быть, главное из того, что его мучило последнее время:
      Я сделал для себя открытие. До этого у меня было представление о Шолохове только по рассказам разных людей - актеров и писателей, по разговорам в клубах, компаниях, в гостях. А это упрощало его или, вернее сказать, создало у меня неверное представление о нем. Каким показался он мне при личной встрече? Очень глубоким, мудрым, простым. Для меня Шолохов олицетворение летописца. Знакомство мое с посредственными писателями способствовало упрощенному представлению о Шолохове. От этих писателей я научился жить суетой. Шолохов перевернул меня. Он мне внушил - не словами, а присутствием своим в Вешенской и в литературе,- что нельзя торопиться, гоняться за рекордами в искусстве, что нужно искать тишину и спокойствие, где можно глубоко осмыслить судьбу народа. Повседневная суета, стремление уловить и отобразить мгновение преходящего довольно сильно запутали меня. Шолохов открылся мне в его реальном земном свете в объективном, естественном, правдивом свете труженика в литературе. Я лишний раз убедился, что занимаюсь не своим делом. Сейчас я должен подумать о коренном переустройстве своей жизни. Наверное, придется с чем-то распроститься либо с кино, либо с театром, либо с актерством. А может быть, и с московской пропиской. Суета! Стремление схватить всего понемногу - вот что мной руководило. Эта суета многих губит. Если занимаешься литературой распрощайся с кино. Многое для меня остается пока неясным. Но то, что кино и проза мешают друг другу, портят творческий почерк,- в этом я уверен. Если занимаешься литературой, целиком подчини ей всю жизнь.
      К этому времени Шукшин проявил себя почти во всех жанрах литературы написал два романа, три повести, много рассказов, одну фантасмагорию "До третьих петухов". Но главное Шукшин собирался создать позже. Почти по Грибоедову, который "Горе от ума" не считал шедевром, находя, что главное его произведение впереди.
      Очень точно о сути творческой индивидуальности Шукшина скажет позже М. А. Шолохов:
      "Не пропустил он момент, когда народу захотелось сокровенного. И он рассказал о простом, негероическом, близком каждому так же просто, негромким голосом, очень доверительно".
      Да, и это предугадал Василий Макарович, хитроватый крестьянский сын, в очередной раз посмеявшись в душе над подельниками от искусства, да над теми, кто не признавал его таланта на всем протяжении жизненного пути.
      Коллектив киногруппы С. Ф. Бондарчука во время съемок фильма "Они сражались за Родину" состоял из дружной когорты, главных героев исполняли ведущие артисты страны. Среди них и Нонна Мордюкова в паре с героем Василия Шукшина, получившим за свои поползновения хороший синяк под глазом! Что дало возможность позже ведущей звезде российского кинематографа сказать следующее:
      - Вот в жизни мы с Василием Макаровичем были друзья каких поискать! А в кино нам доставались роли - и в первом, "Простая история", и в последнем, "Они сражались за Родину",- я все время с ним воюю!..
      Близкие и друзья знали, что Василий Макарович согласился сниматься у Бондарчука в основном для того, чтоб получше изучить и освоить технику постановки батальных и массовых сцен. Эпически размашистый фильм о Степане Разине требовал основательных знаний. И Шукшин учился.
      И будет еще долгий ночной разговор на теплоходе с Георгием Бурковым, до утреннего тумана, который, как осевшие на воду облака, стлался над рекой. В какой-то миг, наткнувшись взглядом на эту картину, Шукшин замрет, осененный догадкой, быстро скажет Буркову:
      - Засеки на часах - сколько будет стоять туман.
      Бурков поглядит на часы, запомнит время, но не сможет не задать вопроса:
      - А для чего?
      - Понимаешь, начало фильма о Стеньке увидел вдруг ясно-ясно, как переплывают казаки через Дон. Ползет по воде туман, клубится над поверхностью воды. И вдруг появляются по пояс в дымке фигура одного, второго, третьего, и вот уже целое войско казачье, будто святые, в облаках плывут. Неторопко приближаются. Да вдруг выныривают из тумана оскаленные морды лошадей, а на них казаки стоят. С топотом и гиком "святые" вылетают на берег! Так начинается моя картина.
      Он мечтал, закончив фильм о Стеньке Разине, сесть капитально за письменный стол - и "конец всему, что мешает писать!"
      Причина такой резкой перемены кроется в убеждении Шукшина:
      ...Суть дела и правда жизни таковы, что книга работает медленно, но глубоко и долго.
      В двух последних фильмах, снимавшихся к 30-й годовщине Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг., "Освобождение" и "Они сражались за Родину", Василий Макарович сыграл две роли - полководца и солдата. Собственно, внутренне он и был таким - великим и всем известным, и в то же время простым крестьянским сыном из алтайского села Сростки.
      Герой нашего времени
      Стараниями председателя Клетцкого комитета по культуре Николая Ивановича Дранникова каждый год в станице, что под Волгоградом располагается, проходят Дни памяти Шукшина. Полстаницы участвовало в массовых сценах фильма "Они сражались за Родину", в том числе и сам Дранников, сразу осознавший, в какую серьезную историю он попадает, поэтому остаться в стороне от столь серьезного события ему просто было нельзя.
      Есть в станице Клетцкой еще одна достопримечательность - дом Захаровых, в котором любил бывать Василий Макарович: больно банька хозяев ему приглянулась да добросердечие и гостеприимство, схожие с сибирскими. Впрочем, в Сибири предостаточно и казаков проживало, так что тут еще и этническое родство. Чаще всего заходил Шукшин с Ваниным и Бурковым: они тогда самыми близкими ему людьми были.
      Хозяин, Павел Александрович Захаров, по этому случаю венички им специальные готовил - дубовые да березовые. Баньку от души топил - гости столичные от жары "шапки надевали на головы и краги на руки". Подолгу сидели в бане, а потом выскакивали в чем мать родила да в воду ледяную бултыхались.
      Хозяйка, Нина Алексеевна, в прошлом учительница младших классов, воду настаивала для дорогих гостей на укропе, чтоб помнилась москвичам казацкая баня да здоровья прибавляла!
      После жаркой баньки гости с удовольствием баловались чайком, приготовленным радушными хозяевами на славу.
      В последний день перед отъездом явился Василий Макарович к Захаровым с Губенко и Бурковым. Сказал гостеприимным станичникам:
      - Съемки подходят к концу, разве еще разок попариться придем!
      Отварила Нина Алексеевна им курицу домашнюю, чтоб запомнили отъезжающие из станицы москвичи донскую лапшу, щедро сдобренную петрушечкой да лучком с укропчиком. Открыла кастрюлю, а Шукшин носом уловил аппетитное варево, невольно с восторгом воскликнув:
      - Вкуснотища-то какая!
      Возможно, при этом вспомнил, какую сытную куриную лапшу готовила ему когда-то на родине Мария Шумская! И баньку принял, как говорится, и причастился.
      По пути на теплоход завернули на почту. Домой решил позвонить Василий Макарович, но не дозвонился: в машину сел мрачнее тучи, расстроенный донельзя. Почуяв неладное, Захаров попытался отвлечь Шукшина незначительными вопросами:
      - Вот ты "Печки-лавочки", "Калину красную" снял, теперь, должно быть, богатый?
      А Василий Макарович в ответ:
      - Да ничего, Паш, особенного. Когда в Москву устраивался, вообще на лавочках спал. Голытьба! А сейчас неплохо бы дачу свою заиметь и машину. Семья требует свое.
      К часу ночи добрались до теплохода "Дунай".
      Шукшин и здесь, закончив работу на съемочной площадке, по ночам продолжал трудиться - что-то писал, иногда до самого утра. Вот и в эту последнюю свою ночь Василий Макарович тоже занимался сочинительством.
      За несколько часов до смерти Василий Макарович зайдет в каюту к Буркову, чтоб попросить сигарет. Он писал рассказ и, как всегда, много курил.
      - О чем он, ваш рассказ? - задал вопрос Георгий.
      - О герое нашего времени.
      - Да, но у Лермонтова - одно, а у вас кто он?
      - По-моему, демагог.
      И провидчески угадал: к сожалению, демагог стал синонимом нашего смутного времени.
      В воспоминаниях Ольги Румянцевой есть эпизод, где происходит спор о рассказе "Срезал". Для разрешения спора обратились к Шукшину, который сказал:
      - Глеб Капустин - невежда и демагог. Ему нет и не может быть оправданий. Никаких. Никогда. Это, собственно, я и хотел сказать.
      Пристальный взгляд Василия Макаровича подметил эту особенность, появившуюся в обществе, и заострил на ней внимание, пытаясь, как хирург, вырезать злокачественную опухоль, хотя бы словом.
      О рассказе "Срезал" в среде критиков были противоречивые мнения. Он таил в себе глубокий смысл или авторскую каверзу.
      В рабочих тетрадках Василия Шукшина можно обнаружить заготовку, болванку, что ли, которая наводит на многие размышления:
      Поговорили. Приехал в село некий ученый человек, выходец из этого села. К земляку пришли гости. А один пришел "поговорить". И такую ученую сволочную ахинею понес, так заковыристо стал говорить! Ученый растерян, земляки односельчане с уважением и ужасом слушают идиота, который, впрочем, не такой уж идиот.
      Глеб Капустин - знак нашего времени, необразованный демагог, белобрысый мужик сорока лет, "начитанный и ехидный".
      Мужики водят его на разные встречи, являясь туда, как на спектакль местного значения, к разным приезжим знаменитостям, чтоб он их "срезал".
      Когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ - слушали какие-нибудь дневные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался,- тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя.
      В беседе с корреспондентом итальянской газеты "Унита" Шукшин продолжит размышления по этому поводу:
      Тут, я думаю, разработка темы такой. Социальной демагогии. Ну что же, мужик, мужик. Вот к вопросу о том, все ли в деревне хорошо, на мой взгляд, или уже из рук вон плохо. Человек при дележе социальных богатств решил, что он обойден, и вот принялся мстить, положим, ученым. Это же месть в чистом виде, ничуть не прикрашенная; а прикрашенная если, то для одурачивания своих товарищей. А в общем - это злая месть за то, что он на пиршестве, так сказать, обойден чарой полной. Отсюда такая зависть и злость. Это вот сельский человек, это тоже комплекс. Вторжение сегодняшнего дня в деревню вот в таком выверте неожиданном, где уж вовсе не благостность, не патриархальность никакая. Он напичкан сведениями отовсюду: из газет, радио, телевидения, книг, плохих и хороших, и все для того, чтобы просто напакостить. Оттого, что "я живу несколько хуже".
      Снят с повестки дня вопрос, что для того, чтобы жить хорошо, надо что-то сделать. Он снимает это. Никаких почему-то тормозов на этом пути не оказалось. Может быть, мы немножко виноваты, что слишком много к нему обращались, как к господину, хозяину положения, хозяину страны, труженику, мы его вскормили немножко до размеров, так сказать, алчности уже. Он уже такой стал - все ему надо. А чтобы самому давать - он почему-то забыл об этом. Я думаю, что вот деревенский житель, тоже нынешний, и такой.
      Шукшин долго разбирался с собой, но не предавал своего социального происхождения - крестьянского сына, деревенского прошлого. Не придумывал себе исключительной биографии, как это бывало в элитных кругах:
      Так у меня вышло к сорока годам, что я ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже - не между двух стульев, а скорей так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато. Долго в таком состоянии пребывать нельзя, я знаю - упадешь. Не падения страшусь (какое падение, откуда?), очень уж, действительно, неудобно. Но в этом моем положении есть свои "плюсы". От сравнений, от всяких "оттуда - сюда" и "отсюда - туда" невольно приходят мысли не только о "деревне" и о "городе" - о России".
      Любимые герои Шукшина из села, из деревни, не предавшие родной земли, отвергнувшие город:
      Просто этих людей в силу собственных биографических обстоятельств знаю лучше прочих. А хорошо изучив их, рельефней могу представить характеры своих героев, бесконечно близкие и родные душевные качества народа, с которыми связан до сих пор многими нерасторжимыми узами.
      Шукшин научился различать "слабости обитателей села и сильные стороны людей города".
      Припоминаются мне еще и рассуждения Шукшина о шляпе, полные крестьянской смекалки, мудрости и глубины:
      Конечно же, дело не в шляпе. Но если судить таким судом, очень многим надо "встать и снять шляпу". Оттого-то мне и дорог деревенский уклад жизни, что там редко-редко кто сдуру напялит на себя личину интеллигентного человека. Это ведь очень противный обман. При всем том там уважается интеллигент, его слово, мнение. Искренне уважается. Но, как правило, это человек "залетный" - не свой. И тут тоже то и дело случается обман. Наверное, оттого и живет в народе известная настороженность к "шляпе". Как-то так повелось у нас, что надо еще иметь право надеть эту самую злополучную шляпу. Может быть, тут сказывается та большая совестливость нашего народа, его неподдельное чувство прекрасного, которое не позволило забыть древнюю простую красоту храма, душевную песню, икону, Есенина, милого Ваньку-дурачка из сказки.
      Шукшина выводили из себя произведения подельников от литературы, создававших произведения в расчете на придуманного ими же "деревенского" читателя. Тут вспоминается рассказ Василия Макаровича "Артист Федор Грай" из сборника "Сельские жители". Кузнец и самодеятельный артист играл "простых" людей, но ему "было ужасно стыдно" произносить какое-нибудь "таперича":
      Тяжело было изрекать на сцене слова вроде "сельхознаука", "незамедлительно", "в сущности говоря" и т. п. Но еще труднее, просто невыносимо трудно и тошно было говорить всякие "чаво", "куды", "ейный". А режиссер требовал, чтобы говорил так, когда речь шла о "простых" людях".
      И это все о том же, что болело, ранило Шукшина самого, точило изнутри, не давало спокойно жить. Он оставался всем своим нутром и сознанием там, в глубине народной стихии, любил ее и знал досконально, а потому поверхностного, снисходительного суждения об этих людях не мог принять. Они оскорбляли и его - русского крестьянина и интеллигента "высшей категории". Как мог, он защищал себя и свой народ, низведенный убогим сознанием до карикатурных образов, которые приходилось играть кузнецу и артисту Федору Граю.
      Смерть Василия Шукшина
      Известный актер Вячеслав Тихонов получил очередную Государственную премию, и съемочная группа, празднуя это событие, переходила из каюты в каюту. С ними веселился и неугомонный балагур Джорджоне-Бурков.
      Под утро, проходя мимо каюты Шукшина, Георгий заметил свет за дверью, поэтому, не постучав, чуть приоткрыл ее. Увидел, что Василий Макарович лежит на постели в какой-то неестественной позе, отвернув лицо к переборке. А поскольку волосы его были выкрашены в белый цвет, чтоб Шукшин выглядел моложе (по роли ему было отнюдь не сорок пять), то в первый момент Буркова пронзила мысль: "Есенин!" Ему показалось, что это спит Сергей Есенин. Взгляд наткнулся на скрюченную руку, лежавшую на груди, на смятые рубашку и ворот, будто их рвали, задыхаясь. И вдруг Георгий похолодел от страшной мысли. Захлопнул в ужасе дверь и некоторое время ходил по теплоходу, не решаясь довести до всех черную весть.
      У Александра Лебедева в книге "Цветы запоздалые" я обнаружила и другое: за несколько часов до смерти Шукшин скажет своему другу Буркову:
      - Это Смерть, видишь?
      - Где? - вздрогнул Бурков.
      - А вот видишь, на пачке сигарет я ее изобразил красным цветом, как калину красную. Видно, за мной пришла.
      Не знаю, насколько это верно, потому что на вечерах, посвященных памяти Василия Макаровича Шукшина, мы неоднократно пересекались с Георгием Бурковым в своих воспоминаниях. Увы, ни разу Георгий этого эпизода не сообщал ни мне, ни зрителям. А встречи эти проходили несколько лет подряд, сразу после смерти, когда память всех знавших Шукшина была особенно свежа и не замутнена наслоениями последующих лет. Возможно, позже у Буркова всплыли в сознании эти разговоры в связи с какими-то другими обстоятельствами как ассоциация со смертью хорошо знакомого актеру режиссера.
      Утром Шукшина отвезли в морг воинской части, бойцы которой снимались в массовых сценах фильма Бондарчука "Они сражались за Родину". Связь с городом перекрыли. Но по невидимому "проводу" люди узнали о смерти Василия Макаровича, и вскоре возле морга столпилось множество народа.
      Существует несколько фотографий, на которых мертвый Василий Макарович снят в каюте. На одной - лежит на постели лицом к перегородке. На той, что в книге кинооператора Заболоцкого,- уже лицом к двери. И еще одна, где Шукшин стоит на коленях перед кроватью, голова упала на руки в прощальном стоне. О чем и кого он молил в последний миг своей жизни?
      Утром 2 октября 1974 года за вдовой Героя Советского Союза Евдокией Яковлевной Платоновой заехал следователь Клетцкой прокуратуры Владимир Марахтанов. Женщина ничего и заподозрить не могла: следователь дружил с ее сыновьями. А Владимир Марахтанов вдруг сказал Евдокии Яковлевне:
      - Шукшин умер. Тебе предстоит быть понятой.
      Весть сразила Евдокию Яковлевну своей неожиданностью, оглушила.
      И вот тут начинается самое интересное.
      Приехала убитая трагическим известием понятая вместе со следователем на теплоход "Дунай". Зашли в каюту.
      - Василь Макарыча я там не увидела,- вспоминала позже Евдокия Яковлевна.- На столе рукопись лежала. Разрезанные листы. Мы страницу к странице складывали. Видели большие исправления, кружки какие-то. А между листов, как закладочки, фотографии детей Василь Макаровича. И Лидии Николаевны снимки были.
      Как позже выяснилось, завели понятую совсем в другую каюту. Зачем понадобилась Марахтанову такая казуистика? Ответа нет.
      И вторая нестыковочка: Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина рассказывала Дранникову, что вечером 1 октября была она дома, ждала от Василия Макаровича звонка, как договорились, но его не последовало. А он ведь звонил в тот вечер с почты! Есть тому живые свидетели. Или не соединили по чьему-то негласному указанию, или... Впрочем, в прессе того времени мелькало и другое.
      Именно Лидия Николаевна позже говорила, что видела человека, который буквально "пас" Василия Макаровича последнее время в Москве. Он вдруг появился за несколько дней до смерти Шукшина на теплоходе "Дунай", а потом исчез внезапно и таинственно, как и появился. Лидия Николаевна не может до сих пор простить Бондарчуку, что он знал, кто этот человек, но так и не сказал ничего вдове Василия Макаровича.
      Журналистка Светлана Хрусталева пишет, что Николай Иванович Дранников уверен: сердце Шукшина остановилось... от испуга. Мол, могло быть такое, он неожиданно увидел в ночи человека, припавшего к стеклу - лицо своего преследователя.
      Заканчивает свою статью Светлана Хрусталева такими словами: "Как тут не вспомнить Егора Прокудина из "Калины красной", которого достали бывшие дружки из воровской братвы".
      Кто первым обнаружил Шукшина в каюте, до конца не выяснено. Потом тело долго не переправляли в Волгоград.
      С Шукшиным опять произошло нечто, чему до сих пор объяснения нет. Он в свое время не вошел, а "вломился" в мир искусства, и так же стремительно оборвался его полет в человеческом мироздании, опять же загадочным образом. Кто видел Шукшина последним? Разгневанный ли ангел - посланник иных миров или земное наваждение?
      Но не случайно три разные фотографии запечатлели последствие роковой ночи с 1 на 2 октября 1974 года, на которых Василий Шукшин предстает в совершенно неожиданных ракурсах. И думается мне: одно для матери Марии, другое для дочери Марии, а третье? И тут он предстает кающимся и на коленях перед ликом ребенка, жизнь которого оборвалась когда-то, отлетев к небесам, и лопнула серебряная невидимая нить между Шукшиным и Марией, оставшейся бездетной навсегда.
      И, как иконки-обереги, закладочки в его творческих поисках, где существуют свои драматические обрывы и поднебесные храмы, фотографии детей - ангелов, чистые лики которых устремлены были к отцу-создателю, подарившему им возможность вместе с матерью появиться на белый свет! Дети и жена, подарившие ему уверенность в завтрашнем дне и надежду на продолжение сибирского рода Шукшиных, который иссякал под давлением вопиющей несправедливости гражданских бед страны, незримо присутствовали постоянно рядом в последние дни существования Василия Макаровича. Самое дорогое, что оставалось после ухода его на земле.
      Как тут не вспомнить, что вечность - это бесконечное существование некой субстанции, которая не имеет ни начала, ни конца, исчезая в запредельных мирах, неизвестно откуда появившись.
      Единственное, что объединяет эти две противоположности - их взаимное притяжение. Вечность и человек объединены обоюдным взаимодействием, значит, родственны. Но кто или что стоит во главе этого родства? Самая древняя книга человечества ответила давно и определенно - Всевышний! Именно его промыслом дан был Шукшину дар, и он служил ему верой и правдой. Но божественное и земное именем Христа опять же было распято во имя истины. Какой в данном случае? А такой - человека захватило пространство, и он рванулся за маячившим горизонтом, которого никто еще из живых достичь не смог. На это нужна вечность, но никому еще Бог не дал такой возможности. И нельзя охватить даже океан людским оком, что говорить об остальном? На этом рвутся сердца.
      К тому же, любая жизнь и смерть - тайна, и доказано уже, что постигнуть ее нам не дано.
      Существует более 2000 необъяснимых случаев, которые не может истолковать ни одна наука мира, спрятав их предусмотрительно под сукно, чтоб не будоражить обывателя своим нераскрытым смыслом. В том числе и загадка, лично для меня: где был и чем занимался Иисус Христос с 13 до 30 лет? Самое время становления личности, формирование характера - и вдруг в канонических Евангелиях никакой информации. И почему идеологи христианства не любят вспоминать так называемое Тибетское Евангелие? А в нем-то есть сообщение, чему учился и чем занимался Христос в Индии, Непале и Персии... И почему именно Сына человеческого, по имени Христос, Всевышний наделил такой любовью, что позволил его распять римлянам по воле царя Ирода и иудеев?
      Вот и смерть Шукшина по воле Божьего промысла до сих пор будоражит умы, то приближая, то отдаляя нас от главной сути, а она в Нагорной проповеди Христа, в десятисловии, которое верно и уверенно подвигает нас к разгадке внутренних мучений Василия Макаровича.
      Как тут не вспомнить опять же сквозную мысль, которая прошла через весь кинофильм "Калина красная", что за все придется однажды платить. В ней автор поддержал, ведая или не ведая того, общечеловеческие ценности: "Возлюби ближнего, как себя самого", "Не убий", "Не укради" и т. д. Практически взяв на себя ответственность за тысячи сердец этим творением и будущим своим - "Степаном Разиным", не подумав, что его, единственное, может и не выдержать. Но Василий Шукшин был крестьянским сыном, и он не мог иначе, ибо слово "крестьянский" уже несет в себе миссионерское слово "КРЕСТ".
      Когда-то известный академик нашей страны Дмитрий Лихачев написал:
      Древнейшие в мире культуры у всех народов - крестьянские. Здесь не только фольклор, здесь и трудовые навыки, трудовые знания и высокая культура быта.
      Всей своей неоднозначной судьбой В. М. Шукшин доказал это земному миру.
      И далее Василий Макарович вознамерился воплотить в жизнь образ Степана Разина, казненного за то, что стал ЗАСТУПНИКОМ НАРОДНЫМ. Само первое название киносценария и романа "Я пришел дать вам волю" Шукшина несет ту же самую нагрузку - ЗАСТУПНИКА. Она выше по значимости, чем достигнутая им цель в фильме "Калина красная". Только в первом фильме героя убивают, а во втором - казнят. Два подряд фильма, авторских, где смерть обрывает жизни главных героев.
      Но и сам Шукшин уже предчувствовал, что смерти Стеньки Разина он может не вынести.
      Зачем Шукшин явлен был человечеству, известно. Но где душа его ныне блуждает? Никто не знает. В чьем облике она предстанет? Кого полюбит? Известно же, дети задолго до своего воплощения на земле выбирают сами себе родителей. Дети - воплощение богочеловека на земле. Мать Мария это знала и берегла сына как зеницу ока для нас с вами, в назидание или в укоризну?
      А он отрекся от самой дорогой для него женщины во имя того, что предначертано было ему Господом Богом, Создателем нашим, чтоб творить и радовать людей своими прозрениями, предостерегать и спасать, любить и защищать!
      И тогда ему подарена была женщина - его ангел-хранитель, чтоб не заблудился он в бесконечном пространстве, имея земную оболочку, в лице жены - красавицы Лидии Николаевны Федосеевой, родившей ему двух дочерей продолжение жизни отца и матери. Пройдя свои жизненные испытания, эта женщина имела и опыт, и мудрость, и терпение. Житие Лидии Николаевны рядом с этой необузданной и всепоглощающей стихией стоило ей многого - и самоотречения, и мужества, и подавления в себе многих инстинктов, которые, давая временную радость и забытье, могут разрушить и человека, и семью, и государство.
      Шукшин ушел от нас, преподнеся своей судьбой очередной урок. Имеющий глаза, пусть увидит, имеющий уши, пусть услышит, имеющий душу да встрепенется и, проследив от начала до конца путь, пройденный В. М. Шукшиным, сделает для себя соответствующие выводы.
      Нестыковки
      Специально вызванный самолет по указанию первого секретаря райкома Панфилова в четыре часа дня стоял на взлетной полосе. А Шукшина доставили к нему только в шесть вечера. Привезли на носилках, в нижнем белье, накрытого байковым одеялом. В такое время "кукурузник" обычно не отправлялся, но Волгоград дал добро вылететь с огнями.
      Вскрытие производилось в областной больнице, в судмедэкспертизе.
      Из волгоградских врачей, кто непосредственно при этом присутствовал, вскоре в живых не осталось никого!
      На вскрытие Шукшина специально из Москвы прилетел главный патологоанатом страны профессор Георгий Автандилов и все материалы экспертизы забрал с собой в столицу.
      В справке-заключении о смерти было от руки написано "сердечная недостаточность", хотя всю жизнь Василия Макаровича лечили от язвы желудка. Правда, эти два заболевания, как мне известно, между собой взаимосвязаны.
      В медицинских кругах случай с Шукшиным не афишировался. От разговоров о том, что Василия Макаровича насильственно убрали, врачи благоразумно уходили. Это были люди "старой гвардии". Они давали тогда подписки о неразглашении служебных тайн и умели держать язык за зубами, прекрасно зная, чем это кончается.
      Но и позднее я обнаруживала новые нестыковки, словно кто-то умышленно заметал свои или чьи-то следы, начиная с фотографий в каюте.
      Когда В. М. Шукшин скончался на теплоходе "Дунай", "жены в Москве не было, она находилась в командировке за границей" - такие сообщения можно было прочесть в то время в средствах массовой информации.
      Молва досужая тут же начала выражать подозрение, что Л. Н. Федосеева-Шукшина причастна к гибели собственного мужа! От такого обвинения волосы дыбом встают. А тут еще, как следствие, мол, не случайно ее забыли киношники на этом самом кладбище. Вот что творилось в те дни внутри и около кинематографа. До того ли было бедной женщине, оставшейся одной с двумя малыми детьми без кормильца горе горевать?!
      Именно для создания этих кривотолков и были пущены провокационные "утки", словно кто-то в мутной воде ловил золотую рыбку под шумок. Ведь даже то, что Лидию Николаевну Федосееву-Шукшину забыли кинематографисты на Новодевичьем кладбище, как выяснилось недавно, тоже оказалось клеветой. Но в прессе того времени это муссировалось особенно пристрастно. Словно кто-то пытался выстроить какую-то преграду между Лидией Николаевной и кинематографом.
      А возможно, разгневанное общественное мнение мстило таким изощренным образом за преждевременный уход любимого художника, чего тоже исключать нельзя.
      В ритме ошпаренной кошки
      В недавнем разговоре, когда я заикнулась о публикации в "Московском комсомольце" от 21 апреля 2000 года, Лидия Николаевна сухо, вся сжавшись, словно напряженная пружина, произнесла:
      - Не читала.
      Видно, от предшествующих провокаций средств массовой информации у российской кинозвезды выработался особый иммунитет, спасительный в ее ситуации.
      И тут возникает, как тень отца Гамлета, дочь от первого брака Лидии Николаевны, оставленная ею, судьба которой затерялась в катакомбах испытаний, выпавших на ее долю по воле отца и матери. Игра воображения потусторонних сил!
      Дочь Настя, по фамилии Воронина-Франсишку, от первого брака Лидии Николаевны, попала в женскую колонию № 5 за провоз трех запаянных термосов с 700 граммами героина через четыре границы - Пакистана, Узбекистана, Украины и России. Задержана была в Брянской области. Вместо обещанных трех тысяч долларов получила три с половиной года общего режима.
      В этой статье дано одностороннее мнение человека, преступившего к тому же российский закон!
      Много чего там наворочено искривленным сознанием, вплоть до того, что и квартиру Шукшины пытались расширить за счет прописки дочери Лидии Федосеевой от первого брака. Увы, по тем временам у московских властей существовало благородное правило (о котором в условиях дикого рынка новые властители предпочли просто забыть) - давать помимо общего метража еще комнату дополнительную на кабинет или библиотеку для творческого человека, ученого и т.д. Потому что рабочий имеет цех, станок, актер - театр, сцену, госслужащий - здания Госдумы, правительства РФ или администрации Президента, а у писателя, кинодраматурга рабочее место - его квартира, где, кроме него, могут жить еще жена или муж, родители, дети, внуки и т.д. А в доме Шукшина было сразу двое творческих людей и двое детей. Мало того, Василий Макарович был уже международным лауреатом! И получил он квартиру от Союза писателей, а свою, кооперативную, отдал детскому дому, над которым шефствовала данная организация, хотя многие, даже большинство, в его положении ухитрялись перепродать кооперативную площадь, переоформить на родственников и т. д.
      Здесь ситуация дана через раздражение оставленной дочери из-за мужчины, которого мать полюбила. Я ничего подобного не слышала ни разу со стороны Кати, которая была оставлена отцом из-за женщины, с которой тот решил соединить свою судьбу. Ведь и Катя из-за долларов могла пойти на преступление, подвернись удобный случай. Но она предпочла иную судьбу. И права Лидия Николаевна, некогда сказавшая:
      - Я в это не вмешиваюсь. Почему? Слишком долгая история... Мне самой это ни хорошего, ни плохого не дает, только личные переживания... Единственное, что я могу сказать: я ее не воспитывала, она сама такую жизнь построила...
      И если кому-то покажется такой ответ циничным, остановитесь на фразе: "Мне самой это ни хорошего, ни плохого не дает, только личные переживания..." Ведь обязанности по воспитанию дочери Насти взял на себя отец ребенка - Воронин. Это по линии Лидии Николаевны. Со стороны Василия Макаровича дочь Катю воспитывала мать - Виктория Анатольевна. И здесь как бы уравновесилось моральное общее поле Шукшиных.
      Но во все времена за оставленного ребенка несет ответственность мать. Она всегда считалась хранительницей семейного очага и оберегом его. Давайте отстранимся от ситуации и посмотрим на нее со стороны, из будущего времени, и тогда откроется истина, что любая женщина испытывает боль и стыд перед самой собой, если она забыла о собственном ребенке. Лидия Николаевна никогда не забывала о нем. Пыталась даже судиться за дочь Настю. Впрочем, это действительно длинная история... Воронин сам забрал дочь, да, видно, главного дать не сумел.
      Недавно я встретила в одной из школ Москвы женщину, с которой познакомилась в научно-исследовательском институте, где мою знакомую считали перспективным ученым. Но институт расформировали, специалистов выбросили за борт. Я-то думала, что она в школе поджидает ребенка, чтоб забрать его после уроков. Оказалось, поджидала окончания смены, чтоб начать мыть полы. Устроилась работать уборщицей, чтоб помогать семье, пока не найдется работы по специальности. И не постыдилась взяться за грязное дело, будучи кандидатом наук. Не стала возить через разного рода границы героин в собственную страну!
      Как пишет журналистка Анастасия Кузина в газете "Московский комсомолец" от 21 апреля 2000 года в статье "Утром деньги - вечером дети": "История семьи Шукшиных всегда была богата браками, разводами и разделами детей".
      Да, род этот плодовит и памятлив, если у дочерей Василия Макаровича, Марии и Ольги, растут дочь и сын Макар и сын Василий. Не забыли дети и деда, и отца, увековечив в именах своих детей.
      Но и во всем случившемся с Лидией и ее детьми я вижу назидательный Божий промысел.
      А возможно, и нечто другое решалось по воле Вершителя судеб: у него ведь весы свои. И что перетянуло на этом суде - добро, зло, измена, корысть, разочарование, любовь, предательство? С той или с другой стороны?
      В любом случае, случившееся - ответ на какие-то вопросы жизни, в которой случаются свои чудеса, катастрофы, взлеты и падения. Не суди да не судим будешь! Но прозрение не есть суд, а всего лишь участие в чьей-то судьбе и участливость.
      Увы, кому-то до сих пор нужно, чтоб семья Василия Макаровича жила в ритме ошпаренной кошки.
      Экспертизы не было
      Общественность, к которой и я принадлежу, требовала провести экспертизу на предмет отравления. Но Шукшина уже закопали в могилу. В одной газете появилось сообщение, что создана независимая комиссия по расследованию смерти Василия Макаровича, но в экспертизе этой комиссии "компетентными органами" было отказано. Вот и все, что мне лично известно об этих горестных днях для России, которая потеряла художника первостепенной величины, своего Степана Разина, могучего в народной правоте и справедливом гневе!
      Потому-то и не успокоилась народная совесть до сих пор в жажде прояснить до конца, что же стряслось на этом теплоходе "Дунай", о чем благоразумно умалчивает кинематографическая среда? Почему жизни всех врачей, анатомировавших Шукшина, вскоре оборвались? Да и с актерами, что-то знавшими, происходило то же самое, начиная с Буркова и кончая "генералом от кино" С. Ф. Бондарчуком? Загадочно, но факт. Как будто бежал огонь вслед за шагающим по терниям земным Шукшиным и заметал его следы, оставив нам лишь духовное наследие, в котором проявилась вся суть человеческая, вся его любовь к жизни и печаль за несовершенство ее в родных пределах, да напоминание о том, что мы - временные на нашей планете, прошедшей испытания наводнением, оледенением, а сейчас наступает фаза огня. Берегитесь, политики и все управители земли, это опасный симптом! Ведь недра нашей планеты перенасыщены ядерным оружием, достаточно искры, чтобы вспыхнул пожар! Человечеству идут постоянно предостережения свыше через людей, НЛО, землетрясения, наводнения, пожары - ощущение такое, что нами управляют биороботы, захватившие власть, но лишенные духовного начала, они могут погубить и жизнь, и планету, как погубили в свое время Сына человеческого!
      Именно духовность и доброту искал в живом мире В. М. Шукшин, воспевал просветление в жестокосердных, плакал от счастья при малейшей участливости к себе, в надежде, что однажды она придет ко всем, кто в ней нуждается, для того, чтоб наступило преображение окружающей действительности, смолкло бряцание оружия и ушли с Земли навсегда ненависть и злоба.
      Пришел из народа и ушел в него
      За все, что создано Василием Макаровичем Шукшиным, он заплатил жестокой ценой. И, засыпая, продолжал защищать отвоеванные за день рубежи. Просыпался, а кулаки намертво сжатые. Чего это ему стоило, знал только он один.
      Говорят, врач, анатомировавший Шукшина, увидев сердце Василия Макаровича, сказал:
      - Это сердце столетнего старика. Сколько этот человек прожил?
      - Сорок пять.
      - С таким сердцем он должен был умереть в сорок. На чем держался остальные пять лет - неизвестно.
      Известно - на сжатых кулаках. Не расслабляясь до смертного часа!
      Не всегда Василия Макаровича выслушивали до конца, да и не щадили тоже. Научился сам выслушивать, понимая, как это важно, чтоб тебя однажды выслушали. Но сам замкнулся, и не так-то легко было его разговорить, вызвать на откровенность. Даже к замку и то нужен ключик, а тут личность. Да притом еще незаурядная.
      На взлете оборвалась жизнь, не выдержав напряжения - постоянных трудностей в работе, в творчестве, в личной жизни, да еще тревога за детей и будущее их.
      Непредвиденное случилось и в аэропорту. Самолет с гробом решено было отправить рано утром. Но волгоградцы запрудили аэропорт и до полдня самолет не мог взлететь: толпы шли и шли мимо самолета, прощаясь с Василием Макаровичем, как с национальным героем. А он и был таковым!
      Москва была не готова к этому трауру. Не верилось, что действительно Шукшин умер, нет человека, который стал душой народа, его обнаженным нервом.
      И после смерти этому человеку завидовали тайной завистью. А из боязни, что народное признание и проявление любви к умершему примет большие масштабы, похороны назначили в будний день.
      На панихиду выделили всего два часа. Но уже в первые минуты у Дома кино стояло примерно два квартала приезжих и москвичей. Несли гроздья багряной калины, цветы и слезы свои, будто прощаясь с родным человеком.
      Московские шоферы, сговорившись, проезжая или провозя грузы и пассажиров мимо Дома кино, нажимали на клаксон, и площадь возле здания, запруженная народом, невольно оглядывалась, слыша долгий, истошный вой сирен, которым поклонники В. М. Шукшина и его киногероя шофера Пашки Колокольникова отдавали должное памяти ушедшего от нас кинорежиссера, воспевшего их нелегкий и благородный труд.
      Увы, и тут кинематограф не остался в стороне. Ведь по замыслу шоферов их машины демонстративно должны были следовать за траурной процессией до кладбища, воем сирен оповещая москвичей, что и водители не остались в стороне от общего горя народного, но об этом плане проговорился один из таксистов своему пассажиру, не предполагая, что тот из аппарата Союза кинематографистов. Конечно, тут же отдан был приказ соответствующими людьми ГАИ, дирекции таксопарков, и московским таксистам запретили всякие демонстрации по поводу смерти Шукшина, но они в частном порядке выражали, проезжая мимо Дома кино, свою солидарность с теми, кто пришел проститься с их любимым кинорежиссером! Мало того, отдано было негласное указание ничего не снимать во время похорон Василия Макаровича, поэтому ни Мосфильм, ни Детская киностудия им. Горького, ни ЦСДФ, ни телевидение не увековечили потрясающие кадры народной скорби и любви. Кроме одного человека, который рискнул нарушить железный запрет и одним этим поступком встал в ряды настоящих друзей Шукшина, понимая всю значимость этой фигуры для российского искусства!..
      А стоял гроб Василия Макаровича Шукшина в двух метрах от того места, где он, принимая восторг и восхищение тысячи людей при просмотре своего фильма "Калина красная", произнес многозначительные и памятные многим слова:
      - Вот теперь только и начинается.
      И велик он был для всех.
      И смертен.
      Увы, не видно было рядом многих из тех, кто позже стучал себя в грудь и назывался ближайшим другом Шукшина. Только под лестницей, ведущей на второй этаж Дома кино, стоял растерянный Жаров и что-то расстроенно бормотал под нос. Здесь я имею в виду тех, кто хорошо знал Василия Макаровича, был в последнее время в его окружении..
      По свидетельству супругов искусствоведа и литературоведа Антонины Петровны и заслуженного артиста республики Георгия Ивановича Бальяновых, которые в беседе с известным поэтом Робертом Рождественским услышали сразившую их фразу, врезавшуюся навсегда в память,- "Шукшина хоронили те, кто при жизни его убивал". Возможно, что друзья и не хотели себя видеть в этом ряду. Роберт Рождественский лежал с Василием Макаровичем в той самой злополучной больнице, откуда Шукшин сбежал, и знаком был хорошо с ним при жизни. Поэтому эти горестные слова, если не горькие, пропустить мимо я не могла.
      Мало того, жене Василия Макаровича предложили похоронить супруга, где бы вы думали? На Немецком кладбище! Это после фильма "Они сражались за Родину" воспринималось как оскорбление. И, конечно, Федосеева-Шукшина категорически отказалась подобное совершить, объявив, что в этом случае она увезет гроб мужа на Алтай. Возможно, перепутав жен покойного, ведь у Виктории Софроновой бабушка по отцовской линии была немкой, госчиновники решили таким образом подсуетиться.
      Самое коробящее в этих баталиях, развернувшихся вокруг мертвого Василия Макаровича Шукшина, было то, что русскому человеку отказывали похороны на русском кладбище в столице, заложенной русскими людьми!
      - За два месяца до этих событий изгнали из России, вывезя в Вену, Солженицына. А этого - на Алтай? - говорит Валерий Головченко, оператор Киностудии им. Горького.- Ситуация, как вы понимаете, была неоднозначная...
      Чиновники, уяснив, что дважды повторенная ошибка - глупость, разрешили, наконец-то, похоронный вопрос в пользу Шукшина, выделив ему место на Новодевичьем кладбище, чтобы снять назревающий уже в международном плане скандал.
      А Валерий Головченко, замечательный оператор, всегда проявлявший интерес только к незнакомому материалу, узнав, что похороны Василия Макаровича не будут снимать, а вернее "не велено", взвалил кинокамеру на плечи и отправился один к зданию Дома кино. Ведь нынешнюю аппаратуру, удобную, малогабаритную, даже сравнивать грешно с тем, что тащил на себе оператор Киностудии им. Горького, не имея ни помощника, ни машины, ни вышки, с которой снимали тогда в подобных случаях.
      Затерявшись в толпе, Валерий Головченко снял поразительные кадры всенародного горя и любви.
      В конце документального фильма "Памяти Василия Шукшина", созданного оператором киностудии им. Горького, после титра "Через год" показана вновь могила Василия Макаровича, утопающая в цветах, и бесконечная вереница людей, текущая длинной траурной рекой. Среди них много незнакомых, но явно искренних друзей Шукшина.
      В первый день, когда до Москвы дошла весть о смерти Василия Макаровича, люди надеялись еще на неверный слух. Говорят, стихов много было, их оставляли вместе с цветами у гроба в Доме кино и на Новодевичьем кладбище, у могилы. Так что я была не единственная.
      Валерий Головченко посетил Новодевичье кладбище через полгода, потом через год. И всякий раз находил там много цветов и посетителей. Потом за десять дней Валерий смонтировал свой двенадцатиминутный фильм, который стоит многого! Музыку к нему подобрала звукооператор Матвиенко, Валентина Кибальникова отредактировала фильм, Валерий Кузин дал пять фотографий, которые усилили зрительный ряд. Через год после смерти Шукшина, наконец-то, Василию Макаровичу была присуждена Ленинская премия "за актерскую и режиссерскую работу в кино", а фильм Валерия Головченко был продемонстрирован в Доме кино во время вечера, посвященного памяти Василия Макаровича. Очень тепло об этой короткометражке отзывался Алексей Каплер в одной из своих книг!
      Валерий Головченко выполнил свой гражданский и человеческий долг. И многих потом удивило, что в картине толпы людей, сопровождавших похороны Шукшина,- невидимый фронт его друзей и нет именитых лиц. Когда Головченко выразили по этому поводу недоумение, он ответил кратко:
      - Шукшин пришел из народа и ушел в него.
      А разве это не так? Не многим выпадет из ныне живущих великая честь уйти в сердце народное навсегда.
      И еще мне вспоминается до сих пор кадр, поразивший меня, когда алый гроб буквально плыл над толпой, передаваемый с рук на руки, да вдруг остановился и поднялась крышка его, и качнулась толпа.
      Гроб приоткрыли для женщины, которая буквально прорвалась к нему. Взмолилась, чтоб ей показали хоть на миг Шукшина, потому что в жизни женщина ни разу не встречалась с Василием Макаровичем. И, видно, много было убедительности в словах и слезах женщины, потому что крышку гроба приподняли.
      - Для нее,- внес ясность в мое недоумение Валерий Головченко.
      Этой просительницей оказалась Софья Ивановна Фенько, потерявшая в гражданскую войну родителей, в Отечественную - мужа и детей. Обыкновенная работница, ныне пенсионерка, которая собрала в своей коммунальной квартире почти все публикации о Шукшине, фотографии и другие документы, еще раз подтвердив мысль, что народ преданно и искренне любил Шукшина.
      Кто видел Шукшина последним...
      Неведомыми путями приходит к народу весть, что он понят, уважаем, чтим, любим, и что художник, воспевающий историю, культуру, судьбу родных людей, именно тот, кого они ждали.
      Ответом на все вопросы были всенародные проводы Шукшина, память о нем незамутненная именно в среде простой, в низах, куда чиновник просто не спускается с высоты поднявшей его власти. И он, этот чиновник, которого так боялся всю жизнь Василий Макарович, даже и подозревать не мог, какие молнии и громы ходят в народной гуще, какая печаль там царит, какой душевный траур охватывает сердца, преданные Василию Макаровичу.
      Подтверждением моих мыслей и служит документальная запись рассказа одного представителя этого невидимого, многоликого, взыскующего фронта Шукшина.
      ...Случай свел меня с Пименом и Василисой Премудрой - так называли Софью Ивановну соседи и служащие комбината бытового обслуживания, где она работала. Иногда добавляли и другое - Сократ, на что Софья Ивановна обижалась:
      - К пережиткам прошлого никакого отношения не имею.
      Собрав почти все из публикуемого в периодике о Василии Макаровиче, Софья Ивановна, когда заходила речь о нем, такие подробности из биографии Шукшина любопытным выкладывала, что все диву давались: и откуда что берется?
      Ей все время хотелось написать Шукшину письмо, подробное, исповедальное, как на духу, все рассказать о себе, о том, как Василий Макарович скрасил ее одиночество, какое потепление произошло в ее женской, нелегкой судьбе.
      Через день работала на комбинате бытового обслуживания, выдавала чистые простыни, полотенца и другие необходимые принадлежности в номера, где были в одной комнате парилка, в другой - шестиметровый бассейн. И кого только не встречала здесь Софья Ивановна, всех перечислить времени не хватит. Из мира кино клиентов особо выделяла. От них-то и узнавала неизвестное из жизни и творческой судьбы Василия Макаровича.
      А тут - бах! - умер. Умер Шукшин. Гром грянул среди ясного неба.
      Товарки по дому и работе спрашивали о последних днях жизни Василия Макаровича. Из газет вычитала - был под Волгоградом, умер на пароходе в каюте. А она не верила: что-то не так, не то.
      На панихиду в Дом кино отпросилась с работы безболезненно, потому что сослуживцы благодаря Софье Ивановне были самыми ярыми поклонниками Шукшина. Они поручили ей даже возложить к гробу Василия Макаровича прощальный венок от их организации.
      Отстояла часовую очередь. Но перед самым носом вход в Дом кино перекрыли, а венок велели положить на грузовую машину, где лежала гора таких же. На такси помчалась на Новодевичье кладбище.
      Ни разу не видела Софья Ивановна этого человека, как говорится, "живьем" и дала себе слово любой ценой увидеть Шукшина, хотя бы в гробу, положить на грудь кисти калины, за которыми специально съездила в осенний подмосковный лес.
      Море людей теснилось у Дома кино, не меньше и на кладбище протолкнуться нельзя было.
      Какой ценой прорвалась Софья Ивановна к красному гробу, одному Богу известно.
      - Кто его последним видел? - тихонько спросила у соседа с надеждой узнать побольше.
      - Не знаю. Спросите на киностудии,- одними губами ответил человек, смахнув скупую слезу с небритой щеки, и отвернулся от женщины, отрешенно и угрюмо глядя поверх человеческих голов.
      "Сердешный ты наш!" - вздохнула судорожно Софья Ивановна, провожая взглядом плывущий над толпой гроб.
      Сосед небритого, наоборот, был нервно возбужден, не переставая, болтал, и, прислушавшись, Софья Ивановна уловила - говорит не о чем-то постороннем, про Шукшина.
      - В холерный год это было. Помнишь, арбузы, помидоры и другую овощ горами на юге жгли! А Василь Макарович под Астраханью натуру выбирал для Стеньки. Разин-то с монахами местными был в дружбе. Жил Шукшин в гостинице, забыл уж ее название. Сам знаешь, ездить мне приходится много, всего не упомнишь. А тут в Астрахани какое-то областное совещание. В здании напротив. Машины туда одна за другой подъезжают. Люди всякие важные собираются. А Шукшин в домашних тапочках на босу ногу неподалеку сидит на краю канавы и наблюдает все это.
      - Чего он в этой канаве делал?! - спросил грозно небритый.
      - Отдыхал,- засуетился маленький его товарищ.- Отдыхал. А что, нельзя? Там ведь асфальта нет, земля в канаве-то. А Василь Макарович без нее не мог, понимать надо. Ноги болели от асфальтов-то, оттого и носил тапки в свободное от работы время, а в другое - сапоги. Кирзовые. Не хромовые, заметь. Кирзовые-то - они покрепче. И вот сидит он так на краю канавы, а мимо люди, машины! И никто на него никакого внимания! А все кого-то ждут. Толпятся и в здание не заходят.
      - "Внимания"! - рассердился не на шутку небритый, просто закипел весь, и тут же остыл, флегма сработала.- Много ему было внимания-то! У нас ведь оно - чаще после смерти.
      - Да погоди ты! Сидит это он так, а тут бежит какой-то заполошный человек,- продолжал суетливый,- прыг через канаву, запнулся за ноги Шукшина, побежал дальше, а Василь Макарович: "Погодь! Вернись". А тот в ответ: "Да иди ты! Мы тут Шукшина ждем, должен быть на вечере профсоюзных деятелей и как сквозь землю провалился. Не видал случаем?" - "Вот и вернись,- говорит Василь Макарович.- Ты за ноги Шукшина запнулся!" - И захихикал, довольный произведенным эффектом, заозирался по сторонам очевидец астраханских событий.
      - Балаболка! - коротко отреагировал небритый, похожий на кактус.- У вас все такие на киностудии?
      - Не все. Есть и такие, как Шукшин,- обиделся дружок, даже отвернулся для пущей убедительности своего недовольства.
      И решила Софья Ивановна устроиться на эту самую киностудию, чтобы разузнать побольше о Василии Макаровиче. Быстро рассчиталась с работы, не объясняя никому причины, и явилась в отдел кадров киностудии.
      Встретила Фенько длинная и худая, как жердь, женщина с явной сумасшедшинкой в глазах. Спросила:
      - Знакомый кто есть?
      - Где? - не поняла Софья Ивановна, подумав: "Видно, пытают насчет забугорных дел".
      - Да на студии-то?
      - Нет. А что?
      "Жердь" смерила Софью Ивановну с ног до головы таким взглядом, что просительнице все стало ясно.
      Натолкнулась в коридоре у автомата с газированной водой на беременную женщину в белом халате, который уже не застегивался на животе: видно, вот-вот она должна была разрешиться от своего благодатного бремени. Встретились они взглядами и прочли друг у друга в глазах одно и то же озабоченность.
      - Обидел кто? - спросил "белый халат".
      Софья Ивановна, вздохнув, кивнула. И поделилась своей неприятностью. Поверила сразу незнакомке: лицо было приветливым, располагающим.
      - Мне что, рожать в этой кастелянной? - вдруг завопила негодующе женщина.- Как это нет работы? А на мое место? Я ж не могу уйти из-за того, что никого не находится на мое место. Всем подавай артисток, режиссеров, директоров, а в кастелянную - никого. Ну-ка пошли, я сейчас такое устрою этой Фанере Милосской!
      И устроила - дым столбом стоял в отделе кадров от этого разговора. Фанера Милосская, она же начальник отдела кадров, не глядя подала Софье Ивановне "листок учета" и больше ни о чем не спросила.
      Вживалась новенькая сложно в незнакомый коллектив: все было странным, причудливым, не то что в прачечной, где каждый человек вроде родни - весь на ладони, как в шукшинской сибирской деревне.
      Исподволь Софья Ивановна пыталась выяснить, кто же последним видел Шукшина. Говорили разное: кто Бурков, кто Тихонов, кто Бондарчук. Ничего нельзя было понять. У каждого была своя версия, а это наносило простоте взглядов Софьи Ивановны непоправимый ущерб.
      А тут фильм о Тиле Уленшпигеле начали снимать. Массовка большая потребовалась. Не хватало людей. Всех подряд подбирали - монтажниц, осветителей, костюмеров, и одевали в нищих гезов. Грязные, драные ходили по коридорам, как пугала огородные: на студии от них шарахались даже виды видавшие киношники. И Софья Ивановна гуляла в каком-то допотопном рванье и смеялась в трюмо своему нелепому виду - кино и не до того доводило людей!
      Один доброхот ответил Софье Ивановне на ее вопрос о Шукшине, что Василия Макаровича видел последним самый старый гез с полосатым чулком на ноге и с другим таким же на голове. У геза, кстати, оказался самый длинный нос на киностудии.
      И до этого человека Софья Ивановна добралась потихоньку и однажды тронула сзади за кончик полосатого чулка на голове (он болтался возле лопаток), поманила за собой. Актер с длинным носом, из-за которого, хотя был, несомненно, талантлив, он далеко так и не пошел, неожиданно ответил:
      - Да, я видел Шукшина последним!
      - Говорят, Василий Макарович погиб из-за тромба в ноге, которую распарил перед этим в бане?
      - Какой тромб? - вытаращил изумленно глаза "старый гез".- И какая баня? Было жарко, как в бане. Осень-то больно ядреная стояла! Устал он шибко. Василий Макарович ведь все годы работал на износ, а тут в ответ: у нас план, график сдачи горит! Он мог ведь махнуть на все и уехать, а вот остался. Именно эти два дня и доконали человека! Ночью крик - Светка-помреж завопила. Кстати, она тоже видела последней Шукшина. Вбежали мы в каюту, а он лежит, бедолага, рубаха чуть расстегнута на груди, рукой за сердце держится, словно просит: "Погоди, дружище, останавливаться, я еще многое не успел досказать".
      - Вы заслуженный артист или народный? - осторожно поинтересовалась Софья Ивановна, невольно проникаясь симпатией к этому отзывчивому и словоохотливому человеку.
      - Я почетный артист всех грандиозных массовок, начиная с "Броненосца Потемкина" и кончая "Уленшпигелем". Сами знаете, даже мизгирь, пока доберется до потолка, не раз соскользнет со стены на пол и упадет. Так и Шукшин, пока добрался до потолка своего, сердце износил до основания. Оно ведь у него было, как у столетнего старика. Анатомы сказали, что и умереть-то он должен был не в сорок пять, а в сорок. На чем держался пять лет, никто не ответит. Да тут еще постоянно: "Куда прешь в кирзовых сапогах!" И барьер очередной перед грудью. Брал он, брал, эти барьеры-то, да и надорвался. Двух дней не дали! Именно двух дней ему и не хватило, чтоб еще прожить столько же.
      И затянулся дымом жадно длинный "старый гез", вытер полосатым кончиком чулка - колпака нос, загасил сигарету о деревянную подошву и зашумел на ассистента:
      - Это в каком вас вузе учили, чтоб нищие гезы смотрелись, как трагедии Шекспира?! Нищие гезы - это смех и веселье назло слезам.- И бесшабашно прошелся на руках среди бегающих по павильону инкубаторских кур, цесарок, гусей, ишаков, без которых невозможно было, конечно же, представить в кинофильме изображаемых фламандцев.
      Все стало ясным для Софьи Ивановны. Ровно десять лет следила она за творчеством Василия Макаровича Шукшина, ровно столько же она внутренне писала ему письмо. И все не находила нужных слов. А тут села в уголок, за какую-то крашеную бочку, и слова сами полились.
      Уважаемый Василий Макарович! Сынок наш дорогой! Долго ты шел к сердцу народному, и времени у тебя было мало, и отдыхать тебе не давали, и барьеры на пути ставили: "Мол, куда ты в кирзовых сапогах!", но об эти ноги-то и споткнулись, да носом в землю. Ткнулись когда в нее, поняли, чем пахнет родная наша кормилица. И все перед нею равны - и вельможа, и бродяга, и сват, и брат. Как в бане. Ты ведь деревенский. Знаешь, что это такое. Низкий тебе поклон от осиротевшей земли. Она тебя помнит и чтит.
      И унесла Софья Ивановна утром на Новодевичье кладбище свое послание, положила среди цветов, которые не убывали и зимой на этой дорогой и священной могиле.
      А кастелянша, работавшая на киностудии, разрешилась вскоре мальчиком и назвала его по настоянию Софьи Ивановны Васей. И это Софья Ивановна видела последней Шукшина! Мой вывод подтвердит вся наша улица и баня, в которую Фенько вернулась все в той же должности.
      "Посмотреть мне на него бы..."
      Валерию Головченко, оператору, постановщику фильма "Памяти Василия Шукшина", я посвятила в книге "Световые года" стихотворение "Шукшин":
      Он к земле родной радел любовью
      И, как пахарь, выйдя поутру,
      Посолил он хлеб зернистой солью,
      Тот не ест, кому не по нутру.
      Вот и съели корочку ту с солью,
      Кто-то поперхнулся, а другой
      Полюбил еще сильней раздолье,
      Где родился человек такой.
      Много шло за красным этим гробом!
      И рвалась сквозь всю толпу к нему
      Баба: "Посмотреть мне на него бы!
      Поклониться, словно своему".
      Вторили, да очень неумело.
      Спорили, кто в радости, кто в зле.
      А калина в октябре алела
      И пожаром шла по всей земле.
      Десять лет Валерий Головченко бок о бок работал с Шукшиным на одной киностудии, но пути их не пересекались. У каждого была своя стезя. Взялся за документальный фильм об этом незаурядном человеке, как истинно творческая личность. Заинтересовала мысль - жизнь человека после смерти, как память Василия Макаровича чествовали... Увы, пришел к тому же выводу, что и я. Шукшину завидовали даже мертвому!
      Позже поклонников шукшинских я встречала постоянно в разных краях родной земли, среди них запомнилась Гертруда Чаусова из Крыма, страстная пропагандистка творчества Василия Макаровича. Об этих подвижниках можно писать не одну главу, особенно о Софье Ивановне Фенько. И тут можно произнести только одно: ПАМЯТЬ НАРОДА НЕТЛЕННА!
      Возвернувшаяся потеря
      Да, память народа не только нетленна, но и уважительна к имени Василия Макаровича Шукшина. Подтверждением этому служит эпизод, произошедший с редактором фильма "Калина красная" как продолжение истории с пропажей книги "Характеры", подаренной Шукшиным Ирине Александровне Сергиевской.
      Через два года после потери книги - за это время уже умер Василий Макарович и многое изменилось в судьбе самой Ирины Александровны - она находилась в гостях у своей приятельницы. Раздался звонок телефона, и мужской голос попросил подозвать Сергиевскую, которой был задан вопрос:
      - Вы теряли книгу Шукшина?
      - Да,- насторожилась Ирина Александровна, не понимая еще, к чему клонит незнакомец.
      - Хотите ее получить?
      - Конечно.
      - Я ее завтра вам привезу.
      Таких "рождественских" историй в жизни не бывает, но вот с Ириной Александровной случилась. Как будто и после смерти Василий Макарович вторично поблагодарил Сергиевскую за доброе, человеческое отношение к себе.
      Как выяснилось позже, обладатель потери Ирины Александровны поначалу и не пытался даже искать истинную владелицу книги "Характеры". Прочел с интересом сам, потом дал прочесть отцу. Только после смерти Шукшина, когда общественность страны и кинематограф болезненно переживали эту тяжелую утрату, понял человек, нашедший книгу, что, возможно, для Сергиевской это очень дорогая потеря.
      - Я, говорит, еще раз перечитал надпись "С уважением... на память... человеку и редактору" и подумал: если каждое слово здесь имеет значение, то тогда для вас это очень большая ценность. Он считал, что я - редактор книги, и позвонил в издательство, но там ему сказали, что у них таких нет. Тогда он как-то с большими трудностями вышел на Федосееву-Шукшину, которая и дала ему мой телефон, а домашние попросили его перезвонить моей приятельнице, где в тот вечер я засиделась в гостях,- подытоживает свои воспоминания Ирина Александровна, и приятное, открытое ее лицо озаряется светлой, теплой улыбкой.
      Человек, нашедший книгу, ни сентиментальностью, ни романтичностью, на взгляд Сергиевской, не отличался, скорее был прагматиком. Но, видимо, рассказы Шукшина, их нравственная основа произвели на парня сильное впечатление, а возможно, подействовало большое количество публикаций о Василии Макаровиче, особенно в первые годы после смерти, которые подчеркивали исключительность личности Шукшина. Нашедший книгу однажды подумал: вдруг она для Сергиевской имеет очень важное значение, а он держит? А возможно, пытался что-то прояснить и лично для себя, желая поближе познакомиться с той, которой оставил Шукшин такой емкий автограф.
      К миру искусства парень не имел никакого отношения, как подчеркивала Ирина Александрова. Он оказался человеком из деловых кругов, занимался какими-то серьезными проблемами.
      - Поэтому то, что он сделал для меня - безусловно, ради Шукшина,- это какое-то чудо. Все-таки, что ни говори - искусство воздействует на души людей! - заключает Ирина Сергиевская, "человек и редактор".
      Но поступок незнакомца, вернувшего книгу Ирине Александровне, продиктован еще, на мой взгляд, и уважением к имени Шукшина. Именно уважением к Шукшину я расцениваю и поступок самой Сергиевской, когда в проходной "Мосфильма", куда я пришла, чтоб вручить ей листы текста для проверки, где фигурировала она, как героиня моего народного романа, Сергиевская вынула из сумочки книгу Василия Макаровича "Характеры", хранившую следы автобусной катастрофы. Но и несмотря на неприглядный вид, она продолжала таить романтический отсвет давно минувших дней и событий, сопровождавших людей, в руки которых попадала.
      Конечно, я смотрела, как и многие другие, такие фильмы, ныне общеизвестные, как "Я шагаю по Москве", "Тридцать три" Георгия Данелии, "Романс о влюбленных" Андрея Михалкова-Кончаловского, "Тема", "Валентина", "Васса", "Мать" Глеба Панфилова, "Подранки", "И жизнь, и слезы, и любовь" Николая Губенко, "Позови меня в даль светлую" Германа Лаврова и Станислава Любшина, "Звездопад", "Отец Сергий" Игоря Таланкина. А о "Джентльменах удачи" и говорить не приходится - этот фильм смотрели, думаю, все, и не однажды! Так вот, ко всем перечисленным кинокартинам причастно имя Ирины Александровны Сергиевской, ибо она является редактором их. Одно название этих кинофильмов уже вызывает уважение, потому что они не стареют, как всякая классика. А какой диапазон проявления творческих возможностей - от драмы до комедии.
      Мы сидим в небольшой комнатке "Мосфильмофонда", где сейчас работает Сергиевская, так и не покинувшая стены киностудии, приговоренная судьбой служить кинематографу верой и правдой, видимо, до конца. Женщина, подарившая нам возможность встретиться со многими лучшими фильмами страны, в которые вложена часть и ее интеллектуального труда, ее молодость, ее профессионализм! Но ее присутствие негласное, закадровое, а оттого и более дорогое для нас, скромно и властно подвигает нас к мысли, что на таких подвижниках держится наша земля издревле. Ведь и красоту многочисленных русских храмов создавали неизвестные мастера, а мы любуемся ими, воздавая должное непостижимому вдохновению их творцов.
      "Для всех Шукшин - родня..."
      Известный прозаик Н. П. Воронов собирается написать свои воспоминания, основываясь только на одной ночной беседе с В. М. Шукшиным. Думаю, что они тоже будут иметь особые грани, сохраняя индивидуальность автора, увидевшего нечто свое в проявлениях многогранного таланта Василия Макаровича.
      Как это произошло с известной чувашской писательницей Юлией Александровной Силэм, которая в Доме творчества "Переделкино" слушала мои отрывки из документального повествования о В. М. Шукшине. Слушала-слушала, да вдруг сказала:
      - А вы знаете, у Шукшина-то корни чувашские.
      Я, признаться, в первый миг опешила. А Юлия Силэм продолжала:
      - Ведь слово "Шукшин" в переводе с чувашского означает "бедный".
      Я только что прочитала Юлии о том, что Шукшины жили всегда бедно, трудно, и подумала, что это реакция на услышанное. Но Силэм - эта чебоксарская провидица - добавила, чуть помолчав:
      - Наши чувашские исследователи ездили на родину Шукшина, беседовали с сестрой его, Натальей Макаровной Зиновьевой.
      - И что? - с надеждой ухватилась я за последние слова Юлии.
      - А то! - сказала Силэм с вызовом.- Она-то и подтвердила, что были у Шукшиных чуваши в родне.
      А мне почему-то вдруг припомнились слова из стихов Сергея Есенина: "Затерялась Русь в мордве и чуди".
      У меня разговора с сестрой В. М. Шукшина на эти темы не было: я вообще старалась держаться нейтральной позиции, несколько отстраненно от своих героев, чтоб иметь объективное представление об исследуемом материале. Но в одну из последних своих поездок запомнила женщину - крепко скроенную, ухоженную, несомненно красивую, на сельского жителя непохожую. Я ее внимательно рассматривала издали во время застолья, сидя за соседним столом. Кто-то меня с ней потом накоротке познакомил, но как это происходило - забыла. Запомнила прекрасное лицо, от которого исходил свет, и пожалела, что Шукшин не снимал свою сестру в кино. Оно впечатляет. Надоедать же своими расспросами в тех обстоятельствах Наталье Макаровне я не решилась, а потом случая больше не представилось. Жалею до сих пор.
      Силэм же, уходя, бросила мне спасительную соломинку:
      - Для дружбы между народами - момент хороший. Для всех Шукшин родня.
      Да, творчество В. М. Шукшина полноправно вошло в духовную жизнь современного многонационального мира, "преодолевая барьеры предрассудков, предвзятости, иногда откровенной враждебности, и побеждает их",- напишет в 1989 году Николай Стопченко. И этому нельзя не порадоваться и не погордиться за мою родную Сибирь и Россию. Ведь это наш с вами соотечественник, продолжающий и после смерти защищать духовные рубежи Отечества. И в этом отношении последняя роль в фильме "Они сражались за Родину" В. М. Шукшина приобретает символическое значение. Он продолжает и после смерти сражаться за эту Родину. Таково назначение истинного национального искусства! В любом народе и в любой стране.
      Дело в чашечке кофе?
      Возвращаясь к смерти Шукшина, не могу не привести здесь одного эпизода, долгие годы волновавшего меня своим тайным смыслом.
      В первых своих публикациях после смерти Василия Макаровича я исключала эту информацию, посчитав ее фантазией подвыпившего актера Буркова. Но однажды услышав, как Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина по телевидению произнесла сакраментальную фразу о насильственной смерти мужа, вдруг вспомнила о давнем разговоре с Георгием Бурковым.
      Помню, мчались мы в микроавтобусе по ночной Москве с очередного вечера памяти В. М. Шукшина. Постепенно пустел салон, из которого выходили возле своего дома участники прошедшего мероприятия.
      Наконец, в микроавтобусе остались я, Бурков и на сиденье рядом с шофером человек, ответственный за доставку нашего брата - творческих людей. Кино тогда любили и общение с представителями его проходило на традиционном российском уровне - хлебосольно и с возлиянием древнего напитка, восходящего к имени Бахуса.
      Джорджоне-Бурков был "под шофе", но с присущим только ему одному бесшабашным перехлестом юморил, балагурил и вдруг смолк, помрачнел. На мои осторожные расспросы о событиях, разыгравшихся в ночь, оборвавшую жизнь Шукшина, он молвил вдруг неожиданное:
      - Не в тромбе там дело было и не в сердечном приступе, а в чашечке кофе.
      И, словно чего-то испугавшись, опасливо оглянулся на шофера и сопровождавшего нас администратора - они были заняты своим разговором. Это успокоило Георгия, он понизил голос и на полушепоте добавил:
      - Если тебе жизнь дорога, помолчи до поры.
      - До какой?
      - Только не сейчас.
      Оказывается, когда Георгий Бурков вместе с Шукшиным завернул в его каюту, случилось следующее.
      Войдя, Шукшин вдруг остановился у двери, глядя напряженно и внимательно на столик, где одиноко стояла чашка с дымящимся кофе.
      - Надо же, кто-то позаботился.
      - Заказывал, что ли?
      - Да нет, вроде.
      Родные, друзья, многие знакомые знали, что Василий Макарович "любил" кофе. Я не случайно закавычила слово "любил", потому что при сердечной недостаточности, при постоянном кислородном голодании кофе - необходимость, в особенности если у обладателя всех этих дефектов к тому же еще низкое давление. Вот Василий Макарович и злоупотреблял и кофе, и табаком. К "любил" это никакого отношения не имеет.
      - Ну так и что? - Я пока что не понимала к чему клонит Бурков.Принесли кофе. Это говорит скорее о доброхотстве, а не...
      - Ошибаешься! Когда под утро, проходя мимо каюты и увидев свет в ней, я заглянул туда, то увидел Шукшина в смертельной позе. Первое, что я сделал,- глянул на столик. Чашки с кофе там не было. Кто-то предусмотрительно ее убрал! Унес - и дело с концом. Ничего не докажешь. А в ней-то и мог быть ответ на то, что случилось.
      Заметив, как администратор на переднем сиденье вдруг начал прислушиваться к нашему разговору, Бурков вновь принялся юродствовать, даже хулиганить, притворяясь - или на самом деле его развезло? - пьяным.
      Когда подъехали в ночи к дому Буркова и администратор встал у дверцы микроавтобуса, чтобы выпустить известного артиста, Георгий, собираясь покинуть салон, чуть слышно пробормотал:
      - Запомнила, что я тебе сказал? Сейчас не время и не безопасно.
      Вскоре ушел из жизни следом за В. М. Шукшиным и Георгий Бурков, опять же преждевременно. Может быть, единственный главный свидетель странной подробности последней ночи Василия Макаровича.
      Средства же массовой информации, словно из шлюзов вырвавшуюся мутную воду, доносили до нас новые и новые подробности из прошлой нашей жизни, в том числе и о закрытых лабораториях и подвалах тайных служб, и о многочисленных способах устранения неугодных людей.
      А недавно промелькнула в средствах массовой информации и такая новость, что в каюте, где скончался Василий Макарович, присутствовал подозрительный запах корицы, принадлежавший, говорят, какому-то таинственному газу, вызывающему спазмы сердца и смерть. Должна заметить, что и некоторые сорта кофе напоминают этот пресловутый запах...
      В посмертном телевизионном свидетельстве Ролана Быкова Нонна Мордюкова, Василий Шукшин и автор свидетельства ходили последнее время в "антисемитах". Вот уж никогда бы не подумала! Правда, сказано это было Быковым в порядке черного юмора, но однако же сказано.
      Часто это слово в последнее время употребляется и там, где следует, и там, где не нужно. Пугало такое придумали для слабонервных.
      Лично я от Василия Макаровича Шукшина ни разу не слышала ничего порочащего в адрес "семитов". Достаточно сказать, что о своем учителе Михаиле Ильиче Ромме он всегда говорил тепло и уважительно. Если он заменил оператора Гинзбурга Заболоцким, так тот просто лучше чувствовал деревенскую специфику. Гинзбург, как человек городской, более подходил именно к отражению жизни и быта горожан, где он, кстати, и преуспел. Василий Макарович определял человека не по принадлежности к "семитам" или "анти", а по духовным, нравственным качествам, способности сопереживать, доброте, сердечности и, конечно, профессионализму. Да и не присуще это было никогда истинно русским людям, если они выбрали религию Христа!
      Зная, что издревле яды играли не последнюю роль в быстром устранении неугодного человека и что технология изготовления этого зелья с каждым веком усовершенствовалась, историю с чашечкой кофе из биографии В. М. Шукшина незамеченной оставлять нельзя. Помня о ядах Борджиа, о существовании профессиональной изготовительницы ядов при самой Екатерине Великой, о том, что универсальность изготовления смертоносного средства достигла апогея в ХХ веке, когда яд, например, вызвав инфаркт, исчезал через поры человека бесследно, а также его бесцветность, неуловимость и т. д., приходишь к выводу соответствующему.
      Недавно подтверждением этим моим размышлениям послужил фильм "Иллюзия", прошедший по телевидению, где герой умирает от спазм сердца, выпив со спиртным смертоносную добавку, что и отправило его на тот свет.
      Художник, разогнувший хребет перед сильными мира сего, всегда представляет опасность. Опасны его непредсказуемые Стенька Разин и Егор Прокудин, по прозвищу Горе, опасна реакция опамятовавшегося народа, который грузовиком сшибает с мостков в реку правительственную "Чайку" (во времена Шукшина на "Чайках" ездили только представители власти), которую после просмотра фильма "Калина красная" попросили заменить на "Волгу": мол, ненужные ассоциации может вызвать.
      Вызрел художник, имеющий свою точку зрения на обстоятельства, его окружающие. Известно же - по плодам узнают любого и воздадут должное. Так спешите делать добро, придерживаясь нравственных основ библейского десятисловия, пришедшего к нам издалека и начинавшегося со слов "Не убий!", "Не укради!", "Не возжелай жены ближнего своего" и т. д. Это нам завещал и Василий Макарович Шукшин.
      В станице Клетцкая Волгоградской области в музее-клубе "Подкова" (под который местные власти не пожалели отдать бывший особняк известного некогда купца Никитина), зайдя в одну из комнат, вы окажетесь в каюте теплохода "Дунай", в которой 2 октября 1974 года был найден мертвым российский писатель и кинематографист Василий Макарович Шукшин.
      Чтя и уважая память великого сына России, в Клетцкой по осени приносят станичники букеты осенних цветов и калину красную к памятному знаку.
      Здесь, на этом утесе,
      во время съемок фильма "Они сражались за Родину",
      любил обдумывать свои замыслы
      русский писатель, режиссер и актер
      Василий Шукшин.
      И опять мистический и таинственный момент: каждый год 2 октября - в день гибели В. М. Шукшина - это место ярко озаряется солнцем! Даже если по соседству, на других утесах, пасмурно и хлещет проливной дождь. И всякий раз, как солнечное сияние касается места, где любил сидеть и творить Василий Шукшин, воскресает имя его в сердцах тех, кого он любил, воспевал, жалел, увещевал, благодарил и уносил в душе в час свой смертный в поднебесные дали. А Создатель благодарит солнечной улыбкой всякий раз людей за то, что они не забыли сына человеческого и хранят память о ближнем, не жалевшем для них "живота своего".
      "Если можно, чуть правее..."
      В период повальных встреч с людьми круга Шукшина, памятных вечеров меня пригласили выступить в одном медицинском институте, выпустив передо мной эстрадных танцоров, которые исполнили подобие канкана с разного рода вульгарными ужимками. Встретив откровенно издевательский взгляд распорядителя, я наотрез отказалась выйти с рассказом о В. М. Шукшине после этого явного надругательства над памятью известного в стране человека, но приверженцы героя поля боя не сдают, поэтому я потребовала исполнить что-нибудь классическое, близкое к теме поминания, чтобы преодолеть опасный рубикон.
      - Вы намекаете, что Шукшин - классик?
      - Я не намекаю. Он - классик народной жизни.
      - С дамами не спорят.
      Сцена продолжала пустовать. По программе выходить должна была я. В зале сидело руководство института. За кулисами искали выхода из создавшейся "напряженки". Послышались нетерпеливые хлопки зрителей.
      - Пожалуйста, вас просят!
      - Я уйду вообще, предварительно дав дирекции объяснение вашего поведения! Если вы передо мной не выпустите классический музыкальный номер!
      Коса нашла на камень. Подобное не входило в планы устроителей программы. В конце концов на сцене появились с капризными, недовольными минами на лицах две рафинированные девицы, которые сыграли в четыре руки что-то из классики.
      После них наступило время мое.
      Я рассказывала о Василии Макаровиче, читала стихи, ему посвященные, а из-за кулис вдруг послышалось шипенье:
      - Сдвиньтесь чуть вправо. Нам нужно подготовить сцену к следующему номеру.
      Я, естественно, перешла на правую сторону сцены, продолжая разговор со зрителями. Стук от передвигаемого реквизита, раздраженные голоса, явно мешая мне, не давая сосредоточиться, за кулисами не прекращались. Опять последовало шипенье:
      - Если можно, еще чуть правее.
      Я была почти прижата к правой портьере, увлеченно продолжая свой рассказ, не предполагая, что за моей спиной идет интенсивная потаенная работа. В какой-то момент, словно кто-то случайно меня в бок толкнул, я поворачиваю в сторону голову и вижу в полушаге от меня бесшумно раздвинутый пол сцены, обнаживший темный зев люка, куда через минуту-другую я могла улететь вверх тормашками, не успев пикнуть, ненароком оступившись. В груди похолодело. Не подав вида, я начала кружить возле опасного места, искоса наблюдая за закулисной публикой, которая вожделенно ждала моего "триумфального" провала! Увы, пути Господни неисповедимы, и они были не на стороне тех, кто имел злой умысел. Они были на стороне В. М. Шукшина!
      - Напрасно старались! - многозначительно сказала я администратору.
      Он сделал вид, что ничего не понял, вопросительно подняв брови над глазами, которые откровенно смеялись.
      - Ну как же, а люк? - И показала в сторону, где меня поджидала западня, но, к моему вящему удивлению, половицы сцены сомкнулись, как гармошка, закрыв отверстие - остался только неприятный осадок в моей душе да осознание того, что для кого-то имя Шукшина и после смерти представляет или опасность или шутовской номер с цирковыми трюками. Они даже не понимали, что таким образом наносят оскорбление и русскому народу, плоть от плоти которого был Шукшин. С таких вот незначительных, но унизительных по смыслу фактов и начинаются межнациональные конфликты.
      Часть третья
      БЕССМЕРТИЕ
      Сны матери
      Нравился Василию Макаровичу писатель Шолохов и памятной была его фраза:
      - На Дону людей не выдают!
      Но Стеньку Разина выдали. Не народ, конечно. И это было самым страшным для Шукшина! Эту сцену, мне кажется, Василий Макарович физически пережил. Он-то знал, что Иудам - цена 30 сребреников да в награду осина-виселица, а у праведников - вечная память в народной, неподкупной душе.
      И народ сочиняет о Шукшине песни, легенды, байки, как сочинял их о Степане Разине и многих других героях, которых забывали правители, а людская молва и память передавали их имена из поколения в поколение, из уст в уста.
      И запинаться нам о ноги Шукшина, как только мы начнем терять связь с землей родной, со всем тем, что определяется понятием "народное искусство".
      Сегодня мы могли бы сказать Марии Сергеевне, матери Василия Макаровича, что Шукшин стал все-таки доктором - доктором наших душ.
      В завершение своих записок предлагаю еще одно стихотворение о Шукшине:
      С пахарем Микулою сравнили:
      На все поле - он, соха, земля.
      Сами бы его поборонили!
      Сами бы, как этот сибиряк.
      Сами бы! Но у сохи той пусто,
      Поле недопаханным стоит.
      Но, где он прошел, хлебами густо
      Пашня золотистая звенит.
      И встает Россия из тумана,
      Кутается в пышные снега.
      И "Шукшин" под шелесты бурана
      Повторяет про себя тайга.
      Та тайга, где в крепи своенравной
      Русский дух восходит из глубин,
      Где Шукшин - по-прежнему, как рана,
      И по-прежнему - любимый сын.
      Незадолго до смерти Василий Макарович придумал финал для своей повести "А поутру они проснулись" - финал, исполненный шукшинской простоты и мудрости.
      Женщина-судья стыдит подсудимых-пьяниц, а в этот момент в зал входит чья-то старуха мать. Судья спрашивает:
      - Вы кто?
      - Я - совесть.
      - Чья совесть? Их совесть? - И судья показывает на пьяниц.
      - Почему их? И ваша тоже,- отвечает мать.
      Сгорая в каждом созданном образе, ранимый и болеющий, Шукшин был и остается нашей совестью.
      Но для него самого совестью была мать, образ которой. незамутненный и милосердный, Шукшин пронес через всю свою жизнь, чувствуя с ней кровную и нерасторжимую связь, да еще вину, что волею обстоятельств, от него не зависящих, не до конца выполнил сыновний долг. Где б ни находился, издали окликал ее письмом ли, телеграммой, а в фильме "Калина красная" есенинской строкой:
      Ты жива еще, моя старушка?
      Жив и я...
      Только пел ее преступник из исправительно-трудовой колонии.
      Нельзя не сказать и о "второй матери" Василия Макаровича, Ольге Михайловне Румянцевой, которая в московское житье-бытье Шукшина многое для него сделала. Именно ее дом стал временным пристанищем для Шукшина, когда он остался в Москве после института.
      - У Васи ничего не было. Был один талант. Он у нас жил как родной. Сюда к нам и его мама, Мария Сергеевна, приезжала. Переписывались мы с ней,- вспоминала позже Ольга Михайловна, уже почти не вставая с постели из-за недуга и возраста.
      Эта женщина знакома была со многими известными людьми революционной эпохи России. В том числе и с Лениным, Крупской. Возможно, желание рассказать о вожде революции кинематографическим языком было навеяно Шукшину в какой-то мере Румянцевой, которую Василий Макарович вспоминал всегда самым теплым, сердечным образом.
      Воспоминания Румянцевой о Василии Шукшине неоднократно публиковались.
      Все правильно, мы должны помнить и говорить о тех, кто был с художником в самое трудное время, помогал ему выстоять в жизненных бурях, но и молчать о самом дорогом человеке тоже нехорошо - я опять о матери, Марии Сергеевне.
      Сегодня утвердительно можно сказать, что в эволюции многогранного духовного развития Шукшина огромную роль сыграла его мать Мария Сергеевна, благословившая его на этот тернистый путь и помогавшая из последних сил всем, что могла только иметь по тем временам крестьянская семья, потерявшая кормильца. Каким теплым сыновним чувством благодарности пронизаны письма Василия Макаровича к этой простой и святой для него женщине!
      Сплю и вижу, мама, как мы с тобой вместе живем...
      Мамочка, как твое здоровье, родная? Милая, душа томит об вас!
      Василий Макарович никогда не забывал, чем жертвовала мать, чтоб сын ее стал человеком. Об этом сказано Сергеем Залыгиным достаточно объемно и впечатляюще:
      И в характере, и в поступках, и во взглядах на мир этих двух людей матери и сына - была та ничем непререкаемая преемственность и близость, которая, наверное, лучше всего выражена в русской примете о том, что сын должен быть похожим на мать, а дочь - на отца.
      Много хорошего досталось по наследству Василию Макаровичу от своей мудрой и дальновидной матери - человечность, совестливость, душевность, щедрость, природный ум и смекалка, жизнестойкость, мужество.
      Материнская участливость и чувство Родины - два светлых родника, которые питали внутренний мир Шукшина и держали его на этой земле. Если следовать многоликому христианскому пониманию слова "любовь", то все вышесказанное тоже является частью потаенной любви Шукшина. И образ матери нерасторжим у Василия Макаровича с родными местами, откуда он шагнул в огромный мир.
      "И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор крови",- напишет он однажды.
      А позже сделает извиняющийся жест, разъяснение:
      А просто дорого мне все это, дороже потом ничего не было. Ну и делюсь. У тебя будет другое дорогое, у меня - это. А земля-то у нас одна.
      "Случаи", "истории", которые поведает Мария Сергеевна сыну в минуты сокровенные, Василий Макарович положит потом в основу рассказа "Сны матери". Насколько самобытна, фольклорна, образна речь матери Шукшина, можно оценить по одному только отрывку из этого рассказа:
      - А вот сон тоже. Лежала я в больнице, а со мной вместе девушка одна лежала, сиротка. Я приголубила ее, она меня и полюбила. Да так привыкла! Ночевать потом ко мне ходила, когда мы из больницы-то выписались. А работала она на складе весовщицей. Каждый вечер, бывало, идет: "Мария Сергеевна, я опять к вам". Давай, милая, все веселей двоим-то.
      - Ей что, жить, что ли, негде было?
      - Да пошто же! Вот - привыкла. И я уж тоже к ей привыкла. Так мы дружно с ей жили! А потом она померла: плеврит, а от плеврита печень занялась. Померла, бедная. Я и схоронила ее. А потом вижу сон. Вышла я будто бы на речку, а на той стороне, где Гилев-остров,- город будто бы. Большой-большой город! Да красивый, дома высокие... и весь вроде бы он в садах, весь-то он в зелени. Цветы - я даже с этой стороны вижу - так и колышутся, так и колышутся. Ах ты Господи! Села я в речку-то да и поплыла туда - сижмя так-то, сижу и плыву, только руками маленько подгребаюсь. И так меня к тому городу и вынесло. Вышла я на берег - никого нету. Я стою, не знаю, куда идти. А смотрю - выходит моя Ниночка, девушка-то, сиротка-то. Матушка ты моя-то! Увидела меня да так обрадовалась, обняла, да та-ак крепко прилюбила, я ишо подумала: "Сильная какая - не выхворалась". А она, правда, мало похворала-то, скоро убралась.
      "Куда же мне идти-то? - спрашиваю ее.- Пошто тут никого нет-то?" "Есть,- говорит,- как нету. А тебе во-он туда,- показывает мне.- Во-он, видишь?" Я смотрю туда, а там место-то похужее, победней и дома пониже. "А ты где же?" - спрашиваю Ниночку-то. А не спрашиваю же: "Ты где живешь?" знаю, што она мертвая, а вишь, спрашиваю просто: "А ты где?" - "А я,говорит,- вот - в центре". Конечно, сколько она и пожила-то. Она и нагрешить-то не успела, безгрешная душенька. А мне-то, вишь, на окраинке только место... Да хоть бы и на окраинке, а только там... Господи, как же там красиво! Все время у меня в глазах тот город стоит.
      - Тогда телевизоры-то были уже?
      - Какие телевизоры! Это когда было-то! Когда ты на действительной ишо служил. А Наташа в институте училась. Вон когда было-то. А што, думаешь, насмотрелась в телевизоре и поэтому такой город приснился?
      - Но.
      - Нет. Я сроду таких городов ни в телевизоре потом, ни в кино не видела. Што ты!..
      Образ сердобольной, милосердной матери будет увековечен им в произведениях "Материнское сердце", "На кладбище", "В профиль и анфас" и многих других - вплоть до общеизвестного фильма "Калина красная". Никто так пронзительно и правдиво не увековечивал подвига матери - хранительницы очага и жизни на земле, как Василий Макарович.
      Оставшись одна после ареста мужа Макара с двумя детьми на руках, Мария Сергеевна поставила обоих на ноги, обоих выучила. Всегда разумно и искренне вела себя с ними. Никогда не ставила препон их начинаниям. Например, когда сын уходил из деревни. С пониманием отнеслась и к тому, когда сын покинул техникум.
      Только, помнится, сказала без всяких суесловий:
      - Что ж, раз это не твое...
      Угадав потаенную мечту сына учиться в Москве, сама предложила продать единственное богатство семьи - корову Райку, чтоб Василий уехал в столицу получать образование. И потом, выбиваясь из сил, отправляла ему деньги, посылки. Мог ли сын после такого к себе отношения матери подвести ее?
      И тут самое время привести еще одно воспоминание редактора фильма "Калина красная" Ирины Александровны Сергиевской:
      Я видела Марию Сергеевну один раз, уже после смерти Василия Макаровича, когда ему присудили Ленинскую премию, которую она приехала получать в Кремль вместе с Лидией Николаевной. Я помню ее такую маленькую, в черном платке. Василий Макарович был лицом похож на нее.
      Потом Мария Сергеевна захотела повидаться с Сизовым. Мы встретили ее на "Мосфильме" у входа, вручили цветы, которые она взяла под самые головки,- наверное, никто никогда не дарил ей гвоздик. Потом мы вошли в концертный зал. Наше объединение с одной стороны, а с другой стороны со своей свитой - Николай Трофимович Сизов, который тогда возглавлял "Мосфильм".
      Как только мы сели, она сразу его ошарашила.
      - Николай Трофимович,- говорит,- что же это такое? Памятника-то нет.
      Чего-то еще там нет. Я не помню, чего именно. Какие-то пункты постановления об увековечении памяти Шукшина были к тому времени не выполнены. "Этого нет, того нет".
      Сизов заверил:
      - Все будет, все будет.
      И только после того как Мария Сергеевна перечислила все, чего надо было добиться, она сказала:
      - Я чего к тебе пришла-то? Вася говорил, что очень ты хороший мужик...
      Конечно, Сизов был человеком существующей системы, но он отличался и человечностью, и справедливостью, и в трудной ситуации не бросал человека, попавшего в экстремальное положение.
      Когда в высших эшелонах власти расправлялись с шукшинской "Калиной красной", Сизов решительно встал на сторону Василия Макаровича, который сказал тогда в минуту сокровенную Сергиевской:
      - Я чувствовал, что был не один.
      Видно, делился Василий Макарович с матерью своими добрыми впечатлениями о Сизове, если она пришла к нему со своими просьбами...
      Пережила Мария Сергеевна любимого сына всего на пять лет, а потом ее прибрал сросткинский погост, где покоились многие из родовой Шукшиных и ближайших родственников Куксиных. Только сына там нет - он ушел далеко от этих мест. Ведь столицы всех стран мира, забрав талант из глубинки, никогда его назад не возвращают.
      О преимуществе этики над этикетом
      Когда артиста, земляка Василия Макаровича Алексея Ванина спрашивали на разного рода встречах и круглых столах, каким был Шукшин, он, свято верный памяти друга, всякий раз отвечал:
      - Читайте его прозу. Герои его произведений - это он сам, это его голос. Больше и лучше вам о Шукшине никто не расскажет.
      Волновала Шукшина всю жизнь тема "Вани-дурака". В этом народном символе он усматривал для себя много несокрушимого и поучительного:
      Есть на Руси еще один тип человека, в котором время, правда времени вопиет так же неистово, как в гении, так же нетерпеливо, как в талантливом, так же потаенно и неистребимо, как в мыслящем и умном. Человек этот дурачок. Это давно заметили (юродивые, кликуши, странники не от мира сего много их было в русской литературе, в преданиях народных, в сказках), и не стоило бы, может быть, так многозначительно вступать в статью, если бы не желание поделиться собственными наблюдениями на этот счет.
      Позже была война. Может быть, самая страшная в истории нашего народа. Новые дурачки. Больше дурочки. Была Поля-дурочка. (Народ ласково называет их - Поля, Вася, Ваня). Поля была раньше учительницей, проводила единственного сына на войну, и его вскоре УБИЛО. (Я вот почему выделил это слово: ведь правильно - убили, а говорят - убило. Войну народ воспринимает как напасть, бедствие - "громом убило"). Поля свихнулась от горя, ходила в чем попало, ночевала в банях, питалась подаянием. Плохо ей было, куда уж хуже! А она брала откуда-то непонятную, жизнеутверждающую силу, трижды в день маршировала по улицам села и с горящими глазами звонко пела: "Вставай, страна огромная!"
      Теперь предстоит самое странное и рискованное: провести параллель. Герой нашего времени - это всегда "дурачок", в котором наиболее выразительным образом живет его время, правда этого времени.
      ...Когда герой не выдуман, он не может быть только безнравственным. А вот когда он выдуман в угоду кому-то, то он, герой, явление что ни на есть безнравственное. Здесь задумали кого-то обмануть, обокрасть чью-то душу. В делах материальных, так сказать, за это судят. В духовной жизни ущерб народу такими вот лазутчиками из мира лжи, угодничества наносится страшный.
      Иногда он и себя видел в личине этого "дурачка". Ванин правильно это подметил. Впрочем, тип этот народный волновал не одного Шукшина. В свое время В. Розанов высказывал такую мысль:
      Что же такое этот "дурак"? Это, мне кажется, народный потаенный спор против рационализма, рассудочности и механики - народное отстаивание мудрости, доверие к судьбе своей, доверие даже к случаю. И еще - выражение предпочтения к делу, а не к рассуждению.
      И драма, и юмор, и слезы, и любовь, и трагедии, и жизнь, и смерть все возводилось художником по имени Василий Макарович Шукшин в общефилософский смысл, в народные рассказы-притчи, где его "дураки" предстают перед нами в роли праведников, как их и замышлял Его Величество Народ. И это в нем, в этом творце, по имени Василий Шукшин, потаенно и неистребимо переламывалось время и вся злокозненность, неуклюжесть и духовная нищета этого времени, избравшего материальный путь развития, пытаясь уничтожить все то, что народ создал в тысячелетиях, устанавливая на развалинах великой цивилизации себя в виде идолов. "Разрушив до основанья мир", нового без этого основанья не построишь. Это будет или зыбкая почва с подземными водами, которые не дадут ничему воздвигнуться, или гибель цивилизации. Ибо нет настоящего без прошлого, и прошлого без будущего.
      Главные герои у Шукшина из народа - чудаки. Как, например, вот этот из "Штрихов к портрету". Таких Василий Макарович больше всех любил и, конечно, знал лично. Потому что ощущение реальности не покидает вас до конца чтения. Герой живет в райцентре, написал трактат "О государстве" семь или восемь тетрадок исписал. Все над ним потешались! Известно же - нет пророков в своем Отечестве. А шукшинский чудик свое гнет. Дело даже до милиции дошло. И начальник этой самой охранной организации - единственный, кто по долгу службы всерьез поинтересовался, что же в этих тетрадках написано. Открыл одну и прочитал: "Я родился в большой крестьянской семье девятым по счету... Я с грустью и удивлением стал спрашивать себя: "А что было бы, если бы мы, как муравьи, несли максимум государству?" Вы только вдумайтесь: никто не ворует, не пьет, не лодырничает - каждый на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиозное здание".
      Прочитал милиционер эти слова, подумал и взял с собой тетрадки домой - подробнее познакомиться. Выходит, не зряшным делом мучился гражданин Князев, страдал, терпел унижения. В отчаянии крикнул, когда по улице вели: "Глядите, все глядите! Спинозу ведут!" Вот и выходит, что вроде шут гороховый, а на самом деле - философ, и трактат о государстве - не глупая выдумка, а стоящее дело. Ведь только вдуматься: "Если бы каждый на своем месте, как муравей..." Слова простые, а мысль нужная, народной мудростью рожденная и внедренная в общественное сознание творцом, по имени В. М. Шукшин.
      Пока критики упорно называли Шукшина "певцом деревенской патриархальщины", "объявившим анафему городу", Шукшин потаенными тропами души ушел от них дальше: его занимал уже вопрос не "деревни" или "города", а России, русского национального характера. Но и о своем "деревенском" прошлом не забывал, навсегда уже покончив с "окопной" жизнью "нерасшифрованного" бойца:
      Я долго стыдился, что я из деревни и что моя деревня так далеко. Конечно, родина простит мне эту молодую дурь. Но впредь я зарекся скрывать что-нибудь, что люблю и о чем думаю. То есть нельзя и надоедать со своей любовью, но как прижмут - говорю прямо.
      Ко всему прочему, Шукшин еще ярый противник неуважения к собственному или чужому человеческому достоинству, унижению человека человеком. Более же всего Василий Макарович сопротивлялся неприкрытому хамству, которое, пользуясь своей безнаказанностью, нарушает все моральные нормы, открыто издевается над беззащитным человеком.
      Показателен в этом случае рассказ "Обида", где пострадавший - Сашка Ермолаев.
      Продавец хамски обвиняет его в каком-то пьяном скандале в магазине, к которому герой Шукшина никакого отношения не имеет. Очередь - ей неважно, кто там и из-за чего бузит, ей главное получить свое и уйти - спешит поддержать свирепую тетку.
      - Да хватит вам: был не был!
      - Отпустите!
      Особенно один, пожилой, в плаще:
      - Хватит - не был он в магазине! Вас тут каждый вечер - не пробьешься. Соображают стоят. Раз говорят, значит, был.
      Сашке Ермолаеву обидно идти сквозь эту непробиваемую человеческую стенку и хочется каждому из очереди задать вопрос:
      "До каких пор мы с вами будем помогать хамству? И с какой стати выскочил он таким подхалимом? Что за манера? Что за проклятое желание угодить хамоватому продавцу, чиновнику, просто хаму - угодить во что бы то ни стало! Ведь мы сами расплодили хамов, сами! Никто нам их не завез, не забросил на парашютах!"
      Так примерно думал Сашка.
      И так думал автор - Шукшин.
      Поражали в героях Василия Макаровича их искренняя вера в то, что они правы в проявлениях своих неповторимых судеб, как права жизнь, давшая им возможность существовать на земле в многоцветье разноликого мира! Среди многочисленных "чудиков", встреченных Шукшиным, и после смерти его, благодарных памяти увековечившего их судьбы, они продолжают свой подвижнический путь рядом с нами. Вот одна из них, Фарида Габдраунова директор клуба любителей кино "Остров Ф" в городе Барнауле, деятельность которой связана с пропагандой мира кино, его звезд. Начинала она свой путь в этой сфере буквально с нуля, без какого-либо заработка на жизнь, а ныне известна далеко за пределами Алтая. У нее своя философия жизни, свое отношение к Шукшину. Один из фрагментов рассуждений Фариды не могу не привести в моем народном романе, поскольку она одна из тех подвижниц, в ком живет искренность Шукшина, за которую он и пострадал:
      В городской жизни искренность считается чуть ли не бескультурьем. И в Европе тоже, когда человек не соблюдает принятый этикет и ведет себя естественно, то кажется, что он бескультурный. Шукшин, конечно, несмотря на всю свою образованность, был вне этикета. "Этикет" - это не его слово. Его слово было "этика". И лично для меня именно Шукшин определил приоритет этики над этикетом, внутреннего над внешним.
      Почти по Бальмонту, написавшему некогда: "Вне этикета сердце поэта!"
      Многочисленные критики, касаясь литературной школы Шукшина, в этой связи единодушно называют Чехова и Гоголя. У Гоголя и Шукшина общность в гротеске изображаемого. У Чехова Василий Макарович учился лаконичности рассказа.
      В Болгарии много лет изучалось творчество Шукшина в школе - в учебнике по литературе для 10-х классов, в котором русскому писателю и кинематографисту посвящена была целая глава. И в российских школах Шукшин входит в программу по литературе 11-го класса.
      В Польше в недавнем прошлом к имени Шукшина тоже уважительное отношение было как к "писателю универсальному, общемирового значения".
      По утверждению польского исследователя русской литературы А. Жебровски, "рассказы Шукшина - русские в том смысле, что фоном для них служит русская действительность".
      Творчество сибирского художника, как имена Сент-Экзюпери, Ремарка, Хемингуэя, стало достоянием человечества.
      Он знал, что это случится, вопреки воле тех, для кого талант во все времена представлял опасность.
      Иван-дурак и изящный черт
      После смерти Василия Макаровича в публикации Лидии Федосеевой появилась в журнале "Наш современник" сатирическая сказка Шукшина "До третьих петухов". Это произведение проявило новую сторону в творчестве Василия Шукшина, породнившую его с традициями Гоголя и Салтыкова-Щедрина. О чем эта сказка? О Иване-дурачке, который должен до третьих петухов принести справку о том, что он не дурак.
      В одну из встреч, помнится, Георгий Бурков делился своими умозаключениями:
      Если бы меня попросили как-то обозначить явление Шукшина, то я предпочел бы такое "неуклюжее" определение как "авторское творчество". В каждом созданном произведении, будь то написанная строка или сыгранный образ, обнаруживаются черты характера, биографии Шукшина. Он секретов не имел. Садился и писал страничку, и тут же ее читал.
      "До третьих петухов" писалась на глазах у Буркова, с учетом даже его пожеланий. Например, Шукшин спрашивал у своего верного Джорджоне:
      - Куда идет Иван?
      - Вот туда,- отвечал Георгий Бурков.- Здесь Змея Горыныча надо бы вставить.
      - А как его играть будут?
      - Три актера играют три головы.
      - А как они войдут?
      - В окно три головы просунут.
      - Вот и хорошо,- соглашался Василий Макарович, довольный таким ходом дела.
      И на всем протяжении сказки мы любуемся чисто шукшинским поворотом мыслей, озорством, но с глубоким смыслом, отчасти от личных ассоциаций и от личной судьбы. И каких только в пути испытаний и соблазнов не встречает современный Иван-дурак! Баба Яга предлагает Ивану даже "коттеджик". Нет, Ивану нужна только справка! Меркантильная сторона Ивана-дурака не интересует. Дальше - больше. Встречается на пути Ивана храм со стражником, который не пускает чертей внутрь его. А черти-то очень современные - в карты играют, пьют не соки, а кое-что покрепче. ВИА напропалую грохочут, девицы полуголые танцуют. А стражник - неприступная стена, не пускает этот сброд в храм - таковы у него задачи. Храм - это несомненно внутренний мир самого Шукшина. Впрочем, не только его одного.
      Появление Ивана кстати. Он же дурак. Изящный черт тут как тут. Уговорили Ивана отвлечь стражника. Дело сделано. Черти валом повалили в храм, уже иконы срывают, свои по углам лики рисуют, повсюду трамтарарам творят, а про Ивана-то и забыли.
      Но он сам про себя напомнил. Немного пуганул "изящного черта" и его разношерстную компанию. Отрядили Ивану сопровождающего, как обещали, чтоб довел он дурака до Мудреца, у которого нужно добыть эту пресловутую справку.
      Перед нами предстает следующая картина. Уже в научном мире, опять карикатурно, опять гиперболизированно и насмешливо.
      Например, что такое в понимании автора представляет из себя этот пресловутый Мудрец? "Гротесковое умопомрачение, паразитирующее на имени Науки", и в то же время обладающий необыкновенной властью: может "разрешить" вулкану извергаться или объявить недействительным любой действительный факт. Мудрец - сила, создающая "теоретическую базу под действия чертей". Мысль, по-моему, до сих пор актуальная!
      Академик Дмитрий Лихачев в "Заметках о русском" высказал такую мысль:
      Черт у каждого народа не то, что для народа характерно или типично, а как раз то, от чего народ отталкивается, открещивается, не признает.
      Впервые является Ивану помощь в лице донского атамана.
      - Доигрался, сукин сын? - закричал он на Ивана.- Доигрался? Спеленали!
      Конечно, атаман побеждает Змея Горыныча, а Иван возвращается в библиотеку.
      Казачья тема возникает опять не случайно, как продолжение "Стеньки Разина".
      "Разин для меня - вся жизнь!" - скажет однажды Шукшин.
      И это у него, видимо, в крови. Не забывайте, что рядом со Сростками располагается Пикет-гора, где некогда стоял казачий пост. Следовательно, рядом жили и потомки этих казаков.
      История же с Иваном-дураком завершается тоже весьма оригинально. Получает наконец Иван вместо справки печать: мол, напиши сам, что хочешь, да заверь. А дурак не знает, что делать с этой печатью.
      И в самом деле, за какую печать спрятать нам собственные мысли, в какие рамки их поместить? Да и не судьба ли Шукшина за судьбой Ивана-дурака скрывается?
      Сам Шукшин видел за Иваном судьбу русского человека, который во все времена представлял некую загадку для Европы. В самом деле, чего не хватало дворянам-народникам, которые уходили в деревни обыкновенными учителями? Впрочем, русский учитель был всегда просветителем.
      А декабристы, лучшие сыны Отечества, представители высшего общества, вышли в 1825 году на Сенатскую площадь, а потом одни были казнены, другие отправлены на каторгу в Сибирь.
      Шукшин об этом так сказал:
      - Приходит на память одно старомодное слово - "подвижничество". Я знаю, "проходил" в институте, что "хождение в народ" - это не самый верный путь русской интеллигенции в борьбе за свободу, духовное раскрепощение великого народа. Но как красив, добр и великодушен был человек, который почувствовал в себе неодолимое желание пойти и самому помочь людям, братьям. И бросил все и шел. Невозможно думать о них иначе, чем с уважением. Это были истинные интеллигенты! Интеллигенты самой высокой организации.
      И нам, почитателям таланта Василия Макаровича, думать о нем невозможно иначе как с уважением. Да разве сам Шукшин не был подвижником "самой высшей организации"?
      Кинорежиссер, кинодраматург, киноартист, прозаик, поэт - и все это сочеталось в одном имени. Как объять этот разноречивый поток сознания, объединенный органичностью воли сибирского характера?
      Шукшин "вломился" в кинематограф в шестидесятых годах, объединив в своем творчестве две области - кино и литературу. Коренной сибиряк целеустремленно и кропотливо начал заниматься поиском народных истоков русских характеров, воспел вековые, судьбоносные основы жизни и не менее вечные ее сложности и парадоксы.
      Через все творчество Василия Макаровича прошли излюбленные мотивы Сибирь и сибиряки.
      Помню, в ЦДЛ ко мне подошел мой давний друг, поэт-сибиряк Сергей Красиков, сообщив, что в Вологде готовится сборник воспоминаний о Шукшине, и добавил с горечью:
      - Слишком много о нем пишут и те, кто плохо при жизни к Шукшину относился, и те, кто на его имени хочет в нашу литературу въехать. Василий Белов сказал: вот осядет эта "пена", и тогда напишут о Василии Макаровиче самое нужное и главное слово. Истинное уважение долго болит.
      Сразу поверилось - Василий Белов напишет. Он любит правду, как и Василий Шукшин, который в свое время успел выразить письменно уважение к вологодскому другу:
      Я легко и просто подчиняюсь правде беловских героев.
      ...Без любви к тем мужикам, без сострадания скрытого или явного, без уважения к ним неподдельного так о них не написать. Нет. Так, чтоб встали они во плоти: крикливые, хвастливые, работящие, терпеливые, совестливые, теплые, родные. Свои.
      И тут не притворишься, что они есть, если нет ни того, ни другого. Бывает, притворяются - получается порой правдиво, и так пишут критики: "правдивый рассказ", "правдивый роман". Только... Как бы это сказать? Может, "правда" и "правдивость" суть понятия вовсе не схожие? Во всяком случае, то, что я сейчас разумею под "правдивостью" - хитрая работа тренированного ума, способного более или менее точно воспроизвести схему жизни,- прямо враждебно живой правде. Непонятные, дикие, странные причины побуждают людей скрывать правду. И тем-то дороже они, люди, роднее, когда не притворяются, не выдумывают себя, не уползают от правды в сторону, не изворачиваются всю жизнь. Меня такие восхищают. Радуют. Работа их в литературе, в искусстве значит много: талантливая, честная душа способна врачевать, способна помочь в пору отчаяния и полного безверия, способна вдохнуть силы для жизни и поступков.
      Высокая оценка Шукшина творческой индивидуальности Василия Белова продиктована еще и родственностью душ:
      Может, я по родству занятий с писателем и подивлюсь его слуху, памяти, чуткости. Но и по родству же занятий совершенно отчетливо понимаю: одной памяти тут мало, будь она еще совершенней.
      "Без любви", "без сострадания", "без уважения" нельзя прикасаться к народной тематике - так в подтексте, но и в жизни обоих писателей - так же. "Истинное уважение долго болит!"
      Оба писателя вышли из деревень, поэтому испытывали друг к другу притяжение. Но Шукшин болезненно переживал, когда на него навешивали ярлык "деревенщик". Сердито говорил:
      - Будто загнали в загон, мол, не высовывайся. В деревне восемьдесят процентов населения раньше жило, ну, сейчас поменьше, а все сто процентов оттуда, так ведь это все не деревня, а город. Какие же мы деревенщики, мы народные писатели!
      Свое раздражение по поводу унизительного разделения некоторыми деревни и города Шукшин неоднократно выражал в своих интервью, статьях, рассказах. Это вроде зубной боли - постоянно присутствовало в нем.
      Три матери
      После внезапной смерти Василия Макаровича Виктории Анатольевне Софроновой неожиданно позвонил Заболоцкий. Разговор этот потряс Вику.
      - Посочувствуйте Лидии Николаевне,- говорил Анатолий Заболоцкий,- у вас отец миллионер, а у нее двое детей и т.д.
      Видимо, не знал, что отец Виктории Анатолий Владимирович недавно женился на молодой женщине, очень красивой, взяв ее с детьми. Там были свои проблемы, бытовые трудности и своя семья. А Катя - Шукшин добровольно ее удочерил,- естественно, имела свое право на пенсион. На большее никто не претендовал: получить то, что причитается по закону, и все. Да я-то и не сомневаюсь, что Заболоцкий от души, из жалости, из сострадания и впрямь хотел помочь семье Василия Макаровича, как-то не учтя, что ведь и Катя была частью жизни, может, самой болезненной для Шукшина.
      Но машина закрутилась совсем в другую сторону, в холостой ее ход втянулись многочисленные звенья, применяя разного рода недозволенные приемы, подхватив движением и мать Шукшина Марию Сергеевну, которая обрушилась на Викторию с горькими упреками и обвинениями. Она помнила, что эта женщина сама отвергла ее сына, заняв странное положение в житье-бытье Василия, отвоевывая неведомые простой женщине высоты и рубежи. В деревенском представлении, чем больше женщина борется за мужчину, тем сильнее она его любит. А эта все время как бы защищалась от ее сына, отбивалась от него, пренебрегала его простоватым, да что говорить, и бедным существованием. Что такое сценарист, режиссер, актер, писатель? Сегодня у тебя все есть, а завтра - шиш в кармане. А Василию нужно было содержать семью, помогать сестре (двоих детей воспитывала одна), матери, Вике. Рвалось сердце на части да и не выдержало нагрузки.
      Письма Марии Сергеевны представляют ценность не в осуждение поступков Вики, большею частью придуманных людьми недальнозоркими, мягко говоря, а как характеристика убитой горем матери, которая в ослеплении готова и на крайности, представ в гневе, широте и доброте народной души, готовая до смерти защищать имя сына, его дом с малолетними внучатами, попранную честь родного дитяти, доверившегося некогда слову "вероломной женщины", которая докажет позже Марии Сергеевне, что она ни в чем не виновата. Ведь у жизни свои законы. И у каждого человека она - своя, не похожая на соседнюю.
      Из писем Марии Сергеевны, матери Шукшина:
      Добрый день, Вика, Катя, Ксения Ф. Вика, я, признаться, и писать-то не могу, ну вот, решила все жепоговорить с тобой. Мы узнали, что ты тоже хочешь получить на Катю пенсию. Я бы тебе, Вика, не советовала. Что там им останется! Тогда уж мне придется отказаться, получала я двадцать рублей, и придется их и получать. Ведь те дети вовсе маленькие, да у них, оказывается, неоткуль помощь получить. Отец стар, парализован, мать старая, пенсия маленькая и больше неоткуль ждать. Да уж, как я посмотрела, дак шибко-то и не блещет, и никакого богатства нет, а у тебя, Вика, своя семья устроена, муж есть, отец - он какой богатый. Неужели вы одного ребеночка не содержите? Я про себя скажу, в такой нищете двух детей вырастила и выучила, ниоткуда гроша помощи не было. Зачем, Вика, так делать? Грех тебе будет. Ты покойному моему сыну что говорила? Не буду подавать, просить, сколь даст и ладно, а сейчас совсем по-другому. Подумай, Вика, как вот я поглядела, так и отбирать-то у кого! Сердце захватывает! Никакого у их богатства нет, одна квартира. Я тебя, Вика, прошу быть чутким человеком. Сознай ее положение. И ен никто не поможет, так уж пусть на этих малышек получит. Неужели вы одну Катю не содержите? Я хорошо знаю, у Кати хорошая помога, дедушка может хорошо помочь, а там некому. Вика, грех будет ободрать человека. Ты же, милая, слово давала Васе, а тут вдруг изменила. Подумай, Вика, гора с горой не сходится, а человек с человеком свидится. Зачем Катю отчуждать? Ты бы лучше у меня попросила, и если что-то трудно стало, Кате надо что-то заводить, у меня уж больше ничего нет, дак я могу свою квартиру продать и разделить на всех внуков. А сама жива буду - проживу, где у Наташи, где у сестер в деревне. И то мне легче будет, чем мы накинулись на эту пенсию. Ну, я и это никогда не забуду: он дитя малый, приехал ко мне и говорит: "Я Катю записал в свою фамилию". Я ему сказала: "Подаст она на тебя". А он, милый дитенок, ответил: "Слово дала". А сейчас это слово забывать не надо. Подумай, Вика, хорошо подумай. Ведь ты не только их обидишь, и мне тут же придется отказываться от пенсии. Так уж им ничего не остается. Ну, до свиданья, Вика, Катя, К.Ф.
      Вика, Катя, здравствуйте. Вика, не ждала ты меня и не просила с письмом. Ну, я решила что одно, написать. Знаю, что оно бесполезно. Не могла эту горькую обиду сдержать на душе. Там без этого хватит убийственных осадков, что не выдохнешь. А ты, Вика, добавила обиды да горьких слез. Оказывается, ты ждала Васиной смерти. Вот, нам сейчас стало все понятно. Тебе, Вика, не нужен отец Кати и его фамилия, и родство. А ты видишь, что он плохой, здоровым из больницы не выходит, и задумала Катю удочерить, как будто Кате нужен отец родной и фамилия, и родные. А он, дитенок, покойный. Ты такая же правдивая, какой он сам с чистым сердцем. А оно не чистое, а грязное у тебя было, потому что ты лукавила, а он тебе поверил. И если тебе бы нужна была Кате фамилия и родные отца, ты бы так не поступила никогда, зачем бы ты стала лестивить? У Лиды глаза не просохли: куда ни коснется, сходит, а ты уже там побывала. Она, бедняга, по твоим следам ходит. Оказывается, тебе не нужен был Кати отец, а деньги. Ты с мужем советовалась или нет об ен, а Вася никогда бы не разрешил собирать эти горькие слезы. Он, малое дите, лежал в больнице, писал кровью-потом, а ты Вика, любезничала в это время. И сейчас ты прилипла в каждое место в первую очередь. Эх, Вика, не попадут эти деньги Кате. Может, "Волгу" купишь. Как ты, Вика, поступила, ни одна колхозница так не сделала. От Кати никто не отказывается, Катя Васина. Неужели ты с мужем одну Катю не вырастила бы? И если бы не собирать за мертвого несчастные рубли, что ты уж так на него обрушилась? Он ничего тебе худого не делал, Вика. Ты всю грязь на него свалила, как будто он один виновен, что Катя родилась. Ты помнишь, когда вы у нас в Сростках были, сама мне говорила: "Хоть Вася жить не будет, но я ребенка никуда не деваю, мне ребенок нужен". Ведь тебе самой надо было ребенка, а потому Вася оказался врагом. Гнала его, как собаку из церкви, а сейчас в перву очередь пошла собирать Васины заработки всем людям на диво. У тебя одна Катя, да муженек, мать. А Лида одна, дети еще меньше Кати, и ты так тешишься над человеком. Ну, как в пословице говорится, не радуйся на чужой беде, своя будет впереди. Не пойдут эти деньги впрок, а Катя -хорошая девочка будет. Взрослая она все поймет, она найдет и тетю, и брата, и сестру. Обязательно побудет у отца на родине. Я уж не говорю о себе, бабушке, может, самой осталось жить немного, но, Вика, как ты поступила, у меня дрожь по телу пробегает. /Радывыся/ у тебя и ножки бегают, и головушка позволяет ведь это все отыскивать - вон оно что! И знаю, Вика, ты на меня обидишься или плюнешь на нас, ну, на правду не обижаются. Но теперь мы все знаем, какие у тебя были цели. А он, милый дитенок, верил. Люди все удивляются, кто вас знает. Самое настоящее хамство. Ну, что же, Вика, на этом и кончу писать. Обидела тыменя сильно, Вика. Ну, что же, оставайся жива и радуйся.
      Вика, добрый день, дорогая Катенька, родная моя К.Ф. Вика, долго я думала, ну не смогла поступить иначе. Я сильно болею, ты прости меня, родная, я тебя огорчила. На моем бы месте никто не смог бы вынести эту горечь. Мне подсказали, что Вика ждала Васиной смерти, поэтому она постаралась удочерить Катю. Ты, Вика, стала мне писать письма, я была так рада. А тут Кате повязала носочки, вот жду письма - нет и нет. Потом уж через долго приходит, как будто Катя накарябала. Ну, я ведь не глупая, я умный человек-то, умный, я, Виканька, милая, не хвалюсь. А только, правда, я сама не приучена, и сама своих детей не приучала. Ну, Вика, еще раз прошу, родная, прости меня. И не могу я сейчас забыть эту горечь, кто рад смерти моего дитенка милого. А Катю води на могилу отца, не отваживай. Вот, пусть Катя знает, у меня об Кате сердце кровью обливается.
      Вика, девять ден жили мы в Москве, ты, дорогая не могла привести Катю к нам! Мы были вся семья, даже Сережа, Надя тут - так в беспамятном состоянии. А люди спрашивают, Вика не была с девочкой? Я отвечаю: нет. Что же здесь бояться или сердиться? Ты пришла не к Лиде, а к нам. Пусть бы Катя своей бы ручкой загребнула мои горькие слезы с моей бы убитой горем головушки и с моих закаменелых щек. Я бы сейчас ее ручку чувствовала на себе. Ты бы пришла к нам. К Лиде не в гости, а к матери, сестре. На великое горе, Катя, милая, ходи к отцу на могилу. Ну, Вика, Катя, К.Ф., до свидания. Письмо обратно боюсь просить. Боюсь, напишешь плохое, а на меня сейчас каждые слова действуют. Бог с вами, до свидания. Баба.
      Помню тревожные вечерние сумерки в небольшой квартире Вики Софроновой. Мы говорим с ней откровенно. Пытаюсь вникнуть в суть отношений двух полярно противоположных людей. Человека из простой крестьянской семьи и женщины, родившейся в семье, глава которой входил в эшелон высшей партийной номенклатуры. Конечно, они разные были, как небо и земля, но что-то их все-таки объединяло, подтолкнув к близости.
      Вика была вся в себе, словно сжатый кулак или нераспустившийся цветок во время заморозка - все лепестки сомкнуты. На лице тени давних переживаний. Постепенно лицо Виктории оттаивает. Она лезет на антресоли, что-то ищет там и подает пачку писем и открыток. Они уже для нее не представляют того магнита, который роднил некогда две родственные души, двух одиноких людей, потянувшихся к теплу человеческих отношений. Держится отстраненно. Письма из прошлой жизни, от которой у женщины остался тяжелый осадок, обременительные воспоминания. Чуть позже она сообщает мне главное врач сказала Виктории во время беременности Катей: если она сделает аборт, у нее больше никогда детей не будет!.. Надо отдать должное этой мужественной, сильной женщине - она предпочла материнство. Другие избавлялись от детей, ныне даже продают, родив, зарубежным родителям, а Виктория Анатольевна выполнила долг женщины, подарив жизнь Кате, которая ни в чем не подвела своих родителей.
      Я не склонна драматизировать ситуацию так, как Мария Сергеевна, которую кто-то "накрутил", но, не нужно забывать главного, потом она за свою горячность просила прощения у Вики. И мать Василия Макаровича можно было понять - умер только что сын, сноха осталась с двумя детьми без средств к существованию, с больным, парализованным отцом, но и у Вики были тоже свои права. Причем здесь ее "богатый отец", который завел новую семью с молодой красавицей женой, у которой свои требования и представления о жизни? И Вика для нее была тоже из той, прошлой жизни. Да и у отца уже было не такое прочное положение в журнале, как раньше. А Катя росла и расходы прибавлялись. И естественен инстинкт любой матери - обеспечить ребенку достойное существование. Есть именитый отец с международной славой, хоть это не прибавляет ему и его семье средств. Это за рубежом мастера такого уровня, как Шукшин, могут своим детям и даже любовницам запросто подарить виллу где-нибудь на Золотом берегу! Увы, и у Шукшина, и у "богатого отца" Софроновой ничего лишнего не оказалось. В представлении же простой сибирской женщины жизнь таких людей, как отец Вики, виделась в розовом цвете. Увы, и у этого "розового" существовали свои свет и тени. Да, впрочем, это всего лишь частное дело двух семей, оказавшихся заложниками известности Шукшина, отвоевывавших свои берега во имя своих детей.
      А я, человек со стороны, как писатель, не имею права придерживаться пристрастно точки зрения кого-нибудь из них по отдельности. Они всего лишь герои моей документальной книги, которую я пытаюсь написать предельно правдиво, следуя нравственным критериям самого Шукшина. И я ко всем из окружения этого человека обязана относиться уважительно и с пониманием. Ведь давно известно, осуждают то, чего не понимают.
      Но я склонна всегда становиться на сторону слабого, обижаемого, пострадавшего. И если я привела выше письма Марии Сергеевны, написанные в ослеплении от раздиравшего душу и сердце горя, то отнюдь не в осуждение поведения Виктории.
      В этой связи я вспоминаю невольно один эпизод. По программе НТВ недавно прошла передача "Двое" о судьбе юной девушки, по возрасту почти девочки, бомжихи, воспитывающей младшего брата. Мать их бросила, а отчим, чтоб дети остались под крышей его дома, предложил девушке сожительство. В случае отказа - дверь перед детьми захлопывалась, то есть этим "двоим" предлагалось покинуть жилище отчима. Что девушка и сделала, взяв с собой брата. Кочевала по вокзалам, по чужим углам. Сейчас снимает коммунальную комнату в С.-Петербурге, учится и подрабатывает переводами, чтобы содержать себя и брата.
      Надо было видеть восковые, малокровные лица девушки и ее брата.
      Ведущая же вдруг задала вопрос мальчику, что бы он сделал - купил интересную книгу или еду, появись у него лишние деньги?
      - Книгу! - не задумываясь, ответил Петя.
      Но сестра, ей было уже восемнадцать лет, ответила другое:
      - Я бы купила еду, чтоб накормить брата.
      Что в ситуации Викиной сделала бы любая мать? Каждая - свое, но прежде всего, конечно же, она подумала о том же, о чем эта девушка, пожелавшая прежде всего накормить своего кровного брата. Инстинкт самосохранения - в основе любого женского начала. Он довлеет над духовным в час опасности.
      Об этом думала и Мария Сергеевна - мать Шукшина. И каждая из этих женщин была по-своему права. Самое главное, что между ними вскоре наступило перемирие. А нам и подавно волноваться не след, а только сочувствовать и помогать друг другу, хотя бы потому, что мы люди. Мир шукшинских героев, даже отрицательных, был добрым, сострадательным. Автор хорошо знал, что может сотворить даже минимальное проявление добра для таких, как Шукшин, вознеся его на пик всенародной славы, и что зло оставляет сломанные судьбы Егоров Прокудиных! А они рождались отнюдь не для преступлений.
      Чти имя свое!
      В Москве был повальный интерес ко всем мероприятиям (хоть и не люблю я этого слова, но миновать его нельзя в данном случае), связанных с именем В. М. Шукшина. Особенно в первый год после смерти. Люди словно искали какой-то главный ответ для себя у знавших Василия Макаровича лично и не знавших, но пытавшихся постигнуть всю потерю, которую понесло наше искусство.
      Как-то выступала в Академии медицинских наук, "перед академиками", как мне было сказано. Мне отводилась там роль "художественного элемента" чтение авторских стихов, посвященных памяти Шукшина. Основную часть вечера взял на себя киновед, который долго и утомительно пересказывал содержание многих произведений Василия Макаровича в расчете на то, видимо, что в академической среде не совсем знакомы с творчеством этого художника. В завершение же выдал примерно следующее:
      - Как вы убедились, герои Василия Шукшина все с отклонениями, неполноценные, в общем "чудики".
      Следуя этой точке зрения, весь русский народ - вырожденец.
      Это меня потрясло. И конечно, прежде чем читать стихи, я немедленно возразила:
      - На нашей земле был уже один "чудик". Жил он в Калуге, ходил в драном плаще, подпоясанный веревкой, и в калошах. Мальчишки бросали ему в спину яблоки, а мысли этого "чудика" достигали звезд. Имя этого "неполноценного" - Циолковский. Недаром же в нашем народе существует пословица: "На чудаках держится мир!" О таких чудиках писал Шукшин. В творчестве Василий Макарович шел от народных традиций, исторической памяти, самосознания, быта, традиций родного народа, порой от райка и ярмарочного петрушки. Василий Макарович целиком доверял чутью своего народа. И, как вы убедились, он его прекрасно понимал! И за уважение к себе, к народным корням, ценил этого русского художника, любил и поощрял своими верными симпатиями, приверженностью к его произведениям.
      Зал "академиков" оказался на моей стороне: ответом были оглушительные аплодисменты. Долгие. Понимающие. Вместе мы посрамили оппонента Василия Макаровича. Увы, Шукшин и после смерти продолжал кое-кого раздражать в лице этого киноведа.
      В остальных встречах в любых аудиториях народ валом валил, народ слушал, народ забивал залы до отказа, забывал про обеды, ибо приходилось выступать порой и во время рабочего дня где-нибудь на заводе, в магазине или в ЦКБ. Народ не дремал. И не безмолвствовал. Ибо сразу после смерти Шукшина в Госкино, в Союз кинематографистов, в редакцию газет, радио и телевидения, на квартиру Шукшина пришло 160 000 писем!
      Василий Макарович ушел от нас удалым, неудержимо веселым, непобедимым, как весь великий русский народ, "государственнообразующий", как сейчас принято говорить. Правда, этот государственнообразующий народ, внося в госбюджет 87 процентов, до сих пор почему-то по всем показателям самый бедствующий! Будем надеяться, что новый, молодой президент, с неизношенными мозгами, спортивный, притом по классу боевых искусств, носящий имя Владимир Владимирович Путин, пришедший к нам, когда страна переводила стрелки на новое время, приведет наше общество к равновесию.
      Ведь Владимир - владеющий миром,
      Имя дважды присутствует в нем.
      Для России он явлен кумиром,
      Чтобы с Путиным жить нам путем!
      В своих заботах о престиже собственной страны, интересах народа и политик, и художник должны исходить прежде всего из уважения к национальным ценностям, к духовности, и сограждане никогда их не подведут, если они искренне будут служить отечественному делу.
      В одном из последних писем В. М. Шукшина кредо его особенно ясно и четко высвечивается:
      Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту. Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами.
      Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания - не отдавай всего этого за понюх табаку. Мы умели жить. Помни это. Будь Человеком.
      Достаточно сказать. что 150 народов только нашей Российской Федерации говорят на русском языке, не говоря уж о зарубежье. И если ты русский, помни и чти имя свое.
      "Макни свое перо в правду"
      После просмотра фильма "Калина красная" предо мной вдруг начал постоянно всплывать землисто-серой свечой иконописный, бритоголовый лик с безжизненными, пугающими глазами, слова его песни:
      Ты жива еще, моя старушка?
      Жив и я. Привет тебе, привет!
      Пусть струится над твоей избушкой
      Тот вечерний, несказанный свет.
      Да-да, именно это я и вспоминала, видя в последний раз Василия Макаровича на киностудии "Мосфильм". Не знаю, интуиция или ассоциация, но именно эти слова встревожили тогда меня не на шутку. Была в них какая-то щемящая тайна: она меня мучила и жгла. Я-то хорошо знала, что в творчестве художника ничего случайного не бывает:
      Ты жива еще, моя старушка?
      Жив и я...
      Отлаженный механизм ХХ века, чудо его и чудовище, выхолащивающая машина - кино. И видно, были счеты у В. М. Шукшина с этим "научным, техническим и культурным достижением человечества", и видно, знала об этих душевных терзаниях Мария Сергеевна: не случайно же в Доме кино у гроба сына своего вырвется из материнской груди не то стон, не то сдавленный всхлип:
      - Васька, Васька, говорила я тебе, брось ты это кино! И вот тебя нет, а я жива.
      Схожие мысли с желанием Марии Сергеевны можно найти в одном из писем Василия Белова из Вологды Александру Лебедеву в Воскресенск Московской области в сентябре 1982 года:
      Мои воспоминания еще не написаны. Хотел писать книгу, но врать нельзя, а если не врать - не опубликуют. Надо подождать. Я уговаривал его бросить кино. "Вот Разин - и все!" На Дон ему ехать не хотелось.
      Как-то говорил, что отец расстрелян. Еще о том, что пришло однажды матери, уже после войны, какое-то таинственное письмо. Очень ему хотелось верить, что это от отца.
      До сих пор не стихают споры вокруг личности Шукшина: кто он? Писатель, режиссер или актер? И какая из этих граней в нем сильнее проявлена?
      Все три ипостаси слиты воедино: редкостный дар природы, именуемый издревле Божьим, создал особый, неповторимый сплав яркой личности художника, дал Василию Макаровичу возможность органично решить проблему авторского кинематографа.
      Кино - искусство коллективное, но авторский кинематограф - особая в нем страница, потому что задуманное одним трансформируется на многих, на всю страну и даже на зарубежье.
      У известного писателя Сергея Залыгина была своя точка зрения на личность Шукшина:
      Казалось бы, этот человек должен был обладать самым высоким мастерством перевоплощения из одной своей ипостаси в другую, но так только казалось, в действительности же он обладал неповторимым умением всегда оставаться самим собой. Умением и внутренней необходимостью этой неизменности.
      Поражали в последние два года целеустремленность, волевая собранность, внутренняя дисциплина Шукшина.
      За это короткое время Василий Макарович снял фильм "Калина красная", исполнив в нем главную роль; сыграл еще в двух фильмах режиссеров: Г. А. Панфилова - "Прошу слова", Н. Н. Губенко - "Если хочешь быть счастливым".
      К этому же периоду относится и сложнейшая актерская работа в эпохальном фильме С. Ф. Бондарчука "Они сражались за Родину".
      Выпустил две больших книги - "Беседы при ясной луне" и кинороман "Я пришел дать вам волю", написал десятки рассказов, две пьесы для театра, фантастическую сказку "До третьих петухов".
      Очень много сил и душевных помыслов отдал созданию любимого детища фильму о Степане Разине. Картина за два-три месяца до неожиданной смерти В. М. Шукшина была запущена в предподготовительный период.
      Ко всему прочему, по какому-то сверхъестественному наитию он успел не только покаяться в своем главном кинофильме "Калина красная", но и попрощаться с Родиной. В конце своей жизни у Шукшина вырвется, может быть, самое главное:
      Родина. И почему не живет в сердце мысль, что когда-то я останусь там навсегда? Когда? Ведь не похоже по жизни-то. Отчего же? Может, потому, что она и живет постоянно в сердце, и образ ее светлый погаснет со мной вместе. Видно, так. Благослови тебя, моя Родина, труд и разум человеческий! Будешь ты счастлива - и я буду счастлив.
      Пройдет много времени, в год 70-летия со дня рождения В. М. Шукшина, в Большом зале все того же Дома кино, где долгими, восхищенными овациями был встречен фильм "Калина красная" и где стоял позже гроб Василия Макаровича, новый руководитель кинематографа Никита Сергеевич Михалков на очередном Международном кинофестивале будет вручать роскошные букеты вдовам кинорежиссера Шукшина и киноактера Крючкова, отдавая должное памяти великих мастеров отечественного кино. И этот благородный жест у многих останется в памяти. Но в этой связи вспоминаются последние слова самой красивой женщины кинематографа, недавно ушедшей от нас, Аллы Ларионовой, которая с горечью в последнем интервью заметит, что известных актеров, принесших некогда родному кинематографу мировую славу, вспоминают в последнее время чаще после смерти.
      Горько об этом писать, но и не писать нельзя, придерживаясь границ духовного пространства В. М. Шукшина, где царствовала неукротимо и непобедимо ПРАВДА.
      В 1979 году в издательстве "Советская Россия" выйдет сборник публицистики Василия Макаровича под названием "Нравственность есть правда", где будет высвечена особо мысль автора:
      Сейчас скажу красиво: хочешь быть мастером, макни свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь.
      Потаенная любовь Шукшина
      Недавно, в дни празднования 70-летия со дня рождения Василия Макаровича Шукшина, младшая его дочь Оля выступала по телевидению. Хорошо говорила о России, о назначении таланта. Я ее слушала пристрастно и внимательно, порадовалась за родителей. Оля закончила Литературный институт. Когда поступала в этот вуз, достался тринадцатый билет, и один из вопросов оказался о творчестве собственного отца. Вот тебе и тринадцатый билет! Оля пишет уже рассказы. Воспитывает сына Васю, оставив ему свою фамилию. Так что появился Василий Шукшин-второй.
      - Видишь,- нашептывала между тем мне одна из "заявительниц от народа",- что-то в семье у этой Федосеевой неладно. Дочь-то дома не живет. Даже рожать Оля не стала у мамаши! В монастырь подалась.
      - Монастырь в ее положении - не худшее место,- слабо защищалась я.Может быть, получше некоторых больниц. То СПИДом заразят, то еще чем-то. И что это вам неймется, не ваша ведь это жизнь. Каждый ею распоряжается по своему усмотрению. За рубежом для таких матерей, как Оля, самые прекрасные места выбираются в стране. Не захочешь - родишь. Чудная природа, уход, внимание и забота государства. Ведь появляется на свет будущий гражданин Отечества! Кстати, в этих монастырях по доброй воле находились некогда и дочки царские.
      "Дочки царские" оказались убедительным аргументом, но заявительница не унималась:
      - Вы вот пишете о Кате. Хорошо пишете. Мол, владеет двумя языками немецким и шведским. Но вышла-то она за немца! А отец ее снимался в фильме "Они сражались за Родину", таким образом борясь с фашистами, как все его родственники в Великую Отечественную.
      - Опять двадцать пять! - ахнула я.- Да ведь фашисты-то не все немцы.
      - Но они до сих пор в День нашей Победы на домах своих траурные флаги демонстративно вывешивают!
      - Откуда вы знаете, что именно муж Кати вывешивает эти траурные флаги? Они ведь живут в России! - И спохватываюсь: - Да ведь для немцев наша Победа обернулась трауром. Между прочим, Берлин в прошлом - славянское село Берло. И славяне до сих пор в Германии проживают. Я была в этой стране, знаю немцев - это трудолюбивый, дисциплинированный. стойкий народ, оказавшийся заложником власти фашистов. Очень доброжелательный! Главное, самому быть настоящим человеком, и тогда и к тебе, а в твоем лице и к твоей стране, будут относиться соответствующе...
      И в доказательство привожу еще более убедительный пример из южнорусской летописи, что некогда территория Пруссии (со столицей Берлин, в прошлом славянским селом Берло, от слова "берлога" - ведь на щите Берлина изображается медведь!), а также земли, где проживали "...не токмо муравляне (т. е. моравы), чехи, козары, карваты, сербы, болгары, ляхи, и земля Мунтаньская (южное Прикарпатье), вся Дальматия и Диоклития и волохи быша Русь".
      На миг наступает затишье - мои доказательства оказываются сильнее эмоциональных перехлестов, мягко говоря, человека из народа, оскорбленного в своих лучших представлениях о звездных именах.
      Да, Катя нашла свое счастье именно в этом молодом человеке, несомненно, порядочном и замечательном, они отныне очень богатые люди: у них за спиной - две прекрасных страны! У всех людей разных континентов и стран - любви радуются, а не осуждают. И такие семьи служат не разладу, а сближению двух некогда волею политиков разрозненных народов, исторически близких и родных.
      - А Мария, дочь старшая Федосеевой, развод затеяла курам на смех. Это с двумя-то ребятишками? Сиротить детей? Мало у нас их по стране? Говорят, омоновцев в масках нагнала на дачу родителей своего бывшего мужа, чуть всех их не перестреляли!..
      Мать моя родная, да что ж это такое-то?! И после смерти Шукшина память народная ревниво и зорко отслеживает все, что связано с дорогим ей именем. Конечно, здесь влияние средств массовой информации сыграло не последнюю роль. И судьба внука Лидии Николаевны Федосеевой-Шукшиной попала под обстрел. Как можно с плеча рубить там, где касается дело ребенка? Вероятно, были серьезные причины, если Маша, оставив богатого мужа известного предпринимателя, с помощью ОМОНа освободив сына Макара из "плена" второй родственной линии, не бросила его под забором, не избавилась, как некоторые, получив богатый откуп (а ведь могла!), не предала отцовской родни, дав малышу к тому же имя деда! И тут я себя поймала на мысли, что нелегко, ох, нелегко принадлежать к имени знаменитости. И, видно, Мария Шумская в свое время права была, не желая стать притчей во языцех, боясь, как огня, попасть под негласный надзор тех, кто устраивает догляд за такими, как Шукшин, за его женами, детьми, внуками. Увы, эти родственники знаменитостей такие же люди, как и мы с вами. Только Бог сподобил им родиться от баловней славы, которые, опять же носили и кирзовые сапоги, и фуфайку, и кепку, но могли появиться и в костюмах, сшитых, например, у Кардена или даже у Версаче.
      У одного американского друга Софроновых в письме можно прочесть:
      История оставляет нам весьма разные примеры жизни детей великих родителей. Для них, для детей, это всегда трудная ноша. Жить с известными фамилиями среди детей и врагов родительских и доказывать, в первую очередь, самим себе, свою способность к свершениям, самостоятельность, право своей личности, хотя бы просто незаметно жить.
      В моей жизни нет женских примеров такой высокой духовной могучести, как Катя.
      Автор статьи "Тепло студеных берегов: Шукшин в Скандинавии" Николай Стопченко выражал искреннюю благодарность выпускнице шведской группы филфака МГУ Кате Шукшиной - старшей дочери Василия Макаровича и ее сокурсникам за переводы критических материалов о Шукшине: эти труды помогли отечественным почитателям приоткрыть новые страницы из творческой биографии известного мастера.
      Жизнь - каверзная штука и имеет свои законы, не подвластные никому.. И утверждает их по своему усмотрению - кому золото, кому серебро, а кому и дырку от бублика. Не волноваться же по этому поводу.
      Но назойливо припоминаются слова опять же самого В. М. Шукшина:
      Память народа разборчива и безошибочна.
      Но у Василия Макаровича можно найти и такие строки:
      Допустим, вышел молодой человек из кинотеатра и остановился в раздумье: не понял, с кого надо брать пример, на кого быть похожим. Ну и что? Что если не убояться этого? На кого быть похожим? На себя. Ни на кого другого ты все равно не будешь похожим.
      Вот и дочки Шукшина похожи "на себя", ни на кого другого они не будут похожими. И в них проявляются крайние черты характера своего отца, но они неотделимы от того, что происходит именно с дочерьми Шукшина и ни с кем другим! Я-то лично радуюсь, что не иссякает род Шукшиных, что мечта Василия Макаровича о сыне воплотилась в его внуках. Как бы он радовался и Васе-второму и Макару! И другим внукам и внучкам, как радуется им Лидия Николаевна - жена его и верная помощница. Жизнь продолжается, если дети рождаются...
      В одну из встреч с почитателями творчества Василия Макаровича жена его, Лидия Николаевна, зачитала текст одного из неопубликованных писем мужа к детям:
      Миленькие мои, миленькие, скорее подрастайте, и я вам покажу мою прекрасную родину, и я очень хочу, чтобы вы ее любили, может быть, больше, чем маму и меня.
      И это опять, из той, многоликой, потаенной любви Шукшина.
      Хочешь заслужить счастливую любовь
      отстрадай несчастную...
      "А что же Мария Шумская?" - спросите вы.
      Она жива и здорова до сих пор. Живет в Майми на Алтае, учительствует.
      После того как у нее с Василием Шукшиным произошел разрыв, наделавший много шума в Сростках, семь лет не выходила Мария Ивановна замуж. Тяжело перенесла она личную свою трагедию. Вела замкнутый образ жизни, может быть, схожий с монашеским. Потом встретила человека, который на время согрел оледеневшую душу молодой женщины, но прожили они вместе опять же недолго. Снова несколько лет приходила в себя. Сейчас вновь замужем, но детей нет.
      Осознав в конце жизненного пути, что, оказывается, Василия Шукшина судьба отнюдь не баловала в этой самой Разлучнице - Москве, Мария Ивановна все простила ему по завещанному ей от дедов христианскому обычаю и до сих пор жалеет и тайком пишет воспоминания, в которых запечатлен не то всхлип, не то стон очарованной некогда чистой души человеческой:
      В разном виде он был пригож и люб мне: в разговоре, в чтении книг, в отдыхе и даже в неумении танцевать. Мне были дороги серые глаза, ямочка на подбородке, тяжелая, вразвалочку походка.
      До сих пор ставит Мария свечи в церквях в память о Василии, прошедшем жгучей молнией через ее неискушенное, юное сердце, оставив на нем неизгладимый рубец. А мне невольно вспоминается в этой связи Песнь Песней царя Соломона и рассказ Куприна "Суламифь". Не эти ли чистые, солнечные потоки исходят из уст царя, сраженного самоотверженной любовью Суламифи, принявшей искупительную смерть во имя того, чтоб торжествовала на земле всепостигающая власть любви человеческой, завещанной нам от Бога, чтоб подвигала она и других на высокие поступки и возносила до небес, равных себе!
      Мне режиссер Ренита Григорьева рассказывала, что незадолго до смерти Вася признался: "Если в этом году мне удастся побывать на родине, найду Машу, низко-низко поклонюсь и скажу: "Прости меня, Машенька!" - поведала журналистке из "Комсомольской правды" Эвелине Азаевой Мария Ивановна Шумская, и при этом глаза ее наполнились крупными, чистыми слезами.
      Именно Эвелина Азаева вывела, по-моему, главную человеческую формулу: "Жить надо так, чтобы даже покинутая тобой возлюбленная молилась о тебе и была счастлива уже тем, что ты вообще был".
      А что же Шукшин? Действительно ли раскаялся?
      Слезы у меня наворачиваются всякий раз, когда я читаю все в том же рассказе "Осенью", написанном в конце жизни Василия Макаровича и напечатанном после его гибели, несколько строк, которые, возможно, потрясли, как и меня, однажды двоюродного брата Шукшина Ивана Попова, угадавшего главную драму этого человека.
      Скажите: да что особенного-то в этом рассказе "Осенью"? А есть кое-что, что и объяснять-то не нужно:
      Всю жизнь сердце кровью плакало и болело.
      Не было дня, чтобы он не вспоминал Марью. По первости было так тяжело, что хотел руки на себя наложить. Но с годами боль ушла. Уже была семья - по правилам гражданского брака - детишки были. А болело и болело по Марье сердце.
      На этих пронзительных и горестных словах Василия Макаровича я и хочу закончить рассказ о романтической любви и разлуке, рожденных в глубине неподкупной и своенравной Сибири. Хочется верить, что однажды в алтайских музеях, да только ли там, появится фотография или портрет утаенной от всего мира Шукшиным, самой драгоценной из всех его тайн, которую он охранял как зеницу ока от посторонних глаз и нечистоплотных рук, его любимой женщины, незамутненный образ которой он пронес через всю свою жизнь. Свидетельствует об этом покаянный рассказ "Осенью" Василия Макаровича, в котором он испросил прощение у той, которую подарил ему на заре юности Алтайский край. Помнится, некогда о такой же любви написал и Сергей Есенин:
      Мы все в это время любили,
      А, значит, любили и нас.
      Но ведь известно издревле по русской любовной магии, что для того, чтобы получить в жизни счастливую любовь,- увы, опять же это дается Божьим промыслом не всякому (счастливую любовь тоже нужно заслужить!),- человек должен обязательно отстрадать несчастную любовь, бывает, что и не одну. Что ж, судьба Василия Шукшина в том - самое красноречивое подтверждение.
      "Миленький ты мой... Милая моя!"
      И открывается мне следующее в противоречивых поступках второй жены Василия Макаровича, которая была на десять лет его моложе, русская красавица, известная далеко за пределами родной страны, когда она после смерти мужа переходила от одного мужчины к другому, что узнала она про эту страшную тайну своего мужа, и бунтовала ее душа против этой нерушимой связи, и билась она, как голубка, об острые ножи женской ревности, истекая кровью, но властно, как царица, продолжала не подпускать имя соперницы близко к миру Василия Макаровича, встав, как страж, на рубежах его духовного пространства. Ведь Лидия завоевала мужа всей своей многострадальной жизнью, приручила этого дикого барса, подчинила женской власти, вместе с любимым страдала и радовалась, смеялась и с вызовом пела:
      Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой.
      Там, в стране далекой,
      Назовешь ты меня сестрой.
      Милая моя,
      Взял бы я тебя
      Там, в стране далекой,
      Есть у меня сестра.
      Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой,
      Там, в стране далекой,
      Назовешь ты меня женой.
      Милая моя,
      Взял бы я тебя
      Там, в стране далекой,
      Есть у меня жена.
      Миленький ты мой,
      Возьми меня с собой,
      Там, в стране далекой,
      Назовешь ты меня чужой.
      Милая моя,
      Взял бы я тебя
      Там, в стране далекой,
      Чужая ты мне не нужна.
      Потому поначалу не получалась у них эта песня, и много было сделано дублей, не в пример другим фильмам, чтоб зазвучала, наконец, нужная мелодия. Представляю, каких внутренних мук стоило это Лидии Николаевне, талантливой актрисе, бросившейся безоглядно за Василием, сжигая за собой все мосты. Ей-то хватило мудрости и мужества завоевать его и удержать до конца жизни возле себя, и успокоить этот, вечно взъерошенный бурунами и штормами, океан. Великая и непобедимая, слабая и сильная, гордая и ранимая, она-то воевала за расположение Василия Шукшина и дорожила каждым мигом общения с ним, оберегала от ненужных посягателей на его драгоценное время, и детей ему нарожала, и песней лебединой стала, а что до прошлого, так оно и у нее было. На этом они сошлись, как два заговорщика, партнера, равные друг другу и в горе, и в радости, два шекспировских героя, чтоб утеплить свое сосуществование в холодных, расчетливых коридорах кинематографического мира! Прости ты меня, Господи, если я не права.
      Впрочем, тут я делаю отступление, передышку, некую паузу для себя: в причудливом мире кинематографа, полном тонов и полутонов, неповторимых соблазнов и оглушительных поражений, взлетов и падений, где баловней успеха и славы завтра могут безжалостно предать полному забвению, ты должен и сам быть причудливым, напоминать изменчивому вкусу толпы поклонников, что ты необычен, притягателен, что и ты можешь, как зарубежные дивы, менять мужей, как перчатки. Но это внешняя сторона, далекая от внутреннего состояния человека, которое порой никому не доступно, как сказал Шукшин.
      И в этом отступлении есть доля правды касательно судьбы актрисы и жены известного российского кинорежиссера, жившего в эпоху строительства коммунизма, воспитанного на идеях Ленина, пришедшего в конце жизни к христианским истинам через все испытания, выпавшие на его долю.
      Рожденные и жившие в век богоборчества, следовательно, и отрицания "Десятисловия", завещанного Человечеству великими Учителями, которое до сих пор не потеряло свою актуальность и нравственную основу, несмотря на возраст нескольких тысяч лет, Василий Макарович и Лидия Николаевна Шукшины на себе испытали разрушительную силу бездуховного существования страны. Не нужно забывать и того, что со времен Ивана Грозного не случайно на лицедеев постоянно были гонения. Глубоко верующие люди не могли принять мира артиста, вынужденного в себе совмещать и добро, и зло, служить Богу и Сатане, в силу своего предназначения. Потому и не могут быть артисты высоконравственными, благородными людьми... Через них происходит преломление всех чудовищных катаклизмов общества, которые они вынуждены проявлять своим талантом. В них самих постоянно ходят волны мировой скорби, как в "Солярисе", объемля непостижимое, они причастны к этим процессам, живут их состоянием, пропуская через сердце. Иногда происходящее на сцене становится сутью актера, он начинает путать реальное с искусством перевоплощения. Конечно, артисты не могут не соотносить свой образ существования в обществе с высоким морально-нравственным законом жизни, но постоянно провоцируемые на сцене низменные чувства порой испытывают духовную целостность на разрыв.
      Не забывайте, что артист зависим от многого - от политического курса, от настроения и пристрастий режиссера, от симпатий зрителей и многого другого. Он постоянно в борьбе - за свою популярность, за занятость, за режиссера, за зрителя, за свою выживаемость, теряя в этих мелочах лучшие человеческие качества!..
      Я не случайно сделала столь пространное отступление, поскольку меня вновь достали "заявительницы от народа", которые, не зная этих крайностей актерской судьбы, ее беззащитности, буквально поставили меня к стенке, перечисляя замужества Лидии Николаевны Федосеевой-Шукшиной, обвиняя средства массовой информации в том, что они делают из актрисы секс-бомбу, что никак не вяжется с христианским мировоззрением русской женщины, целомудренной и верной любви... Это когда было-то? Мы живем с вами не в раю, а во времена, когда подорвано нравственное здоровье России, когда особо извращенная форма государственного управления ломает хребты своим согражданам, не подчиняясь никаким законам и используя армию против собственного же народа. Каждый приход высшего символа власти - президента простые люди ждут, как пришествия Господнего, связывая с ним свои надежды.
      Лидия Николаевна обрела, мне кажется, в последнее время душевное равновесие, и мы видели неоднократно ее прекрасное русское лицо в свете свечи, которую она зажигает в память о своем многострадальном муже.
      Рассказав примерное содержание своей книги "Цветы запоздалые" при недавней встрече с Федосеевой-Шукшиной, Александр Лебедев спросил:
      - Каким цветком вы хотели бы стать или каким считаетесь, если так можно сказать?
      И услышал неожиданное.
      - Бурьяном, наверное,- ответила Лидия Николаевна.
      И что-то в этом ответе было от обреченности и самоотречения, а, возможно, и от какой-то тайно терзающей ее вины.
      Увы, в последний смертельный миг Василия Макаровича волею судеб Лидия Николаевна не смогла быть рядом, как и многие другие, начиная с родной матери.
      Видно, так угодно было Творцу, который востребовал душу земного воплощения своего для каких-то новых замыслов. При этом великом таинстве свидетели не нужны!
      Открывается новая страница в мироздании - третье тысячелетие, новая ступень, соединяющая нас со спиральной лестницей, по которой движется Человечество.
      Что-то рушится и что-то воздвигается во имя новой цивилизации, но все равно это движение вперед - к жизнеутверждению или к погибели. Кто и куда нас ведет, отречемся ли вновь или воздадим по заслугам, будущее покажет.
      Было время разбрасывать камни, наступило - собирать их.
      И сложили о нем песню...
      Одна из комнат в Бийске в квартире, где проживала последнее время Мария Сергеевна, на втором этаже, была целиком посвящена Василию Макаровичу. Домашний музей да и только - подарки, книги, газеты, фотографии. Здесь все подчинено было памяти о любимом сыне. Мать перечитывала книги Василия, по нескольку раз смотрела фильмы, если таковые шли в городе, поставленные сыном, вела бесхитростную переписку.
      О многом провидчески написал Василий Макарович, даже о будущем своем надгробии выразился, как всегда, весьма своеобычно:
      Нет - если уж надгробие, то чтоб была попытка встать!
      И тут без народной юморинки не обошлось. И предстает он перед нами разным, но из плоти и крови, а не глянцевый манекен, чего Василий Макарович более всего на свете боялся. Примите его таким, каким сподобила Шукшина широкая и вольная сибирская земля!
      После смерти Василия Макаровича по просьбе композитора Владимира Хохолкова поэт Георгий Кондаков написал текст песни "Калина красная", посвященный памяти Шукшина.
      Зимой 1977 года композитор побывал в Бийске на улице Красноармейской у Марии Сергеевны и спел ей эту песню, правда, без аккомпанемента, поскольку пианино и роялям в этом доме предпочитали балалайку и гармошку, заставив мать Василия Макаровича невольно прослезиться.
      Песня "Калина красная" Владимира Хохолкова позже публиковалась в сборниках областного и краевого издательств, записана фирмой "Мелодия" к 50-летию образования Алтайского края на авторской пластинке. С тех пор литературные передачи по горно-алтайскому радио начинаются с этой песни.
      Неподкупное сердце народное проявляло по-разному знаки благодарности дорогому, полюбившемуся имени художника Василия Макаровича Шукшина.
      Появлялся музыкальный спектакль "Сладка ягода" (Пьеса К. Васильева, стихи И. Шаферана), составленный из рассказов "Срезал", "Верую!", на основе сценария "Живет такой парень" и фрагментов повести "Энергичные люди".
      Потом зазвучала опера "Я пришел дать вам волю", либретто которой написал К. Рыжов по мотивам общеизвестного киноромана Шукшина.
      В память о Василии Макаровиче появилась песня "Посвящение" на стихи А. Поперечного, озвученная двумя известными певицами, Людмилой Зыкиной и Софией Ротару, и отличающаяся только манерой исполнения.
      Весной 1977 года в Бийск приехал Анатолий Заболоцкий и снял фильм "Слова матери", спеша запечатлеть при жизни Марию Сергеевну.
      Некоторые возражения
      Рабочий из подмосковного Воскресенска Александр Лебедев, издав недавно книгу "Цветы запоздалые", многое позаимствовал из моей документальной повести "Он пришел издалека", добавив ряд имен и других женщин, как результат своих исследований, правда, материалы эти все давно в большинстве своем опубликованы в разного рода сборниках, журналах, газетах. Упомянув о том, что позаимствовал у меня сюжеты с Лидией Александровой, Люсей Пшеничной, Беллой Ахмадулиной, Софьей Ивановной Фенько (правда, почему-то у него она стала Фелько, а исполнительница роли матери Егора Прокудина Офимья Ефимовна Быстрова стала Ефимьей), забыл в этом ряду назвать Лидию Федосееву-Шукшину, переписав буквально все о ней из моей книги и не сославшись на автора. Не знал он ни одной из них и не встречался с ними никогда, кроме, конечно, Лидии Николаевны. Но есть литературное правило: когда что либо цитируешь - закавычиваешь или пишешь, например, "как сообщает автор такой-то..." А в данном случае изданный опус Лебедева называется плагиатом. И карается по закону. Вот это мне все очень не понравилось у данного автора. Невольно приходишь в этой связи к мысли, что и с другими публикациями у этого человека могли происходить такие же казусы, мягко говоря. Возможно, что это от литературной безграмотности. Ценя лебедевский энтузиазм и приверженность простоватую к В. М. Шукшину, я не могу и не оградить себя от подобной бесцеремонности. Увы, к литературе это не имеет никакого отношения.
      В предшествующих моих публикациях была всего лишь десятая часть того, что я рассказала сейчас. Прочтя эту книгу, вы убедитесь, что я не голословна.
      ВМЕСТО ПРОЛОГА
      И разыгрались же кони в поле,
      Поископытили всю зарю.
      Что они делают? Чью они долю
      Мыкают в поле том? Уж не мою ль?
      В. Шукшин
      К появлению этих записок о Шукшине причастен прежде всего известный сибирский литературовед В. Н. Шапошников. Узнав, что Алтайский краевой музей дважды обращался ко мне с просьбой написать для них воспоминания о Василии Макаровиче, Шапошников сказал:
      - Нужно написать - это ваш долг.
      Прозвучало это предложение на "круглом столе", организованном Новосибирским телевидением, получив тем самым широкую огласку. Пришло осознание, что этой просьбы не выполнить уже нельзя. Больно при мысли, что Василия Макаровича нет. Слово "смерть" не вяжется с живым для меня и по сей день обликом Шукшина.
      К нашумевшей в свое время моей первой публикации о В. М. Шукшине в журнале "Алтай" в 1989 году имеют прямое отношение два местных сибирских писателя - И. П. Кудинов и Н. И. Морозов, рискнувших напечатать то, что не вписывалось в устоявшиеся представления.
      Тот вариант, опять же не без сопротивления определенной среды, с добавлением десяти новых страниц, вышел вскоре в сборнике моей прозы "Он пришел издалека" в известном и престижном тогда издательстве "Советский писатель".
      В первых моих публикациях была правда, за которую ратовал В. М. Шукшин и которая кое-кого обеспокоила не только на Алтае, но и в Москве. Эти влиятельные дяди и тети поняли, что я знаю то, чего они более всего опасались, и надеялись, что смерть Василия Макаровича скроет следы лицемерия и откровенной вражды и неприятия русского самородка.
      Единственно, чего мне жаль,- я не успела всего сказать тогда, в 1989 году, подвергнув невольному испытанию моих доброжелателей! В связи с очередным юбилеем В. М. Шукшина была некая спешка, а потом на меня обрушилась лавина клеветы и угроз, и я на время стихла, ушла на дно.
      Но общественность искала ответов на многие вопросы и не находила их в пространных домыслах, появлявшихся в кинематографической и литературной среде. Поэтому вновь обратились ко мне.
      Так появился новый вариант (по существу новая книга!), который, надеюсь, прояснит многое и все расставит по своим местам. Ведь иных уж нет, а те - далече.
      Сказано же было кем-то из мудрецов: если ты выбрал путь и будешь оглядываться на каждую лающую из подворотни собачонку, то не дойдешь до цели! И "караван" мой идет. Все больше доброжелателей на этой дороге, и перед железными аргументами и неопровержимыми доказательствами сдаются даже те, кто вчера еще одергивал меня.
      Древние говорили: главное не то, как ты жил, а каким тебя запомнили люди. Не случайно же Шукшин через всю жизнь пронес имя Стеньки Разина, образ которого создал и сохранил Господин Народ. Исходя из этого я и решила создать произведение о Василии Макаровиче, подчинив его той же задаче. Поэтому повествование мое имеет определение "народный роман".
      Одни рождаются на белый свет совершать подвиги, другие совершенствовать мир, а мне, видно, выпал жребий свидетельствовать об истине. Путь к которой всегда был тернистым. Вспомним для примера хотя бы одно имя - философа-пантеиста и поэта Джордано Бруно, сгоревшего на площади Цветов в Риме в костре инквизиции, но тем утвердившего свое учение о бесконечности и бесчисленном множестве миров Вселенной...
      А самое главное - наступили, наконец, времена, когда все тайное становится явным.
      Над калиною красной всходящее солнце багрово.
      Заметались снега в круговерти бездонного дня.
      И глядели глаза, сострадая, на землю сурово,
      Ту, что гнула калину, кого-то, видать, веселя.
      Этот взгляд не забыть и лица с достоевской печалью
      вселенской.
      Как он знал этот мир! Как болел за него и страдал!
      Может быть, оттого, что рожден в простоте деревенской
      Был под этой калиной, чей сок так и горек и ал.
      Воронья было много над бедной ее головою,
      И злословия много. Душа же любила ее
      За красу и добро да за сердце ее огневое,
      И смолкало, страшась непонятно чего, воронье!
      Правды страстно хотел человек, воспевавший калину.
      Панихиду не рано ль справляла на ним и над нею пурга?
      Он безжалостно тратил года своей жизни былинной
      Для того, чтоб она для других оставалась пряма и строга.
      Для того, чтоб цвела по весне безмятежно и ярко,
      Для того, чтоб всегда не сгибала своей головы.
      Ничего не просил - ни любви от нее, ни подарка:
      Кто в Сибири рожден, всегда и во всем таковы!
      Пусть же здравствует цвет, что белей лебедей и заметней!
      Пусть алеют багряно и скорбно над Родиной кисти калин,
      Что выращивал он, каждый миг был за цвет их в ответе,
      И за то, что хотел и сумел бы осилить один.
      Поспешила принять в свое лоно земля его тело,
      И ушел он в цветы и коренья плакучих берез.
      Лишь пылала костром над сугробистой пагубой белой
      Та, о ком он пропел в свое время, влюбленный до слез.
      1 Пучки - побеги съедобных зонтичных растений. В Сибири и на Севере России их варят и употребляют в пищу.
      2 Здесь и далее в письмах М.С.Шукшиной редактором изменена орфография и расставлены знаки препинания, так как оригинальный текст труден для восприятия.