Я теперь без преувеличения могу сказать: благодаря Москве я стала тем, чем я являюсь сейчас, и, может быть, мой портрет сейчас не образец для подражания и не без недостатков, я благодарна любимому городу за то, что он помог мне найти себя и не сдаться неприятностям и ошибкам.

13.07. Поэзия – это не только стихи. Процесс творчества – это состояние души, неравнодушной ко всякому проявлению прекрасного, это способ существования, это сама жизнь. Если ты это в себе чувствуешь, то невозможно, быть холодным и бесчувственным.

Москва захандрила тучами и холодным ветром, хмурится и грустит.

Настроение: Июль. Я. Тучи. Москва. Невозможность понять странность своего «я». До конца. Откровение простирается вширь и вглубь. Расплывчато. Бесконечно. Бреду по теням своего прошлого. Неизменного. Несостоявшаяся разлука слепит глаза. Упрек? Нет, все равно вечер закрыл ладонями лицо. Улыбается. Жизнь дана для утра и солнца. Но закатная боль невыносимо прекрасна. Я люблю Небо и Небо в себе. Себя в Небе – это еще слишком рано. Даже заблудиться не могу. Просто восхищаться и надрывать душу. Брошенная страница. Стихотворения меня прощают, но не прощают мои сердце и душа. Чистота помыслов и открытость, прямодушие и огромность любви.

Москва. Июль. Желание быть настоящей невысказанностью. Произнес фразу кто-то во мне: «Я открою – сегодня – в каждой строчке и вздохе пронеси свое прощение и весть на берег проверенных и прошлых и не оставайся с ними утро».

Иметь цель в жизни – значит, каждый конкретный день наполнять определенными целями. В этом счастье.

14.07. Я раньше легче писала и быстрее, потому что меньше думала о том, как пишу, и, как ни странно, достаточно хорошо получалось. Сейчас я вынашиваю тему много времени, продумываю, переживаю ее глубже, и идет медленнее, больше неудач. Может, я хочу вложить в стихотворение слишком много себя? Я хочу огромности, а этого не нужно. Еще одна беда – появляются повторы. Этого необходимо избегать.

18.07. Москва. Лето. Свобода. И ничего нового. Никакого освобождения.

19.07. Как будто все те же темы. Город. Небо. Улицы. Лужи. Облака. Зациклилась. Больше ничем не интересуюсь. Застой во мне внутри, а не извне, в дожде. Надо меняться, а не ждать откуда-то освобождения.

27.07. Утро разразилось таким искренним и добродушным смехом, что мне только и осталось – улыбнуться. Лето повернуло, развернулось лицом к августу, и немыслимо ждать подачек от солнца и Неба. Во мне какая-то пружинка сломалась, и я день за днем повторяю бесконечное множество движений и дышу московским пыльным воздухом, но не исправляю неполадок, а, пожалуй, создаю новые.

Сегодня был сон. Опять он. Я таю бесконечно, нежно, грустно от счастья, до слез, до истерики. Невыносимое счастье. Во сне всегда бывает близко и очень сложно все. Неоднозначно. Как будто отношения заполнены множеством смыслов и от этого хорошо. Я так люблю, что эта сила помогает мне не сломаться. Сердце изнывает, но живет. Я одна. Я все время одна. Это судьба, наверное. Делить свои радости и печали с городом, Небом, облаками. Я не давала себе никаких обетов, не думала о верности и любви до гроба. Просто так всегда получается, что я одна. Может, судьба меня хранит, а, может, я сама?

Встать и дальше жить?

Ветер так переволновался и забыл растрепать волосы и упал к ногам бессмысленным восклицанием. Я хочу его видеть сегодня, сейчас. А не изводить себя многочасовыми воспоминаниями. Невозможно на любящих отводить душу, но утро пренебрегает правилами и в меня кусками облаков кидается. Разулыбалось. И правильно. Грустное не в слезах, не в маете. Грусть – это небо в отражении глаз. Она – это высшее, под парусами, всегда с нами и в нас. Это суть, олицетворение Вечности. Человек, судьба в ее руках – Боги. И она просто на мизинцах солнечных зайчиков перебежки. Но слишком сложно. Радость от понимания, что грусть – предназначение Неба, и радость от смысла и бесконечного забываемого мотива и отчасти от горделивости.

31.07. Н. Рерих – это истина. Он постиг душу гор. Единая гармония красок, настроения, звуков. Это олицетворение божественного. Ему нет необходимости изображать реалистично. Он понял суть.

Дозвониться до молчания, до наших нерастраченных взглядов, до невыносимого желания быть рядом, рядом, рядом…

4.08. Любовь – всегда боль. Это составная часть самого слова. Я так хочу его видеть, что страдаю почти физически. Становится душно и тускло. Мне одиноко. Я хочу стать музыкой от отчаяния, она невесомая. Я хочу Небо показать всем, всем, то, настоящее, надо только задумать и задуматься, и оно обязательно сбудется и раскроет свою душу. Остается плакать. Глупо, но я все поставила на любовь. Обреченность – не от отчаяния, это судьба. Но Небо меня не отпустит. Нет, оно не заберет меня рано. Я буду жить на этой планете и принимать в себе всю полноту чувств земных и небесных. Я уже ощущаю это предчувствие высоты страдания. Я не буду несчастлива, я познаю многие истины, мне даровано понимать, я не буду одинокой отшельницей, но я буду всегда одна, чуждая людям, не смогу разделить всю полноту переживаний с близкими. Я не стану другой. Я не изменюсь. Я, наконец, растворюсь в Небе. И это будет наградой, потому что Небо – моя вечная любовь. Все это, я знаю, будет именно так, я уверена. И я стану настоящей невысказаннос-тью, но покой мне не грозит. Мне даруют Волю и Высоту. Благодарю, святейшие, этого много… «Но это от странности глаз – ветер». Это только сейчас слезы, я все выдержу. Да, стоило.

Раз и навсегда невыразимой Печали плечи в закатное отражение Неба – грусть глаз. Гулко отстукивают месяцы по парапету молчаний. Я не смогу изменить мир. Я встану и выключу свет. И один раз сама смогу начать разговор по телефону и призраку телефонной Весны скажу «Прощай». Простите, ветры, я забыла вашу судьбу, но обязательно в следующую Вечность заглянет моя душа и отдаст ее. Но это от смущения – слезы. Это однажды потерянное сердце вдруг оказалось дверной ручкой, и я забыла поверить, что нет отчаяния. А только невыносимость одиночества, только пророчества полноночия.

Вашу душу развеять, развесить на каждой влюбленной звезде.

Гений места. Это наша планета. Вставки из сюиты в промежутках между звездными всхлипами. Полнозвучие – застывшие ветры в противоречиях лунных дорожек и мерцаний фонарей.

И в этой городской вещей суете все облака сбываются, все сомнения – далеки.

5.08. Завтра еду в «Юность». Конечно, жутко боюсь. Первая моя встреча или переговоры с редакцией, от которой зависит, напечатают или нет мои стихи. Вряд ли получится что-то толковое, скорее всего меня просто пожалели и решили пригласить, но уже решили не печатать. Скажут несколько общих мест, повыдергивают строчки, попробуют «пошвыряться в душе» (внешне это будет выражено в язвительных, подковыристых и не относящихся к делу вопросах). А в конце концов признают, что не без способностей, но это дело трудное, и нужно много работать, в первую очередь, самой для себя быть контролером. И не напечатают.

Вот один из вероятных прогнозов, плюс – минус. Обиднее всего, так и будет.

У меня нет напора, нет воодушевления и уверенности в себе. Сейчас. А это так необходимо, чтобы выглядеть достойно. Только бы не расплакаться. Только бы выдержать.

П.Филонов.

Я увидела всего лишь несколько репродукций, так что не могу провозглашать свое мнение окончательным и бесповоротным. Просто я начала читать статью В. Липатова о художнике и не смогла кончить. Здесь все так сложно, даже переизбыток оригинальной, целостной какой-то мысли. И мне захотелось сказать, что чувствую я, когда вижу эти картины. Просто цепь ассоциаций. Настроение. Импровизированная мелодия.

Но потом обязательно дочитаю.

«Формула весны». Все нежное от невысказанного. Очаровать кисточку может не смешение красок в одну неповторимую гармонию, а воодушевление взгляда и вести лунных дорожек. Весной, ну, конечно, весной. В стиле недораскрытого (попробуй, догадайся, что за следующим мигом). Вообще, картины – это Весной. Настроение Весны. Просто хрупкое предчувствие, как капель, как с каждым утром все больше высыхающая лужа, а дождя нет, дождя нет. Дождь не приходит. Безумство, восторг погоды. Надрывное переполняющее счастье. Вдруг захочется в эти квадраты спрыгнуть. Услышать их единение, суть. Стойте! Все глаза на одну единственную судьбу. Слушайте ее безнадежную, вечную, пульсирующую полночь. Это отчасти в каждой балконной двери. Попробуйте один раз выйти и сразу (обязательно сразу) посмотреть наверх, в небо, в грусть. Это от спокойствия – равнодушие. Но воля стынет нераспустившейся веткой и молчит.

7 августа 1991 г. Свободна. Все кончилось. Как пелена какая спала, как прозрение. Совсем другое ощущение. Пусть будет всякое, но СВОБОДНА!

9.08. Подойти и посмотреть в глазок (дверной) – Небо. Грусть улетучивается, поднимаясь с земли и трансформируясь в облака. Они бело-белые. Не бледность, а пышно и празднично. Это окна. Всего лишь подъезда. От глазка – вверх, по лестнице с разбегу вырвалась. Окно. А как будто только одно Небо. Без всех этих состав-

ных стихий вырвалась… до пустоты, до уничтожения самой себя. Ветки можно разбеспокоить. Разбросанные по стеклу, приклеенные к окну (к Небу?). Ветки гармоничны с Небом и облаками. Единичное. Один раз однажды. Но поздно. Скоро непокой. Но стихия вырвалась уже. До самовыражения, до самозабвенного пения. Один раз из однажды. Вздрогнули ветки – отпали. И только Небо из глаз – на до глубины души проникнуться. Из дверного ушка отзвуком прямо в сердце. В самую суть окна. Но нет двери, окна, подъезда. Только Небо. Самовыражение стихий. До последней строки. С последней точки в пустоту, в забытье, в невысказанность.

От последней строчки до последнего желания стать настоящей невысказанностью.

Подмосковная или по следам В. Ерофеева.

Невыразимая злоба комков накатывает откуда-то изнутри и поднимается, растет, хочет вырваться криком… Но стоп, слишком грязный воздух, чтобы лишний раз говорить, делать какое-то движение. Мужчины улыбаются чаще. Возможно, это необъективное наблюдение, но лица женщин, кажется, более подвержены необратимым изменениям в виде глубоких складок, тревожных глаз и напряженно сжатых губ (что может заставить их измениться, отбросить эту суровость?).

Набросок. Вагонное наблюдение.

11.08. Я буду жить в Москве. Я знаю даже, что не успокоюсь на этом. Так сильно хотела, что уже слишком всего мало, хочется за пределы, за какие-то ограничители. Все. Кончилась эта полоса, наваждение. Все отмерло, отошло в прошлое. Свобода в никуда, в удивление заново, в работу до головной боли, из Москвы ложной, из плена моего демона в мою Москву, моих вещей, в отвлеченность. Начинается новый период моей жизни, новое звездное пространство во мне и со мной. Что-то новое во мне, как очищение, еще остались осколки разбитой куклы, кокона, но это пройдет, исчезнет. Я знаю. Я послезавтра уезжаю в Казань и, наверное, впервые по-настоящему хочу уехать. Это не значит, что я сдаюсь и отказываюсь от борьбы, но находиться больше с этим человеком – невыносимо. Он опустошает, забирает все жизненные силы и энергию. Я превращаюсь в букашку под его взглядом. Я не в силах противостоять, значит, необходимо избавить себя от этой участи – находиться рядом с ним. Я должна решиться и отказаться от визитов сюда или только в его отсутствие. У меня удивительное чувство, что эта квартира мне близка, она – родная. Мне хорошо здесь, если не вспоминать про ее хозяина, начисто вымести его из памяти, а минуты такого покоя и удовлетворения бывают очень редко. Но я знаю – он уйдет из моей жизни, уйдет навсегда, и я получу избавление. Это будет как награда.

Я отказываюсь от сомнительного удовольствия – носить чужие вещи, жить в чужой квартире, наслаждаться чужими удовольствиями, заранее зная, что все это пройдет и останется лишь горький осадок от праздно потраченного и бесплодно проведенного времени. Прочь. Ухожу в незнакомое, но свободное. У меня куча черновиков, недописанные стихи, мысли, недоконченные идеи, наброски. Все это болтается между небом и землей и в моей голове и требует ответов, решений, систематизации какой-то. В планах – несколько циклов стихотворений и огромное количество идей, из каждой можно было бы сделать отдельное стихотворение. Но это лежит, а время идет. Но сейчас все поворачивается, и вместо раз от раза записываемых набросков и попыток что-то сделать я просто начинаю жить, как мне нравится, и быть собой, какой я всегда хотела. Женственной, хрупкой, немного насмешливой и в то же время независимой, крутой и рисковой. И плевать на все, все, все. И мир. Я всегда так любила. Уезжаю из тоски и отчаяния, возвращаюсь в себя настоящую.

Настроение: как-то стало хорошо от удивленно вздрогнувшего сердца. Копна волос. Ленивые. Мягкие. Нежно. Московская сказка. Сказка о майской встрече. Девушка и Небо. Ветер расшевелил облака, и они убрались и не мешают любоваться ослепительной голубизной небесной нетронутости. Цвет первозданного – это голубизна. Нет, не черный и не белый. Голубой. От боли, от Бога, от безумия всегда быть свободой. Настоящее не от спокойствия, это однажды раскрывшееся счастье, что ты – это огромно, это Бог твоим устам отдал свое слово. Ты – это ваза с облаками, с букетом звездных ослепительных фиалок. Во мне – Вечность. Я люблю наизусть – травы и запахи августа. Я не хотела уезжать, но мокрой лапой Москва напоминает о необходимости быть и «на равнодушие накладывает вето». Вроде бы все то же, тот же человек сковывает движения и мучает своим присутствием, но я оттаю, и он забудет об ожидаемой беде, и его заставят ответить, пусть не сейчас. Но ветер, ветер, ветер. Вдруг неожиданно так пойму. Господи – это город мой ранним утром. Я разделяю с ним всю боль, всю скудность моего земного мировоззрения. Маргарита меня благословила. Но я не Маргаритины глаза любила, не ее походку, ее слова любимому, ее страдание. Но она однажды. Не повторится. И я – ею не стану. Я растаю в голубизне и благословлю ее.

«В истории что было драмой, то может повториться фарсом». В прошлой жизни он, возможно, был несчастен, его жизнь была трагична, но сейчас все больше и больше я чувствую, его поведение бывает комичным до абсурда, до самоотрицания. Одинокий единорог. Он, в сущности, никому не нужен. Он не умеет привязать к себе людей. Отсутствует теплота, добро. Лежи в своей роскоши. Езди за границу, становись миллионером, катись ко всем чертям, ты никогда не будешь и доли таким счастливым, какой бываю я. У тебя атрофировалась душа. Безводная пустыня. Ты, наверное, слишком много грешил в прошлой жизни, раз судьба так жестоко тебя наказывает – жить, не чувствуя вкус жизни, жить, не ощущая, что ты живешь. Жалеть тебя не стоит. Бесполезно. Ты любым своим поступком, движением, словом уже вызываешь непреодолимое чувство неполноценности тебя же. Тебя можно презирать или ненавидеть и бояться, любить тебя нельзя. Да и ты не умеешь это делать. Ты обижен Небом и вымещаешь свою злобу и негодование по этому поводу на людях, волею судеб оказавшихся близкими. Ты один, и останешься один-одинешенек. Все от тебя отвернутся. И дети. И это будет наказанием за всю мерзость твоего поведения и высокомерия. Тебе не видеть Неба. Ты низок и ограничен. Аминь.

28.08. Большая духовность в дожде, причащенном солнцем и прощальным августовским предчувствием.

29.08. Никогда не жалей о прожитом, но помни, каждая минута приближает тебя к бессмертию.

Каждым мгновением познается Вселенная, за тобой наблюдают, о тебе помнят, тебя оценивают, самосовершенствуйся, в этом истина,

Твоя суть – женская. Ты всегда воплощалась в женщину. За множество пришествий твоя душа приобрела особенное тонкое начало, начало матриархальное. Это – особенная судьба. Твой талант – быть женщиной, быть нежной. Помни это и не отчаивайся никогда, что ты бываешь часто одинока. Это преходящее. Помни о своей бесконечной космической линии жизней и судеб. Все вознаграждается и окупается. Ты должна знать огромное, ты должна постигнуть многие понятия и начала, прежде чем тебе даруют постигнуть до конца и узнать, кем ты была, будешь, судьбы, линию своей судьбы, души.

Ты – не пророк и не ясновидец. Большее, что ты можешь знать – это основные вехи твоей жизни и незначительная общая информация о близких.

Познание Космоса – другое. Это высшее учение. Это предназначение каждого человека, но немногие об этом задумываются. В зависимости от твоего трудолюбия, желания и любви тебе даруют счастье быть, осознать себя частичкой неделимой и важной великого понятия – жизнь.

Все вознаграждается. Все молитвы и все грехи, все правильные поступки и дурные слова, все благостные мысли и праздные фантазии, вся искренность любви и корыстность. Любовь, боль и раскаяние. Все замечают и заносят в твой единственный космический календарь. Дурное и злое, доброе и искреннее. Наказание и награда по делам твоим. Совершенствуй душу, реализуйся. Помни о бессмертии.

1.09. Первый год, когда я никуда не собиралась, не злюсь на школу, не нервничала, что-то ушло из моей жизни. Навсегда. И непонятно, как это откликнется. Освобождение и щемящая грусть.

Человек, который живет прошлым, обречен.

3.09. Вспомнила Москву. И ее особенный обветренный, с горчинкой, сентябрьский привкус. Холодные пронизывающие ветры площадей, первую изморозь луж и радость увидеть непохожее ни на что – эхо московских осенних улиц.

Наступление нового века осени хотелось бы застать в Александровском саду. Манежная площадь в дымке сумеречного отчаяния. Развести тревогу руками, увидеть твои глаза и забыть, что существуют другие люди, города, предчувствия, судьбы.

Англия. Генри. Одиночество. Но уже мое. Москва помогает не одичать, не стать равнодушным. Но Москва же обостряет противоречия, подталкивает к каким-то конкретным решениям. Она ни на секунду не оставляет в покое, все время заставляет думать о себе, о судьбе, о перспективах.

В Москве чувствуешь себя выше и одновременно беззащитнее. Гордишься и сомневаешься. Москва. Как сложится моя жизнь там? Как я устроюсь? Останется ли таким же мое отношение к ней? Уверена – да. Да. Тысячу раз да. Все получится, все образуется, не знаю, как, но непременно сбудется. Любовью проверяется все, все ею испытывается и вознаграждается за искренность. Я люблю город, я готова отдать всю себя этой любви. У меня мало друзей, нет покровителей в Москве, я должна буду сама пробивать (иначе не скажешь) себе дорогу в жизнь. Благосклонна ли в будущем будет ко мне судьба? Неизвестность, но в этой неизвестности – все очарование, вся притягательность будущего.

Браслет с лазуритом – символ изящества и одиночества.

Англия. Мое безумие. Мой бред ежевечерний, недописанное стихотворение, несостоявшаяся судьба.

От одного желания НИКОГДА НИЧЕГО не менялось. Но Москва, Англия, собственная редакция, много работы и знакомств, деловые a la фуршеты, поездки деловые и для отдыха.

«Невыразимая печаль раскрыла два огромных глаза…». Точнее про мое теперешнее состояние не скажешь.

В моем роду были французы. Давно. Это какие-то незначительные признаки в облике, что-то неуловимое.

В каждой женщине спит черт. И звезда.

Была у Мастера. Как всегда, замечательно. Он всегда меня успокаивает и приводит в хорошее состояние. Только всегда забываю о чем-то спросить, как кажется, самом главном. И вообще, не хочется уходить. Там так хорошо, чудно. Единственный, кому я верю. Ни разу еще не обманул. Очень боюсь разочароваться, но я надеюсь, все будет OK.

Меня не пускают в прошлое, в будущее. Разрешают полетать только мельком в окологалактических пространствах, междумириях, каких-то невесомых пересечениях пространств, запредельно, не здесь, но все же не до конца там. В других мирах. Но там здорово. Умирать не страшно, но помнить надо о бессмертии.

Сон – связь со своей душой. Один на один. Откровение.

5.09. В стихотворении главное, что должно чувствоваться – настроение, ощущение человеческого мига. Не мысль – эмоция. Дотронуться душой до каждой строчки, проникнуться до глубины, постигнуть, даже интуитивно, а не логически, не разбирая с точки зрения разумного. Мысль – вторична, сначала было – чувство. В стихотворении говорят сердце, глаза, пальцы, но не язык и рассудок. Это фальшь. Стихотворение – существо первородное, стихийное, это «область боли». Стихи не столько читают, сколько вживаются в них.

А все-таки поэт оказался прав. Ожиданием и верой можно спасти. И потерять от безнадежности и отчаяния. Спасаешь в первую очередь свою душу, свое доброе отношение к миру.

6.09. Глубина Неба – в проникновении в самую душу.

Дождь, просеянный солнечными лучами, удивительно нежный. Хрупкость хрустальных подвесок и непроницаемость стебля.

Стихи – не изящные находки и парадоксальные кусочки текста, это духовность, красота, возведенная в королевский сан, связующая с Солнцем.

10.09. Почему я так люблю Москву? Скорее, я люблю мое представление о ней, но в то же время, как близки ее дома, площади, ее очаровательная внешность. Я люблю ее юность, она всегда – настроение, которое больше всего любишь, я про это уже как-то писала. Хотя сейчас много в ней гадкого, просто хамства и грязи, это не имеет для меня большого значения. Я знаю – это накипь, это преходящее, а ее настоящее лицо все так же молодо и изящно. Город мой любимый, останься навсегда для меня радостью и вдохновением.

Который раз объясняюсь в любви моему любимому, единственному городу. И буду еще и еще, это настоящее, это зов крови. Почему – не знаю, но именно так подумалось.

Во мне очень много мыслей, идей, целый сонм. Все так туманно, неосознанно до конца. Потянешь за один кончик, и получается интересная находка. Получается. Но я еще не разобралась во всех этих залежах, не разобралась в своих ощущениях.

Настроение: Москва стала новой и в который раз неповторимой. Изысканный город вынужден терпеть всякую шваль. Я так люблю твою непокорность, твое язычество и твою кротость. Я так люблю все церкви, которые в тебе есть, и те, которых, увы, мы больше не увидим. Наверное, ты однажды увидела в небе свое отражение и поняла свою истинную сущность. Московия моя, ты больше, чем город, столица родины моей, ты мое единственное жизненное начало, мое «я» в тебе, ты осознание себя Величеством. И ты сама Величество, город, причащенный Небом.

12.09. Отсрочка дождя. Синяя скамейка, как слеза, на фоне зеленого восторженного сентября.

30.09. Сны напоминают вазы, амфоры. Метят пустотой, метят в разлучники.

9.10. Едем, едем скоро в новые края, в неведомые – в Прибалтику.

17.10. Калининград. Родство. Связь поколений.

20.10. Калининград – город затаенных предчувствий, город тревожный и тонкий. Это город с могучей душой. Душой Трои или Древнего Рима. Но ему выпала судьба стать всего лишь провинциальным городком на окраине империи. К тому же стать городом с оборванной биографией, у него отняли истину, и он притаился, но он не может простить. Он не протестует, но смотрит исподлобья и молчит, вселяя в сердце грусть и беспокойство. Это город памяти, он, как органная музыка. Музыка бесконечно высокая, сильная и одновременно удивительно хрупкая, изысканная.

Этот город простил, но навечно отчаялся. Но это не исступленность, а затаенная грусть. Во всех чертах его благородного лика. Сначала мне трудно было его понять, он казался враждебным, но после концерта органной музыки в филармонии я вдруг поняла его, он открылся будто весь сразу: в глубину и в высоту и в само заплаканное и гордое сердце. Да, город очень гордый, он не умеет жаловаться. Он просто молчит. Он просто живет своей душой и памятью. Но он и надеется. Он ждет свою весну. Он верит, что судьба вернется, и связь поколений, и орган, и лица настоящего – все соединится в прекрасное и неделимое однажды, и он сам сможет сказать себе: «Свободен».

Высокое происхождение.

21.10. Зеленоград. Курорт. Приеду сюда летом или весной. Непременно. Море. Шторм. Ощущение западного настроя. Остальное напишу потом.

22.10. Вильнюс. Мы в университете. Здание филфака вычурно и величественно – от разноцветных витражей и картинок на окнах до старинных дверных ручек. Молодежь, как везде.

Площади. Массивные колонны. Готика. Широченные стены. Залы. Коридоры. Сумрачно. И мудро. Фонари. Везде скамейки, широчайшие, дубовые. Подоконники мраморные, теплые. И литовская речь.

Истфак. Узкие лестницы. Во всех залах диваны, по крайней мере, скамейки. Молодежь, как везде. Диваны удобные. Сижу, пишу за маленьким журнальным столиком.

Сводчатые потолки. Только литовская речь. Весь этот университетский ансамбль производит сильное впечатление. Особенно большая площадь. Булыжники в этом городе особенные. Строгие, со сдвинутыми насупившимися бровями. Чистенькие. До чего-то слишком хорошего. Они не умеют по-московски любить и страдать. Это триумф мысли, логики.

Вильнюс никогда не был столицей, высокопоставленным городом. Таким он остался и по сей день. Да. Это действительно так. При всей чистоте и ухоженности возникает ощущение чего-то чисто местного, чего-то только здесь. Отсутствует обобщающая, собирающая многое вокруг себя сила, сила единения. Может, я не права, но этот город замкнулся, слишком обособился. Да, гордый. Но еще и самомнение. И чуть-чуть высокомерия.

Преподаватели такие же, как во всех вузах нашей страны. И как литовцы ни кичатся своим отделением и свободой, в людях мало что изменилось. Я имею в виду быт, но не только предрассудки и комплексы. Необходимо, чтобы выздоровело сознание. И душа. Это долго.

Столовая, вернее, кафе. Такая типичная совдеповская кухня. Еле доела. Волос в компоте. Это тоже Вильнюс.

Заблудились в улочках. Они все неровные, несимметричные. Петляют, изгибаются. Еле нашли музей. Сейчас здесь фото скульптур. Я их не могу воспринимать. Если бы «живьем».

Город противоречивый. Я сначала не могла понять, что же вызывает ощущение дисгармонии. Это город и его жители. Город сам по себе очень приближен к западным образцам, но совковое выражение лиц и явный снобизм не в пользу горожан. Внешность заграничная, а внутри все то же – совок. Это неприятно. Постоянное напоминание, где ты находишься и что «заграница» эта – не всерьез.

Красивый город. Чуть-чуть тайны и немного лукавства. Это церковный хор, слаженный и величавый. Но долго слушать не сможешь.

Второй этаж. Картины. Скульптуры.

Чюрлёнис – волнующая болезненная сила. Буря. Страсти. Мосты. Но легкость и раскованность.

Шимонис. «Огни». Сумерки. Все оттенки вечерней вечности. Неуловимость. Призрак возможного. Весна. А может, только предчувствие.

Этот город изменяет вывески ветров и утром надевает на себя маску вечного. Но ему пойдет просто улыбнуться и чашечка кофе на ладони. Но он не улыбнется. Никогда. Не умеет. Просто смотрит и все думает.

Но вряд ли жалеет кого-то, тем более себя. Он – город, придумавший себя самого. Но он настоящий. Им можно любоваться и понять его суть, но вжиться в него, стать частичкой, отдать искренность своего сердца очень, очень трудно. Я не смогу. Просто я хочу его знать и ценить.

Голубое небо. Мокрая мостовая. Кафедральный собор. Книжный магазин.

Прощай, Вильнюс. Ты остался чужим.

Совершенно мерзкий вагон, в котором едем в С-Петербург. Не только грязно-белый, грязно-грязный. Все молчат и терпят. Никаких образов и поэтических сравнений. Глухо.

Скрипка для города, живущего Божеством летнего вечера. Дождь разуверился в объяснениях. Только фонарщик расцвечивал души и изрисовывали мои листы чьи-то чужие, неискренние губы.

24.10. Города: наверное, это чудо – услышать душу города, понять его затаенные мысли, проникнуться, вжиться в его судьбу, стать частичкой и дыханием. Каждый город неповторим, уникален. У них, как у людей, свои характеры, лица, образ жизни. Только не каждому откроют они свое «я». Искренность – это дар, нужно заслужить право быть понятым и понять другого.