Мама снова уехала в Казань. Так тоскливо одной. Привыкаю – отвыкаю. И круг за кругом. Как пони в зоопарке.

Все равно я благодарна жизни. Бесконечно благодарна.

Петербург. Нижинский. Фавны, которые грустят на нежных свирелях душ. Нахлынувший мотив Растрелли. Столица моей печали. И моей беспечности и вдохновения. Осень золотая, пока. Листопадят сумерки. Скоро холод. Скоро новая встреча с зарей. А белые ночи простились надолго. Особняк у Аничкова моста, красный, как топазы листьев в парке. Мы встретились там, танец. Мы простились там. Ты всегда одинок? Ты всегда – имя. Его нельзя делить ни с кем. Тебе нельзя. И мне нельзя. Исаакий. Площадь. Нева. Обожание твоей гениальности, город-аристократ. Почему так возвышенно? Словно случилось солнцу спуститься мне на ладонь. И я ощущала его прикосновение и не отличалась. Солнечное сердечко. Солнечная девочка. Солнечный город за окном. Другой. Любимый, родной. Столица, но уже не печали и вдохновения. А обожания самой жизни, всякой – солнечной, пасмурной, насмешливой, кроткой. Столица вблизи, а тот – всегда вдалеке, на поцелуйном расстоянии. Москва – поцелуй в лоб, теплый, заботливый – в щеку, любящий, смущенный – в губы, венчальный, майский. А Петербург – поцелуй воздушный, улетающий в небо и в душу. Какие там дали!

19.10. Мне интересно общаться только с мужчинами. Когда их нет в моей жизни, я неизменно потухаю, теряюсь, сливаюсь с окружающим, потеряв некий смысл. Смысл во мне – женская душа, и творчество на этом построено. Не хотелось бы так себя ограничивать, но нужно понимать себя не только в лучшем. И потом: вообще искусство бывает бесполым? И его истоки, первопричины важны сами по себе? И не есть ли влечение, влюбленность, любовь – высшее проявление жизни?

С мужчинами пьяняще восхитительно и трудно. Я непременно напялю одну из своих привычных масок и, развиваясь в этом образе, в конце концов заведу его в тупик и испорчу отношения. Я не хочу, чтобы меня поняли как меня. Я не хочу раскрываться, и игра, такая вначале легкая, остроумная и живая, не подпитываясь вдохновенным самочувствием, обрастает набором штампов и обязательно сорвется в фальшь. Вдохновения же я не могу постоянно испытывать, потому что в какой-то момент начинаю думать только о том, как бы не выйти из нужного образа, соответствовать заданному комплексу черт. Импровизации возможны в период творения этого имиджа – первые две-три встречи. Я еще точно не знаю, какой предстану на этот раз, и импровизирую. И это получается по-настоящему хорошо. Потом, заключив себя в броню сложившегося чужого характера, отхожу в сторону. И все мои последующие внезапности самочувствия – мертворожденные слова, поступки, стили. Мне самой противно. Но еще ни разу я не была собой. Может, и не надо этого. Но я чувствую свою ущербность и тоску. 

Как мне избавиться от мелкого в себе? Я физически ощущаю эту ограниченность. Она, как болезнь, съедает меня, и, я, как больной, лечу ее традиционными лекарствами, способными только усыпить боль, но не уничтожить ее. А как уничтожить, если она – это я? Но я ведь – и многие, многие другие «я». Их действительно много. Удивительно, как они уживаются. «Персонажи твоей игры – это я», это вдруг, это всплеск солнца в воде, свет звезды восторженной. А та, неуютная, корявая колдунья?

Расстанься с нею. Промолчи.

Да, обижать ее безумие – недостойно. Но где ключи от прошлого, которые бы надо спрятать. Я сама не могу найти их.

Детский врожденный страх перед мужчинами сосуществует с непреодолимой головокружительной тягой к ним. Меня раздирают эти две крайности. И я едва удерживаюсь между огнем безумств и холодом равнодушия. И вся моя жизнь – постоянное преодоление себя и борьба с собой. Неизлечимая. Бесконечная.

Круг замкнулся. Он всегда был замкнут. Но мне иногда казалось – я нашла лазейку и смогу выбраться. Нет, я совершенно безнадежна. Дело не в окружении, с которым не могу найти общий язык. Куда бы ни попала, видимо, везде будет то же. Не умею выгодно преподнести, что есть во мне хорошего. К тому же все хуже себя чувствую физически.

Ни в чем – нет меня. Везде – полумеры, полурешения, полуответы. Я не могу себя терпеть. Наверное, и у людей я все меньше вызываю понимание. Ну что ж, так лучше. Должно когда-нибудь кончиться мое полусуществование.

20.10. «Король Лир».

«Что наша жизнь, как не обитель тьмы, где, словно странники, блуждаем мы».

Можно рассуждать о высоких материях, до бесконечности, пока, наконец, в яви не столкнешься с истинной трагедией.

«Прорва».

Ночная, отстраненная вечно Москва. И все-таки до того во всем – «прорва». Т.е. пропасть. Еле-еле надежда теплится. Только бы продержаться.

«Отелло».

23.10. Полное отсутствие всего от всего. Внешне все то же, но ничего не осталось внутри. Даже жаловаться не могу. Печаль осталась. Печаль стала мною.

Хожу в Киноцентр. Делаю все, как раньше. Только в универе почти не появляюсь. Совсем забросила. Бамбук смотрит грустно и понимающе. Столько снов и грез, я в них погрузилась. В болото их. И уже ничто не спасет, потому что ничего во мне и никого, кто мог бы и хотел бы что-то изменить для меня.

Я всегда страдала от одиночества. И думала: ну, куда хуже-то. Но такого, как сейчас, всепоглощающего, не помню. В сравнении, все в сравнении. Когда теряешь немногочисленных знакомых, когда они теряются сами, что можно поделать. Потухла совсем свеча моего настоящего. От былой самоуверенности и гонора – угольки.

Все равно, пока не умерла, буду жить знанием о своей избранности. Пусть меня ломают, гнут в бараний рог судьбы, разочарования, предательства, я плачу, я смеюсь, я живу.

24.10. Сейчас – снежная истерика. Намело сугробики кукольные. У меня внутри – истерика безмолвная, такая же, как снег сегодняшний. Но настоящая. Боже, спаси от напастей и болезней. Не хочу пропадать и хочу. Не хочу томиться жизнью и томлюсь.

Я – больше своей жизни, талант – больше меня самой.

Москва. Вспоминаю когда, где же я на самом деле, хоть немного теплее. Город, возлюбленный и влюбленный в судьбы гениев. Город-грусть, город-восторг, город-тайна для каждого и солнце жизни для меня.

Моя уверенность в своей неотразимости – самообман? Самочувствия не достает нужного. А без него все на свете – ничто.

Сколько можно звать судьбу, не зная ее имени? Сколько можно болеть физически и духовно и идти на поводу у этой болезни? Нижинский – жизнь. Я – ее подобие. Стилизую каждую из эпох в масштабе моего крохотного мира – Вечности. Стилизую каждого из встреченных, стилизую жизнь, увлечения, искренность. Я во всем – лишь удачная копия. Не живая. А стихи мои – они всегда вне. Для меня порой странно, как можно совместить меня и эти прелестные создания фантазии, причуд и таланта. Они – вне меня, слава Богу. Какая-то очередная накладка. Хотя я в себе чувствую Бога, но сил нечестивых так много, что они разрушают то немногое высшее, еще способное жить небом истинным.

Снилась железнодорожная катастрофа. Мы с мамой и бабушкой остались целы, но вагоны расшибло в лепешку. А я ходила сама не своя, не осознавая случившееся, в шоке.

Снилась любовь. Настоящая. Но разве у меня может быть такая?

Снилось так много разного и так правдоподобно, что мне уже кажется – жизнь раздваивается. И обе жизни одинаково реальны. Это уже где-то было, не так ли?

Меня могут потрясти великие произведения литературы, меня может перевернуть гениальный фильм, я сама могу испытать ни с чем не сравнимое блаженство от состояния собственного творчества, но жизнь – это клиническое состояние, Ионеско прав.

25.10. Оторвалась от универа, давно там не была. И не хочется. Меня обвиняют в равнодушии. Да, согласна. Мне нет дела ни до кого. На самом деле почти всем наплевать друг на друга и на всех. Только разница в том, что я не скрываю этого, может быть, иногда демонстративно. Это, по крайней мере, честно. Многим, только внешне заботливым, тепла на всех не хватит. И в трудной ситуации мало кто придет на помощь. Хотя не спорю, есть люди по-настоящему душевные и добрые. Я преклоняюсь перед ними. Но если этого нет, притворяться – по-моему, это вдвойне порочно. Так лучше быть одной. Я совсем не мизантроп. Мне интересно с другими, вне привычного окружения. Но мне неуютно с нашими девчонками, особенно с некоторыми. Я не чувствую с их стороны интереса. Если же не получилось заявить о себе сразу, то бесполезно что-то пытаться изменить. Рассуждения слабенькие, понимаю их неубедительность. Вообще-то я напрасно пытаюсь подогнать свое недовольство под какие-то логические построения. Просто плохо себя чувствую с некоторыми людьми, а с некоторыми не очень плохо. Вот и все. И никаких объяснений.

В универ так и не попала. 6 часов проболталась в центре. Потусовалась в Доме кино. Снова была в доме на Пречистенке. Я в дом влюблена, как в человека. Когда я на него смотрю, тем более, когда в нем нахожусь, испытываю настоящую радость.

26.10. Безумно долго проговорила с Галей. Придет огромный счет. Сейчас хватает здравого смысла рассуждать об этом. А вчера – гуляй, прелестная. Никто не помешает.

Интересно, я очень шокировала Алешу вчера своей болтовней? Он сказал, что как раз сегодня хотел мне звонить. Из вежливости, конечно, сказал. Опять он попросил стихи мои почитать. Сейчас он готовит с Сашей Феклистовым моноспектакль «Шинель». Олег, как я понимаю, в стороне.

Боже, ну до чего невозможно жить на этой земле, в этом теле с этой душой. Неужели придется уходить?

Я, конечно, не обольщалась особенно по поводу публикации в «МН». Но скандала не ожидала. В.М. мельком Варе по телефону сказал, что с моей статьей проблемы. Просил мне передать, чтобы завтра я туда пришла. У меня от этой новости просто ноги подкосились. Но нельзя было показывать вида. Прошлась даже с ними по Тверской. Шутила, смеялась, как ни в чем не бывало, моля небо, чтобы поскорее остаться одной. И вот я – одна. И я просто мертвая. Слишком уж плохо. Ну, как вырваться из этого круга обломов? Все, все начинания погибают в младенческом состоянии. Внешне я выгляжу спокойно. Но внутри что творится! Я на взводе. Истерика сотрясает. Нервов не осталось. Вся я – нерв. Рыдающий в душе.

Я, конечно, к этой своей рецензии отношусь не так трепетно, как к «N». Но позволить каким-то кухаркам от театра вгрызаться и мучить мою маленькую работу не разрешу.

Восхитительный концерт в Доме Композиторов. Квартет из Парижа. Бетховен – нега моя, Моцарт (о, солнце), Брамс (походка повелителя лесов и полей). Четверо прекрасных мужчин-музыкантов. Удовольствие от музыки и исполнителей. Что я больше делала: слушала музыку или разглядывала их? Легкомысленная чудачка.

27.10. Выводит из себя не проблема как таковая, а их бесконечность, множественность. Все накладывается, и в результате – просто ухудшение.

Столько сейчас жалоб на душе, недовольств и неудобств…, но лучше промолчу. Найду в себе силы и в этот раз на пощечину судьбы ослепительно улыбнуться и промолчать. Она имеет право. Значит, я тоже.

Вот я совсем одна. И ладно. Значит, лучше так. Убедили. «Будем петь, будем пить радость жизни терпкую». Сколько прекрасных людей, не осуществившихся. Все бы хорошо – смирилась бы. Да судьба, которая создана невыносимой гордячкой-леди, не дает покоя. Противоречит сама себе, меня «занижает» дальше некуда. А сама-то все выше и выше в своих запросах. Делает вид, что ей до меня нет никакого дела. Как же, поверю я! Не получится.

Вдруг неожиданно почувствовала Мастера в это мгновение.

Девочка моя солнечная, крепись. Еще ожидают тебя потери. Переломный момент не для тебя, но для нас. Имя твое уже прозвучало. Имя твоей звезды найдено. Душа твоя спасена. Все, что я сказал о потерях – предосторожность, может быть, излишняя, чтобы ты не уносилась в счастье с головой.

Счастье, нужное тебе.

Да. Просто да.

Не смей не верить.

Самочувствие ведет за собой успех, а не наоборот. Помни это. Мастер.

Несмотря на кошмар бытия, у меня ощущение уверенности. Не просто уверенность, а уже нечто, граничащее с наглостью.

А вообще – трудно, конечно, притворяться и петлять. И везде всегда быть нежеланным гостем. По ощущению. А его разве в одночасье переделаешь?

Днем поехала в Дом Актера посмотреть фильм про Гротовского. Попала на какое-то обсуждение. Вечером же предварительно пробродив по возлюбленному центру, снова попала на Пречистенку, дом 32. Там был виолончельный концерт местного значения. Выпускница этой музыкальной школы, которая теперь учится в консерватории. Я выдержала только одну вещь Брамса. Но ведь концерт был всего лишь поводом. Мне никакого дела нет до всего этого. Главное – дом. Я, как лунатик, когда нахожусь там, теряю всякое представление о реальности. Время замирает. Пространство исчезает совсем. Вся Вселенная – этот дом. И зал – ее центр.

Погружаюсь в сомнамбулическое состояние и грежу наяву образами легендарного спектакля. Легенда притаилась всюду: у потолка, за колоннами, возле окна. В такт моим шагам меряет эхом жизнь. Жизнь моя – там. А все вне этого – мертво. И сейчас я – сама не своя. Захватывает дух и не отпускает призрак. Легенда. Нижинский.

Сидела с дневником того времени и изводила себя воспоминаниями. Все так живо предстает. А посчитала – уже 7 месяцев пролетело с того благословенного и мучительного марта. Но будто вчера, звучат голоса. Перед глазами наполненный оживленный зал. Весело. Богемно. Стою над лестницей, провожая глазами улыбающихся людей. Снова зал набит битком. Поклонницами и фоторепортерами облеплены подоконники. Широкая спина Никиты Михалкова в первом ряду. Задорно поглядывает Поповски. Тусовка с очаровательной Танечкой Каплевич. Галина Борисовна привычно шикарна. Алеша курит, смотрит на лестницу. Я уношусь туда. Но это не рай памяти. Это ее пытка. И вот снова спектакль. Помню не только мизансцены и реплики. Помню малейшую улыбку, движение бровей, поворот головы, взгляд. Меня окружают лики, фразы, жесты. Я сижу в холодном чужом зале, слушаю невразумительное исполнение Брамса и живу только тем, что было здесь больше полугода назад. Я хочу целовать стены, колонны, обнимать занавески и перила. Я хочу слиться со всем этим, остаться здесь. Но я молча, одна, стою над лестницей, ее резными прелестными и таинственными переплетениями, и вокруг меня шумит великосветская тусовка «Ни-жинского». Я спускаюсь на пролет, поднимаю голову. Там, откуда я только что ушла, стоит Алеша с компанией, смотрит. Я тоже. Кто-то поднимается. Я ухожу. Как мне было идти после этого по холодным вечерним пустым улицам, кто может понять? До метро. До дома. Сейчас тоскую. Лунатическое состояние сохраняется. И все же я немного свихнулась и стала похожей на Нижинского. Дай, Господи, силы и благословения!

Что я с собой делаю?! Ведь действительно, воскресло все, ожило. А говорят, не бывает. Еще как бывает. Я – та, вчерашняя, сжимающая крепко губы на последних минутах последнего спектакля, чтобы не закричать от боли. «Вопль вспоротого нутра». Все настолько по-настоящему, все мои чувства, все мои муки. Кровоточит рана. Все вернулось. Один в один. И Олег – тот же, холодный, равнодушный, танцующий, с цветущей улыбкой объявляет о дне рождения Каплевича. И страшный, циничный из первого сна. Балагур и ловелас из второго. И просто море, нежность в каком там…, не помню. Нет, мгновения глаз в Доме Актера и у Галины Борисовны в кабинете. И фильмы. И беспросветные мои терзания. Я вся из марта-апреля. Но сейчас хуже, потому что тогда было только это, вдруг, внове, а теперь, пережив все и не переболев всем, терплю душевную боль отсутствия. Сердце ноет и плачет.

Я понимаю несуразность своих терзаний. Спектакль прошел. Его нет больше. О чем я? Причина? Нет ее. Чистой, единственной, логичной. Есть бездна мелких проблемок и одна огромная – моя судьба, с которой последнее время совсем расклеились отношения. Я люблю ее, но порой мне кажется, она любит смотреть, как мне плохо. Нет, она возразила тут же. Говорит, что я всего не знаю: все так сложно, так сложно. Так что объяснять бесполезно. Все равно будет неубедительно.

28.10. Если болею, то ничего не нужно. А боль, хочешь-не хочешь, напоминает о себе. Дождусь ли когда-нибудь настоящего счастья? Будет ли оно для меня?

С болезнью трудно мечтать и надеяться. И даже сомнения не имеют смысла.

Неужели я никому не нужна? У меня голова болит от этой мысли.

Как я не хочу умирать? Но как смириться с болью, настоящей болью, физической и душевной? Жизнь испытывает меня на прочность? Бога гневить не хочу. Случайные мальчики и мужчины, которым нет дела до меня, – это еще не озлобленное на меня человечество. Необязательность и испорченность их – это еще не повод для разочарований в своих способностях. Неудачи в личной жизни – еще не конец жизни вечной.

Надо быть достойной своего дара.

Звонил Паша. Как все банально с ним. Ново, но снова не то. Чуть-чуть пошлит. Заигрывает полушутя. Поддерживаю этот тон. Надоело-то как. И не могу отказаться от этого и проклинаю.

Всем надо залезть в душу. Разобрать твое «я». Так, из любопытства. Одно из «приключений».

«Забудешь и Генриетту».

Все мы друг друга забудем. Кроме…судеб равных.

Очень занимает меня Алеша. Потому что я не занимаю его ничуть. Мне нравится его равнодушие. Его апофигизм. Что во мне может его тронуть? Далеко не внешность. Наверняка насмотрелся всякого в киношно-театральной своей судьбе. Успех? Творчество? Интерес, проявленный ко мне другими? Да, последнее, скорее всего. Он человек, поддающийся влияниям. Тщательно это скрывает. Но, по-моему, так и есть.

29.10. Встретила свою судьбу, но пока не поняла, кто она. Я – пустая сейчас, но это временно.

И все-таки именно теперь она вернулась за мной. И я не хочу больше отставать.

Была в гостях у Паши. Элитный дом. Шикарная квартира.

Лень комментировать. Могу пошло: пили, курили, слушали музыку.

Не могу оклематься. «Нижинский» подорвал мою душу. А судьба? О, да, мы встретились. Мне страшно? Нет. Я замерла. Уже не здесь.

Путь не устлан розами. А только разбитым стеклом. И холодно. От разочарований.

«Я не озвучиваю миражи».

Ну, что сказать тебе печаль? Есть люди, которые не могут быть учениками, а есть, не умеющие быть учителями. И у тех, и у других предполагается, разумеется, талант. Прочие не интересуют. Так вот, человек, совмещающий в себе то и другое, истинно трагичен. И велик.

30.10. Вчера, вот уж неожиданность, в студтеатре встретила Володю. Он уже оделся и шел к выходу, так что случайно успела все же поговорить с ним. Почему так много из встреченных мною мужчин так невразумительны, не мужественны, а утонченны? Это не плохо, Боже упаси. Но почти нет вариантов. Или вот Б. И не утончен совсем (другая крайность), зато уж слишком приземлен. В них во всех нет широты натуры, размаха что ли. Может, я мечтаю об идеале? Но по-настоящему легко ни с кем не было.

Паша – такой явный мажор. Чистый тип. Избалованный, эгоистичный, несмотря на это, а, может, как раз ввиду этого, закомплесованный. Все же довольно непосредственный. Свободный в общении (хорошее воспитание), но несколько холодноват и мелочен. В результате довольно неплохой парень, с которым может быть интересно провести время. Только бы его выразительные взгляды, нет, даже поедание меня глазами не привело к поеданию меня руками и всеми остальными частями тела. Я ему нравлюсь? Наверное. Только бы не влюбился всерьез. Тогда я влипла снова. Будет неприятно. Но это стало привычным, к моему тихому обреченному ужасу.

Я поняла про себя, что быть счастливой в личной жизни не могу. Боюсь, никогда. Я слишком всерьез ко всему отношусь. Но веду себя как раз не всерьез. Шучу, острю, отстраняюсь. Всегда сохраняя определенную дистанцию, никого не пускаю в свое сердце. Вернее, ни за что не покажу этого в открытую. Может быть, намекну слегка. Я стала невыносимо скучной. Взрослость? Нет, пожалуй, что-то другое. Угасание? Об этом твержу неправдоподобно долго.

Самое странное: жизнь вернулась. А меня уже нет. Моя жизнь вернулась ко мне и застала пустую комнату души.

Прогорела. Думала, это поэтическая условность. А живу, как мертвая. Никто пока этого не замечает. Хорошая маскировка. Актерская практика. Удачный дебют на подмостках лучшего из городов. Я играю. Получается. Дальше пропадать некуда. Оставьте меня. Никто и не думает приставать.

Мир сошел с меня, как вылинявшая краска. Кончилась весна. Одни холода.

И сейчас, как сказал когда-то Алеша, – «страстная такая депрессия». Только у него был его «Нижинский». А у меня не осталось даже надежды.

1.11. Но вот пишу, пытаясь уцепиться за жизнь, видимость превратить в реальность. Лихорадит и ум тоже. Боже! Везде все у меня совпало со своей необратимостью, захлопнулось. На нулях. Не вижу выхода. Есть он. Но, как погасшая лампочка, – внешне та же, а уже не загореться. Человек, т е. я – такая лампочка. С Надей об этом.

Никогда не стоит пытаться стать для кого-то своим, не надо форсировать. Все произойдет естественно. Или ничего не произойдет. Что стоит делать, так это быть собой. Всегда.

2.11. И все-таки я в себе уверена. Как никогда.

«А в личном? Ну, вот только в личном».

В конце концов… «и не ее вина, что она всегда с кем-то и всегда одна».

«Всегда с кем-то и всегда одна».

3.11. Облекаю свои страсти, воспоминания, любовную лихорадку в форму лирических этюдов. И не рассказы и не так называемые стихотворения в прозе, а нечто совершенно иное по духу изложения и по чувству изложения.

Цинизм художественного вымысла проникает в пространство меня живущей. И отравляет это пространство «высокой болезнью», жаждой быть разной и быть настоящей в любом взгляде и любой эпохе. Цинизм художественного вымысла… на каких перекрестках каких веков столкнет нас случай? Я описываю себя, любимые настроения, несостоявшиеся причуды. Я не знаю, где я, что со мной происходит. Я смотрю на свою жизнь глазами прохожих и люблю ее такую обворожительно несносную и капризную глазами задумчивых фонарей. Бормочущие что-то сумерки лечат меня от бессмертия. Я так не хочу вспоминать о нем, но оно преследует меня глазами памятников. Оно несется по пяткам. Живу Москвой, собой, беспечностью. Событие, явление, внезапность. Я знаю о каждом вашем штрихе, полунамеке, испуге. Кружу вокруг любви. Любуюсь ею. И говорю, говорю, шепчу, вымаливаю. Это мой талисман. И моя награда. Приношу счастье другим. А себя морожу в беззвучности замершей строчки. Но все растает рано или поздно. Все вернутся к своим изменам. Все раздумают быть ими. И посмотрят на меня и мои безалаберные записки.

Я простужена своей печалью. Безмерная простуда судьбы. Все во мне – необратимо. Но когда совпадут наши вымыслы и не захотят больше расставаться, я увижу в твоих глазах все написанное мною. А дальше… Не знаю. Просто Москва уже спит. Я прикасаюсь к ее ночным растрепанным звуком легким мотивом.

4.11. Новая захватила идея – Хамдамов. Мало о нем знаю, только предчувствия.

Настроение: смущая музыкой зеркала, иду по жизни незнакомкой вечной. Незнакомка-судьба навстречу, под руку с вечером. Ворвалась, легкая, танцующая, очаровала город циничный. Ее послушать, так она – лучшая, на нее посмотришь – беспечность. Имя ее звезды названо. Его звезда вовсю пылает. Их судьбы – равные? Да, да. А он про это не знает. Великосветское безумие в каждом жесте. Гордячка милая. А он про нее слышал мельком. И тут же забыл. Но она простила. Странная, до чего странная жизнь, от цветка к грусти, от побед к боли. Она жизнь свою не неволит, но та любит смотреть на ее симфонии. Симфония истерики № 5. Интермедия счастья. Аплодирует случай. Она – лучшая? Опять? Она станет одной из лучших.

Нет ничего более трогательного, чем недоступность.

Сказать, что роман с Пашей – неожиданность, не могу. Но все-таки скажу. До определенного момента действительно с моей стороны никаких намеков на увлечение не было. Только в последние дни. Даже только сегодня что-то обозначилось. Простенько, но со вкусом, можно сказать. Но, увы, сейчас, когда ехали с ним из Киноцентра, я снова понимала, что ошибочка вышла. Не мой. Может быть, я никогда и не находила его моим человеком. Но, думая о нас последние два дня, мне казалось, что будет легко и, наконец, преодолею с ним, именно с ним страх. Пишу вот, и такое отвращение охватывает. Возникло будто грязное что-то. Нет, само по себе все ОК, но так разделить свои ощущения на составные – неуютно. Я поняла, что все-таки не хочу его и не настолько увлечена, и он, кстати, не настолько, чтобы не замечать недостатки.

Мне было восхитительно свободно, от понимания, как легко я ко всему отношусь, понимая, что ничего еще точно не знаю о нас и даже предположить лень. И что сейчас в себе чувствую силу творчества, и это главное. Понимая, что, черт возьми, я ничего не понимаю в себе, в нем, в жизни, и мне это бешено нравится.

Уже 5 ноября. Ночь.

Я вдруг подумала, как было бы замечательно, если бы мы оба сейчас отказались от намека на чувство. Не так уж нас и тянет друг к другу страстно, бороться не с чем вроде. Только решить это надо одновременно, а то возможны нестыковки.

Мне он, безусловно, нравится. Мне с ним приятно и легко. Легкость не от того, что похожи, а, наоборот, от различий. Иногда кажется: ну ничего общего, и это сближает. Это нравится. С ним интересно говорить о разном. Но он не самобытен, не яркий. Способный, но без прозрений. Свободен в суждениях, но не освобождает эти суждения, попадая в некоторую зависимость от определенных концепций. Умен, интеллигентен и неожиданно умеет быть слегка Дон-Жуаном. Думаю, проблем с женщинами у него нет. Из хорошей семьи, со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами. Но в целом это мне импонирует. Скорее всего, он может действительно увлечься мною, но… он очень себя держит, контроль жесточайший. И, пожалуй, именно это еще способно вызвать у меня какое-то ответное чувство. Не теряет голову, не полностью мой, а значит – творчество. Идите, сэр, пить чай домой.

«Макаров» очаровал. Маковецкий заколдовал. Метлицкая изумила. Режиссер великолепен. Я не говорю, что это – шедевр. Но нечто, претендующее на звание имени.

Инка звонила. Будем вести светские сплетни благородных дам.

Вот Паша. Вот Петербург. Вот я. Не хочу мешать. Каждое – ценно.

Опять охватила большая такая грусть. Не из-за чего-то. А грусть как природа самочувствия. Не разбавленная причинами и смыслами. Но все же хорошо, горько пьяняще, с предчувствием нового.

Грустно от ощущения времени. Проходит одна часть жизни. Несмотря ни на что – прекрасная. Наступает что-то другое. Снова понимаю: грядут перемены.

Не умею в полной мере расслабиться и устно выстроить свою речь. Я человек «письменный». Но ничего, я верю, что все у меня получится. Если не умру, то жить буду.

6.11.

Молчания исповедь

Вслед летит.

Даже если отринута,

Прощай. Прости.

В прошлом затерянный

Голос мой

От тебя устремляется

В небо. Домой.

Буду всеми силами бороться с наваждениями неудач. Они – не более, чем призрак. Только так. Силы сейчас в себе чувствую. «Новая вечность…» и не только в зеркале, но и в сердце.

«Макаров» устроился поудобнее в сознании, в ближайшее время «сваливать» не собирается.

7.11. Красный день календаря. Еще какой красный – воскресенье.

Настроение: мигрень мучает. Всегда вдруг приходит и смотрит на меня страстно. Я говорю ей: «Прекратим спор». Отвечает: «Согласна». Снова полет, снова простор. Ожидание кончилось. Ушло в память в плаще черном. Жизнь рассматривает в упор непрощенных. Это во сне, на расстрел вели. Убили других. Я скрывалась. Там меня не нашли. Но как же я здесь оказалась? Проснулась. Было страшно. И долго, долго чувствовала себя в игре. А это – обычный случай, рассыпался жемчугом по судьбе. Томно от ощущения простуды, которая началась не всерьез. Вы с ней знакомы, ноябрьские бури? Вы не ее ли вели на допрос? Уже не жду. Благодать какая! Уже не пью отчаяний вино. Просто знаю: следующий год меня обручит с кино.

9.11. Я в Пашу совсем не влюблена. Какая жалость, честное слово! Но с ним хорошо. Просто хорошо. И я еще ничего не решила про нас с ним. Несмотря на все мои восторги последних дней, невзирая на счастье, я обречена… Обречена остаться лучшей?

10.11. Солнечный день в столице. Мороз, холодно. А солнце захлебывается от свободы. Целое небо принадлежит солнечному богу.

17.11. Снова потянуло за ручку взяться. Так всегда, когда в жизни очередная трудность. Слишком тяжело снова решать все одной, обрывать, обижать… Но мне больно слишком из-за многого. Мы слишком разные. Мне это до сих пор нравится. Я ценю его. Ценю наши отношения. Недавно первый раз слегка поссорились. На следующий же день он просил прощения за свой срыв. Сегодня встретились после 4-дневного перерыва. Оба соскучились.

Неужели я только для забавы?

Который раз спрашиваю. В неимоверных количествах поедаю шоколад и прочие сладости… И – забава, всегда забава, не больше. Особо ценная. Ведь интеллект и внешность редко дружат между собой.