Глава 1. Вечная Земля

Все три окна в комнате были распахнуты настежь. Солнце било в окно напротив, в занавеску. Чтобы ее сделать, в свое время Лядову пришлось нарисовать эскиз, подглядывая в разворот размочаленной книги — в предлагаемых терминалом образцах не нашлось ничего подходящего. Сложнее всего было с фактурой ткани. Помучившись день-другой, Лядов наведался в Музей истории. Почему-то казалось важным потрогать древнюю портьеру. Это стоило долгого уговаривания служителя Музея, который никак не мог взять в толк, чем хуже сувенирный кусочек ткани, мгновенно созданный музейным репликатором.

Сумрак в комнате был текучим, неверным: качнет ветер занавеску — на полу вспыхивают горячие солнечные пятна.

Пол не тронут. Видом своим тот вполне походил на циклеванный сосновый паркет — теплый, янтарный, почти живой.

Люстру Лядов изготовил собственноручно — собрал из деталей, по чертежам заказанных синтезатору. Люстра получилась кривоватой, но никто этого не замечал, так как даже само слово было забыто. Лампочку накаливания сымитировать не удалось — для этого пришлось бы создавать электропроводку, выключатель, патрон, цоколь. А чего бы стоило сделать вольфрамовую нить? Внутри плафона вспыхивал стандартный осветительный элемент. В конце концов, важна не тотальная имитация, а настроение.

Проще всего дались обои — скопированный фрагмент стены из давно забытого фильма.

Дверью на петлях, что вела в комнату, Лядов гордился особо. Берясь за тяжелую медную ручку, после которой пальцы несли особый запах, слушая мягкий шепот смазанных — настоящих металлических! — петель, шагая через порог внутрь или выходя, он ощущал необъяснимую значимость, словно приобщался к чему-то. Дверь досталась ему волшебным образом. В поисках новой информации, касающейся предмета его увлечений, Лядов наткнулся на анонс съемок исторического фильма. Он быстро познакомился с режиссером, рассказал о своей страсти и даже указал художнику и костюмеру на мелкие ошибки. Дверь целиком материализовали на большом синтезаторе в студии — вместе с петлями, медной ручкой и ключом в звонко щелкающем замке.

Своей комнатой Лядов был доволен — в последнее время часами сидел в ней, ничего не делая, и чувствовал, что он дома. Обегая взглядом жилище, механически отмечал, что еще можно заменить на милый сердцу анахронизм, вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным — вот хоть, почитать малоизвестные мемуары, за которыми охотился несколько месяцев. Созерцательное безделье начинало пугать. Впервые в жизни он не понимал себя. Например, зачем, оставаясь в комнате, он запирает дверь на два оборота?..

Лядов опустил тетрадь на колени. Четверть часа он бездумно смотрел на выцветшие строчки, на ворсистую темную бумагу. Вот и этого уже мало. Не читается. Наверное, будь доступным то, что разом и навсегда решило бы его мучения… Но физики соглашались с предшественниками: двигаться против стрелы времени нельзя. Лядов и сам не был уверен, что хочет посетить эпоху своего «душевного томления», как выразился специалист по архивам, с которым он общался много месяцев в поисках редких материалов. Это было любовью на расстоянии, когда избегаешь встреч с предметом обожания, ибо не знаешь, что ему сказать, или боишься разочароваться. Лядов не знал. И боялся. Но с каждым днем становилось все яснее, что тянуть дальше невозможно. Он понял это сегодня утром, едва проснувшись. Несмотря на всепоглощающую увлеченность предметом, тематических снов он не видел, не считая редких выхваченных молнией маловразумительных картинок, которые можно было истолковать как угодно — подсознание до сих пор держало оборону своих тайн лучше микромира. Но было и другое. Сегодня опять приснился этот необъяснимо страшный, мучительно-манящий, как дно бездны, сон. Сон этот без изменений изредка повторялся, начиная с глубокого детства. Первый раз это случилось давно. Темный всесильный ужас тогда вжал пятилетнего Лядова в подушку, заставив в оцепенении, не смыкая глаз, пролежать до утра. Надо было затаиться, не шевелиться и не дышать, чтобы темное, огромное и страшное прошествовало где-то рядом и сверху, лишь задев краем своих одежд. Последний год сон снился чуть ли не каждую неделю.

И вот сегодня снова.

Лядов тут же проснулся сильно бьющимся сердцем и даже торопливо вскочил с кровати, чтобы Корее вырваться из мучительных объятий.

Сон пугал атавистическим ужасом, хотя ничего страшного там не происходило.

Лядов стоял на пятачке полинявшей — то ли выгоревшей, то ли засвеченной ярким мертвенным светом — травы. Источник света всегда располагался слева и чуть сзади, оставаясь невидимым. В остальном почти все вокруг было скрыто черной мглой — ни неба, ни горизонта. Лишь далеко впереди за огромным мрачным кочковатым полем угрюмо колыхались седые океанские валы. Во сне Лядов знал одно: надо во что бы то ни стало быстро перечерпать всю океанскую воду сюда, по эту сторону поля. В руках оказалась чайная ложка, и, сжимая в кулаке бесполезный кусочек металла, Лядов со всей отчетливостью понимал, что не успеет. Он даже не знал, с чего начать. Однако вычерпать воду было крайне необходимо. Застыв на месте, он смотрел на бесконечное поле, на далекие волны, не в силах ни сделать должное, ни отказаться от него. В этот момент степень беспомощности, отчаяния и безнадежности превосходила все мыслимые пределы. Потом все вокруг замирало в ожидании, и появлялось другое ощущение: из мглы над головой начинало что-то стремительно приближаться. Что-то огромное, гораздо большее, чем кочковатое поле, неисчерпаемый океан и безнадежное отчаяние вместе взятые. Лядов понимал, что опоздал.

На этом месте он обычно просыпался.

Ментально-психическое сканирование, сделанное им месяц назад, не обнаружило никаких отклонений. От глубокого ментоскопирования Лядов отказался — не настолько он доверял себе. Ясно одно: архивы — пройденный этап. Больше не хочется пассивно следить за призрачной, давно ушедшей жизнью. Надо сделать что-то другое — новое, неизвестное, — на что-то надо решиться. Вот почему не читается с таким трудом добытый фолиант — он сыграл свою роль и отошел в сторону, открыв дорогу дальше. Значит то, что раньше казалось игрой ума, обретает вполне реальные контуры. Какие контуры? О каком воплощении можно говорить в его ситуации? Лядов не понимал. Что-то вело его, подталкивало в нужную сторону, незаметно и терпеливо, как несмышленыша.

Лядов закрыл тетрадь и просидел в неподвижности до полудня, задумчиво перебирая и рассматривая все, что скопилось в душе.

Горячие солнечные зайчики больше не прыгали по полю, Солнце поднялось к зениту.

Поморгав и глубоко вздохнув, Лядов потянулся в кресле, огляделся. Посмотрел на видеофон — единственную современную вещь в комнате, ничем даже не задрапированную, в отличие, например, от стола под псевдоскатертью. И вызвал Трайниса.

На экране появилась стриженная голова на фоне густо-синего неба. Стадо ослепительно белых облаков кучковалось над далеким горизонтом. Гинтас Трайнис щурился от солнца. Встречный ветер мял его короткие волосы. Он мельком посмотрел на Лядова:

— Привет, Слава.

— Здравствуй. Ты где сейчас?

Трайнис не прореагировал — так был сосредоточен. Ветер монотонно гудел на ребрах открытой кабины. Профессиональный шик — висеть в нескольких километрах над землей со сдвинутым блистером.

— А почему ты раскрылся?

— Загораю.

— Идешь на рекорд, — глубокомысленно проговорил Лядов. — Понятно.

Трайнис всегда перед связкой сумасшедших фигур высшего пилотажа так парил — настраивался.

— Ладно, не буду тебе мешать. Но смотри — есть у меня идея, и я думаю — дай позвоню тебе. А ты, видишь ли, занят…

Лядов замолчал, как бы сомневаясь — надо ли рассказывать Трайнису?

Тот перестал гипнотизировать лобовое стекло и повернулся к Лядову:

— Я скоро освобожусь. Идея потерпит?

— Идее все равно, а я потерплю.

Трайнис покрепче взялся за штурвал:

— Будешь у себя? Я перезвоню.

— Ты мне нужен сам.

— Я прилечу.

— Заметано.

Уже почти без колебаний Лядов позвонил Вадковскому.

На траве под белой ребристой стеной среди раскиданных незнакомых и полузнакомых предметов сидел Роман и остервенело точил напильником что-то металлическое. Посмотрев в сторону призывно сверкнувшего видеофона, он бросил инструмент и приблизился. Левую руку ему оттягивало что-то увесистое и блестящее.

— Привет, — сказал Лядов.

— Привет, — буркнул Вадковский. Он был грязен, потен и хмур.

— Работаешь? — вкрадчиво осведомился Лядов.

— Ты понимаешь, что ты мне подсунул?! — вскричал Роман.

Лядов удивился:

— Конечно.

Вадковский брезгливо посмотрел на свободную руку, поднес ладонь к экрану:

— Смотри. Идея дурацкая. Жара проклятая. Кибер — идиот. Дал ему вчера задание, так он ночью спонтанно перешел на какую-то шестидесятеричную систему, изменил, гад, топологию и утром выдал деталь. Вот.

Роман показал замысловатую штуковину и безнадежно швырнул ее за спину. Глухо шмякнувшись, штуковина тяжело подпрыгнула в короткой траве.

Лядов развеселился, приглядевшись.

— Ты забыл снять с кибера прошлое задание. Шестидесятеричная шумерская система, если помнишь. Делать надо все самому, ручками. Там у тебя кибера не будет.

Вадковский посмотрел на деталь:

— Все равно он дубина.

Он вытер ладони о майку, сунул руки в карманы:

— Ну, чего ты улыбаешься?

— Я предупреждал, что на пути становления прогрессора могут быть трудности. Представь, что ты выпал в тайге с одним ножом в руках. Или с кипятильником в пустыне… ха-ха!

Вадковский шутку не понял, отрицательно помотал головой:

— По моей легенде я оказался в средневековой деревне с пустыми руками, но со знанием законов физики. Ты решил помочь морально? Бери-ка лучше второй напильник и прилетай. Будем делать вместе эту… как ее? Ступицу. По той же легенде я нанялся в помощники к кузнецу, и для проверки профпригодности он дал мне починить телегу. Как они на этом ездили?..

— Сам прилетай. Нет у меня напильника.

— А что есть — второй полоумный кибер?

— Есть идея.

Опять полоумная?

— Да. — Лядов помолчал. — Наверное.

Вадковский с радостной многозначительностью поднял палец:

— Во! Это мой крест. Что за идея?

— Вообще-то скоро будет Гинтас.

Роман преобразился:

— Лечу. Только окачусь. Что за идея-то? — Он торопливо стягивал майку.

— Давай-давай, прилетай.

— Я мигом!

Лядов удовлетворенно откинулся в кресле. Спохватившись, он перегнулся через подлокотник, дотянулся, повернул ключ и распахнул дверь.

Через десять минут в дом бесшумно вошел Вадковский. Он был чисто вымыт, причесан и облачен во что-то легкомысленное с короткими рукавами и штанинами — свою любимую одежду. Они молча приветствовали друг друга по-старинному — ладонью к виску.

Вадковский искательно огляделся и уставился на Лядова. Тот отрицательно покачал головой.

Как всегда Роман занял место под книжной полкой: разложил на максимум комфорта кресло — плед, которым оно было укрыто, не изменился за сотни лет, — не глядя выдернул из строя над собой потертый фолиант и раскрыл его наугад. Светлые глаза его двигались под полуопущенными ресницами, в расслабленной позе была жизнерадостная небрежность.

Лядов опустил затылок на спинку кресла и стал смотреть на залитые солнцем верхушки яблонь, пронзительно зеленеющие за окном.

Над домом просвистело. Хлопнул фонарь глайдера и на дорожке проскрипели быстрые шаги.

Вадковский перевернул страницу.

Ворвался раскрасневшийся и встрепанный Трайнис. Он встал посреди комнаты и начал отдуваться.

— Опять. — Роман, не произведя ни одного лишнего движения, посмотрел поверх страницы. — Что на сегодня?

— Семьдесят семь оборотов в трех плоскостях на нижней параболе в полной связке со свободным ускорением без гравикомпенсации. Рекорд. Личный.

Трайнис повалился в кресло, разбросав руки и ноги, шумно дыша в потолок.

— Какой же у тебя нижний предел? — удивился Вадковский и даже поднял голову над книгой.

— Пятьдесят сантиметров.

Трайнис ладонями помассировал горящее лицо.

— Но на пятистах это больше допуска. — Вадковский заложил страницу пальцем.

— В том-то и дело. — Трайнис обратил прояснившийся взор к Роману. — Что за чудо — вселенная кувыркается вокруг тебя, а ты сжимаешь штурвал.

— А на нижней параболе у тебя сколько?

— До пяти, — Трайнис взглянул на Лядова. Тот сидел, опустив глаза. Во взгляде Трайниса мелькнуло беспокойство.

— Пять? — Вадковский уважительно хмыкнул. — Перегрузки не мешают?

— Я привык.

Лядов разглядывал носок своей туфли.

Вадковский открыл было рот.

— Рома! — укоризненно одними губами сказал Трайнис.

Роман с изумлением вытаращился. Трайнис показал глазами на Лядова. Вадковскй хлопнул себя ладонью по лбу.

— Мы готовы, — сказал Трайнис, заметив краем глаза что-то новое — пестрое пятно на стене. Он не сразу сообразил, что это фотокалендарь. Одно из анахроничных украшательств, которыми Лядов внезапно окружил себя в последний год. Дата на календаре — январь 2001 года. Давненько.

Лядов некоторое время молчал.

Вадковский тихонько вернул книгу на полку, потянулся и заложил руки за голову.

— Один мой знакомый ретропсихолог… — сказал Лядов. Помолчал. — Так вот, он разрабатывает тему «Способы реализации замещающих субъективных представлений о мире».

— Не понял, — сказал Вадковский. — Мечтания, что ли? Или эти… грезы?

— Вчера он уехал изучать найденные в архивах неизвестные книги. Одна из его работ посвящена так называемому побегу. Забытое слово. Я много читал по этой теме. И у меня возникла идея. Я предлагаю… — Лядов задумался. — …повторить историю на новом витке. Настоящий побег. Никакой имитации. По некоторым причинам я не хочу делать это один, и я приглашаю вас в команду.

Они поднял глаза.

Трайнис и Вадковский с серьезными лицами смотрели на него, словно он сказал невесть что сложное, требующее тщательного обдумывания.

Лядов удивился:

— Что вы молчите?

Ребята переглянулись.

— Гинтас, ты чего молчишь? — спросил Вадковский.

Трайнис с непонимающим видом сказал:

— Вообще-то нас никто не держит. И не вижу ничего вокруг, что могло бы…

Лядов спокойно кивнул:

— Знал, что ты это скажешь. Да, было другое время, было совершенно другое общество. Все так.

— Кстати, — воскликнул Вадковский, — а ты не читал книги тех времен о наших временах? Уверяю тебя — занимательное занятие. Половина авторов строила лучшие миры завтрашнего дня, то есть, наоборот, мысленно бежала к нам. Ты же хочешь сделать совсем обратное, если угодно — антифантастику. Я о таком еще не слышал.

— Фантастика… Не читал я древнюю фантастику. — Лядов поморщился. — Не люблю. Я не вижу смысла в спекуляции тенденциями и в квазиэкзистенциальном эскапизме.

— Поаккуратнее с терминами, — строго сказал Вадковский. — Среди нас есть неподготовленные люди и дети.

— А ты откуда знаешь? — Трайнис весело глянул на Романа.

— Представь, я кое-что читал, — сказал Вадковский. Он провел пальцем по рваным корешкам над головой.

— Интересно. Роман, и ты тоже хочешь убежать?

Вадковский рассмеялся:

— Нет. Но размяться не прочь.

— Мне много чего рассказывал этот знакомый, — не слыша их, продолжил Лядов. Речь его была медленной, он вкладывал в каждое слово больше, чем оно могло вместить. — Он жаловался, что нет настоящего материала. Недостаточно быть наблюдателем, если хочешь понять человека. Надо так или иначе влезть в его шкуру.

— И ты решил преподнести ему настоящий материал? — осенило Вадковского. — Поставить опыт на себе? Гениально! Молодец.

Лядов прояснившимся взором окинул Вадковского, мысленно взвесил что-то:

— Он тут совершенно не причем. Но ты прав, все получается именно так.

— Побег, — произнес Трайнис. — Странное слово. Я, конечно, не историк, но куда можно убежать? Зачем? Ага — непонимание, конфликт, сжигаем мосты!.. Все это лишь красивые жесты. Неумение идти на компромисс — это только неумение, и больше ничего. С возрастом проходит. Проще было написать на стене своей комнаты «свобода» и никуда не бегать — эффект тот же. По-настоящему были свободные те, кого не манили ночевки на вокзалах, езда автостопом и тому подобное. Кто не тратил время на борьбу за то, что и так всегда под рукой.

— Я об этом ничего не знаю, — заинтересовался Лядов. — Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного. Для этих людей главным была духовная свобода, внутренний мир. Это чистая реальность души, которая а самом деле мало зависит о внешних обстоятельств.

— Ах, это. Конечно. Но это же самообман. «Можно быть свободным даже в тюрьме». Слова.

— Побег — это короткий прорыв в мир, где ты можешь быть самим собой. Но в чем смысл этого короткого прорыва, если ты все равно в конце концов возвращаешься в свою берлогу? Согласись, наивный способ. Зачем противопоставлять себя старому, если можно просто начать жить иначе? Но такой гибкой натуре нечего доказывать ни себе, ни другим. Согласен? Боюсь, в твоем случае это будет просто механическим повторением, имитацией.

— Надеюсь, не будет, — нахмурившись, пробормотал Лядов. — Я хорошо подготовился.

— Зная тебя, не сомневаюсь. Но даже полное восстановление антуража не поможет. — Трайнис кивнул на древний календарь, покосился на нелепые занавески, оглянулся на чудовищную дверь. — К чему все это? Ты другой. Вокруг тебя совсем другой мир. Мы все другие. Что можно найти в прошлом?

«Будущее», — в шутку хотел брякнуть Лядов, но сдержался. Разговор шел серьезный.

— Вы давно репетируете этот диалог? — спросил Вадковский. — Чем он кончается? У меня времени мало.

— Гинтас, умоляю! — Лядов прижал ладонь к груди. — Давай не будем спорить о терминах и мотивах. И вообще, что за диспут вы мне устроили? Вы летите или нет?

Трайнис покачал головой.

— Погоди. Они оставляли скучный мир, в котором им была отведена скучная роль.

— Это понятно, — терпеливо сказал Лядов.

— Скучный, но реальный. Им было что оставлять. Что хочешь оставить ты?

Лядов задумался. Или сделал вид. Вадковский все сильнее ощущал, что Лядов давно уже принял решение и весь этот разговор преследует совершенно посторонние цели. Например, вежливость по отношению к любопытству друзей.

— Гинтас, — Вадковский лениво потянулся, — ты как мой кот, который вместо того чтобы просто подойти к блюдцу со сметаной, долго выслеживает его из-за угла, таится, а потом прыгает. Ты все пытаешься не торопясь, с умом разложить по полочкам и по эпохам. А зачем? Считай, что Славкин случай редкий, но типичный для нашего времени.

— Как? «Редкий, но типичный»? Гм.

— А если даже его случай уникальный, то считай, что это первая ласточка. Кстати, во внутренней реальности моего кота его действия очень серьезны… Слава, я имею в виду исключительно кота!

— Я тебе сейчас дам по шее, — пообещал Трайнис.

— Как груба твоя реальность, — поморщился Роман. — Я ведь что имел в виду? Меня не занимают мотивы. В конце концов, это его личное дело. Не говорит — не надо. Меня занимает сама ситуация. Они интресена. Может быть, действительно не каждый рождается в лучшее для него время — вот откуда растут иррациональные поступки. Мы сейчас спорим, а настоящая причина спора далеко, в другом времени. Или в пространстве.

Лядов посмотрел на Романа в легком обалдении, резко подался к нему:

— Ты правда так считаешь?

Вадковский на мгновение прислушался к себе — и улыбнулся:

— Да ладно тебе, я просто так сказал. Неужели в точку попал?

— Не знаю. — Лядов разочарованно отвалился обратно в кресло и устало потер переносицу.

— Что ты искал в архивах? — спросил Трайнис.

— Людей прошлого, которым было тесно в своем времени. Ты прав, Гинтас, явного повода для побега у меня, конечно, нет. Но я устал от архивов, так инее вычерпав тему. Нужно что-то другое. Мне осталось примерить стиль жизни моих подопечных. Испытать то, что испытывали беглецы, но не те, кто писал на стене «свобода», а кто пьяный в восторге перед стихией летел на скрипящем корабле под гудящими парусами по вздыбленным валам грохочущего моря. И потому они это делали, что не представляли себе иного образа жизни. Они ни с чем не боролись, им просто чего-то не хватало в жизни. Им было тесно. Они были рождены искать. Я тоже ищу.

— Здорово, — непривычно тихо и мечтательно сказал Вадковский. И вновь стал самим собой: — Я все понял, я согласен. Запиши меня в команду.

— Не нравится слово побег — замени другим, — продолжал Лядов. — Дело не в названии. Умел бы я управлять парусником — пошел бы на нем искать неоткрытые острова. Но Земля давно исхожена.

— Ага. — Трайнис был неуверен. — При фактическом отсутствии побега вопрос о причине побега исчезает сам собой. Ловко. И куда ты думаешь направиться? Туристические маршруты, видимо, тебе не подойдут?

— Совершенно верно. Куда-нибудь подальше. Где не ступала нога. Я не о Земле говорю, надеюсь, понимаете.

— Понимаем. — В голосе Трайниса звучала обреченность.

Вадковский воскликнул:

— Гинтас, ну что ты пристал к человеку? Ты прекрасно водишь корабль и сам летаешь каждый божий месяц. Разве нам трудно слетать? Согласись, что нелепо делать это на планете, где в пределах нескольких километров обязательно наткнешься на кабину транс-порта. А хочешь, мы с ним вдвоем пойдем? Я потом тебе предоставлю отчет «Как я провел лето».

— Ну уж нет, — отрезал Трайнис. — Вдвоем я вас не отпущу, вы и в парке заблудитесь. Но пока я ничего не понимаю, а делать красивые жесты я не люблю. Это вам не в Новую Зеландию на пару дней позагорать.

Вадковский разочарованно почесал затылок:

— Это ты верно говоришь. Для красивых жестов ты слишком расчетлив. Но признай, что интереснее слетать не в Новую Зеландию, а именно туда, где не ступала нога.

Трайнис обратился к Лядову:

— Ты обсуждал это с кем-нибудь еще? Есть же специалисты в этой области, серьезные наработки, монографии, в конце концов просто увлеченные тем же люди.

— Нет. И не собираюсь. И вас прошу: никому ни слова.

Трайнис и Вадковский внимательно посмотрели на Лядова.

— Как скажешь, конечно. Но почему?

— Во-первых, я искал таких, как я. Оказалось, никто этим не увлекается.

— Не может быть, — убежденно сказал Вадковский.

— Может. Именно тем, чем я, — никто. Меня не интересуют коллекционеры утюгов двадцатого столетия. Не интересуют громкие события и исторические личности. Меня интересует обычный никому не известный человек. Во-вторых, есть объективные… то есть, субъективные, конечно, но очень веские причины, — сказал Лядов с каменным лицом. — Но они касаются только меня.

Трайнис поскреб ногтем мягкий подлокотник, будто внутри кресла мог находиться ответ на лядовскую загадку:

— Рискну повторить свое предложение: не лучше ли обсудить вопрос теоретически, хотя бы для начала? Давай найдем профессионала…

— Нет, — мотнул головой Лядов. — ни в коем случае.

— Ладно, — покладисто сказал Трайнис. — Но что за причины? Тебе неловко нам о них говорить? Я не могу себе представить таковые.

Лядов помолчал, глядя сквозь все, и ответил невпопад:

— И еще почему-то мне кажется — нельзя ждать.

— Прости, не понял, — осторожно сказал Трайнис. — ты сейчас о чем? Чего ждать?

Лядов дернул щекой, сожалея, что почти проговорился. Старательно избегая двух внимательных пар глаз, сказал:

— Пусть это и будут те самые веские причины.

Вадковский был в восторге:

— Мне все больше и больше это нравится! Слава, ты мастерски напустил такую таинственность, что лично я готов лететь прямо сейчас. Признайся, наверняка ведь прочитал какое-нибудь «Руководство по суггестии и эмпатии»?

— Погоди, Роман. Гинтас, ты никогда не хотел пожить в прошлом?

— Я никогда не думал об этом, — пожал плечами Трайнис. — есть разница где жить?

— Ну ты спросил. Разница огромная. Ты потому и не думал, что не хотел. Возьмем тебя. Ты хочешь быть пилотом корабля дальнего проникновения…

— Я еще не решил.

— А теперь представь. Человек смутно, но очень сильно хочет того же, что и ты, тех же масштабов и скоростей, но звездолетов еще нет и в помине, кроме тех, что на страницах научно-фантастических книг. Хочешь стать пилотом? Пожалуйста. Но максимум, чего ты достигнешь, — это маленький заштатный авиаклуб, фанерный списанный самолетик, коптящий движок, брызги масла… Ужас. Это даже не глайдер. До запуска первого спутника лет тридцать, а до индивидуальных космических полетов — как нам до путешествий во времени.

— Если так, то для меня разница есть. Впрочем, я слабо представляю себе быт заштатного авиаклуба. Вдруг понравилось бы? Жили же люди. А то, что звездолетов нет и не предвидится… Ну так смирись. Впрочем, я тогда ничего бы не знал о звездолетах. Иногда мечтать вредно. Я пошел бы в этот авиаклуб, потом — в авиационный институт, а потом — испытывать истребители какие-нибудь. Что еще остается делать?

Лядов промолчал, уклончиво пожав плечами.

— Как и с какой стати человек может желать чего-то, что еще не появилось? — спросил Трайнис.

— Прочитал, придумал. Экстраполировал современность. Да мало ли. Сон, в конце концов, увидел. И понял, что это — его.

— Погоди, погоди… — Трайнис замахал руками. — Запутал. Ты же не любишь домыслы и фантастику.

— Я к примеру.

— А побег-то здесь причем?

— Что они получали в свободных путешествиях и где это что-то сейчас?

Трайнис откинул голову и утомленно вздохнул в потолок.

— Вот ты о чем…

— Все, что искали романтики, — рядом с нами, — заявил Вадковский. — Например, свобода передвижения. Слава, не улыбайся. Я же говорю — нам этого не понять. Вон у тебя кораблю в саду стоит, и ты к этому привык. Не велосипед, не машина, даже не самолет — космический корабль. Ты в прямом смысле можешь достать звезду. Ты можешь жить в вечной весне, следуя за сменами сезонов по планете. Ты можешь поселиться в поясе астероидов, а не в каких-то там Гималаях, чтобы медитировать, максимально уединившись от человечества.

Лядов снисходительно смотрел на Романа. Тот продолжал с воодушевлением:

— Поэтому, кстати, и не понятно, что современный человек может найти для себя в прошлом. Но к черту философию! Будем поэтами. У меня идея. Давайте создадим неоромантизм. О чем можно тосковать в наем мире? Итак, двести лет вперед. Или даже триста. Предлагайте. Некий, скажем… Бархатный век. Подойдет? Идеальный мир. И вот вам первая проблема — о чем там мечтать?

— Начинаю понимать, — пробормотал Трайнис. — Как интересно живут люди — в прошлом копаются, о будущем грезят. А я в повседневщине увяз. Глайдеры, высший пилотаж Школа пилотов, звездолеты глубокого проникновения. Совсем отстал.

— Скорее опередил, — сказал Вадковский. — Мы же хотим повторить прошлое.

— Да что вас так удивляет? — не выдержал Лядов. — Скажи я просто «давайте летаем» — ведь сели бы и полетели. Надо было так и сделать, а не морочить вам голову.

Трайнис внимательно посмотрел на Лядова:

— Позволь неожиданный поворот темы. Может быть, ты хочешь узнать, что они испытывали, нарушая устои и запреты, закон, общепризнанные нормы? Так?

— Опять. — Вадковский закрыл лицо руками. — Безнадежен. Поиск истины, часть вторая. Вы поспорьте, а я пока слетаю один. Привезу сувениры.

Лицо Лядова застыло.

Трайнис откровенно изучал его реакцию.

— Или не так? По крайней мере, в любом обществе можно что-нибудь нарушить. Тебе нет восемнадцати, а ты без старшего идешь в глубокий космос. Тут уж действительно никаких понарошку. Это намеренно входит в твой план?

— Прости, Гинтас, это уже какой-то бред. — Голос Лядова стал чужим. — Знаете, ребята, если вы отказываетесь — я лечу один.

— Да что с тобой? — засмеялся Вадковский. — Ты меня интригуешь уже полчаса. Ты точно ничего от нас не скрываешь? Если да — моргни левым глазом, чтобы Гинтас не увидел.

Лядов сцепил пальцы, подался вперед:

— Год назад я неожиданно увлекся двадцатым веком. Как-то сразу. Что-то где-то услышал, увидел, прочитал — и вдруг в мозгу словно сцепились детали головоломки, превратившись в осмысленную фигуру. Я изучил все материалы, какие смог достать. Читал книги той эпохи. Я окунулся в ушедший мир с головой. Я окружил себя копиями древних вещей. Словно что-то звало меня туда, но я так и не понял — что. Одно чувство преследовало меня — мне было тесно. Представляете? Не там тесно, а здесь, у нас! Но искать простор в прошлом?.. — Лядов на несколько мгновений замолчал. — А потом в архиве я наткнулся…

— Ну-ну, подбодрил Трайнис.

Лядов не мигая опять смотрел сквозь все.

— Далекие миры, — проследив за его взглядом, гипнотизируя ту же точку, сказал Вадковский, — глубокий космос, ледяные сквозняки, заштатный космопорт, фанерные звездолеты, удобства во дворе — новая жизнь!

Трайнис коротко глянул на Романа и заключил:

— Неосознанное желание на почве большой увлеченности предметом.

Лядов нахмурился, пожал плечами. Было видно, что ему все равно.

— Какая изысканная лаконично-туманная формулировка, — восхитился Вадковский. — Словоделы вы и словоблуды. Смыслолазы. — И вдруг спросил с невинным видом: — А отец бы тебя понял?

Лядов нахмурился совсем, во взгляде прорезалась досада.

— Конечно, понял бы. — Он запнулся. — Но есть одна причина… У меня нет прав пилота, и поэтому я возьму корабль так… без спроса.

Трайнис вздрогнул, а Вадковский рассмеялся и оглушительно хлопнул в ладоши:

— Я ждал чего-нибудь подобного. Правильно, а если кто окажется рядом с кораблем — мы его скрутим. Вот оно, грубое незримое прошлое… слушайте, мне это нравится. — Роман даже заерзал в кресле от избытка чувств.

Трайнис, оторопев, смотрел на Лядова, как на диковинку — как если бы скрестили ящерицу с ананасом.

Лядов взмолился:

— Не сверли меня взглядом. Можете считать это частью нашего эксперимента. Что делать, случайно или нет, многое получается похожим на ту эпоху. Вы же не спрашиваете, почему я не хочу провести полет на симуляторе. Ясное дело, что это будет нелепо. Или взять с собой опытного дядю-инструктора.. ну, ребята, мне очень нужно! А лететь одному…

Лядов сник.

— Мда, — сочувственно произнес Трайнис и подмигнул Роману. — Тяжелый случай. Амбулаторно не лечится.

— Рекомендуются длительные прогулки и пробежки, — важно сказал Вадковский.

— Практический вопрос, — сказал Трайнис.

Лядов поднял голову.

— Насчет прав пилота, — сказал Трайнис.

Лядов снова увял, пробормотал:

— Надеюсь, это не решающий вопрос?

— Уже нет. Но он касается не только нас.

— Гинтас, это формальность. Я умею водить корабль.

— Естественно.

— Я уже летал.

— Ты летал с отцом. Твоя психика не готова к Глубокому Космосу — в свете Правил. Опыта, короче, мало.

— А если я полечу с тобой? — вкрадчиво спросил Лядов. — У тебя-то права есть, а? и психика твоя…

— Тоже есть у тебя, — вставил Вадковский.

Трайнис поднял руки:

— Уломал. Сдаюсь.

— Гинтас, бывают проблемы, которые сильнее нас. Полностью на твои вопросы ответит только полет, — сказал Вадковский.

— Надеюсь.

— Какой же ты скучный! Неужели тебе не интересно? — Вадковский был возмущен.

— Интересен художественный фильм, — невозмутимо ответил Трайнис, — а это — жизнь.

— Связываться с вами, — устало пробормотал довольный Лядов.

Вадковский выкатил из-под кресла мяч, подбросил к потолку.

— Сыграем?

Все разом сорвались с мест, со смехом потолкались в дверях и выбежали на солнце. Вадковский, взметнув ногу выше головы, отправил звонкий мяч в зенит.

Солнце тонуло в багровых тучах, грудой сваленных у горизонта. На землю падала тень, затопляя низины. Верхушки деревьев еще ловили густо-розовый свет. Красные звездочки плясали на темной воде.

Поддерживая друг друга, хохоча и спотыкаясь, они спустились с луга и с блаженными криками погрузились в Струну.

Мяч уплыл по течению.

Вадковский со дна реки вознамерился связаться с родителями, но, выпустив с горловым звуком пару огромных пузырей, нахлебался воды и едва не потерял мульт, утопив его в донном песке.

Лядов, распалившись, попытался перепрыгнуть Струну — разбежался, взлетел над водной гладью, но через пять метров беспорядочно кувыркаясь, рухнул на неуместно вынырнувшего Трайниса.

Вадковский от хохота рухнул на берегу.

Трайнис, рассвирепев, схватил обоих в охапку, перевалился через борт глайдера и, не дав никому опомниться, стартовал. Холодный воздушный пресс вертикального страта сразу остудил всех.

Глайдер низко скользил над полосатыми вечерней тенью лугами. Лядов и Вадковский переговаривались за его спиной.

— Летим домой. Замерзли? — обернулся Трайнис.

— Нет, — Вадковский зевнул.

— Тогда держитесь! — Трайнис вцепился в штурвал.

Роман и Слава не успели ни за что ухватиться и повалились на пол.. сначала глайдер, задрав нос, взмыл к застывшим в небе вечерним облакам, завис свечой, затем свалился в крутое пике навстречу сумеречной земле. Ветер заревел в открытой кабине, молотя воздушными кулаками. Кто-то звонко крикнул. Тень глайдера отвернула от неотвратимо налетавшей земли и замерла в полуметре от травы.

Вадковский охнул, пробормотал «отныне только пешком», спрыгнул на землю и убежал в дом. В окнах вспыхнул свет. Вадковский высунулся, что-то прокричал изнутри. Громко зазвучала музыка.

Трайнис опустил глайдер и обернулся. Лядов, оседлав борт, пятерней расчесывал спутанные ветром мокрые волосы. Он улыбнулся темному небу.

Трайнис продлил его взгляд и посмотрел наверх. Где-то в пустоте сверкала звезда, которую для побега выберет Лядов.

Лядов слез с борта и попрыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха.

После чая был прокручен фильм, созданный Лядовым в прошлогоднем походе по ледникам Памира. Вадковский, тыча в экран надкушенным пряником и прихлебывая — «эх, последняя!» — чай из внушительной чашки, в пух и прах раскритиковал режиссерскую работу, диалектично заметив, однако, что таким образом Лядов избежал набивших оскомину высокохудожественных штампов. Лядов в сердцах дал было ему по шее, но промахнулся и заехал Трайнису. «Огненно-красные закаты, — продолжал Вадковский, — отскочив в сторону, зеленое небо, алый снег и сиреневые тени полны иррационального смысла и пронзительно прекрасны, и вызывают спектрально чистые чувства, напоминающие человеку о его родстве не только с дикими предками, но и с этими закатами и небесами».

Лядов направился к выходу и поманил за собой Романа.

— Побойся бога, — вскричал Вадковский. — Критика была дружеская.

— Ну тогда, — улыбнулся Лядов, — никаких ударов ниже пояса.

Трайнис поднялся на крышу. Скрестив руки на груди, он смотрел в то место, где должен быть горизонт. Чернота ночной земли незаметно переходила в черноту неба и отличалась от последней только отсутствием звезд. Голубоватый звездный тюль с неровным нижним краем на миг показался Трайнису классической завесой тайны. Он зевнул и потряс головой. Прошедший день промелькнул как встречный глайдер, и Трайнис был им очень доволен. В мозгу потихоньку вызревала новая связка фигур высшего пилотажа. Пожалуй, это уже пятая категория сложности.

Внизу, на поляне, среди редко стоящих гигантских старых яблонь вспыхнул свет, раздались звонкие удары по мячу, деланно-обиженные восклицания Романа и Славин смех.

Через полчаса футболисты принесли одеяла. Трайнис уже превратил кресла в постели и сидел на одной из них. Он забрал свое одеяло, закутался с головой и, не слушая шуточек Вадковского, заснул.

Роман, приподнявшись на локте, начал было рассказывать какую-то историю, но его сморило на середине фразы, и вскоре он спал с безмятежной улыбкой.

Укрывшись одеялом до подбородка, Лядов смотрел на знакомые созвездия. Было очень тихо. С реки доносилось неуверенное кряканье. Он долго лежал, невидяще глядя в небо и шевеля губами, потом повернулся на бок и тоже накрылся с головой.

Лядов проснулся от холода.

Вместо луга раскинулось туманное море. От леса остались черные верхушки, висящие в молочной пустоте. Было тихо, как будто остановилось время. О реке напоминал изогнутый плотный белый вал. Птицы еще не проснулись, но восток уже алел размытым предвестником зари.

Вадковский спал, укрывшись с головой. Трайнис обнаружился в почти голом виде — он медленно шел по краю крыши, делая всем телом какие-то сложные движения — тренировал вестибулярный аппарат.

Лядов вскочил, зябко ежась, с содроганием кивнул Трайнису и сбежал внутрь дома. На ходу включил «повара», сбросил одежду, пробежал по бортику и боком упал в теплую с золотой сетью бликов воду бассейна. С минуту он плавал у самого дна, отдаваясь давящей тишине и выделывая пируэты, и обдумывал, что делать дальше.

Над бассейном появилась тень. В воду обрушилась человеческая фигура, таща за собой шлейфом мириады пузырьков. Это был Роман. Конвульсивно задергавшись, он дикими глазами осмотрелся, сделал мощный гребок и вынырнул.

У Лядова екнуло сердце. Он оттолкнулся пяткой от дна и вынырнул следом. В уши ворвались сопение, смех, плеск воды.

Над бассейном возвышался Трайнис. Распростертыми объятиями он радушно встретил возмущенного Вадковского.

— Так рано, сэр, а вы уже на плаву?

— Да ты что?! — задыхаясь и отплевываясь заорал Вадковский, колотя ладонями по взбаламученной воде. — Ты что?! — он покрутил пальцем у виска. — Ага?

— Ты так сладко спал, — сказал Трайнис, заслоняясь от брызг, — что мне показалось кощунственным будить тебя. Кстати, а что тебе снилось там, под водой?

Лядов расхохотался. Схватился за поручень и рывком выбрался на бортик.

Вадковский сделал страшное лицо и, погрозив кулаком, в обратном пируэте ушел под воду, обдав Трайниса брызгами с головы до ног.

— Завтрак готов, — сказал Трайнис, с улыбкой стирая капли с лица.

— Сейчас, — Лядов прыгал на одной ноге, натягивая брюки.

Они прошли висячим коридором. Туман в саду уже таял. Теплые лучи низкого солнца били сквозь стеклянную стену.

— Хороший день будет, — щурясь сказал Трайнис.

Лядов мельком взглянул за стекло.

Сзади раздалось частое шлепанье босых ног. Мимо деловито промчался всклокоченный Вадковский, закутанный в просторное полотенце.

— Слава сладкому куску, — на ходу крикнул Роман, деловито работая локтями, — он прогонит нам тоску.

— Тебе что стихи плести, что кусок ко рту нести, — вслед ему бросил Трайнис.

Вадковский, хихикая, исчез за дверью.

В столовой стоял удивительной свежести воздух — пахло льдом и арбузами, словно за открытыми окнами был не сад, а горные вершины. В зеркальной икебане в центре огромного круглого стола посверкивали разноцветные вспышки.

Вадковский уже что-то смачно уплетал, держа на весу глубокую чашеобразную тарелку, положив ноги на соседний стул, и смотрел какой-то фильм. Лядов привередливо копался в красном стилизованном горшочке, изредка поглядывая на экран. Иногда Вадковский разражался громким смехом, на что Лядов лишь снисходительно усмехался через нос. Трайнис снял с руки мульт и поставил перед собой, настроившись на информационный нон-стоп Всемирных новостей. Голос ведущего профессиональной скороговоркой сообщал последние события, произошедшие за минувшие сутки в пределах познаваемой Вселенной. Трайнис, забывшись, положил подбородок на кулак с зажатой вилкой и внимательно смотрел на призрачный экранчик, паривший перед ним.

Из фантомного изображения высунулась весьма воплощенная рука и пошевелила двумя расставленными пальцами.

— Гинта-ас, — пропел Вадковский.

Трайнис поднял голову. Завтрак кончился. Лядов, болтая ногами, сидел на кожухе кухонного агрегата. Вадковский отошел к синтезатору, волоча сползающее полотенце. Подняв глаза к потолку, он продиктовал заказ. Прижал к идентификатору палец, подождал, расслабленно облокотившись на панель, и вытащил из приемной камеры прозрачный пакет, набитый белым.

— Так-так, — пробормотал Роман, придирчиво разглядывая содержимое.

Трайнис погасил мульт, допил сок и поднялся.

Вадковский облачился во что-то белое с короткими рукавами и штанинами. Придирчиво осмотрел себя со всех сторон.

— Хорош, хорош, — кивнул ему Трайнис. Вадковский ухмыльнулся и повязал себе на лоб упаковочную ленточку.

— Это — главное, — сказал Трайнис. — Только не уйди в космос босиком — там ледяные сквозняки.

— Ну, еще бы. — Роман достал из камеры другой пакет, вытряс его и сунул ноги в светло-серые «юпитеры». Попрыгал. Приноравливаясь к его массе, с каждым прыжком подошвы заметно утолщались.

Лядов хлопнул в ладоши.

— Мальчики, вы готовы?

— Мы... это... всегда готовы! — гаркнул Вадковский, щелкая пятками, и вскинул два пальца к виску.

— Не к тому виску, — подсказал Трайнис. Вадковский попробовал отдать честь иначе и запутался. Лядов спрыгнул с агрегата и направился к синтезатору.

Посматривая на экран своего мульта, он быстро озвучил малопонятный перечень. Роман взглянул на Лядова и навострил уши.

— Нужно максимально смоделировать эпоху, — пояснил Лядов через плечо. — Это обязательно, раз мы не хотим провести эксперимент на имитаторе.

Он заглянул в приемную камеру. Синтезатор работал. Впервые он выдавал требуемое с такой задержкой.

Лядов с натугой достал и поставил на пол объемистую сумку черной кожи. Такие сумки Вадковский видел только в фильмах.

— Что ты назаказывал? — поинтересовался Роман.

— Типичные причиндалы XX века. Можно сказать, символы.

— Ну-ка покажи. — Вадковский сунул нос в сумку.

— Что такое «Ява»? Так, понятно. А что такое «777»? А это что? Ого, тяжелый...

— Не трогай. Осторожно!.. Дай сюда. — Лядов щелкнул внутри сумки чем-то железным и застегнул молнию. — По ходу дела, Рома, все поймешь. Сам не раз будешь пользоваться.

Лядов забросил сумку на плечо, примерился к ее тяжести и поставил на стол.

— Пора, — сказал он. — Гинтас.

— Ага, сейчас.

— Рома.

— Ау.

— Начинается этап номер два.

— А разве был этап номер один? — удивился Вадковский.

— Был. Уломать вас.

— Гинтас, ты уломат? — спросил Вадковский.

— Нет, я прибалт, — ответил Трайнис.

— Этап номер два, — сказал Лядов. — Корабль — есть. Экипаж... — Лядов оглядел экипаж. — Экипаж готов?

Экипаж переглянулся. Вадковский пожал плечами.

— Подумай, Рома, — Трайнис заботливо зашептал на ухо Вадковскому. — Все свое возьми с собой. Штанишки, ленточки, бантики...

Роман отстранился и на манер портного смерил Траиниса взглядом:

— Да, пожалуй, что так. Прямой правой, уход с блоком и с разворота пяткой в челюсть. Кстати, Слава, а мы надолго идем?

— Да, кстати? — сказал Трайнис, следя за Романовой пяткой.

Лядов прикинул:

— Туда-обратно-быстро. На выходе из броска — короткий информационный облет, затем посадка. А сколько там пробудем... День-два, думаю, нам хватит. Просто погуляем, в конце концов.

— Всего-то? — с явным облегчением сказал Трайнис. — А я зарядился было надолго. Ты нам с таким загадочным видом все излагал... Сон, кстати, на днях видел: бег темными катакомбами с факелами в обеих руках.

— Да?.. — Лядов помолчал. — Интересно. Архетипы, они знаешь какие бывают?

— Двое суток, — размышлял вслух Вадковский. — Так. У меня в пятницу дело... А сегодня вторник. — Он подмигнул. — Отлично, успею.

Вадковский навалился локтями на синтезатор и задумался.

— Розовый бантик возьми, — негромко сказал Трайнис.

— Не мешай, — поморщился Вадковский.

— А желтый бантик возьми обязательно, — не унимался Трайнис.

Вадковский вздохнул и, сгорбившись, медленно, страшно двинулся на Трайниса, перебирая в воздухе воображаемыми когтями. Глаза его затуманились тупой целеустремленностью инкуба.

— Ай-яй-яй! — натурально завопил Трайнис, отодвигая в стороны лишнюю мебель и принимая стойку.

Вадковский, как слепой, прошел мимо озадаченного Трайниса, неожиданно нырнул вбок, сделав неуловимый выпад, и отскочил.

Трайнис стоял, изогнувшись на манер тореадора, и недоверчиво осматривал оторванный боковой карман, а детали табуретки раскатывались по столовой. Даже на кухне кое-что из мебели Лядов соорудил по древним рецептам. Вадковский лизнул ребро ладони и помахал рукой.

— Мяч я возьму, вот что! — воскликнул он. — Устроим межзвездный матч. Идея?

— Табуретку сооруди, прогрессор, — сказал Трайнис, посмотрев на Романа.

Вадковский оказался у синтезатора и затребовал табуретку. Лядов смотрел на его мускулистую спину и бицепсы:

— Рома, ты действительно собираешься в прогрессоры?

— Подумываю, ты же знаешь. — Вадковский осмотрел полученную табуретку.

— Я знаю, что ты, как и многие, увлекаешься околопрогрессорской романтикой. Десант, следопыты, астроархеологи... Значит, всерьез. И давно?

— Как тебе сказать... Что-то я не пойму. А, пять ножек. Разжав пальцы, Вадковский меланхолично уронил табуретку внутрь синтезатора и уточнил заказ.

— Раньше мне было просто интересно. Романтика, таинственные миры, смелые, сильные люди и все такое. А недавно узнал, что подхожу по психотипу. И я вдруг понял, для чего спорт этот мой и увлечение прогрессорством. Теперь хочу слетать в Центр: все выяснить на месте, ну и — поступить.

— Это в пятницу?

— Ага.

— Значит, будешь ты у нас специалистом по нелегальному кованию чужого счастья в особо крупных размерах, — задумчиво проговорил Лядов.

Вадковский поклонился:

— Да, в будущем. Годков через пять-десять. Почему, кстати, нелегальному? Схемы разные бывают. Например, теория Иноземцева... Как-нибудь расскажу.

— А на какой планете вы хотели бы работать, Роман Дмитриевич? — тоном корреспондента спросил Трайнис.

— На небезнадежной, — усмехнулся Вадковский.

— Сие ответ интересный, — кивнул Трайнис.

— А я никогда не хотел стать прогрессором, — пробормотал Лядов.

— Странно, — сказал Вадковский. — Вроде бы те же книжки читал, что и я. Да что я говорю, ты же меня к ним и приобщил.

— Причем тут книжки?

— Э-э, не скажи. Окончательно я пришел к прогрессорству именно после этого.

— После чего?

— Да почитав твои древние книжки! А в детстве были фильмы, особенно документальные. На самом деле не романтика, не, тем более, азарт или авантюризм, а просто сильное нежелание видеть горе, беспомощность разумных где-то во Вселенной подтолкнули меня. Это во мне не укладывается. Помните, давным-давно, — катастрофа на Катарсисе? Мы были тогда детьми. В тот день разрушилось мое представление о доброй, справедливой Вселенной. Случилась у меня тогда вселенская обида на мир. Я даже месяц не смотрел новостей. Из принципа увлекся домежзвездной эпохой, когда хрупкие кораблики с трудом бороздили ближний космос и о гибели целой цивилизации можно было прочесть только в фантастических книжках. Сейчас я понимаю: не уходить от этого надо, а, наоборот, идти навстречу. Эти люди живут сейчас и им надо помочь. Сейчас. Или помочь, или не думать об этом. Третьего для меня не существует. Зачем таскать камень в душе, кому от этого легче? Я от этого, например, просто худею.

— Ты взрослеешь, Рома, — серьезно сказал Трайнис. — От этого никому не легче.

— Оттого, что взрослею?

— Прогрессор-остряк, — сказал Трайнис.

— Действительно, кому я нужен худой?

— Я не знал, что ты увлекался домежзвездной эпохой, — сказал Лядов.

— Недолго. Я почти сразу плотно занялся теорией прогрессорства.

— Да ты у нас тоже философ... — медленно проговорил Лядов. Взгляд его остановился, словно он пригвоздил к месту важную мысль.

— А я вообще талантливый, — согласился Вадковский и, задрав подбородок, принял монументальную позу.

— Стоп, замри! Я думаю, тебя надо отлить, — уверенно сказал Трайнис. — В бронзе. И прямо сейчас, пока ты не убежал. Скульптура будет называться «Салага с пафосом».

— Да ладно тебе, — — Вадковский небрежно смерил Трайниса взглядом. — Птеродактиль.

Трайнис довольно засмеялся.

— Скажи мне, зачем глайдер, когда есть т-порт? — прищурился Вадковский. — Скоро его обещают сделать межпланетным. Может быть, и межзвездный т-порт мы застанем. Ты не жалуешь симуляторы. Но твои полеты — такое же развлечение.

— Ты не был на неосвоенных планетах, — возразил Трайнис. — Иначе бы так не говорил.

— Кому на дикой планете нужна твоя «мертвая» петля в штопоре? Глайдер не подчиняется законам аэродинамики.

— Я развиваю реакцию и быстроту принятия решения.

— А, — смиренно сказал Роман и метнул в Гинтаса чашку.

Чуть отстранясь, тот поймал чашку, поставил на край стола и, поигрывая увесистой сахарницей, снисходительно посмотрел на Вадковского. Роман же внимательно посмотрел на сахарницу и медленно перевел красноречивый взгляд на широкую низкую вазу с цветами.

— Экипаж, — хлопнул в ладоши Лядов. — Отставить разговоры. Слушай мою команду. Строй-ся!

— Чего?

— Вставайте в ряд. Гинтас первый, Роман второй.

— Почему это я второй?!

— Какая разница. С точки зрения араба ты первый.

— А кто из нас араб? Слава, ты не араб?

— Разговорчики в строю!

Вадковский и Трайнис вытянулись, с отчаянной преданностью уставившись вдаль.

Заложив руки за спину, Лядов прошелся перед строем, вглядываясь в лица. Потрепал Трайниса по щеке, Роману поправил застежку и сказал глубоким отеческим басом, явно кого-то копируя:

— Экипаж... кхе-кхе... сынки.

— Чего изволите? — пропищал Вадковский.

Лядов сурово взглянул на него, сдвинул брови, что-то припоминая.

— Наверное, не из той книжки, — шепнул Трайнис.

— Рядовой Вадковский.

— Я!

— Прекратите паясничать.

— Щас, — выразительно сказал Роман.

— Надо отвечать «слушаюсь».

— Слушаюсь!

— Как кибер Васька, — шепнул Трайнис.

— Рядовой Трайнис!

— Я!

— Хотите два наряда вне очереди?

— Слушаюсь!

— Не «слушаюсь», а «никак нет»!

— Никак нет! — рявкнул Трайнис, выкатив глаза.

— О господи, — вздохнул Вадковский, — Слава, ну почему же «нет»? Вдруг он хочет, и причем именно вне очереди?

— Рядовой Вадковский! — изумился Лядов. — Что за фамильярность со старшим по званию!

Трайнис закусил губу и дернулся.

— Так точно! — вытянулся Вадковский.

— Не «так точно», а «виноват».

— Виноват! — На лице Романа появилось жертвенное выражение. Мгновенно преобразившись, он округлил глаза и подался к Лядову: — В чем?

Трайнис расхохотался.

— Э... это из какой книжки? — выдавил он, в изнеможении падая на Романа.

— Щекотно! — заорал Вадковский.

— Ахиллесовы подмышки! — обрадовался Трайнис.

Вадковский конвульсивно заржал, вырываясь.

— Как стоите, когда я приказываю?! — закричал на них Лядов и бросился в гущу свалки.

— Я буду к шести, — сказал Лядов. — До вечера времени вагон. Готовьтесь.

— Готовьтесь, сказал Петров, сталкивая Сидорова в пропасть, — объявил Вадковский.

— Итак, мы условились, — сказал Лядов. — Никому ни слова. Ни-ко-му — понимаете? Иначе... нарушим чистоту эксперимента. Все делаем строго по плану. Встречаемся в полночь на моем космодроме.

— Вер-рна! — пригибаясь и шаря подозрительным взглядом по сторонам, страшно прошептал Вадковский. — И концы — в воду. Я принесу ведро воды. За нами не заржавеет!

— Как же не заржавеет, если целое ведро воды? — удивился Трайнис.

Лядов со смехом слушал их.

— Да нет, — поморщился Вадковский, — это ты путаешь. Ты имеешь в виду «не плюй в колодец».

— Ну все, пока. Дел еще по горло. — Лядов махнул рукой и побежал к т-порту, полупрозрачный синий высокий стакан которого торчал в облаке разросшейся сирени.

— Тебя подбросить? — спросил Трайнис.

— Меня-то? — сказал Вадковский. — Давай.

— Тогда залезай.

Вадковский перемахнул через борт и уселся сзади.

Трайнис поднял глайдер над травой. Роман вертел головой по сторонам, щурясь на солнце.

— Прокрутим комплекс? — предложил Трайнис.

— Идея! Давай.

— Закрепись.

— Крепитесь, сказал Петров, наливая Сидорову слабительное, — провозгласил Вадковский, выводя из кресла фиксаторы. — Готов.

— Закрой колпак, — сказал Трайнис.

— В смысле «заткни фонтан»? — уточнил Вадковский, закрывая колпак.

Трайнис слабо пошевелил штурвал — глайдер повел носом.

— Трепло ты, Рома, просто фантастическое. Шел бы ты в дикторы новостей. Тогда тебя можно было бы просто выключить. Ну, поехали. — Трайнис рванул штурвал на себя.

— Нет, — возразил Вадковский, — лучше уж я...

Небо обрушилось на глайдер.

Добравшись домой, въехав ногой в чавкнувшую клумбу, перебирая руками по стене на веранде, Вадковский ухнул в дверной проем. Перед глазами пронеслось что-то пестрое, мир сделал кувырок, тяжесть ударила в голову, отозвавшись тошнотворной слабостью в ногах, и он со всего маху с хрустом въехал плечом в расстеленную на полу «шкуру» белого медведя.

Полежал, совсем без сил, потом уселся и, морщась, ощупал плечо. Пол быстро вращался, и Вадковского все время клонило в сторону.

Он заставил себя подняться. Сделал несколько упражнений, несколько секунд балансировал на одной ноге. Весь совершенно мокрый, заказал огромную бутыль с ледяной минеральной и в изнеможении повалился перед экраном. Блаженно полежав минуту, не открывая глаз запросил информатор о причинах индивидуальных внеорбитальных полетов за всю историю космонавтики.

Позвонил Трайнис и поинтересовался «как ты там». Вадковский приоткрыл один глаз и показал ему бутыль.

— Что-то ты бледноват, — покачал головой Трайнис.

— Виноват, — пробормотал Вадковский.

— Держись, прогрессор, — сказал Трайнис.

— За что? — слабо спросил Роман. Его мутило. Он приставил дрожащее горлышко к губам.

— За Петрова, — посоветовал Трайнис.

— Не хочу за Петрова, — заныл Вадковский, — он столкнул в пропасть Сидорова.

— Ага. Вместо парашюта дав тому слабительное.

Вадковский поперхнулся минеральной и замахал на Трайниса рукой.

— Ладно, — сказал тот, — не забудь улететь с нами, пр-рогрессор.

Трайнис исчез.

Вадковский поднял тяжелую скользкую бутыль и опрокинул над головой. Хорошо!

В соседней комнате раздались шаги и спели баритоном:

— Я встретил вас...

— И все! — трагическим басом заорал Вадковский, оживившись, ладонью смахнув капли с лица.

В комнату вошел отец.

— Как дела, Ромик? — спросил он, присев на корточки, улыбаясь и лучась морщинками в уголках глаз.

Вадковский просиял, открыл было рот, чтобы со вкусом, в красках и лицах рассказать о... Роман застыл, глядя в заинтересованное лицо отца, и чувствовал, как сначала пропадает улыбка, потом щеки деревенеют, и ушам становится горячо.

— Да так, па... — он вяло махнул рукой и отпил из бутыли, пряча глаза.

— Неужели ничего не придумали? — удивился отец.

— Ничего, — через силу твердо ответил Вадковский, глядя в пол.

— Да что с тобой сегодня? — забеспокоился отец, ероша Романовы волосы. — Купались?

— Гинтас укатал, — честно сказал Роман и скрипнул зубами.

Когда отец ушел, Вадковский снова плеснул водой в лицо. Лицо горело. «Эксперимент начинается», — подумал он и поднялся.

— Копию, — мрачно сказал Вадковский, утираясь локтем. — На листе.

Терминал выдал копию. Роман, покачиваясь, некоторое время читал текст под диаграммой, похожей на скальный излом. Он вытер лицо и шире расставил ноги для устойчивости.

«Результаты приблизительны. Обращаем ваше внимание, что раздел „прочие“ в последнее время имеет тенденцию к качественному наполнению. Следите за обновлением информации.

Данные представлены в процентах.

Туризм — 87.

Профессиональное — 12.

Свободный поиск — 0,9.

Прочие (экспириентисты, уединение от людей, моноцивилизация, аутогенезис, необъяснимые исчезновения и т.д.) — 0,1».

Аутогенеров Вадковский сразу решил не учитывать. Эти homo novus, звездные люди, неудовлетворенные не только человеческим обществом, но и самой человеческой природой, изменили свою биологическую структуру и практически покинули людей. «Лядов не автогенер по своей сути, — подумал Вадковский. — Он никогда не пойдет на это. Он слишком человек. Только человек может так держаться за прошлое».

Экспириентисты. Хотят прожить все возможные человеческие жизни, испытать все доступные ощущения, попробовать все профессии, пропустить сквозь себя все религиозные и философские системы. Для этого они максимально продлевают свою жизнь любыми доступными науке способами. Рекорд, как известно, почти четыреста лет. Они постоянно в гуще событий, постоянно перемещаются по Вселенной, не говоря уже о Солнечной системе, накапливая любые впечатления. Почти наверняка их можно встретить как в страшно скучных, — вроде Стеклянной планеты, что возле Горячей звезды, так и в чрезвычайно опасных местах, подобных Металлической планете, в незапамятные времена оторвавшейся от родного светила и дрейфующей в холодном пылевом облаке в абсолютном мраке. Мотив подобного поведения прост и спорен: больше опыта — ближе к истине. Именно экспириентисты горячо интересуются успехами решения проблем перемещения во времени, телепортации, управляемого метемпсихоза и прочей экзотикой. Понятно их желание пожить во всех эпохах, потолковать с теми, кого человечество причислило к великим посвященным. К сожалению, квинтэссенцию истины пока они человечеству не представили. «Мы многое узнали о дорогах, но не о цели» — так они говорят. И ничуть при этом не отчаиваются. Похоже, путь к цели приносит не меньше удовольствия, чем сама цель. Собственно, главная проблема, заставляющая их вести подобный образ жизни — отсутствие генетического механизма передачи личного опыта в поколениях, дабы каждый индивидуум не терял времени и не проходил заново путь, в своей основе пройденный предками еще тысячи лет назад. «Оставим рутину инстинктам» — вот еще один их лозунг.

Моноцивилизация. Цивилизация, состоящая из одного человека или группы людей. Не очень внятная идея. Индивидуальное использование всех доступных технологий и ресурсов человечества. Один человек получает в свои руки мощь всей цивилизации, становится практически полубогом. «С точки зрения теории цивилизации — яркий признак того, что единения людей в прежнем понимании не нужно. А по-моему, ничего принципиально нового. Всегда были люди, желавшие жить на хуторах». Да, Земля может дать каждому огромные мощности. Как результат — известно несколько десятков тысяч искусственных тел, силовых коконов, астероидов и даже планет в других системах, где •одиночки создали что-то вроде крошечных вселенных. Диаметр самой крупной не больше нескольких световых секунд. К их опыту с любопытством присматриваются специалисты по развитию цивилизации, стараясь выявить в спрессованном результате субъективной космологии будущие тенденции и пропущенные развилки на генеральном пути развития человечества. Дело в том, что все эти рукотворные мономиры чрезвычайно различны.

Свободный поиск. Тут все просто. Ближайшая аналогия — поиск астрономами-любителями небесных объектов наравне с большими обсерваториями. Только наши эспешники — или свопы — на личных кораблях ищут иные цивилизации и их следы. За прошедшие годы никто из них не повторил успеха профессиональных открывателей, давших человечеству Катарсис. Это гораздо опаснее космического туризма, но до профессиональной деятельности не дотягивает. Зато несколько свопов пополнили собой «Аномальный архив» — повезло им столкнуться с необъяснимым на их тернистом пути.

Уединение от людей. Кажется, этот пункт здесь случаен. Он явно часть какого-то другого. Например, той же моноцивилизации. Хотя медитировать, наверное, действительно лучше где-нибудь в пустом межзвездном пространстве, где Солнце искрой затерялось среди прочих звезд, и возвращаться на Землю раз в несколько лет, чтобы подлатать корабль и пополнить синтезаторы исходным материалом. Что-то в этом неестественное — без внятной цели бежать как можно дальше от родной планеты, от себе подобных. Не понятно.

Необъяснимые исчезновения. Они действительно необъяснимы. У нас сейчас не эпоха великих географических открытий с ее утлыми парусниками и ненадежными картами. Но все происходит как тогда. Корабль уходит в подпространство, желая достичь вполне освоенной, абсолютно безопасной планеты для пикников, и больше не появляется нигде и никогда. На каком именно участке пути иногда исчезают корабли любых классов — неизвестно до сих пор. Вообще странно присутствие этого пункта в сводной таблице. Неужели кто-то допускает добровольное исчезновение людей? Кому это может понадобиться? Куда и как можно исчезнуть на стандартном корабле? Разве что введя неизвестные никому координаты прибытия. К счастью, исчезновения случаются чрезвычайно редко. Процент их лишь немного превышает допустимый статистикой шанс гибели корабля в результате аварии и ошибки навигации в броске сквозь подпространство.

Вадковский еще раз пробежал глазами всю таблицу. Лядов с его идеей никуда не вписывался. «Вот это да... Неужели можно сотворить что-то новое в нашем мире? Выходит, можно. А мне что там нужно? Там увидим, сам же сказал. Подопытный экспериментатор», — подумал он. Полет вдруг показался куда более серьезным, чем при утреннем безалаберном обсуждении. Вадковский оглянулся на открытое окно. Ветка клена заглядывала в комнату, покачиваясь от ветерка.

Трайнис скинул комбинезон и улегся в тени глайдера, прижался щекой к траве. Земля была теплой и все время куда-то проваливалась под ним. Он заснул.

Солнце стояло в зените, когда Гинтас открыл глаза. Было жарко — тень уползла к другому борту. Где-то вверху, в слепящем сиянии заливался невидимый жаворонок. В траве сухо скрипели кузнечики.

Трайнис откатился в сторону от раскаленного борта. Щурясь в синеву неба, он расстегнул комбинезон на всю длину — в облегченном, почти бутафорском комбезе было душновато. Настоящая одежда пилотов и десантников похожа на маленький космический корабль — со своим микроклиматом, мощной системой связи, защиты и прочим. А эту он надевал из уважения к крыльям. Не летать же в шортах и маечке.

Вадковский поставил ногу на подоконник, оглянулся. Вроде ничего не забыл, кому надо позвонил... Под терминалом белел лист записки, прижатый, чтобы не сдуло ветром, гигантской смолистой еловой шишкой. Конечно, он ничего не стал рассказывать в деталях, но все-таки не мог уйти просто так, молча. Зачем зря волновать родителей?

Роман бесшумно перемахнул через подоконник. Мелькая белыми подошвами, исчез в кромешной тени.

На садовую дорожку из черной глыбы кустов вынырнул Тёма. Уши и загривок кота серебрились в лунном свете. Усевшись, он обиженно посмотрел вслед Роману, мяукнул, лизнул лапу и замер.

Ночной сад громоздился черной, с блестками влаги на листьях, мифической страной. Тимофей припал к земле, поерзал и прыгнул, на лету исчезнув на границе призрачного света. Донесся шорох травы и тонкий отчаянный писк.

Подскакивая, словно на горячей сковородке, кот появился вновь, подбрасывая задушенную мышь. Потом он некоторое время с урчанием катался в пятне лунного света, по трещавшей коре взлетел на громадную яблоню и оттуда сиганул на крышу. Над спящими окрестностями разлился ужасный мяв.

Вадковский походным шагом двигался с детства знакомым маршрутом через черное ущелье лесной просеки. Дом скрылся. Чуть светясь, разлом ночного неба с крупными звездами плыл навстречу. Сияние низкой катящейся следом Луны разливалось из-за деревьев.

Вадковский включил радар мульта и, мощно отталкиваясь всей ступней, гигантскими зависающими прыжками помчался к загоревшемуся впереди огоньку кабины т-порта. Когда Роман приблизился, трехметровый багряно-стеклянный бутон зажегся на поляне среди деревьев, окрасив в пурпурный цвет траву вокруг себя.

Вадковский вошел внутрь, многократно отразившись в темных стеклах кабины. Назвал адрес и стал смотреть, как за стеклом невидимая рука комкает и срывает картинку ночного пейзажа и после секунды абсолютной черноты из дрожащего водянистого отражения создает другой ночной пейзаж с иначе расположенной Луной и иными контурами леса.

Вадковский вышел из кабины, посмотрел на небо и побежал вверх по склону. Шорты заблестели. По голым ногам хлестнули мокрые стебли. Роман от наслаждения засмеялся, закинув голову назад, ловя мокрые соцветия расставленными руками. На вершине холма он в два прыжка пересек дорогу и с нарастающим испуганно-лихим криком бросился под уклон. Скользкая росистая тропа петляла, как живая, норовя исчезнуть из-под ног. Справа проплыла пепельно-синяя спящая громада дома Лядовых. В черных окнах застыли лунные облака. С топотом обежав вокруг дома и сада, Вадковский свернул к космодрому. «Артемида» низким черным призматическим конусом стояла в росной поникшей траве. Серебристое поле было никем не потревожено. Звездолет был открыт и круг входа ярко светился. Вадковский оглянулся на холм — с вершины за ним тянулась темная полоса в море травы — и побежал к кораблю.

В кают-компании никого не было. Оставляя мокрые следы, Вадковский прыгал изо всех сил, стряхивая с себя воду. Лядов появился сверху на круглой лифтовой площадке.

— Привет капитану! — крикнул Вадковский.

— Аналогично, — непонятно сказал Лядов. — Чай будешь?

— Сок. Мандариновый. А лучше клюквенный. Со льдом.

Вадковский уселся на пол во входном проеме, прислонившись спиной к вогнутому пазу.

— Готова ль ты к полету, «Андромаха»? — вопросил Вадковский с интонацией у ночного пейзажа.

— «Артемида», Роман, — сказал Лядов.

— Нет, Слава, именно Андромаха. Что-то теплое и домашнее, как верная жена.

— Маху свою вспомнил?

— Моя Машка тоже теплая и домашняя.

— Ты ей рассказал что-нибудь?

— Нет. Исчезну, сказал, на пару дней. Лядов кивнул.

— Когда стартуем? — спросил Роман.

— Вот чайку попьем.

— Кстати, Слава, я тебя просто не понимаю.

— Что?

— Почему ты не завязал себе один глаз?

— 3-зачем? — опешил Лядов.

— Ну как же, все древние капитаны завязывали себе один глаз. В крайнем случае — два, — Вадковский хохотнул. — И поднимали черный флаг. Как его... Веселый Дядюшка Поджер. Или Бедный Йорик?.. Ну, тот, с черепушкой.

— Веселый Роджер. Нам не подходит. Это же пираты были.

— А у нас нет этого в плане — как часть эксперимента?

— Сейчас у нас будет внеплановый «человек за бортом».

— Понял, молчу. А пираты будут нашей следующей полоумной идеей.

Лядов, снисходительно качая головой, расставлял чашки.

Из темноты к кораблю бесшумно плыл над травой плоский пузырь. Звезды и Млечный Путь отражались на изогнутой гладкой поверхности. За десять шагов до трапа глайдер развернулся на месте, показав брюхо, и опустился в траву. Трайнис вылез из-под колпака и помахал рукой. Сидящая и стоящая фигуры в светлом контуре двери переглянулись. Оттуда долетел смех.

Трайнис взобрался на ступеньку трапа. Вадковский встал с пола и, улыбаясь, загородил ему дорогу.

— Пароль, — потребовал он.

Трайнис остановился, снизу вверх глядя на подбоченившегося Романа.

— На кого-то ты сейчас похож, — сказал Трайнис, потирая лоб.

— На кого? — с интересом спросил Вадковский.

— Ты понимаешь, — сказал Трайнис и задумался. Поднялся на две ступеньки. — Забыл. На этого... Слава, вон, знает.

Роман оглянулся. Трайнис рванулся изо всех сил. Вадковский резко повернулся к пустому трапу и тут же получил затрещину сзади. С ужасным криком он ударил ногой назад и развернулся в неимоверно низкую стойку. Сзади тоже никого не было.

Трайнис стоял совсем рядом, прижавшись спиной к стене и трясся в беззвучном смехе.

— Как ты это сделал? — с восхищением спросил Вадковский.

— Ерунда, Рома. Ты опять чуть не оторвал мне карман.

— Ты что, ниндзя?

— Просто я использовал древнюю тактику.

— Какую еще тактику? Задурил мне голову.

— Ну да, именно так. Но ты был хорош! Какая экспрессия. Какая, не побоюсь этого слова, кинематика. Тебя, Рома, сразу в прогрессоры возьмут. Только не делай такое зверское лицо — служебную тайну надо беречь.

— Прошу к столу, — позвал Лядов.

— Гинтас, а хочешь, я сделаю тебе задумчивое лицо? — предложил Вадковский.

— Лучше счастливое. И ты знаешь как? Для начала отойди на двести метров, прими позу низкого старта и — вдоль меридиана.

Глава 2. Чистые звезды

На стол среди чашек лег звездный каталог.

— Этап номер три, — сказал Лядов, торжественно положив ладонь на стереопластик обложки. — Важный этап — выбор цели. Нам абсолютно все равно куда, поэтому действовать будем методом тыка.

Вадковский, дожевывая, с сомнением разглядывал огромный квадратный том.

— Слушай, выведи его на экран.

— Там метод тыка не получится.

— Ну и инкунабула. Умеешь ты откапывать рухлядь.

— Это подарочное издание «под старину», — обиделся Лядов. — Отцу подарили. Ну, давайте. Трайнис, говори страницу, ты — строку.

Трайнис посмотрел на потолок.

— Двести пятьдесят семь.

Лядов взглянул на Романа.

— С-сто тринадцать! — выпалил Вадковский.

— Посмотрим, — сказал Лядов, раскладывая каталог. — Зря ты, Рома. Тринадцать — число несчастливое.

— Ничего, я удачливый, — сказал Вадковский, пристально глядя на руки Лядова.

Лядов картинно поплевал на палец и перевернул пласт страниц. Провел пальцем по столбцу.

— Так, — сказал он, нагибаясь. — Что тут у нас... Та-ак!

— А каталог еще не состарился? — Вадковский взглянул на обложку.

— Не волнуйся, — сказал Лядов. — Это фондовый раздел.

— Консервы, — разочарованно сказал Вадковский. — Пятьдесят шесть лет. Как, Гинтас?

Трайнис молча кивнул с набитым ртом.

— Для истории это миг, — беззаботно сказал Лядов. — Слушайте, что вы тут навыбирали. Планета Камея...

— Планета Наобум, — сказал Вадковский.

— Антропность 0,93.

— Без скафандров! — радостно вскричал Вадковский.

— Слава, это довольно далеко, — изрек Трайнис и, закатив глаза, отхлебнул ароматный чай.

Лядов, с вытянувшимся лицом поднял глаза:

— Ничего себе! Гинтас, ты что, помнишь весь каталог?

— Ну, — неопределенно сказал Трайнис, зачерпывая варенье, — не весь, конечно. М-м, вкусное варенье!

— Он его перед сном читает, — скривился Вадковский. — Птеродактиль-маньяк. Летом ходит в комбинезоне, девушкам увлеченно рассказывает про перегрузки в нижней части параболы.

— Не только рассказываю, но и заставляю испытывать, — спокойно сказал Трайнис.

— Расскажи мне тоже, — оживился Вадковский.

— Отстань, а то заставлю испытать.

— Вряд ли, у меня нет параболы.

Трайнис рассмеялся:

— Поищем.

— Что ж, хорошо, что далеко, — сосредоточенно думая о чем-то, сказал Лядов. — Эксперимент будет чище. Итак. Статус — общий фонд. Для посещений нейтральна. Технический отчет о посещении обязателен. Все.

Вадковский хлопнул в ладоши:

— Идеально. Ух, разгуляемся!

Лядов с недоверчивой улыбкой накрыл ладонью текст:

— Да, как по заказу. Вот это я понимаю — судьба. Пальцем в небо.

— Ты хотел сказать — в Камею? — уточнил Вадковский.

— Я бы все-таки проверил, — неожиданно сказал Трайнис. — Центр, современный статус планеты Камея звезды ЕМГ 72 системы Верда, директорий 039, сектор 090.

Огромный, во всю стену, экран вспыхнул. Все повернули головы.

«ИНФОРМАЦИЯ.

Планета Камея системы Верда, ДС 039-090, звезды ЕМГ 72. Антропность 0,98. Статус: 29 лет назад переведена из общего фонда в закрытый фонд первой группы. Причины перевода — нерегулярные псевдоноогенные феномены. Санкционированы ежегодные экспедиции АН под эгидой СКАД».

В кают-компании повисла тишина.

— СКАД? — удивился Трайнис. — Что за ерунда. Она же пустая, раз в фонде. СКАД не занимается пассивными планетами. Хотя первая группа — это запрет на посадку. Выходит, эти нерегулярные феномены не слишком пассивны. Никогда о Камее не слышал ничего интересного.

Лядов пожал плечами:

— Я тоже.

Вадковский разочарованно присвистнул:

— Вот вам и консервы — нельзя.

— Дополнительная информация по запросу, — обратился к экрану Трайнис. — В чем сущность феноменов? Когда была последняя экспедиция под эгидой СКАД?

— Дополнительная информация отсутствует.

— Нужен допуск? — помедлив, спросил Трайнис.

— Никакой дополнительной информации по запросу нет, — мягко сказал экран. — Уровня допуска не существует.

Трайнис уставился в экран.

— Что случилось? — спросил Вадковский.

— Слишком мало информации, — спокойно сказал Трайнис. — Я хочу узнать, что это за феномены.

— Если бы они были опасны — об этом бы сообщили, — сказал Вадковский.

Трайнис начал листать каталог, пробормотал:

— Тогда что там делает Служба, хотел бы я знать.

— Да мало ли что, — сказал Вадковский. — Может быть, у них там полигон и они разминаются по выходным. Обратимся в Академию?

— Наверное, не стоит, — с сомнением сказал Лядов. — Спохватятся и переведут Камею в закрытые второй группы.

— Да, закрытый фонд — это глухо, — сказал Вадковский. — Еще погадаем?

— Нет, — сказал Лядов. Взгляд его загорелся.

— А как?

— Летим на Камею.

— Нельзя, — сказал Трайнис. — СКАД зря ничего не делает. Смотрите, есть хорошая планетка Экзилис, без всяких вывертов. Ее даже можно не проверять. В меру неизученная, пустая, доступная. Правда, дышать придется через респиратор — вулканы шалят.

— Я полечу на Камею, — сказал Лядов. — Это как раз то, что надо. Понимаете?

Трайнис смотрел в каталог и теребил угол страницы.

— Все в стиле XX века, да? — спросил Вадковский. — Гинтас, тебе не кажется, что Слава ведет себя очень последовательно и конструктивно — в духе эксперимента? А что вы, Гинтас Вольдемарович, можете предложить в ответ со своей стороны?

— А я, Рома, всегда веду себя последовательно и конструктивно. Только это я и могу предложить. Однако сейчас я думаю что важнее — эксперимент или объект эксперимента, то есть мы?

— Пойдя в рейс, ты принял все условия, — сказал Вадковский. — Выбор не бывает частичным. Это же настоящий побег, а не прогулка. Со всеми вытекающими из него.

Трайнис думал над раскрытой страницей.

— Гинтас, — сказал Лядов, — это не страшней, чем полет без психологической адаптации. В конце концов, первая группа — это формальный запрет. Спутники там висят обычные, следящие. Даже я об этом знаю. Ну, в крайнем случае вежливо попросят нас оттуда. Попросят — улетим, даю слово. Гинтас, мне надоело спорить и упрашивать. Мы уже все решили. Посуди сам — посадка не будет нарушением, раз возможны какие-то там экспедиции. Это обычный гон для туристов, чтобы не мешали ученым исследовать эти псевдоноогенные феномены. Не случайно нет никакой дополнительной информации. На Камее нет ничего опасного, мелочь какая-нибудь там, ерунда вроде квадратных шаровых молний.

— Квадратных шаровых? — тихо прошептал Вадковский. — Сильно.

Трайнис, раздумывая, смотрел на Славу как на решающий фактор. Фактор отвечал ясным непреклонным взором.

— Вы правы, — признал Трайнис. — Будем последовательны.

— Гинтас, я тебя люблю, — сказал Лядов.

Они пожали друг другу руки над столом. Вадковский тут же вскочил и сказал: «Будьте счастливы».

Лядов почесал затылок.

— Но на Камею садиться буду я, — сказал вдруг Трайнис.

— А то еще раздавишь нерегулярный феномен, — объяснил Вадковский.

Лядов некоторое время невидяще смотрел на них, подняв брови.

— Что? — очнулся он. — Посадка? Пожалуйста.

Он снова задумался.

— Авантюра, — загибая пальцы, сказал Вадковский, — вестерн, мылодрама...

— Или мыльная опера, — вскользь поправил Лядов, — или уж тогда мелодрама.

— Ага. Мяумуары.

— Гинтас, насчет посадки не боись. По рангу ты мой первый помощник. Так что если я свалюсь — ты на подхвате.

— Пусть предохранитель боится, — сказал Вадковский.

— Я боюсь не за нерегулярный феномен, — сказал Трайнис.

— За него пусть боится СКАД, правильно, — кивнул Вадковский.

— Я вообще ничего не боюсь. Я не хочу глупостей в дальнем космосе.

— Вроде семидесяти семи оборотов в тридцати трех плоскостях с винтом, синяком и последующим подергиванием, а? — подмигнул Вадковский.

Трайнис миролюбиво посмотрел на Романа и озабоченно покосился на свой напрягшийся бицепс.

— Ладно, — сказал Вадковский, выскальзывая из-за стола. — Подышу свежим воздухом.

С отсутствующим видом он пересек кают-компанию и по-турецки уселся перед раскрытым люком. Из черного круга со звездами вверху и мокрой освещенной травой внизу залетали мотыльки и начинали суетливо ползать по стенам. Вадковский встал и, придерживаясь за обрез проема, выглянул наружу. Радужно отблескивающие черные грани внешней обшивки покрылись стеклянными шариками росы. В черном призматическом панцире корабля разбилась на множество кусков Луна. Было очень красиво — оникс, обсыпанный алмазами.

— Полнолуние, — сказал Вадковский.

Он провел ладонью по влажной гладкой поверхности.

Лядов поднялся из-за стола:

— Внимание, экипаж. Предстартовая готовность. Центр, запрос на старт.

Роман быстро нырнул обратно в кают-компанию. На экране мелькнули фирменные титры космофлота, затем возник блок-стандарт диспетчерской.

— Цель? — спросил с экрана строгий мужчина в отлично сидящей форме диспетчера.

— Экзилис.

— Что-о? — удивился Вадковский.

— Тихо! — приказал Лядов.

— Маршрут?

— Прямой, свободный. Возвращение не определено. Все.

— Спасибо. Секундочку. Так... «Артемида», часовое окно старта вам гарантировано. Возвращение — общая очередь в зоне прибытия. Чистых звезд! Удачи!

— Вечной Земли, — откликнулся Лядов, мгновенно расслабившись.

Титры космофлота сменили блок-стандарт диспетчерской и исчезли.

— Ты что, не понимаешь, Роман?! — вскричал Лядов. — Камея же запрещена!

— Все я понял, не волнуйся, — сказал Вадковский. — Это так, с непривычки.

Он с интересом разглядывал Лядова.

Трайнис сказал:

— Капитан, мы не можем стартовать в несуществующем коридоре. Мы не можем прыгать к планете, не будучи уверенными, что в той точке пространства не окажется другой корабль. На такое нарушение я не пойду. Отменяй заявку.

— Гинтас, — спокойно сказал Лядов, — я все продумал. Мы начнем маршрутом на Экзилис. Выйдем из зоны ответственности диспетчера и сделаем маневр, сменим коридор. Аварийные старт и посадка допускают простое ручное управление. А какой корабль может оказаться возле Камеи? Она же запрещена. Для страховки я даже финиширую в аварийной зоне над самой планетой, там уж точно никого не будет. Только не начинай снова спорить, очень прошу!

Трайнис подозрительно спросил:

— Ты что, предвидел и такую ситуацию?

— Конечно, это же элементарно. — Взгляд Лядова похолодел, голова приобрела гордую посадку, лоб прорезала вертикальная морщина. — Я очень внимательно прочитал древнюю книгу о контрразведчиках. — Он вновь стал самим собой. — Экипаж! До старта три минуты. Режим полета — ходовой транзит. Бортовое расписание... никакого. По местам.

— Осторожно, двери закрываются! — заорал Вадковский, хватая каталог под мышку.

Все бросились вон из кают-компании. Это было традицией — принимать старт в своей каюте или на месте по расписанию.

Отверстие люка затянулось, превратившись в гладкую стену. Биоактивные стены салона бесшумно поглощали суетящихся мотыльков. Пол вобрал в себя наляпанные следы, крошки со стола и засверкал идеальной чистотой. На корабле не должно быть никаких бактерий, никакой заразы. Мало ли что случится в космосе, где нет всей мощи земной медицины.

Трайнис уселся перед экраном, вызвал пилотскую картинку. Мозаичное изображение расчерчивалось мнемограммами состояния и сферолинейными трасс-ориентирами хода. Гинтас опустил затылок на подголовник. Какую-то неуютность ощущал он и, чтобы от нее избавиться, покачался на амортизаторах кресла.

У себя в каюте Вадковский с каталогом повалился на круглый диван. На экране имел место общий обзор. Поглядывая на укорачивающуюся красную полосу в низу экрана, Роман наугад листал страницы.

Красная полоса исчезла, превратившись в растущую зеленую — корабль стартовал.

Вадковский отпихнул каталог и, утонув подбородком в подушке, стал с интересом смотреть на экран.

Океан черноты, с редкими огнями, ушел вниз. Полыхнула разгонная плазма. Неподвижные звезды заполнили экран. Созвездия дрогнули и поплыли. Во мраке вспыхнула ослепительно-белая звезда, бросившая в стороны два радужных дугообразных крыла. Удалившаяся Земля стала черным кругом в полумесяце зари. Корабль вышел из конуса тени. В углу экрана геометрически правильно — загнанные в ромб — пересыпались бенгальские огни — это засверкала зеркальная сетка станции «Соло». Гигантский энерготранслятор вдруг сместился и быстро уполз за рамку вместе с радужной зарей. Поле звезд перед Романом провернулось.

— Внимание, «Артемида»! — грянул незнакомый голос. — Вызывает диспетчерская служба. Вы нарушили расписание...

Вадковский вздрогнул и вжался головой в подушку.

— ...Немедленно займите свой коридор или сообщите причины маневра, — грохотал голос. — Уточните цель полета. Задержитесь на границе перехода. «Артемида», ответьте диспетчерской!

Вадковский не верил своим ушам.

— Черт возьми, — кто-то ругнулся в динамиках и звук пропал.

Зеленая полоса превратилась в растущую оранжевую и звезды на экране погасли. Они вошли в подпространство. На экране была сплошная чернота, но не космическая, — глубокая, а близкая, плотная, статичная, будто корабль завернули в глухую черную ткань. Вадковский перевернулся на спину и уставился в потолок.

— Эй, на диване, — раздался мрачный голос Трайниса.

Вадковский приподнялся над подушкой и тревожно посмотрел на видеофон.

— Гинтас, ты слышал?

— Слышал. Меня наизнанку вывернуло. Какой позор...

Трайнис не смотрел на Романа, качал головой.

— Да брось. Все нормально, — неуверенно сказал Вадковский.

Трайнис шумно вдохнул, как ныряльщик перед прыжком:

— Ты не понимаешь. Летать — это святое. У нас тоже есть своя клятва Гиппократа, свой кодекс чести. Честно говоря, мне просто спорить с ним надоело. Но такое творить! Если б я знал с самого начала... Его нельзя к кораблям близко подпускать!

— Ладно тебе, Гинтас. Как ловко нас завербовал Слава...

— Что он сделал?

— Я тебе потом объясню. Будет что рассказать внукам. Буду рассказывать в лицах, в этих... в ряхах. Или в харях?

Трайнис фыркнул:

— Я думаю, ко времени наших внуков идейный внук дедули Лядова придумает что-нибудь похлеще.

— Вполне возможно. Мы, значит, в будущее, а они все дальше в глубь веков. Компенсация исторической однонаправленности.

— Кто это — они?

— Да внуки же. Представляешь, такое полчище — и все сплошь идейные внуки. Кстати, в сфере идеи родства не бывает, раз существует своевременность. Идеи устаревают, идеи опережают. Только не всегда понятно, кто кого опережает — идея или эпоха.

— Роман Дмитриевич, — приложил руку к груди Трайнис, — богом молю — проще изъясняйтесь. Не поспеваю за мыслью-то.

Вадковский замолчал, смотря сквозь Трайниса. Гинтас на экране щелкнул пальцами справа и слева от себя, как бы проверяя рефлексы Романа:

— Конечно, я очень недоволен, но... все же не лезь с коварными вопросами к Славке.

— А я не жду ответов, — отозвался Вадковский.

— Все равно. Ты же видишь, для него это все как-то болезненно.

— Мне интересно, — пожал плечами Роман. — А что же сам его пытал? «Зачем», да «почему»...

— Потому и пытал, что показалось — особая для него эта тема. Надо же было разговорить человека. Порой сказанное вслух становится понятнее себе самому, чем неделями таскаемая и непроизнесенная мысль.

— Это уже похоже на профилактику, — скривился Вадковский. — Ты к нему еще с психоанализом сунься. Тут надо... ну не знаю, стихи какие-нибудь или музыку. Полет в неизвестность. В двух частях. Исполняется впервые. У рояля...

— У пульта, а не у рояля. Ноты у него странные только, черновик какой-то, — проворчал Трайнис и посмотрел в сторону. Глаза его расширились. — Ого!

— Что там?

— Ничего, все нормально. Мы прибыли.

— Теперь вижу, — сказал Вадковский, разглядывая новые созвездия. — С приездом. Никакого впечатления... Через полтора парсека как через темный чулан с разбегу. Эх, сейчас бы потрястись на телеге, да по булыжничку!

— Что-что? — переспросил Трайнис. — Я не расслышал.

— Телега, — Вадковский оживился, — транспортное средство отдаленного прошлого, напоминающее глайдер, упрощенный до абсурда по причине дефицита пластика и антиграва и при избытке дерева и лошадей.

Трайнис вежливо кашлянул:

— М-да.

— Экипаж, — раздался голос Лядова.

— Да, капитан, — отозвался Вадковский, — да, сокол наш.

— Ну, птенчики, мы в пределах гнездышка. Остался час максимального хода.

— Что-то не точно вышли, — осторожно заметил Трайнис. — Не близко ли?

— Я предупреждал, что выйду в аварийной зоне. Забыл? — удивился Лядов. — Кстати, вышли отлично, признай.

— Слишком близко. Предельная дистанция.

— Ну уж не ври, — возразил Лядов. — Десантники Порой выскакивают вообще в ионосфере. У нас был лимит в триста тысяч километров от поверхности, а выскочили мы в ста пятидесяти тысячах.

— Так то десантники. Спецподготовка, совсем другие корабли. Ладно, сделано так сделано. Посадка за мной?

— Как договаривались. Сотворим спарринг — идет?

— Идет, — сказал Трайнис, и вдруг посмотрел на Вадковского очень серьезно, покачал головой и отключился.

— Конец связи, — пробормотал Вадковский и вышел из каюты.

От нечего делать он побродил по кораблю. Поднялся в ангар, где стояли два глайдера-вездехода, обоймы зондов-телемониторов и еще оставалось полно пустого места. Он остановился перед дверью в рубку, но, подумав, вернулся в кают-компанию. На месте люка висела картина в старинной круглой раме. Вадковский сходил к синтезатору за соком, уволок от стола кресло и уселся перед картиной. Черное резное дерево с полустертой позолотой обрамляло зимний пейзаж, выполненный в странной манере. Точка наблюдателя находилась высоко над землей. Сквозь неестественно вытянутые тощие деревья просматривалось замерзшее озеро или каток. На льду чернели невыразительные фигурки. В перспективе наблюдались несколько черных мрачноватых домиков. У пары домиков из труб вверх тянулись слабые дымки. Далее все тонуло в бледной морозной дымке. Не было теней, и не было солнца. Картина создавала ощущение пустоты, тишины, пространства и нагнетала безотрадность. Забавно. Откуда она здесь? И зачем?

Допивая сок, Вадковский задрал подбородок и поверх стакана увидел на стене неподвижных мотыльков. Наморщил лоб, что-то припоминая. Поднялся, сунул стакан в деструктор и устроил себе спортзал в кольцевом коридоре.

На топот и выкрики из каюты вскоре выглянул встревоженный Трайнис:

— А, — сказал он, успокоившись, разглядывая мокрого, в одних шортах, Романа, — это ты. А я думаю — что за чертовщина доносится.

— Как там наш капитан, — задыхаясь, спросил Вадковский.

— Идет стабильно. Навык чувствуется.

Роман выкатил пяткой мяч:

— А ты волновался. Сыграем?

— Давай. — Трайнис мягко выпрыгнул на середину коридора. — Только поле неровное. Загибается.

— А ты бей винтом. Сухим листом.

Они с удовольствием поиграли. Мяч метался в узких стенах кольцевого коридора по фантастическим ломаным. Трайнис впал в азарт. Вдруг Вадковский застыл, даже не посмотрев вслед пропущенному мячу.

— Что же ты? — крикнул Трайнис.

— Вот это да. — Роман широко раскрытыми глазами смотрел на верхнюю часть стены.

— Что такое? — спросил Трайнис, подходя. — Ты что?

— Мотыльки. И в кают-компании тоже. Смотри...

Трайнис поднял голову вслед указующему пальцу и застыл. Он вдруг побледнел и отступил на шаг. Роман очень хорошо знал Трайниса и потому испугался.

— Я точно не знаю, — пробормотал Роман, — но корабль, кажется, должен...

Трайнис вдруг со всех ног бросился вон из коридора. Вадковский бросился следом. Догнать Трайниса ему не удалось. Когда Вадковский ворвался в рубку, Трайнис и Лядов стояли друг против друга.

Лядов посмотрел на взмыленного Романа и, закусив губу, опустил глаза.

Трайнис сжимал побелевшими пальцами подголовник пилотского кресла и смотрел на шарик Камеи в углу экрана.

— Что случилось? — спросил Вадковский, оглядывая обоих.

Трайнис дрогнул желваками:

— Цирк продолжается. Слава решил нас убить.

Лядов поник. Он смотрел мимо всех с болезненно-безвольным выражением — то ли сейчас всхлипнет, то ли упадет в обморок.

Трайнис протянул руку к пульту и картинка на экране изменилась.

Вадковский, закрыв глаза, несколько раз повторил про себя бессмысленную фразу. Затем посмотрел на Славины руки. Руки были обычные, только плетьми висели вдоль тела. Лядов спрятал руки за спину, съехал спиной по стене, подтянул к груди колени и уткнулся в них лицом.

Трайнис облокотился о кресло и, качая головой, до сих пор не в силах поверить во что-то, смотрел на скачущие по экрану изображения.

Вадковский немного подождал, затем скрестил руки на голой груди и встал поудобнее.

Трайнис в сердцах крякнул.

— Понимаешь, Рома... Смотри.

Он вызвал на экран новую картинку. Вадковский смотрел на цветную пестроту мнемограммы и в ней ничего не понимал.

Трайнис пояснил, коснувшись экрана пальцем.

— Как я догадываюсь, в интересах эксперимента наш капитан отключил всю систему самосохранения корабля.

Трайнис посмотрел на Романа.

— И биологическую тоже. Ты был прав.

Роман кивнул, завороженно глядя на непонятные символы.

— Видимо дело в том, — продолжал Трайнис, — что древние беглецы тоже не пользовались этой системой, так как ее тогда не существовало, и рассчитывали всецело на себя. А потому сейчас наш корабль представляет собой хорошо разогнанную болванку. И если пилот допустит ошибку, невзирая на отсутствие психологической адаптации, или мы все просто выйдем из рубки — корабль либо промахнется, либо врежется в Камею, ведь автопилот тоже отключен.

— Поня-ятно, — сказал Вадковский и зачем-то подошел к пульту.

Он смотрел на разноцветное поле сенсор-символов. Пульт напоминал ему картину абстракто-конструктивиста — и больше ничего. По телу Романа вдруг прокатилась холодная волна. Он на несколько секунд изо всех сил сжал челюсти.

— Д-да, весело, — процедил он.

Лядов поднялся. Он был бледен, лицо его блестело. Не поднимая глаз, он глухо сказал:

— Гинтас, я назначаю тебя временно исполняющим обязанности капитана. Подход, посадка — все за тобой. Уже немного осталось.

— Слушаюсь, — сдержанно кивнул Трайнис.

Лядов быстро вышел. Было слышно, как он побежал по коридору.

Вадковский дернулся было следом, но Трайнис схватил его за плечо:

— Стой. Надеюсь, он сам понимает, что это уже перебор.

Чтобы согреться, Вадковский несколько раз напряг и расслабил все мышцы, растер плечи и посмотрел на Трайниса.

Тот мрачно подозвал Романа кивком к пульту и указал на сенсор-символ. Вадковский положил на сенсор пальцы. В мнемограмме что-то изменилось.

— Этап номер четыре, — сказал Вадковский, — врио капитана.

Трайнис похлопал ладонью по спинке пилотского кресла:

— Садись, Рома. Научу тебя управлять этой штукой. Автопилот ты уже включил. Теперь запомни главное: в космосе нельзя спешить. Тянуть — еще опаснее. Надо все делать вовремя. Ни раньше, ни позже.

— На самом деле спешить надо в двух случаях. Первый всем известен, а второй я забыл.

— А с плоскими шутками, — назидательно произнес Трайнис, — наоборот. Чем позже — тем лучше.

Лядов отдуваясь вышел из ванной, клубы пара рванулись следом. Противная дрожь в конечностях наконец пропала. Для этого пришлось полчаса простоять под горячим душем. Там, в рубке, когда ворвался Трайнис, он испугался не его белого лица, а самого себя. Что дернуло его на это дурацкое отключение защиты? Ведь не собирался, он же не идиот. Но когда пальцы касались сенсоров, ощущался нелепый азарт, какое-то странное удовольствие... Черт знает что. Впрочем, совсем неплохо для имитации прошлого с его несовершенной техникой... «Ты так доимитируешься. — Лядов выругался под нос. — Что со мной? Грязь еще эта словесная...» Впрочем, именно так ругались в тот исторический период. Для полного погружения в эпоху он несколько дней потратил на изучение разных видов древнего жаргона.

Потирая лоб, с обескураженным видом он вошел в свою каюту. Достал черную тетрадь с коричневым бахромистым срезом страниц, сел на пол, положил тетрадь на диван и стал читать с заложенного места.

Корабль шел уже час.

Лядов лежал поверх одеяла под включенным бра. Глаза его скользили по выцветшим строчкам. Из толщи ветхих страниц вывалился засушенный лист. Лядов повертел его, понюхал и положил в нишу с книгами в изголовье.

Полутемный угол каюты осветился изумрудным светом.

— Да, — отозвался Лядов, опуская тетрадь на грудь.

На экране видеофона появился Гинтас. За его плечом, утонув в кресле пилота, важно поглядывал на мнемоэкраны Роман. Роман поднял руку и уверенно ткнул пальцем в пульт.

— Слава, — сказал Трайнис, приглядываясь к Лядову, — через десять минут орбита, один информационный облет и посадка.

— Хорошо, — сказал Лядов, садясь на кровати.

— Предлагаю пустить зонд! — крикнул Вадковский. — Тогда обойдемся без облета.

— Это стажер Вадковский, — небрежно пояснил Трайнис. — Толковый парень.

— Будем сейчас обедать?

— Рома, ты ведь не откажешься покушать? — спросил Трайнис вглубь рубки. — Уработалось, небось, дитятко?

— Что?.. — Вадковский резко подался к экрану и закричал: — Гинта-ас!!!

Трайнис отключился.

Лядов запоздало качнулся к погасшему видеофону.

— Рубка, связь! — прорычал он.

Экран безмолвствовал. Зато каюту на мгновение озарил алый свет критического маневра корабля.

Лядов покрылся холодным потом, вскочил, и тут видеофон торопливо сказал голосом Трайниса: «Слава, все нормально. Все нормально. Защита была включена». Экран видеофона, впрочем, так и не осветился.

Лядову захотелось со всех ног помчаться в рубку, но подошвы приклеились к полу. Он набрал полную грудь воздуха. Подождал некоторое время — отпустило. Лядов со скрипом скрутил тетрадь в тугую трубку, хлопнул себя по ноге и вышел.

Ступив на круглую лифтовую площадку, он спустился в кают-компанию. Кресло почему-то стояло перед люком-картиной. Дверь в каюту Романа была распахнута. Лядов присел на край стола и сказал:

— Повар, слушай... — получилось хрипло. Лядов прокашлялся. — Слушай мою команду.

Вадковский постукивал ладонями по столу и притопывал ногами под столом. Он смотрел на большой экран и при этом что-то бормотал, двигал бровями и кивал головой.

Лядов сидел, закинув руку за спинку кресла, и попивал прозрачный колючий «снежок». Есть не хотелось совершенно.

Трайнис, жуя, выпрямился над тарелкой.

— Вы что не едите? — спросил он. — А ну, ешьте.

Никто не ответил.

— Толковый, — позвал Трайнис. — Эй, упорный.

Вадковский встрепенулся.

— А? Чего тебе?

— Ты что не ешь?

— Толку-то, — отмахнулся Вадковский. — Все равно к вечеру проголодаешься.

Трайнис навалился локтями на стол и усмехаясь поглядел на Романа.

Роман покосился на него, со вздохом зачерпнул из тарелки и отправил ложку в рот.

— На, на. Вот. — Он выразительно пожевал.

— Так, хорошо, — кивнул Трайнис. — Мне нужна сильная команда. А еще ложечку сможешь?

Вадковский облизал ложку и ткнул ею в сторону экрана.

— Слушай, Гинтас, такая задача. Если мы в автономе, условия нестабильны и я даю кораблю альтернативный вариант?

— Тогда приоритет будет у кратчайшего решения, но не у лучшего. Скажем, ты, Рома, падаешь в овраг. Учти, на отсталых планетах такие жуткие овраги! — Трайнис схватился за голову. — Чувствуешь, как ты жевать стал быстрее?

— Гинтас, ты когда-нибудь видел летающую тарелку? — спросил Вадковский.

— Я думал, ты специализируешься по карманам и табуреткам. Разве нет? Так вот, в овраг. Тут тебе надо не рассчитывать, как бы упасть точно на ноги на дно оврага, а нужно срочно хвататься всеми руками за все, что растет на склоне. Порванная одежда и царапины не в счет.

— Понял, — сказал Вадковский и откинулся на стуле. — Да, летели бы мы сейчас вверх кармашками.

— Что у вас там случилось? — не отрывая глаз от суетливых пузырьков в стакане спросил Лядов.

— Обломок какой-то, — поморщился Вадковский. — Но маленький и слишком быстрый. Наверное, метеорит. Корабль такую заячью петлю сделал, отклоняясь, ты бы видел!

Трайнис снял локти со стола и занялся вторым, пробормотав:

— Никуда бы мы сейчас не летели.

Лядов залпом допил «снежок».

— Да не хочу я больше есть! — воскликнул Вадковский и отодвинул тарелку. — Повар, десерт. Экран, общий обзор.

Пропала картинка, передаваемая из рубки, уступив место чужим созвездиям с голубовато-туманным шаром Камеи во весь экран.

Вадковский взгромоздил ноги на стол и принялся за вишневое желе. Лицо его разгладилось.

— Ну и работка, — пробормотал он. — Лучше сидеть дома и писать мемуары.

— Для начала придется полетать лет этак тридцать, — заметил Трайнис. — Чтобы было что вспоминать.

— Ну, можно же сочинить, — пожал плечами Вадковский. — Ты даже не представляешь, сколько насочиняли.

— Это уже не мемуары.

Лядов вдруг ахнул. Вадковский и Трайнис повернули головы.

— А что сказал о нем корабль?

Трайнис покашлял:

— Да нет. Слава, автопилот и защиту я сразу же включил. А корабль... толком он не сказал ничего. Не успел проанализировать. Шальной бродяга...

— Бандюга, — вставил Вадковский.

— ...пересекающимся курсом, выскочил из-за планеты. Я хочу сказать, что скорость у него была гораздо больше орбитальной. Он не болтался на орбите Камеи, а непонятным образом появился именно из-за планеты, словно выскочил из-за угла.

Вадковский вонзил ложечку в желе:

— Слушайте, специалисты, что с кораблем? Что значит «не успел проанализировать»? На борту что-то отказало? Имей этот булыжник даже вторую звездную скорость, у корабля все равно было бы несколько секунд на анализ.

— А что с кораблем? — не понял Трайнис. — С ним полный порядок. И не такое еще бывает. Полистай «Аномальный архив».

— Это я понимаю. Но...

— Мы наверняка стали частью «Архива».

— Гинтас, я серьезно.

— Конечно, все очень странно. Я прикинул — это мог быть галактический астероид, летевший в тени Камеи, в слепой зоне, с той стороны шарика. Она же и отклонила его от курса. Возможно, был атмосферный рикошет. В любом случае нам остается строить догадки — машине мало данных. Однако совершенно точно, что вероятность такого события ничтожна.

— Галактический астероид? — спросил Лядов. — Какая же у него была скорость?

Трайнис подумал и медленно проговорил:

— Корабль не успел его проанализировать полностью, но кое-что зафиксировал. Так вот, скорость изменялась... — Трайнис покрутил головой. — Это нелепо.

— Корабль в порядке, — твердо сказал Лядов. — Значит, действительно имел место атмосферный рикошет. Изменился курс, скорость упала.

— Скорость выросла, — нехотя возразил Трайнис.

Несколько секунд в кают-компании висела тишина.

— Не понимаю, — сказал Вадковский. — Если система слежения в порядке, то почему он был неожиданным для корабля? Он же летел, а не появился из пустоты.

— Сейчас меня другое волнует, — тихо сказал Трайнис. — Не слишком ли круто начинается путешествие?

Лядов, кусая ногти, пробормотал:

— Гинтас, что же это такое?

Трайнис в полном недоумении молча развел руками. Ему показалось, что Лядов сейчас предложит вернуться, но тот молчал.

Лядов опустил голову.

Гинтас решил помочь ему выйти из затруднения и предложить лечь на обратный курс. Заготовив фразу, он увидел упрямо закушенную губу и опять промолчал. Он чувствовал, что Лядов ни в чем не сомневается и не повернет назад. Такого упорства Трайнис не мог понять. Не две подряд опаснейших ситуации — угнетало Лядова что-то совсем другое. Мечта его реализовывалась, но радости он не выказывал. Томительное напряжение прорывалось то в жесте, то в интонации. Что-то здесь не так. Не надул ли их Славка своим вымышленным побегом? Куда и зачем он направлялся с Земли на самом деле?

Молчание в кают-компании потяжелело.

— Эх! — Вадковский шумно потянулся. — Ух. — Протяжно зевнул: — А-а... — Помотал головой и потер лицо. — Б-р-р...

— Ну еще какой-нибудь звук издай, — попросил Трайнис, — поднатужься.

Вадковский, моргая красными глазами, посмотрел на Трайниса.

— Спать ты хочешь, — сделал вывод Трайнис. — Всхрапни.

— А все-таки, что же теперь? — спросил Вадковский.

— С чем, Ромочка?

— Ну, астероид странный, корабль туда же...

— Астероид улетел. Корабль летит вместе с нами. Все хорошо.

Вадковский непонимающе смотрел на Трайниса.

— Скоро информационный облет и будем прикамеиваться, — невозмутимо продолжал Трайнис. — Прикамеивать буду я, лично. Вот этими вот руками. А тебя, Рома, я прикамею одной рукой. Тебя куда прикажешь прикамеить, в какое место?

Вадковский зевнул и закрыл глаза.

— Хорошо, что все это мне снится, — с улыбкой сказал он. — А то бы я тебе, Гинтас, оторвал спинной карман.

— Да что ты, Рома! Ты прямо какой-то карманных дел мастер, — ужаснулся Трайнис.

— Скорее уж заплечных. Карман-то у тебя на спине.

Они замолчали, одновременно посмотрев на Лядова. Тот сидел, окаменев, глядя на зажатый в кулаке пустой стакан. Упругие стенки медленно прогибались под пальцами. Стакан уже напоминал песочные часы.

Вадковский возвел глаза к потолку.

Трайнис энергично пошевелил губами и требовательно поглядел на Романа.

Вадковский громко прокашлялся, завозился в кресле, уронил ложку, попытался ее поднять, не снимая ноги со стола, и чуть не упал вместе с креслом.

— М-да, — в сердцах сказал Трайнис, наблюдая за его эскападой. Поднял ложку и сунул Роману в руки.

— Вот спасибо! — вскричал Вадковский. — Теперь ее надо сунуть за голенище. Где у меня голенище?

Он поднял руку и заглянул под мышку.

Лядов расхохотался, и вдруг закрыл лицо руками — стакан покатился по полу. Мучительный стон пробился сквозь ладони.

— Простите меня, ребята. Я вел себя как дурак. Простите. Если честно — не понимаю себя.

— Ничего, — сказал Трайнис, все еще раздумывая, не настоять ли на возвращении, пока не поздно. — Ты вел себя в духе эксперимента. Только лучше бы нам знать, чего этот дух хочет.

— До сих пор все трясется, — сказал Лядов. — Я виноват, ребята. Гинтас, веришь — не собирался я гасить автопилот. В мыслях не было, веришь? Это же сумасшествие.

Трайнис молчал. Лядов растерянно замер. Трайнис похлопал его по плечу:

— Верю, конечно.

— Не понимаю, — вздохнул Лядов.

— Зато интересно, — сказал Вадковский. — Чувствуете, как действительно все одно к одному? Сбежать, соврать, почти украсть, нарваться на опасность.

— Что украсть? — смутился Лядов.

— Формально — корабль, — сказал Вадковский и поправился: — Вернее, угнать.

Лядов покраснел.

— Ну, знаешь, тут можно поспорить, — возразил Трайнис, покосившись на Лядова. — Все это можно так назвать лишь с позиции XX века, — и показал Роману кулак из-под стола.

— Но мы себя и ведем как в XX веке, — пожал плечами Вадковский и показал Трайнису под столом кукиш.

— Я вовсе не хотел бы оказаться в XX веке. Я... — Лядов не договорил.

— И все-таки, — мягко спросил Трайнис, — как можно понять социальное явление, не существующее в наше время?

— Не скажи, Гинтас, — воскликнул Вадковский. — А уединение от людей? Или моноцивилизация?

— Что?

Вадковский, рассказывая, по памяти восстановил таблицу.

— Хм, — сказал Трайнис, разглядывая экран. — А прогрессор-то наш, неофит, — молодец.

— Вот оно... — пробормотал Лядов. Взор его остановился на нижних строчках, где были экспириентисты, уединение, моноцивилизация, аутогенеры, свободный поиск, исчезновения и т.д.

— Ну как, интересно? — спросил гордый Вадковский. — По-моему, мы в этом списке вообще одну двадцатимиллиардную получим.

— Очень интересно, — серьезно сказал Трайнис. — Что же мы такое делаем, а?

— Знаете, — громко сказал Лядов, будто решившись, — я тут читаю одну книгу. Древнюю. Я вам прочту, послушайте.

Он поднял глаза к потолку:

— «Второй день своей новой жизни Иван начал в одиночестве. Почему-то все дети решительно отказались с ним общаться и разбежались, сделав вид, что не замечают понуро стоящего мальчика в плохой одежде, с тощим мешочком на плече. Может быть, так здесь было заведено с новичками. Спасибо, хоть не били. Иван очень устал, проехав голодным триста верст в продуваемом товарном вагоне. Он побрел к своей кровати, косясь на висящие замочки запертых тумбочек. Ржавая сетка взвизгнула, прогнувшись до пола. В разбитое окно, неряшливо заткнутое серой ватой, тянуло сырым сквознячком. Так вот почему пустовала кровать... Нагнулся, осторожно отворил кривую дверцу своей тумбочки. На полке лежал газетный сверток. Оглянувшись, он потянул сверток. Обрывок газеты остался в пальцах, а на пол с грохотом свалился камень. В дверях засмеялись. Иван обернулся...»

Вадковский качал двумя пальцами ложечку и смотрел на Трайниса.

Тот, ощупывая подбородок, бродил потемневшим взглядом по кают-компании.

Лядов неуверенно посмотрел на обоих и прочитал еще.

В этом эпизоде рассказывалось о том, как Ивану во время обеда в суп подбросили ржавую шестеренку и он едва не сломал зуб. Обидчиков обманул тощий вид новенького. Иван ни слова не говоря, даже не нахмурясь, встал и табуреткой залепил обидчику в ухо. Но ударил с умом — сиденьем плашмя, чтобы следов не осталось. На него бросились, но он отступил и спокойно сказал, что следующего ударит всеми четырьмя ножками в лицо, а ночами не будет спать, пока не перебьет обидчиков по одному, спящими. Когда пришел воспитатель, узнать что за шум, Иван сказал, что это он упал с табуретки и что суп очень вкусный. На него посмотрели и стали шептаться. После обеда Вобла, которого давно хотели выгнать и только ждали удобного повода, держась за ухо подошел к нему и молча протянул руку.

Вадковский сказал: «Так!», бросил на стол звякнувшую ложечку, лег в кресле и сцепил руки на животе. Он сиял.

Лядов испуганно посмотрел на него.

— Еще что-нибудь прочитай, — попросил Трайнис.

Лядов, запинаясь, прочитал отрывок. Казалось, что и он теперь был чем-то доволен.

— И откуда сие? — спросил Трайнис.

— «Детский дом» Вологдина. Был такой писатель.

— Ага, — сказал Трайнис. — Фантаст?

— Да нет, — удивился Лядов. — Описывается сиротский приют. Что здесь может быть фантастического? Мечты у постояльцев были предельно земные — поесть до отвала, выспаться на чистых простынях, уехать к теплому морю. В конце концов этот парень, Иван, освоившись, стал вожаком. Он подбивает группу детей уехать в Крым. Их ловят на вокзале и обвиняют в краже — директор приюта ночью сунул в мешок Ивана пустые банковские упаковки и ключ от сейфа, накануне обчистив кассу детского дома. Стукач с ними не бежал и в тот день хорошо поел и выспался. Кончается все плохо. Время было страшное.

Трайнис сидел, задумавшись.

— Ну что ты замолчал? — не выдержал Вадковский.

— Ты о чем? — нехотя отозвался Трайнис.

— По-моему, Гинтас понял социальное явление, не существующее в наше время, — сказал Лядов.

— А по-моему, он всего лишь понял эмоции человека, описанные художником, — возразил Вадковский, — это вне времени. Мы не можем до конца понять социальное явление, — Роман эффектно постучал себя пальцем по лбу, — которое существовало сотни лет назад. Для этого надо вспомнить весь контекст эпохи. Учите теорию прогрессорства, господа. А тебе, Гинтас, перед чтением этой книги следовало пройти психологическую адаптацию, как прогрессору перед забросом на отсталую планету. Вы думаете, просто так прогрессоры проходят специальную подготовку? Знаете, зачем они это делают? Чтобы не повеситься в первый же день работы. Мало кто из них увидит плоды своей деятельности. Все они будут песчинками, незаметно, долго и упорно — десятилетиями — точившими камень социального несовершенства. Идеальный прогрессор тот, кто полностью забыл будущее, то есть свое родное время, оставив в сердце мечту о нем. Есть даже такой метод внедрения. Кстати, называется он «фантаст». Человек считает чужое прошлое родным временем и действует в нем исходя из необъяснимой тяги к совершенному будущему.

— К чему ты ведешь? — спросил Трайнис.

— К мудрости истории. Она не совершенна, но принцип необратимости правилен. Прошлое стремится в будущее, не наоборот. Чтобы существовала цепь преемственности, каждое ее звено должно быть закольцовано само на себя. А как назвать человека, решившего в будущем жить по законам прошлого? Антипрогрессор? Регрессор? Homo ingibitor?

Что-то со стуком упало и покатилось.

Лядов, свесившись с кресла, ловил упавший стакан.

— Слава... э-э... я, собственно, имел ввиду не... — Вадковский покусал губу. — Не тебя конкретно. Я формулирую общий принцип.

Лядов кивнул:

— Ты все правильно говоришь. Нет, правда. Думаешь, я вот так просто решился «бежать»? Долго не мог понять, что меня в той эпохе зацепило. Даже рассматривал вероятность метемпсихоза, переселения душ. Днями не вылезал из книг — словно в пустыне родник нашел. Антураж создавал — предметы, фотографии. Ну, вы видели мою комнату в те дни. Смешно вспоминать. А потом... У вас никогда так не было, чтобы вдруг необходимая информация, знакомства с интересными и нужными людьми — все начинало само идти в руки? У меня так случилось. Тут уж я не стал противиться. Я связался с Университетом, нашел профессиональных консультантов и погрузился в ту эпоху с головой. И вот мы летим. Вадковский воскликнул:

— И хорошо летим.

— А может быть, разворачиваемся да айда назад? — предложил Трайнис. — По-моему, ощущений уже было более чем достаточно.

— Поздно, — по-театральному мрачно произнес Вадковский.

— Надеюсь, ты сейчас шутишь? — холодно осведомился Трайнис.

— Ну еще полчасика! — оживился Вадковский, уставился на Трайниса наивно-восторженным взглядом и часто-часто захлопал ресницами.

— Трепло ты, Рома, — безнадежно сказал Трайнис. — Представляю, какой станет цивилизация под твоим чутким руководством.

— Известно какой, — гордо ответил Вадковский. — Веселой и жизнерадостной.

— То-то Вселенная молчит. Прогрессоры, выходит, до сих пор попадались хмурые и молчаливые.

— Вот мы и летим веселить первую планету.

— Как бы она нас самих не развеселила.

— Уверяю тебя, будет там скукотища на манер стандартного заповедника. Десяток видов примитивных животных и недоразвитые леса.

— Биолог, — презрительно сказал Трайнис. — Недоразвитые леса. В таких лесах опаснее всего недоразвитые прогрессоры. Они обязательно наломают дров.

Лядов терпеливо ждал, когда они закончат перепалку. Достал из-за пазухи тетрадь с серыми пятнами на черной обложке, похожими на въевшуюся плесень, не глядя бросил ее на стол.

— Потом я нашел это. Наверное, это — главная причина. Откопал ее кто-то в архивах, да переслал по моему запросу в Пространстве. Даже не знаю кто.

Угол тетради утонул в нетронутом борще. Вадковский выхватил ее и поднял над столом. На скатерть полетели жирные капли. Лядов смотрел мимо.

— Вы говорите «комплекс вины». Наукообразно, глубокомысленно. А я вижу реального человека. Не человечество — так, наверное, было бы еще сложнее. Нет, пожалуй проще, равнодушнее. Эта тетрадь — личный дневник, XX век. Его писал человек, который должен был жить у нас. Я просто вижу, как он на глайдере догоняет убегающий закат, чтобы дописать стихотворение. А на его место мог бы попасть Роман в качестве прогрессора. Это был парень нашего возраста, поэт Еленский А.Е. Роман, ты говорил о мудрости истории? Ерунда. История не занимается отдельными личностями. Она занимается населением, статистикой, эпохой, революциями, тенденциями. Каждый человек предоставлен самому себе. Как те детдомовцы в камере с уголовниками в финале. Охрана намекнула и блатные начали допытываться, куда ребята спрятали деньги. Я хотел понять человека, написавшего этот дневник.

Лядов поднял лицо к потолку:

— «Когда приходит ночь, я испытываю приступы этой болезни. Тогда я становлюсь не подвластен себе. Я захлопываю дверь без ключа и бегу. Просто бегу. В лес, в тишину, к траве, к ночной воде под звездами. Дали бы мне ракету, и я бы улетел. Куда? Не знаю. Но ничто бы меня не остановило. У меня есть тайна. У меня есть жажда. Жажда жить. Но не здесь. Это так просто — признаться себе, что это время не твое. Тебя здесь нет. Поэтому жажда неутолима. Возвращаюсь утром, прошу у соседа запасной ключ, и долго сижу над чистым листом бумаги, не в силах выразить состояние. Обрывки дивных рифм, ночное одиночество...» Стихов своих он действительно нигде не записывал и не публиковал. Во всяком случае, я ничего не нашел. Но стихи были. В дневнике описаны впечатления тех, кому он их читал. Еще — еже дневная рефлексия и воспоминания. И ничего конкретного, что можно было бы назвать мечтой, хотя действительно его Духовный склад совершенно не соответствовал окружающему. Я думаю, этот человек уже жил в другом, внутреннем времени, не став при этом шизофреником. Никакие реалии окружающей действительности не могли расстроить его камертон. Может быть, ты думаешь, что это был прогрессор-романтик, этакий самородок? Прогрессор типа «фантаст»? Он не вел никакой борьбы ни за себя, ни за других, ни за мир вокруг. И это, Роман, ты называешь мудростью истории? Еленский никому не был нужен, настоящий Еленский. Никто не знал, что у него в душе, даже родственники. Это я открыл его спустя сотни лет. И я понял его, ведь последний год я жил как он. Мне ведь тоже стало тесно. И еще я понял: сотни тысяч людей тоскуют о будущем, сотни тысяч о прошлом. Времени и человечества нет, есть родственные души, разбросанные по циферблату слепой истории. Как соединить их? В XX веке, как и любом другом, численность человечества была не шесть миллиардов, а гораздо больше, и объединялось оно не в конкретной пространственно-временной точке, не по горизонтали, не на Земле. Объединялось оно по вертикали, сквозь время, сквозь все время, которое отведено людям, во всех пространствах, куда рассеялось человечество. Да только жаль, что Еленский ничего не знал обо мне, разве что мог догадываться. Нам было бы о чем поговорить с ним. Чем вы, прогрессоры, помогли бы Еленскому? Или мне? Прогрессорство слишком массированное явление, как и сама история, — что-то вроде опыления посевов. Роман, давай попрогрессорствуй во мне. Считай, что я из прошлого. Узнай свои способности, подскажи, что мне делать. — Лядов осекся. — Извини. Извини, Ромка. Что-то в последнее время меня заносит. Перебрал я старых книг.

Вадковский молча поднялся и отнес тетрадь к синтезатору. Задействовал тот на очистку и восстановление и положил тетрадь в приемную камеру. Постоял, задумчиво кивая:

— Хороший поворот. Мощный. С этих позиций я деятельность прогрессоров никогда не рассматривал. Спасение отдельных личностей? В пятницу обязательно обсудим в Школе. Ты зря избегал читать древнюю фантастику. Это плоть от плоти того времени, отнюдь не чуждое. Возможно, ты под другим углом увидел бы жизнь своего поэта.

— Мне всегда казалось, что фантастика — это убогий эскапизм ленивого человека, потерявшего вечные истины. В наше время ведь нет фантастики.

— Ну, это отдельная тема, — сказал Вадковский. — Ничто не исчезает бесследно. Звездные люди разве не фантастика? Не забудь мне напомнить, поспорим с тобой позже. Еленский разве не эскапист? Куда и зачем он хотел улететь?

— Это было символом его позиции. Он ничего не выдумывал, он так жил. Окружающий мир не мешал ему, лишь вызывал скуку. Что ему оставалось делать? У него не было возможности сотворить моноцивилизацию или проникнуть к нам сквозь время.

— Ты знаешь, — сказал Вадковский, — на фоне некоторых книг «литературы мечты» XX века метания Еленского — легкая разминка. Так называемые «убогие ленивые эскаписты» заставляли своих героев делать грандиозные открытия, строили невероятные аппараты, преодолевали эпохи и опрокидывали сонмища врагов в погоне за истиной, любовью и счастьем.

— И много ты прочитал? — немного огорошенный, ревниво спросил Лядов.

— Десяток книг. По-моему, предки слишком многого от нас хотели.

Лядов расхохотался.

— А что? — спокойно сказал. Вадковский. — Я не прочь пожить в парочке воплощенных миров.

— Фантазия писателя XX века обогнала наш мир? — не поверил Лядов.

— Бывало, что да.

— Даже мономир «Эдем»?

— Да.

— Название помнишь?

— Забыл. Дома найду, обязательно дам почитать.

— Но раз сегодня нет такого жанра, как фантастика, может быть, мы достигли оптимального устройства социума?

— А может быть, мы устали надеяться?

— Тогда у нас был бы развит жанр так называемой антиутопии, — назидательно сказал Лядов. — Но его тоже нет.

— Верно, — кивнул Вадковский. — Странная ситуация, кстати.

— Вы уверены, что у нас Еленский остался бы таким же? — спросил Трайнис.

— Трудный вопрос, — ответил Лядов. — Поэтом он был по призванию, но времена не выбирают. У себя он был несчастен, иначе таких стихов-дневников не пишут. Что бы с ним стало у нас? Не знаю. Сейчас много есть видов искусства, не доступных в его эпоху. Думаю, у нас бы он нашел себя.

— У нас бы он стал таким же, как мы, — сказал Вад-ковский.

— Это хорошо или плохо? — честно не понял Трайнис.

Лядов озадаченно посмотрел на них.

Вадковский скрестил руки на груди и привалился задом к синтезатору.

— Вот видишь. Стал бы Еленский поэтом у нас? Если да — о чем бы писал? И у нас бы хотел убежать к воде под звездами?

Лядов опустил глаза и тихо сказал:

— Поэт нигде не может быть счастлив.

Вадковский, как виртуозный лектор, оглядел слушателей и пальцем нарисовал в воздухе подкову.

— Я меняюсь с Еленским эпохами. Перенесем поэта к нам. Что будет? Согласись, есть вероятность того, что он исчезает из энциклопедий как поэт, зато гармонизируется как личность. Ему не придется драться и бежать. Драться за свой мир с помощью рифмы и бежать к ночной воде от скуки реальной действительности. Хорошо, не драться — называй как хочешь. Отличаться. У нас он может быть самим собой — просто жить. Согласен, перспектива спорная. Мне не известны взгляды Еленского на социальную гармонию, так же не ясна истинная причина его творчества. Давайте посмотрим совсем с другой стороны — откуда мы знаем, кем станет любой из нас, попади он в глубокое прошлое? Совсем не обязательно поэтом или бойцом. Кто-нибудь обязательно сломается. И вот это действительно страшно. Я в этом убедился, Слава, читая некоторые твои раритеты и инкунабулы. Честно скажу, на свой счет я глубоко задумался. А вот Еленский не сломался, устоял, ведь он... Пардон! — закричал Вадковский. — Забыл!

Он откинул крышку синтезатора и вырвал из приемной камеры новенькую тетрадку в сверкающей черной обложке с белоснежным срезом страниц. С изумлением перелистал. Страницы были чисты как снег.

— Восстановил, — резюмировал потрясенный Трайнис. — Реконструировал. Ты что сделал, несчастный?

Вадковский опасливо протянул Лядову тетрадь.

— Не вели казнить! — воскликнул Роман, падая на колени и склоняя буйну голову.

Лядов посмотрел на него, посмотрел на тетрадь.

— И здесь техника проклятая, — с неловкостью взглянул снизу Вадковский. — Я же говорил: кибер — идиот.

Лядов вдруг начал тереть ладонью лоб, отвернулся.

— Эй, Слава, ты чего? — Вадковский поднялся, обнял его за плечи, заглядывая в лицо.

Лядов кивнул, прокашлялся:

— Все нормально. Все одно к одному, действительно. Видимо, так проявляется мудрость истории. Нет, правда. Да я наизусть ее знаю — двадцать раз перечитал. Лучше скажи, что там по курсу? В одном уверен — Еленский был бы мало опечален утерей дневника. Он ценил только внутреннюю свободу и зов мечты.

— Наш человек, — твердо заявил Вадковский. Поднял глаза на экран и воскликнул: — Ребята, смотрите!

Глава 3. Камея

Планета целиком заняла экран. Поворачивалась, как новогодняя игрушка, блестя пятнами синего лака, шероховатыми зелеными материками и сизо-белой ватой облаков.

— Этап номер пять — какие будут приказания, капитан? — Вадковский вскочил и вытянулся по-уставному.

— Пошли в рубку, — буднично сказал Трайнис.

— Действительно, — сказал Роман, — пошло управлять посадкой на неизвестную планету из столовой, попутно хлебая борщ и жуя, шницель.

— А стажеру Вадковскому необходимо пройти курс пользования синтезатором, — сказал Трайнис. — А то, боюсь, свалится он как-нибудь в приемную камеру и восстановится до грудного возраста. Вот нам будет проблем с пеленками.

— Дети, сущие дети, — вздохнул Вадковский.

Они поднялись в рубку.

— Если позволите, — ни к кому не обращаясь сказал Трайнис и взял быка за рога.

Планета на экране прыгнула вверх, корабль стал проваливаться в узкую черную щель космоса между нижним краем планеты и рамкой экрана. Планета катилась над ними как шар-каток, пока совершался информационный облет.

Они облетели Камею за сорок минут. Анализатор не обнаружил на поверхности ничего выдающегося.

— Зеленая планетка, — с видом знатока сказал Трайнис.

— Садимся? — нетерпеливо спросил Вадковский.

Лядов смотрел на Камею и кусал губы.

Трайнис сделал паузу.

— Тебе куда, Слава?

— Все равно, — Лядов ткнул пальцем в самый центр огромного зеленого материка. — Можно сюда.

— Сюда так сюда.

Корабль начал опускаться.

— Посадка типа лифт, — вздохнул Вадковский. — Романтики столько же, сколько и в лифте. Гинтас, ты мог бы сесть в стиле высшего пилотажа — пикирующая «бочка» с «горкой», а в самом конце сделать сальто? Причем все это без зануления перегрузок.

— Хватит с нас, — отрезал Трайнис. — Пилотаж — это просто тренировка. Если тебе нужны острые ощущения — пойди попрыгай в кают-компании со стола.

Вадковский насупился:

— Ты, Гинтас, бескрылый и бесчувственный птеродактиль. Даже тридцать три оборота тебя не оправдывают.

— Перехватывай управление! — заорал Трайнис, глазами отшатнувшись от пульта.

Лядов вздрогнул.

Вадковский подпрыгнул, руки его заметались над пультом:

— Что? Что делать? Где?!

Он перевел бегающий взгляд на Трайниса. Тот с наслаждением беззвучно хохотал.

— Ага! Ха-ха!

— Иди ты к черту, Гинтас, — сказал Вадковский, с улыбкой расслабляясь.

Трайнис дьявольским глазом покосился на него, принимая управление:

— Прогрессор Вадковский, три балла вам, с минусом. Трояк!

— Осторожно, планета, — спокойно сказал Вадковский, покачиваясь в кресле. — Не промахнись.

Трайнис резко замедлил спуск и стал всматриваться.

— И вы тоже смотрите, — сказал он.

Лядов и Вадковский принялись смотреть.

— Ну? — спросил Роман, посмотрев с минуту в панорамный экран.

— Ноогенный феномен, — объяснил Трайнис.

Вадковский отмахнулся:

— Пусть анализатор смотрит, он глазастый.

— Во-первых, — сказал Трайнис, — никто не знает, что это такое. Во-вторых, шесть лишних глаз не помешают.

— В-третьих, — продолжил Вадковский, — он же псевдоноогенный. Нет тут никого.

Оттолкнувшись ногой, закрутился в кресле.

— СКАДа точно нет, — сказал Трайнис с недоумением. Кивнул на черный квадрат со схемой орбиты: — Следящих спутников я не вижу.

Корабль со скоростью ленивой кобылы опускался в центр желтой поляны в полукольце низких мшисто-зеленых гор. Показалось, корабль садится в море спелой ржи. Участок для посадки скорректировал анализатор. Здесь был надежный скальный выход с тонким слоем почвы. Желтыми оказались цветы, блестящими лепестками напоминавшие гигантские лютики, правда со странной осевой симметрией лепестков.

— Вообще-то все в норме, — сказал Лядов.

— Вроде бы так, — согласился Вадковский. — Красиво.

Трайнис молчал. Густота разлившегося внизу моря «лютиков» была невероятной. Росли они так плотно, что стеблей и листьев видно не было. Сплошь желтые волны.

— Мы не слышали, чтобы какая-нибудь экспедиция пострадала на Камее. Правда, Слава? — сказал Вадковский.

Лядов кивнул.

— Мы вообще никогда не слышали о Камее, — возразил Трайнис.

— Тем более, — сказал Вадковский. — Значит, ничего особенного здесь не случалось.

— Не случалось, но начало вдруг случаться 29 лет назад, если верить каталогу.

Опоры корабля вжали в скалу плотную желтую массу.

Лядову показалось, что он слышит неприятный влажный скрип спрессованных лепестков. Он зажмурился. Но внешний звук был отключен. Показалось.

— Приехали, — сказал Трайнис.

— С приездом, — поздравил Вадковский. — Капитан, прошу выдать мне бревно и коловорот.

— Зачем это?

— Буду столбить планету.

— Боевая — готовность час, — сказал Трайнис. — Чуть что — взлетаем.

— Ну зачем час? — заныл Вадковский. — Ты посмотри какая тишь. Давай полчаса. Чуть что — остаемся.

— Полчаса, — подумав, согласился Трайнис. — И не спорь.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Роман и занялся круговым обзором. — Давайте пустим зонд.

— Никаких зондов, — строго сказал Трайнис.

Он сидел с каменной спиной, держа руки на сенсорах управления, и не сводил глаз с картинки, где была вся поляна и корабль сверху, развернутая лента круговой панорамы, некоторые увеличенные ее участки.

Лядов сидел, поставив локти на пульт, упершись подбородком в сплетенные пальцы. Смотрел он на цветы, низкие скалы, стену леса за скалами, но видел, кажется, что-то свое — слишком неподвижным был взгляд. С отцом он посещал миры куда более экзотические, и, похоже, не удивить его было мирным пейзажем землеподобной, хотя и неизвестной, планеты.

Вадковский своей камерой шарил во всевозможных направлениях, давал максимальное увеличение по горизонту. Потом стал разглядывать небо.

— Пусто.

Длинная лента панорамного экрана абстрактно голубела, когда Трайнис сказал:

— Полчаса прошло. Выходим.

Вадковский подскочил и оказался в дверях рубки первым, нетерпеливо оглядываясь. Лядов и Трайнис развернулись к нему в креслах.

— Секундочку, — сказал Гинтас. — Хотя снаружи все в порядке — выходим через тамбур.

Вадковскому пришлось возвращаться через всю рубку и замыкать шествие к красно-желтой двери «боевого» выхода.

— Давай без амуниции, — попросил Лядов. — Здесь почти Земля.

— Ладно, — смягчился Трайнис. Нацепил на руку дистанционный командирский пульт, еще раз глянул на экраны и вышел первым.

Трехстворчатый тамбур, применявшийся для выходов на небезопасные планеты, выпустил их на площадку с поручнями, нависшую над поляной. Завертели головами по сторонам. Осторожно принюхались — неистребимый рефлекс первооткрывателей. Воздух был чистый, узнаваемо ничем не пах, но витало вокруг что-то неуловимо чужое. Это казалось естественным. Вадковский тут же перегнулся через поручень. Трайнис схватил его за пояс и молча потянул назад.

— Не будем терять времени. — Трайнис рывком поднес к носу пульт на запястье и пробормотал несколько слов. Все трое, щурясь, посмотрели вверх. Вершина корабля раскрыла черный зев, и оплывше-зализанная туша глайдера опустилась перед ними. Блистер, втягиваясь в себя, съеживаясь, отъехал к корме, открывая внутренности кабины.

— Кто поведет? — с надеждой спросил Вадковский.

— Я, — сказал Трайнис, перешагивая низкий бортик и опускаясь в кресло.

Они отлетели метров на пятьсот, когда Вадковский попросил остановиться. Машина замерла высоко над кронами деревьев. Зеленый сплошной ковер с темными низинами, лысоватыми холмами и редкими прорвавшимися скалами убегал к горизонту.

— Ну, что? — Трайнис не отрывался от экрана локатора. Потом посмотрел на Вадковского. Тот стоял, упершись лбом в колпак кабины и смотрел назад. Трайнис оглянулся. Корабль был отсюда еле виден. Он напоминал сложно ограненную пирамидку из оникса на дне желтого с серо-зеленой каймой кратера.

— Давайте пустим зонд, — предложил Вадковский. — Смотри какой абсурд: огромному вездеходу с экипажем можно, а маленькому зонду — нет.

— Зонд эту планету за два часа облетит, — сказал Трайнис.

— Вот и хорошо.

— На фоне тихоходного вездехода зонд вызывает пугающие ассоциации.

— У кого? Где ты видишь местный разум? Верь приборам, Гинтас. Если бы не эта фраза в отчете... И потом — вообще-то тебе это должно быть более известно, чем мне — если на планете обнаружены признаки разумной жизни, то на орбите немедленно появляются охранные спутники СКАД. Можно даже сказать, что спутники СКАД на орбите — признак наличия разума на планете. Нам просто не дали бы высадиться. А феномен — он и есть феномен: раз в сто лет случился — сто следующих опять тихо. Отсутствие следящих спутников объясняется тем, что раз феномены эти «псевдо», они, выходит, абсолютно бессмысленные, всех уже достали и ни кому не нужны.

— Ну хорошо, — сказал Трайнис. — Во всяком случае, это действительно интересно.

— Все время тебя приходиться уламывать! — возмутился Вадковский.

— Не меня, — возразил Трайнис спокойно. — Без меня знаете где бы мы все уже были?

Вадковский включил задний обзор и дал увеличение на корабль.

— Ну? — Он взглянул на Трайниса. — Впрочем, давай я сам. Глайдер, связь с кораблем. На корабле! Приготовиться к запуску зонда. Высота двести метров, по меридиану — пошел!

Удлиненный черный трехметровый кристалл выплыл из вершины корабля, всплыл в воздухе на несколько метров, прицеливаясь, и вдруг исчез. Лишь через секунду Вадковский осознал, что заметил рванувшееся по восходящей темное тело. Он посмотрел сквозь колпак кабины — небо было чистым.

— Отлично, поехали, — сказал Роман.

Глайдер заскользил над монотонно зелеными зарослями. Вадковский некоторое время смотрел в одну точку за борт, и ему начало казаться, что под ними беззвучно проносятся зеленые волны океана. Заросли оживлялись огромными пятнами невероятно интенсивных по яркости цветов — желтых, красных, голубых, фиолетовых, — словно кто-то громадный, от чьих подошв зацветает земля, прошагал по планете. Цветные пятна располагались на вершинах совсем полысевших холмов, пробивших монолитное тело чащи, либо на дне колодцепо-добных полян, которые внезапно открывались на миг, когда глайдер проносился над ними. Впрочем, не реже цветных мелькали и невзрачные пятна — тускло-серые, блестящие антрацитом воронова крыла, мягко темнеющие бурой шерстью. Словно что-то там росло или кучковалось по видовому признаку.

— Красиво, — сказал Трайнис, и плавно поднял машину.

— Смотрите, смотрите! — закричал Вадковский, тыча пальцем в колпак. — Скалы. Давайте свернем.

— Как ты все замечаешь, — удивился Трайнис, повернув голову в указанную сторону и заложил вираж. — Где?

— Да вон. — Роман обернулся. — Проскочил.

Глайдер на полном ходу развернулся и стал. Зануление инерции сотрясло и крутануло внешний мир. Удивительно, как он не развалился. На борту же было спокойно и тихо, как в комнате.

Это была узкая лощина, зажатая чащей. Дном ее была крутая каменная осыпь с торчащими редкими клыко-образными голыми скалами. Поднимаясь к стене леса, осыпь постепенно терялась в прораставшей меж камней зелени.

Вытянув шеи, экипаж разглядывал лавину. Глайдер приближался к ней на бреющем.

— Ну, а здесь что у нас? — Трайнис вспомнил о зонде.

Из-за большой скорости картинка, идущая с зонда, была дискретной — трехсекундные фрагменты в замедленном темпе.

— А пробы ты берешь? — спохватился Вадковский.

— Беру, — сказал Трайнис.

— Интересные здесь цветочки.

Роман вдруг вспомнил, что забыл разглядеть цветы вблизи, пока они пережидали получасовую готовность.

— Давайте слетаем к радужному холму.

— Куда? — спросил Трайнис.

— Там, — Вадковский вытянул палец. — Далеко от него прошли, но я заметил. Словно попугаями усеянный.

— Погоди с попугаями. Ты лучше посмотри на это, — Трайнис кивнул на сканер.

На огромном участке в виде широкой полосы стволы деревьев, сверху невидимые за общей слившейся кроной, располагались в строгом порядке, как узлы атомной решетки. И полоса эта тянулась от горизонта до горизонта. Это было невероятно. По бокам полосы, если верить сканеру, с лесной чащей все было в порядке — хаос и естественность. Поражали масштаб и бессмысленность.

— Феномен, — спокойно произнес Лядов.

Вадковский прикинул возможные причины данного явления и вдруг машинально сказал:

— Стоп.

Трайнис тотчас же остановил вездеход, словно ждал. Они замерли в двухстах метрах над осыпью.

— Ну, если Роман говорит «стоп», значит, действительно приехали.

— Кончай язвить, — сказал Вадковский. — Это уже не шуточки.

Трайнис обернулся к нему с переднего сидения.

— А я что говорил? — медленно, чтобы дошло до самого тугодумного, спросил он. — Чем вам не понравился Экзилис?

— Не паникуй, командир, — Вадковский вновь приник к стеклу. — Я просто хочу рассмотреть.

— Ну-ну, — недовольно сказал Трайнис, отвернулся и стал рассматривать горизонт.

Лядов смотрел вниз. Отсюда лес напоминал задремавшие, залитые солнечным светом сонные джунгли. Лес как лес. Впрочем...

— Вы заметили, что птиц нет? — спросил Лядов. — Кажется, и мошкары нет никакой. Это не кажется странным?

— Может, поэтому и нет птиц? — почти серьезно предположил Вадковский.

— Давайте просто повисим, осмотримся, — предложил Лядов.

Они сидели в абсолютной тишине. Вадковский из-за спинки кресла видел руки Трайниса, неподвижно лежащие на штурвале. Гинтас не шевелился, казалось — задремал. Но Роман знал, что сейчас именно Гинтас наиболее ясно представляет картину их положения. Впрочем, он вполне мог задремать. Подумаешь, деревья! Наверное, какой-нибудь неизвестный на Земле закон биосферы. В остальном-то все спокойно.

Лядов разглядывал окружающий пейзаж, вертя головой, словно пытался что-то услышать.

Они провисели четверть часа. К удивлению, Трайнис не торопил.

Внизу ничего не происходило. Синий купол неба был чист и пуст. Все трое молчали.

Вадковским овладело странное состояние неопределенности, как у человека, попавшего в страшно суетное — все вокруг кричат, носятся без видимого смысла — и совершенно незнакомое место, где срочно надо что-то делать, но при всем желании никак не можешь сообразить в какую сторону бежать и что делать. И надо ли вообще что-то делать? Но он не понимал, почему он испытывает это — ведь сейчас их окружала тишина.

— Гинтас, включи внешний звук, — попросил Вадковский.

Трайнис коснулся пульта и заметил:

— Было почти на максимуме.

Гинтас снова коснулся пульта, включив фильтры. В динамиках слабо зашуршало.

— Что это? — спросил Вадковский.

— Кажется, ветер, — сказал Трайнис. — Очень слабый. На такой высоте? Больше ничего. Странно. Не может вся фауна поголовно вести ночной образ жизни. Кто-то должен в этой чаще чирикать, мяукать, рычать.

— Покрякивать, — неуверенно подсказал Вадковский и сам не понял, шутка это или нет.

Трайнис не глядя ткнул пальцем в пульт. Рядом с верхним экраном, где мелькали картинки, транслируемые зондом, ожил второй экран.

— А это что? — спросил Вадковский.

— Проверка планеты, — проворчал Трайнис.

— Ну и как?

Трайнис не ответил и стал вполголоса общаться с машиной.

На экранах замелькали графики, диаграммы, запульсировали столбики цифр.

Ничего не понимая в специфике полного анализа, Вадковскому все же показалось, что Трайнис пытается найти структуры высшего порядка в биосфере Камеи. Начал он с полосы невероятно правильно рассаженных деревьев.

Вскоре Трайнис откинулся в кресле и стал легкомысленно насвистывать.

— Что сказала машина? — оживился Вадковский.

— Не знаю. — Трайнис был недоволен. — Нет здесь структур высшего порядка. Или машине мало данных.

— Опять мало данных? Но этот лес...

Трайнис помолчал, нехотя проговорил:

— Желтое в кратере помните? Это не цветы.

— Что же тогда?

— Какая-то биомасса.

— «Какая-то»? Что это значит?

— Машине мало данных.

— Ребята, глайдер тоже в порядке, — тревожно сказал Лядов.

Трайнис медлил, глядя на результаты теста:

— Теоретически могут существовать сверхсложные соединения и структуры, для расшифровки которых требуется техника исследовательского корабля. Но посмотрите вокруг. Даже состав атмосферы земной. Не пойму я, ребята, — что-то не так, но вот что?

Повисло молчание. В сочетании с наружным безмолвием молчание в кабине нарастало, как снежный ком, пущенный с горы.

Л ядов, внимательно посмотрел на результат теста. По нему было видно, что результаты эти вполне приличные.

— Гинтас, ты сколько планет повидал? — нарушил тишину Лядов.

— Достаточно, чтобы верить интуиции. Я не пойму, почему машина утверждает, что все в порядке, не имея достаточно данных для анализа. Но я привык верить машинам.

— Я тоже кое-где побывал, — сказал Лядов. — Правда, это были туристические маршруты в благоустроенные ксенозаповедники. Замаскированные гостиницы с т-портами и дальней связью, служба спасения — все как обычно. Ромка, ты, кажется, вообще ни на одной не был. Так?

Вадковский уныло кивнул:

— Солнечную систему можно не считать.

— Гинтас, ты из нас самый опытный, — сказал Лядов. — Действуй как считаешь нужным. Роман, ты согласен?

— Мог бы не спрашивать, — так же уныло произнес Вадковский.

Трайнис поднял взгляд на верхние экраны. Его плечи словно окаменели.

Вадковский с опаской посмотрел вверх.

Экран, который должен был показывать картинку с летящего зонда, был черным.

— Система, тест! — крикнул Трайнис, и — экипажу: — Мы потеряли зонд. Экипаж, внимание.

«Внимание» — начальный уровень опасности. Это значит, ситуация стала неясной и возможно ее ухудшение.

— Как это потеряли? — взволнованно воскликнул Лядов. — Где предупреждение о прекращении трансляции?

В ту же секунду глайдер сообщил с легкой иронией в голосе:

— Все системы в норме.

— Состояние зонда? — спросил Трайнис.

— Системы зонда в норме, — сообщил глайдер.

— Я не вижу картинку, — сказал Трайнис.

— Может быть, он транслирует темноту? — вдруг пришло в голову Вадковскому.

— Картинка адаптирутся под человеческий глаз, — быстро объяснил Трайнис. — Должен автоматически включиться любой другой диапазон. Сетку Камеи на экран. Где сейчас зонд?

— Две минуты назад вошел на теневую сторону, — ответила машина и медленно движущейся красной точкой указала местоположение зонда на схематичном глобусе Камеи. Светящаяся точка медленно ползла.

— Я же тебе говорил! — радостно воскликнул Вадковский. — Там ночь.

Трайнис молча постучал себя пальцем по лбу. Роман, нахмурясь, проворчал:

— Понял, понял.

— Анализ изображения с зонда. Весь спектр, — приказал машине Трайнис.

Все трое впились взглядами в экран. Экран остался черным.

— Связь с зондом прервана, — сообщил глайдер, как показалось, удивленно.

Трайнис застыл.

— Причины прекращения связи?

— Нет данных.

— Телеметрию зонда, начиная с двух минут до момента обрыва связи, на главный экран. — Трайнис говорил быстро, но лицо его ничего не выражало, будто ничего не случилось.

На главном экране размоталась разноцветная пряжа телеметрии, ровно, как ножом, обрезанная с краю черной полосой — здесь связь с зондом прервалась.

Трайнис и Лядов резко наклонились к экрану, принялись водить по нему пальцами, бормоча что-то сугубо техническое.

Вадковский с тревогой ждал, вцепившись в спинки передних кресел и подавшись вперед.

Лядов и Трайнис оторвались от экрана и уставились друг на друга.

— Он просто исчез! — с непонятным восхищением прошептал Лядов.

— Минутку, господа, — сказал Вадковский. — Без паники. Зонд со всего маху натолкнулся на скалу...

Трайнис, прищурясь, окинул взглядом горизонт:

— Поверь, Рома, разведывательный зонд корабля дальнего космоса — это серьезный аппарат. Если он на полном ходу начнет врезаться в скалу, то пока разрушается носовой обтекатель, передатчик на корме подаст исчерпывающий сигнал о причинах аварии.

— Но ведь существует процессы, протекающие быстрее? — не сдавался Вадковский. — Или затрагивающие зонд сразу весь, целиком?

Трайнис стремительно обернулся и смерил Романа пронзительным взглядом.

Тот поглубже заполз в свое кресло:

— Ну ты чего? Я просто предположил.

— Аннигиляция? — испуганно выдохнул Лядов.

— Экипаж, — не раздумывая сказал Трайнис. — Тревога! Боевое расписание. Автопилот, возвращаемся на корабль. Скорость — максимальная. На корабле, подготовка к экстренному старту. — И пробормотал под нос: — Р-романтики...

Вадковский ощутил ужас й сладкое замирание в груди — все сразу.

Залитый солнцем застывший океан джунглей внизу, разгоняясь, поехал в сторону, одновременно быстро и плавно поворачиваясь — чтобы не терять времени, глайдер начал движение к «Артемиде» кормой вперед и разворот одновременно. И вдруг, накренившись, джунгли прыгнули вверх, им навстречу. Глайдер рухнул, словно обрезали нитку, до сих пор державшую его.

Вадковский потом плохо мог восстановить последовательность событий.

Сначала все экраны и индикаторы на борту погасли.

Трайнис, кажется, тут же закричал:

— Аварийная защита экипажа!

Возникшая на мгновение невесомость исчезла — всех грубо впечатало в кресла. Глайдер дернулся. Размазанные начавшимся кувырканием солнечные, голубые, зеленые пятна мелькали за стеклом фонаря. Воздух в кабине затуманился — защитное поле вставало между людьми и окружающей средой.

— Все ресурсы защите! — глухо, сквозь вату крикнул Трайнис.

Роману показалось, крикнул спустя очень долгое время.

Глайдер медленно опрокидывался.

Плохо просматриваемый сквозь сгущающуюся дымку колпак глайдера медленно потемнел (это их повернуло дном вверх), потом колпак медленно посветлел (над головой снова было небо), опять потемнел. Все происходило в тишине. Защитное поле не могло противодействовать гравитации планеты. Глайдер достиг верхнего яруса леса и опять-таки медленно — так казалось Вадковскому — стал проваливаться в темно-зеленый колодец. Роман подумал: влетаем в деревья. Показалось, подумал спокойно и даже не спеша.

Удара как такового не было — поле гасило индивидуальные перегрузки внутри кабины, но настолько резко дернулось размытое пятно неба над головой, что Вадковский понял: упали. Туманное голубое пятно поползло в сторону и раздался воющий скрежет, как будто что-то сопротивлялось нагрузке. Роман удивился — откуда звуки в защитном поле?

Вадковский был надежно зафиксирован в кресле, висящем на боку. Кажется, после падения прошло несколько секунд. Наконец, туманная пленка защитного поля пропала.

Трайнис возвышался над ним, держась рукой за срез блистера над собой. Прозрачного колпака кабины не было. Одной ногой Гинтас упирался в круто задранный пол кабины, другую по-ковбойски поставил на нижний срез блистера. Рядом с его ступней неровными зубцами сверкали остатки выдранной с корнем системы крепления колпака.

Странно, что сначала Вадковского удивило — несмотря на аварию Трайнис улыбается. И только потом он понял: они остались живы.

— Ты немножко того... отключился, — сказал Трайнис. — Я не стал тебя будить. Как самочувствие?

Вадковский снизу вверх воззрился на него:

— Гинтас, ты же понимаешь, что я не мог «отключиться», что за прогрессор такой, отключающийся в сложных ситуациях?

— Но ты сидел в кресле и мирно спал. Минут пять. Мы со Славкой заволновались было, но глядим — пульс есть, дыхание нормальное.

— Я не спал. Я ждал, когда отключится силовое поле.

— И ты ничего не почувствовал?

Роман пожал плечами:

— Поле отключилось, вижу, ты стоишь рядом.

Они посмотрели друг на друга.

— Ноогенный феномен? — в полголоса предположил Вадковский.

В ответ Трайнис слабо усмехнулся. В глазах его была растерянность.

Роман с трудом выбрался из кресла — не мог разжать заевшие фиксаторы, — соскользнул по вздыбившемуся полу и спрыгнул на пыльную щебенку. Отошел на несколько шагов.

Глайдер словно присыпали мукой. Машина рухнула боком в осыпь и стояла на ребре, войдя метра на четыре в глубь каменистой почвы точно между каменными лбами скальных выступов. Пахло жженым камнем. Вадковский вспомнил этот запах — в детстве они добывали искру, стуча камнем о камень. Искра добывалась плохо, в основном отбивали себе пальцы.

Почва от удара, а скорее всего под действием защитного поля, широко расплескалась вокруг. Темная влажная земля, поднятая с глубины, свежие каменные осколки многолучевой звездой лежали поверх пыльной осыпи и подступающей со стороны близкого леса траве. Сорванный ударом блистер, навсегда застывший в состоянии «закрыто», съехал далеко вниз по склону и отсюда напоминал прозрачную лодку.

Вадковский задрал голову.

Сужаясь в перспективе, к небу уходили живые стены лесного колодца. Черные, желтые, коричневые, сотканные из прямых и переплетенных стволов, живые стены становились все более зелеными, набирали сочность и невероятные оттенки зелени, поднимаясь выше. В зеленый колодец заглядывало безмятежное голубое небо. Было тихо.

Вадковский мысленно спикировал от обреза колодца, наткнулся взглядом на глайдер и сел на землю там, где стоял, внезапно ослабев.

Что-то загремело, посыпались камешки, и рядом уселся Трайнис. Он осматривал, держа в руке... Роман не поверил — искореженный кусок обшивки.

— Генераторы отказали у самой земли в момент касания, — задумчиво сказал Трайнис. — А прямого удара с такой высоты даже композит не выдержит. Если бы не камни — кувыркались бы мы вниз до самого леса. Но это не страшно. А вот откажи генераторы двумя секундами раньше...

Он не договорил.

Вадковский сосредоточенно вспоминал, словно восстановление картины аварии могло как-то повлиять на их теперешнее положение:

— Подожди, какие две секунды? Сначала погасли экраны, вообще — все. Словно питание отключили.

— Так оно и было, — кивнул Трайнис. — Автопилот делал скользящий разворот, и в этот момент исчезло питание всего — двигателя, защиты, управления... дополнительный реактор... дублирующие цепи... Мы сразу стали падать. Вообще-то такого не может быть, чтобы вырубилось все сразу.

Трайнис с силой отшвырнул мятый кусок корпуса.

Они молча смотрели, как похожий на гигантский осенний лист фрагмент полого устремляется к земле, слабо стуча, прыгает по камням, скопившимся внизу осыпи и, подскочив последний раз, влетает в заросли. Дрогнул и снова застыл подлесок.

— Нас спас аварийный блок, — сказал Трайнис. — Он не связан с энергосистемой глайдера. Я направил все, что оставалось, на защиту экипажа. Глайдер мог рассыпаться, но мы бы уцелели.

Вадковский кивнул и посмотрел вверх на край лесного колодца.

— Но и аварийный блок отказал через пять секунд, — Трайнис тоже посмотрел на небо. — Такого, Рома, не может быть.

Вадковский усмехнулся:

— Может, как видишь. Похоже, мы второй раз за полет становимся достоянием Аномального архива.

— Второй?

— Метеорит при подходе к Камее.

— Ах, да, — Трайнису словно напомнили о чем-то важном. — Точно.

— Гинтас, а где...

— Погоди, — затряс пальцем тот.

— Славка где?

Трайнис нетерпеливо ткнул большим пальцем через плечо.

Вадковский посмотрел вверх по осыпи и увидел дико вставший на ребро глайдер на фоне темно-зеленой стены леса и камней. Он полез вверх, увязая в маленьких оползнях, которые сам же пробуждал.

Лядов обнаружился за глайдером. Он сидел на корточках над разложенными в реденькой траве вещами. Лес здесь уже подступал вплотную. Вадковский узнал сумку из черной кожи. Тут же стояли открытые инструментальный ящик и ящик с НЗ, снятые с глайдера.

Лядов вскинул глаза на подходящего Романа. Они переглянулись молча.

Вадковский присел рядом, обозрел разложенное на траве. Что-то было буднично знакомо. Универсальные парализато-ры — стандартное оружие частных кораблей. Устройства индивидуальной связи. Упаковки с пищей. Аптечки. Походные анализаторы. Индивидуальные защитные комплексы в виде пояса. Туго скатанные всепогодные комбинезоны с многочисленными встроенными функциями. Тяжелый даже на вид куб универсального трансформатора-генератора, могущего черпать и накапливать энергию из любых проявлений физического мира. Многие из этих вещей годами валяются упакованными и в конце концов сдаются на переработку вместе с отслужившим свое глайдером так ни разу не извлеченные на свет божий.

Что-то оказалось полузнакомым или незнакомым вовсе. Две бутылки темного стекла, на вид очень древние. Продолговатый брусок с закругленными торцами, собранный из множества металлических пластин. Пистолет странного вида: большой, тускло блестящий, грубый — наверное, тяжелый — и в то же время какой-то наивный. Пара коробочек, явно сделанных из тонких древесных пластин. И еще одна, побольше, из черного пластика. Остальное было свалено в неясную кучу.

— Будем возвращаться? — спросил Вадковский, с интересом разглядывая непонятную часть предметов. Они не вызывали никаких ассоциаций. — Неплохо бы засветло успеть. Кто знает, какие здесь ночи. Слушай, я забыл — глайдер на корабле один? Может быть, вызовем вторую машину? Или сразу корабль? Кстати, получился у нас побег? По мне так встряска что надо.

Роман заметил, что много говорит. Говорить было очень приятно. Хотелось говорить много. Он с некоторым усилием замолчал.

Лядов оторвался от созерцания разложенного на траве и оторопело посмотрел на Вадковского. У того что-то томительно замерло в душе. Роман зажмурился — нет, нет!.. И с удивлением спросил себя: что — «нет»? И вдруг почувствовал: не к добру современные вещи свалены в кучу, а древние аккуратно разложены.

— Гинтас разве не сказал тебе? — ровным голосом спросил Лядов, возвращаясь к созерцанию предметов.

Вопрос оказался риторическим. Лядов не ждал ответа:

— Вся сложная техника выведена из строя. Мы пока ничего не выяснили, но повреждения на глубинном уровне. Парализатор, — он направил оружие на ближайший ствол, нажал спуск — ничего не произошло, — не стреляет, хотя батареи, вроде бы, целы. Индивидуальный защитный комплекс, — Лядов небрежно подцепил пальцем и отпустил широкий толстый пояс со множеством выступов разных форм, — не работает. Анализаторы — туда же. Коммуникаторы — молчат. Капитанский пульт у Трайниса — сдох. Корабль мы вызвать не можем. Даже направление узнать. Короче, все, где есть «мозги» и серьезная энергетика. Мой древний фонарик работает. Пищу можно есть. Ножик не затупился.

— Плохо это все, конечно. Но тут идти-то... — Вадковский задумался. — Мы ведь всего несколько километров пролетели. Правда, через лес придется идти. Да, долго.

Лядов снова одарил его взглядом, от которого у Вадковского подвело в животе:

— Несколько километров? Легче пробежать марафонскую дистанцию, чем пройти километр по такой чаще. А направление? Ты, Рома, сразу видно, никогда не терялся в лесу.

Вадковский открыл рот, но лишь издал что-то вроде «оп-п!..»

— Я же говорю, — терпеливо сказал Лядов, — с кораблем связи нет. Иначе бы он нас уже забрал. Нам сейчас хотя бы пеленг его взять — по прямой все легче идти. Так мы и этого сделать не можем. А без пеленга — куда мы пойдем?

— Я хорошо помню эту лощину. К ней мы свернули влево от курса.

Лядов с интересом посмотрел на Романа:

— А каков угол поворота? Точка поворота? На таком расстоянии ошибка в пару градусов уведет нас. — он махнул рукой. — Корабль мы, конечно, найдем рано или поздно, я не собираюсь тебя пугать, но в нашей ситуации сдуру бросаться на поиски не следует. Я совсем не хочу заблудиться и остаться здесь робинзонить. Рома, пойми, здесь нет никакой инфраструктуры, вообще ничего нет. Дикий лес. Дикий мир. Планета запрещена, никто на ней не появится. Наблюдающие спутники не висят, нас некому заметить. Даже «дикие» туристы сюда не сунуться. Разве только такие же, как мы. Но что-то не верится, что у кого-то еще родится подобная идея. Никто не знает, что мы здесь. Для всех мы улетели на Экзилис с неопределенной датой возвращения.

Вместо тревоги Вадковский неожиданно испытал удивление:

— А тебе не кажется странным такое сочетание: запрет есть, а спутников нет? Нас никто не остановил.

— Да, странно.

— И вообще, Камея ли это?

Лядов внимательно посмотрел на Вадковского и позвал:

— Гинтас, иди сюда, есть идея.

Трайнис появился из-за глайдера, улегся на траве, положил затылок на скатанный комбинезон и закрыл глаза.

— Ну?

— Собственно не идея, а наблюдение. Рома, давай.

Вадковский повторил.

Трайнис лишь сказал «хм» и совершенно замер, словно заснул. Потом рывком приподнялся на локте и уставился на Вадковского.

— Молодец, стажер. А я вот не сообразил.

— Что, по-твоему, это означает? — спросил Лядов.

— Откуда я знаю, — Трайнис повалился обратно. — Следуя формальной логике, можно предположить: если на орбите запрещенной планеты нет наблюдающих спутников, значит что-то есть на самой планете, либо очень далеко от планеты. Либо это не та планета. Отстаньте, дайте полежать.

— Как ты можешь спать после такого предположения? — вскричал Вадковский. — У меня, например, весь сон пропал.

Трайнис открыл один глаз:

— Вот и подежурь первым. Сон у него пропал... Разве ты не выспался? Ну и прогрессор у нас. Все смотрите: прогрессор-соня. Годен для особых заданий, требующих долгой неподвижности.

Вадковский неловко попытался открыть лезвие перочинного ножа.

— Дай сюда. — Лядов отобрал нож и вытащил тугую открывалку, похожую на клюв хищной птицы. — Держи.

— Для чего это? — Роман повертел ставший похожим на фантасмагорический сюрикен нож.

Пробки открывать. На бутылках.

Вадковский поднял темную бутылку с тремя семерками на наклейке. Темная жидкость булькнула.

— Такие?

— Нет, для таких — штопор.

Вадковский выпустил из пальцев нож и прислушался к себе. Он не испытывал беспокойства, лишь смутный азарт, причины которого совершенно не понимал, и столь же непонятную легкость на душе, словно попал в приятную для себя обстановку. Он прилег на локте, огляделся. Конечно, здесь необычно, красиво, но говорить об особой приятности в их положении... Он понял, что не верит в отказ техники. Заблудились? Ерунда. Не бывает. Вызванный Трайнисом корабль через три минуты будет у нас... Опять забыл — пульт же не работает. Ну и ладно. Наверняка в чаще притаились кабины т-порта — надо только поискать. В любом случае кто-то уже предпринял действия, чтобы их выручить. Подождем час, два. Несколько часов. Он ощутил легкое разочарование, понимая, что приключение скоро закончится, а по возвращении на Землю им неминуемо надают по шее за опасное самоуправство и нарушение множества инструкций. А может быть, на какое-то время даже летать запретят. Говорят, такие случаи бывают.

Вадковский внимательно посмотрел на освещенную вечерним солнцем стену леса.

Полное отсутствие движения воздуха и живности — вплоть до мелких насекомых — делало окружающий пейзаж ненатуральным, при всей его, в общем-то, феноменальной похожести на земной.

Бывает в замкнутых пространствах давящая тишина, когда ничто не производит или не отражает звук. Так вот здесь почти замкнутое пространство лесного колодца — открытого только в небо — давило на зрение, на мозг. Если долго всматриваться, начинаешь понимать, что не находишь маленьких признаков биосферы, таких привычных на Земле — подул ветерок, взлетела птица, закачалась ветка, танцуют зудящим облаком комары. Мир вокруг был реален, но он молчал не только в звуковом диапазоне. Словно от биосферы отсекли все лишнее, невзирая на законы биоценоза. От этого казалось, что жизнь на планете была законсервирована, словно в банке. Планета найдена пятьдесят шесть лет назад. Признана пассивной, естественно подходящей для человека и переведена в открытый архив. Двадцать девять лет назад переведена в архив первой группы, то есть является формально запрещенной. Но из справочника не ясны причины перевода — формулировки слишком общи. Что такое «псевдоноогенные феномены»? Странные природные явления, похожие на плоды разумной деятельности? Формальный запрет на человеческом языке означает нежелательность посещения планеты неподготовленными людьми. В ином случае вы действуете на свой страх и риск. Не более того.

Следом идут закрытые планеты второй группы. На одних живут смертельно опасные микроорганизмы, либо особо свирепые хищники. Другие планеты при внешней благопристойности непредсказуемо окатываются смертельной дозой радиации центрального светила. Иные закрыты по причине проведения на них глобальных экосистемных экспериментов, цель которых — научиться менять чужую биосферу под нужды людей.

Только две планеты имели запрет третьей группы, абсолютный запрет. Связан он был с законом о невмешательстве. Чужая цивилизация. Впрочем, и здесь формальность. Печально известный Катарсис подходил под это правило скорее по музейным соображениям, а на Хорнее внезапно появившийся земной корабль мог породить разве что сакраментальную легенду о пресловутом хозяине молний и грома.

Но было одно, что все эти планеты объединяло: на их орбитах висели охраняющие, следящие спутники СКАД — службы компенсации и коррекции аномальных явлений и деструктивных воздействий. Спутники постоянно собирали информацию и не позволяли сесть на планету, если кто-нибудь оказался настолько неопытен или беспечен, что перед выбором цели не сверился с информационным центром и диспетчерской космофлота.

Вадковский прищурился на солнце. Одно движение он все же заметил — двигалось местное светило. Да и деревья, если подождать годик-другой, тоже выдадут себя движением — немного подрастут.

Пятно солнечного света окончательно сползло с осыпи и теперь карабкалось по тесно стоящим гигантским стволам. Солнце Камеи медленно заходило. Небо над головой давало сильный рассеянный свет. Пригорок, на котором они сидели, был окутан жемчужной дымкой. У Вадковского мелькнула мысль: есть ли здесь луна? Он на миг представил бескрайний дикий лес под покровом ночной темноты. Близился вечер.

Лядов сидел, обняв колени, — тоже застыл, как все вокруг, задумался.

— Что скажешь, Слава, удался нам побег? — спросил Вадковский.

Лядов молча посмотрел в ответ. Непонятный взгляд — будто сам еще не решил. Впрочем, в их положении уже не до игр «в прошлое». Роману понравилось, что он подумал об этом со спокойствием, достойным настоящего десантника или следопыта. Он размахнулся и бросил камешек вниз по склону. Слабое эхо заметалось в колодце деревьев, дрогнули несколько задетых камней. И вновь на все вокруг навалилась неподвижность. Вадковский выцарапал булыжник побольше и с натугой швырнул вниз. Грохот столкнувшихся камней резанул уши. Взвилось облачко белой пыли.

— Нам до темноты надо что-то придумать, — сказал Вадковский. — Хотя бы как у нас со светом?

— Могу засветить фонарь. — Сонный голос Трайниса раздался над ухом. — Вы дадите мне поспать, окаянные? Впрочем, ты прав, Роман. Пора держать совет. Ситуация сложная.

Трайнис нерешительно посмотрел на каждого. Вадковский ему помог:

— Очень сложная.

Трайнис кивнул.

Вадковский продолжил:

— А если говорить обычными словами, ситуация просто кошмарная.

— Хватит эпитетов, — оборвал Трайнис. — Первое: надо обеспечить собственную безопасность. Второе: найти корабль.

У Романа засосало под ложечкой. Медленно расступался незримый театральный занавес. Это же на самом деле, это происходит с нами... Не выйдет из-за деревьев смотритель и не скажет — все, ребята, на сегодня хватит, аттракцион закрывается, приходите завтра. Нет здесь никаких кабин мгновенного переноса. Их ставят только в зонах туристических маршрутов. А эта планета из полузабытого фонда. С какой стати кто-то будет шевелиться, чтобы помочь нам? Аварийный сигнал мы не посылали и послать его теперь нечем. Никто даже не знает, где мы.

Вадковский медленно и очень внимательно огляделся. Когда он завершил взглядом круг, оказалось, что Трайнис и Лядов делали то же самое — осматривались.

— Ты что там увидел? — встревоженным шепотом спросил Лядов.

— Ничего, — пожал плечами Вадковский.

Показалось, что за деревьями чаща потемнела. Сияние над головой приобрело желтоватый оттенок. Пока оставалось неясным, холодает ли здесь вечерами. При таком безветрии, да еще на дне колодца, за день хорошо прогретого, долго могло оставаться дневное тепло. Но вряд ли стоило засиживаться на уютном пригорке.

Вадковский вскочил:

— Я посмотрю, что осталось в глайдере.

— Я все забрал, — сказал Лядов.

— Надо скрутить и свинтить все, что может пригодиться, что сможем унести.

— Правильно, Рома. — сказал Трайнис. — Слава, а мы давай разделим на три части еду, теплые вещи, свет, оружие, какое есть. И что там у тебя из особых запасов? Проверить еще раз аппаратуру, командирский пульт. Итак...

Забираясь в поверженный глайдер, Вадковский даже замедлил движение — показалось, Трайнис сейчас с облегчением крикнет: все в порядке, пульт работает, вызываю корабль.

За спиной раздалось неразборчивое бормотание, стук, приглушенное звяканье, и разочарованный голос Лядова:

— Мы потащим эту кучу барахла?

Вадковский рывком вскочил внутрь глайдера. Обшаривая кабину, он ловил краем уха обрывки фраз:

— Комбинезоны — хорошо... вроде работает... только два?.. тогда возьмем нож... не выбрасывай, я сам потащу, вдруг оживет... а это что такое?

На пригорке замолчали.

В кабине брать было нечего. Все было монолитным и подлежало ремонту и разборке исключительно в условиях завода-изготовителя. Бардачок выгреб Лядов. На панели под по-акульи зубастыми осколками лобовой части блистера, который валялся сейчас в ста метрах внизу по склону, расставив лапки в крошечных ботфортах грозно вздымал шпагу храбрый мышонок в плащике с мальтийским крестом. Вадковский помахал мышонку рукой и заглянул в дыру, пробитую глайдером в склоне горы. Там, среди земли и свежеколотого камня, торчали страшные на вид куски расслоившегося корпуса. Он спрыгнул на землю, стал на четвереньки и заглянул в яму. Таких разрушений техники он на Земле не видел.

Когда Вадковский вернулся, вещи были разложены на три кучки, отдельно стояли черная тускло блестящая сумка, серый продолговатый контейнер и увесистый, похожий на кубический пуфик, универсальный трансформатор-генератор.

— Как успехи? — без энтузиазма спросил Трайнис.

Вадковский бросил на траву рядом с раскатанным комбинезоном узкую кривоватую полосу:

— Почти не гнется. Очень острые кромки. Вытащил из воронки, может, пригодится? В кабине брать нечего. Там надо лазером резать, если хочешь что-то оторвать. Ты не знаешь, как вскрыть корпус глайдера?

Трайнис покачал головой и вздохнул, что было совсем не в его стиле.

— Роман, это — твое. — Гинтас хлопнул ладонью по свернутому комбинезону и туго набитому пакету. — Это тоже.

Вадковский присел на корточки.

— Что здесь?

— Еда, аптечка. Это у всех одинаковое, то, что можно было поделить. Теперь разное, в одном экземпляре. У тебя — складной нож. У Славы — пистолет. Этот, как его...

— ТТ, — подсказал Лядов.

— Да. Он умеет с ним обращаться. У меня фонарик. Далее... — Снова тяжелый вздох. — Я тащу контейнер с отказавшей аппаратурой. Вдруг причина отказа в локальной аномальной зоне. Хотя, конечно, я в это не верю. Мы бросаем генератор. Он слишком тяжел. Возможно, это к лучшему — непонятно, что у него сейчас творится внутри. Работать два года в фоновом режиме... Энергии в нем под завязку. Да, Слава, без тебя мы оказались бы безоружны и без света.

— А мульт, твой мульт, — вспомнил Вадковский. На самом деле он хотел сказать о настоящей роли Лядова в их положении, но что-то остановило. Шутки и игры кончились.

Трайнис интересовался всем, что было связано с исследованием глубокого космоса и пилотированием. Главной функцией своего мультизадачного портативного устройства он сделал виртуальный экран Всемирных новостей, вещающих круглые сутки. Мульт всегда был при нем.

Множество людей с неисчерпаемой фантазией приспосабливали это наручное невесомое устройство для своих нужд. Мульт мог быть секретарем для забывчивых и занятых, мог развлечь, почувствовав изменение настроения, подсказать слова и действия в сложной ситуации, сверившись с имевшимися прецедентами и способностями хозяина, мог перевести с любого языка на любой, даже с универсального на мертвый и наоборот, помочь сориентироваться в пределах Земли и ближнего космоса. Мог быть вашим доверенным лицом, дневником, фиксирующим каждую секунду жизни владельца для последующих исследований или ностальгических погружений. А мог просто быть часами и устройством связи — этим он и являлся для подавляющего большинства людей. Мир давно уже был достаточно удобен, чтобы отказаться от универсальных вещей. Ты в походе и нет под рукой видеофона? Не беда, позвоним через полдня, когда набредем на чей-нибудь дом. Человечество научилось жить, никуда не спеша. Вернее, наконец могло позволить себе это. Многие стали отказываться от вживляемых наночипов, полный набор которых делал из тебя супермена, который разве что не летал и не читал чужие мысли. Естество стало кредо. Именно поэтому к эльфоподобным аутогенерам отношение было сложным. Ведь они замахнулись на естество. Человечество не спеша осваивало опасные планеты, не спеша наслаждалось жизнью на благоустроенной Земле. Наслаждалось собой. Солнечная система была вычищена от шальных астероидов, метеоритных потоков и техногенного мусора первых двухсот лет освоения космоса. Несерьезная теория генетической усталости от борьбы за существование не находила никаких подтверждений. Ничто не предвещало апокалиптических ужасов, предрекаемых мрачными адептами этой теории. Этой, как говорили острословы, эсхатологической эквилибристики. Наоборот, считалось, что человечество закалилось в беспрестанной борьбе. И вот настало время, когда социум избавился от жестких вертикальных связей. В руки одного могла быть дана мощь всей цивилизации. Это подтверждали весьма многочисленные — несколько десятков тысяч — моноцивилизации, экзотическими цветами и спорами разлетевшиеся по Вселенной. Впрочем, голоса нытиков и критиков не умолкали и здесь. Они объявили мономиры началом будущего распада человечества. В любом случае считали это началом глобальных изменений. А современный Золотой век — декадансом.

Лядов с Вадковским редко носили мульты. Точное время им до сих пор знать было ни к чему, а для связи более удобны видеофоны с большими экранами.

— Да, — Трайнис посмотрел на узкий браслет с утолщением экранчика на своем запястье. Потряс полузнакомым жестом. Вадковский припомнил: так в исторических фильмах герой пытается оживить остановившиеся часы. Но трясти мульт... — Теперь это сувенир.

— Хе-хе, — произнес Лядов, с гордостью застегивая на руке что-то отдаленно похожее на мульт, скорее на пародию, изготовленную из нелепых материалов — металл, пузырем вздувшееся стекло и... кожаный ремешок?

— Надежность в простоте. — Лядов с восторгом крутил двумя пальцами рубчатый металлический шарик на боку изделия. Озабоченно нахмурился: — Часов восемь сейчас, да, Роман?

— Неизвестно сколько часов в местных сутках, — заметил Трайнис.

— Тогда ставлю на двенадцать дня и первое число. Будут считать наш путь.

— Месяцем поставь январь, — посоветовал Вадковский.

— Типун тебе на язык. Оставлю земной июль.

Слабо щелкнула утопленная заводная головка.

Вадковский, кривя губы, чтобы скрыть улыбку, невинно смотрел на Славины часы. Лядов перехватил взгляд:

— Нет в этих часах года, нет. И не смотри.

— Если часы сломаются, я вырежу тебе длинную палку. Будешь ставить на ней зарубки, — пообещал Вадковский. — Нет, три палки. Для часов, дней и месяцев.

— Как смешно, ай-яй-яй. Лучше с ножом разберись.

— Зарубки. — Трайнис деятельно оживился. — Гениально. Будем отмечать свой путь. Вдруг придется вернуться. Стоп, прекратили болтовню. Всем слушать меня. Для начала примерьте комбинезоны. Нам повезло, что хватило на всех. Начинка в них сдохла, так что под комплекцию они больше не подстраиваются, не вентилируют, не охлаждают, активная мимикрия отключена. Теперь это просто теплый непромокаемый комбинезон. Почти сувенир.

— И на том спасибо. — Вадковский развернул тугой рулон и начал облачаться. — Повезет, если окажется в самый раз.

Лядов, внезапно посерьезнев, принялся надевать свой комбинезон.

Глядя на хлопающий по пузырям, разглаживающий складки материала, азартно тыкающий в незнакомые сенсоры на пультике сервиса экипаж, Трайнис без особой уверенности сказал:

— С первым пунктом программы разобрались.

Он вскочил и быстро, в четыре приема, облачился. Помахал руками, присел несколько раз.

— Вот так. Теперь главное. Я черчу схему нашего полета на глайдере и все втроем начинаем долго и упорно вспоминать курс сюда от корабля. Это очень важно. Любые детали пейзажа, положение солнца в небе. Короче, все, что вспомните. Но вспоминайте не очень долго — надо двинуться до заката. Наше положение облегчает только одно — у нас почти нет выбора. Мы можем либо идти к кораблю, либо продолжать сидеть на этом склоне. Я предлагаю сразу идти. Почему — не спрашивайте, не знаю. Можно, конечно, спокойно переночевать рядом с глайдером, или в нем самом, попытавшись поставить на место блистер, не спеша с утречка осмотреть окрестности, но... не знаю. Ваше мнение?

Вадковский застегнул все герметичные застежки, натянул капюшон и теперь смотрел на Трайниса сквозь прозрачный лицевой щиток.

— Нормально, командир. — Голос его был глух. — Я тоже думаю, нечего здесь рассиживаться. Вдруг через неделю начинается сезон муссонных дождей. Нельзя терять день.

— Плохо без связи, — пригорюнился Трайнис.

— Гинтас. — Лядов крутил взъерошенной головой, отыскивал за плечами капюшон. — Я вспомнил: система условных сигналов. Можем сейчас сочинить.

— Что за команда у меня! — просветлел Трайнис. — Молодцы. Предлагай.

Лядов задумался.

— В сложной ситуации либо нет времени, либо возможности подавать длинные, сложные сигналы. Может отказать речь, или, например, видимости никакой. А вот стучать человек сможет всегда и почти всем, что будет под рукой. Более того, простые сигналы можно рисовать — точками. Мигать фонарем. То есть метод подачи — любой. К сожалению, изобразить тире стуком не получиться. Можно разработать буквенные сигналы, но потребуется время — их пришлось бы учить наизусть.

— Времени нет, — покачал головой Трайнис.

Они довольно быстро набросали несложную схему условных сигналов: все в порядке, опасность, уходи, иди ко мне, я иду к тебе, оставайся на месте.

Вадковский предложил условный сигнал «вижу Землю».

Трайнис тут же отозвался замысловатым стуком и пояснил: «сигнал „кончай болтать“.

— Теперь схема пути. Роман, дай-ка нож.

Вадковский попытался с шиком выкинуть тугое лезвие, но с непривычки лишь сломал ноготь. Помог Лядов.

Трайнис нацарапал на сером пластике крышки контейнера волнистую линию с острым крюком на конце.

— Вот вам схема. За неимением компьютера. Зато соблюдаем исторические реалии. Гм... Условно, здесь мы вылетели, здесь, так сказать, приземлились. Ваши соображения.

Все сгрудились вокруг «схемы».

Через полчаса оживленной дискуссии выработали общее мнение, что бортовой компьютер — это хорошо. А эйдосимулятор — еще лучше. Так же все сошлись, что поляны, склоны и холмы в лесных колодцах, до краев наполненные яркими цветами и не понятно чем еще, вроде бы располагались по линии полета следующим образом: оранжевая слева близко, голубая слева далеко, красная справа на среднем удалении, зеленая и фиолетовая справа близко, потом Вадковский увидел каменистую осыпь слева на среднем удалении и они круто свернули влево. Сам корабль стоит на полянке с желтыми цветами и частыми каменистыми выходами. Заметить его будет несложно.

Трайнис ножом наметил поляны и соединил их ломаной линией:

— Какой-никакой, ориентир.

Насчет удаления от корабля сошлись на двадцати пяти километрах.

— Черт, много, — пробормотал Лядов. — И это ведь только по прямой.

— Да, — Трайнис посмотрел в вечереющее небо. — К тому же прямая идеальная — по воздуху.

Вадковскому показалось, что стало прохладнее. Он тут же напомнил себе, что на нем универсальный комбинезон, пусть даже неисправный. Волнуешься, прогрессор? Ничего еще не случилось.

Трайнис поднялся:

— Правило первое и главное — держаться вместе. Никому не отходить от основной группы за пределы прямой видимости. В таком лесу это пара шагов. Поняли?

— Так точно, — ответил Вадковский. Лицевой щиток он залихватски сдвинул на макушку.

— Вот и хорошо. — Трайнис оглядел экипаж. Остановился взглядом на Романе. — Ты у нас тащишь меньше всего вещей.

— Так давайте я...

— Погоди. Дело не в тяжести. Твоя задача — делать зарубки. Махать руками придется постоянно. Если придумаешь другой способ — молодец. Также возлагаю на тебя тыл. Следи. Я буду штурманом.

— А мне? — спросил Лядов.

— Ты умеешь обращаться с пистолетом. На тебе, Слава, оборона, ну и общее знание реалий того времени. Вспоминай все, что знаешь, что нам поможет.

Лядов кивнул, торопливо достал из сумки свое странноватое оружие, щелкнул чем-то на нем и сунул в большой карман на правом бедре. Карман оставил незастегнутым.

Трайнис проследил за его действиями одобрительно.

— Если кому-то придет в голову идея, даже бредовая, — сразу говорите вслух. Может быть нас это спасет. Я был один раз на дикой планете, но там глайдеры не выходили из строя даже от прямого попадания молнии, в звене было пять машин, а экипаж состоял из разведчиков и десантников. На орбите висела пара спутников поддержки, каждому из нас был выдан спецмульт глобального позиционирования. Мы же сейчас в совершенно другой ситуации. Так что не переставайте надеяться на себя каждую секунду. Вбейте себе это в подсознание. Мы здесь одни.

— Где это тебе так повезло — с настоящим десантом покататься? — с завистью спросил Вадковский.

— По знакомству. Дядя мой командира десантной группы упросил.

— А, Кирилл. Хороший у тебя дядя, — кивнул Роман. — Хотел я с ним переговорить вживую. Где он сейчас?

— На Гарпии.

— Ну и названия у планет порой...

— Соответственно характеру планеты.

— Представляю, что творится на планете Одуванчик, — в ужасе сжал ладонями щеки Роман.

— Как что? — удивился Трайнис. — На ней все мирно и ласково.

— Нет, — сказал Вадковский. — Сначала там все желтеют, потом седеют, а потом всех уносит ветром.

— Тьфу, — не выдержал Трайнис. — Ладно, двинулись. Время дорого.

Они быстро свернули лагерь, проверили, не осталось ли что-нибудь в траве.

Легкая вечерняя тень лежала на всем вокруг. Овал неба над головой чуть померк и принял насыщенно-красный цвет, густеющий к западу.

— А теперь пойдем, — сказал Трайнис.

Он подхватил за широкую эластичную ручку контейнер, Лядов забросил на плечо ремень кожаной сумки.

— Подождите. — Вадковский рассовывал выданные припасы по многочисленным карманам комбинезона и косился на узкую полосу композита у ног, равнодушно брошенную Трайнисом.

— Пойдем. — Обернувшись, Гинтас кивнул на вершину склона, где частоколом толпились высоченные деревья. — До темноты час-полтора. Если что-то впереди будет не так, успеем вернуться к глайдеру.

— Поехали, — сказал Лядов.

Гравий заскрипел под подошвами, постепенно затихая. Жесткая трава все смелее пробивалась наружу, по мере того как они приближались к стене леса.

Как в ворота пройдя между стволов, они шагнули в густой сумрак, показавшийся полной темнотой, и остановились. Сначала были видны только красные кусочки закатного неба высоко над головой и туманно-розовое пространство позади, над осыпью, перечеркнутое гигантской черной гребенкой. Потом вокруг медленно проступили черно-зелено-сизые деревья. Изнутри лес напоминал бесконечный, темный, заброшенный храм. Деревья были огромными и ровными, как на подбор. Кроны начинались на большой высоте от земли. Подлесок оказался бедным — редкие кусты, грубая жесткая трава по колено, — наверное, тут всегда не хватало света. Трава колтуном топорщилась на кочках, словно под дерном прятались древние пни и валуны. Воздух был густой, застоявшийся, лесной, и был обездвижен прозрачным балластом тишины. Звуки здесь быстро вязли, не рождая эха. Сам же лес молчал.

— Рома, давай зарубку, — сказал Трайнис, осматриваясь. Видно было немного, через двадцать шагов глаз натыкался на сплошной зеленый хаос.

Вадковский достал складной нож, вытащил лезвие. Трайнис с Лядовым следили за его действиями. Неровная кора откалывалась кусочками, слетала короткими стружками.

— Сейчас. — Вадковский закрыл нож. Схватил длинную полосу — и выронил. — Ой...

— Что? — воскликнул Трайнис.

— Ерунда. — Вадковский вытащил аптечку, достал флакон с биопластом и капнул на ладонь. Подул. — Просто задел.

Лядов, кусая губу, с досадой посмотрел на порез.

— Я понял. — Трайнис опустил контейнер в траву, порывшись в нем, достал коробку с НЗ, содрал упаковку. — Давай сделаем рукоятку.

Склонившись, они возились в траве над полосой композита.

Лядов, поглаживая подушечками пальцев карман с оружием, стоял, запрокинув голову, и прислушивался. Двигались только его глаза. Лес далеким черным сводом с красными витражными осколками неба, словно жадными глазами злобных химер, сверху смотрел на них.

— Слава, как это назвать можно? — Вадковский поднялся, вертя в руке длинную неровную полосу. На одном конце полосы под пальцами было намотано что-то мягкое. На месте гарды ткань была накручена толстым кольцом, болтался белый лоскут. — Нож?

Вадковский наотмашь махнул полосой вокруг себя. Раздался визгливо-шипящий звук и трава на макушке кочки мягко полегла.

Лядов вздрогнул:

— Скорее мачете, меч. Даже нет — тесак.

Вадковский подошел к дереву. Примерился, чтобы затес по касательной был направлен на осыпь с разбитым глайдером. Размахнулся и ударил. Брызнул сухой коричнево-тыльный фонтан, полетели щепки. Острый край глубоко погрузился в дерево. Раскачав, Роман вытащил завязший тесак, ударил снова. Резко повернул тесак двумя руками вдоль. Раздался треск и порядочный кусок коры отскочил. Обнажился бледный участок с ладонь размером.

— Отлично, — кивнул Трайнис. — Двинулись.

— У меня идея, — сказал Лядов. Придерживая сумку за спиной, он нацарапал на девственной древесине цифру «1» и стрелку, указывающую вправо. — Это значит: первая зарубка, следующая — в той стороне.

Трайнис улыбнулся в сумраке:

— Молодцы. Думаю, мы сработаемся.

Они пошли дальше.

Темнело медленно и бесповоротно. Незаметно пролетел первый час.

Среди молчаливых зеленых великанов час, неделя, год существенно не отличались, были ненужной условностью, как секундомер в египетской пирамиде. Временем лесные тропы не измеряются, только дыханием и настороженностью. Ритмичными рывками движется под тобой земля, плывут навстречу деревья, крон которых ты давно уже не видишь, ибо не поднимаешь глаз, и воспринимаешь лес шершавыми темными колоннами в несколько обхватов каждая в дымке зеленой полутьмы.

Только периодические удары тесака Вадковского, да торопливые шаги трех пар ног нарушали лесное оцепенение. Постепенно выработался порядок: Трайнис указывает дерево, Вадковский отстает, делает зарубку, догоняет.

Шли быстро и молча, потихоньку впадая в гипнотическое состояние от тишины, окружающей неподвижности и собственных монотонных движений. Ноги постепенно наливались свинцом, уже не так легко взлетали над травяным ковром, ботинки все чаще не перешагивали, а с хрустом продирались сквозь спутанные стебли.

Трайнис шел первым. Все же у него самый большой опыт работы с картами местности, пусть и не с нацарапанными на крышке пластиковой коробки, а выведенными на экран системой глобальной навигации. Им же навигацию пришлось упростить до предела: идти строго по прямой. При необходимой корректировки курса, если таковая будет — поворот, отмеченный особой двойной зарубкой. Далее — опять строго по прямой. Но как в этом лесном мешке можно быть уверенным? Одна надежда, что мимо такого ориентира, как желтая поляна в разомкнутом кольце невысоких мшисто-зеленых скал с черно-зеркальным кораблем в центре, промахнуться будет сложно.

Лядов шел вторым. Правую руку он теперь постоянно держал в кармане со своим анахроничным оружием, хотя вокруг все пребывало в непоколебимом покое. Почва постепенно становилась неровной, кочки увеличивались, становясь угловатыми, похожими на задрапированные скальные обломки. Слабо начинал чувствоваться общий уклон. Они ни разу не заметили и не услышали ни животных, ни птиц, ни насекомых. Стерильность фауны производила гнетущее впечатление. Но им сейчас было не до того.

Трайнис стал часто посматривать вверх. Изредка мелькавшее в непроницаемых кронах небо давно уже было тускло-фиолетовым. И свет его неумолимо угасал. Приближающаяся ночь вкрадчивой темнотой выползала из глубин леса. Минуло еще полчаса.

Наконец Вадковский отстал и позвал:

— Гинтас.

Голос быстро угас в тишине, имеющей много общего с древнейшими осадочными слоями.

Лядов и Трайнис остановились, обернулись. Вадковский едва видел их в густейшем сумраке. Деревья напоминали столбы темного тумана, два человека были маленькими светлыми полосками на их фоне.

— Очень темно, я почти ничего не вижу, когда пишу.

Теперь среди бесконечных стволов раздавалось лишь строенное учащенное дыхание.

— Фонарик, — сказал Вадковский, облизнул пересохшие губы.

Трайнис молчал. Роман смутно видел, как он наклонил голову и сказал негромко, едва слышно на таком расстоянии:

— Наверное, сложно будет идти — свет ослепит.

— Что? — не понял Вадковский. Фонарик для того и создан, чтобы светить.

Он был рад неожиданной остановке. Можно перевести дух. Руки ныли, особенно правая. В горле пересохло. Перед походом все согласились тратить запасы только в крайнем случае и не поодиночке.

— Посветить бы, — повторил Вадковский. Привалился к жесткой коре, глотнул пересохшим ртом. В горле сразу нестерпимо зачесалось и Вадковский закашлялся.

— Лядов сделал точную копию вещей, — донесся негромкий голос Трайниса. — Все по-честному. Батареек хватит на три часа.

Тесак в руках потяжелел. Вадковский рукавом вытер потный лоб. Вот так. Пусть все будет как в XX веке, как в жизни. Роман почувствовал, что шутить не получается даже про себя. Он удивился этому.

Одна смутная вертикальная полоска шевельнулась и стала приближаться под аккомпанемент усталых шагов.

— Давай я буду зарубки делать. — сказал Лядов. Дышал он тяжело и поверхностно полуоткрытым ртом.

— Не сейчас. Я приноровился. — Вадковский тяжело оттолкнулся от ствола — трудно было прерывать краткий отдых.

— Хорошо. Я тебя подменяю первым, — сказал Лядов. Ссутулясь, он закинул сумку за спину и направился к Трайнису.

— Идемте, — сказал Гинтас. — Пока еще хоть что-то видно. Рома, я буду выбирать деревья пореже.

Они поспешно двинулись дальше.

Трайнис сразу взял максимальный темп. Вадковский заметил, что теперь даже Лядов не поспевал за ним — споткнулся пару раз. Или действительно уже слишком темно? Как Гинтас умудряется ориентироваться? Вадковский сообразил, что сам он качество зарубок давно проверяет на ощупь, а пишет вообще наугад. Трудно будет по вихляющимся меткам с неясными царапинами повторить маршрут в обратную сторону.

Он остановился и с беспокойством оглянулся. И почти ничего не разглядел позади. Глазам уже не хватало света, чтобы разобрать цвета. Пройденный путь представал смутно угадываемыми бесплотными вертикальными формами, висящими в темном воздухе.

Тропы за ними в траве никакой не осталось. Вечному молчаливому и чужому лесу было все равно, идут по нему люди или нет. У леса, наверное, есть более важные, сугубо лесные заботы. «Вечернего тумана нет», — вдруг пришло в голову Роману.

Он повернулся лицом к движению — и у него ушло в пятки сердце. На тропинке впереди никого не было.

Вадковский ринулся вперед — откуда силы взялись — держа тесак на отлете, чтобы не напороться, чего доброго, споткнувшись. Земля упруго поддавала в пятки. Два силуэта через несколько секунд вновь показались на фоне четко видимых стволов. Отлегло от сердца. Постой-ка, там светлее? Что там?

— Гинтас! — крикнул Вадковский. — Там что-то впереди.

— Молодец, — отозвался Трайнис и, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по стволу. Дерево не прозвучало, как будто он приложился к камню.

Вадковский подскочил к обозначенному дереву. Кажется, эта зарубка получилась хуже всех. Работая, Роман вертел головой назад и вперед, сравнивая. Ну точно, впереди светлее. Молодец Гинтас, он будто знал, и поэтому спешил до темноты. Вадковский ощутил прилив сил, нацарапал «129», торопливо нарисовал стрелку вправо и помчался догонять уходящих. Догнал быстро. А может быть, просто все легче и легче становилось бежать под уклон.

Силуэт Трайниса вдалеке похлопал по громадному, в пять обхватов, покосившемуся Пизанской башней дереву.

Вадковский сделал еще одну зарубку. Эту зарубку делать было удобно — дерево словно специально наклонилось к нему.

Теперь можно было не сомневаться, что впереди в чаще что-то есть. На бегу Вадковский попытался засвистеть, но лишь зашипел, и почувствовал, как треснула губа.

Крутой безлесистый спуск, почти обрыв, открылся сразу. И гаснущий закат за обрывом. На стоящих у самого края стволах лежал тающий красноватый свет.

Только что перед тобой была бесконечная колоннада гигантских деревьев, как вдруг за очередным стволом словно глухая стена упала наружу, показалось, ветерок коснулся разгоряченной щеки, не сразу затормозили ноги, упорно и тупо бежавшие последние два часа...

Они стояли над утонувшей далеко внизу в слоистом тумане чащей, убегающей к горизонту. Низины терялись в чернильной мгле, холмы седыми макушками возвышались над морем мрака. Запад был чуть бледнее остального неба. Местное солнце погасло у них на глазах. Вдалеке, на горизонте, угадывались неясные нагромождения — то ли скалы, то ли застыли на ночь низкие облака. Звезды над головой дрожали привычно и колко, только созвездия были незнакомые. Если вообще были кем-то когда-то названы.

— Успели, — сказал Вадковский и с усилием разжал ладонь. Скрюченные на рукоятке тесака пальцы свело. Ладонь сильно саднило, но он не посмотрел, что там с кожей.

Трайнис и Лядов побросали поклажу, подошли к краю.

Они молча смотрели на медленно тающую в ночи Камею — планету, запрещенную для праздных посещений, но почему-то не охраняемую. На сколько хватало глаз с такой высоты — на поверхности планеты под ними до самого горизонта не было ни одного огонька.

Бивуак, как выразился Лядов, разбили не у самого края, а отойдя на пару стволов вглубь леса, за скальным уступочком, похожим на врытый по самое дно рояль, уютно замаскированный плотным зеленым мхом.

После недолгой дискуссии было решено развести костер. Фонарик следовало экономить. Да и животные, как известно, бояться огня. Инопланетные — наверняка тоже.

Заготовили побольше дров, ночь могла оказаться холодной. Далеко идти не пришлось. Трайнис держал фонарик, а Лядов под руководством Вадковского снимал кору с ближайшего дерева. Надрубал, хватался двумя руками и повисал.

Вадковский со знанием дела подсказывал, как заносить руку, как поворачивать локоть.

— Специалист по средневековью, — ворчал Лядов, занося и поворачивая.

Нарубили целую охапку. Даже хватило, чтобы соорудить что-то вроде подстилок.

Огонь решено было развести под скальным уступом со стороны леса, чтобы не раздуло случайным ветром.

— И вообще, — сказал Трайнис, — открытый огонь на вершине горы... — он не закончил.

Лядов серьезно кивнул.

Попадав на охапки коры, они некоторое время лежали, не в силах шевельнуться, разбросав неподъемные, свинцовые руки и ноги.

Запад погас совсем. Тьма затопила все вокруг и поднялась к звездам. Только вырисовывались на фоне звезд черные стволы и угол скального выступа с поставленными сверху сумкой и контейнером. Друг друга они не видели. В двух шагах от края темно было, хоть глаз выколи.

Завозился, охая и кряхтя, Лядов — занялся костром. На ощупь сложил из кусочков коры шалашик, чиркнул чем-то — затрепетал желтый язычок огня, над ним появилось сосредоточенное блестящее лицо, в шалашике вспыхнул веселый дрожащий свет, на траву упали лучики, взвился и поплыл над головами легкий дым. Кора не быстро, но уверенно занялась.

Больше всего Лядов опасался присутствия легкогорючих эфирных масел в местной флоре. Но выхода не было, и они рискнули. И все обошлось.

На лица, траву и близкие стволы легли трепетные оранжевые блики. Комбинезоны из матово-серых сделались апельсиновыми. Отключенная мимикрия пассивно и грубо подстраивалась под сильный источник света.

Лядов, щурясь, ловким привычным жестом подбрасывал в огонь кору, отрывая от огромного куска.

Вадковский подтянулся на локтях, привалился спиной к замшелому камню. Было хорошо. Тело гудело, наслаждаясь самим покоем. Ничего не хотелось, даже голод отступил. Неважно было, лежишь ты дома на чистых простынях, или валяешься неизвестно где в неисправном комбинезоне на голой земле. Впрочем, даже в неактивированном состоянии комбинезон сохранял тепло. А вот руки и лицо уже ловили ночную свежесть. Почувствовав, что боку стало горячо, Вадковский через силу повернулся к разгорающемуся костру. Непривычное дрожащее, живое тепло сильно и ласково прижалось к лицу. Вадковский закрыл глаза и протянул огню ладони. Правую неожиданно обожгло. Вадковский поморщился.

Лениво привстал с земли Трайнис, устроившийся у подножия дерева между выступающими загривками мощных корней, за ремень потащил к себе контейнер.

Все трое двигались медленно, словно собирались этой ночью залечь в спячку.

Костер разгорался. Искры, танцуя, стремительно уносились вверх. Лядов, улыбаясь, глядел в огонь. Он соорудил лежанку посреди травы, поближе к огню. В его глазах неподдельное счастье плясало двумя маленькими кострами. Давно он не был таким умиротворенным, а может быть, даже счастливым.

Большой мир исчез за пределами круга трепетного света. Темная чаща невозмутимых деревьев-великанов пропала. Остался маленький мирок, как раз для трех человек и одного костра. В маленький мир бочком вступили несколько ближайших деревьев-великанов и склонили над людьми на огромной высоте свои головы-кроны.

Пропало чужое небо с неназванными созвездиями. Пропало прошлое — их прошлое, спокойная жизнь на планете Земля. Они вдруг оказались у этого костра — не было к живому огню долгого пути. Костер был всегда. И всегда, во все эпохи люди неподвижно смотрели на танец огненных языков, лижущих недосягаемую холодную бездну над их головами.

— Эй, прогрессор, держи. — Трайнис бросил Вадковскому пару брикетов, маленький цилиндр и прозрачную сверкающую флягу. — Постой-ка... Что это у тебя?

— Где? — сонно спросил Роман. Его развезло от тепла. Он даже не заметил, куда упали упаковки с пищей.

— Ладонь покажи. — Трайнис вскочил на корточки, схватил Вадковского за руку, повернул огню. Кожа была содрана в кровь. Вокруг раны чернела грязь, вперемешку с засохшими бурыми натеками. Гинтас торопливо полез в оттопыренный карман своего комбинезона. — Как дети, честное слово. Слава, покорми, пожалуйста, этого естествоиспытателя.

Лядов вскрыл упаковки с концентратами, откупорил и вдавил в дерн флягу, чтобы не опрокинулась:

— Ты сегодня хорошо потрудился. Угощайся, Рома.

— Угу, и в награду получает пищу из рук. — Трайнис поливал из бело-синего флакончика жесткую ладонь Вадковского — пальцы того так и норовили скрючиться вокруг выскользнувшей рукоятки. — Думать надо всегда. Это единственное, чем надо заниматься. А если бы ты себе руку пропорол? У нас тут нет кибер-хирурга.

— Да ладно тебе. Все пройдет. Ай!.. И потом, здесь нет не только кибер-хирурга, но и вредных микроорганизмов.

— Это еще не известно. Не дергайся. Разведи пальцы! Ты левой свободно владеешь?

— А меня Слава обещал сменить. — Вадковский подмигнул Лядову над костром. — Нормально владею.

— Береги руку, Рома, — подозрительно ласково сказал Трайнис и сердито оттолкнул кисть Вадковского. — Все. Полчаса не шевели. Приятного аппетита.

Лядов недоверчиво покосился на Трайниса, но ничего не сказал.

Гинтас зубами содрал упаковку — сенсор вскрытия не работал — и впился в концентрат.

— Шашлычок бы сделать, — сказал Лядов, неторопливо жуя. Видно было, что не замечает он вкуса сублимированной пищи, продолжая пребывать в умиротворенно-счастливом состояний. — Вино есть. Но в нашей ситуации вино тоже стало НЗ.

— Слава, если честно — доволен? — спросил Вадковский, принимаясь за цилиндрик с чем-то фруктово-витаминным. Мясной и овощной концентраты были непривычны на вкус, но опустошенный желудок, приняв первые кусочки, вдруг очнулся и стал просить еще и еще этих жестких, терпких кусочков, в которые так приятно впиваться и перемалывать зубами, чей ускользающий вкус хочется ощущать вновь и вновь. Впрочем, насыщение было очень быстрым. Роман уронил руку с наполовину опустошенными «фруктами». — Уф... Слава, ты чего-нибудь такого и ждал? Костер, еда грязными руками, ночевка на земле.

Лядов с застывшей смутной улыбкой не мигая глядел в огонь. На щеке след от золы, в спутанной упавшей на лоб челке что-то первобытно-пиратское.

— Не знаю. Не пойму. Это очень здорово, что мы сейчас здесь, возле этого огня. — Он поднял мечтательный взгляд к кронам. — Но я и не подозревал, что так случится. Если бы знал — на Земле перед вылетом заказал бы компас.

— О! — сквозь жевание воскликнул Трайнис и энергично закивал.

— А может быть, в голове еще не уложилось. Мы оказались в этом странном месте так быстро, что мозг до сих пор глядит на окружающее с удивлением. Хотя это не сон, не бред. Вон и порезаться можно. Самая что ни на есть реальность. Не пойму. Ушли мы с Земли очень хорошо, согласитесь. Грамотно. Вот и костер — здорово. Зарубки и бег по ночному лесу — гениально. Все-таки получилось.

Лядов вдруг нахмурился и опустил голову.

— Да уж. — Вадковский пошевелил пальцами, стянутыми затвердевшим и потемневшим биопластом. — Осталось выпить вина и пострелять. Что у тебя там еще в сумке?

Лядов не слушал:

— А все остальное... — Сейчас он был задумчив, почти суров. — Как будто снова чего-то жду. Кстати, — кивок в сторону сумки, — можно еще покурить.

— Вот и у меня пока не укладывается, — сказал Трайнис. Запрокинув голову, он гулко глотал из прозрачной фляги. Сверкающий огненный блик прыгал на бурлящем содержимом, штопором уходящем из горлышка.

Гинтас отбросил флягу и упал на подстилку с блаженной улыбкой:

— Как мало нам надо. Даже обидно.

— Надеюсь, теперь ты понимаешь члена заштатного авиаклуба, — сказал Лядов.

— Пожалуй. Но спать все же лучше в постели.

— Скажи спасибо, что здесь сухо, лето и комаров нет.

— Спасибо! — крикнул Вадковский во все горло.

Коротко плеснуло эхо.

— На неизвестных планетах самое опасное — комары, точно, — заметил Трайнис и положил руки под затылок. Взгляд его безмятежно воспарил к освещенным костром далеким сросшимся кронам. Показалось, на стволе обязательно должна появиться любопытная белка, взирающая на людей черными бусинками глаз. Задумчиво добавил: — А я действительно чувствовал бы себя здесь гораздо спокойнее с компасом.

— И с постелью. — сказал Вадковский. — А так же с глайдером, кабиной т-порта... Так каждый сможет.

Лядов с видимым усилием привстал, снял с камня сумку и подложил под голову.

— У меня и мысли не было, чтобы отказаться от техники совсем. А неплохая идея. Молчите! Сам знаю, с автопилотом я переборщил. Я говорю в принципе.

Он покосился на костер, скупым движением подбросил несколько кусков коры. Наконец лег, сложил руки на груди и пробормотал с наслаждением:

— Сиеста.

Вадковский прикладывался к фляге, в перерывах между глотками с недоверием поглядывая на небольшую пустеющую емкость.

— Лучше бы тогда кофе как-нибудь спрессовали.

— Что, спать расхотелось? — заплывшими от усталости глазами покосился в его сторону Трайнис.

— Угу.

— Все правильно. Рацион-то самый настоящий боевой. Просто об этом никто не знает. Разве его кто-нибудь когда-нибудь ест на Земле? Кстати, экипаж, должен напомнить. Отныне продукты будем потреблять экономно. Это я вам заслуженный праздничный ужин закатил. Хороший марш-бросок получился. Полагалось, вообще-то, по одному брикету на брата и по пять глотков воды. В день.

— Ты серьезно? — удивился Вадковский.

Трайнис не отозвался.

Роман приподнялся на локтях и щурясь стал высматривать Гинтаса сквозь рвущееся вверх пламя.

— А ты подели двадцать пять километров на количество пищи, — сказал Трайнис, сонно смотря исподлобья. — Получится много-много маленьких горок, либо мало-мало горок побольше, но — через день.

Вадковский хмыкнул, поровнее разложил под собой дратву и улегся.

Беспокойные искры и белые листочки пепла, кружась и рыская, уносились к далеким кронам. Зелено-оранжевый полог леса дрожал в прозрачном мареве. Если поднять глаза, то между стволов можно увидеть ночное небо. Но без звезд. Просто темнота, пронизанная оранжевым светом костра.

— Привыкайте, господа бродяги, — сказал Трайнис. — Кстати, кто у нас часовой?

— Я! — Вадковский неожиданно для себя попытался вскочить.

— Лежи, лежи, — снисходительно позволил Трайнис. — Ты восстанавливаешься после ранения. Я дежурю первый раз.

— От тебя, Гинтас, одно беспокойство. — Вадковский сладко потянулся и некоторое время пытался улечься так, чтобы тепло костра падало на большую часть тела.

— Смотри, не вывихни руку во сне, — забеспокоился Трайнис. — Ишь как тебя колбасит.

— Гинтас, — позвал Лядов. — Ты уже который раз здесь используешь анахронизмы. Чего совсем не замечалось дома. Откуда?

— Да? — Трайнис удивленно прислушался к себе. — Разве? Не замечаю.

Лядов смотрел на него со своей лежанки.

— Нет, раз ты утверждаешь, — Трайнис пожал плечами.

Они уставились друг на друга.

— Причем это мой, так сказать, период, — добавил Лядов.

— Так и хочется сказать «слишком много случайностей», — проворчал Трайнис.

— Да нет, — Лядов пожал плечами, улегся на бок и подпер щеку кулаком. Уставился в огонь. — Просто наблюдение.

Трайнис тоже перевел взгляд на огонь:

— Что приходит в голову, то и говорю.

Вадковский лениво ковырялся в углях дымящимся куском коры:

— Да вы оглядитесь. За час ни одно насекомое не прилетело на огонь. Будь тут биолог — испугался бы.

— Я не видел ни одного поваленного или гнилого дерева, — сказал Лядов.

— Возможно, это парк и его регулярно чистят, — сказал Вадковский. — Тогда все ясно. А вот комары и бабочки все же труднее окультуриваются. Вдруг их на самом деле просто нет?

— Чей парк? — спросил Лядов.

Вадковский почесал затылок.

— Хорошо. А где птицы?

Трайнис с кряхтением растер щеки, прогоняя сон. Лицо его приняло обычное для себя выражение. Отныне он совершенно не был склонен воспринимать шутки и говорить банальности.

— Для начала просто подумаем, — сказал Трайнис, из-под полуопущенных век глядя на огонь.

— Лично у меня нет сил думать, — сказал Вадковский, И нахмурился: — А еще техника дурит. Сколько раз все продублировано в космических обитаемых аппаратах? Как могут отказать все три пояса безопасности?

— Никогда не спешите с выводами, — сказал Трайнис. — Сейчас мы устали, ситуация нестандартная, волнуемся. Что можно сказать о планете, пробыв на ней несколько часов?

В каталоге ясно сказано — ноогенные феномены, необъяснимые явления. Ну вот, видимо, это они и есть... — Он замолчал неуверенно.

— И что мы сегодня видели ноогенного? — поинтересовался Вадковский. — Конкретно? Мои зарубки в лесу — пока единственный местный ноогенный феномен. То есть нечто, созданное разумом. Других я не вижу. И при чем здесь планета? Мы едва не столкнулись лоб в лоб с каким-то орбитальным мусором. А ведь это было довольно далеко от поверхности. О ближнем космосе Камеи в каталоге не сказано ничего. Орбитальный мусор — это, конечно, не ноогенный феномен, но настораживает ничтожная вероятность такого события.

— Роман, не спеши. — Трайнис был невозмутим.

— Ну ладно. — Вадковский помолчал. — Тогда, Славка, рассказывай ты. Мы на Камее уже полсуток. Может быть, в мотивах наших действий найдем ответы.

Лядов непонимающе посмотрел и ответил:

— Мне нечего рассказывать. Какая тут может быть связь? Ткнули пальцем в каталог и полетели. Нас могло куда угодно занести.

— Ну, здорово. Замечательно. Летели-летели... Еще какую-нибудь космическую чумку подхватим на межзвездных сквозняках. А зачем летели? Чья идея?

— Роман, не смешивай реальность с эмоциями. Я говорил, что имитацией побега ничего достичь нельзя, — подал голос Трайнис. Он с подозрением вертел в пальцах перед собой сорванную травинку, намереваясь сунуть ее в зубы. Осторожно прикусил. Вытаращил глаза. Усмехнулся, перекинул стебелек из угла в угол рта. — А главное — кому доказать. Себе? Мне бы хватило симулятора, если ситуация оказалась слишком сложной для моего воображения.

Вадковский обвел рукой вокруг себя. Пламя костра сначала уклонилось, а потом потянулось за его ладонью.

— Все это сейчас — эмоциональная составляющая. Всего этого не воспроизведешь на симуляторе. Знаешь почему? Надо по-настоящему разбить руку, испытать голод, согреться у костра, вдохнуть ночной воздух. Конечно, для твоих рецепторов это будет та же боль, тепло, свежесть, что и в симуляторе, но здесь, — Вадковский прикоснулся пальцами ко лбу, — ты твердо знаешь, что это все — чужое по-настоящему и происходит на самом деле. Отключение памяти о реальности в общедоступных симуляторах запрещено. Представляете, что в этом случае будет с психикой человека, надолго попавшего в исторический симулятор?

— С психикой ничего не будет. Это принцип подготовки прогрессоров, сам же рассказывал. Человек будет продолжать жить в анреале, ни о чем не подозревая, — пожал плечами Трайнис.

— Верно, верно... Поэтому я полностью принимаю концепцию Славы о частично реализуемом прошлом. Да, мы не в XX веке. Однако относительно современной Земли мы сейчас безусловно находимся в прошлом. И у нас не отключена память о современности. Что и требовалось, собственно... Отсюда Солнечную систему даже в телескоп не разглядишь. Связи нет, техники нет, никого, кроме нас, здесь нет. Наверное, правильно, что к истине ведут два пути — эмоциональный и интеллектуальный. У романтиков не меньший шанс ее достичь. И этот шанс был всегда, задолго до эпохи симуляторов и анализаторов. Слава явный романтик.

— Вы просто не умеете пользоваться симулятором, — сказал Трайнис. — Даже общедоступным. Но я согласен, симулятор не может тебе ничего подсказать в моделируемой реальности, пока ты не поймешь, чего сам хочешь.

В процессе Слава вносил коррективы, уточняя антураж эпохи. При всех неизбежных издержках его действия были адекватны цели полета, то есть естественны. Эмоциональная реальность эпохи постоянно моделировалась на ходу. А на счет взаимосвязи всего этого...

— Подожди! — Трайнис неожиданно поднял палец, лоб прорезала морщина.

— Ну все, — Вадковский положил руку на лоб, прикрыл глаза, — Гинтас думает. Интеллектуальный путь. А я посплю. У меня свой, третий путь.

— Слава, а почему ты не отключил автопилот раньше? — посветлел лицом Трайнис.

— Это когда, на старте? Ну... Я вспомнил о нем только в виду Камеи.

Не открывая глаз, Вадковский прислушался к разговору. Было не понятно куда клонит Трайнис. Глаза Романа распахнулись, он хлопнул себя ладонью по лбу и резко принял сидячее положение.

— Шальной бродяга. Метеорит!

Трайнис молчал.

Лядов, не понимая, переводил взгляд с одного на другого:

— Ну и что? Вы о чем?

— Вероятность, — пробормотал Трайнис. Взгляд его совершенно ничего не выражал, остановившись на каком-то незначительном сучке, на который Вадковский повесил тесак. — Двух невероятных событий...

— Гинтас, хочешь вина? — неожиданно спросил Слава.

Зрачки Трайниса дернулись и остановились на Лядове:

— Ты знаешь, я бы с удовольствием. Но нельзя. Теперь это НЗ. Да нет, ерунда! Сбил ты меня с толку, Рома, своим симулятором. Не может тут быть никакой закономерности. Камея выбрана случайно.

— Мы все участвовали в выборе, — заметил Вадковский, осторожно ложась обратно, словно боялся, что придется снова вскочить.

— Не пойму я, что ты хочешь этим сказать.

— Я просто развиваю мысль.

— Нельзя смешивать разные статистические случаи.

— Это как? — спросил Вадковский.

— Вот смотри: все, с чем ты повстречался в жизни, отнюдь не ждало именно тебя год, пять или семнадцать лет в пределенных местах. Ты с этим встретился случайно. А мог и встретиться.

— Согласен. Только с тобой, Гинтас, мне было бы трудно не встретиться. Но метеориты весьма редко сталкиваются с кораблями. Даже если незадолго перед этим была отключена система самозащиты.

— Нам повезло. В обоих смыслах. Теперь можешь летать вокруг Камеи хоть миллион лет до следующего раза. Все, брэк! С утра мне нужен отдохнувший экипаж. Домыслами будем заниматься завтра на ходу.

— Этот твой боевой рацион... — вздохнул Вадковский. — Слава, о чем задумался? Поделись на сон грядущий.

Лядов убрал кулак от щеки:

— Интересно, что чувствует здесь будущий прогрессор.

Вадковский усмехнулся:

— Хитрый какой. Вообще-то забавная ситуация... Я хочу получить профессию в области, пока не имеющей приложения.

— То есть? — не понял Трайнис. — Сам же рассказывал...

— Да. Подходящую планету могут открыть завтра. А пока... На Хорнее проще простого внедриться. Только зачем? Что делать прогрессору в примитивном обществе? Ненавязчиво изобрести колесо, выдумать вилку? Это лягушатник для прогрессорства. Спасать можно либо цивилизацию, либо одного человека. На Хорнее цивилизация сложится не скоро. Будущие прогрессоры проходят там практику. Но это не работа. В примитивном обществе не бывает кризисов.

— А ты сам? Что же ты хочешь им стать, раз такие сомнения?

— Это сожаление. Мне интересно все, связанное с этой темой. Подходящий мир может быть найден в любой момент. Через сто лет, а может быть — завтра.

— Угу. И тут-то вы во всеоружии...

— К сожалению, пока большинство прогрессоров — теоретики. И не так уж их много вообще. На Хорнее сейчас благоденствуют этнологи, биологи, лингвисты и социологи.

— И все они прогрессоры? — удивился Трайнис. — Эти добрейшие гуманитарии?

— Да нет же. Обычные спецы узкого профиля. Человек с каменным топором в руке не в состоянии определить, что внутри скалы в районе его стоянки находится лаборатория с меняющимся раз в полгода коллективом ученых, что вся местность вокруг нашпигована наблюдающей аппаратурой, которая активно обменивается информацией с орбитальным кораблем. Одно правило для всех землян там — не нарушать естественного хода вещей. Ну, бывает, спасают кого-то иногда. В особых случаях. Созерцателя одного спасли. Но это еще не прогрессорство.

— Кого спасли? — спросил Трайнис.

— Дикаря одного. Тихий такой был. Добрый. В бою никогда врага убитого или раненого не рвал на части. Тюкнет бывало, по башке дубиной — и все. Так вот, заметили, что звездными ночами он забирается на гору, у подножия которой их родовая пещера, и сидит, глядя вверх. Вот его и спасли. Наблюдают сейчас за ним. Ждут, когда шарообразность Хор-нея откроет или придет к идее о множественности населенных миров.

— От чего спасли-то? — спросил Лядов.

— Женщину он с ревнивцем-громилой не поделил. Ну, конфликты в той среде не долги. Едва успели получить разрешение на вмешательство. Отелло загнал уже нашего Коперника на край плато...

— И что же? — с интересом подбодрил Трайнис.

— В том племени у нас два нелегала, — пояснил Вадковский. — Просто живут, наблюдают. И вдруг захотелось им прогуляться именно в сторону плато. В общем, был уже вечерок, темновато. Случилось так, что в драке созерцатель победителем вышел, а ревнивец в пропасть упал.

Лядов и Трайнис засмеялись.

— Но в межплеменные войны вмешиваться нельзя. Знаете, как они там воюют? Один раз под стенами наблюдательного пункта сошлись человек двести. Какое-то кочевое племя захотело именно здесь пройти. Двое суток махались. Потом на запах крови пришли хищники. Смена персонала лаборатории была задержана на несколько дней — ждали, пока там все снаружи... — Вадковский кашлянул, — успокоится.

— Созерцатель спасся? — спросил Трайнис.

— Не ясно. Погибли почти все. Оставшиеся разбежались. Был снят фильм, но смотреть его не стоит.

— Представляю, — сказал Трайнис. — Ты сам-то видел?

— Видел. — Вадковский стал подгребать к кострищу выкатившиеся угольки. Лицо его было спокойным.

— Есть ведь еще какой-то мир, — Трайнис щелкнул пальцами, припоминая.

— Есть. Тут еще хуже. На планете явно была развитая Цивилизация, но она исчезла. Вся поверхность суши перепахана непонятным образом на два километра вглубь. Перемешаны геологические слои. Материальных свидетельств — не поверите — за несколько десятилетий раскопок найдено всего несколько штук. Крошечные обломки, капли расплавов и похожие на пластик сложнейшие конгломераты, все — с уникальными свойствами, но такие крошечные, что по ним сложно установить индекс развития. Даже возраст трагедии определен приблизительно — несколько миллионов лет. Похоже, все не просто разрушалось. Уничтожались даже руины и свалки. Были тщательно заметены следы былого присутствия цивилизации.

— Ого. Война? — предложил Трайнис.

— Не похоже. Смысл такой войны? Планета пуста. Поверхность перекопана как огород. Следов органики вообще никаких. Атмосфера осталась, но подозревают, что и она была изменена, чтобы по газовому составу нельзя было вычислить биологический тип.

— Что-то уж слишком масштабно. А почему — трагедия?

— Видимо, что-то у них произошло. Может быть, лавинный процесс вырвался из-под контроля. Скорее всего были миллиардные жертвы. Нам даже представить это сложно — погибло пять миллиардов, десять миллиардов. Есть, однако, мирные гипотезы, причем хорошо обоснованные: они просто ушли, не желая никому рассказывать о своем прошлом.

— Интересно, — воскликнул Трайнис. — Или о будущем. Что они такое обнаружили, куда ушли? Интересная профессия. А я не знал.

— Ага. Здесь же стык наук. Представьте, какие возникают возможности, найди мы этих беглецов. Вдруг они изобрели такое... Например, нечто, куда уходят все цивилизации по достижении определенного уровня развития. Этим и объяснится феномен молчания Вселенной. А уходя уничтожают культуру для того, чтобы мы не наткнулись на эту дверь слишком рано для себя. Я читал несколько диссертаций — так они посильнее приключенческого симулятора.

— Название у планеты странное.

— Черный юмор. Когда поняли, в чем там дело, кто-то изрек: мол, полное очищение. Катарсис. Короче, здесь прогрессорам вообще делать нечего, если даже археологам мало что перепало. — Вадковский душераздирающе зевнул. — Ладно, спокойной ночи. Глаза закрываются. Слушай, Гинтас, проверил бы, что ли, командирский пульт напоследок.

Ой-ей, действительно, совсем забыл за всем этим антуражем.

Все непроизвольно напряглись, впившись взглядом в пальцы Трайниса, пока тот медленно доставал из контейнера пульт, медленно снимал блокировку, подносил пульт к губам. Последнее было лишним. Личный командирский пульт различает голос хозяина среди шума толпы за много десятков метров.

— На корабле. Активация. Отчет о системе.

Пульт молчал. Пальцы Трайниса побелели. Он опустил глаза, словно в молчании корабля была его вина.

— А может быть, не пульт, а корабль сдох? — предложил Вадковский.

Трайнис вздрогнул:

— Не шути так.

— Прости. Предположение соответственно ситуации.

— Корабль — это не глайдер и не пояс безопасности. Совсем другой уровень технологии. Он не может «сдохнуть»!.. Все, спите. Я дежурю. Благодаря тебе, Роман, я теперь вообще заснуть не смогу.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Вадковский, поворачиваясь на бок, подтягивая колени к груди. — А то были, понимаешь, у меня сомнения.

Веки его смежились, дыхание выровнялось.

Тьма сгустилась.

Костер отдалился, солнечным пылающим крабом переполз по траве. Самое странное, трава под ним не была обугленной.

Сквозь тяжелые, клейкие веки Вадковский видел, как Трайнис задумчиво смотрит на него, потом начинает одним за другим быстро вытаскивать из контейнера отказавшее снаряжение и проверять. Пламя костра застыло, превратившись в друзу оранжевых прозрачных кристаллов, повернулось вокруг вертикальной оси, словно Вадковский, не видя собственных ног, поднялся и обошел его вокруг. Комбинезон на Трайнисе оказался глубоко черного цвета. Трайнис сидел на кусках коры, разбросав ноги, и, низко склонив голову, что-то держал в руках. Вадковский смотрел на него сверху и видел стриженый затылок. Трайнис начал поднимать голову, заметив, что кто-то стоит рядом. Показалась макушка, короткая челка... Лицо не успело появится — Вадковский снова подходил к сидящему в черном комбинезоне, снова глядел на него сверху. Сидящий начинал медленно поднимать голову — Вадковский видел затылок, макушку... Он снова подходит к человеку, сидящему под деревом...

Вадковский открыл глаза. Перед ним что-то расплывчато зеленело. Он всмотрелся. Появилось неприятное ощущение, которое бывает, когда не можешь сфокусировать взгляд и не понятно, какое расстояние до предмета. Несколько секунд не шевелясь, он пытался понять, где находится. С изумлением вспомнил — Камея. Как забытый сон вернулось воспоминание о беге сквозь стремительно темнеющую чащу, искореженный глайдер, красный отсвет заката над лесным колодцем... Настроение не испортилось, только окатило чем-то освежающим, как ледяной водой. Он окончательно проснулся.

Было не очень холодно, вполне терпимо, но как-то неуютно. Он вспомнил: неработающий комбинезон, а это — чуть влажная подкладка комбинезона. Редкое ощущение. Уникальное. А еще было очень жестко. Рука и бедро как деревянные. Затекли. Тоже редкое ощущение. Прямо планета открытий.

Вадковский откинул капюшон с запотевшим выпуклым прозрачным щитком. Между стволов было темновато, но в вышине кроны светились под утренними лучами. Не вставая, поднял голову, щурясь огляделся. Откуда-то лился яркий дневной свет. Из-за камня, со стороны обрыва.

На месте ночевки Лядова трава была примята. Место Трайниса, меж корней, тоже пустовало. Костер погас давно — земля была холодной. Вадковский растер пальцами золу. Вскочил — и чуть не упал: вверх по ноге ринулся поток мучительно-приятных огненных иголочек.

Хромая, Роман прошелся по месту ночевки. Примятая трава, кострище, раскиданные вещи, пустая тара из-под еды — вполне обжитое местечко.

Лядов мирно сопел на огромном плоском камне, перебравшись туда, видимо, ночью со всей своей «постелью».

Вадковский потрогал поверхность «рояля». Мох был сухим и упругим. Вот хитрец.

Утес Рояль — вдруг возникло в голове. Пустая планета требовала названий. Нет, утес Рояльный... Подумаем.

Неподвижную фигуру Трайниса Вадковский не сразу разглядел на фоне сияющего неба и темных стволов. Командир стоял у самого обрыва, глядя вдаль, как полководец.

— Ты не спал? — крикнул Вадковский.

Трайнис глянул через плечо.

— Нет.

— Костер почему погас?

— Ох, Рома... — невнятно пробормотал Лядов. Рука его неверным движением начала искать одеяло.

— Спи, спи. — Вадковский заботливо опустил Лядову прозрачный щиток на лицо. Пластик сразу запотел. Сопение прекратилось.

Вадковский обогнул обросший мхом камень, между деревьями вышел на узкое открытое пространство над пропастью.

Трайнис смотрел на него.

Вадковский был взъерошен, зевал, постанывал и потягивался на разные лады, вдруг он замер с открытым ртом:

— Ух ты!

Светило вставало за их спинами, по ту сторону пройденного вчера леса. Совершенно чистое голубое небо изливало свет на открывшуюся панораму. Отсюда поверхность планеты выглядела куда более неровной, чем с борта глай-дера. Зеленые холмы, косогоры, темные низины, короткие горные цепи, почти задушенные деревьями, редкие пики одиночных скал, рвавших зеленый покров серо-желтыми клыками, — все чередовалось живописно и непредсказуемо, сморщенным сукном громоздилось до горизонта, где-то совсем далеко невнятно мельчало, темнело и терялось в сизой дымке.

— Посмотри, — Трайнис указал влево.

Вадковский не сразу увидел вдали, среди прихотливого ландшафта, между двух пригорков полускрытое дымкой сиреневое пятно.

— Видишь?

Вадковский кивнул.

— Это наш первый ориентир.

Вадковский впился взглядом в сиреневую полоску, словно это был сам корабль.

— Это она. Значит, мы правильно идем.

— Карты не врут, — усмехнулся Трайнис. С отеческой теплотой он смотрел на далекое крошечное пятнышко среди буйства зелени.

Сзади раздались непонятные резкие звуки, кашель и крик Лядова:

— Роман, это ты сделал, я знаю!

Они обернулись.

Лядов подходил, стуча ладонью по груди;

— Ну что за шутки...

— Ой. — Вадковский захохотал, согнувшись в поясе. — Прости, пожалуйста.

— Ну что там у вас еще? — с неприязнью сильно занятого человека спросил Трайнис.

— Это... — Вадковский хихикал. — Забрало герметичное, а я забыл — вентиляции-то нет.

Лядов с рычанием толкнул Романа к пропасти, в последний момент вцепившись в его комбинезон. Вадковский радостно завопил, упираясь ладонями в пустоту перед собой.

— Тише-тише. — Трайнис не на шутку испугался. — Доиграетесь.

Синхронно повернувшись, Вадковский и Лядов с искаженными лицами рыча бросились на Трайниса.

— Идиоты! — заорал Гинтас, ныряя меж стволов вглубь леса. — От края хоть отойдите.

Завтрак прошел в мирной обстановке. Костер разводить не стали.

— Поздравляю с первым успехом, — объявил Трайнис после десерта.

Насчет провианта командир не обманул — каждый получил по одному брикету. Десертом были пять глотков из фляги, которую Гинтас не выпускал из рук, следя за глотками. Подхватил крышкой-стаканчиком свисающую каплю, плотно закрыл флягу.

— У нас есть первый ориентир. Многое решится, если мы, достигнув его, увидим следующий. Это должна быть, — он покосился на крышку контейнера, — красная поляна. Все, господа путешественники, не будем рассиживаться. Рома, как твоя рука?

Вадковский небрежно поднес к глазам ладонь с истончившейся темной кляксой отработавшего биопласта:

— Нормально.

Он потянулся к тесаку.

— Нет, меняемся, — сказал Трайнис. — Тащи контейнер. Кстати, я рукоятку за ночь усовершенствовал. Смотри. Теперь пораниться нельзя.

Осмотрев место ночевки, собрали вещи. Самым что ни на есть естественным способом тщательно залили головешки кострища.

Вышли на узкий травянистый край. Обрыв был крут и гол, на его почти вертикальной стене росли редкие крошечные молодые деревца. В трещинах камня прятались щеточки травы.

— Значит так. — Трайнис наставил палец на невысокую сопку внизу в долине. Сквозь нечастые деревья на ее макушке проглядывали хаотично разбросанные угловатые каменные глыбы. — Наш промежуточный ориентир. Запомнили? Когда мы спустимся, вид местности сильно изменится. Сделаем большую зарубку здесь. — Трайнис похлопал по ближайшему к краю стволу, посмотрел вверх. — Ее будет видно издали. Так мы избавимся от частых зарубок в низине. Идеи, предложения есть? Тогда начнем.

Трайнис взял тесак двумя руками, примерился к стволу, лихо замахнулся.

Тугой грохот потряс воздух, гора под ногами подпрыгнула — на мгновение даже пришла невесомость. У предметов появились туманные контуры, словно все вокруг задрожало с огромной частотой. Где-то в глубине леса вырвалось из заточения невидимое цунами. Грохот не смолкал. Выдавливаемая гигантским поршнем масса воздуха рванулась сквозь чащу, наотмашь ударила по ушам, царапая и кусая попыталась сбить с ног, умчалась к горизонту, волоча в долину обломки коры, клочья травы, ветки, щепки, мох. Что-то изменилось вокруг, заходило ходуном пространство за обрывом. Лес ожил, обрел голос, заскрипел, заволновался.

Неожиданный шквал прекратился. Грохот, затихая, улетел вслед за шквалом в долину. С соседней лысоватой сопки поднялась пыль.

Все трое медленно приходили в себя. Лядов тер ладонью ухо и очумело потряхивал головой. Гинтас, так и не выпустивший из рук тесак, тыльной стороной ладони промокнул мгновенно появившуюся царапину на щеке и тут заметил тор-чаший из порванного рукава острый сучок. Вадковский медленно поднимался с земли, не отводя глаз от огромной щепки над собой, глубоко вонзившейся в дерево на уровне груди.

Тем временем за лесом, которым они прошли ночью, что-то яростно скрежетало, вырываясь, ища выход. У верхнего предела слышимости верещало, билось, клокотало. Потом на фоне яркого, почти дневного неба подряд полыхнули несколько синеватых вспышек. Звука от них никакого не было, но страшно заныли зубы, и мир на мгновение поплыл перед глазами.

За обрывом ходило, натыкаясь само на себя, многочисленное эхо. Грохоту было тесно.

Трайнис коротким жестом приказал. — в укрытие. Не вставая в полный рост, отбежали от края и укрылись за стволами в теневой для стихии зоне. Присели, настороженно шаря взглядами по сторонам.

— Что это? — шепотом спросил Вадковский. Глаза у него округлились. Он никак не мог забыть огромную щепку, снарядом вылетевшую из чащи.

Грохот затихал. Теперь доносились неясные звуки. Что-то там падало, осыпалось, лениво сползало.

— Кажется, это... — Трайнис не договорил, зажмурился и вжал голову в плечи.

Второй удар — раскатистый, но более рыхлый и медленный — прокатился по небу. Горизонт отозвался басовито. Или в ушах зазвенело? Лядов зажал оба уха ладонями. Звук чувствовался диафрагмой. Из чащи ощутимо дохнуло теплым ветром и гарью. Вдруг стало светлее, в подлеске появились и побежали короткие быстрые тени. Трайнис недоверчиво покосился вверх — и вскочил: над кронами что-то неторопливо взлетало, споря по яркости с солнцем, замедлялось, с ним замедлялись и новорожденные тени.

— Бежим! — завопил Трайнис, дернув Лядова за рукав.

— Куда?! — закричал Вадковский, дергая за ремень контейнер.

Трайнис не оборачиваясь махнул рукой — за мной.

Оскальзываясь, помчались вдоль края обрыва. В чаще за спиной послышались нарастающие стремительные шорохи и удары — что-то многочисленное с огромной скоростью налетало на деревья и шлепалось на землю. Потом страшно затрещали ломаемые кроны, близкий тяжелый удар коротко подбросил землю под ногами. В спину дохнуло жаром — показалось, затрещал затылок и комбинезон приварился к спине. Перед ними легли тени.

Вадковский бежал последним. Спину и затылок пекло неимоверно. Он не обернулся, лишь пригнул голову и припустил быстрее. Бежать было неудобно, контейнер мотался, норовя заехать под колено.

Каменистый обрыв утеса превращался в покатый травянистый склон, по нему уже можно было спуститься. Но Трайнис уводил дальше.

Вадковский на ходу поглядывал на уплывающую назад невысокую сопку в долине — их следующий ориентир. Над сопкой оседало облако пыли. Еще дальше Роман разглядел светлый, кривоватый клык скалы, кажущийся отсюда очень маленьким. Это была очень хорошая реперная точка — спутать ее с чем-нибудь будет сложно.

Отбежав на порядочное расстояние, они остановились, задыхаясь, и обернулись. Зарубку на обрыве Трайнис сделать не успел, поэтому точное расположение лагеря было неизвестно, но примерно над тем местом сейчас из чащи поднимался дым, густея на глазах. Поблескивало пламя, пробуя на зуб вековые деревья — огненно-рыжие лисы бегали вверх-вниз по стволам. Зрелище было завораживающим. Гинтас так и застыл с приоткрытым ртом.

Вадковский закричал:

— Гинтас, надо уходить!

Трайнис с трудом оторвал взгляд от языков пламени, лижущих стволы великанов уже на половине высоты, огляделся.

— Я запомнил направление, — нетерпеливо сказал Вадковский. — Пошли.

Трайнис не раздумывая, механически двинулся за ним Лядов, оглядываясь, пристроился в хвосте. Глаза у него были потрясенные и тоскливые.

Они торопливо спустились в низину. Деревья здесь снова росли густо, слабый солнечный свет косо падал в прорехи слившихся крон туманными желто-зелеными колоннами. Вершина сопки все реже появлялась за смыкающимися кронами.

Треск огня стих. Тишина вокруг стояла неимоверная. Чаща казалось торжественной. Столбы света были колоннами храма. Тут, наверное, могли водиться эльфы.

Снова шли молча и быстро, как ночью. Вадковский вдруг остановился:

— Ах ты...

— Что? — Трайнис, не сбавляя шаг, догнал, положил руку ему на плечо.

— Зарубки не сделали.

— Уже не важно. Идем. Возвращаться не будем. По-моему, это был универсальный генератор.

— Оба раза?

— И глайдер.

— Второй раз послабее вроде... — пробормотал Лядов. Лицо его было бледным.

Вадковский убыстрил шаг, вновь возглавляя группу. Не оборачиваясь, сказал:

— Все правильно. Будем идти по крупным ориентирам. А отметки лучше делать из камня.

Почва стала повышаться.

— Она? — Трайнис кивнул на взбирающийся по склону лес.

— Она, родимая, кто же еще, — уверенно отозвался Вадковский. — Других поблизости не было.

Лишь взобравшись на вершину, где лес поредел, а под ногами горбились голые и мшистые камни, усеянные солнечными пятнами, сделали остановку. В воздухе висела желтоватая пыль. В напряженных позах расселись на камнях, готовые вскочить в любой момент, переводили дыхание, вытягивая шеи и стараясь высмотреть, что творится там, откуда только что бежали.

Видимые в прорехах ветвей несколько молчаливых великанов, оказавшихся на изрядном удалении, пылали. Горели они так же, как и жили — неторопливо и основательно, от корня до кроны. Густой слоистый белый дым тек в спокойном воздухе вертикально вверх, на большой высоте начинал клубиться, темнеть, расплываться гигантским разбухшим пирогом.

Вадковский резко откинул крышку контейнера, как будто там притаились скорпионы, наклонился, пробормотал что-то. Вскинул голову.

— Гинтас, это все надо выкинуть. Тут везде аккумуляторы!

— Проклятье. — Трайнис подскочил к контейнеру. — Точно. — Со страдальческой гримасой он смотрел на парализаторы, коммуникаторы, защитные пояса. Осторожно вытащил парализатор. — Жалко. Ладно, все равно не работает. Швырять на камни не советую.

Спустившись немного назад по склону, они аккуратно сложили снаряжение в яму под нависшим камнем. Подумав, Трайнис сорвал с руки мульт и тоже положил в общую кучу. Не сговариваясь, отошли подальше, пока схрон не скрылся за покатой вершиной сопки.

— Выброси командирский пульт, — посоветовал Вадковский. Сидя на земле, он деловито вытряхивал ботинок.

— Не могу. Это все, что осталось от корабля... то есть, для связи с кораблем.

Вадковский покивал понимающе:

— Тогда хотя бы не носи на себе. Положи в контейнер. Пристальный взгляд Романа остановился на комбинезоне Трайниса, на вздутии панели сервиса. Заметив его взгляд, Гинтас послушно осмотрел себя. Вадковский вдруг начал рвать свой комбинезон. Материал не поддавался.

— Ты что? — изумился Лядов.

Вадковский ножом вспорол материал по периметру и выдрал блочок сервиса. В прорехе показалась белая майка, изрядно потемневшая.

— Здесь аккумулятор. — Роман покачал в воздухе плоским блоком с неровной бахромой по краям и передал нож.

В молчании были удалены оставшиеся два блока и положены под камень к остальному снаряжению.

— Назад, к природе, — пробормотал Вадковский. — Ничего не забыли?

— Нет, — твердо сказал Трайнис. — Это — последнее.

— Словно погоны спороли, — непонятно сказал Лядов.

Положили лядовскую сумку в опустевший контейнер. Как ни странно, за всеми этими марш-бросками бутылки с вином не разбились. Придумали удобный способ тащить контейнер вдвоем, удлинив ремень.

Посидели, поглядывая друг на друга. Глаза у всех были чуть незнакомые и чем-то похожие. Лица блестели. Пот уже оставлял на щеках светлые дорожки — не умывались толком почти сутки. Начинался день. При полном безветрии температура быстро повышалась. У Трайниса были самые короткие волосы, и поэтому выглядел он достаточно прилично, хотя запекшаяся царапина на грязной щеке придавала ему немного зверский вид. Лядов же с Вадковским были взъерошены, и неаккуратные дыры на правом боку над поясом каждого смотрелись вполне естественно. Бледность не сходила с лица Лядова.

— Слава, ты пить хочешь? — спросил Вадковский.

— Нет.

Раздался слабый треск. Все трое посмотрели в ту сторону. Лопнула кора по всей длине огромного ствола. Запылало еще одно дерево-великан.

Пока пожар распространялся по верху утеса и теоретически должен был уходить назад, к осыпи, и там столкнуться с огнем, наверняка идущим от места взрыва универсального генератора. Но стоило горящему стволу или даже головешке рухнуть в долину...

Река плотного белого дыма рвалась в небо. Высоко над утесом поток замедлялся, курчавился бурунчиками и не спеша набухал в громадное сизое облако. Все это происходило в тишине, полном безветрии и при ярком солнечном свете.

— Пойдемте. — Вадковский заставил себя оторваться от чарующего зрелища. — Хорошо бы сейчас пошел дождь со снегом.

Троица сбежала под уклон сопки и быстро исчезла среди неверных желто-зеленых пятен чащи.

Вадковский выломал с дерева палку, чтобы опираться в пути. Особенно палка оказалась полезной на крутых склонах. Его примеру никто не последовал — Трайнис нес тесак и занимался путевыми отметками, у Лядова правая рука постоянно оглаживала карман с пистолетом, другой он помогал Роману нести контейнер.

Трайнис быстро освоил новый способ отмечать пройденный путь — вытянутый холмик камней, набрать которые оказалось не сложно — достаточно содрать слой дерна с подозрительной травянистой кочки. Жизнелюбивость местной флоры была потрясающей. Часто сплошная скала начиналась уже на глубине локтя. Спрашивается, как держатся тут деревья? Раздвигают корнями камень? А воду где берут? На предыдущей стоянке Трайнис с Лядовым, в очередной раз сверкнувшим древними знаниями, начали искать воду в низине. Извозились, но кроме чуть влажной почвы — ничего.

— Наверное, глубже, — хмуро резюмировал Трайнис, очищая ладони пучком травы.

На коротком привале, где каждый получил по два глотка воды — никто даже не заметил, насколько мала порция, Гин-тас объяснил, как ходить по азимуту. Конечно, миновав три лощины и две сопки, пора было скорректировать курс — взобраться на дерево и попытаться разглядеть с верхушки поляну фиолетовых цветов или скалу, о которой рассказал Вадковский. Но лесной пожар позади не давал на это времени.

Впрочем, они отошли уже достаточно далеко. При полном отсутствии сколь-нибудь серьезного ветра, верхнего пала — самого опасного, прыгающего по кронам — пока можно было не бояться, но как-то сама собой опасность заблудиться, не найти корабль отступала перед стеной огня. Трудно было назвать это страхом, тем более что огонь не мчался по пятам — что-то другое гнало их вперед. Возможно, это проснулись самые простые древние инстинкты.

Иногда они, не сговариваясь, останавливались на несколько секунд, прислушивались, переглядывались и спешили дальше. Треск и гул пламени давно не нарушал темно-зеленые тени безмолвия. Набухшее в безмятежной синеве дымное облако не показывалось — два часа шли под сплошной древесной кровлей, густо сочившейся тепло-зеленым светом, в темных прожилках веток разной толщины и изогнутости. Лица, руки и комбинезоны стали нежно зеленого цвета. Лядов по просьбе Трайниса вслух отмечал каждый прошедший час.

Вадковский вел по прямой.

На ходу не разговаривали, чтобы не сбить дыхание. Иногда Роман перебрасывался с Трайнисом парой слов: для страховки они вдвоем выбирали вдалеке очередной ориентир — дерево или приметный выступ на почве.

Прошло два часа. Солнце заметно переместилось — редкие световые столбы пронзали чащу вертикально. Стало совсем жарко и душно. Комбинезоны были расстегнуты до пояса, сброшены с плеч и рукавами завязаны на бедрах. Потные майки сорвали и комками покидали в контейнер.

Час назад был сделан короткий привал, и Трайнис скупо отмерил каждому по два глотка. Вид у него при этом был самый суровый.

Желудок уже подавал пробные сигналы, но легко заглушался заботой о правильности курса и растущей тревогой о присмиревшем в тылу огне. Ненормальная молчаливость и безжизненность леса сейчас была на руку — большой огонь бесшумным не бывает. Но в этой тишине копилась угрожающая напряженность.

Возможность скорректировать курс появилась сама собой.

Идущий первым Вадковский поставил ногу на скальный обломок и всмотрелся в исполосованную тенями, перекрытую стволами ярко освещенную вертикальную каменную поверхность в глубине леса. Оглянулся на догонявших:

— Она.

И улыбнулся.

Скала оказалась очень древней на вид и почти голой: только на крутых подступах зелень цеплялась за трещины и внушительную насыпь обрушившихся фрагментов, да кое-где выше, на каменных полках, притулились зеленые мочалки.

Вершина скалы торчала над лесом.

Они с жадной торопливостью обошли вокруг основания. Скала походила на гигантский, указующий в небеса чуть согнутый палец, вытесанный смелыми взмахами кубиста.

— Так, — сказал Трайнис, и все трое перевели взгляд с удобной пологой насыпи на прорезанную глубокими черными щелями вертикальную стену, выше приобретавшую отрицательный наклон.

С другой стороны «пальца» почва резко шла под уклон и падающие обломки просто раскатывались по лесу, так и не сложившись в насыпь. Земля там бугрилась от зеленых кочек.

Трайнис обратил внимание, что свежеупавших камней нигде нет, и это очень хорошо — значит, скала крепкая.

— Привал, — объявил Вадковский. Они повалились прямо на подножие осыпи, едва прикрытое дерном и мхом.

Роман закинул свою" майку на куст — сушиться. Улегся голой спиной на снятую верхнюю часть комбинезона, зажмурился от бьющего вниз вдоль скалы солнца:

— Хорошо... Рекомендую.

Солнце жарило основательно.

Трайнис расщедрился — каждый получил по четыре глотка воды и одному мясному брикету.

Перекусывали не спеша.

Вадковский поделился способом пить очень мелкими глотками, чтобы казалось больше.

Трайнис рассказал, как отдохнуть за несколько минут, если уметь полностью расслабляться.

Они лениво переговаривались.

— Жестковато здесь, — Роман поерзал всем телом. — Неудобно загорать.

— Зато будильник не нужен, — сказал Лядов. — Не уснешь.

— Да, времени спать нет, — сказал Трайнис.

— Отдохнуть необходимо, — сказал Вадковский. — Чтобы руки-ноги не дрожали.

Замолчали, посмотрели на скалу. Поляна фиолетовых цветов была не столько впереди, сколько рядом — на вершине скалы.

— Слава, вставай, — Роман осторожно тряс Лядова за плечо, черным силуэтом заслоняя солнце.

— Да... — невнятно произнес Лядов, с трудом промаргиваясь, и сел.

Солнце почти не переместилось. Он поднялся и с силой потер лицо ладонями, огляделся. Тихо. Запаха гари нет. Ах да, при полном безветрии и не должно быть. Он посмотрел на часы. Прошло всего двадцать минут.

Голый по пояс Трайнис стоял неподалеку и разглядывал бок скалы над собой, словно не спеша выбирал вещь в списке синтезатора.

Вадковский решительно застегнул комбинезон, надетый на голое тело, сделал несколько резких круговых движений руками, разогрел связки, «поломал», щелкая суставами, пальцы. Усердно двигая головой, размял шею. Подбоченясь, задрал голову к вершине. Гинтас подошел к нему, позвал Лядова.

— Полезет Ромка, — почему-то вполголоса сообщил Трайнис. — Я никогда бы не разрешил этого безобразия, но у нас нет времени блуждать по лесу, а корректировка курса необходима. Роман занимается на курсах в том числе и спецподготовкой.

— Всего две недели, — сказал Вадковский. — Какая там подготовка.

— Мы со Славой скалолазы еще те. Ты всегда спортом увлекался, не скромничай. Мы не можем промахнуться с поляной при такой ситуации в тылу.

Вадковский снял с куста майку, молча порвал на ленты и перевязал ладони. Оставшиеся полосы сунул в карман.

— Эх, веревки нет, — вздохнул Трайнис.

Роман разминал запястья и смотрел вверх.

— Значит, понял? — Трайнис положил ему руку на плечо, другую протянул к скале. — С насыпи за угол — на правую грань, затем по трещине вверх, снова за угол — там уже будет небольшой положительный наклон, правда очень не большой. Карнизик там сверху — эх, совсем не на месте... Затем снова поворот, переходишь на левую грань, и там, где сильное выветривание, можно влезть на макушку. Кстати, как только засечешь направление — сразу спускайся, не лезь до конца. Понял?

— Понял, понял.

— Нож не забудь. На нас не смотри, не отвлекайся. Если что надо — крикни. Если нам надо будет — мы тебе крикнем. И... не дури. Двое с носилками по лесу не ходоки. — Трайнис неловко отвел взгляд.

— Понимаю. Не боись.

— Давай, Ромка. — Лядов хлопнул Вадковского по плечу. — Ни пуха.

— А? — Вадковский не обернулся.

Он взобрался по насыпи, звонко пошлепал ладонями по каменной стене, занес ногу за скругленную неведомыми ветрами грань, перевалил через угол и медленно пополз по длинной восходящей трещине, впиваясь пальцами в невидимые неровности, прилипая к скале всем телом. До поворота на заднюю грань было метров десять. Удобная для крохотных шажков трещина к концу мельчала, но там уже появится положительный наклон, который сильно облегчит продвижение. Снизу все это казалось несложным. Но когда Лядов с Трайнисом, медленно следуя за Вадковским по земле, обогнули скалу и резкий уклон сразу отдалил Романа, стало видно, насколько человек теряется на фоне каменной глыбы.

Вадковский на несколько минут застыл. Он был на задней грани, и уже прополз по ней несколько метров. Здесь должен появиться слабый положительный наклон. И он появился, даже на глаз было заметно. Но Вадковский застрял, словно дальше стена была полированной.

Трайнис, потомившись пару минут, собрался уже крикнуть, но Лядов крепко сжал его локоть, прошептал на ухо:

— Не мешай.

Трайнис закусил губу. Вадковский морской звездой неподвижно висел на стене, изо всех сил прижимаясь к камню щекой.

Лядов медленно протянул к скале руку:

— Что это?

Трайнис тупо посмотрел на медленно поднимающуюся в воздух полоску ткани, на которые Роман порвал свою майку. Полоска только что свисала из его кармана вдоль бедра. Ветра не было. Да и не мог ветер дуть о т поверхности камня. А если бы мог — «бинт» в таком случае должен был трепетать. Но кусок ткани плавно поднялся и замер горизонтально. Комбинезон на спине Вадковского вздулся пузырем.

Трайнису показалось, что его внутренние часы остановились. Он вполне воспринимал внешние убегающие секунды, но внутри себя висел за плечами Вадковского, видел мелкие неровности камня его глазами, до боли впивался побелевшими ногтями в камень и боялся глубоко вздохнуть.

— Куда ты? — Лядов схватил Трайниса за пояс.

— Роман! — крикнул Трайнис, сделав несколько порывистых шагов.

Со скалы долетел не то хрип, не то всхлип.

Что-то прошуршало в ветках над их головами. Потом еще раз. Двое под скалой растерянно запрокинули лица. Они даже на несколько секунд забыли о друге: мелкие камешки, каменная крошка, пыль срывались с задней грани и сильно разреженным облаком медленно летели по воздуху горизонтально, наталкиваясь на ближайшее дерево.

— Иди назад! — заорал Трайнис. — Ты прошел меньше половины. Возвращайся!

Вадковский шевельнул головой, словно хотел оглянуться на крик. Но не оглянулся.

— К черту поляну! Роман, давай назад! — Трайнис подбежал вплотную к скале, но отсюда видно было еще хуже и он попятился. — Назад, Рома.

Лядов лихорадочно озирался — что подложить? Ветки? Охапку травы? Он даже углубился в чащу на десяток шагов. Но кругом равнодушно высились деревья, подлесок был беден. Тесаком столько травы не накосить. Лядов выскочил из чащи.

Вадковский вдруг резко уронил к поясу правую руку, раздался слабый щелчок и его рука метнулась назад к поверхности скалы — в ладони блеснуло лезвие ножа. Роман всадил нож в трещину. Не отпуская рукоятку, сделал маленький шажок.

— Все нормально, — долетел его напряженный голос. — Что за ерунда? Скала, что ли, падает? — Он сделал еще шажок.

— Нет, — беззвучно прошептал Трайнис. Во взгляде его была мольба.

— Скала — нормально, — крикнул Лядов. — Тут что-то странное.

Вадковский потихоньку двигался. Ноги его постоянно мелко переступали, стараясь забираться поглубже в щели, компенсируя этим действие непонятной силы, заставляющей съезжать подошвы. Некоторое время только слабый шорох срывающихся камешков, короткий звон ножа, да хриплое дыхание нарушали тишину. Камешки и песок продолжали самым диким образом горизонтально удаляться от скалы из-под ног Вадковского.

Роман достиг края стены и переполз на «левую» грань.

Трайнис судорожно вытер локтем мокрое лицо. Они переглянулись с Лядовым и побежали вслед за Романом по земле. С этой стороны поверхность скалы была сильно разрушена. Многочисленные трещины — результат активной эрозии скальных слоев — превратили эту часть «пальца» в неаккуратное нагромождение булыжников, словно привезенных из разных каменоломен и сложенных кое-как. Крупные щели между ними были завалены каменными обломками. Вадковский по-собачьи быстро вскарабкался и исчез за краем плоской верхушки. Долетело его неясное восклицание.

Лядов с Трайнисом ждали, запрокинув головы.

Наконец Роман появился — далекий, стоящий в полный рост, но наклонно.

— Что там видно? — прокричал Трайнис, приставив ладонь к глазам.

— Поляна есть! — крикнул Вадковский, нагнувшись к ним и махнул рукой в сторону непройденной чащи. Затем показал рукой назад: — Но там... Ладно, сейчас спущусь. Не орать же на весь лес. Поберегись! Кидаю азимут.

С вершины полетели камни. Несколько крупных фрагментов вломились в чащу. Слышно было их глухое подпрыгивание по лесной подстилке.

Непонятная сила изменила направление своего действия и при спуске помогала Роману, прижимая его к скале.

Вадковский с трех метров спрыгнул на осыпь. С грохотом приземлился. Посидел на корточках в облаке поднятой пыли, выпрямился. Оскалив зубы, потер поясницу. Озадаченно посмотрел на вершину скалы. Трайнис и Лядов бросились к нему. Роман поднял ладонь — все в порядке. Опустился на камень, тяжело уронив руки.

Он был равномерно покрыт пылью, бинты на ладонях почернели. Лицо стало пятнистым от грязи и пота. Ладони и щека в царапинах, комбинезон порван и исполосован, словно Вадковского волокли по наждаку. Он медленно и тяжело дышал, открыв рот.

Трайнис полез в аптечку. Лядов протянул флягу.

— Все... в порядке, — сказал Роман чужим голосом, сделал один большой жадный глоток. Невзирая на протесты Лядова, вернул флягу. — Поляну видел. Дойдем. Но главное... — он обернулся на чащу, откуда они вышли.

Трайнис посматривал на него, обрабатывая ранки. Лядов замер с флягой в руке.

Вадковский посмотрел на друзей:

— Да ничего ужасного там нет. Просто пожар прекратился.

— Как это? — сказал Лядов.

Вадковский пожал плечами:

— Дыма из леса нет. Облако поднялось высоко и уже рассеивается.

Трайнис молча убрал аптечку в карман с хмурым видом уселся рядом.

— Надо идти, — сказал Вадковский.

— Отдохни, — воскликнул Лядов. — Правда, Гинтас? Час ничего не решит. Ромка, ты же устал.

Трайнис молчал.

Лядов повернулся и посмотрел назад. Чаща встретила его зеленым сумраком, далеким сводом листвы, кое-где пробитым солнечными стрелами. Острия световых лучей растворялись в зеленоватом пару на дне тишины, устланной травой. В неживой неподвижности леса, который не был поражен вредными насекомыми, ровную сочную траву которого не устилал ковер полусгнивших листьев, покой которого не нарушало никакое зверье, Лядов на миг ощутил давление, какое испытывает человек при виде видеофона, если давно ждет очень важного звонка.

Он нахмурился:

— Надо идти... Похоже, тут не стоит долго быть на одном месте.

Трайнис кивнул, поднимаясь, потянул с земли контейнер.

Лядов взял в руку тесак, испачканный землей и зеленью, передал Вадковскому пистолет и объяснил, как им пользоваться.

— Ничего нового, — сказал Роман, небрежно вертя оружие.

— Осторожнее, — сказал Лядов.

— Слава, думаю, отмечать путь теперь можно реже, — сказал Трайнис.

— Зачем вообще нужны отметки? — пожал плечами Лядов. — Нам некуда возвращаться.

— Место падения глайдера — это реперная точка, — сказал Трайнис. — Если заблудимся, возвращаться придется, чтобы начать все с начала.

Экипаж «Артемиды» обогнул скалу и двинулся в глубь чащи под легкий уклон, ориентируясь по камням-азимутам, брошенным Романом.

Верхушка скального «пальца» позади быстро исчезла за кронами. Вскоре и исполосованная вертикальными тенями каменная стена скрылась за тесно сдвинувшимися стволами. Они вновь шли среди сонных великанов, лавируя у подножий стволов. Лядову припомнился детский фильм, где мальчик с девочкой то ли от кого-то убегали, то ли кого-то догоняли. Деревья в фильме были очень похожи на эти. Только те деревья были смоделированы, а эти — настоящие. Да и мальчик с девочкой, хотя и были в сказке, знали, что там будет дальше по сюжету, кого нужно бояться, а с кем можно дружить. В сказках финал закономерен. Только в некоторых играх на симуляторе действие и финал непредсказуемы. А еще — в жизни.

— Какой ориентир? — на ходу спросил Трайнис. Он только что сделал каменный вытянутый холмик среди травы и догнал друзей.

— Лощина между сопками, — ответил Вадковский. Он шел первым, помахивая пистолетом. Сзади его комбинезон тоже был покрыт параллельными полосами частых царапин. — Одна сопка с характерной каменной надстроечкой на макушке — легко узнать. Но сначала пересечем безлесную полосу. Я не знаю, что там. Я сверху видел длинный разрыв в кронах поперек нашего пути. Вроде как просека там проходит. Или дорога.

Трайнис и Лядов за его спиной обменялись взглядами.

Лес тек навстречу, как поясная облачность на Юпитере. Зелено-дымчатая, палево-желтая, сумрачно-коричневая, пепельно-черная бесконечность раскручивалась перед глазами, набегала, охватывала, затягивала, смыкалась за спиной, давила сверху мутно светящейся зеленой крышкой.

Трайнис сделал много холмиков-указателей, Лядов четыре раза объявил о начале нового часа. Лесной пожар казался уже чем-то далеким, к нему относились с пренебрежением, как к назойливому комару. Путь на Камею был незначительным эпизодом. Никто уже не высчитывал возможное время в пути и не взвешивал шансы найти корабль сразу, без кружения по дебрям. Они знали, что надо идти вперед, двигаться. Эта однозначность непонятным образом успокаивала и все упрощала.

Был сделан один маленький привал и один большой. Вернее, средний — перекусив, спать не стали, лишь полежали, опустившись на траву прямо там, где остановились.

— Что вы увидели снизу, когда меня потащило со стены? — лениво осведомился Вадковский.

Трайнис и Лядов описали увиденное. Роман затих в высокой траве. Потом донеслось его сдержанное, в сердцах:

— Однако...

— Это — феномен, — уверенно сказал Лядов.

Все согласились. На том обсуждение происшествия и закончилось. Преодолели — и ладно.

Редкие солнечные лучи — кроны на ровных участках были густы — вновь стали склоняться, солнце перевалило полдень.

Снова шли быстрым шагом. Даже лядовские часы, педантично отсчитывавшие время, не избавляли от впечатления, что идут они очень давно, несколько дней. Усталость уже не стекала свинцом в ноги, а превращалась в безразличную покорность — идем, потому что надо идти, потому что ничего другого делать нельзя. Голова тупела и легчала одновременно. Все, не относящееся к действительности, безжалостно изгонялось на задворки сознания, где теряло в весе и значимости. Остались активными только прямые ассоциации и простые действия. Появилось умение одним беглым взглядом цепко осмотреться вокруг и над собой. Ноги уже сами обходили ямы, скрытые травой. Голова сама уклонялась от веток, при этом взгляд не отрывался от намеченной тропы.

На ходу не разговаривали, хотя были попытки петь хором походные песни, шутить для поднятия тонуса. Никто уже не мог сказать, как вчера, что мысленно он давно на борту «Артемиды». Никто уже не предвкушал праздничный ужин в кают-компании, смакуя вслух обильное меню. Предвосхищений и фантазий не могло быть среди бесконечного леса, в котором даже следа твоего не остается — трава сразу поднималась, едва с нее сходил ботинок.

Впереди посветлело. Вадковский, вытянув шею, всмотрелся, махнул приглашающе пистолетом. Все ускорили шаги, хотя особого смысла в этом не было. Незачем спешить там, где нельзя опоздать.

Сначала сквозь поредевшие стволы показалась залитая солнцем стена леса, отделенная значительным расстоянием; пространство, лишенное деревьев, уходило вправо и влево. Преодолевая последние метры, они испытали мгновенное облегчение оттого, что чаща кончилась. Но глаза говорили: не надолго. Чащу рассекал каньон. На той стороне, подступив к каменистому обрыву, неприступным частоколом снова теснился лес. Темная зелень слившихся крон, словно пена над краем кастрюли, нависала над противоположным склоном.

Край каньона был дик и неухожен. Рваный камень у подножия деревьев чередовался со свисающей в пропасть травой. Подойти к обрыву и заглянуть вниз не осмелились — камни шевелились под ногой, травянистые участки подозрительно проседали.

— Ну и что же нам делать? — спросил Вадковский, деловито вертя головой. — Ага, кажется, нашел. Пойдем.

Он двинулся влево вдоль обрыва.

Трайнис потянул за собой Лядова — тот, вцепившись в выпирающий обломок корня, пытался заглянуть вниз.

Каньон был залит солнечным светом и смотрелся очень весело из-под полутемного полога чащи. Деревья у самого края стояли не так густо, и без подсказки Романа все увидели, что метрах в ста слева над пропастью нависает небольшой — едва примоститься глайдеру — каменный выступ, ярко выделяясь за тенями стволов.

Вадковский, уже осторожно ступая на залитую солнцем поверхность, подумал: «Надо бы деревьям наконец названия дать».

На каменной площадке невозмутимо одинокое гигантское дерево, крона его не сливалась с остальным лесом, врастая на большой высоте в ослепительно синее небо. До противоположного края было метров пятьдесят. Отсюда казалось, что большая часть треугольного каменного выступа парит в воздухе. Отвесная поверхность другого берега была изборождена такими свежими трещинами и разломами, словно каньон появился вчера.

Трайнис мягко остановил Романа, положив тому руку на плечо.

— Я пойду.

Вадковский обернулся, подумал и молча пропустил Гинтаса вперед.

Медленно скрипела каменная крошка. Замирая после каждого шага, Трайнис по тонкому слою белой пыли вышел на середину к дереву. Обернувшись, он улыбнулся и помахал рукой. Зубы сверкнули на грязном лице. Потом он осторожно перелез через коленом торчащий корень и остановился. Долго смотрел вправо, потом так же долго влево. Мельком глянул в небо. Опустился на корточки, упершись в камень ладонями, осторожно лег на живот и по-пластунски подобрался к краю уступа.

Лядов почувствовал, как напрягся Вадковский. Но приказ есть приказ — Роман стоял неподвижно, глубоко вдохнув и совершенно затихнув.

Очень долго Трайнис смотрел вниз — был виден только его затылок. Его хаотично испачканный пылью комбинезон почти слился со светлыми камнями. Пятясь, Гинтас осторожно отполз от края, поднялся и медленно пошел назад. По его лицу ничего нельзя было прочитать, только мокрые дорожки от капель пота исполосовали лоб и щеки.

Вадковский длинно выдохнул.

Трайнис приблизился. Весь он был в белой пыли. С виска быстро прокатилась капля, оставив еще одну дорожку.

Лядов привычным движением протянул флягу, лежавшую в кармане, в котором раньше был пистолет. Трайнис улыбнулся и флягу не взял.

— Спасибо, Слава.

Они отошли под тень деревьев. Сели на траву. Земля здесь казалась устойчивее, чем на краю.

— Там что — феномен? — спросил Вадковский.

Трайнис подумал:

— Не знаю.

— Это как? — азартно спросил Роман. — Ты что видел?

— Слева есть переправа — дерево упало через пропасть. На самом дне — речка. Но крошечная, стоячая. А еще, мне кажется, я нашел спутник СКАД.

Не отрывая изумленного взгляда от лица Трайниса, Лядов глотнул из фляги, сам того не заметив.

Вадковский посмотрел в сторону уступа.

— Нет, — сказал Трайнис. — Очень опасно. Я насчитал пятнадцать рухнувших деревьев. Вместе с куском... чуть не сказал «берега». Как держится этот — не знаю.

Вадковский кивнул, по глаза его продолжали изучать уступ, что-то высчитывать, сопоставлять.

Трайнис достал платок, поплевал на него и стал оттирать лицо.

— Надо спешить, — сказал он, — пока мост есть. Попадем на ту сторону — о пожаре можно будет забыть.

Через несколько секунд все трое уже стояли в полной готовности продолжать путь.

Посмотрев на едва примятую траву — не забыли ли чего, Вадковский молча кивнул и первым пошел к переправе.

Громадное дерево лежало поперек каньона, вывернув мощными корнями кусок скалы. Кусок рассыпался. Обломки съехали в образовавшуюся ямину, попадали на дно каньона. Множество мелких камешков остались висеть на корнях, словно пронзенные насквозь. Обхват дерева был таким, что идти по нему можно было как по дороге, не балансируя. Мощная крона сделала огромную брешь в чаще на той стороне. Придавленные, вывернутые стволы и ветви белели свежими изломами. На вид дерево лежало прочно. Но ребята стояли, с недоумением разглядывая переправу. Все было слишком свежим. Изломы веток влажно блестели, вывернутые камни не покрылись пылью. Да и не мог зеленый великан вырасти так близко к краю — уступ давно бы уже рухнул.

Солнце палило с высоты. Вокруг дрожало марево полуденного безмолвия. Все трое разглядывали переправу.

— Потом обсудим, — сказал Трайнис, задвигавшись и заскрипев каменной крошкой. — Выбора нет. Переходим по-одному.

Никто не пошевелился.

— Есть варианты? — удивился Трайнис.

— Нет, — равнодушно сказал Вадковский. — Идите вперед. Прикрою.

Он положил руку на карман с пистолетом.

Трайнис первым перебрался через каменное месиво, пролез сквозь вздыбленные корни и ступил на ствол. Ствол был очень ровным — суживающаяся вдали колонна с крупной шершавой корой. Лишь несколько больших сучьев торчали на протяжении.

Гинтас осторожно двинулся вперед, с тесаком в опущенной руке. Вадковский и Лядов сидели в траве, поодаль от корней упавшего дерева, и пристально следили за каждым движением Трайниса. Сомнительным было, что человек своим малым весом может что-то нарушить в устойчивости многотонного дерева. Но Камея уже показала, что когда-нибудь происходят любые случайности.

Трайнис медленно удалялся. Казалось, он зачарованно смотрит под ноги. С прочного скального края переход не казался чем-то сложным, а тем более страшным. Но Вадковский после штурма скалы ясно представлял, что чувствует сейчас Трайнис. Ходит ходуном в такт шагам горизонт. Дыхание кажется удивительно громким. Вдруг оказывается, что солнце неимоверно печет затылок и капли пота нестерпимо щекочут спину и щиплют глаза, а твоя тень ползет перед тобой, отвлекая, мешая резким контрастом выбрать место для следующего шага. Малейшее движение воздуха кажется предвестником урагана, могущего сбросить вниз. Безопорная бездна справа и слева ласково убеждает в прелести свободного парения. А самое главное — не веришь ты в надежность такого случайного моста, как упавшее дерево. Вадковский вдруг ясно понял, что он именно не верит. Но почему? На вид дерево лежало прочно. Оба конца ствола метров на десять каждый заходили на твердые скальные участки. «У всех происшествий с нами здесь, на Камее, нет никакой системы — вот чему я не верю. Мы никак не поймем, что здесь происходит. А здесь что-то явно происходит. Причем так явно, что мы за эти сутки чудом не разбились, едва не сгорели. А на скале этой — что было? Флуктуация, нарушающая законы физики раз в миллион лет? Так и вода в стакане может вскипеть сама собой, или солнце пойдет вспять. Кстати, скалу назовем Палец. Или нет... Перст Указующий». Лядов толкнул его локтем. Вадковский поднял голову:

— М-м?

Трайнис стоял на той стороне на стволе, по пояс скрывшись в поверженной кроне, и махал рукой.

— Славка, давай, — мотнул головой Вадковский, продолжая сидеть. — Я и тебя прикрою.

Лядов внимательно посмотрел на Романа, подхватил контейнер и полез сквозь переплетения корневища.

Шел он по стволу медленно. На середине остановился на несколько секунд, повертел головой по сторонам и замер, уставившись вниз. Даже с такого расстояния Вадковский прочитал на его лице изумление.

Роман поднялся.

Лядов покачнулся и двинулся дальше, показалось торопливо. Он шел и глядел исключительно под ноги. Добрался до конца. Трайнис подал ему руку. Они что-то закричали с той стороны, энергично замахав руками. Вадковский поставил пистолет на предохранитель, сунул за пояс и отмахнулся — мол, не мешайте.

Упавшее громадное дерево удобнее стоящей скалы. Особых усилий для преодоления не требует. Выйдя на ствол, Вадковский окунулся в ощущение пустого воздуха. Даже на Указующем он такого не испытывал. Тут не вожмешься в камень всем телом, не вцепишься пальцами в трещины, тут все проще. Две подошвы. Ты, как воин, поднявшийся над бруствером, открыт всем ветрам и опасностям. Вадковский пожал плечами и довольно небрежно двинулся по стволу, стараясь не глядеть вниз. Высота все же была приличная. Краем глаза он заметил, как распахнулся внизу каньон, щедро залитый солнцем, убежал далеко вправо и влево.

На середине Роман не выдержал и остановился.

Это было красиво. Солнце сползло с зенита, но было еще высоко и освещало каньон до самого дна. И правда, речушка сверкала глубоко внизу, петляя среди глыб, лишь изредка разливаясь неподвижным голубоватым стеклом на ширину нескольких метров. А вот на каменных стенах не было следов водной эрозии, совсем. Вадковский хоть и не разбирался в геологии, но сразу это понял. Не эта жалкая речушка пробуравила скальную породу. Роман едва не хлопнул себя по лбу — успел остановить руку — каньон не петлял. Да, он не был вычерчен по линейке — стены его были неровны, но возникало общее ощущение не свойственной природе прямизны. Впрочем, возможно, это особенность Камеи. Какая-нибудь хитрая анизотропия горных пород. Что-то вроде той полосы упорядоченно растущих деревьев. «Опять, — подумал Вадковский, — опять исключительность». А еще он увидел, как в дымке расстояния перспективу каньона перечеркивают под разными углами другие упавшие деревья, которым не повезло и которые не стали мостами, зацепившись верхушкой за противоположный берег. Он насчитал семь. Некоторые лежали переломленные, как трухлявые поленья. И это крепкие бревна в несколько метров в обхвате. Трайнис говорил о пятнадцати. Вадковский осторожно повернулся к другой части каньона. Ага, вот они.

С того берега хором закричали. Роман различил голоса, но не разобрал слов. Поднял руку успокаивающе. И вдруг вспомнил, что еще увидел Трайнис с выступа. Странно, что он об этом забыл. Наверное, не поверил. Нет, не Трайнису — ситуации. Вадковский присел и впился пальцами в кору. От кроны завопили совсем уж неприлично громко. Вадковский повернул голову. Трайнис грозил кулаком, Лядов зазывно загребал ладонью к себе. Роман даже посмотрел на покинутую сторону каньона — не пожар ли подкрался незаметно? Нет, там все было спокойно. Он показал ребятам раскрытую ладонь. Взгляд его пробежал по дну вдаль, изредка натыкаясь на упавшие деревья. Ничего особенного. Впрочем, он не знал, как выглядит охранный спутник СКАД. Но вряд ли тот маскировался под куски камня. Вадковский для устойчивости оседлал бревно, хотя при его диаметре это было больше похоже на поперечный шпагат. Неужели под бревном? Ну да, Трайнис же смотрел с другой точки. И вдруг он увидел. Конечно, наверняка изображение спутника не раз мелькало в новостях, но Роман никогда не заострял на нем внимания. Он был абсолютно черным, но не блестел как «Артемида». Мягкая чернота, густая как сажа, таила его среди мокрого темного камня. Огромным, сдувшимся, изорванным мячом с черными штырями непонятного назначения — то ли антенны, то ли пушки — спутник распластался под стеной. Вадковский даже разглядел веер копоти и многочисленные проплавленные оспины на камнях, словно, падая с орбиты, спутник не только разбился всмятку, но и вдобавок плюнул чем-то раскаленным.

Роман поднялся. Еще раз поглядел на спутник, чья задача была наблюдать за происходящим на планете и около нее, ограждать планету от несанкционированных посещений, напоминать безалаберным путешественникам об опасности высадки на подобные планеты. На подлете к Камее нам бы такой спутник ой как пригодился... Вадковский не испытал сожаления. Случилось и случилось. Он буднично пошел по бревну.

Роман подходил к противоположному берегу. Трайнис, скрестив руки на груди, сурово поджидал его, барабаня пальцами по голым бицепсам — рукава комбеза по случаю жары были завязаны вокруг пояса. Лядова не было видно.

— Стажер Вадковский, у вас совершенно отсутствует дисциплина.

— Да ладно тебе. — Роман тяжело спрыгнул с ветвей на траву и охнул, едва не подвернув ногу — покорение Перста Указующего не прошло даром. Осторожно выпрямился.

— Я просто смотрел. Надо же разобраться. Ты сам видишь, какая тут чертовщина творится.

— Вижу. Поэтому и волнуюсь.

Вадковский разглядел Лядова в тени леса — тот разбивал лагерь. Да, отдохнуть не помешает. Трайнис вздохнул:

— Я постоянно думаю. Но пока ничего, даже не за что зацепиться. На планете что-то происходит, но все виденное нами бессмысленно.

— Мне тоже так кажется, — сказал Роман. — И я тоже пытаюсь понять. А что мы поймем, если будем, как зайцы, удирать от опасности?

— Герой. Ты с этим предлагаешь драться? — Гинтас ткнул большим пальцем за спину, в сторону пройденного пути. — И чем же, позволь спросить? Ловкостью и смекалкой?

Вадковский помотал головой:

— Самое забавное, что объяснение есть.

— Какое?

— Не знаю, но есть. Мы видим массу странных явлений, но, не имея единого ключа, думаем, что видим бессмыслицу.

Они медленно подходили к лагерю, который оказался более спартанским, чем место ночевки. Не хватало костра, не было лежанок — только круг наспех посеченной тесаком травы. Лядов уже разложил цилиндрики концентратов на кусках коры — ностальгическая имитация застолья и скатерти. В центре стояла бутылка. Лядов сурово покосился на Вадковского:

— Ты хочешь, что бы мы с Трайнисом поседели?

— Ты о чем? А, ерунда. Побреетесь наголо.

— Ясно, ясно. Присаживайтесь, угощайтесь. Сегодня у нас, можно сказать, португальская кухня — мясо под портвейн. Ты видел спутник?

— Это все-таки он?

Заняв любимую позу — римского патриция, — Роман не торопясь жевал концентрат, из-под тяжелых век смотря на этикетку бутылки.

— Да. Это точно разбившийся спутник СКАД, — твердо сказал Трайнис. — Я видел такие на орбите. То есть, неразбившиеся.

Вадковский перестал жевать и посмотрел на Гинтаса:

— Это уже слишком. Смотри: метеорит на подходе к планете, упавший глайдер, отказавшая техника, замозатихающий лесной пожар, изменившийся вектор гравитации, упавший спутник.

— Перечень впечатляет, но нет никакой связи между этими происшествиями.

— Как нет?

— А разве есть?

— Конечно.

— Какая? Ну?

— Это все происходит на Камее.

— Вот еще неплохая версия: это все происходит с нами.

— Тут ты не прав, — покачал пальцем Вадковский. — В отчете ясно было сказано о неких феноменах, произошедших задолго до нас.

— Да, это я упустил. — Трайнис потер лоб. — Тогда так: это происходит с людьми.

— Опять нет. А как же зонд-разведчик?

Гинтас задумался.

Вадковский сказал:

— Присутствуй на Камее разум, запрет на посещение был бы абсолютным. Упавший спутник заменили бы другим, либо нашли иной способ охраны и оповещения. Но других спутников не появилось. Ты думаешь, на Земле не знают о происходящем здесь? Нет, ты правда так считаешь? Да одного этого несчастного спутника достаточно, чтобы прислать сюда эскадру и пару экспедиций высшего уровня проникновения — с десантом и прочим. Оцепить пространство подлета в пределах нескольких световых часов. Маяки, постоянные патрули. Однако, вокруг Камеи тихо. И данный факт, на мой взгляд, — самое странное из всего, что мы успели увидеть. Я думаю, СКАД в растерянности.

— Ну-ну-ну, — протянул Трайнис.

— Либо происходящее на Камее заставило СКАД изменить тактику. Возможно, они тоже не понимают, что здесь происходит.

— Вот это больше всего меня пугает, — Гинтас холодно посмотрел на Вадковского. — Это очень серьезно. Очень.

Роман пожал плечами:

— Я просто размышляю. Одну очевидную версию можешь убрать — разума на Камее нет, раз поблизости от планеты нет возни СКАДа. Но кто-то здесь должен быть, пусть не СКАД, но тогда Академия наук или... кто-нибудь. Невооруженным глазом видно, что планета интересна Земле. Но — никого. Что остается? Сколько сразу неочевидных версий появляется — трудно перечислить... Что мы отмечаем? — он кивнул на бутылку.

— Воды мало, — мрачно сказал Лядов. — Да и расслабиться не помешает... после всего.

— Это точно. Славка, ты что смурной?

— Тоже думаю, — буркнул Лядов.

— Не увлекайтесь, — сказал Трайнис. — Я о вине говорю. Лично меня, Рома, поражает не отказ пятикратно дублированного глайдера, а некоторые странные, мягко говоря, совпадения, случившиеся с нами.

— Поясни, — пробормотал Вадковский, пробуя вино. — М-м! Ты рецепт повторил в точности?

— Да, — сокрушенно вздохнул Лядов.

— Ага. Головная боль, жажда.

— Я и говорю — не увлекайтесь, — повторил Трайнис. — Вдруг впереди снова надо будет карабкаться и балансировать.

Но в его голосе не было настойчивости. Трайнис думал.

Вадковский посмотрел на друзей. Неумытые, словно покрытые неровным загаром, в расстегнутых, скинутых до пояса комбинезонах с одинаковыми рваными дырами на боку, перемазанные зеленью, пылью и сажей, они вдруг показались повзрослевшими. На лицах была усталость, спокойствие, немного угрюмости, чуть тревоги и совсем чуть-чуть удивления. В позах — усталость, но и готовность без промедления подняться и, не раздумывая, взяться за что-нибудь многотрудное. Увиденное вызвало у Вадковского улыбку и потепление в душе — с такими людьми должно быть не страшно нигде.

Вдруг резко ощутилась нехватка костра. Огонь не защищал от непогоды, как стены самой убогой хижины, но даже оставляя незащищенными спины, давал людям, сидевшим перед ним, нечто другое. Не защиту — противовес страха, — неясную мечту в образе постоянно рвущегося вверх пламени.

Роман набрал полный рот приторно-сладкой жидкости и залпом проглотил вино. Зажмурился. Запах ударил в нос, защипало. Вкус был очень необычен. Вадковский потер нос кулаком.

— Ромка! — воскликнул Трайнис.

Тот открыл глаза, просипел:

— Оно же слабое. Сам попробуй. — Вадковский откашлялся. — Я вот тебе еще одну версию убью. Тебя пугают некоторые совпадения. Я понимаю, какие. Но смотри: мы перешли на эту сторону, ушли, получается, от огня — и дерево не рухнуло.

— Ты прав, — медленно сказал Трайнис. — Это мне тоже не нравится. Это нарушает наметившуюся схему событий.

— Значит, все еще сложнее. Проще было уронить нас в пропасть.

— Ты, никак, не доволен этим? — усмехнулся Вадковский.

— Я не люблю ходить с незакрытыми тылами. Лучше знать опасность.

— Верно.

Повисла тишина.

Булькнув бутылкой, небольшой глоток сделал Лядов, тихо спросил:

— Никто ничего не почувствовал за эти сутки?

— Не-ет, — протянул Трайнис, присматриваясь к Лядову. — Ну-ка рассказывай.

Вадковский хотел было рассказать о своем сне, но передумал. Сон как сон. Не кошмар, не вещий — никому не интересно.

— Сложно объяснить, — сказал Лядов. — Я думал, прилетев на выбранную планету — я не знал, что это будет Камея, — мне станет легче, ну, цели своей достигну, что ли. Но легче не стало, наоборот, что-то усугубилось. Я не понимаю, зачем мы здесь. Томление какое-то.

— Подожди, — сказал Трайнис. — Мы же на Земле сформулировали цель полета.

— Да... — с затруднением произнес Лядов. — Но сейчас я не вижу в ней смысла. Какое мне дело до XX века? Я не историк, не ретро-психолог. Дилетантски интересовался, изучал материалы. Да, была непонятная страсть к древностям. А найдя дневник поэта, я просто заболел. Несколько недель я был этим Еленским. Вы не заметили?

— Ты часто бывал задумчив, — вежливо сказал Трайнис.

— Ты мне начинаешь напоминать псевдоноогенный феномен, — сказал Вадковский. — Я помню, как ты с азартом убеждал меня готовиться к профессии прогрессора на натуре.

— А ведь неплохо получалось, — усмехнулся Лядов.

— Пожалуй, — согласился Вадковский. — Все было очень грамотно обставлено. Старые книги, напильники. А помнишь, как разводили огонь под дождем?

— Помню. «Испытать ощущения побега»... — Лядов поморщился. — Тогда — да. Но теперь... Не то это все.

— Слава, я чувствую ты куда-то клонишь. Но если вы с Ромкой попытаетесь связать твою историю с происходящим на Камее — я не соглашусь. Но факт остается фактом — тебя действительно что-то тянуло. Конечно, не сюда конкретно, но — с Земли. Совершенно не получается, — тихо сказал Трайнис. — Не рационально. Не разумно. Но как будто все завязано... Да нет, чушь.

Лядов дернул плечом:

— Я тоже мистикой не интересуюсь. Но сам видишь, к чему все это привело.

— В отчете сказано: «псевдоноогенные феномены», — напомнил Роман. — Там ни слова об их искусственном происхождении — заметили? Псевдоноогенные. Долго еще идти?

— Долго, — сказал Трайнис. — Очень. А с такими приключениями...

Вадковский, поколебавшись, глотнул вина.

Гинтас взглянул на него и промолчал.

Роман лег на спину. Деревья кренились, далекий зеленый полог плыл над головой, земля покачивалась под лопатками. Глаза закрывались сами собой. Было тепло и уютно. Гудящие от усталости ноги и руки растворились в неге, стали воздушными шариками. Вадковский едва не рассмеялся от наслаждения — не смог, отяжелели веки, губы.

— Пусть поспит, — сквозь нарастающий шум долетел голос Трайниса.

Вадковский открыл глаза и уставился в далекий неровный зеленый мутно светящийся потолок. Целую секунду он соображал, где находится. Его родная комната мгновенно унеслась и растаяла вдали. Когда Роман наконец сообразил, то почувствовал боевой азарт и разочарование одновременно.

— ...Не обновилась информация о Камее, — раздался над ухом голос Трайниса. — Это вообще ни в какие ворота не лезет. Тут же просто опасно! А нам сухо и академично сообщают «псевдоноогенные феномены» — и все?

— Возможно, мы первые столкнулись с таким жестким воздействием, — пробормотал Вадковский, переворачиваясь на живот. Перед ним оказалась криво стоящая темно-зеленая бутылка, опорожненная на две трети.

— Выспался? — спросил Трайнис. — Ты хочешь сказать...

— Я просто ищу логическое объяснение, хотя бы формальное. Допустим, информация не обновлена потому, что до нас такой степени местных странностей никто не испытывал на себе.

— Но почему здесь нет СКАДа? Сбит... то есть, упал спутник. Экстраординарное происшествие. Это как раз их работа. Как бы сейчас был кстати терминал... — простонал Трайнис. — Спокойно порыться в базе данных, узнать про эти экспедиции на Камею: когда они здесь были, что видели, чем занимались, кто участвовал. Впрочем, если здесь объявится корабль СКАДа, мы первым делом будем отправлены домой.

— Это точно, — сказал Лядов.

— А мне все-таки интересно, — сказал Вадковский, — причина нашего полета никак не связана с происходящим здесь?

— Что? Какая причина? — спросил Трайнис.

— Роман, — сказал Лядов, — ну какая может быть связь? Случайное совпадение. Ткнули в строчку каталога и полетели.

— Ха, совпадение, — Вадковский ухмыльнулся, — случайное. Запомните, нет ничего случайного. Камея, между прочим, нас этому учит.

— Рома, не забивай нам голову, — сказал Трайнис. — Мало насущных проблем? Не забыли еще, что мы должны найти корабль и улететь отсюда?

— Ладно, насущный вопрос, — сказал Вадковский. — Я не инженер, но не слишком ли сильно шарахнул универсальный генератор?

— А заодно с ним аккумулятор глайдера, — пробормотал Трайнис. — Я тоже не инженер и не физик. По-моему, взрыв был чудовищный. Только в кино такие видел.

— Мог ли аккумулятор за сутки переполниться энергией больше, чем за годы на Земле, так, что не выдержала изоляция?

Трайнис помедлил с ответом:

— Скорее всего от удара пошла вразнос система вакуум-генератора. Чувствую, ты тоже к чему-то клонишь, Роман. Говори прямо. У нас мало времени. Кстати, перекур пора заканчивать.

— Я думаю, на этой планетке энергетика зашкаливает, — сказал Вадковский. — Может быть, именно поэтому флора здесь феноменально живуча и здорова?

— Притянуто за уши, — сказал Трайнис. — Что же тогда случилось с фауной?

— Не знаю. Наша техника отказала не просто так. В диверсию, надеюсь, никто не верит? Согласись, объяснение может быть только материальным — какое-нибудь поле или излучение. Мощное. Возможно, неизвестное.

— Кто-нибудь заметил ухудшение, изменение самочувствия? — деловито спросил Трайнис.

— Я нет, — сказал Вадковский.

— Я тоже, — сказал Лядов.

— И я нет, — кивнул Трайнис. — Любопытно. Очень любопытно. Славка, спасибо тебе.

— За что? — удивился Лядов.

— Здесь очень интересно, — сказал Трайнис.

— Не знаю, — с сомнением сказал Лядов. — Я стал понимать тех, кто предпочитает сидеть дома, читать книги, смотреть кино и путешествовать дистанционно. Уютное кресло, тепло, сухо. Надо было проверять мою идею на симуляторе.

И все заулыбались — как это было бы наивно, попытаться воспроизвести испытанное ими на симуляторе. Один ночной костер чего стоит.

Вадковский сел, протирая глаза:

— Хорошо покемарил. — Встрепенулся: — Я долго спал?

— Как профессионал — четверть часа глубокого сна, — сказал Трайнис.

— Во, — сказал Лядов, — теперь Рома заговорил анахронизмами. Ладно, по последней — ив путь.

Они пустили бутылку по кругу.

— Какой там наш следующий ориентир? — Трайнис глотнул, скривился, шумно вдохнул через ноздрю. — Ух.

— Этот, как его... распадок, — сказал Вадковский. — Довольно характерный, не спутаем.

Лядов заткнул горлышко пробкой:

— Сам ты распадок. Ты хоть знаешь, что это такое?

Роман, вытягивая шею, всматривался в чащу перед собой, сказал рассеянно:

— Не-а. Пришло вот в голову.

— Феномен ты наш, — Лядов взвалил ремень контейнера на плечо. — Ну, веди.

Вадковский рывком поднялся с земли. Чуть покачнулся. Заботливо проверил пистолет в незастегнутом кармане.

Трайнис стоял, держа тесак лезвием плашмя на плече, и смотрел на Романа.

Вадковский обернулся, прищурясь, пробежался взглядом по противоположному берегу, еще видимому между стволами. Деревья на той стороне застыли изваяниями. Мост-бревно был ярко освещен. Дыма над лесом не было. Голубело чистое небо.

— Каньон Рубеж, — значительно сказал Вадковский, и бесшумной хищной походкой начал углубляться в заросли. — За мной.

Сделав два десятка шагов, экипаж «Артемиды» канул в чаще.

Лес вокруг нисколько не изменился. Показалось, никуда они не ушли за эти сутки, а продолжают топтаться рядом с упавшим глайдером. Только измазанные пылью и зеленью лица и ладони, да еще порванные и естественным образом потихоньку принимающие усредненный цвет окружающей местности комбинезоны напоминали о проделанном пути. Да и глайдер, скорее всего, взорвался.

Вадковский вел быстро, но часто останавливался, задирал голову, вставал на цыпочки и что-то высматривал впереди.

— Нечеткий ориентир? — спросил Трайнис, замыкавший движение. Он так и шел с тесаком на плече.

— Издали был четкий, — пробормотал Вадковский. — Сопки — это тебе не камень в виде головы лошади. Вблизи расплываются. — И остановился. — Вот они.

Все остановились, всматриваясь.

— Где? — осторожно спросил Лядов.

— Кто? — спросил Трайнис.

Хаос деревьев перед ними заметно начинал взбираться в гору.

— Это и есть твоя сопка? Ты же говорил — две? — сказал Трайнис.

— Лощина, то есть, распадок... короче, место между сопками здесь начинается, — проникновенно объяснил Вадковский. — Разуйте глаза. Видите? Прямо перед нами почва почти не поднимается.

— Верно, — сказал Трайнис уважительно. — Глаз-алмаз! Пошли.

— Погоди. — Вадковский снова смотрел вверх и вправо. — Нам же надо следующую реперную точку наметить. А может и поляну увидим. Лезем на вершину. Там вроде голый пятачок был.

— Ох, Сусанин, — сокрушенно сказал Трайнис. — А отметки как прикажешь делать, если будем бегать заячьей петлей по склону?

Вадковский обернулся, белки глаз живо блеснули на загорелом пыльном лице.

— Брось ты эти отметки. Если увидим фиолетовую поляну — отметки уже будут ни к чему.

Трайнис колебался, покачивая в руке тесак, ловко крутнул его вокруг запястья:

— Ладно, полезли наверх.

Они свернули с курса и начали подъем.

Как и везде на пройденном маршруте, к вершине деревья редели. Солнечный свет сначала прошил растительный полумрак огненными стрелами, а потом залил все вокруг горячими яркими озерами, высветляя мрачную зелень до последнего листочка. Между редкими деревьями впереди, среди травы, забелели камни.

— Они, — вполголоса воскликнул Вадковский, ускоряя шаг.

С самой высокой точки сопки должна быть видна поляна фиолетовых цветов. Поляна давно уже стала чем-то родным, приближающим на один шаг к Земле.

Они бросились к вершине, не глядя под ноги, огибая камни, слившиеся в сплошной неровный каменный круг.

На самом верху пришлось остановиться. Скальный выход был здесь на редкость мощным. Целая поляна колотого камня — черт ногу сломит. Возможно, в скалу на вершине сопки однажды ударила молния. И, видимо, не одна. Среди куч обломков возвышались остроугольные, неправильной формы, отдельные целые глыбы, впадины заполнял щебень. Кое-где полусдувшимися огромными мячами горбились странные чешуйчатые валуны, и не было под ногами ни веточки зелени. Все было присыпано белой пылью. Поляну фиолетовых цветов разглядеть не удалось. Кроны деревьев окружали вершину сопки, частично заслоняя панораму! Торопливо и осторожно они пробирались к самому большому и высокому обломку, похожему на полуразрушенное основание гигантской колонны или на круглый постамент для не менее гигантской статуи. Каменное крошево душераздирающе скрипело под ногами. Нечеткие в гравии следы трех пар ног, петляя, приближались к «постаменту». Среди камней было удущающе жарко. Пыль липла к мокрому лицу, слюна напоминала густеющий цемент. Лядов поскользнулся на круглом валуне — тот неожиданно легко подался под ногой — и схватился за ближайшую каменную глыбу, отбив себе пальцы.

Пятиметровой высоты стена «постамента», пропиленная во всех направлениях трещинами, нависла над ними.

— Я полез, — буднично сообщил Вадковский, поплевав на ладони. — Займемся привычным делом.

Трайнис вполглаза присматривал за взбирающимся Романом и осматривал открывшиеся с вершины холма окрестности. Лядов, уперев кулаки в бока, тоже смотрел вдаль, где в мареве сливались в мутную полосу горизонта малахитовые складки леса и выцветшее от жары небо. Воздух сильно дрожал, искажал перспективу, обманывал, смешивал краски. От напряженного всматривания разноцветные пятна начинали прыгать и перемещаться.

— Рома, какого размера поляна? — спросил Лядов. Ему захотелось первым обнаружить спасительный ориентир и сообщить друзьям радостную новость. Он двинулся вдоль «постамента», ища лучшую точку для наблюдения.

Вадковский лихо взобрался на глыбу, покрутился по сторонам, как флюгер, и вдруг радостно заорал, вскинув руку с вытянутым пальцем:

— Есть. Ура!

Лядов и Трайнис, оказавшиеся по разным сторонам «постамента», подняли головы.

— Где? Где, Рома?

Вадковский расхохотался и стал танцевать на макушке скалы какую-то сумасшедшую джигу, на ходу выдумывая невероятные па.

— Вижу, вижу! — кричал Вадковский.

Периодически он замирал в характерной позе стремления к чему-то далекому, и в конце концов чуть не свалился вниз.

— Стажер Вадковский, прекратите балаган. — Голос Трайниса был взволнован. — Поставлю в угол. — И уже спокойно спросил: — Роман, какие ориентиры?

Вадковский замолчал, приосанился, приставил ладонь козырьком. Улыбка до ушей не сходила с его лица. Фиолетовая полоска выглядывала из-за кроны, струилась язычком волшебного пламени.

— Значит, так.

В вязком киселе горячего воздуха разнесся ленивый скрежещущий звук — камень медленно волокли по камню. Потом прозвучала череда неясных утробных звуков и голос Лядова произнес:

— Э... Ты чего. Эй!!.

Раздался сухой костяной удар, что-то мелкое и многочисленное хлестко сыпануло по камням. Лядов длинно истошно закричал, голос его резко приблизился — он прыжком появился из-за «постамента» и застыл, напряженно пригнувшись, продолжая глядеть на что-то невидимое для Трайниса. Гинтас обернулся на крик и обмер, наверное первый раз в жизни, — в тело вонзились миллионы крошечных ледяных игл.

Вадковский наклонился на крик, всматриваясь под ноги. Ослепленный послеполуденным солнцем, он не видел ничего, кроме черных теней на белых раскаленных камнях. От жары шумело в ушах. Роман поморгал, потер глаза. Его удивило, что Лядов движется дерганными неровными шагами и зачем-то надел нелепую серую мешковину. Потом Романа удивило другое — где Славка ее взял? А потом Роман все понял. Потому что зрение прояснилось и он увидел.

Время затормозилось. Вадковский мучительно долго вырывал из кармана пистолет — хорошо, тот был взведен. Тяжелая штуковина медленно взлетала от бедра, сопротивляясь, тягуче оттягивая пальцы. Потом он так же мучительно пытался убедиться, что не ошибся. Он уже держал пистолет обеими руками и поверх прицела следил за медлительной серой фигурой, проходящей внизу.

— Отойдите все! — крикнул Вадковский.

Краем глаза он увидел, что Трайнис и державшийся за плечо Лядов шарахнулись в сторону. Скрюченная, но тем не менее высокая серая фигура синхронно повернула за ними и теперь располагалась к Роману спиной. Роман даже опустил пистолет. Но на лицах ребят был написан такой ужас... К тому же Трайнис, пятясь, споткнулся, отчаянно взмахнув руками. Тесак отлетел, брякнулся на камни. Вадковский вскинул оружие и, предупреждая крик Лядова, выстрелил.

— Рома!.. — закричал Лядов.

В плотной жаркой атмосфере выстрел ударил по ушам тяжелыми подушками. Серая фигура нырнула вперед и в сторону, ничком врезаясь в камень у ног Трайниса.

Эхо выстрела легкомысленно укатилось куда-то в тишину слепящего полудня.

Вадковский медленно опустил пистолет. В воздухе тошнотворно пахло кислой гарью. Трайнис поворачивался к Лядову, у которого из-под ладони, сжимавшей плечо, широко текла кровь. С осоловелым лицом Лядов опускался на камни.

Вадковский перестал что-либо чувствовать. Он шагнул к краю скалы, зло осмотрелся и спрыгнул вниз. С грохотом приземлился на камни. Как раз следующая фигура вставала на том месте, где только что горбился запыленный валун.

Пружинисто приседая на широко расставленных ногах, Роман поверх тускло сиявшего угловатого ствола уставился в бессмысленную морду. Существо было похоже на помесь обезьяны с рептилией — неживые глаза, чешуйчатая кожа. У него были завораживающие медленно-порывистые движения. Огромные черные когти лаково блестели на неловко выставленных вперед, словно забытых, крючковатых лапах.

— Стой! — крикнул Вадковский, потрясая стволом.

Равнодушно глядя мимо него, тварь приближалась. Роман глотнул, чуть опустил пистолет, найдя, предположительно, область сердца, и нажал курок.

Существо крутнулось, ударенное наотмашь, и без звука повалилось назад.

Не отводя пистолет, Вадковский обернулся.

Сидя на камне, Лядов зажимал ладонью плечо. Весь бок его был залит кровью. Трайнис, приоткрыв рот, смотрел на Вадковского. Позади Трайниса что-то пришло в движение.

— Гинтас, сзади! — крикнул Роман.

Трайнис вздрогнул, прыжком припал к земле, подбирая тесак.

Лядов с посеревшим лицом обернулся.

Еще одно существо, петляя среди камней, целеустремленно приближалось к ним.

Трайнис вставал с колена, выставив тесак перед собой, медленно водя концом неровного острия из стороны в сторону. Уголки его рта хищно опустились.

Вадковский, стремясь охватить сразу всю панораму, пятился к друзьям. Он увидел неподалеку еще один серый валун, приткнувшийся под большим обломком. Поверхность валуна дрогнула, с него осыпалась пыль, и валун сразу потерял ощущение каменности, потерял округлость — пошел складками, показались плечи, лапы, развернулся хвост, вынырнула бессмысленная голова. Валун был согнутой колесом спиной. Чудовище пребывало в спячке или просто пережидало дневную жару, свернувшись в невероятно плотный клубок. Выпрямившись, оно слепо уставилось в поверхность скалы, касаясь мордой камня.

— Гинтас, уходим! — крикнул Роман. — Помоги Славе.

— Сейчас, — сквозь зубы сказал Трайнис, прижимаясь левым боком к скале, и отводя тесак для удара. Монстр ковылял уже в нескольких шагах перед ним. Лапы твари были опущены вдоль тела и казались невероятно длинными. Черные кривые когти размером с человеческий палец каждый поблескивали у полусогнутых колен.

— Я его возьму! — крикнул Вадковский, продолжая пятиться и лихорадочно крутя головой по сторонам, не в силах сообразить, какое из чудовищ опаснее. Он был уже в десяти шагах от друзей, когда вдруг «его» существо перестало созерцать скалу, повернулось и без колебаний двинулось прямо на Вадковского.

Роман выругался и крикнул, не в силах обернуться, чтобы не потерять монстра из прицела:

— Гинтас, как у тебя?

В ответ за спиной раздался резкий скрип, свист рассекаемого воздуха и тупой вязкий удар. Что-то омерзительно засипело и грузно повалилось на камни. Вадковский все никак не мог обернуться. За спиной кто-то тяжело возился и булькал. Наступавшее на Романа создание вдруг рванулось вперед, резко выбросив лапу. Вадковский качнулся назад, прогибаясь в поясе. Черные когти промелькнули возле лица и врезались в большой обломок скалы. По лицу больно ударила каменная крошка. Левому глазу стало горячо. На вертикальной поверхности скалы появились пять выбоин. Падая на спину, Вадковский выстрелил в резко приблизившуюся кошмарную морду. Тенью промелькнуло вытянутое тело зверя. Несколько горячих темных капель тяжело упали на кожу. Роман дернулся. Перелетев через него, существо рухнуло, подняв облако пыли.

Голую спину пронзила боль. Зажимая ладонью левую сторону лица, не вставая, Вадковский, извернувшись, перекатился на живот, из неудобного положения вскинул пистолет.

Тварь лежала неподвижно, безвольно разбросав лапы на острых камнях. На морде у нее оживленно вздувалась гроздь вязких черно-зеленых пузырей.

Вадковский торопливо вскочил. По дуге обойдя обезьяну-рептилию, при этом не сводя с нее пистолета, он бросился к ребятам. На ходу отнял ладонь от лица, посмотрел — крови не было. Он попытался проморгаться. Глаз видел плохо. Под веки словно песок насыпали.. Спину жгло, как будто он упал на раскаленное тавро.

Трайнис, держа тесак наизготовку, тяжело дышал, угрожающе нависая над поверженным существом. Глубокая рана почти отделила от туловища голову вместе с шеей. Камень залила черно-зеленая жижа, маслянисто блестевшая под солнцем.

У Трайниса подергивались плечи, голова то и дело ныряла к груди.

Вадковский подошел, со словами «Гинтас, все нормально. Ты молодец» отобрал тесак и подтолкнул того в сторону. Трайнис оперся о камень, согнулся и его тут же вырвало.

Вадковский метнулся к Лядову. Закрыв глаза, тот сидел, прижавшись щекой к каменному обломку.

Бросив на камни тесак, Вадковский быстро скрутил в жгут несколько полос от порванной майки и перетянул Лядову руку у самого плеча. Выхватил из карманчика флакон с биопластом, оттянул окровавленные лохмотья рукава и опрокинул на рану. Биопласт вскипел. Пена широким неправильным пятном накрыла рану. По периметру растущего белого пенного пятна темным валиком отступала грязь и спекшаяся кровь. Пузырьки растаяли, лепешка биопласта на секунду стала прозрачной — как мелководная черноморская медуза, и тут же начала темнеть — рана была большой. Вадковский похлопал Славу по щеке. Тот зашевелился, сморщился, подобрал под себя ногу, вяло попытался встать. Выглядел он неважно. Взгляд был мутный. Шок прошел, боль скоро утихнет.

— Не спеши. — Вадковский придержал Лядова, продолжая рассматривать рану. Четыре глубоких пореза рассекли плечо, пятый задел левую сторону груди. Рана была не очень хорошей, но, в общем, Славке повезло. Могло быть хуже.

Проскрипев гравием, подошел Трайнис. Многократно размазанная рукавом и ладонью двухдневная грязь покрывала его лицо жутковатым боевым макияжем. Ежик волос густо пятнала белая пыль.

«Интересно, как выгляжу я», — подумал Роман и покосился на расплывшиеся темные пятна на груди. Кожа, под ними зудела и покраснела вокруг. Он брезгливо стер кровь твари болтающимся рукавом комбинезона.

— Пока вокруг все спокойно, — вполне невозмутимо сказал Трайнис, подбирая тесак. Осмотрел окровавленное лезвие. Сплюнул. Рукавом вытер губы. Протянул руку Вадковскому. — Дай я тебе спину полечу.

Роман отдал биопласт, передернул плечами — спину жгло. Потом по спине провели холодной влажной кисточкой и боль утихла. Вадковский дернулся было встать.

— Посиди минуту, — схватил его за потное плечо Трайнис. — Дай затянуться. — Он тяжело дышал в затылок. Наконец убрал руку. — Все.

Вадковский поднялся:

— Уходим. Ориентир — туда. — Он махнул рукой вниз, в сторону лесного океана. Гинтас присмотрелся и кивнул.

Лядов сидел, скорчившись. Трайнис помог ему встать и, хотя тот отбивался, закинул здоровую руку Лядова себе на шею, и они торопливо посеменили прочь из каменного круга. Лядова мотало из стороны в сторону.

Сойдя с камня и сделав несколько шагов по траве, Трайнис обернулся.

Вадковский догонял их, быстро двигаясь каким-то хитрым боковым подпрыгивающим шагом, и смотрел назад, не теряя из поля зрения тылы, каким-то чутьем не глядя обходя крупные обломки. Краем глаза Роман отметил место, где сидел Лядов — там остались красные пятна.

Круг каменных развалин медленно удалялся. Выпирающий массив «постамента» дрожал в мареве.

Догнав друзей, Вадковский, не выпустив пистолет из руки, подхватил Лядова с другой стороны, и они быстро углубились в чащу. Душная зеленая полутьма под пологом леса показалась комфортной, по сравнению с залитым солнцем каменным пеклом на макушке холма, и почти безопасной.

Шли очень быстро, почти бежали. Лядов не проронил ни слова, но спотыкался все чаще. Трайнис с Вадковским изредка общались кивками и движениями подбородка, когда выбирали путь среди хаоса деревьев. Останавливаться было нельзя. В левой руке Трайнис нес тесак, Вадковский в правой сжимал ТТ.

С досадой закатив глаза, Роман внезапно сбавил скорость, заставив Трайниса остановиться, и встретил его вопрошающий взгляд.

— Контейнер, — одними губами сказал Вадковский.

В глазах Трайниса появилось тоскливое выражение. Вадковский осторожно высвободился из-под руки Лядова.

— Я вернусь, — сказал Вадковский. — Нет выхода. Там слишком много осталось. Вода, патроны.

Трайнис молчал, удерживая повисшего на нем Лядова.

— Подумай сам, — сказал Вадковский.

Трайнис кивнул.

— Идите к ориентиру, — сказал Вадковский.

— Мы тебя подождем здесь, — покачал головой Трайнис. — Вон у той парочки.

В шагах десяти от трассы тесно росли два дерева. В пространство между ними мог с трудом протиснуться человек.

— Идет, — сказал Вадковский. — Держи пистолет, мне давай тесак.

— Зачем это? — нахмурился Трайнис, сжимая пальцы на рукоятке. — Ты хорошо стреляешь.

— Зарубки буду делать, — нашелся Вадковский. Он не стал доказывать Трайнису, что огнестрельное оружие эффективнее холодного, и что два человека важнее, чем один. — Я быстро.

Мрачный Трайнис молча принял пистолет. Рукоятка показалась ему горячей.

Вадковский посмотрел, как друзья устраиваются под двумя гигантскими стволами и двинулся в обратный путь.

Оставаясь в поле зрения Трайниса, Вадковский даже сделал одну зарубку. Когда же чаща сомкнулась между ними, он перехватил тесак по-походному и бросился сломя голову вперед. Деревья рванулись навстречу шатающимися колоннами.

Оказавшись на окраине леса, перед распахнувшимся горячим небом и уходящей вверх сопкой, Вадковский остановился, хватая ртом воздух, всмотрелся — на вершине было тихо. Оглянувшись, он тоже не стал шуметь, делая зарубку, — просто запомнил дерево. Перехватил тесак по-боевому и мягкими прыжками побежал вверх по крутому склону. Когда он пересек границу тени, навалился жар с неба, будто на голову надели тесный обруч, в горло засунули горячую вату. Перевалив зенит, солнце уже указывало место своего захода, но было еще достаточно высоко. О прохладе казалось невозможным даже мечтать.

Вадковский остановился перед каменным кругом, среди разбросанных в траве обломков. Напряженно всматриваясь, усмиряя бурно вздымавшуюся грудь, он почти ничего не слышал сквозь пульсирующий шум крови в ушах.

Оглянувшись на примеченное у подножия сопки дерево, словно ища его поддержки, Вадковский плотнее взялся обеими ладонями за рукоятку тесака, отвел к плечу для удара и крадущимися шагами ступил в пределы сплошного камня. «Постамент» был заметен издали. Широкий осевший контур его струился в горячем воздухе.

Вадковский, пригнувшись, пробирался к месту стычки, шарахаясь в сторону и принимая стойку при виде любого округлого камня. Но тех «дынь», как назвал он их про себя, не было. Он мог поклясться, что, когда они пришли сюда, серых пыльных валунов было гораздо больше.

Вадковский чувствовал, что с него течет ручьем. И совсем не от жары.

До «постамента» осталось всего ничего. Вадковский даже начал узнавать отдельные камни. Когда показалось распростертое тело твари с перерубленной шеей, вернее, ее задняя лапа, Вадковский снова замер. Минуту он стоял абсолютно неподвижно и вслушивался, то и дело опуская глаза на торчащую из-за камня лапу, покрытую чешуей, как у рептилии, с костяными наростами на подошве.

Вокруг было невообразимо тихо. Контейнера нигде не было видно. Где его бросили? Кажется, у «постамента». Все именно оттуда дружно стали высматривать поляну.

Вадковский на цыпочках крадучись двинулся дальше. Тесак плыл перед ним, нервно подрагивая страшным лезвием расслоившегося до микронной толщины композита. Иначе вряд ли бы Трайнис смог нанести такой эффективный удар. На лезвии мутно блестели почти засохшие черные с зеленым отливом пятна и полосы. От них шел неприятный запах. Трайнис даже не успел вытереть лезвие.

Распростертая фигура проплыла сбоку. Кровь зверя впиталась в камень, оставив угольные пятна с купоросной бахромой.

Пройдя несколько шагов, Вадковский остановился и торопливо вытер лицо рукавом. Левый глаз почти проморгался, но что-то еще давило на глазное яблоко, и все виделось мутным. Белый жар заливал все вокруг, обломки скал бросали в Романа многократно отраженный солнечный свет. Щурясь, Вадковский медленно обходил «постамент».

Вот еще два существа — сраженные его пулями. Лежат в тех же позах.

Он сделал несколько шагов.

Бурые брызги на камне, на уровне плеча — здесь тварь напала на Лядова.

В конце концов он просто споткнулся о контейнер, подняв грохот на всю планету.

Подхватив контейнер за ремень, Роман бросился со всех ног прочь. Он мчался, не заботясь о маскировке, лавировал между камней, перепрыгивал, думая лишь о том, как бы не разбить непочатую и начатую бутылки с вином.

Остановился он лишь у первых деревьев. Резко развернулся, выставив перед собой тесак.

Его никто не преследовал.

Вадковский недоверчиво бросил взгляд вверх по склону — далекие камни ярко белели на фоне неба.

Он накинул ремень контейнера на плечо и быстро зашагал по еще не распрямившейся траве. Видимо, дневная духота разморила даже местную сверхжизнелюбивую подножную флору.

Частый шорох быстрых шагов гас в густой траве. Страшно хотелось пить, горло саднило, в комбинезоне, даже расстегнутом до пояса, было нестерпимо жарко, кожа зудела, по мокрым бедрам комбинезон просто скользил. Но не ходить же по лесу в плавках! Все эти неудобства сопровождали его далеким параллельным курсом — он их почти не замечал. Открылось что-то вроде второго дыхания.

Сначала Вадковский никого не увидел. Усмехнувшись, он рукояткой тесака отстучал по стволу сигнал «я здесь, свой».

Из-за тесно стоящих стволов бесшумно высунулся Трайнис. Блеснул вороненый ствол. Гинтас молча кивнул Роману. Тот в три прыжка оказался рядом.

Лядов полулежал в тесноте между двумя гигантскими комлями, бледный как полотно, но со взглядом осмысленным и недовольным. Вадковский присел перед ним, внимательно осмотрел предплечье. Потемневший биопласт покрывал четыре глубокие борозды.

— Как ты?

— Нормально. Царапина.

Лядов старался скосить глаза на плечо, но чувствовалось, что ему это трудно дается. Он прислонился к коре и закрыл глаза.

Биопласт очистил рану и принялся за восстановление тканей. Лядову сейчас полагалось хорошее питание и постельный режим.

— Все так говорят. Ты еще не видел, что такое настоящая боевая царапина, — болтал Вадковский, копаясь в контейнере.

Вскоре жгут был снят, кровавые лохмотья срезаны, а плечо Лядова аккуратно перевязано относительно чистой и целой тряпкой — майкой Трайниса. С левой стороны покрытый разноцветными — преимущественно красными — пятнами комбинезон Лядова частично превратился в безрукавку.

Вадковский чпокнул пробкой, протянул Лядову бутылку.

— Хлебни. Врачи рекомендуют.

— Лучше, наверное, воды, — усомнился Трайнис, посмотрев через плечо. Он стоял к ним спиной, обозревая поляну, со стороны которой появился Вадковский. Пистолет Трайнис держал в опущенной руке.

— Немного можно, — сказал Роман и протянул Лядову брикет.

Тот покачал головой.

— Подкрепись. Там еще есть, — сказал Вадковский.

— Я знаю, сколько там есть, — невесело сказал Лядов.

— Боевой рацион, — напомнил Вадковский. — Тут витамины.

Лядов молча начал жевать, смотря в траву. Левая рука его висела как плеть.

— Больно?

— Нормально.

Лядов выглядел равнодушным. Это не понравилось Роману.

— Держи воду. Обязательно попей. — Вадковский поставил в траву возле ноги Лядова флягу. Поднялся, подошел к Трайнису.

— Надо уходить, — сказал Трайнис.

Они посмотрели друг на друга. Вадковский отметил растерянность на лице самого старшего из их компании, и самого опытного. Трайнис отвел взгляд.

— Как-то все не так, — пробормотал он. — Неправильно все. Почему мы должны, как какие-то питекантропы... — он оборвал себя, потемнев лицом.

Вадковский подождал и тихо сказал:

— Биопласт справился. Хорошо, что перелома нет. Славке повезло. Сейчас наберется сил.

— Бери пистолет, давай мне тесак, — глухо сказал Трайнис.

— По-моему, отметки больше не стоит делать, — сказал Вадковский, меняясь оружием. _ Две причины: время и...

— Понял. Я пойду со Славой, — сказал Трайнис.

— Я возьму контейнер.

Лядов, опираясь о ствол, морщась поднимался с земли. К нему бросились, бережно помогли с двух сторон.

Перегруппировавшись, тронулись в путь.

Вадковский шел впереди, придерживая за спиной контейнер, ремень которого впился ему в левое плечо. Пистолет в его правой руке был взведен и снят с предохранителя.

Трайнис поддерживал Лядова под здоровую руку, хотя тот сквозь зубы заверял, что чувствует себя уверенно.

Шли молча. Было решено производить как можно меньше шума и не оставлять, по возможности, никаких следов.

Следующим ориентиром, по словам Романа, была некая, как он назвал, Щека.

Что за Щека — выяснять времени не было. «Там увидите, — коротко бросил он. — Щека как щека».

Было заметно, что путь пролегает между двумя возвышенностями — справа и слева деревья взбирались на склоны.

Вадковский уверенно и упорно шел вперед, словно уже ходил здесь. Трайнис поглядывал по сторонам — ему не нравилось, что чаща зажимает их в низине. Напасть здесь на отряд было проще простого.

Вадковский шел как заведенный, ничего не замечая вокруг. Вереницы гигантских шершавых стволов сонно уплывали назад.

В низине было сумрачнее, чем на ровных участках. А может быть, так только казалось. Вадковский поднял глаза: наконец появился просвет. Лучи солнца под острым углом врывались в зеленую полутьму, мягкие желтые блики лежали на верхних частях стволов. Дело не в низине — просто солнце опустилось, вечереет. Роман словно очнулся, и замедлил шаг. Ему показалось, что возле самого просвета в кроне что-то роится — облачко насекомых или пылинки танцевали в луче света. Все равно. Это теперь не важно.

— Слава, время, — тихо сказал Вадковский.

Последовала пауза, тихая реплика Гинтаса, и прерывающийся голос Лядова:

— Я их где-то потерял.

— Мы идем часа два, — сказал Трайнис.

Вадковский разглядывал лучи, силы которых не хватало, чтобы добросить пятно солнечного света на дно зеленого молчания. Солнце уже вошло в последнюю четверть своего дневного пути. В их распоряжении два часа. Ну три. На равнине летние сумерки длинны, но под зеленым щитом они начнутся раньше и будут гораздо короче. Сейчас бы идти и идти... Возвышенности по сторонам и не думали понижаться, что было бы верным признаком выхода на следующую опорную точку.

Вадковский скрепя сердце сказал:

— Привал.

И остановился. Просто встал столбом там, где шел. Отдыхать ему не хотелось. То есть он в иной ситуации с огромным удовольствием сбросил бы с себя весь груз, смыл грязь с уставшего тела, вдоволь поплескавшись в горячей воде, потом бы не спеша плотно поел, а потом бы завалился спать на целые сутки в своей комнате с открытым настежь окном. Но здесь подобные желания... Нет, он не подавлял их. Просто та жизнь осталась там, а здесь шла совсем другая, своя жизнь, где желания тела — дело десятое.

— Если из-за меня, — донесся бесцветный голос подходящего Лядова, — то привал делать не стоит. Я дойду.

Трайнис и Лядов остановились рядом с Вадковским. Лядов правой рукой держался за плечо Гинтаса, но стоял вполне уверенно. Наверное, действительно это была не слабость, а анестезирующее действие лекарства.

Вадковский откровенно рассматривал Славкино лицо — бледен, глаза тусклые, почти не смотрят. Конечно устал. Может быть, ему больно. Но молчит, не признается. Роман приблизился. Рука не горячая, пульс учащен. Предплечье, давно не мытое, в жутких буро-черных лохмотьях — не воспалено, только толстая корка биопласта еще больше потемнела на глубоких рубцах — универсальное снадобье помогало организму бороться с ранением, отдавая лекарство, поглощая шлаки и грязь. Скоро надо будет сменить биопласт. Есть еще... сколько же? В личный комплект входят две. Осталось. четыре упаковки биопласта. На такую рану приходится выливать почти всю. Вадковский невольно сглотнул — на еще одно подобное ранение лекарств просто не хватит.

— Роман, я серьезно говорю, — сказал Лядов. Все трое стояли рядом, и Слава говорил очень тихо. — Расслабимся — мне труднее будет войти в ритм. Далеко еще?

— Трудно сказать. Мы уже рядом... Должны быть рядом.

Трайнис крутил головой по сторонам. Взгляд его цепко прыгал по чаще. Часто он поглядывал вверх — видимо, тоже заметил золотистое роение в солнечном луче под сводами леса, но ничего не сказал. Это теперь действительно было не важно.

— Роман, — твердо сказал Лядов, — вечереет. Надо как можно дальше оторваться от этих тварей. Хуже мне уже не будет. А вот если мы опоздаем...

Вадковский махнул рукой:

— Тогда перекусим стоя.

Он закинул ремень контейнера на шею и держал его на животе на манер подноса. Поели на скорую руку.

— Ты прямо как лотошник, — заметил Лядов, сосредоточенно с усилием жуя концентрат. В глазах его не мелькнуло ни намека на улыбку.

Съели по половине мясного брикета. Воды оставалось три фляги. Правда, были еще одна бутылка вина полная и одна уполовиненная.

Выпили по три глотка воды. Лядова заставили выпить пять. В ответ на его протесты Вадковский спокойно сказал:

— Потеряешь силы — тащить тебя на самодельных носилках будет гораздо сложнее. Ну что — двинулись?

— Потопали, — отозвался Трайнис.

Вадковский наконец определил выражение его лица — хмурое недоумение. «А ты говорил — „на симуляторе“, — подумал Роман. Симулятор и вообще земные реалии вспоминались с некоторым трудом. Многое казалось лишним, нелепым. Удивляли собственные поступки и слова в той или иной ситуации. Мир Камеи был проще, честнее и жестче.

Оглядевшись, споро зашагали.

То ли от резкого начала движения, то ли от спада дневной жары почудилось, что оголенных частей тела коснулась прохлада. Не рано ли, забеспокоился Вадковский, и тут же забыл об этом. Пора уже было выходить на опорную точку. Но точка не появлялась. И сделать ничего нельзя было, оставалось только идти этой темнеющей лощиной.

Трайнис опасно нес тесак — лезвием на плече. Значит, постоянно напрягает руку, мельком подумалось Вадковскому. Зато оружие в момент опасности срывается в боевое положение мгновенно. Вадковский мысленно похвалил спутника. «Вот опять, — подумал он, — полузнакомое слово. Вернее, редко используемое в данном контексте. Спутник. Почему я его вспомнил?..» И он сразу забыл об этом. Надо было идти вперед, а лощина и не думала кончаться.

Как-то незаметно истек следующий час. Потом еще полчаса. Прямые лучи солнца над головой пропали.

Вадковский ощущал глухое беспокойство. В животе иногда появлялся медленно стягивающийся холодный узел, из-за которого слабели ноги, а взгляд начинал затравленно метаться по темной массе деревьев. Это было незнакомое ощущение. Но оно быстро проходило, едва Вадковский, стиснув зубы, ускорял шаг.

Потемнело существенно. Чаща стала теснее, деревья сгрудились, нависли, разглядывая крошечных путников у своего подножия. Наверное, перешептываются с интересом, удивляются.

Уже можно было обмануться в определении расстояния до далекого предмета. И без того молчаливая и неподвижная чаща стала врастать в повисшую в воздухе темную пыль сумерек. Дальние деревья слились в мутный невыразительный барельеф. Вадковского на секунду охватила тоска. На Земле он очень любил ночь. А здесь даже мысль о возможности остаться наедине с ночной темнотой и деревьями вызывала простой и чистый, ничем не замутненный страх. Страх этот давал силы и гнал вперед. Такого страха, наверное, можно было не стыдиться. Вадковский отер потное лицо валиком закатанного рукава. Огляделся. Он уже не мог вспомнить, о чем только что думал. Где ориентир?

Трое снова остановились. Щелкнула крышка контейнера, булькнула вода. Один из них ел и пил, сидя на контейнере. Другой, повыше, что-то спросил у третьего. Тот в ответ покачал головой. Больше не было произнесено ни слова. Двое склонились над плечом сидящего, переглянулись, кивнули друг другу. Потом все трое быстро собрались и через пятьдесят шагов бесшумно исчезли среди стволов-великанов.

Лощина не кончалась.

Они уже давно шли не в цепочку, а рядом, поддерживая Лядова с обеих сторон.

Вадковский во всех подробностях начал рассказывать Трайнису, как выглядит следующий ориентир. Почему-то очень хотелось говорить. Хотелось расшевелить безразличную, стремительно исчезающую в темноте чащу. Хотелось услышать собственный голос, удостовериться, что ты не превратился в тупо шагающий механизм, забыв зачем и куда идешь.

Трайнис слушал молча, иногда повторяя: «Тише. тише».

Опять вокруг все было пепельным и черным, как сутки назад. Какие-то заблудившиеся в кронах кванты закатного света давали глазу ничтожную возможность видеть. Они уже несколько раз налетали в полумраке на ветки и царапались.

— Фонарик! — прохрипел Трайнис. Контейнер болтался у него на левом плече. В левой же руке было зажат тесак. Правой он тащил Лядова за пояс комбинезона.

— Нет, — упрямо отвечал Вадковский. — Мы дойдем.

Здоровой рукой Лядов обхватил его шею. В правой Вадковский держал пистолет, который уже давно не убирал в карман. Рукоять стала неудобно широкой и скользкой, сам пистолет сильно потяжелел.

Лес распался на отдельные глыбы мрака. Иногда какие-то неопределенно бледные пятна маячили перед глазами. Порой начинало казаться, что это ноги, а не глаза, чувствуют повышение уклона, и тогда они сворачивали в низину, в существовании которой уже не было никакой уверенности — может быть, они давно уже заблудились и идут не туда. Так как это было бы слишком страшно, о таком варианте никто не думал.

Лядов двигался молча, односложно отвечая на вопросы о самочувствии: «все нормально». Кажется, у него начала подниматься температура.

Вадковский стиснул зубы, чувствуя, как тяжелеет Слав-кина рука на шее, но выхода не было. После всех событий ночевать в чаще было неоправданным риском. Тем более зная, что где-то впереди есть более надежное для ночевки место.

— Вижу, — выдохнул Трайнис, притормаживая и поднимая голову. — Черт тебя побери, Рома, вижу! Ой, прости.

Вадковский вскинул голову.

— Где? — И расплылся в улыбке. — Все нормально. Вот именно — «шъерт побьери»!

Они остановились. Лядов покачивался, уронив голову на грудь; дышал тяжело и отрывисто.

Вадковский с наслаждением вытер лицо о скатанный рукав на предплечье. Снова посмотрел.

Пусть они ошиблись — взяли левее. Совсем немного — метров двести. А ведь могли промахнуться. Сейчас не понять, виновата ли чаща, где не видно ни зги, или курс был намечен второпях. Теперь это не важно. Главное, что справа, среди поредевших деревьев — что, как им уже известно, явный признак гористого поднятия, — высоко вверху слабо розовел кусочком фруктового сахара на фоне глубокого индиго предночного неба вертикальный выход камня. Стена. Щека. Как будто у крутого зеленого холма вертикальным ударом стесали одну сторону, до камня сняв дерн и деревья.

Подхватив Лядова, с новыми силами полезли напролом.

— Вы меня достали с вашей чащей, — бормотал Лядов, мотаясь, как холст в ручье между двух столбов. Впрочем, он шел сам, но спотыкался все чаще, тяжело повисая на шеях друзей.

— Бросьте меня, — бормотал Лядов.

У Вадковского отлегло от сердца — умирающий человек шутить не будет.

— Все, Слава, дошли. Финишный рывок, последний.

Деревья редели. Прохладный свежий воздух лился навстречу. Только сейчас стало понятно, как перенастоен до духоты растительными ароматами воздух чащи.

Стало светлее. Подъем оказался довольно крутым. Лесная подстилка истончалась. Когда черная в полумраке трава исчезла из-под ног, мелкие камни резко заскрипели под подошвами. Деревья остались позади. Гора росла над ними. Далекая верхушка ее была слабо окрашена розовым и самостоятельно парила в темном воздухе. Истосковавшийся глаз улавливал вокруг призрачные радужные цвета. Наверное, это был психологический эффект после многочасового путешествия в монотонном сумраке. Скальные выходы светлели под ногами.

Они забрались еще на десяток метров по склону, под темную неровную стену, и Лядов неожиданно твердо сказал:

— Больше не могу. Дайте отдохнуть.

Его усадили на травяной островок. Лядов немедленно откинулся на спину.

Вадковский с Трайнисом стояли над ним и озирались, переводя дыхание.

Западная часть неба над черными волнами слившихся крон была чуть светлее, вырисовывались силуэты отдельных ветвей.

Вадковский присел, провел рукой по траве. Задержал ладонь. Трава была влажной. Он постарался вспомнить, была ли влага прошлой ночью — и не смог. Это было слишком давно. Обычная роса. Но что-то его обеспокоило.

Трайнис рядом затих.

Вадковский поднял голову. И тоже замер.

Только сейчас, когда они дошли и сознание немного очистилось от забот, когда за считанные минуты погасли остатки заката — глаза прозрели: над головой ковром горели звезды. Их было больше, чем на Земле в августовскую ночь, похоже, Камея располагалась ближе к ядру. Непривычное расположение далеких светил наделяло весь небосклон невероятной новизной. Они действительно были чужды троим с Земли — эти созвездия, никем никогда не названные. Несколько крупных звезд были ярко окрашены — даже мелькнула мысль об орбитальных станциях, — но мерцали они как самые обычные звезды.

— Вот уж не думал, что когда-нибудь смогу дать имя созвездию. — Вадковский соединил взглядом несколько звезд, чуть подумал: — Подсвечник. Нет, Канделябр.

— Давай поднимемся повыше, канделябр, — устало сказал Трайнис. Посмотрел на смутно видневшуюся в полумраке каменную стену, до которой оставалось полсотни шагов.

— Конечно, — кивнул Вадковский, но вместо этого снова уставился на звезды. — Гинтас, ты видишь то же, что и я?

Трайнис обежал взглядом небосвод. Звезды мерцали колко, словно в морозную ночь. И становились все четче, резче. Трайнис присмотрелся. Словно кристально чистую родниковую воду лили в мутное от летней жары небо. Он даже успел заметить, как почти невидимая прозрачная кольцевая волна ушла за черные кроны обступивших холм деревьев. По созвездьям словно провели мокрой тряпкой. Резко потемнело? Ветер высоко в атмосфере сдул пыль? Опять какие-то чудеса. Они на Камее, и эта планета успела объяснить, что нет таких пиков невероятности, которые не могут быть покорены случайностью.

Не отводя глаз от неба, Трайнис присел и осторожно потряс Лядова.

— Все нормально, — сонно пробормотал тот. — Я не сплю.

Поддерживая под лопатки, Трайнис помог ему присесть. Лядов застыл нахохлившись и чуть завалившись набок.

— Попей, — сказал Трайнис, с трудом оторвав взгляд от сверкающего неба.

Лядов встрепенулся, жадно глотнул пару раз и резко отвернулся от фляги.

Трайнис завинтил крышку и облизал сухие губы. Было темно, и никто этого не увидел.

— Надо перебраться повыше, — сипло сказал он и помог Лядову подняться.

— Не волнуйтесь, — сквозь долгий зевок сказал Лядов, — я просто очень устал. Уже почти не болит.

Бестелесными тенями все трое полезли вверх. За десять шагов до основания каменной стены Трайнис сказал:

— Рома, включаю фонарь.

В ответ Вадковский только вздохнул. Конечно, место ночевки должно быть осмотрено.

— Валяй. Рукой только прикрой.

Щелчок. На каменистом склоне появился яркий овал света, метнулся по изъеденному эрозией камню. Все разом зажмурились — глазам стало больно. Клочок травы изумрудно вспыхнул, испуганным ежом встопорщилась игольчатая тень. Овал света, вырастая, умчался вперед, взобрался на каменную стену и вдруг превратился в узкую щель — Трайнис положил пальцы на стекло рефлектора. Пальцы засветились густо-розовым.

Полоска света, ломаясь, пробежала по скале, нырнула в углубление, похожее на треугольную нишу. Трайнис осторожно заглянул.

— Чисто, — сказал он, с подозрением разглядывая мелкие камешки и слежавшийся песок. Ни птичьих, ни мышиных следов не было.

Они забрались под каменные своды, попадали на теплый песок. Пещерка была треугольная, будто из арбуза на пробу вырезали широкий клин, и неглубокая — едва в рост человека. Но все равно куда приятнее было ощущать за спиной надежный твердый камень. Трайнис погасил фонарь.

Некоторое время все молчали, переводя дыхание, Когда в глазах растаяли блики, оставленные светом фонаря, в глыбе мрака над ними опять засияла звездная поляна, перевитая туманным шлейфом — проступил Млечный Путь.

«Эти же звезды мы видим с Земли, — подумал Вадковский, — только из другой точки. Мала Галактика».

Разгоряченные долгой ходьбой неподвижные тела остывали. Начинал чувствоваться резкий холодок. Он заползал в рукава, стекал за ворот.

Никто не шевелился. Казалось, все заснули. Вадковский вытянул вперед невидимую в темноте ладонь. Черная пятерня мазнула по звездам. Он готов был поклясться, что ощутил прохладный ветерок. Даже не ветер — ровный ток холодного воздуха. И никак не мог определить направление. Неработающие комбинезоны остыли и стали очень неприятными изнутри — холодный влажный материал прилип к телу. Вот незадача. Не рассчитаны они были к использованию с выдранным с корнем блоком сервиса. Страшно захотелось сорвать грязные балахоны и залезть под горячий душ. А ведь вчерашний вечер был теплее. В осень, что ли, местную попали? Так ведь ни одного желтого листа. И тут Вадковский понял — холодный воздух течет сверху вниз. Словно высоко в небе приоткрыли дверь гигантской морозилки.

Кто-то чихнул. Кажется, Лядов. У Вадковского тоже защекотало в носу. Он нажал на особую точку над верхней губой, и зуд в носоглотке прошел.

Рядом в темноте заскрипел песок.

— Ну что еще? — невнятно пробормотал Лядов.

— Надень капюшон, — сказал Трайнис.

Зашуршала одежда, слабо щелкнули фиксаторы «забрала». Рядом повозились и затихли.

Вадковский наклонился вперед, высунулся из укрытия, и стал прислушиваться. Тихо было абсолютно. Не видно было ничего, кроме звезд. Планета для медитаций. Оголившейся шеи тут же коснулась ледяная кисея, соскользнула вниз на открытые кисти рук. Даже в дыру от вырезанного блока сервиса затекал холодный ручеек. Звезды над головой были предельно торжественны и уже почти не мерцали, только изредка посверкивали. Воздух вверху, наверное, охладился неимоверно. Уши начало покалывать. Вадковскии понял, что переждать ночь, не привлекая к себе внимания, не удастся. Надо разводить костер. Так-так... Он задумчиво выдохнул ртом. Струя пара заклубилась, вокруг звезд появились туманные ореолы, и медленно растаяла в неподвижном воздухе.

— Гинтас...

— Я уже думаю об этом, — проворчал Трайнис.

Что тут думать... И Вадковскии понял: за дровами надо возвращаться в лес. Всем вместе. Одного никто не отпустит. «Славу одного не оставишь, придется и его тащить вниз. Сумасшествие какое-то. Эта планета хочет нас доконать. А Славке еще надо сменить биопласт... С другой стороны — комбинезоны просушим, согреемся. Бред. Ты начинаешь искать хорошее в плохом. А как еще вести себя в такой ситуации? Когда все против тебя и за плечами нет привычной и незаметной мощи цивилизации. А вести себя надо очень просто, — подумалось Роману, — делать все так, чтобы получилось то, что ты хочешь. И если для этого надо спать на земле возле костра, то, следовательно, так и надо поступать с легкой душой». И он сразу успокоился. Повернувшись в сторону невидимого Трайниса, снова позвал:

— Гинтас.

— Да, командир, — без тени улыбки в голосе ответил невидимый Трайнис.

— Придется будить Славку и идти за дровами всем вместе.

— Конечно.

Разбудив продрогшего Лядова, который тут же пробормотал «я не сплю», растолковали ему ситуацию, сунули в руку нож — «Слава, это — на крайний случай». Вадковскии, естественно, взял пистолет, Трайнис — тесак. Кряхтя и стеная они поднялись, болью отозвались затекшие мышцы. Гинтас пальцами прикрыл рефлектор фонаря. Держась друг за друга, как артель слепцов, начали спуск в темноту. Очень не хотелось удаляться от крошечной и холодной, но такой надежной пещерки. Поддерживаемый с обеих сторон Лядов сильно дрожал, но шел сам. Урезанный свет фонаря узкой полосой прыгал под ногами. Трава густо серебрилась. Иней. Даже камни похрустывали звонче. Спускаться было скользко. Казалось, идут слишком долго — деревья никак не появлялись впереди, а каменная стена за спиной давно исчезла без следа. Спуск в темноту становился зловещим. Давать перед собой полный свет Трайнис не решался. Наконец, бледная полоса света изогнулась на шершавой колонне. Остановились. Звезды с интересом взирали с высоты. Холод опускался, казалось, именно от них.

— Слава, держи свет. Вот так. Ромка, прикрывай. Все делаем очень быстро.

Лядов навел дрожащий снопик света из зарешеченного пальцами рефлектора на ближайший ствол. Вадковскии встал рядом, напряженно подняв к правому плечу пистолет, зажатый обеими ладонями. Казалось, он хочет послушать, что шепчет ствол.

Трайнис с оглушительным треском сделал тесаком первый удар, огляделся и принялся долбить дерево, надрубая кору на уровне своего роста. Он работал быстро, с остервенением. Щепки сухо щелкали по ближайшим стволам, с шорохом осыпались в заиндевевшую траву. Сделав глубокие, с выворотом, зарубки вокруг всего ствола, Трайнис бросил под ноги тесак и стал сдирать полосы коры — сначала повисая на обеих руках, затем упираясь ногой в дерево. Появился крепкий, ни на что не похожий, мощный растительный дух. Раз за разом вертикальными мазками оголялась гладкая влажная поверхность цвета слоновой кости. Мокрые отсветы фонаря медленно гуляли по голому стволу. Груда длинных коричневых обрывков росла. От Трайниса валил пар, на его лице крупными каплями блестел пот. В чаще повисло слабое несмолкаемое эхо.

Лядов с фонарем перемещался вслед за Трайнисом. Вад-ковскому приходилось постоянно маневрировать, чтобы не оказаться ослепленным фонарем. Он даже не смотрел на освещенный участок дерева, переключив все внимание на чащу — там лишь слабые отсветы метались по стволам.

Треск отрываемой коры вновь сменился частым тупым хрустом. Короткое эхо слабо отзывалось в чаще. Вадковскии скосил глаза — Трайнис перешел ко второму дереву и размахивал тесаком еще быстрее. Пар клубящимся столбом вырывался изо рта. Трайнис спешил.

Вадковский присел, вглядываясь в чащу поверх уснувшей травы. Он понимал, что если кто-нибудь ринется из чащи, то станет видимым только шагах в пяти. Как тут целиться? А звука шагов и подавно не услышать. На замерших травинках поблескивал иней. Замерзшие пальцы перестали чувствовать курок. Вадковский торопливо переложил ТТ в левую руку, кисть правой засунул за борт комбинезона, зажал под мышкой. В левой руке пистолет сидел как чужой.

— Все! — сказал Трайнис, задыхаясь. — Уходим. Роман, помоги.

Вадковский вскочил.

Лядов освещал две большие кучи кое-как набросанных обрывков коры. Правой рукой он приобнял себя и постоянно притоптывал, пытаясь согреться. Левая рука была безвольно засунута в карман. Лядов, фонарик в его руке и свет фонаря — все крупно дрожало.

Трайнис наклонился, припал к земле и своими длинными руками заграбастал одну охапку целиком. Тесак оказалось внутри — с одного конца торчала рукоятка с грязно-белым развевающимся куском обмотки. Гинтас рывком выпрямился.

Вадковский не смог повторить то же самое с пистолетом в руке. Пришлось убрать оружие в карман.

Лядов пристроился рядом, светя под ноги, и они двинулись к скале. Подошвы скользили по инею, холодный воздух обжигал легкие.

Огромная, в обхват, охапка оказалась не слишком тяжелой, но очень неудобной. Одуряюще терпкий запах шел от коры. Вадковский никак не мог им надышаться, пока они поднимались по склону. Наконец он понял, что просто очень хочет есть.

Две большие охапки свалили перед входом. Недолго посовещавшись, основную часть бросили внутрь каменной ниши. Из оставшихся кусков Вадковский под руководством Лядова начал разводить костер. Все промерзли окончательно, понадевали капюшоны, хлопали себя по бокам, размахивали руками. Согревшийся и взмокший на заготовительных работах Трайнис быстро остыл и сейчас отчаянно стучал зубами. Комбинезоны задубели от мороза. Было уже не просто холодно, было явно ниже нуля, причем гораздо ниже.

Фонарик лежал на контейнере и светил внутрь каменной ниши, стены которой возвращали наружу рассеянный свет. Свет был желтоватым — то ли из-за оттенка скалы, то ли садилась батарейка. Три фигуры с поднятыми капюшонами отбрасывали длинные тени на склон. Все делали молча, подавленные очередным происшествием.

Трайнис ломал и рвал на полосы огромные полотнища коры, аккуратно складывая поленницу.

Наконец все застыли и Вадковский чиркнул спичкой. Звук прозвучал громко. Желтый с синей шапочкой язычок пламени вытянулся в центре оранжевого гало над тоненькой деревянной палочкой. Сколько тысяч раз в прошедшей истории этот кусочек дерева с комочком серы спасал человеку жизнь?.. К огню сразу жадно прильнула тьма. Вадковский сощурился на огонек и осторожно сунул спичку в шалашик из кусочков коры. Хорошо, что на Камее нет ветра, подумал Вадковский. И вдруг испугался. Но ветер не подул. «С чего бы он должен подуть?» — одернул себя Роман.

Пламя, попробовав предложенное, нашло его подходящим, и над шалашиком, густея, повалил дым. Оранжевые языки азартно начали выглядывать из щелей. Вскоре маленький костер пылал. Вадковский на корточках сидел над огнем, с умилением наблюдая за его ростом, словно это был какой-нибудь экзотический, с великим трудом выращенный цветок.

Рядом появился Трайнис — Вадковский увидел его ноги. Ботинки побиты, в подошве застряли острые кусочки камня, штанины до колена испачканы в грязи и зелени, исполосованы чем-то острым, в нескольких местах продраны насквозь.

Вадковскому пришлось отодвинуться от огня — в лицо дохнуло жаром и по коже пробежала судорога. Он провел по лицу ладонью. Ладонь была горячей и пахла гарью. Это оказалось очень приятным. Вадковский улыбнулся. Тут же в двух местах треснула пересохшая губа.

Трайнис без предупреждения сунул Роману кусок коры, похожий на узкий щит, переходящий в хлыст.

— На вот, займись.

А сам полез в убежище, в пещеру, где Лядов, действуя кое-как одной рукой, довольно ровно застелил корой остывший песчаный пол и теперь, вывернув шею и дыша паром на темную кляксу отработавшего биопласта, в неверном свете разгорающегося костра разглядывал плечо.

— Давай лучше я, — сказал Трайнис. Он достал из контейнера сине-белый флакон, сунул Лядову фонарь — «держи вот так», и начал менять биопласт. Лядов морщился, шипел сквозь зубы и дергался.

Под каменными сводами посветлело — это Вадковский, не долго думая, положил в огонь целую охапку коры и отодвинулся еще дальше. Оранжевые языки пламени взвились на высоту человеческого роста. Тепло коснулось лиц и рук. Лядов с Трайнисом обернулись на огонь. Пар от их дыхания сливался в одно облако.

Вадковский развел костер перед самым входом, почти загородив проход. Жар от костра шел неимоверный. Обращенные к огню части комбинезонов быстро прогрелись, находившиеся же в тени оставались леденяще-влажными. Трайнис погасил фонарь и наложил чистую повязку на плечо Лядова при ярком оранжевом свете костра. Особой нужды в повязке не было, но так было теплее — клок комбинезона с левого бока Лядова был выдран солидный.

— Слава, садись ближе к огню, — сказал Трайнис. — Тебе надо хорошенько согреться, поесть и поспать.

— Спасибо, — пробормотал Лядов. Из последних сил переполз и улегся боком к костру. Трайнис сунул ему под головусвернутый в рулон кусок коры.

— Отдыхай. Сейчас сварганим ужин.

Лядов молча лежал с закрытыми глазами. Его лицо в капюшоне с незакрытым «забралом», обращенное к потолку пещеры, осунулось и даже в желто-красном пляшущем свете, затопившем пещеру, оставалось бледным.

— Что в меню? — спросил Вадковский. Он сидел, расставив ноги, и закатывал обратно в костер вываливающиеся головешки. Подошвы ботинок находились в опасной близости от огня. Пистолет лежал у него под рукой, по тускло-стальному корпусу бегали оранжевые блики.

— Ты не поверишь, — отозвался Трайнис. — Мясо, овощи, вино. Еда богов.

— Так давай скорее.

— А ты уже нагулял аппетит? — Трайнис не торопясь рылся в контейнере.

Вадковский нервно хохотнул.

— Пять баллов.

— Что? — спросил Трайнис.

— Да так. — Вадковский обернулся. Капюшон он скинул на спину, лицо раскраснелось и лоснилось от жара. — Давай скорее.

— Сначала женщины, дети, старики и раненые.

— Считай, что я...

— Неужели женщина? — ужаснулся Трайнис.

— Нет, старик.

— Скорее ребенок.

— Вундеркинд.

Трайнис помог Лядову занять полусидячее положение.

— Не тормоши, — прошипел Лядов, — а то я на куски развалюсь.

— Питайся. — Трайнис протянул ему упаковку мясного концентрата.

Лядов скосил глаз на протянутый брикет, нехотя взял.

— Рома, лови.

Вадковский ловко поймал свою порцию, уселся по-турецки и с наслаждением вгрызся. Совершенно не важно было, что ты ешь. Главным была возможность рвать зубами, жевать, глотать. Вадковский от наслаждения зарычал.

Трайнис привалился к стене и наконец позволил себе расслабиться. Есть хотелось до тошноты, но чудовищная усталость брала свое; Он ел медленно, чувствуя, как уходит из тела напряжение, ощущаемое как гул и неконтролируемая мелкая дрожь. Мышцы размякали от сильного теплового давления костра. Сверху вдоль скалы стекал вымороженный воздух. Его проворные ледяные струйки иногда касались лица.

Температура внутри пещерки заметно поднялась. Камень стен медленно прогревался. От комбинезонов шел пар. Кора горела отлично и давала много тепла. Вадковский даже перестал подкладывать новые порции топлива — стало слишком жарко. Сгорая, кора превращалась в невесомый светло-серый пепел, уносимый тягой горячего воздуха. Иней вблизи костра испарился, трава и камни высохли. Самые близкие травинки на глазах жухли, желтели и курчавились. В неровных сполохах стала проступать из тьмы стена окружающего леса. В небе сквозь оранжевое марево виднелись только самые яркие звезды. Они весело дрожали в горячем воздухе — как им и полагается.

Трайнис роздал всем еще по одной упаковке с концентратом.

— Сколько осталось? — Вадковский не спешил вскрывать «овощную смесь», подбрасывая цилиндрик на ладони.

— Пока в график укладываемся. Кушайте. Впрочем, ты как хочешь, а вот Славке необходимо съесть все до конца.

Лядов молча принялся за вторую порцию. Глаза его, почти прикрытые, сквозь узкие щелочки в веках смотрели на огонь. Он лежал наглухо застегнувшись, только откинул назад капюшон. Казалось, он совсем не чувствует жара костра. Всклокоченные волосы торчат во все стороны. Грязные разводы на лице, порванный комбинезон, забинтованная рука... Трайнис опустил голову. Творится что-то страшное. Так не должно быть. Ему показались несерьезными его земные развлечения на глайдере. Высший пилотаж это, конечно, хорошо, навыки пригодятся. Но десятки тестов на профпригодность, сотни погружений на симуляторе... Сколько можно выбирать? Даже Ромка, и тот уже твердо решил. Кстати, неожиданно для всех. Ведь думали, что он как всегда прикалывается. Все. Вернемся — иду в Школу пилотов. Нельзя, чтобы где-то кто-то так же, как мы сейчас, шел через чащу без надежды на помощь. Неужели у всей Земли нет сил спасти нас? Школа пилотов... Может быть, потом — СКАД? Посмотрим. На Камее у них явный просчет в работе. А у меня уже есть мысли по этому поводу.

— Воды сколько осталось? — спросил Вадковский. Поколебавшись, он вернул в контейнер пищевой концентрат, хотя есть очень хотелось. Трайнис посмотрел на него одобрительно.

— Три фляги. Предлагаю воду поберечь, а допить вино. Все равно до утра никуда отсюда не двинемся. Отдохнем, согреемся.

— Отлично! — Вадковский живо достал початую бутылку, подержал перед глазами на фоне пламени. Густо просвечивало зеленое стекло, колыхалась темная маслянистая жидкость. — Подождите несколько минут, будет очень вкусно.

Он поставил бутылку поближе к костру. Проверил ладонью — не горячо ли.

— Не лопнет? — поинтересовался Трайнис.

— Не должна. Я вспомнил один рецепт. Сюда бы лимончик, корицы.

— Хватит, хватит. Не береди душу.

Трайнис тоже не стал есть вторую порцию и сидел теперь, вытянув ноги к огню.

Лядов опустил руку с наполовину опустошенными «овощами», тихо попросил:

— Гинтас, забери.

— Слава, надо доесть.

— Уже не лезет.

Трайнис внимательно посмотрел на Лядова. Тот хмуро посмотрел в ответ и уставился в огонь. Тихо сказал:

— Дайте попить.

— Как раз готово. — Обернувшись, Вадковский протянул горячую бутылку. — Прошу.

— Ну-ка, — без выражения пробормотал Лядов. Закрыл глаза и сделал глоток. Лицо его дрогнуло. Трайнис и Вадковский смотрели на него. Лядов сделал большой глоток. Горячее вино сразу согревало и мгновенно кружило голову. Он сделал еще глоток. Открыл глаза. У него было такое выражение, словно он проснулся.

— Ой, извините. — Лядов вытер губы и передал бутылку Трайнису. — Спасибо, Рома. Очень вовремя.

Трайнис сдержанно хлебнул пару раз, прислушался к ощущениям, кивнул и передал бутылку Роману.

— За нас, — сказал Вадковский, приподняв над головой бутылку. Наполнил рот так, что раздулись щеки, и разом про глотил вино. Огонь побежал по пищеводу. Навернулись слезы.

— Ох... — Моргая, он вернул бутылку Лядову. — Ух...

— Заешь, — усмехнулся Лядов. Глаза его заблестели, лицо порозовело. — Старые рецепты, проверено временем.

Трайнис молча протянул Вадковскому недоеденные «овощи». Тот благодарно кивнул и откусил самую малость.

Через два круга бутылка опустела, а упаковка с овощным концентратом была опустошена.

Все раскраснелись от жары и вина. Переглядывались с довольным видом. О холоде и усталости было забыто. Осталась только неимоверно приятная истома. Лядов больше не напоминал пособие по апатии, он живо вертел головой по сторонам, улыбка растянулась до ушей. С лица Трайниса ушла обычная его каменность. Вадковский, улыбаясь и чуть раскачиваясь — вспомнилась вдруг одна веселая мелодия, — смотрел на друзей. Комбинезоны просохли не до конца, но уже не вызывали дискомфорта. Приходилось крутиться, подставляя бока, чтобы досушить.

Незаметно завели разговор на какие-то пустяшные, милые сердцу темы из прошлой земной жизни. Окончательно развеселились, перебивали друг друга, стараясь перекричать — «а вот я помню!..», «дайте мне рассказать!..»

Потом Лядов серьезно сказал:

— В первый момент лес Камеи напомнил мне брошенный в запустении храм, на крыше которого притаились химеры.

— Это верно, — преувеличенно глубоко кивнул Вадковский. — И вообще Камея какая-то химерическая планетка.

Последняя фраза вызвала дикое веселье.

Из крошечной оранжевой трепещущей точки посреди океана тьмы взлетал к чужим звездам отчаянный молодецкий хохот.

— Не рановато ли мы веселимся, — пробормотал Трайнис, вытирая глаза.

За пределами круга света, где-то в чаще, страшно треснуло. Показалось, над самым ухом. В ледяном воздухе звук распространяется мгновенно. Разговор как обрезало. Гулкое эхо раскатилось над лесом и растворилось в темноте.

С окружающего сдернули налет зыбкого покоя.

— По-моему, это деревья лопаются от мороза, — сказал Вадковский в гнетущей тишине. Он был совершенно спокоен, но пистолет как-то вдруг оказался у него в руке. Масленые глаза его забегали, осматривая пространство за пределами пещеры.

— Пожалуй, — сказал Трайнис. Покосился на обмотанную рукоятку лежащего рядом тесака и начал разминать кисти рук.

Лядов привстал, попытался разглядеть, что делается за стеной огня. Ничего не было видно.

— Слава, лежи, — тихо сказал Трайнис.

— Слушаюсь, — проворчал Лядов, лег на спину и стал смотреть на пляшущие пятна света на косом каменном потолке.

— Я сейчас, — сказал Вадковский. Поднявшись, он шагнул в сторону, боком выйдя из пещеры. Огонь лизнул штанину.

На обнаженную голову вылили ушат жидкого обжигающего мороза. Холодное щупальце нырнуло за воротник и поползло вдоль спины, расширяясь. Вадковский поежился. Не надевая капюшон, отвернулся от огня. Огромное фиолетовое пятно плавало перед ним. Он поморгал, потер глаза — не помогло. Тогда он сделал несколько крадущихся шагов вдоль скалы, отойдя в полную темноту, прижался спиной и стал слушать. От мороза трещала голова, звенело в ушах. Вадковский почувствовал, что все тело стремительно коченеет. Это даже хорошо, что мороз, — приближающегося выдаст треск льда и замерзшей травы.

Вадковский поднял слезящиеся глаза. Приходилось часто моргать.

Над головой ровно горели звезды. Он узнал свой Канделябр и подмигнул ему. Справа, на периферии зрения, метался оранжевый свет. Костер на таком расстоянии горел бесшумно, кора не стреляла, не лопалась. Оставшись один среди ледяной темноты, Вадковский понял, что три человека из ничего могут создать домашний уют, прогнав тьму, холод и мертвую тишину, а заодно и элементарное чувство опасности. Подкрадись кто к ним во время ужина — не услышали бы.

На посту вино не пьют, вот что. Никто из них об этом не вспомнил. Тренироваться надо чаще... красненьким.

Вадковский почувствовал, что совершенно протрезвел, и это его обрадовало.

Трудно сказать, сколько было ниже нуля. Может быть, минус тридцать. Может быть, ниже. Он половчее взялся за пистолет, по уже сформировавшейся привычке поднял его к правому плечу. Теперь оружие казалось очень ладным, в меру тяжелым, удобно устроившимся в руке — только страшно холодным. Вадковский чувствовал себя спокойнее, поглаживая спусковой крючок.

Где-то рядом послышался шорох, короткий и несерьезный. Может быть, камешек на склоне прокатился сквозь траву, но Вадковский вжался в скалу, на короткий промежуток потеряв ощущение времени. Он даже забыл о сведенных от холода щеках и пальцах. Пялился широко раскрытыми глазами во тьму, но не видел ничего. Вроде тихо. Повернул голову, шагнул от стены. Костер пылал далеко, шагах в двадцати. Подошва ботинка Трайниса все так же торчала из пещерки. Похоже, Гинтас не пошевелился с тех пор, как Вадковский вышел наружу. Роман хотел было ему крикнуть, но сдержался, и медленно, по стеночке, пошел назад. Шум, который он сейчас производил, осторожно наступая на заиндевелый щебень и иногда задевая задубевшим рукавом комбинезона по скале, казался недопустимо громким. Какая ерунда! Их костер сейчас как маяк в ночи. И опять ни одной мошки не вьется у огня. Правда, мошек мог загнать в их теплые щели свалившийся неизвестно откуда мороз.

— Как там обстановочка? — Трайнис посмотрел снизу и убрал ладонь с рукоятки тесака.

— Все тихо, — ответил Вадковский, поспешно глотая теплый воздух.

Только окунувшись в тепло костра, Роман понял, как все выстужено снаружи. Он присел на корточки, потер совершенно нечувствительные уши, протянул руки к огню. Что-то вроде холодного отчужденного анализа овладело им. Словно мороз настроил на серьезный ход мысли.

— Гинтас, надо решить, что делать дальше. Нельзя просто тупо идти вперед.

Трайнис молча сел рядом, подтянув к груди колени, положил подбородок на сцепленные пальцы.

— Урежем порции.

— Я не об этом. Впрочем, и об этом тоже. Я о ситуации вообще. Мне здесь не нравится.

Трайнис несколько секунд покачивался, обняв колени:

— Тип биосферы феноменально идентичен земному. К сожалению, походный анализатор сдох вместе со всем снаряжением, проверять местную флору и фауну на съедобность нечем. Но я надеюсь, мы сможем прокормиться охотой.

— Ты серьезно? Ты уверен, что то, с чем мы столкнулись днем, можно есть?

— Ну...

— Так-то.

— Кстати, ты видел вечером в луче света...

— Да. Похоже, насекомые здесь все же есть. Должна быть на планете с такими лесами пищевая пирамида. Я убежден. Надо искать. Мы обязательно найдем. Мы пока только шли, не глядя по сторонам. В том ручье могла быть рыба. Почему все вокруг спит или попряталось? Очень странно.

— Слабо сказано — «странно».

Помолчали.

Вадковский заговорил:

— Голод — не самое страшное. Пеший поход оказывается сложнее, чем мы рассчитывали. Мы обязаны признать присутствие неизвестного фактора. Рискну сказать, враждебного фактора. Мы должны учитывать его в своих действиях, иначе... иначе мы не дойдем. Я никогда не паникую, вы знаете. Но уже несколько раз мы едва не погибли. По-моему, пока нам просто везло.

Уткнувшись носом в сплетенные пальцы, Трайнис, как из-за бруствера, смотрел в огонь. Грязные разводы на его лбу были похожи на боевую раскраску индейца, вышедшего на тропу войны. Он устало потерся лбом о сцепленные ладони и разводы на лбу изменились.

— Рома, нельзя учитывать неизвестно что. Я признаю присутствие на планете активного фактора. Но что это? Ты можешь объяснить? Не можешь. Нет системы. Без системы все проявления этого фактора будут для нас постоянно неожиданны.

— Система есть, — твердо сказал Вадковский.

Трайнис промолчал.

— То есть я думаю над ней, — поправился Вадковский. — Не хватает маленького кусочка, фрагмента.

— Всегда кажется, что решение где-то рядом. В СКАДе умные люди сидят. Так вот, эти умные люди даже не дернулись, потеряв здесь свой спутник. Никаких ответных действий не предпринято. Твоя система это может объяснить? Действия СКАДа легко предсказуемы. Его императив — тактическая и стратегическая защита человечества. Поверь, отсутствие на Камее десантников и исследователей невероятнее сместившегося вектора гравитации.

— Может быть, СКАД не знает про спутник?

Трайнис посмотрел на Романа:

— Знает.

Вадковский задумчиво покивал.

— Тогда почему они не спасают нас? Не знают, что мы здесь?

Трайнис мучительно покряхтел и проворчал:

— Скорее всего, не знают. Ничем иным я не могу это объяснить.

— Значит, СКАД не ведет наблюдений за планетой.

Вадковский оглянулся на Лядова:

— Славка, что скажешь? Давай свою безумную идею. Ты у нас на это мастер. Это я в порядке комплимента.

Лядов молчал. Трайнис и Вадковский терпеливо ждали. Мнение Лядова показалось вдруг очень важным. Иррациональным образом увязывалось происходящее на Камее с первоначальной идеей побега. В конце концов, именно Лядов предложил лететь. Впрочем, Камею выбрали Трайнис с Вад-ковским.

Наконец Лядов оторвался от созерцания языков пламени и нехотя сказал:

— Это не враждебность. Это что-то другое.

И замолчал. Снова он был сам не свой. «Может быть, биопласт не справился с болью, — подумал Трайнис. — Вот Славка и терпит, даже с лица спал. Да нет, по всем косвенным признакам идет на поправку. Просто усталость».

Вадковский остекленело смотрел на Лядова.

— Рома, дыру протрешь, — проворчал тот.

— Верно, — воскликнул Вадковский, — это не враждебность. Есть цепь случайных маловероятных событий. Естественно, в память врезаются самые опасные. А сколько раз нам везло за эти сутки? Ведь везло, вспомните.

— Так-то оно так, — протянул Трайнис. — Но везениекакое-то нелепое. Сначала чуть не убило своим же глайдером, а через полдня вдруг — бревно через каньон. Отличный мост. Причем появился он недавно. Этому дереву, должно быть, лет двести, и ничто ему не мешало расти дальше.

— Как только мы перешли, пожар сразу сам прекратился, — напомнил Вадковский.

— А начался разве не сам?

— Стоп, — пробормотал Вадковский. — Кажется, понял.

— Ну?

— Не стоит целью нас уничтожить. Нам не дают долго задерживаться на одном месте. Мы все время должны двигаться. К кораблю. Кто-то хочет, чтобы мы улетели с Камеи! Сначала не пускали на планету, а теперь заставляют улететь. Пожар согнал нас с места, а бревно помогло преодолеть помеху в пути.

— Ишь ты, «кто-то хочет», — фыркнул Трайнис. — Позволь с тобой категорически не согласиться. Если бы это нечто хотело нашего скорейшего ухода с планеты, то не чинило бы препятствий. Зачем было нападать на Славу? Пройди коготь чуть левее и глубже — мы до сих пор шли бы по лесу с носилками. Извини, Славка.

— Возможно, стычка с обезьянам — чистая случайность. Мы их разбудили. Стоило нам обойти верхушку холма…

— Ладно, с животными пример неудачен. Но со скалы тебя, Рома, совершенно явным и пошлым образом хотели столкнуть... хотело... это нечто... Тьфу! О чем я говорю? Вот не думал, что докачусь до мистики. Но ведь было, все видели. Нет, я отказываюсь понимать. Если планета пуста, почему тут не работают ученые? Здесь же бездна интересного. Если здесь есть разум, почему СКАД не оградил планету от вмешательства? Но Камею забыли, как ненужный пустырь, Земле стало все равно, что здесь творится. — Трайнис схватился за подбородок. Сдвинул брови, лоб прорезала морщина. — Не понимаю.

Вадковский в глубокой задумчивости смотрел в огонь.

— Гинтас, я знаю, ты не любишь домыслы, но, похоже, нам действительно пытались помешать. Давайте вспомним все. На подлете к Камее — шальной метеорит, раз. На поверхности — отказал зонд, два. Отключилась энергоустановка глайдера, отключилось все технически сложное — три. На утро — взрыв в районе оставленного глайдера, обломки почему-то летят прямиком к нам.

— Да, да, — нетерпеливо сказал Трайнис. — А если бы командирский пульт не сдох, мы бы давно уже были на Земле. Ну, где здесь система? Или ты предложишь вариант наличия двух противоборствующих... э-э... систем? Одна выгоняет, другая устраивает мелкие пакости?

Повисла тишина и взоры обратились к контейнеру. Трайнис пожал плечами, откинул крышку, достал командирский пульт.

Всем на миг представились огни спускающейся из ночного неба «Артемиды». От тепла костра пахнуло уютом кают-компании.

Трайнис поднес черный параллелепипед к губам и, завороженно глядя в ночь, сказал несколько стандартных фраз телеуправления. Пульт молчал.

Трайнис опустил руку. Моргая, посмотрел сквозь пламя вверх, на звезды. Жар костра быстро высушил навернувшиеся слезы. Никто их не заметил. Он почувствовал себя оскорбленным собственным техническим бессилием. «Хорошо быть десантником. Ты экипирован до зубов, все снаряжение работает исправно, рядом десяток таких же, как ты, — сильных и уверенных. Глайдер может выдержать прямое попадание молнии, на орбите висит базовый корабль, способный садится в озеро кипящей лавы, система безопасности скафандра чутко смотрит вокруг и транслирует на экранчик забрала любую движущуюся цель, которую ты не заметил. Так любой сможет. А вы попробуйте как мы сейчас. Мы попробовали. И что? Хорошо, что Славка не задумал сымитировать каменный век. Ей-богу, остались бы мы в чаще в одних набедренных повязках и с пустыми руками. Нет, не с пустыми — у каждого имелось бы каменное рубило, неуклюжее, — тяжеленное и тупое. И тут мы встречаем обезьян или с неба падает мороз».

— Конечно, две системы псевдоноогепных феноменов на одной планете — это перебор, — медленно согласился Вадковский, наблюдая, как Трайнис с убитым видом возвращает пульт в контейнер.

— Поговорили, — резюмировал Лядов. — От чего ушли, к тому вернулись.

Интонация его была совершенно непонятна. Явно недоволен. Но чем? Усталым можно сейчас быть, испуганным. Но недовольным? Чем-то это напоминало детскую обиду на весь мир.

— Слава, как самочувствие? — Трайнис, понурившись, сидел над раскрытым контейнером, тщетно рассчитывая обнаружить там что-то новое.

— Ребята, с плечом все нормально, не беспокойтесь. Мне вдруг стало очень тошно.

Трайнис поднял голову:

— Может быть, неизвестный яд на когтях.

Он потрогал Лядову лоб.

— Да нет же. — Лядов отмахнулся. — Не то, Гинтас. Я словно отдалился от решения поставленной задачи. Как будто мы никуда не улетали. Снова то же самое растущее напряжение от бездействия, что и несколько дней назад на Земле.

— Мало приключений? — изумился Вадковский. — Слава, запомни этот миг — ты меня поразил. Неужели в твоем любимом веке не было тихих спокойных мест, где можно отдохнуть, выспаться... хм, поесть, помыться. Давай для разнообразия повторим и эту сторону жизни прошлого.

Лядов упрямо сказал:

— Видимо, мы делаем не то, что следует делать.

— Как это — следует? — спросил Вадковский.

— Не придирайся. Это фигура речи.

— Не понимаю я, Славка, — вздохнул Вадковский.

— Я тоже, — сказал Лядов. — Это и бесит.

— Не прощу, если корабль погиб, — тихо произнес Трайнис.

Никто не стал уточнять, кому именно не будет прощено. Может быть, Трайнис имел в виду себя. Да и что толку говорить о корабле? Вызвать его все равно нельзя. Главное — дойти. А там видно будет.

— Взрыва или столба дыма в направлении места посадки не замечено, — сказал Вадковский.

Он хотел успокоить Трайниса, но получилось наоборот — все сразу подумали о надежнейшем глайдере, который дважды едва их не угробил. И опять развивать тему «что делать, если корабль вышел из строя или уничтожен» никто не стал. Какой в этом толк? На самом деле страшно было даже представить, что оборвана единственная ниточка к Земле.

— Слушайте, — страшным шепотом произнес Вадковский, — я все понял. Мы забыли, это же псевдоноогенные феномены. Активные проявления лишь похожи на плоды действия разума, но в своей массе являются абсолютной случайностью и никакой системе не подвластны.

— И как же это нам может помочь? — поинтересовался Трайнис. Шевеля губами, он пересчитывал фляги и упаковки пищевых концентратов.

— Не знаю, — сказал Вадковский. — Но эта фраза в отчете с глубоким подтекстом.

— А как же твое убеждение в существовании все объясняющей системы? — Трайнис досчитал и теперь что-то прикидывал в уме. Лицо его помрачнело.

— Эта нелогичность и является системой. Вернее, следствием. Суть системы скрыта, поэтому проявление ее активности кажется абсурдом. Или мы не те события увязываем вместе. Слыхал о параллельной причинности?

Трайнис покачал головой:

— Извини, Рома, слишком заумно. Так любое фантастическое предположение можно объяснить допущением неограниченной сложности.

— Нет-нет, именно так! — оживился Лядов. — Мне тоже показалось, видим мы достаточно, но выводы делаем не те. Почему мы...

Трайнис вдруг поднял палец и застыл. Вадковский почувствовал изменение обстановки, но еще не успел оценить в чем оно заключается. Трайнис негромко сказал:

— Экипаж, внимание.

Сразу стало тихо. Только костер шептался со звездами.

Вадковский пробежал глазами по двум провалам черноты, пронизанным оранжевым светом и пляшущими искорками — справа и слева от костра, — и понял, на что отозвался его внутренний сторож. В окружающей холм чаще, в черноте у подножия стволов неровной цепью горели слабые многочисленные огоньки холодного цвета — то ли голубые, то ли зеленоватые.

Толкнулось в груди сердце, и застучало часто-часто. В пещерке сразу стало тесно. Время бросилось вперед.

Короткий шорох, и вот уже Трайнис держит тесак, пригнувшись, стоя на одном колене, у Вадковского в руках пистолет. Роман вскочил на корточки, судорожно нахлопывая по карманам запасную обойму, а Лядов зачем-то схватил пустую бутылку за горлышко и примеривается ударить донышком о камень.

— Слава, прижмись к стене.

Лядов проворно откатился, со звоном разлетелась бутылка.

— Тихо! — страшным шепотом приказал Трайнис, обернувшись.

У Лядова в руке сверкала неровными стеклянными зубцами опасная на вид... розочка, — пришел на ум неожиданный эпитет.

— Это оружие, — прошептал Лядов.

— У тебя нож есть.

— Им карандаши хорошо точить.

— Быстро! Поджигаем кору, раскидываем веером! — крикнул Вадковский.

— Делаем! — напряженным высоким голосом отозвался Трайнис.

Аккуратно сложенная поленница была в миг разорена.

Костер заволновался, заметались в оранжевом подсвеченном дымном воздухе тени великанов.

Огненные клочья полетели из пещеры во все стороны. Падая на склон, они отскакивали и словно взрывались, разбрасывая искры. На склоне посветлело. Затрещала в огне оттаявшая трава.

Цепочка огней среди стволов перегруппировалась.

Что там такое? Вадковский замер, всматриваясь изо всех сил. Но огоньки строго держались черты леса, не выходя на открытый склон. Иногда они медленно двигались, гасли, неожиданно появлялись в другом месте.

Трайнис принялся лихорадочно скручивать что-то трубчатое из целого куска коры. Скрутив, сунул конец полученной трубки в огонь.

— Правильно, — сказал Лядов, схватился за ближайший кусок — и выпустил из рук, закусив губу.

Вадковский отстранил его, подобрал неровное коричневое полотнище, посмотрел вопросительно.

— Факелы, — пробормотал Лядов, моршась и оглаживая плечо.

Трайнис поднялся, упираясь макушкой в потолок пещеры, сказал: «Осторожно», все пригнулись, замахнулся горящей палкой и швырнул взревевший сноп огня вверх, к звездному небу.

Перелетев склон, факел в облаке искр упал рядом с крайним деревом. Темный, льдисто блестящий ствол осветился дрожащим светом.

— Лес не подожги!

Трайнис, покачивая следующим зажженным факелом, взглянул на Романа.

— А может, так оно лучше будет. Что мы теряем?

Вадковский не нашелся что ответить. С одной стороны, конечно, хорошо, если огонь погонит зверей прочь. С другой — затевать лесной пожар рядом с местом стоянки, да еще ночью, когда темнота скрыла пути отхода. «Впрочем, я же днем проводил рекогносцировку с Обезьяньего холма. Совсем забыл — словно это было неделю назад. Путь есть». Вадковский оглянулся и посмотрел вверх, мысленно проникая сквозь скальную толщу.

Коротко рявкнуло над ухом пламя. Чертя во тьме огненную синусоиду, волнообразно шурша, полетел по дуге второй сноп огня. Трайнис направил его на другую часть склона. Удар, развесистый куст искр. Прогоревшая часть факела разлетелась на куски, россыпь язычков пламени мерцающим пятном усеяла подножие горы.

Вадковский застыл, не доделав факел. Разглядывал хаотично разбросанные очаги огня на склоне — те спокойно горели, освещая траву и камни вокруг. Склон был пуст, никто не подкрадывался к пещере, пользуясь темнотой. Они же не парные, вдруг дошло до Романа. Как светлячки.

— Что стал, Рома? — бросил Трайнис. — Давай еще!

— Стойте. Это не глаза.

— Глаза?

— Это не звери. Ты видишь парные огни?

— Но это не насекомые. Почему они не летят на огонь?

— Пусть хоть призраки, лишь бы не обезьяны.

— У обезьян, мне кажется, отсвет глазного дна должен быть красным, — сказал Лядов. Но вспомнив про зеленовато-черную кровь кошмарных тварей, быстро добавил: — В любом случае отсвет должен быть парным.

Движения Трайниса замедлились. Он посмотрел на голубоватые огоньки.

— Пожалуй, вы правы.

Руки его медленно, механически докручивали очередной факел.

Огоньки как ни в чем не бывало светились в чаще, неровной искрящейся полосой опоясывая подножие холма. Висели неподвижно, подмигивали, плавно двигались, исчезали, появлялись. Расшвыривание горящей коры никакого влияния на их поведение не оказало.

Движение рук Трайниса вдруг ускорилось и он сунул готовый факел в костер.

— Тогда почему все они висят примерно на одном расстоянии от земли? Как раз на уровне морды прямоходящего.

Вадковский сказал:

— Гинтас, планета чужая. Может быть, это местные огни Эльма, крошечные шаровые молнии, светобоящиеся светлячки... что угодно.

— Эльфы, — угрюмо кивнул Лядов. — Местные.

— Я знаю, что это, — твердо сказал Вадковский.

— Что же? — с подозрением спросил Трайнис.

— Это типичный псевдоноогенный феномен.

— Не вижу в нем ничего разумного. Вот если бы огни сложились в транспарант: «Привет вам, братья по разуму».

— «Привет тебе, Рома», — сказал Лядов.

— Ага. Привет тебе, Рома, от светлячков.

— Дети, — вздохнул Вадковский. — Сущие дети.

Трайнис вытащил занявшийся факел из огня, замахнулся — Лядов и Вадковский прижались к стене.

Внезапно огоньки засуетились все разом и стали исчезать один за другим.

В крошечной пещерке повисла недоуменная тишина. Трещал и чадил замерший в воздухе факел. Огоньки в лесу гасли быстро, как от цепной реакции.

— Как будто услышали, — прошептал Лядов.

— Бред, — сказал Трайнис, во все глаза смотря на склон. Но ни чья-то фигура, ни тень не потревожили разбросанные по склону, уже начинавшие гаснуть многочисленные язычки пламени. Если что и находилось среди деревьев вокруг холма, то теперь оно быстро удалялось прочь, в глубь чащи. Трайнис неуверенно бросил факел в начавший утихать костер.

Еще с час сидели, прислушивались, выжидали, готовые ко всему. Непонятное происшествие подействовало не слабее, чем дневная стычка на Обезьяньем холме. Сложность системы — все уже не сговариваясь использовали этот термин Вад-ковского — происходящего на Камее незаметно превзошла некий порог, за которым простые объяснения казались дилетантством.

Факелы, разбросанные по склону, догорели.

Невероятно слипались глаза. Трайнис клевал носом перед костром, то и дело роняя на грудь голову. Скоро будут сутки, как они в пути. Сутки?.. Кажется, прошла уже неделя. Как-то начинаешь понимать людей, могущих спать стоя с открытыми глазами. В конце концов Трайнис яростно потер ладонями лицо, открыл контейнер и дал каждому выпить по глотку воды из аварийного запаса.

— Слава, поспи, — не оборачиваясь, чтобы скрыть зевок, сказал Трайнис.

— Уже спит, — ответил Вадковский.

Трайнис обернулся.

Лядов лежал на остатках поленницы с медленно кренящейся флягой в руке. Приоткрытые сухие губы, на усталом лице умиротворение, как после честно выполненного дела.

— Ты тоже ложись, Ромка. Разбужу. — Трайнис осторожно забрал флягу из безвольных Славиных пальцев.

— Потерпим, — весело сказал Вадковский. Оторвав кусок подкладки комбинезона, он принялся протирать пистолет, поглядывая наружу. — Враг, понимаешь, не дремлет.

Трайнис посмотрел на Вадковского: покрасневшие глаза, осунувшееся лицо. Прежний веселый Роман слабо угадывался сквозь грязь и усталость. Ушла беззаботность, появилась холодная деловитость. «А ведь ему нравится», — с удивлением подумал Трайнис. Похоже, человек занимается своим делом. И где? Не на комфортной Земле, а на мало кому известной планете — в грязи, холоде и опасности.

На Трайниса опять накатило ощущение неуместности, невозможности происходящего. «Я старше обоих на два года. Мы, конечно, уже не дети, но, ей-богу, то, что сейчас происходит, недопустимо. Нельзя тыкать человека в оборотную сторону жизни. Почему нельзя? А чтобы не повторил он то, что давно перемелено и поглощено историей. Ни к чему это. Поэтому, наверное, и закрыта генетическая память — зря стараются ее взломать экзистенциалисты. Человеческая история замешана на боли и крови. Доброе надо помнить, а главное — не помнить зла. Не сможет сделать ничего толкового человек, отягощенный кровавой памятью предков. Не выдержит. Да и свой предельный опыт не всегда на пользу — тоже можно сломаться, причем незаметно, однажды приняв трусость за житейский опыт, слабость — за мудрое недеяние. А мы сейчас настырно лезем именно в эту приотворенную Лядовым дверь прошлого. Ведь с ерунды все началось. Не знаю, что былсу Славки на уме, но мы с Романом просто решили развлечься по-новому, прошвырнуться на звездолете, устроить пикник в незнакомом месте. Прошвырнулись. Устроили. И увязли». Трайнис вспомнил, как неожиданно легко входило лезвие тесака в шею обезьяны-рептилии. Желудок мгновенно подпрыгнул к горлу. Трайнис сплюнул в костер горькую слюну и совершенно ясно увидел, что он был прав, сделав самый первый заход на симулятор, когда он получил полное медицинское подтверждение пригодности к работе пилотом дальнего космоса. Так ведь недоволен остался, прошел еще десять тестов на смежные профессии. Все искал себя. Даже напросился по знакомству — через дядю Кирилла — в настоящий, правда совершенно неопасный, плановый рейд в связке десантников. Но теперь тот рейд можно с чистым сердцем не считать. Так, прогулка с друзьями по лужайке среди кроликов. Даже нет — просмотр фильма в мягком кресле и домашних тапочках это был. Десантником надо быть везде, а не только за броней штурмового глайдера. Похоже, я слишком люблю надежность и совершенство во всем. Надежные друзья, надежная техника, надежный мир. Надежная Земля. С десантом не сложится, это ясно. Он прислушался к этой мысли. Легкое огорчение трепыхалось где-то на задворках. Ничего, потерпишь. Своим делом надо заниматься. Затерянный на чужой планете, перед одиноким костром, оставив за спиной не одно смертельно опасное мгновение, человек получает способность мыслить быстро и конкретно, испытывать только сильные, безусловно искренние чувства. Что ж, техника подвела. Зато дружба выдержала. В груди потеплело, словно он глотнул вина. Но не дай бог всем проверять дружбу таким способом — может не выдержать. Лучше просто дружить. Ладно, не расслабляться. Дружбу, будем считать, проверили. Осталось проверить мир. Не верю, что мы так и будем идти и идти по бесконечной чаще, как по чужому сну. Трайнис потер глаза, заплывшие тяжелыми веками, и сурово уставился в темноту.

Вадковский звякнул железом и тоже стал смотреть в ночь.

Так они сидели, смотря мимо костра каждый на свою половину склона. Там слабо тлели редкие искры сгоревших факелов.

— Ромка, потрави что-нибудь, а то усну.

Вадковский, позевывая, начал рассказывать. Кажется, начал он с самого детства. У Трайниса не было сил вслушиваться. Просто было приятно слышать человеческий голос. А если бы даже вслушивался, все равно пропустил бы половину — то и дело на мгновение проваливался в сон.

Вадковский замолчал, Трайнис как раз вынырнул из омута сладких сновидений, повернул голову.

Вадковский, сонно помаргивая, глядел в ответ.

— Ты как? — спросил Трайнис.

Вадковский закрыл глаза, кивнул и голова упала на грудь. Он ровно засопел. Трайнис протянул руку, потряс Романа за плечо. Тот сразу вскинулся, метнул вокруг молниеносный взгляд. Узнал, чуть расслабился.

— Наверное, так чувствует себя обесточенный кибер, — невнятно сказал Вадковский. Со стоном поднялся на затекших ногах. — Не могу больше. Пойду освежусь.

Он шагнул из пещеры в темноту. Тут же раздался его крик:

— Гинтас!

— Что?!

Сон как влажной тряпкой стерли.

— Мороз исчез. И звезды... гаснут.

У Трайниса жутко ухнуло сердце, и он вскочил, ударившись о потолок пещеры.

Прижавшись плечом к плечу, держа руки на пистолете и тесаке соответственно, то и дело расталкивая друг друга, они следили за тем, как умирает костер. Распался на угольки последний кусок коры. Все было сожжено. Несколько полотнищ остались в подстилке на холодном песчаном полу — два больших куска под спящим Лядовым и по маленькому кусочку под каждым из них. Угольки гасли, пуская струйки дыма, синие язычки пламени нервно и обреченно перебегали по кострищу. Все покрывал легкий пепел.

Костер погас. Без костра пещера сразу остыла.

Через остывающее кострище потек утренний воздух — свежий, сырой, зябкий. Но не мороз. Куда-то делась антарктическая стужа. Это не радовало — спать хотелось так, что было все равно.

Серыми призраками медленно проступали из небытия темноты склон и угрюмая стена леса. Небо бледнело, горели только несколько крупных звезд на западе.

— Рома, мы пережили, — прошептал Трайнис.

— Да.

Голос у Вадковского был сиплый. В утреннем свете Роман был похож на припорошенного пылью зомби, разучившегося моргать и улыбаться. Трайнис чувствовал, что выглядит не лучше.

Когда стало ясно, что начинается день, и это обычный день, а не очередной коварный псевдоноогенный феномен, кто-то снова перелистнул страницу жизни.

Сил от этого не прибавилось, но уже совершенно иные заботы выходили на первый план. И вообще трудности сподручнее преодолевать при дневном свете.

Поглядев на сладко спящего Лядова, не стали его будить. Сделали по одному глотку из фляги — на донышке немного осталось.

Дольше сидеть на одном месте было невозможно. Несколько секунд неподвижности даже в самой неудобной позе — и человек засыпал. Вот он, здоровый сон на свежем воздухе.

Они побродили по склону перед пещерой, среди остывших углей и горок пепла, дыша всей грудью. Немного приободрились.

Следов от мороза не осталось никаких. Даже трава не пожухла. Невытаптываемая, морозоустойчивая. Надо будет семена на Землю отправить, газоны засевать. А может, не надо. Кто знает, как передаются эти псевдоноогенные феномены?

Размялись в бесконтактном спарринге. На контактный не было сил. Тело замедленно отзывалось, сделанное из сырого разбухшего дерева. Ничего не хотелось. Тупая тяжесть в голове твердила: спать, спать.

Засунув пистолет за пояс, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, в чем-то неуловимо узнаваемый, под стеной, рядом с пещерой, стоял Вадковский и оглядывал просыпающиеся окрестности. Впрочем, как и раньше, окрестности упорно молчали и не шевелились, словно в зависшем симуля-торе. Ни ветерка, ни птиц. Просто вокруг становилось все светлее и светлее. Туманная розоватость незаметно перетекала в обычный белый свет.

Трайнис ходил по склону, нагнувшись — искал следы ночного происшествия. Следов не было. Только обугленные остатки факелов. Выпрямившись, он посмотрел задумчиво в сторону леса. До ближайших стволов было метров тридцать.

— Не надо, Гинтас, — крикнул Вадковский.

Тот обернулся.

Вадковский махнул ему рукой:

— Не искушай. Сейчас Славка проснется — и сразу уходим.

— Конечно, — кивнул Трайнис. И снова посмотрел на лес. Казалось, утро только здесь, на открытом месте, а там, в чаще, хозяйничает ночь со своими подручными-кошмарами.

Роману послышался шорох. Он сорвался с места и заглянул в пещеру.

Лядов сидел, скрестив ноги, и зевал на все лады, недоверчиво глядя в безмятежное розовое небо над лесом.

— Гинтас, уходим! — крикнул Вадковский, повернувшись к склону.

Лядов вздрогнул, захлопнул рот.

— Как спал? Как рука? — спросил Вадковский. — Есть хочешь?

Лядов пошевелил плечом.

— Погоди ты... Нормально. Только кожу стянуло. Попить бы.

— Бери, вот фляга. Допивай, мы уже. Сейчас уходим, — скороговоркой сказал Вадковский.

Лядов припал к горлышку. Вадковский исчез из проема.

— Ребята, вы поспали? — запоздало крикнул Лядов.

Прозвучали шаги, и в пещеру заглянул Трайнис. Тесак в его руке выглядел уже не менее привычно, чем штурвал глайдера.

Лядов поднялся, стряхнул с себя песок и щепки. Левая рука висела на перевязи.

— Доброе утро, — сказал Трайнис. — Мы подремали.

Лядов посмотрел на его лицо.

— Понятно. На первом же привале ложитесь спать.

— Как рука?

— Ну, — неуверенно сказал Лядов, покосившись на грязную тряпку перевязи, — завтра смогу делать что-нибудь легкое. Наверное.

Перед пещерой звонко щелкнул и куда-то отпрыгнул камешек.

Трайнис шагнул назад и, сощурясь, посмотрел вверх.

— Роман зовет. Пойдем.

Он закинул на плечо ремень контейнера. В контейнере глухо брякнуло.

Лядов перешагнул толстый блин белого пепла с утонувшими углями и пошел за Трайнисом вдоль каменной стены. Начав двигаться, с удовольствием почувствовал, что за ночь комбинезон совсем просох. Только ворот задубел, непривычно трет шею. Лядов оглянулся, бросая последний взгляд на ночное пристанище. Сантименты, конечно, но ведь никогда больше не увидимся. Кострище, куски коры на утоптанном песке, стеклянные осколки, следы ботинок. Первый культурный слой на планете. Собрав густую слюну, он сплюнул. Очень хотелось почистить зубы.

Больше по привычке, чем по необходимости, он оглядел подковообразную стену леса, нежно-розовое небо. Красиво. Даже где-то совершенно. Темно-зеленые, сизые от росы деревья под гигантским розовым лепестком. Но опять все слишком неподвижно. Даже для раннего утра. И слишком тихо. Утром должны радостно чирикать птички, перекликаться какие-нибудь лесные твари. Лядову захотелось быстрее покинуть это место. Идти, идти вперед! Каждый шаг приближает нас... К дому? Лядов с удивлением понял, что имел в виду что-то другое. Не разобравшись, придерживая левую руку, он поспешил за Трайнисом. Наверное, имелась в виду следующая цветочная поляна. Жизнь научила их стремиться к достижимым и, главное, жизненно необходимым целям.

Оказалось, с другой стороны каменная стена представляла собой поросший густой травой холм, довольно крутой. Давным-давно часть холма со стороны пещеры рухнула, обнажив каменную стену и образовав осыпь. Верхушку холма протыкала голая, узкая, как трехгранный штык, скала, которую они увидели вчера в закатном свете. Дерн на такой крутизне не мог удержаться.

Вадковский стоял на середине зеленого склона.

Карабкаться было трудно. Подошвы скользили. Лядов пару раз был вынужден хвататься за Трайниса. В конце концов тот молча протянул руку.

Вадковский, не меняя позы, следил за их приближением. На его лице довольная улыбка смешивалась с общей задумчивостью.

Отдуваясь, Лядов и Трайнис остановились перед Романом, ниже на шаг.

— Куда ведешь... — начал Трайнис.

— Сусанин, — подсказал Лядов, озираясь.

Они стояли вровень с верхушками деревьев и небо, обычно выглядящее крошечными оконцами далеко вверху, распахнулось совсем по-земному. Это было приятно. Даже дышалось здесь легче, чем в чаще. Настоящий свежий воздух, без застойной лесной приторности.

— Сейчас будет проще, — сказал Вадковский. Он повернулся и по-хозяйски махнул рукой вдаль. — От вершины начинается седловина, пойдем вровень с лесом. А в конце...

— Ну-ну? — подбодрил Трайнис.

Лядов смотрел на Вадковского, приоткрыв рот.

— Поляна фиолетовых цветов, — сказал Роман. — Я думаю, мы сможем увидеть ее даже отсюда.

С прицельным прищуром он указал пальцем на макушку холма, из которой, как рог из каски, уносился в пустое небо грубый трехгранник скалы.

...Откуда силы взялись? Через минуту они стояли, цепляясь за основание каменного «штыка», на самой высокой точке, до которой смогли добраться, тянули шеи, радостно спрашивая друг у друга: «Ты видишь? От тебя видно?»

Было видно.

Седловина — просевший в середине безлесистый вал — вела к соседнему невысокому холму, расположившемуся в километре. Чуть дальше, за редким частоколом деревьев светилась, сверкала, звала, горела чистым и густым фиолетовым цветом цель их движения. Щедрый мазок фиолетовой краски на спокойном зеленом фоне. И еще — стремительно синеющее к зениту небо. Низкое, уже начинающее греть, яркое желтоватое солнце. Пусть мышцы гудят от скопившейся усталости, пусть строят козни тайные силы негостеприимной планеты! Они уже одолели заметную часть пути, подтвердив, что можно вернуться домой, ориентируясь по цветочным холмам и полянам. Расположение этих цветных пятен каждому было известно назубок — не раз разглядывали за трапезой крышку контейнера, служившего столом.

Вадковский обернулся и посмотрел куда-то поверх голов.

— Кстати, а вон там — Обезьяний холм.

Замолчав, все несколько секунд смотрели на едва возвышающийся над лесом зеленый бугорок с неровной светлой макушкой.

— М-да, — сказал Трайнис. То ли это означало, что пройдено мало, то ли — неприятные воспоминания.

Бочком, впритирку обогнули каменный зуб. Зеленый вал тянулся вдаль и там вспухал, меняя цвет, фиолетовым холмом.

Усталость исчезла, как брошенная поклажа. Трое беззаботно двинулись по спине вала, как почетные гости по зеленой ковровой дорожке. Ковер был роскошный — сочный, ни одной жухлой травинки. Неожиданно всех прорвало: перекидывались шутками, перебивали друг друга, хохотали до слез, не дослушав, вспоминали забавные эпизоды — были, оказывается, и такие за последние два дня.

Фиолетовое пятно, зажатое зеленым коридором деревьев, было еще далеко и приближалось медленно. На него посматривали с любовью.

Молчание леса было торжественным и одобряющим. Трайнис на ходу рылся в контейнере.

— Пикника не обещаю, но по глотку вина сделаем.

Лядов улыбнулся.

— Отлично! — Вадковский подпрыгнул от избытка чувств и на полшага вырвался вперед.

— Прикрываешь нас спереди? — полюбопытствовал Трайнис, ускоряя шаг.

Лядов чуть отстал. Он шел следом за друзьями и удивлялся, почему не замечал никогда, насколько красив фиолетовый цвет.

Остатки утренней прохлады, просачиваясь из чащи, иногда касались кожи. Солнце приятно грело спину. Три длинные тени протянулись на много шагов вперед, будто стремились домой сильнее своих хозяев.

— Скоро согреемся, — мечтательно сказал Трайнис и посмотрел вверх. — Облако.

— Где? — завертел головой Вадковский.

Трайнис молча протянул палец.

Маленькое полупрозрачное облачко висело в ясной синеве прямо по ходу движения. Безобидное. Клок заблудившегося ночного тумана.

— Хм, — сказал Вадковский.

Лядов нагнал торопливых друзей. Пошли рядом, касаясь друг друга локтями. Почему-то все замолчали, словно проходили под висящим грузом. Не сговариваясь, ускорили шаг.

От быстрой ходьбы будто горячую спицу стали вонзать в плечо — Лядов сжал зубы, но хода не сбавил. Он не отводил взгляда от фиолетового пятна впереди, беззвучно заклиная его.

Трава торопливо посвистывала под ботинками.

— Оно темнеет, — равнодушно сказал Трайнис. Очень равнодушно.

— Спускается, — сказал Вадковский.

— Нет, растет.

Лядов коротко выругался. Непонятно, но емко. Он даже не стал поднимать глаза — периферийным зрением уже можно было заметить темную кляксу в небе.

От быстрой ходьбы стало жарко. Разогревшиеся комбинезоны источали неприятный запах.

Что-то щемящее, как маленькая заноза, поселилось в сердце.

Они уже почти бежали.

Вадковский вырвался вперед. Правая рука его касалась кармана с пистолетом. Лядову показалось это нелепым. Плечо резануло болью, и он снова отстал.

Трайнис стремительно вышагивал голенастыми ногами. В подпрыгивающем контейнере нещадно громыхало.

Солнечный свет продолжал литься им в спины, но трава впереди потемнела и три тени растворились в ней.

От прозрачного облачка не осталось следа. Теперь на его месте черно-сизой квашней расплывалась туча. Ощущалось, что туча эта многоярусная, тяжелая, серьезная, наполненная до краев. Четких очертаний у тучи не было, она плавно превращала соприкасающийся с ней воздух в черно-сизую квашню и невероятно быстро росла, словно у атмосферы Камеи был свой темп конденсации водяных паров, отличный от других землеподобных планет.

Они прошли по травяному валу треть пути, даже меньше.

Солнце, бледнея, бессильно било вслед. Край тучи, уползший на восток, уже залезал на солнечный диск. Потемневший лес был угрюм. Он давно смирился с фокусами Камеи.

Наконец Лядов посмотрел вверх. В ту же секунду мир стал плоским и мрачным — погасло солнце, исчезли последние голубые пятна на горизонте. Осталась одна громадная туча, отгородившая небо.

Они остановились короткой рваной цепочкой, озираясь в недоумении. Таких масштабов мгновенного изменения погоды никто раньше не видел. Темная масса над головами была наполнена сложным вязким движением. Что-то там вспучивалось, проваливалось, закручивалось. Масса надвигалась, опускалась на головы.

Лядов толкнул здоровым плечом Вадковского, дернул за рукав Трайниса.

— Вперед, вперед!

Они очнулись и побежали, не слыша собственных шагов, как во сне.

В сумеречном свете обложенного неба тишина Камеи напомнила серую пустыню преддверия ада. Мир был тих и сделан из мягкой тусклой пыли бедных оттенков — черной, бурой, темно-зеленой, серой. Не было теней — туча словно светилась серым светом.

Фиолетовое пятно вдруг оказалось очень далеко и норовило скрыться за деревьями.

Туча будто ухмылялась и не спешила. Она была везде. Убежать от нее было невозможно.

Мир припал на брюхо. Туча перестала клубиться, расти ей больше было некуда. Теперь она стремительно темнела, становясь иссиня-черной. Не было ничего — ни предгрозовой свежести, ни зарниц. Гнет в кадушке размером с целый небосвод.

Шквал ударил в лицо неожиданно и страшно — вырвал из раскрытого рта воздух. Тут же налетел другой шквал, такой же сильный, толкнул в грудь, заставив остановиться, почувствовать за спиной пустоту. Трава полегла. По кронам деревьев, вровень с которыми шел вал, побежали волны, словно это были колосья, а не вековые великаны. Налетел и умчался за спину треск ломаемых ветвей. Тут и там над кронами взлетали фонтаны щепок и листьев — и уносились по ветру.

Три человека остановились, зашатались, их потащило назад. Они закрывались руками, пригибались, хватались друг за друга.

Шквалы слились, ветер заревел.

Идти вперед было невозможно. Глаза резало, вдохнуть бешено летящий воздух было так же немыслимо, как пустоту.

Вцепившись друг в друга, они стояли, согнувшись, в потоке летящей серой мути, готовые драться за каждый пройденный метр.

Трайнис, зажмурившись от больно секущих песчинок, чувствовал, что ремень контейнера больше не давит на плечо и рукоятка тесака исчезла из руки. Вместо нее в онемевших пальцах — загривок чьего-то комбинезона. Кого-то он пытается удержать. Кажется — Лядова. Да, Лядова, потому что Вадковский, широко расставив ноги, стоит спиной к ветру, и кричит прямо в лицо, показывает куда-то рукой, но ничего не слышно.

От рева начали болеть уши. Совсем близко что-то невероятно длинное и большое пронеслось по воздуху, легко кувыркаясь и брызжа дерном. Они запоздало отпрянули.

Лес вокруг трещал, ухал, что-то в нем рушилось — и вал сотрясался.

Внезапно все кончилось. Боковое давление исчезло и они попадали на растерзанную траву.

Не вставая, огляделись.

Было очень сумрачно и мертвенно тихо. В чаще шуршало и поскрипывало. Крутились воронки в черной облачности, которая нависла совсем низко — до туч можно было добросить камешек. Медленно падали с неба какие-то клочья, листья, трава, мох. Лес вокруг изменился. В сплошной кроне появились провалы. На валу темнели проплешины — там, где трава была выдрана с корнем. Кривая борозда — словно плуг протащили — начиналась далеко, виляя проходила в двух шагах от них и резко сворачивала в низину. Там, вломившись в чащу, застыло кверху корнями громадное дерево. Вал был усеян измочаленными зелеными ветвями. Кое-где лоскутками горели фиолетовые пятна. Увидев их, все, не сговариваясь, вскочили, устремив взгляды в одну сторону.

Фиолетовой поляны больше не было.

Лядов застыл, щурясь и кривя обветренные губы. Трайнис начал бессмысленно озираться. Вадковский бросился к ближайшему фиолетовому пятну, стал на колени, поднес ладони к лицу.

— Бабочки! Это не цветы. Бабочки спали гигантскими стаями. Желтые, синие, красные.

Трайнис уставился на Романа — так цепляются за спасательный круг.

Вадковский поднялся, протянул ладонь с двумя изломанными фиолетовыми лепестками. Бабочка. Ветер убил ее. Как и всех остальных. Редкие фиолетовые пятна неподвижно лежали на всем протяжении вала. Теперь они заметили бабочек и на кронах ближайших деревьев.

— И обезьяны спали, — сказал Вадковский, опуская бабочку на траву. — И деревья. Здесь полно жизни, но все спит!

Взгляд Трайниса обрел ясность и наткнулся на сидящего с поникшей головой Лядова, Тот тихо бормотал что-то.

Трайнис шагнул к нему. И замер — на щеку упала капля. Большая, тяжелая. Подняв лицо, Трайнис чего-то еще ждал, но все уже было ясно. Густеющий шум подбирался издали, окружая, выбивая лунки в земляных проплешинах. «Опять», — мелькнула усталая мысль. Ливень рухнул, тяжело ударив по плечам и темени, звонко забарабанил по валяющемуся в нескольких шагах контейнеру. Сразу возник сильный напористый шум, и стало совсем темно. За вертикальными столбами воды пропала планета, остался кружок диаметром в несколько шагов, в пределах которого можно было что-то рассмотреть.

Трайнис одним движением натянул капюшон и остался стоять. Вместе с ливнем нахлынула апатия. Не было ни паники, ни страха, просто совершенно не ясно было, что делать дальше. И не хотелось ничего делать. Он стоял и никак не мог понять — почему.

Темная фигура вынырнула из полутьмы небесного водопада. Роман. Ореол водяной пыли пульсировал над головой и плечами. Его было не узнать — мокрые волосы падали на глаза, по лицу струилась пленка воды. Вид у него был решительный.

Трайнис поймал Вадковского за руку, прокричал в ухо, проглотив при этом дождевую воду:

— Что будем делать?

— Возвращаться! — крикнул Вадковский.

Трайнис кивнул, и тут же опешил — но Роман уже исчез в дожде. Возвращаться? В каком смысле? Куда?

Трайнис бросился к Славе, схватил за плечи. Лядов скинул его руку, поднялся.

— Я ненавижу эту планету! — крикнул он в пелену дождя.

— Слава.

— Я ненавижу эту планету! — надсадно заорал Лядов.

Оглушительный скрежет — Трайнис вздрогнул, втянул голову в плечи — и ослепительное голубое дерево, коренящееся в небесах, раскололи темноту одновременно. Черный силуэт Лядова с опущенными кулаками на миг возник в окружении сверкающих застывших капель и брызг — и темнота снова схлопнулась.

Вадковский вынырнул из водяной стены с контейнером на боку.

— Славка. — Голос Романа был деловит и спокоен, как будто дождь шел на экране монитора.

Он крепко взял Лядова за руку.

Тот резко повернулся, норовя вырваться, и наткнулся на взгляд Романа. Роман придвинулся, вглядываясь в бледное мокрое лицо. Лядов обмяк.

— У нас очень мало времени, — твердо произнес Вадковский. Кивнул Трайнису.

Трайнис крепко приобнял Лядова, натянул ему на голову капюшон, подтолкнул, и они заковыляли следом за Вадков-ским, который постоянно оглядывался и торопил.

Бурные ручьи, ворча, стекали по обе стороны вала, но вода постоянно прибывала — они шлепали по щиколотку, как в низине.

Страшные молнии — ветвистые деревья режущего света — несколько раз били в чащу совсем рядом. Мокрая тьма пульсировала голубым туманом. Справа сквозь ливень что-то багрово светилось, доносилось шипение и треск.

Обратный путь занял мало времени. Из темноты ливня, который казался сплошным потоком низвергающейся воды, неожиданно появилось основание трехгранной скалы. По камню, урча, скатывалась вода. Оскальзываясь, они обогнули исполосованный пенными ручьями камень. Вадковский взглянул вверх. Вершина терялась в мокрой темноте. «Пик Отчаяния», пришло в голову. И вдруг он вспомнил Еленского. Ни к селу ни к городу. Причем тут поэт? Размышлять времени не было.

Спускаться было легко — бурлящий поток смыл их вниз, едва пальцы отпустили камень скалы. Было страшно мчаться в мокрую темноту по скользкой траве. Небольшое озерко скопившейся воды благополучно приняло их внизу в фонтане брызг. Отплевываясь, протирая глаза, выловили плавающий контейнер.

— Где тесак? — крикнул Вадковский, перекрывая рев дождя.

— Не знаю! — заозирался Трайнис. — Где-то потерял. Не помню.

Он упал на колени, подняв фонтан брызг, зашарил по травяному дну. Поверхность озерка кипела под ударами капель.

— Оставь. — Вадковский встал. Вода хлестала с него ручьями.

— Наверху потерял. — Трайнис, отплевываясь, поднялся из быстро прибывающей лужи. Без тесака он вдруг почувст вовал себя голым.

Вдвоем они подхватили ослабевшего Лядова, который, кашляя, вяло пытался ползти куда-то. Голова его моталась, темная прядь прилипла ко лбу.

— Что с ним? — прокричал Вадковский.

Трайнис лишь махнул рукой по направлению к пещере.

Волоча повисающего на руках Лядова, торопливо пошли вдоль каменной стены к месту ночлега. Вдруг Трайнис споткнулся, и его движения стали вялыми.

— Скорее, скорее! — закричал Вадковский. Какое-то время он был вынужден тащить двоих.

На ощупь нашли вход — плечо, царапавшее камень, потеряло опору, и они попадали на мокрый плотный песок. Водяная завеса рушилась вдоль стены, брызги постоянно летели внутрь.

От кострища не осталось ничего — смыло начисто.

Заползли как можно глубже и застыли, не было сил пошевелиться. Лядов, не открывая глаз, хрипло дышал открытым ртом. Было темно, сыро и очень неуютно. Неровный треугольник входа тускло серел. За падающей стеной воды стоял ровный гул. Казалось, они постоянно взлета ют в своей пещере вверх.

— Хоть помылись. — Вадковский ладонью вытер мокрое лицо. Приподнялся на локте, бросил взгляд на Трайниса. Тот лежал лицом к стене, бока вздымались от частого дыхания. Стекающая с одежды вода уже проточила в песке вокруг него цепочку впадинок. Вадковский подполз к Лядову, потрогал руки, лоб, снял пропитанную водой грязную повязку с раненого плеча, прищурился, всматриваясь. Сказал с удивлением:

— Кажется, затянулось.

Оглянулся. Трайнис не пошевелился.

Вадковский осторожно похлопал Лядова по щеке. Тот лишь плотнее зажмурил веки. Роман всмотрелся в бледное мокрое лицо Лядова. Слишком напряжен.

— Славка!

— Отстаньте, — прошипел Лядов. — Дайте спокойно умереть.

Глаза он так и не открыл. Лежал, сопел, дрожали ресницы.

Вадковский через силу улыбнулся:

— Умирать я никому не позволю. Думаю, на Земле у каждого осталась пара дел, которые надо непременно закончить. Ведь так? Серьезно спрашиваю, как себя чувствуешь?

— Ничего не болит, есть не хочу, радуюсь жизни, — скороговоркой произнес Лядов и положил локоть на закрытые глаза. — Роман, отстань, прошу тебя. На душе хреново.

Вадковский растерянно посмотрел на Трайниса. Оказалось, тот повернулся на бок и уже некоторое время, как застывший голографический фантом при сбое дальней связи, без всякого выражения смотрит в ответ. Чужой взгляд. Холодный.

— Экипаж, — сказал Вадковский, с трудом выплывая из какой-то трясины. Получилось неубедительно. Экипаж чего? «Артемида» казалась красивой полузабытой выдумкой. — Надо обсушиться как сумеем. Стихнет дождь — сходим за хворостом.

Вадковский замер, сообразив, что если кто-то спросит: «А потом?» или, чего доброго, «А зачем?» — то ему нечего будет сказать. Он не знал, что делать дальше. Никто не произнес ни слова, пауза затянулась.

Слова не имели значения, как те мертвые бабочки. Реальным был лишь мокрый песок, холодный камень и гул стихии, скрывшей в потоке дождя половину Вселенной.

За хворостом... Нам нужен хворост, чтобы, в конце концов, преодолеть несколько парсеков до Земли. Дожили...

Опустив глаза, с хмурым видом Вадковский начал избавлять свой комбинезон от избытка воды. Вот так, капитан. Бунта на корабле нет по причине бессмысленности любых действий.

Он скинул верхнюю половину комбинезона и теперь медленно отжимал подкладку и выливал воду из полостей костюма. Отключенный, порванный, испачканный, намокший комбинезон разучился противостоять стихии и имел чудовищный вид. Подкладка ничем не напоминала стерильно белый лен — ею словно мыли полы. Он прополоскал подкладку под струями дождя и отжал — вода побежала черная.

Трайнис, не шевелясь следивший за его манипуляциями, вдруг сказал отчетливо:

— Мы не дойдем, капитан.

Роман вздрогнул:

— Да будет тебе, Гинтас. Что ты такое...

Холодные пальцы Вадковского ослабели. Он зажал расстегнутые борта комбинезона в непослушных кулаках — вдруг захотелось закутаться, согреться. Он чувствовал, что Трайнис смотрит на него, но нечем было ответить на этот взгляд.

Мы не дойдем...

Вадковский проглотил ком в горле, обернулся.

Трайнис уже лег на спину, закрыл глаза, расслабился. У Вадковского возникло бредовое ощущение, что тому сейчас комфортно стынуть в мокром комбинезоне на холодном песке.

— Нам не может везти бесконечно, капитан. Препятствия встают одно за другим. А мы не прошли и десятой части.

— Это просто усталость, — заявил Вадковский. Изо всех сил он убеждал себя, что это именно так. — Я тебя хорошо знаю, дружище. Ты не можешь считать, что нам надо сидеть сложа руки.

Трайнис удивился.

— Рома, я не испугался и не устал. Я просто подсчитал. Такими темпами нам идти месяц. И это при условии, что погода будет хорошей и мы сразу выйдем на корабль. Но сразу мы его не найдем. А если даже найдем... Частота происходящих с нами опасных чудес, судьба зонда и глайдера подсказы вает мне...

Трайнис раздраженно замолчал — мол, чего объясняю? И так все ясно.

Вадковский до боли закусил губу. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким, забытым всеми столетие назад. И само это столетие какое-то пыльное и никчемное. Все, что они тут делают, — мелко, ничего не значит и никому не нужно. Он помотал головой, больно пошлепал себя ладонями по лицу, по щекам. Руки пахли дождем. Преодолев непонятный спазм, шевельнул распухшими губами:

— Что ты предлагаешь делать? Умирать?

Трайнис молчал. Нехотя произнес:

— Последней должна умирать не надежда, а ум. Глупо биться головой о каменную стену толщиной в километр. А мы сейчас делаем именно это.

— Нам следовало остаться сидеть возле разбитого глайдера? — сдерживаясь, спросил Вадковский.

Трайнис не ответил.

— Вот что, друг, — голос Вадковского прозвучал ломко, но непреклонно. — Если тебе будет легче, если таким образом появится смысл в твоих действиях, то я приказываю тебе идти дальше. Ты знаешь, я на Камее совсем разлюбил красивые жесты. А ты, как я вижу, начал им симпатизировать?

Трайнис открыл глаза и внимательно посмотрел на Романа.

— Друг мой, — продолжал Вадковский, — не вижу смысла геройствовать и класть жизнь на алтарь смирения, пока мы можем двигаться и держать оружие. Почему ты решил, что мы не дойдем? Докажи мне. Я тебя внимательно слушаю.

Он скрестил руки на груди и уставился на Трайниса.

Тот некоторое время холодно держал взгляд, потом, усмехнувшись, отвернулся. Лицо его приняло угрюмо-потерянное выражение.

— Извини, Ромка. Похоже, не для меня это. Ты прав. Из тебя выйдет хороший капитан. И... давай забудем.

Трайнис открыл "контейнер и застыл.

— Плохо дело.

— Что там? — как ни в чем не бывало спросил Вадковский.

— Бутылки разбились.

Вадковский в ответ лишь кивнул. Натянул влажный верх комбинезона, не до конца застегнул. Было не холодно — зябко. Тело плавало в киселе — влажность была тропическая. Неожиданно захотелось выпить вина. Нестерпимо. Чтобы согрелся пищевод. Чтобы тепло из желудка разлилось по всему телу. Чтобы ушла слякоть из души и тела, исчезли дурацкие сомнения. Они обязательно найдут выход. Ведь не может случиться так, что их жизнь закончится в безвестности среди дурацких камней и деревьев, под безымянными созвездиями. Вадковский зажмурился. Ему показалось, что в запахе водяной пыли появились характерные винные оттенки. Он открыл глаза.

Трайнис прикопал стеклянные осколки под стеной и теперь с каменным лицом выливал из контейнера под дождь темную жидкость. В багровой струе, буравящей песок, посверкивало битое стекло. Вадковский глотнул. У ног Трайниса лежала горка упаковок с пищевыми концентратами — все было покрыто красными каплями. Цилиндриков и брикетов было очень мало. А что касается трех фляг с водой... Поколебавшись, Вадковский выставил руку наружу — ливень с готовностью швырнул на ладонь дрожащую мягкую гирю — и, вернув полную горсть, отправил дождевую воду в рот. Выхода у них не было.

Трайнис молча протянул ему флягу.

Вадковский внимательно смотрел на него, прислушиваясь к ощущениям.

— Кажется, ничего. Просто вода. Довольно вкусная.

— Давайте поедим, — сказал Трайнис и как на что-то чуждое посмотрел на оставшийся провиант.

Вадковский вскрыл «мясо». Оказалось, аппетита нет совсем. Он заставил себя проглотить кусочек концентрата.

— Слава, присоединяйся. Хватит спать, — хмуро сказалТрайнис.

— Не хочу. — Лядов рывком сел. Он с обалдением уставился в стену грохочущей воды — как будто только что увидел. Но Вадковский готов был поклясться, что видел Лядов в этот момент что-то совсем другое. Лядов моргнул несколько раз, взгляд его угас и прояснился, на лицо вернулась сумрачность с долей удивления. — Я выспался. Теперь ваша очередь.

Он осторожно потрогал левое плечо.

У входа в пещеру образовалась цепочка ямок с песчаными бортиками и чистыми мокрыми камешками на дне. Камешки подпрыгивали и кувыркались под долбящими струями.

Не глядя ни на кого, Лядов полез в кожаную сумку, вынул коробочку размером с фоновый эйдосинтезатор, сорвал прозрачную обертку. Сунул бело-желтый тонкий цилиндрик в рот. Снова полез в сумку. И медленно вытащил маленькую размокшую сплющенную коробку. Крошечные, меньше зубочисток, светлые палочки, с одного конца измазанные чем-то коричневым. Рот его приоткрылся, сигарета прилипла к губе. Сера легко красила пальцы.

— Что это? — выдавил Лядов и сплюнул сигарету под дождь. Понюхал пальцы. Контейнер был сделан по современной технологии. Несовершенное прошлое никак не могло повлиять на его абсолютную герметичность.

— Это вино, — сказал Трайнис. — Оно разбилось.

— У нас больше нет огня, — сказал Лядов.

Вадковский завороженно смотрел на спички. Как же без огня?

Лядов аккуратно положил початую пачку сигарет подальше от входа, чтобы не долетали брызги. Низко опустил голову, спрятал лицо за упавшими мокрыми, с прилипшими песчинками, волосами, и принялся снимать ботинки.

— Поспите, я постерегу, — сказал он. — Лучше сразу оба, чтобы ночью не захотелось. Я пока посушусь. Может быть, с костром что-нибудь придумаю.

— Что тут можно придумать? — сказал Вадковский.

— Сейчас вспомню. Я же читал.

Вид у Лядова действительно стал задумчивый. Теперь он не мигая глядел на снятый перевернутый ботинок, из которого давно уже вылилась вся вода.

— Правда, давай поспим, — пробормотал Вадковский, сонно взглянув на Трайниса. Тот пожал плечами и начал укладываться. Особого выбора у них не было — легли на бок, прижавшись спиной к спине, положив руки под головы. Вадковский уснул, не донеся уха до локтя. Лицо его сразу расслабилось, будто лег спать дома на чистых простынях. Трайнис несколько секунд прислушивался к гулу и плеску воды. Вскоре гул стал накатывать и отступать, накатывать и отступать...

Глава 4. Звездный человек

Было тихо и светло. Трайнис разлепил веки и уставился в сводчатый каменный потолок. Вот копоть, осевшая за ночь. Если провести пальцем, останется след. Можно нарисовать звездолет. Можно знаменитую формулу. Он повернул голову. Чистая сочная зелень и голубое небо в створе пещеры резали глаза. Все снаружи было промыто, мир был создан только что, причем для каких-то высоких целей. Упругий влажный воздух накатывал в пещеру, звал наружу под глубокое яркое небо, к громадным красивым деревьям. К этой мертвой чаще, где нет ни паучка, ни мыши, ни жухлого листика, ни дуновения ветра. Вадковский спал в той же позе. Забормотал тихо, повернулся на другой бок. Трайнис сел, обнял колени. Плечо и бедро одеревенели. Было сыро и зябко. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Впрочем, выспался. Он сделал над собой усилие — и рывком вылез из пещеры. Все-таки свежий воздух не зря звал наружу — под лучами солнца оказалось неожиданно очень тепло. Жарко. Сразу стало гораздо веселее.

Дождь кончился недавно. Парило. Сколько они проспали — неизвестно. Он прикинул по солнечной тени. Примерно полдня. И крепко спали. Лично он ничего не слышал. Кстати. Трайнис огляделся. Лядова нигде не было. Где часовой? Гин-тас сдвинул брови, прислушиваясь. Звать Лядова он не решился. Отошел по важному делу, не иначе.

Мир сверкал. По деревьям, траве и камням сбегали капли. Земля с неясными звуками поглощала влагу. Весь склон был размыт небольшими оврагами. У подножия склона овраги были глубже, некоторые — по колено, за ближними деревьями широкими полумесяцами светлели намывы песка. Песчаные языки далеко заползали чащу.

Трайнис с удовольствием прищурился на горячее солнце и начал разоблачаться. На кожу кинули невидимые горячие полотенца. Трайнис с наслаждением передернул плечами, потянулся. Он положил полностью расстегнутый, будто вспоротый, комбинезон на плоский раскаленный камень, уселся в позе лотоса в изголовье. На отдельном камне загорали ботинки. Он хотел сесть лицом к солнцу, но тогда лес остался бы за спиной. Положив ладони на колени, Трайнис скупо водил глазами по чаще, спину сильно и приятно припекало. После нескольких часов, проведенных на сыром песке, тело благодарно оттаивало.

Позади завозились, скрипнули камешки. Трайнис лишь повернул голову. У него уже появилась привычка оглядываться периферийным зрением, не шаря попусту глазами. Вадковский, как новорожденный котенок сонно выполз из темного треугольника в каменной стене и поднял к небу невидящее лицо. Трайнис прикрыл веки, поворачиваясь лицом к лесу.

— Доброе утро. Ух ты! — Вадковский сразу проснулся. Быстро разделся, разложил комбинезон, скинул ботинки. — Славка где?

— За хворостом пошел, наверное.

Вадковский, подняв руки, крутился под лучами солнца, подставляя бока. Волосы, лицо и руки они волей-неволей вымыли под дождем, так что вид сейчас имели почти цивилизованный. Только подсохшие волосы немного всклокочены.

— Давно ушел?

— Кто? — Трайниса совершенно разморило. Он заставил себя задуматься. — А... Видимо, пока спали.

Вадковский опустил руки с затылка на пояс, огляделся и позвал:

— Слава.

Лес молчал.

— Славка!

Они поглядели друг на друга. Позвали хором. Лес молчал.

В два прыжка по горячим каменным плитам Вадковский оказался у пещеры, заглянул в полутьму. Пистолет лежал на месте. А тесак? Они же его потеряли. Еда и все фляги с водой — здесь.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Вадковский, ринулся обратно мимо обеспокоенного Трайниса, вознамерился было босиком сбежать вниз к лесу, но размывы почвы, груды острых камней остановили его. Вадковский торопливо надел ботинки.

— Гинтас, тревога. Я вниз, а ты...

— Понял.

Вадковский с топотом мчался мимо, назад к пещере. Трайнис протянул руку к соседнему камню. Ботинки были влажные и горячие.

— Держи. — Вадковский уже стоял перед ним, протягивая пистолет. — По следу, если найдешь, не иди. Сразу возвращайся сюда и зови меня. Пойдем вместе.

Трайнис кивнул, но руку с пистолетом отстранил:

— Оставь себе. У тебя ловчее выходит.

Вадковский, казалось, не слушал — сразу повернулся и побежал вниз.

Трайнис наискосок начал подниматься по склону, обернулся.

Сбежав с каменистого участка склона, Вадковский запрыгал по горбылям между овражинами. Вид у Романа был необычный — плавки, большие туристические ботинки, пистолет в руке. Пробежав по песчаному языку, на котором до этого — Трайнис хорошо видел сверху — не было ни следа, Вадковский скрылся в лесу. Мелькнула среди деревьев голая спина.

Трайнис поднялся к краю каменной стены, обогнул травяное озерко, в котором еще стояла прозрачная вода и плавали травинки, и полез по зеленому склону к пику Отчаяния.

Держась рукой за нагретый камень, он огляделся. В прозрачном мареве раскинулся бескрайний океан зелени, единая крона, жадно укрывшая землю — редкий вид на чащу сверху. Где здесь искать человека? Трайнис обогнул скальный зуб и вышел на вал. Земляные проплешины — следы утренней бури — пятнали вал, как узор спину анаконды. На другом конце вала за деревьями — одно, кстати, валялось, сломанное под корень, — зеленел холм. Зеленел. Даже намека не осталось на фиолетовый цвет. Трайнису не понравилось, что подумал он об этом без эмоций. Он не ощущал упадка сил или разочарования, просто не хотелось ничего делать. Наверное, потому, что сделать ничего уже было нельзя, ну и незачем трепыхаться. Или все-таки надо попытаться? Конечно, Роман прав. Да, они не станут сидеть сложа руки, они будут искать корабль, и найдут его спустя уйму времени и сотни километров леса. Трайнису захотелось отхлестать себя по щекам, чтобы очнуться. Это, наверное, особая такая усталость — шок от новой реальности, где ты один против дикой природы. На Камее проснулся инстинкт, у которого всегда близкие цели, короткая память. В данный момент опасность не угрожает, вот и нет стимула что-либо делать. Психолог. Трайнис засунул руки в карманы, с подозрением всмотрелся в редкие облачка над темно-зеленым горизонтом. Облака были белые, кучевые — на вид совсем не опасные.

Мы могли ткнуть пальцем в любую планетку в каталоге, в результате побродить по абсолютно безопасному природному заповеднику и вскоре улететь, разочаровавшись. Но вот не ткнули. И не разочаровались. И не улетели. А ведь и правда не разочаровались. Хорошее получилось приключение, настоящее. Приключение. Какие сейчас симуляторы популярны на Земле? Сверхреалистичные. Те, в которых все резко, ярко, реальнее, чем в жизни. Можешь разглядеть муравья за сто километров, а вблизи — отдельные молекулы. Конечно, все это игры, но реальный мир потом действительно кажется тусклым и простым. После одного дня на Камее даже год на Земле — это какой-то тихий санаторий, где почти ничего не происходит. Стоп. Я сейчас говорю о своей жизни. Это моя жизнь была слишком спокойной. Высший пилотаж на глайдере? Смешно. На Земле техника не отказывает, и я это помнил в самом опасном пике. Я не могу говорить за человечество хотя бы потому, что существуют по-настоящему опасные профессии. Я даже не могу говорить за Славку. Ему не хватило реальности симулятора? Захотелось настоящих смертельных опасностей? Не верю, что Лядову нужно это. Старый добрый друг Славка тихо сидел в архивах, что-то изучал, и вдруг в результате мы вынуждены жечь костры, чтобы не замерзнуть ночью, драться врукопашную с дикими зверями, быть готовыми убить, чтобы спастись самим. Не верю. Все происходящее здесь с нами просто и жестоко реалистично без всякого «сверх». Здесь можно просто погибнуть, если зазеваешься. За желанием выжить давно забыта первопричина полета. Что он там говорил — побег? Примерить на себе прошлый опыт? Детский сад какой-то. Он сам знал, чего хотел?

«Что же я стою?» — спохватился Трайнис. Он хмуро побродил взад-вперед, и вдруг сообразил, что совсем безоружен. Ладонь была пустой без тесака. Ну и пусть. Он сжал кулак. Ничего не случится. Хуже не может быть. Неожиданно для себя он в два приема быстро огляделся. Залитые солнцем огромные деревья по бокам вала насмешливо молчали. Он подумал, чуть стыдясь: все же дубину надо выломать. Как-никак оружие. Кстати, на потолке пещеры действительно замечательная копоть — можно рисовать. Он почувствовал неопределенный интерес. К ситуации? К увесистой дубине в руке? К наскальным росписям? Дурак. Что-то здесь вокруг не то, что-то не в порядке, и ты это чувствуешь. Ты не в прошлом, в него нельзя вернуться. Ты в современности, в своем мире, только в редко посещаемом уголке. Думай.

Трайнис всмотрелся в бывший фиолетовый холм, вспоминая относительное расположение следующего ориентира. И понял, что забыл даже цвет следующей опорной точки, нацарапанной ножом на крышке контейнера. Как же так, ведь еще вчера весь путь знал наизусть! Он опустился на корточках, сжал ладонями голову, вспоминая, — без толку. Что-то со мной происходит. Что-то не очень хорошее. Он сидел, не шевелясь. Сколько мы смогли бы прожить на Камее, ведя нехитрое натуральное хозяйство, зная, что где-то среди звезд ночного неба затерялась Земля со всей ее цивилизацией? Если бы нашли способ добывать пищу, воду, построили бы жилье? Да, пожалуй, здесь вполне можно жить. Но чем заниматься? Просто жить — поить себя и кормить? Основать собственную цивилизацию? Женщин нет. Добывать огонь трением и мастерить луки, зная, что где-то звездолеты пронзают пространство? Бред. Ах да, тут же затаились коварные псевдоноогенные феномены... Нет, цивилизацию не успеем построить. Санкционирует СКАД очередную экспедицию, и заберут нас, тепленьких, или псевдоноогенные феномены подсуетятся.

Выстрел вяло и глухо донесся из-под полога леса из невообразимого далека. Трайнис вздрогнул, вскочил, повертел головой и ринулся обратно — вниз. Кубарем скатился с травяного склона. Запутавшись в колтунах травы, грохнулся в мелеющее озерко, опять промокнув с головы до ног, разбрасывая брызги выбежал на склон перед пещерой. Заметался. Вокруг ничего не изменилось, ничто не подсказывало, куда бежать. Он заставил себя успокоиться и обратился в слух. Проклятая тишина полузапрещенной планеты с готовностью напомнила о себе. Кажется, за эти два дня можно было научиться различать несколько типов тишины. Просто тишина. Сонная дневная тишина. Внимательная ночная тишина. Иррациональная тишина какого-нибудь странного места. Два дня? Да мы здесь неделю! Спокойно. Ромка либо защищается, либо дает сигнал Лядову, либо зовет меня. Но меня он звать не должен — договорились при нахождении следов Лядова встретиться под скалой, чтобы отправиться искать вдвоем. А если Ромка нашел Славу, а тот, допустим, подвернул ногу, и выстрел действительно сигнал идти на помощь? На нападение не похоже — стрельба была бы беспорядочной. А если Ромка успел сделать только один выстрел? Трайнис неуверенно замер, огляделся. Чего тогда стоят все эти тренажеры и симуляторы? Эх ты, десантник, псевдоподия цивилизации.

В задумчивости он прошелся взад-вперед. В ботинках чавкало — Трайнис не замечал. Он решил ждать здесь. Если в течение, скажем, получаса... нет, пятнадцати минут никто не появится, он пойдет в лес искать Лядова. И Вадковского. Обоих. Черт, я действительно остался один. Пожалуй, дубину надо выломать.

Он набрал грудь воздуха и крикнул:

— Слава! Роман!

Получилось неожиданно громко и, кажется, отчаянно. Наверное, поэтому громко. Даже некое подобие эха толкнулось между лесом и каменным пригорком. Дневная тишина заволновалась и очень быстро восстановила свои владения — никто не отозвался.

Трайнис уселся на камень рядом с сохнущим комбинезоном и стал ждать.

Спину жгло.

На исходе отмерянных пятнадцати минут — Трайнис механически считал про себя, шевеля губами, не вдумываясь в цифры, — растерянный Вадковский медленно вышел из леса. На нем лица не было. Трайнис не пошевелился, просто смотрел на него. Остановившись под деревом, Вадковский издали молча покачал головой.

Приблизившись, Роман осторожно положил пистолет на камни и безучастно сел на свой комбинезон.

Трайнис смотрел на его голые исцарапанные ноги. Бегал напролом по траве. А она здесь хлеще нашей осоки.

— Ни следа, — сказал Вадковский. — Вообще пусто.

— Может быть, ушел по зарубкам назад? — сказал Трайнис, чтобы хоть что-то сказать.

— Тогда почему не предупредил? — вяло отозвался Вадковский. — Если ушел в новом направлении, должен был сделать ориентиры для нас. Наверху что? — Вадковский посмотрел пустыми глазами.

Трайнис подумал и сказал:

— Ничего.

Оба поняли, что каждый имеет ввиду и поляну-ориентир тоже.

— Есть хочешь? — проронил Вадковский.

— Нет.

— Пошли искать.

Молча натянули недосохшие комбинезоны. Надевать их было трудно и неприятно — материал лип к телу. Дискомфорт на Камее стал уже привычным. Говорят, от привычки до счастья рукой подать.

На плотном влажном песке в пещере нацарапали сообщение Лядову, чтобы ждал их до заката. Рассовали пищевые концентраты и фляги по карманам. Закопали одну «воду» и одно «мясо» в дальнем углу пещеры, поставили сверху пустой контейнер.

Искать решили «маятником», с каждым периодом углубляясь в лес шагов на тридцать — предел прямой видимости в чаще.

Обогнули холм по границе леса — никаких следов. Зелень была девственно непотревоженной, ни сломанной ветки, ни зарубок. Отошли на тридцать шагов в чащу и пошли по обратной дуге, держась в виду вершины, мелькавшей среди верхушек деревьев. Внимательно смотрели по сторонам, под ноги, звали Лядова, останавливались каждые несколько минут и напряженно вслушивались. Сейчас они были благодарны ненормальной тишине Камеи — слабый звук мог долететь издалека. Но зеленые сумерки молчали абсолютно.

Вторая дуга была длиннее и заняла больше времени. Солнце стояло над чащобой, прожигая болотистый сумрак горячими желтыми лучами, густо-зеленые — в черноту — тени змеями уползли в низины, залегли меж корней. Воздух сгущался, сверху покрывалом медленно опускалась жара. Лица блестели от пота. Дышалось тяжело, как в парилке.

Коротко посовещались, и Вадковский выстрелил в воздух. Эха не было. Звук схлопнулся, захлебнувшись среди шершавых колонн. После выстрела долго прислушивались, боясь шевельнуться.

Тихо, никого.

Углубились в чащу еще на тридцать шагов.

Третью дугу начали с беспокойством — вершина скалы скрылась. Без ориентиров заблудиться можно было запросто.

Плыли навстречу надоевшие стволы. Почему-то воспринимались они не деревьями, а бутафорскими колоннами, покрытыми корой.

— Слушай, Рома, — нарушил сдвоенный волнообразный шорох шагов Трайнис.

— М-м? — Вадковский не обернулся. Голова его мерно поворачивалась слева направо, справа налево. Он шел как заведенный.

— Может, быть у Славки... ну, затмение, что ли. Видел, какой он бывает иногда?

— Я не врач, — ответил Вадковский, помолчав. — Это могут быть обезьяны.

— Да, конечно. Я хочу сказать, что он может повести себя неадекватно. Не обязательно уйти куда-то. Может спрятаться рядом. А эти зверюги не могли не оставить следов.

— Стой. — Вадковский замер, растопыренной ладонью тормозя Трайниса. Обернулся, посмотрел отчаянно. — Не шурши!

Медленно повернул голову в сторону невидимого холма с каменным зубцом на макушке.

Не разобрав ни слов, ни кому принадлежит голос — слышно было на пределе, — они поняли: их зовут. Голос смолк, раздались слабые пустотелые удары. Кто-то бил чем-то тяжелым в дно раскрытого контейнера. Причем условным кодом — «иди сюда».

Вадковский облегченно уронил руки, будто все это время нес тяжелую ношу.

— Уши надеру, — с изуверской улыбкой ласково сказал он. Достал пистолет и выстрелил вверх. В далеком переплетении ветвей коротко треснуло, посыпалась кора.

Они бросились обратно напролом. Бежали напрямую, на звук. В контейнер продолжали стучать. Бег под звуки тамтама среди мелькающих стволов, теней и столбов света создавал неповторимое ощущение чего-то африканского. Стук становился все слышнее и внезапно прекратился, и голос Лядова явственно позвал:

— Рома! Гинтас!

Трайнису показалось, что голос Лядова бодр и даже весел.

Вновь забухали удары.

Задыхаясь, они вылетели к подножию осыпи. Остановились, ослепленные сиянием солнечного света на серых и белых, совершенно просохших камнях. Под стеной перед пещерой стоял Лядов и самозабвенно колотил булыжником в дно контейнера.

Трайнис с Вадковским переглянулись. Лядов на самом деле был весел. И на вид совершенно здоров. Даже тень усталости исчезла.

Заметив ребят, Лядов небрежно отбросил загрохотавшие на камнях обе детали средства связи — Трайпис и Вадковский с недоумением проводили взглядами закувыркавшийся под уклон контейнер — и побежал навстречу, лихо прыгая по валунам и через овраги.

— Куда ты пропал, чудило? — Трайнис никогда раньше не использовал таких слов.

— Славка, что за игры? — Вадковский был сумрачен. — А если бы мы сами заблудились, тебя разыскивая?

Вадковский бегло осматривал Лядова на предмет новых переломов, кровоподтеков, укусов, бог знает чего еще, но перед ними стоял жизнерадостный, вполне здоровый парень, облаченный в донельзя заношенный комбинезон.

Лядов невпопад кивал, отмахивался. Глаза его сияли.

— Погоди ты, Рома. Я опять виноват, знаю. Ребята, вы не поверите, кажется, я нашел то, что искал. Я понял, наконец, что искал.

Вадковский смягчился, посмотрел Лядову в лицо.

— По тебе заметно. Но выговор я тебе объявляю, вот такого размера.

— Валяй. Согласен даже на карцер. Пойдемте. — Лядов приглашающе махнул рукой и, не дожидаясь, начал подниматься по склону. Обернулся — ребята стояли. — Пойдем.

Трайнис скорчил озадаченную физиономию и двинулся следом. Он уже боялся оставлять Лядова одного.

— Слава, ты ушел в дождь? — спросил Трайнис.

— Что? Так получилось. Я мог не успеть. Надо было как можно скорее оказаться на верхней точке вала.

— Прости, не понял.

— Гинтас, я не могу объяснить. Сам не понимаю. Я увидел... Подожди, думаю, сейчас все станет ясно. Или... или ничего.

— Ты уже не уверен? — бросил ему в спину Вадковский. Секунду постоял, глядя на пружинистую уверенную походку вчерашнего смурного доходяги, внимательно огляделся, заново вслушиваясь в молчание планеты. На секунду ему показалось, что он проснулся. Разгадка начала стремительно складываться из кусочков рассеянной по поверхности планеты мозаики, из всего увиденного здесь за эти бесконечные два дня. И опять что-то помешало. Наметившийся рисунок исчез под порывом ветра. Снова только камни, деревья, кусочек неба. Чистенько, пусто. Опасно. Где может быть такое сочетание? Тень задумчивости легла ему на лицо.

Вадковский поспешил за друзьями. Трайнис и Лядов уже подходили к правому краю каменной стены, туда, где начинался крутой подъем на холм, а оттуда на вал.

Лядов нетерпеливо обернулся и полез по склону, хватаясь за пучки травы.

— Слава, как рука? — Трайнис едва поспевал за ним.

— Порядок. Через неделю смогу сделать стойку, — пыхтел Лядов.

Вадковский молча лез следом. Он вдруг сообразил, что Лядов ведет их взглянуть не на следующую поляну с цветами, точнее с бабочками. Иначе почему они не взяли всю еду и, самое главное, контейнер с картой? Значит речь о возвращении не идет.

Трайнис обернулся. Вадковский рывками поднимался, догоняя. Лицо его было неожиданно мрачным. Пожалуй, и я испугался бы сюрпризов от Лядова. После всего.

Лядов ловко скользнул мимо пика Отчаяния и вышел на вал.

Толкаясь, Вадковский и Трайнис встали рядом, покосились на Лядова — тот смотрел вдоль вала вдаль.

Вал как вал. Потрепанный после бури. На середине выжженное угольное пятно, во все стороны разметан дерн. Ого! Вовремя вчера ушли. Может быть, Славка последнюю фиолетовую бабочку разглядел с такого расстояния? Лицо Лядова было снова таким, будто он слышал и видел что-то свое — глаза сейчас пронзят невидимую преграду, губы приоткрыты.

— Не на меня смотрите, — прошептал он. — Неужели не видите?

То ли яркий солнечный свет, то ли влажное марево помешало в первый раз. Но теперь они увидели — по валу кто-то двигался. Было далеко, и одежда идущего странно сливалась с солнечными бликами. Некто на мгновение растворялся в солнечном свете — то низ фигуры размывался, сливаясь с ярко освященной травой или стволом, то верх. Почему-то было трудно всматриваться.

Трайнис зажмурился, потер глаза.

Вадковский сквозь подступившие слезы стремился разглядеть. Спохватившись, он потянулся к пистолету.

— Нет, что ты. — Лядов оглянулся удивленно.

Вадковский, сам не зная почему, послушался. Хотя все в нем протестовало — кто-то неизвестный приближается, а они покорно ждут.

Было уже ясно, что это человек. На стерильной Камее встреча с себе подобным выглядела необычнее, чем нахождение под кустом изумрудных скрижалей или пиратского сундука с самоцветами.

— Ну вот и люди, — нерадостно произнес Вадковский. Он оглянулся, на предмет внезапного отступления. Он больше не верил Камее.

Человек приближался.

Молодой мужчина, парень постарше их, с выражением недоступной значительности на лице — словно на ходу обдумывает судьбы мира. Или только в глазах? Вадковский удивился — какая еще значительность? На самом деле — просветленное лицо романтика. Именно так выглядит оседлавший пегаса. «Стоп. Я что, не выспался?» Трагичное все-понимание и смирение — вот что несли эти черты... Самое странное, что в общем лицо было спокойным и даже простым, только очень, очень открытым. Длинные, почти до плеч, темные волосы без затей зачесанные — кажется, даже не расческой, а просто рукой — назад, упали по сторонам лица. Открытый лоб. Если смотреть долго — особенно на лицо, — в глазах начинало резать, как от ветра, стремительно наливалась тяжесть в висках.

Шагал человек легко, не глядя под ноги. Так идут по садовой дорожке в ажурную тень беседки, чтобы в тишине почитать томик избранных стихов. Или чтобы написать свои. Пройдет, наверное, он сейчас между нами, вежливо растолкает плечом, и уйдет дальше по своим непонятным делам.

Человек остановился в трех шагах. А им показалось, что это планета стронулась с места и их качнуло всех троих.

Незнакомец смотрел в их сторону, но конкретно — непонятно куда: то ли на ужасные комбинезоны, то ли на прически — точнее, их отсутствие. Словно занят был важной мыслью.

Роману пришло в голову, что незнакомец живет в непостижимых неспокойных глубинах, где властвуют скрытые течения и водовороты, приливы и отливы, именно они постоянно колышут зеркало души. Летящее лицо. Театральный режиссер не раздумывая отдал бы такому роль Гамлета. Почему подумалось насчет глубин, Вадковский не понял, но показалось — похоже.

Незнакомец, на миг став азартным — до детскости — исследователем, наконец обратил на них внимание, сользнул заинтересованным взглядом. Шевельнув губами, сделал незначительное движение рукой.

Вадковский увидел, как сморщился и схватился за виски Трайнис. Славка досадливо дернул щекой, словно его кольнули булавкой. Сам же Вадковский испытал расслоение мира на множество полупрозрачных копий, которые сразу загромоздили пространство, пытаясь каждая на своем языке тихо, громко, шершаво, хрустально донести что-то до него. Роман опрокинулся под этой грудой, не поняв ничего в мешанине чужого глубокого понимания неведомых сложных вещей, и через мгновение, как и Трайнис, тер ноющие виски.

Лицо незнакомца приняло недоступное выражение, перешедшее в глубокую задумчивость. Он потянулся куда-то всем существом, оставаясь на месте.

...Ватные затычки пропали из ушей. Экипаж «Артемиды» вывалился из кокона абсолютной тишины, в котором, оказывается, находился несколько минут и по сравнению с которой пресловутая тишина Камеи была на самом деле постоянным фоном слабых звуков: дыхание атмосферы, шорох растущей зелени, шуршание одежды, скрип шагов. Или вот, например, ровный, едва заметный сыпучий шелест, ползущий со всех сторон. Как раньше не замечали?

Молодой человек стоял перед ними, теперь на него можно было спокойно смотреть, тяжесть не сдавливала голову. Обычный парень, постарше их. Ну, разве что некая дистанция чувствовалась безусловно. Панибратство с ним было немыслимо. Одет легко — лишь сейчас заметили, — словно вышел прогуляться в собственном саду перед сном. Прогуляться к той самой беседке.

— Стеллармен, — выдохнул Вадковский, пожирая взглядом незнакомца.

Тот коротко улыбнулся. Не снисходительно, но слишком летяще. Чем-то он был сейчас занят. Чем-то очень приятным — думал о чем-то или вспоминал. Но общению с ними то не мешало.

Лядов уважительно посмотрел на Романа. На всей Земле прижилось вульгарное прозвище «аутогенер» — человек, ступивший на путь аутоэволюции, самосотворения. Герметический термин знали немногие.

— Кто это? — тихо переспросил Трайнис, наклонившись к Роману.

— Я потом объясню.

— Угу. — Трайнис с угрюмым видом отстал.

Незнакомец вложил в секундное изучение Вадковского небольшое столетие и с сожалением ослабил взгляд, так как Роман побледнел и схватился за виски.

— Долго здесь оставаться нельзя, — сказал незнакомец. Голос у него был мягким, непринужденным и словно бы знакомым. Взгляд свой стеллармен притушил опущенными ресницами, и лицо уже не менялось так стремительно — застыло. Теперь он напоминал человека, держащего огромную тяжесть.

Вадковский провел рукой по лбу, переводя дыхание.

— Здравствуйте. Меня зовут Роман. Это Станислав, это Гинтас.

Незнакомец помедлил. Ему явно хотелось быть осторожным.

— Ангрем. Наши имена не звучат.

— Понимаю, — учтиво сказал Вадковский. — Почему здесь нельзя долго оставаться?

Человек заговорил — снова после паузы. Казалось, что он про себя многократно переводит с одного языка на другой фразу, прежде чем произнести ее. Или упрощает сложную мысль до элементарной фразы.

— Система защиты выходит на расчетный режим. Здесь скоро будет опасно.

Ребята переглянулись.

— Какая система? Система защиты чего?

Глаза стеллармена сверкнули из-под ресниц; снова скользнула неуловимая, как рыбки на мелководье, улыбка:

— Не переспрашивай. Думай.

— Я, кажется, понял, — медленно проговорил Вадковский. — Невероятно! Как просто. Но кто...

Стеллармен неожиданно повернулся к Лядову:

— Говори ты.

— Почему мы здесь? — быстро спросил Лядов, будто давно заготовил вопрос. Забывшись, он жадно подался к стеллармену.

Ангрем вскинул веки и посмотрел на Лядова в упор, удивленный вопросом. Но Лядов почему-то не заметил властного проникающего взора.

— Вы должны были оказаться здесь, — сказал стеллармен как о само собой разумеющемся.

Лядов смотрел на него зачарованно.

В глазах стеллармена мелькнуло любопытство, взгляд его застыл, стремительно набирая глубину.

Лядов моргнул, отшатнулся, хотел спросить что-то еще, но замолчал растерянно.

Ангрем с сожалением «погасил» взгляд, опустив ресницы.

Спросил Вадковский:

— Вы считаете, что у нас достаточно информации для ответа на вопросы?

— На ваши — да.

— Здесь надо задавать другие вопросы?

Стеллармен на миг окаменел совершенно, затем обмяк. С ним снова произошла перемена: лицо ожило, но теперь это была обычная человеческая живость. Без недосягаемых оттенков сверхвосприятия.

Он откинул со лба волосы, огляделся, ловко уселся на траву, жестом пригласил присоединиться. Экипаж «Артемиды» с готовностью попадал на теплую сочную зелень.

— Так всем нам будет проще. Ребята, на Камее опасно долго оставаться на одном месте. Думаю, это вы заметили. С каждым часом время безопасной стоянки уменьшается. Как вам вообще удалось сесть на планету? Экспедиции уже год не решаются сюда заходить. Сейчас я не могу вас видеть, поэтому рассказывайте сами. Только, прошу, покороче.

Взгляд его, спокойный — чуть ли не домашний — и внимательный, скользил по лицам.

— Мы не знаем, — пожал плечами Лядов. — Подлетели, сели. Ничего особенного.

— Ты забыл? — удивился Вадковский. И он рассказал про метеорит на подлете. Про отключенный автопилот. Про зонд. Потом, увлекшись, про то как выбрали целью полета Камею. Дальше, не соблюдая хронологию, вывалил все события безумных двух дней. Отдышался, заново пережив.

Трайнис недоверчиво смотрел на Романа. Ангрем неторопливо присвистнул и просто сказал:

— Вам повезло.

От этих слов всю троицу пробрал озноб, несмотря на палящее солнце.

Ангрем встал. Легко, будто на невидимом тросе подтянули за шиворот. Повертел головой.

— Хотите кое-что увидеть?

Экипаж «Артемиды» покорно поднялся.

Ангрем приблизился к пику Отчаяния, заглянул вниз, не оборачиваясь поманил пальцем.

Все выглянули за травянистый край.

Вокруг подножия холма был песок. Только песок. Ни травы, ни камней — склон перед пещерой скрылся весь. Обступившие холм деревья стали заметно ниже. Иногда песок гнусно шевелился. По его поверхности, как по студенистой туше, пробегали судороги. Это песок издавал идущее со всех сторон шуршание.

— Что это? — с отвращением спросил Вадковский, рефлекторно упираясь ногой попрочнее.

— Зыбучие пески.

Последовала пауза.

— А мы ночевали там, внизу, — ужаснулся Лядов.

— Откуда они взялись? — в тихом обалдении спросил Вадковский.

Ангрем молча смотрел на застывшие пологие песчаные волны.

— Как вы нас нашли? — обратился к стеллармену Вадковский.

— Считайте, что это он нашел. — Ангрем посмотрел на Лядова. — Планета очень сложная. Большие трудности с проникновением. Полный квази-коллапс. И я пока не знаю, как ты услышал нас.

— Я видел какие-то обрывки. Слишком краткие, чтобы их истолковать, — забормотал Лядов. — Но видения были связаны. Пожалуй, меня что-то вело. Прямо с Земли.

Стеллармен быстро повернулся к Лядову. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Прямо сюда? — спросил стеллармен.

Лядову было неуютно под его взглядом.

— Н-нет. Не знаю. Некуда было вести. Этого места нет.

— Поясни.

— Не смогу.

— И ты молчал? — вскричал Вадковский. — Разыграл жалкую интермедию с побегом.

— Я тогда сам ничего не понимал, — замедленно произнес Лядов. — Думал, с ума схожу.

— Нам тоже это однажды показалось. Кстати, тебе не снился человек в черном без лица?

Лядов опасливо посмотрел на Вадковского:

— Нет. Я же говорю, это не сны. Уж скорее — чужие ассоциации, непонятно как родившиеся в мозгу. А тебе не грезился этот вал с распахнутыми воротами на том конце?

— Погодите, — вмешался Трайнис. — Вы о чем? Мне опять ничего не сказали. Чем вы там на Земле занимались? Славка, что за книги ты читал?

— Обычные книги, ничего особенного, — с досадой пробормотал Лядов. — Дайте подумать.

Под ногами возник низкий гул, даже не звук — затряслась земля. Вал содрогнулся. Наверное, так чувствуешь себя на крупе гигантской взбрыкнувшей лошади. Экипаж «Артемиды» деловито огляделся и по уже сложившейся привычке стал искать варианты отхода.

Ангрем быстро произнес:

— Уходим. Потерпите.

Он закрыл глаза. Лицо его изменилось, ожило, словно Ангрем внутри себя начал говорить с множеством людей одновременно. Вернувшись в свое естественное ментально психическое состояние — сопровождалось это ощутимо болезненным толчком по всем органам чувств и странным ощущением непонятно где, словно орган для этого чувства располагался вне тела, — Ангрем поднял лицо к небу. На миг он чем-то стал похож на Лядова, когда тот видел что-то свое. Но в отличие от Лядова Ангрем видел приятные вещи.

Подул незримый сквозняк, угнетая сознание. Мысли становились плоскими, вялыми. Вадковский, с трудом преодолевая какой-то барьер в мозгу, вспомнил, что этот эффект объясняется невозможностью полностью или правильно интерпретировать сверхцельную картину мира и бесконечность ассоциаций звездных людей мышлением людей обычных.

Вдалеке быстрая тень скользнула по залитой солнцем единой кроне, пронеслась по дуге, прыгая по вершинам высоких деревьев. Резко свернула над дальним концом вала и, снизившись, помчалась навстречу. Только сейчас экипаж «Артемиды» заметил источник тени — нечто размером с их собственный корабль, но не зеркально-черное, а матово-светлое, сливающееся с белесым небом на горизонте. Форма летающего «нечто» была неожиданной — летел каменный островок, нагромождение гладких светлых валунов. Или облако кучевое, плотное до твердости — с плоским донцем и вспухшим верхом.

Экипаж «Артемиды» попятился. Тормозя, громадина наползла на них. Остановилась, зависнув в двух метрах над валом. До тускло полупрозрачной — а вовсе, оказалось, не белой — ваты днища можно было дотянуться рукой. Если с большого расстояния это нечто еще можно было назвать пародией на облако, то вблизи оно больше напоминало гигантскую волосатую несуразицу.

Ангрем мельком посмотрел на корабль — мысли его явно были заняты другим. Днище с краю прорезала прямоугольная черная щель и на траву под углом выпала простая сходня, открыв черный провал, в глубине которого смутно угадывались неясные формы. Совсем вскользь Ангрем посмотрел на Лядова. Тот сморщился, подтолкнул к трапу Вадковского и Трайниса:

— Заходим.

Трое с «Артемиды» взбежали в слабо освещенное нутро корабля.

Ангрем остался снаружи.

Помещение не было похоже на внутренность звездолета — низкий круглый зал, казавшийся в полумраке загроможденным.

Вадковский упал на ладони и выглянул в прямоугольный вырез в полу. Стеллармен стоял неподвижно, закрыв глаза. Он медленно развел руки в стороны, словно ловил ветер или хотел обнять планету. Вид у него был сосредоточенный. Постояв так с минуту, он резко повернулся и быстро зашагал к трапу.

Вадковский вскочил.

Стоя на закрывающейся сходне, неподвижной статуей Ангрем вплыл внутрь. Ярко светящаяся солнечным светом щель в полу исчезла. В зале посветлело.

Ангрем стремительно прошел мимо, толкнув порывом неощутимого ветра, пересек центр зала и улегся на большой, массивный выступ в полу, коих лепестками вокруг центра располагалось около дюжины.

— Занимаем места, — шепнул Лядов.

Спотыкаясь о какие-то небольшие оплавленно-бесфор-менные выступы, с любопытством и опаской улеглись на мощные лежаки — предназначение оплывших форм теперь стало понятным. Инстинктивно заняли места поближе друг к другу, и подальше от стеллармена, который, казалось, улегшись, сразу заснул.

Лежаки тут же зашевелились, подстраиваясь под новых владельцев. Стало не просто удобно, а невесомо — тело всплыло, почти не касаясь ложа. Балансировка у этой умной мебели была идеальной.

Экипаж «Артемиды» жадно осматривался. Стеллармены были одной из легенд столетия. Мало кто мог похвастать знакомством с ними. Но ничего экстраординарного — подсознательно ожидаемого — не нашлось. В центре вогнутого слабосферического потолка тускло блестел метровый диск. Не покидало ощущение неуловимой несимметричности спартанского интерьера. Никаких привычных признаков земных кораблей не наблюдалось. Что за планировка? Где пульт, где экраны? Вообще, где все?

Трайнис недоумевал. Он был убежден, что знает о современных кораблях достаточно. Может быть, этот корабль очень старый? Вот от старости и оброс мхом. Говорят же, что стеллармены живут долго.

Вадковский посмотрел на Славу. Тот намеревался заснуть с видом человека, доползшего из последних сил до постели.

Незримое давление со стороны неподвижно лежащего Ангрема исчезло. Лежак под ним коротко двинулся, усаживая хозяина. Качнулись по сторонам лица темные волосы. Стеллармен открыл глаза. Снова этот изменчивый поток в глазах, приспущенные ресницы.

— Пришлось спешно переделать интерфейс под вас.

— Управление? — спросил Лядов, озираясь. Похоже, он тоже вспомнил о пультах и экранах.

— Спектр восприятия, — пояснил стеллармен. — С сегодняшнего дня на Камее необходимо перемещаться каждые несколько часов, чтобы избежать фокусировки активности защитной системы планеты. Это время постоянно сокращается. Я думаю, пешком вы смогли бы двигаться не более двух суток. Через два дня спать, даже просто стоять на одном месте будет уже нельзя.

Трайниса на долю секунды сковало. Это был не страх, более сложное чувство. Вроде ясно осознаваемого абсолютного бессилия. Он только представил, как бы они шли, постепенно теряя силы, зная, что останавливаться нельзя. Бросали бы тяжелеющие с каждым шагом вещи... Знали бы, что не спастись, но продолжали бы идти — день, два, три... До последнего.

— И что потом? — спросил Вадковский. Судя по лицу, его посетила та же мысль.

— Результативное срабатывание системы защиты, — просто сказал Ангрем. — Для Камеи все чужие.

— Даже вы? — удивился Лядов.

— Все, кого мы знаем.

— Что охраняет система? — спросил Трайнис.

— Неизвестно.

— Никаких версий?

— Точно знаем, что Камея пуста.

— Какой смысл охранять пустую планету? — пробормотал Вадковский.

— А какой был смысл стирать следы цивилизации на Катарсисе? — напомнил Лядов.

— Что тут общего?

— Я просто размышляю, — эхом отозвался Лядов.

— Ангрем, вам не трудно будет забросить нас к «Артемиде»? — попросил Вадковский.

— Исключено.

— Нам пора возвращаться на Землю. Кажется, мы здесь подзадержались.

— Нас здесь не ждали, — шепнул Трайнис.

— Уйти с планеты можно только на этом корабле, — сказал стеллармен. — Надо закончить программу наблюдений, уж очень трудно было сюда добраться. Следующего раза не будет.

— Здорово! — просиял Вадковский. — Не-ет, Славка, ты точно знал, куда лететь. Так вы и есть та самая экспедиция КОНК под эгидой СКАД?

— Комиссия по нелинейным контактам? Нет. СКАД давно обращалась к нам за помощью. Просьбы участились после того, как год назад на орбите Камеи все их наблюдающие спутники были разрушены, а корабль с десантом сильно поврежден при выхода из броска. Все, что сейчас может СКАД — вести пассивное наблюдение с громадной дистанции на пределе разрешающей способности приборов. Научная база расположена на окраине местной системы. Но просыпающийся сторож рано или поздно ее обнаружит. Камея хочет остаться в одиночестве.

— Разве возможно воздействие на таком громадном расстоянии?

— Да. Не столь радикальное, как на поверхности Камеи или возле нее, но постоянное. Однажды базе не повезет. Например, она пройдет сквозь облако распавшейся головы кометы.

— Представляю, — подал голос Трайнис. — Что случилось с кораблем десанта?

Ангрем через весь зал всмотрелся в Трайниса. Показалось, сочувственно.

— Погас реактор. Отключилось все, даже то, что в принципе не могло отключиться. Они не могли маневрировать и проскочили мимо планеты.

Трайнис завороженно смотрел на стеллармена. Оказывается, звездолеты не только бывают волосатыми, но и могут ломаться как какие-нибудь... фанерные самолеты. Нет, как глайдеры. Которые, кстати, не могут планировать, в отличие от фанерного самолета.

— Посланный через несколько недель беспилотный корабль смог подойти ближе — он шел с огромными ускорениями, но сгорел в облаке пыли, неожиданно оказавшемся на орбите. Для конденсации облака такой плотности и протяженности нужно невероятное стечение обстоятельств.

В ушах Вадковского ожило эхо его собственного крика, когда «Артемида» чудом увернулась от шального метеорита. Он ведь тогда толком даже не понял, что случилось, — за него все сделала техника. Вадковский пробормотал:

— Нам везет.

— Как вам удалось сесть? — спросил Ангрем. Похоже было, что для каждого у него был припасен особый взгляд. На Лядова стеллармен смотрел с долгим вниманием, которое не прерывалось, даже когда он отводил взгляд — словно звездный человек постоянно и молчаливо ждал чего-то.

— Мы нарушили правила, — мрачно сказал Лядов, опустив глаза. — Я нарушил. Шел на ручном. Финишировали глубоко в аварийной зоне. Очень глубоко. — Переживая заново, он зябко поежился. — Около пятидесяти тысяч километров до поверхности.

Стеллармен оживился, глаза его сверкнули:

— Вы случайно обманули систему защиты Камеи. Но тогда она еще не вполне проснулась. Сегодня уже нельзя проделать подобное. Что-то разбудило систему защиты год назад. Постоянной базе ученых пришлось уйти с орбиты. Вообще уйти из этой системы — риск оказался велик. А два дня назад вы, упав как снег на голову, окончательно запустили неизвестный механизм. Мы далеко услышали всплеск активности. Чуть позже станция наблюдения на периферии системы зафиксировала два взрыва, по спектру похожих...

— Это был наш глайдер, — глухо сказал Лядов. — И генератор.

Стеллармен кивнул:

— Да. Стало ясно, что это люди. Сразу было решено попытаться проникнуть на планету, пока еще возможно. О том же нас последние месяцы просил СКАД.

— Почему вы не шли на планету раньше? — Вадковский медленно формулировал вопрос. — Вас заинтересовал спектр взрывов?

— Мы поняли, что кто-то рискнул прорваться на Камею.

— Неужели это вам показалось интереснее, чем ноогенные феномены? — удивился Вадковский.

Стеллармен несколько секунд смотрел на Вадковского ничего не выражающим взглядом.

— Да.

— Вы ждали, что кто-то решится на такое?

Стеллармен снова помолчал, прежде чем ответить:

— Мы ничего не ждали. Ваше появление здесь — начало разгадки.

— Но что нового произошло с нашим появлением здесь?

— Раз это начинают чувствовать люди, значит, ситуация кардинально меняется.

— Как кошки перед землетрясением, — сказал Лядов.

Вадковский с сомнением пригляделся к стеллармену:

— Ангрем, что происходит на Камее?

— Единой картины нет, а версий мы не строим.

— Вы хоть намекните.

— Не спрашивай, — ухмыльнулся Трайнис. — Думай.

— Ты два дня на планете, — сказал стеллармен. — Ты сделал вывод?

Вадковский подумал и медленно покачал головой:

— Нет, к сожалению. Не смог.

— Но вы очень многое видели здесь, единственные из землян. Жаль, с вами не шел стеллармен.

— Он сразу бы все понял?

— Понимание — это цельная картина явления. Либо это теория, которая может предсказать. Пока недостаточно информации ни для того, ни для другого.

— Ангрем, что с «Артемидой»? — спросил Трайнис.

— Не знаю.

— Вы ее видели? — взволнованно спросил Вадковский.

— Да. Я не знаю, что происходит на вашем корабле. Почти все каналы проникновения в пределах Камеи перекрыты квази-коллапсом, который очень осложняет исследования.

Физический механизм такого коллапса неизвестен. Он закрывает Сверхмир и делает нас обычными людьми.

— Какой-то новый закон природы?

— Нет. Просто не работают приборы.

— Корабль не отзывался на командирский пульт, — пробормотал Трайнис. — Но раз вы видели «Артемиду», значит она цела.

— Возможно, в каком-то смысле корабль ждет вас, — сказал Ангрем. — Защитная система умнеет с каждым часом.

От слов стеллармена повеяло холодом.

— Гинтас, — Вадковский приподнялся на локте, — после посадки у нас отказала вся техника. Почему «Артемида» должна быть исключением? Глайдер тоже сначала просто отказал, а потом... Вадковский замолчал.

Трайнис шумно вздохнул.

— Мне тоже очень жалко корабль, — сказал Роман.

Трайнис нервно усмехнулся:

— Только сейчас дошло, как нам повезло.

— До меня тоже.

— Не спешите, — строго сказал Лядов. — На Земле скажете.

— Ты прав, — спохватился Трайнис.

Над головами широко замелькали сполохи, по гладким изгибам лежаков поползли разноцветные пятна.

— Обратите внимание, — сказал Ангрем.

Потолок исчез. Взгляды провалились в открывшуюся под невероятным углом перспективу Камеи с высоты птичьего полета, словно их толкнули к краю открытой диафрагмы грузового люка транспортника. Руки вцепились в нежно-податливый материал лежаков.

Густая пена леса ползла необъятным зеленым панцирем невообразимо гигантского существа, чудовищной зеленой лавиной от горизонта до горизонта, и движение это было не остановить. Глядя сверху, с большим трудом можно было представить пеший поход по дну этих зарослей Вадковский ощутил смутную гордость за себя и друзей.

— Надо посетить несколько интересных районов планеты, — сказал Ангрем. На потолок он не смотрел. — Это не просто корабль, а большая серьезная лаборатория. Первый район — побережье океана.

— Отлично, — сказал Вадковский. — Надоели эти деревья.

— Долго идти до берега? — спросил Трайнис.

— Нет, — ответил стеллармен.

— Наш зонд был уничтожен, идя на максимальном ускорении, через несколько минут.

— Этот корабль умеет быть невидимым для Камеи, но для этого мне надо вернуться. Я знаю, что вы испытываете при этом неприятные ощущения, но здесь я бессилен. Симбиоз с машиной существует только в мире сверхвосприятия. Нам надо очень многое успеть сделать.

— Ангрем, — растерянно сказал Вадковский, — простите. Чтобы не отвлекать вас потом. Где нам можно помыться, поесть?

Только сейчас экипаж «Артемиды» вспомнил о грязнущих рваных комбинезонах. Покрытая разноцветной грязью, соком раздавленной зелени, пылью одежда их дико смотрелась на опалово-молочных вздутиях кресел-диванов, точнее, все же, лежаков — слишком они были громоздки. А так же вспомнили об ушибах, царапинах, незнакомой раньше глубокой усталости, замешанной на столь же незнакомом чувстве постоянной загнанности в угол.

— Раздевайтесь. Грязное бросайте на пол. Ложитесь на... — стеллармен недоуменно замолчал, не найдя общее название предмета, и показал на лежак рукой. В представлении звездных людей сей предмет никак нельзя было назвать «креслом», а других аналогий в привычных понятиях он не вызывал.

— А если нам надо будет... — начал Вадковский.

— Давай, Ромка, — сказал Лядов, потянув застежку на комбинезоне. — Все правильно.

— Извините за причиняемые неудобства, — сказал стеллармен. — Корабль не был рассчитан на встречу.

— Ясно, — сказал Трайнис. — Никто не верил, что здесь могут оказаться живые люди.

Ангрем смежил веки. По троим беглецам ударил невидимый шквал. Все невольно-привычно поморщились, кто-то схватился за виски. По лицу стеллармена стремительно побежали волны мимики, затрепетали пальцы, даже тело его мелко задрожало. Наконец все успокоилось — лишь лицо подрагивало в области напряженной внимательности. Значит, то, что он сейчас видел своим особым зрением, было не таким уж безоблачным.

Поглядывая на экран и на звездного человека, все зашуршали, задвигались.

Плавно ползущая чаша над головой повернула и поползла в другую сторону, потом слилась в мутно-зеленый поток — корабль стеллармена взял курс на океан. Трайнис цокнул языком, с завистью смотря вверх.

— Есть-то как? — шепнул Вадковский, немилосердно дергая намертво заевшую застежку на груди.

— Лучше спроси, как быть после еды, — в полголоса отозвался Трайнис. Он аккуратно поставил на пол в ногах лежака заметно разбитые ботинки. В трещинах подошвы застряли мелкие камешки и травинки.

Вадковский с сожалением осмотрел комбинезон. Достал нож и надрезал ворот. С усилием разорвал ткань до пояса. На чистый пол посыпалась высохшая грязь. Вадковский скинул вконец изуродованный комбинезон, оглядел себя и вздохнул. Пожалуй, впервые в жизни на его теле сразу и в таком количестве присутствовала въевшаяся обширной татуировкой черная грязь, синие и желтые ссадины, темно-красные, едва затянувшиеся царапины. Он поднял глаза.

Лядов и Трайнис выглядели не лучше. А с левого бока Слава производил впечатление чудом выжившего в планетарной катастрофе.

Раздеваясь, с сомнением смотрели на лежаки. Этот звездный человек вообще понял, что имелось в виду? Всем известно, что стеллармены вмешались даже в метаболизм.

Лядов, пятнистый от грязи, поймал взгляд Вадковского и покосился на свое забинтованное плечо. Бинт был лохматым и черно-бурым.

Все трое улеглись. На этот раз тело не повисло в невесомости, а провалилось в шелковистую глубину. От мгновенного страха подвело в животе. Снаружи осталась только голова. Но тесное облако тугих пузырьков обняло, подхватило, стало выталкивать на поверхность. Щекотное мельтешение по коже напоминало прохладное кипение. Затем из далеких недр поднялось что-то горячее, обволакивающее. Оно убаюкало, успокоило. Тело стянули эластичные ленты, потом по нему побежали горные реки, пробарабанили маленькие камнепады, легко ступая, прошлись поющие феи — и все растворилось в блаженстве бесконечности. Глаза закрылись. Потом все трое погрузились в сон. В легкие вошли запахи волшебных трав и свежесть снежных горных вершин.

Проснувшись, они обнаружили себя чистыми и невероятно легкими, как после бани. То есть сначала было ощущение некоей бесформенной чистоты, даже воздух показался другим, Скосили едва открывающиеся глаза: кожа действительно стала чистой, только слабые следы темнели на месте самых страшных синяков, да у Лядова на левом предплечье коротким нотным станом тянулись четыре розовые полоски. А еще все чувствовали себя сытыми. И это было странно, так как сытость не связывалась с привычным неторопливым сидением за столом и вообще с какой-либо трапезой. Говорить не хотелось, чтобы не нарушить блаженного состояния новорожденного. Вадковский расслабленно поднес к лицу ладонь. Подушечки пальцев были розовыми, как у младенца. Он уронил руку.

Вместо грязных комбинезонов в ногах лежали мягкие ворохи неярких оттенков. Одежда оказалась похожей на ту, что была на стеллармене. Вадковский потрогал ее большим пальцем ноги. Двигаться было лень.

Одежда легко скользнула по коже, ни за что не цепляясь. Кое-как облачившись, Лядов с Трайнисом, разморенные, упали навзничь. Лядов сразу заснул. Трайнис сквозь ресницы героически пытался смотреть на экран. Вадковский сел по-турецки. Борясь со сладким гудением в теле, тоже поднял глаза к потолку.

Над головами с неотвратимостью стаи голодной саранчи ползла зеленая губка сельвы. Ничего не изменилось. Казалось, они кружат над одним и тем же крохотным клочком чащи.

Ангрем лежал с закрытыми глазами, но почему-то было ясно, что он не спит.

Трайнис вдруг засопел — сморило.

Вадковский ладонями помассировал лицо, изо всех сил прогоняя сон.

Далекий край леса изогнулся — что-то его продавливало из дымки горизонта. Скоро в сплошную зелень вторгся темно-синий полумесяц. Полумесяц рос, покрываясь искорками стального мерцания, теснил лес навстречу кораблю. Мелькнул и оборвался последними деревьями лес. Посветлело — корабль скользнул над прибрежной полосой песка и замер метрах в двадцати над ленивым прибоем. Каждая набегающая волна неторопливо, до последнего мгновения размышляла — плеснуть ей или тихо уйти в песок? Вдаль, насколько хватало глаз, убегала поверхность океана, иногда нарушаемая хаотично-редкими волнами. Их вздымающиеся маслянистые темно-синие спины, словно важные киты, нехотя отбрасывали солнечные зайчики. Океан тоже спал.

Корабль снизился. На песок и пенную пленку прибоя наползла большая тень с размытыми краями.

— У нас один час, — раздался голос Ангрема. Он стоял рядом, скрестив руки на груди, и разглядывал отмытый экипаж «Артемиды».

Вадковский выглянул за край лежака. Раздолбанные ботинки исчезли. Вместо них обнаружилось нечто легкое, под-стать одежде, вроде тапочек Меркурия, только без крыльев. Рука Вадковского дернулась к бедру.

— Где мой пистолет?

— Оружие больше не понадобится. Здесь не с кем воевать.

— Ну как же не с кем.

Роман понял, что на протяжении этих двух дней тяжесть пистолета в руке придавала уверенности. Нет, сложнее, — с оружием он чувствовал себя при деле.

— Может, Славу не будить? — предложил Трайнис. Лядов спал, разметавшись, по диагонали — как присел на край лежака, так и повалился. С одной стороны торчит пятка, с другой рука свесилась.

— Прогуляемся все вместе, — сказал Ангрем. — Вдруг человек заметит то, что пропустит машина.

— Стеллармен заметит гораздо больше человека, — сказал Вадковский.

— На планете полным полно аномалий, — сказал стеллармен. — А вдруг.

Трайнис осторожно разбудил Лядова. Тот встал сразу, но двигался замедленно, продолжая спать на ходу.

Корабль открылся не так, как в прошлый раз.

Подчиняясь молчаливому жесту стеллармена, все встали рядом, соприкасаясь локтями. В полу вокруг них засветились четыре дуги, и круглая площадка на четырех растущих столбах ушла вниз.

Ударил яркий свет — сощурились. Окатило морским ветром, легкая одежда затрепетала. Под площадкой хрустнул песок.

— У нас один час, — повторил Ангрем.

— Пока не прицелится защитная система? — деловито спросил Вадковский.

Пока площадка опускалась, он успел осмотреться вокруг. Все было спокойно. Пустой дикий пляж, идеально отутюженный до горизонта океан. За спиной в ста шагах напирала, крепостной стеной нависая над полосой песка, темная кайма леса на мощном, выше человеческого роста, основании подмытого и пронизанного корнями слоистого дерна. Похоже, иногда штормы здесь все же случаются. Наверное, они здесь тоже сонные. Медленные стеклянные волны, упругая пленка воды, задумчивые брызги, повисающие в воздухе...

Туманно-белесый холм корабля непоколебимо висел над головой. Он весь вспух и даже вблизи напоминал кучевое облако.

Стеллармен первым сошел на песок, сделал несколько шагов. Его следы быстро наполнились водой. Он подобрал камешек, запустил им по поверхности.

— Ангрем, не боитесь, что опять что-нибудь проснется? — спросил Трайнис, глядя на расходящиеся круги.

— Все уже проснулось, — Ангрем повернулся к экипажу «Артемиды», мнущемуся на площадке. — Больше ни от кого ничего не зависит. Красивый океан. Наслаждайтесь.

— Наверное, это легкое ощущение — ждать чего-то, когда ничего от тебя не зависит, — предположил Вадковский.

— Счастье знать, — сказал стеллармен, словно возразил.

Лядов сошел с площадки, торопливо загребая песок.

Прошлепал по воде, забрался по щиколотку. Жадно втянул соленый воздух. Глядел вдаль, словно Робинзон ждущий па-I русника. Снова он был сам не свой.

Толкнуло незримым. Отошедшие в разные стороны от корабля Трайнис и Вадковский обернулись. Стеллармен стоял с закрытыми глазами, но им показалось, что он смотрит на Лядова. Причем в такую глубину, где от Лядова мало что осталось.

Лядов заморгал, оглянулся удивленно.

— Ты что-нибудь увидел? — спросил Ангрем, не открывая глаз.

— Ничего конкретного. Опять аллегория сновидений. Но впервые это днем.

Давление со стороны стеллармена стало постоянным — потяжелела голова, заломило в висках.

Трайнис упал на одно колено, зашипев, сжал голову локтями. Вадковский корчил рожи, тер висок и терпел. Лядов ничего не замечал. Он лишь чуть склонил ухо, словно колокольчик услышал.

— Я же говорю, ничего, — удивленно повторил Лядов.

Поток невидимого ветра пропал. Стеллармен сжался, убрав с неба, океана и берега гигантскую невидимую проекцию самого себя. Голос его подтвердил:

— Ничего.

Он посмотрел на Лядова.

— А ты в такие моменты словно уходишь отсюда — я ничего не вижу.

— Способностей стеллармена не хватает? — потирая висок, спросил Вадковский.

— На Камее полный коллапс в некоторых диапазонах и планах. Здесь мы со многими вещами столкнулись впервые. Возможно, видимое Станиславом невообразимо далеко, глубоко чуждо. Он просто не в состоянии воспринять это.

— Что за коллапс? — спросил Вадковский.

— Сложное нарушение причинности. На Камее разбросано множестве «черных ящиков», замкнутых физико-статистических систем, не связанных между собой.

— Славка, что же ты видишь? Может быть, это надо расшифровывать, как сложный иероглиф? Давай соединим усилия, но ты нам ничего не говоришь.

— Да ничего я не вижу, в том-то и дело, — сказал Лядов. — Это похоже на переотраженное эхо в горах. — Было видно, что ему очень хочется объяснить — хотя бы самому себе. — Не разобрать, какой звук его породил, в каком направлении. Это не голос — нет слов, но есть тембр — настроение. Оно очень сильное, но непонятное. Захватывает целиком. Ты следуешь куда-то за невнятным зовом... — Он задумался. — Не простое эхо, обратное — как волна от дальнего всплеска... — Насупился, закусил губу. — Нет, не так.

— Говори сразу, — сказал стеллармен. Взгляд его, направленный на Лядова, стал пристальней.

Лицо Лядова расслабилось. Он, скучая, пробежал взглядом вдаль по пляжу.

— Так бывает во сне. Утром вспоминаешь сон и удивляешься — ведь он уже не раз снился. Этакое дежавю сна. Ты думаешь, думаешь целый день... Не может сон повторяться с такой точностью, что-то здесь не так. Сейчас я понимаю: где-то перехлестывается петля, и этой ночью ты снова видел именно тот единственный сон — просто ты вернулся в прошлое, в свой спящий мозг, как в кинотеатр.

— Ты не станешь стелларменом, — сказал Ангрем. — Но ты говоришь интересные вещи.

— Да, — серьезно сказал Лядов, — я не хочу быть стелларменом.

— Почему? — тут же спросил Вадковский.

— Я еще не вычерпал себя.

— Ты возвращаешься во сне в прошлое? И что ты видишь? — не унимался Вадковский.

— В прошлое? — Лядов задумчиво покачал головой. — Нет. Не я, а что-то возвращается в прошлое, и я оказываюсь на его пути.

Всплеск удивления стеллармена был ощутим физически:

— Твои слова стоят целой экспедиции на Камею!

— Чье это прошлое? Куда именно возвращается это что-то? — спросил Вадковский.

Стеллармен бросил на Романа благосклонный взгляд.

— Не знаю, — сказал Лядов. — Оно тоже интересуется XX веком, но как-то странно, словно походя.

— Говори, говори, — прошелестел стеллармен.

— Оно мне непонятно. Двумя пальцами держу на весу скалу... Над пустыней разносится звук прибоя... Я много передумал на эту тему. Наверное, мне осталось сложить два и два, чтобы понять, но я не могу. Это несочетаемые вещи.

Лядов порывисто вздохнул и кулем уселся на песок, заморгал:

— Уф... Все. Что-то я устал.

Вадковский пристроился рядом, обнял Лядова за плечи. Тот зачерпывал и бессмысленно просеивал сквозь пальцы песок.

— Слава, что такое кинотеатр?

Лядов недоверчиво покосился:

— Тебе стыдно не знать. Забыл, что ли?

— Э-э... — протянул Вадковский. Он и вправду забыл.

Лядов обнял колени, сжался в комок.

— Рома, это не глаз видит. Вообще все — метафора. Тень события. Какой формы могла быть тень события у первого космического полета, например? Не в форме же ракетоносителя. Все наши слова — это какие-то тени, не имеющие смысла. И я вижу тени. Пытаюсь тенями объяснить тени. Нет мне никакого дела до XX века. Он лишь понятная мне тень чего-то необъяснимого.

— Как одно из важнейших столетий нашей цивилизации может быть лишь тенью? — изумился Вадковский.

— Ты не понимаешь, — сказал Лядов. — Я тоже. Это не что больше нас.

— Откуда тянуться тени?

Лядов застыл.

— Из...

— Космоса? — подсказал Вадковский.

Лядов молчал, замерев.

— Из будущего? — предложил Вадковский. — Впрочем, про будущее ты говорил. Тогда, может быть, из прошлого? Из скрытых миров? Из мира идей?

— Мне не хватает слов, — угрюмо произнес Лядов. — Наверное, тут нужно шестое-седьмое чувство и язык звездных людей.

Вадковский обернулся:

— Ангрем, что все это значит? Я чувствую, что система в Славкиных словах есть.

Стеллармен промолчал и, прищурясь, посмотрел вдаль.

— Ясно, — пробормотал Вадковский. — Попробуем сами.

— Это наше будущее, — медленно сказал Лядов. Фразы он строил неуверенно, как мозаику из выцветших кусочков. — Но это уже настоящее. Но не наше... Не могу, голова болит. Ангрем, можно здесь искупаться?

— Нет, ребята. Уходим. — Стеллармен оторвал взгляд от горизонта.

Вадковский обернулся:

— Час еще не прошел.

Стеллармен снова посмотрел в темно-синюю даль.

Вадковский и Лядов поднялись, всматриваясь в ту же сторону. Сзади приблизился Трайнис. Светясь изнутри розовым, в его руке плыла коническая спираль огромной раковины.

— Смотрите, что я нашел. Наверняка морские звери тоже спят где-нибудь в тихих заводях.

Никто, кроме Вадковского, не обернулся.

На поверхности океана больше не было ни одной волны. Ровное темно-синее зеркало. Чего-то не хватало. Исчезли шипение и плеск прибоя. Стало тихо, как в лесной глуши. У природы вдруг кончился завод — и все замерло. Неподвижный воздух над песком начал быстро накаляться. На горизонте темнела тонкая полоска. Настолько тонкая, что неясно было отмель это или дальний берег, или поле дрейфующих водорослей.

— Пятьдесят метров в высоту, — сказал Ангрем, отвернувшись от океана. — Девятьсот километров в час. Шестьдесят миллионов тонн воды. Ты это видел?

— Нет, — равнодушно сказал Лядов. — Оно больше. И дальше, гораздо дальше.

Пляж уже дрожал в мареве. Под одеждой побежали капли пота. Сквозь подошвы жгло. Ребята переглянулись с откровенным страхом.

— Быстро на корабль, — сказал Ангрем.

Они медленно побежали сквозь горячий вязкий воздух по горячему, очень вязкому песку. Показалось, над головой зажглось десяток лишних солнц — слепящие блики отовсюду ударили по глазам. Трайнис, не глядя, отбросил розовую раковину в сторону. Та исчезла без звука падения, словно растворилась в воздухе. Ватная тишина падала с неба.

— Не оглядывайся, — сказал Лядов, дергая Вадковского за рукав.

— А здесь весело! — серьезно воскликнул Вадковский, с трудом выдергивая глубоко провалившуюся ступню. Потеряв одну туфлю, он последним прыгнул на круглую платформу лифта. Упав на четвереньки, оглянулся на океан. Темная полоска стала выше, и уже напоминала далекую стену. Верх стены был неровным и белым.

Площадка рванулась вверх так быстро, что в конце всех подбросило на полметра. Пол сомкнулся. Тут же их разбросало ментальным ударом вернувшегося в свое естественное состояние стеллармена.

Ангрем стремительно пересек зал и улегся на свое место.

Экран на потолке погас. Последней картинкой на нем была быстро удаляющаяся, нестерпимо сверкающая полоса пляжа и широкий черный язык с каймой белой пены, влетающий в голубую бухту.

Экипаж «Артемиды» с трудом добрался до своих мест, и все попадали в полузабытьи. Ментальная активность стеллармена превзошла порог переносимости обычного человека.

— Отдохнули? Я приготовил поесть. Надеюсь, понравится, — сказал стеллармен.

Все открыли глаза. Самочувствие было нормальным, голова свежей. Последствий немилосердных атак на мозг не осталось. Спать не хотелось.

Стеллармен снова обосновался на самом дальнем лежаке и легкомысленно, словно виньетку в девичий альбом сочинял, смотрел над собой. Не похож он был на человека, которому доверили сложную и опасную экспедицию. Даже на туриста он не был похож. Лежать бы ему на зеленом пригорке с травинкой в зубах и считать облака.

С потолка лился яркий густо-синий свет, с одного края уходящий в глубокое — в черноту — индиго.

— Где мы? — Трайнис приподнял голову, подпер щеку ладонью.

— Двадцать тысяч метров над уровнем моря. Скорость пять «эм». На такой высоте вообще нельзя останавливаться — могут сработать обе части системы защиты — планетарная и космическая.

— Ударит молнией и шарахнет метеоритом?

— Может случится и так. Однако именно на этой высоте при данной скорости обе системы наиболее медлительны.

— Облако, летящее со сверхзвуковой скоростью? — усомнился Трайнис.

— У системы много глаз. Для какой-то ее части мы — действительно обычное облако. Систему в целом обмануть уже нельзя. Она учится, и очень быстро.

— Ангрем, посещение побережья что-нибудь дало? — Вадковский разглядывал столик между лежаками, на котором стояли привычные чашки и тарелки. Он почувствовал просыпающийся аппетит. Протянул руку за яблоком. Это был его любимый сорт: «янтарный». На секунду замерев с куском яблока во рту, захрустел снова. Подумаешь. Почему-то было все равно, копался ли кто-то в его памяти, и как глубоко копался. Сервис-система корабля это сделала или сам звездный человек. О стелларменах Вадковский; как и большинство, знал немного — сдержанные официальные данные, но почему-то всегда испытывал к ним безусловный интерес. Да и что, собственно, скрывать? Постыдные промахи, поступки, совершенные в эмоциях, неуправляемые мысли, питающиеся архетипами? Все эти страхи — атавизмы самолюбия. Гораздо интереснее мчаться с пятикратной звуковой скоростью в небе запрещенной планеты и думать над загадкой. Он откусил желтую сладкую плоть яблока и захрустел с аппетитом.

— Каждая секунда на Камее — открытие, — сказал стеллармен. Обвел рукой зал. — Лаборатория работает постоянно.

— Почему вы не снарядили масштабную экспедицию? — спросил Трайнис.

— Это достаточная экспедиция. К тому же у нас много других дел.

— Каких? — сразу загорелся Вадковский.

— Вселенная большая.

— Хоть два слова, — взмолился Роман.

— Я бы рассказал — это очень интересно, но ты должен быть в состоянии сознания стеллармена, иначе все сведется к банальности, либо к заумности.

— Так называемое «постоянное сатори»?

— Весьма приблизительно, но похоже.

— Вы изучаете время, Ангрем?

— Да.

— Жаль, я не стеллармен, — сказал Вадковский.

Больше всего повезло Лядову. Его лежак располагался между лежаками Вадковского и Трайниса, и поэтому дотянуться он мог до двух столиков сразу. Лядов уже соорудил перед собой небольшую горку и деловито жевал. Было видно, что он знает, как можно вести себя в гостях у звездных людей. А может быть, Камея научила ценить любой момент, чтобы наесться впрок, невзирая на этикет.

Роману вспомнился мальчик из книги про детский дом. Казалось бы, никаких аналогий. Но вот ведь вспомнился.

— Такой способ нам привычнее, — сказал Лядов, жуя.

— Так вкуснее, — подтвердил Вадковский. — Иначе вообще зачем зубы?

— Для красоты, — усмехнулся стеллармен.

Трайнис задумчиво вертел перед носом кусок пирога со сложной начинкой, явно домашней выпечки. Ничего не спрашивая, откусил.

— Наша следующая цель, — сообщил стеллармен.

Синева над головами посветлела, перестала быть космической — они снижались.

Оказавшись в поле зрения, выросли бурые, черные, занесенные снегом бесконечные горные цепи. Горная страна ползла под ними. Корабль резко провалился, спикировал, не снижая скорости — детали картинки скачком выросли, словно включили двадцатикратное увеличение. Громадные горы, перевалы, ущелья, плато неправдоподобно быстро помчались под самым днищем корабля — хотелось поджать ноги. Трай-нис смотрел на все это, открыв рот. На Земле не разрешалось летать на кратном сверхзвуке на столь малых высотах. Он даже представить себе не смог, какой силы ударная волна обрушится на стоящего внизу.

Неожиданно появился, промчался и исчез край горной страны. Ухнуло вниз необъятное туманное пространство. Они нырнули за рваный гребень скалы и резко снизили скорость — почти неразличимые в мелькании черно-зеленые пятна распались на черные предгорья и зеленые долины. Кто-то вскрикнул — продолжая прерванную траекторию, в небе быстро уменьшалось кучевое облако, похожее на пухлый комок поднявшегося теста, несильно шлепнутый об стол. Вот оно влетело в настоящее облако, разорвав его пополам, и исчезло в синеве.

Корабль, как перышко, следуя затейливому рельефу, плавно и наверняка бесшумно, в точности повторяя контур поверхности, преодолел несколько невысоких перевалов, скользнул к краю крошечного плато и быстро совершил посадку.

— Лихо, — только и сказал Трайнис. Он часто дышал, как будто только что вел корабль вручную.

— Спасибо, — стеллармен улыбнулся.

Вадковский ткнул пальцем вверх:

— Это фантом или что-то вроде зонда?

— И то и другое. Главное, выиграем немного времени.

Вадковский взял с тарелки золотисто поджаренный кусочек мяса, шлепнул его на ломоть мягчайшего белого хлеба и жадно впился зубами. Прожевал, жмурясь, глотнул сока:

— Это тебе не мясной концентрат. — Деловито вытер салфеткой руки. — Выходим?

— К сожалению, нет. Вне корабля находиться опасно, — сказал Ангрем.

В стене прорезалась горизонтальная амбразура, потом она расширилась вверх, заходя на покатый потолок, раздалась на несколько метров вширь — получилась огромная открытая сверху лоджия с видом на изломанные предгорья и укрытые лесом далекие, подернутые дымкой, хребты.

Все четверо столпились у бортика.

Горячее солнце подпаливало зависшие высоко в небе редкие облака. Крошечное плато справа и слева теснили отвесные скалы. За спиной полого уходило ввысь рассеченное гигантскими вертикальными трещинами подножие горы.

Вадковский перегнулся через бортик — и оторопел. Бок корабля не был горой белой ваты — что показалось в первый раз уже достаточно необычным. То, что он увидел сейчас, повергло в ступор с уклоном в идиотское хихиканье: борт корабля представлял собой изогнутую плиту из потрескавшегося очень древнего на вид камня. Камень в точности соответствовал поверхности плато. Одна трещина, так просто начавшись у обрыва, продолжала ветвистый бег по борту и исчезала где-то на макушке корабля. Каменный звездолет — смешно. Интересно, додумались до этого древние фантасты? Если бы фантастику писали люди каменного века, в космосе орудовали бы звездолеты, покрытые особо прочными шкурами, а стреляли бы они особо большими дротиками, а летали бы такие монстры, только если в главной пещере звездолета принести жертву духу звезд. Хм, почти сюжет.

— Роман, — имя в устах стеллармена прозвучало неожиданно, и Вадковский вздрогнул. — О чем думаешь?

— Так, ерунда какая-то в голову пришла, — отмахнулся Вадковский. — Ангрем, вы лучше скажите — сами-то вы сейчас что видите? Я — только красивый пейзаж. Что видит ваша аппаратура? Я уверен, что от нее пользы больше, чем от нас, и что вы давно взяли химические пробы всего, чего только можно.

— На Камее я вижу немногим больше твоего, так как вокруг искажена сущность. Корабль постоянно собирает и обрабатывает данные. Выводы будем делать потом. Ситуация сложная. Теперь подумай вот над чем: вы трое оказались на Камее раньше экспедиции СКАД, даже раньше нас, — стеллармен замолчал выжидательно.

— Ну? — осторожно сказал Вадковский.

— Мы знали о Камее давно, вы не знали ничего. Мы до последнего момента не решались на посадку, спланированную еще год назад — уже тогда это было опасно. У вас же дерзкое вторжение получилось случайно и с первого раза. Но, как известно, нет ни случайности, ни предназначения. Есть только единое, и оно нераздельно навеки.

Вадковский понял, что начинаются бесплодные попытки перевести поток смыслов метасознания в маленький ручеек. Или, как было сказано в книге «Аутогенеры — надежда или приговор цивилизации», трехмерное звездное небо в плоский снимок карманного формата.

— Короче, не случайно мы здесь, — не поворачивая головы сказал Лядов, честно созерцавший ландшафт. Взгляд у него был недоверчивый и скучающий.

— Вы считаете, что... — изумился Вадковский. — Хорошо. Слава, допустим, предчувствует что-то. Но я-то пошел сним просто так, за компанию. Как друг. Причина полета была забыта уже через час после посадки. Мы просто старались выжить. Уверяю вас, Камея выбрана совершенно случайно. Два человека просто произнесли первые пришедшие на ум цифры.

— Не с того конца подходишь, — возразил стеллармен. — Впрочем, вопрос о носителе неких способностей интересен. Почему один дар не может распределяться на нескольких человек? А сейчас расскажи, какая тебе ерунда в голову пришла.

Вадковский сбивчиво рассказал о каменных звездолетах в фантастике.

— Или на гораздо большее количество людей, — сказал стеллармен и задумался очень по-человечески — опустил голову и прикусил костяшку пальца.

— Подождите, — помотал головой Вадковский, — не успеваю. Мысли путаются. Мы за два дня такое здесь увидели... Ведь самое интересное — здесь, на планете. В каталоге еще лет тридцать назад было записано — ноогенные феномены...

— Псевдо, — вставил Лядов.

— Их и надо изучать. Тем более, что они сейчас активизируются. Мы это на своей шкуре испытали. Какая разница, кто и как здесь оказался? Вон в истории сколько было судьбоносных случайностей. О чем же сейчас надо спрашивать, как не о феноменах?

— Не запутывай себя, — сказал стеллармен. — Спрашивать надо о причинности ваших действий. Это самый уместный вопрос. Не пытайся объяснить случившееся с вами только событиями на Камее, если оно начиналось событиями на Земле. Старайся увидеть пересечения противоречий.

— Кажется, я вас понял, — помедлив, сказал Вадковский. — Мне надо подумать.

Он перебрался к краю окна и затих там, навалившись локтями на бортик.

Стеллармен проводил его внимательным взглядом и посмотрел на небо:

— А что за причина полета была у вас?

— Повторить кое-что из XX века, — нехотя сказал Лядов. Вид у него был смурной — как всегда перед тем, как на него накатывало. Скучно, как будто в тысячный раз, он скомканно повторил всю эпопею.

Секунду стеллармен молчал, потом неожиданно спросил:

— Кто из вас изучал фантастику XX века?

— Никто, — не поворачиваясь, ответил Лядов. — Зачем? Втом-то и суть была — повторить реальное прошлое. Я изучал архивы. Ромка, кажется, что-то такое читал.

Вадковский отлепился от края окна, неловко заговорил:

— Ангрем, есть одна бредовая мысль. — Он помедлил. — Картина получается более стройной, если предположить наличие одной причины, которая изменила биосферу Камеи и позвала Славу в этот полет.

— Молодец.

Роман несмело улыбнулся:

— Но это не моя мысль, вы подвели меня к ней.

— Я только показал тебе невидимые беглому взгляду связи. — Стеллармен показал рукой вдаль. — Птицы.

Над далекими хребтами двигалось дрожащее пятно. Стая пернатых неизвестной породы, покинув место странной летаргии, усердно молотя крыльями, осваивала воздушные просторы родной планеты.

— Камея просыпается, — сказал стеллармен.

В этот момент мир беззвучно качнулся.

Экипаж «Артемиды» тут же притих и стал осторожно озираться в поисках новой напасти. Оглядывались по сторонам очень осторожно, словно резкое движение зрачков могло нарушить некое неустойчивое равновесие. За широким окном ничего не изменилось. Стайка птиц, вытянувшись в линию, повернула на запад и деловито исчезала между хребтами.

— Все, — сказал стеллармен. — Конец. Только что погиб зонд.

— Экипаж, внимание, — прошептал Трайнис.

Лядов поразился бледности, разлившейся по лицу друга. Как всегда профессионал яснее других понимал опасность. Но тут и до Лядова дошло — зонд звездных людей. Наверняка он совершеннее стандартного зонда стандартного корабля, да и, наверное, самого корабля.

— Двадцать тысяч? — спросил Трайнис. — Пять «эм»?

Стеллармен кивнул. Вид у него был отрешенный:

— Я пустил зонд к «Артемиде». Жаль, мы не успели посетить пустыню и полярную шапку, дно океана и систему гигантских пещер. В одном незаметном узком каньончике, сплошь заросшим колючками, с орбиты были замечены упорядоченные структуры — что-то вроде нулевого цикла, фундамента. Единственное подобное на всю планету.

— Все-таки здесь есть следы чужого присутствия? — спросил Вадковский.

— Один каньон на всю планету? Маловато. Скорее всего это разрушенный временем наклонный выход геологических слоев. Но кто знает. Посмотрим, что видел зонд.

Все повернулись к залу. Показа трансляции с борта зонда ждали как приговора. Экран на потолке так и не вспыхнул, а стеллармен вдруг непонятно сказал:

— Уже двадцать минут, — и с невероятной прытью бросился к своему лежаку.

Последовал удар по сознанию и крик:

— Поднимаю корабль. Всем от окна!

Окно было слишком широким, чтобы сомкнуться сразу. Экипаж «Артемиды» пятился, не понимая причин такой поспешности — снаружи спокойно голубел солнечный полдень. Ментальный удар, как всегда, немного оглушил, но они все-таки услышали приближающийся тяжелый хоровой свист рассекаемого воздуха.

Камея кое-чему научила — не размышлять в секунды опасности. Все трое прыгнули в мягкий свет зала, подальше от окна.

Они не успели убежать далеко. В спину ударило воздушной волной. Трайниса с Лядовым бросило за ближайший лежак, Вадковского, бежавшего последним, подняло и швырнуло им на головы. А потом начался грохот.

Прямоугольник окна погас. Вместо голубого неба в проеме возникла темная каменная масса, огромные ноздреватые валуны костяшками кулака каменного великана грубо вперлись внутрь. Кустами брызнули в зал секущие осколки, рванулись серые клубы пыли, с дробным стуком запрыгали, отскакивая от потолка и стен, разнокалиберные темные куски. Они лежали, вжимаясь в пол, закрывая головы руками. Грохот не прекращался. Сверху все время что-то падало, иногда довольно чувствительно.

Раздался скрежет и невыносимо громкий скрип, будто локомотив экстренно тормозил над ухом лилипута, — это корабль продолжал закрывать окно, чудовищным давлением краев рамы кроша камень. Окно снова заголубело — уже уменьшившееся вдвое. Глыба, рассыпаясь на лету, с грохотом сорвалась на плато. На полу под окном остались груды камня. Вокруг висела серая мгла, пыль скрипела на зубах. Зал было не узнать — хаос в мастерской скульптора после объемного взрыва.

Когда все стихло, они осторожно подняли головы. Заслонивший их лежак был усыпан щебнем, а в самой середине, глубоко продавив ложе, уютно разлегся обломок килограммов на двести. Переглянулись. Никого вроде не задело.

Лядов вскочил:

— Ангрем!

Лежак стеллармена располагался далеко от окна, но камни шрапнелью полоснули и по противоположной стене. Стеллармен как ни в чем не бывало полулежал с закрытыми глазами. Вокруг него на лежаке темнели обломки. Прядь темных волос откинулась назад, голова так и осталась повернута вбок под воздействием удара. На лбу, у виска, чернела очень неприятная рана с рваными краями. Левая сторона лица была залита кровью.

Экипаж «Артемиды» чувствовал не постоянное давление ветра, а неровные порывы, пульс загнанного, раненого существа.

Лядов и Вадковский вскочили. Трайнис железными руками неожиданно задержал их:

— Не мешайте. Дайте взлететь.

Корабль неровно дрожал.

Окно почти закрылось. Корабль качнуло. Со всех сторон раздался шорох, глухой стук — сдвинулись, поползли по полу, упали с возвышений каменные обломки. Корабль накренился в другую сторону. У Трайниса глаза на лоб полезли — не работало зануление гравитационного поля. В этом невероятном корабле — и вдруг что-то не работает!

Корабль начал раскачиваться. В узкой щели, оставшейся от окна, мелькнуло небо, освещенное солнцем плато, снова небо. Темная масса с тяжелым шорохом сорвалась с макушки корабля, на несколько секунд затмив горизонтальную голубую амбразуру. Похоже, корабль накрыло целой скалой. Пол дернулся, снаружи донесся грохот и стих — стена сомкнулась.

Ангрем, не открывая глаз, медленно повел головой, мучительно рвя невидимые путы. Корабль дрогнул. Неожиданным толчком всех усадило на пол. Ангрем дернул головой назад. Мощная перегрузка уложила всех — кого ничком, кого на лопатки.

Трайнис, не говоря ни слова, вдруг проворно пополз по усыпанному камнями полу к лежаку стеллармена.

— Ты куда? — крикнул Вадковский.

Лядов попробовал встать, и тут же упал, распластавшись как лягушка, больно врезавшись всем телом в разбросанные камни. Они переглянулись с Вадковским и, даже не будучи звездными людьми, поняли друг друга без слов: защитная система Камеи почти одолела совершенный корабль совершенных людей. Корабль, могущий общаться со звездным человеком в потоке метасознания, становиться одним большим глазом, ухом, рукой, крылом, мозгом, шестым чувством. И вот, оставленный хозяином на короткое время, не предупредил об опасности. Ослеп, не включил защитное поле, превратился в обыкновенный летающий агрегат, требующий твердой руки пилота, сам более не соображающий.

По лицу стеллармена пробежала гримаса боли. Он наклонил голову — кровь со лба дробно капанула на светлую одежду. Ближайший лежак зашевелился. Поперек него сформировался прямоугольный выступ того же цвета, но явно твердый. Прямоугольная плита отделилась от ложа, поднялась на боковых стойках и повернулась плоскостью к приподнявшейся спинке лежака. На плите что-то проступило, словно белые выпуклые диски, овалы и дуги всплыли в молоке.

Перегрузка не спадала.

Трайнис дополз до стеллармена, ободрав о разбросанные камни локти, колени и живот. С трудом оторвавшись от пола, забросил на ближайший лежак многопудовые руки. Треща мышцами от напряжения, кулем взвалил себя на мягкую поверхность, упал грудью, тут же утонув лицом в пыльной мякине. Стало трудно дышать. Отфыркиваясь, Трайнис повернул голову и увидел над собой стандартную панель пульта управления.

— Помоги вести корабль, — донесся голос стеллармена.

Трайнис, мокрый он напряжения, наконец забрался на лежак, смахнул на пол несколько камней, откинулся на широкую спинку. Не дав себе отдышаться, положил руки на пульт. Пальцы сами пробежали по знакомым траекториям сенсоров. Приходилось тянуть руки — пульт располагался далеко. Он инстинктивно потянул панель к себе — та легко приблизилась; из нижних углов панели вытянулись удобные опоры для локтей.

— Готов. — Трайнис качнулся телом вперед. Спинка лежака послушно двинулась следом — стало совсем удобно.

— Сразу после меня, — сказал стеллармен.

В носу свербело от пыли. Трайнис неожиданно чихнул. Прямо перед ним на противоположном широком сегменте вогнутого потолка засветился экран. Он был расчерчен диаграммами состояния и трехмерными трасс-ориенти-рами хода. Ничего сложного Трайнис там не увидел. Он мгновенно оценил динамику ситуации, не задумываясь отдал несколько команд кораблю, готовясь перехватить управление. Стеллармен был занят уходом с планеты на форсаже хитрым низкоорбитальным маневром, смысла которого Трайнис не понимал. На экране эта область была представлена большим квадратом, где с сумасшедшей скоростью менялись какие-то параметры, представленные непонятными символами.

— Надо уйти из системы, — сказал стеллармен и открыл глаза. Бьющее неровным ветром ментальное давление исчезло.

Трайнис невольно оторвался от экрана — в глазах звездного человека не было ни боли, ни какой-либо суровости, соответствующей моменту. Было спокойное, романтическое, если так можно выразиться, сожаление. Так проигравший эстет получает определенное наслаждение, вдумчиво разбирая действия победителя.

— Вы ранены, — сказал Трайнис.

— Не отвлекайся.

— Я на подхвате, если что, — усмехнулся Трайнис, вспомнив начало их полета на Земле.

— Бортовой вычислитель вышел из строя. Через сто двадцать секунд уводи машину. Я занимаюсь своим делом. Отсчет.

Стеллармен закрыл глаза. Невидимый удар. Трайнис поморщился. Вот в чем дело. Без «мозга» корабль способен достичь только планет системы. Никаких соседних звезд. Человек не в состоянии управлять гипер-броском. Значит, и звездные люди не могут тоже. Как много мы узнали.

Они продолжали виток по верхней границе атмосферы.

— Картинку Камеи на экран, — сказал Трайнис. Правее вспыхнул второй сегмент.

Красивый шарик, почти Земля. Обычная пустая планета с очень высокой степенью пригодности жизни на ней. И с очень большими странностями, сводящими на нет всю эту пригодность. Очень опасными странностями, которые никто пока не объяснил.

При постоянном ускорении корабль давно набрал вторую космическую, но не сходил с низкой орбиты. Камея быстро поворачивалась.

Можно было различить береговую линию материков, поля солнечного блеска на поверхности океанов, пряди и грядки облаков с тенями под ними, плотную бело-синюю улитку небывало большого циклона, рельефно освещенную солнцем и быстро уползавшую на обратную сторону. Неужели еще кого-то там поливает дождем, заваливает снегом, сметает ветром? Но если забыть про все опасности и странности — красивый мир, нетронутый, свежий.

Трайнис обежал взглядом экран — девяносто секунд до смены курса. Подкорректировал ход корабля. По большому счету делать ему было нечего. В режиме подобной сложности стажеры возвращаются на базу после тренировки, болтая с инструктором на посторонние темы. Пока все просто, если не считать утроенной тяжести тела. Он посмотрел на квадратик экрана, которым занимался Ангрем — все та же бешеная пульсация непонятных символов. Стеллармен на своем метау-ровне продолжал делать что-то таинственное, полностью оставив скорую смену курса и разгон на Трайниса.

Гинтас перевел взгляд на знакомую часть экрана. Ускорение пять «же». С учетом частичной компенсации внутри корабля сейчас примерно три. Даже тренированному человеку не выдержать долго. Траектория ухода, на которую требовалось выйти, была прямой как палка. Он совершенно не видел необходимости в таком значительном ускорении при частично работающем гравитационном компенсаторе. Систему гиперброска не заменить полетом с постоянным ускорением. Глаза сами собой переползли с информационного экрана на обычный. Шишка гигантского циклона сместилась, и уже выглядела ярко освещенным белоснежным горбом на лимбе, но что-то продолжало висеть в кадре не удаляясь, как пятно грязи на заднем стекле глайдера. Трайнис моргнул, чуть сдвинулся в сторону. Пятно не сместилось. Оно было там, возле планеты. Значит, оно было гигантского размера.

— Увеличить планету, — сказал Трайнис.

Диск планеты прыгнул навстречу, коснувшись границ экрана.

— Верхняя половина.

Северное полушарие приблизилось. Наклон оси Камеи был меньше земного.

— Адаптировать картинку, выделить объект, — прошептал Трайнис. Он невольно оторвал голову от спинки лежака. Впервые в жизни он почувствовал, как сама собой отпадает нижняя челюсть.

Угольно-черный небосвод посерел. Начинаясь где-то на обратной стороне планеты, мутно проглядывая сквозь плотные слои атмосферы, в их сторону протянулось что-то похожее на плотный дымный жгут или даже на черного морского угря. Медленно поворачивалась Камея, утоньшалась, исчезая за выпуклостью планеты, пуповина. Облако-жгут продолжало висеть, как приклеенное. Оно мчалось по орбите вслед за кораблем с ускорением пять «же» и было похоже на чудовищную по своим размерам, яростную, слепую мурену в замедленном броске.

Трайнис не отдал приказ просканировать летящее следом нечто на материал и структуру, ограничившись пассивным наблюдением. Он только максимально увеличил объект. Коническая, изрытая кратерами и бороздами морда мурены слепо смотрела с экрана. Трайнис всмотрелся. То ли пыль, то ли невероятно плотный дым. По серо-черной зыбкой поверхности, как бы постоянно текущей, пробегали стремительные волны, кое-где возникали области ряби и помутнения.

Трайнису показалось, что на него пристально смотрят в упор. В суеверном ужасе он резко отменил увеличение. Кошмарная «морда» пропала. Чужой ментальный всплеск долетел снаружи. Трайнису почудилось, что он различил жестокость, чуждость и невероятную мощь. Но мощь эта только задела, словно промахнулась и промчалась над удирающим кораблем.

— Уводи корабль к... — сказал стеллармен. Голова его безвольно упала к плечу. Незримый пульсирующий поток пропал.

Трайниса сковал металлический ужас, и это спасло экипаж — он едва не дал максимальное ускорение, чем мгновенно убил бы всех на борту. Опомнившись, плавно довел до десяти «же» при внутреннем пять — много, очень много! — и бросил взгляд на друзей. Покрытые испариной, бледные, Лядов и Вадковский распластались, утонув в лежаках, тяжело дышали.

Трайнис вцепился в края пульта. Взгляд его прыгал с одного экрана на другой. Без стеллармена он не мог ничего на этом корабле, кроме обычного пилотирования. Наверняка ведь можно перевести лежаки в антиперегрузочный режим, подать ребятам кислород. Или нельзя? Корабль ранен. Теперь это просто извозчик на ближние дистанции. Отказала система ги-пер-перехода, охранная система проморгала немаленький кусок скалы, барахлит компенсатор гравитации, внутренняя очистка не работает — по всему залу осколки камня, пыль. Трайнис едва держался — в глазах то и дело темнело. Потерпите, ребята.

«Уводи корабль к...» Куда? Из системы. Куда?! За последние годы Камея вымела любое присутствие человека вплоть до... Научная лаборатория на периферии системы.

— Схема планетарной системы. Координаты лаборатории.

На черном поле появились четыре эллипса с нанизанными шариками планет, косматая звезда в центре. Почему в каталоге ни слова об остальных трех планетах системы Камеи? Плевать. Трайнис чуть расслабился — корректировки траектории почти не понадобится. Ангрем все учел — сход с орбиты по касательной выводил корабль в сектор неба, где дрейфовала лаборатория.

Далеко за последней орбитой красная точка со столбиком текста.

— Подробности.

Красный силуэт прыжком занял четверть экрана, превратившись в просвечивающий контурами этажей и помещений чертеж. Двухэтажная подкова, поделенная на разновеликие сегменты. На изгибе подковы большой зал с примыкающим узким серпиком — кают-компания с галереей. Пояснительного текста — целая летопись.

Трайнис нетерпеливо выхватил из каши букв и цифр лишь необходимое для связи, пеленга и стыковки. Его даже не интересовало, есть ли на борту лаборатории люди. Если даже станция давно брошена или законсервирована, потребуется пара минут для оживления автоматики.

Несколько раз, протянув и отдернув руку, подать направленный сигнал не решился. Изотропный — тем более. Камея научила их убегать, не оставляя следов. Трайнис посмотрел на главный экран. Слепая мурена не отставала.

Взгляд Трайниса метался с цифр дальности до объекта на экран с картинкой и обратно. Чудовищное облако двигалось, изгибаясь не по силовым линиям, магнитного поля, а следуя каким-то своим законам, удерживаясь на орбите на второй космической скорости, не разрушаясь от немыслимых перегрузок. Оно уже оторвалось от планеты и теперь неотступно стремилось за кораблем, который пытался укрыться за планетой. Трайнису почудилось, что он стоит под падающей скалой.

Наконец обратный стодвадцатисекундный отсчет закончился и корабль сорвавшимся с пращи камнем лег на курс ухода из системы. Камея, дрогнув, стала медленно удаляться. Темное облако, не известно из чего состоящее, но в любом случае имеющее при таких размерах невероятную массу, легко повторило маневр.

Трайнис никогда не испытывал личных чувств к объектам Вселенной, в какие бы передряги ни попадал, но сейчас Камея вызывала у него ненависть. Держать такое ускорение дальше было нельзя. Самое время тормозить, чтобы спасти друзей. Но тормозить было нельзя. Сидеть в бездействии он не мог. Сдвоенное хриплое дыхание справа. У кого-то из ребят дыхание уже дает сбои. Трайнис смотрел не на облако, наползавшее на бело-синий диск планеты уродливым черным пятном, а на цифры сближения. Объект по-черепашьи упорно догонял их, съедая сотни метров в секунду.

Он ничего не мог сделать.

Метры и сантиметры дальности сливались в восьмерки, Трайнис смотрел на эти воспрявшие символы бесконечности, превратившиеся в символы краткости существования и тщетности. В голове некоей простой конструкцией прочно висел отчаянный маневр схода с траектории с резким торможением и сменой курса, что, правда, было отнюдь не безопаснее дальнейшего ускорения... как вдруг краем глаза заметил, что диск Камеи посветлел. Трайнис метнулся взглядом. Было облако, и вот его уже нет. Дальномер, сбившись, судорожно выдал не-сколько нелепых цифр в пределах двухсот тысяч километров. Остатки облака расползались клочьями серого тумана и таяли на всем протяжении проделанного пути. Наконец дальномер показал нули, знак вопроса и отключился. Чистый диск планеты медленно сжимался в центре черного, усеянного звездами поля.

Трайнис, не снимая пальцы с сенсоров управления, не шевелясь смотрел в экран.

Камея удалялась. Последние остатки облака исчезли. Рука сама собой снизила ускорение. Перегрузка быстро спала, но тяжесть иного рода навалилась на тело: Трайнис не мог пошевелить пальцем, просто лежал и смотрел на удаляющуюся планету, и чувствовал — отпускает. Чем бы ни был источник псевдоноогенных феноменов на Камее, похоже, он потерял интерес к незваным гостям, выполнив свою задачу — выгнав с планеты. Трайнис понял, что это «отпускает» относится не только к последним сумасшедшим минутам, а ко всем дням, проведенным на Камее.

Он повернул тяжелую, как ядро, голову направо. Вадков-ский с трудом подмигнул ему, перекосив щеку. Лядов был в отключке, но дышал ровно, без надрывных хрипов. Слева также приходил в себя стеллармен — зевал. Очень неприятная рана на его лбу как будто затягивалась.

— Порядок, капитан, — Гинтас с трудом разлепил губы.

— В бросок уйти не сможем, — спокойно сказал стеллармен, будто сладко проспал самые драматичные мгновения. — Попробуем доползти в режиме мерцания.

Трайнис благоговейно убрал руки с панели управления. При отказавшем бортовом вычислителе невозможно точно выйти на цель после броска. Теоретически можно использовать привод вручную на прямых отрезках в пределах видимости. Но это даже не высший пилотаж, это что-то запредельное. При ошибке в пару миллисекунд ты промахиваешься на пару миллиардов километров. Но иначе придется лететь до научной базы несколько месяцев.

Глава 5. Станция «Сигма»

Опознавание «свой-чужой» было произведено автоматикой станции направленным лазерным лучом буквально на последних километрах. Трайнис умудрился произвести сближение без активации силового захвата и причальной иллюминации, просто смотря на экран детектора массы. Все это он проделал в благоговейном шоке: стеллармен за три «мерцающих» броска — корабль начинал, но не доводил до конца гиперпереход, размазываясь в пространстве на несколько десятков миллионов километров — привел корабль к границам системы и оставил сближение на Трайниса. Звезда ЕМГ 72 скачком уменьшалась с каждым «мерцанием», пока наконец не превратилась в ослепительный шарик. Страшная планета представлялась бы отсюда не больше пылинки, но, к счастью, вовсе была не видна.

Медленно наплывал стыковочный узел космической лаборатории — нечеткий шестиугольник на фоне туманно-неровной поверхности. Темная, без единого огонька, станция, хранящая молчание во всех диапазонах, представала расплывчатой серой глыбой. Ее не было видно даже в инфракрасном диапазоне — внешний корпус станции был охлажден до температуры вакуума. Похоже, ученым даже здесь не сладко приходилось от соседства со своенравной Камеей.

Стыковочный узел ушел за границы экрана. Трайнис поднял голову, по неистребимой привычке пилотов всех времен прислушиваясь к ходу стыковки. На экране суетливо плавали красные кольца и кресты. Вот они все разом слились, превратившись в зеленую концентрическую мишень, центр мишени провалился вглубь, расширяясь, образуя туннель из светящихся зеленых колец. Через несколько минут на гладкой вогнутой стене зажегся контур широкой двери. Створки разошлись, открыв ослепительно яркий коридор. Трайнис только сейчас обратил внимание, что на корабле стеллармена царила неровная полутьма — на потолке и стенах горели, хаотично разбросанные, несколько аварийных светильников.

Трайнис, опираясь по пути на все что только можно, доковылял до ребят. Вадковский уже помогал Лядову, который с очумелым видом сидел на краю лежака.

— Быстрее, — попросил стеллармен. Стоя у края перехода, он внимательно приглядывался к обезображенному залу.

Трайнис тоже огляделся. Вокруг что-то изменилось, были искажены какие-то пропорции, появились затемненные места, но присматриваться не было времени.

Потрепанный корабль покидали с тяжелым чувством — к нему уже начали привыкать. Однако сам звездный человек,. отвернувшись, последним буднично перешагнул линию стыка, уже погруженный в какую-то свою думу — похоже, ему часто приходилось оставлять поверженные корабли. Двери перехода сразу же захлопнулись, стык растаял, светящийся контур погас. Трайнис с удивлением обернулся — так поспешно отстыковывать корабль?

Планировка станции была незнакомой. По залитому ярким зеленоватым светом многоступенчатому тамбуру-трубе продвигались медленно. Перед створами стояли по несколько минут. Перебивая друг друга, пищали стаей потревоженных пичужек, разноцветно перемигивались индикаторами невидимые сканеры — только после проверки разъезжались толстые двери. Все терпеливо и молча стояли, держась друг за друга. От перенесенных перегрузок перед глазами плыл туман, пол качался, как палуба парусника на мертвой зыби.

Наконец последняя дверь. Датчики замолчали. Шагнув под очередную дугу огней, оказались в малой кают-компании — небольшом холле с мягкой мебелью, квадратом стоявшей вокруг низкого стола в центре. Экран на стене. Ровное мягкое освещение. Из-под валика кресла трогательно торчал забытый мятый носовой платок. Все вокруг источало покой. Было до слез, невыносимо по-домашнему, тихо. По стенам стояли кадки с какой-то ползучей зеленью. Земля в кадках была влажной — растения аккуратно поливали. Зелень была милая, домашняя, совсем ручная.

У Лядова подкосились ноги, и он вознамерился лечь на ковре прямо у входа. Его подхватили, доволокли до дивана, уложили. Трайнис и Вадковский повалились на соседние диван и кресло.

Шли минуты. Никто не вышел их встречать — это было странно. Даже сервис станции не отозвался на приказы. Это было уже не странно, а немного дико.

Тишина стояла такая, что слышно было гудение натруженных мышц. Сквозь стремительно заплывающие тяжелым сном веки Вадковский смотрел на Трайниса. Впервые железный Трайнис был раздавлен — тусклый неподвижный взгляд, серое безвольное лицо. Только медленно вздымалась грудь. Усталость. Он отлично справился, довел корабль.

— Гинтас, ты молодец, — прохрипел Вадковский.

Тот лишь дернул уголком рта, даже не повернувшись. Похоже, Камея кувалдой прошлась не только по телу, но и по мироощущению будущего пилота. Что-то новое появилось в человеке, так хорошо знакомом с детства. У самого Вадков-ского болело абсолютно все. Странно, на Камее не замечал ни ушибов, ни растяжений. А вот мироощущение будущего про-грессора не пострадало, даже наоборот — получило массу полезных впечатлений. Вадковский как бы со стороны прислушался к себе. Под толстенной чугунной крышкой усталости бродил неутоленный интерес пополам с какой-то довольной улыбочкой — мы дошли. Мы даже еще не понимаем, что мы дошли. Роман попытался улыбнуться — тут же заломило затылок. Он повернул голову — и обиженно отозвалась болезненная струна от шеи до поясницы. Тогда Роман замер и попытался осторожно расслабиться.

Ангрем несильно толкнул пространство, постоял с закрытыми глазами, кивнул, показалось, снисходительно и сел в кресло лицом к большому экрану на стене. Вот кто совсем не устал. Шрам на лбу, пыль на одежде и длинных волосах. Вернувшийся из отпуска, хорошо отдохнувший актер, небрежно загримированный под бродягу.

— Что там? — глухо спросил Вадковский, скосив глаза. Им овладела мучительная тошнота. Организм, не знавший ранее таких нагрузок, никак не мог восстановить силы. Как ребята терпят? Хотя Гинтас частенько испытывал перегрузки со своим высшим пилотажем. Представляю, каково сейчас Славе.

— На их месте ты вел бы себя точно так же, — сказал стеллармен.

Вадковский не ответил. Он не понял стеллармена, а думать не было сил. Главное — они в безопасности. Роман понял лишь, что если сейчас с огнем и дымом вылетит из пазов дверь и очередная напасть в образе кошмарного чудовища сотрясая пол двинется по кают-компании, лично он останется неподвижным. «Попытаюсь остановить супостата ироничным взглядом». Улыбка опять растянула губы. «Странно, я почти счастлив чувствовать эту боль и многодневную грязь».

— Ангрем, что это было? — спросил Трайнис. — Орбитальный цепной пес?

— Ты о чем? — промычал Вадковский.

— Вы тогда были в ауте, — сказал Трайнис.

— Ничего подобного, — возразил Вадковский. Он бессильно лежал на диване среди подушек в позе андроида, с огромной высоты рухнувшего на валуны. — Я все видел.

— Обычный псевдоноогенный феномен. Только очень большой, — сказал Ангрем.

— Есть ли связь феноменов с определенным местом на планете? — спросил Трайнис. В неудобной позе он застыл в кресле. Кресло не переставало подстраиваться под него, шевеля своими сегментами, и никак не могло найти оптимального расположения. Избитому усталому телу никакая поза не казалась удобной.

«Да-да, — поддержал Вадковский про себя. — Может быть, нам легче было бы разобраться, приземлись мы прямо туда». Пухлый диванный валик мешал видеть Ангрема, но Вадковский не пошевелился и ничего не сказал.

— НФ вообще не связаны с Камеей, — сказал Ангрем.

— Что? — растерялся Трайнис. Его запоздалый план мести уничтожителям кораблей сорвался.

— НФ — это ноогенные феномены, — пояснил стеллармен. — На планете нет источников феноменов. Ты искал что-то вроде центра управления? Даже физический механизм этих странных явлений не всегда объясним. Мы опять наблюдали результаты работы некоего «черного ящика».

Вадковский прошептал:

— Да, температура окружающего воздуха не может упасть на десятки градусов за минуты. Облако пыли не может сконденсироваться на пути беспилотного разведчика.

— В термодинамике нет невозможных событий, — сказал стеллармен. — За неограниченное время может случиться все.

— Тогда — невероятно высокие технологии, — сказал Вадковский.

— Чужие? — Трайнис чуть двинул уголками губ. Его усталый скепсис выглядел особенно цинично.

— На планете нет следов технологий, — сказал Ангрем.

— Высшие технологии не оставляют следов, — Вадковский мучительно повернул к собеседникам голову. — Хочу вам напомнить о Катарсисе.

Взоры обратились к стеллармену. Даже Лядов приоткрыл один глаз. Никто не знал мнения звездных людей о катастрофе, произошедшей в ста двадцати световых годах от Земли задолго до появления предков человека. Современная наука ощущала в познавательных методах звездных людей душок метафизики. Вследствие этого ни один стеллармен официально не входил в Мировой совет, но их помощью активно пользовались в исключительных или безнадежных случаях. Иногда в ответ на просьбы о помощи и содействии со стороны стел-ларменов имела место туманно выраженная разборчивость: иногда — отказ, чаще — согласие, но с непонятно смещенными целями и методами.

Изучать метасознание — сознание звездных людей, ступивших на путь аутоэволюции — современными методами было невозможно. С тем же успехом можно было изучать нирвану. Имитация метасознания оказалась невозможной: искусственного звездного человека в глубине компьютера создать не удалось. Компьютеры, могущие с миллиардно-кратным ускорением показать картину столкновения двух галактик по сто миллионов звезд в каждой, сходили с ума при попытке повторить инициацию виртуальной копии реального кандидата в стеллармены. Казалось, компьютерной модели не хватало чего-то важного, но совершенно не формализуемого. Как полагали некоторые — души. Имел место и такой факт: известный ученый, став звездным человеком, ничего не смог рассказать о метасознании. «Для этого надо стать стелларменом», — заявил он, безразлично глянув на собственноручно подписанное обязательство о сотрудничестве, взятое до перерождения. Ментальный сканер видел вместо внутреннего мира стеллармена абсолютную черноту, вакуум. Забавно, что чрезвычайно редко случавшееся (по неясным причинам, никаких запретов не было) глубокое ментоскопирование обычного человека силами звездного человека оканчивались великолепно работающими, чрезвычайно обширными психоаналитическими советами — на любой жизненный случай, но больше ничем. Никаких запредельных тайн в подсознании и сверхсознании homo sapiens не хранил. Так утверждали стеллармены. Противники аутоэволюции усматривали здесь некий заговор молчания со стороны звездных людей. Ибо раз корни звездных людей находятся в человеке, то в каждом из нас есть нечто высшее. Нет там ничего, заявили звездные люди. Надо сделать Шаг, чтобы что-то появилось. И более на эту тему они в споры не вступали. Подступиться с религиозного фланга также не удалось. Звездные люди заявили, что гипотезу бога им пока ни доказать, ни опровергнуть не по силам. Но они работают в этом направлении — мол, есть что искать и результат обещает быть неожиданным. Церковь сдержалась. Лишь перевес в два голоса на Четвертом Едином Вселенском соборе уберег звездных еретиков от анафемы. В последние десятилетия все конфессии, и без того находящие друг в друге все больше общего перед лицом стремительно расширяющейся позитивистской Вселенной человека познающего, дружно объединились перед попытками в той или иной форме поколебать божественный статус носителя «образа и подобия». Стелларменам давно грозила пресловутая анафема за богопротивную евгенику, за профанацию шестого дня творения: Но звездные люди отвергали даже сравнение своего пути с евгеническим: «Мы ничего не создаем. Мы являем скрытое». Такую позицию церковь еще могла бы истолковать как лояльную, но звездные люди упорно отмалчивались по всем основополагающим философским вопросам, и эта недоговоренность мешала церкви оставить стелларменов в покое. Особо замшелые ортодоксы обвиняли звездных людей в связях с врагом рода человеческого. Но даже такое обвинение было стелларменам как с гуся вода. Поймать на противоречиях их было невозможно в принципе — они никогда не спорили. Как полагали наиболее холодные умы, на Земле потихоньку образовывается новая цивилизация, у которой, возможно, свой бог, и надо ценить тактичность стелларменов, решивших не вносить смуту в давно сложившуюся религиозную систему Земли.

Атеисты видели в стелларменах махровых мистиков.

И только агностики следили за путем звездных людей сочувственно.

— Мы не видим общего между состоянием Катарсиса и происходящим на Камее, — сказал Ангрем. Нагнув голову, он осторожно потрогал рану на лбу. Там оставался тонкий светлый шрам.

— А как же масштабность? — спросил Вадковский. Морщась, он осторожно поменял позу. — Сверхбыстрое изменение климата, облако это грандиозное.

Стеллармен промолчал. Его манера не отвечать на вопросы не задевала. Наоборот, казалось самым естественным начать думать, искать. Как при мозговом штурме на очных занятиях с одноклассниками.

— Мне кажется, на Катарсисе не было той изощренности, что наблюдалась на Камее, — слабо прошептал Лядов. — Только массированность и необратимость. Впрочем, что можно узнать о прошлом планеты, если перемешаны геологические слои?

— Пойду освежусь, — угрюмо сказал Вадковский таким тоном, словно решился на подвиг. Постанывая сквозь зубы, он выбрался из вороха подушек, свесил ноги, уронил подбородок на грудь. — Никто не хочет первым? Гинтас? — Вадковский вяло швырнул в него подушкой.

— Иди, иди. — Трайнис отмахнулся, разморенно глядя в потолок. Повернул голову, лениво скосил глаза. — Ладно, подожди. Зайду в медотсек. Весь покарябан, будто с кошками дрался. Слава, как плечо?

Лядов поднял дрожащий большой палец. Он лежал на диване пластом.

Трайнис выбрался из кресла. Дождался ковыляющего Вадковского. Обнявшись, они, прихрамывая на разные лады, медленно скрылись в коридоре. Подушка осталась валяться на полу.

— Славно слетали, — гулко долетел из-за поворота севший, надтреснутый голос Романа. — Теперь я знаю, чего не хватает в самом страшном симуляторе.

— Страха, — отозвался Трайнис. — Не поскользнись в ванной.

— Да, было бы пошло сломать руку именно сейчас, после всего. Гинтас, умоляю, оставь хоть один шрам на память.

— Ты уже начал забывать? — удивился Трайнис. — Да ты феномен, тебя изучать надо. Хочешь, оставлю шрам тебе?

Последовало хихиканье, потом из коридора грянуло нестройное и отчаянно веселое:

— Вот кто-то с горочки спустился!..

— Знать, ноогенный феномен!..

— У-ха-ха!!.

Голоса затихли.

— Дети, — улыбнулся Лядов, и серьезно добавил: — Ангрем, мне стало легче.

— Здесь мы в безопасности.

Лядов хотел повернуться к собеседнику, напрягся и тут же отложил эту затею. Говорил, смотря в потолок.

— Вы не чувствуете моего состояния? Что-то темное давило, подводило к чему-то, намекало. А теперь, после Камеи, ничего нет. Так бывает, когда желание перегорит. Или когда выполнишь то, что хотел. Верите, все сейчас болит, голова тяжелая — а мне хорошо. Лежать бы так... Все позади. Лучшее изобретение человечества — диваны.

— Позволь узнать, а что ты выполнил?

Лядов глубоко задумался и забыл ответить на вопрос.

— Ты разрешишь сделать тебе глубокое ментоскопирование? — напомнил о себе стеллармен.

— Что? Да, конечно. Мне самому будет очень интересно. А вы разве не делали?

— Я один раз попытался увидеть твоими глазами. На берегу.

— Нет, цунами я не видел. На Камее я пару раз... как бы сказать... предвидел. Буквально. Не верите? Нас заливало водой в пещере, и я вдруг ясно увидел, что надо подняться на вал, иначе мы разминемся с чем-то добрым, безопасным и надежным, очень нужным в тот момент. На Земле никогда такого не было. Честно говоря, я устал. От всего.

— Станислав, от лица стелларменов я официально прошу тебя пройти глубокое ментоскопирование по методу стелларменов.

— Ого. Я ведь уже согласился. Ваш метод лучше традиционного?

— Он другой.

— Вы другое ищете? Свое?

— Ты правильно понимаешь. Ты должен знать, что это будет не очень приятно.

— Потерплю.

— Спасибо.

Вадковский, в чалме из полотенца, в чужих сильно великих ему, штанах и в чужой же, но слишком тесной, куртке, медленно показался из коридора с большим кувшином и плетеной корзиной. Кувшин он держал на плече, а корзину прижимал к груди. Лицо его блестело, словно он забыл вытереться. Он шел как преступник, прикованный к двум тяжеленным чугунным ядрам, подволакивая по очереди ноги. Водрузил корзину с какими-то булочками на стол, налил до краев четыре высоких стакана. Носик кувшина позвякивал о стекло, стаканы с тяжелым стуком один за другим вставали по четырем краям стола.

— На камбузе нашел, — выдохнул он, валясь на подушки. — Нас все-таки ждали.

Лядов с трудом приподнялся, отпил из стакана, сморщился и снова лег.

Из коридора появился Трайнис — в шортах, с мокрыми волосами, весь спереди испещренный белыми мазками биопласта. Он тоже двигался медленно. Сонные глаза совсем не смотрели.

Неожиданно включился большой экран на стене.

Трайнис круто обернулся, покачнувшись, и схватился за спинку кресла.

Человек пятнадцать в рабочих комбинезонах разных цветов — выделялись несколько белых курток деятелей СКАДа — заполняли затемненную комнату: сидели в креслах, на столах, стояли группками — и все смотрели с экрана на четверку гостей. Вадковский приветливо помахал рукой и непонимающе двинул бровями — по ту сторону экрана не последовало никакой ответной реакции. Новоприбывших разглядывали с непонятной бесстрастностью. Лишь через несколько секунд напряженного обоюдного молчания коротко стриженный седой мужчина в синем комбинезоне с массой нашивок махнул рукой, будто отогнал комара, и шагнул к экрану, в облако света. Вгляделся в каждого и медленно, гулко проговорил:

— Приветствую вас на борту. Я начальник лаборатории Потравин Сергей Георгиевич. Повышенные меры предосторожности вынудили весь персонал покинуть станцию. Мы находимся на корабле СКАД недалеко от вас. Будьте как дома, отдыхайте. Лаборатория в кратчайшие сроки будет доставлена домой. Ангрем, ваш корабль сможет сделать это в паре?

— Нет. Корабль почти разрушен и плохо управляем. Он останется здесь.

Многие из находившихся по ту сторону экрана с чувством переглянулись. Впрочем, ни одного слова произнесено не было.

Стеллармен взирал на происходящее с привычной уже и чуть неуместной терпеливостью.

Начальник лаборатории от удивления заговорил еще медленнее:

— Вот как. — Он посмотрел куда-то вниз. То ли сокрушенно, то ли в шпаргалку подглядывал.

Начавшееся молчание опять грозило затянуться. По ту сторону экрана никто не шевелился. Застывшие в полумраке сотрудники лаборатории были широким багетом для ярко освещенного Потравина.

— Прошу срочно открыть канал для сброса экспедиционной информации на борт лаборатории, — нарушил тишину Ангрем. — Срочно.

Сергей Георгиевич поднял голову, на лице мелькнуло удивление. Потом глаза его прищурились, речь стала тише и быстрее:

— Можете начинать, Ангрем.

— Благодарю. — Стеллармен опустил веки, кают-компанию толкнула невидимая волна.

На экране какой-то человек в темном комбинезоне сорвался с места и выскочил в ярко светящуюся арку двери.

— Значит, отныне и ваши корабли не смогут... — На лицо начальника космической лаборатории набежала тень. Он вздохнул и заговорил скучным казенным голосом: — Друзья, вы посетили зону крайне опасных необъяснимых явлений. В соответствии с Законом о безопасности человечества вы месяц будете на карантине. За это время будет проведена серия исследований, подтверждающих ваше... гм... сами понимаете что. Это во-первых. Во-вторых, за время карантина мы надеемся расширить знания о феномене Камеи и рассчитываем на ваше сотрудничество. — Помолчав, скороговоркой добавил. — Это не относится к стеллармену. Дополнительный пункт к Закону позволяет стелларменам выполнять требования безопасности собственными средствами.

Было видно, что Сергей Георгиевич уважает «собственные средства» звездных людей, но считает, что исключений быть не должно.

— За время вашего... — начальник космической лаборатории поискал слово, — полета произошло много событий. Спешно организованное объединение институтов уже начало обрабатывать скопившиеся данные о Камее. Должен сказать, что ваш... э-э... вояж подтвердил: Земля слишком долго не замечала феномен Камеи. Даже предварительные итоги преподнесли много, так сказать, сюрпризов. Окончательную единую версию можно будет выдвинуть по завершении карантина.

Лядов открыл глаза, страдальчески посмотрел в потолок и отвернулся к спинке дивана:

— Господи, опять.

— Занимайте любые каюты. Отдыхайте. Лаборатория направится в Солнечную систему в автоматическом режиме. Мы будем поддерживать постоянную связь.

Трайнис и Вадковский молча смотрели на экран. Вадков-ский медленно стащил с головы чалму. Влажное полотенце розовой змеей скользнуло вниз. Не глядя поймав его, он вытер лицо. Нарастало ощущение нелепости происходящего. Только при транспортировке опасных инопланетных форм жизни принимались подобные меры безопасности.

Коротко взвыла сирена. Мягкий холодный голос — наконец ожил сервис станции, — раздаваясь отовсюду, сообщил:

«Экстренная расстыковка». Часть экрана на несколько секунд покрыли данные телеметрии. Стеллармен открыл глаза:

— Сергей, экспедиционный архив на борту.

— Я вижу. Отлично! — Сергей Георгиевич оживился, как мальчишка.

— Мой корабль отстыкован и дезактивирован. Мы займемся им сами. Результаты наших исследований будут приобщены к экспедиционным данным.

— Надеюсь. — Слово это, похоже, вырвалось, потому что Сергей Георгиевич поспешно добавил: — Как скоро? — и пытливо посмотрел на стеллармена. Затем он снова бросил взгляд вниз, предплечье двигалось. Он что-то торопливо набирал на невидимой клавиатуре.

— Карантин еще не закончится.

— Отлично. — Начальник космической лаборатории отступил от экрана и скрестил на груди руки. — Есть ли среди вас пострадавшие, нуждающиеся в срочной помощи наших врачей?

— Нет, — сказал Ангрем, и добавил, как показалось, не в своем стиле: — Ребята оказались крепкие.

— В таком случае перегон лаборатории начнем немедленно. — Сергей Георгиевич посмотрел в сторону, кому-то кивнул. — Минут через семь.

Трайнис вопросительно посмотрел на Ангрема.

— На время карантина вам ничего не придется делать самим, — сказал тот.

— Рубка заблокирована, — значительно сказал с экрана Сергей Георгиевич, посмотрев Трайнису прямо в глаза.

Экран погас.

Трайнис нахмурился. Что-то неприятное толкнулось в душу, какое-то новое чувство. Ему не верили! Возможно, даже боялись. Ну как же, побывал на опасной планете, наверняка подцепил какую-нибудь гадость и тащит ее на Землю. Да нет, все правильно. Так и надо делать. Трайнис прислушивался к себе и все никак не мог смириться. Из непостижимых глубин памяти вдруг вынырнула давно забытая сцена. Крошечный Трайнис в Музее космонавтики задрав голову смотрит на огромный корабль, упирающийся в потолочное перекрытие, и гордо заявляет: «Я на нем полетю!» «Конечно, полетишь», — раздается за спиной голос отца. Трайнис делает шаг, оскальзывается на трапе и прикладывается лбом к жесткой и холодной металлокерамике. Рев, причитания, крепкие руки поднимают его, улыбчивая молодая медсестра... А корабль молчаливой скалой подпирал потолок и как будто смеялся. Полетел...

— А мы пока посмотрим, что увидел зонд, — вернул к реальности голос Ангрема.

Трайнис кашлянул и усмехнулся. И все-таки он полетел. Это был настоящий полет. Камея не курорт, они были не на прогулке.

Все обернулись к экрану. Лядов даже нашел в себе силы перебраться на противоположный диван, с которого было хорошо видно.

Многометровый экран, занимавший простенок между двумя коридорами, ведущими к каютам и в хозчасть, снова вспыхнул. Экипаж «Артемиды» напрягся — зазубренный скалистый пейзаж Камеи растворил в себе прямоугольник экрана и замелькал близко-близко. Не сразу они поняли, что круглый скальный нарост далеко внизу на маленьком плато, похожий на треснувший каменный жернов, — это замаскированный корабль Ангрема, снятый зондом с большой высоты.

Вадковский на мгновение повернул голову — стеллармен на экран не смотрел.

Зонд мчался сквозь толщу атмосферы. Мгновенно появляющейся и исчезающей мутью нанизывались встречные облака. Темные горы, на вершинах тронутые белым, быстро уползали назад, незаметно зеленея и сглаживаясь. И вот уже глаз зонда мчится над застывшим зеленым штормом. И кажется, что зеленая бездна Камеи опять под ними и что на этот раз она не отпустит, стоит только сбросить скорость, опустится ниже и оказаться среди деревьев. А оказавшись там, обернешься — и не будет ни космической лаборатории, ни Ангрема с его кораблем, ничего.

Вадковский почувствовал, что челюсти крепко сжаты. Он сел удобнее и расслабился. Подумав, взял со стола стакан сока и закинул ногу на ногу.

В быстро ползущей зеленой каше то и дело вспыхивали разноцветные — от невзрачных до изумительно ярких — поляны и холмы, стиснутые со всех сторон деревьями. Экипаж «Артемиды» невольно вытянул шеи. Все, похоже, мысленно соединяли цветные пятна, пытаясь сверху увидеть так и не пройденный путь возвращения. Зонд вдруг резко сместился вбок, начал заводить дугу над обширным черно-серым участком, который сплошь был утыкан черными закорючками сгоревших пней. Из неверного полуденного марева горизонта выскочил, налетел, и резко остановился, захватив весь экран, огромный вывал сгоревшего леса.

— Это был глайдер, — коротко сказал стеллармен.

Зонд подкрался к краю кратера, отороченного хаосом выдранных с корнем, хаотично поваленных деревьев, и заглянул вниз.

Вместо уютного склона, на котором они вполне безмятежно просидели около часа на закате в первый день появления на Камее, огромной закопченной воронкой темнела открытая каменоломня. Все молча смотрели на экран. Зонд не спешил убраться с жутковатого места, давая насладиться зрелищем. Снова никакого движения на склонах, и, наверное, так же тихо, как тогда. По верхнему краю воронки в частоколе вздыбленных обугленных корневищ сиротливо торчало одно понуро склонившееся деревце, начисто лишенное ветвей. Картинка была очень резкой и чистой. Вдруг в самой нижней точке воронки в куче оплавившихся камней суетливо прошмыгнула едко-голубая слепящая змейка. Прихотливо, по щелям, обежала слабо задымившиеся валуны и ушла в землю. Все вздрогнули.

— Господи, что это? — шепнул Лядов.

— Форма жизни, — сказал Трайнис.

— Я бы сказал наоборот, — пробормотал Вадковский.

Зонд нехотя тронулся с места и мгновенно развил громадную скорость. Пропала выгоревшая плешь. Нетронутый лес на несколько секунд слился в мутную зеленую дымку. Зонд снова затормозил и начал полого снижаться. Впереди зажелтело. Под сводами малой кают-компании послышались восклицания:

— Смотрите, «Артемида».

— Слава.

— Да вижу я.

Лядов привстал на локте и впился взглядом в экран, словно намеревался броситься сквозь него.

Зонд плавно подлетал к ярко-желтой поляне в полукольце низких мшисто-зеленых гор. В центре желтого круга неторопливо поблескивал черными гранями приземистый кристалл корабля. Зонд снизил скорость. Изображение корабля задрожало, превратилось в разноцветную рябь и вернулось к нормальному состоянию. Зонд дернулся, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и неуверенно увеличил высоту. «Артемида» проплывала прямо под ним и представала идеальным черно-блестящим диском с граненой поверхностью. Зонд замер, повисел задумчиво и начал снижение. Скалы ушли за пределы экрана. Грани корабля почему-то продолжали посверкивать то там, то здесь, словно кроме солнца в небе, был еще один, невидимый для зонда, движущийся источник света.

Лядов с открытым ртом медленно, завороженно клонился вперед к экрану.

Вдруг экран полыхнул яркой вспышкой — и стал абсолютно черным.

Лядов отшатнулся.

— Все, — сказал Ангрем. — Ничего не успел передать.

— С нашим было точно так же, — сказал Трайнис.

— Взорвался не корабль, а зонд, — сказал Ангрем.

— Значит, «Артемида» все еще цела? — спросил Лядов.

Центральная часть Солнечной системы была видна отсюда как на ладони. Пылало в черноте маленькое Солнце. Двенадцать крупных стальных искр, образуя правильный геометрический рисунок, сверкали в пространстве среди пятен звездной пыли и дырявого шлейфа Млечного Пути.

Вынырнув из броска между орбитами Юпитера и Марса, космическая лаборатория легла в дрейф. Все системы движения — главный привод, планетарные, маневровые — были немедленно заблокированы. Более того, не теряя ци секунды, огромный шестиногий краб с эмблемой СКАД на боку высадился на корпус станции, вскрыл его в нескольких местах и прервал энергетические и информационные магистрали всех приводов физически. Сделав свою работу, робот стартовал к поджидающему на значительном расстоянии кораблю СКАД. Не долетая до корабля, робот был деактивирован, пойман силовым захватом, помещен в усиленный контейнер и приобщен к «делу Камеи» — отправлен на полную разборку с последующим глубоким исследованием, вплоть до изучения атомной структуры материалов, его составлявших. Корабль СКАД, транспортировавший роботов, вернулся на свое место — одну из вершин икосаэдра, образованного двенадцатью кораблями. В центре икосаэдра висела, ярко мигая всеми возможными габаритными и аварийными огнями, обездвиженная космическая лаборатория. На самом деле оцепление было тройным. Но две сферы были не видны, они состояли из боевых охранных спутников СКАД для запрещенных планет третьей группы. Вместо антенн у этих угольно-черных шаров торчали пушки. В прилежащей к внешней сфере обширной области пространства полеты для любых кораблей были запрещены.

Лядов иногда забывал, что между ним и межпланетной пустотой слой стекла. После ежедневных сеансов многочасовых тестов, исследований, анализов, моделирования, собеседований простых и перекрестных, гипноза ретроспективного и предиктного и, разумеется, ментоскопирования, он часто сиживал в галерее, приходя в себя.

Здесь всегда было темно и по-особому спокойно. На гладких поверхностях отражались звезды. Заканчивалась третья неделя после ухода с Камеи, но звездочка Земли, став ближе, и даже иногда — видимой, оставалась такой же недостижимой. На Камее в этом смысле было легче: где Земля — неизвестно. За свалившимися на голову передрягами пропадал страх ее потерять, сил и мыслей хватало лишь на то, чтобы оставаться в живых. Сейчас же ему хотелось на Землю сильнее, чем когда-то убежать с нее. Но Лядов мог лишь смотреть в громадное черное окно. В первые дни карантина ему казалось, что это и есть та самая темная заокон-ная бездна, нечто из сна, символ конца испытаний, к которой он шел и наконец достиг. Отоспавшись, понял, что окно — это просто окно, а все остальное — страшная, нечеловеческая усталость, не более. Впрочем, томящее чувство, предварявшее всплеск активности, и загадочный сон больше не посещали его. Действительно отпустило. Теперь он мог спокойно во всем разобраться. Непонятно только, почему карантин нельзя было провести на Земле. Он бы с удовольствием отсидел хоть два карантина, лишь бы чувствовать подошвами твердость почвы, знать, что эта земля не уйдет неожиданно из-под ног.

Сегодня Землю он не увидел. Родная планета повернулась к станции темной стороной, встав между лабораторией и Солнцем. Тонкий крохотный серпик вновь появится через несколько недель. Будем любоваться Марсом. Вон как сверкает. А там, глядишь, и карантин закончится.

Лядов неохотно вылез из глубокого уютного кресла, похожего на кокон, и вернулся в большую кают-компанию. Здесь было светло, привычно — все уже почти родное. Ромка еще не вернулся. Что у него там сегодня — симулятор или ментоскопирование? Уже сбились со счета. Хотя бы результаты говорили. А может, это правильно, что их держат в неведении. Во-первых, большинство экспериментов узкоспециальны до зевоты, во-вторых, для чистоты главного результата никакая новая информация не должна смазывать картину. Что ж, подождем.

Трайнис сидел перед монитором.

С близкими можно было общаться каждый день, правда не более часа и в строго определенное время. Самый первый сеанс связи был самым коротким — пять минут, и получился скомканным. Встревоженные родственники убедились, что беглецы живы-здоровы. Похоже, никто из родственников не был посвящен в детали происходящего на Камее. По их реакциям экипаж «Артемиды» понял, что в глазах родителей и друзей вся их эпопея предстает чем-то вроде цепочки мелких нарушений полетного устава, и самое страшное из нарушений — обман диспетчера космофлота. Лядов ждал серьезного разговора о судьбе корабля, но мама с папой просто были рады видеть сына, и волнение Лядова как рукой сняло — об «Артемиде» так никто и не вспомнил. Впрочем, специалисты, присутствовавшие при разговоре, убедительно просили обе стороны не вдаваться в детали произошедшего, дабы не смазать личные впечатления участников. Вообще, звонившие на станцию были чем-то похожи: внимательные взгляды, повышенная доброжелательность, никаких сложных заковыристых тем и намеков, мол, «объясните, что же там у вас, на Камее, произошло». Всем, похоже, наговорили бог знает что.

Активные исследования начались после недельного пребывания на станции, когда беглецы отоспались и отъелись. До этого срока со специалистами велись необременительные беседы общего характера, и еще каждый был обязан сделать два отчета: один в стиле «дневник педанта», другой — «поток сознания». «Дневник» сложно было писать из-за необходимости попытаться восстановить в памяти каждую прожитую минуту. «Поток» — из-за неуправляемых ассоциаций, постоянно уводящих в сторону.

Плотное расписание каждого дня наводило на мысль, что искалось не что-то конкретное. Видимо, производился так называемый широкий поиск. Прочитав список экспериментов, проведенных за эти дни, они насчитали пару сотен тем для диссертаций. Они воочию столкнулись с неисчерпаемой сложностью человеческого организма. Со специалистами можно было поговорить в любую секунду, даже ночью, на любую тему. Часть из них сидели на кораблях СКАД, окруживших станцию, большинство — на Земле, в различных институтах. Так и виделось, что все они жадно припали к экранам с телеметрией, присосались к терминалам анализаторов. Разговоры со специалистами поощрялись, но экипаж «Артемиды» перестал обращаться к ним очень скоро, уяснив, что исторических и современных данных по феномену Камеи и всему связанному с ним они не предоставят, а людей, прошедших зеленый ад запрещенной планеты, собственный психоанализ не занимал. Психоаналитик нужен проигравшему. А они выиграли.

Искатели приключений в свободные часы валялись на диванах, сдвинутых треугольником, и строили бесконечные гипотезы. Впечатлений было столько, что по прошествии двух недель ежедневно всплывали новые подробности трех дней на Камее.

По условиям карантина наблюдение за троицей велось круглосуточно. Остаться наедине было негде. Первое время каждый невольно искал незримые глаза и уши на стенах и потолке, но потом «честное подглядывание» как-то потускнело, забылось, ибо никакой обратной связи с подглядывающими не было. Что бы ты ни вытворял на станции, наблюдатели оставались невидимы и бесстрастны.

Выход в Пространство был практически закрыт. Это выяснилось в первый же день. После краткого общения с родными и друзьями. Вадковский, страшно соскучившись, захотел посетить дом виртуально, но эйдосимулятор лаборатории получил отказ в доступе к «зеркальной Земле». Единственным достижимым местом в сети оказалась Большая энциклопедия. При всей глобальности, информация Энциклопедии часто не имела ссылок в малоисследованные наукой области. О Камее они не нашли ни слова. Отчасти это было верно — непонятые и недоказанные вещи не могли быть выложены рядом с фактами и подтвержденными теориями. Им оставалось вспоминать, размышлять, строить догадки.

Как-то с первого дня сложилось — спать прямо на сдвинутых треугольником диванах, не расходясь по каютам. Постоянно хотелось быть вместе. Пережитое на Камее спаяло бесшабашную троицу в крепкий экипаж. Иногда кто-нибудь вскакивал среди ночи и будил остальных, горя желанием поделиться свежей мыслью. Никто не ворчал. По чашкам неторопливо разливался крепкий чай или кофе, и начиналось обсуждение, порой тянувшееся до утра. Все это было очень похоже на посиделки у костра. Лядов даже положил на столик в центре оранжевую подушку. Трайнис строго посмотрел на это и благосклонно усмехнулся.

Сегодня время «контрольных звонков», как полупонятно обозвал сеансы связи с родственниками Лядов, уже прошло и Трайнис, развалясь перед экраном, изучал какой-то серьезный документ, судя по убористому шрифту и малому количеству абзацев без признаков диалогов и картинок.

Насвистывая, руки в карманы, в кают-компании появился Вадковский. Постоял на пороге и решительно направился к обеденному столу. Как-то само собой на станции сложилось полное отсутствие режима. Вне расписания экспериментов спали и ели кто когда и где хотел. Наверняка незримо присутствующие психологи для себя уже объяснили это явление.

Лядов и Трайнис посмотрели на Вадковского. Роман жадно жевал, не присаживаясь. В ответ на вопрошающие взгляды пожал плечами:

— Ментоскопирование. Третье, глубокое и последнее.

— Ничего не помнишь?

Вадковский покачал головой:

— Без обратной связи. Просто забылся на два часа.

— Слава, тебе первому делали...

— Гинтас, мне тоже ничего не рассказали.

Трайнис пожал плечами:

— Зачем скрывать от нас наш же жизненный опыт?

— Это больше, чем опыт, — сказал Вадковский. — Подсознание и сверхсознание лишь изредка прорываются к тебе. Гипотеза полиментальности предполагает...

— Ну-ка, — Трайнис поднялся от монитора. — Рассаживайтесь.

Это тоже стало правилом — обсуждать серьезные темы только «у костра». Здесь никто никого не перебивал, каждый знал, что его внимательно выслушают, какую бы ахинею он ни нес. На эти мгновения они становились одним мозгом с общей памятью. Слишком сильны были испытания, перенесенные вместе.

Последним в треугольник диванов пробрался Вадковский с уставленным доверху подносом.

— Проголодался я что-то, блуждая по подсознанию. Так вот, полиментальность допускает несколько слоев осознания действительности. Причем действительности не только очевидной, но и умозрительной, воспринятой, искаженной и созданной твоими рецепторами, умом, знаниями, опытом. Сюда же можно отнести медитацию, сатори и все такое. Все это пути различить скрытые грани реальности. Ты всегда видишь, — Вадковский обвел рукой кают-компанию, — только часть реальности. Даже при простом расширении видимого спектра мир усложняется.

— Это из древних книг, — уверенно предположил Трайнис.

— Нет. Это из современной литературы о стелларменах. Так вот. Ментоскопирование, особенно глубокое, забирается в дебри, недоступные сознанию. То есть недоступные тебе, твоему «я», среднему уровню проникновения в действительность, сложившемуся у подавляющего числа людей. Что увидело на Камее подсознание и сверхсознание, какие они сделали выводы...

— Я не про это. Это мое подсознание. В конце концов, мне интересно.

Вадковский замялся:

— Видимо, эксперты не хотят смазывать картину этой информацией.

— Чего там смазывать? Перли по Камее как танки.

— Значит, есть причины. Вдруг ментоскопированием они ничего в нас не нашли? Вот и молчат. Такая информация тоже может тебя обескуражить, озаботить, снизить тонус, то есть опять же смазать картину.

Молча ждали, пока Вадковский наполнит тарелку. Роман взял в руки ложку и огромный кусок хлеба.

— У сверхсознания совсем другие рецепторы, как следствие — другой спектр восприятия, — продолжил он, жестикулируя ложкой и хлебом. — Сверхмир — назовем его так или истинной реальностью, — видится иначе. Видеть его могут только стеллармены. И еще просветленные. Но просветленные во все века были разъединены, их дар был стихиен. Часто они были элементарно плохо образованы и не понимали, что видят, а главное — почему так видят. А многие даже не подозревали о наличии таких способностей. — Вадковский похлебал борщ. — Это мы перли по Камее как танки, а где гуляло наше сверхсознание в тот момент — неизвестно. Может быть спало в райских кущах. Может быть, было внутри тех «черных ящиков», что упоминал Ангрем. Вот бы заглянуть в них.

Вадковский на секунду задумался, набил полный рот и временно выпал из разговора.

— Угу. А подсознание тем временем вырубало эти самые кущи, — сказал Трайнис. — Помнишь свою статистическую таблицу?

Вадковский удивленно распахнул глаза.

— Таблицу? А, внеорбитальные полеты.

— Мы едва не попали в строчку «необъяснимые исчезновения».

— Да уж. Или едва не организовали новый раздел — цивилизацию на троих, будь на Камее безопасно.

— На троих, — фыркнул Лядов. — Портвейн.

— На сегодня ты последний? — спросил Трайнис.

— Муа, — кивнул Вадковский, жуя.

— Отлично. Есть что обсудить.

— Что ты там читаешь? — кивнул на монитор Лядов.

— Нечто древнее по экзобиологии, — сказал Трайнис.

— Посвежее разве нет ничего? Или в энциклопедии закрыли современный сектор?

— К счастью, нет. Просто древний автор при минимуме информации включал фантазию и строил весьма любопытные гипотезы. Как и мы здесь.

— По Камее ничего?

— Пусто.

Лядов задумался. Незримые ученые, гоняющие экипаж «Артемиды» по экспериментам, явно создали условия, чтобы участники броска на Камею варились в собственном соку. О результатах не сообщают, с родственниками и друзьями дозволены к обсуждению лишь общие темы, Пространство, этот титанический потомок древнего Интернета, свелось к обширной, но банальной Большой энциклопедии. Им даны только базовые знания и личный опыт. Значит... Лядов почувствовал, что случайно подобрался к какой-то неожиданной и очень важной мысли. Вадковский большими глазами уставился на него. Смотря в упор на Романа, Лядов думал: «Либо для институтов и СКАДа с нашим уходом с Камеи ничего не изменилось — псевдоноогенные феномены могут проявляться везде, даже рядом с Землей, либо они допускают, что в нас после посещения Камеи появилось нечто, и они просто ждут проявления этого, маскируя ожидание под карантин. Так или иначе, ученым известно что-то, связанное с феноменом Камеи, чего не знаем мы. Либо знаем, но не придаем значения. Либо видели, но не осознали. В любом случае неизвестно сколько нам еще сидеть на станции. Это не стандартный карантин, это же ясно. В нас нет никаких вирусов. Похоже, устаревшими средствами наука хочет вскрыть тайну, которая ей не по зубам. Остается брать тайну измором. Или признать правоту стелларменов».

Глядя на Лядова, Вадковский покачал головой — мол, я тебя не понял, и вернулся к борщу.

«Почему я не сказал это вслух? — удивился Лядов. — Потому что сеансов ментоскопирования больше не будет и можно... что? Фантазировать как угодно? А раньше нельзя было? Может быть, я боюсь, как бы сами ученые и лаборатория не оказались псевдоноогенным феноменом?» Лядова поразило, что такая простая мысль не пришла им в головы три недели назад, в системе звезды ЕМГ 72, на борту опустевшей лаборатории, ведь Камея тогда ясно показала, что космическое пространство для нее не преграда.

— Слава, — сказал Трайнис, — ты что такой таинс-с...

Глаза его округлились.

Вадковский и Лядов повернули головы. Но тут им стало не до Трайниса.

В уши вошел ровный напряженный гул, заполнил тело до макушки, выплеснулся наружу, быстро заполнил кают-компанию. Свет померк. Полумрак начал синеть. Пространство резко загустело. Вязким стало все, даже мысли оказались вялотекущей субстанцией. Только сознание не изменилось, странно отделившись, он испуганно металось среди тягучих образов и понятий. Движения стали плавны — приходилось преодолевать плотность синего света, льющегося непонятно откуда.

— Что это? — медленно вставая, нараспев спросил Вадковский. Выпущенный из рук бутерброд, неторопливо крутясь, падал в тарелку. От бутерброда во все стороны летели крошки.

— Спо-кой-но, — сквозь зубы сказал Трайнис. Получилось так, будто он запинается. В иной ситуации он вскочил бы первым, но сейчас медленно, словно нехотя отрывался от дивана. В глазах недоумение — тело отказывается подчиняться!

Лядов сидел не шевелясь, с застывшим лицом. Сердце бухало в груди. Опять. Это она. Даже здесь достала.

Из-за темного поворота, ведущего на камбуз, а может быть просто из стены на середину кают-компании вышел стеллармен. Остановился, огляделся. Двигался он как ни в чем не бывало — легко и спокойно. Звездный человек был облачен в облегающее черное с серым. Даже на голове было что-то вроде подшлемника. Вид у него был подтянутый, хищный, но в глазах струилось всегдашнее живое умиротворение, вроде поволоки. Отсутствовало на лице выражение терпеливости. Значит, то, что он сейчас делал, доставляло звездному человеку радость.

Лядов выдохнул:

— Ангрем... Фу ты. Я уж подумал, Камея до нас дотянулась.

Синий полумрак толчком вспух, пытаясь раздвинуться под напором разбежавшейся сферической волны, центром которой был стеллармен, затем с колыханием сжался. Все по привычке напряглись, ожидая неприятных ощущений, но ментального удара не последовало. Взгляд звездного человека прояснился, став строгим и решительным.

— Следуя нашей договоренности, Станислав, я хочу сделать тебе глубокое ментоскопирование по методу стелларменов, — быстро проговорил Ангрем.

— Да... — Лядов замялся. — Эксперименты и обычное ментоскопирование... никаких результатов... нам не говорят.

Лядов задумался. Это было нелегко в синей тягучести. А вдруг все уже известно, просчитано, разложено по полочкам, и результаты от них вовсе не скрывают? Через час вспыхнет экран и Сергей Георгиевич объявит: «Карантин завершен. Ознакомьтесь с выводами общей комиссии». Выводы окажутся жутко интересными и все объясняющими. А завтра их отпустят домой.

Стеллармен внимательным взглядом обежал стены и потолок кают-компании.

— Кроме малозначащих узкоспециальных биологических тестов три недели карантина не прояснили случившегося на Камее. От вас ничего не скрывают.

— Стеллармены разве входят в комиссию? — чудно, нараспев спросил Трайнис. Слитность длинной фразы далась ему нелегко.

— Неофициально. Мы передали комиссии архив наблюдений с нашего корабля, побывавшего на Камее.

— Посещение станции... до конца карантина... запрещено, — пробормотал Лядов. — Как вы попали... — «Что я несу?» — Ангрем, что мне надо делать?

— Сядь поудобнее.

Лядов плавно откинулся назад, поерзал спиной в подушках.

— Вы говорили о неприятных ощущениях.

— Исследовав твою память, метасознание и Нить, я постараюсь оставить твоему сознанию лазейку в эти чудесные места. Для ума это непривычные ощущения. Возможно, они будут неприятны.

— Лазейку? Зачем?

Стеллармен после секундного изумленного молчания сказал:

— Пригодится. Или не оставлять?

— Нет-нет, обязательно оставьте.

Лядов откинул голову, закрыл глаза, вцепился в подушки. Стеллармен задумчиво смотрел на замершего Лядова, как скульптор на неотесанную глыбу.

Трайнис и Вадковский не шевелясь сидели на своих диванах.

Все замерло — четыре фигуры в густо-синем свете, по всей кают-компании объемные провалы кромешных теней. Гул исчез, никто не заметил когда. Стояла пронзительная тишина. Вадковский перебегал взглядом с лица Лядова на лицо Ангрема и обратно. Ничего не происходило.

...Лядов стоял перед зеленым пригорком. Склоны его густо запятнали полевые цветы. На пригорок взбегала дорожка, выложенная аккуратно обтесанными, плотно пригнанными светлыми камнями. На самой вершине пригорка дорожка словно обрывалась в небо. Лядов огляделся. Слева, в ста шагах внизу по склону тянулась плотная зеленая стена подстриженных кустов, напомнившая о парковых лабиринтах. Сзади оказался лесок, но совершенно иного плана — дымчатый, прозрачный, вроде березовой рощи. Хвост каменной дорожки терялся там среди стволов. Над пригорком висели легкие облака. Какая-то была во всем пейзаже странность. Лядов снова огляделся, осторожно шагнул. Подошвами ощутил — камень тверд, шершав. Стыки между камнями почти не ощущались. На самом же деле Лядов был уверен, что наткнется на стол внутри диванного треугольника. Он удивился ясности сознания — он все помнил! Сейчас с ним проводится сеанс ментоскопирования. Рядом сидят Ромка и Гинтас. В двух шагах стоит Ангрем. Впрочем, в этом месте все могло быть иллюзией. Даже воспоминания. Вот только ясность сознания не сымитируешь. Я точно знаю, что я это я. Больше всего похоже на осознанный сон. Значит, здесь все можно? Лядов присел, поводил вокруг себя руками. Пальцы прошли сквозь воздух, задели траву. Если это ментоскопиро-вание с обратной связью, то какое-то новое. Обычно максимум, что мог человек в такой ситуации — следить за чередой туманных, мало связанных между собой образов, и, как во сне, не в состоянии был повлиять на происходящее. А здесь... Поколебавшись, Лядов выдрал клок травы, осторожно поднес к лицу. Свежо пахнуло раздавленной зеленью. Разжав пальцы, он поднялся. Дорожка звала за собой. Ну нет. Раз здесь все можно... Сойдя с ленты светлого камня, продолжая удивляться, что не встречает никаких препятствий, Лядов двинулся по густой траве с пятнами ярких цветов к сплошной стене паркового лабиринта, что темнела внизу пригорка. Он заметил аккуратно вырезанную живую арку входа и нечитаемый с такого расстояния указатель...

...Лядов стоял по колено в желтых цветах в зеленом полукольце невысоких мшистых гор и, запрокинув голову, следил за снижением «Артемиды». Он никогда не видел свой корабль снизу, но точно знал, что это «Артемида». Черно-зеркальное круглое днище, сверкая сложно ограненными выступами гравиэффекторов, опускалось прямо на него. Небо исчезло, желтые цветы накрыла тень. Лядов со спокойным любопытством продолжал смотреть вверх. Корабль продолжал снижаться. До черно-зеркальной поверхности уже можно было достать рукой, но своего отражения он там не видел...

...Лядов стоял в небольшой комнате — абсолютно белой, квадратной. В одной из стен — дверь. Та самая, из натурального дерева, с тяжелой медной ручкой и ключом в замке. Он взялся за ручку, толкнул дверь. Снаружи была тьма — ни твердой опоры, ни звезд, просто ощущение пространства. Лядов буднично шагнул через порог...

...Улица крупного города. Лето. Ранний вечер. Скорее даже конец дня. Уже нет суеты, солнечное тепло нежит лица, розовая дымка наполняет ущелья между домами. Прохожие умиротворены, улица размеренно говорит их шагами, шарканьем, эхом звонких каблучков. В воздухе меланхолично летит какой-то пух. Пух щекочет ноздри, вспархивает из-под ног, крутится, зажатый в угол. Под окнами кирпичных домов вдоль тротуаров редко стоят огромные деревья с усталой пыльной зеленью. Район довольно стар, не центр. Машин мало, они скапливаются при красном сигнале светофора. Лядов медленно идет в толпе, озирается. Странное ощущение от ходьбы по асфальту. Кажется, вокруг никто никуда не спешит. Лядова не замечают — либо не видят, либо считают за своего. Лядов ныряет в прохладный сумрак узкого длинного книжного магазина, ловко устроенного в подвале девятиэтажки. Проходит рамку магнитоискателя, привычно скучающего охранника, стеклянные прилавки с карандашами и ручками, стенды с забавными открытками. Останавливается в лабиринте невысоких стеллажей с книгами. Низкий потолок. Тихо играет музыка. В этом отделе на многих обложках в разных сочетаниях обязательно присутствуют угрюмые мускулистые мужчины и опасные, явно неудовлетворенные женщины. И те и другие почему-то полураздеты, почти на каждом раны и синяки. Ни одного естественного выражения лица. Гипертрофированные звездолеты, которые никогда не летали, архетипичные чудовища, вид которых заставляет задуматься о вреде подавления комплексов, и очень много оружия, горы оружия, арсенал маньяка. Вспышки, разрывы, очереди, ударные волны. Планета, похоже, собралась защищаться от неистовой неудовлетворенной музы, по древнему обычаю пугая ее страшными картинками. Но все это проходит сбоку, забывается. Лядов смотрит на странно, щемяще знакомые корешки книг — новенькие, сверкающие, — тихо стоящие на других полках, и не может разобрать ни слова. Это мучительно. Он различает манеру оформления и цветовую гамму, присущую разным издательствам, но имена и названия размываются. Он подходит вплотную, вглядывается изо всех сил — почему-то не догадывается взять книгу в руку. Туманные облачка на месте букв начинают дрожать и медленно оформляться. Его вдруг замечают — с изумлением на лицах оборачиваются два покупателя. Оба только что листали книги. На обложке у первого сидящий в гамаке трехголовый дракон, у другого — стальная собака, кусающая танк за левую гусеницу. «Вы что-то ищете?» — с доброжелательной улыбкой появляется женщина с бэджиком на кофте. Но Лядов не может произнести ни слова. Даже просто скользить взглядом по книгам — удовольствие. Женщина стремительно краснеет, хватается за лоб, охает. Зажимает ладонью рот. Шепчет паре остолбеневших покупателей: «Вы ничего не видели?» И настороженно шарит взглядом сквозь неподвижного Лядова. Буквы так и не оформились, книжные полки и три замершие фигуры размываются...

Глаза звездного человека захлестывала то ли радость, то ли восхищение. Лицо его трепетало и устремлялось вдаль — так выглядит человек, смотрящий в лобовое стекло предельно низко летящего глайдера, когда ветки или волны хлещут по днищу. Звездный человек простоял так несколько минут. Казалось, еще немного — и он улетит в невообразимые дали, которые смог разглядеть.

— Роман, не согласишься ли ты пройти глубокое ментоскопирование? — Голос стеллармена, стоящего изваянием, как гром нарушил черно-синее молчание.

Вадковский вздрогнул, оторвав взгляд от голубоватого, неживого, но очень спокойного лица Лядова.

— Я? — Он попытался встать, и тут же увяз в густоте синего света, словно с размаху ткнулся в фиксаторы пилотского кресла, и остался сидеть на краешке дивана. — Конечно. Разве уже все? Я готов.

— Благодаря Станиславу, у нас появилась уникальная информация. Уникальная.

На лицо стеллармена вернулось выражение впередсмотрящего, разглядевшего на горизонте вожделенную землю.

Вадковский кивнул, вжался в диванную спинку, закрыл глаза. Он ждал, что стеллармен скажет что-нибудь, но висела тишина. Роман собрался приоткрыть глаза, чтобы...

...Перевалив холм, Вадковский с копьем наперевес ринулся на чужих. Возле левого виска свистнуло, и голову ободрало жгучей болью — словно сорвали присохшую повязку. Он лишь мотнул головой и прищурился. Те уже переправлялись через реку. Черенок под ним дернулся, захрипел и побежал под уклон слишком быстро, начиная спотыкаться. Узкий мосток почти не задержал чужаков — сбившись в кучу, они лезли напролом как слепые. Трещали хлипкие поручни, булавками в подушечке швеи из черной массы отряда во все стороны торчали копья, кривые мечи, выгнутые луки с жалами стрел. Одна из лошадей с наездником наконец оступилась, и два силуэта — человека и лошади — кувырнулись над тихой водой. Огромный фонтан брызг окатил наступающих. У самого Вадковского тоже было не все в порядке: его совсем скособочило, сползало седло — видимо, стрела перебила подпругу и следовало освободить одну руку, чтобы вцепиться в уздечку. Но разве выбросишь щит или, не дай бог, копье? Второй месяц ныл бок — последствия стычки с хризами. Удар палицей был страшен, щит тогда спас от смерти, но предательски заехал под ребра... По-звериному, словно желая выпить кровь своих лошадей, чужаки, привстав на стременах, припали к гривам. Злые и в то же время радостные лица. Направленные, казалось, прямо в лицо блестящие острия копий. Ничего не боятся, нелюди проклятые, даже щитов не носят. Вдруг седло под ним съехало как по маслу. Вадковский от неожиданности выпустил щит, свободной рукой отчаянно ловя уздечку, но уже понял, что падает. Он увидел мокрое брюхо коня, древко стрелы с бегущими к оперению черными каплями, потом несущуюся в лицо, сотрясающуюся свору врагов — почему-то вверх ногами. И тут все покрыло налетевшим сбоку дымом — горели избы. Дым отнесло в сторону. Вадковский закрыл голову руками, готовый встретиться с землей. Он сидел в легком кресле, прохладный воздух стекал с далекого потолка. Освещение было выбрано «вечернее нейтральное». Перед ним расстилалось нечто, похожее на очень большой, очень серьезный музыкальный инструмент — изогнутый полумесяцем пульт. Вся поверхность в сенсорах и разноцветных огоньках — в основном зеленых. Кажется, они и должны быть зелеными. Это значит, что-то в порядке. Он не смог вспомнить, что именно. Это не музыкальный инструмент. Скорее пульт управления. Вадковский медленно опустил руки, в замешательстве огляделся: высокие стеклянные стены, смутно знакомая ночная панорама: в бархатном провале темноты редкие огни — временные дома участников проекта, и еще, гигантским кругом, сорок девять ярко-желтых, светящихся изнутри янтарем колоссальных столбов нейтрализаторов, Внутри очерчиваемого ими круга никто не живет — там только один источник света, не яркий, но самый большой: если долго всматриваться, из темноты проступит призрачный сиреневый купол, высотой с пирамиду Хеопса. Если смотреть еще дольше, купол начнет менять цвет, становясь все ярче, при этом совершенно не освещая округу. Но купол почему-то не интересовал Романа. Он посмотрел на ладони — ни мозолей, ни порезов. Осторожно ощупал голову слева, от виска до уха, левое предплечье, правую голень — все было цело, нигде не болело. Он встал из-за пульта, вышел на середину зала. Присел пару раз, держась за правое колено — в порядке. Что-то не так... Черенок! Стрела ранила его. Враги прорвались там, где их не должно быть. Это не просто тылы, это абсолютно секретные резервные территории с заготовленным на случай вторжения продовольствием и оружием. Пусть отряд врага мал, но сам факт его проникновения сквозь кордоны... «Стоп, стоп. Какие лошади, какие тылы? Я сейчас нахожусь на космической станции, идет сеанс метасканирования. — Вадковский огляделся. — На космической станции? Вообще-то я не где-то в средневековье и не на космической станции, а точнехонько в километре от земли на вершине столба, коих числом ровно пятьдесят, которые окружают — что?» Вадковский всмотрелся в едва видимый сиреневый пузырь. Никаких ассоциаций. Он ощутил неуверенность — а Земля ли это? Явных поводов для подобных сомнений не было. Разумных летающих розовых деревьев за окном не наблюдалось. Но была в окружающем какая-то странность. А еще значимость какая-то. Знак. Символ. Он потер лоб. С памятью что-то творилось. Воспоминания выныривали по-очереди, предлагая себя на выбор. Образ космической станции, где остались Слава и Гинтас, был куда более призрачным, чем столкновение с разъездом врага в глубоком тылу, но почему-то казался единственно настоящим. Однако реально Вадковский ощущал себя именно здесь — на вершине громадного столба, в пустом стеклянном зале наедине с непонятным пультом. Он застыл в замешательстве. Пульт за спиной заорал тревожным, по всем признакам, голосом. Вадковский подпрыгнул, беспомощно обернулся. Надо что-то сделать? Кажется, надо. Но что? Он прочитал первую попавшуюся надпись над крошечным — в две кнопки — пультиком, впаянном в стекло: «При аварии перевести ТКУ в автоматический режим. Сбросить КИН». Два сенсора кололи глаз оранжевыми огоньками. Зал, оказывается, пестрел оранжевыми точками. Не красными, не зелеными. Оранжевый — это плохо или хорошо? Цвет тревожный, но это не цвет опасности. Все было как во сне, когда понимаешь, что видишь сон, — любопытство и отстраненность. Все, кроме одного — безопасности Роман не чувствовал. Наоборот, стремительно наваливалась тяжесть неисправимой ошибки и вины. Его вины. Оглянувшись на полыхающий алым пульт, Роман прижался лицом к прозрачной стене. Космическая станция начала таять, размываться — как сон под давлением просыпающегося дня. Вокруг все было слишком. реально. Ярко светились желтые столбы, по кругу заколоченные в земную кору, быстро разгорался мертвенно-сиреневый купол, назначение которого вспомнить не удалось. На этот раз свет купола проявил из окружающей тьмы лес на много километров вокруг. Мир превратился в плоскую гравюру из нечищенного серебра. От домиков с уютно светящимися окнами, что лепились у подножия столба, торопливо сорвались в небо и ушли ввысь какие-то летательные аппараты. Один из столбов налился малиновым светом, размазался, задрожав с огромной частотой, и исчез, превратившись в смерч быстро гаснущих искр. Купол издал чрезвычайно низкий рык, покачнувший остальные столбы, и в сторону бреши в гигантском частоколе на куполе разгорелось слепящее пятно. Ночь исчезла. Жесткий алебастровый свет залил ковер леса до горизонта. Деревья у подножия столба окрасились малиновым. Роман испуганно бросил взгляд вниз. Так и есть, малиновым светился его столб. Роман попятился от прозрачной стены, чувствуя, что ноги безвольно прирастают к полу. Зал задрожал, у предметов появились туманные ореолы. С плеском и стуком откуда-то свалилась кружка. От темного пятна пролитой жидкости поднимался пар. Роман вспомнил, что недавно пил кофе. Запах кофе выдернул из небытия цепочку воспоминаний. Запах свежемолотых зерен, разбор вчерашних наблюдений, инструктаж, начало дежурства. Он на Земле! Проводится эксперимент с... Романа швырнуло на пол, и через мгновение опора исчезла. Он оказался в потоке свежего ветра, в вихре бесчисленных оранжевых огоньков. Снизу налетел, погасив другие краски, страшный, обжигающий фиолетовый холод.

Вадковский выдохнул и открыл глаза. Лядов с тревогой подался к нему. Романа колотил озноб. Перед его остановившимся взором огромные желтые столбы один за другим, как петарды, превращались в вихри искр. Пейзаж до горизонта таял в разгорающейся ослепительной вспышке.

Поднятое к потолку лицо стеллармена застыло вдохновением дирижера, тянущего гениальную ноту — закрытые глаза, безвольно-счастливое лицо.

— Ну, Роман, — с видимым трудом вернувшись к реальности, сказал стеллармен. — За несколько минут ты продвинул исследования на много месяцев вперед.

Стуча зубами, Вадковский повернул голову:

— Мне показалось, это на Земле.

— Трудно сказать. Обрывок, дата неизвестна. Нужно время, чтобы увязать твое видение с тысячами других фактов и предположений. Но уже многое становится ясно.

— Рома, — позвал Лядов.

— Все в порядке, — процедил тот, крепко обхватив себя за плечи.

Лядов накинул на плечи Вадковскому одеяло. Тот закутался и застыл, нахохлившись.

— Гинтас, — сказал Ангрем, — теперь ты.

— Давно готов.

...Трайнис, намертво зафиксированный в кресле пилота, смотрел прямо перед собой на гигантский экран, края которого уходили за спину. Таких экранов на кораблях быть не могло, но Трайниса это почему-то не удивляло. Раз сделали, значит так надо. Рейс был сложным. Он должен доставить чрезвычайно ценный груз. Какой груз — неизвестно. Его это не касалось. Надо доставить — и все. И он доставит. Расслабив напряженные веки, он привычно скользнул взглядом по индикаторам панели управления. Все в норме. Путь чист...

— Мы не только раскрываем запыленные тайники памяти и ловим эхо громадной работы мозга, проходящей без участия сознания — это может простое ментальное сканирование. Кстати, правильнее его называть мнемосканированием. Мы делаем большее — пускаем человека в места, принадлежащие ему по праву, но пока не освоенные наукой. Никто не знает, почему вы увидели все именно так. Существуют ли в реальности эти места? Или это некритичные архетипы в общем контексте культуры?.. — Ангрем оборвал себя на полуслове, прислушался к чему-то. Быстро сказал: — Приношу огромную благодарность от звездных людей. Предстоит большая работа по определению истинного источника сигнала. Виденное вами уникально. Результаты будут обработаны в кратчайшие сроки и сообщены вам лично.

Направившись прямо в синюю стену, Ангрем замедлил шаг, обернулся. Почти незаметная волна рванулась от него радужным пузырем.

Экипаж «Артемиды» восковыми фигурами на полуденном солнце начал обмякать.

— Все, бойцы, спать, — не в силах сдерживать зевоту, пробормотал Трайнис и упал лицом в подушку.

Лядов мягко повалился набок и мгновенно заснул, успев только подложить под щеку ладонь.

Вадковский боролся с невероятной тяжестью внезапного сна, пытаясь ухватиться за какую-то мысль. Ах, да... Голубоватый след тает на стене. Наверное, долго смотрел на оранжево-красную подушку, слушая рассказ Лядова. Или Трайниса. Кто-то ведь рассказывал что-то интересное, и такое длинное. А я задремал. Завтра расспрошу. Вадковский с легким сердцем упал в подушки.

Проснувшись раньше всех, Лядов уселся перед экраном.

— Потравина.

Всю поверхность экрана заняла неразобранная смятая постель. Донеслось неспешное шарканье.

— Вы вчера рановато улеглись спать, — задумчиво произнес Сергей Георгиевич, откуда-то сбоку вплывая в поле зрения. Устало присев на кровать, он сгорбился, упершись локтями в колени, и посмотрел прямо в глаза. Неясно было, разбудил ли его звонок Лядова. Руководитель научной лаборатории зевал, часто помаргивал покрасневшими сонными глазами, но одет был в наглухо застегнутую рабочую куртку.

— Скопилось утомление, — пожал плечами Лядов. — А еще мы устали от неизвестности.

Сергей Георгиевич оживился:

— Да-да, как раз вчера завершился полный цикл исследований. Началась обработка данных. Поверьте, мы все тут тоже горим от нетерпения.

Трайнис и Вадковский появились за спиной Лядова.

— Что случилось? — с тревогой прошептал Роман, дуя в дымящуюся кружку.

— Каковы результаты? — спросил в экран Лядов.

— Гораздо меньше, чем самые скромные ожидания. В вас изменений не найдено, ни на каком уровне. Можете не волноваться. Результаты ментоскопирования, кроме прекрасного путевого фильма, ничего не дали. Мы знаем, что вы видели на Камее, но что стоит за этими чудесами и ужасами? Приходиться идти «в лоб» — пытаемся смоделировать в симуляторе непротиворечивую причину, основываясь на перекрестных наблюдениях. Пока ничего не получается. При любом раскладе машине не хватает как минимум одного звена, либо что-то остается лишним. У нас до сих пор нет даже гипотезы. В общем, там какая-то чертовщина. По-моему, надо закругляться с гаданиями, организовывать тяжелый экспедиционный крейсер и прорываться на Камею.

— Правильно! — горячо поддержал Вадковский. Кашлянув, он уткнулся носом в кружку.

— Поверьте моему опыту. — Потравин посветлел лицом, встретив единомышленника. — На Камее лет на двадцать одной только исследовательской работы. Таких масштабов и концентрации необъяснимых явлений человечество еще не встречало. Весь Аномальный архив бледнеет рядом с этой загадкой. Вернее, ваш случай украсил архив прекрасной жемчужиной.

— Выходит, вы увидели то же, что и мы, — разочарованно сказал Лядов, совершенно не заметив вспышки энтузиазма.

— Чуть больше, — посуровел Сергей Георгиевич. — Некоторые детали ваше внимание упустило, но в памяти они отложились.

— Например? — с жаром спросил Вадковский и отхлебнул из кружки. Лицо его вытянулось. Опустив кружку, Вадковский оглядел кают-компанию. Взгляд остановился на стене камбуза. Там висела узкая вертикальная картина-чеканка. Какой-то условно-мифологический витязь с трофеем в руке в виде шкуры леопарда и луком за плечами.

— Что с тобой? — покосился Трайнис. — Кофе не тот?

— Кофе? — медленно переспросил Вадковский, заглядывая в чашку. — Вот именно — кофе. Во сне я уронил чашку с кофе. Вокруг что-то происходило. Какое-то напряжение, опасность... Ничего не помню. Жаль. Странно, это был тот самый сон, который мне уже снился пару раз, и я никогда не мог его целиком запомнить. Первый раз он мне приснился лет в пять. И повторяется он всегда без изменений.

— Не у тебя одного, — шепнул Трайнис. — Ведь у Славы...

— Вы меня слушаете? — вежливо поинтересовался Сергей Георгиевич.

— Простите, — спохватился Вадковский. Он одним ухом слушал начальника лаборатории и продолжал скользить глазами с предмета на предмет, то хмурясь, то поднимая брови.

— Так вот, о том, что пропустило ваше внимание, — сказал Потравин. — Это касается вас, Роман. Помните первую ночь на Камее? Группа шла по лесу, вы замыкали и делали зарубки. В какой-то момент вам показалось, что вы отстали и со страхом бросились догонять Гинтаса и Станислава. В суете вы не обратили внимание, но в памяти отложилось вот что.

Справа от вас в пяти шагах среди деревьев неподвижно висели два неярких бледно-зеленых или голубоватых пятна. Примерно на высоте лица прямоходящего. М-да... Расстоянием между собой эти пятна тоже напоминали глаза. Весьма любопытно, не так ли?

Вадковский завел глаза к потолку, мысленно оказавшись в ночной чаще. Повернул голову направо, где во мраке среди темных деревьев, на высоте лица прямоходящего... Роман потряс головой и торопливо хлебнул кофе, пробормотал:

— Это страшно, Сергей Георгиевич.

— Я вас понимаю, — медленно проговорил руководитель научной лаборатории — то ли он в чем-то сомневался, то ли что-то обдумывал. — Но гораздо интереснее другое. Стелларменов почему-то больше всего интересовали результаты ментоскопирования. Даже больше, чем физические параметры планеты. Мы передали им эту информацию. От стелларменов мы получили уникальный, замечательный, великолепный полетный дневник. Но опять это только кино. Даже их полумистические методы исследований не проникли в физическую сущность так называемых «черных ящиков» Камеи. Уже устоялся новый термин — информационный коллапс. Вы можете видеть, что вода закипела, но датчики ничего не сообщат о повышении температуры... — Речь Сергея Георгиевича совсем замедлилась. Схватившись за подбородок, начальник лаборатории на несколько секунд крепко задумался, совершенно забыв о слушателях. Встряхнулся. — Прошу прощения. Как я уже сказал, фактически карантин можно прерывать. Вы, как у нас говорят, «глубокая норма». Но порядок есть порядок — карантин должен быть пройден до конца. Дотерпите еще неделю. Заодно дождетесь выводов единой комиссии. Надеюсь, общими усилиями что-то раскопаем. А пока хочу вас порадовать: отменяется мониторинг всех типов, станции возвращается полная информационная свобода, неограниченное общение, можете пользоваться синтезатором.

Вадковский вцепился во вздрогнувшего Трайниса и начал вырываться, словно тот держал его:

— Пустите меня! Я хочу домой.

Сергей Георгиевич, непонятно пробормотав «и тут дети», скомканно попрощался.

Вадковский нацепил на голову эйдосимулятор, плашмя рухнул на разоренный диван — гнездо из простыней и подушек, и бросился посещать родной дом в режиме симулятора.

Чтобы снизить нагрузку на транспортную систему человечества, сделать полноценное общение практически мгновенным, но и не сводить его к банальному видеосеансу, Земля была сдублирована в недрах Пространства в уникальном по масштабности симуляторе, названном незамысловато «Зеркальная Земля». Это был один из немногих, если так можно выразиться, официальных симуляторов. Никакие вольные изменения в нем не допускались, разве что в сторону еще большей реалистичности. Создателями симулятора было гарантировано полное соответствие реальной Земле вплоть до монолитных объектов сантиметрового размера. Спутники с орбиты и зонды в атмосфере постоянно отслеживали изменения: где-то во время бури упало дерево, построили новый дом, камнепад перегородил долину, озеро покрылось льдом, орел свил гнездо. Некоторые сложности возникли с животными и насекомыми. Они вели скрытную жизнь, массово мигрировали, становились жертвой хищников, нарождались тысячами и миллионами во время взрывного развития популяции. Уследить за ними и адекватно отразить поведение в «33» было практически невозможно. Было принято решение симулировать фауну по запросу. Те же сложности были с отражением быстротечных, редких и других подобных им явлений. Следящие спутники и зонды вполне могли пропустить пылевой вихрь на какой-нибудь заброшенной проселочной дороге, где вы устроили пикник, пригласив часть гостей виртуально, а потом бы у вас были расхождения в воспоминаниях. Тщательная прорисовка выполнялась по личному желанию там, где человек бывал чаще и хотел видеть предельно натуральной имитацию привычных мест. Теоретически в этом случае детализация могла дойти до размера атомов. Такие общие вещи, как погода, время суток, расположение светил в космическом пространстве всегда отражали реальное положение дел. В силу масштабности это было несложно. Обязательных условий на «Зеркальной Земле» было три: в отличие от прочих симуляторов законы природы здесь не нарушались, изменения на «Зеркальной Земле» могли быть только отражением изменений на Земле настоящей. И последнее. Факт нахождения на «Зеркальной Земле» должен был постоянно напоминаться человеку одним из нескольких тщательно отобранных психологами способов. У Вадковского, например, в правом верхнем углу, куда бы он ни смотрел, висела красная полупрозрачная буква «К». На заре симуляторов была распространена шутка — на спящего надевали эйдосинтезатор и будили внутри симулятора в том же самом месте. Порой получалось очень смешно, что и говорить. Но после нескольких трагически-забавных случаев это было запрещено, и появились те самые «напоми-налки».

Мгновенно перескочив несколько миллиардов километров, Вадковский уже бежал по знакомой лужайке к своему дому. Реальная кабина т-порта тоже могла переместить довольно далеко — за тысячи километров, но появиться сразу там, где захотел, без всякой техники, босиком на траве — было в этом что-то божественное.

Роман бежал по дорожке, вертя головой по сторонам. Земля под ногами была особенно приятно упругой. Хотя скорее всего это только казалось. У него возникло ощущение, что он отсутствовал дома целый год.

Вокруг никого не было. Естественно, никто ведь не знает, что он решил посетить дом виртуально. Даже при многолетней и постоянной заполняемости симулятора мелкими деталями и приметами реальной Земли здесь все-таки было пустовато. Никто не собирался отслеживать все изменения, происходящие в реале. По большому счету «Зеркальная Земля» была суммой индивидуальных мирков, наложенных на базовую физическую модель планеты. Забавно было, пройдя сквозь неестественно пустынный пейзаж, окунуться в щедро заселенный оазис, жизнь в котором кипит и не выходит за невидимые пределы, отражающие ареал обжитости данного места на реальной Земле. А покинув оазис, вновь двигаться по пустынной, стерильной территории.

Широкий подоконник был чист и прохладен. Роман с наслаждением влез в окно своей комнаты, привычно отведя рукой ветку клена. Постоял, озираясь. Вдохнул всей грудью. Кажется, зацвели эти желтые цветы на клумбе. Он всегда забывал их название. Все вещи стояли именно на тех местах, как и «снаружи». Только записки не оказалось на столе. Или он оставил ее на подоконнике? Роман пробежал по комнатам.

— Мам! Пап!

Было тихо.

Пройдя через дом, Роман с заднего крыльца ступил на теплую траву и сказал в пространство:

— Вызов симулятора «Зеркальная Земля». Я дома.

Он упал на траву, раскинул руки, вонзив в дерн пальцы. Дома... Даже дурацкая буква «К», парящая среди облаков, не портила ощущение, что он на Земле. Все-таки идея «33» гениальна.

Про дом Вадковский уточнил не случайно. Он мог быть за полкилометра отсюда на том самом озере, где наверняка затаился в прибрежных зарослях Тема и нервно бьет хвостом, следя за рыбами на мелководье. Кот был введен в симулятор лично Романом, но сейчас отсутствовал. Наверное, в самом деле охотился на озере.

Первым прибыл отец. Он выглянул на открытую веранду, скользнул взглядом по саду, не замечая лежащего Романа. Роман оттолкнулся от земли, перелетел через перила, повис у отца на шее. Они закружились среди плетеной мебели. Отлетел в угол легкий стул.

— Цел, путешественник?!

Роман промолчал, только сильнее сжал руки. Что-то горячее пробилось из-под ресниц.

— Задушишь.

Роман ослабил хватку. Улыбаясь, они молча посмотрели друг на друга. Снова обнялись.

Раздался радостный визг. Оба обернулись. В дверях замерла загорелая блондинка с бледным макияжем, хорошо оттенявшим сияющие голубые глаза.

— Романчик!

— Мама!

— Надежда, — сказал отец, втягивая голову в плечи — блондинка с раскрытыми объятиями бросилась к обоим. — Давай и правда следующей заведем дочку. Девочки поспокойнее, любят сидеть дома.

— Давай, Митя, — мягко и призывно улыбнулась, повернув голову, мама Романа. — Хоть двух. Но, боюсь, девочка будет амазонкой.

— Пожалуй, — задумчиво согласился отец. — Вся в тебя.

— Может быть, мне увлечься вышиванием гладью? — героически предложил Роман.

— Тоже не подходит, — с сомнением покачал головой отец. — Как бы темой гобеленов после таких приключений не стало какое-нибудь инферно.

— Никакого инферно не было и в помине. Деревца, бабочки, много солнца, ночная свежесть, чуть-чуть дождика.

— Я не понял твою записку, — сказал отец, когда они втроем, обнявшись, сидели на плетеном диване. — «Ушел в поход. Все объясню по прибытии». Это что значит?

— Хорошо, что не понял, — сказал Вадковский. Он жмурился — мама перебирала ему волосы, неотрывно, с млеющей улыбкой глядя в лицо. — Теперь уже ничего не значит. Все оказалось совсем не так.

— Ты молодец. Страшно было?

— Нет, мам. Было очень интересно. Очень. Я даже не ожидал, насколько интересно может быть не на Земле.

— У вас там действительно все закончилось? Скоро отпустят? — спросил отец.

— Считай, мы уже дома... Мама!

Неожиданно сильные загорелые руки стиснули так, что у Романа перехватило дыхание.

Попрощавшись, Роман решил вернуться на «Сигму» как в реальности — через кабину т-порта, затем на корабле внутренних рейсов. Впрочем, никакой разницы это не имело. Включив «честный» режим, он мог субъективные сутки «добираться» до космической лаборатории на попутных или рейсовых средствах, но с точки зрения Трайниса и Лядова это заняло бы секунды. Он мог прыгнуть с обрыва, в полете сорвать с головы эйдосинтезатор, казавшийся в анреале летней кепкой с козырьком, и в ту же секунду оказаться на диване в кают-компании.

Роман не спешил возвращаться. Все позади. Он вдруг впервые ясно ощутил, что очень сильно любит Землю. Саму планету. Оказывается, раньше он пользовался Землей как вещью, и был ею весьма доволен. Земля была сверхбольшим комфортабельным звездолетом, несущим Романа, его родных, друзей и остальное человечество вокруг Солнца. После Камеи все изменилось. Земля стала просто маленькой планетой, затерянной в Млечном Пути, и одновременно — очень большим домом. Его, Романа, настоящим домом. А дом — это всегда часть тебя. Особенно если этот дом любим. А еще после посещения Камеи его гораздо больше, чем раньше, стали занимать отвлеченные темы. Например, на самом деле он изменился за этот полет или только стал лучше понимать себя прежнего? Вот это тема.

Неторопливо размышляя, Роман легкой трусцой бежал по сухим иголкам, листьям, веточкам и солнечным зайчикам. Солнце высверкивало сверху, пробиваясь сквозь кроны; золотило кору, горело в натеках смолы на мрачных елях, туманно сияло на белоснежных стволах берез. Справа и слева стволы мелькали частоколом. Ситуация вдруг неприятно напомнила Камею. Но Роман громко рассмеялся. Он был на Земле, пусть даже на «зеркальной». Камея осталась так далеко, что не ясно даже, существует ли эта кошмарная планета на самом деле.

Впереди, из-за ствола, загородив узкую дорожку, боком шагнул стеллармен. Роман выставил ладони, тормозя пятками на скользкой тропинке. Живот у стеллармена был твердым, а сам он даже не покачнулся.

— Здравствуйте, — сказал Роман.

Стеллармен смотрел на Вадковского сверху. Лицо его было непривычно застывшим, взгляд непроницаемым. Симулятор оказался не в силах передать адекватно тонкую сущность звездных людей.

— Мы проанализировали результаты работы единой комиссии Институтов, нашего с вами пребывания на Камее и метасканирования вас троих. Обработан очень большой массив исторических данных, так или иначе связанных с «феноменом Камеи». Сведение разрозненных фактов к общему знаменателю получило неожиданное продолжение.

— Подождите, как вы узнали, что я здесь? Нет, не важно. Продолжайте. Вы хотя бы в общем знаете ответ? — Роман был уверен, что Ангрем скажет «да» и начнет рассказывать, обстоятельно раскладывая все по полочкам. Начавшие уже сглаживаться неприятные воспоминания о зеленом аде Камеи уступали место чистому интересу.

— Нет, — сказал стеллармен. — Отсутствует последний камешек в мозаике. Он же — ключ ко всей мозаике.

— Как это? — не понял Вадковский.

— Слушай меня внимательно.

Роман долго смотрел на опустевшую тропинку. В реале где-то в этом месте пролегала муравьиная тропа и он всегда ее перепрыгивал на утренних пробежках. В «33» муравьиную тропу никто не стал повторять. Листья и иголки лежали неподвижно. И весь мир оцепенел. Вадковскому снова показалось, что он на Камее. Он осторожно взглянул вверх. И тут по кронам прошумел ветер. Где-то застрекотала сорока, по верхам раскатилось трескучее эхо. Сороки, кажется, тут не было. Наверное, отец недавно подселил. Раньше до животных руки не доходили. Правда, мышей в сад и лес, рыб в озеро Вадковский нашел время запустить. Но тут настоял Тема, страстный охотник и рыболов. Побродив по «зеркальному» саду «зеркальный» кот Вадковских возмутился отсутствием мелкой живности, что выразил гнусавым пением по ночам. «Зеркальный» кот был полной копией реального, поэтому инстинкты и рефлексы его бунтовали каждый раз, не встречая на хорошо освоенных местах охоты самодовольных, отъевшихся мышей. Как раз в то время Роман безвылазно жил в «33» — надо было общаться со многими людьми из разных уголков Солнечной системы при полной неразберихе с часовыми поясами, и покуда он не омышил и не оры-бил окрестности, спать или заниматься делом было совершенно невозможно.

Роман посмотрел на тропинку. Звездный человек нарушил одно из главных правил «Зеркальной Земли» — не допускается никаких чудес, никаких нарушений законов физики, химии, вероятности, причинности, действующих в реальном мире. В симуляторе Земли нельзя построить вечный двигатель, трансмутировать свинец в золото, человек не может левитировать и перемещаться во времени, никогда самопроизвольно не закипит вода в стакане, и Солнце не пойдет вспять. Запрет был вполне объясним. В играх можешь быть богом, но на Земле, пусть даже такой, оставайся человеком. Договорив, Ангрем просто исчез, не оставив обязательного при экстренном выходе «наружу» знака, чтобы ни у кого, не дай бог, не отложилось в подсознании впечатления, что живое существо умеет самостоятельно телепортиро-ваться.

Скользнув по тропинке, взгляд Романа уперся в далекий темно-синий стакан кабины т-порта. Жаль, совсем нет времени играть в реальность.

Роман сорвал с себя кепку, выключив тем самым эйдо-синтезатор, и в мгновение ока оказался на диване космической лаборатории.

На опустевшей сосновой просеке несколько минут стоял прозрачный ярко окрашенный фантом Романа. Рука фантома замерла в резком движении — срывала призрачную кепку.

Из кустов появился насквозь мокрый Тема с вяло трепыхающейся рыбиной в зубах. С кота текло, мокрые бока его часто вздымались. Тема подошел к просвечивающейся фигуре Романа, выпустил добычу и неуверенно мяукнул.

— Сходил в гости? — поинтересовался Лядов.

Вадковский продолжал лежать, глядя на него снизу. Кивнул утвердительно.

— Все в порядке? — спросил Лядов.

— Да. Всем привет от моих.

— Я тоже прогуляюсь. Дай-ка эйдос. Гинтас, не хочешь?

— Иди-иди, — отмахнулся Трайнис. — Я по-старинке, посредством видеофона.

Вадковский протянул Лядову разомкнутое кольцо эйдо-синтезатора. Тот замкнул цепь, нахлобучил обруч на голову, устроился в кресле и закрыл глаза.

Вадковский негромко позвал:

— Гинтас.

— А?

— Мне нужно на командный уровень.

— Он же заперт.

— Уже нет.

— Ну иди, раз так. Постой, ты хочешь потренироваться в пилотировании? Пошли вместе.

— Нет, слушай, — Вадковский покосился на Лядова. Тот улыбался. Глаза прятались под обручем эйдосинтезатора. Сла ва был уже дома на «Зеркальной Земле».

— Давай отойдем, — Вадковский за рукав вывел Трайниса из кают-компании. Тот шел послушно, как овечка.

В коридоре перед дверью в каюту Вадковский повернулся к Трайнису и негромко сказал:

— Твоя задача — удержать Славку на нижнем ярусе. Отвлекай его чем-нибудь. Чем хочешь — разговорами, поспорьте о чем-нибудь, сходите в поход длительный куда-нибудь на «33», спортом займитесь — что у нас спортзал пустует?

— Надолго удержать-то?

Вадковский смерил Трайниса взглядом, почесал в затылке.

— Гинтас, иногда ты меня удивляешь. Спроси сначала — зачем. Ты что, не удивлен?

— А ты пока ничего удивительного не сказал. Надо удержать — удержим, не вопрос. Может быть, его связать? Еще я могу вывихнуть ему ногу на тренировке. Тогда он точно никуда не двинется. Шучу.

— Я буду работать на втором ярусе, — зашипел Вадковский. — Дверь будет заперта. Ключ будет только у меня.

— Понятно.

— Что тебе понятно?!

— Не поверишь, Рома, но после Камеи мне стало все равно. Нет, до полета я стал бы тебя расспрашивать, обязательно, ты не сомневайся.

— Ты издеваешься. — Вадковский пристально вгляделся в лицо Трайнису.

Гинтас пожал плечами. У него был вид человека, которому нужно очень мало и это малое всегда под рукой. Причем, заметно было, что в данный момент его от этого самого малого отвлекают.

— Я должен это знать? — спросил Трайнис. — Тогда расскажи. Тебе, наверное, виднее.

Трайнис был на два года старше и на три сантиметра выше ростом, но сейчас Вадковский ощущал себя и старше, и выше. Он терпеливо сказал:

— Всего я пока рассказать тебе не могу. — Усмехнулся: — Для чистоты эксперимента. Необходимо не пускать Славку наверх сутки. Может быть, двое. Очень важно. Понимаешь... Ладно, намекну. Есть шанс узнать главную причину происходящего. То, что случилось с нами на Камее, — маленькая деталь масштабного и давно текущего действа.

Оказывается, на Камее, на Земле и во многих других местах, где живут люди, что-то происходит, и происходит уже давно. Разные по масштабам явления, и весьма странные, порой необъяснимые. Как брызги, отсветы чего-то далекого и грандиозного. Ты знаешь, что так называемый «Аномальный архив», куда издавна сваливались все необъясненные случаи, уже перестали называть помойкой? В критическую массу загадок бухнулся «феномен Камеи», и вся эта свалка чудес перешла в иное качество. Теперь это основная тема работы СКАДа. Не охрана человечества главное, а какой-то архив, представляешь?! Помнишь, Слава о тянущихся к нам тенях говорил? Так вот, все это пока действительно бесплотные тени — какие-то хвосты и рога, эхо и следы. Мы мечемся, теряясь в догадках, пораженные широким диапазоном сумбурных странных явлений, не находя связи между ними. На самом деле источник теней один. И это главный вывод, который вчера сделала единая комиссия и, независимо от нее, стеллармены. Обе стороны проанализировали всю доступную информацию, так или иначе связанную с этим делом. Но только у стелларменов есть, по их словам, непротиворечивая версия. Для ее подтверждения существует невероятная возможность... — Вадковский с видимым усилием остановил себя. — Для этого мне и нужен командный этаж. Слава не должен об этом знать. Пока.

Трайнис смотрел на Вадковского:

— Роман, все это очень интересно. Я обязательно прочту выводы единой комиссии. Но с другой стороны... Побывав на Камее, я понял главное. Настоящая жизнь проходит внутри тебя. Вот здесь. Жаль ты стер дневник поэта. Ведь пошли мы в поход в конце концов из-за него. Ты не пробовал разыскать стихи Еленского?

Вадковский не мигая смотрел на Трайниса. Пропал пилот дальнего проникновения...

— Гинтас, что случилось?

Тот огляделся:

— Ничего. Ты о чем? Просто я кое-что понял для себя.

Трайнис задумался, не ожидая реплики Романа. Тот, секунду поколебавшись, махнул рукой и, нахмурясь, быстро ушел вглубь коридора. Перстнем-ключом отомкнул мощные полукруглые створки, встал на лифтовую площадку и исчез на втором ярусе.

Руководитель лаборатории Потравин С. Г. выглядел бледным и усталым. Он почти не двигался, на лице отсутствовала всякая мимика, смотрел и говорил он ровно, как механизм.

— Полным ходом идет обработка данных. Получено много интересных побочных результатов. Двенадцать заявок на открытие! Разрешены два принципиальных научных спора, одному из которых двадцать лет, другому — сто пятьдесят. Но по основному вопросу — что же происходит на Камее — ничего. Вы понимаете?! — вскричал Сергей Георгиевич, лицо его на мгновение ожило. Несколько секунд он усмирял дыхание. — Ничего не доказано. В наличии у нас только гипотезы, и все какие-то неловкие. Но оказалось, что у моих коллег нелады с фантазией. Ее не хватает! Это я понял, выслушав стелларменов. Звездные люди входят в комиссию на правах независимых экспертов. Они выдвинули рабочую гипотезу... простите, все-таки догадку, формально объясняющую ход событий. Более того, сия догадка объясняет многое, очень многое. И в этом ее слабость. Да, она интересна, смела, но... Нет, я не могу. Эти «дети звезд» ведут себя как... дети. С ними положительно нельзя работать. Где преемственность, где система и строгость научного исследования, где доказательства? Откуда эти домыслы? Им бы романы писать. Они даже убрали приставку «псевдо». В их версии феномены просто ноогенные... Давно подозреваю — не все они нам рассказывают, прикрываясь мнением о консервативности официальной науки. — Придвинувшись к экрану, руководитель лаборатории жадно вгляделся в каждого. В динамике загрохотало хриплое дыхание. — Если вдруг они вам хоть что-то откроют, даже просто намекнут... — Спохватившись, он отстранился, насупился.

— Что за гипотеза? — спросил Лядов.

Потравин страдальчески сморщился:

— Они изъявили желание сами все вам рассказать. Я тоже не стану опережать события. Официальные выводы единой комиссии будут подготовлены к публикации в ближайшие дни, и вы сможете с ними ознакомиться обычным порядком. Прощайте.

— До свидания, — вежливо сказал Трайнис.

Экран погас.

— М-да, — сказал Лядов.

— Да уж, — покачал головой Трайнис. — Тяжело им.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Лядов и рассмеялся.

Трайнис лишь усмехнулся.

Минут пять сидели, переглядывались. Лядов включил канал новостей, но среди вороха событий не промелькнуло ни одного упоминания о Камее. Трайнис пожал плечами и принялся бродить по Пространству, выспрашивая знакомых. Никто ничего не знал. Некоторые не только про Камею слышали впервые, но вообще не интересовались космосом, а про звездных людей слышали такие небылицы, что очень удивились, узнав от Трайниса, что те на самом деле существуют. Никого из стелларменов найти в Пространстве также не удалось. Впрочем, наверняка Пространство им не нужно вовсе.

— Ты был дома? — спросил Трайнис.

Лядов отвернулся вместе с креслом от экрана.

— Дома? Был. Повидался. Там все нормально. А где Ромка?

Трайнис громко спросил:

— Станислав, а не прогуляться ли нам?

— Так где Ромка?

— В душе, наверное. — Трайнис понял, что совершенно не умеет врать. Ушам стало горячо.

— Куда направимся? — спросил Лядов, приглядываясь к Трайнису.

Трайнис лихорадочно думал.

— В Инфоцентр.

Глаза Лядова сощурились, потом распахнулись:

— Точно. Как я сам не догадался? Там все и узнаем, пока новость готовится к эфиру. Могли бы нам первым сообщить, не зря же мы туда летали.

Они водрузили на головы обручи эйдосинтезаторов и оказались на светлых квадратных плитах площади перед громадным зданием Инфоцентра. Несколько глайдеров стояли вдалеке возле газона. Вечерело. Сильный ветер качал черные пальмы на фоне сизо-алого закатного пирога на горизонте; неумолчным хором гудели жесткие кинжаловидные листья. По мельтешащей огненной ряби удалялся к горизонту низкий черный силуэт прогулочного лайнера.

— Хорошо! — Лядов вдохнул горячий соленый воздух и бодро зашагал к широкому главному входу. Застать разом всех специалистов информационного обеспечения человечества можно было только здесь.

Трайнис чуть отстал и поглядел в густо-фиолетовое небо с неспешно плывущими огоньками какого-то глайдера.

Вадковский еще раз проверил, заперта ли дверь. Прошелся по пустынным помещениям командно-лабораторного уровня. Рубка, ангар с законсервированными механизмами, герметичный бокс для исследования опасных образцов, ряд кают, большой лабораторный зал, забитый исследовательской техникой. Ого! А им казалось, что зал на нижнем уровне — само научно-техническое изобилие. Несколько абсолютно пустых помещений неясного назначения. Когда же из них все успели вывезти? Оперативно. А тут у нас что? Судя по длинному столу — конференц-зал, высокий и просторный. Отлично.

Синтезатор на командном ярусе был серьезный, не бытовой. На нем можно было моделировать все, даже опасные для человека вещества и устройства: яды, оружие, промышленные и научно-исследовательские установки категории «д», то есть потенциально опасные.

Он постоял над матовым щитом, размером с двуспальную кровать. Камера синтезатора позволяла сотворить даже зенитный комплекс. Интересно, что заказал бы Слава, будь у него перед побегом такой агрегат? Кстати, где он добыл настоящий ТТ? Наверняка не на съемках фильма. И не какой-то древний ТТ, а настоящее оружие можно было заказать такому синтезатору. Нам бы на Камее бластер... Вадковский спохватился. Оружием там было не помочь. Почти. Рука непроизвольно огладила несуществующую рукоять пистолета. По пальцам прошел легкий зуд. Выставив указательный палец, он зажмурил левый глаз и медленно прицелился в блестящий сенсор дверного замка на другом конце коридора. «Выстрелив», сдул воображаемый дым с пальца-ствола.

Вадковский подкатил к синтезатору кресло, придвинул ближе экран.

— План лаборатории. Второй уровень. Какова общая площадь... — минуту он сурово смотрел в экран. — Дубина. Слишком умный, да? Дослушай до конца. Какова общая площадь стен, включая неровные поверхности вроде пультов управления, ниш, шкафов и т.д. Их считай по крайним выступающим точкам. Нет, двери не загораживай. Вот, другое дело. Теперь... Сколько надо заказать комплектов изделия индекс СК-04115-базовый чтобы всю эту площадь заполнить. Ага. Видишь, ведь можешь, когда захочешь. Погоди, я с тобой еще ступицу тележного колеса буду ремонтировать. Не представляешь, насколько это интересно и познавательно.

Вадковский перекинул данные подсчета с экрана на заказ синтезатору. Вытянул ноги, сложил руки на животе. Насвистывая, глядел, как по краю синтезатора один за другим неторопливо зажигаются выпуклые зеленые огни. Когда засветился последний, Роман поднялся, сдвинул матовую крышку и начал вытаскивать объемистые длинные упаковки. Обернулся к экрану. И так еще пятьдесят два раза? Он перестал свистеть и заторопился. «Как же я успею?» Упаковки были очень тяжелые. Еще бы — натуральное дерево. А болты и уголки — металлические.

Он растащил тяжеленные длиннющие упаковки по всем помещениям второго яруса. И даже собрал одно изделие СК... «как его там, не помню индекс». Постоял перед готовым изделием, внимательно осмотрел, оглаживая ладонью. Совсем не сложно, за ночь успею. Нет, все же за две. Шутка ли, сто погонных метров стен.

В воздухе висел тонкий запах свежеструганного дерева.

Замкнув за собой двери, Вадковский спустился на лифтовой площадке, гигантскими бесшумными прыжками пролетел коридор и нырнул в свою каюту. Тут было совсем необжито. Даже покрывало не смято. Никто не ночевал здесь с начала карантина. Туманным шаром тлел ночник. Роман рухнул на подушку. Перед бессонной ночью надо выспаться.

Лядов и Трайнис сняли эйдосинтезаторы. В кают-компанию вошел Вадковский. Остановился, зевая, подслеповато прищурился.

— Ты куда пропал? — спросил Лядов.

— Никуда я не пропадал. В каюте заснул. А вы где были?

Лядов гордо переглянулся с Трайнисом:

— В отличие от тебя, Рома, мы провели время с пользой. Мы были в Инфоцентре.

— И что там слышно? — механически спросил Вадковский.

— Ты что, не проснулся? — с подозрением спросил Лядов.

Трайнис из-за его спины скорчил рожу и сделал Роману несколько торопливых обидных жестов — мол, просыпайся, думай давай.

Вадковский заставил себя оторваться от размышления над следующим заданием синтезатору. Улыбнулся:

— Да, неплохо бы еще часок поспать.

— Ну ты ленивец! — возмутился Лядов. — Слушай. Стеллармены пока ни с кем на связь не выходили. Зато мы узнали много других интересных вещей.

Лядов рассказал о событиях, не имевших к «делу Камеи» никакого отношения. А если имевших, то весьма косвенное. Как-то: нахождение живой лягушки внутри куска окаменевшего ила. Причем каменной глыбе было несколько тысяч лет. Еще одна находка: древняя картина неизвестного художника. Поставленная на ночь в изголовье навевает необычные сны. Остальные случаи были в том же духе, все довольно интересные. Впрочем, в свете того, что поведал звездный человек иначе начинаешь смотреть как на самое простое, так и на уникальное событие. Мир становится многозначительным.

Слушая рассказ Лядова, Вадковский колдовал на камбузе, не торопясь составляя меню ужина, иногда в открытую дверь бросал выразительные взгляды на Трайниса. Трайнис в затруднении потер затылок:

— Слава, мне понравилось путешествовать. Давай слетаем еще куда-нибудь? Надоело сидеть в четырех стенах.

— Что ж, давай, — раздумчиво согласился Лядов. — У меня есть идея.

— Согласен, не раздумывая, — заявил Трайнис. — Поехали.

Лядов удивился:

— И тебя не интересует куда?

— Неважно, — замотал головой Гинтас. — Лишь бы вырваться отсюда.

— Я буду у себя, — мимоходом сообщил Вадковский. Лицо его озарилось. — Надо сочинить небольшой отчет.

— Все ведь уже закончилось, — заметил Лядов.

— Это моя собственная инициатива.

— Еще одна версия?

— Голая идея. Почти экспромт.

— Посвяти.

— Обязательно, но позже. Там еще надо серьезно поработать, так что раньше времени ничего не расскажу, и не просите. Не ломитесь в дверь, когда вернетесь. Буду либо спать, либо работать.

— Хорошо, — сказал Лядов. Оглядел кают-компанию: — Действительно, может быть, и в самом деле в каюты перебраться. Не надоело еще спать на диванах? Неделю еще тут куковать.

— Мне все равно... — Трайнис осекся под взглядом Вадковского. — Я хочу сказать, смена каюты мало что даст. Вот «33» — другое дело.

Лядов кивнул:

— Хорошо. Пошли, Гинтас.

Лядов и Трайнис опустили на глаза обручи эйдосинтеза-торов — Трайнис успел подмигнуть Роману — и затихли каждый на своем диване.

Вадковский, более не раздумывая над меню, наугад заказал ужин кухонному агрегату и бросился из кают-компании. На мгновение заглянул к себе, достал из тайника универсальный перстень-ключ — кстати, как он оказался в каюте? — и выскочил в коридор. Замкнул дверь каюты и бесшумно скрылся на втором ярусе.

Сейчас сборка пошла веселее. Возможно, сказались лядовские уроки по имитации прошлого. А может быть, и в самом деле в изделии СК не было ничего сложного — деревянные панели, металлические уголки, болты, гайки.

Работа шла пятый час. Собрана была треть из необходимого. Вадковский спешил. Он взмок. Яркими пятнами по всем помещениям рядом с собранными изделиями валялись опустошенные упаковки из-под сока, лежали груды прозрачной упаковочной пленки. На еду Вадковский себе не оставил времени. Иногда лишь бросал в рот горсть печенья, проходя мимо пакета, стоящего на пустой полке.

Механически навинчивая черными замасленными пальцами новенькую блестящую гайку, затягивая ее накидным ключом, он думал над вторым этапом задания стеллармена. Работа предстоит тоже не маленькая, но там хоть завинчивать ничего не придется. А вот таскать — да. И много. Расставить надо будет по часовой стрелке строго по списку. Значит, начнем сразу слева от входной двери. Понадобится стремянка. Он тут же прокричал синтезатору еще один заказ. Эхо промчалось по пустынным помещениям. Вадковский постоял, отдыхая, опустив руки и запрокинув голову. Может быть, оживить киберов, пусть помогут? Но Ангрем ясно дал понять — сборка исключительно вручную. Непонятно. Все это делается для Лядова. Но я-то здесь причем?

По всему второму ярусу висела тишина. Вадковский посмотрел под ноги, носком тронул пустую яркую упаковку. «Опять сок кончился. Большая коробка с соком осталась в конференц-зале. Где пакет с печеньем — даже не помню».

За соком и печеньем он не пошел. Вместо этого вскрыл следующую упаковку с изделием СК.

— Давай-ка музыку, — сказал он в пространство, не снижая темпа сборки. И тишина тут же исчезла. Работать сразу стало веселее.

Еще через три часа была сделана половина первого этапа. Когда онемевшие пальцы выронили гаечный ключ, Вадковский понял, что на сегодня хватит.

Покидая командный ярус, Роман заглянул в приемную камеру синтезатора. Стремянка была уже там.

Спустившись с командного яруса, он первым делом направился в медотсек.

Вадковский сидел с мокрыми волосами, в халате и самозабвенно уплетал ужин, когда Трайнис с Лядовым завершили свое путешествие. Роман кивнул им с полным ртом и не теряя времени принялся за следующее блюдо. Поднос лежал у него на коленях, а пятки покоились на соседнем кресле. Подушечки пальцев на руках белели биопластом — сорвал в спешке кожу о неподатливые железки. Роман незаметно согнул пальцы, чтобы ранки не бросались в глаза.

Лядов, встав с дивана, начал сладко потягиваться. Замер, уставившись на поднос Вадковского:

— Как я хочу есть! Что это у тебя? Не пойму. Инопланетная кухня? Что за меню?

Вадковский пожал плечами:

— Такое попалось.

— Ромка, какой-то ты замотанный.

Тот кивнул, проглатывая большой кусок:

— Ага. Тема трудно дается. Вы нашли стелларменов?

— Нет. Но вот послушай, что мы узнали на этот раз.

Невнимательно слушая новые рассказы Лядова о необычных находках и наблюдениях, сделанных в последнее время, Роман понял, почему звездные люди не выходят на связь, чтобы сообщить экипажу «Артемиды» свою гипотезу. Они ждут, пока он подготовит второй этаж. Ну конечно! Вон как Слава увлекся поиском версии — глаза горят, во всем облике азарт сыщика. Очевидно, необходимо, чтобы план, сообщенный Роману при посещении «Зеркальной Земли», начал работать сразу после рассказа звездного человека, по горячим следам. Короче, сегодня ночью надо все доделать. Ничего себе. Он вздохнул и продолжил уже вдумчиво запасаться калориями. Первый голод прошел, но он понимал, что ночью времени поесть не будет.

— Ну что, спать? — спросил Роман.

— Что-то ты сегодня рано, — сказал Лядов. — Десяти еще нет.

— Я-то не спать. Поработать надо.

— А, отчет. Гинтас, смотаемся еще куда-нибудь?

— Давай завтра.

— Хорошо. Поужинаем, а там посмотрим.

— Тогда спокойной ночи. — Вадковский поднялся. — Пойду к себе. Творить.

— Успеха, — вслед сказал Лядов.

— Успех мне сейчас очень пригодится, — с серьезным видом сказал Вадковский.

Первым делом Роман достал из приемной камеры стремянку и загрузил синтезатор следующим заданием. Это был огромный список из нескольких тысяч пунктов. А так же тонизирующее лекарство, применяемое при длительных ответственных дежурствах. В своих силах он не сомневался, просто хотел подстраховаться, чтобы никого не подвести. Еще он заказал тонкие прочные перчатки. Сжал-разжал кулаки, обтянутые эластичной шершавой пленкой. Почему сразу не догадался? И пальцы бы сохранил, и сделал бы больше. Мало было практических занятий по курсу древних технологий, вот что.

Быстро пройдя по помещениям с готовыми изделиями СК, которые возвышались крепостями справа и слева, ощутил удовлетворение — идти пришлось заметно долго, много уже сделано. Изделия упирались в потолок, стояли встык с соседними, сливались в единую конструкцию, которая переползала из коридоров в залы и комнаты, выныривала обратно, чтобы нырнуть в следующие помещения командного яруса.

Вадковский остановился на рубеже — с двух сторон кончались изделия СК, дальше шел пустой широкий коридор, по осевой линии которого вкривь и вкось были набросаны длинные тяжелые упаковки.

Роман коротко выдохнул и принялся за работу.

В три часа ночи он на четвереньках, упираясь руками, плечом и щекой в мореную лакированную доску, придвинул плотнее к стене последнее изделие СК. Все. Тяжело поднялся. Руки гудели. Он сдул с брови нависшую каплю пота и не медля пошел начинать второй этап, на ходу кинув в рот мягкий прозрачный шарик тонизатора.

Стремянка давно в ожидании работы была прислонена к входной двери. Список на сотне листов Роман держал в руке.

Он сдвинул большую квадратную крышку и на мгновение замер. Такого он еще не видел. То есть видел, но не в таком количестве. Даже у Лядова их было всего два десятка. А здесь приемная камера огромного полупромышленного синтезатора была забита под завязку.

Роман выдергивал уставшими непослушными руками плотные пачки. Они были короче и легче упаковок с деталями для сборки изделия СК. Затем он разносил пачки по всему второму ярусу. Сверить номер пачки со списком. Отнести пачку к определенному изделию СК. По двадцать четыре пачки к каждому собранному изделию. Дернуть фиксирующий шнур. Лопнувшей кожурой банана содрать вскрывшуюся упаковку...

Когда приемная камера опустела, он заказал синтезатору следующую часть из многотысячного списка, а сам принялся обходить разложенные на полу вскрытые пачки и расставлять на полках содержимое.

В стеллаже книжном, том самом изделии СК, было двенадцать полок. На полку помещалось ровно две пачки книг. В пачке их могло быть до сорока. Всего стеллаж вмещал около четырехсот двадцати книг. Ему предстояло расставить на командном ярусе двадцать одну тысячу штук. Немного, если знать, что стеллармены по неизвестным признакам отобрали эти книги из неимоверного числа их, вышедших на Земле в этом жанре за сотни лет.

Синтезатор просигналил из глубин командного яруса, что приемная камера снова полна под завязку. Балансируя под потолком на последних ступеньках стремянки, Роман кивнул, продолжая торопливыми движениями расставлять книги. При этом он левой рукой книжек двадцать прижимал к груди.

Много раз наполнялась приемная камера синтезатора, и опустошалась. Книги разлетались по полкам. Роман сломя голову носился от стеллажей к синтезатору и обратно. Иногда ему казалось, что он вот-вот налетит на себя самого.

Без пяти шесть утра работа была выполнена. От вездесущих стеллажей, забитых книгами, на командном ярусе стало теснее и темнее. И еще какой-то запах появился на этаже — затхлости или слежавшейся пыли. Что-то похожее он иногда чувствовал в комнате Лядова.

Роман собрал валявшийся повсюду порванный, затоптанный упаковочный материал. Подобрал распухший от частого перелистывания список книг. Похоже, этот архаичный каталог, словно распечатанный на доисторическом принтере и скрепленный тугой металлической скобкой, тоже не случаен.

С огромной охапкой, не видя дороги, задевая стеллажи и косяки, Роман добрел до утилизатора и затолкал шелестящую кучу в зев приемной воронки. Все. Теперь уже окончательно.

Он внимательно прошелся по всему ярусу. Получилось очень красиво. Все книги были непохожи: пестрые, разноформатные, реже тянулись ровные пятна одного цвета — собрания сочинений или одинаково оформленные серии. Плотно заставленные ряды полок, как эшелоны, убегали вдаль. Особенно сильно этот эффект проявлялся в коридоре. Роман прижался спиной к входной двери и скользнул по книгам взглядом через весь коридор до рубки на противоположном конце. Впечатляло. Ему сильно захотелось все их разом прочитать, чтобы смотреть сейчас на них и знать, какая же сила помогла им преодолеть столетия. Он уже не чувствовал себя здесь чужим. Собранные стеллажи несли тепло его рук, которые уже касались переплетов.

Иногда попадались рукописи. Это были исписанные толстые общие тетради, или пачки отдельных листов, тоже все исписанные, исчерканные, помещенные в картонные обложки и стянутые забавными бантиками. Были дискеты, оптические диски, флэш-карты, кристаллы и множество других электронных носителей, давным-давно вышедших из употребления. Надо полагать, это были романы, так никем никогда не изданные. А возможно, и не прочитанные. Роман ощутил непонятный и очень властный интерес ко всему, что сейчас стояло на полках. Да, именно так — настоящие книги, настоящие полки. Правы стеллармены, это прекрасно передает дух эпохи. Можно легко представить, что стоишь в какой-нибудь районной библиотеке или в книжном магазине, а не на борту космической лаборатории, дрейфующей между Марсом и Юпитером. Правда, выбор представленных здесь изданий сделал бы честь иной национальной библиотеке. Жаль, нет времени вчитаться в названия на корешках, обложках и лейблах, не говоря уже о том, чтобы спокойно полистать книжку-другую.

Он пошел к выходу.

Где, как стеллармены смогли все это разыскать? Уму не постижимо. Теоретически часть книг могла дожить до появления атомарного сканера. Часть, но не все. Неужели есть люди, подобные Лядову, с уникальными частными коллекциями? Но Лядов говорил, что никого не смог найти в Пространстве. Всему, что сейчас стоит на полках, несколько сот лет. И большинство — это оригиналы, судя по ветхости и запаху. Во всяком случае рукописи — точно. Некоторые были просто в жутком состоянии, того и гляди разваляться. Но очень много и таких, с которых даже позолота не слезла, обложка не поблекла. Они что, все это время хранились в охлажденном инертном газе? С чего бы это кому-то на заре космической эры пришло в голову посылать в будущее информационную посылку? Кто-то тогда уже знал? Сомнительно. Ладно бы еще лет десять, двадцать. Ну, тридцать. Но предвидеть нужду в этих книгах за сотни лет... Нет. С другой стороны, если начинающий любитель в этой области Лядов смог заполучить рукописный дневник поэта, которому впору стоять на этих полках... Где он его взял? Сказал, что прислал кто-то без обратного адреса. Может быть, дневник Еленского из того же источника, что и стоящие здесь книги? Забавно получается. Додумался бы Славка до идеи побега без этого дневника? Ведь, считай, его вдохновил живой голос Еленского, его почерк, тепло руки. Книги и редкие находки в архивах, говорил Лядов в тот день, перед побегом, вдруг рекой потекли к нему. Но к тому времени Славка уже год как увлекался своим XX веком и был завсегдатаем архивов, он знал, где и что искать. Ах, сколько прекрасных версий сразу зашевелилось в голове! Потравину бы это не понравилось. Стоп, мы не будем спекулировать темой при нехватке фактов. Как тогда сказал Гинтас, в пещере перед костром? Не годится фантастическое предположение объяснять допущением неограниченной сложности. Вот и мы не будем.

Кое-где Роман подровнял выступающие из общего ряда или провалившиеся корешки. Несколько раз для этого пришлось подтаскивать стремянку.

Наконец, в семь утра с минутами он прислонил невероятно потяжелевшую стремянку к стеллажу. Спиной по вертикальному ребру стеллажа сполз на пол и прижался затылком к лакированному дереву. Он был измочален, выжат, обесточен и разбит. Ему даже показалось, что на Камее они уставали меньше. Заглянув в баночку с тонизатором, Роман с удивлением увидел пустое дно.

На этаже было тихо. Тысячи книг, стоя тесно, как бойцы на крепостных стенах, молча взирали на него со всех сторон.

Разбудил Романа назойливый сигнал внутреннего оповещения.

Разлепив глаза, он подполз к видеофону, столкнув на пол недопитую упаковку сока. Оранжевая лужа растеклась по строгому рисунку ковра.

— Ну, чего, — невнятно сказал Роман в пространство, уронил голову в складки мятого одеяла и заснул.

Появившийся на экране Лядов грозно сказал:

— На Земле выспишься, негодяй.

Роману показалось, что он ослышался или видит кошмарный сон. Он вскинул голову.

Похоже, это был не сон. Лядов действительно маячил в видеофоне с самым требовательным видом. Вадковский с тревогой посмотрел на часы. 9.00. Его разобрал смех. Он перевернулся на спину и захохотал. Потолок каюты плавно заколыхался. В голове заухали колокола, тупой болью отдаваясь в затылке.

— Ты не мог позвонить пораньше? — простонал Роман.

— Он издевается, — возмущенно отвернулся к кому-то невидимому Лядов.

Вадковский обессиленно закрыл глаза.

— Роман, давай сюда, быстро, — сказал Лядов. — Звездные люди сейчас будут делать заявление.

Роман вскочил, угодив босыми пятками в сок, поскользнулся и едва удержался, со скрипом вцепившись в косяк. Ноги не держали. Он набросил халат и выскочил из каюты. Ладони спружинили о летевшую в лицо стену коридора. Рыская в стороны и оступаясь, он побежал по мягкой дорожке. Вадковский ворвался в кают-компанию и кинулся к своему дивану. Трай-нис молча сунул ему в руки горячую, замечательно пахнувшую кофе кружку.

— Спасибо, — с чувством сказал Роман, и с ногами забрался на диван — мокрым пяткам на полу было холодно. Ладонями обхватил горячие стенки и мелкими глотками начал пить, не сводя глаз с экрана. Его словно ждали.

На экране появилось просторный аскетичный зал. Бесконечный изогнутый подоконник широкой дугой опоясывал всю видимую часть. Из нижних углов экрана, склоняясь друг к другу, уходили вверх мощные, и в тоже время по-лебединому изящные в изысканной плавности изгиба белоснежные пилоны, которые, видимо, сливались где-то в вершине стеклянного купола. За вогнутой стеклянной стеной мягко сиял восход. А может быть, закат. Главное было не в этом. В оттенках зари смешались все мыслимые оттенки синего и зеленого. Облака тоже были какие-то странные: медленно текущие бесконечные туманные слои, пряди и веретена. Они непрерывно струились во всех направлениях, не смешиваясь сплетались, иногда обтекали невидимые препятствия — неподвижные участки пустоты, имевшие сложные геометрические формы. Туманные образования, похоже, двигались и далеко внизу за окном — насколько позволил рассмотреть подоконник. Твердой почвы и строений замечено не было. Само светило было явно меньше Солнца, видимого с Земли — ярко-белое, без признаков желтизны. Пораженные, ребята не сразу обратили внимание на появившегося в поле зрения человека. Лишь когда чья-то фигура не спеша приблизилась и заслонила необыкновенную зарю, они оторвались от чарующего зрелища.

Это был стеллармен со своей непостижимой непосредственностью. Они научились отличать звездных людей с первого взгляда. Этот был незнаком. 'Звездный человек был столь же молод, как и Ангрем, но у ребят возникло четкое ощущение, что он гораздо старше Ангрема, и что дело тут не в возрасте.

— Ангрем сейчас очень занят, — просто сказал звездный человек. Ему даже не пришлось уходить из сознания стеллармена. Общался он легко, и в глазах не останавливал свой бег бесконечный мерцающий поток, чем-то похожий на поволоку.

— Здравствуйте, — сказал Вадковский. — Меня зовут Роман. Это — Станислав. Гинтас.

Звездный человек приветливо улыбнулся.

— Меня зовут Витар.

Взгляд с той стороны экрана остановился на Романе. Какой бы ни была сущность звездных людей, они никак не могли оказывать влияние через видеоканал, и уж тем более на таких громадных космических расстояниях. Романа властно потянуло к мерцающему взгляду. В ответ лицо стеллар-мена словно открылось и просветлело. Он видел не мальчишку, хулиганившего на запрещенной планете и чудом выжившего, а некие захватывающие лучезарные перспективы. Глаза его превратились в два стремительно углубляющихся колодца, и Вадковского повлекло в прозрачную бездну. Он уже не видел ни лица, ни экрана, а медленно вплывал в какие-то торжественные и в то же время очень простые и доступные громадные врата, уходящие в небеса и сплетенные из цветов, за которыми что-то сияло и невнятно переливалось. Наваждение кончилось. Вадковский успел упереться ногой в пол, едва не упав ничком с дивана. Хорошо, что кофе не разлил.

— Ты нам очень помог, — кивнул стеллармен.

Роман заулыбался. Внутри что-то благодарно растаяло, растеклось блаженной истомой, словно он много часов коченел на жестоком морозе — и вдруг попал в жарко натопленное помещение. Он ослабел и снова едва не выронил чашку. «Я просто устал», — строго напомнил себе Роман, и жадно, в два глотка, допил кофе. Горячая жидкость растеклась по пищеводу, и он окончательно пришел в себя.

Лядов и Трайнис даже не повернули в его сторону голову — сидели, уставившись в экран как завороженные.

— Наш разговор наблюдают участники объединенной комиссии, — сказал Витар, очень уютно, по-домашнему скрестив руки на груди и склонив голову к плечу. Спокойная улыбка никак не вязалась с темой разговора. — К настоящему времени обработана вся информация, относящаяся к «феномену Камеи». Массив собранных данных огромен, но даже его не хватает для формирования окончательной, непротиворечивой гипотезы. Параллельно производится стандартный технический этап — в симуляторах моделируется Камея в надежде эмпирически подобраться к источнику событий. В нашей ситуации этот путь не только чрезвычайно медленный, но и бесперспективный, так как является простым перебором вариантов при массе исходных неизвестных. Несколько запущенных симуляторов Камеи уже дают громадные расхождения как в причинах происходящего на планете, так и в перспективе.

Научная школа стелларменов, как известно, сильно отличается от исторически сложившейся на Земле. Гносеологическое и сенситивное различие в восприятии действительности позволило нам продвинуться дальше в решении загадки. Наши ученые пришли к выводу, что множество необъяснимых явлений, долго сопровождавших человечество, самым последним и ярким из которых стали события на Камее, связаны общим источником и являются реверсивными ноогенными феноменами. Для современного наблюдателя картина происходящего рассыпается по причине отсутствия источника феноменов в нашем времени. По неясной прихоти мироздания либо по чьей-то воле стрела времени пустила свое информационное отражение в прошлое. Некоторые люди, биологические системы и физические процессы оказались способны воспринять эту информацию. На Камее отозвалась биосфера. На этой планете вы столкнулись с уникальными процессами самоорганизации биосферы. Там же впервые человечество столкнулось с так называемым стохастическим оружием. Непрошеные гости подвергаются негативным воздействиям сверхневероятных, но не нарушающих законы физики явлений. Шальной метеорит на орбите, локальное катастрофичное понижение температуры, сместившийся вектор гравитации... Мы констатируем эти явления, но объяснить не можем. Механизм такого уровня влияния на сущее не известен.

«Чем же тогда были „светлячки“»? — подумал Роман.

— Происходящее на Камее похоже на подготовку планеты и ее охрану. Только на подготовку к чему?.. Наблюдение за Камеей затруднено чрезвычайно. Активное воздействие простирается уже в радиусе шести астрономических единиц.

Во взгляде стеллармена мелькнул холодный прищур часового на башне.

— Антропность там под сотню, — сказал Вадковский. — Камея ждет людей? Если отключить эту защитную систему, заселяться можно хоть сейчас. Но людей она выгнала. Тогда кому предназначена обновленная Камея?

— Не знаю, — сказал Витар. — Но дела обстоят именно так: Камея подготовлена для чего-то или кого-то и очищена от посторонних. Ортодоксальная наука до сих пор не допускает ни перемещения по стреле времени, ни управления им. «Временная» гипотеза единой комиссией официально не рассматривалась. Мы же считаем, что только она убирает все нестыковки, объясняет настоящее и позволяет предсказать будущее. Сложность обоснования нашей гипотезы заключается в невозможности адекватцо передать внечувственный, по привычным меркам, исследовательский опыт звездного человека. Но в любом случае начать надо издалека.

Первый реверсивный феномен случился несколько тысяч лет назад. С тех пор чудеса постоянно сопровождают человечество. Первые случаи были редки и незначительны. По мере естественного приближения по оси времени к источнику феноменов, количество последних стало расти. Если реверсивный феномен воплощался на уровне физических процессов, то говорили о редком явлении природы, не уделяя этому излишнего внимания. То же касается биологических реверсивных феноменов. Например, вымирание динозавров. Или более близкое по времени, но столь же необъяснимое, — массовые самоубийства китов и леммингов. Гораздо более заметны были люди, отозвавшиеся на обратную стрелу времени, ибо они сразу выделялись из массы. История сохранила сотни имен во всех областях человеческой деятельности. Ни личная гениальность, ни сложившаяся историческая ситуация не в силах объяснить опережение парадигмы цивилизации на десятки, а иной раз и на сотни лет. Многие другие странные факты земной истории так же объясняются с позиции гипотезы реверсивных феноменов. Например, двойные открытия в науке и изобретения, когда озарение с разницей в несколько часов нисходило на людей, живших на разных континентах. Все одновременное, внезапное, массовое объясняется общим воздействием реверсивного феномена. Этим же объясняется непонятная недальновидность крупнейших ученых, однажды совершивших революционный прорыв в науке, но всю дальнейшую жизнь слепо не замечавших новые факты, подводящих к новым открытиям. Все вполне логично — открытие было нашептано, пусть даже подготовленному для его восприятия человеку, но кончилась индукция обратной стрелы времени, а современных знаний не хватило. Вспомните красноречивые примеры среди великих физиков и изобретателей.

Остаются необъяснимы мощные вспышки феноменов, нарушавшие плавно нарастающий график. Иногда реверсивный поток вызывал в истории события, эхо от которых прокатывалось сквозь века. Например, периодические явления пророков, положивших начало религиозным системам, древняя эпоха чудес, породившая сакральные мифы, средневековая эпоха трансмутаций. Забавно, золото действительно получалось из свинца, а эликсир вечной молодости существовал. Однако необразованные адепты Великого Делания действовали интуитивно, под воздействием неведомых знаний, брошенных в человечество отраженной стрелой времени. Они не смогли передать свое умение, не понимая механизма трансмутаций. Отсюда невнятность алхимических текстов, якобы не расшифрованных до сих пор.

Сегодня будут опубликованы материалы единой комиссии. Они содержат исчерпывающую информацию с массой исторических примеров. Перейдем к главному.

Влияние отраженной стрелы времени непредсказуемо. Она может выбрать любого — глупца, негодяя, мудрого, святого. По этой причине большинство реверсивных воздействий кануло в Лету. Люди не обращают внимание на тихие или громкие, но одинаково трудные к пониманию реверсивные сигналы. Глухому мудрено отличить воздух, вырывающийся из флейты, от сквозняка. Но не так все плохо. В интересующую нас эпоху имел место мощнейший всплеск воздействия реверсивного потока, проявление которого было буквально запечатлено на бумаге миллионными тиражами. Одной из самых значительных составляющих того всплеска стало взрывное развитие фантастики в XX веке. Как известно, уже в XXI веке начались тотальные повторы, новых тем не возникло. Да и откуда? Скопившиеся проблемы были стары как мир, и человечество наконец всерьез озаботилось своей судьбой. А еще через два века человечество перешагнуло предел Солонникова, иными словами, предел боязни гибели. До этого момента за сто лет с небольшим фантастика перелопатила горы тем и идей, воплощение которых в умах читателей привело к призрачной жизни множество цивилизаций и судеб самого человечества. К началу следующего века жанр окончательно выдохся. Его видоизмененные остатки растворились в симуляторах. Впрочем, и это было предсказано в фантастических книгах.

Человечество мечтало всегда, но в литературе это был лишь экзотический цветочек на лацкане сюртука повседневности. XX век сразу надел на человечество космический скафандр, выбил землю из-под ног и направил мечту к звездам. Почему взгляд вверх, в бесконечность? Ведь были и другие направления: искусственный разум, утопии, новый человек... Но символом фантастики стал не герб Города Солнца, не машина времени и не робот, а летящий звездолет...

Лядов растерянно прислушивался к себе. Как же так? Как он мог пройти мимо, не заметить? Значит, ходил он по своему XX веку если не задворками, то по одному и тому же маршруту. Но Еленский тоже бежал современной ему суеты, тоже ходил своими, отнюдь не общими дорогами.

— Среди предтеч звездных людей нет писателей-фантастов, — продолжал Витар. — Парадоксально, но объяснимо. Стелларменам уже с детства обычная человеческая фантазия кажется тесной. В мире звездного человека фантазия не нужна. Как не нужны симуляторы. Сверхмир утоляет любую жажду. Звездных людей пока очень мало, мы на стадии формирования. Только нашим несовершенством можно объяснить, почему обычный человек интуитивно, через смутные образы сумел проникнуть глубже в эту загадку, чем мы. Видимо, у естественной эволюции, при всей ее медлительности, имеются скрытые заделы, пока недоступные никому. Возможно, со Станиславом Лядовым произошел уникальный случай стихийного кратковременного Шага под влиянием мощнейшего реверсивного воздействия, которое отмечается в наши дни. Если этим силам подвластны законы физики и целые планеты, что говорить о человеке?

Чуть больше года назад Лядов начал смутно слышать будущее, но был не в силах истолковать информацию, несущуюся по обратной стреле времени, и потому продолжал видеть условный, архетипический сон, говорящий лишь о масштабе и неотвратимости приближающегося события. Он воспринимал почти пустой несущий сигнал. Мотивация его действий шла через эмоциональный канал. Крупицы информации были им восприняты и истолкованы на самом примитивном уровне аналогий. Что-то произошло в будущем. Что-то небывалое, эпохальное. Лядов внезапно увлекается XX веком. Чем славен этот век? Это век-эпоха. Очень жестокий, очень талантливый, ни на что не похожий. Век-родоначальник многих не известных человечеству ранее направлений, надежд и потерь. Век-перекресток. Несколько раз в этом веке мир был на грани гибели, причем половину этих ситуаций человечество не заметило, случайно выбрав верный путь. То, что нас ждет, чем-то похоже на XX век, с его темпом и новизной и, видимо, с выходом человечества в космос, с этим сильнейшим потрясением основ цивилизации... Должен особо подчеркнуть: мы очень надеемся, что ассоциация с XX веком не связана с жесточайшими мировыми — или космическими — войнами.

Вадковский с тревогой припомнил пистолет, взятый Лядовым в поход. Славка действительно не взял с собой книгу про освоение космоса, а взял оружие! Но оружие на неизвестной планете нужнее книги. Только одна книга нам действительно могла пригодиться — «Справочник туриста».

Стараясь не пропустить ни слова, Роман перебрал в уме все предметы, что были в черной кожаной сумке. М-да, об искусстве нет и речи. Стоп. Ведь был же дневник поэта. Но самым дурацким образом дневник был уничтожен. Причем руками самого Романа.

Голос стеллармена продолжал:

— Стрела обратного времени сама по себе мало что может создать в прошлом. Индукция возникает при наложении реверсивного сигнала на подготовленную почву. Будущее не тащит за собой прошлое, оно с ним перекликается, но иногда слабым щелчком все же может перевести стрелку на пути состава всей цивилизации. В XX веке наука и технология подошли к черте, за которой мерещилось множество перспектив, но победила одна. Почему космос? Почему в этот период реверсивный феномен индуцировал цунами фантастики? Почему сотни писателей стали преломлять на страницах своих книг несущийся из будущего поток информации, прежде доступный редким провидцам, святым и полубогам? Настоящий фантаст никогда не писал о науке и технике, он писал о будущем и человеке. Вектор темы отзывался на ее источник. Разглядеть тени грядущего очень трудно, способности у всех разные, и некоторые смогли сделать это лучше остальных. Был и тот, кто воспринял информацию без искажений. Этот писатель мог стать звездным человеком за письменным столом на время создания книги, принимая необыкновенные ощущения, «постоянного сатори» за вдохновение. Вся образовавшаяся мощь временной трансформации ушла на фиксирование и истолкование теней грядущего, протянувшихся в наше время. Закончив роман, автор вновь стал обычным человеком. Никто так и не понял, что за книга влилась в общий поток. Даже сам автор. Для него, читателей и критиков все так и осталось художественным вымыслом.

Экипаж «Артемиды» застыл. Все глядели на экран по-разному. Лядов — с томительным ожиданием и нетерпением. Он, конечно, все уже понял. Трайнис — с отрешенной до незащищенности задумчивостью. С таким лицом садятся не за штурвал корабля, а на циновку в саду камней. А Вадковский сидел с ногами на диване и в который раз лихорадочно прокручивал в памяти сделанное им на командном уровне — не забыл ли чего. Он даже умудрился пропустить мимо ушей несколько фраз звездного человека.

Скрестив руки на груди, Витар рассматривал притихшую троицу. Огонек прыгал в его глазах, в уголках губ пряталась улыбка. Молчание затягивалось.

Вадковский ощутил движение, повернул голову. Лядов медленно поднимался с дивана. Несколько секунд он стоял как оглушенный. Взгляд его не задерживаясь плавал по экрану, взбирался на потолок, обегал стены. С видимым трудом Лядов сфокусировался на стеллармене. Ворочая слова как камни, севшим голосом проговорил:

— Значит, в какой-то из древних фантастических книг наиболее точно описано чрезвычайно важное событие, с которым человечество столкнулось бы через несколько сотен лет?

— Да, — сказал звездный человек. — Событие. Или целая эпоха.

— Откуда вы это знаете?

— Так должна действовать отраженная стрела времени.

— Это оно, — пробормотал под нос Лядов. Вскинул голову. — Но где же все эти книги?

Стеллармен посмотрел на Вадковского.

Роман поднялся, положил Лядову руку на плечо. Тот удивленно обернулся. Похоже, он давно забыл, что не один в кают-компании. Вадковский негромко начал что-то объяснять, уводя Лядова к выходу.

До Трайниса долетал мягкий, заботливый голос Романа:

— Не торопись... все подготовлено... времени у нас полно... читай, прислушивайся... там все, что смогли найти на Земле.

Лядов шел, склонив голову, и, казалось, не слушал.

Они скрылись в коридоре.

Трайнис бросил взгляд на экран. Витар был виден в полный рост. Он отошел от видеофона и стоял у самого окна на фоне гигантского медленно крутящегося туманного протуберанца, размывшего незнакомое светило. Рядом с ним стояла молодая женщина. Трайнис никогда раньше не видел звездных, если так можно выразиться, женщин. Но он сразу понял, что это одна из них. Гибкая фигура, длинные, просто зачесанные назад волосы крупными волнами сбегали по спине. Второй раз в жизни у Трайниса сама собой начала отваливаться нижняя челюсть. Кто там говорил, что стеллармены изуродовали себя, предали человечество, что, мол, они вообще не люди? Полная ерунда, если мне не врут мои глаза!

Женщина и Витар смотрели друг на друга молча, но летящие, дышащие эмоциями лица, скрытое стремление друг к другу, почти невидимое для посторонних, давали понять, что звездные люди отнюдь не молчали. В лице женщины что-то изменилось. Опустив ресницы, она повернула голову и, распахнув глаза, уперлась взглядом в Трайниса. Что-то горячее ощутимо коснулось лица. Трайнис отшатнулся, стукнувшись о подголовник, схватился за щеку. Его бросило в жар, дыхание сбилось, сильно застучало сердце. И тут экран погас.

Трайнис вскочил.

— Откуда шла передача?!

Экран покрылся стандартной технологической сеткой. Стремительно прыгая от точки к точке, начал формироваться маршрут видеоканала. Где-то через полтора десятка звеньев конец нового отрезка, начавшегося, кстати, в двадцати парсеках, не уткнулся в кружок со столбиком координат и пояснительным текстом, а запульсировал вопросительным знаком.

Глава 6. НФ

Помахав рукой, Вадковский опустился на лифтовой площадке. Дверь за ним закрылась.

Лядов озабоченно повертел в пальцах универсальный перстень-ключ и осторожно положил его на край полки. Пальцы дрожали. Лядов нерешительно топтался. Его подмывало повернуться, но останавливал судорожный страх, как перед прыжком в пропасть. Собравшись с духом, он все же повернулся. И налетел на невидимую преграду. Книги. Старые книги. Стены, ущелье из книг. Он втянул в себя воздух. Вдох длился бесконечно. Он никак не мог напиться живительным кислородом — с такой скоростью бешено стучащее сердце гнало кровь по сосудам. В воздухе повисло напряжение, как перед грозой. Показалось, чуть померк свет. Пальцы легкими касаниями нащупывали невидимые нити. Ноздри затрепетали, втягивая тонкие запахи. Лядов двинулся по осевой коридора. Книжные стены сами скользили справа и слева, заворачиваясь в трубу. Взгляд метался по полкам, успевая коснуться каждого корешка. Лядов не мог сказать, шел он быстро или медленно, и вообще — шел ли сам. Какая-то сила продавливала его сквозь цветные, физически ощутимые конусы света, бьющие из каждого корешка в центр коридора. Ему только оставалось вертеть головой. Несколько книг из многих сотен на всем протяжении коридора светили особо сильно, как прожекторы, затмевая соседние. Подавляющее большинство были разноцветными и слабыми. Какие-то едва тлели. Некоторые чернели темными провалами. Причем чернота могла быть скучной пустотой, а могла, вращаясь плотоядной жуткой воронкой, затягивать, звать куда-то. Над одной книгой в дальнем конце коридора медленно колыхался язык фиолетового пламени. И это почему-то было страшнее черной воронки. Лядов остановился и зажмурился, напуганный столь явной визуализацией. Осторожно открыл глаза. Просто полки с книгами. Светлый, чистый коридор. Лядов в недоумении обернулся. От двери отделяло всего несколько шагов. Он постарался вспомнить, какие корешки «светили» сильнее. Ничего не вышло. От тысяч книг рябило в глазах.

Если раньше накатывала масштабная, но невнятная тьма предчувствий и позывов к действию, то сейчас видения измельчали, став при этом очень конкретными. Надо было сразу хватать «светящиеся» книги. Видимо, перенапрягся, слушая стеллармена, и на несколько секунд сделал не Шаг даже, а Шажок — увидел свет мира идей, бьющий из книг, и тут же вернулся из Сверхмира назад. Что ж, тогда применим чисто человеческий способ — планомерную осаду.

Он встал лицом к стеллажу. Покружив взглядом, наугад вытащил книгу. Внимательно рассмотрел, почти обнюхал обложку, раскрыл, пощупал бумагу, пробежал несколько абзацев. Ничего. Или совсем чуть-чуть, какой-то звучок на задворках сознания. Он даже не знал, как будет выглядеть узнавание, он не знал, что ищет. Лядов с сомнением вернул книгу на место.

Книги молчали. Они не были безмолвны, как камни, они несли в себе слова и мысли, им было что сказать, но они молчали как люди, к каждому из которых сначала надо найти индивидуальный подход, разговорить.

Постояв в нерешительности перед неприступной стеной, Лядов начал с самого простого и естественного — с названий. Не задумываясь более ни о чем, он бродил от стеллажа к стеллажу, останавливался, склонив голову набок, и читал. Хмурился, задумывался, улыбался, недоумевал. Некоторые названия звонко отдавались в мозгу и на миг разбрасывали призрачные радужные лучики. Так вспыхивает пригоршня цветных зеркальных осколков, вынесенная из темноты на полуденное солнце. Что это означало, он не понимал — некоторые из таких искристых названий не особенно-то и нравились. Но это было как раз хорошим знаком. Перед такими книгами он чувствовал себя как перед закрытой дверью. Он выдвигал эти книги к краю полки, чтобы вернуться позже. Он считал, что названия весьма условно перекликаются с содержанием книги — слишком они кратки, а потому данный способ вряд ли будет продуктивным.

На втором часу хождения, выдвинув очередной том с трудно сочетаемыми словами на обложке и уже отвернувшись, он почувствовал — что-то не пускает. Он развернулся, деловито выудил книгу и начал читать с середины. Деловитость сразу исчезла. Неосознанно приближая лицо к простым словам, напечатанным выцветшими буквами на потемневшей бумаге, он чувствовал полет сквозь текст. Не замечая ни сюжета, ни темы, ни героев, он на мгновение ощутил себя автором. Механика сюжета безжалостно огрубляла неуловимые предчувствования, и потому к сюжету будем относиться свысока... Читая написанное сомнамбулой, становишься таким же... Задохнувшись, он захлопнул книгу. Слишком размыто, безоглядно, словно летишь под уклон. Но это оно! Лядов медленно, пробуя на вкус, прочитал фамилию на обложке. Надо найти все, что он сочинил. Автор не просто писал в определенной стилистике, чтобы получать гонорары. Этот человек говорил смутно потому, что смутно слышал. Но он слышал, а не выдумывал. Что касается названия, налицо была явная и глубинная связь трех слов на обложке с четырьмястами страницами текста. Похоже, автор много времени отдал поиску этих трех слов. Как он этого достиг?

Лядов начал хватать с полок книги без разбора. Оказалось, действительно большинство случайно открытых книг ничего из себя не представляли, так же, как и их названия. Он вернул находку на место не до конца, так, чтобы корешок торчал над краем полки.

...Была ночь. Какая по счету — он не знал. Весь свет на этаже был погашен. Призрачно, на грани наваждения светились плинтусы и косяки. Тихо было так, словно над головой было открытое космическое пространство. Лядов очень любил работать в такое время.

Он сунул древнюю дискету в щель универсального транслятора. Этот прибор используют работники архивов и музеев, когда имеют дело с вышедшими из употребления информационными носителями. Транслятор, проглотив носитель, начал издавать задумчивые компьютерные трели, потом долго шуршал и щелкал, подбирая механику считывающего механизма и одну из сотен древних операционных и файловых систем. Наконец на экране появился текст. Лядов снял со стола транслятор, уселся на пол и положил прибор перед собой. Озаряемый бледным светом экрана, он начал читать произведение, которое больше ни в каком виде на Земле никогда не существовало. Возможно, роман был распечатан на принтере и его прочитали друзья автора. Может быть, прочитали родители. И все. Лядов не понимал, что помешало автору стать профессиональным писателем. Стиль его, Лядов уже мог за это ручаться, перелопатив за неделю несколько сотен книг, был безусловно хорош. А что до шероховатостей — так это работа редактора. И вообще это черновик. Надо будет про него все узнать. Сделать это будет сложно — фамилия автора в тексте отсутствовала. Только название, а под ним, в скобках, несколько рабочих вариантов. Файл явно не предназначался для посторонних глаз. Электронный черновик. Завязка неизвестного никому романа была многообещающей. Крепкий, ясный сюжет, все стоит на своих местах. Впрочем, возможно в то время фантастику оценивали по совершенно другим критериям. Все-таки не понятно, почему роман не пошел в тираж. Интересно, что в ту эпоху творилось на Камее? Может быть, есть книга, посвященная этой жуткой планете? Интересно было бы почитать.

Лядов прогнал сотню страниц и пробежал глазами несколько абзацев. Безусловно, эта книга — вернее, рукопись — «отмеченная». Здесь есть то, что ищут стеллармены. Лядов уже знал: ближайшие сутки будет внимательно читать только один роман. Может быть, он и окажется искомым. Постой-ка... Авторы имеют свойство ставить на последней странице дату и место написания. Лядов снова отмотал внушительное количество страниц, и вздрогнул. Роман был не окончен. Очередная глава обрывалась фразой «я медленно обернулся». Фраза была именно оборвана. Не было даже многоточия. Так вот почему не появилась книга... Автор либо забросил писание под давлением невыносимых бытовых обстоятельств, либо с ним что-то случилось. Просто так талантами не бросаются. Текст говорил о том, что автор прекрасно понимал свой уровень, виртуозно скользя между философичностью и развлекательностью. И как на зло ни имени, ни даты, ни географического ориентира. Лядов достал из транслятора дискету и аккуратно поставил ее на край полки — так ставят любимые фотографии. Он почти физически ощущал потерю. То, что он искал, что явно проглядывало в завязке произведения, автор не успел набрать на клавиатуре, но наверняка продумал. Все исчезло вместе с его вильнувшей линией жизни.

Лядов сидел за длинным столом в конференц-зале, сжимая стакан с давно потеплевшим соком, и неподвижно глядел сквозь столешницу. На всем этаже горел яркий свет. В голове иголкой по заезженной пластинке разматывалась последняя неоконченная глава, натыкалась на «я медленно обернулся» и вновь прыгала в начало. Надо было как-то отвязаться от прилипчивого видения.

Он с удивлением посмотрел на стакан с соком. Поднялся и заказал бутылку вина. Того самого, что они пили на Камее и которое было весьма популярно в XX веке в определенной культурной среде.

Он долго бродил меж стеллажей — ему так и хотелось сказать «у подножия стеллажей», — держа стакан в ладонях, пригубливал терпкое сладкое вино и старался ни о чем не думать. Вино ассоциировалось со всем хорошим, что они повстречали на негостеприимной Камее. Дружба, преодоление настоящих опасностей, настоящая романтика. На мгновение даже почудился запах костра. Как бы пресытившийся симуляторами народ не подался в подобные самоволки.

Лядов прилег на пол, осторожно положив голову на стопку книг. Поставил рядом стакан. Думал, скользя глазами по корешкам еще не читанных, ждущих своей очереди томов. Осталось немного. Штук двести.

Надо сказать, что «отмеченных» рукописей в процентном соотношении было меньше, чем «отмеченных» книг. Многие неизданные авторы грешили сырой логикой произведения, сводящей на нет цельность общего замысла. Вместо пряжи с красивым рисунком получался комок разноцветных нитей. Такие произведения Лядов не «слышал», едва начав читать. Чтобы удостовериться, представляет книга ценность для проекта или нет, приходилось читать целиком. Сверкнувшие было находки терялись за неожиданными, совершенно ненужными поворотами сюжета, которые в свою очередь так же не имели логического развития. Несколько рукописей пришлось отвергнуть, хотя у авторов имелся потенциал, который Лядов называл изотропным. Надо было просто подольше посидеть над рукописью и никуда не торопиться, дабы авторское ощущение выбрало одно русло, застыло конкретной отливкой, а не растеклось наспех шлепнутым блином.

Одна отвергнутая рукопись особенно врезалась в память, но по причинам иного плана. Написанная простым карандашом в амбарной книге скотником совхоза «За коммуну!» деревни Забабахино, вещь брала за живое. Страницы были прожжены во многих местах, испещрены кругами от донышек мокрых сосудов, на полях наряду с рисунками звездолетов и женских профилей, чужой, не авторской рукой были написаны матерные слова и нарисованы рожицы чертей, а некоторые слова в тексте той же чужой рукой были перечеркнуты и заменены на народно-альтернативные. Рассказывалось в этом произведении о том, как зловредные замудяне с Сатурна решили похитить орденоносную свиноматку с целью коварно изменить ее генетический, код, дабы после захватить Землю, проникнув в тела людей через шашлык. Почти воплощенный бесчеловечный замысел рухнул, когда санэпидстанция нагрянула с проверкой в придорожное кафе, где жарилась первая партия генетически измененного шашлыка. Никто дьявольского жаркого отведать не успел, так как кафе было немедленно закрыто в связи с вопиющими нарушениями норм гигиены, невзирая на попытку хозяина кафе дать взятку. Короче, Землю спасла антисанитария и верность служебному долгу.

Лядов нащупал бокал, приподнял голову, хлебнул вина и улегся снова.

Профессиональные авторы писали более гладко, но иногда за плохо пригнанными эпизодами Лядов видел крепко свинченный каркас, который видеть совсем не полагалось. То ли автор спешил, то ли разочаровался в сюжете, но уже не мог остановиться — договор ли с издательством над ним висел, либо писать стало привычкой.

Допив вино, Лядов уснул прямо на полу, свернувшись калачиком, сунув ладони под мышки, со стопкой книг под головой.

Утром он с удивлением обнаружил, что помнит большие куски, даже целые главы из прочитанных книг. Не загромождая память, тексты легко появлялись откуда-то, стоило подумать о произведении или авторе. Это было очень удобно. Лядова не занимала мысль, откуда пришло такое умение. Возможно, сказалось долгое нахождение среди книг, или, быть может, события последнего безумного месяца включили какие-то скрытые ресурсы, или с памятью произошло что-то иное — ему это было не важно.

Отныне он мог мгновенно сравнивать весьма пространные куски текстов, искать пропущенные в первом прочтении смысловые слои, почти не обращаясь к бумажным страницам. Сложный маршрут прогулок по этажу в лабиринте сплошных книжных полок оборачивался молниеносным перечитыванием сотен томов. Он не мог дословно цитировать всю книгу, конечно, но чем качественнее был текст, тем четче вырисовывалось облако образов и смыслов. Каждому произведению была присуща своя уникальная форма.

Понемногу между отдельными, совершенно не связанными ничем произведениями — авторы могли жить в разных столетиях на разных континентах — начали появляться тонкие связующие нити. Данный факт очень заинтересовал Лядова, но пока было не ясно, что с этим можно сделать.

Он не мог сказать, что хочет разобраться в произошедшем на Камее. Больше это походило на прежнее увлечение стариной, к которому он относился совершенно некритично. Просто делал то, что нравилось делать. Однако сейчас цель стала конкретной, а средства гораздо более овеществленными. Тысячи настоящих древних книг и тем более рукописей вызывали громадный эффект присутствия. Ему даже не приходилось прилагать усилия, чтобы почувствовать себя в прошлом. Факт нахождения на космической лаборатории — если не заходить в рубку и ангар с выключенными киберами — был недоказуем. Стандартные для любого времени коридоры и комнаты, типовые деревянные стеллажи, а в них книги. Более — ничего.

Прошла еще неделя. Прежде идеально ровные ряды книг давно превратились в полуразрушенные брустверы. На полках зияли пустоты, словно их глодало ненасытное время. Теперь сотни книг лежали на полу, разложенные по темам стопками, пирамидами, веерами, «паровозиками», лежали по одной, раскрытые текстом вверх, текстом вниз, нафаршированные за-кдадками, сориентированные по сторонам света. И с каждым днем свободного места для ходьбы оставалось все меньше. Лядов аккуратно огибал книжные сталагмиты, перешагивал книжные валы и пригорки. В кажущемся хаосе у него была четкая система, ориентироваться в ней было легко. Книги группировались по темам, авторам, и по «отмеченности». Лядов изменил первоначальную систему, которую стеллармены предложили Роману вместе со списком книг. Тот расклад был слишком простым: по темам и годам. Сюжетно-тематически перевес был на стороне космоса и контактов с иными цивилизациями. Лядов не знал, результат ли это действительной литературной тенденции в XX веке, либо выборка была сделана стелларменами сознательно. Далее шли параллельные миры и путешествия во времени. Искусственный разум и искусственная реальность. Утопия и новый человек. Парапсихология и реинкарнация.

В новой лядовской системе даже во взаиморасположении тематических групп книг на этаже была своя логика. Охватывая внутренним зрением тысячи томов, которые карабкались под потолок, расплескивались у подножий стеллажей и разбегались по полу, Лядов видел в них больше, чем крупнейшее собрание сочинений в фантастическом жанре. Иногда из смысловых облаков и образов книг, как из валунов и кирпичей, туманным холмом, выше становясь призрачной башней, во многом недостроенной, с провалами в стенах, но уже с вполне узнаваемым силуэтом, и даже где-то в далекой зыбкой высоте с чем-то похожим на развевающееся знамя с неразличимым символом, иногда перед ним возникало здание древней фантастики во всей своей красе.

Лядов не обманывал себя. Даже прочитай всю фантастику, он не стал бы универсальным знатоком жанра, ведь искал он исключительно свое и не фиксировался на сотнях других идей. То, что он ищет, в эпоху, когда жил неизвестный автор-провидец, вряд ли казалось окружающим чем-то из ряда вон выходящим. В те времена все, что отличалось от пейзажа за окном, нарекалось фантастикой. Будь то божественное прозрение, гениальный просчет тенденций, крепкая работа ремесленника или поток графомана. Найти труднее, чем спрятать. Особенно если это бриллиант в куче битого стекла.

Лядов не спеша двинулся привычным маршрутом. Каждый корешок он давно узнавал «в лицо». Узнавание мгновенно вызывало в памяти первую фразу произведения.

«В тот день с утра было очень жарко и солнечно».

«На космодромах трава не растет».

«Спасаясь от пены, Фрэнк бросился на четвереньки, юркнул в круглый лаз какого-то коллектора».

«Из одежды на дежурном навигаторе Иве Кендалл имелись только боевой спецкостюм и ниточка от тампакса».

«Уровень моря медленно, незаметно для глаза понижался последнюю тысячу лет».

«Меня зовут Максим Каммерер».

«Бар назывался просто и незамысловато: „Волга“».

«Четверг выдался просто удивительный».

«Только что была огайская зима...»

«Снег был пушистым и добрым, совсем не похожим на жесткий, как наждак, кристаллический фирн полярной пустыни».

«Герман Иванович принес в класс стопку наших тетрадей».

«Произошло это в подмосковном поселке Кратово, где я поселился на покой».

«Дом понравился Анне еще издали».

«У меня не было никаких вещей, даже плаща».

«Был поздний вечер четверга, и я здорово нагрузился, а в коридоре было темно — только это и спасло меня».

«Сверкающей драгоценностью лежал этот город на груди пустыни».

«Однажды я сказал отцу:

— Папа, я хочу на луну».

«В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казались галереей портретов».

«Был, видимо, июнь».

«Луной эта планета так и не обзавелась».

«Над темным лесом поднималось море тумана — мягкого, серого, мерцающего».

«Все-таки интересно, что чувствует охотник, видя, как волк — и совсем не матерый — перепрыгивает через флажки?»

«Путешественник по Времени (будем называть его так) рассказывал нам невероятные вещи».

«Но было предуведомление. И пришло оно путем неисповедимым».

«Мохнатый от звездной пыли рукав Галактики уплыл в сторону, переместился на левую полусферу экрана и угас».

И так до бесконечности.

Если дело было вечером, то к концу таких прогулок Лядову начинало казаться, что все прочитанное им сливается в один грандиозный фантастический мегароман. Любимым развлечением в такие моменты было придумывание названия для этой многотысячетомной книги. Это было верным признаком, что пора ложиться спать.

Постель он соорудил под столом в конференц-зале. Вернее, место для нее осталось само собой методом исключения. Сначала книги вытеснили его из каюты, потом из коридора. И только под столом конференц-зала, сплошь занятом раскрытыми романами и сборниками, не было книг вследствие постоянной сумрачности и невозможности чтения.

Лядов, не раздеваясь, заполз на совершенно плоскую, убитую постель. Усталым голосом отдал команду погасить весь свет. Лежа на спине, слипающимися глазами смотрел в кромешную темноту. Темнота напоминала странные сны-наваждения, изредка посещавшие его на Земле, до полета. По версии стелларменов это был всего лишь опорный сигнал отраженной стрелы времени. Снов тех он больше не видел, но отныне в темноте была жизнь. Прочитанные книги оживали, населяли темноту и тишину командного уровня сценами, диалогами, иллюстрациями, кусками еще не снятых фильмов. Ночь опять предстояла бурной. Какая-то часть мозга не желала засыпать и продолжала работу. Словно кто-то кидал ниточку в неведомую область Вселенной, где герои книг самостоятельно живут в своих мирах, и за ними остается только наблюдать. И Лядов наблюдал за этим чрезвычайно сложным и в высшей степени сумбурным сном, всю ночь балансируя на этой ниточке. Самое удивительное, что к утру он высыпался, несмотря ни на что. А утром что-то менялось. Откуда-то появлялись силы и идеи. Что-то вновь вело его вдоль стеллажей, вдоль черных строчек на белом фоне так же уверенно, как когда-то давно, в другой жизни, вело с Земли на Камею. И он продолжал обход книжных полок.

За эти дни многие книги стали его близкими друзьями: знакомыми, задиристыми, задумчивыми, кристально ясными, туманными. Ежедневно проходя разными маршрутами, он разговаривал с книгами, брал их в руки, садился на пол, листал, откладывал, думал, брал книгу снова, снова листал, увлекался, зачитываясь. Выдвигал какую-нибудь книгу, чтобы не забыть, но спустя какое-то время, проходя мимо, небрежно задвигал обратно в общий ряд. Спохватываясь, рыскал по всему этажу, мучительно вспоминая, откуда могла выплыть та или иная фраза. С облегчением находил книгу. И тут же начинал испытывать сомнения. Он кружил, как ищейка над невидимой норой хищника. Он не знал, что ищет.

Много было неожиданных встреч, открытий. XX век предстал перед ним с совершенно неизвестной стороны. Привкус времени совершенно изменился. XX век больше не казался равниной изредка оживляемой монументами отдельным событиям и людям, а напоминал отныне сложный ландшафт, тесно заполненный зданиями, площадями, деревьями, памятниками, людьми. Фантастика же представлялась чем-то вроде рыболовной сети, в ячейки которой обязательно должно было что-то попасть.

Однажды он нашел книгу, которую не смог читать. Точнее, все оказалось гораздо хуже. В общем, дело было так. Лядов взял с полки новую книгу. Новую в смысле нечитанную. Сама книга была побеждена временем, давно и безоговорочно капитулировала, потеряв несколько десятков страниц с обоих концов и кусок обложки. Он кивнул неплохому, многообещающему названию и начал читать. Коричневые края страниц крошились под пальцами. Начиналось все хорошо. Автор показался честным профессионалом, в этих случаях при жесткой, расчетливо грамотной композиции собственно мысль произведения логически развивалась до самого финала, не расщепляясь на стереотипные ходы. Разве что развивалась без особой крылатости. От гения профессионал отличается отсутствием великолепной непредсказуемости. Через десяток страниц Лядов ощутил беспокойство, хотя завязка еще не раскочегарилась, увязнув в бесконечных сюжетных развилках, которые торопливо, захлебываясь, подбрасывал читателю автор. Его как будто переполняло что-то. Глянул на обложку. Ба! Знает он этого автора. Крепкие, ровные, вполне ясные писал вещи. Даже несколько, что называется, на потребу. «Отмеченных» среди них не было, но некоторые послужили фундаментом для «логических куч». «Кучами» Лядов называл разнообразные напольные архитектурные сооружения из книг, связанных одной идеей. Но впервые имя знакомого автора не вспомнилось, словно Лядову глаза кто-то отвел, хотя стиль остался вполне узнаваем. Словно написана была чужая книга... с чужого голоса... писатель воспринял по обратной стреле что-то такое... слишком далекое, слишком... Страшное? Чуждое? Не хочу этого знать, не могу это читать... Что бы там ни случилось, это гораздо дальше от нас, чем в своей гипотезе предполагают стеллармены. К Камее это никакого отношения не имеет... к человечеству тоже... У Лядова вдруг заболела голова. Во всяком случае это так далеко, что к тому времени человечество найдет выход из положения. Осторожно держа книгу двумя пальцами, он добрел до утилизатора и торопливо кинул беззащитную стопку истлевших листов в пасть небытия.

Это происшествие на целый день выбило Лядова из колеи. Спасло лишь чтение веселой детской повести, простой и ни на что не претендующей в свете его поисков. В повести очень молодой человек бесшабашно перемещался по времени, постоянно попадая то в сложные, то в нелепые ситуации. Лядов даже увлекся, с легким сердцем, как простой читатель.

Впервые за много дней включился видеофон. Вадковский и Трайнис с любопытством заглядывали с той стороны экрана.

— Тук-тук. Можно в гости?

Лядов медленно поднял голову от лежащей на коленях книги. Осмысленность вернулась в его глаза немного позже. Он кивнул:

— Конечно, заходите. Куда вы пропали?

— Мы не хотели тебе мешать.

— Вы не можете мне помешать. Я тут немножко заработался, самое время отдохнуть.

Лядов с видимым облегчением захлопнул книгу. Он заметно исхудал, под глазами легли тени. Но взгляд был очень наполненный, незнакомый, задумчивый.

Вадковский и Трайнис переглянулись.

— Слава, карантин кончился три недели назад.

— Вот как... У меня тут нет часов. — «Ты хотел видеть мои часы? — спросил Федор Петрович. На скатерть рядом с моим мобильником легла резная серебренная луковица с цепочкой. — Я придерживаюсь старых традиций».

— Мы сейчас придем.

— Вы еще на станции? — удивился Лядов.

— Конечно.

Отъехала дверь. Вадковский и Трайнис замерли на пороге.

— Что это?

— Книги.

— Почему в таком виде?

— Да вы проходите. Осторожно, тут трудное место есть. Идите вдоль книжного вала, держитесь за стеллаж. Эта «кучка» — сто тридцать пять книг. Забавная ситуация. В разное время на протяжении двух сотен лет авторы постоянно приходили к одной и той же идее, разрабатывали ее, разбирали по винтикам, мусолили в сериалах, но так и не довели до логического конца, хотя вывод, по-моему, был очевиден. Своего рода феномен. Так и кажется, что была некая интеллектуальная помеха, нечто, отводившее мысль. Тоже ведь тема, кстати. У меня уже есть списочек подобных находок. Займусь на досуге.

Лядов застыл, сцепив ладони перед грудью.

— Ну и завалы, — заозирался Вадковский. Прыгая с одного островка чистого пола на другой, он едва не столкнулся носом с металлической трубкой. Замер в миллиметре в последнюю секунду. — Стремянка здесь зачем?

— Иначе совсем не пройти, видите? — очнулся Лядов. — Тут у меня в разворотах на самых интересных страницах лежат пятнадцать романов разных авторов. Уникальный случай. Я убежден, что жизнь идей протекает независимо от человека. Эх, ды вы не читали... Долго объяснять. В общем, незнакомые между собой авторы рассмотрели с разных сторон некую идею. И это не повторы, заметьте. Словно сговорившись, каждый описал свою часть. Жаль, это не то, что мы ищем. Под этими пятнадцатью лежат еще двадцать шесть романов, но в них идея уже не так ясно выписана. По стремянке можно через все это перебраться на свободное место. А там уже будет легче.

— Это понятно, — сказал Вадковский. — Почему книги-то разбросаны?

— Потому что книги сами так легли.

— Ты хоть питаешься тут? — заботливо спросил Трайнис.

— Я-то? — Лядов задумался. — Думаю, да. Здесь нет часов. Только смена дня и ночи. И то не всегда. Погодите, а вы почему не на Земле? Тоже какое-нибудь задание?

— Нет, Слава, — терпеливо сказал Вадковский. — Мы просто остались. Вместе с тобой.

— Как продвигается работа? — спросил Трайнис.

— Работа... — Лядов присел на корточки перед стопкой книг и, глядя на стеллаж, произнес чужим голосом: — «Отныне твоя работа — думать, — сказал Морган. Черная железная дверь затворилась за ним на семнадцать лет».

— Ясно, — деловито сказал Вадковский. — Слава, я тут меню сбацал, много новых блюд сварганил. Где у тебя стол?

Взгляд Лядова ожил:

— Прикольно ты говоришь, Рома. Мне нравится.

— А то, — гордо выпятил подбородок Вадковский. — Не сандалием амброзию вкушаем.

— Стол занят.

— Тогда давай на полу, — решительно предложил Роман.

— Давай. Как раз одно место надо расчистить. За мной.

Несколько десятков романов вернулись в стеллаж, заняв две нижние полки.

— Очень красивая идея, — улыбаясь, пояснил Лядов, сидя на полу и ласково гладя корешки. — Тщательно выписанная, досконально разработанная, но абсолютно не подходящая к нашей ситуации. И к тому же — чистая литература. Обратная стрела времени тут не причем.

— Понятно, — почти сурово кивнул Вадковский. — Что рекомендуешь почитать?

— Хм, — озадачился Лядов. — Как вы вовремя. Пожалуй, я попрошу вас прочитать несколько книг. Мне нужно... — Он пощелкал пальцами. — «Ты будешь следить за чужими мыслями, — сказал мне человек с холодным взглядом, — ибо в этом мире нет ничего твоего». Есть несколько романов. Пока я их вспоминаю — что-то там вроде брезжит, мерещится. Но едва начинаю вчитываться — все исчезает. Я не понимаю почему, не могу ухватить ниточку. Может быть, у вас получится на свежий взгляд? Или вместе устроим мозговой штурм, как раньше. Впрочем, я ни в чем, ни в чем не уверен. Что-то надо со всем этим делать.

Лядов осмотрел окружающий книжный хаос как архитектор рассматривает невозделанный дикий ландшафт.

— Прочитаем, — успокоил его Вадковский. — Но сначала мы тебя накормим.

— Очень вкусно, — сказал Лядов и потянулся за добавкой.

— Я думаю, будет вкусно. — Вадковский не спеша вытирал пальцы салфеткой, с улыбкой наблюдая за Лядовым. — Небось, питался водой и сухарями, а, Слава? Ну, где твои романы?

Лядов долго вел друзей по книжным лабиринтам.

— Вот.

Они остановились над небольшой «логической кучей» — всего-то десяток книг. Тропинка, разбиваясь, обтекала стопку с двух сторон. Вадковский и Трайнис взяли по книге.

— Я мог бы отказаться от этих произведений, — сказал Лядов. — Полтора стеллажа вообще еще не прочитано. Но это будет в ущерб полноте картины, брешь. Не хотелось бы иметь ее в фундаменте. Вам где удобнее расположиться?

Трайнис не ответил. С трудом беззвучно артикулируя, он вчитывался в выцветшие строчки.

Вадковский заложил книгу пальцем, осмотрелся:

— А я бы здесь пожил, если тебе это не будет мешать.

— Какое там мешать, — обрадовался Лядов. — Брожу как волк в клетке, поговорить не с кем. Только тесно у меня.

— Ничего, — сказал Вадковский. — После Камеи я стал универсальным и очень жизнелюбивым.

— Ну, не знаю, — сказал Лядов. — Я только рубку и ангар не заставил книгами.

— Рубка и ангар не подходят. Они в данной ситуации анахронизм наоборот. — Вадковский начал пробираться к выходу. Обернулся: — Как назывался предмет мебели из крупной сетки, подвешиваемый в двух точках?

Лядов на миг застыл:

— Гамак?

— Вот именно. — Вадковский скрылся в коридоре. Удаляясь в сторону синтезатора, долетел его голос: — Гинтас, пошли обустраиваться.

— Иду. Сейчас.

Не отрываясь от книги, Трайнис осторожно пробирался к выходу по узенькой тропинке чистого пола.

В тишине поскрипывали гамаки, низко натянутые между стеллажами, да шелестели перелистываемые страницы. Рядом с гамаками на свободных полках стояла еда и напитки. У каждого на полу, близко — руку протянуть — высились по две стопки книг — прочитанных и ожидающих очереди. Читали вдумчиво, деловито. Именно так они шли по джунглям Камеи — не отвлекаясь на постороннее. Лядов не стал делать себе гамак. Он принес свою спартанскую постель и положил в крошечном свободном закутке за огромной горой книг. Иногда он оставлял сосредоточенно глядевших в страницы друзей и отправлялся бродить по этажу. Все заслуживающие внимания книги были им прочитаны. Требовалось осмыслить, утрясти прочитанное. И это, похоже, происходило. Лядов чувствовал, как в нем перекладываются детали, фрагменты и кусочки независимо от того, чем он занимался.

Вадковский заложил страницу пальцем и сказал, обращаясь к потолку:

— Слава, ты, похоже был прав тогда.

— М-м? — нахмурясь, оторвался от размышлений Лядов. — Что?

Он лежал, заложив руки за голову, смотрел в потолок. Вадковский повернулся набок, гамак закачался.

— Помнишь, я говорил о цепи и звеньях истории, а ты, наоборот, о некоей связи части человечества сквозь время? Ну, не важно. Скорее всего верна твоя гипотеза. Я подумал, а что если этот мощный реверсивный феномен, происходящий сейчас, и есть то чужое внимание и присутствие в нашем времени? Ты интересуешься XX веком. Твое реверсивное воздействие на этот век будет крошечным. Тень твоя скользнет по стене дома, где живет Еленский, или упавший лист за его окном взлетит и прирастет к ветке. Никто этого не заметит. А заметив, не сможет сделать никаких выводов. У нас же сейчас нечто, могущее переделать биосферу целой планеты и локально нарушать физические законы, проявляет интерес к нашей эпохе. Представляешь, что может быть источником феноменов на Камее?

— Нет, — покачал головой Лядов.

— И я — нет, — сказал Вадковский. — Но это явно не частный интерес одного человека к судьбе другого одного человека.

— Стеллармен так говорил, — прошептал Лядов.

Спал в эту ночь Лядов отдельно. После разговора он впал в задумчивое состояние, долго бродил по этажу, останавливаясь то у одной, то у другой горы книг. Ни к одной книге не притронулся, только размышлял. Не пошел ужинать. Было далеко за полночь, Трайнис с Вадковским уже спали. Лядова сморило среди разоренных" стеллажей и «логических куч».

Ему снова приснился сон. Главный сон. Бескрайнее кочковатое поле. За ним — хмурый, неисчерпаемый как вечность, океан.

— Господи, опять. Сколько можно... Чего еще ты хочешь от меня?

Он медленно поднялся и повернулся к дверному проему, за которым за прошедшие недели осела избранная фантастика с последней трети XX века и до конца первой четверти XXI века. Несколько сотен книг, большая часть из которых так или иначе связана темой контакта на фоне глобального кризиса человечества. Сценариев было много. Человечество ставилось перед непростым выбором. Появление на горизонте чужой цивилизации создавало прецедент сравнительной истории, давало возможность критически окинуть пройденный путь. До сих пор ни первобытный Хорней, ни до основания уничтоженный Катарсис не давали такой возможности. Продолжать человечеству свой путь? Но что продолжать, если вдруг оказалось, что мы давно в тупике? Изменить на развилке направление? Сменить парадигму генерального пути, заведшего в тупик? Но парадигма основывается на естестве человечества как вида. Наша жестокая история естественна для нас. Авторы разгулялись, пугая себя и читателей проблемой неразрешимого выбора. Такие книги обязательно тянут за собой шлейф многолетних споров. В условиях, в которые писатель загонял земную цивилизацию, были принципиально невозможны простые решения. Но и сидеть перед проблемой вообще без решения — смерти подобно. И вот, книга выходит. Критика скалит зубы, засучивает рукава. Враги и поклонники ведут тяжелые баталии на страницах околофантастических изданий, а особенно — в Сети, предтечи Пространства. Не ожидавший такого поворота писатель в сотый раз объясняет, что ничего он не имел в виду, а что сказал — то и хотел сказать. Он не оправдывает своего героя. Герой действовал сообразно обстоятельствам, вынуждавших выбирать стратегические цели в ущерб сиюминутным. Устав от наскоков, писатель спрашивает у зарвавшегося оппонента: «А сами вы как бы поступили?» Это охлаждает пыл на короткое время, и спор разгорается снова.

Какая-то сила тыкала его лицом в эти двери, как слепого котенка.

Сюда, сюда.

Лядов медленно перешагнул порог, окинул взглядом полки. Сюжеты, темы, герои свистящими разноцветными мазками, бурей тропических лепестков сорвались с мест и рванулись ему в лицо — он зажмурился, — зашелестели рядом, пронеслись сквозь. Он всех их помнил и любил.

Взгляд заметался по полкам. Обычно туманные коконы, мыслеобразы книг были в этот раз пронзительно яркими. Почти как лучи света, которые он увидел, впервые появившись на этом этаже. Но сейчас сказывалось знание прочитанных им лично произведений, никакой мистики. Замирая и прислушиваясь, делая шаг, и вновь останавливаясь, он двигался среди полок, порывисто касаясь книжных корешков, словно дыры в борту корабля затыкал. На некоторых пальцы задерживались, ощущая токи и биение жизни, других касались вскользь. На короткие мгновения Лядов оказывался внутри красочно, с размахом снятого фильма. С сумасшедшей скоростью чередовались настолько несхожие миры, что, казалось, сочинены они были представителями разных цивилизаций. Обыватели века-перекрестка жили рядом с таким фонтаном, с огромным сверкающим гейзером — и не замечали его. Лядов покачал головой — так начинается тупик. Отсутствие препятствий рождает иллюзию правильно выбранного пути. Но мир обязательно изменится, и тогда высокие стены русла помешают свернуть, став стеной на пути.

Он даже запнулся, удивившись такой простой мысли.

Это оно.

Круг поиска сузился.

Близко, близко... Ну конечно, теперь понятно — эти годы, последняя треть века, кульминация жанра. Новизна и мощь били ключом. В те же годы в других областях горными вершинами вздымались пики влияния глобального реверсивного феномена. Наброски Единой теории. Ядерная энергия. Выход в космос. Задел по созданию искусственного разума. Подступы к управляемому геному. Опыты с латентной энергией и временем. Первый лепет новой физики. И все это за сто лет? От сохи до орбитальной станции? Настоящая заря фантастики. Отблеск Золотого века.

Лядов обошел узкое помещение, дальний конец которого расширялся и светлым куполом уносился вверх. Кажется, раньше здесь был стенд по подготовке разведывательных зондов старой конструкции — массивных, вертикально стоящих.

Он не видел, как в дверь заглянули Вадковский и Трайнис. Гинтас округлил глаза, застав Лядова за каким-то шаманским танцем, но Роман прижал палец к губам, сгреб Трайниса в охапку и поволок к лифтовой площадке.

Совершив круг. Лядов вернулся к дверному проему. Голова гудела.

Постояв, он начал повторный, очень вдумчивый, медленный обход.

Он подолгу стоял, держа в ладонях раскрытую книгу как доверчивую птицу. Теперь книги сами говорили с ним. Наконец он мог просто слушать. Поняв сердцем эпоху написания, он ощутил время, которое авторы вложили в свои тексты. Они не могли не вложить его. Невзирая на степень таланта, время само проникало в строчки произведений. И то, что заставляло всех их, известных и канувших, писать о несуществующем, пробивалось сейчас к нему. Долгий путь пришлось для этого совершить. Петля, наконец, замкнулась. Тысячи страниц, сотни вариантов будущего — от натужно выдуманного до гениально подслушанного у вечности. Лядов ощутил дрожь и усталость. Ненависть и радость. Нетерпение и бессилие. Он был рядом. Он уже прыгал по последним кочкам над топью, приближаясь к твердой земле.

Он метался от книги к книге, и невидимый счетчик щелкал в мозгу.

XX век. Вторая половина. Последняя треть. Последнее десятилетие. Середина полувековой кульминации жанра. Нет, еще ближе. К самому рубежу веков. Стоп, не сюда. Не бывает никаких звездных империй и космических сражений. Здесь. Русскоязычный сектор. Несколько лет до конца века. Вот они. Сиквелы, сериалы... Не то. Никакой размазни. Это должна быть одна книга. Максимум, дилогия. Не короткая форма — роман. Тема тяжела для рассказа.

Лядов стоял в торцевой части помещения, где раньше готовились зонды для исследования опасных планет, как в храме под светлым далеким куполом. Стеллажи здесь выстроились кругом. Он стоял в многоярусном книжном колодце. Напряженный изгиб полок приковал его к центру. Он медленно поворачивался на пятках. Кольцевые полки кружились, отделялись от жесткой оси, разгоняясь, обгоняя друг друга, отставали, наклоняясь, призрачными пестрыми колесами проходя сквозь соседние. Он был внутри смерча. Запрокинув голову, стоял на самом дне колышущейся воронки. Миры авторов кружились вокруг, отталкивались, сливались, размазывались, увлекаемые вращающимися колесами, подлетали к лицу и уносились вдаль. Лядов, сонно щурясь, вглядывался, взвешивал, сравнивал и ждал.

Некоторые кометы, полные людей и событий, удалившись, не возвращались из бездны. Вихрь редел. Только одна яркая туманность неотступно висела перед глазами.

Сердце толкнулось в груди.

Вот она.

Совсем уже прозрачный, теряющий силы смерч разом остановился, растаял. Книжный колодец выровнялся, полки плавно заняли подобающие им места. Вокруг успокоилось, посветлело. Зато теперь все поплыло перед глазами в обратную сторону. Лядов покачнулся, ухватился за стеллаж. Постоял с закрытыми глазами, приходя в себя.

Открыв глаза, долгую минуту он смотрел на книжный корешок.

Подрагивающие пальцы протянулись к бурой, морщинистой, протертой на выступах ткани, к стертой позолоте. Рука пугливо отдернулась, потянулась снова. Лядов секунду боялся коснуться, потом осторожно снял книгу с полки. Та покорно легла в руки.

Он перевел дух. Книга была теплой и невесомой — того и гляди улетит.

Фамилия на обложке, инициалы. Он прочитал этот роман месяц назад. Серия «в рамочке». В витиевато выписанной линялой золотой рамке плыли парусники, извергались вулканы, мчались ракеты. Пробежав книгу в первый раз, вчерне, он сразу понял, что в романе что-то есть, что он «отмечен». Но тогда Лядов отложил роман. Он еще не до конца погрузился в тексты и эпоху и книги молчали, часто давали ложные следы.

Лядов медленно перечитал название. Кто бы мог подумать, такие простые слова... Поверил бы сам фантаст в такое? Вряд ли. Воображения бы не хватило. Или наглости. Впрочем, никто из них не собирался предсказывать. Все происходило само собой.

Медленно, отдельными штрихами, всплывая из пучины тысяч прочитанных книг, восстанавливался сюжет. В романе о Камее, то есть планете похожей на нее, не было ни слова, но все ими пережитое в зеленом аду замечательно укладывается в авторскую концепцию, в нарастающее ощущение — все вокруг знакомо, но все чужое. Страшноватое, если вдуматься, чувство. То ли мир подменили, то ли видишь его чужими глазами. Лядов не успел додумать. Чужими глазами... с чужого голоса... Это уже было!.. Ледяной мокрый брус медленно проехался по телу. Долгая судорога отвращения была похожа на спазмы. Он вспомнил книгу, пылавшую фиолетовым пламенем. Этот чуждый, отталкивающий, отвратительный текст. Он зачем здесь?

И в это мгновение все тысячи книг на этаже, окружавшие его последние два с половиной месяца, замолчали. Отступили в глубокие темные ниши.

Тишина. Обычная тишина пустых комнат.

Значит, было два романа, два автора.

Он все-таки нашел жемчужину своего томления. Эту занозу, мешавшую просто жить. Тайну, игравшую с ним в прятки год на Земле, три дня на Камее, и два с лишним месяца здесь на станции, пока блуждал среди вымысла как в лесу. Вымысел шептал, напевал, звал, убегал, манил за собой, чтобы вскоре оказаться за спиной. Как в лесу. Камея. Что означает это слово? Украшение, вырезанное из многослойного многоцветного камня. От мастерства резчика зависит, увидишь ты скрытые цветные слои или нет.

Лядов перебегал взглядом по корешкам и ждал подвоха.

Книжные полки угрюмо высились над ним. Просто старые книги. Никаких больше поисков и озарений. Лядов ощутил неимоверную усталость. Никаких больше снов. Он действительно был уверен, что больше никогда не увидит надвигающееся из тьмы нечто. Это радовало.

Теперь найденная книга камнем оттягивала руку. Наверное, так весит время. Или тяжелым довеском стала та выброшенная книга.

Хватит, никаких больше книг. Никаких анахронизмов. Только настоящее — сиюминутное, ясное и простое. Отдаться течению жизни, быть собой. Забросить все, только наслаждаться, просто жить, плыть по течению. Улечу. Найду моноцивилизацию, где рады гостям, какой-нибудь рукотворный рай на краю Вселенной, и улечу. Или сделаю свой мономир...

Нет, не получается. Вокруг что-то начинает происходить. Чудовищная Камея, стремительно пополняется Аномальный архив — в его странностях и чудесах уже нащупали систему, зашевелился СКАД. И вообще, я два месяца не смотрел новостей. Что там снаружи творится? Лядов поднял голову, но канал новостей не вызвал.

Он вдруг испытал к Камее странное чувство, что-то вроде личного понимания. Усмехнулся.

Когда-то отражение стрелы времени разбилось во множестве зеркал, ранящими чуткие души кусочками разлетелось по эпохам. Огромная сверкающе-режущая груда рухнула в XX век. Неподготовленное к этому человечество сбросило напряжение в сферу художественного вымысла. И сейчас в его руках самый большой осколок, заставивший сотни лет назад неизвестного ему человека вслушиваться — над листом бумаги или перед монитором — в себя. А на самом деле тот человек слушал Время. Степень приближенности к реальности неизвестна, но скорее всего она высока. Кто-то просто обязан был предвидеть, придумать, случайно угадать, в конце концов.

По неопытности Лядов уничтожил, даже не дочитав, книгу «фиолетового пламени». Испугался сам не зная чего. Теперь же, как новоявленный специалист по древней фантастике, он мог утверждать: там был описан только один эпизод грядущего, но важнейший. А то, что он держит сейчас в руках, при всей масштабности как раз лишено важнейшей, может быть, центральной части. Но откуда же ему было знать? Только вместе две эти книги законченно описывали будущее, бросившее тень на прошлое Еленского и современность Лядова.

Лядов понял, что не справился с заданием, не устоял под водопадом будущего. А кто бы устоял? Океан не унести в горсти. Цепь состоит из закольцованных на себя звеньев. Иначе — рассыпается. Похоже, Роман прав. Или нет? Теперь все равно. Ему, Лядову, эта работа оказалась не по плечу. Почему выбрали его? Ведь в XX вике его заинтересовал не фантаст, а поэт. Просто человек, романтик-одиночка. Еленский, кстати, тоже фантастику не читал, хотя жил рядом, ходил по тем же улицам, что и фантасты-современники. Звезды и ракеты в его дневнике всего лишь аллегория.

Лядов почувствовал, как сами собой подламываются колени. Книга выпала из руки. Он опустился на пол и застыл в неудобной позе, поджав под себя ноги, не в силах шевельнуться. Беззащитный томик в три с лишним сотни страниц лежал перед ним. Лядов смотрел на него и не испытывал ничего. Мы песчинки в реке Времени. Навстречу несется прилив со стороны океана, в котором поднялась буря. Встречный ветер уже швыряет в лицо соленые брызги.

Лядов понял, что оттягивает решающий момент. Несколько секунд он смотрел перед собой. Он окончательно вспомнил роман «в рамочке». Первые главы с беспощадной яркостью пролистывались перед ним. Многослойный псевдодетективный сюжет с рваным темпом и с постоянными отступлениями, рассчитанный на разных читателей. Сложная, прекрасно сбалансированная композиция, открытый финал. Проблема, поставленная в романе, принципиально не имела простого решения. Увлекшись, Лядов даже некоторое время перебирал варианты оборванного финала, и варианты более раннего решения проблемы, позволявшие избежать безвыходного финала. Неожиданно в поток сцен сам собой, и очень естественно, юркнул «фиолетовый» эпизод, тот исчезнувший кусок, первые главы, которые Лядов успел прочитать. Обрывок чужой книги растворился, показал все происходящее под неожиданным углом, сделал парадоксальную развилку в сюжете и даже, кажется, нашел решение, но тут же сам свернул в сторону, поставил еще более сложную проблему, настойчиво позвал за собой... и оборвался — уже по вине самого Лядова, два месяца назад выбросившего жутковатую книжку в деструктор. Мучительная недоговоренность недочитанной книги усугубляла и так ни во что не укладывающиеся, неудобные, отвратительные воспоминания о «фиолетовых» страницах, о намеках автора, разбросанных в прологе.

Взглянем без эмоций. Лядов убеждал себя, что хочет спокойно разобраться. От «фиолетовой» книги в памяти осталась завязка — затянутая, перенасыщенная беспредметной, на первый взгляд, игрой ума, непонятными уже — или еще — аллюзиями. Возможно, все они объяснялись в дальнейшем. Лядову было непонятно, какую из ниточек выберет автор для основного сюжета. Ни одна ему не нравилась, хотя он не мог сказать почему. Не хотелось думать на эту тему. Он не хотел увидеть Музей изящных искусств глазами жабы. Вот именно! Чудовище из глубин мрака подглядывает в солнечную щель за резвящимися на лужайке детьми, записывает свои чудовищные глубокомысленные суждения о судьбах этого мира, и вдруг ветер вырывает написанное из лап и швыряет сквозь щель. На лужайку с шелковистой травой падает книга в переплете из черной давленой кожи, от которой поднимается едкий пар. Дети' в ужасе разбегаются, кто-то наоборот не замечает чужеродного предмета, и продолжает играть, кто-то принимает его за разрушенную временем каменную плиту. Но один мальчик подходит — он умеет не только играть, но еще читать и писать. Он начинает читать и прочитывает находку до конца. Книга огромна, переплет обжигает пальцы, ее не утащить. День и ночь сидя на поляне, он старательно записывает прочитанное, и уже в привычном виде, с белой приятной на ощупь обложкой книга попадает в мир второй раз, расходясь по свету в тысячах копий.

Два автора, разделенные столетием, стилем и мировоззрением откликнулись на события, на пороге которых стоит мир Лядова. Мир Романа и Гинтаса. Мир Чистых Звезд и Вечной Земли. Мир, плавно идущий вперед, туда, где за порогом чернеют тени будущего, которого еще нет, но которое неуклонно близится, и тени уже рядом — толпятся, шепчутся, надвигаются. Стрела Времени не дорога — с нее не свернуть, не поезд — с него не спрыгнуть. Незаметно, с каждым мгновением тенью — тенью прошлого — становится привычная реальность Земли, так долго ничем не тревожимая. Мир уже отзывается на то, чего еще нет. Судя по Камее, это будет вовсе не Бархатный век. Бархатным можно назвать теперешнее время, которое безвозвратно уходит. Грядущее можно назвать... Лядов понял, что не в силах распутать сюжетный клубок слившихся, но таких разных книг, выделить главное и придумать эпитет грядущему веку — вроде Бронзового или Космического. «Не удивительно, я же не футуролог и не писатель. Дилетант-ретропсихолог. Даже нет, обычный романтик. Вот почему меня заинтересовал Еленский — мы с ним родственные души. Я могу чувствовать — так чувствуют поэты, но не могу назвать. Вот почему выбрали меня. Я только найду, а назовут — то есть поймут, и если поймут — другие. Кто-то глядит на меня из дымки несозданного, кто-то говорит, но я не понимаю ни слова».

Лядов обежал взглядом помещение. В глаза бросились не книги, как раньше, а само помещение, книжный колодец, светлый купол потолка — как будто он все это уже видел где-то и когда-то, или знает об этом что-то важное, значительное. Лядов приписал это усталости.

Пространство нового романа, образованного слившимися «золоторамочным» и «фиолетовым» сюжетами, очистилось от тумана, распахнулось во все стороны до горизонта. Оборванность сюжета второй составляющей закрывала большие области чернильными пятнами небытия.

Лядов долго и завороженно осматривался. Этот пейзаж был ему незнаком. Изломанный, аляповатый, как архитектурная эклектика в ярких тропиках. Книг этого автора он никогда не читал, ведь одномоментно такого автора не существовало. Эти два писателя — соавторы сквозь время. Избыточность и недосказанность утерянной составляющей сильно изменило классический и, в общих чертах, предсказуемый ландшафт книги в золотой рамке.

Что ждет нас в этих чернильных пятнах? Лужи с теплой грязью по щиколотку или завывающие нечеловеческие бездны? С чем останемся мы, если ничего из накопленного человечеством не пригодится на нехоженых путях? Вот чем отвратительна «фиолетовая» книга. Она говорит о встрече с абсолютно чуждым. Даже окажись это чуждое не страшным и не опасным, оно останется отвратительным своей чудовищной непохожестью. Или своей непохожестью ни на что оно будет издеваться над нашей кровавой, выстраданной историей, придя к гораздо большему могуществу или гармонии совершенно другим путем, более коротким и относительно легким. К счастью, мы давно уже не считаем себя центром мироздания, но слишком долгое пребывание во вселенском одиночестве разучило смотреть на самих себя со стороны, холодно давать самим себе оценку. Что если поднести к человечеству некое зеркало сейчас? Что будет в остатке после вселенского критического осмотра? Чем мы сможем гордиться? Чем будем готовы поделиться? За что пойдем драться до последнего?

Зеркало. Оно может бросить свет назад. Оно предупредит. Оно покажет тебя тебе. Оно не умеет лгать.

Губы Лядова зашевелились. Он понял, что было дальше в «фиолетовой» книге.

Стойте, подождите...

Едва не захлопнувшаяся ловушка на Камее уже казалась не более чем рискованным пустяком. Лядову захотелось вернуться в то утро, когда он решился позвонить ребятам. Зачем вернуться? Чтобы остаться дома и никуда не летать? Смешно. «Если нас это ждет. Даже если все люди замрут и не будут ничего больше делать, что-то произойдет. Все равно произойдет. Значит, это не метафора? Что-то приближается к человечеству? А вдруг это будет кривое зеркало? Шляпа фокусника или магический шар колдуна, из которых не знаешь, что явится или выскочит? Почему я жду от грядущего только света истины?.. Лядов покачал головой. История так и не отучила нас верить в лучшее будущее. Да что же там было дальше, в книге «фиолетового пламени»??»

Сзади, из коридора, раздались шаги. Так мог идти человек, размышлявший над чем-то значительным и уже вполне понятным для себя, решенным окончательно. Шаги приближались, кто-то неторопливо и аккуратно огибал книжные развалы.

Забыв о книге, Лядов застыл, потом медленно обернулся.

май 2003 г.