* * *

Заперев почтовый ящик, Борис сквозь стеклянную стену подъезда посмотрел на улицу. За оранжевой поливальной машиной остался мокрый тротуар. Асфальт парил, утреннее небо сверкало в лужах. Неподвижные листья деревьев на игрушечном их бульваре ярко светились под солнцем.

Зажав газеты под мышкой, Борис перетасовал письма.

Медленно подходя к лифту, вскрыл первый конверт. Улыбнулся. Наташка! Привет, родная. Посмотрел на обратный адрес. Судя по штемпелю, лайнер бороздил Средиземное море. Ничего, у меня вода тоже есть под боком. Река. Обязательно выберусь.

Так, дальше.

Солонникову Борису Александровичу… О-о! Это ответ из академии. Солонников вздохнул, обмахиваясь конвертом как веером. Наверняка опять отказ на просьбу поработать в спецхране… Каменный век. Коллеги, какой смысл прятать информацию? Это ж не огурцы, чтобы ее вот так мариновать. Правда Ватикан тоже не пустил в свои архивы. Так то Ватикан! А у нас — Сизолапов Владлен Георгиевич. Чтоб он был здоров…

Справедливости ради надо заметить, что ни святой престол, ни академия наук в ближайшее время не дождутся объяснений зачем общественной некоммерческой организации, притулившейся под крылом Института мировой истории, понадобилось так глубоко рыться в делах давно минувших дней.

Дальше. Ту мистер Солонникофф… Борис обомлел. Как сомнамбула, не убрав с лица изумление, распечатал конверт. Читал, все больше недоумевая. Официальное приглашение от Римского клуба. Личное! Нет, а чему я, собственно, удивляюсь? Именно так всегда все и происходит — буднично и неожиданно. А ты как хотел, с фанфарами и ковровой дорожкой у подъезда? Борис припомнил — да, было дело, они разослали запросы на информацию во все архивы и во все футурологические организации, о своей рабочей группе сообщив, как всегда, только официальные сведения. Посылая письмо в Римский клуб, ни на что не надеялись, конечно — слишком уж заоблачной казалась эта организация, а сами они были совсем зелеными в то время. Но — сила солому ломит, а? Надо же, персональное приглашение… Нашли личное дело? Прочитали открытые опубликованные работы? Не важно. Черт возьми, Солонников, это приятно! Он со значением поднял конверт, словно захотел рассмотреть его на просвет. На то он и Римский клуб — живут не только сегодняшним днем, экстраполируют, догадываются… Догадались. Нам бы их в команду, с тоской подумал Борис. А вот съезжу и наведу мосты! Он на секунду задумался. Нет, правда, что нам мешает попробовать? Ничего не мешает. Он снова подумал — все-таки забавно…

Следующим был какой-то непонятный конверт. Словно его долго в кармане таскали, то ли забывая, то ли не решаясь опустить в ящик. Борис присмотрелся. Ага, опять борец за отчизну объявился, мальчиш-кибальчиш… Договорились же! Борис отчетливо понял, что не сможет дальше нарушать режим секретности. В конце концов не им одним создана программа, рисковать этим интелектуальным шедевром никто не в праве, а вычислительный центр, по слухам, вообще детище неизвестного филантропа — директор трясется над ним. Что ж, в понедельник спецотдел института начнет тихую охоту за потенциальным разносчиком вирусов. Молю бога, парень, чтобы ты не попался на большем! Человек ты, вроде, неплохой, о судьбах родины печешься… Кстати, стервец — я, получается, вместе с тобой рискую! Прикрывал тебя, получается, хакер фигов… Или все же предупредить — в последний раз?

Последним на свет предстал мятый нестандартно большой конверт, весь в каких-то линялых разводах. Борису показалось, что на площадке пахнуло прокаленным зноем пустыни. Ну, наконец-то! Письмо Барбариса из экспедиции. Опять спутниковый телефон в котел с борщом уронили? Недели три, небось, шло. Толстое, хрустит. Борис зажмурился. Наверное, все досконально описал, ничего не забыл. Борис почувствовал, что губы опять расплываются в улыбке. Нет, тезка, все же подожди минутку…

Он выхватил длинный конверт с красно-синими ромбами, с синим штемпелем в виде корабля, рассекающего бурный вал. В углу конверта переливалась невероятной глубиной — словно окошечко в другой мир — голографическая марка с четой целующихся попугаев на лимонной ветке.

Раздался звоночек и кремовые двери лифта разъехались.

Борис не глядя шагнул в тускло освещенную — после залитой солнцем лестничной площадки — кабину и жадно пробежал короткое письмо. Крупные буквы с кучей восклицательных знаков. В письмо был вложен поляроидный снимок — смеющаяся Наташа в белом сарафане прислонилась к блестящему поручню, за ее спиной необозримое лазурное пространство в белых бурунчиках и голубое небо. Он прижал письмо к груди и с закрытыми глазами доехал до своего этажа. Вышел из лифта и толкнул коленом незапертую дверь.

Прихожая была стилизована под жилище охотника — деревянные панели по стенам перемежались с деревянными масками, пучок сухой травы в огромной сушеной тыкве, стоящей в углу наподобие напольной вазы. Ветвистые рога оленя под потолком с забытой на них кепкой. Борис неглядя сунул ключи на подзеркальник и посмотрел на кепку. Было в ней что-то метафизическое. Висела она тут уже два года, но никто из периодически захаживающих друзей не признавался. Причем, действительно, никто из них кепок никогда не носил.

Есть не хотелось. Курить тоже.

Пачка газет и письма лежали на краю стола.

Борис сидел на кухонном диванчике, помешивал ложечкой кофе и думал.

Бывают ли катастрофы, которые крушат пол-мира, коверкают судьбы, но при этом остаются незамеченными? Разумеется нет — иначе какая это катастрофа? Но было им сказано — криптокатастрофа, то есть скрытая…

Он пригубил кофе.

Прекрасный случай для скандальных мемуаров, судари мои! На дворе конец века, не сегодня — завтра Страшный суд грянет, о душе всем миром думать надо, а бравые интеллигенты, сам черт им не брат, устраивают мистические рауты!

Борис с приятным потеплением в груди вспомнил пеструю череду застолий, регулярно происходивших у него на квартире по пятницам. Как всегда кончались они высоколобым спором на заумную тему. Нелепое, наверное, это зрелище: интеллигентные люди в костюмах — бывали, правда, и в джинсах под свитер — со стаканом в руке и галстуком на плече, гасили окурки в блюде с остатками горячего, бурно обсуждая очередной глобальный вопрос. Пьяный Степан обязательно садился за фортепьяно и из открытых окон на улицу выплескивались звуки чего-нибудь бравурно-классического. Соседи, кстати, ни разу в стену не стучали, видимо репертуар нравился. Тлели в прозрачной полутьме летнего вечера огоньки сигарет на лоджии, обсуждалось все — от глубоко профессиональных тем до самых простых общечеловеческих. Им некуда было спешить. Он наслаждался в такие минуты. Мысль уносилась вдаль… Казалось, еще немного и общими усилиями можно будет постичь главную тайну мира — закон самоорганизации живой материи, или, более поэтично, смысл жизни!.. Но, как всегда, это не удавалось, и решение вопроса о смысле жизни автоматически переносилось на следующую пятницу.

И все же главное, чему я научился — вовремя останавливаться. Оказывается, это целое искусство — пить. Тем более необходимое для хозяина стола. А ведь не пил лет до двадцати пяти. В детстве даже клялся, что никогда не начну… Впрочем, то чем я занимаюсь за столом питием назвать никак нельзя, так — хобби. Один я не пью, а когда приходят друзья, главное — общение.

Борис вдруг понял, что незаметно для себя съехал с вполне серьезной темы криптокатастрофы. И никак не мог вспомнить в какой именно момент пересеклись ассоциации и воспоминания. Похоже, действительно надо брать отпуск. Мозги требуют отключки. И то сказать, такую махину отгрохали!

Скажешь тоже, отпуск…

Он посмотрел на официальное приглашение.

Он смотрел на неброский очень стильный конверт, где его фамилия была напечатана типографским способом, и в голове сама собой выстраивалась длинная цепочка, последним звеном которой с весьма большой вероятностью могло оказаться книжное хранилище Ватикана. У него сладко ухнуло внутри, когда в очередной раз представились мысленному взору бесконечные книжные полки, чьих сокровищ касались за последние пятьсот лет руки не более ста человек. Впрочем, может быть там вовсе не полки с книгами, а сундуки с пергаментами — что еще интереснее. Никто же не видел. Простаивает одна гипотеза… Для ее потверждения нужно точно знать — был ли Иисус в Индии, в Гималаях — или нет. А в библиотеке Ватикана, говорят, есть документы на сей счет.

Очень интересно, конечно, пропустить сквозь Кристалл всю Библию, целиком. Трудно даже представить, какие открытия в результате будут сделаны!.. Но пока это все мечты. Чтобы собрать такой массив исторических данных, нужны десятки институтов, тысячи людей, а сколько времени на сбор информации уйдет — одному богу известно… А если пропустить сквозь Кристалл всю человеческую историю?..

Так. Наташка приедет — и сразу рванем в Италию. В Риме она не была. Совместим полезное с приятным. По срокам, вроде, укладываемся. Он постарался вспомнить день прилета жены. Гм… Где-то записано. Кажется, в среду. Степан машину починил, подвезет.

Из-под письма торчала газета. Борис склонил голову набок и прочитал «…в лето одна тысяча девятьсот девяносто девятое от Рождества Христова, шестого июня…» Дальше на тексте лежал конверт.

Он снова вспомнил гулянку недельной давности. Который уже раз за утро. Ах, да!.. Шестое июня это как раз сегодня — предсказанная дата.

А вид какой у него был! Черный балахон — или черный костюм? — не вспомнить уже… Нечеловечески невозмутимое, совершенно каменное лицо, лохматые брови, взгляд — словно блеск стеклянных осколков сквозь дым, голос загробно-утробный. Совы на плече не хватало… Но почему совсем не было окурков? Пепельницы по всем комнатам стояли чистые. Не говоря уже о блюде с горячим. Точно — колдун! Непонятно, как Степан с Валеркой продержались без курева весь вечер. Правда, разговор действительно был интересный…

В кухне было тихо. Приятный сквознячок из приоткрытого окна шевелил легкую занавеску. Борис посидел еще немного на кухонном диванчике, поднялся, прихватив почту; миновал прихожую, и большую комнату, главной достопримечательностью которой был длинный дубовый обеденный стол, и вышел на балкон.

Здесь была теневая сторона. Солнце выдавало себя слепящим сиянием из-за угла дома.

Устроившись в плетеном кресле, он сначала внимательно прочитал барбарисово письмо. Данные, полученные этой экспедицией, рывшей уже пятый месяц пески пустыни, потверждали гипотезу и хорошо вписывались в модель. Борис задумался. Итак, народы были движимы… Рука с письмом медленно опустилась. Письмо легло на бетонный пол. Некоторое время Борис не мог сообразить, почему пальцы не находят клавиатуру. Взор его прояснился.

Вот тебе маленькая модель будущего отпуска. Все ясно? Так точно! Прошу списать мысли об отпуске на временную слабость организма и бросить меня куда-нибудь на передний край…

Ладно, раз уж мы здесь, займемся вот чем. Ерунда, конечно, но поищем. Во всяком случае дату колдун назвал конкретную. А ученый должен быть честным, то есть отрабатывать все версии. Нет ничего хуже ортодоксов, скованных парадигмой.

Пожалуй, похоже на катастрофизм по Кювье или Джинсу, только в социальном плане… Да, господа мои, история это вам не вульгарный Дарвин, в смысле некая результирующая естественного отбора случайных событий, — все гораздо сложнее.

Он развернул газету и стал читать рубрики под интригующими, якобы, названиями — «хроника происшествий», «во всем мире», «калейдоскоп», «это стало историей». Хмыкнув, он почти сразу бросил газету и взял другую. В Замбии перевернулся рейсовый автобус. Погибли двадцать два человека. Это? Допустим. Не родится ребенок, который не создаст, например, Единую теорию, мы не получим власть над гравитацией, не достигнем звезд и т.д и т.п… Да, это была бы катастрофа. Серьезно. Катастрофа с позиции Предзнания. Но супер-Эйнштейн в Замбии?.. И вообще, с позиции старика Оккама ситуация не выдерживает ни какой критики. Что у нас дальше? Он пошуршал газетой, пристально глядя на заметки, как ястреб на мышь. Ага, вот — «астрономы сообщают»! Стилистов гнать надо, однозначно… В лето одна тысяча… от Рождества… Короче, сегодня ночью через солнечную систему пролетел галактический астероид… Аномально крупный… Десятикратно превосходя Цереру… Не ясно откуда он взялся… Глава русской астрологической школы Петр Глыба проводит параллели с ожидаемым в конце столетия… и предостерегает… тра-ля-ля… трам-пам-пам… Борис со вздохом поднял глаза к утреннему небу. Почему я не дворник? Подмел, выпил, уснул. В моем мире было бы только похмелье, метла и опавшие листья. И никаких волнений за человечество. Никаких глобальных задач. Никакой астрологии. Да и истории никакой. Какая может быть история у двора? Ну, два десятка слухов. Какаянибудь местная знаменитость — что вряд ли. Местный хулиган — наверняка. Спецархив — старухи у подъезда. Не убранный мусорный контейнер — событие. Покраска забора в другой цвет — революция… Или вот еще — истопник, тоже хорошая профессия. Потомок Прометея.

Ладно.

В Индии вспыхнула необычная эпидемия… ну-ка, ну-ка… Среди обезьян! Идиоты… Тогда надо говорить — эпизоотия!

Отдуваясь и хихикая, он перевернул страницу.

Испечена пицца три метра в диаметре!

В Сахаре нашли лед!

Женщина родила мужчину!..

Астрологические прогнозы он счел за благо все же не читать.

Закрыв глаза, потер ладонью лоб. Будто вату жевал…

Борис сложил газеты, согнул вдвое и сунул за картонный ящик с пустой посудой. Поднявшись, облокотился на бетонный барьер. Далеко внизу на газоне два мальчугана изнемогая от хохота гонялись за модно остриженным пуделем.

На его лице появилась улыбка.

Из-за угла дома на пешеходную дорожку выворачивала поливальная машина. Грохнула чем-то железным, преодолевая низкий бордюр, и беспрестанно сигналя, двинулась вдоль дома; Борису показалось, что ветерок донес мельчайшую водяную пыль. Два мальчугана с радостными криками бросились прочь. Пудель крутился у них под ногами, подпрыгивая и лая.

Зазвонил телефон. Борис шагнул в комнату, выдвинул стул из-под обеденного стола, сел и взял трубку.

— Да!

— Доброе утро, Боря.

— Николай Николаевич, рад слышать. Вы как?

— Можете звать меня дедом.

— Э-э… — Борис прижал телефон плотнее к уху и осторожно предложил: — Может быть лучше Батей?

— Внук у меня родился!

— А!.. Поздравляю. Очень рад за вас! Как назвали?

— Артемом.

— Что ж, будет ровесником века.

— Борис, вы сегодня сильно заняты?

— Сегодня? — Борис задумался. — Сегодня…

— Я хочу отметить внука в мужской компании. Уже обзвонил наших… Не будет ли с моей стороны нахальством и попыткой споить молодого специалиста предложение собраться…

— У меня, — смело сказал Борис, глядя на уходящую вдаль к серванту тускло блестящую поверхность стола. Все-таки сегодня положительно не работается… С другой стороны и завтра будет тоже самое, если сегодня продолжим… Он задумался. Какие милые, маленькие проблемы, как над ними приятно размышлять! Нет, решено — ухожу в дворники. Ах да! Я же решил уйти в отпуск… Уходить или нет? В отпуск или в дворники? Эту проблему тоже приятно решать — любое решение будет по сердцу. Шутки шутками, но, похоже, и в правду надо переключить мозги. Хотя бы на денек. Кстати, бывает, что на свежую голову приходят свежие мысли… И он смело потвердил: — Конечно, приезжайте.

— Борис, — Борбылев воодушевился, — а у нас дома сейчас сами понимаете — пеленки, крики, вздохи-охи, родственники вот-вот нагрянут… Отмечать совершенно негде.

— Без проблем, Николай Николаевич. Святое дело.

— Мне так хорошо всегда у вас! Какой-то в этом секрет. Ведь просто сидим, трепемся.

— Аура у нас тут с Наташкой, — серьезно сказал Борис. — Она очень любит этот дом. И я тоже.

— Все в восторге от прошлого раза. И для души, говорят, было и для ума. У вас всегда так?

— Почти. Вот вы насчет спаивания молодых… А вы помните, как пил Данилевич?

— Конечно, помню!

— А вот я не помню! Но все же успел вовремя остановиться. Что он тогда задумал, можете мне объяснить? О чем можно было шушукаться, воровато озираясь, над скучнейшим справочником археологической статистики?

— Ага… — Борбылев хохотнул. — Боря, я помню вообще-то смутно. Последнее — он убеждал меня, что заначку вы держите в толстых книгах. Мол, в каждой книге сделан вырез под бутылку… Столько, говорит, не читают.

— Что взять с журналиста — субъективизм, отсутствие достаточной информации, немотивированная экстраполяция. Так вот что означало его «мы пойдем осмотрим вашу библиотеку»… Долго же вы осматривали.

— Так ведь книг у вас там… Кстати, совсем забыл. Есть еще повод! Звонит сегодня ни свет ни заря Данилевич и категорически заявляет: собираемся все срочно — такое расскажу! Обещал, что скучать не будем.

— Наверное, развил версию о заначке, — задумчиво сказал Борис. — Вчитался… Подарить ему, что ли, книгу потолще? Чтобы она его вдохновляла…

— …Говорил что-то насчет колдуна. Помните колдуна?

— Ха! Это слабо сказано — помню ли я. Так это Данилевич его притащил? Я признаться, никак не соображу откуда он взялся. Исчез тоже неожиданно, перепугал честных людей. Я грешным делом даже с балкона выглядывал тогда — уж не выпал ли под шумок…

— Да ладно вам, Боря! Ведь было так интересно… Ну так как, Борис? Или у вас дела? Вы как-то неуверенно говорите.

— Нет-нет, решено — приходите, буду очень рад. А вообще-то вчера у меня были писатели, все подъели и выпили. Так что тащите все с собой, у меня ничего нет. А колдун-то сам будет?

— Какой колдун? Никаких колдунов! Жизнь будет!

Борис улыбнулся.

— Николай Николаевич, Артем еще не намекал, кем хочет стать? Что ему подарить — брандспойт или ракету?

— Господи! — вскричал Борбылев. — От радости все перезабыл! Сын увлекается гороскопами, составил гороскоп Артема…

— Ну?

— Артем родился в День гениальности! Представляете?

— Нет. А что это такое?

— Был ведь какой-то термин… Короче, не известно кем он станет, но большие способности ему обеспечены в любой сфере деятельности. Талант — наверняка. Как вы считаете, можно этому верить? Что наука говорит по поводу предсказаний? Ведь были же случаи…

— Гм… Николай Николаевич, мы это обсудим, хорошо? Кстати, колдун дает нам шанс сегодня проверить это.

— Ну, у меня тогда все. Ждите гостей.

— До свидания. Жду.

День гениальности, пробормотал Борис. Надо же… Три метра в диаметре!

Посмотрев на часы, Солонников прошел в кабинет, в прохладный сумрак. Тяжелые шторы наглухо задернуты. Почти полная тишина — включенный кондиционер не слышно. По левой стене стеллажи до потолка, забитые книгами. Правая стена — глянцевитый цветастый ковер — тоже до потолка — из приколотых, приклееных скочем фотографий, запечатлевших друзей и знакомых Солонникова, самого Бориса в окружении друзей и знакомых, Бориса среди участников симпозиумов и конгрессов, причем в последнем случае фон снимков менялся от официальности какого-нибудь круглого стола до интимно освещенного свечами уголка бара. Причмокивая и посылая воздушные поцелуи, Борис прикнопил в самый центр стены наташино фото.

Как всегда, оказавшись в кабинете, Борис словно попал из шумного балагана в комнату для медитации. Утренняя слабость, мечты об отпуске, нелепые газетные утки, милый дружеский треп вызывали снисходительную улыбку. Впрочем, все посторонние мысли уже таяли, таяли…

Он включил компьютер и вошел в Сеть. Пора просмотреть сегодняшние сводки по главной теме. Ввел громоздкий пароль. Мало того — войти на сайт их отдела мог лишь пользователь с определенного компьютера, сигнал от которого прошел через определенные сетевые узлы, расположенные в определенной последовательности. Как всегда меры безопасности томили и забавляли. Ожидая авторизации, он вспомнил юного хакера. Хм… Человек — школьник, наверняка даже не студент, это видно из стиля изложения — оказался в курсе разработки темы. Причем в пределах, изложенных на страничке. Следовательно, именно там он все и прочитал. Но защиту сервера ставили не доморощенные умельцы, купив в Митино диск «Все для хакера»!.. Самые черные подозрения вспыхнули тогда вдруг в нем. Проверка лояльности? Тематика уж больно серьезная. Да нет, ерунда! Что за игры! Просто талантливый парнишка. Надо бы его приручить… Конечно, идеи, изложенные им в прошлом письме, можно смело свести к одной фразе — «как нам спасти Россию от темных сил». Но то, что он обошел защиту…

Впрочем, нет времени. Не заниматься же ему, Борису, еще и охраной компьютерных систем!

На странице обнаружилось свежее сообщение от Степана.

Борис стал читать.

У него екнуло сердце.

Он знал, что когда-нибудь это произойдет. Знал без всяких предсказаний. Иначе просто не могло быть. Но боясь сглазить, приучил себя равнодушно смотреть на грядущий результат. Главное — процесс. Путь. Работа мысли. А со временем сама работа затянула так, что цель перестала быть ориентиром. Никуда невозможно было свернуть с колеи, которую они сами же делали.

По мере того, как он прокручивал экран, в душе вскипала — и опадала, и тут же вскипала снова волна эйфории.

Праздновать, конечно, еще рано. Даже радоваться нельзя — не вспугнуть бы удачу. Но уже ясно: тема вышла на финишную прямую — даже видно направление последнего броска. Он прикинул, что еще надо будет сделать… А ведь самое сложное позади! Осталась рутина. Фигурально выражаясь, позади разработка сложных агрегатов для еще более сложной машины. И вот они, эти агрегаты — сегменты программы, разработанные разными группами. А вот схема сборки — собственно главная идея проекта Магический Кристалл. Осталось только соединить! Это уже проще. Что касается цели проекта, то по масштабности это ближе всего к предсказани погоды и, возможно, в перспективе, управление климатом в масштабе планеты. Но только в их работе речь идет не о водяных капельках и ветре, а о человеческих массах и движущей силе истории.

Он до сих пор помнил свое недоумение первых дней, когда знакомился с темой Магического Кристалла. Человеческая история, на его взгляд, не могла подчиняться алгоритму, какой бы сложностью он не обладал. Однако громадная масса историко-археологических и социально-культурных фактов, пропущенная за эти годы сквозь создаваемую ими программу, говорила именно об этом — у человеческой истории есть смысл. Она не простое сцепление случайностей. Собственно, элементы механизма были давно известны. Политики, историки, этнографы, лингвисты, археологи, социологи и прочая — как те слепцы, окружив слона, ходили вокруг да около проблемы, наивно пытаясь перенести частный закон, реально действующий в их области, на всю глыбу. А надо было отойти подальше, да окинуть все взглядом, чтобы увидеть сразу и целиком. Но для этого надо сначала прозреть.

Данные экспедиции Барбариса тоже лягут маленьким камешком в основание колосса.

Недавно для обкатки системы они распутали несколько исторических загадок, истинная сущность которых была доступна, как оказалось, единицам. Кроме прямых участников тех событий, свидетелей просто не осталось на Земле. В институте на несколько дней появились совершенно незнакомые Солонникову древние, трясущиеся генералы и столь же древние люди в штатском. Говорить с ними не разрешили никому. Даже начальникам отделов. Столовую и отхожее место они посещали отдельно от всех в сопровождении крепких ребят с незначительными лицами. Общался с реликтами исключительно шеф. В коридорах института в эти дни гостила сама История — обычно невидимая, начисто забываемая в суете каждого дня, оболганная, перевранная, убого смотрящаяся через кривые стекла популярных брошурок и учебников, но самом деле прекрасная в своей скрытой гармонии — живая и всепроникающая. Все мы камешки в осыпи, ползущей по склону. Впрочем, последние годы в частных разговорах Солонников предпочитал использовать для предмета своих исследований образ реки и русла.

В один из выходных, как позже под недурственный коньячок удалось выяснить у службы безопасности, шеф с реликтами и их безмолвной охраной прибыли рано утром на микроавтобусе с зашторенными стеклами. Шеф отключил терминалы во всем крыле института, где располагалась лаборатория, сам ввел приготовленные данные по исследуемому историческому промежутку и запустил реконструкцию. Говорят, выходили старички совсем понурые, а одного, болезного, даже выводили под руки — совсем был плох.

На следующий день, после того, как реликты исчезли навсегда вместе с сопровождающими, шеф неожиданно распорядился выдать всем премию и несколько дней сиял, как утренняя звезда. На все наезды любопытных отмалчивался, и лишь изредка, не в силах сдерживать радость, говорил: «Мы на правильном пути!» Впрочем, дисциплина в отделах была и Борис даже в курилке ни разу не слышал, чтобы обсуждалось сие событие. Конечно, со Степаном они обмозговали ситуацию. Основываясь на историческом промежутке, заданном для сбора данных, прикинули, кто же это мог быть, и, переглянувшись, больше к этой теме не возвращались. Борис потом на свой страх и риск полез на главную машину. Как он и предполагал, все логи реконструкции были стерты.

Магический Кристалл логически дописывал отсутствующее — по чьейто воле или за давностью лет — звено в цепи событий. Чудовищно трудоемок был сбор огромного массива данных, связанных с изучаемым моментом истории. Суть же реконструкции до смешного проста — дополняющее звено не должно противоречить никаким другим причинам и следствиям в своем узле. А именно: объективным законам природы, общества и, самое сложное, психологии участников событий.

Как известно, любая теория признается окончательно, если оказывается способной предсказать явление. Они предсказали. Тоже для обкатки. Черт дернул их взяться за современность, да еще перед выборами! Полгода собирали материал. По причине того, что реконструировалось ближайшее будущее — практически сегодняшний день, точность реконструкции оказалась невероятно высока. Выдали политический прогноз. Потом молились, что лишь по чистой случайности он не был обнародован. Именно тогда они поняли, что изобретая, фигурально выражаясь, обычное увеличительное стекло, обнаружили, что с его помощью можно не только рассматривать марки, но и выжигать по дереву, запалить костер. На этом коротком участке современности — раньше все больше в прошлом лазили — проявились многие неявные управляющие ниточки. Ниточки эти оказались весьма доступными для воздействия. Ниточки можно было распутать, за них можно было дергать… Этот случай ясно показал, как чистая наука, словно зазевавшийся пешеход влетает в уличную разборку — уже поздно кричать, что ты тут случайно, надо давать сдачи, уворачиваться, держать удар и вообще менять свое поведение, чтобы не затоптали. Сохранив прогноз в тайне, они не были обвинены в ангажированности, лоббировании, продажности и прочей чепухе, и самое главное — не потеряли возможности спокойно работать. Но прецедент случился. А возможно, кто-то все-таки проболтался.

Помниться, в тот день на стихийно возникшем банкете по поводу удачной реконструкции, разливая по чашкам и пластмассовым стаканчикам толком не охлажденное шампанское, они — счастливые и вдохновленные — дружно гаркнули «ура!» и выпили за Магический Кристалл. А следующий тост за управление историей (даже название гипотетическому проекту придумали — Демиург) задумчиво резюмировал Степан: «Не убьем ли мы так поэзию, в конце концов?» — спросил он и извлек из своего походного синтезатора несколько мрачных аккордов.

Но машину, как всегда, было уже не остановить. Вихрь расширялся, начиная вовлекать в проект совершенно посторонних людей и организации.

Шеф вызвал к себе начальников отделов. Не веря своим ушам, Солонников в тот день принял к сведению задумчивые, как бы сомневающиеся слова шефа, что не отвлекаясь от главной темы, собственно Кристалла, не плохо бы дать через месячишко наметки по дальнейшему развитию Проекта. Все азартно поддержали идею, догадавшись, о чем идет речь. Борис же испытал беспокойство. Переглянулся со Степаном — тот лишь пожал плечами и сделал пометку в рабочем блокноте. В конце концов работа есть работа. Приказали — выполняй.

Через месяц план второго этапа был представлен. Перспективы впечатляли, хотя оставались весьма туманными. Той же осенью состоялся закрытый симпозиум в нейтральной стране. Тема — «Формирование русла». Теперь у Бориса эта метафора почему-то вызывала ассоциацию со строительством зеками Беломорканала. Впрочем, возможно имел место некачественный перевод. На симпозиум он не поехал — работы было невпроворот. Да и не по его теме. Поехал Степан. А может быть это был принципиальный, хотя и неосознанный отказ — Борис не задумывался, а спросил бы кто его в тот момент, пожал бы плечами. Но управлять кем либо он не согласился бы ни тогда, ни теперь. Впрочем, никто и не собирался управлять историей. Речь лишь шла о возможных путях дальнейшего развития самой идеи Магического Кристалла.

Проект поддерживали институты нескольких государств. Причем, далеко не все из них знали истинную суть работы. Многие институты, в России и за рубежом, выполняли простой сбор информации, здорово помогая лаборатории, и были более чем довольны своей ролью, считая, что маленькая лаборатория просто сама не справляется с этой задачей. Секретность осложняла решение проблем с финансированием. Государственные структуры к этому подключать было нельзя. Для чиновников лаборатория была чем-то вроде центра по исследованию общественного мнения и под это дело выделялись копейки. Откуда у лаборатории были деньги, Борис не знал. Его это не интересовало. Иногда лишь проскальзывало любопытство: по слухам, компьютерный комплекс, например, обошелся как среднего размера космодром. А длительные зарубежные поездки в поисках нужной информации без ограничения времени проживания в любых отелях и трат на нужных людей? Впрочем, было у Проекта одно положительное качество. Кто вам даже за деньги откроет двери всех архивов, представит результаты новейших разработок по схожей тематике и открытия последних экспедиций? А под обещание поработать с Магическим Кристаллом мы стали вхожи в такие места… Ну, понятно, пока кроме архива Ватикана и спецхрана, где директором Сизолапов Владлен Георгиевич. То ли Кристалл у них уже есть, то ли бояться залезать в причесанное прошлое.

Понять — значит научится управлять. Это так. Но думать об управлении историей Борису было не приятно. С детства мир казался стихией. Или еще проще: управление — это не из области науки. Это уже область власти. А мы просто изучаем мир, и то, что сделано людьми в этом мире. Прикладное использование? Да, есть. Вернее, таковое возможно. Но не станем пугать себя чрезмерно. Никто не сможет так извращенно воспользоваться Магическим Кристаллом. За стихию и свободу мира можно не волноваться. Какой такой Демиург? Это не серьезно. Просто идея была в теории доведена до логического конца, читай — до абсурда. Тот симпозиум в нейтральной стране был чисто научным действом: крупные умы уперлись в стену принципиально нереализуемого проекта, всласть поспорили о вымышленном предмете — о корректировке пути человечества, и, довольные, разъехались по домам, как всегда переложив окончательное решение на плечи внуков. Все же понимание механизма явления не достаточно для управления им. Вот мы знаем механизм взаимодействия галактик. И что? Галактикам от этого ни тепло, ни холодно. Демиург… Признаю, с чисто научной точки зрения его идея действительно интересна. Но с чисто человеческой… Да и каким образом будут происходить эти многоуровневые воздействия на громадные массы людей? Не представляю. Управляющие нити видны, но их миллиарды. Дернишь за одну, за десять — остальные нетронутые либо погасят воздействие, либо получишь ты совсем не то, что ожидал. Непротиворечивой математической модели механизма воздействия не существует. И уж совсем отсутствует физическая модель. Кто, как и чем будет дергать эти паутинки, нити и канаты?..

Разгадать иероглиф прошлого — можем. Предвосхитить событие близкого будущего — тоже можем. С очень большой точностью. Дальнее будущее для Кристалла как бы расплывается в тумане. Из будущего ведь не поступают данные для реконструкции. Историю надо знать, чтобы понять самих себя. Знать будущее — чтобы понять настоящее. Но управлять будущим, конструировать историю… Зачем это нужно? Хорошо, спросим так: разве ктото знает, куда нам идти? Я — не знаю. И мои друзья — не знают. А судя по состоянию человечества — это никому не известно. Более того — похоже, человечество и не хочет этого знать. Конечно, в хаосе легче найти день, когда «вчера рано, а завтра поздно», а потом всем вместе расхлебывать кашу… И все же пусть все остается как есть. Пусть история будет живым существом, но не смышленой обезьяной на поводке. История людей должна быть похожа на самих людей. Она знакома, но она всегда непредсказуема. Она великодушна, и в то же время подла. Победителей не судят, проигравший никому не интересен — не важно, кто из них был прав. Не все в этом мире справедливо, но не зачем из самых лучших побуждений рисковать получить в рулевые очередного — теперь уже абсолютного — отца народов.

Интересно, кто в самом начале засекретил тему? Дальновидный человек. Слишком. Это как в XIX веке засекречивать урановые рудники. Вот стоишь ты на карауле у заколоченной шахты, мимо прогуливаются барышни с зонтиками от солнца, щеголи в канотье, с тросточками, и даже взгляда не бросят в твою сторону — нет для них ни тебя, ни спящего под ногами у всех ужасного будущего. Физики в расчетах уверенно доказали, что полет аппарата тяжелее воздуха не возможен. Телефон изобретен, но не вышел за стены лабораторий, и мир прекрасно без него обходится. В радиодиапазоне полная тишина, лишь шорох дальней грозы долетит иногда. Электрическое освещение ввели недавно, да и то лишь в столице. Лошади пока еще пугаются первых автомобилей; еще никто не погиб под колесами. А ты стоишь на своей вахте и понимаешь — все уже решено. Никуда не уйти от этого. Будущему тоже нет дела до нас. Оно никогда не спрашивает у людей: «можно войти?» Ключ и соли радия уже положены на фотобумагу — радиация открыта. Эйнштейн уже поступил в патентное бюро. Братья Райт уже строят свой первый самолет в велосипедной мастерской. Циолковский уже размышляет об иных мирах посреди провинциального болота. Военные присматриваются к новым видам оружия — пулемета «максим», хлора и пушек уже маловато будет, но установка по производству лучей смерти почему-то пока не вызывает у них доверия… Будущее как всегда где-то далеко, и никогда не кончится славный XIX-й век, и так бесконечен и хорош каждый летний день… Но уже очень скоро странная всепроникающая сила заставит людей поднять из забоя невзрачную руду… Что-то организует физиков, инженеров, политиков и военных… И долго бессмысленную жестокость двух первых ядерных взрывов будут объяснять военно-политической ситуацией, в которой никто конкретно не виноват.

Все чаще в последнее время приходили Борису на ум эти невеселые мысли. Он не прогонял их, но обдумывал без энтузиазма. После симпозиума «Создание русла» Демиург был почти заморожен. С ним вяло возилась небольшая группа стажеров — разминались перед настоящей работой с Кристаллом. Но все больше рос и усложнялся сам Магический Кристалл, и тем больший потенциал неожиданности он нес. Борис понимал, что это — реальный повод к беспокойству, ибо он знал наверняка — ничто нельзя сделать тайным на Земле. Раскрытие любых тайн — лишь вопрос времени. Пока программа сырая — она никому не нужна, кроме кабинетных ученых, наслаждающихся лицезрением скрытого механизма истории. Когда программа готова — ей продолжают интересоваться почти исключительно ученые. Ну, может какой-нибудь неожиданный протест поступит по неофициальным каналам. Мол, не пришел еще срок давности, не надо копаться здесь и здесь… Но едва заходит речь о возможном прикладном использовании, да если еще это прикладное использование хоть краем затрагивает политику… Те же политики и военные, возможно, просто ждут, когда точность предсказания выборов, результатов локальных войн повысится, а там, глядишь, и Демиург сдвинется с мертвой точки, будут созданы эффекторы для воздействия на массы, и уж тут они своего точно не упустят. Что им до тайн прошлого. Им будущее нужно. Свежее, нетронутое, неизгаженное… Как нужны в бою господствующие высоты. А пока используют грубоватый, но надежный и старый как мир способ, следствием которого является ложное самоотождествление человека с большими и малыми идеями. Страх за свою семью и за свою шкуру. Просто Страх Неизвестности вообще. Незаметный маленький страх остаться одному, отстать от потока. Радость и мудрая уверенность от единения со всеми. Поворот потока — смена страхов. Политика и война… Грязь.

Ты давал себе слово не думать об этом.

Да.

Тогда почему ты думаешь об этом?

Борис сидел, уронив руки, смотрел мимо дисплея.

Почему? Потому что я не могу уже ничего изменить.

Не логично.

Логично! Меня бесит это бессилие. Как была красиво сформулирована тема — семь лет назад, в самом начале… Магический Кристалл! История как книга, которую можно перелистывать в любую сторону. И изучив свой путь, человечество может быть поймет наконец «кто мы, куда и откуда». Как-то сразу нашлись деньги на проект, институт предоставил площади, набралась уникальная команда, все получалось. Казалось, нам просто везло. А может быть пришло время для таких проблем… Как легко мы отвечали редким — теперь признаю, прозорливым — оппонентам — мол, и без Магического Кристалла до нас развязывались войны и совершались перевороты. Мы лишь хотим понять историю. Мне казалось, что гораздо опаснее копание в недрах материи. Или в ДНК.

Да, все и всегда начинается с романтического взлета, но приходит время приземляться.

Мы действительно хотели только понять механизм движущей силы, больше ничего!..

Хорошая успеваемость по физике привела к взрыву атомной бомбы.

Это софистика. Нельзя винить человека во всем! Он живет только свою жизнь! Он не может предвидеть все последствия своих поступков, а тем более не может отвечать за свою роль в истории! За свою косвенную роль, заметь — за начало цепочки последующих событий. Ни у кого из них, повлиявших на человечество своими делами, не было Магического Кристалла, чтобы предвидеть и предотвратить. От каждого человека расходятся круги — большие или малые. Иногда это приводит к негативному результату. И что же этому человеку делать? Тогда лучше вообще не жить, чтобы ничего не совершать и не ошибаться.

Зачем так мрачно? Небезызвестный тебе Тесла лично прекратил невероятно перспективные разработки, кажущиеся фантастикой по сей день, уничтожил оборудование и результаты экспериментов. И заметь, никакого Кристалла у него не было…

Отстань. Все! Не хочу я об этом думать и портить себе настроение.

Борис отключился от Сети и вошел в программу. В ту ее часть, которую разрабатывал сам, со своим отделом. Доступ ко всей Программе был возможен только в бункере лаборатории при одновременном запуске остальных сегментов. А их было около полу-сотни.

Борис посмотрел на часы. Кто говорил, что сегодня не работается? Это не я!

Сердце билось ровнее, он успокаивался. Люди в хаки и люди в строгих безликих костюмах, безуспешно пытавшиеся привлечь его внимание отчаянными жестами, становились призрачными, таяли.

Да идите вы все!

Он снова видел перед собой широкую мощеную дорогу, земля под которой была изъедена тайными ходами, по бокам дороги то распахивались луга до горизонта, то подступали вплотную, нависали мрачные горные кряжи, с вершин срывались лавины… В небе мирно уживалось звездное небо и пылающее солнце… Поток людей в звериных шкурах, блестящих доспехах, в строгих костюмах с кейсами, женщины, дети, животные, деревянные повозки, различные механизмы, сошедшие с экранов фантастических фильмов и сбежавшие из музеев истории техники, под какофонию разноязыкой речи, разностильной музыки — шли, двигались, катились, ползли в одном направлении — к дымному горизонту. Было не разобрать, куда устремляется дорога…

К шести часам Солонников возвращался с пляжа. На нем были шорты, растрепанная соломенная шляпа, на плече болталась пляжная сумка, в которой лежал карманный компьютер.

Сдвинув черные очки на кончик носа, он посматривал на хихикающих девиц, с которыми ждал автобус. Солонникова разморило и лень ему было тащиться два квартала по тротуару душному и раскаленному как сковорода. Девицы покатывались со смеху, косились в его сторону и, прикрывшись ладошками, обменивались мнениями. Впрочем, заигрывать всерьез на такой жаре ему тоже было лень.

В ванной он встал под прохладные тугие струи, испустив длинный вздох человека, без остатка отдавшегося этому высшему из наслаждений.

Наспех обтеревшись, прошел в кабинет и скинул с карманной машинки на большую кое-какие мысли, пришедшие в голову на пляже, где он, лежа на травке, задумчиво следил за яркими радужными перьями виндсерфенгов в заливе Москва-реки.

Спохватился он за пятнадцать минут до назначенного гостям срока. С сожалением выключил компьютер.

Откатил дверцу шкафа, обозрел. Все было выглажено, аккуратно висело на плечиках и едва заметно пахло наташкиными духами. Он глубоко втянул в себя воздух. Да нет, просто чистое белье. Он выбрал кремовую пару тонкого хлопка, вызывавшую неясные колониальные ассоциации. К этому костюму хорошо бы пошел белый пробковый шлем. Трубка. Винчестер. Сафари. Отпуск… Поколебавшись, он все же одел рубашку и галстук. Распад личности начинается с нечищенных зубов и неопрятного вида. Но рубашку выбрал по-тоньше, а галстук — по-уже.

Первыми пришли Борбылев Николай Николаевич и Шумаков Валерий Павлович.

Высокий плотный Борбылев, в безукоризненном костюме с белоснежным платочком в кармане, в алом галстуке, сиял как запотевшая кинозвезда в свете софитов. Он обеими руками прижимал к груди набитый до бочкообразности, расползающийся по шву пластиковый пакет и агрессивновесело жевал жвачку.

— Ну, встречайте! — объявил он.

Солонников встретил его как мог, в результате чего пакет окончательно лопнул и несколько секунд Солонников ловил и подхватывал упорно выпадавшие баночки и свертки. Сложив выпавшее горкой на груди прогнувшегося назад Борбылева, Борис сказал:

— Идите-ка вы на кухню.

Борбылев, устремился мимо Солонникова, жизнерадостно напевая сквозь жевание.

Шумаков, стоявший за Борбылевым с мрачным безучастным видом провинившегося адьютанта, в джинсах и черной расстегнутой до пояса рубашке с закатанными рукавами, шагнул через порог. Руки ему оттягивали две огромные сумки.

— Валерий Палыч, здравствуй! — распростер руки Солонников. — Что пасмурен?

— Напьюсь я у тебя сегодня, — вздохнул Шумаков, — это факт. Держи сумку, ручка рвется.

— Давай. Ух!.. Тут что, стратегические запасы на случай осады?

— Угу, — Шумаков пяткой захлопнул за собой дверь. — У Николаича НЗ, а у меня — бутылки с зажигательной смесью.

Одна из сумок характерно позвякивала.

— Ну что ж, — сказал Борис, — вы первые, а потому мы сейчас с вами займемся гастро-сизифическим творчеством. Не отвертеться, гастросизифики!

— Эх, жизнь! — гремел на кухне Борбылев. Он был уже без пиджака, сверкал золотыми запонками в накрахмаленных манжетах, со звоном и лязгом выставлял из шкафов посуду, включал духовку и заглядывал в кастрюли.

— Чем помочь? — спросил Солонников, в две руки выкладывая снедь на стол.

— Сидите! — сказал Борбылев. — А я буду творить. А вы будете наносить отдельные штрихи и поддерживать мои благодарственные речи.

— Кому? — не понял Солонников. — Сыну?

— Жизни, Боря, жизни! — Борбылев, словно положил на лопатки, шлепнул на стол здоровенную ощипанную утку.

— Давайте я картошку, что ли, почищу, — бесцветным голосом предложил Шумаков. Не дожидаясь ответа, он отволок табурет к раковине, отворил дверку и сгорбился над мусорным ведром.

У Солонникова согнулась бровь:

— Валера, что случилось? На тебе лица нет.

— Фу, черт… — с отвращением сказал Шумаков и залез по локоть в помойное ведро. — Нож уронил. Да ничего, Солоныч, ничего… Все нормально.

— Значит мужик придет, примета такая, — сказал Солонников. Посмотрел на сгорбленную спину Шумакова. — Может, коньячку, а? Мужики! Апперитив, так сказать.

Шумаков не прореагировал. Картофельная шелуха аккуратной спиралью медленно спускалась из-под его ножа.

— Смотри сам, хозяин, — сказал Борбылев, прицеливаясь ножом к обреченной тушке. — Сегодня коньяку будет трудная задача продержаться. Счет пойдет на капли. Я думаю, надо заначить пару емкостей, чтобы не бежать до палатки.

Он подмигнул Солонникову.

— Теперь это будет называться «сходить в библиотеку», — усмехнулся Солонников.

Борбылев творил стоя, засучив рукава рубашки. Быстро и ловко расправившись с уткой, он закрыл духовку.

— Сейчас делаем салаты. Так… — Борбылев, с видом главнокомандующего посмотрел на часы. — Утка будет готова через два часа. До тех пор селедка-картошечка. После, соответственно, чай-варенье. Ну, а в промежутках — по-мелочи.

Он толкнул ногой дружно звякнувший пакет.

Борбылев вдруг замолчал и заулыбался, и принялся резать помидоры. Солонников смотрел на снующий в красной мякоти гладкий нож, на ловкие пальцы Борбылева. Тот свалил нарезанное в салатницу, постучал тупой стороной ножа по разделочной доске и подмигнул Солонникову.

Борис уселся напротив Борбылева, выбрал себе яблочко, ритуально обтер его ладонью и откусил. Как все же приятно общаться с человеком, у которого все хорошо и которому, главное, ничего больше не надо.

— По-моему, Николай Николаевич, грех спрашивать, что вам еще нужно для полного счастья, — сказал Борис.

— Грех, это точно, — согласился Борбылев, вываливая в салатницу майонез из банки. — Лучку порежь.

С яблоком в зубах Солонников порезал лук.

— Эх! — сказал Борбылев. — Ждем еще одного — и покатимся.

Он вскрыл банку селедки и закатил глаза от пряного аромата. Солонников, тряся головой и промаргиваясь после лука, порезал селедку, разложил ломтики в узкой селедочнице, полил маслом.

— А хлеб есть? — спросил Борбылев, озираясь.

— Сейчас, — Солонников вскочил.

— Валера, как у тебя дела? — спросил Борбылев. Он художественно обкладывал селедку зеленью. — И маслину в пасть…

— Я всю почистил, — Шумаков повернулся к нему. — Что еще?

— Еще? Ставь на огонь! — приказал Борбылев. — И следи. Так, — он крепко размял ладони, оглядывая кулинарный фронт.

— Можно я закурю? — спросил Шумаков.

— Кури, конечно! Почему ты спрашиваешь? — удивился Солонников. — Вот пепельница.

— Так у тебя вроде нельзя… Пардон, — Шумаков обогнул Солонникова и поставил кастрюлю на плиту. — Прошлый раз весь вечер промаялся. Все раскрыли рты, как пионеры, на колдуна уставились. Прикладываются исправно, но…

Он надорвал пачку, прислонился к холодильнику и замер, глядя в окно.

Солонников, вытирая стол, пожал плечами:

— Меня это тоже удивило. Я, например, просто не хотел. И это странно… Слушай, Валера! Ты в тот раз совсем другой был, прямо тигр, рта никому не давал открыть. Здорово ты с колдуном схлестнулся!

Шумаков слабо улыбнулся и наконец сунул в рот сигарету. Неожиданно лицо его исказилось — на его месте словно появился другой человек. Но через мгновение лицо Шумакова снова стало безучастным. Он сел на табурет и задымил, прикрыв глаза.

— Кошмар какой-то, — покачал головой Шумаков, не открывая глаз.

Борбылев сочувственно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Солонников подсел к Шумакову.

— Валера, могу я чем-то тебе помочь?

— Только выпивкой, — буркнул Шумаков, открыл глаза и с ненавистью уставился на тлеющий кончик сигареты.

— Ну почему же… — сказал Солонников. — Говори, что случилось, и я подумаю. Вдруг все же чем-то смогу.

Шумаков раздавил окурок в пепельнице и с минуту молчал.

Солонников терпеливо ждал.

Шумаков поднял голову и хмуро-внимательно посмотрел на Солонникова.

Борис спокойно смотрел на него и едва заметно кивнул.

— Ну, хорошо, слушай. Жил я жил, тянул свою лямку, мужественно не замечая перемен вокруг, и вдруг стало мне скучно жить. Просто тошно, понимаешь, стало. Словно я шел-шел, и оказался перед запрещающим знаком, за которым ничего нет, пустота. Непонятно, что он запрещал. Понял я тогда, что дело не в знаке, а во мне самом. Глупо следовать правилам, если видишь, что они дурацкие. И появился у меня план… послать на фиг этот знак и все, что было до него, и просто пойти другой дорогой. Тем более, что нынешнее время как раз способствует крутым поворотам. Короче, бросил я диссертацию свою вконец замученную и ударился в бизнес. Не простой бизнес, понимаешь, не ящик сникерсов перепродать… Все организовал тщательно, с научным подходом, идиот… — Шумаков с отчаянием помотал головой. — Была сложная пирамида из посулов, долгов, взяток и обещаний. Высиживал я эту гору год. Опыта не было никакого, но словно кто-то нашептал мне. Короче, организовал. Наметил узел, осталось затянуть. Я должен был провести высокоатмосферный эксперимент, получить отличные результаты, зарекомендовать кое-какой приборчик, прорекламировать коечье оборудование… Общался я на уровне директоров институтов, западных производителей спецтехники. Все очень серьезно, сам видишь. Играл покрупному. Благо, что связей по прошлой научной работе много осталось. За этот удачный эксперимент, — монотонно говорил Шумаков, — я должен был получить кучу бабок — кредит на дальнейшее развитие, а так же патент — вещь в цивилизованном государстве весьма полезную. Ну, там, разумеется, статейки по умным журнальчикам тиснуть — тоже не последнее дело, участвовать в организации производства этого оборудования…

Солонников со смешанным чувством растущего удивления и уважения смотрел на Шумакова. А глаза того уже не смотрели, остекленев, голос перехватывало:

— Короче, все это вместе должно было сработать! А оно, черт бы его подрал, не сработало! И сейчас я сижу по уши в болоте такого дерьма!.. А все, с кем я пил водку и кто клялся мне в вечной дружбе, всем плевать, что сегодня ночью на полосе какой-то ублюдок зацепил наш самолет!!!

— Короче, тебе нужен самолет, — заключил Солонников.

— Смешно, — голос Шумакова сел. Он дрожащей рукой потянулся за сигаретой.

— Я не шучу. Но надо подождать… — Борис прикинул, -

…около недели. Он сейчас в рейсе, обеспечивает экспедицию. Прилетит порожняком — и он твой.

Шумаков вскинул голову, уставился на Солонникова, и — сник.

— Поздно.

— Они не могут подождать неделю?

Шумаков прислонился затылком к холодильнику, выпустил дым в потолок и прикрыл глаза. Лицо его стало равнодушным.

— Не знаю как у вас на фирме, Борис, — медленно, через силу проговорил он, — а у нас каждый за себя. Институт разваливается, все собачатся, кусок изо рта рвут…

— Заказ сразу ушел к другому?

— Ну… Почти что так.

— Давай поборемся, — предложил Солонников. — Скажи, с кем ты в договоре и кто задел самолет?

— Не бери грех на душу, — неуверенно сказал Шумаков.

Солонников помолчал.

— Что, так серьезно?

— Да нет… Просто, знаешь ли, я этого мерзавца убить могу. Не представляю, как можно случайно задеть такую махину… Ты его искать, что ли, собрался? Поздно уже, все, оставь! — он раздраженно отшвырнул сломанную сигарету. — Не успеть все равно. Мы одно оборудование на борт монтировали месяц.

Солонников что-то молча прикидывал про себя.

Шумаков потер лицо ладонями и продолжал спокойным голосом:

— Позвонили мне заказчики… Рвем договор, говорят. Я им — мужики, дурацкая случайность, я все улажу! Они мне — это ваши проблемы, у нас тоже дела, ждать не можем. И — все… Хорошо хоть в деньги влезть не успел. Ну, и я после всего этого…

— Что?!

— Расстроился, — Шумаков хихикнул. — Разве не видишь? Всю ночь…

Он вставил в зубы сигарету и замер, забыв закурить. Глаза его снова остекленели.

Солонников наклонился к Шумакову и сжал его холодную вялую ладонь.

— Мы сейчас с тобой выпьем коньяку, — твердо сказал Солонников. — Помоему, это как раз то, что тебе сейчас нужно. А потом решим, что делать. Хорошо? Выход всегда есть.

В прихожей затренькал звонок. Борбылев вытирая руки, устремился из кухни:

— Я открою.

Солонников прикрыл за ним дверь, поставил на стол бутылку и два стакана. С треском отвинтил крышку. С плеском налил до краев. Хрен с ней, с заначкой! Они посмотрели друг на друга и молча чокнулись. Шумаков тяжко вздохнул и, подперев щеку ладонью, уставился в пустую рюмку.

— Эх, Солоныч! Эх…

Борис похлопал его по плечу.

В прихожей бубнили возбужденные голоса.

Борис поднялся.

— Хозяин! — гулким басом мажордома позвал Борбылев. — Хозяин! Тут человек с коньяком.

Солонников выскочил в коридор.

— Где коньяк?

— Вот человек.

Держа ладного невысокого Данилевича за плечи, Борбылев как бы представлял его Солонникову, а Данилевич в свою очередь протягивал Борису бутылку «наполеона», и оба сияли лучезарными улыбками.

— Добрый вечер, — Солонников пожал протянутую руку и принял бутылку. Коньяк был настоящим. — Ого! Это в честь чего же мы так гуляем?

— Все расскажу! — сияя, казалось, всеми типами улыбок сразу, сказал Данилевич.

— Да что случилось-то, что за день такой? Двое веселяться, один с горя вянет…

— Пардон! — Борбылев поднял руки, удалился в гостиную и стал там шуршать скатертью и звенеть посудой.

Данилевич посмотрел на Бориса внимательно, настолько внимательно, что даже показалось будто не человека он в этот момент видел, а что-то важное вспомнил, связанное с этим человеком, и неслышно пошевелил губами, проговаривая то, что вспомнил.

— Леонид Иванович…

— Простите! — Данилевич подался к Солонникову и вполголоса с жаром спросил: — А кто с горя вянет? Кто еще пришел?

— Валера, — Солонников кивнул на кухонную дверь оранжевого стекла. В том, с каким проворством Данилевич направился к кухне, было что-то неприятное Борису.

Он остался стоять под вешалкой, сжимая в руках бутылку.

Данилевич заглянул на кухню:

— Валерий Павлович, мое почтение.

Шумаков поднялся, покачнувшись:

— И вам… Добрый вечер.

Данилевич пристально смотрел на него. Шумаков имел растерзанный вид и попытался спрятать за спину уполовиненную бутылку. У Солонникова нехорошо скребнуло по сердцу. Как бы повежливее его отсюда… Он шагнул к Данилевичу.

— Не скапливайтесь, не скапливайтесь, товарищи! — прогудел Борбылев, проходя на кухню с громадным блюдом под утку. Воспользовавшись теснотой коридора, он вытеснил Данилевича в прихожую. — Снедь уже доходит, поэтому прошу всех удалиться. Пока набирайте слюну и формулируйте тосты.

Он улыбнулся Данилевичу и закрыл за собой кухонную дверь.

Данилевич принялся сдирать ботинки, поглядывая на оранжевое стекло.

— Ну, Валера! — донеслось укоризненно из-за двери. — Нельзя же так! Сейчас за стол садимся…

— Леонид Иванович! — позвал из глубины квартиры Солонников. — Проходите, прошу вас.

Затихли бурные, хором поздравления Борбылеву, который историю рождения внука и все последувавшие за ним события описал очень живо и с увлечением. В лицах и с комментариями. Особенно удался у Борбылева образ самого Артема. Артема пускающего пузыри, Артема орущего. Все встали, чокнулись, дружно крякнули, потянули носами воздух и расселись по местам. Солонников — во главе стола в легком кресле, как капитан, Борбылев с Данилевичем — на диване, Шумаков — напротив них на стуле.

Отставив рюмку, Солонников атаковал полную тарелку.

— М-м! Николай Николаевич — божественно!

Борбылев, любовно накладывавший себе и Шумакову гарнир, поднял глаза:

— Ага?! Ешьте!.. Я вам потом еще кое-что расскажу. На десерт. Оч-чень интересное. А сейчас прошу следующего, по кругу…

Данилевич с видимым удовольствием принял эстафету:

— Позвольте, начну немного издалека. Я, мужики, встречался с колдуном.

— Когда?

— С тем самым?

— Да. Вчера. Вернее, он позвонил мне. Ночью.

— Сам?!

— Да, да… Теперь слушайте. Он позвонил мне и сообщил, чтобы я ждал счастливой перемены в жизни.

— В чьей? — хмуро спросил Шумаков. Ни на кого не глядя он наполнил рюмку до краев и опрокинул в рот. Посидел с выкаченными глазами — и содрогнулся. Борис с тревогой посмотрел на Шумакова. Борбылев тоже покосился на него, кротко вздохнул и придвинул к Шумакову маринованные огурчики.

— В моей, конечно, — пожал плечами Данилевич. — Потому, сказал он, что прежняя история закончила течение свое. Не История вообще, а просто история. Сегодня в ноль часов тридцать три минуты пересек плоскость эклиптики астероид. Странный астероид, заметьте! Колдун сказал, что это пришелец из другого мира. А ученые — в растерянности. Дело в том, что они не могут объяснить, почему эта гора — больше Цереры — не фиксировалась на подлете. Астрологи как сговорившись вещают о нулевом, невидимом конце света. И вот, сегодня ночью свершилась криптокатастрофа…

— Так, — сказал Солонников и положил вилку на скатерть.

Данилевич мельком взглянул на него.

— … Наконец стало понятно, что колдун имел в виду в тот раз. Криптокатастрофа. В материальном плане ничего не случилось, сказал он. Но была нарушена астрологическая картина местной области галактики. Галактика в целом и вселенная не пострадали. Произошел, так сказать, астральный сбой местного значения. У нас же перемены заметные — судьбы великого и малого отныне пошли по иным путям, в соответствии с новыми звездами, с которыми они образовали астральную связь.

Солонников посмотрел на Шумакова. Тот, не поднимая головы, задумался на секунду, наморщив лоб — и продолжал вяло отправлять в рот салат.

— Но это все присказка, — торжественно сказал Данилевич. — А вот сказка — мне предложили Брюссель!

— То есть?.. А где вы были до этого?

— Мотался по области спецкором. Давно мотался, правда. И давно мне обещали повышение… И вот ночью главный редактор звонит — заболел наш международник… Хотя по-моему с ним там какая-то вечная история — редакционные деньги, рестораны, женщины… Ну, устал человек! Вообще-то, — Данилевич хихикнул, — никогда ни у кого ничего не просил, не требовал, а тут вдруг — раз!.. — он засмеялся, потирая руки. — Сейчас радуюсь, как ребенок, ейбогу! — и пояснил: — Работа будет интересная.

— И как долго вы ждали счастливого случая? — через силу поинтересовался Шумаков. Из-под отяжелевших век он присматривался к непочатой бутылке.

— Валерий Павлович, я только хочу сказать, что действительно никогда ничего не требовал от судьбы.

— М-да?.. Тогда вам действительно повезло. А как вы узнали о Брюсселе?

— Я же говорю, ночью позвонил мой главный редактор…

Шумаков задрал одну бровь.

— Вот как! Значит, и у вас этой ночью… — сказал он таким тоном, что Солонникова словно пружиной подбросило.

— Давайте разберемся, — объявил Борис и постучал ножом по рюмке. — Леонид Иванович, колдун вам еще что-нибудь рассказал про криптокатастрофу?

— В общем, нет… — замялся Данилевич, подбирая слова. — Ну, сыпал заумными ненаучными терминами… Главное он в прошлый раз рассказал. По-просту говоря, товарищи, с этой ночи у каждого человека появился новый гороскоп взамен старого, новая судьба, если угодно. Новое предопределение, новое предназначение.

— Это еще почему? — ревниво спросил Борбылев.

Солонников задумчиво посмотрел на Борбылева. Это становилось интересным.

— Дело вот в чем, — увлеченно продолжал Данилевич, не замечая ничего вокруг. — Как я понимаю, катастрофа произошла в астрале. Так? Поэтому она и была названа криптокатастрофой, то есть скрытой. В результате этого катаклизма сместились точки соприкосновения надмирного и земного. Стало быть, все астрологические прогнозы, рассчитанные «до» — потеряли актуальность. Вот так, если коротко.

— Но гороскопы — это же баловство, — сказал Борбылев.

— Хренотень, — ухмыльнулся Шумаков.

Данилевич сдвинул брови:

— М-м… Я не получил никаких гарантий, конечно. В данной области их и невозможно получить, я полагаю. Однако вижу, что за последние сутки у каждого из нас что-то случилось, не только у меня. Не так ли?

И он воззрился на каждого по-очереди.

Солонников переглянулся с Борбылевым. Борбылев больше не улыбался. Было видно, что он пытается слету охватить какую-то большую сложную мысль, но ничего у него не получается, и отчасти потому, что не хочет он мириться с чем-то неприятным, но неизбежным. Шумаков, опустив глаза, с неопределенным выражением лица играл винной пробкой и принюхивался к налитому до краев фужеру. Борис уловил начало неприятной паузы и спросил:

— А вот, например, гороскоп Иисуса изменился?

— Хороший вопрос, — оживился Данилевич. — Помнится, Кардан рассчитывал гороскоп Христа… Думаю, что нет, не изменился, Борис Александрович. Тем более, что Иисус уже жил. Я хочу сказать, на Земле жил. И вообще гороскоп — это же очень человеческое… Надо смотреть шире. Наверняка есто что-то еще, неизвестное нам. У меня есть гипотеза насчет «скрытой катастрофы». Если угодно… Так вот. Жесткой зависимости от звезд, слава богу, нет. Они, как известно, склоняют, но не обязывают. У людей остались мощные пласты привычек и стереотипов. Инерция у человечества огромна. Оно просто не заметит никакой катастрофы! Все это канет, как кануло многое и многое, и лишь в пожелтевших газетах можно будет найти забавные апокалиптические прогнозы. Возможны были такие катастрофы над Землей не раз, да только никто их не заметил. Может быть, нечего было терять? Или разучились верить и надеяться? А вы дали интересную тему…

— Дарю, — сказал Борис.

Данилевич достал блокнот и теперь с непривычно сосредоточенным видом рылся по карманам.

Солонников молча протянул ему авторучку.

— Дарите? — Данилевич с сомнением повертел перед глазами паркер. — Шучу.

— С превеликим бы удовольствием, — Борис развел руками, — да самому подарили.

— Человечество, может, и не заметит, — вздохнул Борбылев. — А вы возьмите конкретного человека…

— Ну да! — сказал Шумаков. — Когда судьба швыряет тебя к черту на рога, ты летишь туда со всеми своими привычками.

— Николай Николаевич, — сказал Данилевич, не отрываясь от блокнота, строча в нем со скоростью телетайпа, — вы нам хотели что-то еще рассказать.

— Да, собирался, — усмехнулся Борбылев. — Но рассказывать, видимо, уже нечего. Я хотел рассказать вам про День гениальности. Но если я правильно все понял, он наверняка сместился по календарю и больше моего внука не касается. Короче, ладно, проехали…

— Елки-палки, — воскликнул Данилевич, подняв голову. — Я не знал! Простите… А что за день такой?

— Да чушь все это, — отрезал Шумаков. — Не огорчайтесь, Николай Николаевич. Все в руках человеческих. Только надо, хм, с умом все делать. Давайте лучше выпьем!

Никто не притронулся к рюмкам.

Шумаков поднял глаза к потолку, залпом осушая фужер.

— Что ты говоришь? — воскликнул Борбылев. — В каких руках? Да закуси ты, Валера! Мой внук… Что у него в руках? До этого момента ему еще лет пятнадцать-двадцать, не меньше…

Шумаков покрутил головой, пьяно улыбаясь:

— Господа, вы меня смешите, ей-богу! Что вы так разволновались? Ну, случилось и случилось. Что ж теперь, начать жить по гороскопам? Очнитесь! Леонид, кстати, а о нас колдун что-нибудь вам говорил? О каждом?

Данилевич вздрогнул.

Шумаков в упор глядел на Данилевича и улыбка на его лице становилась все шире. Он погрозил Данилевичу пальцем:

— Я вижу, что говорил… Колитесь!

— Н-нет… виноват, — в смущении забормотал Данилевич, пряча глаза. Видно было, что ему ужасно неловко. — Дело в том… Все это только гипотеза, пусть даже очень похожая на правду. И вообще, все слишком размыто — понимай как хочешь. А может это просто выдумка! Разыграл он нас… В данной ситуации я не хотел бы продолжать тему, затрагивающую самое сокровенное. Поверьте, мне даже в голову не пришел действительно возможный негативный расклад событий. Мало ли кто чего говорит.

— Так он рассказывал вам или нет? Чего скрывать? Или не все еще случилось? — не отступал Шумаков. Впрочем, глаза его поблескивали с ехидцей. Плевать ему было на все астероиды и всех колдунов вместе взятых.

— Я… — начал Данилевич, истово прижав руки к груди. — Вы поймите!..

Солонников не выдержал:

— Мужики, к чему пустые сомнения? Давайте позвоним колдуну и попросим, чтобы он нам сам все объяснил. Услышим из первых уст. Пусть приедет! Скажем, что курить не будем…

— У него нет телефона, — проворчал Борбылев.

— А мы ему телепатнем! — подмигнул Шумаков, втыкая вилку в огромный кусок ветчины. — Чего вы так все перепугались? Из всех нас ощутимо, вернее, явно пострадал только я. Данилевича вон вообще вознесло. На гребне бури, так сказать… Я что-то не пойму — всю жизнь мы прожили без чертовщины. Гороскопами забавлялись на уровне летающих тарелок, модного голодания и сенсационных статей про экстрасенсов. Так что же изменилось? Психологическое давление близкого мифического конца света? Или нашли на кого сваливать, исчерпав тему плохой судьбы и неблагодарного бога? Так значит вы жили достойно этого!

— Что ты такое несешь? — удивился Борбылев.

— А я тоже в этой компании, тоже, — сказал Шумаков, жуя. — Не все учел, и теперь очень хочется найти виноватого. А виноват лишь я сам. Все можно было предусмотреть… Вот Данилевич — молодец! Каким был, таким и остался.

— Да, друзья мои. Впрочем, не случайно, наверное. Ибо в юности подумывал о монашестве. Смешно, наверное, сейчас звучит… Тихий в детстве я был, задумчивый. Людей очень жалел, но как-то — внутри себя. Потом потихоньку стал реальными людьми интересоваться, разговорить человека хотелось, в душу ему залезть… Потом, естественно — журфак… Не умею я себе отказывать, ибо не умею желать. И я мало от чего завишу. Все сюрпризы жизни всегда я принимал смиренно, и у меня всегда отличное пищеварение.

— О! — воздел палец над столом Шумаков. — Вот это правильно! Самое главное в жизни, как ни банально, свобода. Обычная ежедневная свобода: куда пойти, чем заняться. Все остальное — выгодное кому-то вранье! Выпьем за Брюссель и за хорошее пищеварение. Либо смело добивайтесь в жизни своего, либо честно плывите по течению. Но никогда! Ни о чем! Никого не просите! И не бойтесь. И не жалейте. И не обижайтесь… А то ис-пор-тит-ся пищеварение.

Он опрокинул рюмку в рот и хрястнул ее об пол. Рюмка подскочила на ковре, крутясь и сверкая отлетела ножка.

— Э! — машинально подал голос Солонников, не испытывая, впрочем, никакой досады. Он думал. Ситуация показалась ему уникальной. Он словно оказался в нерве, в горячей бьющейся жилке истории, среди массы перепутанных, но отнюдь не случайных ниточек, протянутых между событиями… В тот момент, когда человек делает свой выбор, оказывая своей волей микроскопическое по историческим меркам, но все же реальное давление на общий ход событий. Впрочем, все здесь гораздо сложнее! Обратная связь… Мысль о создании дополнительного сегмента программы была настолько естественной, что Солонников просто начал формулировать тему. Что-нибудь вроде «Реализация заведомо нереальных прогнозов вследствие неадекватного самоотождествления»… Так. Дестабилизирующий фактор — иррациональная вера в сверхестественное… Он потянулся к бумаге. Пальцы нашарили салфетку. В правой руке из ниоткуда появилась авторучка. Борис торопливо набросал примерный план. А ведь если поискать в истории, таких неадекватных отождествлений — пруд пруди! Один мнит себя великим полководцем, хотя на самом деле он гениальный пастух. Другой работает сторожем и на досуге клеит из спичек изумительные модели, а на самом деле мог бы потянуть корпорацию по созданию программного обеспечения… А дело в простом — первый тщеславен и податлив на веяния времени, второй — наоборот, самодостаточен и не хочет себя якобы терять. Ошибаются оба.

Борис смотрел на исчерканную салфетку, потом спохватился и скомкал ее. С удивлением посмотрел на зажатую в пальцах авторучку, потом на Данилевича. Тот, смеясь, кивнул в ответ:

— Я наверное таким же характерным движением выманил перо у вас.

— Прошу прощения, Леонид. Мысль тут одна пробежала. Возвращаю.

— Господи! — пробормотал Шумаков, глядя под ноги. Лицо его впервые за вечер оживилось и сейчас выражало изумление. — Извини, что-то нашло.

Бормоча про хрусталь и судьбоносные булыжники, Шумаков опустился на ковер и начал ползать, собирая осколки.

— Брось! — воскликнул Солонников, поднимаясь. — Ты прав, Валера… Леонид Иванович! Вы оба правы. Я хочу продолжить тост. Давайте выпьем за внука Николая Николаевича, за то, кем он, возможно, не станет.

Борбылев с осуждением посмотрел на Солонникова.

Борис предупредительно покивал Борбылеву и торопливо пустился в объяснения:

— Парадоксы спасают нашу жизнь. Диоген, к вашему сведению, хвалил тех людей, кто хотел стать кем-то и не стал оным, кто хотел что-то сделать и не сделал это. Не будем разбираться, что именно имел в виду Диоген. Главное, здесь сформулирован постулат — человек уже ценен сам по себе. Как единица, как эталон. Где бы он ни был, чтобы с ним не делали — человека нельзя разменять на функции. Никакие умозрительные надстройки, никакие внешние обстоятельства не могут быть важнее человека. Конечно, это максима. Но по-моему она верна. Разве героями гениальных творений служили реально жившие люди? Нет! Это всегда был человек вообще. Нельзя было Гамлета списать с одного человека, ибо гамлетов слишком много, во все времена, всегда. Хотя бы, вот, здесь, сегодня, за нашим столом.

— Слушай, Солоныч! — восхищенно сказал Шумаков, появляясь из-под стола с пригоршней осколков. — Ты гений. Ты этот… Мейерхольд! Говорят, слово лечит. Вот ты сказал, и я… Все, брошу свой дурацкий полигон и пойду…

— В монастырь, — не удержался Солонников.

— Ну уж нет… Я пойду в студию Московский театр. Таланта особого не было, но всегда хотел. И ведь знал, что когда-нибудь приду к этому… Не рискнул. Струсил, господа! Струсил самым дешевым образом. Полез за дипломом, потом начал строить фундамент уютного гнездышка… Жизнь для души откладывал на потом. А теперь мне все равно! Господи, действительно, свободен тот, кому нечего терять!.. Свет им там налажу, какой-нибудь поворотный круг сделаю. А может и «кушать подано» осилю! В конце концов, перепробовал я в жизни многое и понял… везде одно дерьмо. Теперь для разнообразия можно и для души пожить.

— Наоборот, Валерий Павлович, — сказал Солонников, — теперь — судьба!

— Верно!.. — Шумаков посмотрел на Солонникова прояснившимся взглядом. — Дай-ка я с тобой чокнусь! — он схватил новую рюмку.

— Я и говорю!.. — обрадовался Солонников, дотягиваясь до Шумакова. Ему вдруг открылось, что катастрофа вольно или невольно служит тестом на честность жизненного пути. Вот — Данилевич, Валера… У каждого своя история, и у каждого события жизни сплелись весьма логично, естественно в этот переломный день. Тут Солонников вспомнил Артема, чья судьба легко, по касательной задевала Борбылева, и призадумался. В объяснение ситуации с невинным младенцем сама собой всплыла в памяти теория реинкарнации. Но Борис, устыдившись, прогнал ее. Этак можно все что угодно объяснить. Немотивированное отождествление! Неизвестно еще как бы у него обстояло дело с «талантом в любой сфере деятельности», слишком громко звучит… Наконец с непонятным трепетом Борис подумал о себе — просто из логической честности. Картина представала туманной. Нет, правда. Ну, работаю как и раньше. Все получается. Очень интересная работа. Ничего другого не хочу. И, главное, тема не стоит на месте — живет, развивается, усложняется, обещая дальше стать еще интереснее… Конечно, есть там кое-какие сложности связанные именно с этим развитием и усложнением… Но это сложности из мира максим, к реальному миру не относятся. Борис как ни пытался — не смог вписать себя в простенькую, и вроде бы как даже непротиворечивую схему криптокатастрофы. Но не из-за суеверного страха — не названный, мол, да не явится, а просто из-за того, что никак не мог он приложить к своей жизни такие неформализуемые материи, как астрал и судьба. Кстати, в программе не участвует ни первое, ни второе. Земная история довольствуется реальными рычагами. Конечно, интересно обо всей этой чертовщине поспорить — изредка, поужасаться, крепко задуматься о темных, неведомых сторонах жизни — под рюмку-другую…

— Борис Александрович, присоединяйтесь, — похлопали его по руке.

— А? — Солонников очнулся.

Раскрасневшийся Данилевич сосредоточенно двигал к нему по скатерти полную рюмку.

— Решено выпить за астероид, — пояснил Данилевич, — в развитие темы. Ищем, так сказать, позитив…

Борис с готовностью кивнул.

— Действительно, — говорил Борбылев. Растегнув пиджак и отпустив галстук, он расплылся в углу дивана огромным разумным китом из мультфильма, — как бы там ни было — пути назад, так сказать, нет. Может быть вы и правы, молодежь. Только… от ума все это. Мне был бы по-сердцу совсем другой расклад — «нет новостей — хорошая новость».

— В самую точку! — воскликнул Шумаков, опасно качаясь на задних ножках стула. — Я тоже выпью за него, но только как за достойного противника и потому еще, что не признаю себя побежденным. Ведь он кто по сути? Гад он, разрушитель. Без него я отлично знал, как мне жить. Хочу быть Человеком Счастливым! Собственным, заметьте, а не чужим трудом. Я, кстати, никому дорогу не перебегал. Наверняка крыло разворотил какойнибудь гегемон, только и нашедший в себе силы, чтобы слезть с печи да сделать пакость… — Подумал и сказал с отвращением: — Ну, или наняли подобного за косарь зеленых. Тьфу!

— Прошу прощения, не согласен, — сказал Данилевич. — Тут я не согласен с вами. Послушайте, все — к лучшему. Вообще все и всегда.

— Ну вы даете!

— Да, Леонид, в самом деле. Это вы… э-э… загнули.

Солонников, улыбаясь, слушал их. Приятное тепло от удавшегося, несмотря на все реальные и надуманные препоны, вечера, начинало разливаться у него внутри.

— Нет-нет, послушайте, — воскликнул Данилевич. — Вот у нас всех в жизни что-то изменилось. Пусть некстати, пусть нам не дали на руки сценария, пусть! Но вчера мы знали, что завтра будем так же по-своему несчастны, как и вчера, а сегодня мы уже ничего не знаем о нашем завтра. Что вам дороже, тоскливая уверенность в безысходности или полное отсутствие оной? Прошу прощения! — Данилевич поднял ладонь отвергающе. — Вы же сами только что твердили о свободе, воле и достижении цели. Твердили? Так творите! Вот идеальный момент для творчества. Отсечен хвост ошибок прошлого. Компьютер дал сбой и перезагрузился. Память очищена. Уникальный случай, когда ваше личное прошлое и будущее одновременно — табула раса. В известном смысле, конечно… Исчезло негативное влияние прошлого. Именно сейчас и надо начинать творить свою жизнь, а не сокрушаться о потерях.

— Остроумно, — пробормотал Солонников. Такой взгляд на ситуацию его неожиданно потряс. — Очень оригинально. Неужели все всегда к лучшему? Воистину, уныние — грех.

— Аминь, — заключил Данилевич.

— И это говорит человек, которому криптокатастрофа все и устроила, — сказал Шумаков, раздраженно нанизывая на вилку скользкие маслята. — Понятно!

Данилевич с пламенным негодованием вознамерился возразить, но Шумаков отмахнулся:

— Да ладно, Леонид. Вам — я верю. Хотя по-моему это ненормально и отвратительно — ничего не хотеть. А я живу иначе! Когда столько поставлено на карту, я это понимаю и прилагаю все усилия для благоприятного исхода дела. И я совсем не нуждаюсь в везении! У меня все было расчитано, понимаете? А у меня этот камень спросил?! И куда мне теперь — в театр? Суфлером в котельную? Тьфу!.. В этот…

— Валерка, отдай фужер!

— Не отдам! И так все отняли.

— Но постойте же, не у всех изменилось!

— А у кого нет, у кого? — сразу же заозирался Шумаков. Все-таки, он развлекался.

— Вот у него, — Данилевич указал плавающим пальцем на Солонникова. — Вот мимо нашего гостеприимного хозяина этот булыжник просвистел. Ежели, конечно, нет никаких личных секретов…

— Да, мужики, действительно, — сказал Солонников. Ему вдруг стало неловко за выпадение из судеб коллектива. Он пожал плечами. — Ничего экстраординароного сегодня в моей жизни не наблюдается. Ни в каком смысле — ни в черном, ни в белом. Все как всегда. Впрочем, как знать! Вдруг у меня завтра должен был прорезаться какой-нибудь талант, а теперь он помер? Или наоборот — сижу тут с вами и меня не переехала машина?

Сказав это, Солонников нахмурился.

…Именно сегодня стало ясно, что тема будет завершена в ближайшее время. Это ли не удача? Впрочем, ничего себе удача — растянутая на семь лет работа без единого отпуска! Но пока-то она еще не завершена… Сообщение, которое Борис прочитал утром, Степан послал вчера поздно вечером, то есть до криптокатастрофы. И до сих пор ни одного звонка из института… Он на мгновение совершенно протрезвел. Черт! Там же все должны на ушах стоять! Стрелять хлопушками, сыпать конфетти на процессорные блоки, напоить охранников, предварительно связав их… Телефоны всех кристалловцев должны разрываться. Но — тихо! И вот я тоже сижу — как затмение нашло…

Он тщетно поискал глазами телефон, и вдруг понял, что совсем не спешит набирать свой рабочий номер. Укол стыда испытал он. Ну, выпили, нарассказали друг другу страшных историй… Впали в детство, поверили в страшную сказку. Допустим. Но почему лаборатория молчит?!. Может, тоже узнали про криптокатастрофу? Затаились все, боятся сглазить? Как я сейчас. Он попытался представить себе затаившегося Степана. Не получилось. Ученые, конечно, бывают суеверными, но не до такой же степени.

Неожиданно для себя Солонников плеснул в рюмку водки и опрокинул в рот одним махом. Приехали! Ученый сверяет жизнь с гороскопом. Напасть какая-то! Он провел ладонью по лицу, откинулся в кресле.

— Господа, это бред какой-то! Наваждение. Мне действительно пора в отпуск.

— Ты только не волнуйся! — сказал Шумаков. — Ты у нас везучий, я давно замечаю. У тебя как раз все будет хорошо.

Без иронии сказал. С легкой горечью. Все же развлекался он за столом сквозь слезы, так сказать.

— Опять вы за свое! — всплеснул руками Данилевич. — Дело не в таланте, не в везении, дело совсем в другом… Что с вами, Борис Александрович?

Солонников совершенно неприлично сверлил взглядом Данилевича.

— Позвольте все же поинтересоваться, Леонид Иванович, почему колдун позвонил именно вам?

— Господь с вами! — очень натурально испугался Данилевич. — Вы так на меня смотрите, будто я это все устроил! Это сейчас я легко рассказываю. А у самого сон вчера начисто пропал. Пульс — как морзянка. Я как представил себе все, что он не договорил… Ведь я немного знаю его — серьезный мужик, шутить не умеет.

— Вы хорошо знаете колдуна? Давно знакомы?

— Да нет! — поморщился Данилевич. — Неправильно выразился. Как журналист много чего слышал о нем от разных людей. Лично не знаком.

Солонников задумчиво оглядел притихшее застолье.

— Кто его пригласил в прошлый раз?

Неуверенное переглядывание было ему ответом.

Борбылев развел руками, как бы отвечая за всех.

— Как в сказке! — восхитился Шумаков, честно зачерпнул красную икру столовой ложкой и стал раскачиваться на стуле. — Дети, кто этот дядя? Дети: а был ли дядя?.. Но почему же он позвонил именно вам?

— Да не знаю я! — воскликнул Данилевич с отчаяннием. — Кто ж разберет колдунов? В прошлую пятницу я пришел в гости к Борису и с удовольствием, как человек и как журналист, пообщался с современным, так называемым колдуном. М-да, действительно, разные эмоции я испытал кроме одной — недоверия… Было очень убедительно!

Все посмотрели на хозяина стола. Солонников пожал плечами:

— Вы ввалились гурьбой и он очень естественно смотрелся среди вас. У меня, как говорят, и тени сомнения не возникло…

На Солонникова продолжали смотреть.

— Я не приглашал, — кратко сказал Солонников и стал набирать на тарелку закуску.

— Слушай, Солоныч… — медленно сказал Шумаков. — Тут нестыковка… Может быть нас все же разыграли?

— Кто? — спросил Солонников, высматривая что осталось из еды на другом конце стола.

— Колдун-салон кооперейшн! Ну скажи, что ты нас разыграл. И нам будет легче. Смахнем, как дурной сон, а? А то уж больно мрачно все выходит.

— Разыграл? — изумился Солонников, монтируя себе бутерброд по-сочнее. Пора было закусывать. — Я? И как же, интересно — смоделировав эти события? Твоя история, извини, разве выдумана? Я не говорю о реальности криптокатастрофы, но будьте до конца логичны! Вы уверены, что какая-то космическая скала пересекла плоскость эклиптики и этим изменила ваши судьбы. Так? А теперь подумайте — причем тут я? Я может быть, сейчас грешным делом тоже прикидываю — не попортил ли мне что-нибудь этот дурацкий астероид?.. Нет у меня времени на мистические фантазии! Я не астролог, не некромант, я ученый, в конце концов!!!

Шумаков постукивал по скатерти пальцами, прикрыв глаза. Глянул на Солонникова:

— А разве тебе есть что терять?

Солонников усмехнулся. Прислушался к чему-то — и снова усмехнулся, покрутил головой. Рассмеялся:

— Нет, ты не представляешь, Валера! Ты даже… — он поискал слова и махнул рукой, откусил от бутерброда. — Тут нельзя говорить «терять». Ну, не знаю… нельзя же потерять абсолютный слух, способности какие-то, данные от рождения — ты с ними живешь. Они часть тебя. Да, то что я делаю — у меня получается хорошо, но родился я таким, поэтому то, что я делаю — не работа. Я живу в этом, я шел к этому с детского сада, понимаешь? Повезло — стиль жизни. А если бы ты знал область моей деятельности… Поверь, это еще и очень интересно.

— Да я не о работе тебя спрашиваю, — удивился Шумаков. — Я вообще. Впрочем, ладно. И почему, собственно, терять? Может быть еще ты чтонибудь приобретешь…

— Ты знаешь, — вскипел Солонников, — я вот сижу и прикидываю — что же мне попросить? А главное — у кого?! — он осекся: — Ну, не люблю я эти бредни, пойми…

— Не злись… — прошептал Шумаков. — Извини. — И грустно продолжил: — Но ты все равно боишься… Хотя чертовщину ты не веришь. Я вижу. Впрочем, многие на всякий случай крестяться, не веря в бога. Я знаю — ты боишься неизвестности! Но я тебе скажу, что этого незачем стыдиться. Страх неизвестности, если вдуматься, самый древний и самый… э-э… естественный страх. И многие, на мой взгляд, совершенно правильно считают, что лучше знать о надвигающейся беде, чтобы успеть что-то предпринять, чем стоять бараном в центре стада, радостно сознавая, что режут не тебя, а кого-то с краю.

— Почему это «тоже боишься»? — обиделся Солонников. А слово «неизвестность» вызвало у него неуютное ощущение, словно где-то в квартире в дальней комнате распахнулось окно и по ногам потянул сквозняк. — Ничего я не боюсь. У меня слишком много дел, чтобы искать что-то еще. Поверь, то, чем занимаюсь я, и астрология так же далеки друг от друга, как космическая станция и комиксы про вампиров.

— Да тоже, тоже… — Шумаков махнул рукой. — Все это старо!

Он поднял над столом бутылку.

— Мне немножко, — в пол-голоса сказал Данилевич, подставляя рюмку.

Солонников мрачно следил за Шумаковым.

Шумаков щедро плеснул себе в фужер для шампанского и выхлебал водку как воду. Глаза его увлажнились. Сопя носом, он разодрал сигаретную пачку.

— Все это чушь и бред самолюбия, — просипел он сдавленно. — Все равно каждый в этой жизни хватает свой жирный кусок. Только у одного это власть, деньги, бабы, а у другого — нечеловеческая пустота и рубище. И еще каждый называет по-своему: место под солнцем или служение Абсолюту. Хозяин вещества, хозяин пустоты… А по-моему и тот и другой боятся остаться в одиночестве с пониманием собственной абсолютной ненужности.

При этих словах Борис вздрогнул, но не было ни какой возможности вспомнить где он их слышал или читал, причем не очень давно. А может и сам думал что-то похожее.

…— Вторые при всем их уме особенно забавны! Хороша формула: уничтожение желаний — путь к совершенству. Знают, с чем бороться. Причем всегда есть с чем. Так может быть, естественнее иметь совершенные желания, а не корчить из себя святых? Ведь если вы в самом деле такие идеальные, и удел обычного человека не по вам, но вы не в силах изменить его — смело прыгайте с балкона, выбора-то нет! Вон у Солонникова семнадцатый этаж… Меня всегда раздражала философия. Какой смысл рассуждать о бренности жизни? Или жить, или уйти. Умри или радуйся. Я предпочитаю жить.

Он сунул в рот сигарету. Встал, качаясь. Отшвырнул пачку.

— Может я и трус, но живу честно, — сказал он, хлопая себя по карманам. — Да, я не знаю в чем смысл жизни, и потому я просто живу. Да, сегодня я не радостен. Но я хочу жить, мне это нравится, и ничто меня не остановит. Я не предам себя, но изменюсь сто раз, приспосабливаясь к жизни — ее не переспорить, она все равно мудрее и сложнее. А вы — прыгайте с балкона. И дайте мне спичку!

Он прикурил и с дребезгом закрыл за собой балконную дверь.

— Мне понравилось, — грустно, но как-то светло сказал Борбылев. — Только это не ново. Ни жить не ново, ни умирать не ново. Но раз человечество размножается, видимо жизнь все же несет в себе что-то влекущее… а, Борис? При всем страхе неизвестности. Почему человечество хочет жить?

Солонников усмехнулся.

А такой сегмент программы существует. Пожалуй, это самая здоровая и приятная тема: «Безусловный приоритет продолжения рода». В таких ситуациях человек наиболее предсказуем. А стало быть и реконструкции проходят с меньшими трудностями. Вот только никогда не бывает чистых ситуаций, замешано обычно круто… Не натянутая одинокая нить, а клубок без концов — не распутать.

— Оно не хочет жить, — сказал Борис.

— А как же? — с изумлением всплеснул руками Борбылев.

— Оно просто живет, ни о чем не задумываясь.

— Нет, Борис! — Борбылев покачал пальцем. — По-моему, вы усложняете… Какой-то вы сегодня невеселый. Что случилось?

Солонников уклончиво пожал плечами и промолчал. Он сам не понимал причин своего минорного настроения. Хотя скорее всего просто после вчерашнего…

— А мне кажется, Борис упрощает, — подал голос Данилевич. — По-моему, человечество распадается и расслаивается, оно совсем не однородно. Да, много тех, кто живет сегодняшним днем, причем отнюдь не в возвышенном библейском смысле. Такие — просто живут. Для них нет ни завтра, ни вчера. А давайте представим, что есть люди другие. Они не суетятся, ибо мыслят веками… Каждый день для них — просто кусочек вечности.

Борбылев азартно заспорил с ним, настаивая, что вкус жизни как раз в ощущении каждой секунды, и надо бежать, бежать за этой секундой.

Борис не в силах был прислушиваться к ним.

Неожиданное напряжение, возникшее за столом, уходило.

По лицу Борбылева снова блуждала улыбка. Все-таки рождение внука важнее каких бы то ни было небесных катаклизмов. И уж тем более катаклизмов скрытых.

Сесть бы сейчас в кружок, с тоской подумал Борис, налить всем хорошего вина да и рассказать о проекте. Он непроизвольно вздохнул, представив, как зачарованно будут все смотреть на него, а он так же зачарованно будет видеть свою Дорогу с бредущим по ней человечеством, и говорить, говорить…

И Дорога тут же появилась перед ним прямо над столом. Уходила вдаль, упираясь в закрытую дверь наташкиной комнаты, куда из гостей в отсутствие хозяйки мог заходить один только Степан, так как там стояло фортепьяно. И виделась Дорога как бы сквозь ресторанное стекло, с отраженными в нем скатертью и сервировкой. Дорога звала.

Борис встряхнулся.

— …Я не соглашусь с Валерой, — мягко говорил Данилевич. — Нельзя так говорить. Разве я имею право сказать человеку — ты живешь неправильно? Или даже намекнуть ему на это? И дело здесь не в том, что на каждого есть Судья. Дело в жизни самой. Ну, кто, скажите мне, живет по неволе? Где этот коварный враг, что мешает каждому быть свободным и заставляет нас что-то делать, заставляет, в конце концов, жить? Это же нонсенс, поэтическая гипербола, абсурд. Либо это ложь для оправдания бездействия. Даже полоумный аскет-мазохист свободно сделал свой выбор. Вот об этом Валера правильно сказал. Кстати, знаете, какое есть объяснение принципу мазохизма? Когда человек делает себе больно, в его организме — или в мыслях — вырабатываются наркотические обезболивающие вещества, или оправдание самого себя, если совесть не чиста. Видите, я ничего из себя не корчу и честно радуюсь своей удаче.

Он разлил по рюмкам остатки коньяка.

— Вот и бутылочку уговорили, — Данилевич заботливо сунул пустую посуду под стол.

— С вами я согласен, — сказал Борбылев. — Хотя это не совсем честно, так как я вам завидую. Но уже думаю — действительно, ерунда какая! Подумаешь, какой-то там гороскоп не сбудется — да тьфу на него! Внук у меня родился — вот главное. А Валерка прав по-существу — мы еще поборемся! Правда? — Борбылев спросил у рюмки и ей же согласно кивнул.

— Завидуйте Солонникову, — улыбаясь сказал Данилевич. — Это будет честнее. Никаких подарков, но и не каких потерь… Позвольте экспромт. Э-э… Зачем подарки, если жизнь — подарок? Что есть потери, ведь жизнь в твоих руках?

— Браво! — сказал Борис. — Леонид, серьезно. Запишите, а то забудем.

Они чокнулись.

— Да, да, — бормотал Данилевич, с озабоченным видом шаря по карманам в поисках ручки.

— Что такое подарок? Что такое потеря? — Солонников обернулся на балкон. Шумаков жадно курил на фоне заката. — Вот у человека конкретная беда. Какая разница, в конце концов, что было причиной? Валерин личный просчет, зависть, невезение или этот астероид? Все равно выходить из ситуации он будет самым обычным земным способом, а не заклинанием звезд и сил природы. На Земле пока только физические законы действуют.

— О! — сказал Данилевич, подняв палец.

Хотя, подумал Солонников, разве у Валеры есть выбор? То есть выбор существует, конечно, но не большой — либо начинать новое дело, либо лезть в драку, разбирать дерьмо… А ведь для кого-то это не выбор, а вилы. Легче бросить все, плюнуть и забыть.

— И все же лучше было бы совсем ничего не знать, — вздохнул Борбылев. — А то теперь все локти кусают — от якобы утерянных перспектив. Устроены мы так. Обратная сторона желания быть счастливым.

— Это точно, — кивнул Данилевич. — Что-то мы, друзья, загрустили. Борис огляделся и только сейчас заметил, что гостиная погружена в густой красный сумрак. Тянулись к опустевшему серванту, преломляясь в рюмках и бутылках, дрожащие в горячем воздухе золотые лучи.

— В самом деле! — Борис спохватился. Негоже давать гостям свободу впадать в депрессию.

Солонников выбрался из-за стола и включил свет.

— Я вам сейчас музыку заведу. Николай Николаевич, как там наша заначка?

Борис присел перед узким шкафчиком с компакт-дисками.

— Э-э, — протянул Борбылев, озорно глянув на Бориса. — Может быть осмотрим вашу библиотеку?

Данилевич фыркнул:

— Черти, помнят. Ну, не форме я был. Нес ерунду. Готов искупить.

— Чем?? — хором вскричали Борбылев и Солонников.

— А-а! — хитро улыбнулся Данилевич. — Делать заначки — большое искусство.

— Я же вам говорил, — сказал Солонников Борбылеву. И оба кивнули друг другу с самым серьезным видом.

— Подождите, господа! — воскликнул Борбылев. Поднялся, озирая стол — грязные тарелки, горки мандариновой кожуры, мятые салфетки — заявил: — Никуда не годится. Кулинар — это тот же поэт! Я меняю приборы. Нельзя принимать следующее блюдо в таком… гм… свинарнике. Леонид, вы собирались искупить…

— Согласен на подсобные работы! — преданно глядя снизу вверх на Борбылева, выпалил Данилевич. — Только сохраните заначку!

— Ваше рвение вам зачтется, — сурово изрек Борбылев. — Приступим.

Борис как хирург поднял над столом растопыренные пальцы — с чего бы начать.

— Нет-нет! — остановил его Борбылев. — Сегодня угощаю я. А это значит, что вы все будете только есть… пардон, вкушать. И иногда произносить хвалебные речи. Ничто не должно отвлекать от процесса поглощения и восхваления.

— Тогда я с вашего позволения… — Борис кивнул в сторону балкона. Сквозь отражение ярко освещенной комнаты чернел неподвижный валерин силует.

— Пгавильно, товагищ! — с неподражаемым акцентом сказал Борбылев. Он снял пиджак и теперь засучивал рукава белоснежной сорочки. — Агхивегное гешение.

Борис улыбнулся, взял со стола сигареты. Проходя к балконной двери, тронул сенсор проигрывателя.

— Искупающий, — раздался за его спиной строгий голос. И тут же нормальным голосом Борбылев спросил: — Или как сказать — искупляющий?

— Совокупно-искупляющий. Совокупль… — обернулся Борис. И торопливо пояснил: — В смысле если уж искупать, так все сразу.

— Э-э… — осторожно сказал Данилевич. — Да. Видимо, как-то так.

— Короче, Леонид Иванович. Давайте попытаемся унести все за один раз.

Зазвенели тарелки.

Борис дернул в сторону тюль, отворил дверь. От плиток лоджии веяло теплом.

Шумаков, облокотясь на барьер, смотрел вниз.

Солонников покосился на него, щелкнул зажигалкой и затянулся.

Шумаков повернул голову.

Борис смотрел на гаснущий, уже не слепящий, закат и чувствовал, что нагрузился в этот раз основательно. За бурной беседой не заметно было, а сейчас расслабился.

За спиной мягко ухнул ударник, вступил рояль — классика в обработке. Борис кивнул — то, что надо. Мелодичное в меру и уснуть не даст. Он сразу вспомнил про Степана. Что же я его не позвал?! Вот дела… Старею. Он фыркнул. Нет, правда — как же так? Неудобно… Ну и денек. А где же сейчас Степан? Неужели работает? Да нет, на пляже пиво пьет. Знаю я его. Погода-то какая! Да и повод есть…

Хорошо! Борису вдруг показалось, что весь дом его полон гостей, старых добрых друзей. Будто бы все уютные уголки в квартире заняты, а не только гостиная, и стоит ему появиться в любом из них — его сразу втянут в круг, попросят поучаствовать в споре, выразить свое отношение, припомнить что-то из былого, выпить на брудершафт с пришедшими в первый раз… Это ощущение было настолько отчетливым, что Борис без труда поверил, что лишь на минутку вышел покурить. Улыбаясь, он стряхнул пепел в семнадцатиэтажную пропасть и заметил, что Шумаков смотрит на него. Борис потер пальцами лоб:

— Валера…

Шумаков сразу же отвернулся и проворчал:

— Утешать пришел?

— Ну что ты, как можно… Путного я сейчас ничего не скажу, конечно. Но тема интересная. Не ожидал…

Шумаков покосился в его сторону.

— Да нет, — усмехнулся Борис, — я не гороскопы имею в виду. Глупость. Есть одна странная фраза, по-моему фильм так называется — «невыносимая легкость бытия». В этих словах необычайно спрессовано все — свобода выбора, ответственность перед самим собой за этот выбор и главное — абсолютное безразличие мира, давшего нам свободу. Но так же и его равнодушная беззлобность к нам. Только глупец способен каждый день ждать чуда и исполнения самых сокровенных желаний, впрочем как и ежедневных злонамеренных козней. Однако мы вынуждены признать существование некоего непредсказуемого фактора, условно назовем, судьбы. Не всегда происходящее с нами, не взирая на наши усилия, соответствует… Но что же тогда такое судьба как предмет фатализма? Не следствие ли это нашей натуры, которая всегда ведет себя одинаково, незаметно для нас самих? Или… хм… просто программе мало данных, чтобы исходя из условий чего-то достичь, чего-то избежать?

— Ну ты загнул, — Шумакова перекосило, как от кислого яблока.

— Спросим иначе, — не отступал Солонников, — объективна ли судьба? Общий воздух ли это, которым дышат все, или это крошечная призма в глазу каждого, искажающая образ мира? Кто-нибудь мне внятно объяснит, чем занимаются гороскопы? Может быть они просто толкуют нашу натуру, и звезды здесь совершенно не причем? Но тогда кого винить? Ты правильно сказал, что жизнь все равно мудрее и проще измениться сто раз. Мы оба понимаем, что речь не идет о конформизме, а только о естественном следовании изменчивому миру… м-м… Мысль ушла.

— Я понял, понял, — проворчал Шумаков. — Все в наших руках… — У него проступили желваки. Он ударил ребром ладони по барьеру. — О том и речь, Солоныч, что ни черта у меня не вышло! А уж я старался, поверь. Только не говори мне о везении и надежде, терпеть не могу.

Борис задумался. Забавно, я тоже не помню в своем лексиконе фраз типа «мне повезло», «я надеюсь»…

Шумаков вздохнул, тяжело оторвался от барьера, хлопнул Бориса по плечу и тут же на это плечо и оперся.

— Не бери в голову, Солоныч. Справлюсь, как-нибудь. Это — мои проблемы. У тебя, наверное, своих хватает.

Борис пожал свободным плечом.

— Не бывает человека без проблем, — горячо дохнул в ухо Шумаков. — Не ве-рю! Даже тебе. У любого из нас…— он обвел указательным пальцем широкий полукруг, махнул рукой. — У каждого… Ладно, пошли. Николаич, разошелся. Опять чего-то состряпал.

Выпутавшись из вздувающегося тюля, они вернулись в комнату.

Стол преобразился.

На овальном блюде красовалась запеченая утка; сверкали чистые приборы.

— О, дичь! — Борис заапладировал.

— Прошу! — сказал Борбылев. Белое полотенце свисало у него с согнутого локтя. Он бросал последние взгляды на свое творение, быстрыми движениями поправляя в сервировке незаметные отклонения от идеала.

— Ну, Николай Николаевич, — развел руками Борис, — нет слов. Вы кулинарный бог.

Сидя на краешке стула, Шумаков жевал веточку укропа и подозрительно приглядывался к утке:

— А почему она мне напоминает скульптуру «рабочий и колхозница»?

Борбылев ревниво оглядел кулинарное творение рук своих и задрал удивленно бровь:

— Где?

— Николай Николаевич смог передать порыв.

Данилевич разливал водку из красивой запотевшей бутылки.

— Вы сунули водку в морозилку? — догадался Солонников. — Гениально!

Никогда бы не подумал.

Данилевич скромно улыбнулся.

Все расселись.

Слово взял Шумаков.

— Спешу заверить благородное собрание в моем совершеннейшем… э-э…, — он держал на весу переполненную рюмку и прикрывал ее ладонью, как свечу. — Я тут немного того — расслабился, вы уж извините… Короче, в жизни случается всякое, но негоже тащить в дом к хорошим людям свои маленькие проблемы. Нет, — он жестом усадил на место Солонникова, — погоди. Да, я шел сюда как загнанный зверь. Нет, как побитый пес… Как мамонт, провалившийся в гнусную ловушку, вырытую слабыми двуногими. Или не двуногими… Впрочем, уже не важно. Да, я был зол на весь свет. Сам не знаю, зачем согласился пойти. Напиться можно и в одиночестве. Но я пошел к дорогому Солонычу, видимо в тайне зная и надеясь — мне здесь станет лучше. Я не расчитывал, — он строго нахмурился, — что мне здесь помогут! Нет! Я не любитель халявы и жалости. Но! Кого-то вдохновляет и пробуждает к жизни прекрасная музыка, кого-то — звезды над нами и этот… внутри нас, кого-то — ящик пива, деньги, женщины или, там, свежевыпавший снег… да, как моего соседа. Меня же вдохновляют и пробуждают такие вот люди, — он качнул рюмкой в сторону Бориса. — Они не жадные, они никому ничего не хотят доказать, они ни с кем не воюют, они очень живые — просто живут, делают свое дело, и оно у них получается. А нам нравится смотреть на них и знать, что есть рядом мир, где можно встать утром и не думать ни о чем кроме своего пути. Где нет унылых сомнений в себе и, не менее унылых по сути, параноидальных порывов заявить о себе миру. Спасибо, что смог выговориться. Спасибо, что выслушали. Мне действительно стало легче. И я, кстати, знаю что мне теперь делать.

Шумаков замолчал и осмотрелся как в первый раз. Никто его не торопил.

— Да, что-то есть в этих стенах. Предлагаю тост за хозяина дома. Солоныч, дорогой, оставайся таким какой ты есть. За твою Наташку. За этот дом. Мне трудно выразить, я не поэт и даже не лектор. Но вот мы, такие разные не первый раз собираемся у тебя за столом. Почему? Я знаю! Мы устали от лжи суперменства и затхлости лености, царящих во внешнем мире… Нет, надо все же в театр попробовать — слог, никак, пошел. Брал ведь грамоты в школе… Хватит с нас героев, приступом берущих вражеские укрепления — в работе, общении, в жизни. Повидал я таких достаточно. Все это честно только на войне, а красиво только в книгах. В нормальной жизни копни любой такой «подвиг» — обнаружится, что стоит он обязательно на чьих-нибудь костях. А хуже того — на растоптанных душах. Прав лишь идущий своим путем — он никого ни о чем не просит, никого не топчет — все уже в его руках. Ну, ладно, — он оглядел замершие в воздухе рюмки, — пусть этот дом стоит прочно, и пусть в нем никому не будет тесно.

— Как точно ты сказал в самом начале, Валера, — воскликнул Борбылев. — Именно так я и говорил сегодня утром. За вас, Борис!

— Ура! — коротко сказал Данилевич.

Чокаясь со всеми сразу, Борис почувствовал, что совершенно разомлел.

Выпили. Шумаков преувеличенно осторожно поставил рюмку на стол. Еще раз поклонился и чинно сел. Взял самый маленький огурчик и интеллигентно захрустел им.

— Спасибо, друзья, спасибо… — Борис растроганно улыбался. Где-то гремели невидимые фанфары, пели божественные нимфы. На миг Борис увидел свою Дорогу — ему показалось, что кто-то в бредущей толпе обернулся и помахал ему приветливо.

Шумаков с ножом и вилкой наперевес хищно воздвигся над уткой, похожей на летящую куда-то по серебранной глади ладью, и сказал:

— Ну-с… А вот теперь, Николай Николаевич, я с большим удовольствием закушу!

— И это правильно! — сказал Борбылев. — Рекомендую бочок. Хорошо прожарился.

— Так что там насчет астероида? — хитро поинтересовался Данилевич.

Солонников с Борбылевым переглянулись и рассмеялись. А Шумаков сказал с полным ртом:

— А шел бы он!..

Борис стоял на балконе и смотрел на тлеющий закат. От пылающего великолепия осталась рваная красная полоса, задавленная темным небом. Где-то, видимо, запалили прошлогоднюю траву — дым стлался в тихом воздухе, медленно заволакивая горизонт.

Квадрат газона далеко внизу под балконом был загадочно освещен скрытыми лампами. Чертя в темноте рубиновыми огнями, во двор бесшумно свернула машина. Слабый отсвет фонаря призрачно колыхнулся на длинном полированном борту. Где-то под темными кронами бульвара неторопливо цокали каблучки.

Борис поднял глаза к небу, вдохнул полной грудью. В глубокой синеве проступили первые звезды. Он задержал выдох, глядя на дрожащие крошечные огоньки. Это вы влияете на нас? Значит, вы знаете как мы устроены?

Он подтащил плетеное кресло, уселся, задрав ноги на край бетонного барьера. Закурил, продолжая смотреть на звезды. Покачал головой. Нет, вы слишком далеко. Более того, я точно знаю, что многих из вас уже нет. А есть только свет, умирающим эхом дошедший до Земли. Забавно, что астрологи, возможно, до сих пор оперируют именами звезд, давным-давно ставших холодной плазмой… Оставайтесь вдохновением поэтов, а нам оставьте нравственный закон внутри нас. Это нам как-то ближе. Каждому. В отличие от чувства рифмы. Аминь.

Раздался звонок в дверь — далекий из-за слабого, но навязчивого шума улицы. Ну наконец-то! Борис отправил окурок в прямоугольник вечерней синевы и оставался неподвижным еще несколько блаженных секунд. Снял пятки с барьера, не глядя попав в пляжные шлепанцы, и пошел открывать. Я тебе, стервец ты этакий, такую штрафную налью!..

Улыбаясь до ушей, он распахнул дверь, качнулся по инерции вперед… и отступил на шаг, превратив движение в вежливый полупоклон.

Это был не Степан.

Аккуратно и тщательно шаркая белыми штиблетами, на коврике перед ним топтался и ответно кланялся одетый по-летнему — причем явно не в простых магазинах — незнакомый крепкий сухопарый старик. Больше всего он был похож на неунывающего иностранного туриста с великолепным пенсионным обеспечением. Из тех, что стаями блуждают по старым станциям московского метро, с неприличным азартом глазея на лепнину и мозаику советского периода, слепят фотосвспышками спешащих прохожих, которые лишь скосят глаз на нездешнее чудо, удивятся праздному заморскому интересу — и побегут дальше по своим делам. Впрочем, старик больше походил на начальника тургруппы. Слишком был невозмутим. Не интересовали его трактористы с шестеренками в руках и доярки на фоне зорек.

— Добрый вечер. Извините за позднее вторжение, — сказал вдруг старик к огромному удивлению Бориса на чистом русском языке.

Повиснув на дверной ручке, Солонников довольно тупо глядел на нежданного гостя. Незнакомец учтиво смотрел в ответ, готовый ответить на любые вопросы. Солонников захлопнул рот, совершил полагающийся ритуал, пригласил войти.

Старик помедлил, очень осторожно переступил порог и стал в прихожей, озираясь. Ну точно как иностранный турист на станции Маяковская!

Они представились друг другу. Старик коротко и веско назвался Леонардом. Имя очень подходило. На осторожный вопрос Бориса о его, Леонарда, отчестве, старик сказал, что привык отзываться на одно имя и был бы очень признателен Борису за это маленькое нарушение этикета. Борису эта простота восхитила. Он предложил обращаться к себе так же — по имени. Старик кивнул, приняв это как должное.

Борис заметил, что даже захлопнув дверь, продолжает держаться за дверную ручку. Он отлепился от никелированной скобы, и был вынужден схватится за стену. Леонард вежливо отвел взгляд, сделав вид, что его заинтересовала оскаленная африканская маска.

Солонникову стало неловко.

А может оно и лучше, что Степан не пришел. Степан человек азартный, увлекающийся. Никакая штрафная его не испугает — только раззадорит. Опять же рояль в соседней комнате стоит… Общение с роялем у Степана очень хорошо идет под крепкие напитки. А я все же завтра хочу поработать. Надо поработать… Вот сегодня что ты успел сделать?

Кое-что успел! Но в общем, конечно… Пляж еще этот.

Считай, это был отпуск в миниатюре.

Да уж, отпуск…

Неожиданно, старина, правда?

Я не железный, в конце концов. Жара еще эта сегодня…

Спортом надо было заниматься, а не культурные вечера устраивать.

А может кондиционеры во все комнаты поставить? Не жить же в кабинете. Но Наташка не любит стерильный воздух. Иногда только заходит к нему, когда становится действительно жарко. Его эти бытовые неудобства не то что бы раздражают — нет, он и в очереди может постоять, если надо, или, скажем, поработать полевой сезон с Барбарисом где-нибудь в Гоби — было такое однажды… Но все эти большие и малые колдобины и заусенцы жизни сбивают его внутренний камертон. Штуку нежную, тонкую. Но и привычка опасная вещь. Привыкнет так человек к хорошему, избалуется… Все, завтра — работаем! В конце концов камертон во мне, а не где-то. Вот только разберусь с посетителями. Заплачу какой-нибудь взнос на спасение первой природы от второй, прослушав короткую энергичную лекцию, полную света и надежды. Правда поздновато для общественных организаций, усомнился Борис… Кого пустил я на ночь глядя? Скажи мне, дядя… И не Багават-Гиту он распространяет. Для кришнаита не достаточно радостен. Для члена партии зеленых слишком спокоен. Борису пришел на ум странный эпитет — неуловимо спокоен. Нет, подумал Борис, сейчас все равно не угадаю. А вот пьет он скорее всего коньяк.

Солонников отлепился от стены.

— Приятно у вас. Очень, — Леонард оторвался от созерцания маски.

— Вы уж-же третий, кто мне это говорит сегодня.

Ух, ну и дела! Борис поворочал отяжелевшим языком. Нет, господа, тренироваться надо. Либо красненьким по вечерам, либо по утрам с гантелями. Соку выпить? Нет, лучше воды. Со льдом. Принять ванну. Выспаться. Борис ослабил галстук. Хотел ослабить — рука наткнулась на растегнутый ворот и распущенный узел. Ага… Но когда?! Зарницей мелькнула мысль о нормах этикета. Но ей-богу, в такой духоте… Даже на балконе сейчас почувствуешь прохладу лишь десять минут простояв неподвижно. Он присмотрелся к Леонарду — тот оказался в летней рубашке с коротким рукавом, сухой, подтянутый. Без этой взмыленности и дневной утомленности. Словно вылез из автомобиля с кондиционером. Цивилизацию погубит либо тяга к излишнему комфорту, либо отсутствие последнего. А у нас в гостиной нет кондиционера, подумал Борис, и с легкой совестью не стал приводить себя в порядок.

— Проходите, пожалуйста. Сюда, налево.

Идя по коридору, Леонард покосился на плотно закрытую дверь кабинета. Борис шел следом, низко опустив голову — старался не наступить гостю на пятки.

Леонард остановился перед разоренным столом в гостиной:

— Вижу вы праздновали сегодня? День рождения? Юбилей?

— Да нет… Просто друзья заходили.

— Я не помешал?

— Нет-нет, все уже ушли. Простите, Леонард, чему я обязан…

Старик обернулся и Борис запнулся, натолкнувшись на его взгляд. На секунду Солонникова охватило нелепое чувство, что это он, Борис, на ночь глядя ввалился к кому-то в гости. К человеку терпеливому, но чрезвычайно занятому. Леонард молчал, спокойно и непонятно глядя на Солонникова.

Борис испытал неловкость.

— Дело у меня к вам, Борис Александрович, очень серьезное, — сказал наконец старик и стал разглядывать обстановку со странной беглой отрешенностью. Причем ложка на скатерти, портьера на окне и сам Борис были в этот момент равны по каким-то неведомым критериям. Как опытный художник бросает пустые взгляды на юную розовеющую натурщицу, или — сравнение своей неожиданностью резануло Бориса — судмедэксперт на глазах у замершей от ужаса толпы что-то спокойно перекладывает в ворохе окровавленных тряпок возле искореженного груды металла, недавно бывшей автомобилем… Не был он похож ни на интуриста, ни на члена партии зеленых, ни на кого.

Борис тряхнул головой.

— Да? Ну и отлично. Тогда прошу к столу. Совместим стол и дело… — Борису вдруг дико захотелось выпить. Он даже удивился.

— Пожалуй, — сказал Леонард.

— Прошу! — Борис мотнул головой вдоль стола. Сейчас, сейчас мы избавимся от неловкости! Он потер руки, предвкушая.

Старик сделал светский кивок с оттяжечкой и прошел к предупредительно отодвинутому стулу на место Шумакова. Поддернул белые штанины — без стрелок, из типично летней «несминаемой» ткани, но чертовски элегантные — и уселся с прямой спиной. Борису его поза не казалось нарочитой. Школа, подумал Борис, проходя к своему месту во главе стола, спиной к балкону. Старая закалка. Сверкнула мысль: а не гость ли это из Римского клуба?!. Сомнительно. Хотя, Москва город большой. Какой-нибудь симпозиум обязательно сейчас идет. Могли и приехать… Кстати, не посмотрел на штемпель на конверте. Точнее, не помню, был он там или нет. Могли просто сунуть письмо в ящик, проезжая мимо вчера, а теперь вот зашли…

Всерьез взвешивая это предположение, он машинально разлил водку под самый обрез рюмки, занес бутылку над второй — и спохватился:

— Леонард, может быть, вам коньяку?

— С удовольствием, Борис. Если вас не затруднит.

— Минутку.

Солонников поднялся, стараясь держаться прямо, выбрался из гостиной. В кабинете снял с полки громадный том. Открыл рельефную — навороченная геральдика — обложку. В выстланных лунным бархатом вырезах утонули две темные коллекционные бутылки. Борис не колеблясь вытащил одну. Зря Данилевич не верил, удивился Борис, заталкивая «книгу» на место. Тут тебе и форма, и содержание.

Возвратясь, он намеренно поставил бутылку этикеткой к Леонарду. Показалось, тот оценит. Но старик лишь скользнул взглядом по бутылке двадцатипятилетнего коньяка, и с тем же выражением посмотрел на блюдечко с нарезанным лимоном. Борису стало смешно. Кого я удивить собрался? Да он, возможно, пил Курвуазье двухсотлетней выдержки, а я тут с Камю выпендриваюсь.

Борис открыл бутылку.

— Леонард, сами распорядитесь?

— Не беспокойтесь, Борис Александрович, прошу вас, — неожиданно мягко сказал Леонард, расстилая на коленях салфетку. — Одну секунду, я только наберу закусочки. Хотя такой коньяк можно и не закусывать. Думаю то, что я расскажу, вас заинтересует.

Борис вежливо покивал в ответ. Хватаясь по пути за спинки всех стульев, добрался до своего места, и благополучно приземлился в свое кресло, едва не промахнувшись.

…Интересно, думал Борис, по-детски подперев щеку кулаком и наблюдая за плавными движениями рук старика, лицо совсем незнакомое, но странное дело — я как-будто узнаю в первый раз увиденное. Это не воспоминание о человеке. Даже не о его тени. Это тень воспоминания о тени человека.

Сквозь неумолимо опускающиеся веки он смотрел, как старик накладывает себе икорочки, водружает веточку зелени, отламывает кусочек черного хлеба, щелкнув пальцами, со вкусом зачерпывает ложкой горку маслин. Как он бросает щепотку молотого кофе на дольку лимона. Эстет. Порода так и прет… Побородок соскочил с ладони. Фу, черт!.. Солонников с усилием поморгал, потер ладонями лицо. Нет, господа, так нельзя… И тоже постарался выпрямить спину.

Старик наконец наполнил свою рюмку.

Они чокнулись.

Пошлого тоста «за знакомство» никто не предложил. Выпили в молчании, только солидно кивнули друг другу. И Борис опять удивился, насколько естественно это получилось.

— …Только откройте ма-аленький секрет, — Солонников двумя пальцами показал насколько маленький, пьяно вглядываясь в лицо гостя и старательно обгладывая маслину. Маслины явно было мало и он, вооружившись вилкой, начал вылавливать последний гриб из рассола. — Кто вы? Я вот сижу, гадаю. Признаюсь, есть у меня одна версия, да слишком уж невероятная. На наводчика вы не похожи. Гурман-телепат на халяву? Смешно, но еще менее реально. Вы археолог? Футуролог? По роду своей деятельности я часто встречаюсь с самыми разными людьми. Но вас я не помню. И все же отчего-то кажется мне, что где-то я вас…

Солонников подцепил наконец вилкой скользкий гриб, поднял глаза и в замешательстве замолчал, потому что Леонард неожиданно подался к нему. В глазах старика прыгали жадные огоньки, словно стремился он подхватить некие слова, готовые сорваться с языка Солонникова. Солонников остолбенел. Откинулся назад и отвел взгляд. Лицо его вспыхнуло от неловкости. Обдирая язык о зубы, он собрал слюну. В горле пересохло. Все тело охватил жар. Загорелся корешок каждого волоса, нестерпимо закололи в груди маленькие иголочки. Комната превратилась в печь. Судорожно зевая, как рыба на берегу, он ловил ртом воздух, скреб ногтями сквозь рубашку и ни одной мысли не было в голове. Он только боялся, чтобы, не дай бог, ничего не случилось с ним прямо за столом. Он испугался.

Но отпустило.

Словно сбросило с потолка в кресло. Картинка в глазах медленно сфокусировалась. Приехали, подумал Борис мрачно. Не глядя на Леонарда, лишь предупредительно подняв палец, он отыскал среди бутылок теплый боржоми и жадно присосался к горлышку. Наплевав на какой бы то ни было этикет.

Леонард, впрочем, как ни в чем не бывало с большим удовольствием закусывал, не обращая внимания на Бориса.

— Простите, — хрипло сказал Солонников. — Дальше без меня. Я — пас.

Он откинулся в кресле, уронив руку через подлокотник. Расслабленно поднося ко рту горлышко бутылки, понемногу приходил в себя. Поерзал, доставая из заднего кармана сигареты.

— Я закурю, — предупредил Солонников. Сунул в зубы сигарету, бросил пачку на стол.

Леонард, наполнявший опустевшую рюмку, коротко взглянул на него.

Борис зажег — и вдруг морщась погасил зажигалку. В горло толкнулась тошнота. Да что со мной, утомленно подумал Борис. Навалилась страшная усталость. Теперь ему хотелось одного — лечь, закрыть глаза, положить на лоб кусок льда.

Борис тоскливо мял сигарету. Мысли блуждали далеко. Все вокруг источало неимоверную тяжесть. Он уже свыкся с тем, что кто-то незнакомый ввалился в его квартиру и сидит за его столом, непонятно чего хочет. Скорей бы уходил. Даже со стола не буду убирать. Сразу завалюсь спать. Ему до того захотелось лечь и закрыть глаза, что он начал придумывать вежливую, но категоричную фразу с просьбой закругляться. Кто бы он ни был — пусть приходит завтра…

Леонард промакивал салфеткой губы.

— Очень хорошо, Борис Александрович, что вы почувствовали нечто. Надеюсь, это сильно облегчит мою миссию. В каком-то смысле я нахожусь в не менее сложной ситуации, чем вы. Прецендентов не было. Честно скажу, первые несколько часов мы даже не знали, что делать.

Борис мучительно собрался с силами и посмотрел на болтающего старика. Категоричная фраза осталась незаконченной.

Леонард тщательно вытер руки, безжалостно терзая салфетку. Бросил бумажный комок на стол. Уставился на Бориса, словно они играли в гляделки. Борис с трудом выдержал спокойный и непонятный взгляд. В лице старика что-то неуловимо изменилось, оно чуть смягчилось. Вдруг Леонард перестал смахивать на иностранца. Скорее это был уставший от суеты долгой жизни консультант по специальным вопросам, давно ушедший на покой, лишь в связи с особыми обстоятельствами вернувшийся к прежним делам.

— Борис Александрович, — сказал Леонард, — я имею честь передать вам официальное обращение.

Леонард на секунду замолк, словно терзаемый последними сомнениями. Решился.

— Произошла криптокатастрофа…

Борис наморщил лоб. Легкое удивление пробилось сквозь алкогольные пары. Как? И он про катастрофу? Это становится скучным. Всякий интерес к позднему посетителю пропал. Было совершенно не интересно, кто он таков и откуда у него домашний адрес Солонникова. Борис чувствовал себя совершенно разбитым. Он позволил себе положить затылок на спинку и прикрыть веки. Пусть говорит. Лишь бы не мешал.

— В прошлую пятницу, — продолжил Леонард, — мы сначала не хотели пускать к вам этого шамана, да передумали. Все равно рано или поздно пришлось бы вам рассказать…

Солонников не пошевелился, но глаза его метнулись к лицу Леонарда, ища в нем… Насмешку? Издевку? С трудом сдерживаемой улыбку прикалывающегося человека? Безумие?!. Ничего этого не было. Леонард говорил совершенно серьезно. Он сидел, развернув стул к Борису, холеная рука покойно лежала на скатерти.

— К сожалению, Борис Александрович, мы не владеем способом коррекции астрала. Криптокатастрофа непоправимо спутала все карты в области мира, говорить о которой уверенно в наше время могут только шарлатаны. И сейчас мы стоим на перепутье. Нет, на крутом повороте стоим мы сейчас! Выход из сложившейся ситуации есть. Один. Он входит в круг наших реальных возможностей, но он настолько… — Леонард замялся, на лице его впервые за прошедшие четверть часа появилось одно из самых общечеловеческих выражений — мучительное сомнение, -

…настолько категоричен, что, поверьте, ни вам, ни нам…

Солонников оторвал затылок от спинки кресла и с откровенным недоумением смотрел на старика.

— Однако, я должен объясниться. Борис Александрович, прошу вас, выслушайте меня до конца и очень внимательно! Отнеситесь к тому что я скажу, как ученый к факту. Например, как к археологической находке, которая своей материальностью закрывает все дискуссии, отметает домыслы, является недостающим звеном и не допускает двойного толкования. Хорошо?

— Прошу вас, — сказал Борис в замешательстве, — но…

Старик несколько мгновений учтиво подождал и начал:

— Итак. Борис Александрович, вы знаете не хуже меня, как много людей никогда не узнали о своих спящих талантах. Или узнали поздно. Или знали, но не поверили в свои силы. Вам известно, что по причине социального несовершенства подавляющим большинством людей руководят в жизни предельно простые категории: страх, жадность, глупость и лень. А так же их разнообразные производные — тщеславие, гордыня, уныние, самообман. Добродетели перечислять не будем — надеюсь, они должны быть поумолчанию. Как вы думаете, что будет с человеком, если его с детства поведут по жизни преимущественно высокие категории? Ответ, разумеется, ясен. Но встает неизбежный вопрос: как добиться этого без тепличных условий, чтобы, с одной стороны, человек не свернул со своего истинного пути, а с другой не оказался изнеженным экзотическим фруктом, непригодным к реальной жизни? И здесь ответ прост: корректирующие воздействия не должны нарушать ощущения свободы выбора, должны быть скрыты. Борис Александрович, именно этим способом вы были приобщены к возможности избежать скучнейшего прозябания в сетях случайности — вы нашли себя в жизни. Ваш талант не погиб, не измельчал, не видоизменился, он раскрылся и постоянно совершенствовался! Вы были довольны своей судьбой, мы — радовались за вас. Вы бы никогда не узнали о нас, но сегодня, как я уже сказал, ситуация изменилась. Чтобы избежать деструктивного воздействия астральной катастрофы и не загубить тридцатилетнюю работу… Борис Александрович, вы меня слушаете? Простите, мне показалось вы задремали… Вам надо сделать несколько конкретных, точно расчитанных шагов. Действия эти лежат в обычном земном плане и не потребуют ни оккультных знаний, ни сверхчеловеческих усилий. Результатом будет поворот вашей линии судьбы. Это единственное, что мы на Земле можем противопоставить событиям в тонком мире. Перспектива просчитана далеко вперед. К сожалению, результативность вашей работы, оставь вы все как прежде, будет катастрофически падать. Простите за легкий каламбур. Из ничего, можно сказать, из бытовых неурядиц, из случайных на первый взгляд событий создастся вдруг ситуация, надолго, очень надолго выбьющая вас из колеи. Придут усталость, разочарование, сомнение, избыточная рефлексия… Звезды лишь склоняют, но не обязывают. Сильные личности могут уйти изпод их опеки. Но это отдельная область знания. Здесь тоже надо быть специалистом. Мы знаем как это сделать грамотно. Вы наверняка — я в этом уверен — справились бы сами, за год-другой решив все проблемы, но у нас с вами нет этого времени. Так… Вы предлагаете пойти к знахарю и за смешную сумму в баксах почистить карму?.. И я так думаю. Мне не до шуток, поверьте. Честно говоря, даже пить этот замечательный коньяк нет времени. Нужно действовать, действовать! Ситуация критическая. Мир постоянно движется. Пусть вас не обманывает эта тишина за окном. Иногда лучше сбросить скорость и повернуть руль, чем прозевать поворот… Конкретно, вам следует оборвать все связи со своим прошлым. Понимаете? Все! Чтобы остаться собой, вы должны исчезнуть из своей реальности, ставшей вам враждебной. Выскочить из русла, если хотите. Мне это трудно произнести, но все, что составляло вашу жизнь до сегодняшнего дня — даже ваша семья, друзья — якорями будут держать вас внутри последствий криптокатастрофы. Вы должны бросить работу здесь. Более того, резко сменить тематику на будущем месте работы. Борис, вы должны практически исчезнуть для прошедшей жизни. В дополнение ко всему — уехать. Далеко уехать. А там — родиться заново. О мелочах не волнуйтесь! Билеты, жилплощадь, легенда, документы и новая работа с достойной зарплатой уже готовы и ждут вас. А язык вы знаете. Оборвав связь с прошлым вы не полностью, конечно, но в значительной степени очищаете свое будущее от негативного воздействия криптокатастрофы. Как специалист, рассмотрите этот узел событий, в центре которого вы сами, и вы поймете, что я прав. Будущее ваше снова становится табула раса. Предлагаемый нами вариант компенсирует ущерб от катастрофы процентов на девяносто. Со временем вы сможете вернуться на прежние места, конечно… Но сейчас говорить об этом рано. Да и стоит ли возвращаться в мир теней, на пепелище? Появятся совершенно новые увлечения, новые люди, новые перспективы и возможности. Невероятные возможности! Поверьте, мир так велик…

— Леонард, — прошептал Борис, не открывая глаз. — То, что вы говорите, мне непонятно. Абсолютно. Видимо, я сегодня очень устал. Или перебрал. Голова совершенно чугунная. Говорите толком, что вам надо… У меня завтра очень много дел.

Леонард, закусив губу, посмотрел на опущенные веки Солонникова.

— Прав Даниил, — пробормотал старик. — Отныне только полная инициация. Никакой больше романтики… — и — громко: — Хорошо! Борис, я прекрасно понимаю ваше душевное состояние, поверьте.

Скрипнул стул.

Солонников открыл глаза.

Старик сделал два мягких шага к книжным полкам и вытащил сильно потрепанную детскую книгу, которую Борис всегда прятал за глянцевый фотоальбом, задумчиво перелистал. Озорно посмотрел на Солонникова.

— Борис Александрович, я вижу вы не то что бы не верите мне, а действительно не понимаете о чем идет речь. Это не в укор вам. Наверняка я бы тоже растерялся. Что ж, будем исходить из фактов и логики. Давайте поговорим о том, в чем вы не можете сомневаться — о вашей жизни. Способ, конечно, примитивный… но при нашем дефиците времени ничего другого не остается. Всего я, сами понимаете, рассказать физически не в силах, лишь некоторые ключевые моменты. Например, это, — он качнул раскрытой книгой, — в большой степени подвигло вас в самом раннем школьном возрасте записаться не в секцию авиамоделизма во Дворце пионеров, на что вас подбивали друзья, а в юношеское отделение социологии при АН СССР, куда бы вы постеснялись даже просто заглянуть в тот день. Вы не были робким ребенком, но очень ценили свой внутренний мир, и даже неловкая шутка, не говоря уже о насмешках, могла вас сильно покоробить. А еще вы не хотели показаться умнее своих друзей. Вы дорожили любой дружбой, интуитивно понимая, что идеального друга не встретить никогда. Уже тогда вы хорошо разбирались в людях. Никто из ваших друзей не знал вашего главного увлечения — интересы большинства были другие, а своих вы никому не навязывали. Ваша дружба и в чем-то сама ваша жизнь тогда были постоянным компромиссом. Вас это тяготило. Причины этого вы понимали, но предпринять шаги к изменению ситуации не решались. Вы ждали. Верили, что мир не жесток и все образуется само собой. И это понятно — ребенку трудно переступить через себя и вообще нарушить привычный ход жизни. В детстве человек абсолютно верит в лучшее будущее, тут-то и начинается уход со своего пути. Большинство привыкает ждать, считая, что все впереди, а когда мир проносит ожидаемое мимо — смиряется. Мол, не судьба, против нее не попрешь. Но мир не зол к человеку — он равнодушен. Итак, книга вас подтолкнула в выборе в тот день. Собеседование. Было вам еще слишком мало лет, но вы слету расщелкали пару задач по массовой психологии, и вас взяли. Вы наверное уже не помните, как у вас оказалась эта книга?

Борис не мигая смотрел на Леонарда.

— Вспомните? — переспросил Леонард.

Борис молчал.

— Потом вы спрашивали об авторе у знакомых, искали в библиотеках, хотели собрать его произведения для своего будущего ребенка, и — ничего, нет такого автора. Точнее, есть, конечно, но тиражи и известность ему не нужны, — Леонард поставил книгу на место и уселся на стул с противоположного торца стола. — Поверьте, это было совсем не сложно. Выглядело как издание за свой счет, маленький тираж. На самом деле книга существовала в единичном экземпляре, страница с выходными данными была виртуозно оторвана — издательство найти было невозможно. Ладно, дальше. Тот же год. За рубеж тогда выехать было проблематично. Петр Михайлович пригласил вас к себе, и за чашкой чая познакомил с Филиппом Кресом из «Глобал Рисерч», приехавшим в СССР на очередное празднование разрушения пресловутого железного занавеса. Кстати, на самом деле он приезжал за материалом для новой книги. Итак, Крес сначала смотрел на вас с веселым недоверием, но после часа беседы подписал и подарил вам свою книгу. Разумеется, такие вещи тогда не переводились у нас — книга была на английском. Забавно, что получая подарок, вы от волнения выпустили его из рук… Впрочем, варенья в блюдце уже не осталось. Ведь варенье из лепестков роз очень редкое в наших широтах. А книга… — Леонард оперся о край стола и повернулся к книжным полкам.

— Не надо, — сказал Борис. Он с удивлением посмотрел на свои кремовые штанины, усыпанные табаком, разжал пальцы и выронил размочаленную сигарету. Зачитанный томик Ф. Креса тоже был спрятан — во втором ряду книг.

— Борис Александрович, — донесся издалека голос Леонарда, — я пока все верно рассказываю?

Да, книга, думал Борис… Та книга, первая, неизвестно как попавшая к нему и впоследствие ставшая талисманом. Он читал ее на уроках, на переменах, в транспорте, за едой, в очереди за хлебом. Все, что передумал он к тому времени о жизни, воплотилось в этой сказке. Его как громом поразило — весь мир пронизан миллиардами ниточек и простирается в обе стороны до бесконечности. И если это не все видят, то не значит, что этого нет. Уже ничто не могло вернуть прежний простой и плоский мир. Именно в те дни он с беспокойством ощутил, что его совсем не тянет до умопомрачения гонять мяч во дворе. Будто кто-то очень сильный и добрый из далекого и невероятно интересного мира сказал ему наконец самые главные слова, которые он, оказывается, ждал всю жизнь: «ты прав, поступай именно так.» И он решился. Появилось странное ощущение уходящего времени. Но он все же вышел во двор к ребятам. Постоял на крыльце. И вернулся за письменный стол. Новое видение мира сдернуло маскировку со сверкающих драгоценостей, лежавших, оказывается, давно рядом — руку протянуть.

На следующий день всем классом был сделан поход во Дворец пионеров. Они галдели, бродя по этажам, дурачились. Их классная охрипла, тщетно призывая к порядку. И Борис действительно сильно удивил друзей, не пожелав пойти в секцию автомоделизма, как они условились заранее, а выбрав какую-то социологию. Никто, кстати, и не подумал острить на сей счет. Впрочем, Борису в тот день было уже все равно.

Отец в первое время даже выходил его встречать, так поздно он возвращался. Поговорив с Михаилом Петровичем, руководителем секции, и недоверчиво выслушав восторженные отзывы о сыне, отец помог Борису оборудовать его первый, почти настоящий кабинет. Потом сонный заходил во втором часу — просил погасить свет, но особо не настаивал, видел как увлечен сын. Увлечен сильно и, оказывается, очень серьезными вещами. А это надо поощрять.

Борис читал тогда тот самый подаренный Ф. Кресом знаменитый «Интеллидженс шок», на языке оригинала. По английскому у него была пятерка, но все равно приходилось продираться сквозь текст со словарем.

На Новый Год Борис получил от родителей в подарок десятитомную энциклопедию. Отец неожиданно перешел из типографии на работу в крупное издательство и с того дня Борис мог поставить себе на полку любую книгу, какой бы редкой или запрещенной она ни была. С книжной полки в его комнате исчезли детективы и почти вся фантастика. Освободившиеся места начали занимать монографии крупных ученых.

Слава о его книжном блате мистическим образом ползла по школе.

Карусель завертелась. Школьные годы разделились на тоскливо тянущиеся уроки и молниеносно проносящееся время во Дворце пионеров среди новых друзей, оказавшихся гораздо ближе прежних. И Борис удивлялся — как мог он так долго топтаться перед незапертой дверью? Впрочем, старые дружбы он не терял — его даже стали больше уважать за серьезность занятий. Но не всегда отныне он мог поддерживать разговор — становилось скучно, и, сославшись на дела, он покидал старых друзей. А его друг-тезка БорисБарбарис, вдохновившись примером Солонникова, после школы неожиданно поступил на археологический. Барбарис после первого семестра заявился к Борису с фляжкой коньяка и весь вечер благодарил за то, что Борис наставил его на путь истинный. А Солонников все не мог взять в толк о чем ему толкуют.

«Ну как же, старина! — восклицал Барбарис. — Увидел я, как человек прямо ожил, занявшись своей социологией. У тебя тогда блеск в глазах появился. Я и не знал, что ты этим серьезно увлекаешься. Так, думал, хобби. Ну, поспорим о цивилизации иногда, о книжке фантастической… И покопался я тогда в собственной душе и понял, чем мне на самом деле хочется заниматься…»

Это, пожалуй, и был первый «творческий вечер», позже переросший в пятничную традицию. Наверное, Барбарис — единственный человек, с кем его, Солонникова, дружба нисколько не изменилась со школьных времен. Да жаль, он постоянно в экспедициях. Нагрянул тут неожиданно в январе — загорелый (в январе-то!), обветренный, веселый. Ну, где был? Рассказывай!.. А, не спрашивай. В Эквадоре город в сельве нашли. Копаем. Сам чем занимаешься?.. Да разным, знаешь ли. Старина, ну, ты понимаешь… Секретный, что ли? Так не рассказывай, не обижусь. Но в той же области?.. В той… Что же может быть у вас секретного?.. Может, поверь мне, еще как может!..

В 87-ом году в числе отличившихся Солонников был в знак поощрения направлен на международную конференцию, но уже не от Дворца пионеров — школу он закончил в мае, а от Института мировой истории, взявшего шефство над бывшей юношеской секцией социологии.

Куда пойти работать после социологического МГУ сомнений не возникало. Тем более, что его хотели видеть у себя сразу несколько отделов ИМИ — личностью Борис Солонников был уже известной. В специальных журналах уже можно было натолкнуться на его работы. Михаил Петрович к тому времени ушел на пенсию, но Борис часто к нему заходил, и они засиживались допоздна за чаем.

И вот с тяжелой головой и омытым дипломом Борис выходит на работу. Его первый день в Институте как сотрудника. Это почти ничего не изменило, он давно был здесь своим. Он попал во время, когда социум ожил. Работать на живом, бурлящем материале было одно удовольствие.

Два года пролетели. Борис уже входил в редакционный совет реферативного журнала. Готовил диссертацию.

Однажды было объявлено о наборе группы на новый проект. Проект назывался необычно — Магический Кристалл. Странная атмосфера недомолвок окружала организационный период. Впрочем, тема очень понравилась и Борис вошел в команду, встав во главе отдела реконструкции. Порекомендовал в проект Степана. К Солонникову прислушались и Степан возглавил отдел сбора информации. При всей разности характеров было у них что-то общее. Да и весь коллектив, надо сказать, был хорошо подобран. Случайных людей не было…

Борис пришел в себя: это я вспоминаю, или мне Леонард рассказывает? Он наклонил голову и долго-долго тер пальцами закрытые глаза, не в силах сообразить. И ведь не спросишь… Голова гудела, думать не получалось — мысли просто неслись потоком и нужные приходилось вылавливать.

— Борис Александрович, — раздался голос старика, — мне нужно знать ваше решение. Может быть у вас остались какие-то сомнения? Тогда задавайте вопросы, прошу. Любые вопросы.

Борис налил себе воды. Пока из всего, что рассказал Леонард, его озадачило только одно — таких подробностей не мог знать никто. В иной ситуации знание таких деталей было бы более чем достаточным, но сейчас… Борис жадно осушил стакан. На слова об астральной катастрофе, о каких-то темных влияниях на его собственную судьбу, на чудовищные советы касательно его жизни Борис вообще не обратил внимания и обошел, как путник огибает камень на пути. Это не удивляло и не пугало. Это просто было нелепо.

Борис прислушиался к себе. Не мог он понять, что сейчас ощущает. Будто день провел в кузнечном цеху, и вот сидит — вроде слышит все, что говорят, но голова пустая совершенно, слова от нее отскакивают, а эхо молота продолжает долбить. Он вдруг сообразил, что это его собственный пульс. И еще он почувствовал, что томительное ожидание — почему-то сразу представился невыносимо медленно движущийся варан — пробивается откудато в душу, сквозь алкоголь и грохот крови в ушах. Почему-то захотелось длить это ожидание, каким бы мучительным оно не оказалось. Еще Борис старался понять: хочется ему расспросить старика — из чисто академического интереса, конечно, — или нет. Проявить любопытство — сделать шаг навстречу чему-то. Но не спрашивать и остаться стоять перед неизвестностью… Сильных жизнь ведет, слабых тащит, вспомнилось ему. Но он так и остался сидеть молча, с окаменевшим лицом.

Леонард поставил локти на скатерть, сцепив костистые пальцы перед собой.

— Я понимаю, это немного шокирует… — заговорил он мягко. — Поверьте, что не случись криптокатастрофы, вы не узнали бы о нас никогда. И все шло бы у вас своим чередом. Раскрылись и обратились к вам напрямую мы по весьма парадоксальной причине. Вы сформировались почти полностью. Корректирующие воздействия с нашей стороны уже не так эффективны, как раньше. Как оперившийся и совершивший свой первый полет птенец не нуждается более в гнезде, так и вы последние два года почти не нуждались в нашей поддержке. Вы черпаете силы в себе самом и сил этих у вас много. Вы должны были заметить, что оказываете на людей хорошее влияние своей целеустремленностью и естественностью. Именно это ценят в вас те, кто собирается здесь. Вспомните вашего школьного друга, который стал хорошим археологом именно под воздействием вашей жизни, вашего пути.

Борис вздрогнул.

Леонард внимательно смотрел на него.

Солонников с ужасом ощутил, что варан поднял голову… и вдруг резво пробежал несколько шагов. Он изо всех сил сжал кулак и стал про себя считать, сколько времени удержит руку в таком положении. Словно сжимал поводья, пытаясь остановить время.

— Борис Александрович, — устало сказал Леонард, — я не читаю мысли. Последствия простых воздействий на вас, источником которых являюсь в данный момент я, я могу просчитать сам. Для анализа серьезных корректирующих воздействий уже нужен специально подобранный коллектив. Для глобальных задач нужен мощный и очень сложный программноаппаратный комплекс, создание которого будет очень скоро завершено, в разработке которой вы принимаете самое непосредственное участие…

Тут Борису словно дали поддых и окунули в раскаленный воздух. Он попытался выплыть на поверхность, сделать вдох, унять сердцебиение… но на поверхности воздуха не оказалось. Солонников оттянул ворот рубашки. Под пальцами затрещало.

Да кто ты такой, старик?!.

Но Солонников опять промолчал. Он тяжело дышал, со лба текло. Неизвестность терпеливо ждала. Ей было все равно. Как и миру, который равнодушен, хотя и не зол. Чьи основы до сих пор не потрясло ни одно событие, произошедшее в мире людей.

— …Я знаю почти наверняка, какие ассоциации проносятся у вас в голове, — продолжал Леонард, — ибо я очень хорошо знаю вас. Только и всего. Мы не читаем мысли, не гипнотизируем, не заставляем. Человек, с которым мы работаем — ну, назовите его подопечным или учеником — живет свободно, то есть может выбирать. Это — принципиально. Мы никогда не действуем своими руками. Да и сами подумайте, Борис Александрович, что сможет совершить понукаемый пусть даже самыми мудрыми и добрыми наставниками человек? Дело в том, что сам дух свободы окрыляет, удесятеряет силы. Мир так несовершенен, так погряз в условностях… Почему потенциал мозга используется на жалкие несколько процентов? Природа сделала все, что могла, она дала нам инструмент. Остальное в наших руках. Родители, школа, институт, работа, женитьба, карьера, общее окружение, вероисповедание — всегда ли окружение человека оптимально? Всегда ли он действительно может выбрать? И главное — выбирает ли вообще? Ведь все это чужое: авторитеты, стереотипы, общественное мнение, социальноисторические акценты… Исходя из какого опыта совершается личный выбор? Обществу тысячи лет. Реально ли за одну человеческую жизнь разобраться с этим сложнейшим механизмом, найти в нем свое место? И я говорю не о политике — вульгарной вершине айсберга. Я говорю о всей невероятно сложной конструкции. Ребенок, взрослый, пожилой человек — в каждом возрасте свой опыт и свои устойчивые иллюзии. Юноша уважает мудрого старца — здравый подход. Но как все относительно! А если бы человек жил не семьдесят, а пятьсот лет? Тысячу? Если его возраст был бы сопоставим с возрастом общества?.. Как отнесется проживший триста лет к мнению семидесятилетнего? Пожурит за горячность?.. Наше корректирующее воздействие позволяет человеку не рассеивать силы на повторение чужих ошибок. Возможно, вы хотите узнать как решается этическая проблема вторжения в чужую судьбу?.. Вот вы отнимаете у ребенка сигарету. Вы абсолютно уверены, что правы. И вы действительно правы!.. Посмотрите, как часто с неохотой ребенок идет в школу, делает уроки, посещает дополнительные занятия. Однако, родители его заставляют без всяких угрызений совести… Впрочем, аналогии — вещь неблагодарная. Мы говорим только о вас.

Солонников испытывал странное ощущение — так бывает во сне, когда не можешь вырваться из кошмара и остается лишь невероятным усилием замедлять время, чтобы все вокруг застыло и ничего больше не происходило. Но если замедлить время, то старик так и будет говорить без умолку… надо что-то сделать, нельзя просто так сидеть и слушать… только бы для начала преодолеть странную тяжесть, мешающую вздохнуть. Он посмотрел на до сих пор сжатый кулак. Пальцы побелели. Он разжал руку. Этим время не остановить…

— У вас нет вопросов? — удивился Леонард.

— Есть, — прохрипел Солонников. Прокашлялся. Тяжесть вязко заколыхалась, как ртуть — в груди и голове.

— Какой же?

— Угадайте.

Старик с серьезным видом кивнул, скользнул взглядом по столу:

— Борис Александрович, простите великодушно, нож не передадите?

Солонников вздрогнул и, привстав, протянул нож.

Леонард кивнул, кладя пальцы на резное серебро ручки. Придвинул к себе масло, положил нож на край тарелки, но больше ничего делать не стал. Снова сцепил пальцы перед лицом.

Солонников испуганно смотрел на старика. Все же такое спокойствие завораживает.

— Вы задали мне вопрос, — медленно проговорил старик. — И я вам отвечаю — да.

Борис не понял что произошло дальше — какая-то сила подняла его, преодолев ртутную тяжесть. Стол загремел. Что-то на нем опрокинулось с глухим звоном и забулькало. На скатерти быстро расползалось темное пятно.

Старик даже не вздрогнул. Покачал головой укоризненно, поднял опрокинувшуюся коньячную бутылку.

— Ты!.. — Борис стоял, наклонившись над столом, упираясь одной ладонью, другой — слепо хлопая по скатерти. Под ладонь попался кусок хлеба, смятая салфетка. Старик без эмоций смотрел на нож перед собой. Борис оторопел — он не задал вопрос вслух!.. Откуда известно на что ответил Леонард? Разве Борис верит тому, что старик тут наговорил — о просчете реакций индивидуума? Как вообще можно верить или не верить в чужой бред?! Борис медленно опустился на место. Спокойнее… Что-то вроде неловкости перед самим собой овладело им.

Тяжесть вдруг исчезла. Теперь Бориса охватила отвратительная безвольная легкость, когда не можешь сжать кулак, когда вместо мышц пустота, а вместо воли — страх.

Старик вздохнул:

— Борис Александрович, успокойтесь, прошу вас. Вы не дали мне договорить. Я просто умоляю вас посмотреть на ситуацию трезво… Простите, простите — это был неудачный и случайный каламбур. Наталью мы вам не подсунули. Вас ведь именно это предположение так взволновало? И этот, простите, глагол? Кстати, я правильно просчитал вашу реакцию на свои слова? — в тоне старика прорезался холод.

Борис сидел не шевелясь. Загнанное сердце торопливо и неуверенно, словно не расчитывая догнать события, стучало где-то внизу, рядом с желудком. Борисом овладело странное ощущение, что весь он сфокусирован внутри черепа. Руки, которые он видел перед собой на краю стола, были чужими. Тело, застывшее в кресле, он ощущал лишь когда вспоминал о нем. Остальной мир так же не представлял ничего значимого.

— Я не устаю повторять: наш принцип — свобода, — тараторил неугомонный старик. — Свобода выбора. Но и глупый выбор — это ведь не свобода, верно? Если человек сделал выбор, а потом расплачивается за него — он глупец, ибо он учится на своих ошибках. Из всех девушек вашего круга лишь она одна была способна жить в семье с ученым, а именно с вами. Ваше мнение полностью совпало с нашим — вы тоже выбрали ее. Очень хорошо, что возникло обоюдное чувство. Мы лишь организовали ту вечеринку на квартире Самарского. Помните, ведь все могло сорваться в тот день?

Борис тупо смотрел на бутылки перед собой. Скотина… Жалкое ругательство неуверенно вползло в сознание и бесславно умерло. Он просто не знал что делать в этой ситуации. Кричать? Спокойно задавать каверзные вопросы, иронично комментируя ответы? Поймать на лжи? Призвать к здравому смыслу? Броситься с кулаками?.. Но зачем?!. Это же только слова, одни слова и ничего больше… Что могут изменить слова? Этот человек скоро уйдет, и слова его сразу умрут…

— …Шесть комнат, — продолжал Леонард. — Было где уединиться и спокойно все обсудить. Из залы доносилась музыка, топот, веселые крики — гости резвились от души. Вы сбежали от всех и закрылись в комнате, прихватив шампанское и шоколад. В окно светила Луна. Вы, Борис, прошедший к тому времени огонь и воду в боях за любовь, впервые наслаждались общением с женщиной. Общением! Более того, с женщиной умной и утонченной. Вас это покорило. Утром Самарский — кстати, как его прозвище для своих: Джим? — осторожно заглянул в комнату и был потрясен: вы с Наталией сидели на полу перед диваном, между вами стояло неоткрытое шампанское и вы тихо разговаривали. Причем, как вы помните, поразило Джима именно это невыпитое шампанское… Наталия уникальный человек. А вы, Борис, меня разочаровываете. Мы не следили за вами. Как? Да и зачем? Признайтесь, вы боитесь принять очевидное. Вы же сами весьма успешно участвуете в реконструкции гораздо более удаленных в прошлое событий. Борис Александрович, официально заявляю — я сообщил вам все, что был должен. Все остальное — по вашему личному желанию. Вы задали вопрос. Я ответил.

Борис схватился за первую попавшуюся бутылку — он плохо видел сейчас. Все предметы, особенно блестящие — металл, стекло — расплылись и поросли лучистыми звездочками. И это было даже хорошо — образ старика на другом конце стола потерял четкость. Плеснул в стакан. Отхлебнул. Оказалось — водка. Ну и ладно. Запрокинул голову, выпил большими глотками. В тайне он надеялся, что было бы неплохо отключиться сейчас, а придя в себя обнаружить, что все происходящее было бредом — старик ушел, остались лишь дурацкие воспоминания. Зажмурившись, он некоторое время дышал ртом. Огонь побежал по жилам. В голову хорошо ударило. В иной ситуации он поспешил бы сунуть голову под холодную воду, но сейчас только обрадовался, ибо перед мысленным взором неотвязно висела картинка. Борис на ней видел себя со стороны. Темная комната. Бледные контуры. Луна слепит в окно. Они вдвоем. Они просто разговаривают. Им уже кажется, что знакомы они тысячу лет. Мир исчез. Только мерцают глаза рядом с твоим лицом, и мелодичный голос… И никого больше в этой комнате не было и быть не могло!

Ледяной водой Бориса быстро заполнила дрожь. Он напряг мышцы. Но мышц не было. Тело состояло из пустоты и оставалось расслабленнобезвольным. Дрожь поднималась откуда-то снизу, из темных глубин. Он спрятал руки под стол. Это не был страх — боятся можно чего-то конкретного. И даже не неизвестность, показавшаяся бы теперь пустяшным недоразумением. Это было что-то другое. Что-то гораздо хуже… Что хуже страха? Неизвестность. Что хуже неизвестности?.. И он опять остановился в понимании происходящего. Но мир равнодушен к человеку. Чувствовалось, как неумолимо утекают мгновения. Мир может подождать, но не будет ждать вечно. Слабых жизнь тащит…

— Борис Александрович, — Леонард почти взмолился — и мир моментально ожил, — я вижу вам трудно. Вы ждете от меня каких-то иных путей и способов, иных объяснений… Но их нет. Поверьте, я связан определенными принципами. Могу в доказательство рассказать о вашей жизни то, что известно только вам. Опустим интимные подробности. Это было бы не интеллигентно. Можем поговорить о вашем детстве, о школе, институте, о ваших знаменитых «творческих вечерах», о Магическом Кристалле в конце концов… Прекрасная работа! Вы уникальный специалист. Таких как вы очень мало. Именно поэтому мы боремся за вас. Итак, что вы хотите услышать, что убедит вас окончательно? На мой взгляд рассказанного достаточно для принятия решения. Только не молчите! Спрашивайте, спорьте, но не молчите!

Солонников не реагировал. Он слышал старика, но никакие звуки окружающего мира сейчас ничего не значили для человека, сфокусированного в точку внутри черепа.

— Борис Александрович, время уходит. Счет идет на часы. Все наши специальные средства корректировки, как я уже сказал, не подействуют. Да и не успели бы подействовать — тут нужны недели, месяцы, и мы решились на этот шаг — обычный диалог, прямое обращение к вашему разуму. Мы никогда не действуем своими руками — мы в праве лишь поставить человека в определенную ситуацию, дальше он должен действовать сам. Вы, именно вы должны поставить последнюю точку. Но я не знаю что мне еще для вас сделать, чем помочь — вы не говорите своего решения и не задаете вопросов… Тогда спрошу я. Борис Александрович, вы мне верите? Нет-нет, исключим иррациональные категории… Вы, мастер социально-исторических реконструкций, знаток массовой психологии, вы заметили в моих словах несообразности, нарушение логики, ошибки, ложь в конце концов?

Безразличие и пустота немного отпустили Солонникова — ему задали конкретный вопрос и на него надо было отвечать. Солонников задумался. Хотя это слишком сильно сказано — просто несколько мыслей торопливо пронеслись по привычному пути анализа ситуации.

— Нет, — был вынужден тихо сказать Борис. Ученый не должен спорить с фактами, иначе он становится чиновником от науки. Терпеть не могу чиновников, хотя они тоже нужны. Наверное. А факты таковы: этот незнакомый человек словно много лет незримо прожил со мной рядом. А если верить всему, что он тут наговорил — не он один, а некие «мы». И всю его жизнь эти загадочные «мы»…

Солонников оцепенел. Леонард что-то спросил — Борис не расслышал. Перед его взором закружились, сталкиваясь и разбегаясь, рассыпаясь на мелкие кусочки яркие картины — в центре каждой из которых был он сам. Картинки прибывали, заваливая реальность осколками гигантской головоломки. Борис с удивлением, и в то же время отстраненно — как посторонний зритель, смотрел на давно и совершенно забытые сцены из собственной жизни. И это было бы даже интересно — в иной ситуации.

Я никогда не любил аквариумных рыбок. На пятилетие мне подарили аквариум. Яркие рыбки сновали в кристально чистой воде над разноцветными камешками. Маленький Борис пол-дня не отходил от аквариума — мама с папой с улыбкой переглядывались, а потом вдруг с плачем выбежал из комнаты. Что случилось, сынок? — растерянно стал утешать его отец. Их жа-алко! — ревел маленький Борис… Почему же? Смотри, как рыбкам хорошо… Не-ет! — не унимался Борис. — Им тут тесно. Давай им купим океан…

Хватит эмоций. Останемся учеными. Просто — нормальными людьми… в ненормальной ситуации.

— Кто вы, Леонард? — Солонников с трудом разлепил губы — свело как на морозе. — Зачем вам умение реконструировать историю?

— Бра-аво, — медленно сказал старик, — а я всегда высоко оценивал ваши интеллектуальные способности.

Старик надолго замолчал.

Борису показалось, это не было театральной паузой — старик действительно раздумывал над ответом. Солонников даже немного приободрился — не его одного, оказывается, можно озадачить словами. Размышляя, старик катал по скатерти шарик фольги.

— И все-таки вы упорно не хотите услышать в моих словах главное, — огорчился Леонард. — Борис Александрович, практически завершенный аппаратно-програмный комплекс под условным названием Магический Кристалл давно открыла перед вами истину: история не только на площадях творится, но больше в кабинетах, в головах. И я говорю о настоящей истории человечества. О том, что через много лет посчитают действительно важным событием, о котором, возможно, не сочли нужным сообщить бойкие газеты, живущие сегодняшним днем, видящие только верхушки айсбергов и дымы костров. Случайные события происходят по глупости. Ненужные события случайны. Остальные — результат осознанных действий. У человечества есть и всегда были две истории: одна, в которой оно стоит на месте, без устали окружая себя новыми и новыми приспособлениями для повышения комфорта, и больше ни в чем не прогрессируя, и другая… Приобщенные к ней люди шагнули очень далеко. Я кратко отвечу на вопрос — для вас это знание ничего не меняет. О нас не слагают исторических анекдотов. Впрочем, невольно мы касаемся самых разных сторон жизни, и поэтому любой желающий при некоторых навыках и упорстве может разыскать в библиотеках и архивах упоминание о некоторых из нас. Все мы обычные люди, вольно или невольно оставляем след. Разумеется, это будут крохи. Но даже специалисты вашего круга не составят всей картины. Пожалуй, могу сообщить еще одно — политикой мы не занимаемся. Вы удивлены? Забавно, даже вы попали под власть стереотипа. Однако, Борис, не стоит экстраполировать случившееся с вами на всех. Я хочу сказать, воздействие на вас, и похожих на вас, имело целью только раскрытие спящего таланта, незаметной помощи в пути. Никакого принуждения. Хорошо, допустим. Тем более, что в принципе это возможно. Но почему же тогда за тысячи лет никто не подмял человечество под себя или не осчастливил его золотым веком? Скажите мне, кому нужна власть над толпой? Зачем нужна такая власть? Что может сделать толпа? Не случайно все диктаторы были жестокими ничтожествами, ибо они — порождение толпы. Почему считается, что история человечества — это политика и войны, немного религии и искусства, и совсем немного науки? Существует много путей, пролегающих вдали от очевидного мира, так называемой цивилизации, пути эти ведут в ухоженный личный розарий, минуя огромное колхозное гороховое поле… Поверьте, Борис, пути эти при всей их скрытости обильно исхожены. Места, в которые они ведут, куда более интересны, чем те, о которых ежедневно сообщают в новостях. Там, например, нет никакого феномена молчания вселенной. Вселенная очень даже не молчит… Не бывает на тех путях чужих и случайных людей, а попавшие туда уже не хотят возвращаться. Но ходящие по этим путям — самые обычные люди. Впрочем, рожденные под крик воронья ничего не знают о соловьях. Две истории человечества существуют параллельно. Такие как вы стоят посередине. Пока. У вас всегда есть выбор. Особенно сейчас, Борис. Углубляться в объяснение кто мы я не в праве еще по одной причине — любая информация об источнике коррекции линии судьбы искажает саму коррекцию. Вы и так узнали слишком много. Точнее — слишком рано. Но никаких обязательств от вас мы не требуем, это основной принцип: человек свободен. Но придет время, вы узнаете все. Обещаю. Разве вы не хотите оказаться в заповедном месте, где мир повернется к вам новыми, неизвестными гранями? Такой привычный мир вдруг распахнет незаметную дверь… Разве не хочется вам вырастить благородную розу, устав от блуждания среди лопухов? И вы появитесь там не одни. Много людей уже направляются к нам, пока еще не подозревая об этом.

Леонард посмотрел Солонникову в глаза. Легко, дружелюбно усмехнулся:

— Я думаю в любой газетке типа «Пикирующей утки» можно прочитать более закрученные выдумки про тайные общества. Это что ж за тайные общества такие, если о них пишут статьи и диссертации? Кстати, можете послать в любое подобное издание полный отчет о нашей встрече. Материал примут с радостью, даже не будут проверять источник информации… Борис Александрович, дорогой, не обижайтесь — шучу. Я хотел лишь подтвердить, что вы ничем не ограничены в своих действиях и ни в коем случае не должны думать, что на вас оказывается давление. Мы просто открыли карты. Признаем, нам бы очень не хотелось терять ваш талант. Да, мы просим, умоляем… Но выбирать — вам. Ведь жить-то дальше вам…

Глядя в стол, Борис спросил, делая паузы между фразами:

— Кому принадлежит идея Кристалла? Кто организовал лабораторию? Кто финансирует работу? Какие еще организации и структуры прямо и косвенно работают на вас?

Старик молчал так легко, будто Солонникова не было в комнате.

Борис почувствовал раздражение.

— Леонард, я хочу знать — зачем вам Магический Кристалл? На это вы можете ответить, так как я знаю принцип работы Кристалла и могу предположить область его применения.

Старик вздохнул:

— Кристалл нам не нужен.

Борис опешил. То есть как? Я опять что-то не понимаю?

Заметив, что сидит сгорбившись, навалившись локтями на стол, он заставил себя выпрямиться.

— Не нужен собственно Кристалл, ибо он лишь часть проекта, — сказал Леонард. — Вы бы купили двигатель ролс-ройса без самой машины?

Демиург.

Словно мокрым полотенцем хлестнули.

Впрочем, чему я удивляюсь? Однажды начатые исследования…

Магический Кристалл препарирует историю и близкое будущее для, так сказать, общего ознакомления. Демиург же позволит копаться в ДНК социума, клонировать, скрещивать, отсекать слаборазвитые ветви, влиять на наследственность, подгонять, если отстаешь, притормозить, если зарвался…

Как все логично! Однажды начатые исследования не остановить. Было бы глупо надеяться на это. Вот именно — глупо! Сколько раз я сегодня слышал это слово? Идея Демиурга витает уже два года. Ты с первых дней негативно к нему относился. И в чем еще проявилось твое отношение к Демиургу кроме пассивного неприятия? Ну да, у тебя же была конкретная работа, некогда было тратить время на борьбу с несуществующей опасностью. Ни о чем не жалей, ни на что не надейся, следуй порядку вещей и дух твой будет спокоен. Как спокоен оставался дух Оппенгеймера и Курчатова после взрыва над Японией. Разве они хотели делать оружие массового уничтожения? Разве они в одиночку сделали его? Разве бомбы не сделали бы без них? Никто не виноват, виновата история. Просто делай свое дело… Спохватившись, он взял себя в руки. Господи, о чем я думаю… И все-таки, почему большинство в лаборатории так легко принимает Демиург? Ведь это хуже неуправляемой цепной реакции. Хуже СПИДа, передающегося воздушно-капельным путем… И вдруг отвратительно-стыдливая, стесняясь сама себя, неловко, бочком вошла мысль: а если это совсем не хуже? Вдруг ошибаюсь я? Что я знаю о Демиурге? Только предварительные теоретические наметки. Что знаю о Леонарде и ему подобных?.. В любой науке бывает кризис, и тогда летят со своих постаментов казавшиеся вечными авторитеты и догмы. Вдруг правнуки будут легко отвечать на уроках: это было до первой социальной коррекции, когда развитые страны направили сверхприбыли на развитие стран третьего мира, или: это случилось после той знаменитой религиозной инверсии, снявшей все противоречия между христианством, иудаизмом и исламом… В конце концов воля спятившего диктатора, посылающего на смерть миллионы невинных людей в истории нашей планеты не редкость. Причем сделано это было без всякого Демиурга. Да, Демиург опасен — чем сильнее лекарство, тем аккуратнее надо им пользоваться. Ну, а если некий диктатор все же получит в свое распоряжение Демиург?..

Очень легко переспорить самого себя. Просто надо в нужный момент твердой рукой остановить неуверенно качающееся коромысло сомнений. Например, достаточно видеть в Демиурге только пользу.

Леонард внимательно смотрел на Бориса через стол. Тот не знал куда деть глаза. Непослушными руками стал расправлять салфетку, замер — схема нового сегмента для Магического Кристалла. Как ни в чем не бывало Борис стал меланхолично рвать салфетку.

Ты просто хотел понять историю… Ведь это так и есть. Ты жил своей Дорогой к дымному горизонту, к которому бредет человечество. Угу… А другой спать не мог, не узнав как устроен атом. Этика науки? Красивые слова. Этика политики. Этика войны… Под все что угодно легко подводится этическое обоснование. История это доказала. Наука… Любое знание — это в конце концов власть, и потому сливаются даже несовместимые на первый взгляд вещи: академическая наука, фундаментальные исследования и — война. А вот теперь еще и политика. Всегда считал, что власть нужна только глупцам, чтобы управлять глупцами… Неужели ты всерьез надеешься, что новоиспеченный Демиург останется в руках ученого-гуманиста?

Скрипнув зубами, Солонников сжал в кулаке обрывки салфетки.

— Зачем вам Демиург?

— На этот вопрос я не могу ответить, — улыбнулся Леонард. — Демиург еще не создан. Что там откроется дальше в процессе разработки — бог весть. Пока есть лишь предварительные теоретические наметки.

Солонников испытал приступ ненависти к старику.

Леонард вздохнул.

— Я вижу, вы не готовы дать немедленный ответ. Всецело понимаю ваше душевное состояние. Мы можем ждать вашего решения еще около десяти часов. Это — максимум. Позже названного срока начнется явное воздействие последствий катастрофы на вашу мировую линию. Хотя воздействие уже идет. И чем дальше — тем более необратимое. Думайте, Борис Александрович, думайте. Я свяжусь с вами. И последнее. Вы, видимо, захотите вскоре сделать телефонный звонок… Так вот, телефон ваш на кухонном столе под полотенцем — не тратьте время на поиски. И внимательно читайте вашу почту.

Старик поднялся.

— Благодарю за угощение. Спешу откланяться, — он действительно коротко поклонился. — Очень много дел.

Какой звонок? Какая почта?

Солонников с трудом выбрался из-за стола и поплелся следом за Леонардом к выходу.

В прихожей старик обернулся и они встали лицом к лицу.

Леонард улыбался — мягко, понимающе. Солонников опять боролся с тяжестью, пригибающей к полу — то и дело приходилось распрямлять спину и расправлять плечи. Прихожая покачивалась на тихой волне, стены то надвигались, то отъезжали.

— Я думаю, все будет хорошо, Борис Александрович.

Борис неловко шагнул, повозился с замком и распахнул дверь. Неожиданно спросил:

— Кстати, кепка не ваша?

Старик усмехнулся, даже не посмотрев на оленьи рога под потолком, покачал головой.

— Всего доброго, Борис Александрович. Было очень приятно наконец встретиться с вами воочию.

На пороге, когда в открытую дверь тянуло теплым сквозняком, старик обернулся и сказал вдруг странное, будто вернулся к прерванной фразе:

— А глупость вы не сделаете. Вы ведь не знаете что это такое — глупость. Всего доброго.

Солонников молча захлопнул дверь. Звякнула цепочка.

Борис стоял в опустевшей прихожей. Ни о чем не думая. Просто стоял. Сделал шаг в сторону гостиной — остановился. Дыхание было ровным, почти незаметным. Даже сердце утихомирилось. Вокруг ничего не происходило. Было очень тихо. Чтобы нарушить тишину, он пошевелил плечами — зашуршала одежда. Потоптался на месте — скрипнула паркетина. Замер — и мир сразу застыл. Ах, да… Миру ведь все равно. Да, видимо, это так. Небо не упало на землю, моря не вышли из берегов. Ничего не случилось. Борис медленно, привычными движениями застегнул ворот рубашки, привел в порядок галстук. Оглядел себя, стряхнул с рукава крошки. Сделав шаг, он толкнул дверь в кабинет. Из темного проема хлынул пласт холодного воздуха. Облегчения Солонников не испытал — просто не заметил. Не глядя включил свет, сел за рабочий стол. Перед ним серой плитой лежал сложенный компьютер. Борис вдруг оттолкнулся пяткой и отъехал с креслом от стола.

Пробежал взглядом по книгам, занявшим всю левую стену.

Развернулся к противоположной стене, увешанной фотографиями. Наташа улыбалась ему из далекого солнечного мира. Он поднялся, оторвал фотографию и положил обратной стороной вверх. Вернулся в кресло. Долго сидел неподвижно. Снова поднялся. Сделал несколько шагов вдоль стены, останавливаясь перед отдельными фотографиями.

Привалившись задом к столу, окаменел, глядя в одну точку.

Ты хотел знать, что хуже страха и неизвестности? Знай, хуже них безвыходность и бессмысленность.

А говорят безвыходных ситуаций не бывает… Как же. Отнять у человека оазис, забросить в пустыню и сказать щедро: «любил родниковую воду — люби дальше».

Он гнал прочь очевидную мысль, которая упорно возвращалась, уворачиваясь от всех контраргументов — он никогда ничего не докажет в этой ситуации. Ни «за», ни «против». Тем более в части, касаемой прошлого. Может быть та поездка на лыжах за город, где пересекающиеся цепочки следов на снежной целине навели его на мысль о поле вероятности в истории, о так никогда не активированных узлах и ветвлениях событий, была не случайной. А то отравление сардинами в восьмом классе, когда он провалялся две недели дома и смог спокойно почитать и обдумать самиздатовский «Этногенез и биосфера Земли» Гумилева?.. А случайное знакомство со Степаном на улице — не случайно? Они ведь тогда чуть не подрались — Солонников спешил на семинар во Дворец пионеров и, пребывая в глубокой задумчивости, сбил Степана с ног. Тот перемазался вылетевшим из стаканчика мороженым. Все шло к выяснению отношений, но Степан, увидев на обложке название выпавшего из папки доклада… Старина, это уже параноя.

Как хорошо быть ученым!.. Нет факта — нет проблемы. Сегодня были только слова… Ничего же не произошло — были только слова!..

Неожиданно Борису до крика, немедленно захотелось вырваться из невидимых пут, омерзительной паутины, ловко сплетенной словоохотливым стариком… Но он даже не пошевелился — все желания и эмоции сразу гасли, словно он спички зажигал на ветру.

Равнодушное, холодное самонаблюдение — качество, вероятно, неплохое для разведчика или исследователя, но для нормального человека в обычной жизни показывающее — что-то пошло наперекосяк.

Все забыть, вернуться в утро этого дня… Нет, правда, а если бы я утром уехал куда-нибудь? За город? На несколько дней?.. Или — на месяц с Наташкой в круиз?.. Если астероид затронул весь мир, почему на улице так тихо? Что, все довольны изменениями в своей жизни? Это просто ловкий сумасшедший, каким-то образом пронюхавшись детали моей личной жизни!.. Но в действиях психа не может быть логики. Старик психом не был… В иной ситуации его рассуждения показались бы даже интересными. И что с того? Ты предлагаешь последовать его рекомендациям?.. Но зачем он мне все это рассказал?!. Борис понимал — не разобравшись, он рискует либо совершить страшную ошибку, либо сойти с ума. Образ беззаботных аквариумных рыбок жег ему сетчатку.

Слова, слова, одни слова… Но ведь есть и факты! Все, с кем он общался сегодня, косвенно подтвердили наличие резких изменений в их судьбах… Ну что, начнем верить в астрологию? Будем носить амулеты, бормотать заговоры, чертить руны?

Постой. Посмотри на картину, нарисованную Леонардом, со стороны, чужими глазами.

Борис честно постарался.

И был вынужден согласиться: сколько упущенных возможностей в судьбе каждого, сколько несбывшихся надежд. Кто же в этом виноват? Жизнь? Судьба? Но где они? Что они такое? Как устроены, как действуют? Даже пословицы — квинтессенция массового опыта — и те противоречат друг другу: под лежачий камень вода не течет. С другой стороны — дуракам везет… Роптать следует только на собственную глупость, ибо все рассуждения о судьбе и предназначении лишь красивые беспомощные слова. И вот тут-то и должны появиться мудрые учителя жизни, показывающие брод среди бурного моря. Вот он и появился…

Борис покачал головой. Что-то не так… Слишком легко все объясняется.

Перед его мысленным взором опять неслись картинки из прожитого. Во всех этих сценах Борис видел себя со стороны. Только себя. Там было много других людей, вещей, событий, но Борис видел одного человека — Солонникова Б.А. Никакие стены не спасали от этого взора. Вот Борис весел, а вот грустит и ему хочется побыть одному, вот он счастлив, вот — в шумной компании, в интимной обстановке, а вот — задумался над книгой…

А вот они с Наташкой, присев на скамеечку отдохнуть, рассматривают прохожих. Настроение было прекрасное — немного пива, много солнца и неторопливых прогулок по старинным московским улочкам. Были смешные, прикольные комментарии. Сейчас перед Борисом вновь прошли те люди, но увидел он их иначе.

Вот этот мужчина, явно спивающийся, злой на всех, с походкой вечно бегущего под уклон, просто вырос не в той семье. Он мог стать улыбчивым мягким человеком. Работать мог не слесарем от случая к случаю, ненавидя то, чем занимается, а в спокойной атмосфере уютного офиса. Максимум тяжести поднимал бы — телефонную трубку и папку с договорами. Пусть бы звезд с неба не хватал, зато мир виделся бы ему в светлых тонах.

Вот женщина. Ей далеко до бальзаковского возраста, но она словно давно оплакала и похоронила свое будущее. Взгляд без злобы и боли, но пустой. Молча тянет лямку семейной жизни, деля постель и кухню со скучным педантичным человеком, который изучает книгу о здоровой пище и регулярно посещает коммунистические митинги. Чуть оживает она на серой монотонной работе среди подобных себе, если начинают сплетничать об эстрадных звездах, но глаза остаются пустыми… А ведь у нее ясно видно другое лицо, другая жизнь. Подвижная, веселая, любящая путешествовать, больше всего страдающая, если нет новых впечатлений: страны, люди, спектакли, выставки. Отзывчивая, готовая поделиться радостью с другими.

Вот идет парень, привычно лезущий из кожи, чтобы быть душой компании. Взахлеб рассказывает что-то веселое, упиваясь тем, что все его охотно слушают и хохочут. Привыкли, что он такой… А изредка вечерами, случается, сядет неподвижно и с непонятно-щемящим упорством возвращается в детство, в четвертый или пятый класс. Тогда случайно в пионерском лагере знакомый по отряду благожелательно отозвался о его стихах. Добавил: «Надо, конечно, еще поработать, но у тебя есть искренность души, а это главное.» Уши горели, он старался спрятать улыбку, но похвала была приятна. Смена закончилась, больше они не виделись. Стихи он бросил через два года, получив из молодежного журнала несколько равнодушных отказов. Где-то те ранние строчки придавлены в чулане старыми учебниками и макулатурой. Но он знает почему-то, что никогда их не достанет, наверняка. До сих не понятно, почему бросил писать, зачем встал на путь примитивного гедонизма, отмахнувшись от всего, что требует усилий души? Со времен пионерского лагеря больше ни один человек не попросил его показать стихи.

«Кем бы мог оказаться я?» — подумал Борис. Например, хорошим, по мнению соседей, семьянином, чуть сутулым, деятельным, улыбчивым, с панибратскими замашками, добрым, внимательным, любящим суетливо выпить рюмку водки тайком. Гордящимся собственноручно сколоченной книжной полочкой, не замечающим презрительно-снисходительного взгляда жены. Работал бы снабженцем по хозчасти в институте мелиорации. Дети бы обо мне вспоминали, только столкнувшись в квартире, или, глядя в сторону, прося деньги на карманные расходы.

Солонникова передернуло.

Заколотилось сердце. Но Борис лишь удивился этому факту — ведь сам он ничего не испытывал. Сердце начало жить своей отдельной жизнью — это оно волновалось, переживало, беспокоилось. А вместо самого Бориса остался равнодушный наблюдатель чужих событий.

— На кухне под полотенцем, значит? — пробормотал он. — Посмотрим.

Толкнул оранжевую стеклянную дверь в кухню. В полутьме, исполосованной отсветами уличных фонарей он сорвал со стола бледнеющее скомканное полотенце. Телефон был под ним.

Борис рухнул на табурет и уставился на телефон. Он смотрел на маленький аппарат в кожаном чехле и знал, что сейчас возьмет его и наберет номер. Но брать в руки телефон было никак нельзя — мерзкий старик уже знал, что Борис именно так и поступит. Борис поднялся и двинулся обратно… На выходе из кухни схватился за оба косяка.

Да что со мной! Разложение личности начинается с избыточной рефлексии. Я действую так, а не иначе потому, что я так хочу, а не на перекор кому-то или вследствие чьих-то желаний. И вообще, мало ли кто что говорит!

Он вернулся к столу. Телефон привычно лег в руку, включилась подсветка кнопок. Набрал номер.

Долго не отвечали. Борису захотелось, чтобы не ответили вообще никогда.

Наконец пьяный голос Степана весело прокричал:

— Слушаю вас! Ал… ло!

— Привет.

— Я слушаю!

— Привет, — громче сказал Солонников. — Это я.

— Борька! — заорал Степан. — Ты куда пропал? Ты где? Тут такие дела творятся!

Сердце еще раз бухнуло, но как-то неуверенно, и притихло…

— То есть куда это я пропал? — удивился Борис. Вернее не он, а тот, на кого Борис безразлично смотрел со стороны. Говорила какая-то привыкшая к этому действию функция, не нужная Борису сейчас. — Я у себя. Степан, я хочу извиниться. Тут спонтанно организовался вечерок, не смотря на то, что суббота… короче, старина, только к концу сообразил, что не хватает главного — тебя!.. Устал я что-то — голова плохо варит, и вообще дурацкое состояние.

— Дружище, о чем ты? Зачем извинения? — весело отвечал Степан. — Ты мое сообщение читал?

— Еще утром.

Степан на миг замолчал и, понизив голос, спросил:

— Так чего же ты… к телефону не подходишь? Мы тебе обзвонились. И сам не звонишь. Правда, я днем был весьма занят, но освободился к вечеру и опять стал тебе звонить. Я думал, ты уехал куда-нибудь.

Борис испытал что-то вроде облегчения. Как все просто начинает объясняться! Телефон был закрыт в дальней комнате, человек не смог позвонить…

— Я, наверное, звонков не слышал. Постой… Блин, он на виброзвонке стоял!.. Да, вдарили мы тут крепко. Так что, действительно можно праздновать? Ты сейчас где?

— Двойной праздник, старина! Я поздравляю тебя, себя, весь наш дружный коллектив с выходом Крис-с…

— Тише,тише!

— Пардон! Мы тут тоже время не теряем. Короче, ты понял о чем я. С выходом этого самого на хорошо просматриваемую до самого конца финишную прямую.

— Спасибо, Степан, взаимно. Это чертовски приятно! — прежний Борис на минуту вернулся, слившись воедино, и теперь улыбался в темноте. Приятно слышать голос хорошо знакомого человека, сообщающего тебе радостную новость.

— Но это еще не все. Сегодня совершенно неожиданно был сделан прорыв по второй части проекта!.. Небезизвестный тебе Дем…

В груди Солонникова что-то сжалось, и прежний Солонников исчез.

Сердце даже не посмело стукнуть. На его месте в груди образовался комок холода.

— … демонстрационная версия которого, — вывернулся Степан, — отчаянно глючила с самого начала, сегодня вдруг заработала. Признай, что Де… вторая часть круче первой! Согласен? А ты не хотел ее тянуть. Не верил, да?

— Погоди, не по телефону. Ты где сейчас?

— Мы в «Лагуне». Приезжай, здесь весело. Тут все, кого могли собрать. Шеф здесь! Все тебя ждем. Заняли тебе место и держим.

Голос Степана удалился, раздался его смех, в трубке застучало — видимо, уронили, потом голос Леночки, помощницы Степана, с придыханием прошептал:

— Боренька, ну где же ты? Я тебе стульчик согрела. Приезжай скорее, милый.

— Ленок, привет. Дай Степана, солнышко, а то история тебе этого не простит.

— Боренька, я тебе сейчас дам. Только ты приезжай скорее, ладно?

В трубке на секунду возник многоголосый ор. Кто-то прокричал: «Привет от шефа!»

Борис морщась и улыбаясь отстранил телефон от уха.

— Погоди, отойду где потише. Орут тут все, — пробормотал Степан. — Ну, вот, нормально.

— Кто на работе остался?

— Да никого. Я же говорю, все здесь. Я бы за тобой заехал, дружище, да боюсь, мне сейчас что руль, что поручень в трамвае…

— Степан, не дури. Я сам приеду. Ты мне лучше скажи… а, черт, не по телефону…

— Ну, попробую намекнуть. Ты о… м-м… продолжении основного проекта?

— Да. Он запущен официально?

— Ну да! Я же тебе говорю…

— Когда?!.

— Когда запущен? — Степан удивился. — С сегодняшнего дня. Там такой прорыв, просто невероятно… Шеф на радостях премию всем выписал. Новую команду будем набирать. Соседнее помещение под аппаратуру уже ремонтируется. А ты чего смурной, Борь? Перебрали малость? Кто там у тебя сейчас?

Борис прижимал телефон к уху и лихорадочно восстанавливал в памяти сегодняшний день. Значит, в те часы, когда они сидели за столом и рассказывали друг другу свои страшные и счастливые истории, а Борис слушал и на самом дне души радовался, что ничего плохого криптокатастрофа ему не принесла, в эти самые часы… Он закусил губу. Как это, оказывается, странно — не любить факты.

— Алло! Ты уснул там? Алло, Борька! Не спать!

— Ты не шутишь?.. — пробормотал Солонников.

— Что? Ни хрена не слышу… Какие шутки? Ты о чем?

— Вроде было решено, что не будет никакого продолжения. Шеф индифферентно к нему относился. И тебе самому проект не особо нравился…

— А, ты об этом… — Степан помолчал. — Что сказать… Да, не нравился. А потом осенило — наука это та же жизнь. Ну, надо рисковать, короче. Ведь мне… нам что не нравилось? Что использовано может быть во вред. А представь, что этим же орудием мы предотвратим какой-нибудь глобальный кризис?

— Когда осенило — сегодня?

Степан секунду словно искал подвох в словах Солонникова:

— Да, как раз сегодня. Ну, Борь, это ж старая как мир тема. Не раз у тебя ее жевали: скальпель может спасти жизнь, а может отнять, трам-пам-пам… Я даже, заметь, не говорю о приоритете — если кто-то сможет сделать то же самое позже, то лучше сделать это самому, ибо себя ты знаешь и в себе уверен, а в том парне уверенности нет никакой. А такой проект когда-нибудь обязательно будет воплощен… Ты согласен?

Борис выдавил:

— Согласен… Рано или поздно.

— Ну! Это же аксиома: однажды начатые исследования не остановить, и трам-пам-пам…

— Да, да… Ты прав, — упавшим голосом произнес Борис. Трубка плясала в его руке. Дрожь вернулась.

— Нет, — уверенно сказал Степан, — с тобой что-то неладно. Будь дома, я беру такси и — за тобой.

— Старина, все нормально. Я сам возьму такси и приеду. Вы долго еще там будете?

— Конечно, только начали… Кстати, ты давно видел пьяного шефа? Спеши — зрелище стоит того.

— Уговорил — выезжаю! — Борис попытался придать голосу твердость. — Скажи Ленке, чтобы держала мне стул.

— Давай не задерживайся, ждем, — в голосе Степана звучало сомнение. — Если что — звони.

Борис уронил руку с телефоном на стол и уткнулся лбом в сгиб руки. Тяжесть внутри колыхнулась и заходила медленными волнами.

Только что законченный разговор сразу отдалился, сделался неважным. Борис вскользь подумал о нем как о чем-то давнем и полузабытом. Остался человек, для которого в мире ничего не происходило. Борис прислушался — мир молчал. Словно тоже прислушивался или чего-то ждал. Тебе-то что бояться, подумал Солонников неприязненно, тебе же все равно. Мир не ответил. Ему действительно было все равно.

В ярко освещенной прихожей он достал из стенного шкафа пластиковый чемоданчик с набором инструментов. Пользовался им только раз — кажется, прикрутил вешалку в ванной. Вытащил молоток — удобная полужесткая ручка, увесистый никелированный боек. Вернулся в кабинет.

Молоток лег на полировку рядом с просыпающимся компьютером. Бегло просмотрев содержимое жесткого диска, Солонников кивнул, занес руку над клавишами… Стоп. Пока есть вход в Сеть — не попросить ли юного хакера? Так. Допустим, найду я его быстро. Уговорю. А может он и сам будет рад… Борис покачал головой — долго, долго… Кстати, адрес. Где же оно…

Борис поднялся, чугунно забухал к двери. Мучительно вспоминая, куда дел почту, долго бродил по квартире, заглядывая во все возможные места. Нашел потерянную авторучку и визитку с телефоном очень нужного человека, который уже неделю как улетел из России. В кабинете на книжной полке нашел те письма, которые читал утром. Наверное, выкинул… Два непрочитанных письма торчали уголками из-за зеркала в прихожей. Одно от непоколебимого Сизолапова, второе от юного хакера. Обратного адреса не было. Ну, естественно. Уронив на пол послание из академии наук, Борис вернулся в кабинет, на ходу разрывая конверт.

Или не вмешивать парня, усомнился Борис, не глядя разворачивая на удивление толстое вложение, молодой еще… И вообще, не спешу ли я? Он разгладил на колене норовящие сложиться вчетверо листки. Прищурился. Глаза ни в какую не хотели фокусироваться одновременно. Борис включил настольную лампу и близоруко уткнулся в листки. Все равно приходилось читать одним глазом. Целиком читать письмо он не собирался. Где же адрес? Наверное, в самом конце. Борис отделил несколько листов — и вдруг зацепился взглядом. Что за черт? Он впился глазами в плящущие строчки. С застывшим лицом дочитал страницу до конца — выронил из руки, схватил следующую — жадно прочитал. Следующую…

Мир окончательно застыл для Бориса. Ничто теперь не могло поколебать его.

Отсутствующе глядя в экран, Солонников пробежался пальцами по клавиатуре. Диск едва слышно зашуршал. Через минуту он перезапустил машину — экран остался черным, лишь пара строчек сиротливо жалась в углу. Солонников не раздумывая положил компьютер на пол. Наступив одной ногой на клавиатуру, другой нажал на откинутый крышку-экран. Треснули петли крепления, строчки исчезли — экран омертвел окончательно. Взяв со стола молоток, Солонников для удобства стал на колени, прицелился, и, зажмурившись, опустил инструмент на ту часть корпуса, где скрывался жесткий диск. Лицо стегнули осколки. Посмотрев на результат, Солонников замахнулся еще раз, потом еще…

Больше никакой информации, касающейся Магического Кристалла в доме не было. Борис мельком отметил, что иногда стоит следовать занудным инструкциям отдела безопасности. Поэтому сейчас он может не ломать голову — не завалялась ли где-нибудь дискета или черновики.

Молоток с глухим звуком отлетел в угол комнаты. Ковер смягчил удар. Борис шатаясь поднялся с пола. Машинально смахнул с пиджака мелкие пластмассовые осколки. Еще раз бросил взгляд на первую страницу письма, оказавшегося в конверте от юного хакера. «Реконструкция-плюс. Дальность: одни сутки. Участники: Солонников Б.А., Шумаков В.П., Борбылев Н.Н., Данилевич Л.И. Степень достоверности: 85%…»

Я бы дал все 95%, — подумал Борис с профессиональной холодностью. Узловые реплики были просчитаны феноменально точно. О достоверности внутренних монологов сегодняшних гостей ничего нельзя было сказать. Внешне — очень похоже на правду. Версия его собственного сделала бы честь любому прорицателю. Внутренней речи Леонарда в письме, конечно, не было. Борис многое бы отдал, чтобы узнать о чем думал старик на самом деле.

Борис проверил карманы: телефон, деньги… Ключи? Под зеркалом… Не погасив нигде свет, он вышел из квартиры, захлопнул дверь и направился к лифту.

Распахнул дверь подъезда, бросился вниз по ступеням, свернул с дорожки и вломился в черные кусты. Здесь был короткий выход к шоссе. Поймать в этот час машину на сонном бульваре будет проблематично. Вечно сидящая на скамейке компания полузнакомых парней и девиц замолчала. В спину Солонникову, на бегу закрывавшего лицо от веток, долетело одинокое и растерянное: «добрый вечер…»

Борис вывалился из пыльных кустов на проезжуюю часть, вскинул руку, другой не глядя дергая зацепившийся за что-то пиджак. Машины проносились мимо, слепя дальним светом и окатывали Бориса невидимыми удушливыми волнами.

Включив поворотник чуть позже, чем свернув к обочине, впритирку остановилась заезженная «волга». Водитель нагнулся над сиденьем пассажира, опасливо вглядываясь в Бориса — удобная освещенная остановка была немного дальше по шоссе.

— Улица академика Антонова, дом 32.

Водитель кивнул.

Борис нырнул в пахнущее чем-то горячим механическим нутро машины. «Волга» резко взяла с места и сразу ушла в левый ряд.

— Я спешу, — бросил Борис. Краем глаза он увидел — водитель кивнул. На приборной панели метался на пружинке пластмассовый клоун с улыбкой до ушей. Борис закрыл глаза.

— Гуляли? — спросил водитель.

Борис, не сразу сообразив, что спросили у него, ответил, не открывая глаз:

— Да, погуляли…

— Я смотрю, ты какой-то взъерошенный. А сейчас куда, допивать или домой? — водитель бросал на Бориса короткие благожелательные взгляды.

— На работу.

— Уважаю, — усмехнулся водитель. — Хорошая, наверное, работа?

Борис не ответил. Сунул руки в карманы пиджака.

— Сигареты не найдется?

Водитель нагнулся, не отрывая взгляд от дороги, пошарил в темноте под панелью, протянул пачку.

Борис затянулся чем-то дешевым. Ему было все равно — сигареты и ладно.

Снова закрыл глаза. Дорога давала о себе знать крутыми поворотами, заваливая Бориса то в одну, то в другую сторону.

— Там институт будет. Мировой истории. Знаете? Два первых этажа — черные стекла.

— Покажешь.

Водитель больше не приставал с расспросами и дальше ехали молча.

Свернули с шоссе. Попетляв по спящим улочкам, машина остановилась перед запертыми воротами с большим пустым пространством за ними.

Расплатившись, Борис опять полез в кусты, разыскивая дыру, которая должна быть у любого уважающего себя забора. Протиснулся между прохладными шершавыми бетонными столбиками. Побежал по дорожкам огромного газона, разбитого перед Институтом. Встречный поток холодил взмокший лоб. Перешел на шаг. Торопливо утерся платком. Рубашка под пиджаком совершенно промокла, прилипла и казалась тесной. Косясь на быстро шагающее светлое отражение в черном стекле цокольного этажа, пригладил волосы, бегло осмотрел костюм — нет, ничего не видно в темноте. Взбежал по ступенькам в прохладный полутемный холл. Охранник поднялся в своей ярко освещенной будке.

Борис подходил к нему, доставая из глубокого внутреннего кармана пропуск.

— Добрый вечер, Борис Александрович, — голос охранника был очень задумчив.

Борис кивнул.

Охранник неспеша сверил фотографию с оригиналом. Такой ритуал. Надо терпеть. Борис смотрел на портупею охранника, на тускло блестящую рукоятку пистолета. Охранник не спешил.

— Особые причины появиться в лаборатории ночью?

— В пропуске сказано «в любое время», — сухо сказал Борис и поднял глаза на охранника. Тот смотрел вовсе не в пропуск, а на пиджак Бориса. Солонников скосил глаза. По светлому рукаву тянулись пыльные полосы, плечо измазано каким-то грязным мелом, с полы свешивались нитки и кусок оторванной подкладки.

Солонников молча ждал.

— Пожалуйста, — продолжая размышлять над чем-то, сказал охранник. Вернул пропуск, нажал невидимую за барьером кнопку. В тишине пустого здания громко щелкнул замок.

— Спасибо, — сказал Борис. Углубляясь в холл с разгорающимися неоновыми лампами, он мельком глянул в будку: в глубине дремал второй страж. Руки его покойно лежали на автомате.

Первый охранник стоял и неотрывно смотрел Борису вслед.

Борис поспешил свернуть из главного коридора в ответвление, ведущее к лаборатории, чтобы избежать сверлящего взгляда в спину.

Световая волна обогнала его, миновала стеклянную перегородку, закрывающую предбанник лаборатории от посторонних. Коридор был освещен весь. Борис почти бежал по гасящей шаги ковровой дорожке мимо запертых дверей. Приблизившись к стеклянной перегородке, привычно махнул ребром пропуска сквозь щель электронного замка. Замок пискнул, стеклянные двери разошлись. Борис прошагал мимо кожаных диванчиков и больших пепельниц на треногах. Было непривычно тихо.

В углу возле двери, захватанной меловыми пятернями, громоздились огромные пакеты, пластиковые бочонки, банки. Пахло какой-то химией. Действительно, ремонт…

Зачем-то оглянувшись на пустынный коридор, Борис ключом отпер металлическую дверь лаборатории, скользнул внутрь и, прежде чем включить свет, запер дверь за собой.

Вся техника, составляющая «железную» часть Магического Кристалла, располагалась по периметру, вдоль стен. Строгого вида металлические шкафы, набитые многопроцессорными блоками, чередовались с рабочими местами — самые обычные мониторы, клавиатуры. Кресла, как всегда, стояли вразнобой. В центре огромного квадратного зала были сдвинуты вплотную два стола с парой кофейников. Как всегда, высилась гора грязных чашек. Почемуто считалось ритуалом мыть их исключительно утром. Под столами с кофейниками белели низкие холодильники. В столовую никто почти не ходил. Предпочитали перекусывать на рабочем месте. Коллектив подобрался исключительно увлеченный и работящий.

Уровень пола лаборатории был сильно опущен, окон в помещении не было. Здесь всегда работали мощные кондиционеры.

Борис сошел по крутому пандусу.

Магический Кристалл ни разу не выключался со дня своего появления. Сейчас он тоже просчитывал очередную реконструкцию. Воздух в помещении пронизывал сдержанный гул.

Борис опустился в кресло перед главным терминалом. Как и на большинстве других, экран здесь был черен — работал пустой скринсейвер. На некоторых рабочих местах у явных эстетов скринсейверы были анимированы. В основном крутились в глубине экрана многозначительные изречения.

Борис занес руку над клавиатурой и вздрогнул — пронзила мысль: а что именно сейчас считает Кристалл?!

Одеревенелым пальцем, словно он был вынужден прикасаться к раздраженному скорпиону, Борис ткнул клавишу. Экран ожил привычной картинкой расчетного режима: эпоха, субъекты реконструкции, степень достоверности, десятки других специфических параметров. Борис медленно выдохнул. Ничего… Как мы порой самолюбивы даже в неподходящей ситуации — думать надо о собственной шкуре, а мы пытаемся найти приметы собственной значимости. Будто кого-то это интересует кроме нас… Никто не собирался тратить на Солонникова мощности Магического Кристалла. На него хватило группы специально обученных людей, как выразился Леонард. А здесь реконструировался незначительный на первый взгляд эпизод истории. Франция, XVI-ый век… Борис тут же забыл какой именно это был период. Оглядел зал. Где же Демиург? Вон те две стойки у противоположной стены. Собственно, это лишь эмуляция, грубая математическая модель. Борис поднялся и как зачарованный направился к высокому металлическому шкафу. Демиург — точнее его примитивный предтеча — что-то уже рассчитывал. На экране монитора кувыркалась латинская строчка: «Понимай и властвуй». Борис суеверно не решился оживить монитор. Да это и не нужно… Через несколько минут будет совершенно не важно, что там считал Демиург.

Он вернулся к главному терминалу.

Как руководитель отдела, Борис знал пароль администратора. А за время долгих ночных бдений в ожидании результата реконструкции он со скуки нашел множество ловушек и дополнительных защитных рубежей, поставленных умельцами. И поэтому сейчас действовал особо не напрягаясь. Однако по клавишам щелкал не быстро, не как дома. Следовало быть аккуратным. Режима отката здесь не будет. Жаль, кувалдочкой по хардам пройтись не удастся… Ничего, мы знаем как удалять информацию безвозвратно.

Открывая сетевые диски, обезвреживая хитрые ловушки-защиты, прикидывал: можно в принципе пожечь процессорные блоки целиком… нет, не успею — сбегутся по пожарной тревоге. Да и самому как бы не угореть. Или так: пробки вылетят, блоки аварийного питания накроются — в темноте вообще ничего не сделать. Оставлю грубые способы на потом — подстрахуюсь.

Он закончил набирать длинную командную строчку, сделавшую бы честь безумному хакеру-террористу из боевика. По очереди на каждой руке до хруста сжал, размял пальцы — пианист перед исполнением сложного произведения. Потянулся к «энтеру».

Подожди… Постой!

Бориса пробила испарина. Он отшатнулся от клавиатуры.

Они не действуют своими руками!.. Допустим. Во всяком случае я действительно всегда поступал так, как хотел. Точнее, как надо было для реализации мечты. Еще точнее, так мне казалось… Солонников судорожно вздохнул.

Стоп. Думаешь не о том. Сейчас не важно, кто и что стоит за Леонардом. Не важно ничего, что было раньше — этого не вернуть, не изменить. Об этом — просто забудь. Почему я поверил, что ему… им нужен Демиург? А если наоборот — они хотят уничтожить Демиург?! Да ладно, что за бред… А чем же ты сейчас занят?!! О, черт…

Солонников оцепенел.

Со мной недолго пообщался неизвестный мне человек, и вот я уже готов угробить многолетний труд огромного количества людей… Я сам всегда считал, что Демиург опасен. Значит, они тоже беспокоются за человечество? Но ведь Леонард недвусмысленно дал понять, что им Демиург наоборот нужен!

Солонников ощутил себя путником, внезапно оказавшимся на неимоверно скользком льду. Идти невозможно. Даже стоять на месте трудно. Но дует, дует ветер, и волочит тебя в одну сторону. Кидает, толкает, швыряет — и все в одну сторону. И не важно, идешь ты, стоишь или упал. Хочешь идти или нет — волочит.

Не понимаю…

Хорошо, с продолжением проекта — пока не ясно. А со мной? Это предложение новой работы, новые перспективы… Здесь как — тоже двойное дно? С чего я взял, что все еще нужен им? Может быть, я перестал их интересовать — сомнения, усталость, покореженная линия судьбы… Узнав такое о своей жизни, не захочешь не только продолжать работу, но вообще жить.

Бориса удивило, что он почти не испытывает эмоций. Он словно перегорел внутри и сейчас вдумчиво занимается реконструкцией какой-то чужой жизни. Так сгорают неудовлетворенные желания, выветривается память о вечной любви, так стирается прошлое. Табула раса… Нельзя бояться, ненавидеть и любить вечно. Когда все рухнуло — начинай заново.

Да, иной человек на моем месте наложил бы на себя руки или свихнулся бы. А я вот не свихнулся, и — живой. И даже о чем-то еще размышляю. Почему же так? Почему я покорно слушал этого человека, посягнувшего на мое прошлое, на самое святое — на мой путь, на меня самого? Почему просто не вытолкал в шею? Ведь мне было плохо, когда я все узнал. Но я дослушал до конца, и даже пытался… пытаюсь понять. Я не закрылся в скорлупе неведения, не спрятал голову по-страусиному… Видимо, я привык быть честным перед собой. И поэтому был свободным. Я всегда ценил свободу. Пусть не часто говорил о ней, но без нее ничего бы не смог сделать. Я жил так, что все это понимали — никто даже не пытался мне что-то навязать. Впрочем, у меня всегда была цель, к которой я шел, не смотря ни на кого. Я шел, именно я. Сам.

Или так: была цель, значит, не было выбора?

Цель, русло… Господи, я же, наверное, и мира не видел, кроме того, что было так или иначе связано с Кристаллом! То есть, конечно, я видел больше любого обывателя. На обыденный взгляд я прожил две, три жизни!.. Но оказалось, есть в мире что-то еще, причем опять совсем рядом — руку протянуть… Поняв это, могу ли я сейчас до конца верить себе?

Главное — вовремя остановить качающееся коромысло сомнений.

Солонников поднялся и попятился от клавиатуры, боясь, что рука самопроизвольно нажмет на ввод. Не могу. Ведь ничего, ничего же не доказать!.. Даже себе самому. Я слишком привык быть логичным и честным перед собой. А теперь я не знаю, что делать.

В одном уверен — я никогда не сделаю то, что лично мне советовал Леонард. Есть границы у душевной гибкости, есть в мире святые вещи. Работа в конце концов не самое главное. Мои близкие, друзья…

Я только что готов был уничтожить и Кристалл, и зародыш Демиурга… И вдруг я остановил свою руку. Но ведь сейчас я действую как раньше — по собственной воле! Единственное отличие — немного изменились исходные условия.

Борис сделал движение рукой, словно решился нажать клавишу ввода. Я могу одним движением уничтожить все… Сжал кулак, прижал руку к груди. А могу не уничтожать. Никто мной сейчас не управляет! А мои мысли?.. Это же мои мысли и ничьи больше!

Солонников опустился на пол. Сморщившись, потер виски. А ведь я усложняю…

Вдруг он тихо засмеялся. Привалился спиной к столу с кофейниками, захохотал в полный голос. Спрятал лицо в ладонях, глухо смеялся сквозь пальцы. С кем я воевать собрался? С похожими на меня? А если старик не врал? Да, любое решение сейчас будет моим решением. Но ситуацию, из которой это решение родилось, чьей считать прикажете? Вот ведь в чем дело… Не напрягайся. Никакое твое мнение сейчас ничего не значит. Ни в каком своем решении ты не будешь уверен. Кстати, не забудь, что вся информация Кристалла и Демиурга скорее всего скопирована, заархивирована. Солонников почувствовал, что кровь стремительно прилила к щекам… Юзер ты, блин, продвинутый! Ты даже никогда не задавался этим простым вопросом. Где-то, может быть за десять тысяч километров под охраной есть неприметное помещение, где ежедневно, ежечасно бэкапится весь Кристалл. И таких мест может быть десятки! Самих лабораторий, как наша, может быть, по Земле не меньше! Ты будешь воевать из принципа против ветряных мельниц?

Борис поднялся с пола. Подошел к терминалу, стер подготовленную командную строку. Вернул всю систему в первоначальный вид.

Включил кофейник, выбрал чашку почище. Странное спокойствие овладело им. Наверное так же в конце концов чувствует себя метеоролог, волновавшийся при приближении циклона. Но вот циклон пришел, за окном страшная буря ломает деревья, вышибает стекла, летают автомобили, но сделать ничего нельзя. И раньше нельзя было. Но стыдно было хотя бы мысленно не посопереживать.

Без Леонарда я никогда бы не узнал, что есть еще один мир, вложенный в привычный. Да, пока я его не видел, но почему-то уверен, что он есть. Весь жизненный опыт косвенно подтверждает это. Мир невидимый для беглого, нелюбопытного взгляда. Или для взгляда узкоспециализированного, текущего по своему руслу — пусть даже мимо красивых берегов. Все, что видел я раньше — обычный дикий и неухоженный мир, где безусловно встречаются красивые места, но в основном полно мертвых пустынь и свалок. И вот появился этот чудовищный старик, который растопал все, чем был я, чем я жил. Было больно, но я не умер, не дал волю гневу и слабости. В какое-то короткое мгновение мне действительно почудилось за его словами, что есть мир, облагороженный несуетной рукой мудреца, знающего настоящую цену бренному, и видящего, наверное, вечное. Чем они там у себя занимаются, за высоким сплошным забором, где на воротах нет таблички «злая собака» по причине того, что никому неизвестно где этот мир расположен и потому, что не бывает там чужих и случайных людей?

То, что я сегодня услышал, в конце концов заставило меня смотреть на вещи с другой точки зрения — не с худшей, не с лучшей, просто — с другой. Все мы ученики, мы вечные ученики… Глупо упорствовать в собственном невежестве. Смирись, что маленькие, такие милые и привычные истины ветшают, если ты на самом деле приближаешься к большой истине. Кто сказал, что это будет легко? Не ищи оправданий малодушию. Не прячься за громкими словами о тревоге за судьбу человечества. Не ты первый. Наверняка были подобные ситуации в истории не раз со многими более достойными людьми. И — ничего страшного по большому счету не случилось. Мера хаоса и мера гармонии в обществе всегда примерно уравновешиваются. Живут рядом с нами подонки и негодяи, живут таланты и святые. Идут рядом две истории человечества… Давай-ка будем и дальше просто делать свое дело и радоваться, что возможно ты занимаешься чем-то настоящим, раз стал нужен настоящей истории человечества.

Ты хочешь остановиться или хочешь идти дальше? Считай, что мир вокруг изменился. Для всех, а не для одного тебя. Так будет легче принять новое? Или будешь цепляться за прошлое?.. Это мое прошлое! Это я сам!.. Ты не только в прошлом. Ты и сейчас, и завтра. Впрочем, зачем себя с чем-то ассоциировать? На самом деле ты не там и не где-то, а только здесь. Ты вовсе не потерял себя. Просто мир расширился. А точнее — твое понимание о нем.

Кто из нас может утверждать, что знаком со всеми гранями реального мира?

События происходят, случаются, свершаются. Их творим мы: каждый, вместе. Появляется результирующий вектор. Все обладают свободой выбора. Да, события происходят словно бы сами, но под них готовится русло. Есть шанс, что поток истории уйдет в овраг, затеряется в скопившемся мусоре и лопухах. В таком случае русло будет спокойно дожидаться следующего раза, который наступит обязательно. Десять лет, сто, тысячу… Непредсказуемость и естественность, кровь живого социума, простым и парадоксальным образом остаются в непрекосновенности.

Только параноики вопят о глобальных заговорах, не затрудняя себя вопросом: отчего же до сих пор никто не воцарился над планетой? Действительно, кому нужна власть над толпой? Что даст эта власть? Разве что, потешить больное самолюбие. Но для этого есть способы по-проще…

В коридоре послышались приглушенные голоса. В двери раздался металлический скрежет — пытались сунуть ключ в замок.

Торопливо хлебнув горячий кофе, Борис бросился к выходу и повернул свой ключ, распахнул дверь.

Пришедшие замерли на пороге — команда Магического Кристалла в сборе. Все были навеселе. Впрочем, отчетливо Борис видел только шефа и отчасти Степана, остальные расплывались. Охранник, кажется, тоже был здесь — судя по зеленому пятну где-то на периферии зрения. Секунду шеф смотрел на Солонникова как на привидение. Из-за его плеча выглядывал Степан.

Солонников отступил, давая дорогу.

Шеф шагнул на пандус, широко раскидывая руки:

— Борис Александрович! — На его лице пьяная гордость смешалась с отеческим умилением. — Мне Степан Алексеевич сказал, что вы звонили, расспрашивали о Демиурге, об этом прорыве. А ведь я догадывался о ваших сложных отношениях с Демиургом… На банкете мы вас ждали до последнего. А вы, стало быть, поехали не пить и веселиться, а сразу сюда, на рабочее место? Борис Александрович, я всегда знал, что мы не ошиблись в вас! Я так рад, так рад — поверьте!..

Шеф обнял Бориса, припал лицом к пиджаку. Тряхнул за плечи и порывисто вышел.

Солонников стоял, как столб.

Команда начала просачиваться в зал.

Бориса обходили, ему что-то говорили, хлопали по плечу.

Кто-то одарил его глубоким поцелуем в губы, провел рукой по телу, пошетал в ухо ласково и исчез. Мгновение спустя он по вкусу помады и духам понял — Лена, помощница Степана.

Потом его обняли за плечи и куда-то повели, на что-то усадили.

— Старик, — говорил Степан. Они оказались рядом на кофейном столе. — Ты все правильно сделал. Знаешь, если честно, я в тебе не сомневался. Было бы очень жаль, если бы ты вышел из проекта. А эти сомнения, опасения… Мы тут не пьесу ставим со спорами о морали, самокопанием и кордебалетом, здесь — реальная жизнь, и мы ее исследователи. Поиграли с разноцветными камешками на берегу — хватит. Пора изучать океан неведомого. Он все еще перед нами — надо разбегаться и нырять. Хочешь не хочешь — надо! Перед нами вечная дорога к истине, а у дорог свои законы. По дорогам надо ходить, а не философствовать, глядя вдаль, на обочине в тенечке под навесом с кружкой пива в руке. На дорогах случается всякое. Давай не будем терзаться вопросом о постройке чего бы то ни было на чьей бы то ни было слезе. Ты мне скажи, кто в жизни ни разу не плакал? Только дебилы. Кто ни разу не ошибался? Бездельники. Ты кофе будешь? Кстати, ты почему опять к телефону не подходил? Знаешь, мы тут покумекали… может, и спьяну, но… есть пара мыслей о продолжении Демиурга…

Степан сидел на столе, болтал ногами, прихлебывал из чашки Бориса и убежденно говорил, делая свободной рукой широкие жесты — видимо, рисовал будущие перспективы.

Обе створки дверей были распахнуты настежь, люди постоянно входили и выходили, тянуло сигаретным дымом. В коридоре уже кого-то срочно посылали за булочками. Вокруг происходило движение, оживали компьютеры, сыпались шуточки, закипали сразу оба кофейника, самые горячие головы уже спорили о результатах реконструкции, тыча в монитор пальцами. Возле терминала Демиурга было небольшое столпотворение, оттуда неслись тихие восторженные восклицания.

Солонников как ослабленный, вышедший после долгой болезни на свежий воздух человек, впитывал окружающее — было незнакомо, непривычно. Сразу не разберешь — дружественное или враждебное. Одно ясно — новое. Прав Степан. Мы — солдаты истины. Мы на переднем крае. Да, нас можно обвинить во многих грехах. А кто на Земле остался чистеньким за прошедшую историю, а? Без нас человечество до сих пор пряталось бы по пещерам во время грозы, задабривая страшного сверкающего бога жалкими жертвоприношениями.

Дорога ведет человечество к дымному горизонту. Боишься идти — стой на обочине. Но долго стоять не получиться — все равно увлечет лавина истории, ты даже не заметишь как.

Мир равнодушен к человеку. Он может подождать, но не будет ждать вечно. Не сделаешь шаг сам — мир сделает его за тебя, тобой или кем-то другим.

Солонников продолжал стоять, не в силах сделать этого последнего — или первого — шага по дороге, ведущей вдаль, к дымному горизонту, потому что вспомнил вдруг: а глупость вы не сделаете… ведь вы не знаете что это такое — глупость…

05.08.2000