Полянский Алексей Иванович
      Ежов. История "железного" сталинского наркома
      Предисловие
      Сегодня уже мало кому что-либо говорит коротенькая, простая русская фамилия - Ежов. Да и имя-отчество такое обычное и распространенное Николай Иванович. А между тем был короткий - не более двух лет - период в истории Советского Союза, когда эта фамилия гремела на всю страну.
      Казахский акын Джамбул сложил такие вирши в честь Ежова - "железного сталинского наркома":
      В сверкании молний ты стал нам знаком,
      Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
      Великого Ленина мудрое слово
      Растило для битвы героя Ежова.
      Великого Сталина пламенный зов
      Услышал всем сердцем, всей кровью Ежов!
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Спасибо, Ежов, что, тревогу будя,
      Стоишь ты на страже страны и вождя.
      Правда, говорят, что престарелый Джамбул Джабаев на самом деле эти пламенные строки вовсе не сочинял: их слепил за него так называемый ныне забытый переводчик, которого, возможно, именно за данные вирши преемник Ежова на посту наркома НКВД - Лаврентий Берия отправил лет на двадцать в дальние лагеря...
      Канула в небытие фамилия Ежова, но сохранилось словечко "ежовщина", с жутким, зловещим и потаенным значением... Оно стало синонимом столь же зловещего и страшного года: 1937. То и другое, в свою очередь, навсегда связано с понятием, прочно внедрившимся в современную историческую литературу, - "большой террор".
      Что касается 1937 года - сразу оговорюсь, это всего лишь символ. Массовые необоснованные репрессии в нашей стране имели место все предыдущие двадцать лет Советской власти и по меньшей мере еще лет пятнадцать последующих - вплоть до смерти Сталина в марте 1953-го. (Сажали людей, фактически не совершивших, по нынешним понятиям, ничего преступного, и при Никите Хрущеве, и при Леониде Брежневе, и при Юрии Андропове - но уже хоть не расстреливали, да и счет шел на десятки осужденных, но уж никак не на сотни тысяч и миллионы.)
      Но все же привязка "1937 год" и "ежовщина" появилась не случайно: пик массовых, чудовищных по размаху репрессий пришелся именно на 1937 год, когда наркомом внутренних дел СССР (в который входили тогда и органы государственной безопасности) был вышеназванный "зоркоглазый" Николай Иванович Ежов.
      Разные исследователи: англичанин Роберт Конквест (которому принадлежит сам этот термин - "большой террор"), российский историк, генерал-полковник Дмитрий Волкогонов, писатель Александр Солженицын - называют разные цифры жертв репрессий.
      По моему мнению (не утверждаю, что оно является истиной в последней инстанции), при Ежове, под его непосредственным руководством, по его указаниям (которые сам он не сочинял, но, в свою очередь, получал непосредственно от Сталина), было расстреляно около семисот тысяч человек и брошено в тюрьмы и лагеря около трех миллионов. Более-менее точно можно подсчитать число смертных приговоров, вынесенных Военной коллегией Верховного суда СССР, военными трибуналами, тройками и двойками. Но невозможно подсчитать, сколько заключенных, осужденных к лишению свободы, были расстреляны уже в лагерях за "контрреволюционный саботаж" (то есть за невыполнение нескольких дневных норм выработки в шахтах или на лесоповале), за нарушение лагерного режима, а то и просто так, по прихоти лагерного начальства.
      Уже по масштабу содеянного им зла Ежов, безусловно, является фигурой исторической, хотя лишь в отрицательном значении этого слова. Таких фигур в мировой истории насчитывается не так уж мало: Нерон, Калигула, Герострат, Синяя Борода, Джек Потрошитель, Дракула, Азеф... В наши дни - Чикатило.
      Но если о вышеназванных (и многих неназванных) написаны романы, сняты кинофильмы, не говоря уже об устных преданиях и легендах, то о Ежове по сей день не написано почти что ничего. Есть всего два объемных очерка в книгах В. Некрасова и В. Ковалева, сколько-то журнальных и газетных публикаций, ну и разумеется, его фамилия упоминается во всей исторической и популярной литературе о трагедии нашего народа в тридцатые годы. Но вот книги о Ежове до сих пор не было.
      Почему - можно только гадать. Мне кажется, отчасти это объясняется тем, что у Ежова не было сколь-либо пристойной собственной биографии, как у других соратников Сталина - у Климента Ворошилова, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Анастаса Микояна, не говоря уже о старых большевиках, соратниках Ленина - Льва Троцкого, Григория Зиновьева, Льва Каменева, Алексея Рыкова, Михаила Томского и многих других. В этом отношении Ежов пуст, в его жизни не было ничего даже не захватывающего, а просто чего-то интересного: ни дореволюционного подполья, ни царской каторги, ни побегов из сибирских ссылок, ни подвигов на Гражданской войне...
      Его биография - это всего лишь перечень занимаемых должностей мелким, до поры-времени провинциальным партийным работником, вознесенным на небывалую высоту и сброшенным с нее два года спустя по воле, но никак не капризу Хозяина - Иосифа Сталина, Генерального секретаря ЦК ВКП(б). И вознесен Ежов был на эту высоту, стал властителем жизни и смерти миллионов людей именно благодаря этой ничтожной биографии плюс некоторым личным качествам, на первом месте среди которых - абсолютная, прямо-таки собачья (да не обидятся на меня лучшие друзья человека всех малых и больших пород) преданность Хозяину и поразительная исполнительность.
      У Сталина была одна очень сильная черта: он умел подбирать нужных ему людей (и так же легко расставаться с ними, когда надобность в них отпадала), был в этом отношении циничным практиком. Он правильно оценил невероятное упорство и упрямство Вячеслава Молотова, нечеловеческую работоспособность Лазаря Кагановича, изворотливость Анастаса Микояна, даже благообразную внешность Михаила Калинина. Когда возникла острая нужда, он спокойно освободил из тюрем и назначил на высокие посты самого талантливого полководца Второй мировой войны будущего Маршала Советского Союза Константина Рокоссовского, крупнейшего организатора оборонной промышленности Бориса Ванникова, великого авиаконструктора Андрея Туполева, будущего генерала армии Александра Горбатова и вице-адмирала Георгия Холостякова - подлинного героя "Малой земли" - и многих других. Понимая их значение, не позволил и пальцем тронуть великих Михаила Булгакова и Бориса Пастернака, никогда не обижал блистательного публициста Илью Эренбурга, но расстрелял не менее блистательного журналиста, преданнейшего сталиниста Михаила Кольцова, в то же время весьма благосклонно относясь к его родному брату знаменитому карикатуристу Борису Ефимову.
      Подчеркну: Сталин никогда не руководствовался капризом, но всегда точным, глубоко обоснованным (в его представлении) расчетом.
      Он терпел Генриха Ягоду на посту наркома НКВД, пока тот строил совершенную систему не только органов госбезопасности - разведку и контрразведку (без которых не может функционировать ни одно государство, разве что княжество Лихтенштейн и Великое герцогство Люксембург), но еще более совершенную тайную политическую полицию.
      Но Ягода сам являлся старым членом партии с дореволюционным стажем, у него были свои, сложившиеся за десятилетия отношения со всеми высокопоставленными в разные годы ее деятелями: и с Каменевым, и с Зиновьевым, и с Рыковым, и с Бухариным, да и с теми же близкими Хозяину нынешними небожителями - Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем. Поэтому Ягода стал ненадежен, к тому же он, как и почти все старые большевики, слишком много знал.
      Потому неожиданное для многих возвышение Ежова явилось далеко не делом случая. У Ежова не имелось ни цековских, ни кремлевских корней. Он даже не был знаком ни с одним из старых, влиятельных партийцев, которые теперь вдруг оказались оппозиционерами, следовательно, личными врагами Сталина. У него не было ни одного даже шапочного знакомого и в среде высшего начальствующего состава Красной Армии, что тоже немаловажно. Поскольку армию, вернее, ее военачальников Сталин тогда еще опасался. Как-никак в руках прославленных командиров и комдивов, отмеченных даже не одним, а двумя, тремя, а то и четырьмя орденами Красного Знамени, находилась реальная вооруженная сила.
      Своим возвышением, карьерой, почестями Ежов был обязан именно Сталину, и только Сталину. Для него никаких других авторитетов ни в партии, ни в правительстве попросту не существовало. Сталин, следовательно, мог на него смело положиться. Как на человека, которому предстояло выполнить эту грязную работу - осуществить "большой террор". На Западе одно время его стыдливо и лицемерно называли всего лишь "сталинскими чистками", словно речь шла об обычных кадровых перемещениях, снятиях с работы неугодных или неспособных, а не о кровавой бане для миллионов. И вовсе не одних только членов ВКП(б).
      Ежов, в отличие от своего преемника Берия, был наркомом, сегодня бы сказали, "одноразовым", предназначенным для выполнения конкретной задачи, поставленной вождем, а потому заведомо обреченным на последующее уничтожение, хотя, возможно, Сталин, выдвигая его на место Ягоды, об этом еще и не помышлял. Возможно, если бы процесс массовых репрессий не вышел бы из-под контроля его подлинного творца, не поставил общество, партию, государство и самого вождя на край пропасти, и уцелел бы Ежов, продолжал бы тихо дорабатывать свой номенклатурный век где-нибудь первым секретарем обкома или сидел бы в кресле наркома водного транспорта, как просидел почти всю жизнь в верхах Микоян на торговле.
      Написать книгу о человеке без биографии так, чтобы все-таки какая-то биография получилась, чтобы понятно было непредубежденному читателю, как из скромного рабочего паренька крохотного росточка, наделенного от природы приятным, так называемым "русским" тенорком любителя, несмотря на отсутствие образования, чтения, вырос "кровавый карлик", - задача трудная и малопривлекательная.
      Потому можно только поблагодарить задним числом автора предлагаемой читателю настоящей книги о "железном сталинском наркоме" Алексея Полянского за то, что он, преодолевая немалые трудности, все же написал ее. Но почему "задним числом"?
      Увы, потому как 28 сентября 1998 года мой друг Алексей Иванович Полянский скоропостижно скончался на пятьдесят втором году жизни, не успев довести начатый труд до завершения.
      Он родился в 1947 году, по окончании средней школы поступил в Московский полиграфический институт, который и закончил по специальности библиотековедение и библиография. Однако стать библиографом ему не пришлось: он был, как говорится, "замечен" и рекомендован на службу в советскую внешнюю разведку. Три года учебы в Краснознаменном институте КГБ при Совете Министров СССР и много лет службы в тогдашнем ПГУ КГБ, а затем Службе внешней разведки Российской Федерации, из них - около десяти лет за рубежом, под прикрытием аккредитационной карточки корреспондента ТАСС.
      В 1983 году Полянский в том же Краснознаменном институте (ныне Академии СВР РФ) успешно защитил на закрытую тему диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук.
      Рамки журналистских жанров очень скоро перестали удовлетворять Полянского, и он, в свободные от службы часы, стал писать книги под псевдонимом "Василий Тимофеев".
      В 1985 году вышла в свет его первая страноведческая книга "Таиландские встречи". В следующем году в сборнике "Кровь на черных тюльпанах" приключенческая повесть "Замена в Бангкоке".
      1987 год - в соавторстве с Г. Кротовым политический детектив о сикхском сепаратизме "Святое дело".
      1991 год - в соавторстве с Т. Гладковым приключенческая повесть "Невозвращенец" в сборнике "Чекисты рассказывают".
      1992 год - в сборнике "Профессия - разведчик" повесть о Джордже Блейке "Опасный туннель".
      В 1996 и 1997 годах вышли первый и второй тома "Путеводителя КГБ по городам мира", для них А. Полянский написал очерки о Бангкоке и Дели.
      Кроме того, в нескольких объемных сборниках были опубликованы серьезные очерки А. Полянского на близкие ему темы.
      Последние несколько лет жизни полковник внешней разведки России Алексей Полянский работал над книгой о "железном сталинском наркоме", выходные дни проводил в библиотеках, рылся в архивах, по зернышку собирая куцую информацию о Николае Ежове. Он впервые воссоздал наконец жизнь Ежова (в том числе и семейную) до его появления в Москве, в Центральном Комитете ВКП(б).
      К сожалению, Полянский не успел до конца выполнить свой план, книга оказалась не то чтобы не завершенной - автор написал ее последние главы об аресте, следствии и казни Ежова, но с определенными пропусками. Так, за время своего владычества на Лубянке Ежов провел три знаменитых процесса: по делу так называемого "Параллельного антисоветского троцкистского центра" (Пятаков, Сокольников, Радек и др.), "Антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии" (маршал Тухачевский, Уборевич, Якир и др.), "Антисоветского правотроцкистского блока" (Бухарин, Рыков, Ягода и др.). Главу о Параллельном центре Полянский только обозначил. Насколько мне известно, Алексей собирался рассказать о нем подробно, равно как и о двух последующих процессах.
      Первый из печально знаменитых так называемых "московских процессов" летом 1936 года подготовил и провел в качестве наркома НКВД Генрих Ягода. Однако с начала тридцатых годов Ежов по прямому поручению Сталина непосредственно курировал органы государственной безопасности. В подготовке процесса 1936 года он принимал прямое участие, присутствовал на допросах арестованных в ходе следствия, задавал им вопросы и т. п. (на что, к слову сказать, в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом РСФСР права не имел). По некоторым сведениям Ежов иногда присутствовал при расстрелах. Примечательно, что при аресте Ежова в его столе нашли пули, извлеченные из черепов Каменева, Зиновьева и Смирнова после их казни. (Полянский приводит подлинный текст протокола обыска.)
      О процессах Бухарина, Рыкова, Ягоды, а также маршала Тухачевского, Якира, Уборевича и других написано множество научных трудов и художественных произведений. Потому читателю данной книги только напомню о них.
      Дело об "Антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии" рассматривалось Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР на закрытом заседании 11 июня 1937 года. В тот же день и закончилось! Перед судом предстали выдающиеся военачальники: Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский, командармы первого ранга Иероним Петрович Уборевич и Иона Эммануилович Якир, командармы второго ранга Август Иванович Корк, комкоры Роберт Петрович Эйдеман, Виталий Маркович Примаков, Витовт Казимирович Путна, Борис Миронович Фельдман. Армейский комиссар первого ранга Ян Борисович Гамарник накануне ареста застрелился и причислен был к лику врагов народа посмертно. Все семеро были приговорены к высшей мере наказания и расстреляны немедленно по вынесении приговора.
      Достоверно установлено, что нарком НКВД Ежов принимал участие в следствии и лично санкционировал применение к арестованным так называемых "физических методов воздействия". О ходе подготовки к процессу Ежов ежедневно докладывал Сталину. За два дня до процесса, 9 июня, в 22 часа 45 минут в присутствии Сталина, Молотова и Ежова Прокурор СССР Вышинский подписал обвинительное заключение по делу. Тогда же был согласован, а точнее, предрешен приговор всем подсудимым - расстрел.
      Так начался разгром кадров военачальников и командиров Красной Армии. Высший начальствующий состав Ежов за какие-то полтора года успел уничтожить почти полностью.
      На его счету - два Маршала Советского Союза: Михаил Тухачевский и Василий Блюхер. Последний - первый кавалер ордена Красного Знамени (и один из четырех, удостоенных в годы Гражданской войны этой награды четырежды), он же первым получил новые советские ордена - Ленина и Красной Звезды. Правда, Блюхера не расстреляли - его замучили в Лефортовской тюрьме пытками.
      Четыре командарма первого ранга (это звание соответствовало нынешнему званию генерала армии): Иван Белов, Иероним Уборевич, Иван Федько (также кавалер четырех орденов Красного Знамени), Иона Якир.
      Оба флагмана флота первого ранга (ныне это звание адмирала флота): Михаил Викторов, Владимир Орлов.
      Командармы второго ранга (ныне соответствует званию генерал-полковника): Яков Алкснис, Михаил Великанов (также кавалер четырех орденов Красного Знамени), Иоаким Вацетис, Иван Дубовой, Павел Дыбенко, Николай Каширин, Август Корк, Михаил Левандовский, Александр Седякин, Иннокентий Халепский.
      Флагманы флота второго ранга (ныне это звание адмирала): Григорий Киреев, Иван Кожанов, Петр Смирнов-Светловский.
      Армейские комиссары второго ранга: Михаил Амелин, Лазарь Аронштам, Ян Берзин, Антон Булин, Георгий Векличев, Александр Гришин (застрелился), Григорий Гугин, Борис Иппо, Сергей Кожевников, Михаил Ланда, Август Мезис, Григорий Окунев, Иосиф Славин, Александр Шифрес.
      Комкоры: Михаил Алафузо, Эрнест Аппога, Григорий Базилевич, Михаил Баторский, Георгий Бондарь, Петр Брянских, Леонид Вайнер, Матвей Василенко, Гаспар Восканов, Гая Гай, Ян Гайлит, Илья Гарькавый, Анатолий Геккер, Маркиан Германович, и т. д. Иначе говоря, только одних комкоров по-нынешнему генерал-лейтенантов - 60 человек!
      А были еще корпусные комиссары, комдивы, дивизионные комиссары, комбриги и бригадные комиссары, военврачи и военинженеры соответствующих рангов и званий, полковники, майоры, флагманы, капитаны всех рангов, просто капитаны и даже лейтенанты!
      Армия была в прямом смысле слова обескровлена - и это всего за три-четыре года до начала нападения на СССР фашистской Германии! Стоит ли после этого удивляться тяжелейшим неудачам и огромным, миллионным потерям Красной Армии в первые полгода Великой Отечественной войны!
      "Без тридцать седьмого года, - писал Маршал Советского Союза А.М. Василевский, - возможно, и не было бы вообще войны, войны в 1941 году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль оказала оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел..."
      Пострадала и оборонная промышленность: под расстрел были подведены директоры многих военных заводов, конструкторы авиационной, артиллерийской, танковой, радиотехники.
      Был выбит цвет военной науки - расстреляны почти все ведущие профессоры военных академий, в том числе и академии генерального штаба, лишь на том основании, что многие из них были генералами и старшими офицерами еще в русской дореволюционной армии, хотя с самого начала Гражданской войны служили в армии Красной. Это не могло не сказаться на подготовке новых кадров командиров Красной Армии и Флота.
      В 1941 году лишь 7 процентов командиров Красной Армии имело высшее военное образование, 37 процентов не прошло полного курса средних военных училищ.
      Вторым процессом, подготовленным уже под прямым руководством Ежова, стал процесс по делу "Антисоветского правотроцкистского блока" в марте 1938 года.
      Военная коллегия Верховного суда под председательством справедливо прозванного "кровавым упырем" Василия Ульриха (это его подпись узаконила тысячи казней) приговорила к смертной казни по насквозь сфальсифицированным обвинениям крупнейших партийных и государственных деятелей: Николая Бухарина, Алексея Рыкова, бывшего наркома внешней торговли Аркадия Розенгольца, бывшего наркома земледелия Михаила Чернова, бывшего наркома НКВД Генриха Ягоду, а также бывшего ответственного сотрудника НКВД Павла Буланова, консультанта Лечсанупра Кремля доктора Льва Левина, научного руководителя Государственного НИИ обмена веществ и эндокринных расстройств Игнатия Казакова, Вениамина Максимова-Диковского - бывшего секретаря В. В. Куйбышева, бывшего секретаря А.М. Горького, ныне директора музея писателя Петра Крючкова.
      По этому же процессу был приговорены к длительным срокам тюрьмы видный деятель партии Христиан Раковский, бывший председатель Центролеса Исаак Зеленский, нарком Наркомлеса Владимир Иванов, замнаркома земледелия Прокопий Зубарев, нарком финансов СССР Григорий Гринько, предсовнаркома Узбекской ССР Файзула Ходжаев, советник полпредства СССР в Германии Сергей Бессонов, профессор-медик Дмитрий Плетнев, первый замнаркома НКИД СССР Николай Крестинский, первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Акмаль Икрамов, первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии Василий Шарангович. Никто из них на свободу так никогда и не вышел. Все были уничтожены в заключении уже и вовсе без судебного фарса.
      Ко всем подсудимым всех процессов применялись меры "физического и психологического воздействия". В переводе на нормальный русский язык это означает, что во время следствия и даже (такие случаи известны) по ночам между судебными заседаниями их зверски избивали, сутками держали на так называемой стойке (подследственный не имел право присесть, следователи же, сменяя друг друга, вели допросы круглосуточно), лишали подолгу сна, шантажировали, угрожали репрессиями против членов семьи, обманывали. Обещали, к примеру, в случае самооговора и "хорошего поведения" на суде сохранить жизнь, даже цинично... призывали к чувству партийного долга! Да-да, это не ошибка. Иногда подследственных уговаривали признать свою вину, поскольку это нужно партии! Удивительно, но порой этот метод срабатывал! Меры физического воздействия применялись в ОГПУ и НКВД и раньше, особенно часто - в провинции, но как бы стыдливо, не явно. Следователь мог ударить арестованного, но делал это на свой страх и риск, порой нес за это наказание. В любом случае от него требовалось представление суду более серьезных доказательств, нежели простого признания обвиняемого.
      Если же контрразведчики имели дело с подлинными, а не липовыми шпионами, то они проводили серьезную глубокую работу, исключающую избиения в принципе, которая вовсе не обязательно завершалась вынесением обвинительного приговора. Иногда вообще дело до суда не доводилось. В ряде случаев выгоднее перевербовать вражеского агента иностранной разведки, нежели попросту расстрелять. (Разумеется, такое прагматичное мягкосердечие не применялось к диверсантам и террористам.)
      На основании прямого секретного постановления ЦК ВКП(б), вынесенного в 1937 году с ведома Сталина, Ежов узаконил применение мер физического воздействия повсеместно и во всех случаях, исключения не делалось даже для женщин и престарелых.
      По распоряжению Ежова секретная Сухановская тюрьма в Подмосковье (в которой завершится и его собственная жизнь) была оборудована закупленным за границей через третьи лица инвентарем для изощренных пыток. Во Внутренней, Лефортовской, Бутырской, "Крестах", бесчисленных тюрьмах на необъятных советских просторах следователи обходились, помимо собственных кулаков, примитивными резиновыми дубинками. Тоже, кстати, иностранного производства.
      В следствиях по вышеназванным процессам, а также многим тысячам "обычных", каждодневных дел принимали участие заместители Ежова Фриновский и Агранов, ответственные сотрудники наркомата Николаев-Журид, Дмитриев, Церпенто, Ушаков-Ушимирский, Леплевский, Авсеевич, Дагин, Листенгурт, Радзивиловский, Агас, Коган, Глебов, Лулов и другие. Когда очередь дошла до ареста их самих, они признались, что на следствии применяли пытки и другие противозаконные средства. Сломать волю к сопротивлению арестованных бывало порой нелегко даже этим костоломам. Можно только представить, какие муки перенес Николай Муралов, который стал давать "признательные показания" лишь через семь месяцев и семнадцать дней почти непрерывных допросов и избиений. Маршал Блюхер, по показаниям бывшего врача тюремной больницы, был за две недели после ареста избит до такого состояния, что лицо его было неузнаваемым, а разум заметно помутился. Его не пришлось расстреливать, он умер от пыток во время следствия.
      Предшественник Ежова на посту наркома НКВД Генрих Ягода был не самой светлой личностью, отличался грубостью по отношению к подчиненным. Однако не известно ни одного случая, чтобы он лично хоть пальцем тронул арестованного. Между тем известно доподлинно, что Ежов не только присутствовал часто на ночных допросах и очных ставках, но и бил подследственных. При его карликовом росте - 150 сантиметров - и субтильном телосложении вряд ли он причинял избиваемому боль (это не его шестипудовый заместитель Фриновский с кулаками с детскую голову), но, должно быть, это было и оскорбительно, и обидно...
      Одно из новшеств Ежова - представление на рассмотрение Сталину (в этом принимали участие обычно также Молотов, Каганович, Ворошилов) даже не справок на отдельных арестованных лиц с предложением об осуждении "по первой категории" (расстрел) или "второй" (десять лет лишения свободы), а целых списков.
      Некоторые из этих списков с соответствующими резолюциями Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича сохранились. Изредка, очень редко, Сталин вычеркивал из списка одну-две фамилии по каким-то известным только ему соображениям, иногда переводил из одной категории в другую.
      Несколько примеров...
      "Товарищу Сталину.
      Посылаю списки арестованных, подлежащих суду военной коллегии по первой категории.
      Ежов".
      Резолюция: "За расстрел всех 138 человек.
      И.Ст.В.Молотов".
      "Товарищу Сталину.
      Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников - 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу.
      20.VIII.38 г. Ежов".
      Резолюция: "За. 20.VIII. И.Ст.В.Молотов".
      Двенадцатого декабря 1938 года Сталин и Молотов поставили, по-видимому, чудовищный рекорд: санкционировали расстрел 3167 человек! Наркомом НКВД с ноября был уже Берия, но списки эти страшные были составлены еще при наркоме Ежове, что, разумеется, нисколько не снимает ответственности с его преемника.
      Липовых дел было настолько много, что Военная коллегия Верховного суда СССР и различные трибуналы уже не в состоянии были справиться с этим потоком. Тогда, по предложению Ежова, право выносить смертные приговоры было предоставлено так называемым "тройкам", а затем и "двойкам". Восемнадцатого октября 1937 года двойка в составе наркома Ежова и Прокурора СССР Вышинского подписала постановление о расстреле 551 человека! В состав тройки входили нарком НКВД союзной или автономной республики, начальник управления НКВД области, секретарь ЦК компартии республики или обкома партии, прокурор данной территориальной единицы. Как правило, приговоры выносились заочно, по так называемым "альбомам" (те же списки, только составленные соответствующими управлениями НКВД).
      Особо следует упомянуть о приговорах к расстрелу, выносимых в так называемом "особом порядке". Прокурор СССР Андрей Вышинский санкционировал эту практику с подачи, разумеется наркома НКВД Николая Вышинского. Это было беззаконием даже по меркам тогдашнего общего беззакония. Можно сказать, беззаконие в квадрате. Применялось такое, по словам Вышинского, в тех случаях, если "характер доказательств виновности обвиняемого не допускает использования их в судебном заседании". Это был уже полный произвол. Кто решал "целесообразность" или "нецелесообразность" передачи дела в суд? На каком основании? Мне пришлось иметь дело с конкретным случаем расстрела "в особом порядке" при работе над книгой о выдающемся организаторе советской разведки и контрразведки, корпусном комиссаре Артуре Христиановиче Артузове*. И что же выяснилось? Оказывается, в архивах ФСБ РФ нет и намека на какой-либо документ, на основании которого была введена эта практика. И разумеется, не случайно. Никто даже в тогдашнем СССР, даже сам Сталин не решился бы оставить письменное свидетельство подобного произвола. Выходит, что "в особом порядке" было введено всего-навсего по обычному УСТНОМУ распоряжению Хозяина.
      Сохранилась признательная запись Артузова на протоколе его допроса. (Исполненная на ксероксе копия этого страшного документа публикуется в данной книге.) Любой непредубежденный читатель может без долгих размышлений ответить на вопрос: неужели эта запись сделана рукой сорокашестилетнего, физически сильного мужчины, с золотой медалью в свое время закончившего гимназию и Технологический институт в Петербурге? Нет, конечно. Это почерк неоднократно избитого за какой-то месяц человека, возможно даже перенесшего в тюрьме инсульт. Сама по себе эта запись является не признанием вины, но полным ОТРИЦАНИЕМ и ОПРОВЕРЖЕНИЕМ таковой!
      И вот что особенно подло: родственникам расстрелянных "в особом порядке" лиц сообщали, что такой-то, осужденный к десяти годам лишения свободы, скончался несколько лет спустя в лагере от сердечной недостаточности или воспаления легких.
      Так, в свое время родственникам Артузова сообщили, что он умер, "отбывая наказание, 12 июля 1943 года. Эта дата даже попала в различного рода справочники.
      На самом деле его расстреляли 21 августа 1937 года. Примечательно, что обвинительное заключение по делу Артузова подписал тогдашний заместитель наркома НКВД комиссар госбезопасности второго ранга Лев Бельский. Приговор "в особом порядке" Артузову вынесли председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Василий Ульрих, заместитель прокурора СССР Григорий Рогинский и от НКВД... все тот же Лев Бельский! Это вообще неслыханно! Нигде в мире, в том числе и в СССР, закон не позволял, чтобы обвинительное заключение подписывал и выносил приговор один и тот же человек!
      В этот день вместе с Артузовым были осуждены "в особом порядке" также его многолетний помощник по Иностранному отделу ОГПУ-НКВД старший майор госбезопасности Михаил Горб, выдающиеся советские разведчики, работавшие с Артузовым и в ИНО, и в Разведупре Красной Армии корпусные комиссары Федор Карин и Отто Штейнбрюк, видный разведчик в Германии Александр Гордон (один из основателей берлинской ветви знаменитой в годы мировой войны "Красной капеллы"), а также чекисты Владимир Кононoвич и Яков Лоев.
      В архиве сохранилось жуткое, написанное от руки распоряжение Ульриха коменданту Военной коллегии Верховного суда СССР о немедленном расстреле всех семерых осужденных.
      Это распоряжение - с юридической точки зрения филькина грамота. Приговор Военной коллегии даже в те времена все-таки представлял из себя документ, составленный по строгой форме. Там означалось время начала и окончания судебного заседания (каковое редко длилось более 15 минут), перечислялся состав суда: председатель, два члена, секретарь и т. д. Такого документа по отношению к Артузову и другим шестерым нет. Ссылка на Военную коллегию - прикрытие для коменданта коллегии Игнатьева, который без особого документа просто не имел права передавать осужденных в руки исполнителей.
      Ксерокопия расстрельной записки воспроизводится в данной книге нами впервые. Обращаю внимание читателей, что против каждой фамилии - две галочки карандашом. Их проставил исполнитель уже в подвале одного из зданий НКВД в Варсонофьевском переулке, где и производились казни. Первую галочку - когда принимал обреченного, вторую - после того как стрелял ему в затылок из нагана. В тот день в Москве было расстреляно, как минимум, тридцать восемь человек. Об этом свидетельствует следующий документ (также впервые воспроизводимый нами в литературе), написанный чернилами от руки.
      "Акт.
      Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации. Комендант Н.К.В.Д. Василий Бло В. Блохин п. нач. отд-ния первого отдела Г.У.Г.Б. (подпись неразборчива)
      22.VIII. - 37 г."
      Почему "как минимум"? Потому что данный акт фиксировал посмертную судьбу только тех казненных, чьи тела были кремированы. Но доподлинно известно, многих расстрелянных хоронили по ночам в безымянных могилах на всех московских кладбищах.
      До сих пор, поскольку речь шла о крупных процессах, в числе жертв "большого террора" назывались преимущественно видные деятели партии и государства: наркомы, члены Политбюро и ЦК, маршалы, командармы, профессоры... Их было много, не одна тысяча, но ведь объективные цифры называют сотни тысяч и даже миллионы расстрелянных, брошенных в тюрьмы и лагеря.
      Только в последние годы вначале стыдливо, а затем все более открыто стали писать о том, что в подавляющем большинстве своем в ежовщину (как и ранее, во времена Генриха Ягоды, и позднее, при Лаврентии Берия и Викторе Абакумове) пострадали от массовых репрессий люди вовсе не именитые: крестьяне, рабочие, мелкие служащие, почти все к тому же - беспартийные. Этих-то за что?
      Вопрос поставлен неправильно. Следует спросить не за что, а зачем, с какой целью.
      Цель простая и грубая. Читатель, безусловно, заметит то место в повествовании Полянского, где Ежов на следствии с гордостью говорит следователю о заслугах НКВД в строительстве гигантов первых пятилеток и т.п.
      Это сущая правда. Заслуга НКВД и лично генерального комиссара госбезопасности Ежова в этом несомненна. Пора наконец не только признать, но накрепко и навсегда запомнить: возводили домны Магнитогорска, верфи Комсомольска-на-Амуре, плотину Днепрогэса, копали тоннели московского метро и канала Москва - Волга, прокладывали рельсы БАМа (перечень можно продолжать на нескольких страницах) вовсе не "комсомольцы-добровольцы", о которых сложены песни и сняты кинофильмы, - хотя таковые в этом деле и участвовали, - но сотни тысяч и миллионы заключенных лагерей системы НКВД.
      Вот для чего арестовывали обыкновенных рабочих и крестьян по политическим статьям. Одних наркомов, секретарей обкомов и командармов для освоения золотых приисков Колымы и лесных массивов Воркуты не хватило бы. Да и руки у них были не те...
      Еще одно преступление совершил Ежов. По его собственному признанию на следствии (об этом есть в книге Полянского), он почистил четырнадцать тысяч чекистов, но недостаточно почистил.
      Справедливость требует признать, что, скорее всего, большинство этих чекистов замарали свои руки и совесть преступлениями против общества, народа и государства. Правда, ни Ягода, ни Леплевский, ни Агранов, ни Заковский и прочие никакими шпионами не были, и никакого заговора против Сталина и Советской власти не замышляли. Но расстреляли их именно по фальсифицированным делам, а не за действительные грехи. Иначе говоря, даже в этом деле бал правил не закон, а беззаконие.
      Но среди этих четырнадцати тысяч было по меньшей мере несколько сот, а я полагаю, что гораздо больше - три-четыре тысячи честных людей, добросовестно исполнявших свой воинский долг (а сотрудники госбезопасности являются по своему статусу военнослужащими) перед Родиной, имевших реальные, а не вымышленные заслуги. Достаточно назвать того же Артура Христиановича Артузова и его ближайших многолетних сотрудников.
      Были расстреляны три руководителя внешней разведки в разные годы Михаил Трилиссер, Станислав Мессинг, Артур Артузов, начальники Разведывательного управления РККА Ян Берзин и Семен Урицкий, их заместители, начальники отделов.
      Иначе говоря, надо осознать, что за время "большого террора" невиданному разгрому подверглась советская внешняя и военная разведка и контрразведка. Такого не смогли бы совершить спецслужбы всех враждебных Советскому Союзу империалистических и фашистских государств (включая немецкие гестапо и СД), вместе взятые.
      По очень приблизительному подсчету было уничтожено до семидесяти процентов советских разведчиков как в центральном аппарате НКВД и Наркомате обороны СССР, так и работающих за кордоном, в том числе золотой элиты резведки - нелегалов. Дело дошло до того, что за два года до нападения Германии на СССР в Берлине работало всего-навсего два сотрудника советской внешней разведки НКВД, из которых один к тому же не знал немецкого языка! По той же причине была утеряна оперативная связь со многими ценными агентами за рубежом, во многих случаях восстановить ее оказалось уже невозможно.
      Еще 10 июля 1931 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение, что ни одного коммуниста, работающего в органах ОГПУ в центре и на местах, нельзя было арестовывать без ведома и согласия ЦК ВКП(б).
      Интересно, на скольких из 14 тысяч чекистов, которых почистил Ежов (а подавляющее большинство из них были члены партии и совсем немногие, самые молодые - комсомола), он получил письменное согласие ЦК?
      На своих бывших заместителей, наркомов в республиках, комиссаров ГБ первого ранга, возможно, и получал. Ну а на остальных 13 с лишним тысяч?
      Наконец, и это очень важно, массовые репрессии отторгли от Москвы и коммунистической идеи множество честных людей во многих странах мира, ранее относившихся к нашей стране с искренней симпатией, веривших, что в СССР действительно строится первое в мире государство трудящихся, где покончено с эксплуатацией человека человеком, где царствуют подлинная свобода, равенство и братство.
      Эти исторические заслуги кровавого карлика никогда не забудет его Отечество. И это при всем при том, что железный сталинский нарком, живое воплощение "стальных ежовых рукавиц" был всего-навсего послушной игрушкой марионеткой в руках своего Хозяина и созданной им Системы подавления в лагерях всего человеческого.
      Быть может, у Ежова по сравнению с его предшественником Ягодой и преемником Берия было одно-единственное достоинство, впрочем, весьма сомнительного толка. Он был фанатичным сталинистом, ни мгновения не сомневающимся в абсолютной правоте Хозяина, всегда убежденным, что все, что он делает, это на благо, во имя достижения великой цели, которая, как свято верили коммунисты того поколения, оправдывает средства. Ягода же и Берия были циниками и прагматиками, они смертельно боялись Сталина, но никогда не считали его полубогом. Ягода, сам старый член еще РСДРП, был прекрасно осведомлен о второстепенной по сравнению с тем же Троцким роли Сталина в октябрьском перевороте и Гражданской войне, Берия не хуже знал о также далеко не решающей роли Сосо Джугашвили в истории революционного движения в Закавказье.
      Эту сторону характера Ежова, как мне кажется, прекрасно проследил в ее развитии Алексей Полянский, что придает его книге дополнительную ценность.
      В отличие от тех же Ягоды и Берия, Ежов не был стяжателем, уже став секретарем ЦК и наркомом, в быту был достаточно скромным, удовлетворялся должностным окладом и официально положенными привилегиями. Установленный документально и множеством свидетелей порок - пристрастие к спиртному тяжким грехом на Руси никогда не считался, тяжело пил, к примеру, бывший Председатель Совнаркома СССР Алексей Рыков, но в вину ему этого не ставили, расстреляли не за этот порок - за вымышленные преступления. К тому же водка по тем временам продавалась воистину по смешной цене...
      Все остальное о личности Николая Ивановича Ежова, человека страшного и жалкого одновременно, читатель узнает из предлагаемой его вниманию книги Алексея Полянского*.
      Теодор Гладков
      ЕЖОВ
      Когда хотят убить собаку, говорят, что она бешеная.
      Народное изречение
      Полувековое молчание
      С Александром Михайловичем я познакомился в самом начале семидесятых в Сыктывкаре, куда приехал в командировку начинающим журналистом. Встретился с ним на дне рождения у моего коллеги, которому он приходился дальним родственником.
      Александру Михайловичу было уже прилично за семьдесят, но для своих лет выглядел он прекрасно, был энергичен, бодр и, не отставая от молодых, поднял за юбиляра несколько стопок водки. Михалыч, так называли его в компании, находясь на пенсии, продолжал работать, занимая не престижную в то время должность бухгалтера в городской больнице.
      Из разговора с ним я узнал, что он семнадцать лет провел в сталинских лагерях, был реабилитирован, а потом обосновался в Сыктывкаре, где осело много бывших репрессированных.
      - Меня арестовали в августе тридцать седьмого, тогда я был секретарем райкома в Ростове, - не спеша рассказывал Александр Михайлович. - Думал, что быстро отпустят, разберутся. Да не тут-то было. А еще надеялся, что Николай за меня заступится.
      - Какой Николай?
      - Ежов Николай Иванович, он тогда НКВД возглавлял.
      - А вы что, были с ним знакомы?
      - В двадцатых годах в Семипалатинске вместе работали, дружили.
      - Ну и зверюга, говорят, он был, - вмешался в разговор один из гостей.
      Александр Михайлович с минуту помолчал, как бы размышляя.
      - Да я бы так не сказал. Потом, наверное, озверел, когда его на НКВД поставили. А раньше душа-человек был. Тогда от него слова плохого никто не слышал. Хлебосол. Последним мог поделиться.
      - Да забыл он тебя просто, Михалыч, вот и не вступился, - снова встрял захмелевший гость.
      - Нет, забыть он меня не мог. Когда я из Астрахани, а потом из Ростова в Москву в командировки приезжал, он меня принимал, домой в гости приглашал. К октябрьским пару раз открытки присылал, а он тогда уже в ЦК работал, кадрами командовал. И жена моя его знала. Сразу же после моего ареста письмо ему написала, просила о помощи. Может быть, оно и не дошло до него. Сколько людей ему писало!
      - А мог бы он тогда вас освободить? - спросил я.
      - Нет. Я уже потом, в лагере, пришел к такому выводу. Сталин поручил ему не спасать, а истреблять врагов народа. Но я никогда Николая за это не винил. Посади тогда другого на его место, он бы то же самое делал. Разве можно ругать веревку за то, что на ней людей вешают...
      Вспомнил я об этом разговоре в конце восьмидесятых, когда у нас в печати начали появляться статьи о "сталинском наркоме" Николае Ежове. Это, наверное, одна из самых зловещих и вместе с тем загадочных фигур нашей истории. Его имя стало нарицательным и понятие "ежовщина" ассоциируется с наиболее жестоким периодом сталинских репрессий.
      В античные времена существовал закон "Осуждения памяти": имена тех, кто совершал преступление против народа, предавали вечному забвению. Так хотели поступить и с безумцем Геростратом, который, пожелав обессмертить свое имя, сжег одно из семи чудес света - храм Артемиды Эфесской.
      Но этот закон оказался нежизнеспособным. История неизбежно восстанавливала имена преступников, изменников или просто оклеветанных своими же сподвижниками людей, которые пытались предать забвению или олицетворяли наихудшие пороки человечества. Так родилось воистину крылатое выражение: "Геростратова слава"...
      Этого не учли те, кто пытался фальсифицировать историю нашей страны и выкинуть из нее все, что невыгодно было демонстрировать.
      Что большинство наших людей знало до конца восьмидесятых годов о Льве Троцком, Григории Зиновьеве, Григории Каменеве, Николае Бухарине, Алексее Рыкове? Двурушники, шпионы, фашистские наймиты, провокаторы, вредители, вступившие в партию, чтобы в угоду мировой буржуазии разложить ее изнутри. Только так можно было воспринимать их, читая газеты тридцатых годов. Во всех учебниках истории, даже после ХХ съезда КПСС, имена этих людей упоминались лишь в тех случаях, когда они выступали против политики партии. Наверное, невозможно их полностью оправдать, но то, что это были соратники Ленина, принимавшие активное участие в революционной борьбе, а потом воспротивившиеся сталинскому диктату в партии, отрицать нельзя. Но политическая литература и периодика довоенных лет находилась, главным образом, в спецхранах библиотек. Не было допуска даже к их фотографиям. С некоторых групповых фотографий их просто убрали, как, например, Троцкого и Каменева, запечатленных рядом с Лениным.
      Ежова тоже убрали с фотографий. О нем вообще писали очень мало и при жизни, не считая пустых панегириков, и после смерти. Полвека в нашей печати не было никакой информации о Ежове. Казалось бы, закон "Осуждения памяти" сработал на имени, в течение двух лет наводившем ужас на жителей шестой части планеты, навсегда предав его забвению. Но история еще раз показала, вопреки своим "творцам", что ничто и никогда не должно забываться. Новации периода Михаила Горбачева позволили приоткрыть завесу над событиями тридцатых годов. В газетах и журналах стали появляться статьи о Ежове, в которых его не называли иначе как "палач", "убийца", "пигмей", "кровавый карлик", "карлик-чудовище". (Знакомое единодушие, только с другим знаком...)
      Давно подмечено тяготение России к крайностям: есть только черный и белый цвет. Любая историческая личность - или ангел, или дьявол. Если бы меня спросили, когда я заканчивал школу: "Какие хорошие цари, а какие плохие?" - я бы, наверное, ответил: "Хорошие - Иван Грозный и Петр Первый: один русские земли объединил, а другой флот создал и Петербург построил; а плохие конечно же два Николая: первый декабристов повесил, Пушкина с Лермонтовым не любил, даже дуэли им подстроил, а второй революционеров преследовал и рабочих на Сенатской площади расстрелял". - "А Екатерина Вторая что хорошего для России сделала?" - "Хорошего? - изумился бы я. - Да она же великому революционеру Пугачеву голову отрубила".
      И не моя вина в том, что я, как и мои сверстники, так примитивно рассуждал об истории. Чем кормили, на том и выросли. Так и получилось в нашей истории - одни цари великие, другие кровавые. И не только цари. Ленин с Дзержинским страну от врагов отстояли, в их честь и города названы, и памятники стоят, а Сталин с Ежовым народ истребляли - им позор и проклятие. Но так не бывает. У каждого человека, как говорил Александр Исаевич Солженицын, есть что-то и от дьявола и от ангела*, и это проявляется в различных ситуациях. Не был великим гуманистом и борцом за справедливость Дзержинский, так же как патологическим садистом и законченным подлецом не был Ежов. Останься Николай Иванович на всю жизнь портным или слесарем наверное, и мухи бы не обидел.
      О Ежове сохранилось очень мало сведений. Архивные материалы или в основной массе своей уничтожили, или надежно спрятали. Грифы секретности снимают у нас очень неохотно: как бы потом чего не вышло. За пятьдесят лет ушли из жизни практически все, кто лично знал Ежова. Написанное о нем в тридцатых было полнейшим официозом и не дает представления о "железном наркоме". За рубежом о Ежове тоже писали мало - слишком быстро произошли восход и закат его карьеры. Основные источники сведений о "сталинской команде", Троцкий и его окружение, не знали Ежова. Никто из высокопоставленных перебежчиков и невозвращенцев, вроде Бориса Бажанова, Григория Беседовского, Александра Бармина, Вальтера Кривицкого, Александра Орлова1, тоже хорошо не знал Ежова. Дефицит информации порождает домыслы. Так случилось и с Ежовым. С легкой руки одного автора он осиротел в раннем детстве, но другой писал, что родная мать пережила Ежова почти на двадцать лет. Кое-кто из его биографов пишет, что молодой питерский рабочий Николай Ежов в толпе единомышленников в феврале семнадцатого громит магазины на Невском, однако по документальным данным - он солдат русской армии, служит в это время в запасных частях в Витебске.
      Но почти все авторы, без ссылок на источники, характеризуют Ежова как злобного, глупого, примитивного и ничтожного человека. Вот и объяснение причин репрессий - недоглядела тогда партия, промахнулась и поставила во главе госбезопасности дураков и человеконенавистников. Они дров и наломали. Все как будто на своих местах! Надо же, обмануть таких доверчивых людей, как Иосиф Сталин, Никита Хрущев, Георгий Маленков, Вячеслав Молотов, Климент Ворошилов. А кто-то до сих пор верит в это. И пишет в "Известиях" некая З. Артемьева из Калуги: "Внутренняя политика государства служила большинству народа, а гибло в лагерях и тюрьмах меньшинство... Что до Николая Ежова, Лаврентия Берия и прочих, то они были врагами, а не коммунистами".
      Значит, если бы вместо врагов Ягоды, Ежова, Берия НКВД возглавляли, например, такие честные коммунисты и достойные продолжатели дела Ленина, как Михаил Суслов, Леонид Брежнев, Алексей Косыгин, то сколько народу можно было бы спасти, и Сталина потом ругать не за что было бы. Если бы... Но не так все просто. Во все времена при властителях находились "козлы отпущения", которые отвечали за все "ошибки и неудачи".
      По приведенному фрагменту письма трудно судить об интеллектуальном уровне З. Артемьевой из Калуги и о степени ее подготовки в области общественных наук. Конечно, в том, что она так рассуждает, не вина ее, а беда. Но как понять нашего известного ученого-философа Ричарда Ивановича Косолапова, в свое время занимавшего руководящие посты в партийной прессе, который считает, что ко "вредительско-разрушительной" роли террора (то есть необоснованным репрессиям. - А.П.) причастны "новые, порожденные уже советской действительностью формы классовой борьбы". К этим формам он относит "проникновение в правоохранительные органы чужеродных элементов, которые как раз к тому и стремились, чтобы дискредитировать, обескровить советскую власть, зачастую разя доверенным ею мечом тех, кто был ей предан".
      Стало быть, преступления периода великой чистки совершались Ежовым и его подручными без ведома Сталина, который, как разъясняет Косолапов, "далеко не всегда владел ситуацией"*, сложившейся в органах.
      Более глубоко и правильно, по мнению автора, рассматривал одну из основных причин репрессий один из бывших руководителей госбезопасности генерал-майор в отставке, кандидат исторических наук Вадим Николаевич Удилов: "Сейчас, похоже, никто не сомневается в том, что репрессии и притеснения узаконил Сталин. Но, как мне думается, узурпаторский режим, с отливами и приливами, сохранялся так долго прежде всего благодаря сталинскому окружению. Уловив в Сталине повышенную подозрительность, люди из окружения Сталина каждый по своей линии старались выявить побольше врагов народа, членов троцкистско-зиновьевского блока, шпионов и т. п., чтобы угодить Хозяину. Конечно, о подобных устремлениях партийно-государственной верхушки стало хорошо известно карательным органам НКВД, где к тому времени в следственные подразделения были введены новые (как правило, из числа партийных и комсомольских функционеров младшего и среднего звена), но рьяные исполнители, заплечных дел мастера, готовые на все"**.
      Власти можно добиться тремя способами: получить по наследству, что бывает при монархах, путем избрания народом и, наконец, захватом. Большевики в 1917 году пришли к власти третьим путем. А в этом случае власть удержать сложнее, когда за ней не стоят традиционный институт монархии и Церковь или значительная часть населения, отдавшая свои голоса. И единственное, что остается, - это насилие, или, как обозвали его большевики, диктатура пролетариата.
      Кроме того, у власти оказался не один человек, а партия, точнее, группа лиц, составлявшая ее руководство. Ленина тогда нельзя было назвать харизматическим лидером. В России до революции его практически не знали, он возглавлял большевиков, находящихся в эмиграции. Большевики в России больше тяготели к Якову Свердлову, а "межрайонцы", примкнувшие к большевикам незадолго до октябрьских событий, по-прежнему считали своим лидером Троцкого. Конфликт участников этого триумвирата был неизбежен; к тому же Свердлов довольно странно повел себя сразу же после покушения Фани Каплан на Ленина*. Но сначала борьба с эсерами и анархистами, потом Гражданская война сплотили большевиков. После победы Красной Армии Свердлова уже не было в живых, а Ленин тяжело заболел и фактически устранился от управления государством. Тут и вступил в борьбу за власть Сталин, который контролировал партаппарат, ставший его орудием.
      Партия для Сталина была его обществом, окружением тех, кто имел для него значение. В 1921 году в одной из своих незаконченных работ он писал: "Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий орган последнего и одухотворяющий их деятельность"**. Как считает известный американский ученый-советолог, Роберт Такер, "настоящими большевиками были те, кто видел Сталина таким, каким он видел себя, и соответственно выражали ему безграничную преданность"***.
      Сталин хотел создать именно такую партию и в итоге создал - послушную, исполнительную, обожествившую его и преклоняющуюся перед ним. Но с зиновьевыми, каменевыми, бухариными, рыковыми и томскими такая партия невозможна. Он для них - первый среди равных, они еще и усмехнутся, услышав, как кто-нибудь назовет его выдающимся революционером. Нет, богом для них он никогда не будет. Нужны другие люди, "ставшие революционерами" уже после революции. Ждановы, маленковы, берии, хрущевы, ежовы будут его преданными учениками и станут новой когортой руководителей партии. Эти не подведут, будут смотреть ему в рот, возносить. Такими нужно обновить партию. И оправдание своим действиям Сталин нашел у Ленина.
      На ХV съезде ВКП(б), когда исключили из партии лидеров левой оппозиции, Сталин напомнил, что в 1903 году пришло время русским марксистам перейти к смертельной борьбе против них. Тогда у марксистов было шесть лидеров: Георгий Плеханов, Вера Засулич, Л. (Юлий) Мартов, Владимир Ленин, Павел Аксельрод и Александр Потресов. Резкий поворот оказался "смертельным" для пятерых из шестерки, и лишь Ленин, один из самых молодых, остался лидером. Вопреки многочисленным предсказаниям, подчеркнул Сталин, партия не только не погибла, лишившись прежних лидеров, но вышла на новую дорогу большевизма и привела тогда пролетариат к революции. Примерно то же, продолжал Сталин, произошло и в 1907-1908 годах, когда резкий поворот от легальной борьбы к затяжной, упорной, каждодневной революционной работе оказался "смертельным" для таких видных большевиков, как Алексинский, Богданов, Рожков. "Чего добивался тогда Ленин? Только одного: поскорее освободить партию от неустойчивых и хныкающих элементов, чтобы они не путались под ногами. Вот как росла, товарищи, наша партия"*.
      Используя методы внутрипартийной борьбы Ленина, Сталин нанес удар и по нему, разгромив его бывшие кадры. В ходе чисток было ликвидировано подавляющее большинство соратников Ленина. Из семи человек, вставших у власти сразу после смерти Ленина - Бухарина, Каменева, Рыкова, Сталина, Томского, Троцкого, Зиновьева, - в живых остался только Сталин, и для него это было всего лишь повторением происшедшего при Ленине инцидента в 1903 году*.
      Сталину нужна была своя команда. Он подобрал ее из помощников, аппаратных чиновников, к которым долго присматривался: исполнительных, аккуратных, обязательных, усердных, а главное, преданных ему, Сталину. Потом он постепенно выдвигал их на руководящие посты в партии, укрепляя таким образом свои позиции. Ими стали Георгий Маленков, Лев Мехлис, Матвей Шкирятов, Николай Ежов. Не забывал Сталин и о периферии, направляя туда на ключевые посты своих ставленников - Никиту Хрущева, Андрея Андреева, Андрея Жданова.
      "Не только оппозиционно настроенные старые большевики, - пишет Роберт Такер, - но и очень многие сторонники Сталина в двадцатые годы, занявшие в период первой пятилетки более или менее значительные посты, понимали, что Сталин, как руководитель, допустил немало промахов, и знали некоторые факты из истории партии, которые Сталину необходимо было скрыть. Другое дело, новые кадры из партийных и непартийных большевиков, выращиваемые этим политическим садовником на народной почве, - зачастую благодаря своей молодости, а большей частью из-за скромного крестьянского происхождения, они могли иметь лишь смутные подозрения, а чаще всего не имели никакого представления о чем-то таком, что могло бы как-то скомпрометировать гениального вождя?"**
      Эти люди готовы были растерзать любого, кто хоть на йоту усомнится в правильности политики Сталина, которая представлялась им как генеральная линия партии. А неугодных Сталину людей по мере усиления его власти становилось все больше и больше.
      "Неспособный видеть в своих действиях ничего, заслуживающего критики, - отмечает Роберт Такер, - Сталин не мог не считать тех, кто ему не верил и осуждал его политику, злоумышленниками, непременно пытающимися саботировать социалистическое строительство, всячески вредить и порочить его, как руководителя. В рютиных он видел только контрреволюционеров-террори стов, вредителей, врагов народа, внешне лояльных и потому более опасных. Он знал, что недовольных много, - это означало, что многие строят заговорщические планы уничтожения Сталина и всей системы.
      Естественно, главными заговорщиками для него были те, кого он считал своими личными врагами"*.
      На самом деле был один заговор - заговор одиночки. Никто не знал о планах Сталина, но ему были нужны сообщники, которых для верности он старался "повязать кровью" арестованных, включал в тройки, привлекал к допросам подследственных. В постоянном страхе он держал и своих соратников, многие из которых впоследствии были ликвидированы. Он намекал своим сподвижникам на компрометирующие их показания, отдаляя от себя на какое-то время, как Молотова и Ворошилова.
      В то же время Сталин внушил народу, что сам он к террору не имеет никакого отношения, а осуществляющие репрессии люди даже не информируют его об этом. И этому верили Илья Эренбург, Всеволод Мейерхольд, Исаак Бабель. А что же тогда говорить о рабоче-крестьянской массе!
      Для осуществления своих планов Сталину требовалась организация, перед которой можно было ставить задачи по поэтапной ликвидации его противников. Партийные органы для этого не очень подходили. Самое большее, что они могли, - это уничтожить человека морально - исключить из партии, выгнать с работы. Они не могли проводить аресты, допросы, судебные процессы, исполнение приговоров. Эти функции Сталин возложил на органы государственной безопасности, деятельности которых он предавал исключительно большое значение, демонстрируя внимание к их сотрудникам.
      Но чекистам доставались не только большие зарплаты и всяческие привилегии. В годы репрессий больше других наркоматов в процентном отношении пострадал сам НКВД. Здесь постоянно раскрывались заговоры и проводились чистки. В период ежовщины все 18 комиссаров государственной безопасности первого и второго ранга, служивших при Ягоде, были расстреляны, из 122 высших офицеров в звании майор и старший майор госбезопасности только 21 остались на своей должности2*.
      Существенно был почищен и аппарат разведки, особенно ее руководящее звено. Кадровый голод привел к тому, что в 1939 году руководителем иностранного отдела Главного управления государственной безопасности (ИНО ГУГБ) НКВД СССР (советской внешней разведки) стал тридцатидвухлетний Павел Фитин, никогда не работавший на рубежом и окончивший спецшколу за несколько месяцев до назначения.
      Не случайно, что за время репрессий (а их, очевидно, следует обозначить периодом с 1934 года, когда был убит Киров, по 1953 год, когда умер Сталин) из шести руководителей НКВД-НКГБ-МГБ пятеро - Генрих Ягода, Николай Ежов, Лаврентий Берия, Всеволод Меркулов и Виктор Абакумов - были расстреляны. Только одному Семену Игнатьеву удалось выжить, да и то, возможно, потому, что на его руководство госбезопасностью за 1951-1953 годы пришлась смерть Сталина.
      Это означало, что руководитель сталинской карательной службы автоматически приговаривался к смерти и, как правило, недолго возглавлял это ведомство. "Первый чекист Союза" одновременно был как полезен, так и опасен для Сталина. Не был исключением и Николай Иванович Ежов.
      Злой мальчик
      О детских годах Ежова и его семье сведений практически нет. Известно, что он родился в Санкт-Петербурге 1 мая (17 апреля) 1895 года, как он сам потом писал, в рабочей семье. О родителях его ничего не известно. Попытки некоторых исследователей выяснить что-то по архивным материалам пока не привели к успеху. В справочнике "Весь Санкт-Петербург" за 1895 год фигурировало семь Ежовых. По имени подходил только один - Иван Васильевич держатель питейного заведения в доме № 14 по Шестой роте. Но тогда в справочник заносили только состоятельных людей, в крайнем случае среднего достатка. Поэтому, если родитель будущего наркома был рабочим на заводе или кустарем, он мог туда и не попасть. Кроме того, родители Ежова, по некоторым данным, вскоре после его рождения уехали в Сувалинскую губернию Царства Польского, но вскоре вернулись в столицу. А И.В. Ежов никуда из этого города не выезжал.
      Еще одна интересная деталь. Татарский исследователь Б. Султанбеков в своем очерке о Ежове ссылается на анкету делегата III областной партийной конференции коммунистов Татарстана в июне 1921 года, заполненную собственноручно Николаем Ивановичем, в которой он указал, что, кроме русского, владеет польским и литовским языками. Прочитав об этом, я вспомнил свой давний разговор о Ежове в Сыктывкаре, когда мой собеседник назвал его "чухонцем", принятым до революции пренебрежительным собирательным названием финнов и прибалтов. Мать Ежова, по некоторым данным, родилась в Прибалтике, но где, неизвестно. Она вполне могла быть литовкой и иногда говорить с детьми на своем родном языке. Поскольку семья некоторое время жила в Польше, родители Ежова могли выучить этот язык, а от них могли узнать и дети. А возможно, проходя службу в армии в местах проживания поляков и литовцев, он мог обучиться языкам в разговорах с ними. Не исключено, что начинающий партийный работник Ежов, владея по обиходному польским и литовским, захотел поднять свой престиж и похвастаться перед организаторами конференции знанием двух иностранных языков. Позже, став известным в партийных органах, он этого уже никогда не делал.
      О составе семьи Ежовых точных данных обнаружить не удалось. Известно, что мать его звали Антонина Антоновна. О ее судьбе практически нет сведений, но известно, что в 1939 году она еще была жива. Брат Ежова, Илья Иванович, был арестован в апреле 1939 года и расстрелян в январе 1940 года. Сестра - Евдокия Ивановна Бабулина-Ежова умерла в Москве в 1958 году.
      В литературе о детстве Ежова упомянула только Елена Александровна Скрябина в своей автобиографической книге "Страницы жизни": "От одной знакомой, родители которой были домовладельцами в старом Петербурге, узнали, что одно время у них работал дворником отец Ежова. Сын мальчишка-подросток, отличавшийся отвратительным характером, наводящий ужас на детей этого дома. Любимым занятием его было истязать животных и гоняться за малолетними детишками, чтобы причинить им какой-нибудь вред. Дети, и маленькие и постарше, бросались врассыпную при его появлении. Та же знакомая уверяла меня, что он даже был подвергнут психиатрическому лечению".
      Можно принять версию Скрябиной, что это был "тот самый мальчик". Дворников не заносили в справочники, но данные о них все же собирались в районных управах. Поэтому отсутствие подтверждающих эту версию материалов в Санкт-Петербурге вполне можно объяснить тем, что сам Ежов, уже находясь у власти, дал команду изъять их. Возможно, ему не хотелось быть сыном дворника, который, конечно, не эксплуататор, но и не пролетарий. Образ дореволюционного дворника вошел в сознание того поколения как образ человека продажного, пресмыкающегося перед богатыми, помогающего полиции следить за "ненадежными" элементами. Если Ежов-старший действительно был дворником, то, возможно, его сыну, ставшему крупным партийным функционером, не нужен был такой папа, поэтому о нем он молчал.
      В дальнейшем, заполняя анкеты, в графе "образование" Ежов писал "незаконченное низшее", что означало - два или три класса школы. Но для партийных руководителей того времени это было нередкостью: два класса было у Климента Ворошилова, Лазарь Каганович тоже не закончил средней школы.
      По скупым сведениям о Ежове его современников можно заключить, что самообразованием Ежов не занимался, читал в основном партийную периодику, был ограниченным человеком, совершенно не разбирался в истории и литературе, но иногда обнаруживал поверхностные знания по той или иной проблеме. Он обладал природным умом, хитростью и смекалкой, хорошей памятью. Имел абсолютный слух и хороший голос и любил петь. Хотел даже попасть на сцену, но его не взяли из-за маленького роста (151 сантиметр).
      Низкий рост и хлипкое телосложение он старался компенсировать целеустремленностью, усердием, настойчивостью, исполнительностью.
      В 1910 году Ежова отдали учеником слесаря, как он сам указывал в анкетах, на Путиловский завод. Но в архивах этого завода сведений о Ежове нет. Или он, находясь у власти, изъял оттуда эти документы, или на Путиловском заводе никогда не работал, а включил его в свою биографию как факт участия в революционной стачечной борьбе Питера. Если бы он там действительно работал, в тридцатые годы на заводе обязательно бы создали что-то вроде мини-музея Ежова и каждое торжество на этом предприятии не обходилось бы без здравиц в адрес великого земляка и сослуживца и воспоминаний его бывших коллег. Но, по сведениям некоторых работавших на этом заводе людей в то время, этого не было. И вообще, тогда не акцентировалось внимание на том, что Ежов родился и вырос в "колыбели революции". Видимо, он сам по каким-то причинам был заинтересован в этом.
      В 1913 году Ежова призвали в царскую армию, о чем он сам неоднократно писал в автобиографиях и анкетах. Но из-за малого роста службу он проходил в нестроевых частях, главным образом в ремонтных оружейных мастерских.
      Академик И. Минц в вышедшей в 1937 году книге "Великая Октябрьская революция в СССР" написал статью о революционном прошлом Ежова. Но наш уважаемый историк, видимо действуя в духе того времени, несколько приукрасил этот этап биографии наркома. В то время, да и после, такое широко практиковалось в отношении партийных руководителей и правительства.
      И. Минц указывает в биографии, что Ежов был уволен с Путиловского завода "за борьбу против империалистической войны". По всей видимости, если Ежова и увольняли с завода, то не за это, поскольку в то время он проходил службу в армии.
      А вот как описывает И. Минц революционные подвиги Ежова в армии: "В Витебске был создан военно-революционный комитет. Крепостью большевиков в Витебске были 5-е артиллерийские мастерские Северного флота. Здесь работал путиловский рабочий Н.И. Ежов, уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны. Ежов был послан в армию в запасной батальон. Путиловцы в батальоне устроили забастовку - не вышли на занятия и уговорили остальных солдат остаться в казарме. Батальон временно расформировали, а зачинщиков забастовки вместе с Ежовым бросили в военно-каторжные тюрьмы, штрафной батальон. Боясь отправки на фронт революционно настроенных солдат, офицеры перевели их в нестроевую команду. Среди переведенных оказалось человек тридцать путиловцев. Они организовали выступления солдат против офицеров, едва не закончившиеся убийством начальника команды. В 1916 году в команду приехал начальник артиллерийских мастерских. Ему нужны были токари и слесари. Вместе с другими рабочими взяли и Ежова. Живой, напористый, он с самой революции 1917 года с головой ушел в организаторскую работу. Ежов, создавая Красную гвардию, сам подбирал участников, сам обучал, доставал оружие. Витебский военно-революционный комитет после восстания в Петрограде не пропустил ни одного отряда на помощь Временному правительству". Из изложенного следует, что Ежов, вступивший в партию большевиков в мае 1917 года, был организатором Красной гвардии Витебска. И это - за несколько месяцев до Октябрьской революции! Отсюда, казалось бы, должно вытекать активное участие в революционных событиях и, разумеется, на командных должностях, но этого почему-то не последовало.
      Зато Валентин Ковалев в своей книге "Два сталинских наркома" так описывает участие Ежова в революционных событиях:
      "Февральскую революцию встретил восторженно... Вместе со всеми громил витрины фешенебельных магазинов на Невском проспекте, кричал на многотысячных митингах на Знаменской площади, бросал камни в сверкающие стекла петроградских дворцов.
      Временное правительство пыталось стабилизировать обстановку, ограничить безудержную вакханалию анархии. Но вкусившая вольницы толпа не поддавалась. Среди тех, кто всячески сопротивлялся слабым попыткам новых властей навести порядок и как-то организовать общественную жизнь, был и Николай Ежов. Он твердо знал: его место с теми, кто выступает за продолжение революции, против сонного царства порядка и спокойствия. И молодой рабочий сделал выбор: в мае 1917 года он становится членом партии большевиков.
      С этого момента жизнь заурядного парня с городской окраины наполняется новым, доселе неведомым смыслом. Он быстро схватывает азы партийных представлений о классовой борьбе, активно участвует в революционных событиях Октября".
      Возможно, рассуждения автора о формировании революционных взглядов Ежова и верны, но в отношении его участия в революционных событиях в Петербурге он ошибается. Даже И. Минц не приписал этого всесильному в то время наркому. Документально известно, что ни в феврале, ни в октябре 1917 года Ежова не было в Петрограде, он проходил военную службу в Витебске.
      Правда, Ежов сам иногда запутывает своих будущих биографов, указывая при заполнении анкет противоречивые данные о себе.
      Итак, в уже упомянутой нами анкете участника конференции коммунистов Татарии Ежов указывает, что военную службу проходил в Вышнем Волочке (1 год), в Витебске (1 год), в Москве (2 года). Отвечая на вопрос о пребывании за границей, Ежов указал Тильзит (ныне город Советск Калининградской области). Военная служба Ежова в Москве и Вышнем Волочке больше нигде не упоминается, так же как находившийся в то время в Восточной Пруссии Тильзит. Но в Тильзит он действительно мог выезжать во время службы в армии, тем более что тот расположен на самой границе с Литвой.
      В том же, 1921 году, заполняя лист по учету кадров, Ежов сделает следующую запись: "До 1917 года работал слесарем на заводе..." (название не указано, возможно, имелись в виду армейские мастерские. - А.П.). О военной службе он ничего не указывает.
      В сущности, революционная работа Ежова представляется весьма скромной, и, по всей видимости, никакого активного участия в революции он не принимал. С мая по сентябрь 1917 года в Витебске он отсутствует, и неизвестно, где он находился и чем занимался, а потом работает слесарем в мастерских Витебского железнодорожного узла. В январе 1918 года Ежов снова куда-то уезжает. Но вряд ли выполняет партийные задания, поскольку в сентябре этого же года появляется в деревне Ключино под Вышним Волочком, где устраивается на стекольный завод, принадлежавший раньше В.А. Волотину. Правда, через некоторое время рабочего-большевика изберут членом завкома.
      В апреле 1919 года Ежова призвали в Красную Армию, но, наверное, опять же из-за роста послали не на фронт, а на базу радиоформирований, которая создавалась в Саратове. Его сначала зачислили красноармейцем в роту переменного состава и предполагалось, что он закончит краткосрочную школу военных радистов. Но по каким-то причинам Ежову не дали закончить учебу и 1 сентября 1919 года назначили переписчиком (писарем) при комиссаре управления базы, а 18 октября он стал комиссаром школы радистов, где совсем недавно обучался. Это было первой ступенькой в партийной карьере Ежова.
      Летом 1919 года в связи с наступлением Колчака базу эвакуировали в Арзамас, а затем в Казань.
      Начальником базы был окончивший в свое время Казанский университет бывший подпоручик Углов, а школу возглавлял также бывший подпоручик А.Я. Магнушевский - оба блестящие специалисты в области радиодела. В школе преподавали в основном молодые способные инженеры и студенты старших курсов, не успевшие из-за войны закончить образование. Это был первый опыт общения Ежова с интеллигенцией, что в определенной степени повлияло на его развитие.
      На базе и в школе о Ежове сложилось хорошее мнение. Он держался скромно, в работу преподавателей не вмешивался, не скрывая, что ничего не понимает в радиотехнике. Он был на хорошем счету у начальства, и претензий к нему не было, и вдруг...
      В начале 1920 года Особый отдел запасной армии, которой подчинялась база, арестовал начальника школы А.Я. Магнушевского и комиссара Н.И. Ежова. Пятого февраля они предстали перед Революционным военным трибуналом. Магнушевского обвинили в том, что он нарушил установленный прием в школу и зачислил туда дезертиров. Ежову вменялось в вину непринятие мер по пресечению незаконных действий начальника школы.
      Хотя обвинения были очень серьезными, корысти в действиях Магнушевского и Ежова не просматривалось, поскольку они хотели пополнить школу способными учениками. Поэтому, несмотря на строгость законов военного времени, приговор по их делу не был суров. Трибунал приговорил Магнушевского к двум годам принудительных работ условно с отсрочкой на три месяца. Ежову трибунал объявил строгий выговор с предупреждением, при этом, в отличие от Магнушевского, он остался на занимаемой должности.
      Однако эта судимость не повлияла на дальнейшую карьеру Ежова. В апреле 1921 года, когда комиссар управления базы Я.Т. Совцов перешел на другую работу, Ежов был назначен на его место. Был он усердным, исполнительным и очень въедливым и дотошным человеком. К тому же пролетарское происхождение и дореволюционный партстаж открывали перед ним безграничные возможности.
      Он проявлял большую инициативу в работе не только на базе, но и в Татарском обкоме РКП(б)3 и вскоре стал заместителем заведующего его агитационно-пропагандистского отдела по совместительству. Его избрали делегатом Второго съезда Советов ТатАССР и третьей областной партийной конференции. Перед ним открылись перспективы партийного роста, и он решил демобилизоваться из армии. Оставив должность комиссара управления 2-й Казанской базы радиотелеграфных формирований, в сентябре 1921 года он уехал в Москву.
      Здесь в его биографии появляется еще одно белое пятно в связи с его шестимесячным пребыванием в Москве. Некоторые исследователи считают, что все это время он ждал нового назначения. Но тогда при остром дефиците руководящих партийных работников таких проволочек с их назначением не было. Подобные дела решались за несколько дней, а не за полгода. Что же все это время мог делать Ежов?
      Некоторые сведения о Ежове обнаружились в приложении к книге Б.И. Николаевского "Биография Маленкова и история Компартии СССР", в котором, в частности, говорится: "Много позднее, в период кровавой ежовщины 1936 1938 годов, в советской печати промелькнуло сообщение, что операциями, жертвой которых пал Энвер (один из главарей басмачества. - А.П.), руководил будущий "железный нарком" Ежов, выходивший там на большую дорогу своей партийно-чекистской карьеры. Если это сообщение верно, то больше чем вероятно, что начало личного знакомства Ежова с Маленковым относится еще к тем знакомым временам".
      Речь идет об операции отрядов войск особого назначения по ликвидации банды Энвера в Восточной Бухаре осенью 1921 года, в которой, по некоторым данным, участвовал красноармеец Г.М. Маленков. В этой связи нельзя исключать, что Ежов был направлен из Москвы в командировку в Туркестан. Но вряд ли можно допустить, что руководил этой операцией Ежов, не имеющий ни соответствующей военной подготовки, ни опыта боевых действий. Если Ежов и был там, то каким-нибудь комиссаром при штабе. Очевидно, в период расцвета "сталинского наркома" льстившая ему пропаганда переоценивала его вклад в борьбу с басмачеством. Но тем не менее пребывание Ежова в 1921 году в Средней Азии подтверждает и В.Ф. Некрасов в своей книге "Тринадцать "железных" наркомов". В очерке о Ежове он пишет: "В годы Гражданской войны Ежов военный комиссар ряда красноармейских частей, где он служит до 1921 года. После окончания Гражданской войны он уезжает в Туркестан на партийную работу..." Если эта версия не соответствует действительности и Ежова в то время не было в Средней Азии, то вряд ли весь этот период он бездействовал и находился в отпуске. Он мог быть на лечении в Москве: по некоторым данным, в начале двадцатых годов он болел туберкулезом. Это в какой-то степени подтверждает его заявление в бюро Марийского обкома РКП(б) от 13 октября 1922 года с просьбой о предоставлении ему отпуска: "С Февральской революции не пользовался отпуском. В феврале месяце с.г. прямо из больницы направлен в Маробласть. Измотался вконец. В настоящее время болею и чуть ли не 7-ми видами болезней".
      Двадцатого февраля 1922 года Оргбюро ЦК РКП(б)3 рекомендовало Ежова на должность ответственного секретаря парторганизации Марийской автономной области. Ему не было и двадцати семи лет, когда началась его карьера партийного руководителя.
      Перед самым отъездом из Казани Ежов делает благородный жест. Он обращается с письменной просьбой к секретарю областкома А. Карпову посодействовать поступлению в электротехническую академию Красной Армии талантливому изобретателю Константину Капьяну, бывшему казачьему офицеру, а теперь курсанту радиошколы, прибывшему в Казань из 60-й дивизии, дислоцированной в Киеве. Это со стороны Ежова не только забота о способном человеке, выдвинувшем ряд идей, опережавших уровень радиотехники того времени, но и определенная ответственность, поскольку он письменно ходатайствовал за бывшего офицера.
      23 августа 1921 года
      Заседание бюро Татарского обкома РКП(б) подходило к концу.
      - У нас остается еще один вопрос, товарищи, - сказал, поднявшись из-за стола, ответственный секретарь обкома. - Нужно принять решение об откомандировании заместителя заведующего агитационно-пропагандистского отдела обкома Ежова Николая Ивановича в распоряжение ЦК РКП(б) для дальнейшей профессиональной партийной работы. Думаю, дадим сначала слово товарищу Ежову, пусть расскажет о себе.
      Вдоль стены на стульях сидело несколько приглашенных на заседание и среди них напоминавший подростка маленький щуплый человек в красноармейской форме. С виду он был неказист и выделялся только богатой черной шевелюрой, которая делала его немного выше ростом. Он поднялся, вытащил из кармана гимнастерки сложенные вчетверо листы бумаги, расправил их и стал зачитывать текст звонким, приятным и хорошо поставленным голосом:
      - Считаю необходимым дать характеристику только своей революционной деятельности как члена партии, по которой только можно судить о пригодности члена партии.
      Уроженец города Петрограда. Родился в 1895 году. Сын рабочего, отец работал на многих петроградских заводах. Год учился в начальном училище, затем отдан учеником к портному, работал около двух лет, затем перешел на кроватную фабрику Преловского, после чего на Путиловский завод. В общем и целом ничем не отличался от рабочего массовика, за исключением того, что много читал и увлекался чтением. Штрейкбрехером никогда не был, участвовал в забастовках, демонстрациях и так далее, подвергался репрессиям, как и многие рабочие. Был известен в то время среди товарищей под кличкой Кольки-Книжника.
      В 1915 году мобилизован, служил в начале в 76-м пехотном запасном полку, затем в 172 пехотном Лидском полку. Был ранен, получил 6-месячный отпуск. Поступил вновь на Путиловский завод, проработав до конца 1916 года. Затем опять взят в армию и отправлен в 3-й пехотный полк в город Новый Петергоф, откуда уже был направлен в команду нестроевых Двинского военного округа, а оттуда в город Витебск в Тыловую № 5 Артиллерийскую мастерскую Северного фронта, где работал у станка до апреля 1917 года. После Февральской революции принимаю самое активное участие в движении. Организации РСДРП (большевиков) в Витебске в то время еще не было. По приезде из ссылки товарищей Бориса Пинсона, Шейдлиной и других образуется организация РСДРП интернационалистов, затем через недели две переименовывается в РСДРП большевиков. В это время я уже официально состою в РСДРП большевиков и принимаю активное участие в работе. Заботу нес следующую: с товарищем Шифрисом организовывал по городу ячейки. Организовывал ячейку в мастерской, в которой сам работал и почти все время был или председателем, или секретарем. По постановлению Комитета, сносился с арестованными в июльские дни товарищами, организовывал киоски по городу для распространения литературы, проводил избирательные кампании по подготовке к выборам в Учредительное собрание и многая другая работа. За несколько дней до октябрьского переворота назначен от Совета помощником комиссара железнодорожной станции Витебск, а во время переворота стал комиссаром станции Витебск, работая до января 1918 года. В это время участвую в разоружении Хоперской дивизии (казачьей) и польских легионеров. Затем уезжаю в Петроград, из Петрограда в город Вышний Волочек Тверской губернии, в сравнительно крупный район рабочих, где работаю до марта 1919 года на заводе, бывший Волотина. Все время в завкоме, профсоюзе, райкоме РКП(б) заведую клубом коммунистов, сотрудничаю в уездном партийном органе. В 1919 году мобилизован по партийной мобилизации и направлен в город Зубцов в батальон Особого назначения как специалист. В Саратове сразу же принимаюсь за организацию развалившейся организации в военном городке вдали от города с гарнизоном военного городка приблизительно около пятидесяти тысяч человек, среди которого не велось почти никакой работы. Становлюсь во главе организации военного городка (Военный подрайон), где и веду почти исключительно партийную работу. В августе девятнадцатого года переведен в город Казань вместе с эвакуированной 2-й базой радиотелеграфных формирований. Вначале работаю политруком и руковожу работой организованного коллектива, затем по настоянию товарищей и по предписанию центра назначаюсь комиссаром радиотелеграфной школы. Комиссаром радиошколы работаю до 1921 года. С января же назначаюсь комиссаром Радиобазы. Все это время бессменно ячейкой избирался в бюро ячейки, а красноармейцами в Совет рабочих и крестьянских депутатов, в который прошел и сейчас, несмотря на то что не работаю в базе. Центр тяжести все время лежит у меня на партийной работе, все время с девятнадцатого года работаю как активный член районных организаций, городского и Кремлевского. Третьей областной конференцией избран в члены областкома, а сессией Татарского ЦИКа членом Президиума Татарского ЦИКа.
      Люблю живую партийную работу, главным образом агитационную. О моей личной жизни, полагаю, охарактеризуют и члены партии, и красноармейцы, рабочие, с которыми я жил почти все время. Удостоверят о моей работе и личной жизни по периодам могут следующие товарищи: период работы в Петрограде на заводе - товарищи Григорьев, Дементьев, Степанов, Ефимов и многие другие, указываю только на членов партии; период работы в старой армии - товарищи Дементьев, Ульман, меньшевик и член ЦК Тарле, бундовец Темкин и другие, теперь многие из них коммунисты. Период партийной работы в семнадцатом году в Витебске - товарищи Пинсон, Шейдлина, Крылов, Рыбкин, Волков, Петров и другие. Пинсон, Шейдлина и Крылов, по сведениям, работают в городе Витебске, товарищ Пинсон - секретарь Витебского губкома. Период работы в городе Вышнем Волочке на заводе - товарищи отец и сын Волокитины, старые партийные работники, Варганов и Лебедев и все рабочие завода. Период работы в Саратове - товарищи Савцов, Говядкин, Гурылев и другие, из них только Савцов сейчас работает в городе Харькове, остальные все здесь в городе Казани. Период работы в Казани, пожалуй, не стоит указывать товарищей, в этом отношении меня могут рекомендовать райкомы, в которых я работал.
      Вот все, что считаю необходимым указать о своей работе. Лично могу, если встретится надобность, изложить все подробнее.
      - Какие будут вопросы к товарищу Ежову? - протянул устало секретарь. Нет вопросов. Тогда какие предложения?
      - Рекомендовать, мы его хорошо знаем. Такие партийцы, как он, не подведут.
      - Других предложений нет? Тогда голосуем за предложение товарища Халилулина. Так, все за. Против, воздержавшихся нет. Товарищ Ежов, бюро Татарского обкома РКП(б) рекомендует тебя на профессиональную партийную работу и направляет в Москву в распоряжение Центрального Комитета. Ты, Николай, обязательно должен оправдать доверие наших товарищей. Всего тебе доброго.
      Николай вышел из здания обкома и быстрым шагом направился вдоль улицы. Настроение было превосходное. Перед ним открывалась хорошая перспектива профессиональной партийной работы, которую он так любил и которой отдавал все силы. Он и дальше готов был не щадить себя ради революции и Советской власти, ради счастливого будущего всех людей на земле.
      Разве шесть лет назад, уходя в армию, он, двадцатилетний рабочий парень с питерской окраины, мог подумать, что будет руководить людьми, заниматься ответственными делами, решать серьезные вопросы. И все это благодаря революции и большевикам, уничтожившим эксплуататоров и поставившим у власти рабочих, таких, как он, Николай Ежов.
      А что бы он мог получить при царской власти? Из простых рабочих он вряд ли бы куда выбился, так до старости и гнул бы горб на заводе. Ведь судьба уготовила ему совершенно бесперспективное и серое существование. Родился в бедной многодетной семье, недоучка. Да еще и ростом Бог обделил. Полтора метра, для мужчины разве это рост. К тому же еще и тощий, узкоплечий.
      Натерпелся он из-за своего роста с самого детства. Как его только не дразнили - клоп, заморыш, гном, недомерок, плюгавый, шибздик... Каждый норовил его обидеть, посмеяться. Но с малых лет Колька никому спуску не давал. Для обороны использовал все, что попадало под руку - камень, палку, любую железяку. И сверстники на себе почувствовали, что связываться с ним опасно. Ежа стали бояться, зауважали. Он и силу постоянно накачивал, руки укреплял. На перекладине по нескольку десятков раз отжимался, железную болванку с пуд весом над головой поднимал. А потом и слесарная работа помогла. Мускулы у него стали рельефные, кулаки крепкие, как железные. На рабочих пикниках, да и в армии кое-кому довелось попробовать удары малыша Ежова.
      Но все равно малый рост портил ему жизнь: в юности девки стеснялись гулять с ним, предпочитая крупных парней; на фабрику учеником слесаря еле приняли, даже пришлось рубаху снимать и мастеру мускулы показывать; да и в армию взяли в нестроевую команду, но это, может быть, и к лучшему, а то бы уж давно его кости гнили где-нибудь в Пинских болотах.
      Злило Николая, что он маленький и всегда своим упорством, старанием, аккуратностью пытался доказать, что не хуже, а то и лучше других - высоких, дородных. Был он болезненно самолюбив, честолюбив и тщеславен, но и скрытен, не только не болтал лишнего, но и умел скрывать свои чувства. И самоутвердиться он все-таки смог, старания не пропали даром. За два года стал одним из лучших слесарей цеха. И в армии службу нес исправно, без нареканий, у командиров всегда на хорошем счету был.
      После февраля семнадцатого, когда царь отрекся, в армии началась демократия. Создавались полковые комитеты, куда входили солдаты. И он в такой комитет вошел и развил там большую революционную активность. Николай вообще любил вести за собой людей. И когда в девятнадцатом его в Красную Армию призвали, он сначала курсантом был в радиошколе, а через пять месяцев стал комиссаром этой же школы, так себя хорошо проявил.
      Даже военный трибунал в январе 1920 года не помешал ему в продвижении по службе. Комиссарскую работу на базе успешно совмещал с партийной работой, которая была ему по душе, и он трудился не покладая рук.
      Николай вынул из кармана часы, старые, луковицей, на серебряной цепочке, купленные им с рук еще лет десять назад в Петербурге. Восьмой час. Тоня, наверное, уже дома. Занятия кружка политграмоты для рабочих, которые она проводит, должны закончиться в половине седьмого.
      Они поженились два месяца назад. Антонина Алексеевна Титова родилась и выросла в Казани. Она была младше Николая на два года. После окончания гимназии училась на физико-математическом факультете Казанского университета, но голодное военное время не позволило ей продолжить образование. Николай гордился тем, что, несмотря на непролетарское происхождение, Антонина восторженно восприняла революцию и в октябре восемнадцатого вступила в РКП(б). Она работала техническим секретарем в Суконно-Слободском райкоме партии Казани, там Николай впервые и встретился с ней.
      Он очень любил свою жену. Это была скромная, воспитанная и деликатная женщина. Ему было легко с ней. Они были единомышленниками, оба верили во всепобеждающие идеи марксизма, в торжество мировой революции, в правильность большевистской партии. Они обсуждали прочитанные книги, вместе штудировали партийные документы.
      Николая несколько смущало, что Антонина гораздо образованнее его, в отличие от него, правильно говорит и пишет без ошибок, лучше разбирается в литературе и истории. Но ущербным себя от этого не чувствовал: просто у него не было возможности учиться, да и всю жизнь он общался, главным образом, с малограмотными рабочими и солдатами. Николай твердо решил заняться самообразованием и за короткий срок наверстать упущенное. Этого требует организаторская работа в партии.
      Несколько дней назад, узнав о предстоящем отъезде мужа в Москву, Антонина очень расстроилась и даже заплакала. Но Николай быстро успокоил ее. Его поездка в Москву была необходима как выполнение партийного долга. Нужно было оформить демобилизацию из РККА и прикомандироваться к ЦК РКП(б) с целью получения дальнейшего назначения. А потом они снова будут вместе.
      Схватка в Краснококшайске
      - Николай, тебе надо обязательно все это съесть и как следует выспаться. Выглядишь ты очень плохо.
      Антонина поставила перед мужем тарелку с отварным картофелем и положила большой кусок хлеба. Это было все, что осталось. Ей придется сегодня обойтись без ужина. Выдача пайка задержалась почти на неделю, а на покупку продуктов на рынке не было денег.
      - А ты уже поела?
      - Конечно. Не ждать же тебя, каждый день приходишь чуть ли не за полночь, - быстро соврала она. - Тебе надо врачу показаться и, может быть, в больницу лечь на недельку-другую. Кашляешь все время, да и под глазами синяки, - продолжала Антонина, наливая в стакан крепкий чай.
      - Не время сейчас болеть, - серьезным тоном сказал Ежов. - Сама знаешь, что здесь творится. Из этой схватки мы обязательно должны выйти победителями.
      В Краснококшайске они жили уже два месяца.
      До революции этот захолустный, затерянный среди лесов и болот уездный центр назывался Царевококшайском. В 1919 году его переименовали в Краснококшайск и сделали центром Марийской автономной области. Теперь город называется Йошкар-Ола
      Сюда в марте 1922 года приехал молодой партийный функционер Николай Ежов. В Государственном архиве документации новейшей истории и общественно-политических движений Республики Марий Эл сохранились материалы о его недолгой деятельности на посту руководителя Марийского обкома РКП(б).
      В ЦК Марийский обком считался местом неспокойным. Парторганизацию области в последнее время раздирали серьезные противоречия. Руководители из числа мари и русских никак не могли наладить отношения между собой. Мари считали недостаточным свое представительство в руководстве области, что русские объясняли слабой образовательной и идеологической подготовкой большинства национальных кадров. Кроме того, шел спор о том, где быть центру Марийской автономной области - в Краснококшайске или Козьмодемьянске. До образования области это были два уездных центра. Но основанный в ХVI веке Козьмодемьянск считался исконно русским городом, жители которого участвовали в крестьянском восстании под руководством Степана Разина. Поэтому стремление русских сделать его центром области не поддерживали мари, выступавшие за Краснококшайск.
      Партийные и советские работники из числа мари объединялись вокруг Ивана Петровича Петрова, выходца из марийской крестьянской семьи, учителя и бывшего балтийского матроса. Он занимал пост председателя ревкома, а потом облисполкома. Ему при помощи своих сторонников удалось добиться, чтобы секретарем обкома был избран мариец Николай Федорович Бутенин. После этого, в конце 1921 года, конфликт между марийцами и русскими настолько обострился, что в него был вынужден вмешаться ЦК РКП(б), решивший, что парторганизацию области должен возглавить "человек со стороны", а именно Николай Ежов, который проявил себя как хороший руководитель, работая в Татарстане, и которого не просто знали в Москве, но уже кто-то поддерживал. Иначе вряд ли бы его направили на столь сложный участок.
      Пятнадцатого февраля 1922 года Секретариат ЦК РКП(б) вынес постановление "командировать в распоряжение Маробкома т. Ежова Н.И., рекомендуя его в качестве секретаря обкома". В Краснококшайск был направлен соответствующий документ за подписью секретаря ЦК РКП(б) В.М. Молотова.
      Коммунисты-марийцы тут же провели областную партконференцию, на которой приняли решение выдвинуть секретарем обкома Николая Бутенина, занимающего этот пост, надеясь на его повторное избрание и на то, что ЦК в сложившейся ситуации откажется от направления к ним Ежова.
      Видимо, ЦК не мог отклонить решение конференции и за подписью того же Молотова направил в Маробком постановление Оргбюро "не возражать против выставленной в секретари Маробкома кандидатуры т. Бутенина".
      Ежову в Краснококшайске предстояло нелегкое испытание - сразиться на бюро обкома с местным партийным руководителем. На результаты голосования, возможно, повлияли опасения выступить против ЦК и его ставленника или негативное отношение некоторых членов бюро к Бутенину. Но Ежов победил с преимуществом в один голос. Против его избрания выступил И.П. Петров. С этого момента и началось их противостояние.
      Несовместимость двух руководителей области подчеркивалась еще и тем, что рядом со статным, высоким и широкоплечим Петровым низкорослый и хилый Ежов смотрелся как мальчишка.
      Очевидно, не без влияния Петрова многие коммунисты-марийцы неуважительно относились к своему новому руководителю, дав ему прозвище Изи Миклай (Маленький Николай). Это очень злило самолюбивого и мстительного Ежова, болезненно относившегося к подобным насмешкам.
      Надо отдать должное интуиции Ежова - он сразу уловил тогда еще незаметную тенденцию Москвы: возвышение партийного аппарата над партийной организацией и советскими органами. Испытывая противодействие со стороны части марийских руководителей во главе с И.П. Петровым, Ежов принял решение создать "в целях разгрузки бюро областкома от мелких вопросов рабочий секретариат в составе ответственного секретаря, заведующих организационным и агитационным отделом". Занимавшие две последние должности люди, видимо, были лояльны к Ежову, поскольку он включил их в орган, который в дальнейшем будет фактически принимать все основные решения по линии обкома. Ежов стал также укреплять свои позиции в карательных структурах области, подбирая угодных ему работников в прокуратуру и ревтрибунал. Кроме того, решением бюро обкома партии он по самоличному предложению назначался членом коллегии областного Ревтрибунала.
      Новый секретарь обкома оперативно информирует ЦК о "неудовлетворительном состоянии" возглавляемого Петровым советского аппарата области. В последующих письмах в отношении партийного и советского актива области Ежов применяет уже такие формулировки, как "идейный разброд", "паническое состояние", "политическая безграмотность" и т. п. Судя по сохранившимся документам, в области в это время имели место различные правонарушения, включая финансовые, и поэтому нельзя исключать, что новый партийный руководитель действительно хотел навести порядок в области, а не сводил счеты с недолюбливавшими его марийцами.
      Большие претензии у Ежова с самого начала появились к председателю областного совнархоза С.А. Чернякову, который был обвинен в "полной неработоспособности". Очевидно, за руководителем совнархоза водились еще какие-то грешки, поскольку дело его было передано в Ревтрибунал.
      Затем Ежов стал заниматься делом областного военкома М.М. Товашова. Тот был предан суду трибунала "за небрежное отношение со шрифтом", поставили вопрос о снятии его с работы и исключении из партии (из документов не ясно, что по вине военкома произошло со шрифтами и что это были за шрифты). За Товашова пришлось вступаться командующему Приволжским военным округом Д. Оськину. Хотя Товашова оставили в партии и на работе, но дела не прекратили и взяли с него подписку о невыезде.
      Естественно, И.П. Петров, хорошо знавший и Чернякова, и Товашова, вступился за них и обвинил Ежова в предвзятом отношении к национальным кадрам, поскольку оба работника были марийцами.
      К этому времени Ежова активно поддерживали несколько русских партийных работников из числа бывших комсомольских руководителей области. Но Ежову нужна была более серьезная поддержка, и он обратился за ней в ЦК РКП(б), выехав для этого в июне в командировку в Москву.
      В ЦК, по всей вероятности, поддерживали Ежова, поскольку в начале июля он вернулся в Краснококшайск и сразу же созвал расширенное заседание, на котором представил собравшимся командированную Центральным Комитетом для работы в Марийском обкоме партии Антонину Титову и предложил утвердить ее заведующей орготделом вместо Н.С. Патиевича, который, видимо, не был его сторонником. При этом Ежов скрыл, что Титова является его женой. Решение было принято, но вскоре выяснилось, что ответственный секретарь продвинул на ключевой пост заворготдела обкома свою супругу. Петров обвинил Ежова в нарушении партийной этики. Снова разыгрался скандал.
      Ежов подал заявление с просьбой об освобождении от должности, мотивируя свое решение тем, что он не пользуется авторитетом и доверием всех членов обкома. Можно полагать, что это было сделано с целью проверки лояльности к нему членов бюро, а также в надежде на укрепление своих позиций в случае, если против его отставки проголосует большинство, ведь Ежов все-таки был прислан ЦК и не каждый решился бы выступить против него в ходе открытого голосования.
      Надежды Николая Ивановича оправдались. Большинство членов бюро проголосовало против отставки ответственного секретаря обкома. Но праздновать победу было еще рано. Ежов готовился нанести удар Петрову.
      После этого голосования события разворачиваются стремительнее. Вокруг Петрова, обвинившего секретаря обкома в непонимании национальной политики и в нарушении партийной этики, обстановка сгущается. Как всегда, находятся люди, тонко чувствующие конъюнктуру и пытающиеся услужить Ежову. Он получает несколько доносов на Петрова, в которых сообщается, что тот в частных беседах обвиняет Ежова, как и других выдвиженцев центра, в верхоглядстве, в попытке выжить марийских работников, что Ежов, как считает Петров, стремится отстранить от должности за мизерные недостатки марийцев, в частности Шигаева, Товашова, Чернякова. А уполномоченный ОГПУ И. Айплатов сообщает ответственному секретарю обкома, что Петров открыто ставит вопрос: "Или я, или Ежов".
      - Петров написал письмо в ЦК, обвиняет меня в предвзятом отношении к национальным кадрам, - сказал Николай, отставляя в сторону пустую тарелку.
      - Откуда ты знаешь, неужели он сам сказал тебе? - спросила Антонина.
      - Да, он скажет, - хитро улыбнувшись, произнес Ежов. - Айплатов из ОГПУ мне сегодня его письмо принес и показал.
      - Он контролирует его переписку? Ты его об этом просил?
      - Айплатов боится и ненавидит Петрова. Здесь его просить ни о чем не надо.
      - Но ведь это служебное преступление, не говоря о нарушении партийной этики! За перехват писем в ЦК коммуниста, да еще и председателя облисполкома можно расстаться и с партбилетом.
      - Ты не знаешь полномочий ОГПУ. Они могут читать письма любого человека, если его действия опасны для партии и революции.
      - Но ведь Петров не враг и не белогвардеец. Он сам принимал участие в революции. Подозревать его в измене просто безнравственно.
      Николай встал из-за стола и стал перебирать книги на полке, нашел тонкую брошюру.
      - Говоришь, безнравственно? А вот как считает товарищ Ленин в своей работе "Задачи союзов молодежи": "Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из классовой борьбы пролетариата". Понятно?
      - При чем же здесь Петров и его марийцы?
      - Петров не хочет понимать первостепенность принципа классовой борьбы для каждого коммуниста, он националист и считает, что только его мари могут управлять областью. Петров чуждый элемент, поскольку для настоящего коммуниста не существует национальностей, а есть классы.
      Петров, понимая, что Ежов собирает на него компрометирующие материалы, пытается упредить его и пишет в областную контрольную комиссию несколько оправдательных писем, где, в частности, сообщает, что десять пудов муки он получил в виде премии, а вечеринку на его квартире нельзя рассматривать как пьянку, поскольку она была устроена в честь американцев, доставивших продовольственную помощь голодающим в области. Видимо, Ежову было известно об этих фактах, и Петров опасался, что они могут быть использованы против него.
      А тем временем Ежов пишет письмо в ЦК РКП(б). Излагая суть своих противоречий с Петровым и прилагая два полученных доноса на председателя облисполкома, Ежов просит прислать ему для поддержки сотрудников из центра.
      Одновременно он пишет заявление в Контрольную комиссию РКП(б) Маробласти, прилагая к нему свое письмо в ЦК. В заявлении он, в частности, указывает: "В случае, если Контрольная комиссия возводимые на меня обвинения признает неправильными, прошу привлечь к партийной ответственности тех товарищей, которые своими поступками и закулисными интригами искусственно пытаются создать невозможность работы в дальнейшем и в конечном счете разлагают всю организацию".
      Ежов в этом вопросе выбрал верную тактику. Инспирированное Петровым заявление члена бюро обкома Т.М. Ямбос-Короткова с обвинениями Ежова в "верхоглядстве, сектантстве и оттеснении коммунистов-инородцев ко второму сорту работников в революции" было признано Областной контрольной комиссией "необоснованной клеветой". За это Т.М. Ямбос-Коротков и поддержавший его на бюро обкома партийный работник М.Н. Николаев были исключены из РКП(б).
      Петров, фактически "подставивший" Ямбоса-Короткова, попытался искупить перед ним свою вину, назначив его начальником областного земельного управления. Но Ежов вмешался и добился отмены этого назначения.
      В это время для выяснения обстановки на месте в Краснококшайск был направлен инструктор ЦК РКП(б). По всей вероятности, он принял сторону Ежова или, по крайней мере, внешне сохраняя нейтралитет, дал понять, что штаб партии поддерживает политику областного секретаря. Ежов же продолжал придерживаться своей тактики, с одной стороны настаивая перед бюро обкома на своем откомандировании в Москву как не пользующегося авторитетом у местных кадров и указывая, что Петрова необходимо сохранить на посту, поскольку "другого такого же работника из мари нет", а с другой стороны постоянно информируя ЦК и Областную контрольную комиссию о неправильных действиях предисполкома, вызванных его националистическими настроениями.
      Ежов при помощи своих людей выявил "злоупотребления" (а они могли быть на самом деле) в Областном продовольственном комитете, добился ареста его председателя и члена бюро обкома И.А. Шигаева, заместителя председателя Чаева и еще нескольких работников. Почти все арестованные были марийцами. Петров протестует против арестов, грозится уйти со своего поста, если они не будут освобождены. Но бюро обкома отклоняет его протест и принимает решение предоставить ему отпуск.
      Ежов снова в Москве. В августе он решает в ЦК вопрос об укреплении своих позиций в Краснококшайске и получает подкрепление. ЦК направляет в Маробком Б.С. Лурье и его подругу М.Б. Смоленскую. С подачи ЦК Ежов назначает Лурье заведующим орготделом, Смоленскую - заведующей общим отделом и техническим секретарем обкома, а Титову заведующей отделом пропаганды. Таким образом, Ежов берет под контроль все ключевые посты в обкоме партии.
      К этому времени в ЦК РКП(б) решили свести "партию" Ежов - Петров вничью. С одной стороны, нельзя было подавлять инициативу "интернационалиста" Ежова, который стал одним из активнейших проводников сталинской политики усиления роли партаппарата на местах, с другой - было недальновидно наносить удар по национальным партийным кадрам в недавно созданной автономии.
      Ежова и Петрова отзывают в Москву для решения вопроса об их дальнейшей работе. Оба отправляются как бы в отпуск. Ежов - по собственной просьбе. Его откомандировывают осенью, а Петрова - в январе следующего года. Уезжая из Краснококшайска, Ежов 20 октября подписал свой последний обкомовский документ - характеристику на Петрова. Справедливости ради следует отметить, что он достаточно корректно подошел к составлению этого документа: "Тов. Петров является выдвинувшимся работником из марийцев и в условии Маробласти из всех тт. марийцев он как предисполкома является наиболее подходящим. В партработе тов. Петров принимает активное участие. Теоретически нуждается в марксистской подготовке".
      В Москве небдительный Петров допускает серьезную ошибку. Он пишет в Краснококшайск несколько писем своим сторонникам-марийцам, в которых допускает очень неосторожные высказывания: "...перед марийскими коммунистами ясно вырисовывается альтернатива - будет существовать Марийская область, или она под давлением русского шовинизма и агонии будет мучиться, а затем умрет... надо дать отпор русскому шовинизму... обеспечить марийское большинство в комитете партии и особенно в бюро обкома... надо иметь в обкоме марийского секретаря... готовьтесь, коммунисты-мари, к отпору..."
      Эти письма по указанию обкома были перехвачены марийским ОГПУ или "политконтролем", как указывалось в официальных документах при последующем разбирательстве, которое проводилось Марийским обкомом РКП(б) в марте 1923 года в отсутствии самого Петрова. Его обвинили не только в интернационализме, но и в воззвании к марийцам саботировать работу "для достижения цели - Маробласть для марийцев". Было принято решение просить ЦКК РКП(б)4 о немедленном исключении Петрова из партии.
      Но в Москве замяли дело Петрова. Комиссия ЦК во главе с Кагановичем, в которую, кстати, входил и Ежов, приняла решение об откомандировании его из Марийской автономной области, оставив в партии, но строго предупредив за проявление национализма.
      Вскоре Ежов был рекомендован Оргбюро и Секретариатом ЦК секретарем Семипалатинского губкома РКП(б), а Петров был назначен заместителем председателя Вологодского губисполкома. Так разошлись их пути и неизвестно, встречались ли они в последующие годы.
      Но совершенно очевидно, что Ежов не стал сводить счеты с Петровым, возможно, потому, что посчитал себя победителем. Во время работы на ответственных должностях в распредотделе ЦК в конце двадцатых - начале тридцатых годов и занимаясь не только партийными и хозяйственными органами Ежов имел достаточно "длинные руки", чтобы дотянуться до неугодных ему людей и, как тогда говорили, "кинуть их на низовку", не говоря уже о его власти во время партийной чистки.
      Петров, вернувшись в Краснококшайск, в это время спокойно работал на своей прежней должности - председателя Марийского облисполкома, правда, только до 1935 года. По данным марийского историка К.Н. Санукова, Ежов к этому не причастен. Петрова "разоблачили" его же коллеги. Еще в начале 1935 года, после зачитывания секретного письма ЦК ВКП(б) с призывом повышать политическую бдительность в связи с убийством С.М. Кирова, завпартархивом Марийского обкома И.С. Максимов нашел в хранилище "дело Петрова" января марта 1923 года и предоставил его первому секретарю обкома.
      В июле 1935 года Петрова обсудили на партийном собрании, обвинив его в том, что он "вредительски мешал в 1922 году Н.И. Ежову проводить ленинско-сталинскую политику". Несмотря на признание Петровым своих "ошибок 22 года" было отмечено, что "он окончательно не отошел от своих прежних националистических ошибок". Начались постоянные вызовы на различные парткомиссии, закончившиеся его снятием с работы и исключением из ВКП(б).
      Семнадцатого мая 1937 года газета "Марийская правда" опубликовала статью "Путь предательства и измены", где говорилось, что марийская буржуазно-националистическая организация была создана еще в 1917 году, в 1918 году ушла в подполье; в 1922-1923 годах ее возглавил Петров и борьба с линией Ежова тогда была "первой вылазкой буржуазных националистов... после ухода в подполье". Незадолго до своего ареста 11 июля 1937 года Н.П. Петров написал несколько писем в ЦИК СССР, ЦК ВКП(б), самому Ежову. Не помогло. Десятого мая 1938 года он был приговорен к расстрелу выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР в Казани. Примерно в это же время марийский поселок Лопатино был переименован в город Ежов.
      7 августа 1922 года
      "В Центральный Комитет Российской Коммунистической партии большевиков (копия областной комитет) отв. секретарь Мар. обл. комитета партии Н.И. Ежов
      Заявление
      Со времени вступления в обязанности ответственного секретаря областкома до настоящего времени работа моя протекает в крайне ненормальных условиях и не дает возможности развернуть работу в том масштабе и объеме, которая при всех равных условиях Маробласти может быть развернута при наличии нормальных взаимоотношений и нормальных условий работы.
      Для ясности вопроса считаю необходимым остановиться на истории тех взаимоотношений и причин, которые так или иначе тормозили работу и создали такое положение, при котором дальнейшее пребывание в области считаю невозможным и вредным для всей организации в целом. Согласно постановления Оргбюро ЦК5 от 10.02.22 г. № 11 и постановления Секретариата ЦК от 15.02.22 г. я был командирован в распоряжение Маробласткома и рекомендован в качестве ответственного секретаря областкома.
      Приехав в марте месяце почти сразу областной партконференции, на которой был избран новый состав областкома, и пленумом областкома в качестве отв. секретаря областкома был утвержден тов. Бутенин, а заседанием Оргбюро ЦК от 4/III-22 подтверждено его утверждение. Таким образом при приезде оказалось два кандидата в отв. Секретари. Меня откомандировали против моего желания, о чем я говорил тов. Сырцову.
      На первом же заседании, когда был поставлен вопрос о назначении вместо Бутенина меня, Петров голосовал против, Денисов и Максимов - за. Причем постановление было следующее: обе стороны подают мотивированные заявления в ЦК РКП для разрешения этих вопросов по усмотрению Центрального Комитета. Считая такое положение ненормальным, я настаивал на откомандировании меня обратно в распоряжение ЦК.
      При переговорах с Петровым по этому вопросу мотивировка за оставление ответственным секретарем т. Бутенина и отвод меня является прежде всего вопросом национального порядка. С одной стороны, по заявлению т. Петрова, меня он совершенно не знает, с другой - он не знает, как я смотрю на постановление 10 съезда по национальному вопросу. Этим самым, по-моему, обнаружено полное непонимание ни партийного устава, ни партийной этики тов. Петровым.
      Тов. Петрову мною было дано разъяснение, затем на экстренном заседании ОК Петров присоединился к другим.
      Несмотря на то, что я был принят Ответственным секретарем, казалось бы, по последнему протоколу единогласно, тем не менее этот прием был именно как принуждение со стороны Центрального Комитета. Товарищи, сидящие в бюро областкома, продолжали рассматривать меня как назначенца.
      Узнав о новом человеке, стали писать жалобы. Например, - группы сернурских товарищей на члена областкома и председателя кантисполкома т. Ямбоса и ответственного секретаря Сернурской организации т. Николаева. При постановке этих вопросов в бюро ОК - неприязненное отношение. Также вопросы освежения руководящего состава совучреждений, о замене совершенно негодных к работе, как облвоенком Товашов. Петров против снятия, что о любом можно собрать материал, если захотеть. Такое безответственное заявление члена бюро естественным образом нервирует и в конечном счете не дает развернуть работу в нужном деловом масштабе.
      Обстановка невозможна для работы. Один справиться с этой работой не в силах, просьба к ЦК о присылке работников ни к чему не приводит. Вокруг меня по моей инициативе основанный на известном обращении Центрального Комитета к старым партийцам о воспитании молодежи собрался кружок молодых партийцев для изучения вопросов марксизма. Моментально распространился слух о каких-то группировках и т. д.
      Лучше всего меня отозвать в ЦК. После таких заявлений Петрова работать невозможно. Петров должен быть одернут. Прилагаю документы.
      19.VII.22".
      Отложив в сторону заявление, заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК Лазарь Моисеевич Каганович внимательно посмотрел на сидевшего напротив него маленького худого человека в поношенном пиджаке и косоворотке. Он, конечно, вспомнил свой приезд в Витебск в ноябре 1917 года.
      Каганович выступал на митинге солдат и рабочих железнодорожных мастерских. Митинг открывал военный комиссар железнодорожной станции Витебск Николай Ежов. До начала митинга он подумал о Ежове, что это какой-то примкнувший к революционным солдатам мальчик на побегушках, которому отдали чью-то поношенную форму, и был немало удивлен, когда ему представили Ежова как комиссара станции. Уже потом товарищи сказали ему, что Ежов на редкость дисциплинированный и настойчивый человек, увлеченный революционной работой. Ознакомившись недавно с его личным делом, Каганович понял, что Ежов не случайно стал партийным функционером. Это его призвание, и из таких людей следует формировать костяк обновляемого партийного аппарата.
      - А ты что же, не помнишь меня, товарищ Ежов? - наконец прервав паузу, спросил Каганович.
      Вопрос, казалось, немного смутил Ежова. Он, слегка наклонив голову, улыбнулся и сказал:
      - Конечно, я сразу узнал вас, товарищ Каганович. Хорошо помню ваше революционное выступление в Витебске. Как же такое можно забыть.
      - Ну что же. С Петровым, я вижу, у тебя вряд ли что получится. Мы, конечно, его поправим. Но он национальный кадр, и с этим нельзя не считаться.
      - Я приложил к заявлению документы, где Петров обвиняет меня в сектантстве и в "отнесении коммунистов-марийцев ко второму сорту работников в революции". Он выдвигает на руководящую работу тупиц, выгораживает проходимцев и жуликов только потому, что они марийцы. В такой обстановке я не имею возможности работать.
      - Мы понимаем, что тебе нужна помощь. Подумали об этом и рекомендовали на должность заворготделом товарища Лурье и заведующим общим отделом товарища Смоленскую. Она будет одновременно и техническим секретарем бюро обкома. Это надежные и проверенные партийцы, прошедшие Гражданскую войну. Они поедут в Краснококшайск вместе с тобой.
      - А как же Титова?
      - Пусть она будет заведовать отделом пропаганды и агитации. Не очень хорошо, когда муж и жена занимают ключевые посты в обкоме, ответственного секретаря и заворга. Петров тут прав.
      1 марта 1923 года
      Пропуск в здание ЦК РКП(б) Ежову заказал инструктор распредотдела Николай Кубяк6. У них были хорошие отношения.
      Летом прошлого года Кубяк приезжал в Краснококшайск разбираться в отношениях ответственного секретаря обкома с председателем исполкома. Внешне он тогда сохранял нейтралитет, пожурил обоих за упрямство и нежелание пойти на обоюдный компромисс. Но перед отъездом сказал Ежову, что полностью на его стороне и будет отстаивать его линию в ЦК. Было ли так на самом деле, Ежов не знал. Может, этот хитрый черноглазый хохол в том же заверил и Петрова. Как сложится его дальнейшая судьба, Ежов не знал, только был уверен, что в Краснококшайск больше уже не вернется.
      - Ну вот, вроде бы все решилось и с тобой, и с Петровым. Посмотри.
      С этими словами Кубяк передал Ежову, видимо, только что отпечатанное на бланке постановление ЦК.
      "Доклад комиссии ЦК по делу тов. Петрова (т. Каганович)
      а. Утвердить постановление Марийского обкома об откомандировании Петрова.
      б. Отмечая слабость вовлечения марийцев в партийную и советскую работу, вследствие чего возникают национальные трения, предложить Маробкому принять все меры к изжитию национальных трений и к активному привлечению марийцев к партийной и советской работе, установив взаимоотношения, вполне обеспечивающие нормальную дружную работу.
      В. Куйбышев".
      - Ну и что же теперь будет с Петровым? - спросил Ежов, возвращая Кубяку документ.
      - Партийного выговора решили не давать, все-таки национальный кадр, не стоит обижать марийцев. Так решил товарищ Каганович и его поддержал товарищ Куйбышев. А Петрова из Маробласти куда-нибудь переведут, тоже на советскую работу, скорее всего, с понижением.
      - А что ждет меня?
      Кубяк взглянул на висевшие в кабинете часы:
      - Минут через десять узнаешь, а я пока ничего не могу сказать. Пойдем, нас должны принять ровно в три.
      Он взял коричневую папку и поднялся из-за стола.
      На таком высоком уровне Ежова в ЦК еще не принимали ни разу. Его вызвали на объединенное заседание Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б).
      За большим столом сидело только четыре человека, что удивило Ежова, полагавшего, что эти две могущественные партийные структуры соберут больший кворум. Он сразу узнал Валериана Куйбышева, Михаила Калинина и Алексея Рыкова, чьи фотографии часто видел в газетах. Не знал он только молодого человека с черными усами и в новенькой гимнастерке. Как потом выяснилось, это был недавно избранный секретарь ЦК Андрей Андреев. Мог ли Ежов предположить тогда, что с этими людьми, казавшимися такими недосягаемыми, ему скоро придется сталкиваться чуть ли не ежедневно.
      Заседание продлилось не более пяти минут. Председательствовал Куйбышев. Кубяк зачитал биографическую справку и характеристику на Ежова, а Куйбышев после этого объявил, что Николай Иванович Ежов рекомендуется Секретариатом и Оргбюро ЦК РКП(б) ответственным секретарем Семипалатинского губкома партии Киргизской АССР7.
      Ежов был доволен, что никто не задал ему ни одного вопроса. Он думал, что могут спросить о его марийских делах, а возвращаться к этой неприятной для него теме не хотелось. Но все обошлось, и теперь надо начисто забыть все, что было в этом ненавистном Краснококшайске.
      Выйдя из здания ЦК, Николай направился в сторону Мясницкой. Было морозно, дул сильный ветер, и погода ничем не напоминала наступившую в этот день весну.
      Нужно было дать телеграмму Антонине, известить ее о своем новом назначении, чтобы она увольнялась из Маробкома и выезжала в Москву. Он не спеша направился к зданию почтамта.
      Когда он через полчаса вышел оттуда, на улице уже было темно. Николай подумал, что неплохо было бы отметить новое назначение. Но в общежитии на Рождественке, где он жил в последнее время, люди были ему несимпатичны. Пить ни с кем из них не хотелось. Да и публика эта может в два счета донести на него в ЦК за организацию коллективной пьянки. Тогда не миновать выговора и пришлось бы проститься с партийной работой. А теперь для него это - все. Он получил власть: может руководить людьми, решать их судьбы. Теперь он имеет то, чего ему не хватало и на заводе, и в армии.
      И тут Ежов вспомнил, что прошлой осенью случайно встретил на улице своего давнишнего приятеля Василия Степанова. Они вместе работали на Путиловском, потом ушли на фронт. Степанов воевал в Гражданскую, демобилизовался по ранению. В Москву он приехал на восемь месяцев учиться в Коммунистическом университете, жил на Николоямской улице у жены, работницы ткацкой фабрики.
      Тогда толком поговорить не удалось, Ежов спешил в ЦК. Василий оставил ему свой адрес, пригласил зайти, сказав, что после пяти он почти всегда дома.
      В лавке у почтамта Николай купил бутылку водки, фунт вареной колбасы и селедку. На трамвай решил деньги не тратить. Время было, и до Яузских ворот он прошел бульварами, любуясь занесенными снегом деревьями на фоне звездного неба.
      Он быстро нашел нужный ему дом на Николоямской. Раньше такие дома называли господскими. По массивной мраморной лестнице с дубовыми перилами поднялся на третий этаж. Дверь открыла закутанная в пуховый платок мрачная старуха в пенсне, по виду из бывших, и на вопрос Ежова, живет ли здесь Степанов, молча указала на дверь в конце тускло освещенного коридора.
      Не успел Николай дойти до двери, как она открылась и навстречу ему вышел Василий.
      - Кола, дружище, рад тебя видеть, молодец, что пришел. Проходи, раздевайся.
      - А ты неплохо устроился, - сказал Ежов, проходя к столу и осматривая дорогую старинную мебель.
      - Наде, моей жене, эту комнату выделили как большевичке и передовой работнице. Она сейчас в вечернюю смену трудится, придет за полночь.
      - А что за старуха мне дверь открыла, ее мать?
      - Да ты что? Надя сирота, с малолетства у тетки воспитывалась. А эту бабку зовут Анна Германовна. Или Генриховна. Никак не могут запомнить. Это лишенка. Ее уплотнили. Раньше вся квартира ей с мужем принадлежала, пять комнат.
      - Вот жили, гады. А муж-то небось купец какой-нибудь был или заводчик.
      - В банке управляющим служил, умер в девятнадцатом. Сын у них еще был, офицер. Того в октябре семнадцатого солдаты в Твери шлепнули. Ей комнату оставили, а сюда четыре семьи поселили. Она бабка тихая, вроде бы даже немного сумасшедшая. Почти ни с кем не разговаривает. Да ладно, черт с ней, ты-то как поживаешь? Чего раньше не заходил?
      - А оттого, что в ноябре угодил в больницу и только в начале февраля оттуда вышел. Туберкулез лечил.
      - Ну а сейчас как?
      - Врачи сказали, что все прошло, и чувствую я себя нормально, бодро.
      - Ну и хорошо. Ты мне тогда сказал, что из Марийской области приехал, обкомом там руководил. Опять туда возвращаешься?
      - Нет. Там я с марийскими националистами схватился. Такие сволочи. Житья не давали. ЦК конфликт разрешил. Но пришлось меня отозвать оттуда, хотя товарищи Куйбышев и Каганович на моей стороне были. Сам знаешь, национальные кадры обижать нельзя.
      - И куда теперь?
      - Сегодня вопрос решился. Секретариат и Оргбюро утвердили меня ответственным секретарем Семипалатинского губкома партии. Это в Киргизии. Вот это дело я и решил с тобой отметить.
      Николай подошел к вешалке, достал из шинели бутылку и сверток с закуской.
      - Вот это хорошо, это по-нашенски. Вон там нож, режь закуску, а я пойду картошечку отварю, в мундире. Ты любил ее раньше.
      - Я и сейчас не откажусь.
      Первую стопку, как и полагается, подняли за встречу. Поговорить было о чем, как-никак вместе юность прошла.
      - Ты-то из Питера давно, Вася?
      - Считай, что с осени двадцатого. Год назад, правда, был несколько дней, мать похоронил. А до приезда в Москву в Калуге работал заведующим отделом пропаганды губкома партии. Там с Надей познакомился. Она из тамошних мест, к тетке приезжала погостить, а я как раз у ее соседей квартировался. А ты-то как, все холостякуешь?
      - Да нет, женился. Скоро уж как два года. Тоня у меня большевичка и сама очень грамотная, в университете училась. В Казани, а потом и в Краснококшайске партийной работой занималась. А в Питере я почти пять лет как не был. А ты ребят-то наших, путиловских, не встречал? Кольку Григорьева, Ефимова Мишу. Не знаешь, где они?
      - Про Мишку ничего не могу сказать, не знаю просто. А вот Григорьева Николая на фронте убили. Где и когда - не знаю. Брата я его год назад в Калуге встретил, он там на железной дороге работает.
      - Что же, помянем Николая. Хороший был парень. Помнишь, нас на заводе кликали: Колька-большой и Колька-маленький.
      - Да, ты еще на "маленького" обижался, любил больше, когда тебя "книжником" звали. А как твои: мать, Дуся, Илья?
      - Переписываемся, но не видел давно. Пишут, что здоровы. Мама с Дусей живет, а Илья год назад женился. Хотел я к ним на Новый год съездить, да заболел.
      - Нам с тобой, Коля, очень повезло в жизни, - сказал Степанов, наливая водку. - Простые рабочие парни, не шибко как грамотные, а такое доверие получили от партии.
      - На то и Советская власть, чтобы рабочий класс к руководству привлекать. Диктатура пролетариата - это первейшее дело в революции.
      - Да, Коля, нам еще нелегкая борьба предстоит. Работы непочатый край. Но скоро мы, большевики, такую светлую жизнь построим, что каждый в ней будет все иметь, что захочет, будет счастлив и свободен. Давай за это и выпьем.
      Николай с аппетитом ел колбасу с картошкой. Потом взял бутылку и разлил по последней.
      - Давай, Вася, выпьем за то, чтобы нам всегда оставаться друзьями и помогать друг другу, чего бы нам это ни стоило. Ибо грош цена любой дружбе без взаимной поддержки.
      Путь к Сталину
      В апреле 1923 года Николай Ежов и Антонина Титова приезжают в город Семипалатинск, центр одноименной губернии автономной Киргизской Социалистической Республики.
      Недавно закончившаяся Гражданская война нанесла большой урон этому региону. И без того хилая полукустарная промышленность снизила производство на треть по сравнению с дореволюционным периодом, значительно сократилось производство зерна и поголовье скота. В губернии ощущалась острая нехватка продовольствия и товаров первой необходимости. Кроме того, в некоторых уездах активно действовали банды, состоявшие из бывших белогвардейцев, дезертиров, уголовников, дестабилизируя работу хозяйственных органов и терроризируя местное население.
      Все это свалилось на плечи молодого партийного работника. Но своей первостепенной задачей Ежов поставил подбор и расстановку кадров. На ответственные должности он старался назначать надежных и проверенных людей, ранее хорошо себя проявивших. Он тщательно изучал их дела, собирал сведения.
      Очевидно, работой Ежова были довольны в ЦК, поскольку в мае 1924 года его приглашают для участия в ХII съезде РКП(б), а через месяц назначают заведующим оргинструкторским отделом Киргизского обкома РКП(б). Ежов переезжает из Семипалатинска в тогдашнюю столицу автономной республики Оренбург, а Антонина Титова уезжает в Москву на учебу в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию.
      Через год, в июне 1925 года, Ежов становится секретарем Киргизского обкома РКП(б).
      Документальных данных о деятельности Н.И. Ежова в Киргизии почти нет. В РЦХИДНИ сохранились протоколы заседаний Киргизского краевого комитета РКП(б) за январь 1926 года с выступлениями Н.И. Ежова. Все четырнадцать выступлений посвящены исключительно кадровым вопросам: назначениям, перемещениям, наказаниям провинившихся коммунистов. По всей видимости, и на этом посту он занимался в основном кадровыми вопросами.
      В мемуарной литературе встречаются воспоминания о Ежове в период его работы в Средней Азии. И почти все люди, сталкивающиеся с ним тогда, сохранили о нем благоприятные впечатления. Юрий Домбровский, автор романа в двух книгах "Хранитель древности" и "Факультет ненужных вещей" о времени "большого террора", вспоминал: "Три мои следствия из четырех проходили в Алма-Ате, в Казахстане, а Ежов долго был секретарем одного из казахских обкомов (Семипалатинского). Многие из моих современников, особенно партийцев, с ним сталкивались по работе или лично. Так вот, не было ни одного, кто сказал бы о нем плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек. Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения "кровавого режима". Многие его так и называли "кровавый карлик". И действительно, вряд ли был в истории человек кровавее его".
      Жена Н.И. Бухарина Анна Михайловна Ларина в своих воспоминаниях "Незабываемое" пишет: "Мне, в частности, хорошо запомнился ссыльный учитель, казах Ажгиреев, встретившийся на моем жизненном пути в сибирской ссылке. Он близко познакомился с Ежовым во время работы того в Казахстане и выражал полное недоумение по поводу его страшной карьеры... Он часто подсаживался ко мне и заводил разговор о Ежове: "Что с ним случилось, Анна Михайловна? Говорят, он уже не человек, а зверь! Я дважды писал ему о своей невиновности - ответа нет. А когда-то он отзывался на любую малозначительную просьбу, всегда, чем мог, помогал".
      В декабре 1925 года Ежова избирают делегатом ХIV съезда ВКП(б). Это стало поворотным моментом в его партийной карьере и определило его путь наверх.
      - Какие еще новости? Да, чуть не забыл, у меня теперь новый заместитель, Николай Ежов. Тот самый, из Киргизского обкома. Отличный парень, мы с ним сработались. Хорошо, Сергей Миронович, я все помню, обязательно сделаю. Передам, не беспокойтесь. До свидания.
      Закончив телефонный разговор с Кировым, заведующий Орграспредотделом ЦК ВКП(б) Иван Михайлович Москвин, аккуратно одетый, совершенно лысый человек лет сорока пяти, с глубоко посаженными глазами и маленькими торчащими ушами, принялся разбирать бумаги. В ЦК он работал с середины 1926 года, возглавляя один из самых ключевых отделов.
      Иван Михайлович был профессиональным партийным функционером, в РСДРП вступил в 1911 году. В Петербурге он начал работать в районной партийной организации, перед Первой мировой войной был включен в Русское бюро ЦК, участвовал в знаменитом совещании на Болотной 16 октября 1917 года, когда решался вопрос о вооруженном восстании. А когда после революции было создано Северо-Западное бюро ЦК он стал его секретарем - то есть в партийной иерархии Петрограда был вторым человеком после Зиновьева.
      Его Москвин очень не любил, считая жестоким, несправедливым и в то же время трусливым человеком. Когда возникла "ленинградская" или "новая" оппозиция во главе с Зиновьевым, то Иван Михайлович не только не присоединился к ней, а выступил с ее резким осуждением. Это очень понравилось Сталину, что и предопределило дальнейший успех партийной карьеры Москвина. На ХIV съезде ВКП(б) он был избран членом ЦК. Вскоре его перевели в Москву и доверили в ЦК ответственный пост - Орграспредотдел.
      Иван Михайлович стал фактически главным кадровиком страны, возглавляемый им отдел ведал всеми кадрами: партийными, советскими, производственными, научными и даже в некоторой степени РККА и ОГПУ.
      Понадобились опытные сотрудники, хорошие исполнители, знакомые с орграспредработой. Тогда Москвин и вспомнил о приятном и скромном молодом человеке, секретаре Киргизского обкома ВКП(б) Николае Ежове, который уже несколько лет занимался организационно-распределительными вопросами в местных партийных организациях. Познакомился он с ним в декабре двадцать пятого на ХIV съезде ВКП(б). В гостинице их номера оказались рядом... и, узнав, что Ежов тоже питерец, Москвин пару раз пригласил его к себе на чай. Николай произвел на него впечатление трудолюбивого, исполнительного и аккуратного человека.
      В правильности своей оценки Ежова Москвин убедился в феврале 1927 года, когда перевел его из Казахстана в Орграспредотдел ЦК на должность инструктора. Ежов сразу же взялся за работу, до поздней ночи просиживал за бумагами. У Москвина создалось впечатление, что Ежов целиком отдает себя работе. Можно было не контролировать то, что он ему поручал, - все будет выполнено точно и в срок. Во всех вопросах Ежов был так дотошен и настолько глубоко прорабатывал их, что его даже приходилось сдерживать, сам он остановиться не мог.
      Читая исполненные Ежовым документы, трудно было поверить, что он только год посещал школу и не получил практически никакого образования. Николай писал грамотно, крайне редко допускал орфографические ошибки. У него был неплохой стиль изложения материала, выработались определенные речевые штампы и формулировки, необходимые для составления документов. Чувствовалось, что он в свое время много занимался самообразованием и в этом ему помогала окончившая два курса университета Антонина Титова.
      Как-то сослуживцы спросили Москвина о новом работнике. Он сначала рассказал известную ему с детства притчу.
      Один лавочник решил взять себе приказчика. Пришел к нему наниматься молодой человек. Лавочник сразу же послал его на соседний провиантский склад узнать, почем там сахар. Возвращается парень и говорит, что на складе сахара вовсе нет! Отказал лавочник ему в месте. Нашел другого и тоже послал на склад про сахар узнать. Возвращается тот и говорит, что сахара нет, но чай - отменный, крупный и дешевый, а если пуд взять - на четверть скидку дадут; масло постное хорошее и крупа пшенная; а муку брать не стоит, в других местах такую же дешевле можно взять. Так он про все товары на складе рассказал, за что и был взят на работу.
      - Вот и Николая попросишь что-нибудь одно сделать, ну, например, в Наркомпрос подобрать ответственного сотрудника, так он на следующий же день человек на пять, а то и больше справки составит, каждого в них по косточкам разберет, все сильные и слабые места укажет. До него у меня таких работников не было.
      Москвин сам был по натуре аскетичным и на редкость трудолюбивым человеком, все свое время уделял только работе, не зная ни отдыха, ни развлечений. Он усматривал такие же качества и у Ежова и поэтому уже через четыре месяца сделал его своим помощником, а потом и заместителем.
      ...Иван Михайлович собрал бумаги в папку и позвонил Ежову. Через несколько минут Николай Иванович осторожно вошел в кабинет, остановился у двери и сел только после того, как Москвин указал ему на стул.
      - Ну что я могу тебе сказать, Николай. Решение состоялось, теперь ты мой заместитель, - сказал Москвин, передавая Ежову папку. - Поздравляю. В таких случаях говорят: принимай дела. Но я тебе не скажу этого, ты и сам во всем здесь разбираешься. Что случится, я тебя со спокойной душой за себя оставлю. Уверен, справишься.
      Ежов не произнес ни слова, зная, что Москвин не воспримет лестных слов благодарности, и только улыбался и преданно смотрел ему в глаза. Ежов был очень обязан этому человеку и за перевод в Москву, и за быстрое продвижение по службе. До него дошло, что это его назначение далось Москвину не просто. Не всем в Секретариате ЦК пришлось по душе его предложение. Считали, что Ежов, проработавший всего семь месяцев в аппарате ЦК, еще недостаточно подготовлен для такой ответственной должности. Но Ивану Михайловичу удалось добиться положительного решения.
      За короткий период работы в Москве Николай Иванович уже несколько раз успел побывать в доме Москвина. Он очень понравился и супруге Ивана Михайловича, Софье Александровне, которая по-матерински ухаживала за ним за столом, угощая домашней снедью, и ласково называла его "воробушек", наверное, из-за его худобы и маленького роста. Но Николая Ивановича это не обижало. Тогда Москвин и его семья были для него всем.
      Ежов становится другом семьи Москвиных. Зять Ивана Михайловича известный писатель Лев Эммануилович Разгон в своей повести "Непридуманное" пишет о своих встречах с Ежовым на квартире у Москвиных:
      "Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетый в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом, тихий немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а только вслушивался, слегка наклонив голову. Я теперь понимаю, что такой - тихий, молчаливый и с застенчивой улыбкой - он должен понравиться Москвину".
      Что же привлекало Москвина в этом неприметном периферийном партийном активисте? Когда Ежов уже был секретарем ЦК, председателем ЦКК и возглавлял НКВД, Лев Эммануилович задал такой вопрос своему тестю.
      "Я не знаю более идеального работника, чем Ежов, - ответил ему Иван Михайлович. - Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным - он все сделает. У Ежова есть только один, правда существенный, недостаток: он не умеет останавливаться, Ежов не останавливается. Иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить..."
      Наверное, Москвин правильно подметил "существенный недостаток" своего любимца, и если в распределительных структурах ЦК Москвин или кто другой и останавливал Ежова, то потом, когда Николай Иванович возглавил борьбу с врагом народа, он мчался без остановок... до тех пор, пока не сделал свое дело и не стал не только ненужным Сталину, но и потенциально опасным для него.
      А во время упомянутой откровенной беседы со своим зятем Иван Михайлович Москвин был уже не у дел. Людей, как известно, Сталин оценивал только степенью личной преданности. И Москвин, который никогда не состоял ни в каких оппозициях, наверное, показался Сталину нелояльным или в чем-то подозрительным. Сначала его убрали из ЦК, перевели в Наркомтяжпром начальником управления кадров, - должность престижная, важная, но не сравнить с прежней. Потом, на ХVII съезде, избрали членом бюро Комиссии советского контроля - должность чисто номинальная. А в 1937 году Москвина приговорили к расстрелу. Конечно, Ежов знал об участи своего "крестного отца", но в той борьбе, которую поручила ему партия и ее вождь, он ни перед чем не останавливался. (Доподлинно известно, что Ежов самолично распорядился о репрессировании жены Москвина, Софьи Александровны, той самой, что так любила подкармливать "воробушка"...) Вполне возможно, что до конца своих дней Николай Ежов верил, что, проводя репрессии, действовал исключительно в интересах страны, партии, мировой революции, а не ради окончательного установления личной власти Сталина...
      Кроме Москвина, в партийной верхушке у Ежова были и другие "лоббисты". Это, прежде всего, Мендель Маркович Хатаевич и Лазарь Моисеевич Каганович, которые, очевидно, знали его по работе в Гомеле и Витебске, в годы становления там Советской власти. Хатаевич в середине двадцатых годов возглавлял партийную организацию Татарии и в 1928 году, незадолго до своего перевода на должность первого секретаря Средне-Волжского крайкома ВКП(б), официально рекомендовал Ежова на свое место. В письме на имя Сталина и Станислава Косиора (в то время секретаря ЦК ВКП(б) Хатаевич указывал: "Есть у вас в ЦК крепкий парень Николай Ежов, он наведет порядок у "татар", я устал и прошу перевести на другое место".
      И возможно, Ежов вернулся бы снова в Татарию для наведения там порядка, но у Сталина появились другие планы в отношении уже известного ему молодого и энергичного заместителя заведующего Орграспредотделом ЦК ВКП(б).
      Еще на ХV съезде ВКП(б) в 1927 году был провозглашен курс на коллективизацию сельского хозяйства, а в 1928 году был проведен ряд мероприятий по усилению госпомощи колхозам и развертыванию широкой пропаганды идей коллективного сельского хозяйства. Сталин готовил страну к сплошной коллективизации и хотел проводить ее радикальным образом, опираясь главным образом на партийные и советские органы на местах. А для этого нужны были кадры, надежные и проверенные, и главное, преданные Сталину, без троцкистско-зиновьевского душка, которые будут прислушиваться к аргументам правых и не пойдут на поводу у Бухарина, Рыкова, Томского. А подобрать такие кадры могут только твердые сталинисты. Видимо, к таким людям Сталин и его ближайшие в то время сподвижники в партийном руководстве относили и Ежова, доверив ему подбор коммунистов для осуществления планов коллективизации сельского хозяйства, чем он занимался в ЦК почти весь 1929 год. А после Пленума ЦК ВКП(б) в ноябре того же года, на котором было принято постановление "Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства" и решение направить из городов на постоянную работу в колхозы 25 тысяч передовых рабочих (впоследствии на самом деле было направлено 27519 человек), Ежова откомандировали в Народный комиссариат земледелия, сделав его начальником управления кадров и одновременно заместителем наркома по кадрам. В тот момент это был очень ответственный пост, ведь не зря Сталин говорил, что "кадры решают все", а тем более в деревне в период коллективизации.
      На нового замнаркома была возложена очень важная задача - подбор и направление на места уполномоченных Наркомзема, наделенных большими административными правами. Они осуществляли контроль за ходом коллективизации и отчитывались документами, адресованными народному комиссару земледелия СССР Яковлеву8 и его заместителю Ежову.
      Это были глаза и уши партии в деревне, где, к слову сказать, ОГПУ тогда еще не на должном уровне осуществляла информационно-осведомительную работу. В некоторых деревнях и селах, особенно в уральских и сибирских, не было осведомителей. Многие осведомители работали не эффективно, односельчане догадывались об их деятельности и избегали политических разговоров с ними. Уполномоченные Наркомзема заводили на местах собственных информаторов, сообщали очень интересные сведения, выявляли саботажников коллективизации, а то и вредителей.
      Среди материалов Наркомзема СССР в Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) есть много документов того периода за подписью Ежова, адресованных в ЦК ВКП(б), об исполнении указаний по проведению всеобщей коллективизации. Некоторые сводки уполномоченных Наркомзема, в которых сообщается о недостаточной активности партийных и советских работников в осуществлении коллективизации, а то и саботажа с их стороны, Ежов направляет в ОГПУ на имя заместителя председателя Г.Г. Ягоды. По документам можно судить о большой работе, проведенной Ежовым в то время в Наркомземе: через его руки ежемесячно проходили сотни характеристик, сводок, отчетов, директивных писем на места по кадровым и политическим вопросам.
      Антонина Титова к этому времени уже закончила Сельскохозяйственную академию имени Тимирязева. После переезда в 1927 году в Москву Ежов получил квартиру и некоторое время супруги жили вместе. Однако вскоре Ежов всерьез увлекся другой женщиной и Титова ушла от него.
      По данным ленинградских исследователей Б. Брюханова и Н. Шошкова, Антонина Алексеевна Титова в 1933 году закончила аспирантуру. В последующие годы она работала старшим научным сотрудником, завсектором и завотделом во Всесоюзном научно-исследовательском институте свекловичного производства (ВНИИСП). В 1940 году издательство "Сельхозем" выпустило ее книгу "Организация работы звеньев в свеклосеющих совхозах". В 1946-м А.А. Титова ушла на пенсию по болезни. Она умерла в Москве в преклонном возрасте 14 сентября 1988 года. Репрессиям никогда не подвергалась.
      Одиннадцатого ноября 1930 года Ежова впервые принял в своем кабинете в ЦК Сталин. Сразу же после этой встречи успешно проработавший на ниве коллективизации Николай Ежов был назначен заведующим Орграспредотделом ЦК ВКП(б). А через две недели по предложению Л.М. Кагановича Н.И. Ежов получил разрешение Политбюро присутствовать на его заседаниях и получать документы высшего партийного органа, предназначенные только для членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Подобная привилегия была не случайной. Ежов окончательно укрепился в сталинской команде и Хозяин уже подыскал для него новую, не менее важную, чем раньше, работу.
      Сталин задумал почистить партию.
      14 января 1930 года
      Он никак не мог решиться начать этот разговор, но откладывать объяснение с Антониной больше было нельзя. Николай Иванович сидел в кресле и просматривал газету, жена гладила на кухне белье.
      Все началось в сентябре прошлого года. Он отдыхал в санатории в Сочи. Антонина не захотела ехать с ним, да он и не очень настаивал. В то время их отношения ухудшились и они часто ссорились. Она сильно изменилась за время их разлуки, стала совершенно независимой, резкой и даже грубой. Ежов все время проводил на работе в ЦК, домой, в свою квартиру на Остоженке, как правило, приходил поздно, злой и усталый. Когда удавалось уйти пораньше, он не рвался домой, а проводил это время за рюмкой в компании приятелей. Антонине это не нравилось.
      В Сочи он обратил внимание на молодую, красивую и жизнерадостную женщину по имени Евгения и как-то осмелился пригласить ее в ресторан. Она без малейших колебаний приняла его приглашение. Тогда они прекрасно провели вечер, пили много вина, танцевали, а потом до поздней ночи гуляли по набережной.
      Евгения Соломоновна Файгенберг родилась в 1904 году в Гомеле в многодетной еврейской семье. В свои двадцать пять лет она уже имела довольно-таки богатую биографию. В семнадцать лет вышла замуж за Лазаря Хаютина и уехала с ним в Одессу, где устроилась машинисткой в редакцию местного журнала. Но их супружеская жизнь не сложилась. Вскоре Евгения познакомилась с Алексеем Федоровичем Гладуном, директором московского издательства "Экономическая жизнь". Он был старше ее на десять лет. Родился в городе Николаеве в семье столяра. На родине образования не получил и в шестнадцать лет в поисках работы уплыл на пароходе в Америку. Там работал на инструментальном заводе, а вечерами учился в механическом институте. Он состоял в американской соцпартии, потом вступил в группу русских социал-демократов большевиков, состоявшую из революционеров-эмигрантов из России. Участвовал в организационном съезде американской компартии. В Россию вернулся только в двадцатом году, был заместителем директора завода АМО9, а потом ему поручили руководство важным издательством.
      Евгения Соломоновна порвала с Хаютиным, вышла замуж за Гладуна и уехала с ним в Москву. В двадцать седьмом году Алексея Федоровича направили на дипломатическую работу и Евгения поехала с ним в Лондон, где работала машинисткой в нашем полпредстве10. Из-за шпионского скандала11 полпредство вскоре закрыли и Гладуна отправили на родину. Но в Москву поехал он один. Евгению Соломоновну пригласили поработать несколько месяцев машинисткой в советском полпредстве в Берлине, откуда она вернулась только в конце 1928 года. И вот уже почти год она трудилась в редакции "Крестьянской газеты", пока тоже машинисткой, но очень мечтала стать журналисткой.
      Это курортное знакомство полностью изменило всю его жизнь. В Сочи он забыл о ссорах с Антониной, о массе нерешенных вопросов в Распредотделе ЦК. Николай Иванович думал только о Евгении и с нетерпением ждал каждой встречи. С ней ему было легко. Ее жизнерадостность, откровенность и беззаботность очень нравились ему, чего нельзя было сказать о сухой и нудной, хотя и очень заботливой супруге.
      Их встречи продолжались и в Москве. Ежов стал появляться с Евгенией в компании своих друзей, на которых она производила очень хорошее впечатление. Она приглашала его домой. Супруг, работавший в это время в ВЦСПС, часто уезжал в командировки. Евгения говорила, что у Гладуна сложный характер. Это черствый и самовлюбленный человек, и жизнь с ним кажется ей сплошным адом.
      В декабре Николай Иванович уехал в командировку в Среднюю Азию. Две недели, проведенные в Ташкенте и Сталинабаде12, показались ему вечностью. Он скучал по Жене, постоянно думал о ней и понял, что ему без нее уже не обойтись. В Москву он вернулся перед Новым годом. В ювелирном магазине купил золотой перстень старинной работы. Пригласил Женю в ресторан и заказал хороший ужин. Подарив ей перстень, он тут же сделал ей предложение. Она сразу согласилась, была очень рада этому и даже слегка прослезилась. Как сказала ему: от счастья.
      Вчера Женя позвонила ему на работу и сказала, что говорила с только что вернувшимся из командировки Гладуном. Он согласен на развод, и она готова в любое время переселиться к Николаю Ивановичу. Теперь предстояло решить вопрос с Антониной.
      Он наблюдал, как вошедшая в комнату жена укладывала в шкафу белье. Вот уже несколько дней они вместе работают в системе Наркомзема. Правда, Антонина после окончания сельхозакадемии уже второй год возглавляет подотдел в Наркомземе РСФСР, а он с конца декабря заместитель наркома земледелия СССР. Учеба в академии заметно ее изменила. Она проявляет большой интерес к сельскому хозяйству, читает много специальной литературы, в том числе и журналы на английском языке.
      - Антонина, мне очень неприятно говорить тебе это, но нам все же придется расстаться. Я встретил женщину, с которой буду счастлив, и мне бы хотелось...
      - Можешь не продолжать, - сказала, обернувшись к нему, жена. - Мне все хорошо известно. Я даже знаю, кто она.
      - Откуда тебе это известно?
      - Мир не без добрых людей, Коля. Но не в этом дело. Мы с тобой уже давно чужие люди и не любим друг друга. Может быть, причина в том, что мы долго жили порознь. У тебя своя жизнь, у меня - своя. Сегодня я соберу свои вещи, а завтра меня уже не будет в этой квартире. Развода нам оформлять не нужно, мы же с тобой брак так и не зарегистрировали.
      - Я завтра же поговорю с Кубяком, чтобы тебе дали комнату. А пока можешь оставаться, не подумай, что я гоню тебя.
      - Не надо ни с кем говорить. Я сама о себе позабочусь...
      Так разошлись их пути. Антонина Алексеевна Титова закончит аспирантуру и посвятит свою жизнь научной работе. Она переживет своего бывшего мужа почти на пятьдесят лет и умрет в Москве в 1988 году.
      Из ее окружения мало кто знал, что когда-то она была женой Ежова.
      26 сентября 1936 года
      Было одиннадцать вечера, но Николай Иванович и не думал о сне. В своем домашнем кабинете он то садился делать записи на листе бумаги, то, вскакивая, ходил, куря папиросу. За истекающие сутки ему многое пришлось передумать, и он до сих пор не мог прийти в себя.
      Вчера вечером его срочно вызвал к себе Каганович, он оставался за Хозяина - Сталин и Жданов отдыхали в Сочи. Каганович зачитал Ежову адресованную членам Политбюро телеграмму, подписанную Сталиным и Ждановым.
      "Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова".
      Ежов догадывался, что Сталин планирует поставить его во главе НКВД, когда поручил ему контролировать подготовку Ягодой процесса по делу "Объединенного троцкистско-зиновьевского центра". Несколько месяцев Ежов чуть ли не каждый день бывал в НКВД, знакомился с протоколами допросов, принимал в них участие, беседовал со следователями. Тогда Сталин практически прекратил принимать Ягоду и все вопросы по этому процессу решал с Ежовым. Ягода, конечно, злился, но поделать ничего не мог.
      Когда Ежов докладывал Сталину о полученных в ходе следствия данных о подрывной деятельности троцкистов-зиновьевцев, тот, часто изображая на лице недовольство, говорил, что такие безобразия могли произойти только при попустительстве Ягоды; что Ягода потерял классовое чутье и теперь сложно будет ему доверять. Он намекал Ежову, чтобы тот вникал в дела курируемого им наркомата, изучал людей. А после завершения процесса сказал, что Ягода исчерпал себя и НКВД нужен другой руководитель, и при этом, слегка улыбнувшись, взглянул на него. Но Ежов предполагал, что это будет где-то в самом конце года, и немного ошибся.
      Если Сталин указал в телеграмме только одного Агранова, значит, Прокофьева, второго заместителя Ягоды, тоже снимут. Вообще чистка в НКВД предстоит большая, людям Ягоды там не место. Прокофьев был ближе к Ягоде, чем Агранов, которого теперь уже бывший наркомвнудел даже немного побаивался. Хитрый, коварный, умный, да и к Сталину вхож.
      - Завтра на Политбюро утвердим твое назначение, а заодно и назначение Ягоды на должность наркома связи вместо Рыкова, - довольным голосом произнес Каганович. - Так что через день приступишь к работе.
      Каганович не зря радовался, его час пробил. Много сил он потратил, чтобы спихнуть ненавистного ему Ягоду с поста наркомвнудела. И его старания не пропали.
      - А Прокофьев остается заместителем? - на всякий случай спросил Ежов.
      - Остается, но не у тебя. Пойдет в Наркомсвязь, первым замом к своему другу. Тебе надо подумать, кого поставить на его место. Может быть, Бермана? Потом выйдешь с предложением в ЦК. И еще одну вакансию заместителя скоро тебе выделим, а может, и две.
      Каганович никогда ничего не говорит напрасно. Значит, Хозяин перед отъездом на отдых сказал ему, что хочет видеть заместителем Ежова Матвея Давыдовича Бермана, начальника ГУЛАГ НКВД13. Это значит, что Сталин придает большое значение ведомству, которое уже седьмой год возглавлял Берман и которое в последнее время, несмотря на свою структурную принадлежность НКВД, стало фактически отраслью народного хозяйства. К тому же Берман постоянно враждовал с Ягодой, и Сталину было об этом хорошо известно.
      Полуночную тишину Большого Кисельного переулка нарушил шум мотора. Николай Иванович через штору взглянул в окно и в свете уличного фонаря увидел подъехавшее к дому такси, из которого вышел мужчина в сером плаще и в широкополой шляпе. Вслед за ним появилась женщина с букетом цветов. Он поцеловал ей руку, и она, стуча каблуками по асфальту, быстрым шагом пошла к подъезду.
      - Колюшка, привет, - прокричала ему из прихожей Женя, а потом, войдя в комнату, обняла его и поцеловала в щеку. От нее пахло вином и дорогими духами. - Я уже обо всем слышала, вот только не знаю, поздравлять тебя или нет.
      - Как хочешь.
      - Не обижайся. Ты же и так секретарь ЦК и председатель КПК. Куда же выше. Просто еще один дополнительный, но конечно же очень важный пост. Только боюсь, что теперь тебе будет еще труднее. Такие нагрузки могут повредить здоровью.
      - Могут. Только сейчас не время беречь здоровье. Ты что, была в театре?
      - Катаев затащил нас с Гликиной к Михаилу Ромму. Был Игорь Ильинский, Ростислав Плятт, Валентина Серова. А Любовь Орлова ну просто прелесть. Знаешь, кто подвез меня домой? Сам Сергей Эйзенштейн! Было очень весело, рассказывали анекдоты. Вот послушай: "Приходит один сумасшедший в ресторан и заказывает у официанта бутылку водки, два салата, две порции икры, два горячих и два кофе. Официант его спрашивает:
      - Сейчас к вам кто-то подойдет?
      - Нет, я буду ужинать один.
      - А зачем же вы сделали заказ на двоих?
      - А вы что, не знаете, кто я?
      - Нет.
      - Я Зиновьев и Каменев!"
      На лице Ежова не появилось даже тени улыбки. Тяжело вздохнув, он сказал жене:
      - В следующий раз, когда ты будешь кому-нибудь рассказывать этот анекдот, пусть сумасшедший выдает себя за Минина и Пожарского или еще за кого-нибудь. Можно ожидать все, но только не то, что жена наркома внутренних дел СССР рассказывает анекдоты политически вредного содержания, высмеивающие политику партии и правительства.
      - Коля, о чем ты говоришь? Кто чего высмеивает, при чем здесь политически вредное содержание?
      - Я не хочу разбираться в сути антисоветских шуток, которые отпускают твои друзья, но берутся их анекдоты из гнилых арсеналов троцкистского подполья, и в них всегда имеется определенный смысл. Подумай: люди у нас сходят с ума из-за Зиновьева и Каменева. У этих негодяев еще ноги не успели остыть, а их недобитые сообщники уже анекдоты сумели придумать. Значит, сумасшедшие у нас появляются на почве левотроцкистского уклона.
      - Какой ужас, какой бред!
      Ежов с размаху стукнул кулаком по столу.
      - Евгения! Ты играешь с огнем. Думаешь, что меня окружают одни друзья. Не тут-то было. Есть люди, которые только и ждут, когда я оступлюсь, чтобы меня добить, смешать с дерьмом. А если ты будешь вести себя таким образом, то нам обоим придет конец и уже ничто нас не спасет. Компания, в которой ты находишься, очень сомнительная и наводит подозрение в том числе и на меня, тем более теперь. Ты должна разбираться, с кем встречаться, а с кем не стоит.
      - Но среди тех, с кем я встречаюсь, нет врагов. Мы же десятки раз говорили об этом!
      - Откуда ты знаешь? Враг изощрен и коварен, умело маскируется. Уж я-то представляю себе, что такое двурушники.
      Евгения всхлипнула и, ничего не сказав, быстро прошла в спальню. Взбудораженный Николай Иванович закурил папиросу и снова стал мерить шагами кабинет.
      Ему всегда не нравилась компания жены. Ее тянуло не к партийным работникам и их женам, - кроме Зинаиды и Серго Орджоникидзе, она ни с кем из круга Ежова общаться не могла, - а к писателям, артистам, художникам, издательским работникам и журналистам. И это при всем при том, что сама по себе она практически ничего не представляла, была машинисткой и только потом благодаря знакомствам стала журналисткой, хотя сама почти ничего не писала. Женя конечно же была начитанной, интересовалась кино и театром. И таких, как она, много, но не всем удается сблизиться с богемой, тем более что известные люди общались с ней явно не из-за ее положения. Евгения Гладун была вхожа во многие престижные московские дома еще до того, как вышла замуж за высокопоставленного партийного функционера Ежова. Просто общительная, симпатичная и веселая Женя могла стать украшением любой компании. С ней дружили писатели Исаак Бабель, Леонид Соболев, Иван Катаев14, ученый и полярник Отто Юльевич Шмидт, известный журналист Михаил Кольцов, крупные издательские работники братья Семен и Владимир Урицкие, Ионов (Бернштейн) и многие другие известные люди из числа творческой интеллигенции.
      Иногда Николай Иванович начинал ревновать жену к этим людям, особенно к Бабелю и Семену Урицкому. Ежов хорошо знал, что Женя проводила время с Бабелем в Германии в 1927 году, когда работала в Берлине машинисткой в нашем полпредстве, а он приезжал туда по литературным делам. Он допускал, что их интимная связь может продолжаться и сейчас. Это самый подозрительный человек из окружения Евгении, с антисоветским душком. В Красной Армии воевал и даже в ЧК немного служил. А какой пасквиль на Красную Армию сочинил. Ни Буденный, ни Ворошилов ему "Конармию" никогда не простят. Там что ни командир или боец, то вор и бандит. Ни славы, ни героизма Бабель в конармейцах так и не нашел, наверняка со злым умыслом. У народа любовь к Красной Армии захотел подорвать. Троцкистские штучки.
      А на что сейчас Бабель живет? Ездит по курортам, по заграницам, пиры у себя дома и у друзей устраивает. А уже давно ничего не пишет и не издает.
      И к нему он неспроста в дружбу лезет. Несколько раз домой приходил, к себе звал. А недавно на дачу к нему певца Утесова привез, узнал, видно, что Ежов его песни любит. Но он на эту дружбу никогда не пойдет. Зачем она ему? Только опозориться можно.
      Хорошо бы на этого Бабеля надеть наручники да отправить его в Лефортово15. Чтобы там всю его антисоветскую душу наизнанку вывернули. Да нельзя. Бабель не дурак, он специально вокруг Жени ошивается, прикрытие себе обеспечивает. Знает, что пока ни у кого рука не поднимется его сажать и семью Ежова этим позорить. Чего он там следователю может наплести, одному Богу известно. Наговорит и на Женю, и на него самого. Так что нельзя арестовывать Бабеля, его показания из НКВД могут быстренько до Хозяина дойти. А люди для этого найдутся. Тот же Агранов. Придется терпеть, ничего не поделаешь.
      И Семен Урицкий16 тоже темная личность. Ежов о нем собрал кое-какие материалы. Он племянник Моисея Урицкого, первого председателя Петроградской ЧК. В революционном движении с пятнадцатого года, но в РКП(б) вступил только в 1921 году. До революции состоял в РСДРП Интернационалистов "Новая жизнь", а с семнадцатого, когда она ликвидировалась, вроде бы считался беспартийным. Запутанная у него биография, сомнительная. Да и с троцкистами он в свое время активно якшался.
      Урицкий очень способный человек, хороший журналист и администратор. Он работал в РОСТА, в "Гудке" и сейчас одновременно возглавляет несколько газет и журналов. И Евгению он в конце двадцатых притащил в журналистику, сначала в "Крестьянскую газету", а потом сделал своим заместителем в журнале "СССР на стройке", где сам был по совместительству главным редактором.
      Все это не случайно. Женя не деловой человек и толку от нее в редакции мало. За другое ее ценит Урицкий. Вся их дружба через постель проходит. А в последнее время он наверняка рассчитывает на поддержку Ежова.
      Вот с какими людьми связана жена наркома внутренних дел, и добром это вряд ли может кончиться. Сколько раз Ежов просил ее расстаться с этой компанией! Бесполезно. Женя плакала, доказывала, что это прекрасные люди и патриоты. Общение с ними стало ее образом жизни, и ей скучно проводить время с малопривлекательными и ограниченными коллегами Николая Ивановича. Силой заставить Женю порвать с этими друзьями он не мог. Вдруг она уйдет от него. А этого ему очень не хотелось.
      От мысли, что он, которому поручили навести порядок во всей стране, не может навести таковой в своей семье, Николаю Ивановичу вдруг стало грустно, и он решил пойти на кухню и выпить там немного водки. Это должно помочь ему переключиться на размышления о кадровых изменениях в НКВД, которые прервала своим приходом Женя.
      В кухне за стеной шумела вода, Женя принимала ванну. Ежов одну за другой выпил две стопки водки, закусил маринованными маслятами. Потом снова вернулся в кабинет, сел за стол и стал делать пометки на листе бумаги.
      У него уже давно выработалась привычка записывать свои мысли, особенно по кадровым вопросам. Рядом с каждой фамилией он составлял целый список сведений о данном человеке, его качествах, о связанных с ним лицах. Все это он обводил кругами, квадратами, соединял стрелками, ставил вопросительные знаки. Получался целый ребус, разобраться в котором мог только он один. Такие схемы давали ему возможность взвесить все "за" и "против" какого-либо кандидата на кадровое назначение. Вот и сейчас он уже исписал таким образом несколько листов.
      С заместителями пока все ясно - Яков Агранов и Матвей Берман. Каганович сказал, что будет вакансия. И наверное, даже не одна, а две. Ему нужно больше заместителей, чем требовалось Ягоде. Тот худо-бедно шестнадцать лет проработал в ЧК, к чести его будет сказано, хорошо разбирался в оперативной работе, знал аппарат НКВД, поскольку сам его формировал. А ему, Ежову, предстоит во многом разобраться и здесь без квалифицированных заместителей не обойтись. Вместо Георгия Прокофьева куратором милиции нужно поставить Льва Николаевича Бельского, который от рождения был Абрамом Михайловичем Левиным. В революции он с 1904 года, сначала в Бунде, потом в РСДРП. В ВЧК с восемнадцатого года. Уже два года, как возглавляет Главное управление рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР. Репутация безупречная, спокойный и рассудительный человек. Ягода не любил его, и у них часто возникали стычки17. Другим заместителем нужно поставить Михаила Петровича Фриновского, который сейчас начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны НКВД СССР. Этот человек, огромного роста и богатырского телосложения, с глубоким шрамом на щеке, с 1919 года прошел хорошую чекистскую школу. Работал в особом отделе Первой Конной армии и Юго-Западного фронта, был заместителем полномочного представителя ОГПУ Северо-Кавказского края, представителем ГПУ Азербайджанской ССР, командовал дивизией имени Дзержинского. Имеет армейское звание комкор. Человек волевой, нахрапистый, отличный руководитель. Из всех заместителей ему можно полностью доверять. В последнее время они с Мишей здорово подружились. Фриновский уже почти год как каждую неделю сам в ЦК к нему приходил или на дачу приезжал. Наверное, половину всех сведений энкавэдэшной "кухни" Ежов получал от него. Фриновский вовсю полоскал Ягоду, хотя тот немало сделал для его выдвижения. Что ж, принципиальность превыше всего.
      Практически все руководство НКВД состоит из людей Ягоды. Всю эту ягодинскую накипь надо снимать в несколько заходов, слоями. Сначала руководителей, а потом их людей. Аппарат нужно почистить процентов на семьдесят, иначе никакой работы не будет. Начнет он с начальника секретариата коллегии НКВД Буланова. Это первый ягодинский прихвостень. Секретариат - это сердце любого ведомства, туда поступает и оттуда исходит вся информация. И еще не хватало, чтобы такой негодяй, как Буланов, держал все это под своим контролем. Он заменит его в течение месяца.
      Не вызывают доверия начальники секретно-политического отдела Молчанов, экономического - Миронов и особого - Гай, он же Марк Исаакович Штоклянд. С ними надо быстренько расстаться. Всех их выдвигал Ягода, и они служили ему верой и правдой. Начальнику иностранного отдела Абраму Слуцкому тоже покровительствовал Ягода. Но закордонная разведка дело щекотливое, ее нельзя сразу оставить без руководителя. Заместителя Слуцкого, Сергея Михайловича Шпигельгласа, Ежов практически не знает, хотя и имеет о нем хорошие отзывы. Надо будет к нему как следует присмотреться, так же как и к некоторым зарубежным резидентам. Может быть, кто-то из них подойдет на роль руководителя разведывательного отдела.
      С Паукером, начальником отдела охраны, тоже надо кончать. Кривляка и фигляр. Карл Паукер из бывших австро-венгерских военнопленных, перешедших на сторону Советской власти. В молодости в Венгрии работал гримером в Театре оперетты. Там, наверное, и нахватался у артистов шутовских манер. Персональный шут рассказывает Хозяину анекдоты, разыгрывает сцены из жизни оппозиционеров, ловко копируя их манеры и интонацию. Но в последнее время Ежов получил сведения о том, что Сталин охладел к своему главному охраннику и вряд ли будет возражать против его замены. То ли Хозяину уже надоело его шутовство и кривляния, то ли Паукер слишком много знает о личной жизни Сталина и становится просто опасным.
      Николай Иванович уже наметил, кого он возьмет в НКВД из других ведомств. В первую очередь это Миша Литвин, с которым они долго работали в Казахстане, потом в ЦК. Сейчас Литвин 2-й секретарь Харьковского обкома КПУ. В НКВД он возглавит отдел кадров, на таком месте нужен лично преданный человек. А с Литвиным, как говорится, они пуд соли съели.
      С Исааком Шапиро они познакомились в Наркомземе в конце двадцатых годов. Шапиро там работал в секторе кадров. Скромный парень, деловой и исполнительный работник. Ежов не случайно взял его потом в Распредотдел ЦК. Есть в НКВД учетно-регистрационный или специальный отдел, где сосредоточены секретные оперативные материалы, архивные данные. Его можно возглавлять и без опыта оперативной работы, главное - язык держать за зубами. А Шапиро это умеет, никогда не проболтается. Да и в НКВД он мало кого знает, это тоже хорошо.
      Хозяйственная работа в НКВД тоже очень важный участок. Административно-хозяйственное управление занимается обеспечением не только НКВД, но и всего партийного и правительственного руководства, включая Сталина. Поэтому начальник этого управления невольно становится в курсе многих дел из жизни руководителей страны. Островский находится на этом посту слишком долго, и его надо менять. Его сменит Семен Борисович Жуковский из партийного контроля. Этому человеку можно полностью доверять, он не подведет.
      Есть еще очень важная должность, на которую Ежову нужно будет поставить своего человека. Это особо уполномоченный при наркоме внутренних дел. Фактически он возглавляет службу собственной безопасности наркомата и подотчетен только наркому. У него собираются материалы на всех сотрудников НКВД. На эту ответственную должность Ежов назначит Владимира Цесарского из КПК. На него можно положиться. А прихвостня Ягоды Владимира Фельдмана нужно будет поскорее оттуда убрать.
      Новое чекистское руководство придется брать с периферии. Там люди понадежнее. Или они плохо знали Ягоду, или тот сослал их туда в свое время из-за личной неприязни. И то и другое хорошо.
      В свое время заметную роль в ОГПУ играл хороший приятель Ежова Ефим Георгиевич Евдокимов. Сейчас он работает секретарем Азово-Черноморского крайкома ВКП(б). Мужик грубоватый, не очень грамотный, иногда так говорит, что и понять трудно. Но от природы мудрый, смелый, волевой и настойчивый. В юности он примкнул к анархистам, участвовал в 1905-1906 годах в вооруженном восстании в Чите. Был ранен в ногу, из-за чего потом всю жизнь хромал. За революционную деятельность он несколько лет отсидел в тюрьме. После революции вступил в партию большевиков. С 1919 года в МЧК, а потом был полпредом ОГПУ на Украине и Северном Кавказе. Именно он организовал так называемое "Шахтинское дело", доложив материалы о вредительстве старых кадров в промышленности непосредственно Сталину, минуя Менжинского и Ягоду. Сталин оценил эту инициативу Евдокимова и сделал его в 1929 году начальником секретно-оперативного управления ОГПУ и членом коллегии. Но Менжинский и Ягода хорошо понимали, что Евдокимов - это глаза и уши Сталина в ОГПУ и направлен он туда в качестве противовеса им. Поэтому через два года они удалили его в Среднюю Азию, а потом на Северный Кавказ. Ягода ненавидел Евдокимова и сделал все для того, чтобы убрать его из НКВД. И это ему удалось сделать в 1934 году, когда Евдокимов был рекомендован на руководящую партийную работу.
      Под началом Евдокимова проработало много чекистов, и все, кого тот когда-то выдвигал, были в опале у Ягоды. Он старался не допускать их в центральный аппарат НКВД и держал в республиканских наркоматах и в областных управлениях. Они-то теперь и должны стать костяком обновленного аппарата НКВД.
      Ежову было хорошо известно, что Евдокимов был бы не прочь стать первым заместителем наркомвнудела. Но Ежов сделает все, чтобы этого не случилось. У Евдокимова есть на кого опереться в НКВД, и хозяйничал бы в нем он, а не Ежов.
      Ежов стал записывать фамилии: Курский В.М., Вейншток Я.М., Николаев-Журид Н.Г., Алехин М.С., Попашенко И.П.18, Минаев-Цикановский А.М.19, Дагин И.Я., Дейч Я.А20. Биографии этих людей и характеризующие их сведения он знал наизусть. Около каждой фамилии оставлял свободное место. Предстояло еще вписать предполагаемые для этих людей должности.
      Скрипнула дверь, и Николай Иванович от неожиданности резко повернулся. В кабинет вошла Женя. Она была в махровом, когда-то купленном им в Вене халате. Непросохшие после мытья волосы повязала банным полотенцем.
      - Пойдем спать, Коля. Мне страшно одной.
      - Почему?
      - Просто в голову приходят мысли, что новое твое назначение принесет нам несчастье. Это страшная работа, она погубит и тебя, и меня. Я чувствую это.
      - Перестань. Чтобы я больше не слышал от тебя таких разговоров. Все будет хорошо. Иди, я скоро приду.
      Операция "Золото"
      Внешней разведкой в НКВД занимался 7-й отдел Главного управления государственной безопасности (ГУГБ), который возглавлял опытный профессионал комиссар государственной безопасности 2-го ранга А.А. Слуцкий
      Этот отдел все по привычке называли иностранный, как именовался он до проведенной Ежовым реорганизации структуры НКВД в ноябре 1936 года.
      В отделе работало около ста человек, не считая сотрудников за границей "легалов" и "нелегалов". Они были на Лубянке привилегированным сословием, выезжали за рубеж, лучше других чекистов были обеспечены материально, часто появляясь, правда не на работе, в редких тогда для Москвы шикарных заграничных костюмах.
      Новый нарком сразу отнесся к этой публике настороженно. Он и раньше, работая в ЦК, был уверен, что многие побывавшие за границей коммунисты, особенно с оппозиционным прошлым, были завербованы там иностранными разведками или их троцкистскими прихвостнями, и считал, что большинство из них надо разоблачать и беспощадно карать.
      За шестнадцать лет существования советской внешней разведки были организованы нелегальные резидентуры в европейских странах. Через налаженную агентуру поступала информация о положении в Англии, Франции, Германии, о закулисных переговорах правительств этих стран. Большое внимание уделялось Испании, где теперь шла гражданская война.
      Первое разведывательное задание Ежову было поручено Сталиным именно по Испании.
      6 ноября 1936 года
      От волнения слегка кружилась голова. Только что он говорил со Сталиным. Доложил об успешном завершении очень важной и сверхсекретной операции НКВД в Испании. В ответ услышал благодарность вождя и поздравление с наступающим праздником. Было вдвойне приятно, ведь, находясь на посту наркома внутренних дел, Ежов выполнил важное задание, впервые полученное лично от товарища Сталина, и справился с ним блестяще.
      Ежов открыл папку и стал просматривать шифротелеграммы. Порученная ему Сталиным операция была настолько секретна, что он лично вел переписку с резидентом НКВД в Мадриде.
      Двадцатого октября Сталин срочно вызвал к себе Ежова, назначенного несколько дней назад на пост наркома внутренних дел. Ежов впервые появился в кабинете Хозяина. Как всегда, он имел при себе небольшой блокнот и карандаш, чтобы делать необходимые пометки.
      Сталин был слегка взволнован. За шесть лет Ежов научился распознавать настроение Хозяина, умевшего скрывать свои эмоции. Он сразу понял, что тот вызвал его по какому-то очень важному и не терпящему отлагательств вопросу.
      В Испании в сентябре 1936 года военное счастье временно отвернулось от республиканцев. "Фалангисты" подступали к Мадриду. В банковских сейфах испанской столицы хранились золотые слитки на сумму, превышающую полмиллиарда долларов, огромнейшую для того времени.
      В середине сентября слитки были упакованы и тайно вывезены на охраняемом поезде и спрятаны в огромную пещеру, вырубленную в горе рядом с портом Картахена в Южной Испании, где в то время не велись военные действия. В начале октября испанское правительство предложило Советскому Союзу взять на хранение золотые запасы страны. Для Сталина открылась хорошая возможность получить такие колоссальные деньги под стоимость оружия и услуг военных советников. Операцию по вывозу золота он решил поручить НКВД.
      Сталин сказал Ежову, что Мадрид, по всей видимости, республиканцам придется сдать, но война будет продолжаться и Советский Союз станет оказывать правительству премьер-министра Ларго Кабальеро большую помощь в борьбе с мятежниками. А сейчас задача номер один - вывезти в Советский Союз золотой запас Испании. Сталин предупреждал Ежова о недопустимости утечки информации об этой операции; даже в НКВД о ней должен знать очень узкий круг лиц, только те, без кого ее нельзя осуществить.
      - Если эта информация просочится в республиканскую партию, где действуют троцкистские группы, то могут произойти вооруженные выступления против вывоза золота из страны. Резидент в Испании Орлов опытный и умный работник. Ему мы и поручим эту задачу. В данном случае наш полпред будет руководствоваться его указаниями, - сказал Сталин. - Срочно дайте Орлову шифровку от моего имени следующего содержания: "Вместе с послом Розенбергом договоритесь с главой испанского правительства Кабальеро об отправке испанских золотых запасов в Советский Союз. Используйте для этих целей советский пароход. Операция должна проводиться в обстановке абсолютной секретности. Если испанцы потребуют расписку в получении груза, откажитесь это делать и скажите, что формальная расписка будет выдана а Москве Государственным банком. Назначаю вас ответственным за эту операцию. Розенберг проинформирован соответственно".
      Вернувшись в наркомат, Ежов сразу же подготовил и отправил шифровку в Мадрид. Его очень заинтересовала личность мадридского резидента, о котором столь лестно отозвался Сталин и которому поручил руководство такой ответственной операцией. Ежов позвонил в отдел кадров и попросил принести ему личное дело Орлова. Через несколько минут на его столе лежала коричневая папка.
      У этого человека было много имен и фамилий. В секретной переписке НКВД он значился как Швед. Сначала он был Лейбой Лазаревичем Фельдбиным, родился в 1895 году в городе Бобруйске в еврейской семье среднего достатка. После окончания гимназии поступил в школу правоведения при Московском университете, а в 1916 году был призван в армию, но на фронт не попал. В марте семнадцатого закончил школу прапорщиков и в этом же месяце вступил в РСДРП. Потом Красная Армия, работа в особых отделах, а после Гражданской войны служба в ВЧК, в том числе и в погранвойсках на командных должностях. Поскольку молодого чекиста могли знать эмигрировавшие за границу лица, Лейба Фельдбин стал Львом Андреевичем Никольским. А уже работая в иностранном отделе перед выездом в загранкомандировку Лев Андреевич Никольский превратился в Александра Михайловича Орлова. К тому же времени у НКВД появились предатели-невозвращенцы, которым фамилия Никольский была хорошо известна.
      Он станет одним из лучших сотрудников довоенной разведки, будет участвовать в создании за границей таких агентурных групп, как "Красная капелла" и "Кембриджская пятерка", ставших золотым фондом наших спецслужб. Потом не раз будет менять имена и фамилии, но уже не работая в НКВД, после того как он летом 1938 года бесследно исчезнет в Европе и объявится в Америке только через пятнадцать лет21.
      Ежов просматривал отчеты о проделанной работе.
      Октябрь 1936 года. Шифровальщик резидентуры принес в кабинет Александра Михайловича в номере шикарного мадридского отеля "Гейлорд" частично расшифрованный текст телеграммы: расшифровав первую строчку: "Передаю вам личный приказ Хозяина", шифровальщик уже не имел права дальше работать с этой телеграммой: Ежов передавал приказ, предназначенный только для глаз резидента.
      Лично завершив процесс расшифровки, Орлов прочитал одно из самых необычных посланий за все время своей работы. Послание было подписано "Иван Васильевич". Так Сталин обычно подписывал самые секретные сообщения.
      Орлов понял, что любые неурядицы по этому заданию стоили бы ему жизни.
      Советский посол в Испании встретил Орлова с некоторой опаской. Он в создавшихся в то время условиях вообще побаивался его, а теперь, после получения телеграммы от Литвинова, где отмечалось, что за операцию отвечает "руководитель ближних соседей", то есть НКВД, решил, что нужно полностью выполнить его указания.
      Первое, что Орлов предложил Розенбергу, это совместную встречу с новым премьер-министром и министром финансов Испании Хуаном Негрином. Розенберг связался с Негрином и попросил его приехать. Он сразу решил, что предоставит возможность Орлову самому решать все вопросы с Негрином. (Марсель Израилевич Розенберг по природе был человеком осторожным, но это его не спасло. В феврале 1937 года он будет переведен из Испании на непрестижную должность уполномоченного НКИД при правительстве Грузинской ССР, в конце того же года арестован, а в 1939 году расстрелян.)
      Хуан Негрин (смелый и решительный человек, интеллигент, свободно говоривший на английском и немецком языках, обладавший живым умом и способностью располагать к себе окружающих) сказал, что данную операцию могут осуществить испанские войска. Это не совсем устраивало Орлова. Памятуя указания Сталина о сверхсекретном характере данной операции, он опасался, что через испанских военных информация может дойти до осевших в Испании анархистов и троцкистов, которые могут инспирировать волнения в испанской армии в связи с вывозом из страны ее национального достояния. Поэтому Орлов сказал, что будет использовать для вывоза золота недавно прибывших в Испанию красноармейцев-танкистов. Он также предупредил Негрина, что любая утечка информации по данному вопросу может спровоцировать антиправительственные выступления, что вызовет политический скандал, а в результате может даже произойти внутренняя революция. Он предложил для прикрытия данной операции использовать легенду, будто золото вывозится на хранение в Англию или в Америку, а себя Орлов просил снабдить документами английского или американского банка. Негрин согласился, сказав, что Орлову в любое время можно будет предоставить такие документы.
      На следующий день с готовыми документами Орлов вылетел на испанском военном самолете в Картахену. Но он чуть не погиб. Их самолет обстреляли немецкие истребители, которые сопровождали бомбардировщиков, идущих на Мадрид. Пилоту удалось посадить самолет на секретном аэродроме в горах. Откуда Орлов на автомобиле возвратился в Мадрид.
      Ему пришлось проделать почти 300 миль на автомобиле от Мадрида до Картахены. Там он связался с советским военно-морским атташе Николаем Кузнецовым22 и, не имея на это санкций, частично посвятил его в суть операции. Орлов понимал, что силами только советских военных золото не вывезти, нужно привлечь надежных испанцев. Он сказал, что в помощь советским танкистам для вывоза с рудников никелевой руды, стратегического сырья, нужно несколько десятков испанских моряков, которым можно было бы полностью доверять. Кузнецов договорился с командиром картахенской военно-морской базы капитаном Рамиресом де Тогоресом, чтобы тот выделил шестьдесят надежных моряков-проводников для выполнения особо важного задания. Их подготовили на охрану картахенских пещер, которые находились примерно в пяти милях от базы.
      Но Орлов прекрасно понимал, что погрузкой золота на советские суда операция не закончится. Он отвечает за всю операцию, поэтому с него будет спрос за каждый слиток золота, который не дойдет до российского порта. Руководствуясь английской поговоркой, что нельзя класть все яйца в одну корзину, Орлов принял решение вывозить золотой запас на четырех советских судах. Однако советские суда иногда задерживались и обыскивались итальянскими проводниками, и необходимо добиться их охраны кораблями ВМС Испании. Для этого надо было связаться с испанским правительством, но надежных каналов связи не было. И Орлов предпринял рискованный перелет обратно в Мадрид для встречи с испанским премьером.
      С его стороны он получил полную поддержку и вскоре снова вернулся в Картахену, уже вместе с министром финансов Хуаном Негрином и министром обороны Индалесио Приято, который в целях конспирации обеспечил на месте конвой итальянскими военными кораблями советских судов с особым грузом на борту.
      Началась погрузка золота на советские суда. Хотя пять миль - небольшое расстояние, но преодолеть его в условиях постоянной бомбежки района военно-морской базы немецкой авиацией было сложно. Для конспирации русских водителей переодели в испанскую военную форму. Чтобы избежать бомбежек, золото перевозили ночью по неосвещенной дороге на машинах с выключенными фарами. Водителям с трудом удавалось управлять машинами с грузом по горному серпантину дорог. Одна из машин перевернулась, а четыре, свернув не в ту сторону, заблудились, и Орлов нашел их только на следующий день припаркованными на площади в расположенной неподалеку деревне.
      При погрузке золота на советские суда возникла еще одна трудность. По подсчетам Орлова, число ящиков с золотом (7900) оказалось на 100 больше, чем по официальным данным испанцев. Орлов решил, что "перебор" лучше, чем "недобор", который не простят, обвинив его в присвоении двух грузовиков золотых слитков со всеми вытекающими из этого последствиями.
      Орлов вспоминал, как в тот момент, когда последний ящик золота был погружен на советский пароход, Мендес-Аспе, начальник Испанского казначейства, попросил у него официальную расписку. "Я знал, что это случится, и боялся этого момента, - писал Орлов, - но у меня был личный приказ Сталина, и я обязан был его выполнить". Испытывая острое чувство стыда, Орлов ответил небрежным тоном, словно это была простая формальность, что расписка будет дана в Москве после окончательного подсчета. Испанский чиновник слова не смог вымолвить от изумления, когда Орлов повторил, что официальную расписку может выдать только Государственный банк в Москве. Чтобы выйти из затруднительного положения, Орлов предложил Мендесу-Аспе послать на каждом грузовом судне по чиновнику Испанского казначейства в качестве наблюдателей.
      Орлов с большим беспокойством наблюдал за отбытием из Картахены четырех окрашенных в серый цвет грузовых судов. Вдоль побережья вытянулась вереница испанских военных кораблей, капитаны которых получили в запечатанных конвертах указания о том, чтобы они помогли русским в случае поступления от них сигнала "SOS".
      Об отправке судов Орлов сообщил двумя отдельными шифротелеграммами: в первой он предупреждал Центр, что вместо слова "золото" будет употреблять слово "металл".
      "О каком металле вы говорите?", - написал Ежов в своем запросе в ответ на его вторую телеграмму, уведомляющей об отбытии грузовых судов. Убежденный, что теперь НКВД возглавляет "какой-то идиот", Орлов отправил третью телеграмму: "Смотрите мою предыдущую телеграмму. Пожалуйста, сообщите о моей телеграмме Ивану Васильевичу".
      "Я ждал примерно семь или восемь дней в состоянии мучительной неизвестности" - так описывал Орлов долгую неделю, которую он провел в беспокойстве за судьбу судов, не зная, удалось ли им благополучно пройти по Средиземному морю. Только по прошествии восьми дней без тревожных сообщений он решил послать подробный отчет об операции.
      Суда благополучно прибыли в Одессу 6 ноября 1936 года. Чтобы соблюсти строгую секретность, разгрузка производилась ночью, а затем груз был отправлен далее на специальном поезде под охраной тысячи красноармейцев и командиров. Заместитель наркома НКВД Украины лично сопровождал поезд, чтобы отрапортовать Ежову об успешном завершении операции.
      Сегодняшняя телеграмма из Одессы с известием о прибытии груза... Операция завершена.
      Нарком был доволен. Прошло чуть больше месяца со дня его прихода в НКВД, а в его активе уже такая важная операция, прошедшая, так сказать, без сучка без задоринки.
      Ежов в душе где-то был благодарен Орлову за усердие и даже сделал запись в рабочем блокноте: "Орлова следует обязательно представить к награде". Но это не спасет испанского резидента НКВД.
      12 января 1937 года
      Изобразив на лице подобострастную улыбку, в кабинет мягкой походкой вошел первый заместитель наркома внутренних дел комиссар госбезопасности 1-го ранга Яков Саулович Агранов, пухленький человек среднего роста с выразительными и умными глазами.
      Ежов знал его давно и, курируя НКВД и ЦК, досконально изучил его биографию, просмотрел все имеющиеся на него документы, пытаясь найти компромат, но так ничего и не обнаружил. Это был слишком умный и хитрый человек, крайне скрытный и осторожный. Таких голыми руками не возьмешь.
      Агранов - это партийный псевдоним Сорендзона23 Янкеля Шевелева-Шмаева, родившегося в 1883 году в черте оседлости Белоруссии. Он происходил из состоятельной еврейской семьи, и ему удалось получить среднее образование. Потом Янкель Сорендзон стал профессиональным революционером и для конспирации сменил фамилию на Агранова. В девятьсот девятнадцатом стал эсером, но через три года вступил в РСДРП. (И здесь Ежов не смог к нему придраться - эсеровское прошлое нельзя было ставить в вину человеку, если он порвал с ним до революции.)
      Безудержный карьеризм, готовность на любые действия ради личной выгоды, раболепие и умение строить отношения с вышестоящими руководителями и безотказно исполнять их желания помогли Агранову быстро выдвинуться после революции. С 1919 года он - секретарь Совета Народных Комиссаров и одновременно особо уполномоченный по важным делам при президиуме ВЧК. Почти два года он работает вместе с Лениным и скрепляет своей подписью документы Совнаркома, находя время и для чекистской деятельности. Тогда Агранов запросто общался не только с наркомами и секретарями ЦК, но и членами Политбюро, включая Сталина, что теперь беспокоило Ежова. В конце двадцатых годов у Сталина и Агранова были рядом дачи в Зубалове и, по слухам, они часто вместе проводили время, выпивали. Ежов полагал, что Агранов долгое время был информатором Хозяина в ОГПУ, подслеживал за Менжинским, Ягодой, Трилиссером24. Но потом вроде бы Сталин охладел к нему. Более того, в конце прошлого года Ежов как-то в беседе со Сталиным упомянул имя своего первого заместителя. Хозяин поморщился и сказал:
      - Агранов - это неискренний человек, провокатор. Надо еще посмотреть, как он вел следствие по делу об убийстве товарища Кирова, может быть, так, чтобы запутать все дело. Ягода всегда делал на него ставку.
      Сталин никогда не бросался словами. Это было руководство к действию, и Агранова надо было убирать. Но сделать это сразу не представлялось возможным. Близкого к Ягоде заместителя наркома внутренних дел Прокофьева Ежов, по согласованию с Хозяином, еще в сентябре прошлого года освободил от работы в связи с переводом первым замом в наркомат связи и поставил на его место Фриновского. Людей такого уровня надо убирать постепенно, чтобы неожиданным арестом не взбудоражить НКВД, не вспугнуть сообщников. То же самое предстояло и с Аграновым. Ежов уже приступил к процедуре его устранения. В ближайшее время он сделает его не первым, а просто заместителем наркома, потом назначит начальником секретно-политического отдела, а затем под предлогом усиления работы на периферии отправит начальником управления в какую-нибудь область, где без шума его и можно будет арестовать. Сталин не доволен, как Агранов вел следствие по делу об убийстве Кирова, значит, быть ему ответчиком за это преступление.
      Несколько дней назад Ежов осторожно сказал Сталину, что на Агранова от бдительных товарищей по работе поступают сигналы о его симпатиях к Троцкому, вечеринках в компаниях с Каменевым, Бухариным и Радеком, а главное, о негативной реакции профессионала Ягоды на некомпетентность в чекистских делах партийного работника. Такое осторожный Агранов конечно же не говорил открытым текстом, а, напротив, ругал Ягоду и хвалил Ежова. Но... все это для маскировки, такие двурушники, как он, умеют скрывать свои мысли. Ежов предложил постепенно отодвинуть Агранова с ключевых позиций в НКВД, но о планах его ареста ничего говорить не стал, эта мера подразумевалась сама собой.
      Сталин после некоторой паузы сказал:
      - Ты - нарком, решай сам. Раз человек запачкался, его надо убирать.
      А это означало, что судьба Агранова решена и он больше не интересует Хозяина.
      Но пока еще Агранов правая рука Ежова. Он не только первый заместитель, но и начальник Главного управления государственной безопасности, куда входят все оперативные отделы НКВД. Сейчас он курирует следствие по делу "Параллельного антисоветского троцкистского центра", которое подходит к завершению, и в конце этого месяца должен состояться процесс.
      Этому делу большое значение придает Сталин, следит за его ходом. Поэтому Агранов сейчас нужен Ежову, а разобраться с ним можно будет после процесса.
      О планах организовать процесс "Параллельного антисоветского троцкистского центра" Сталин сообщил Ежову в августе 1936 года, почти сразу после окончания суда над Зиновьевым, Каменевым и другими. Тогда Ежов только готовился примерить мундир наркомвнудела, но Сталин разговаривал с ним как с уже состоявшимся хозяином Лубянки, и Ежов понял, что с Ягодой этот вопрос обсуждаться не будет.
      Кроме таких известных политических деятелей, как Радек, Сокольников, Пятаков, Муралов, Богуславский, на скамью подсудимых должны были сесть несколько хозяйственников и инженеров - Дробнис, Норкин, Шестов, Строилов, Арнольд, Лившиц, Ратайчак, Князев, Граше, Турок и Пушин, которые должны были поведать о своей вредительской деятельности, направляемой троцкистским подпольем25.
      Наверное, из всех троцкистов Радек был самым "саморазоблачившимся". После возвращения из ссылки он активно включился в троцкистскую кампанию, одновременно превознося Сталина. Перед ним распахнулись двери газет, журналов и книжных издательств, он стал ездить за границу. Четыре года проработал заведующим Бюро международной информации РКП(б) и принимал участие в работе над проектом новой Конституции СССР. Казалось, что Хозяин простил ему прошлые оппозиционные грехи и даже приблизил к себе. Но не тут-то было...
      Два с половиной месяца Радек упорствовал и никоим образом не хотел сознаваться в участии в троцкистском заговоре, требовал встречи со Сталиным. Хозяин согласился переговорить с ним, пообещал сохранить ему жизнь в обмен на сотрудничество со следствием и разоблачения на процессе вредительской деятельности агентуры Троцкого в СССР. Таким же образом удалось обработать и Сокольникова, которого, кроме троцкизма, обвиняли еще и в шпионаже в пользу Англии.
      Здесь Сталин поступил мудро. Сохранение жизни саморазоблачившимся подсудимым - хороший стимул для участников следующих процессов.
      Других, включая Пятакова, успешно обрабатывали следователи, которыми, кроме Агранова, руководили начальник особого отдела Израиль Леплевский26 и начальник секретно-политического отдела Владимир Курский.
      Ежов внимательно читал принесенные ему Аграновым протоколы допросов, о которых ему предстояло в ближайшее время доложить Сталину. Он старался ничего не упустить, чтобы Хозяин не застал его врасплох своими вопросами. Многое приходилось уточнять.
      - Директивы Троцкого о вредительстве поступали только Пятакову?
      - Нет, еще и Радеку, это будет дальше, в протоколе его допроса от 25 декабря.
      - На процессе и Радек, и Сокольников, и Пятаков должны подтвердить, что им из разных источников было известно о переговорах Троцкого с заместителем Гитлера Гессом. И вот еще что. Радек, именно Радек должен упомянуть на процессе о связях маршала Тухачевского с Параллельным центром. Но только упомянуть, что ему известно об этом. А то он нафантазирует чего-нибудь.
      Агранов быстро записывал все указания карандашом в блокнот. Ежов внимательно посмотрел на него. Все-таки это загадочная личность.
      В 1921 году Агранов оставил пост секретаря СНК и стал работать только в ВЧК, но не руководителем, а тем же особо уполномоченным. "Проколов" в СНК у него не было - кто-кто, а он, Ежов, наверняка бы знал об этом. Значит, его должность была очень важной и кого-то это устраивало. Наверное, Сталина.
      Он участвовал во многих крупных чекистских операциях начала двадцатых годов, в Петрограде возглавлял следствие по делу о "контрреволюционной организации профессора Таганцева". Тогда расстреляли восемьдесят восемь представителей интеллигенции, в том числе и знаменитого поэта Николая Гумилева.
      Вообще Агранова можно было считать родоначальником секретно-политической работы в ВЧК. Он организовывал хитроумные агентурно-оперативные операции сначала против бывших эсеров и меньшевиков, а потом и против оппозиции в большевистских рядах.
      Он был специалистом по работе среди интеллигенции, и многие попались в умело расставленные им сети. Агранов имел приятельские отношения со многими известными писателями, артистами, художниками, учеными и знал о них все. Дома и на даче часто устраивал вечера для богемы, был прост и доступен и всех просил называть его по имени - Яней. Дружил с Маяковским. Когда в тридцатом поэт застрелился, актриса Вероника Полонская, его любовница, первому позвонила именно Агранову, тогда замначу ОГПУ по Москве. Он сразу примчался на их квартиру. Говорили, что Маяковский воспользовался пистолетом, подаренным ему когда-то Аграновым. Но тот отрицал это27.
      - Вы свободны, Яков Саулович, - сказал Ежов, откладывая в сторону стопку только что просмотренных им документов. - В семь вечера будьте на месте, я вас вызову.
      - Вот еще что, Николай Иванович, вкрадчивым голосом проговорил Агранов, доставая из папки лист бумаги. - В Лефортове под следствием находится Василий Никифорович Степанов, бывший сотрудник Наркомпроса. Обвиняется в контрреволюционной троцкистской деятельности. Он сообщил следователю, что хорошо знает вас, написал письмо на ваше имя, где клянется в своей невиновности.
      Ежова словно током ударило. Василий, когда-то честный рабочий парень, боец на Гражданской, верный революции человек, связался с троцкистскими бандитами. Кому же тогда верить? А может быть, ошибка, кто-то оговорил его? Но почему же Агранов взялся доставить ему это письмо? Его ли это дело, заниматься такими пустяками. Обычно все это делается через секретариат. Ясно: видимо, Яня, чувствуя свою неминуемую гибель, хватается руками за воздух; надеется спасти себя, задумав доложить Сталину о связях Ежова с разоблаченными троцкистами, выиграть время, а потом придумать еще какую-нибудь провокацию. Ну нет, милый мой, здесь у тебя ничего не получится.
      - Я не знаю такого, - резко ответил Ежов.
      - Но может быть, вы забыли, вот он тут пишет.
      - Мне наплевать на то, что пишет какой-то троцкистский выродок, сказал Ежов, поднявшись из-за стола. - Я секретарь ЦК и наркомвнудел, меня знает вся страна. Но это не значит, что я должен лично знать шпионов, вредителей и диверсантов, которые еще ходят по нашей земле.
      Ежов сделал паузу и взял со стола папиросу. Потом, строго взглянув в сторону Агранова, сказал:
      - Впредь прошу не передавать мне никаких писем от подследственных и их родственников. Это мое распоряжение и поставьте о нем в известность все руководство и Секретариат.
      18 марта 1937 года
      Ягода был обречен. Николай Иванович уловил это почти полгода назад, когда 7 Ноября перед парадом Сталин, здороваясь с советскими руководителями, демонстративно не подал руку наркому связи Ягоде. После получения от Хозяина установок перед февральско-мартовским Пленумом Ежов понял, что ему скоро придется заниматься Ягодой как подследственным. Сталину явно хотелось видеть его в компании с Рыковым, Бухариным и другими правыми.
      Многие ставленники Ягоды уже сидели, да и его арест был вопросом времени. Сталин намекнул на днях Ежову, что неплохо бы провести совещание руководящих работников НКВД и сообщить о раскрытом заговоре, которым руководил их бывший нарком. Ежов понял, что это делается как для того, чтобы деморализовать еще находящегося на свободе Ягоду, до которого наверняка дойдут сведения о совещании, так и для оказания давления на всех работающих в НКВД "ягодинцев" с тем, чтобы они во имя собственного спасения бросились доносить друг на друга. Да, мудрый человек Сталин, ничего не скажешь.
      В центральном клубе НКВД собралось около восьмисот человек, главным образом руководящие сотрудники из Москвы. Ежов немного нервничал, это было его первое выступление перед столь многочисленной чекистской аудиторией. К тому же сведения, которые он собирался огласить, должны были произвести большой эффект.
      Он начал с того, что в его задачу входит доказывать ошибки Ягоды. Если бы Ягода был твердым и честным большевиком, он не потерял бы доверия товарища Сталина. Ошибки Ягоды имеют глубокие корни.
      Ежов сделал паузу и окинул взглядом аудиторию. Все присутствующие затаили дыхание, чувствуя, что наступает решительный момент.
      - С 1907 года Ягода находился на службе царской охранки!
      По залу прошел ропот, люди стали переговариваться. До Ежова доносились обрывки фраз: "Вот мерзавец...", "как замаскировался, подлец...", "как же он мог нами руководить?..". Эти возгласы воодушевили Ежова, и он прокричал:
      - Но это еще не все! Немцы сразу пронюхали об истинном характере деятельности Ягоды и подсунули его Дзержинскому для работы в ЧК в первые же дни после революции. И это значит, что на протяжении всей жизни Советского государства Ягода работал на германскую разведку.
      На этот раз казалось, что зал просто окаменел от ужаса. Все внимательно смотрели на Ежова, ни одного движения, ни одного возгласа.
      - Шпионы Ягоды, - продолжал Ежов, - проникли всюду, заняв все ключевые посты. Да! Даже руководители отделов НКВД Молчанов, Горб, Гай, Паукер, Волович - все шпионы. И еще я могу доказать, что Ягода и его ставленники не что иное, как воры, и в этом нет ни малейшего сомнения. Разве не Ягода назначил Лурье начальником инженерно-строительного отдела НКВД?28 А кто, как не Лурье, был связующим звеном между Ягодой и иностранной разведслужбой. А это и есть главное доказательство. Многие годы эти два преступника, Ягода и Лурье, обманывали партию и свою страну. Они строили каналы, прокладывали дороги и возводили здания, стоящие огромных средств, но в отчетах указывали, что затраты на них обходились крайне дешево. Но как, спрашиваю вас, товарищи, как этим мерзавцам удалось это? Как, спрашивается?
      Он снова пристально посмотрел в застывший зал, а потом начал отвечать на поставленные им же самим вопросы.
      - Очень просто. Бюджет НКВД не контролируется никем. Из этого бюджета, бюджета собственного учреждения, Ягода черпал суммы, нужные ему для сооружения дорогостоящих зданий по крайне "дешевой" цене. Зачем Ягоде и Лурье нужно было это строительство? Зачем им нужно было строить дороги? Это они делали в погоне за популярностью, чтобы завоевать себе известность, заработать себе награды! Но может ли предатель быть удовлетворен всем этим? Почему Ягода так стремился завоевать популярность? Она ему нужна была потому, что на самом деле он следовал политике Фуше.
      Ежов долго перед выступлением подбирал какую-нибудь омерзительную историческую личность для сравнения с Ягодой. Поп Гапон и Азеф не подошли. Они были провокаторами и служили в охранке, но возглавить, как Ягода, карательные органы, им не удалось. О Фуше как о предателе французской революции, ставшем министром полиции при Наполеоне, а потом предавшем и его, вступив в тайные переговоры с Англией, Ежов слышал когда-то на политзанятиях. Пришлось залезть в энциклопедию, чтобы убедиться, так ли это.
      Не обнаружив в зале реакции на столь удачное, по его мнению, сравнение, Ежов продолжал:
      - Это очень серьезный вопрос, товарищи. Партия была вынуждена все эти годы противостоять росту фашизма среди нас. Это было не легко. Да, товарищи, я вам должен это сказать, и вы крепко это запомните, что даже Феликс Эдмундович Дзержинский ослабил здесь оборону революции. Нам нужна чистка, чистка и еще раз чистка. У меня, Ежова, нет сомнений, нет колебаний, нет и слабостей. Если бы можно было задать вопрос Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому: почему мы должны считаться с репутацией даже старейших и наиболее закаленных чекистов?
      Николай Иванович закончил выступление и сел за стол президиума. Он заметил, что к трибуне подходит низкорослый, плотный, седой мужчина с "мушкетерской" бородкой, в гимнастерке без знаков различия с орденом Красного Знамени. Это старейший чекист Артур Христианович Артузов. Его настоящая фамилия Фраучи, обрусевший швейцарец, сын переехавшего еще в прошлом веке в Россию сыровара. В партии состоит с семнадцатого года. В ВЧК с 1919-го. Работал с Дзержинским, провел ряд военных контрразведывательных операций, руководил арестом Савинкова. В начале тридцатых руководил иностранным отделом ОГПУ, а затем НКВД. Потом его перевели в разведку РККА заместителем начальника и присвоили звание корпусного комиссара. Ежов никогда не верил Артузову, хотя с Ягодой у того были очень плохие отношения. Еще работая в ЦК, Николай Иванович считал Артузова человеком неискренним, нелояльным к партии, а придя в НКВД, был доволен, что того уже там нет. А в конце тридцать шестого начальник особого отдела НКВД Израиль Моисеевич Леплевский, занимавшийся контрразведывательной работой в Красной Армии, изложил Ежову материалы о связях Артузова с немецкой разведкой. Но тогда Сталин после доклада Ежова порекомендовал не спешить с арестом Артузова и тщательно понаблюдать за ним, выявить связи. Оставлять этого предателя на руководящей должности в Разведупре РККА было рискованно и Ежов предложил перевести его снова в НКВД для подготовки материалов к предстоящему двадцатилетнему юбилею органов госбезопасности, лишив его таким образом доступа к секретным сведениям. Опытный и проницательный Артузов понял, что его таким образом подводят к аресту, заметно нервничал, но поделать ничего не мог.
      - Товарищи, - сказал хорошо поставленным голосом Артузов, - в труднейшие для революции дни Ленин поставил Феликса Эдмундовича Дзержинского во главе ЧК. В еще более сложное время товарищ Сталин поставил своего лучшего ученика Николая Ивановича Ежова во главе НКВД. Товарищи! Мы, большевики, научились быть безжалостными не только к своим врагам, но и к самим себе. Да, Ягода действительно хотел играть роль Фуше. Он действительно хотел противопоставить НКВД нашей партии. Из-за нашей слепоты мы невольно участвовали в этом заговоре.
      Артузов сделал паузу, повернул голову в сторону президиума и продолжил:
      - В 1930 году, товарищи, когда партия впервые почувствовала эту тенденцию и, желая положить ей конец, назначила в ОГПУ старого большевика Ивана Алексеевича Акулова29, что сделали мы, чтобы помочь Акулову? Мы встретили его в штыки! Ягода всячески старался помешать его работе. А мы, товарищи, не только поддержали саботаж Ягоды, но пошли еще дальше. Я должен честно признаться, вся партийная организация ОГПУ была занята саботажем Акулова.
      Артузов беспокойно искал взглядом хотя бы малейшего намека на одобрение на скуластом личике Ежова. Он чувствовал, что наступил нужный момент, чтобы отвести подозрения от себя.
      - Спрашивается, кто был в это время руководителем партийной организации ОГПУ? Им был Слуцкий!
      Довольный своим выступлением Артузов быстро вернулся в зал. А в это время к трибуне уже пробирался начальник иностранного отдела НКВД комиссар госбезопасности 2-го ранга Абрам Аронович Слуцкий. Не так давно он сменил Артузова на этом посту, и Ежову было известно, что отношения между ними были всегда натянутыми. У них были свои счеты.
      - Артузов пытался представить меня как ближайшего сотрудника Ягоды, начал Слуцкий. - Отвечу, товарищи: конечно, я был секретарем партийной организации ОГПУ. Но кто же был членом коллегии ОГПУ - Артузов или я? Спрашивается, можно ли тогда было быть членом коллегии ОГПУ, не имея полного доверия Ягоды? А еще Артузов уверяет, что своей "верной службой" Ягоде на посту секретаря парторганизации я заработал себе загранкомандировку в награду за саботаж Акулова. Но я утверждаю, что моя командировка состоялась по настоянию самого Артузова. В течение многих лет Артузов находился в дружеских отношениях с Ягодой.
      Слуцкий отыскал глазами сидевшего в зале Артузова и, обращаясь к нему, произнес:
      - Скажите, Артузов, где вы живете? Кто жил напротив вас? Буланов. А разве не он был одним из первых арестованных. А кто жил этажом выше, Артузов? Ягода! А теперь я спрашиваю вас, товарищи, можно ли было в известных обстоятельствах жить в одном доме с Ягодой и не пользоваться его полнейшим доверием?
      Разгорячившийся во время своего выступления, Слуцкий тяжело дышал. Зло взглянул в сторону Артузова, он быстрым шагом проследовал в зал.
      С трибуны уже еще кто-то проклинал Ягоду, разоблачал Паукера, но Ежов пропускал все это мимо ушей. Он думал, как лучше завтра утром доложить Сталину о схватке Артузова со Слуцким. Ежов заметил, что Хозяин вообще не любит старых чекистов, а этих двух особенно, поэтому такая информация должна прийтись ему по душе.
      24 апреля 1937 года
      Ежов придавал большое значение сегодняшнему совещанию наркомов республиканских НКВД, полномочных представителей краевых НКВД и областных управлений и тщательно готовился к своему выступлению.
      Несколько дней назад его вызвал Сталин и в ходе трехчасовой беседы выразил неудовлетворение теми темпами, которыми НКВД искореняет правотроцкистскую нечисть. Хозяин сказал Ежову, что арест Ягоды и его сообщников - Прокофьева, Молчанова, Миронова30, Паукера, Островского31 и других заговорщиков - не изменил коренным образом положение дел в НКВД и не поставил на должную основу борьбу с врагами народа. Троцкистско-бухаринский прихвостень Ягода за долгие годы работы в органах госбезопасности успел повсюду насадить своих людей, которые продолжают войну против партии и вредительски тормозят чистку ее рядов от шпионов и диверсантов. Перед Ежовым была поставлена задача срочно исправить положение, и он взялся за это с большим рвением.
      В тот же день он созвал у себя совещание, пригласив на него своих заместителей Фриновского и Курского, бывшего до этого начальником секретно-политического отдела, начальника оперативного отдела Николаева-Журида и начальника отдела кадров Литвина32. Это были его самые доверенные люди, других он не решился детально вводить в курс дела.
      Тогда все поддержали предложение Ежова направить на места разнарядки по арестам врагов народа. Фриновский даже заметил, что это - мудрое предложение, без которого невозможно извести троцкистскую нечисть. Вот только Ежову показалось, что Курский как-то сразу загрустил после этого.
      Курский со знанием дела руководил ключевым в НКВД секретно-политическим отделом, занимался борьбой с политическими противниками Советской власти. Ежов назначил его на эту должность вскоре после того, как стал наркомом. А после ареста мерзавца Паукера Ежов доверил Курскому охрану партийного и государственного руководства, временно сделав его начальником 1-го отдела и одновременно своим заместителем. И тогда сказал Курскому, что тот скоро вернется на прежнее место и займется борьбой с врагами народа, располагая еще и правами заместителя наркома. Но, видимо, Владимира Михайловича мало устраивала такая перспектива, ведь всеми предстоящими разнарядками должен будет заниматься он. А это - истребление людей в соответствии с заранее утвержденным планом. Такое Курский пока еще не мог воспринять.
      Тогда Ежов не предполагал, что через два с половиной месяца Курский очень здорово подведет его. Во главе начальника секретно-политического отдела он пробудет всего около месяца и, окончательно потеряв душевное равновесие, 8 июля 1937 года пустит себе пулю в висок, создав почву для различных домыслов и предположений не в пользу его покровителя. Тем более, что за неделю до самоубийства Курского, по представлению Ежова, наградили орденом Ленина.
      Ежов внимательно всматривался в зал. Около сотни человек в отглаженных, перетянутых портупеями гимнастерках, с ромбами на малиновых петлицах, с орденами и почетными знаками молча глядели на него, ожидая, когда он встанет из-за стола и обратится к ним.
      Кто они, эти люди? Все ли они верят в идеалы революции и готовы, как он сам, отдать за них жизнь. Или это замаскировавшиеся враги, способные в любой момент вонзить нож в спину партии. Как же разобраться в этом? На добрую половину из них есть серьезные материалы, полученные главным образом от арестованных приспешников Ягоды. Можно ли теперь верить этим людям?
      Вот с важным видом в первом ряду сидит нарком внутренних дел Украины Всеволод Аполлонович Балицкий, комиссар госбезопасности 1-го ранга. В партии с пятнадцатого года, в ЦК - с восемнадцатого. Был зампредом ОГПУ еще в начале тридцатых годов. А что же на самом деле - троцкист до мозга костей, польский шпион, хорошо замаскировавшийся враг. На него уже несколько человек дали показания. Но брать его сейчас было нельзя, можно вспугнуть сообщников. Лучше всего перевести его с Украины на другую должность, а потом вскорости и арестовать. А на Украине с его молодцами разделается уже новый нарком33.
      Недалеко от него сидит плотный мужчина с испитым лицом, то и дело вытирает пот с лица носовым платком. Это майор госбезопасности Сергей Иванович Лебедев, начальник УНКВД по Тульской области. В своих преступных связях с правотроцкистскими элементами запутался окончательно. Николаев-Журид, который как начальник оперативного отдела ведает выявлением врагов в чекистских рядах, недавно доложил Ежову материалы на Лебедева. Чего там только нет! Недели через две его арестуют. От таких, как этот тип, надо срочно избавляться34.
      А вот и Погребинский, комиссар госбезопасности 3-го ранга и начальник управления НКВД по Горьковской области. Сидит нервничает. Еще бы! Многолетний дружок Ягоды и Буланова35. Почему же его еще не арестовали? Надо выяснить у Фриновского.
      Рядом с ним сидит старший майор госбезопасности Александр Иванович Успенский. Хороший парень. Ежов любит его и иногда называет просто Сашей. Немного похож на церковного певчего, не зря учился в каком-то духовном училище. Но это его ничуть не испортило. Деловой, энергичный и преданный партии человек. Ему только тридцать пять лет. Но у него огромный опыт чекистской работы. Теперь он начальник УНКВД по Оренбургской области. Дает отличные показатели по работе с врагами народа.
      То же самое можно сказать о начальнике УНКВД по Северо-Кавказскому краю комиссаре госбезопасности 3-го ранга Израиле Яковлевиче Дагине. Отлично работает. После совещания Ежов объявит ему о назначении на должность начальника УНКВД по Горьковской области вместо Погребинского. Там пора наводить порядок, сокрушать врагов народа36.
      Наконец Ежов поднялся и подошел к трибуне. Он решил, что его выступление должно ошеломить собравшихся, деморализовать врагов и воодушевить честных и преданных делу партии руководителей на еще более беспощадную борьбу с контрреволюцией. Он еще раз осмотрел зал и начал:
      - Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие, сталинские. - Он сжал кулаки и протянул их вперед, как бы показывая собравшимся. - У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и прочими террористами. И в первую очередь мы должны очистить наши ряды от вражеских элементов, которые, по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа на местах. Мы не станем покрывать предателей. Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.
      Ежов почувствовал сердцебиение, он сильно разволновался. Нужно было отдохнуть, успокоиться, но он все же решил закончить выступление.
      - У меня есть данные, что многие руководители настроены примиренчески к врагам народа и антипартийным элементам. А это значит, что они заодно с троцкистами и другими бандитами льют воду на их мельницу. Я доподлинно знаю, что в Горьковской области действуют около трех тысяч врагов народа, столько же в Омской. В дальневосточном крае только японских шпионов свыше семи тысяч, не говоря уже о других подрывных элементах. Не стану называть цифры по другим областям и краям, но предупреждаю, что врагов народа надо безжалостно искоренять из нашего общества, а тех, кто не станет делать этого, мы быстренько выведем на чистую воду и ликвидируем. Вы никогда не должны забывать, что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и представил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы. Вот, что я вам хотел сказать.
      Ежов вытер платком пот со лба и быстрым шагом вернулся за стол. Сидевший рядом с ним Фриновский, как бы в знак одобрения, кивнул и сказал:
      - Хорошо ты их шуранул, с двурушниками иначе нельзя, других слов они не понимают.
      Вдруг Ежов заметил, что со своего места поднялся начальник УНКВД по Омской области старший майор госбезопасности Эдуард Салынь, спокойный по характеру и даже немного флегматичный латыш, несколько лет проработавший вместе с Дзержинским и считавшийся его учеником. Ежов не считал, что Салынь враг народа, к тому же Салыня не любил Ягода и старался всячески препятствовать его продвижению по службе, а к таким людям Николай Иванович относился с некоторым доверием. Сегодня он решил немного подстегнуть Салыня, поскольку Омское управление тянулось в хвосте по разоблачению врагов народа. Сейчас Салынь, наверное, будет оправдываться, обязуется исправить положение. Это пошло бы на пользу другим, когда столь авторитетный человек признает свои ошибки и обязуется исправить положение.
      - Заявляю со всей ответственностью, - спокойно и решительно сказал Салынь, - что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще считаю недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.
      В зале воцарилась мертвая тишина, никто еще не успел осознать, что же на самом деле произошло. Ежов с полминуты не мог прийти в себя, стало давить в груди, он начал тяжело дышать.
      - Вот первый враг, который сам себя выявил, арестуйте его немедленно! - прокричал Ежов и тут же сильно закашлялся. Он увидел, как к Салыню направляется Николаев-Журид и двое из внутренней охраны37.
      Фриновский налил ему воды, но тот, взяв стакан, сразу же расплескал ее на скатерть. Не переставая кашлять и прикрывая рот рукой, Ежов быстро вышел из зала.
      13 июня 1937 года
      Отложив в сторону газету, Ежов раскрыл только что принесенную ему помощником папку с надписью: "Секретно-политический отдел НКВД Союза ССР". Ежов знал, что там очередная "порция" ордеров на арест и обыск ответственных партийных, советских работников, крупных производственников, военачальников, которые может санкционировать только он или его первый заместитель.
      Фамилии попадались сплошь знакомые. Ежов знал о предстоящих арестах многих и быстро ставил свою подпись синим карандашом в правом верхнем углу ордера. Но вдруг рука на мгновение остановилась - очередной ордер был выписан на Ивана Михайловича Москвина...
      Заместителем у Москвина Ежов проработал до декабря 1929 года. В ноябре 1930 года он снова вернулся в ЦК и сменил Москвина на посту заведующего Орграспредотделом. Он знал, что Сталин "разлюбил" Москвина. Этот человек оказался ему не по вкусу, не вписался в складывавшееся тогда его окружение. Москвин был очень независимым, не воспринимал и сам не проявлял лести, угодничества, лицемерия. Для охоты, пикников и дружеских застолий, на которые приглашал его Сталин, Иван Михайлович совершенно не подходил. В своей жизни он не выпил ни одной рюмки вина, не пробовал даже пива и не выкурил ни одной папиросы. К гурманам отнести его тоже было нельзя. Он не любил фривольных мужских разговоров, соленых анекдотов, не выносил матерщины.
      Поэтому, побывав пару раз на сходках у Хозяина, Москвин стал постоянно отказываться от приглашений. И это не нравилось Сталину.
      В начале тридцатых Ежов иногда несколько раз в день связывался с Москвиным, который фактически находился в его подчинении. Но, зная, что тот в опале, старался дистанцироваться от него, дабы не навлечь на себя подозрения Сталина. Общались они только по работе, и даже в кулуарах различных партийных мероприятий Ежов старался избегать прилюдных разговоров с ним. А когда Москвина убрали из Наркомтяжпрома, Ежов как-то потерял из виду своего "крестного отца" и за делами стал уже понемногу забывать о нем. И тут...
      Это немного беспокоило Ежова. Ведь как-никак он был выдвиженцем Москвина. Но кто может об этом точно знать? Кирова нет в живых, Товстухи38 тоже. Каганович тогда был на Украине. Молотов и Андреев, конечно, знают, но им сейчас не до воспоминаний, как в двадцать седьмом Москвин чуть ли не за полгода "протащил" Ежова от инструкторов до замзавотделом ЦК. Первый, кажется, уже в опале у Хозяина, второй дрожит из-за своего троцкистского прошлого. Да, еще об этом хорошо знает Георгий. Но сейчас он, Ежов, в большом фаворе и Маленков вряд ли осмелится "шептать" на него Сталину. Сам Москвин конечно же не будет давать на него показания, а выбивать их никто не посмеет.
      Настроение у Ежова все равно немного испортилось. Очень не хотелось, чтобы кто-нибудь напомнил Сталину о том, что враг народа Москвин по какой-то причине перетащил в столицу самого заурядного партийного руководителя местного значения Ежова и быстро продвинул его на один из самых важных участков работы ЦК ВКП(б) - руководство расстановкой кадров. Не исключено, конечно, что Сталин сам помнит об этом. У него великолепная память, особенно на то, кто за кем когда стоял, кто кого поддерживал. Но Москвин не пройдет ни по какому процессу и вряд ли Сталин обратит внимание на его дело. Лишь бы не напомнили.
      Ежов уже достаточно хорошо изучил этого человека. Сталин будет всегда помнить и никому не простит нелояльности по отношению к нему и личную связь с Троцким. Все остальное не так страшно. Но вот в последние два года, и это связано с убийством Кирова, он стал еще более подозрительным и реагирует на то, что раньше оставлял без внимания. Вот недавно кто-то сказал Сталину, что Ягода якобы способствовал в 1931 году назначению Ежова начальником штаба РККА. Ежов такого раньше никогда не слышал, хотя документы по этому назначению проходили через него. Но Сталина это так заинтересовало, что он просил Ежова выяснить, не встречался ли маршал с Ягодой в начале этого года перед арестом последнего. Таких сведений у Ежова не было, хотя Ягода и находился в последнее время под постоянным наблюдением. Так Ежов и сказал Сталину. Но ему показалось, что такой ответ Хозяину не понравился.
      Николай Иванович закурил, на минуту закрыл глаза. Ему сразу же вспомнилась просторная гостиная квартиры Москвина на Спиридоновке, веселый Иван Михайлович в белой отглаженной косоворотке, ставящий на патефон пластинку с русскими народными песнями, так любимыми Ежовым, и разливающая чай любезная Софья Александровна...
      Раздался телефонный звонок, на прием просился начальник 5-го (особого) отдела НКВД Николай Галактионович Николаев-Журид. Ежов взял карандаш, быстро подписал оставшиеся ордера и захлопнул папку.
      9 ноября 1937 года
      Все шло по намеченному Ежовым плану. Без какой-либо критики в адрес Агранова он в апреле предложил ему возглавить 4-й (секретно-политический) отдел ГУГБ и "сконцентрировать свои силы на важнейшем участке чекистской работы текущего момента, не отвлекаясь на другие дела". Таким образом, сразу же ослабли все рычаги влияния Агранова на НКВД, которыми он пользовался многие годы.
      А через месяц он вызвал к себе Агранова и сказал ему, что в Саратовской области НКВД работает из рук вон плохо и только опытный чекистский руководитель может исправить положение. Выбор Секретариата ЦК и руководства НКВД пал на него, Агранова, у которого уже есть опыт исправления подобных ошибок, когда он временно возглавил Ленинградский НКВД после злодейского убийства товарища Кирова.
      - Долго вы там не задержитесь, разберетесь с кадрами, наладите работу по выкорчевыванию троцкистских двурушников из государственных учреждений и снова вернетесь в Москву, займете высокую должность, соответствующую вашим знаниям и опыту. У вас все получится, Яков Саулович.
      Агранов возражать не стал, видимо, понимал, что это бессмысленно, и от судьбы никуда не уйти. Только в его взгляде вместо привычного подобострастия Ежов уловил злость и ненависть.
      Ежов не обманул Агранова, в Саратове тот действительно долго не задержался. В августе его арестовали и доставили в Москву. Сломался Яня быстро и уже через месяц стал давать нужные показания. И это не удивительно. Им занимался такой мастер своего дела, как сотрудник секретно-политического отдела старший лейтенант госбезопасности Лазарь Коган, которого раньше Агранов не успевал хвалить и часто называл своим учеником. Ежов не случайно назначил Когана следователем Агранова. Коган уже несколько месяцев вел дело Ягоды. Естественно, они будут давать показания друг на друга и одному человеку легче их получать. Но Ежова мало интересовало, что скажет Ягода про Агранова. Сейчас задача состояла в том, чтобы выколотить из подследственных, и в первую очередь из Агранова, как можно больше показаний на Ягоду. Бывшего наркомвнудела было решено в ближайшее время судить вместе с "правыми" и сценарий предстоящего процесса сейчас вовсю разрабатывается. Поэтому Ежов докладывал Сталину каждый протокол допроса, где упоминалось имя Ягоды.
      Контроль над следствием по делу Агранова осуществлял комиссар государственной безопасности 3-го ранга Николай Галактионович Николаев-Журид.
      Этот высокий сорокалетний представительный мужчина выделялся из числа многих руководителей НКВД своей образованностью и хорошими манерами. Он родился в Конотопе в семье мещанина, закончил гимназию и два курса юридического факультета Киевского университета. Потом его призвали в царскую армию и направили в школу прапорщиков. Но повоевать ему не удалось, с июля семнадцатого он служил в Москве в 251-м запасном полку, а в марте 1918 года вступил в Красную Армию, был принят в партию и направлен на Украину. Там он служил в армейской разведке. Дворянская внешность, изысканные манеры, знание офицерского быта позволили использовать Николаева-Журида на нелегальной работе. Его несколько раз забрасывали под видом офицера в тыл белых, где он провел ряд успешных разведывательных и диверсионных операций, за что был награжден в конце Гражданской войны орденом Красного Знамени. Потом оперативная работа в чекистских органах Украины. Но в двадцать первом году с ним приключился казус. Николаева-Журида исключили из рядов РКП(б) как "социально чуждого элемента", мотивировав это тем, что его отец до революции имел ремонтную мастерскую и использовал наемный труд. От чекистских обязанностей он также был временно освобожден. Трудно сказать, как бы сложилась его дальнейшая судьба, не вмешайся в это дело полномочный представитель ГПУ на Правобережной Украине Ефим Георгиевич Евдокимов, который хорошо знал Николаева-Журида по Гражданской войне, лично направлял его в тыл противника, ценил его деловые качества. Заступничество Евдокимова помогло Николаеву-Журиду восстановиться на работе, а потом и в партии. К тому же наступал нэп и мелкособственническое прошлое родителей уже не являлось для детей криминальным. А когда Евдокимова назначили в 1923 году полномочным представителем ОГПУ по Северо-Кавказскому краю, он увез с собой в Ростов и Николаева-Журида, который там с его помощью быстро выдвинулся. С переходом Евдокимова на партийную работу карьера его ставленника резко пошла в гору. В 1934 году Евдокимов становится секретарем Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), а Николаев-Журид - первым заместителем полпреда ОГПУ по этому краю. Меньше чем через год, когда после убийства Кирова началась чистка руководителей ленинградских чекистов, Николаев-Журид, как весьма перспективный работник, был назначен заместителем начальника управления НКВД по Ленинградской области.
      Курируя в ЦК органы НКВД, Ежов внимательно присматривался к Николаеву-Журиду. Его очень рекомендовал ему Евдокимов, к мнению которого он всегда прислушивался. Поэтому сразу же после прихода в НКВД он отозвал Николаева-Журида из Ленинграда.
      Ежов доверил ему очень важный пост в наркомате - начальник оперативного отдела, который занимался весьма щекотливыми делами - наружным наблюдением, прослушиванием, перлюстрацией корреспонденции, обысками, арестами и прочим. К начальнику оперативного отдела первому попадала информация, служившая поводом для начала проработки людей, которая потом проводилась негласными методами. Иногда поступали такие сведения, что о них, кроме наркома, никому не положено было знать. Этот отдел должен возглавлять очень надежный человек. И Ежов остановился на Николаеве-Журиде, может быть, еще и потому, что он никогда не работал с Ягодой, плохо знал его приближенных и был человеком Евдокимова, считавшегося злейшим врагом теперь уже арестованного наркома39.
      Николаев-Журид в новой отутюженной гимнастерке и в начищенных до невероятного блеска сапогах сидел в кабинете Ежова и курил папиросу. С минуты на минуту должны были привести Агранова. На днях тот дал очень важные показания, и Ежов хотел, чтобы он подтвердил их в присутствии Николаева-Журида на случай, если Сталин вдруг в чем-то усомнится.
      Дверь открылась, в кабинет вошел Коган с папкой в руке и встал по стойке "смирно". Потом два конвоира ввели и усадили на стул в самом углу человека в поношенном распахнутом пиджаке и в грязной рубашке, в котором было трудно узнать некогда вальяжного и холеного Агранова. Его щеки, на которых раньше играл легкий румянец, обвисли и покрылись густой щетиной. Он сидел опустив голову, покрытую седыми, давно не стриженными волосами.
      Николаев-Журид сделал знак рукой Когану, и тот, достав из папки бумаги, произнес хорошо поставленным голосом:
      - Подследственный Агранов, сейчас вы должны в присутствии народного комиссара внутренних дел СССР подтвердить данные вами показания на допросе 30 октября 1937 года. Прошу отвечать на мои вопросы.
      Агранов слегка кивнул головой, как бы одобряя предложение следователя, хотя его согласия никто не спрашивал.
      - Знали ли вы о подготовке троцкистско-зиновьевским центром убийства Сергея Мироновича Кирова?
      - Нет, не знал.
      - Разве в результате следствия по делу ленинградского террористического зиновьевского центра вам не было ясно, что троцкисты были участниками убийства Кирова?
      - Конечно, поскольку мне было известно о созданном троцкистско-зиновьевском блоке, мне с самого начала следствия было ясно, что в подготовке убийства Кирова участвовали и троцкисты.
      - Были ли вами приняты какие-либо меры к разоблачению роли троцкистов в убийстве Кирова? Приняли ли вы какие-либо меры к розыску и аресту троцкистов-террористов и ограждению руководства ВКП(б) и правительства от грозившей им опасности?
      - Нет, никаких мер в этом отношении я не принял и, как троцкист, не был в этом заинтересован. Я видел, что следствие по делам троцкистов, которое вел начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов в связи с убийством Кирова, проведено поверхностно и ничего не вскрыло. Однако никаких мер по пересмотру следственного материала я не принял, прикрыв тем самым участие троцкистов в террористической борьбе против ВКП(б) и Советской власти.
      Ежов заметил, что Агранов слегка шепелявит. Он присмотрелся внимательнее и увидел, что у того нет нескольких передних зубов. Видимо, показания из Агранова вытянуть было не так уж и легко.
      - На основании данных следствия, - продолжал Коган, - мы констатируем, что вы являетесь участником контрреволюционного троцкистского заговора против Советского государства. Подтверждаете ли вы это? Признаете ли вы себя в этом виновным?
      - Да, подтверждаю. Признаю себя виновным в том, что до моего ареста я состоял участником контрреволюционного террористического троцкистского заговора, ставившего своей целью насильственное свержение руководства ВКП(б) и Советского правительства, ликвидацию колхозного строя и реставрацию буржуазно-капиталистического порядка.
      Я признаю себя виновным в том, что являлся участником антисоветского террористического троцкистского заговора, осуществившего злодейское убийство секретаря ЦК ВКП(б) Кирова и готовившего физическое уничтожение других руководителей ЦК ВКП(б) и Советского правительства...
      Агранов, отвечая на вопросы следователя, ни на секунду не задумывался, говорил четко, без запинки. По всему было видно, что этот показательный допрос был хорошо отрепетирован и Агранову пришлось выучить наизусть свои покаянные показания.
      Коган сделал паузу и осторожно посмотрел на Ежова. Ему очень хотелось узнать, доволен ли нарком его работой. Но по невыразительному лицу Ежова было трудно сделать какой-то вывод, и следователь продолжал допрос.
      - Вашей подрывной деятельностью в НКВД руководил Ягода?
      - Да. Моей враждебной деятельностью в НКВД руководил Ягода, он выполнял в чекистских органах задания не только Троцкого, но и правых, в частности Бухарина.
      - Откуда вам это известно?
      - Ягода сам говорил мне об этом. В начале тридцатых годов он сказал, что полностью согласен с платформой правых, считает, что Бухарин должен стать во главе страны, и будет по его заданию вредительскими методами вести борьбу с генеральной линией партии.
      - Когда Ягода завербовал вас в свою подпольную организацию?
      - В 1920 году, когда Ягода был членом коллегии ГПУ, а я - секретарем СНК и особо уполномоченным ГПУ.
      - Почему вы согласились встать на этот предательский путь?
      - Ягода сказал, что не доволен Советской властью, будет бороться с ней с целью реставрации буржуазного строя. Ему откуда-то было известно, что я, как бывший эсер, придерживаюсь аналогичных взглядов. Я согласился и сразу же стал выполнять его задания.
      - Что за задания?
      - Я поставлял ему информацию о деятельности СНК и сведения о личном составе ГПУ, поскольку как особо уполномоченный занимался этим вопросом. Потом, работая в секретно-политическом отделе, я передавал Ягоде данные по агентурно-оперативной деятельности в среде бывших эсеров.
      - Вы продолжали сотрудничать с Ягодой вплоть до его ареста в апреле 1937 года?
      - Да. Даже после ухода Ягоды из НКВД я продолжал поставлять ему секретную информацию, которую он передавал правым.
      - Кто еще из руководства НКВД входил в вашу организацию?
      - Прокофьев, Миронов, Молчанов, Гай, Паукер, Буланов, еще Островский и Бокий40. Но об их подрывной деятельности в НКВД мне не известно, поскольку Ягода не посвящал меня в это.
      Николаев-Журид, видимо, остался доволен, как Коган справился с этим делом, поскольку, слегка улыбнувшись, подмигнул ему. Потом он пристально посмотрел на Агранова и сказал:
      - Гражданин Агранов, подтвердите, что вы дали эти показания добровольно, без какого-либо принуждения и давления на вас.
      - Да, я это подтверждаю.
      - Тогда подпишите протокол. У вас есть какие-нибудь просьбы, жалобы?
      Агранов трясущейся рукой стал подписывать переданные ему следователем бумаги, потом, тяжело дыша, встал со стула и сказал, обращаясь к Ежову:
      - Я понимаю, что вина моя колоссальна и не будет пощады. Я кругом виноват и во всем сознался. Прошу вас, Николай Иванович, не наказывать мою семью. Никто из моих близких не знал о моем предательстве, в первую очередь я маскировался от них. Поверьте, они ни в чем не виноваты.
      На глазах Агранова навернулись слезы, и он стал вытираться рукой.
      - А я больше не могу жить, - продолжал Агранов, задыхаясь и всхлипывая. - Расстреляйте меня скорее, каждый день жизни для меня мука...41
      Коган поднялся и вышел в приемную за конвоем, а Ежов молча сидел за столом и смотрел в окно, прислушиваясь к монотонным ударам дождя по стеклу.
      17 ноября 1937 года
      Вот уже более полутора месяцев генерал-лейтенант Евгений Карлович Миллер под чужим именем сидел во внутренней тюрьме на Лубянке и давал показания.
      Руководитель эмигрантской белогвардейской организации в Париже "Российский общевойсковой союз" (РОВС), известный по секретной переписке НКВД как Дед, был похищен 22 сентября 1937 года и переправлен в Советский Союз.
      Перед Ежовым лежала папка с показаниями семидесятилетнего генерала, который в Гражданскую войну был одним из ближайших сподвижников Колчака, а, находясь в эмиграции, в 1930 году возглавил РОВС после бесследного исчезновения из Парижа его руководителя генерала Кутепова. На самом деле Кутепов был похищен опергруппой ОГПУ, которую возглавил известный чекист Сергей Васильевич Пузицкий, принимавший участие в операциях "Трест" и "Синдикат". До Москвы Кутепова довезти не удалось, он скончался на пароходе от сердечного приступа.
      Показания Миллера интереса не представляли. Все, что он говорил, было давно известно НКВД через внедренную в РОВС агентуру, а также через прослушку, которую удалось организовать в штаб-квартире этой организации.
      В 1934 году финансовые затруднения заставили Миллера перевести штаб-квартиру РОВСа в менее дорогостоящее помещение. Действовавший в Париже агент НКВД под псевдонимом Иванов предложил генералу помещение на первом этаже в своем доме за весьма умеренную плату. К моменту переезда Миллера комнаты в его квартире были оборудованы подслушивающими устройствами, что давало НКВД возможность записывать разговоры Миллера с его подчиненными. Миллер не интересовал НКВД ни как источник информации, ни как фигура для какой-либо шумной пропагандистской акции. Разработанный иностранным отделом и доложенный Сталину Ежовым вскоре после его прихода в НКВД план устранения Миллера - похищение и вывоз в Советский Союз - был направлен на то, чтобы РОВС после этого возглавил ближайший помощник руководителя белогвардейской эмиграции генерал-майор Николай Владимирович Скобин - надежный и многолетний агент НКВД, значившийся как Фермер и имевший кодовый номер для телеграфной переписки "ЕЖ-13". А это означало бы полный разгром движения белой эмиграции за границей.
      Кадровый офицер русской армии Николай Владимирович Скоблин родился в 1893 году. Во время Гражданской войны командовал Корниловской дивизией и в двадцать семь лет стал генерал-майором. В 1921 году он женился на известной исполнительнице русских песен Надежде Плевицкой, которая была старше его на десять лет. Покинув Россию, они жили в эмиграции в Европе. В 1930 году Скоблин и его жена были завербованы разведкой ОГПУ и выполняли серьезные задания по белой эмиграции. Плевицкая, как жена Фермера получила агентурный псевдоним Фермерша. Именно этой паре предстояло стать основными действующими лицами в операции по похищению Миллера.
      В декабре 1936 года начальник разведки НКВД Абрам Слуцкий прибыл в Париж, чтобы начать операцию, которую удалось осуществить только через восемь месяцев. Этой операции, находившейся под личным контролем Сталина, Ежов придавал очень большое значение и подобрал для ее проведения наиболее опытных сотрудников и агентов.
      К этому времени в НКВД уже существовала сверхсекретная группа особых задач, о которой знал очень ограниченный круг лиц и которое функционировало под личным руководством Ежова. Управление направляло работу по проведению спецопераций за границей, проводимых "мобильными группами", состоявшими как из кадровых сотрудников, так и из надежной закордонной агентуры.
      Группу особых задач возглавлял заместитель начальника 7-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР майор госбезопасности Сергей Михайлович Шпигельглас. В то время это был один из самых опытных сотрудников советской внешней разведки. Он родился в 1998 году в местечке Мосты Гродненской области в семье еврея бухгалтера. Окончил реальное училище и два курса математического факультета Московского университета, служил в царской армии. С сентября 1918 года - в ВЧК, а с 1924 года - в ИНО ОГПУ. Работал в Монголии, выезжал для выполнения разведывательных заданий в страны Европы и в США. Успех почти всегда сопутствовал ему.
      Ежову нравился Шпигельглас, потому что это был беззаветно преданный революции человек, большевик-фанатик, который боготворил Сталина и ни на йоту не сомневался в правильности его политики. Он патологически ненавидел всех противников вождя как в СССР, так и за границей и был сторонником их физического уничтожения. Учитывая важность операции по похищению Миллера, Шпигельглас лично возглавил "мобильную группу", которая в сентябре 1937 года прибыла в Париж42.
      Его правой рукой в команде был опытный боевик Яша, имевший паспорт на фамилию Болдин. В НКВД, учитывая деликатный характер его работы, он был известен только узкому кругу лиц как старший майор госбезопасности Яков Серебрянский, хотя настоящая фамилия его была Бергман43. По возрасту Яша был самым старшим в группе. Тогда ему было сорок пять лет. Он родился в семье приказчика в Минске. Образование ему получить не удалось, пятнадцатилетним парнем он вступил в боевую организацию эсеров-максималистов, участвовал в терактах, но тюрьмы и каторги избежал. Потом воевал в Красной Армии, работал в армейских особых отделах и в московской ВЧК.
      В 1921 году Якова арестуют за связь с эсерами, но через три месяца отпустят, а потом направят на нелегальную работу за границу, сначала в Палестину, а потом в Бельгию и во Францию. В ВКП(б) его примут только в 1927 году. А в 1930 году он получит орден Красного Знамени за операцию по похищению в Париже генерала Кутепова. После этого в 1931 году по поручению Ягоды и Артузова он начнет создавать самостоятельную агентурную сеть в различных странах для проведения спецопераций. А в 1936 году он получит орден Ленина за планирование и осуществление операции по похищению документов из архива Троцкого в Институте социальной истории в Париже.
      Еще есть данные, что в 1935 году ему было поручено организовать токсикологическую лабораторию в НКВД для производства и испытания ядов.
      По-видимому, многое ему приписывалось, поскольку точные сведения о сотрудниках НКВД с такой сложной биографией получить практически невозможно. Во всяком случае, по мнению хорошо знавших Серебрянского бывших сотрудников НКВД, внешность щуплого сутулого человека, напоминавшего кустаря или портного из дореволюционного еврейского местечка, никак не сочеталась с его необычной и опасной работой. По мнению тех же сотрудников, Яша был чрезвычайно везучим человеком, и не только при осуществлении спецопераций. Он, в отличие от куда более "безобидных" людей, все же избежал смертной казни, хотя сажали его не раз и надолго. Во второй раз, после 1921 года, его арестовали в ноябре 1938 года, когда начали чистить людей Ежова, в июле 1941-го судили и по обвинению в шпионаже в пользу Англии и заговору внутри НКВД приговорили к расстрелу. Но приговор отменили по ходатайству его бывшего шефа Павла Судоплатова, который в начале войны возглавил 2-й отдел НКВД, занимавшийся разведкой, террором и диверсиями в тылу противника. Там он прослужил до конца войны и ушел в отставку в звании полковника.
      Но Серебрянскому еще предстояло возвращение на Лубянку. В 1953 году Берия, став министром НКВД, создаст без ведома ЦК КПСС и правительства сверхсекретный 9-й отдел министерства для организации террора и диверсий за границей, куда и пригласит хорошо известного ему престарелого специалиста. Серебрянского арестуют вскоре после падения Берия, в октябре 1953 года. Он умрет в ходе затянувшегося следствия в 1956 году в кабинете следователя во время одного из допросов. В 1971 году будет посмертно реабилитирован.
      В "летучий отряд" Шпигельгласа войдут еще два руководящих сотрудника НКВД капитаны госбезопасности Георгий Косенко (Фин) и Михаил Григорьев (Александров), а также молодой сотрудник Вениамин Гражуль. Косенко сменит Орлова на посту резидента НКВД в Париже, под фамилией Кислов проработает там до ноября 1938 года. Будет отозван и расстрелян в 1939 году по делу Ежова. Такая же судьба постигнет в 1940 году и Михаила Григорьева. Вениамин Гражуль избежит репрессий. После войны он будет по болезни уволен из органов госбезопасности, станет литератором и напишет книгу об истории разведки в России восемнадцатого века "Тайны галантного века".
      Миллер в последнее время склонялся к тому, чтобы установить контакты с представителями Германии для совместной борьбы с большевиками. Это использовали для его приманки. Фермер был готов к проведению операции. По заданию НКВД он уже некоторое время имитировал перед шефом свои контакты с немецкой разведкой в Париже и, наконец, сказал Миллеру, что 22 сентября 1937 года в полдень назначена их встреча с немцами, военным атташе Германии и еще одним сотрудником посольства.
      Миллер был схвачен участниками "мобильной группы" прямо на улице, его запихнули в машину, усыпили хлороформом и связали. Потом его отвезли в портовый город Гавр, где посадили на грузовое судно "Мария Ульянова". Тридцатого сентября Миллер был уже во внутренней тюрьме на Лубянке как секретный узник под № 110. Там он находился год и восемь месяцев. Его не раз допрашивал и сам Ежов. После следствия по приговору (заочному) Военной коллегии Верховного суда СССР он был расстрелян в 1939 году.
      Но операция прошла не так гладко, как казалось. Скоблин не знал, что Миллер не совсем доверял ему и поэтому, уходя на встречу, оставил на имя генерального секретаря своей организации генерала Кусонского конверт с запиской, который следовало вскрыть в случае его невозвращения. Таким образом в РОВСе узнали, что перед своим исчезновением Миллер предполагал встретиться со Скоблиным. В этот вечер Кусонский вместе с вицепредседателем РОВСа генералом Кедровым вызвали ничего не подозревающего Фермера в штаб-квартиру организации. Сначала агент сказал, что ему ничего не известно о судьбе Миллера, а когда ему предъявили записку и хотели вызвать полицию, он бежал и с помощью сотрудников НКВД некоторое время скрывался в Париже.
      Рассматривался вариант использования Скоблина в пропагандистских целях: вывезти в СССР и представить как разочаровавшегося в белоэмигрантском движении человека, поэтому и порвавшего с ним. Но в этом случае было бы совершенно очевидно, что Миллера похитил НКВД при помощи Скоблина. Это уже не пропагандистский эффект, а хорошая возможность для международных троцкистов и прочей нечисти вылить ушат грязи на СССР. Сталин не поддерживал этот вариант.
      Оставить Фермера за границей также было рискованно. Он многое знает о работе НКВД в Париже. Что взбредет ему в голову, вдруг перебежит к тем же немцам. Это была проблема.
      Ежов так и доложил Сталину, что с Фермером проблема.
      Хозяин с минуту думал, попыхивая трубкой, потом тихо произнес:
      - Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы. Вспомните, товарищ Ежов, какие у нас были сложные проблемы с Зиновьевым и Каменевым. А теперь?
      После этого разговора Ежов сразу вызвал к себе Слуцкого и продиктовал ему телеграмму резиденту в Париже Орлову и нелегалу Серебрянскому, прикрывавшему операцию по похищению Миллера. В ней предлагалось представить план по решению проблемы Фермера самым радикальным образом. Слуцкий получил указание лично зашифровать телеграмму и тут же уничтожить текст.
      Ответ пришел через несколько часов и сразу после согласования с Ежовым Слуцкий направил шифровку:
      "Париж. Шведу, Яше. 28.09.1937 лично.
      Ваш план принимается. Хозяин просит сделать все возможное, чтобы прошло чисто. Операция не должна иметь следов. У жены должна сохраниться уверенность, что тринадцатый жив и находится дома. Алексей"44.
      Ежову тогда еще не было известно, что накануне французской полицией уже была арестована Надежда Плевицкая как соучастница похищения Миллера и впоследствии осуждена парижским судом к двадцати годам каторжных работ. Пятого октября 1940 года она скончается в Центральной тюрьме города Ренн.
      По плану Орлов и Серебрянский должны были вывезти Фермера на арендованном на подставное лицо небольшом частном самолете с курсом на Испанию, но с таким расчетом, чтобы Скоблин из Франции вылетел, но в Испанию не прилетел.
      В качестве доказательства выполнения операции Орлов должен был направить в Центр обручальное кольцо Скоблина. Уже потом, на всякий случай, в иностранном отделе НКВД был распущен слух, что Фермер благополучно прибыл в Испанию, но потом погиб во время бомбардировок Барселоны немецкой авиацией.
      После похищения Миллера руководителем РОВСа стал генерал-лейтенант Абрамов, которого через год сменил генерал от кавалерии Павел Николаевич Шатилов. Никому из них не удалось сохранить РОВС как дееспособную и активную организацию и ее авторитет в белой среде. Эта операция советской разведки лишила фашистскую Германию возможности использовать в войне против СССР организованные силы белой эмиграции.
      Охота на соколов Троцкого
      Если враг не сдается, его уничтожают...
      Ежов по натуре был очень скрупулезным и въедливым человеком. Когда он начинал какое-либо дело, то старался изучить все досконально или, по крайней мере, сделать все от него зависящее в этом направлении.
      Но международные вопросы, которыми приходилось заниматься, имея под своей властью внешнюю разведку, плохо давались его познанию. Сам он в них до конца так и не разобрался и всегда руководствовался мнением Сталина.
      Советский разведчик Вальтер Кривицкий (Самуил Гинзбург) так описывал беседу с Ежовым в апреле 1937 года.
      "В то время мне представился случай пообщаться с Ежовым, который в тот период стоял во главе НКВД. Он только что доложил Сталину об одной моей операции. Ежов, в молодости рабочий-металлист, был воспитан в сталинском духе. Этот организатор печально знаменитых чисток был человеком недалекого ума. Любой свой вопрос он нес к Сталину и все, что говорил ему Хозяин, повторял слово в слово, а затем претворял в дело.
      Мы с Ежовым обсудили ряд поступивших к нам сообщений, касающихся недовольства, зревшего внутри Германии, и возможной оппозиции Гитлеру со стороны старых монархических группировок. Как раз в тот день обсуждался этот вопрос со Сталиным. Его слова были буквально фонографической записью слов самого Хозяина.
      - Что это за чепуха о недовольстве Гитлером в германской армии? воскликнул он. - Чем может быть довольна армия? Хорошим снабжением? Его обеспечивает Гитлер. Хорошим оружием и снаряжением? Их поставляет Гитлер. Престижем и почетом? Их дал Гитлер. Ощущением власти и радостью победы? Они исходят тоже от Гитлера. Вся эта болтовня насчет волнений в армии - чепуха. Что касается капиталистов, то для чего им кайзер? Они хотели, чтобы рабочие вернулись на фабрики? Но это сделал для них Гитлер. Они хотели избавиться от коммунистов? Гитлер засадил их в тюрьмы и лагеря. Они по горло сыты профсоюзами и забастовками. Гитлер поставил рабочее движение под контроль государства и запретил забастовки. Чем капиталистам тут быть недовольными?
      Ежов еще долго распространялся в том же духе. Германия сильна. Она теперь сильнее всех в мире. Такой сделал ее Гитлер. Кто может в этом сомневаться? Кто, находясь в здравом уме, может не считаться с этим? Он тут же процитировал Сталина: "Мы должны прийти к соглашению с такой сверхдержавой, как нацистская Германия".
      Другой разведчик, Александр Орлов, говорил, что "Ежов любил льстить Сталину и сообщал ему только то, что Хозяин хотел услышать".
      Но основной задачей иностранного отдела НКВД все же оставалась работа против тех сил за границей, которые еще представляли угрозу для Советского Союза и сталинского руководства.
      В июле 1933 года, после прихода к власти во Франции блока радикалов и социалистов во главе с Эдуардом Даладье, Троцкий получил от французского правительства разрешение на пребывание в этой стране и покинул Турцию. Теперь он получил возможность более тесных контактов с представителями левых сил как Европы, так и других континентов. Во Франции Троцкого посещали его сторонники из Германии, США, Англии, Испании, Австрии, Китая и других стран. Среди первых посетителей были лидер социалистической молодежи Бельгии Поль Анри Спаак, будущий генеральный секретарь НАТО, который "тогда почитал Троцкого и прилежно, хотя и с опасением, подчинялся ему".
      Однако пребывание Троцкого во Франции вызвало негативную реакцию и правых, и левых. Буржуазная пресса писала, что Троцкий перебрался в Европу, чтобы инициировать там социалистическую революцию, а просталинская компартия Франции требовала депортации "ренегата коммунистического движения". Правительство СССР также оказывало на Францию давление в вопросе высылки Троцкого. Причем оно усиливалось по мере улучшения советско-французских отношений. В адрес Троцкого раздавались постоянные угрозы, и ему приходилось часто менять место жительства и даже внешность. Однако и в этих условиях он продолжал борьбу со Сталиным и пытался консолидировать вокруг себя все отколовшиеся от промосковских левых партий силы, а также ультралевые элементы, в том числе анархистов, действуя по принципу, что любой марксист, не разделяющий политику Сталина и Коминтерна, является его, Троцкого, союзником.
      "С чем он [Сталин] не может примириться, так это с возрождением мирового революционного движения под самостоятельным знаменем", - писал Троцкий.
      В июле 1933 года Троцкий пришел к выводу, что Коминтерн перестал быть революционной силой, превратившись в послушное орудие Сталина, поэтому нужно создавать новый, четвертый, Интернационал, способный перехватить ведущую роль в международном коммунистическом движении у Коминтерна. Он решил апеллировать ко всем считавшимся им здоровым элементам в мировом коммунистическом движении и объединить их в новом Интернационале, способном поднять массы на международную революцию.
      Для создания четвертого Интернационала у Троцкого уже была определенная политическая база. К объединению своих сторонников в мировом масштабе Троцкий приступил сразу после своей высылки из СССР. Первым итогом его усилий стала Международная конференция в Париже в 1930 году, на которой были представлены 8 партий и групп левой оппозиции. Они объявили, что формально остаются в рядах Коминтерна и создали постоянный координационный орган - Международный секретариат левой оппозиции. В том же году к ним примкнула болгарская группа "Освобождение", около трех тысяч греческих марксистов.
      Вторая конференция международной левой оппозиции, включавшая представителей 11 стран, состоялась в феврале 1933 года. К этому времени членом международного секретариата стала Рут Фишер, в середине двадцатых годов возглавлявшая компартию Германии. В начале тридцатых годов заметную роль в рядах интернациональной левой оппозиции играла испанская секция, возглавляемая Андресом Нином, которая затем откололась и образовала независимую рабочую партию марксистского единства.
      В 1933 году новые троцкистские группы возникали в Польше, Чехословакии, Дании и других странах, а также среди немецких эмигрантов. В августе этого же года на совещании левой оппозиции в Париже присутствовали уже представители 14 партий.
      Влияние Троцкого на марксистское движение за границей подтверждалось и большой популярностью издаваемых там его произведений. Ни одна книга выходцев из России не выходила таким большим тиражом на Западе, как "Моя жизнь" Троцкого.
      Будучи не в силах противостоять идейному влиянию Троцкого за границей, Сталин был вынужден развернуть широкую кампанию по его дискредитации, которую подхватывала официальная коммунистическая пресса различных стран. При этом не исключались политические провокации и дезинформация. Значительную роль в борьбе против Троцкого и его сторонников за границей играла разведка НКВД.
      Если борьба по политической дискредитации троцкистов за границей велась через Интернационал, то мероприятия по их компрометации перед правительствами западных стран была возложена на НКВД и лично на Н.И. Ежова.
      Весной 1937 года Сталин вызвал к себе Ежова и сказал, что ЦК партии ставит перед органами серьезные задачи по инспирации за границей ряда громких судебных процессов над троцкистами. Эти процессы, по замыслу вождя, должны были продемонстрировать опасность подрывной деятельности Троцкого для западных демократий и положить конец активности троцкистов за границей.
      Вальтер Кривицкий узнал об этом в мае 1937 года, находясь в кабинете Слуцкого. Тот только что закончил с кем-то телефонный разговор и сказал Кривицкому:
      - Сталин и Ежов думают, что я могу производить аресты в Праге, как в Москве.
      - Что вы имеете в виду?
      - Требуется суд над троцкистскими шпионами в Европе. Это имело бы огромный эффект, если бы удалось его устроить. Пражская полиция должна арестовать Грилевича. Вообще говоря, они готовы сотрудничать, но с чехами нельзя обходиться попросту, как мы обходимся со своими. Здесь, в Москве, достаточно открыть пошире ворота Лубянки и гнать туда столько, сколько надо. Но в Праге еще остались легионеры, которые сражались с нами в 1918-м, и они саботируют наши действия.
      Антон Грилевич, в прошлом активист германской компартии, член прусского ландтага, стал троцкистом и бежал в Чехословакию после прихода Гитлера к власти. Грилевича арестовали в Праге в середине июня 1937 года. В тот же день чешская полиция предъявила ему чемодан, который он, по его словам, не открывал с октября 1936 года и держал там брошюры, листовки троцкистской направленности, деловую корреспонденцию и другие материалы, хранение которых не нарушало законодательство Чехословакии. Однако ему предъявили якобы обнаруженные в чемодане три фальшивых паспорта, негативный снимок немецкого военного плана оккупации Судецкой области с датой 17 февраля 1937 года и рукописную инструкцию по использованию невидимых чернил. В связи с этим его задержали по обвинению в военном шпионаже в пользу Германии.
      Грилевич полностью отрицал предъявленные ему обвинения, заявив, что полиция организовала провокацию, подбросив компрометирующие его материалы.
      Несмотря на агентурные возможности НКВД в чехословацкой полиции, Грилевича осудить не удалось. Его освободили в ноябре этого же года, после того как он пункт за пунктом сумел опровергнуть все обвинения. Срыв этой операции явился серьезной недоработкой НКВД. Если бы Грилевич был осужден, Сталину удалось бы доказать правительствам западных стран, что троцкисты во главе с самим Троцким пошли на службу к фашистам и выполняют их шпионские задания. А так обвинения Троцкого в связях с немецкой разведкой, выдвигаемые советской пропагандой, остались голословными.
      По данным того же Вальтера Кривицкого, не удалась попытка НКВД инспирировать через свою американскую агентуру судебное преследование троцкистов в США. Кривицкий считает, что с провалом этой операции связаны таинственное исчезновение в июне 1937 года в Америке агента НКВД Джульет Стюарт Пойнтц, в прошлом одной из лидеров американской компартии, и арест в декабре того же года вызванного в Москву сотрудника советской внешней разведки американского гражданина Дональда Робинсона, он же Рубенс.
      Поэтому основной удар группы особых задач был направлен на троцкистов, находящихся в Испании, где у НКВД были очень сильные позиции. Руководство деятельностью резидентуры НКВД в республиканской Испании осуществлял Александр Орлов, одной из главных задач которого было обеспечить победу сталинизма над атакующей его марксистской ересью.
      Определенное влияние в этом плане оказывалось и на компартию Испании. Исполком Коминтерна следующим образом проинформировал ее руководство: "Независимо ни от чего необходимо добиться окончательного разгрома троцкистов путем изображения их в глазах масс как фашистской секретной службы, осуществляющей провокации в пользу Гитлера и генерала Франко, пытающегося расколоть народный фронт, проводящей клеветническую кампанию против Советского союза, - секретной службы, активно помогающей фашизму в Испании".
      В мае 1937 года испанские коммунисты при помощи НКВД приступили к уничтожению ПОУМ. Слуцкий информировал резидентов НКВД: "Все наше внимание приковано к Каталонии и к беспощадной борьбе против троцкистских бандитов, фашистов и ПОУМ".
      В это время резидент в Испании Александр Орлов получил от Ежова личное указание разработать комплексное мероприятие по дискредитации и уничтожению ПОУМ и ее руководителя Андреса Нина.
      В этом мероприятии Орлов проявил себя мудрым и изобретательным разведчиком, что он подтвердит через год, но уже в другом качестве.
      После майского восстания в Барселоне, в котором наряду с анархистами принимали участие террористы и которое было жестоко подавлено республиканскими войсками мадридской полиции, контролируемой промосковскими коммунистами, были переданы сфальсифицированные документы, указывающие на связь Нина с генералом Франко. Изобличающие письма, содержащие фальшивые доказательства участия лидеров ПОУМ в заговоре "пятой колонны", были использованы для оправдания приказа правительства Негрина об аресте Нина и других руководителей партии.
      Из архивных документов стало известно, что материалы, на основании которых арестовали Нина и его сторонников, по указанию Ежова были сфабрикованы под личным руководством Орлова. Из них следует, что весной 1937 года республиканская военная разведка с помощью агентов НКВД разоблачила франкистскую разведывательную сеть, которой действительно руководила фаланга. Шпионов немедленно арестовали, были захвачены две радиостанции вместе с шифрами и разведывательными донесениями о расположении подразделений республиканской армии. Орлов решил "присоединить" к разоблаченной шпионской сети Франко испанских троцкистов, хотя ни один из членов партии Нина не был замешан в антигосударственной деятельности.
      В распоряжении Орлова были образцы шифров и документы франкистских шпионов. На обратных сторонах документов Орлов нанес симпатическими чернилами различные тексты, в том числе сведения, компрометирующие Нина и его сторонников как агентов Франко и немецких фашистов, зашифровав их имеющимися у него шифрами, зная, что подобные есть и у республиканских контрразведчиков. Потом резидент НКВД сказал своим испанским партнерам, что неплохо бы проверить документы на предмет обнаружения тайнописи. Текст был обнаружен и расшифрован. Таким образом, поставленная Орлову Ежовым задача по обвинению в шпионаже Нина и иже с ним была решена. Это как нельзя лучше "подтверждало" любимое изречение Хозяина о том, что троцкисты пошли на службу в фашистскую разведку вместе со своим главарем международным шпионом Троцким. Судьба Нина, или "помощника", как окрестил его НКВД в своей секретной переписке, была предрешена. По его делу велось следствие, но вскоре Нин... исчез из тюрьмы.
      По некоторым сохранившимся в архивах разведки документам можно сделать вывод о том, что лидер ПОУМ был похищен из тюрьмы и ликвидирован надежными агентами НКВД. В переписке Орлова с Центром эти агенты обозначаются только буквами и письма написаны эзоповым языком. Но можно заключить, что агенты были задействованы по делу Нина и они вывозили какой-то "груз". Операция в этих документах обозначается как "Николай", так стал НКВД в своей переписке называть Нина после его ареста. В документах указано место, где был упрятан "груз".
      Историки разведки считают, что Орлов по указанию Ежова решил инсценировать побег Нина, чтобы подтвердить его виновность и еще более дискредитировать ПОУМ. Потом Нин на всякий случай был ликвидирован.
      Другим "соколом" Троцкого в Европе был известный австрийский социалист Курт Ландау, также находившийся летом 1937 года в Испании. Анализ "литерного дела" Ландау дает основания полагать, что агентура НКВД в Испании в августе 1937 года вела за ним наблюдение, а потом он был ликвидирован.
      Мишенью "летучих групп" НКВД был и немец Рудольф Клемент, руководивший подготовкой учредительной конференции троцкистского четвертого Интернационала. Тринадцатого июля 1938 года он исчез из своей квартиры в Париже. Приблизительно две недели спустя Троцкий получил письмо из Нью-Йорка, якобы написанное Клементом, где тот обвинял его в сотрудничестве с Гитлером и в других воображаемых преступлениях. Копии письма были разосланы ряду сторонников Троцкого во Франции. Эта мера была предпринята явно для того, чтобы дискредитировать Троцкого в глазах его сторонников.
      Сам Троцкий не поверил этому письму, посчитав его фальшивкой или написанным Клементом под угрозой смерти. Вскоре труп Клемента был обнаружен в реке Сена.
      В феврале 1938 года агент Марк Зборовский45, внедренный в окружение сына Троцкого Льва Седова, в своем сообщении в НКВД указывал, что Седов говорил ему о замыслах троцкистов уничтожить Сталина: "...так как весь режим в СССР держится на Сталине, то достаточно убить Сталина, чтобы все развалилось". Подобная "информация" поступала и от других закордонных агентов НКВД и нельзя исключать, что именно эти сведения в определенной степени повлияли на решение Сталина о подготовке убийства Троцкого.
      Достоверность этих сведений находится под вопросом. Но у троцкистов, даже они понимали это, не было реальных возможностей в СССР осуществить свои планы.
      Вызывает сомнение и более раннее сообщение Зборовского о том, что Седов якобы в июле 1936 года предлагал ему выехать на нелегальную работу в СССР: "Мы Вам дадим поручения, деньги и паспорт. Вы поедете на два-три месяца, объедете несколько местностей по адресам, которые я Вам дам. Работа нелегкая. Там, к сожалению, нет центра, куда Вы могли бы уехать. Люди изолированы, и их нужно искать".
      Маловероятно, чтобы Троцкий в то время, когда были ликвидированы, арестованы или находились под жестким контролем НКВД не только его явные сторонники, но и большевики, которые когда-то прямо или косвенно выступали в его поддержку, а потом полностью раскаялись, решился бы проводить в СССР операцию по поиску и консолидации каких-то находящихся в подполье своих приверженцев, да еще и избрал для столь серьезной работы Зборовского, год назад примкнувшего к троцкистам и подозревавшегося ранее самим же Седовым в связях с советскими спецслужбами. Скорее всего, накануне процесса по делу "Объединенного троцкистско-зиновьевского центра" НКВД нужно было доложить Сталину документ, подтверждающий его любимый тезис о том, что в СССР существует глубоко законспирированная и разветвленная троцкистская организация. Ценность этих "сведений" повышалась тем, что они были получены от зарубежного источника.
      В конце 1936 года Зборовский принимает участие в похищении архива Троцкого. Седов получил поручение от Троцкого разделить его архив на три части и передать одну из них в парижский филиал голландского института социальной истории, которым руководил меньшевик Борис Иванович Николаевский. Зборовский принимал участие в переправке туда документов и немедленно сообщил об этом резиденту советской разведки. Через несколько дней после этого агенты НКВД совершили на институт ночной налет, в ходе которого похитили, а потом переправили в Москву материалы. При посредничестве Зборовского рукопись книги Троцкого "Преданная революция" почти полностью попала на стол Сталина еще до выхода самой книги в Париже летом 1937 года. Зная, что Сталин интересуется буквально всем, что связано с Троцким, Ежов регулярно направлял ему полученные через Зборовского и других агентов документы, в том числе и письма Седова Троцкому. Кроме того, Ежов также систематически посылал Сталину подробные перечни всех троцкистских изданий, выпускавшихся в различных странах мира, и рефераты, излагающие их содержание.
      По имеющимся сведениям, Седов с 1935 года постоянно обнаруживал за собой слежку, особенно во время поездок по Франции. Бывший белый офицер Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, сотрудничавший с советской разведкой во Франции и впоследствии расстрелянный, на одном из допросов в НКВД признался, что поручал одному из своих агентов следить за Седовым. Но была ли эта слежка связана с подготовкой покушения на сына Троцкого? Документально это не подтверждается. Если бы Сталин поставил НКВД задачу ликвидировать Седова, то она, наверное, была бы выполнена в кратчайший срок. Седов не имел постоянной охраны, не скрывал своего места жительства, шел на контакты с различными людьми. Скорее всего, если за Седовым и велась слежка, то с целью выявления его возможных контактов с выезжавшими за границу высокопоставленными советскими служащими, дипломатами, журналистами. Не случайно же заговорщические встречи с Седовым приписывались некоторым подсудимым на московских процессах. Кроме того, Седов сам по себе не представлял опасности для режима Сталина. Зборовский успешно получал через Седова информацию о деятельности троцкистов и такой канал был крайне выгоден для ИНО НКВД.
      Все получилось само собой.
      20 декабря 1937 года
      Попасть в Большой театр на торжественное заседание актива партийных, советских и общественных организаций Москвы, посвященное двадцатилетию ВЧК-ОГПУ-НКВД, удостоился далеко не каждый ответственный работник. Чуть ли не половина собравшихся представителей рабочего класса Москвы коммунисты-стахановцы. Почти у всех из них большие заслуги перед НКВД помощь в разоблачении десятков, а то и сотен врагов народа. Это их праздник. Ежов по согласованию с Хрущевым решил пригласить на это заседание несколько сот трудящихся, рекомендованных положительно партийными и чекистскими органами.
      В президиуме: Ворошилов, Микоян, Андреев, Ежов, Жданов, Хрущев, Шкиряетов, Димитров, Молотов, Братановский (секретарь МГК ВКП(б).
      Открыть торжественное заседание должен Анастас Микоян, заместитель председателя Совгоркома СССР и член Политбюро ЦК ВКП(б). Он сидит в президиуме рядом с Ежовым и делает карандашом какие-то пометки на бумаге.
      Все ждут Сталина. Он должен появиться с минуты на минуту, и все собравшиеся уже приготовились рукоплескать ему. А пока в зале шумно, люди разговаривают между собой, все очень возбуждены, а какая-то женщина, не в силах сдержать свои эмоции, громко выкрикивает: "Смерть троцкистско-зиновьевским выродкам!", "Да здравствуют наши доблестные чекисты во главе с товарищем Ежовым!"...
      Вот на таких людях и держится Советская власть, подумал Ежов. Это костяк всего общества, главная опора НКВД в борьбе с врагами. Он считал, что уходящий 1937 год был самым трудным годом в его жизни. Советская власть чудом уцелела. Против нее был направлен заговор в Красной Армии, сотни тысячи заговоров в различных обкомах, райкомах, наркоматах, на заводах, в колхозах, в университетах. Троцкистские и фашистские шпионы опутали всю страну своими мерзкими щупальцами. Предателями оказались не только бывшие офицеры и дворяне, от которых, кроме как двурушничества, другого и ожидать было нечего, но и старые большевики-подпольщики, оказавшиеся на самом деле провокаторами царской охранки, десятки лет скрывавшими от партии свои истинные лица.
      Предатели в любой момент могли пойти в наступление. Если бы Тухачевскому и его своре удалось взбунтовать в Москве хотя бы один пехотный полк, направить его против Сталина и правительства, то тысячи вражеских агентов во всех государственных организациях, включая НКВД, приступили бы к захвату власти и к уничтожению настоящих коммунистов. А это гражданская война и непременная интервенция...
      Но партия все же сумела выстоять в борьбе с врагами, и органы НКВД разгромили троцкистско-зиновьевские и бухаринские шпионские банды. И этим разгромом, по указанию Сталина, руководил он, Николай Ежов. Да, это он победил врага и спас советских людей от троцкистского порабощения. Он теперь народный герой, его называют "любимцем народа", "сталинским железным наркомом". Он уже вошел в историю и теперь ближе всех стоит к Сталину, является его главной опорой. Он почистил и укрепил органы НКВД, а Сталин понимает, что только эти органы могут защитить его и страну от врагов. А кто такие все эти маленковы, микояны, кагановичи, хрущевы, молотовы? Это пустышки, за которыми нет такой всемогущей организации, как Наркомвнудел, который под его руководством работает как часы и всегда может исполнить любой приказ Сталина. Он первый человек страны... Разумеется, после самого вождя.
      Размышления Ежова прервал тихий голос Микояна, который подошел к нему, держа в руках записку:
      - Товарищ Сталин просил передать, чтобы заседание открывали без него.
      - Он задерживается?
      - Мне ничего об этом не известно. Это только то, что сообщила мне охрана.
      Ежов не ожидал этого. Такое мероприятие никак не могло обойтись без самого Сталина. Что же могло случиться? Скорее всего, какая-то непредвиденная задержка.
      Но настроение все равно немного испортилось. Сразу же вспомнилась беседа у Хозяина несколько дней назад, на которой присутствовал Ворошилов. Обсуждалось много вопросов, касающихся положения в РККА. Сталин был как-то сух с Ежовым, сдержан, хотя Климу улыбался и шутил с ним. Чем же мог он не угодить Сталину?
      В это время Микоян уже вовсю вещал с трибуны:
      - Товарищ Ежов создал в НКВД замечательный костяк чекистов, советских разведчиков, изгнав чужих людей, проникших в НКВД и тормозивших его работу. Товарищ Ежов сумел проявить заботу об основном костяке работников НКВД по-большевистски воспитать их в духе Дзержинского, в духе нашей партии, чтобы еще крепче мобилизовать всю армию чекистов. Он воспитывает в них пламенную любовь к социализму, к нашему народу и глубокую ненависть ко всем врагам.
      Вот почему весь НКВД и в первую очередь товарищ Ежов являются любимцами советского народа. Товарищ Ежов добился больших успехов в НКВД не только благодаря своим способностям, честному, преданному отношению к порученному делу. Он добился замечательных успехов, которыми мы все можем гордиться, не только благодаря своим способностям. Он добился такой величайшей победы в истории нашей партии, победы, которую мы не забудем никогда, благодаря тому, что работает под руководством товарища Сталина, усвоив сталинский стиль работы. Он сумел применить сталинский стиль работы в области НКВД.
      Товарищи работники НКВД, я могу пожелать вам, чтобы вы все учились, как учился и учится у товарища Сталина сталинскому стилю работы товарищ Ежов, чтобы вы учились у товарища Ежова сталинскому стилю работы...
      Это выступление готовили больше месяца и в НКВД, и в ЦК. Ежов был хорошо знаком с его содержанием и знал, что два дня назад текст читал и одобрил Сталин. Значит, он не изменил к нему своего отношения, если оставил такие слова. Ведь Сталин сам поднял его на такие высоты. Он не только наркомвнудел, но и кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б), секретарь ЦК, председатель КПК, член исполкома Коминтерна. При Политбюро создали комиссию, которая решила практически все основные вопросы государства, и он вошел в нее вместе со Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем. Он депутат Верховных Советов СССР, РСФСР, Казахстана, Киргизии, Узбекистана, Татарии и Автономной республики немцев в Поволжье. В январе этого года ему присвоили звание Генерального комиссара государственной безопасности, в июле наградили Орденом Ленина, а в августе на карте СССР появился город его имени - Ежово-Черкесск. Раньше этот небольшой город на Северном Кавказе назывался Баталпашинск, потом его назвали Сулимовым. Но председатель Совнаркома РСФСР Даниил Сулимов оказался врагом народа, и поэтому город недолго носил его имя46.
      - Товарищ Ежов передал мне ряд материалов, в которых мы видим, как народ - рабочие, советская интеллигенция, колхозники, школьники - помогают ловить фашистских шпионов и иностранных разведчиков. Каждый рабочий, каждый колхозник считает себя обязанным, если видит врага, помочь раскрыть его.
      В августе 1937 года в Саратове слесарь Воронов задержал и доставил в управление НКВД некого Комлева. Комлев обещал ему десять тысяч рублей за совершение диверсионного акта - вбить железный болт в кабель на заводе, где работал Воронов. Не долго думая, товарищ Воронов привел врага в НКВД. Как после выяснилось, Комлев оказался агентом одной фашистской разведки...
      Один рабочий сообщил в НКВД об участниках троцкистской организации. В том числе он назвал и своего брата... Видите, товарищи, этот рабочий не постеснялся сказать правду о своем родном брате, потому что выше всего, выше личных и семейных интересов он ставит Советскую власть...
      Гражданка Дашкова-Орловская помогла разоблачить шпионскую работу своего бывшего мужа Дашкова-Орловского.
      В Пугачевском районе в селе Порябушки пионер Щеглов Коля 1923 года рождения в августе этого года сообщил начальнику районного отделения НКВД о том, что его отец Щеглов И.И. занимается расхищением у совхоза строительных материалов. Щеглова-отца арестовали, так как действительно у него дома обнаружили большое количество дефицитных строительных материалов...
      Вот где сила, вот в чем мощь народа!
      ...Выступление Микояна подходило к концу. Но Сталин так и не появился на заседании. Ежов понял, что его уже не будет. Настроение было испорчено окончательно...
      Тогда он еще не знал, что в этот день начался закат его карьеры. Вождь уже приступил к подготовке устранения "Ежевики", как часто он в последнее время ласково называл своего наркомвнудела.
      Только в этом году за политические преступления был арестован без малого миллион человек и практически каждый третий из них был расстрелян. Сталин понимал, что этот мощный удар пришелся не только по самим врагам народа, но и по промышленности, транспорту, армии, казне, по партийной структуре, науке, по всем составляющим общества. Еще один такой год повального разоблачения врагов, и может произойти крах государства, общества.
      Но сбавлять темпы репрессий надо постепенно. Сделаешь это резко, всех врагов оправдаешь - будут они вроде бы как невинными мучениками. Нет, и левые, и правые получат свое. Просто Сталину скоро опять понадобится очень удобное слово "перегибы", как в тридцатом, в ходе повального раскулачивания. Тогда, опубликовав статью "Головокружение от успехов", он перевалил всю вину за массовые расправы над крестьянами на местные власти, допустившие перегибы. Так будет и на этот раз.
      Перегибы на местах в борьбе с врагами народа допускали отдельные партийные, прокурорские работники, чекистские руководители. А партия и товарищ Сталин поправили их. Вот и будут думать люди, что чьего-то отца или мужа пустил в расход какой-нибудь следователь-перегибщик, который и сам, скорее всего, враг народа. А разве товарищ Сталин может знать обо всех этих случаях. Пусть посыплются люди Ежова, а потом очередь дойдет и до него.
      Хозяин уже опасался и той власти, которую сосредоточил в своих руках этот маленький и с виду послушный человек, и ареола народного героя, созданного Ежову в последнее время. А вдруг у него хватит ума спровоцировать какие-нибудь выступления, приписать их ближайшему сталинскому окружению, а потом, подавив все это, взять власть в свои руки, оставив Сталина чисто номинальным правителем? Сталин допускал это и в конце тридцать седьмого уже решил избавиться от Ежова. Но сразу это теперь не сделаешь. Ежов не Ягода, слишком сильны позиции и очень популярен, да и время сейчас не то. Надо постепенно подрубать ему корни, продолжая пока гладить по головке.
      Для начала надо показать, что Ежов уже не безусловный его фаворит и это прежде всего должны понять партийные лидеры, руками которых Сталин будет избавляться от маленького наркома. Ну а первый гвоздь в гроб Ежова уже готов. Сталин дал команду Маленкову подготовить к январскому Пленуму ЦК ВКП(б) доклад "Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии".
      18 февраля 1938 года
      Телефонный звонок отвлек Ежова от чтения оперативных документов, и он недовольно снял трубку.
      Звонил майор госбезопасности Сергей Михайлович Шпигельглас, заместитель начальника 7-го отдела ГУГБ НКВД (разведки).
      Вчера в НКВД произошел трагический случай - в кабинете Фриновского от сердечного приступа скончался начальник разведки Слуцкий, которого Николай Иванович в ближайшее время намеревался назначить наркомом внутренних дел Узбекской ССР. Слуцкий давно был на подозрении, понимал это и сильно переживал. Но арестовать его на посту начальника разведки Сталин не разрешил. Слуцкий покровительствовал многим загранработникам, в том числе и резидентам, и наверняка завербовал их для работы на немецкую разведку. Они после ареста своего шефа могут уйти к противнику, стать невозвращенцами. Лучше всего отправить Слуцкого на периферию, почистить загранаппарат от оставленной им там агентуры, а потом в Ташкенте арестовать и его самого.
      Шпигельглас просил срочно принять его. Ежову было некогда, через час он должен ехать на доклад к Хозяину и еще не успел отобрать необходимые для этого материалы. Поэтому он с некоторым раздражением ответил Шпигельгласу:
      - Если вы по поводу похорон товарища Слуцкого, то обращайтесь к Фриновскому или Жуковскому, я им поручил этим заниматься.
      - Нет, я совершенно по другому вопросу. Хочу доложить вам очень важную телеграмму из Парижа.
      - Заходите прямо сейчас, но только по этому вопросу, а то я очень занят.
      С сегодняшнего дня по указанию Ежова Шпигельглас исполнял обязанности начальника разведки. Он нравился Ежову, который рассчитывал с его помощью вычистить из НКВД ставленников Слуцкого и избавить разведку от пробравшихся туда иностранных агентов. Что-что, а мероприятия карательного характера у Шпигельгласа получались великолепно. В этом он не подведет.
      Шпигельгласу было сорок лет, почти половину из них он проработал в органах госбезопасности. Но особо он отличился, возглавляя так называемые "летучие отряды", а точнее, боевые группы по уничтожению врагов народа за границей. В эти группы входили только проверенные сотрудники и агенты НКВД, идейно преданные партии и лично Сталину. Лучшими операциями, осуществленными в прошлом году "летучими отрядами" под непосредственным руководством Шпигельгласа были похищение в Париже руководителя наиболее серьезной белоэмигрантской организации Русского общевоинского союза генерала Миллера и ликвидация в Швейцарии капитана госбезопасности Игнатия Рейсса (Натана Порецкого), который оказался идейным троцкистом и пытался скрыться за границей. Обе операции получили самую высокую оценку со стороны Сталина, и Шпигельглас, таким образом, стал фаворитом Ежова в разведке! Это был на редкость бесстрашный человек, беззаветно преданный партии и революции, беспощадный к врагам народа, труженик, отдававший все свое время работе. Люди с такими качествами непременно находили расположение у Ежова.
      Как и все сотрудники разведки, Шпигельглас находился на работе в штатском. На этот раз на нем был элегантный серый костюм-тройка, сшитый, видимо, за границей, накрахмаленная белая рубашка и темно-синий галстук. Ежов не любил нарядно одетых людей, не доверял им. У него самого, как, наверное, и у Сталина, не было ни одного штатского костюма, только гимнастерка. Но к Шпигельгласу это не относилось, он должен одеваться так же, как буржуазия. Ведь он в любой момент может оказаться за границей под видом иностранца.
      Ежов, взяв синий карандаш, стал внимательно читать принесенную Шпигельгласом телеграмму. Парижский резидент сообщал, что 16 февраля 1938 года в одной из французских больниц в результате осложнения после операции аппендицита умер сын Троцкого Лев Седов.
      Ежов вдруг улыбнулся и, взглянув на Шпигельгласа, сказал:
      - Хорошая операция. Вот здорово мы его, а?
      Поначалу Сергей Михайлович ничего не понял. Заданий по ликвидации Льва Седого он не получал, хотя в настоящее время занимался вопросами организации по уничтожению самого Троцкого. В НКВД Шпигельглас был главным "ликвидатором" и вряд ли что-то могло быть сделано в обход него. Если уж ему поручили организовать убийство Троцкого, то о планах прикончить Седого ему бы наверняка было известно. Или Ежов что-то путает, или...
      - Вы свободны, товарищ Шпигельглас, - прервал его размышления Ежов. Благодарю за службу и проявленную инициативу вами и вашими людьми.
      Смысл слов наркома дошел до взволнованного Шпигельгласа, когда он вышел из кабинета Ежова. Но, несмотря на это, Сергей Михайлович даже не предполагал, какой подарок несколько минут назад он преподнес своему начальнику.
      Ежов еще раз прочитал телеграмму, встал и, подойдя к окну, стал наблюдать разыгравшуюся над Москвой снежную бурю. После январского постановления ЦК и речи Маленкова на Пленуме Ежов стал замечать, что Хозяин несколько охладел к нему. Ежов понимал, что про него рассказывают (сплетничают), на него доносят (о нем докладывают) Сталину и даже знал, кто это делает. Показатели по борьбе с врагами народа в областях, краях и республиках не так, как прежде, радовали Сталина. А вот троцкисты за границей - это совсем другое дело. Хозяин боится, что Троцкому все же удастся организовать на него покушение, и хочет опередить его. Поэтому каждый удар по троцкистам за рубежом очень высоко оценивается Сталиным. И это не какой-нибудь заурядный деятель четвертого Интернационала, а сын и ближайший помощник самого злейшего врага Сталина.
      Лев Седов, так же как и его оставшийся в России брат Сергей, носил фамилию матери. Став во время ссылки Троцкого в Алма-Ату фактически его секретарем, Седов продолжал эту работу и в эмиграции. Он издавал Бюллетень оппозиции, основной печатный пропагандистский орган троцкистов, который в определенной степени дискредитировал сталинское руководство за рубежом и поэтому привлекал к себе пристальное внимание НКВД. Седов также вел активную переписку с советскими оппозиционерами и встречался с приверженцами троцкизма в различных странах, играя активную роль в движении четвертого Интернационала.
      Разведке НКВД был хорошо известен каждый шаг Седова благодаря внедренному в его окружение "Тюльпану". Марк (Мордка) Зборовский родился в 1908 году в Умани, под Киевом, в состоятельной еврейской семье, эмигрировавшей в 1920 году в Польшу, где в конце двадцатых вступил в польскую компартию. Просидел год в тюрьме за организацию забастовки. Затем вместе со своей женой Региной Леви уехал в Германию, а потом во Францию, где продолжал образование. В 1933 году был привлечен к сотрудничеству с ИНО ОГПУ. Ему пообещали возвращение на родину, где остались его сестры и братья, если он будет успешно сотрудничать с советской разведкой. Основной задачей Зборовского было внедрение в ряды троцкистов, и он успешно с ней справился, попав на работу в "Международный секретариат" троцкистов, а вскоре стал ближайшим помощником Льва Седова и руководителем русской секции четвертого Интернационала.
      Зборовский давал исключительно ценную информацию по троцкистам, и Ежову нравилось, что агент делает основной акцент на замыслах Троцкого ликвидировать Сталина. Зборовский, ссылаясь на высказывания Седова, сообщал, что Троцкий и его сообщники говорят об убийстве Сталина как о крайне важном и необходимом мероприятии, которое позволит раз и навсегда покончить с нынешней властью в России. Ежова не волновало, действительно ли Седов это говорил или Зборовский, будучи хитрым и ловким человеком, угадывает мысли своих московских руководителей. Зная, что Сталин, часто называя Троцкого бандитом и террористом, ни на минуту не сомневался в намерениях троцкистов убить его, Ежов старался доказать вождю, что НКВД делает все во имя спасения его жизни, угроза которой исходит из-за рубежа. Поэтому на предстоящем процессе над правыми будут обвиняемые, направленные Троцким в СССР для покушений на Сталина и Ворошилова, будет и Ягода, успевший умертвить Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына, Максима, но не сумевший благодаря бдительности возглавляемого Ежовым НКВД расправиться с вождем.
      Ежов никогда не предлагал Сталину ликвидировать Льва Седова, да и Хозяин не ставил перед ним такую задачу. Седов был залетной, не ключевой фигурой в троцкистском движении, которое вряд ли бы сошло на нет после его смерти. Убийство Седова или, не дай бог, неудавшаяся попытка покушения на него, усложнили бы операцию уничтожения самого Троцкого, который наверняка после этого принял бы чрезвычайные меры по обеспечению своей безопасности. Кроме того, Седов полностью доверял Зборовскому, что давало возможность контролировать деятельность троцкистов.
      Но Седова больше нет, и Ежов не хотел, чтобы такой враг умер своей смертью. Этого нельзя допустить. Просто у надежной партийной агентуры неожиданно появилась возможность прикончить Седова в больнице и она совершила справедливый акт возмездия. Сталин должен это правильно понять и высоко оценить.
      Пора разбегаться
      Вечером на дачу к Ежову приехали двое его выдвиженцев - начальник Ленинградского управления Михаил Литвин и народный комиссар внутренних дел Украины Александр Успенский. В Москву они прибыли для участия в работе второй сессии Верховного Совета СССР.
      С Литвиным Ежов познакомился еще в Казахстане и все время тянул за собой: вызвал с партийной работы из Кызыл-Орды и пристроил в аппарате ЦК, а потом, в октябре 1936 года, став наркомом внутренних дел, сделал его начальником отдела кадров НКВД, считая, видимо, одним из своих самых доверенных людей. Вскоре Литвин возглавил один из ключевых в этом наркомате секретно-политический отдел. В январе 1938 года он начал руководить не уступавшим по значению республиканскому наркомату Ленинградским управлением НКВД, сменив на этом посту Леонида Михайловича Заковского, ставшего заместителем Ежова.
      Не без участия Ежова сделал головокружительную карьеру в НКВД и Александр Успенский. В свои тридцать пять лет он был комиссаром государственной безопасности третьего ранга, как и армейский комкор, носил на петлицах три ромба, возглавлял крупнейший республиканский Наркомат внутренних дел.
      Он родился в Тульской области в семье лесного сторожа. Окончил начальное училище, после чего глубоко религиозные родители решили отдать сына в услужение Господу. Успенский поступил в духовное училище. Но проучиться пришлось только два года. В 1918 году училище разогнали и шестнадцатилетний Александр пошел работать продавцом в бакалейную лавку в Туле. Там он долго не задержался и вскоре поступил в милицию, почти сразу же стал начальником районного отдела, а в 1922-м его перевели в губернское ГПУ.
      Природа наделила Успенского настойчивостью, сообразительностью, хитростью, умением ладить с начальством. Молодой чекист быстро продвигался по служебной лестнице. За короткое время он успел побывать начальником экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Московской области, помощником коменданта Кремля, заместителем начальника управления НКВД по Новосибирской области, начальником Оренбургского управления НКВД.
      Молодой удачливый руководитель нравился наркому Ежову и не раз доказывал ему свою преданность, выполняя важные и деликатные поручения. В марте 1937 года перед назначением в Оренбург Ежов приказал Успенскому: "Не считаясь с жертвами, нанесите полный оперативный удар по местным кадрам. Да, могут быть и случайности. Но лес рубят - щепки летят. Имей в виду, в практической работе органов НКВД это неизбежно. Главное, что требуется от тебя, - это показать эффективность своей работы, хорошие результаты, блеснуть внушительной цифрой арестов"*.
      Успенский делает все, чтобы оправдать доверие шефа и показать "эффективность своей работы". За короткий период времени он сфальсифицировал в Оренбурге ряд громких дел, в том числе и по разоблачению мифической белогвардейской организации, которая якобы даже располагала войсковой структурой, что дало возможность арестовать несколько тысяч врагов народа.
      Ежов не оставил без внимания "ударную работу" своего любимца и в июне 1937 года на Всесоюзном совещании руководителей органов НКВД поставил его в пример другим, а в конце этого же года направил ему шифровку: "Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более ответственный пост"*.
      Обещанное назначение состоялось очень быстро. В январе 1938 года Успенский стал наркомом внутренних дел Украины. Вскоре для его поддержки в Киев приехал Ежов, чтобы вместе с ним нанести "сокрушительный удар по окопавшимся в партийных, советских и хозяйственных органах республики шпионам, вредителям и диверсантам". Успенский получает от Ежова санкцию на арест 36 тысяч человек с указанием решить их судьбу во внесудебном порядке - постановлением тройки при НКВД Украины. В нее входили нарком внутренних дел, прокурор республики и первый секретарь ЦК ВКП(б) Украины в то время Никита Сергеевич Хрущев**.
      С такими "показателями" Успенский мог рассчитывать на дальнейший рост. В Киеве уже поговаривали, что "первый чекист Украины" скоро переберется в Москву и займет кресло заместителя наркома внутренних дел. Но...
      Застолье на даче Ежова перевалило за полночь. Он выглядел подавленным, и даже внушительная доза выпитого не смогла поднять ему настроения и отогнать мучившую его в последнее время неприятную мысль о том, что Сталин не зря назначил Ежову первым заместителем Лаврентия Берия. Ежов поднаторел в аппаратных играх, сам разработал и осуществил сотни операций по "вытеснению" с номенклатурных постов неугодных Хозяину партийцев, которые через некоторое время подлежали ликвидации. Наверное, Сталин начал такую же операцию и против него. Кто же мог подставить его перед Хозяином? Маленков, Каганович, Шкирятов?47 Скорее всего, Маленков. Впрочем, какое теперь это имеет значение? НКВД слишком серьезная организация, чтобы резко менять его руководителя. Берия будет постепенно перехватывать у него бразды правления. Сначала, наверное, уберут его ставленников на периферии. Эти двое полетят в первую очередь.
      Ежов взглянул на своих подопечных и тихо сказал: "Мы свое дело сделали и больше не нужны. И слишком много знаем. От нас будут избавляться как от ненужных свидетелей". Потом он на всякий случай дал им команду быстро сворачивать работу по находившимся в производстве политическим следственным делам, да так, чтобы в них нельзя было толком разобраться.
      Такое откровение было нетипичным для Ежова даже после более обильных возлияний. Он вообще никому не доверял, даже Евгении. Но в этот момент ему нужно было хоть с кем-то поделиться, излить душу. Как потом выяснилось, сделал он это напрасно.
      "Если нам не удастся выпутаться, - быстро отреагировал на высказывания шефа Литвин, - то придется... уходить из жизни. Как только почувствую, что дела плохи, немедленно застрелюсь"*.
      Ежов промолчал, видимо, такой вариант с Литвиным его вполне устраивал.
      И Литвин не обманул. Десятого ноября этого же года, незадолго до снятия Ежова с поста наркома внутренних дел, Литвин получил от Берия указание о выезде в Москву. Через два дня он застрелился в своей ленинградской квартире. Приказ прибыть в Москву получит в это же время и Успенский. Но он иначе распорядится своей судьбой...
      В день самоубийства Литвина Сталин позвонил в Киев Первому секретарю ЦК КП(б) Украины Хрущеву. В ходе короткого разговора он сказал ему:
      - Есть показания на наркома внутренних дел Украины Успенского, и они у нас не вызывают сомнений. Можете арестовать его сами?
      - Можем, если будет поручено.
      - Арестуйте.
      Через несколько минут в кабинете Хрущева снова раздался звонок из Кремля.
      - Насчет Успенского ничего не предпринимайте. Мы это сделаем сами. Вызовем его в Москву и по пути арестуем, - сказал Сталин и тут же положил трубку*.
      Хрущев в это время собирался в Днепропетровск. На душе было неспокойно. Он предчувствовал, что умный и хитрый Успенский разгадает замысел Хозяина и в Москву не поедет. Хрущев сказал Демьяну Сергеевичу Коротченко, председателю Совнаркома Украины:
      - Ты позванивай Успенскому якобы по делам. Наблюдай за ним, ведь ты остаешься тут за меня.
      На следующее утро Хрущеву в Днепропетровск позвонил Берия:
      - Вот ты там разъезжаешь, а твой Успенский сбежал.
      - Как?
      - Вот так, сбежал, и все**.
      Но исчезновение Успенского вряд ли очень беспокоило заместителя формального хозяина Лубянки. Это помогало ему формировать в наркомате общественное мнение, что Ежов "засылал" на ответственные посты шпионов и вредителей, которые при первом же намеке на их разоблачение стреляются или пытаются скрыться. Это - удары по Ежову, который уже никак не может оправдать их поступки.
      Четырнадцатого ноября Успенский, как обычно, весь день провел на работе, принимал посетителей, допрашивал арестованных, читал оперативные материалы. В шесть вечера вызвал машину и поехал домой ужинать. Около девяти вернулся в наркомат в штатском с небольшим чемоданчиком в руках. До утра работал над бумагами, а потом покинул здание, но от машины отказался, сказав секретарю, что хочет прогуляться пешком.
      В этот день на работе он больше не появился и утром домой тоже не приходил.
      Когда вскрыли его кабинет, на столе нашли записку: "Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки". Об этом тут же доложили в Москву Ежову. Стали прочесывать берега Днепра и обнаружили в кустах одежду Успенского. Значит, нарком утопился. Пошли с баграми по реке, вызвали водолазов. Бесполезно*.
      Однако не все киевские чекисты поверили в самоубийство наркома. Вскоре мутить воду в Днепре перестали. Опытным оперативникам стало ясно, что их бывший начальник инсценировал самоубийство и сделал это довольно-таки грубо: человек решает свести счеты с жизнью и бросается в реку, не забыв при этом... раздеться до трусов. В предсмертной записке он указывает, где следует искать его труп, рассчитывая, очевидно, на то, что быстро найдут его одежду. А потом, у Успенского было оружие, и расстаться с жизнью он мог гораздо проще. Скорее всего, это не совсем продуманная инсценировка самоубийства в надежде выиграть время, чтобы скрыться, и, возможно, за границу.
      Такого же мнения придерживался и первый заместитель народного комиссара внутренних дел комиссар государственной безопасности первого ранга Лаврентий Павлович Берия. Два дня назад он с большим удовольствием узнал от Ежова об исчезновении Успенского в Киеве, и только что получил указание Сталина возглавить поиски "лжесамоубийцы". Дело находилось под личным контролем Хозяина, и Берия, как всегда в подобных случаях, проявлял необычное рвение и исполнительность. Он тут же приказал усилить режим охраны государственных границ, в первую очередь с Польшей и Румынией (уж очень хотелось, чтобы фаворита Ежова схватили при попытке бежать за рубеж, тут шпионаж уже налицо, а получить признание Успенского, как вербовал его бывший нарком, это уже дело техники), во всех местных управлениях спешно создали специальные розыскные группы. Фотографией Успенского и описанием его примет снабдили все органы милиции, а также службу наружного наблюдения.
      В Подмосковье нашли родственников Успенского. Он вполне мог попытаться связаться с ними и искать пристанища. Всех их по указанию Берия взяли под усиленное наблюдение. День и ночь наружники не спускали с них глаз и, видимо, перестарались. Один из двоюродных братьев Успенского, железнодорожник из Ногинска, убедившись, что за ним постоянно следят, опасаясь ареста, повесился. На языке оперативников получился "прокол". Теперь остальные родственники насторожились, и работа по наблюдению за ними была затруднена.
      Берия злился. Прошло больше месяца, но Успенского так и не обнаружили. Его жену арестовали и доставили в Москву, на Лубянку. Она призналась, что муж инсценировал самоубийство и решил скрыться. Утром 15 ноября она взяла ему билет до Воронежа и посадила на поезд. Другой информации по делу Успенского не поступало. Сталин уже успел выразить недовольство по этому поводу. И вдруг в кабинете теперь уже наркома внутренних дел Л.П. Берия раздался звонок. Начальник Московского управления НКВД радостным голосом доложил, что в Москве, на Каланчевской площади, несколько минут назад задержан Успенский.
      Жена Успенского не обманула следователей. Она действительно взяла мужу билет до Воронежа и посадила на поезд. Он, безусловно, доверял жене, но знал, что на допросах она может не выдержать и расскажет все. Поэтому, оставив Воронеж для отвода глаз своим бывшим коллегам, он поехал в Курск, где недалеко от станции снимал комнату у одного железнодорожника.
      Сразу же после встречи на даче у Ежова он понял, что дни наркома сочтены и его, Успенского, ждет жестокая расправа. То, что предлагал Литвин, для него было неприемлемо. Он хотел жить. Единственный шанс спастись - это затеряться где-нибудь в глубинке под чужим именем. Не будут же его искать вечно. В распоряжении НКВД Украины имелись бланки советских документов, которые использовались для зашифровки сотрудников под гражданских лиц и проведения различных оперативных мероприятий. Он сам изготовил себе документы на фамилию Шмаковский Иван Лаврентьевич, наклеил свои фотографии и поставил печати.
      Теперь надо было устроиться на работу в глуши. Где мало шансов встретить знакомых. НКВД не проявляет большого интереса к населению, состоящему в основном из рабочих. Он знает такие места, вернее, слышал о них. Это недалеко от Архангельска, леспромхозы Северолеса. Отсидевшись четыре дня в Курске, Успенский едет в Архангельск. Но там ни в одном из трех леспромхозов его не взяли на работу. Возможно, кадровиков, проявлявших в то время большую бдительность, насторожило, что для рабочего, как значилось по документам, у того слишком уж респектабельная внешность. Более испытывать судьбу он не стал и покинул Архангельск.
      Берия не выбирал выражений в адрес своих работников, поспешивших отрапортовать о поимке Успенского. Вышел курьез: сотрудники наружного наблюдения задержали руководителя одной из опергрупп НКВД, также занимавшегося поиском беглого наркома. Он действительно был внешне похож на Успенского, и все его попытки оправдаться с предъявлением служебных документов не увенчались успехом: в ориентировке было указано, что преступник может иметь при себе различные документы, в том числе и удостоверяющие личность сотрудника НКВД. Задержанного доставили для опознания на Лубянку и только там разобрались, в чем дело.
      А Успенский после недельного пребывания в Калуге, где снимал комнату у ночного сторожа, представившись командиром запаса, все же решил ехать в Москву. Ему надоело бесцельно скитаться, видеть в каждом прохожем чекиста и ждать, заявит ли в милицию о странном постояльце очередной хозяин квартиры. По натуре Успенский был оптимистом, и ему хотелось надеяться, что Ежов все же сумел "списать его на тот свет" и не допустил всесоюзного розыска. Ежова вполне должна была устраивать версия самоубийства Успенского. Это лучше, чем арестованный сообщник. Успенский читал газеты нерегулярно и не знал, что 25 ноября 1938 года Ежов Н.И. был освобожден от обязанностей наркома внутренних дел СССР. А фактически с середины ноября не принимал участия в работе НКВД и поэтому уже ничего не мог сделать для его спасения.
      В Москве у Успенского были друзья, которым он помогал делать карьеру. Теперь он надеялся на их помощь, может, спрячут где-нибудь на время. Там жила его бывшая любовница - врач Мариса Матсон, жена арестованного в 1937 году высокопоставленного чекиста с Урала. Она, опасаясь ареста, самовольно оставила работу в Кировской области и переехала в Москву. Успенскому удалось быстро найти ее. Матсон, будучи женой репрессированного, с пониманием отнеслась к рассказу Успенского о том, что он оставил постылую семью и опасную работу и решил скрыться, используя фальшивые документы. Он клянется ей в любви и верности, просит оставить его у себя. Но все же она не рекомендует ему оставаться в Москве, советует снова вернуться в Калугу и пробыть там некоторое время. За нее сейчас хлопочут в Наркомздраве, скоро она должна получить назначение на работу. Наверное, во Владимирскую область, и тогда она сразу же возьмет Успенского к себе.
      Матсон сдержала обещание. Вскоре Успенский переехал из Калуги в Муром, где Матсон стала работать заведующей родильным отделением городской больницы. Успенского она выдала за своего мужа - литератора, работающего на дому.
      Перед переездом в Муром Успенский побывал в Туле, где пытался разыскать, но безуспешно, свояченицу. Он хотел узнать у нее о судьбе жены. Ведь если жену арестовали, значит, разыскивают и его.
      Неизвестность действовала ему на нервы, он не мог спать ночами, постоянно ждал ареста. Деньги у него кончились, Матсон стала скандалить с ним, упрекать в иждивенчестве. Вскоре она уезжает в Москву и пишет оттуда Успенскому о полном разрыве с ним и своем нежелании возвращаться в Муром.
      Успенский мчится в столицу в надежде образумить любовницу, которая в последнее время являлась для него надежным прикрытием. Но она неумолима и гонит его прочь. Тогда он решается пойти к своему давнишнему приятелю Дмитрию Виноградову, с которым он в начале тридцатых работал в полномочном представительстве ОГПУ в Московской области. Здесь Успенского ждал новый удар. По словам Виноградова, тот сам уже год как не работает в органах, около трех месяцев отсидел на Лубянке и совсем недавно его освободили под подписку о невыезде. Там его допрашивали и интересовались Успенским. Виноградов случайно узнал, что жена Успенского арестована и находится во внутренней тюрьме НКВД.
      Теперь у Успенского уже не было сомнений, что он находится в розыске. Он решил как можно быстрее покинуть Москву и спрятаться в Казани, где у него нет и не было знакомых. Но там он нигде не смог устроиться даже на ночлег: кроме паспорта требовали командировочное удостоверение.
      Словно загнанный зверь метался по стране бывший первый чекист Украины в надежде найти для себя хоть какое-то пристанище. Побывал в Арзамасе, Свердловске. Потом поехал в Челябинск, думая устроиться на Миасских золотых приисках.
      Успенский конечно же не мог знать, что на одном из допросов его жена вспомнила, что видела дома паспорт с его фотографией на имя Шмаковского И.Л. По всему Союзу тут же пошла команда задерживать лиц с такой фамилией.
      На Миасские прииски Успенский тоже не смог устроиться: требовался военный билет, а он побоялся предъявить документ, по которому значился командиром запаса.
      Четырнадцатого апреля 1939 года на станции Миасс Южно-Уральской железной дороги он сдал в камеру хранения чемодан, указав в квитанции фамилию Шмаковский. Туда уже дошла ориентировка из Москвы, и персонал станции был оповещен об этой фамилии.
      Шестнадцатого апреля, получив чемодан, Успенский был тут же арестован.
      Его поместили в секретную Сухановскую тюрьму под Москвой, где содержались наиболее опасные государственные преступники. Там уже молился бывший нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов.
      Шансов на жизнь у Успенского не было, и он это прекрасно понимал. Но, чтобы не били, на следствии был очень сговорчив. Признал все, что ему хотели приписать: и шпионаж, и участие в возглавляемой Ежовым террористической группе, и многое другое. В деталях рассказал о беседе с Ежовым на даче. Он сообщил также, что 14 ноября 1938 года Ежов позвонил ему в Киев и фактически предупредил об аресте, сказав: "Тебя вызывают в Москву - плохи твои дела. А в общем, ты сам смотри, как тебе ехать и куда именно ехать"*.
      Н.С. Хрущев в своих мемуарах высказывает также версию о том, что Успенский подслушал его разговор со Сталиным по телефону. "Когда после бегства Успенского я приехал в Москву, - пишет он, - Сталин так объяснил мне, почему сбежал нарком: "Я с вами говорил по телефону, а он подслушал. Хотя мы говорили по ВЧ и нам даже объясняют, что подслушать ВЧ нельзя, видимо, чекисты все же могут подслушать, и он подслушал. Поэтому он и сбежал"**.
      Правда, Сталин потом высказал Хрущеву еще одно свое предположение: Ежов подслушал в Москве упомянутый телефонный разговор о нависшей над его выдвиженцем угрозе***.
      26 октября 1938 года
      "Только лично
      Народному Комиссару
      Николаю Ивановичу Ежову
      Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, чтобы я, после 19 лет безупречной службы Партии и Советской власти, после тяжелых лет подполья, после моей активнейшей и полной самопожертвования борьбы последних 2-х лет в условиях ожесточенной войны, после того, как Партия и Правительство наградило меня за боевую работу орденами Ленина и Кр. Знамени, - ушел от Вас.
      Вся моя безупречная жизнь, полная служением интересам пролетариата и Сов. власти, прошла перед глазами партии и коллектива работников нашего наркомата...
      9-го июля я получил телеграмму, лишенную всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочел, что мне по диким и совершенно непонятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе "Свирь".
      В телеграмме предлагалось мне явиться в Антверпен 14 июля, куда на этом пароходе прибудет "товарищ, которого я знаю лично". "Желательно, гласила телеграмма, - чтобы первая встреча произошла на пароходе". Для "обеспечения конспиративности встреч" телеграмма предлагала мне поехать на дипломатической машине нашего посольства во Франции в сопровождении генконсула...
      Я анализировал телеграмму: почему первая встреча должна произойти именно на пароходе? Зачем, если не для того, чтобы оглушить меня и увезти уже как заведомого врага. Почему меня должен сопровождать генконсул в дипломатической машине, если не для того, чтобы не спускать с меня глаз по пути и, в случае заминки у парохода, засвидетельствовать властью консула, что я - сумасшедший, контуженный в Испании, которого заботливо везут в СССР. Сопровождение меня в дип. машине объяснялось в телеграмме интересами обеспечения конспиративности встреч...
      Эта бездарная в оперативном отношении телеграмма просто являлась плохой дымовой завесой для заготовленной для меня, человека ни в чем не повинного, коварной ловушки. Для меня стало ясно, что руководитель отдела переусердствовал в "чистке" аппарата и пытался укрепить свою карьеру намерением выдать меня... за преступника, которого необходимо ухищрениями, кстати очень бездарными, заманить на пароход, как врага народа, и потом кричать "ура" и ждать награждения, как за хорошо проведенную операцию. Таким образом я узнал, что моя судьба предрешена и что меня ждет смерть.
      Я перед собой ставил вопрос: имею ли я право, как партиец, даже перед угрозой неминуемой смерти отказаться от поездки домой. Товарищи, работавшие со мной, хорошо знают, что я неоднократно рисковал жизнью, когда это требовалось для дела партии.
      Я систематически находился под ожесточенными бомбардировками. Вместе с морским атташе я в течение 2-х недель под бомбами фашистской авиации разгружал пароходы с боеприпасами (хотя это не входило в мою обязанность). Я неоднократно жертвовал своей жизнью при выполнении известных Вам боевых заданий. На расстоянии трех шагов в меня стрелял известный Вам белогвардеец, как в ненавистного большевика. Когда в результате автомобильного крушения у меня был сломан позвоночный столб (2 позвонка), я будучи наглухо залит гипсом, вопреки запрету врачей не бросил работы, а систематически разъезжал по фронтам и городам, куда меня звали интересы борьбы с врагом...
      Никогда партия не требовала от своих членов бессмысленной смерти, к тому же еще в угоду преступным карьеристам.
      Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой расправы остановила меня от поездки на пароход... Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная девочка окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь "врага народа", как дочь отца, которым она гордилась как честным коммунистом и борцом, выше моих сил.
      Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребенок обречен на такие жуткие муки и терзания, - выше моих сил.
      Мог ли я рассчитывать по прибытии в СССР на справедливое разбирательство моего дела? - Нет и еще раз нет! Вот мотивы:
      1. Факт не открытого вызова меня домой, а организация западни на пароходе уже предопределило все. Я уже был занесен в список врагов народа еще до того, как моя нога вступила бы на пароход.
      2. Я оказался бы в руках преступника Дугласа, который из низменных личных побуждений уничтожил 2-х честнейших коммунистов.
      Этого мало. Мне известно, что Дуглас дал распоряжение об уничтожении героя войны Вальтера, добровольно проведшего 16 месяцев на передовой линии огня48. Имя этого Вальтера является одним из нескольких популярнейших имен, известных каждому солдату. Это распоряжение было отдано Дугласом на основании необоснованных слухов, что у него, мол, "нездоровые настроения, могущие привести к невозвращенчеству...".
      Честные люди не пошли на исполнение этого преступного приказа. Вальтер вскоре добровольно поехал домой с радостным чувством выполненного задания партии. Есть много других примеров, характеризующих преступность этого человека (Д.), готового из карьеристских мотивов погубить десятки заведомо честных людей и партийцев, лишь бы создать видимость оперативной работы и успешной борьбы с врагами.
      В поисках популярности этот карьерист Дуглас в присутствии большинства моих работников выбалтывал ряд важнейших ведомственных тайн. Он терроризировал моих сотрудников перечислением десятков фамилий наших бывших работников, расстрелянных без суда (в освещении, достойном "Нового времени"). Сам Дуглас, да и кроме него даже честные работники, приезжавшие из дому, терялись в догадках: на основании чего были признаны шпионами и расстреляны без суда даже такие наши работники, которые пользовались полным доверием, в то время как с их бывшей сетью продолжают работать и поныне? И, действительно, если П., например, был шпионом, то как же продолжают работать с таким человеком, как "Тюльпан", которого он сдал. Как он не предал "Тюльпана"? Или, если М. Был шпион, то как же он не предал "Вайзена", "Зенхена" и других, с которыми продолжают работать до сих пор.
      Вот вкратце причины, заставившие меня, человека преданного партии и СССР, не идти на заготовленную мне карьеристом и преступником Дугласом ловушку на пароходе.
      Я хочу, что Вы по-человечески поняли всю глубину переживаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.
      Моя цель - довести своего ребенка до совершеннолетия.
      Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из нашей страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных людей выбросили меня как рыбу на лед... По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое уничтожение. Остановите своих людей! Достаточно, что они ввергли меня в глубочайшее несчастье, лишив меня завоеванного моей долголетней самоотверженной работой права жить и бороться в рядах партии, лишив меня родины и права жить и дышать одним воздухом совместно с советским народом.
      Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против партии и н. страны.
      Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.
      Швед
      Прошу Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чем не повинна. Я последний из 4-х детей, которых она потеряла. Это больное, несчастное существо".
      Ежов с раздражением бросил на стол который раз уже им перечитанное и доставившее ему столько неприятностей письмо. Он вышел из-за стола и стал ходить по кабинету, надеясь хоть как-нибудь успокоиться. Но нервы сдавали, дрожали руки, перехватило дыхание. Николай Иванович открыл шкаф и достал графин с водкой.
      Под кодовым именем Швед значился резидент НКВД в Испании Александр Орлов. П. и М. означали соответственно кодовые имена Петр и Манн уже к тому времени арестованных парижского резидента НКВД Станислава Глинского и разведчика-нелегала Теодора Малли. "Вейзе" и "Зенхен" были члены кембриджской группы Дональд Маклейн и Ким Филби, в вербовке которых Орлов принимал активное участие.
      Материалы о двурушничестве Орлова стали поступать с конца прошлого года от находившихся под следствием связанных с ним ранее разведчиков. Кто-то показывал о его симпатиях к троцкистам, проявившихся якобы еще в двадцатых годах, кто-то признавался в совместной работе с Орловым на немецкую разведку. Весной, исполнявший после смерти Слуцкого обязанности начальника 7-го отдела (внешней разведки) ГУГБ НКВД Шпигельглас стал настаивать на отзыве и аресте Орлова. Ежов хорошо знал о неприязни между Орловым и Шпигельгласом, об их старой вражде, но тем не менее поддержал предложение последнего. Судьба резидента в Испании была предрешена, и поднаторевший в подобных делах Шпигельглас приступил к разработке плана по вывозу Орлова в Москву.
      Вызов телеграммой для "консультаций" отпал сразу. Орлов вряд ли бы поверил, что его ждут в Москве в столь горячее в Испании время. К тому же он хорошо знал этот прием, к которому часто прибегали для отзыва из-за рубежа и ликвидации его сослуживцев. Такой вызов вспугнул осенью 1937 года руководителя нелегальной резидентуры в Голландии Вальтера Кривицкого, возможно, сообщника Орлова. Оставалось только одно - вывести Орлова из Испании силой.
      Шпигельглас предложил направить для этого в Мадрид спецгруппу из двенадцати человек якобы для охраны Орлова, которая и должна была захватить резидента. Ему послали телеграмму, что, согласно перехваченным документам, генеральный штаб франкистов готовит его похищение и поэтому ему необходима усиленная охрана из кадровых сотрудников НКВД. Но Орлов, по-видимому, разгадал этот маневр. Он ответил, что охрана из Москвы ему не нужна, так как его уже начали охранять десять фанатически преданных ему немецких членов Интернациональной бригады. Направлять группу из Москвы теперь уже не имело смысла. Надо было придумывать новую уловку.
      Десятого июля 1938 года Орлову была направлена телеграмма с предписанием прибыть в Антверпен и подняться на борт советского парохода "Свирь". Там его должен был встретить Шпигельглас со своими ассистентами.
      Но у Орлова, очевидно, не было никаких сомнений относительно намерений Центра. Он исчез вместе с женой и дочерью, прихватив с собой кассу резидентуры, 60 тысяч американских долларов. Сомнений не было, Орлов оказался перебежчиком.
      О случившемся Ежов сразу доложил Сталину. Хозяину это было особенно неприятно, поскольку он лично знал Орлова и несколько раз положительно отзывался о проведенных им операциях. Сталину также было известно, что Орлов хорошо осведомлен об агентурной сети НКВД в Европе, наверное, даже лучше, чем сбежавшие в прошлом году Игнатий Рейсс и Вальтер Кривицкий, вместе взятые. Решение было однозначным - срочно выяснить местонахождение предателя и принять соответствующие меры.
      Письмо от Орлова явилось полным сюрпризом для Ежова. С одной стороны, оставалась надежда, что перебежчик еще не успел выдать агентуру противнику и не станет делать этого в дальнейшем, чтобы с ним не расправились. С другой придется унизиться перед предателем и принять его условия игры, ибо в противном случае, даже после его смерти, ценнейшая информация попадет в руки западных специалистов.
      Ежов считал, что Сталин согласен с предложением Орлова, но не хочет этого показывать. Когда он докладывал об этом письме Хозяину, тот, подумав пару минут, сказал:
      - Ознакомьте товарища Берия со всеми материалами об Орлове и с этим письмом тоже.
      И все. Это означало, что Сталин уже не хочет обсуждать с ним вопросы его ведомства, на Лубянке появился новый хозяин.
      Ежов взглянул на часы. Без пяти одиннадцать. Сейчас придет Берия, он очень пунктуален и никогда не опаздывает.
      Берия вошел, держа в руке красную коленкоровую папку. Изобразив улыбку, небрежно подал Ежову руку и плюхнулся в кресло.
      - Здорово он наказал вас, - сказал Берия, доставая из папки машинописную копию письма Орлова. - Провел всех как мальчишек, черт возьми. Но ему в этом помогли.
      - Кто?
      Берия хитро улыбнулся и сказал:
      - Я долго проработал в ЧК, Николай. Раскрыл много дел и хорошо знаю, как действует контра. Я сразу чувствую руку предателя. Орлову сообщают, что перехватили данные франкистского Генштаба о планах его похищения. Кто перехватил, где? Тогда бы Орлов знал об этом раньше вас. В другой стране? Зачем франкистам распространять эту информацию по всему миру, может, Франко советовался с Гитлером или Муссолини? Глупость. Так Орлова предупредили первый раз. Он понял и насторожился. А уж во второй раз телеграмму подготовили таким образом, что ему после ее прочтения ничего не оставалось кроме побега. Было совершенно ясно, что на пароходе его захватят. Что, Шпигельглас полный ишак? Он умный и хитрый человек с огромным опытом работы в органах. Вот так!
      - Ты думаешь, они сообщники?
      - Безусловно! Удивляюсь, как ты пошел у него на поводу? Орлов не зря чуть ли не в каждом абзаце проклинает "преступника Дугласа". Я сразу обратил на это внимание. Орлов явно хочет отвести от него подозрения.
      - Но они долго враждовали друг с другом.
      - Какое это имеет значение! Это могло быть и показухой. Двурушники изощренные люди. У них один хозяин - Троцкий. Шпигельглас обманул партию и органы. Я распорядился создать специальную комиссию по расследованию его враждебной деятельности, и скоро мы выведем этого подлеца на чистую воду.
      "Я распорядился... мы выведем... Берия говорит так, будто бы он уже нарком", - подумал Ежов.
      Он вдруг заметил, что стоит перед развалившимся в кресле Берия, своим хоть и первым, но заместителем, и тут же сел за стол.
      - Но черт с ними, с Орловым и Шпигельгласом, - продолжал Берия. Главное, что срывается операция по Троцкому. Агентура, которую мы хотели использовать для его уничтожения, известна Орлову, и от нее придется отказаться! Дело откладывается. Боюсь, что кое-кому придется за это серьезно ответить.
      Берия встал, небрежно положил на стол Ежова папку, внимательно посмотрел на него и, ухмыльнувшись, сказал:
      - Ты, я гляжу, уже успел принять с утра, Николай. Нехорошо. Подумай о здоровье. Да и дискредитируешь себя перед людьми, как-никак два наркомата возглавляешь. Ну все, мне пора. Будь здоров.
      Ежов несколько минут задумчиво сидел, пуская седые клубы табачного дыма. Потом допил оставшуюся в графине водку. Вспомнил, что на двенадцать он назначил совещание в Наркомводе, и приказал секретарю вызвать машину. Но шоферу сказал, чтобы тот вез его домой, в кремлевскую квартиру. Кружилась голова, на лице выступили капли пота. Ему хотелось скрыться ото всех и от всего.
      В кабинете дрожащими руками он долго неуклюже открывал бутылку водки. Стакана под рукой не оказалось, и он выпил из горлышка почти полбутылки. С трудом добрался до дивана и рухнул на него вниз лицом. Сквозь сон он слышал пронзительные и настойчивые звонки телефона, но подняться не было сил.
      23 ноября 1938 года
      Ежову было страшно в пустой квартире. Здесь все напоминало о Жене. Ее не стало два дня назад.
      Еще в мае она почувствовала недомогание, не могла заснуть без снотворного, стала нервной и раздражительной. Она уволилась из журнала "СССР на стройке" и переселилась на дачу, где жила вместе с Наташей и няней. Но надежда на то, что свежий воздух и размеренная жизнь поправят ее здоровье, не оправдалась. Она постоянно переживала за судьбу своей семьи, часто впадала в истерики. Ее направили в больницу с диагнозом астенодепрессивное состояние, а 29 октября поместили в санаторий имени В.В. Воровского под Москвой. Перед отъездом она оставила ему на квартире записку, положив ее под вазу с цветами: "Колюшенька! Очень прошу тебя, настаиваю проверить всю мою жизнь. Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях".
      А позавчера ему сообщили, что Евгения Соломоновна скончалась от передозировки люминала, который она регулярно принимала в качестве снотворного. Что это было - самоубийство или несчастный случай? Этот вопрос так и остался без ответа. Завтра на Донском кладбище состоятся ее похороны.
      Чтобы хоть как-то справиться с чувством одиночества, Николай Иванович включил радиоприемник. Передавали любимые им русские народные песни. Но настроение от этого не улучшилось. В голове все время возникал вопрос: ради чего теперь жить и стоит ли жить вообще? Он уже не может справиться с ситуацией, удары сыпятся на него со всех сторон.
      Начальник Ивановского управления НКВД старший майор В.П. Журавлев49 написал на него донос в ЦК, где обвинял в потворстве врагам народа, в частности недавно покончившему жизнь самоубийством Литвину, да и другим близким Ежову чекистским руководителям, которые арестованы в начале ноября без его санкции, по указанию Берия.
      У него не было зла на Журавлева, к которому он раньше неплохо относился и который не без его помощи за неполные два года скакнул с должности начальника СПО в Томском горотделе НКВД до начальника областного управления. Видимо, этот тридцатишестилетний выскочка ради карьеры готов на все и ни перед чем не остановится. Но вряд ли он сам проявил инициативу. Его подтолкнул Лаврентий. А Журавлев, зная о шатком положении Ежова, был готов услужить своему новому руководителю.
      Девятнадцатого заявление Журавлева рассмотрели на заседании Политбюро и признали политически правильным. Такого прецедента еще не было, чтобы какой-то жалобщик из Иванова взял верх над секретарем ЦК и кандидатом в члены Политбюро. Значит, это письмо ждали в Политбюро, чтобы отхлестать им Ежова по морде.
      А за два дня до этого СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли совместное постановление "Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия". В нем фамилия Ежова ни разу не упомянута, но все равно оно направлено против него, поскольку там критике подвергается работа НКВД именно в тот период, когда он возглавлял его.
      Критикуют за "лимиты"50. А ведь год назад наперебой хвалили за блестящие победы над врагами народа и про эти самые "лимиты" все члены Политбюро прекрасно знали. Нарушается процедура следствия. Работники плохо подготовлены, кое-кто не успел даже месячные курсы пройти. Да и не уследишь за всеми. А потом, сколько среди них врагов.
      В общем, загнали с двух сторон. Обвинили в перегибах и одновременно в недостаточной бдительности. Вытесняют из НКВД, создают такую обстановку, чтобы сам попросил об уходе. Лучше уйти самому, а то Берия с Маленковым еще что-нибудь придумают.
      Ежов сел за стол, достал несколько листов бумаги и стал быстро писать.
      "В Политбюро ЦК ВКП(б) 23 ноября 1938 года Тов. Сталину совершенно секретно
      Прошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам:
      1. При обсуждении на Политбюро 19-го ноября 1938 заявления начальника УНКВД Ивановской области т. Журавлева целиком подтвердились изложенные в нем факты. Главное, за что я несу ответственность, это то, что т. Журавлев, как это видно из заявления, сигнализировал мне о подозрительном поведении Литвина, Радзивиловского51 и других ответственных работников НКВД, которые пытались замять дела некоторых врагов народа, будучи сами связаны с ними по заговорщицкой антисоветской деятельности. В частности, особо серьезной была записка т. Журавлева о подозрительном поведении Литвина, всячески тормозившего разоблачение Постышева52, с которым он сам был связан по заговорщицкой работе. Ясно, что если бы я проявил должное большевистское внимание и остроту к сигналам т. Журавлева, враг народа Литвин и другие мерзавцы были бы разоблачены давным-давно и не занимали бы ответственных постов в НКВД.
      2. В связи с обсуждением записки т. Журавлева на заседании Политбюро были вскрыты и другие, совершенно нетерпимые недостатки в оперативной работе органов НКВД. Главный рычаг разведки - агентурно-осведомительная работа оказалась поставленной из ряда вон плохо. Иностранную разведку по существу придется создавать заново, так как ИНО был засорен шпионами, многие из которых были резидентами за границей и работали с подставленной иностранными резидентами агентурой. Следственная часть также страдает рядом существенных недостатков. Главное же здесь в том, что следствие с наиболее важными арестованными во многих случаях вели неразоблаченные еще заговорщики из НКВД, которым удавалось, таким образом, не давать разворота делу вообще, тушить его в самом начале и, что важнее всего, - скрывать своих соучастников по заговору из работников ЧК. Наиболее запущенным участком в НКВД оказались кадры. Вместо того чтобы учитывать, что заговорщикам из НКВД и связанным с ними иностранным разведкам за десяток лет минимум удалось завербовать не только верхушку ЧК, но и среднее звено, а часто и низовых работников, я успокоился на том, что разгромил верхушку и часть наиболее скомпрометированных работников среднего звена. Многие из вновь выдвинутых, как теперь выясняется, также являются шпионами и заговорщиками. Ясно, что за все это я должен нести ответственность.
      3. Наиболее серьезным упущением с моей стороны является выяснившаяся обстановка в отделе охраны членов ЦК и Политбюро. Во-первых, там оказалось значительное количество не разоблаченных заговорщиков и просто грязных людей от Паукера. Во-вторых, заменявший Паукера, застрелившийся впоследствии Курский, а сейчас арестованный Дагин также оказались заговорщиками и насадили в охранку немало своих людей. Последним двум начальникам охраны я верил как честным людям. Ошибся и за это должен нести ответственность. Не касаясь ряда объективных фактов, которые в лучшем случае могут кое-чем объяснить плохую работу, я хочу остановиться только на моей персональной вине как руководителя Наркомата. Во-первых, совершенно очевидно, что я не справился с работой такого ответственного Наркомата, не охватил всей суммы сложнейшей разведывательной работы. Вина моя в том, что я вовремя не поставил этот вопрос со всей остротой, по-большевистски, перед ЦК ВКП(б). Во-вторых, вина моя в том, что, видя ряд крупнейших недостатков в работе, больше того, даже критикуя эти недостатки у себя в Наркомате, я одновременно не ставил этих вопросов перед ЦК ВКП(б). Довольствуясь отдельными успехами, замазывая недостатки, барахтаясь один, пытался выправить дело. Выправлялось туго - тогда нервничал. В-третьих, вина моя в том, что я чисто делячески подходил к расстановке кадров. Во многих случаях, политически не доверяя работнику, затягивал вопрос с его арестом, выжидал, пока подберут другого. По этим же деляческим мотивам во многих работниках ошибся, рекомендовал на ответственные посты, и они разоблачены сейчас как шпионы. В-четвертых, вина моя в том, что я проявил совершенно недопустимую для чекиста беспечность в деле решительной очистки отдела охраны членов ЦК и Политбюро. В особенности эта беспечность непростительна в деле затяжки ареста заговорщиков по Кремлю (Брюханова и др.). В-пятых, вина моя в том, что, сомневаясь в политической честности таких людей, как бывший начальник УНКВД ДВК предатель Люшков и в последнее время Наркомвнудел Украинской ССР председатель Успенский, не принял достаточных мер чекистской предупредительности и тем самым дал возможность Люшкову скрыться в Японии и Успенскому пока неизвестно, куда, розыски которого продолжаются. Все это, вместе взятое, делает совершенно невозможным мою дальнейшую работу в НКВД. Еще раз прошу освободить меня от работы в Наркомате Внутренних дел СССР. Несмотря на все эти большие недостатки и промахи в моей работе, должен сказать, что при повседневном руководстве ЦК НКВД погромил врагов здорово.
      Даю большевистское слово и обязательство перед ЦК ВКП(б) и перед тов. Сталиным учесть все эти уроки в своей дальнейшей работе, учесть свои ошибки, исправиться и на любом участке, где ЦК считает необходимым меня использовать, - оправдать доверие ЦК.
      Ежов".
      Ежов взял тяжелое мраморное пресс-папье из письменного набора, подаренного ему избирателями Горьковской области, промокнул последний лист, внимательно прочитал текст.
      Вроде бы все как надо. Полностью признал все свои ошибки, никого, кроме себя, в них не винил, обещал исправиться. Как говорится, повинную голову меч не сечет. Сталин должен его понять. Конечно же с должностями секретаря ЦК и председателя КПК тоже скоро придется проститься, но наркомводом его наверняка оставят. Он же не враг, просто ошибся, недосмотрел. К тому же по водному транспорту к нему не выдвигалось никаких претензий.
      Ежов снял трубку телефона правительственной связи и позвонил Александру Николаевичу Поскребышеву. Они дружили с конца двадцатых годов, ездили друг к другу на дачи, несколько раз были на охоте. Когда начался пик карьеры Ежова, Поскребышев даже немного заискивал перед ним, как перед фаворитом Хозяина. А с начала осени этого года помощник Сталина резко изменил свое отношение к нему. Стал сухо разговаривать, перешел на "вы", при встречах был сдержан и старался не смотреть в глаза.
      Поздоровавшись с Поскребышевым, Ежов сказал ему, что просится на прием к товарищу Сталину. Тот после недолгой паузы ответил, что доложит об этом и перезвонит. Через несколько минут раздался звонок. Поскребышев сказал, что товарищ Сталин может прямо сейчас его принять. Это несколько удивило Ежова. Видимо, Хозяин догадался о причине его просьбы и хочет поскорее решить этот вопрос и убрать его из НКВД. На днях, а может быть и завтра, должно состояться заседание Политбюро, на котором и решится его судьба. Самого его вряд ли пригласят. Уже несколько месяцев он туда не вхож, хотя пока и числится кандидатом.
      Увидев вошедшего в приемную Ежова, Поскребышев еле кивнул ему и быстро позвонил Сталину. Потом жестом руки указал на дверь.
      Сталин сидел за столом, держа в руке потухшую трубку. Он не поднялся, как раньше, чтобы подать Ежову руку, а только окинул его холодным безразличным взглядом.
      - Товарищ Сталин, я полностью признаю свои ошибки и считаю, что после этого больше не могу быть народным комиссаром внутренних дел СССР. Я написал заявление на ваше имя, где все подробно изложил.
      С минуту Сталин молчал, опустив глаза и подперев рукой голову. Он казался очень усталым и, судя по всему, не был настроен разговаривать с Ежовым.
      - Оставьте, рассмотрим, - тихо сказал он, взял коробок спичек и стал разжигать трубку.
      "Выписка из решений Политбюро ЦК ВКП(б)
      Протокол № 65а от 24 ноября 1938 г.
      П. 160 Заявление т. Ежова Н.И.
      Рассмотрев заявление тов. Ежова с просьбой об освобождении его от обязанностей наркома внутренних дел СССР и принимая во внимание как мотивы, изложенные в этом заявлении, так и его болезненное состояние, не дающее ему возможности руководить одновременно двумя большими наркоматами, - ЦК ВКП(б) постановляет:
      1. Удовлетворить просьбу тов. Ежова об освобождении его от обязанностей народного комиссара внутренних дел СССР.
      2. Сохранить за тов. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта.
      Секретарь ЦК И. Сталин".
      Арест
      Ежова арестовали 10 апреля 1939 года. Данные об обстоятельствах ареста противоречивы. Существует несколько версий.
      Андрей Георгиевич Маленков, ссылаясь на рассказ отца, следующим образом описывает процедуру отстранения и ареста Ежова*.
      Г.М. Маленков якобы в середине 1937 года стал беспокоиться по поводу размаха репрессий, опасался он также и за свою судьбу. Копать под него стал Хрущев, который, по версии автора, на должность первого секретаря МК и МГК ВКП(б) был выдвинут Ежовым.
      В 1937 году, будучи заведующим отделом руководящих партийных кадров ЦК, Г.М. Маленков выезжал для проверки положения дел с руководящими кадрами в Белоруссию, Армению, Ярославль, Тулу, Казань, Саратов, Омск, Тамбов. Тогда аппарат ЦК был буквально завален анонимными и подписанными доносами на руководителей всех рангов письмами и апелляциями тех, кто был отстранен, письмами на доносчиков. Поэтому было трудно определить правоту или неправоту авторов писем.
      В январе 1938 года на Пленуме ЦК Маленков по результатам своих инспекционных поездок делает доклад "Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии и о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков". По докладу было принято постановление, выдержанное в том же духе.
      Маленков знал, что Ежов пользуется или, по крайней мере, пользовался ранее большой поддержкой в Политбюро, полным доверием Сталина. Он также понимал, что Ежов, получив в свои руки огромную власть, мог пойти и против Хозяина. Исходя из этого, Маленков мог рассчитывать и на поддержку Сталина, которому Ежов становился не только ненужным, но и опасным.
      Тщательно подготовившись, Маленков в августе 1938 года передает Сталину личную записку "О перегибах".
      Далее Андрей Георгиевич приводит сделанную им дословную запись рассказа отца: "Я передал записку Сталину через Поскребышева, несмотря на то что Поскребышев был очень близок с Ежовым. Я был уверен, что Поскребышев не посмеет вскрыть конверт, на котором было написано "лично Сталину". В записке о перегибах в работе в органах НКВД утверждалось, что Ежов и его ведомство виновны в уничтожении тысяч преданных партии коммунистов. Сталин вызвал меня через 40 минут. Вхожу в кабинет. Сталин ходит по кабинету и молчит. Потом спрашивает: "Это вы сами писали записку?" - "Да, это я писал". Сталин молча продолжает ходить. Потом еще раз спрашивает: "Это вы сами так думаете?" - "Да, я так думаю". Далее Сталин подходит к столу и пишет на записке: "Членам Политбюро на голосование. Я согласен"*.
      Таким образом, продолжает Андрей Георгиевич, Сталин выразил недоверие Ежову. И тогда же, по словам помощника Маленкова Д. Суханова, Сталин попросил Георгия Максимилиановича подобрать человека на должность первого заместителя наркома НКВД, который бы удовлетворял трем условиям: имел опыт работы в органах, опыт партийной работы и чтобы он, Сталин, мог ему лично доверять.
      Маленков поручил одному из своих ответственных сотрудников В.А. Донскому подобрать по картотеке кандидатуру первого зама Ежова. Донской предложил кандидатуру Л.П. Берия, который удовлетворял поставленным Сталиным условиям. Он имел опыт работы в органах и партии, пользовался доверием Сталина. Маленков на всякий случай предложил Донскому подобрать еще шесть кандидатур, и затем все семь представил Сталину. Сталин выбрал Берия.
      По словам Андрея Георгиевича, о дальнейших событиях вокруг Ежова ему рассказывали и отец, и Д. Суханов, в разное время и независимо друг от друга.
      В конце января 1939 года Ежов добился через Поскребышева приема у Сталина. Тот принял его, но в присутствии Маленкова. Ежов обвинил Маленкова в "попустительстве врагам народа и белогвардейщине, намекая на дворянское происхождение его отца". Маленков, со своей стороны, повторил обвинения Ежову и его ведомству в уничтожении преданных партии коммунистов. Ежов потребовал созыва Политбюро. Сталин сказал: "Пройдите в кабинет Маленкова, поговорите еще, я сообщу свое решение". Они прошли в кабинет Маленкова. Через некоторое время туда вошел Берия. При выходе из кабинета Ежов был арестован. При его аресте Маленков произнес: "Сын за отца не в ответе". Он имел ввиду, что семья Ежова не понесет ответственности за его деяния, хотя сам Ежов жестоко преследовал членов семей арестованных. (Как мне известно, семья Ежова была только выслана из Москвы.) Затем Маленков распорядился вскрыть сейф Ежова. Там были найдены личные дела, заведенные Ежовым на многих членов ЦК, в том числе на Маленкова и даже на самого Сталина. В компромате на Сталина хранилась записка одного старого большевика, в которой высказывалось подозрение о связях Сталина с царской охранкой. Дел на Молотова, К.Е. Ворошилова, Н.С. Хрущева и Л.М. Кагановича в сейфе Ежова не оказалось.
      Эту версию ареста в некоторой степени подтверждает Павел Анатольевич Судоплатов в своей книге "Разведка и Кремль", ссылаясь на сведения Богдана Кобулова: "Вскоре Ежов, отстраненный от обязанностей народного комиссара еще в декабре минувшего года, был арестован. Делом Ежова, как я узнал позже, лично занимался Берия и один из его заместителей, Богдан Кобулов. Много лет спустя Кобулов рассказал мне, что Ежова арестовали в кабинете Маленкова в Центральном Комитете. Когда его вели на расстрел, он пел "Интернационал".
      На состоявшемся затем заседании Политбюро Молотов предложил создать комиссию Политбюро для разбора вопроса о Ежове. Тогда Сталин сказал ему: "А это вы видели?" - и показал дело на себя. И, выдержав паузу, обратился к ошеломленному Молотову: "Вячеслав Михайлович, скажите, пожалуйста, за какие такие особые заслуги нет материалов на вас? И на вас?" - спросил он, обращаясь к Кагановичу, Ворошилову и Хрущеву.
      Вскоре состоялся Пленум ЦК, на котором Маленков доложил о деле Ежова. Пленум осудил Ежова и квалифицировал практику безграничного рукоприкладства, пыток, истязаний подследственных, применявшихся сотрудниками НКВД с 1937 года (после телеграммы Сталина и специального распоряжения Ежова, снявшего все ограничения на применение пыток при дознании), как методы, заимствованные Ежовым в фашистской Германии (Ежов находился там на лечении от медчасти в 1936 году).
      Воздавая должное гражданскому мужеству Георгия Максимилиановича Маленкова, вступившего в схватку со сталинским фаворитом Ежовым и в конце концов победившего его, следует все же заметить, что поднять руку на всемогущего наркомвнудела он мог только с подачи самого Сталина. Хозяину Ежов был уже не нужен, и он хотел его убрать, но руками своих сподвижников. Он давал им понять, что не будет возражать против устранения Ежова и побуждал их к этому. Н.С. Хрущев вспоминает, что, когда он жаловался на незаконный арест НКВД одного из украинских министров, Сталин сказал ему: "Да, бывают такие извращения. И на меня тоже собирают материалы. Ежов собирает"*.
      Маленкову было ясно, что Сталин не станет заступаться за Ежова, и решил сделать приятное Хозяину. А то, что без справки Маленкова Сталин не знал о репрессиях в стране и о роли в этом Ежова, выглядит вполне правдоподобно.
      Несколько иную версию назначения Берия первым заместителем Ежова приводит в своих воспоминаниях Хрущев:
      "Однажды, когда я был в Москве, приехав из Киева, Берию вызвали из Тбилиси. Все собрались у Сталина. Ежов тоже был там. Сталин предложил: "Надо бы подкрепить НКВД, помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя". Он и раньше ставил этот вопрос, при мне спрашивал Ежова: "Кого вы хотите в замы?" Тот отвечал: "Если нужно, дайте мне Маленкова". Сталин умел сделать в разговоре паузу, вроде бы обдумывая ответ, хотя у него давно каждый вопрос был обдуман. Просто он ожидал ответа Ежова. "Да, - говорит, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да еще в Центральном Комитете. Много пройдет времени, пока он изучит и узнает кадры". Одним словом, отказал ему. А через какое-то время опять поставил прежний вопрос: "Кого в замы?" На этот раз Ежов никого не назвал. Сталин и говорит: "А как вы посмотрите, если дать вам в заместители Берию?" Ежов резко встрепенулся, но сдержался и отвечает: "Это хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать, и не только заместителем. Он может быть и наркомом"*.
      Более того, Хрущев полностью опровергает версию А.Г. Маленкова о том, что его отец фактически сместил Ежова.
      "К тому времени Сталин уже неоднократно высказывал недовольство деятельностью Ежова, перестал ему доверять и хотел спихнуть на него все беззакония. Позднее Ежов был арестован. И все его заместители тоже. Вообще любых людей, которые были с ним связаны, арестовывали. Тогда же туча нависла и над Маленковым, который был большим приятелем Ежова. Сталин знал об этом... Когда я однажды приехал в Москву с Украины, Берия пригласил меня к себе на дачу... И тут он говорит мне: "Слушай, ты ничего не думал о Маленкове?" - "А что я должен думать?" - "Ну, Ежова ведь арестовали". "Верно, они дружили, - говорю. - Но и ты тоже с ним дружил, и я тоже. Думаю, что Маленков - честный, безупречный человек". - "Нет, нет, послушай, ты все-таки еще подумай, ты и сейчас близок с Маленковым, подумай".
      В самом деле, Андрей Георгиевич Маленков утверждает, что Ежов посетил кабинет Сталина в конце января 1939 года и тут же был арестован. Но имеются документальные данные о том, что Ежов был арестован 10 апреля 1939 года, а последний раз был на приеме у Сталина 23 ноября 1938 года, за два дня до своего снятия с поста народного комиссара внутренних дел СССР.
      Андрей Георгиевич несколько преувеличивает роль Г.М. Маленкова: в то время он еще не был секретарем ЦК и не входил в Политбюро.
      Бросил Маленков-старший при аресте Ежова реплику: "Сын за отца не в ответе", и семью бывшего наркома не репрессировали, а только выслали из Москвы. Да некого было репрессировать. У Ежова осталась только семилетняя Наташа, а таких даже тогда не сажали.
      Да и вряд ли Г.М. Маленков мог давать команду вскрыть сейф Ежова. Во-первых, он не Генеральный прокурор и не нарком внутренних дел, а во-вторых, вскрытие служебного сейфа арестованного предусматривается ордером на арест и обыском.
      Наличие в сейфе Ежова материалов, компрометирующих членов Политбюро, включая Сталина, весьма сомнительно. Если такие материалы и были, то Ежов вряд ли бы стал держать их в сейфе в своем кабинете наркома водного транспорта, где, как свидетельствуют документы, и вскрывался сейф. Он их или уничтожил бы или спрятал в каком-нибудь надежном месте. Ведь он находился в опале и его сейф в Наркомводе вполне могли проверить, а может быть, даже и проверяли чекисты. И потом, для кого он собирал эти материалы? Компромат на Маленкова и других он при помощи НКВД собирал наверняка, и делал это по указанию Сталина, постоянно докладывая ему важную информацию, в том числе и документальную, ожидая реакцию Хозяина. На основании этих данных репрессировали многих членов ЦК и даже Политбюро. А вот зачем ему был нужен компромат на Сталина? Держать у себя опасно, а реализовать невозможно - свалить вождя трудящихся всего мира каким-то письмом старого большевика о связях Сталина с царской охранкой?
      Поездка Ежова в Германию в 1936 году нигде, кроме книги А.Г. Маленкова, не упоминается. Если бы она была в действительности, Ежову наверняка бы напомнили об этом на следствии. Ведь заставили же его признаться в том, что он был завербован немцами в Восточной Пруссии (нынешняя Калининградская область), куда он ездил от Наркомзема в 1930 году.
      Цели указанной А.Г. Маленковым командировки Ежова в Германию очень необычные - обучение методам пыток и лечение от педерастии.
      По имеющимся данным, сотрудничества со спецслужбами Германии у СССР в то время не было, наручники и резиновые дубинки закупались там негласно, через фирмы третьих стран. Поэтому Ежову вряд ли довелось познать секреты заплечных дел фашистских мастеров.
      Что же касается гомосексуализма, то общеизвестно, что в Германии мужеложство преследовалось по закону и педерастов сажали в лагеря, и надолго, и для Ежова, если он действительно был "инаколюбящим", эта страна явилась бы не лучшим местом для "лечения".
      Н.С. Хрущев оставил следующие воспоминания об аресте Ежова. "Ежова арестовали. Я случайно в это время находился в Москве. Сталин пригласил меня на ужин в Кремль, на свою квартиру. Я пошел. По-моему, там был Молотов и еще кто-то. Как только мы вошли и сели за стол, Сталин сказал, что решено арестовать Ежова, этого опасного человека, и это должны сделать как раз сейчас. Он явно нервничал, что случалось со Сталиным редко, но тут он проявлял несдержанность, как бы выдавал себя. Прошло какое-то время, зазвонил телефон. Ежова арестовали и сейчас начнут допрос"*.
      Почему же нервничал Сталин: вдруг арест сорвется, и Ежов поднимет против Сталина какие-то антисоветские силы? Вряд ли. Сталин знал, что таких сил у Ежова нет, да и никогда не было. Разумеется, он не верил, что Ежов контрреволюционер и заговорщик, хотя на всякий случай отлучил его от всесильного НКВД и арестовал всех его выдвиженцев. Чего же тогда опасался Сталин?
      По всей вероятности, ему не хотелось, чтобы Ежов, почувствовав угрозу ареста, застрелился. Такое часто встречалось в те годы. Тогда не удастся вытрясти из него информацию, которой он располагал, возглавляя НКВД. А это нарушило бы планы Сталина в отношении своего бывшего наркома.
      Журналист Виктор Топлянский дает свою версию ареста Ежова: "Поговаривали, что задержали его на совещании в Наркомате водного транспорта и что в момент ареста бывший маршал карательных войск совершенно смешался, рухнул на колени и умолял о пощаде"*.
      Что касается собственно документов, то в ордере на арест и обыск Ежова за номером 2950, указано, что необходимо обыскать кремлевскую квартиру, дачу в совхозе Мещерино и рабочий кабинет наркома водного транспорта. Ордер подписал наркомвнудел Л.П. Берия, поставив дату: "10 апреля 1939 года".
      10 апреля 1939 года
      Машина свернула на набережную и помчалась в сторону Кремля. Теперь Ежов понял, что его везут не в Лефортово, а в Особую Сухановскую тюрьму, которая в служебной документации НКВД иногда значилась как Спецобъект № 110. Он хорошо знал, что оттуда уже не возвращались.
      В салоне было темно, боковые стекла закрывали шторы, и он мог видеть дорогу только в просвете между фуражками водителя и капитана госбезопасности Щепилова, который несколько минут назад вместе с двумя чекистами вошел в кабинет Маленкова и предъявил ему, Ежову, ордер на арест, подписанный наркомом внутренних дел Берия. Теперь он сидит на заднем сиденье "эмки", зажатый с двух сторон плечистыми охранниками, которые изредка бросают на него косые взгляды.
      Капитан Щепилов закурил папиросу, наполнив салон сизым дымом. Ежову тоже захотелось курить, но он не осмелился даже заикнуться об этом. Щепилов человек резкий, бесцеремонный - он знал его и когда-то ценил за это - и, вместо ответа, может просто ударить. С какой же ненавистью на лице он проводил арест своего бывшего наркома.
      За ними наверняка следует еще одна машина с вооруженной охраной. Так положено по утвержденной когда-то им же самим, Ежовым, инструкции. Ведь конвоируют не какого-нибудь бухгалтера или учителя, сболтнувшего по пьянке анекдот про Сталина, а особо опасного государственного преступника Николая Ежова.
      Как же он так опростоволосился! Не разглядел рядом с собой врагов, троцкистско-бухаринских бандитов, агентов гестапо, польских и английских шпионов. Несколько лет он беспощадно боролся с ними, за два года только из НКВД вычистил четырнадцать тысяч двурушников. Но видимо, до главных так и не добрался. Вот они и свели с ним счеты, отомстили за своих сообщников.
      Всей этой сворой предателей заправляет английский шпион Лаврентий Берия. Страшный человек, льстец и негодяй. Как же Берия когда-то заигрывал с ним, лез в друзья, ласково называл "мой милый ежик", что, правда, не очень нравилось Ежову. Наверняка Лаврентий перетащил на свою сторону слабохарактерного Маленкова, а может быть, и завербовал его. Запугал, что Ежов "копает" под него. Тот и начал говорить Сталину всякие гадости про Ежова, инициировать жалобы и доносы. Вот Хозяин и поручил Маленкову раскрутить "ежовское дело", а Берия и другие гады быстренько стали ему помогать. Маленков любит выслужиться. Вот и сегодня вызвал его из Наркомвода в ЦК. Не успел Ежов войти в его кабинет, как туда нагрянули чекисты. Георгий наблюдал сцену его ареста с большим удовольствием и, встав из-за стола, внимательно смотрел, как оперативники шарят по карманам бывшего приятеля. А ведь когда-то они жили душа в душу. Он продвигал Маленкова, работая завотделом ЦК, сделал его своим заместителем. Но Маленков трус и сам бы ничего не сделал. За всем этим стоит Лаврентий, у которого много сообщников в ЦК, а то и в Политбюро. Некоторые были у Ежова на подозрении, имелись на них кое-какие материалы. Но он не спешил докладывать их Хозяину, ждал поступления дополнительных сведений. Вот и дождался.
      А ведь Лаврентию он мог свернуть башку в два счета. В тридцать седьмом в Москву часто вызывали и арестовывали особо опасных врагов народа из союзных республик, в том числе и из Грузии, таких, например, как член ЦК ВКП(б) Лаврентий Картвелишвили. Почти всех их Ежов допрашивал лично. На Берию у них можно было "выбить" любые показания, "сформировать" в Грузии целую сеть английских шпионов, а их резидентом "назначить" самого Лаврентия Павловича, тем более что это наверняка так и было. Тогда Хозяин бы поверил, он хорошо знал о прошлых связях Берия с мусаватистами в Баку, а их поддерживали англичане. Но это надо было делать летом тридцать седьмого, когда Сталин не мог прийти в себя после разгрома фашистской банды Тухачевского. Тогда ему можно было подавать любого.
      То, что Берия будет его палачом, Ежов понял осенью тридцать восьмого. Тогда Сталин назначил Лаврентия его первым заместителем в НКВД. Но уже ничего нельзя было исправить. Из Грузии Берия быстро перетащил в Москву своих людей - Всеволода Меркулова, Богдана Кобулова, Владимира Деканозова и других английских шпионов, посадил их на влиятельные посты в НКВД53. Теперь они вместе с другими, не разоблаченными им, Ежовым, врагами народа, расправляются с честными чекистами.
      Ежов посмотрел вперед. Они уже ехали по шоссе, по бокам мелькали заборы, деревянные домики. Скоро Расторгуево. Отсюда недалеко до его, теперь уже бывшей, дачи в Мещерино, живописном месте на берегу Пахры. Там остался теперь уже единственный близкий ему человек, маленькая Наташка. Своих детей у Николая Ивановича никогда не было, и они с Женей решили взять из детского дома годовалую девочку. Это настоящий ангелочек со вздернутым носиком и темными кудряшками. Она, конечно, не знает о смерти приемной матери. Евгения Соломоновна в ноябре прошлого года умерла от передозировки снотворного, находясь в больнице под Москвой. Она поняла, что все кончено и смерть неминуема. Но предпочла уйти из жизни без мучений и издевательств. А у него на это мужества не хватило.
      Что же теперь будет с Наташкой! Он видел ее два дня назад, когда в последний раз ночевал на даче. Там, после смерти Жени, она жила с няней постоянно. Вечером они с дочкой "кормили" игрушечного резинового поросенка. Наташка тыкала его мордочкой в блюдце с молоком. Потом Николай Иванович положил поросенка на игрушечную кроватку, накрыл тряпкой и сказал, что Наташеньке тоже пора спать. А утром, когда он выходил к машине, дочка проснулась и бросилась за ним на террасу. Он тогда взял ее на руки и крепко поцеловал. Как оказалось, в последний раз.
      Ежов уже не узнает, что в это самое время на даче производится обыск, и Наташа сидит на коленях у няни Марфы, играет с тем же самым поросенком. И еще никогда не узнает, что завтра их выселят с дачи и дочка какое-то время будет жить у Фани, сестры его покойной жены, а потом к ним придут из НКВД и отправят девочку в Пензу, в детский дом для врагов народа. У нее будет другая фамилия - Хаютина, по первому мужу Евгении Соломоновны. Но от своего приемного отца Ежова Наталья Николаевна никогда не откажется.
      "Эмку" стало слегка трясти, они въехали на проселок. Через пару километров будет Сухановка. Щепилов снова закурил, и шофер, видимо сам некурящий, с его разрешения приоткрыл окно. Ежов сразу почувствовал, как на него пахнуло свежим весенним воздухом. Как ни странно, но он был спокоен. Произошло то, чего он в принципе и ожидал. Правда, была у него слабая надежда, что Сталин все же разберется в его деле, покарает предателей, вразумит тех, кого они долго преступно вводили в заблуждение. И тогда он, Николай Ежов, опять будет вместе с ним. Но эти мысли долго не задерживались в его голове. Он хорошо знал, что Сталин не менял своих решений, никогда никого не прощал, никому не верил до конца и в той или иной степени подозревал всех, кто был с ним рядом.
      У него не было кумира кроме этого человека. Сталин был для него не только Хозяином, но и отцом, учителем, примером для подражания. Он искренне любил его и ради него готов был пойти на любую жертву. Все те, кто не только выступали против Сталина, но и просто не поддерживали вождя, были для Ежова смертными врагами. В конце двадцатых, работая в Орграспредотделе ЦК ВКП(б), он иногда присутствовал на заседаниях, где выступал Сталин, несколько раз вождь принимал его в своем кабинете вместе с другими сотрудниками. Ему очень нравилась манера Сталина вести беседу спокойным уравновешенным голосом, его выдержка, приятная улыбка, ровное и тактичное отношение к подчиненным. И он стал брать с него пример, часто употребляя его выражения и цитаты, таким же образом старался вести беседы с людьми.
      Но памятным на всю жизнь для Ежова стало 11 ноября 1930 года. Тогда его впервые одного пригласили в кабинет Сталина, который объявил ему, что он назначен заведующим Орграспредотделом ЦК. Сталин сказал, что ВКП(б) доверяет ему работу по подбору и расстановке руководящих кадров всей страны, и не только партийных, но и советских, хозяйственных, военных. Это было большим доверием молодому партийному работнику. Ведь, по словам самого Сталина, кадры решали все.
      Ежов тогда работал день и ночь. Перед ним постоянно лежал ворох различных документов - характеристик, справок, постановлений, заявлений, жалоб. Прежде чем поставить, так же как и Сталин, цветным карандашом резолюцию на документе, он тщательнейшим образом изучал его, чтобы, не дай Бог, какой-нибудь троцкист-двурушник или кто-то из "бывших" не попал на ответственную государственную работу. Но как он понял потом, после злодейского убийства троцкистско-зиновьевскими бандитами товарища Кирова, замаскировавшимся шпионам и вредителям все же удалось обмануть партию. Враги пробрались в наркомы, в секретари обкомов, командовали военными округами и даже свили свои поганые гнезда в органах госбезопасности. Он начал беспощадно уничтожать их, когда по заданию партии и лично товарища Сталина возглавил НКВД. Но предатели плодились как тараканы, вербовали в свои банды новых преступников. И против них Ежов оказался бессилен, они все-таки его победили.
      Ворота быстро распахнулись, и двое стоявших на посту красноармейцев, увидев Щепилова, словно по команде, отдали ему честь. Конечно, они даже не представляли, кого на этот раз привезли в тюрьму, знать такое им не по чину. А вот два года назад весь личный состав Спецобъекта № 110 знал и готовился к приезду туда наркома внутренних дел СССР Николая Ивановича Ежова, которого газеты уже начали называть "сталинским" и "железным" наркомом. Тогда Ежова сопровождал начальник тюремного отдела НКВД старший майор госбезопасности Яков Маркович Вейншток, очень хитрый, осторожный и умевший приспосабливаться к начальству человек. С 1930 года Вейншток работал в отделе кадров ОГПУ, потом, в тридцать четвертом, возглавил отдел кадров вновь образованного Наркомата внутренних дел. Ежов, курируя в ЦК в том числе и кадры госбезопасности, считал его своим доверенным лицом в органах, а возглавив НКВД, сразу же перебросил на такой важный участок работы, как тюрьмы. Яков Маркович всегда считался одним из самых близких к Ежову людей в НКВД и неслучайно сразу после назначения Ежова наркомом водного транспорта по совместительству, Вейнштока отправили туда же, его заместителем. Враги уже тогда пытались ослабить позиции Ежова в НКВД, а в конце прошлого года, после ухода Ежова с Лубянки, Якова Марковича арестовали. Сейчас он, скорее всего, сидит здесь, в Сухановке, если еще не успели расстрелять54.
      Основательно "подрубать" корни в НКВД ему начали с лета прошлого года. Некоторых начальников областных управлений стали вызывать в Москву в связи с поступлением на них серьезных сигналов, и Ежову ничего не оставалось, как подписывать ордера на их арест, тем более что многие из них тогда действительно оказались настоящими врагами народа. Но все это компрометировало Ежова в глазах Сталина, поскольку Ежов продвигал этих людей, ставил в пример другим. Репутацию ему очень сильно подорвал начальник УНКВД по Дальневосточному краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Самойлович Люшков, который не без его подачи считался одним из самых лучших чекистских руководителей на местах. Узнав в середине июня о вызове в Москву, Люшков перешел государственную границу и сдался японским оккупационным властям в Маньчжурии. Этим он доказал, что не один год был матерым японским шпионом.
      Всех людей Ежова постепенно убирали из НКВД с назначением на высокие, но "бессильные" должности. Приятеля Ежова бывшего высокопоставленного чекиста Ефима Георгиевича Евдокимова55 с поста первого секретаря Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) направили в Наркомвод заместителем Ежова. Фриновского Михаила Петровича, с которым Ежов дружил, еще работая в ЦК, а с приходом в НКВД сделал его своим замом, а потом и первым, назначили наркомом военно-морского флота, где он стал инородным телом и не имел никакой власти. А потом этих двоих арестовали, как и заместителя Ежова Семена Борисовича Жуковского, которого он перевел к себе с ответственной партийной работы; как начальника отдела правительственной охраны Израиля Яковлевича Дагина, майора госбезопасности Михаила Сергеевича Алехина, который возглавлял один из наиболее таинственных в НКВД отделов научно-технический. Теперь они все наверняка уже дали на него соответствующие показания.
      Щепилов вышел из машины около небольшого одноэтажного дома, вернулся минут через десять в сопровождении командира взвода охраны и красноармейца с винтовкой. Ежова через узкий коридор провели в комнату с тусклым освещением, где из мебели были только стол и стул, а в стене несколько железных дверей. Как он понял, это были боксы. Его заперли в одном из них, размером с небольшой платяной шкаф. Он не помнил, сколько времени провел в этом темном, тесном и душном отсеке, может быть, двадцать минут, а может быть, и час. Потом его выпустили и сидевший за столом полный черноглазый сержант госбезопасности приказал ему раздеться. Пока Ежов снимал сапоги, брюки, гимнастерку, за его действиями внимательно наблюдали двое надзирателей или, как их официально называли в тюрьме, контролеров. Один из них собрал вещи и передал сержанту. Тот положил их на стол и стал тщательно проверять - щупал, лазил в карманы, внимательно рассматривал швы и даже пуговицы. Ему, видимо, показались подозрительными высокие наборные каблуки новеньких хромовых сапог. Из-за малого роста Ежов заказывал себе сапоги на высоких каблуках. Наверное, сержант не исключал, что такой опасный преступник, как Ежов, мог оборудовать в своих каблуках тайники, где хранил яды, шифры, инструкции иностранных разведок и прочие необходимые шпиону атрибуты. Поэтому он достал стамеску, расщепил каблуки на мелкие кусочки и, внимательно осмотрев каждый, начал кромсать подошвы. От ремня он оторвал внутреннюю кожаную прокладку и только после этого крикнул контролерам:
      - Приступайте.
      Совершенно голого Ежова поставили к стене, велели опереться о нее ладонями и широко расставить ноги. Трудно сказать, что еще они надеялись найти у него, но шарили в волосах, раздвигали ягодицы, а потом заставили широко открыть рот и осветили полость карманным фонариком.
      На полу рядом с ним что-то плюхнулось. Николай Иванович опустил глаза и увидел старые кирзовые опорки и поношенное красноармейское обмундирование, от которого несло хлоркой. Видимо, специально все было подобрано очень большого размера. Ноги его утопали в опорках и шел он в них словно на лыжах, гимнастерка сидела на нем как платье, а брюки были такие большие, что он постоянно держал руки на поясе, поддерживая их. Медленно передвигаясь, он в сопровождении трех конвоиров доплелся до камеры, у которой уже находился пост из двух красноармейцев с винтовками и начальника караула средних лет, с расстегнутой на всякий случай кобурой.
      Это была его, Ежова, идея, ставить усиленную охрану у камер особо опасных государственных преступников. В начале июня тридцать седьмого перед самым процессом над Тухачевским и его сообщниками Ежов в окружении своей свиты шел по коридору внутренней тюрьмы на Лубянке. Предупредительный начальник тюрьмы, показывая на камеры, перечислял ему:
      - Здесь Корк, здесь Путна, здесь Уборевич...
      Вдруг ему в голову неожиданно пришла мысль, что признавшиеся в своих преступлениях фашистские агенты могут быть освобождены своими же сообщниками, которые наверняка сумели проникнуть и в НКВД. Вернувшись в свой кабинет, он сразу вызвал Фриновского и Вейнштока и дал им соответствующие распоряжения об усилении охраны особо опасных преступников в ходе следствия. Ежов еще сказал тогда, что шпионов и заговорщиков из числа высшего командного состава РККА и НКВД надо по возможности содержать не в Москве, где дорогу к любой из тюрем покажет любой прохожий, а на Спецобъекте № 110, который еще мало кому известен как следственный изолятор. Надо и там ужесточить режим до такой степени, чтобы полностью исключить возможность побега заключенных и их связи с сообщниками. Разве могли они предположить, что готовят все это для себя?
      Сухановка, получившая такое название от расположенного рядом бывшего имения Волконских Суханово и находившаяся на территории Свято-Екатерининской пустыни, не имела внешних признаков тюрьмы. Для конспирации даже решеток на окнах не было. Вместо них в двойные рамы окон были вставлены очень толстые гофрированные стекла, выбить которые можно было если только пушечным выстрелом. Одним словом, старый и запущенный монастырь, каких было много в Подмосковье. Местные жители считали, что в нем просто размещается войсковая часть НКВД, и девушки из окрестных сел ходили на танцы в клуб, расположенный метрах в ста от восточной стены монастыря, охотно знакомились с молодыми солдатами из роты охраны. Большинство надзирателей и следователей жили в Москве и на суточные дежурства приезжали на электричке. Родственники заключенных не знали, что те сидят в Сухановке. Если кто-то из подследственных умирал, то родные получали справку о смерти в Бутырке или в Лефортове.
      Камера, бывшая монашья келья, была маленькой, метра два с половиной в ширину и три в длину. Все: и пол, и стены, и потолок были выкрашены в голубой цвет, и Ежову показалось, что его ввели в купе поезда. Кровати не было, к стене петлей с замком крепилось деревянное ложе, которое опускалось только на ночь. В середине камеры на зацементированной в каменный пол металлической трубе крепился небольшой круглый стол, а рядом - подобное сооружение, только поменьше, служившее табуретом.
      Ежов сразу увидел сидевшего на стуле в углу комнаты угрюмого мужчину в военной форме. Это называлось специальным надзором. Такое положение было введено в начале тридцатых годов и применялось к особо опасным преступникам после нескольких случаев с арестованными, которые, потеряв над собой контроль, бились головой об пол и стены. Кроме того, заключенные могли разговаривать во сне, а это не вредно и послушать. Контролеры менялись через шесть часов. Если узник вел себя спокойно, надзор снимался.
      Ежов сел на табурет, положил руки на стол. Он понял, что Берия решил пропустить его в Сухановке по полной программе. Разве в марте 1937 года, выступая на Пленуме ЦК по вопросу о местах заключения, мог он подумать, что через каких-нибудь два года сам окажется в тюремной камере.
      Тогда, уверенный в себе, гордый, в новенькой, недавно идеально сшитой по его фигуре форме Генерального комиссара госбезопасности, что соответствовало маршалу в РККА, Ежов возмущался слишком либеральным отношением к заключенным в политизоляторах.
      - Там есть спортивные площадки и разрешается иметь в камерах полки для книг. А в Суздальском изоляторе большие и светлые камеры, с цветами на окнах, ежедневные прогулки заключенных по три часа, - говорил, чеканя каждое слово, Ежов.
      Берия тогда громко рассмеялся и выкриком с места назвал Суздальский изолятор "домом отдыха".
      Прошло всего несколько часов, но Ежову они показались вечностью. Он не представлял себе, как сможет проводить здесь дни и ночи, и подумал, что вызовы на допросы, наверное, станут для него отдушинами.
      "Начальнику 3 спецотдела НКВД
      Полковнику тов. Панюшкину56
      Рапорт
      Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.
      1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком "Секретариат НКВД", адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету "Наган" и одна, по-видимому, к револьверу "Кольт").
      Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой "Зиновьев", "Каменев", "Смирнов" (причем в бумажке с надписью "Смирнов" было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.
      2. Изъяты мною при обыске пистолеты "Вальтер" № 623573, калибра 6,35; "Браунинг" калибра 6,35, № 104799 - находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет "Вальтер" калибра 7,65, № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.
      3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.
      4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иностранных языках.
      Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в отдельном месте.
      5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием "О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе". Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10 - 15, а далее до самого конца текста не имеют - сброшюрована совершенно чистая бумага.
      При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протокола обыска.
      Пом. начальника 3 спецотдела НКВД
      Капитан государственной безопасности
      Щепилов
      11 апреля 1939 года".
      13 апреля 1939 года
      Контролер Петр Мальцев попал в НКВД, отслужив армию, и в Сухановке работал всего несколько месяцев. Образование у него было начальное, но командование всегда считало его политически подкованным. По крайней мере, на политучебах и комсомольских собраниях он часто делал небольшие, но грамотные выступления, к которым тщательно готовился по газетам в Ленинской комнате. А выступали тогда, главным образом, только на одну тему: "Враги народа и как с ними бороться".
      Мальцев всей душой ненавидел связавшихся с буржуазными разведками предателей. Он знал, что в Сухановке сидят только такие и гордился своей столь почетной и важной для текущего момента работой. Утром Мальцева вызвал дежурный по тюрьме сержант госбезопасности Борисов.
      - Петр, пойдешь сегодня в специальный караул, в сорок четвертую камеру. Знаешь, кто там?
      - Нет, я же последнюю неделю в карцерах дежурил.
      - Там Ежов сидит.
      - Кто?
      - Ежов, нарком наш бывший.
      - Так, значит, и он враг народа?
      - Еще какой! Страшнее многих.
      Борисов подошел к Мальцеву поближе и почти шепотом продолжал:
      - Я тебе доверяю и скажу по секрету. Этот гад по заданию разведок Советскую власть хотел свергнуть. А для этого все правительство задумал ядом отравить.
      - И товарища Сталина?
      - Да. Всех хотел убить. А товарищ Берия Лаврентий Павлович сумел этот заговор раскрыть. Многих арестовали, а Ежов у них главарь.
      - Вот сволочь! Я бы его хоть сейчас шлепнул.
      - Без тебя обойдутся. Ты давай с него глаз не своди, а то он по камере, как зверь по клетке, мечется, психует. Как бы башку себе об стенку не размозжил.
      Ежов понимал, что его не скоро начнут вызывать к следователям: длительное пребывание в одиночной камере - хорошее психологическое давление на заключенного. Некоторых не надо было запугивать и бить: проведя с десяток дней в таком затворничестве, они на первом же допросе признавались во всем. Но ему-то в чем признаваться? Бескорыстно служил делу революции, боролся за чистоту рядов партии, безжалостно уничтожал врагов народа. К оппозициям никогда не примыкал, всегда был верен Сталину. В чем его вина?
      Он находился в камере уже трое суток. Было душно, мутило от баланды с протухшей рыбой, руки тряслись, очень хотелось спиртного.
      В последнее время, особенно с ноября прошлого года, когда фактически остался не у дел и потерял Женю, он сильно пил. Водкой заглушал страх, обиду на происходящее с ним. Почти всегда пил один: в своем кабинете в Наркомводе, в кремлевской квартире, на даче. Иногда за день выпивал до двух бутылок, и шофер не успевал покупать ему водку. К вечеру обязательно напивался, часто засыпал в одежде. Это позволяло ему на какое-то время забыться, но утром его снова одолевали страх и безысходная тоска, и он дрожащими руками опять доставал бутылку.
      В тот день, 10 апреля, он приехал в Наркомвод около одиннадцати. Секретарша сказала, что недавно звонил помощник Маленков и просил его срочно прибыть в ЦК. В последний раз Ежов вошел в свой кабинет, сразу достал початую бутылку водки, налил стакан и выпил без закуски. Нервная дрожь стала проходить. Он понял, что сегодня его арестуют. С минуту сидел за столом, куря папиросу.
      - Николай Иванович, звонят из ЦК, вы возьмете трубку? - вдруг услышал он голос секретарши.
      - Нет, скажите, что я уже вышел.
      Ежов достал "вальтер" и положил на стол перед собой. Потом полез в ящик взять лист бумаги. Занес над ним ручку, но так ничего и не смог написать. Потом убрал оружие и быстро вышел из кабинета. Еще была небольшая надежда, что Сталин во всем разберется...
      Вдруг все - голубая камера с маленьким желтым окном, круглый стол, сидевший в углу охранник с квадратным лицом - поплыло у него перед глазами. Он начал бить кулаками по столу, кричать, потом бросился к двери, но сзади на него навалилось что-то огромное, подмяло под себя. Ежов почувствовал сильную боль в запястье левой руки и потерял сознание.
      Очнулся он на лежанке, когда человек в белом халате дал ему понюхать нашатырь. Стоявшая рядом пожилая женщина с сухим морщинистым лицом, наверное фельдшер, сделала ему укол, а потом смазала йодом ссадины на лбу. Доктор пощупал начинающую опухать руку и наложил на нее тугую повязку.
      - Что со мной? - спросил Ежов.
      Ответа он не получил. После некоторой паузы доктор сказал:
      - Пока вам разрешено все время лежать. Два раза в день будут делать успокаивающие уколы. Почувствуете себя плохо, - обратитесь к контролеру, он меня вызовет.
      И доктор кивнул в сторону сидевшего на стуле молодого рыжего парня.
      Начальник Спецобъекта № 110 лейтенант госбезопасности Ионов не на шутку испугался, узнав о случившемся в сорок четвертой камере. Ежов в то время был самым важным его клиентом, и Ионов понимал, что отвечает за него головой. Сначала, когда Ионову доложили, что Ежов - без сознания, после того как в камере с ним случился припадок, а контролер не надел ему наручники и не вызвал врача, как положено по инструкции, а стал бить, выламывать руки и нанес ему телесные повреждения, начальник тюрьмы хотел строго наказать Мальцева, объявить выговор и заставить целый месяц заниматься уборкой территории. Но после того как врач сказал, что у Ежова просто нервный срыв после запоя, что часто бывает с алкоголиками, а побои не страшны для его здоровья, Ионов решил не наказывать Мальцева. Но все равно настроение испортилось. Об этом случае нужно было обязательно доложить Богдану Захаровичу Кобулову, начальнику Следчасти НКВД. Он по поручению наркома держал под личным контролем дело Ежова. Кобулов был человеком резким, непредсказуемым, и поэтому Ионов немного волновался, снимая трубку.
      Но реакция Кобулова на происшедшее подняла у Ионова настроение.
      - Значит, наломали бока этому пьянчуге. Ну и правильно сделали. Будет выступать - еще поддайте. Только аккуратненько, чтобы не подох.
      11 мая 1939 года
      Несколько дней назад Берия озадачил Кобулова: получить от Ежова показания на связи его жены и в первую очередь на Исаака Бабеля, решение об аресте которого уже было принято и оставалось лишь провести некоторую техническую подготовку для этого.
      Ранее Кобулов уже сумел убедить Ежова, что Евгения Соломоновна была тесно связана с иностранными разведками, но к шпионской и подрывной деятельности самого бывшего наркома начальник Следчасти ГУГБ НКВД пока не переходил, оставляя это для других следователей. Сейчас в его задачу входило получить от Ежова данные на тех, кто был связан с его женой-шпионкой.
      Ежов охотно давал эти показания. Его устраивал подобный вариант. Жена, будучи человеком увлекающимся, да и не очень выдержанной в моральном и политическом плане, попала в расставленные шпионами и троцкистами сети. А он, Ежов, за государственными делами просмотрел это. Конечно же виноват, но не враг. А потом, Евгении уже нет, и многое из того, что он скажет, невозможно проверить.
      Кобулов был доволен, как Ежов вел себя на следствии, и даже ни разу не повысил на него голос. Получив от Ежова некоторые сведения о гостях "салона" Евгении Соломоновны, Кобулов спросил его:
      - Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой вам казалась подозрительной?
      - Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не хотел выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить к ней. У Ежовой была особая дружба с Бабелем. Я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем.
      - На основании каких фактов вы это заявляете?
      - Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Она всегда уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым своеобразным писателем. Бабель был по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я.
      Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость. Я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы к жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым57, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из-за нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи...
      Теперь, получив эти показания, Кобулову надо было, чтобы Ежов еще раз подтвердил, что у его жены с Бабелем были чисто шпионские отношения. Поэтому он решил немного спровоцировать подследственного, чтобы получить нужный ответ.
      - То, что вы сказали о Бабеле, не является достаточным основанием для подозрения его в причастности к английскому шпионажу. Вы не оговариваете Бабеля?
      - Я его не оговариваю. Ежова мне твердо никогда не говорила о том, что связана с Бабелем по работе в пользу английской разведки. В данном случае я только высказываю такое предположение, основанное на наблюдении характера взаимоотношений моей жены с писателем Бабелем.
      - Как вы вообще относитесь к, скажем так, дружбе Ежовой с деятелями культуры?
      - Вся эта специфическая среда людей, которые очень тонкими нитями были связаны с интересами советского народа, не могла не вызвать у меня подозрений.
      - А что вы можете сказать о ее связях с писателем Шолоховым?
      - Я припоминаю, как, кажется, прошлой весной, жена говорила мне, что познакомилась с Шолоховым, который приезжал в Москву и заходил в журнал "СССР на стройке". В этом не был ничего удивительного, Ежова стремилась к знакомству с писателями и никогда не упускала такой возможности. Об этом мне было хорошо известно.
      - Хорошо. А что вы сделали, когда вам стало известно об интимной связи Ежовой с Шолоховым?
      - Мне о такой их связи ничего не было известно, я слышу об этом в первый раз.
      - Не надо врать, Ежов. В июне и в августе прошлого года по вашему указанию Алехин распорядился проводить контроль по литеру "Н" за номером гостиницы "Националь", где останавливался Шолохов.
      - Я не давал такого распоряжения. Ежова могла попасть под литер "Н" только случайно.
      - Но вы же знали о том, что задокументирована интимная близость Шолохова с вашей женой. Вот, ознакомьтесь.
      И Ежов прочел:
      "Народному комиссару
      внутренних дел Союза ССР
      Комиссару государственной
      безопасности первого ранга
      Тов. Берия
      Рапорт
      Согласно вашего приказания о контроле по литеру "Н" писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который с семьей остановился в гостинице "Националь" в 215 номере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г. Копии сводок имеются.
      Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и, узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Королевой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова.
      Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше десяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова.
      Зам начальника первого отделения
      2-го специального отдела НКВД
      лейтенант госбезопасности
      (Кузьмин)
      12 декабря 1938 года."
      Ежов допускал, что Евгения могла иметь интимную связь с Шолоховым, могло все это попасть и под прослушку. Но откуда стенографистке знать, с кем развлекается писатель в своем номере? И Алехин никогда бы не позволил документировать любовные похождения жены своего наркома. Дал бы негласно команду срочно прекратить всю работу, а если что и попало на бумагу - то быстро уничтожить. В августе тридцать восьмого в НКВД еще ничто не предвещало крах Ежова, а Алехин всегда боялся его и никогда бы не пошел на подобную самоубийственную авантюру. Скорее всего, это дело "слепили" уже при Берии. Но доказать обратное невозможно, и поэтому Ежов молча вернул документ Кобулову.
      - Вы признаетесь, что через несколько дней после этого, получив расшифровку, принесли домой, показали жене документ, а потом судили ее за измену?
      Ежов почувствовал в этом вопросе серьезный подвох. Дело не в интимных связях Евгении. Главное - получить от него признания, что он знакомил жену с секретными документами НКВД, зная, что она связана со шпионами. А это уже соучастие в антигосударственных преступлениях.
      - Такого случая не было. Расшифровку интимной связи Ежовой с Шолоховым мне никто не давал, и вообще я никогда не показывал жене служебных документов и не раскрывал ей их содержания.
      - Вы, конечно, можете это отрицать, Ежов. Но есть показания Гликиной, близкой подруги Ежовой и немецкой шпионки, которая арестована и находится под следствием. Гликина показывает, что избитая вами Ежова пожаловалась ей и рассказала обо всем. Поэтому запомните, что вранье вам не на пользу!
      12 июня 1939 года
      Спустя два месяца после ареста Ежова, 11 июня 1939 года, комиссар государственной безопасности третьего ранга Кобулов своей подписью заверил постановление о привлечении Ежова Н.И. к уголовной ответственности.
      "УТВЕРЖДАЮ
      Начальник Следственной части НКВД СССР
      Комиссар госбезопасности 3 ранга
      Кобулов
      11 июня 1939 года
      Постановление
      г. Москва, 1939 года, 10 дня
      Я ст. следователь Следчасти НКВД СССР ст. лейтенант Государственной Безопасности Сергиенко, рассмотрев материалы, поступившие на Ежова Николая Ивановича, 1895 г. р., из рабочих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 года, судимого в 1919 году Военным Трибуналом запасной армии республики и осужденного к одному году тюремного заключения - условно, занимавшего пост Народного Комиссара Водного Транспорта СССР и проживавшего в г. Москве - нашел:
      Показаниями своих сообщников, руководящих участников антисоветской, шпионско-террористической заговорщической организации Фриновского, Евдокимова, Дагина и другими материалами расследования Ежов изобличается в изменнических, шпионских связях с кругами Польши, Германии, Англии и Японии.
      Запутавшись в своих многолетних связях с иностранными разведками и начав с узкошпионских функций передачи им сведений, представлявших специально охраняемую государственную тайну СССР, Ежов затем по поручению правительственных кругов Германии и Польши перешел к более широкой изменнической работе, возглавив в 1936 году антисоветский заговор в НКВД и установив контакт с нелегальной военно-заговорщической организацией РККА. Конкретные планы государственного переворота и свержения советского правительства Ежов и его сообщники строили в расчете на военную помощь Германии, Польши и Японии, взамен чего обещая правительствам этих стран территориальные и экономические уступки за счет СССР.
      Для практических осуществлений этих предательских замыслов Ежов систематически передавал германской и польской разведкам совершенно секретные экономические и военные сведения, характеризующие внутриполитическое положение и оборонную мощь СССР.
      В этих же антисоветских целях Ежов сохранял и насаждал шпионские и заговорщические кадры в различных партийных, советских, военных и прочих организациях СССР, широко проводя подрывную, вредительскую работу на важнейших участках партийной, советской и в особенности военной и наркомвнудельской работы, как в центре, так и на местах, провоцируя недовольство трудящихся и ослабляя военную мощь Советского Союза.
      Подготовляя государственный переворот, Ежов готовил через своих единомышленников по заговору террористические кадры, предполагая пустить их в действие при первом удобном случае. Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин практически подготовили на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве.
      Через внедренных заговорщиками в аппарат Наркомвнудела и дипломатические посты за границей Ежов и его сообщники стремились обострить отношения СССР с окружающими странами в надежде вызвать военный конфликт, в частности, через группу заговорщиков работников полпредства в Китае Ежов проводил вражескую работу в том направлении, чтобы ускорить разгром китайских национальных сил, обеспечить захват Китая японскими империалистами и тем самым подготовить нападение Японии на советский Дальний Восток.
      Действуя в антисоветских и корыстных целях, Ежов организовал ряд убийств неугодных ему людей, а также имел половое сношение с мужчинами (мужеложство).
      Руководствуясь статьей 91 УКП, постановил:
      Приговорить Ежова Н.И. к уголовной ответственности по признакам ст. ст. 58-1 "а", 58-5, 19-58 п.п. 2 и 8, 58-7, 136 "г", 154 "а" ч. 2 УК РСФСР и приступить к следственному производству по его делу.
      Меру пресечения способов уклонения от следствия и суда оставить прежнюю - содержание под стражей.
      Справка: Ежов Н.И. арестован 10 апреля 1939 года и содержится под стражей в Сухановской Особой Тюрьме НКВД СССР.
      Ст. следователь Следственной части НКВД СССР
      Ст. лейтенант Госуд. Безопасности
      Сергиенко58".
      Об избиении Ежова в Сухановке Кобулов вспомнил, беседуя со своим заместителем капитаном государственной безопасности Борисом Родосом. В Следчасти Кобулов опирался главным образом на него, поручал самые серьезные дела - знал: кто-кто, а Родос всегда справится.
      - С понедельника начнешь работать в Сухановке, с Ежовым. Сергиенко уже завел уголовное дело. Кстати, отдай ему это, пусть приобщит. Да и сам прочитай.
      Родос взял переданный ему желтый листок бумаги, начал читать исполненный карандашом текст:
      "Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которых я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину остаюсь до конца. Твой Ежов".
      - Вот наглец, - сказал Родос и убрал записку в папку.
      - Да, послушай, Борис, - сказал Кобулов, когда Родос уже поднимался со стула. - Ты Ежова "резинкой" не лупи. Он и так на ладан дышит. Понял?
      Это предупреждение было совсем не лишним. Некоторое время назад Родос в ходе допроса избил резиновой дубинкой комкора Мерецкова59 и сломал ему несколько ребер. И если этот здоровяк пришел в себя, хотя и пролежал с неделю в тюремной больнице, то хилый Ежов и от пары ударов Родоса может испустить дух.
      Записку на имя Берия Ежов написал от полного отчаяния. Он сбился со счета, не знал, сколько дней провел в камере. Была надежда, что Берия доложит о записке Сталину, тот вспомнит о нем и вдруг что-то изменится. Во время следствия над военными и, кажется, над Бухариным и другими правыми, Хозяин просил Ежова докладывать ему все их письма, и на его имя, и на свое. Но в данном случае писать Сталину Ежов не осмелился. Если Берия получил от Хозяина такую команду, то он доложит ему и об этой записке, если нет, то просто не станет беспокоить.
      Он долго думал, как обратиться к Берия. Официально, как к наркому внутренних дел от заключенного Ежова? В таком случае он показывает косвенное признание своей вины. Берия он с самого начала их знакомства называл по имени. Так решил обратиться и на этот раз.
      Ежов даже не догадывался, что Сталину была уже безразлична его судьба и участь бывшего "железного наркома" предрешена. Показательных процессов Сталин больше не планировал и интереса к тому, каким путем Ежова ведут к стенке, не проявлял. Этот маленький, послушный и исполнительный человек сделал свое дело и теперь должен уйти вслед за теми, от кого сам же помог избавиться.
      16 июня 1939 года
      Родос не так давно завершил дела Косиора60 и Чубаря61, хорошо над ними поработал, расколол на все сто процентов, за что и получил раньше срока третью шпалу на петлицы. Он хорошо усвоил главный принцип своей работы: будешь колоть врагов - сверли дырки в гимнастерке, будешь миндальничать с ними - сам попадешь в камеру.
      Это был молчаливый, угрюмый человек со злыми глазами.
      Несмотря на начальное образование и природную тупость, он сделает хорошую карьеру и только в 1956 году, уже после падения Берия, полковника Родоса вместе с группой следователей приговорят к смертной казни. Хрущев скажет о нем в своей речи на ХХ съезде партии: "Это - никчемный человек, с куриным кругозором, буквальный выродок".
      Но все это будет потом, а летом тридцать девятого Родос был в большом фаворе. Ему поручали самые сложные дела, давали наиболее строптивых подследственных. Хотя дело Ежова сам он не считал сложным и надеялся быстро добиться от него нужных показаний.
      Потушив папиросу, Родос взглянул на сидящего перед ним тщедушного, сильно поседевшего человека в мятой гимнастерке, со множеством красных от алкоголя прожилок на морщинистом и небритом лице. Он совершенно не был похож на того молодого симпатичного мужчину с ясными глазами и приятной улыбкой, портреты которого всего несколько месяцев назад висели чуть ли не в каждом кабинете в зданиях НКВД, включая и этот.
      - Вы подтверждаете показания Косиора о совместной работе на польскую разведку? Где, когда и какие секретные сведения вы передавали Косиору, кого еще завербовали для этого?
      Ежов вздрогнул. Хотел было встать, закричать на следователя, но тут же вспомнил, кто он и где находится. Быстро и сбивчиво стал говорить, что Косиора плохо знает, встречался с ним только на правительственных совещаниях. А польских шпионов он постоянно разоблачал, выявил пробравшегося на руководящую работу в НКВД агента польской разведки Сосновского и нескольких его сообщников.
      Родос с недовольным лицом слушал его оправдания, а потом спросил:
      - Может быть, вы и Радека с Пятаковым плохо знали и не получали от них инструкций Троцкого?
      - Ни от кого и никогда я инструкций Троцкого не получал. Радека знал очень плохо, встречал его на квартире у Пятакова несколько раз, но это было лет десять назад!
      - Вы дружили с Пятаковым?
      - Никогда. Нас познакомил Марясин, председатель Госбанка. Собирались для выпивки когда у него, когда у Пятакова. А потом я навсегда поссорился с Пятаковым.
      - Вот как. Когда же это было?
      - В тридцатом или в тридцать первом, сейчас не помню.
      - И что же вы с ним не поделили?
      - Пятаков, выпивши, часто хулиганил, издевался над присутствующими. Как-то раз я сидел рядом с ним за столом. Пятаков незаметно уколол меня булавкой и сделал вид, что это не он. Прошло какое-то время, и он еще раз меня уколол, уже сильнее. Я не сдержался, ударил Пятакова по лицу, рассек ему губу. В этот вечер я ушел обиженный на него и так никогда с ним и не помирился и дел никаких не имел.
      Следователь терпеливо выслушивал сбивчивые показания своего бывшего наркома, потом неожиданно произнес:
      - Хорошо врешь, сука. Только я не Пятаков, булавкой колоть не буду, но правду говорить заставлю.
      С этими словами он вышел из-за стола и сильно ударил Ежова по лицу. Тот отлетел чуть ли не в самый угол кабинета. Ударившись головой о трубу умывальника, он застонал и почувствовал во рту солоноватый привкус крови. Родос не дал ему опомниться и два раза пнул ногой в печень и в пах. Ежов закричал и, схватившись за живот руками, стал кататься по полу.
      На языке следователей это называлось "обломать рога", хорошенько избить подследственного на первом же допросе, чтобы он знал, что его ждет в дальнейшем, если он будет упираться и не давать нужные следователю показания. Это выражение пошло в НКВД с легкой руки тезки, приятеля и собутыльника Ежова комиссара государственной безопасности третьего ранга Николая Галактионовича Николаева-Журида, возглавлявшего особый отдел наркомата. Теперь Николаев-Журид тоже сидел в Сухановке, ему быстро "обломали рога" и он исправно, под диктовку следователей, давал показания на Ежова.
      Ежов сам часто учил этому следователей, говорил, что явных врагов, тех, кто упирается, скрывает свою контрреволюционную сущность, не хочет разоружиться перед партией, можно для начала "немножечко побить". После этого они становятся куда более покладистыми и, как правило, быстро "разоружаются". Ежов советовал "немножко побить" секретаря Ягоды Буланова, своего бывшего приятеля Марьясина и многих других упрямцев. Разве всех упомнишь.
      Он поднял голову, вытер кровь с губы.
      - Я все расскажу, не бейте меня. Моя вина перед партией и народом столь велика, что оправдываться мне нет смысла.
      - Умойтесь, возьмите полотенце, - садясь за стол, сказал Родос, обращаясь к Ежову уже на "вы".
      "Больше бить не будет, - подумал Ежов. - Надо на все соглашаться, меня уже ничто не спасет".
      Он сел на табуретку и время от времени промокал полотенцем разбитый нос. Родос в это время листал бумаги, а потом, не глядя на Ежова, подвинул в его сторону пачку "Беломора" с лежавшей на ней коробкой спичек.
      Дрожащей рукой Ежов вытащил из пачки папиросу и сжал ее онемевшими губами. Прикурил и жадно затянулся. С полминуты кружилась голова, потом все прошло.
      На следующем допросе Родосу предстояло выяснить факты шпионской работы Ежова в пользу Германии. В принципе общий сценарий был уже готов, оставалось только при помощи подследственного ввести туда действующих лиц, уточнить детали, добавить подробности.
      21 июня 1939 года
      Утром, когда контролер открыл камеру, Ежов, увидя в дверях конвой, вспомнил, что ему на сегодняшнем допросе все-таки придется признаться в шпионаже в пользу Германии. Три дня назад он доказывал Родосу, что не был немецким шпионом, опровергал все выдвигаемые против него обвинения. Родос пытался выбить у него показания на Жуковского и сделать обоих немецкими агентами, кричал на него. В тот раз, видимо, не оставалось времени продолжать допрос и его отправили в камеру. Но Ежов понял, что на следующем допросе придется признаться во всем.
      Семена Борисовича Жуковского Ежов знал с 1934 года, когда того назначили руководителем группы внешних сношений Комиссии партийного контроля ВКП(б), заместителем председателя которой был Ежов.
      Жуковский был образованным человеком. Он родился в 1896 году в Киеве в семье учителя. Окончил киевское коммерческое училище, два курса химического факультета Московского высшего технического училища и школу прапорщиков. В августе семнадцатого вступил в РСДРП. В Красной Армии в годы Гражданской войны и позже возглавлял политотдел 2-й трудармии и политуправление Балтийского флота. Потом был направлен на хозяйственную работу. В системе Наркомата путей сообщения, а одновременно и позже - в Наркомвнешторге входил в правления акционерных обществ, внутрисоюзных и смешанных. Был заместителем заведующего иностранным отделом ВСНХ, в Наркомвнешторге членом коллегии, заместителем торгпреда в Германии, начальником импортного управления. Это был энергичный, деловой человек, отдававший все силы работе, преданный партии и не сомневавшийся в правильности линии Сталина. Он был лоялен к Ежову, и тому нравилось с ним работать. Поэтому сразу после своего прихода в НКВД Ежов перевел его к себе и сделал начальником административно-хозяйственного управления. Потом, в 1937 году перевел его на оперативную работу заместителем начальника контрразведывательного отдела ГУГБ НКВД, начальником отдела оперативной техники, а в январе 1938 года Жуковский стал заместителем наркомвнудела.
      В октябре 1938 года, когда Берия уже активно "давил" Ежова в НКВД, а Маленков развернул против него кампанию и в партии, Ежову представили материалы о подрывной и шпионской деятельности Жуковского. Это были показания уже арестованных чекистов, сослуживцев Семена Борисовича, донесения секретных сотрудников и прочее. Ежов даже не стал в них внимательно вчитываться. Он понял, что у него нет другого выхода, как дать санкцию на арест своего заместителя.
      Родосу почему-то хотелось, чтобы Ежов завербовал Жуковского в 1932 году, будучи уже тогда матерым немецким шпионом. Но они не были знакомы в это время, что можно доказать документально. И тогда Ежову пришла в голову мысль, что Жуковский умышленно дает такие показания, полагая, что у следователей нет желания и времени копаться в цековских и внешторговских бумагах, из которых видно, что в 1932 году тогдашний заместитель торгпреда в Германии не был в Москве, а Ежов выезжал в Берлин. Надо поддержать эту линию, подтвердить показания Жуковского, придумать себе липовое шпионское прошлое, называть несуществующих людей, говорить о событиях, которые легко проверить, чтобы убедиться, что ни по времени, ни по участию в них указанных лиц они не могли происходить. Тогда все обвинения против него рассыплются, как карточный домик.
      Как только Ежов сел на табурет, Родос зло посмотрел на него и сказал:
      - Если вы намерены снова врать и издеваться над следствием, то не будем тратить время. Я лучше отправлю вас на недельку в карцер, подумать.
      Ежов уже продумал начало своего диалога со следователем и быстро стал говорить:
      - Признаюсь, что по шпионской работе в пользу Германии я был связан с Жуковским с 1932 года. То, что это обстоятельство я пытался скрыть от следствия, объясняется только моим малодушием, которое я проявил в начале следствия, попытался приуменьшить свою личную вину, и так как шпионская связь с Жуковским вскрыла мою более раннюю связь с германской разведкой, мне на первом допросе трудно было говорить.
      Родос с некоторым облегчением вздохнул и, окинув Ежова холодным презрительным взглядом, сквозь зубы процедил:
      - Когда вы стали германским шпионом?
      - Я завербован в 1930 году. В Германии, в городе Кенигсберге.
      - Как вы туда попали?
      - Меня посылали в Германию от Наркомзема. За мною в Германии ухаживали, оказывали всяческое внимание. Наиболее предупредительным вниманием я пользовался у видного чиновника министерства хозяйства Германии Артнау. Будучи приглашен в его имение близ Кенигсберга, проводил время довольно весело, изрядно нагружаясь спиртными напитками. В Кенигсберге Артнау часто платил за меня деньги в ресторанах. Я против этого не протестовал. Все эти обстоятельства уже тогда меня сблизили с Артнау и я часто не стесняясь выбалтывал ему всякого рода секреты о положении в Советском Союзе. Иногда, подвыпивши, бывал еще более откровенным с Артнау и давал ему понять, что я лично не во всем согласен с линией партии и существующим партийным руководством. Дело дошло до того, что в одном из разговоров я прямо обещал Артнау обсудить ряд вопросов в правительстве СССР по закупке скота и сельскохозяйственных машин, в решении которых была крайне заинтересована Германия и Артнау.
      - А как немецкая разведка завербовала Жуковского? Вербовка осуществлялась через вас?
      - Шпионскую связь с Жуковским я установил в 1932 году при следующих обстоятельствах: Жуковский тогда работал в качестве заместителя торгпреда СССР в Германии. Я в то время был заведующим Распредотдела ЦК ВКП(б). Как-то, находясь в Москве, Жуковский обратился ко мне с просьбой принять его для переговоров. До этого я с Жуковским знаком не был и впервые увидел его у себя в кабинете в ЦК. Меня удивило, что Жуковский начал мне докладывать о положении в берлинском торгпредстве СССР по вопросам, к которым я никакого отношения не имел. Я понял, что основная причина посещения меня Жуковским, очевидно, заключается не в том, чтобы посвятить меня в состояние дел советского торгпредства в Берлине, а в чем-то другом, о чем он предпочитает пока молчать и ожидает моей инициативы. Незадолго до приезда Жуковского в Москву в бюро загранячеек, которое тогда входило в состав Распредотдела ЦК ВКП(б) и было подчинено мне, поступили материалы, характеризующие Жуковского крайне отрицательно. Из этих материалов было видно, что Жуковский провел ряд торговых операций, которые были убыточными для Наркомвнешторга. Из этих материалов было также видно, что Жуковский в Берлине путался с троцкистами и выступал в их защиту даже на официальных партийных собраниях советской колонии. На этом основании партийная организация советской колонии настаивала на отзыве Жуковского из Берлина. Зная, что эти материалы должны поступить ко мне, Жуковский, видимо, и ожидал, что я первый начну с ним разговор по поводу его дальнейшей работы за границей. После того как Жуковский закончил свою информацию, я напомнил ему о промахах в его работе. Жуковский дал мне свои объяснения и в конце беседы спросил мое мнение о том, может ли он продолжать свою работу в советском торгпредстве или будет отозван в Москву. Я от ответа уклонился, обещал ему разобраться в материалах и результаты сообщить. В то же время у меня возникло решение передать все компрометирующие Жуковского материалы в Берлин, чтобы их мог использовать Артнау и завербовать Жуковского для сотрудничества с германской разведкой. Я считал Жуковского своим человеком, и любое мое поручение по линии немецкой разведки он беспрекословно выполнял. Жуковский имел необходимые условия свободного доступа ко всем материалам КПК, и он ими пользовался, когда германская разведка требовала от него материалы по тому или иному вопросу. В НКВД я ему создал такие условия, что он для шпионских целей мог пользоваться информацией через секретариат НКВД по любым вопросам62.
      25 июня 1939 года
      На этот раз Родос начал допрос не с вопросов. Он вытащил из папки какой-то документ и сказал:
      - Подследственный Ежов, сейчас я ознакомлю вас с показаниями подследственного Жуковского, данными им в ходе следствия 31 мая этого года и собственноручно им подписанными.
      "В состав отдела по распоряжению Ежова были переданы некоторые отделения, в том числе специальная химическая лаборатория на Мещанской улице. До перехода в состав 12-го оперативно-технического отдела НКВД, руководителями этой лаборатории были сотрудники НКВД Серебровский и Сырин. Когда я возглавил этот отдел, начальником лаборатории был назначен мною инженер-химик Осинкин.
      По заданию заместителя наркома внутренних дел комкора Фриновского задачей лаборатории должно было быть: изучение средств диверсионной работы, снотворных средств, ядов и методов тайнописи для целей оперативной работы. По распоряжению Фриновского был также установлен порядок пользования указанными средствами для оперативной работы. Оперативный отдел, который желал для своих целей получить, например, снотворное средство, мог его получить только с санкции наркома или заместителя наркома - начальника ГУГБ. Этим отменялся существующий порядок, по которому средствами лаборатории могли пользоваться по усмотрению начальника лаборатории. При передаче лаборатории в ведение 12-го отдела выяснилось, что в ее составе было всего два научных работника, оба беспартийных, и что никакой серьезной разработки средств для оперативной работы не велось. В связи с этим при помощи аппарата ЦК ВКП(б) были получены три научных работника - инженер Осинкин и доктор Майрановский, оба члены партии, и еще один комсомолец, фамилию его не помню. Кроме того, для работы в лаборатории были использованы заключенные профессор Либерман по зажигательным средствам и инженер Горский по отравляющим веществам.
      По просьбе спецгруппы Серебрянского и с разрешения Фриновского велась разработка химического средства, способного быстро воспламенить сырую нефть. Эту работу вел заключенный профессор Либерман, опыты проводились на опытной станции Пожарного управления по шоссе Энтузиастов. По заданию иностранного отдела в лице бывшего начальника отдела Слуцкого и с разрешения Фриновского велась разработка снотворного средства. Работу эту вел указанный выше сотрудник комсомолец. По заданию того же иностранного отдела и с разрешения Фриновского велась разработка яда. Работу эту вели сотрудники Щеголева и доктор Майрановский.
      Непосредственное руководство лабораторией, а также хранение и выдача средств с разрешения руководства наркомата, то есть Ежова и Фриновского, была возложена на моего заместителя капитана госбезопасности Алехина63, у которого хранились также и ключи от шкафов лаборатории. Помню, что ко мне обратились Алехин и начальник лаборатории Осинкин с вопросом о том, что в работе лаборатории уже имеются некоторые результаты и что необходимо обязательно проверить на опыте действия подготовленных лабораторией зажигательных средств для нефти, а также действия снотворных и яда.
      Мною было доложено заместителю наркома Фриновскому, который разрешил испытание зажигательного средства, что и было произведено при моем участии на опытном поле Пожарного управления. Что касается снотворного и яда, Фриновский, помню, сказал мне, что он поговорит с Ежовым и даст ответ..."
      На этом Родос неожиданно прервался и поднялся из-за стола. Ежов почувствовал легкий сквозняк и догадался, что открылась дверь. Мимо него тяжелой походкой в кабинет вошел Кобулов. Подав руку Родосу, он сел на стул у окна и жестом дал команду продолжать работу. Родос, слегка распрямившись, стал зачитывать дальше:
      - "Через некоторое время Фриновский мне сообщил, что имеется указание Ежова на испытание этих средств на осужденных к высшей мере и что Цесарскому, начальнику первого спецотдела, Ежовым дано соответствующее указание. На мой вопрос Цесарский подтвердил это. Мною было поручено Алехину осуществить опыт в двух или в трех случаях, договорившись с Цесарским о времени и месте. Опыты были проведены под руководством Алехина и при участии доктора Майрановского64 и составлены соответствующие акты. По данным этих актов помню, что в двух или в трех указанных случаях опыты дали смертельный исход... Кто именно намечался для проведения опыта, сказать не могу, так как этот выбор из числа осужденных к высшей мере находился исключительно в ведении Цесарского, у которого я фамилий не спрашивал и который мне и, насколько я помню, Алехину также этих фамилий не называл. Опыты, как указано выше, были заактированы, подписаны Алехиным и доктором Майрановским и доложены Фриновскому. В бытность мою начальником 12-го отдела, то есть в течение пяти-шести месяцев, припоминаю, что таких опытов было два или три. Инициатива их постановки мотивирована их необходимостью и принадлежала инженеру Осокину, доктору Майрановскому и капитану госбезопасности Алехину. Непосредственно руководил опытами капитан Алехин. Насколько припомню в бытность мою начальником 12-го отдела ни одного случая выдачи какому-либо отделу или сотруднику яда для оперативных целей не имело места. Припомню только один случай, когда начальник иностранного отдела обратился для научной оперативной работы яда, но с определенностью не могу сказать, был ли ему этот яд выдан или нет. Опытов по отравляющим средствам, разрабатывающимся инженером Горским, при мне не велось".
      Закончив читать показания, Родос взглянул на Кобулова. Но тот сидел с выражением полной безучастности и, видимо, ждал продолжения допроса.
      - Как вы использовали эту лабораторию НКВД в своих шпионско-заговорщических целях? - спросил Родос, поглядывая на сидевшего рядом Кобулова.
      - Я знал, что такая лаборатория существует и Ягода использовал ее в своих террористических целях. Но когда я пришел в НКВД, Фриновский объяснил мне, что без средств этой лаборатории нам не обойтись, и она нужна нашей разведке и ИНО за рубежом. Но я ничего не знал о том, чем они занимаются. Про все эти опыты, о которых говорил Жуковский, даже не слышал, наверное, Фриновский им все это разрешал. Правда, один раз, когда - не помню, Фриновский сказал мне, что в лаборатории у Алехина есть средство, принятие которого вызывает смерть у человека, как от сердечного приступа. Такое средство необходимо, когда нужно уничтожать врагов за границей. Но его надо испытать, не даст ли оно последствий на организм, которые можно определить при экспертизе и вскрытии. Фриновский сказал, что у них есть врач, которому для этого нужно исследование трупа умершего от этого средства человека. Тут же он предложил, что это средство можно дать тем, кто приговорен к расстрелу. Врачу нужно было провести опыты на трех-четырех людях. Какая разница, от чего они умрут, яд даже легче, чем пуля в затылок. Поэтому я согласился, но больше ничего про эту лабораторию и про то, что там изготовляли, не слышал.
      - Опять отвечаете не по существу. Назовите людей, которых вы ликвидировали в своих шпионско-диверсионных целях, используя полученные из лаборатории яды.
      - Я не имею никакого представления об этих ядах, никогда их не видел...
      - Ежов опять врет, думает, что кто-то ему поверит, - раздался голос Кобулова. - Мы ему напомним, что он дал указание отравить Слуцкого. Об этом свидетельствовали и Фриновский, и Алехин.
      Абрам Аронович Слуцкий был одним из самых уважаемых руководителей НКВД в то время, когда Ежов возглавил эту организацию. В ВЧК он работал с 1919 года. Боролся с контрреволюцией и даже был ранен в Москве во время взрыва в Леонтьевском переулке, совершенного левыми эсерами. Работал в ИНО ОГПУ, много раз выезжал за границу, где осуществлял серьезные оперативные мероприятия. С 1929 года был заместителем начальника разведки, а в мае 1935 года возглавил ее. Это был настоящий профессионал, который знал разведку и пользовался большим авторитетом среди своих сотрудников. Ежов с ним был в хороших отношениях и считал, что ИНО в надежных руках. Но у Слуцкого был один недостаток. Он выдвинулся при Ягоде. Именно Ягода, убрав в разведку РККА заслуженного Артузова, посадил на его место Слуцкого. С какой целью? Это всегда оставалось вопросом для Ежова, но Абрам Аронович хорошо знал дело, да и замена ему на таком серьезном посту как-то не просматривалась.
      Однажды, в начале тридцать седьмого, Сталин как бы невзначай спросил Ежова о ставленнике Ягоды в НКВД - Агранове. Где он и чем занимается? Ежов понимал, что Агранов слишком долго проработал с Ягодой, и не только с ним, но и с Дзержинским и Менжинским. Он врос в эту организацию и заправлял в ней тогда, когда Ежов был малоизвестным партийным работником на периферии. Он слишком много знал о чекистской работе, вел следствие по убийству Кирова, а потом держал в своих руках практически всю работу НКВД. Сначала он был полезен Ежову, но от него надо было избавляться, и в мае 1937 года он предложил ему возглавить "важное" Саратовское управление НКВД. Через месяц его арестовали.
      Со Слуцким тоже было не просто. С тридцать четвертого года он формировал разведку и почти все резиденты были его ставленниками. Убирать его надо было постепенно, иначе разведчики, насторожившись, могли бы предпринять любые действия, вплоть до невозвращенчества. Слуцкий был комиссаром государственной безопасности второго ранга и Ежов нашел ему соответствующую должность - нарком госбезопасности Узбекской ССР, что было вполне логичным, поскольку Слуцкий был выходцем из Туркестана и там начинал свою революционную деятельность. Там можно было без шума его арестовать.
      Решение об отъезде Слуцкого в Узбекистан было принято, Шпигельглас уже стал принимать у него дела, и вдруг...
      Семнадцатого февраля 1938 года, где-то в полдень, Ежов из ЦК приехал в здание НКВД на Лубянке. О его приезде извещалось зарание, поэтому он шел по совершенно пустому коридору до своего кабинета. Как обычно, прибыв в кабинет, он ждал прихода помощника. Тот сразу же появился и доложил ему, что полчаса назад скоропостижно скончался Слуцкий. Он умер от инфаркта в кабинете Фриновского. Там они пили чай.
      - Вы слышали, о чем вас спросили? Как вы организовали отравление Слуцкого? - спросил Родос.
      - Против Слуцкого активно выступал Фриновский. Он говорил, что это человек Ягоды и верить ему ни в коем случае нельзя.
      - А вот Фриновский не совсем так, как вы, рассматривает Слуцкого, вдруг сказал Кобулов. - Слуцкий возглавлял ИНО и мог располагать информацией из-за границы о ваших шпионских связях. Вы этого боялись и отравили Слуцкого, посадив на его место вашего агента Шпигельгласа. Но концы в воду вы не спрятали. Шпигельглас все разведал, раскрыл всю вашу шпионскую банду. С вашими агентами в ИНО и за границей надо разобраться самым тщательным образом.
      Родос стал перебирать бумаги и, найдя нужную, обратился к Ежову:
      - Расскажите подробно, как вы организовали убийство путем отравления вашей жены Ежовой Евгении Соломоновны.
      - Такого отравления я не организовывал. Она умерла от снотворного, выпила большую дозу.
      - А вот ваш шофер показал на следствии, что за день до смерти Ежовой вы просили его привезти ей в больницу шоколадные конфеты и фрукты. Вы отравили эти продукты, кто вам дал яд? Жуковский, Алехин?
      - Моя жена умерла 21 ноября, к тому времени они оба были арестованы. А потом, я не помню, чтобы посылал к ней шофера с передачей.
      - Не валяй дурака, Ежов, мы тебе не мальчики и не поверим, чтобы такой отпетый бандит и шпион, как ты, не хранил яда и не знал, как им пользоваться, - вмешался в разговор Кобулов.
      Ежов понял, что ему не уйти от "признания". Женю он видел дня за четыре до ее смерти и ничего ей не привозил, и ни с каким шофером не передавал, в такой привилегированной больнице фруктов и шоколада хватало. Убийство жены брать на себя не хотелось, лучше повернуть все это так, будто он способствовал ее самоубийству.
      - Я не помню точной даты, когда в последний раз видел жену в больницу. Скорее всего, это было числа семнадцатого или восемнадцатого. Она сказала мне, что не хочет жить, знает, что ее все равно скоро арестуют, чувствует за собой тяжкие преступления. Она просила, чтобы я в следующий раз принес ей какой-нибудь яд...
      - Вас устраивало самоубийство жены?
      - Да. Она много знала о моей подрывной деятельности, о моих сообщниках и преступных замыслах. Но я решил не давать ей яд. Специального у меня не было. Обыкновенный конечно же я мог достать, но такое отравление могло бы навести на меня подозрения в том, что ее умертвил я сам или же через сообщников, или просто дал ей яд для самоубийства. Я знал, что смерть может вызвать большая доза снотворного. Сказал ей, что яда у меня нет, а снотворного очень много. Она все поняла.
      Двадцатого числа я взял коробку с шоколадными конфетами и вложил туда пачку люминала. Потом положил коробку в сумку с виноградом и яблоками и велел шоферу отвезти все это в больницу. Конечно же я совершил тяжкое преступление, но она сама просила меня об этом. Она хотела уйти из жизни.
      29 июня 1939 года
      Прежде чем вызвать на допрос Ежова, Родос открыл полученную от Кобулова папку и решил еще раз просмотреть документы для работы с подследственным.
      Вчера Кобулов был в хорошем настроении, улыбался, шутил. Видимо, его утренняя встреча с Берия прошла успешно.
      Он с ухмылкой протянул Родосу показания находившегося под следствием в Лефортовской тюрьме некого В., ответственного сотрудника Наркомвода, который в последнее время был одним из немногих собутыльников Ежова.
      Тот, полностью признаваясь в шпионских, вредительских и заговорщических связях со своим бывшим наркомом, дал также показания о иного рода связи, якобы существовавшей между ними.
      По словам В., где-то в конце декабря тридцать восьмого года Ежов пригласил его вместе с женой, тоже работницей Наркомвода, на свою кремлевскую квартиру. Там они пьянствовали до утра. Пока В. спал в гостиной, Ежов уединился с его женой в спальне, а потом пригласил туда и самого В.. Там Ежов предложил ему себя в качестве полового партнера. В. не являлся гомосексуалистом, но был вынужден удовлетворить желание своего начальника.
      - Ну как? - спросил Кобулов Родоса, когда тот закончил чтение показаний В. - Отлично сработали ребята.
      Но до тугодума Родоса пока никак не могло дойти, что же изменится, если Ежов, признавшийся в работе на четыре иностранные разведки, в махровом вредительстве и в заговоре с целью захвата власти, будет еще обвинен в мужеложстве, за которое в лучшем случае можно дать лет пять лагерей?
      Кобулов заметил его замешательство и сказал:
      - Это только для твоего сведения, Борис. Хозяин вроде бы намекнул, что не плохо провести процесс над недобитыми троцкистами и шпионами из числа писателей, актеров, всяких там режиссеров и прочей гнили. Поэтому наш Лаврентий Павлович считает, что хорошо бы найти их связи с предателями из НКВД во главе с Ежовым, ведь многие из них крутились вокруг его жены. Да Ежов и сам признался, что она шпионка. Лаврентий Павлович остроумно сказал, что их надо "посадить на ежа", то есть судить вместе с Ежовым, как Ягоду с Бухариным, Рыковым и прочими. Такая идея наверняка понравится товарищу Сталину, а может быть, он уже и поддержал ее.
      Тут, Борис, на что надо обратить внимание: эта публика к выпивке склонна, баб любит, и педерастов среди них хватает. Вот Ежов со своими пороками и нашел с ними общий язык. Выколоти у него как можно больше подробностей о всяких там пьянках-гулянках, совращениях. С кем он там и как. На процессе это может очень пригодиться.
      Готовясь к допросу, Родос решил еще раз внимательно прочитать рапорт Кедрова, сына известного революционера и чекиста. Игорь Кедров работал в ИНО, но вел следствия по многим делам. Раньше была такая практика. До создания в декабре 1938 года Следственной части НКВД следствия вели оперативные работники различных подразделений.
      "Совершенно секретно
      Народному комиссару
      внутренних дел Союза ССР
      Комиссару госбезопасности первого ранга тов. Берия
      Рапорт
      Считаю необходимым доложить Вам об известных мне фактах, требующих проверки, указывающих на неслучайный характер отношений Н.И. Ежова с лицами, впоследствии разоблаченными как враги народа.
      1. Ежов поддерживал отношения с Пятаковым. Об этом мне стало известно в 1936 году от Родоса. В октябре 1936 года мне было поручено допрашивать Радека. В своей преступной деятельности он тогда еще не признавался. Однако он довольно откровенно говорил о связях своих, Пятакова и других участников антисоветского блока. По его словам, квартира Пятакова служила местом сборищ и попоек друзей Пятакова. Радек назвал несколько человек, которые бывали на квартире Пятакова, в том числе назвал и Н.И. Ежова. Курский и Берман65 (бывший начальник СПО НКВД и его заместитель), которым я доложил о заявлении Радека, предложили мне этим вопросом не интересоваться, потому что об этом Политбюро было известно. Должен оговориться, я отчетливо не помню, какими словами это было сказано, но я понял так, что Ежов действовал в данном случае по поручению Политбюро. Через несколько дней от допроса Радека отстранили. Радек все еще запирался, но был накануне признания. Уточнить этот вопрос могут, кроме Радека и Бермана, Л. Коган и А. Альтман (первый из них допрашивал Пятакова, второй - Радека).
      2. Николай Иванович Ежов по непонятным причинам поддерживал необычные отношения с неким Мнацакановым А.А., бывшим сотрудником ИНО НКВД. Летом 1938 года Мнацаканов из партии был исключен как явно чуждый элемент, а несколько позднее выяснилось, что он является немецким шпионом. Между тем подозрения против Мнацаканова появились и были хорошо известны в партийном коллективе ИНО НКВД задолго до этого. Для того чтобы относиться к Мнацаканову с недоверием, были все основания, и не замечать их было нельзя. Этот человек ничем не был связан с Советским Союзом. За границу он выехал еще во время империалистической войны. За границей находилась вся его семья. Он сам постоянно жил за границей - в Персии, Германии и Австрии до 1936 года. В Советском Союзе до 1936 года был либо проездом, либо только для того, чтобы обделать свои личные дела и тотчас опять уехать за границу. Не будучи принятым в советское гражданство, называл себя советским гражданином и на руках имел советский паспорт (в Вене был даже с дипломатическим паспортом как вице-консул), сохраняя за собой право на персидское подданство. В кандидаты ВКП(б) был принят решением секретной комиссии при парткоме ОГПУ (членами комиссии состояли также Слуцкий, Островский из парткома и, кажется, Сперанский из отдела кадров). Был связан с братом-троцкистом и провокатором, находившимся в Персии. Когда этот провокатор был персами арестован для отвода глаз, Слуцкий добился его освобождения через резидентуру ИНО ОГПУ в Персии. Жена Мнацаканова Бошкович Эрна сохранила и поддерживала связь со своим первым мужем - польским шпионом. Как Мнацаканов, так и его жена из кожи вон лезли, чтобы познакомиться и угодить Агранову, родственникам Ягоды и т.д., которых они встречали за границей. Агент ИНО ОГПУ с 1922 или 23 года Мнацаканов благодаря личной близости к Слуцкому в 1932 году становится работником берлинской резидентуры, а в 1935 году помощником венского резидента, а в 1936 году назначается на работу в аппарат ИНО НКВД по должности помощника начальника отделения. И в своей агентурной работе у Мнацаканова отмечались подозрительные поступки: еще в 1934 году он настойчиво пытался реабилитировать провокатора под кличкой "Парень", а в другой раз выболтал агенту-двойнику под кличкой "Лекарт" наше задание, в чем, однако, не признался, Слуцкий же об этом знал. После назначения Ежова народным комиссаром в 1936 Мнацаканов мне сказал, что он лично знаком с Ежовым. В другой раз Мнацаканов мне сказал, что Ежов не соглашается встречаться в Вене ни с кем из работников НКВД кроме него - Мнацаканова и его жены, которые служили проводниками Ежову. Когда и после этого мое отношение к Мнацаканову не переменилось к лучшему, он стал заходить ко мне в комнату нарочно для того, чтобы от меня позвонить Ежову. Звонил Ежову перед заседанием парткома, на котором рассматривалось партийное дело Мнацаканова. На заседании парткома Мнацаканов держался крайне нахально, как будто рассчитывал на какую-то выручку. После ареста Мнацаканова я дважды обращался к Волынскому (быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ) за разрешением допросить Мнацаканова о его конкретных вредительских действиях в работе. Волынский согласия на это не давал. Третий раз я разговаривал по этому вопросу уже с Дуловым (тоже быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ), в ведение которого перешло следствие по делу Мнацаканова. Дулов мне сказал, что Мнацаканов признался в том, что он является немецким шпионом, и начал было писать показания о своей преступной деятельности. Но однажды во время допроса Мнацаканова в кабинет вошел Ежов, который в этот день обходил тюрьму. Ежов спросил Мнацаканова: "Ну, что, пишешь?" - на что Мнацаканов ответил утвердительно. Ежов односложно сказал: "Ну пиши, пиши". Мнацаканов после этого отказался от своих показаний и вскоре был расстрелян. Уточнить весь этот вопрос кроме Дулова и Бошкович могут Рощин В.П. и Шанина А.Л., бывшие работники венской резидентуры ИНО НКВД, а также жена Слуцкого.
      Сотрудник НКВД ст. лейтенант госбезопасности
      (Кедров)66 подпись
      28 января 1939 года".
      На рапорте была резолюция: "т. Меркулову! Переговорите со мной. Л. Берия 2 февраля 39 года".
      Родос на минуту задумался. Этот рапорт был, так сказать, соломинкой, за которую пытался ухватиться тонущий Игорь Кедров. Но это, конечно, не спасло его. Еще бы! Уцелеть в ИНО во время ежовской чистки, пережить трех начальников разведки, замарав себя при этом связями со шпионами и перебежчиками. На что же после этого можно рассчитывать?
      Но судьба Кедрова мало интересовала Родоса. Он думал, как бы использовать этот документ для того, чтобы разговорить Ежова. О Пятакове и Радеке он уже и так много сказал, вряд ли добавит чего нового. А вот Мнацаканов - это очень интересно. Ну конечно! Это же связник Ежова. Немецкая разведка выводит Мнацаканова на Ежова за границей, потом Ежов забирает его в НКВД, чтобы передавать через него сведения немцам, а когда его сообщника разоблачают, Ежов заставляет того молчать и поскорее подводит под расстрел. Прекрасно!
      Родос быстро нажал кнопку звонка и приказал вошедшему в кабинет контролеру привести на допрос Ежова.
      - Расскажите о ваших шпионских связях с агентом немецкой разведки Мнацакановым, - начал допрос Родос.
      - У меня таких связей с ним никогда не было.
      - А если подумать как следует. Когда вы с ним познакомились?
      - Это было, кажется, в тридцать пятом. Я ездил в Вену лечиться вместе с женой. Тогда я уже был секретарем ЦК и Слуцкий имел указание обеспечивать наше пребывание за границей. Он, так сказать, прикрепил ко мне этого Мнацаканова, который был консулом или вице-консулом, имел машину и возил нас по городу.
      - Да-а. И так хорошо возил, что, став наркомом, вы сразу же перетащили этого подлеца на руководящую должность в ИНО, зная, что он немецкий шпион, жена его связана с польской разведкой, а брат - матерый троцкистский провокатор!
      - Ничего этого я не знал. Просто Слуцкий работал с ним в Вене, был о нем высокого мнения и решил взять его в аппарат ИНО. Я поддержал Слуцкого, и не потому, что немного знал Мнацаканова. Делами ИНО я занимался мало и в кадровых вопросах полностью полагался на Слуцкого.
      - Выходит, что Слуцкий виноват. Подвел к вам немецкого агента, а вы о нем ничего и не знали. Так, что ли, получается?
      - Я не хочу ни в чем обвинять Слуцкого. Он ко мне Мнацаканова не подводил. Я этого Мнацаканова в НКВД, по-моему, и не видел ни разу. В ИНО я тогда только со Слуцким по работе встречался, иногда со Шпигельгласом, да с Борисом Берманом.
      - Почему же тогда Мнацаканов вам звонил и просил за него заступиться, когда его разоблачили и стали исключать из партии?
      - Он никак не мог мне звонить. У меня была прямая связь только с начальниками отделов и заместителями. Кто из них подпустит к такому телефону Мнацаканова, тем более что его хотели исключить из партии. Это невозможно.
      - Я напомню вам. Он тогда звонил из кабинета Кедрова.
      - О Кедрове я знаю, что это был простой работник в ИНО. С его телефона ко мне тоже нельзя было дозвониться.
      Сегодня у Родоса это был уже третий допрос, и он сильно устал. Взглянул на часы - около двенадцати. Потом посмотрел на сидевшего перед ним жалкого и испуганного Ежова и понял, что сейчас вытягивать из него показания уже нет смысла. Надо заканчивать с этим делом, вызывать дежурную машину и ехать домой.
      Родос вышел из-за стола, схватил левой рукой Ежова за волосы, а правой наотмашь ударил по лицу.
      - Все, с враньем мы закончили. У тебя есть два дня, чтобы хорошенько подумать о шпионской работе с Мнацакановым, вспомнить все подробности. И особенно как ты предупредил его в кабинете у Дуилова о том, чтобы он не давал показаний. Если еще будешь врать и издеваться надо мной, голову сверну.
      2 июля 1939 года
      Видимо, обещание Родоса свернуть своему подследственному голову подействовало на Ежова. На следующем допросе он практически диктовал свои показания.
      - Когда и каким образом Мнацаканов вышел на шпионскую связь с вами?
      - Это было в 1935 году, когда я во второй раз приехал в Вену лечиться от болезни легких.
      - Вы были там до этого, когда?
      - В 1934 году, был один, а на следующий год поехал уже с женой. Лечился я все время у знаменитого профессора Нордена.
      - Вас вывела на него немецкая разведка, он их агент?
      - Нет. Меня к нему направил кремлевский лечупр. У него лечились многие ответственные работники и их жены. Он несколько раз был в Москве, еще в двадцатых годах. А с немецкой разведкой Норден вряд ли связан. Мне говорили еще в Москве, что этот профессор монархист и поклонник Франца-Иосифа, Гитлера не любит, поэтому и переехал из Берлина в Вену, чтобы его фашисты не могли преследовать. А потом, он очень старый.
      - Расскажите о вашей первой поездке в Вену, с кем вы там встречались?
      - В Вене меня встречал Слуцкий. Он получил на этот счет специальное указание от Ягоды.
      - От Ягоды? Это интересно. Вы сами просили Ягоду об этом?
      - Нет. Об этом я с Ягодой не разговаривал. Тогда я был завотделом ЦК и в Австрию ездил под другой фамилией. Поэтому ЦК давало указание Ягоде, чтобы он распорядился об обеспечении моей безопасности.
      - Ну и кто же эту безопасность вам тогда обеспечивал, Мнацаканов?
      - Нет, тогда Мнацаканов в Вене еще, по-моему, не работал. К Нордену меня возил сначала сам Слуцкий, а потом, два раза, какой-то сотрудник. Честно говорю, фамилию его я не помню и больше никогда не встречал.
      - А когда же на вас вышел Мнацаканов?
      - В тридцать пятом. Он встретил нас с Евгенией Соломоновной на вокзале и отвез в полпредство к Слуцкому. Потом возил к Нордену и показывал город. Был очень вежлив и любезен с нами.
      - Еще бы. От имени немецкой разведки он связался с вами по паролю?
      - Нет. Он передал мне привет от Артнау, и я все понял. Тут же сообщил ему секретную политическую информацию.
      - Какого рода?
      - Я сейчас точно не помню, но, по-моему, Мнацаканова интересовали сведения о промышленности и о вооружении Красной Армии. Незадолго до этого я возглавлял отдел промышленности ЦК, и эти сведения мне были хорошо известны. Наверное, немцы поэтому и поставили мне такие вопросы.
      - Он давал вам задания подрывного и вредительского характера?
      - Да, давал. Но в общем плане.
      - Что значит "в общем"?
      - К тому времени я уже был секретарем ЦК, заведующим отделом руководящих парторганов, председателем Комиссии партийного контроля и председателем комиссии по загранкомандировкам. Немецкая разведка хорошо знала об этом, и я получил от Мнацаканова задание вредить на этих должностях, подрывать партийную работу.
      - Конкретнее.
      - Ну как вам сказать. В моих руках тогда была фактически вся работа по выдвижению руководящих кадров. Разбору их деятельности, наказанию, направлению для работы за границу. Вот я и делал все, что мог сделать на этих должностях вредитель. Направлял на руководящие должности слабых в профессиональном, и политическом, и моральном отношении людей, которые могли развалить производство, сорвать выполнение пятилетки. Скомпрометировать партию. В комиссии по партконтролю я поставил дело так, чтобы покрывать и не показывать враждебных партии элементов, а настоящих партийцев, которых кто-то оговорил, лишать партбилета и всячески задвигать. За границу старался направлять тех, кто скорее всего мог стать там шпионом или невозвращенцем.
      - Какой же вы все-таки негодяй, Ежов, - с удовольствием процедил сквозь зубы Родос. - Да вам же после этого нет места на нашей земле.
      - Я понимаю, что нанес огромный вред партии и стране, полностью раскаиваюсь в своих преступлениях и готов понести за них заслуженное наказание, - заученно произнес Ежов, испуганно посмотрев на следователя.
      - С женой Мнацаканова, Эрной Бошкович, вы были знакомы?
      - Да, он познакомил нас с ней в Вене.
      - Вы знали, что ее первый муж - польский шпион и она сама работает на польскую разведку?
      - Нет. Я даже не знал, что до Мнацаканова она была замужем.
      - Ваша жена встречалась с Бошкович наедине?
      - Я припоминаю, что незадолго до нашего отъезда Мнацаканов и Бошкович возили ее делать покупки, а я в это время был в полпредстве.
      - Как вы считаете, могла Ежова установить с Бошкович шпионскую связь в Вене? Какие у вас об этом есть сведения?
      - У меня таких сведений нет. Мы с Евгенией никогда не говорили о Бошкович. Она о шпионских связях ни с ней, ни с Мнацакановым мне ничего не говорила.
      - Это не значит, что такой связи не было. Сейчас уже доказано, что Ежова была английской шпионкой и вы даже это подтвердили на следствии. Скажите честно, вы знали о встречах с Бошкович после приезда той в Москву?
      - Жена мне почти ничего не говорила о своей шпионской работе. Но я допускаю, что она могла поддерживать шпионскую связь с Бошкович в Москве, поскольку английская и польская разведки часто действуют совместно.
      - Вы специально вызвали Мнацаканова в Москву, чтобы связываться через него с гестапо, он просил вас об этом?
      - Да. Перед самым моим отъездом из Вены он сделал такое пожелание, и я дал указание Слуцкому отозвать его для работы в НКВД сразу же после того, как стал наркомом.
      - Вы поддерживали с ним конспиративную связь в здании НКВД?
      - Да, такая связь у нас существовала вплоть до его разоблачения и ареста.
      Этот ответ вполне удовлетворил Родоса. Он не стал задавать Ежову уточняющих вопросов, поскольку сомневался, что тот вразумительно пояснит, как наркомвнудел, который в здании НКВД не появлялся без сопровождения, а в кабинет к нему даже высокопоставленные сотрудники ходили только по вызову и при этом несколько раз предъявляли документы и регистрировались у секретаря в специальном журнале, мог регулярно встречаться с каким-то Мнацакановым.
      - Какие задания давал вам Мнацаканов? Вы ему передавали секретные сведения НКВД?
      - Секретные сведения НКВД его не интересовали. В руководстве наркомата на уровне начальников отделов и их заместителей были агенты гестапо, потом многих из них разоблачили, как и самого Мнацаканова. Эти агенты знали информацию детальнее меня. А я сообщал ему о заседаниях Политбюро, о пленумах ЦК, о беседах со Сталиным, Молотовым, Кагановичем и другими руководителями, рассказывал содержание секретных писем и телеграмм ЦК и Совнаркома.
      - Хорошо поработали. А что же вы его не выручили, когда он попался? Ведь он просил вас помочь.
      - Я ничего не мог сделать, ведь он был полностью разоблачен и признался в своей шпионской работе.
      - Вы боялись, что он вас выдаст?
      - Нет. Ему бы просто не поверили.
      - Врете, Ежов! У нас есть против вас улики. Когда Мнацаканова допрашивал следователь Дулов, вы специально зашли к нему в кабинет и сказали своему сообщнику: "Пишешь, ну пиши, пиши". Это вы его предупредили таким образом, чтобы он молчал о вас, а потом побыстрее пустили его под расстрел. Что, разве не так?
      - Да, я помню, что это было. Я боялся, что Мнацаканов разоблачит меня как немецкого шпиона. Мне хотелось, чтобы его быстрее расстреляли, и я добился этого.
      На этот раз Родос был доволен своим подследственным, его показания укладывались в заранее продуманный план и закрывали много неясных вопросов. Он кивнул заслужившему папиросу Ежову на лежавшую на столе пачку. Пока бывший нарком закуривал, Родос достал из папки копию машинописного текста.
      Это было какое-то бессвязное обезличенное сообщение то ли подследственного, то ли осведомителя, а может быть, просто выдержка из анонимки. Интересоваться источником оперативной информации в НКВД считалось недопустимым и, получив эту бумагу от Кобулова, Родос не стал ничего уточнять.
      Кто-то сообщал об имевшей место в 1934 году любовной связи Ежова с некой Стеффорн, чешской и немецкой шпионкой. До этого Родос раза три читал текст, но так и не понял, кто же такая эта Стеффорн - сотрудница НКВД, жена сотрудника ИНО в Берлине или то и другое одновременно. Ежов якобы предлагал ей выйти за него замуж, но она отказалась, а потом жалела об этом. Но вскоре нашла себе нового мужа, некого Петрушева. Когда Стеффорн посадили за шпионаж, Петрушев просил через Евгению Ежову похлопотать за нее перед мужем, но это не дало результата. Вот и все сведения.
      Родос задумался. Ежов уже назвал с десяток немецких шпионов, с которыми он работал в Москве, поэтому чешка Стеффорн вряд ли здесь необходима. Но она могла бы сыграть свою роль в моральном разложении Ежова, что сейчас очень важно.
      - Вы были знакомы с некой Стеффорн?
      - Может быть, напомните, кто это такая.
      - Напомню. Это ваша любовница, чешка, на которой вы даже хотели жениться, но она предпочла вам какого-то Петрушева.
      - Может быть, это Елена Петрушева, подруга Евгении, они познакомились еще в Германии в конце двадцатых. Но...
      - Расскажите о ней подробно.
      - Женя говорила мне, что у Лены отец был немецкий еврей из Праги, а мать то ли чешка, то ли полька. Она была замужем за загранработником и жила с ним какое-то время в Германии.
      - Этот муж был сотрудником ИНО ОГПУ?
      - Не знаю, об этом разговор не заходил. Она где-то в тридцатом году бросила его и уехала в Москву. Я фамилии этого мужа тоже не знаю. Потом она за Петрушева вышла замуж. Я с ним пару раз виделся, представительный такой мужчина. Он говорил, что его отец был известным дореволюционным фотографом, лучшим в России и очень богатым. А сам Петрушев работал в каком-то издательстве, то ли тоже фотографом, а может быть, и художником. Жена мне говорила, что он рисует хорошо, дома у них его картины висели.
      - Вы мне про картины-то не заливайте, не уходите от сути вопроса. Петрушев просил вашу жену помочь через вас Стеффорн, когда ее арестовали за шпионскую деятельность в пользу Германии.
      - Евгения Соломоновна об этом мне ничего не говорила. Мы вообще условились с ней, что она не будет меня просить за арестованных чиновников и вредителей. Как-то попросила помочь мужу подруги, которого взяли за вредительство на заводе, а я сказал, что мне нельзя этого делать, может раскрыться моя сущность, и тогда мы оба погорим. С тех пор она меня такими просьбами не утруждала.
      - Все это так, Ежов. Но вы уходите от вопроса о своей любовной связи с этой Стеффорн, или Петрушевой. Расскажите-ка об этом.
      - Елена была интересной женщиной, мне она нравилась. Несколько раз она приходила к нам на квартиру, это было, кажется, в конце тридцать четвертого года. С ней была еще одна женщина. Мы выпили. Когда с ней вдвоем курили в другой комнате, я начал ее обнимать и хотел договориться встретиться у нее на квартире, так как она сказала, что ее муж, Петрушев, отдыхает на курорте в Кисловодске. Я попросил у нее телефон, чтобы созвониться на следующий день. Но она сказала, что телефона у них нет. Наврала. Я помнил, что жена звонила ей домой. Значит, не захотела со мной сблизиться.
      - Она что, не работала, все время дома сидела?
      - По-моему, она была машинисткой на дому, но может быть, я и ошибаюсь.
      - И что же, вы с ней больше так и не встречались? Неужели ее в постель сложно было затащить?
      - Я больше не пытался этого делать. После тридцать четвертого года я ее не видел, Женя больше не стала приглашать ее к нам.
      - Что так?
      - Елена стала нехорошие разговоры с ней вести, непартийные, политически вредные. Про голод на Украине, где у нее жили какие-то родственники. Наверное, выявляла, как моя жена к этому отнесется. К тому же Евгения от одной своей подруги слышала, что Петрушева, выпив немного, намекнула ей, что сотрудничает с НКВД.
      - Ежов, вам нет смысла врать. У нас есть сведения и доказательства, что вы долгое время сожительствовали с этой женщиной, хотели ради нее бросить жену, делали ей дорогие подарки и в пьяном виде выбалтывали ей государственные секреты. У меня нет времени вытаскивать из вас каждое слово. Сегодня в камеру вам дадут карандаш и бумагу, и напишите подробно о вашей грязной связи с этой потаскухой. И не забудьте указать, что ваше полное моральное разложение привело к тому, что вы стали шпионом и предателем.
      - Хорошо.
      - И вот еще что. Долгое время вы скрывали свое влечение к мужчинам, что называется мужеложством. Но это стало известно после того, как вы на своей квартире склонили к постыдному делу гражданина В. из Наркомвода, а до этого в присутствии В. развлекались в постели с его женой. Понимаете, до чего вы опустились? Вы просто выродок, Ежов, грязный человек и извращенец. Мне противно смотреть на вас.
      Атака Родоса на подследственного удалась, Ежов был полностью обескуражен и испуганно смотрел на него.
      - Я тогда был сильно пьян...
      - Это что, оправдание?
      - Нет, но я ничего не помню, проснулся утром, их уже не было. Шофер потом сказал, что увез их в три часа ночи. Я тогда ни на что не был способен...
      - Это меня не интересует. Известно, что вы сказали В. о своем пристрастии к педерастии с детства и что мужчины могут вполне заменять вам женщин. Вы должны написать подробно, когда стали мужеложцем и с кем потом занимались этим грязным делом...
      8 июля 1939 года
      Ежов довольно-таки подробно написал показания на восьми страницах и покаялся во всех своих прегрешениях. Кроме любовных похождений со Стаффорн-Петрушевой, которые он детально описал, даже с некоторыми картинками, Ежов также сообщал о своих интимных связях с подругами жены. Он указал, что его жена об этом хорошо знала, так же как и он о ее любовных связях с писателями, журналистами и издательскими работниками, собиравшимися у них дома. По этому поводу у них якобы была достигнута еще в 1933 году договоренность не мешать друг другу, у каждого была своя интимная жизнь и связывала их только шпионская деятельность. Ежов снова высказал подозрения, что Евгения Хаютина-Гладун вышла за него замуж по заданию английской разведки, а ее бывший муж Алексей Федорович Гладун, тоже английский шпион, не препятствовал этому, поскольку, наверное, имел соответствующее указание из Лондона.
      Описал Ежов и имевшиеся у него якобы пристрастия к мужскому полу. Оказалось, что педерастией он стал заниматься в пятнадцатилетнем возрасте с портным, у которого был в обучении в Петербурге, потом в царской армии тоже нашел себе партнеров по этому делу. Ежов писал, что гомосексуализмом занимался и после революции, но с кем именно, не уточнял.
      Но это не смутило Родоса, в случае необходимости, если действительно состоится процесс, всегда можно будет подставить под подпись Ежову нужных лиц. А такие найдутся.
      Родос еще раз прочитал понравившееся ему описание оргии в кремлевской квартире Ежова и отложил бумаги в сторону. С моральным падением бывшего наркомвнудела все было ясно. Теперь нужно "раскручивать" заговор в НКВД, одной из главных фигур в котором был Успенский - комиссар госбезопасности 3-го ранга и нарком внутренних дел Украины. Родос недавно принял в производство это дело и уже несколько раз допрашивал его.
      В начале ноября тридцать восьмого, когда шла усиленная охота на ежовские кадры, Берия по согласованию со Сталиным принял решение отозвать Успенского в Москву и по пути арестовать. Но Успенского, наверное, кто-то предупредил об опасности и 14 ноября 1938 года он исчез. Родос понимал, что вряд ли Успенского предупредил Ежов. В это время он уже фактически не возглавлял НКВД, был отстранен от всех дел и беспробудно пьянствовал. Берия держал дело Успенского в большом секрете и в первую очередь от Ежова и его людей, которые еще остались в НКВД. Скорее всего, Успенский откуда-то узнал, что два дня назад застрелился близкий друг и выдвиженец Ежова начальник УНКВД по Ленинградской области Михаил Иосифович Литвин, который накануне получил указание срочно прибыть в Москву. Очевидно, Успенский понял, что следующим будет он.
      Его искали пять месяцев и арестовали 16 апреля 1939 года67.
      Видимо понимая, что он обречен и рассчитывать на спасение бессмысленно, Успенский был на редкость покладистым подследственным. Признавался во всем, часто называя себя активным участником банды Ежова. Родос даже ни разу не ударил его, только на первом допросе замахнулся на него резиновой дубинкой, да и то так, для виду.
      Когда державшего за спиной руки Ежова ввели в кабинет, у Родоса уже были готовы все вопросы для него.
      - Расскажите, как и когда вы завербовали Успенского в созданную вами в НКВД шпионско-вредительскую организацию?
      - На Успенского я обратил внимание еще в начале тридцать шестого.
      - Это тогда, когда он еще был заместителем коменданта Московского Кремля по внутренней охране?
      - Да.
      - Откуда вы узнали о вражеских антисоветских взглядах Успенского, он сам высказывал их вам?
      - Нет. Об этом мне говорили Вейншток и Фриновский. Они его хорошо знали и считали, что он вполне подойдет для шпионской работы.
      - Вы лично вербовали Успенского?
      - Да. Это было сразу после моего прихода в наркомат. Он быстро согласился, и я сказал ему, что нам нужны свои люди в областях. Поэтому и направил его в Западную Сибирь.
      - Какие вы задания тогда ему поставили?
      - Он должен был вербовать агентуру в нашу организацию среди чекистских кадров, выдвигать их на руководящие должности, чтобы они захватили власть в случае войны или переворота.
      - В ноябре 1937 года вы направили Успенскому шифровку следующего содержания: "Если вы думаете сидеть в Оренбурге лет пять, то ошибаетесь. В скором времени, видимо, придется выдвинуть вас на более ответственный пост". Какой смысл содержался в этом послании?
      - В это время руководство нашей организации решило перейти к активным действиям. На Леплевского и Заковского68 было много материалов, что они шпионы и враги народа. Крыть такие вещи было невозможно, и от этих людей нужно было избавляться, их нельзя было использовать, они могли все провалить. Их решили заменить на Успенского и Литвина. Я дал Успенскому шифровку, чтобы он узнал о предстоящем отъезде из Оренбурга и переключил всю вредительско-шпионскую работу на других людей, которых он успел завербовать там.
      - Так. А теперь расскажите, как вы предупредили Успенского о том, что его хотят арестовать?
      Ежов замялся и взглянул на следователя. Уже привыкший к таким взглядам Родос понял, что Ежову нужна его помощь, и сказал:
      - О предстоящем аресте Успенского вам сказал Дагин?
      - Да, кажется, он. Пришел ко мне в кабинет и сказал об этом.
      - А он при этом не говорил вам, что подслушал телефонный разговор товарищей Сталина и Хрущева об Успенском?
      - Да, я помню, что он сказал мне о телефонном разговоре про Успенского, который подслушал, но не говорил, что это был разговор Сталина. Дагин по моему заданию подслушивал все телефонные разговоры Политбюро и сразу же сообщал о них мне, чтобы я был в курсе дела.
      - После этого вы позвонили в Киев и предупредили Успенского. Что вы ему сказали?
      - Я сказал: "Тебя отзывают, плохи твои дела". Что-то вроде этого. Шифровку я побоялся ему давать, ее могли перехватить, поскольку уже тогда я вышел из доверия и был на подозрении у партии как враждебный ей элемент.
      - Про отзыв Литвина из Ленинграда вам тоже сообщил Дагин?
      Сердце у Ежова слегка защемило. Он понял, что сейчас придется плести всякие небылицы об одном из своих самых лучших друзей Мише Литвине. Не хотелось плохо говорить о покойнике. Они познакомились в середине двадцатых в Киргизии, где тот был на ответственной профсоюзной работе. В 1931 году Ежов взял его в ЦК своим заместителем, потом направил на ответственную партийную работу на Украину, а потом в 1936 году перевел в НКВД, сначала начальником отдела кадров, потом начальником секретно-политического отдела. С января 1938 года комиссар госбезопасности 3-го ранга Литвин был начальником Ленинградского НКВД.
      - Об откомандировании Литвина в Москву я ничего не знал и не предупреждал его. В этом не было никакой необходимости.
      - Это почему же?
      - С ним была договоренность, что в случае разоблачения он покончит жизнь самоубийством.
      Такая версия вполне устраивала Родоса. Шпион и заговорщик имеет приказ своего руководителя в случае провала покончить с жизнью, чтобы унести в могилу с собой имена сообщников и все тайны своей гнусной деятельности. И он, немного оживившись, спросил Ежова:
      - Это был ваш приказ?
      - Нет. В сентябре того года Литвин был в Москве и приезжал ко мне на дачу. Он сказал мне, что приход Берии в НКВД - это начало нашего конца и скоро нас всех арестуют, поскольку партии наверняка известно о нашем заговоре. И еще он сказал, что живым не сдастся и, если его вдруг неожиданно отзовут в Москву, застрелится. Так оно и получилось.
      - Вы поддержали его намерение?
      - Нет. Но и не стал возражать против этого.
      - Значит, вы признаете, что фактически давали указание вашему сообщнику покончить с собой в случае провала?
      - Да, фактически это так.
      - Когда подключили Литвина к своей шпионской работе?
      - Это было в 1931 году, когда я его перевел в Москву.
      - Почему он согласился стать шпионом?
      - Еще в двадцатых годах, общаясь с Литвиным, я обратил внимание на его непонятное отношение к троцкизму. Открыто он не был сторонником Троцкого, но в его окружении потом было много разоблаченных троцкистов, и я думаю, что по своей сущности он всегда был троцкистом.
      - Вы хотите сказать, что Литвин еще тогда был двурушником?
      - Да. Он был двурушником и, как потом оказалось, являлся сторонником троцкистско-зиновьевской линии. Поэтому на мое предложение стать немецким шпионом пошел охотно, думаю, из-за того, что к тому времени левая оппозиция уже получила окончательный провал, а Троцкий вообще был изгнан из СССР.
      - В 1933 году Литвин по вашей рекомендации был назначен заведующим отделом кадров ЦК Компартии Украины. Это было сделано по заданию немецкой разведки?
      - Да, я получил такое задание от Артнау.
      - Какие поручения по шпионажу получал от вас Литвин?
      - Эти задания носили подрывной и вредительский характер. Я просил его назначать на руководящие должности людей, которые бы могли своими действиями вызвать недовольство населения Украины, которые бы стали заниматься вредительством, губить продовольствие и скот, срывать выполнение планов промышленностью. Это были скрытые правые и левые оппозиционеры, которые выполняли также задания Зиновьева, Бухарина, Рыкова и других врагов.
      - Литвин был подключен вами к основному заданию по вредительству, которое дала вам немецкая разведка? В НКВД вы его взяли тоже по заданию фашистов для организации там шпионско-заговорщической организации?
      - Да, это так и было.
      - Придя на работу в НКВД, вы перевели туда также еще одного своего сообщника Исаака Шапиро. Когда он был вами завербован?
      - Шапиро я знаю с тридцатого года. Он работал в секторе кадров Наркомзема, в котором я был начальник. У меня с ним была хорошая дружба, и я ценил его усердие и грамотность. А когда меня завербовал Артнау и просил находить людей для шпионской работы, я первым делом вспомнил про Шапиро, который был мне лично предан, и мне всегда казалось, что он Советскую власть недолюбливает и к политике партии относится с неодобрением.
      - Шапиро проводил по вашему заданию вредительскую деятельность в Наркомземе?
      - Да, проводил. Но очень недолго. Я решил взять его в ЦК, так как мне там нужны были люди для подрывной работы.
      - Он знал, что вы немецкий шпион?
      - Да, я сказал ему, что мы вместе будем работать на немецкую разведку, чтобы потом свергнуть правительство и прийти к власти, если будет война с Германией.
      - Какие ваши задания Шапиро выполнял в НКВД?
      - Он был фактически моим главным помощником, ведь я сначала назначил его начальником секретариата, а потом сделал еще и начальником первого спецотдела. У него в НКВД были большие возможности для вредительства, и он выполнял все мои задания шпионско-подрывного характера, и мои, и Фриновского. А когда Берия пришел в НКВД, он сразу распознал, что Шапиро враг, и в ноябре тридцать восьмого его арестовали69.
      - Это я знаю. Лучше расскажите, как вы завербовали Люшкова и как помогли ему скрыться в Японии.
      Ежов хорошо знал Генриха Самойловича Люшкова, выходца из Одессы, долгое время проработавшего в чекистских органах Украины.
      Он познакомился с ним в декабре 1934 года, когда Люшков, помощник начальника секретно-политического отдела в составе следственной группы выезжал в Ленинград для расследования убийства Кирова. В Москве Ежов продолжал контакты с Люшковым, когда тот стал заместителем начальника секретно-политического отдела. Но поработать им вместе в лубянском здании так и не удалось, за месяц до прихода туда Ежова Люшков приказом Ягоды был назначен начальником УНКВД по Азово-Черноморскому краю. Там в тридцать седьмом он провел большую чистку, за что по ходатайству Ежова получил орден Ленина и звание комиссара госбезопасности 3-го ранга. Его сделали начальником УНКВД по очень важному Дальневосточному краю.
      В июне 1938 года Ежов, являясь одновременно и наркомом водного транспорта, не мог уделять много внимания НКВД, и основными вопросами, включая кадровые, ведал Фриновский70, который и решил избавиться от некоторых областных и краевых руководителей. Люшков узнал об этом, у него всегда были плохие отношения с первым замнаркомвнуделом, и поэтому 12 июня он перешел границу с Маньчжурией и сдался японским оккупационным властям, чем очень подвел Ежова.
      Ежов понимал, что откреститься от Люшкова как от сообщника ему конечно же не удастся. Тот хорошо вписывался в созданную на следствии Ежовым уже при помощи Родоса подрывную организацию НКВД. Самый настоящий шпион почуял опасность и перебежал к своим хозяевам. Поэтому Ежов быстро составил в уме схему своих преступных связей с Люшковым.
      - Я завербовал Люшкова вскоре после его возвращения из Ленинграда со следствия по убийству Кирова. Тогда я уже был секретарем ЦК и Люшков знал, что я начал курировать органы. Поэтому, когда я вызвал его к себе в кабинет и намекнул, что у меня есть сведения о его связях с петлюровцами в Гражданскую войну на Украине и другие компрометирующие данные, он испугался и сразу же согласился работать на меня как на немецко-японского разведчика.
      - У вас действительно были такие сведения?
      - Нет, у меня таких сведений не было. Я все это придумал, чтобы завербовать Люшкова. Но я догадывался, что он враждебный элемент с гнусным прошлым, и оказался прав. Люшков согласился стать шпионом.
      - Каким образом вы приказали Люшкову бежать к японцам?
      Ежов на несколько секунд задумался. Он никак не мог придумать причину, по которой один из руководителей заговорщической группы в НКВД Фриновский предложил арестовать своего сообщника Люшкова. Но тут же нашел выход из положения:
      - Фриновский часто говорил мне, что ему не нравится Люшков. Он трусливый и в любой момент может всех нас выдать. По нашему заданию он выполнял важные шпионские задания для японской разведки и много знал о нашей подрывной и вредительской работе. Фриновский сказал, что его надо устранить, значит, убить. И сказал, что займется этим сам. Я решил ему не мешать.
      - Вам говорил Фриновский, как он хотел убить Люшкова?
      - Нет. Но я думаю, что он хотел его сначала арестовать, а потом уже во внутренней тюрьме отравить ядом или еще как-нибудь умертвить.
      - Ну и банда! А кто же все-таки предупредил Люшкова об опасности?
      - Я этого не знаю. Но Фриновский хотел назначить на место Люшкова Горбача из Новосибирска, а того - вызвать в Москву, как бы для новой работы, а на самом деле арестовать. Люшков, наверное, узнал, что Горбач уже на пути в Хабаровск, и скрылся через границу71.
      21 июля 1939 года
      Когда Ежова ввели в кабинет Родоса, он увидел там, кроме следователя, еще двух человек. Один из них, смуглый и черноволосый, похожий на кавказца, сидел на стуле у стены. На вид ему было лет тридцать пять, он был одет в хорошо отутюженную форму лейтенанта госбезопасности. Потом Ежов не один раз встретится с ним на допросах и узнает, что это следователь Анатолий Эсаулов72, подключившийся к его делу. В свою бытность в НКВД он не слышал о таком, скорее всего, его перетащил в Москву кто-то из людей Берия, видимо, Кобулов.
      Другой, в положенной здесь арестантам выцветшей гимнастерке, сидел на табуретке недалеко от стола следователя, опустив голову, и Ежов едва смог разглядеть его небритое лицо. Но он узнал в нем Семена Борисовича Жуковского.
      Родос с минуту разбирал на столе бумаги, сделал какую-то запись, а потом сказал, обращаясь к Жуковскому:
      - Вы знаете этого человека?
      - Да.
      - Кто это?
      - Николай Иванович Ежов.
      - А вы? - спросил Родос Ежова.
      - Да, это Семен Борисович Жуковский.
      - Родос снова что-то начал писать. Ежов взглянул в сторону Жуковского, но тот так и сидел, не поднимая глаз.
      - Подследственный Ежов, - раздался голос Родоса. - Подтвердите показания о заговорщической, вредительской и террористической деятельности бывшего замнаркома НКВД Жуковского, данные вами на допросе 17 июля этого года.
      Ежов не ожидал, что ему придется повторить при своем бывшем приятеле все сказанное им несколько дней назад Родосу. Но, видимо, и Жуковский столь "лестно" отзывался на следствии о своем бывшем начальнике, что не смотрит на него, опустив глаза.
      Несколько собравшись, Ежов начал медленно говорить:
      - Зная трусость и неуступчивость Жуковского, я не считал нужным вводить его в курс заговорщических дел. Полностью я ввел его в курс этих дел весной 1938 года. Тогда он был назначен моим заместителем и возглавлял все хозяйство НКВД и ГУЛАГа. По ГУЛАГу у нас, заговорщиков, были особые планы, о которых я дал подробные показания, и я решил Жуковского ввести в курс дела. В это время люди, которые могли изобличить Жуковского по линии его троцкистских и шпионских связей, были уже осуждены, и опасность ареста Жуковского миновала. Я рассказал Жуковскому о существовании заговора в НКВД, что заговорщическая организация связана с правительственными кругами Германии, Польши, Японии. Сейчас точно не помню, но кажется, говорил ему о нашем желании связаться с англичанами. Потом рассказал о руководящем составе заговорщической организации и о наших планах, в частности о планах террористических...
      - Какие задания вы давали Жуковскому по ГУЛАГу?
      - Заговорщические задания по ГУЛАГу, которые я давал Жуковскому, заключались в том, что в ГУЛАГ мы направляли очень большое количество скомпрометированных людей. Их нельзя было оставлять на оперативной работе, но в ГУЛАГе их сохраняли в целях создания некоторого резерва для заговоров на случай переворота в стране.
      Я поручил Жуковскому этих людей сохранять, не связываться с ними по заговорщической линии, но все заговорщические задания, которые будут поступать в ГУЛАГ, проводить через этих людей...
      - Давали ли вы террористические задания Жуковскому во время его работы в отделе оперативной техники? Говорили ли ему о террористических задачах заговора?
      - Да, говорил. Было два варианта наших планов. Первый вариант - в случае войны, когда мы предполагали провести аресты членов правительства и их физическое устранение. И второй вариант - если войны в ближайшее время не будет, то устранить руководство партии и правительства, особенно Сталина и Молотова, путем совершения против них террористических актов. Я твердо помню, что говорил это Жуковскому после того, как посвятил его в существование заговора.
      Родос, видимо, остался доволен повествованием Ежова о его антигосударственной деятельности, которую он осуществлял при помощи Жуковского. Следователь закурил папиросу и с важным видом откинулся за столом. Ежов понял, что к нему вопросов больше не будет.
      - Подследственный Жуковский, - сказал Родос, взглянув на Семена Борисовича, который сразу распрямился и поднял голову. - Получали ли вы от Ежова преступные задания, о которых он сейчас рассказал?
      Жуковский посмотрел на сидевшего напротив него Ежова и впервые встретился с ним взглядом. Но во взгляде Жуковского не было злобы и презрения к только что оговорившему его человеку. Ежов заметил на лице Жуковского только какую-то обреченность от всего происходящего в этом кабинете, тоску и безразличие.
      - Таких преступных заданий не получал и о террористических заданиях впервые слышу на очной ставке, - сказал Жуковский сдавленным голосом и снова опустил голову.
      Видимо, это было неожиданностью для Эсаулова. Он передернулся, будто его ударило током, зло посмотрел в сторону Жуковского, а потом перевел взгляд на Родоса - но теперь в его глазах была только растерянность.
      Ежов хорошо знал, что за подобный "провал" - отказ подследственного подтвердить на очной ставке данные на него показания - следователя по головке не погладят. Значит, не додавил, не доработал, не сумел убедить или заставить. Но все-таки зря Жуковский так поступил, теперь ему достанется сполна. Если следствие запланировало обвинение в заговоре, терроре и вредительстве, то нужные показания все равно "выколотят"...
      - Вы больше ничего не хотите сообщить следствию? - спросил Жуковского Родос и, получив отрицательный ответ, нажал на кнопку звонка для вызова конвоиров.
      24 июля 1939 года
      - На днях Фриновский дал показания о вашей террористической деятельности. Сейчас я вам их зачитаю: "Когда Жуковский был начальником 12 отдела, Ежов поставил перед ним задачу в выработке ядов с целью использования и для совершения терактов. Ежов, разговаривая в моем присутствии с Жуковским, сказал, что нужно поработать над вопросом ядов моментально действующих, которые можно бы применять на людях, но без видимых последствий отравления. Причем Ежов ясно говорил, что эти яды нам нужны будут для применения внутри страны".
      - Вы подтверждаете его показания, Ежов?
      - Я не могу подтвердить это. На одном из допросов я говорил, что к лаборатории этой не имел никакого отношения. Ею занимались Фриновский и Жуковский. Никаких задач по ядам я им не ставил и разговоров не вел об этих ядах.
      - Прекратите врать! Вас уличают не только Фриновский, но и Жуковский, Алехин, Дагин. Вы стояли во главе заговора и давали указания готовить яды для злодейского умертвления руководителей партии и правительства. Вот что еще показывает об этом Фриновский:
      "Должен сказать, что открытое использование прислуги для теракта было не обязательно, прислугу можно было использовать втемную, потому что лаборатория и заготовка продуктов были в руках Баркана и Дагина, они могли заранее отравить продукты, а прислуга, не зная об отравлении продуктов, могла подать их членам Политбюро.
      Жуковскому указания о подготовке ядов давал Ежов, Жуковский после ухода из 12 отдела передал эти указания Алехину, а я и Ежов эти указания неоднократно подтверждали. В 1937 и в 1938 годах было несколько совместных разговоров в кабинете Ежова между мною, Ежовым и Алехиным. Мы постоянно интересовались, как проводится эта работа в лаборатории. Дело в том, что те яды, которые вырабатывались в лаборатории, раньше имели какой-нибудь привкус или оставляли следы применения и в организме человека. Мы ставили задачу выработать в лаборатории такие яды, которые были бы без всякого привкуса, чтобы их можно было применять в вине, напитках и пище, не изменяя вкуса и цвета пищи и напитков. Предлагали отдельно изобрести яды моментального и запоздалого действия, при этом, чтобы применение их не вызвало видимых разрушений в человеческом организме так, чтобы при вскрытии трупа убитого ядами человека нельзя было установить, что в его убийстве применялись яды".
      - Что вы на это скажете?
      - Я припоминаю некоторые разговоры с Фриновским о ядах. Но не помню, чтобы давал какие-то ему указания по их изготовлению и использованию.
      - А вы вспомните, подумайте. Я же убедился, что у предателей и негодяев, вроде вас, память быстро восстанавливается в карцерах и боксах. За пару дней все вспоминают.
      - Использование ядов в целях террора против правительства обсуждалось нами, когда сорвался наш первоначальный план переворота и захвата власти.
      - Расскажите об этом подробнее.
      - Еще летом прошлого года наша организация приняла решение устроить военный переворот седьмого ноября.
      - Кто присутствовал на этом сборище и где оно происходило?
      - Собрались у меня на даче. Там были Фриновский, Евдокимов, Дагин, Журбенко73, Жуковский и Николаев-Журид. Это, так сказать, был штаб нашей подрывной организации. Да, я забыл, был еще и Литвин, он приезжал в это время в Москву в командировку.
      - Вы его специально вызвали для участия в заседании вашего бандитского штаба?
      - Да. Его присутствие было необходимо, поскольку переворот должен был произойти и в Ленинграде и он там должен был все обеспечивать.
      - Вы и Журбенко с этой целью выдвинули на начальника УНКВД по Москве и области, чтобы он здесь обеспечивал вам предательский заговор?
      - Да, это так. Я специально назначил Журбенко на эту должность перед самым приходом в НКВД Берии.
      - Продолжайте, что вы там, на даче, обсуждали?
      - Мы решили, что переворот совершат находящиеся в Москве внутренние войска, подчинявшиеся Фриновскому как первому заместителю наркома. Он же должен был подготовить боевую группу, которая бы уничтожила присутствовавших на параде членов правительства. Тогда мы решили утвердить окончательный план переворота в сентябре или октябре и разослать указания нашим людям в республики и области о том, как нужно действовать седьмого ноября.
      - И такая сходка состоялась, кто на ней присутствовал?
      - Нас было только трое - Фриновский, Жуковский и я. Или в конце сентября, или в начале октября собрались в моем кабинете.
      - И что же вы обсуждали?
      - К тому времени возможности нашей организации были сильно подорваны из-за прихода в НКВД Берии. Он сменил Фриновского, и внутренние войска мы уже не смогли использовать.
      - Почему же, он наверняка имел там своих агентов?
      - Да, у него были агенты, но, видимо, Берия уже имел информацию о нашем заговоре и почти всех их арестовали в сентябре. Я не мог предотвратить эти аресты, так как раскрыл бы себя. Тогда Фриновский предложил отменить переворот, а захватить власть путем отравления членов правительства, в первую очередь Сталина, Молотова и Ворошилова. Их смерть сразу вызвала бы в стране замешательство, мы бы этим воспользовались и захватили власть. Мы рассчитывали, что тогда можно арестовать всех неугодных нам людей в правительстве, НКВД и сделать из них заговорщиков, виновных в умертвлении вождей.
      - Ну и подлецы! Что же вас, гадов, могло остановить?
      - Фриновский тогда сказал, что отравление сделает Дагин, а яды ему дадут Алехин и Жуковский. Но нужно было подготовить яды, и мы решили произвести этот террористический акт, когда соответствующие яды будут подобраны. Договорились встретиться, когда яды будут у Дагина, и составить подробный план переворота. Но Жуковского арестовали внезапно, через несколько дней после этой встречи, а вслед за ним Алехина и Дагина, и я не знаю, получил Дагин яды или нет.
      2 августа 1939 года
      - Расскажите подробно о вредительской деятельности, осуществлявшейся вами и вашими сообщниками на хозяйственных объектах НКВД, - сказал Родос, готовясь записывать показания.
      - Сверх того большого количества хозяйственных объектов, которые были в ведении НКВД при Ягоде и которые в 1937-1938 годах получили большое развитие, то есть Колыма, Индигирка, Норильстрой и другие, мне удалось значительно расширить хозяйственную деятельность НКВД за счет новых объектов. За эти годы мне удалось провести в правительстве вопрос о передаче в ведение НКВД многих лесных массивов Наркомлеса, в связи с чем производственная программа лесных лагерей НКВД по заготовке и вывозке древесины в 1938 году составила чуть ли не половину всей программы Наркомлеса. В ведение НКВД было передано строительство имеющих важнейшее оборонное значение железнодорожных магистралей, таких, как Байкало-Амурская магистраль, железная дорога Улан-Удэ - Наушки, Сорока-Плясецкая, Ухто-Печерская магистраль и другие.
      Из чисто оборонных объектов я добился передачи в ведение НКВД строительства Архангельского судостроительного завода и почти всех пороховых целлюлозных заводов в Архангельске, Соликамске и других местах, одновременно организовав строительство десяти мелких целлюлозных заводов. По инициативе НКВД, сверх утвержденной правительством программы, Наркомвнуделу было поручено строительство крупнейшего в мире гидротехнического сооружения Куйбышевского гидроузла. Я добился передачи в ведение НКВД ряда действующих заводов оборонной промышленности. Это уже никак нельзя было мотивировать использованием труда заключенных, поскольку туда входили Павшинский завод, Тушинский завод авиамоторостроения и другие. Кроме того, НКВД организовал ряд новых заводов по своей инициативе, которые выполняли оборонную продукцию...
      - Вас что, пригласили сюда отчитываться за вклад НКВД в успешное выполнение пятилетки! - неожиданно закричал на него Родос. - Вы бандит, заговорщик, вредитель, террорист и предатель. Отвечайте по существу на заданный вам вопрос.
      Ежов сглотнул слюну и после некоторой паузы продолжил:
      - Вредительство и бесхозяйственность на стройках процветали совершенно безнаказанно.
      - Еще бы, при таком-то наркоме, - с ухмылкой сказал Родос, не отрываясь от записи.
      - Нам удалось вплотную подойти к вопросам оборонного строительства, осуществляя фактический контроль над значительной частью...
      - Кому это "нам"?
      - Ну, нашей заговорщической организации. Мне, Жуковскому, Фриновскому и другим. Я же вам раньше назвал их всех.
      Это давало нашей организации возможность в случае нужды в заговорщических целях варьировать и осуществлять различные подрывные мероприятия, которые могли способствовать поражению СССР во время войны и нашему приходу к власти. На какие районы главным образом распространялась подрывная деятельность вашей организации?
      - Наиболее насыщенной заключенными была пограничная полоса дальневосточных границ. Здесь нам легче всего было брать на себя различные задания оборонного значения ввиду отсутствия рабочей силы. Однако лагеря Дальневосточного края были дислоцированы не только вблизи границы, но мы туда направляли заключенных, преимущественно осужденных за шпионаж, диверсию, террор и другие наиболее тяжкие преступления, и почти не направляли так называемых бытовиков.
      Таким образом, по границам Дальневосточного края в непосредственном тылу Красной Армии была подготовлена активная и наиболее озлобленная контрреволюционная сила, которую мы думали использовать самым широким образом в случае осложнения или войны с японцами.
      - Люшкова вы туда специально направили? Какие ему были поставлены задания?
      - В начале 1937 года мы посовещались с Фриновским и решили, что на Дальнем Востоке нам обязательно нужно иметь своего человека, через которого мы бы поддерживали связь с японской разведкой. Он в случае нападения японцев должен был выпустить из лагерей контрреволюционеров, захватить с их помощью склады оружия и боеприпасов, а потом возглавить в тылу Красной Армии террористически-диверсионную работу, оказывая поддержку интервентам. Мы подумали и выбрали для этих целей Люшкова, которого я завербовал в нашу организацию еще в 1936 году. Тогда я и перевел его из Азово-Черноморского края и сделал его начальником НКВД по Дальневосточному краю.
      - В каких районах вы еще создали такие же шпионско-диверсионные центры?
      - Мы это делали еще и на западных границах СССР. Значительная часть заключенных-контрреволюционеров была сосредоточена на Украине, в Белоруссии, в Ленинградской области и в Карельской АССР.
      - За Ленинградскую область и Карелию у вас, конечно, отвечал Литвин?
      - Да. Я направил его туда специально в начале тридцать восьмого вместо Заковского, которому не мог полностью доверять.
      - А на Украине?
      - Там все задания, включая связь с польской и немецкой разведками, выполнял Успенский. Для этого я сделал его наркомом внутренних дел Украины.
      - Когда он был вами завербован?
      - В начале 1937 года. Он приехал в Москву из Новосибирска перед назначением на должность начальника УНКВД по Оренбургской области. Я знал, что Успенский настроен антисоветски, антипартийно, и поэтому он сразу согласился работать в нашей организации.
      - В Белоруссии у вас всем заправлял Борис Берман? Вам было известно, что он давний немецкий агент?
      - Да. Артнау сообщил мне, что Берман работает на немецкую разведку, как только я стал наркомвнуделом. Его завербовали в начале тридцатых годов, когда он был резидентом в Германии. Я сразу же установил с ним шпионскую связь, тогда он был заместителем начальника ИНО. В тридцать седьмом я специально направил его от нашей организации в Белоруссию, сделал наркомвнуделом. Там он встречался с немецкими разведчиками, получая задания и инструкции74.
      - Значит, ваша разветвленная шпионская организация в случае нападения на СССР Японии и Германии могла захватить власть не только в Москве, но и в пограничных районах, открывая дорогу интервентам. Я правильно понял это из ваших показаний?
      - Да. Именно это мы и замышляли. Отрицать такие вещи бесполезно.
      - Расскажите, велась ли вашими сообщниками контрреволюционная работа в лагерях по созданию там базы для вредительства и антисоветской деятельности?
      - В лагерях настолько была плохо поставлена работа так называемых третьих отделов и так плохо охранялись лагеря, что заключенные имели возможность создавать свои контрреволюционные группы в лагерях и сноситься с волей. Такого ряда фактов было немало. Охрана лагерей была крайне немногочисленна, подбиралась из ненадежных людей, материальное положение бойцов и начальствующего состава было очень плохое и, наконец, в качестве охраняющих во многих случаях использовались сами же заключенные. В результате так поставленной охраны было распространено массовое бегство из лагерей. С этим боролись плохо и делали это сознательно в расчете на то, что беглые из лагерей заключенные будут продолжать свою контрреволюционную деятельность и станут рассадником распространения всякого рода антисоветской агитации и слухов...
      В этот момент на столе Родоса зазвонил телефон. Следователь снял трубку. Видимо, звонило руководство, поскольку он сразу сделался внимательным и сосредоточенным. Выслушав какие-то указания, он четко отрапортовал:
      - Выезжаю немедленно, к четырем обязательно буду.
      Потом, положив трубку, вызвал конвой и сказал Ежову:
      - Допрос продолжим завтра, а вы вспоминайте, какую конкретно вредительскую работу проводили со своими сообщниками на хозяйственных объектах НКВД.
      3 августа 1939 года
      Ежов хорошо подготовился к этому допросу, и Родосу почти не приходилось задавать вопросов, он только старательно записывал его показания.
      - Заключенные в подавляющем своем большинстве были так называемыми злостными "отказниками", как правило не выполняющими заданных норм выработки, в связи с чем последние были искусственно крайне занижены, что мы тоже делали вредительски. Это обстоятельство и ряд других подрывных мероприятий заговорщической организации обусловливали необходимость все большего и большего завоза на Колыму заключенных. Правительство ежегодно отпускало на развитие Колымы огромные средства, исчисляемые сотнями миллионов рублей. Разумно расходуя эти средства, добычу на богатых Колымских месторождениях можно было бы значительно механизировать. Механизация не только сократила бы необходимость содержать на Колыме большое количество заключенных и завозить им огромную массу продовольственного и иного снабжения, но и подняла бы добычу металла, резко снизив его себестоимость. Между тем механизация вредительски тормозилась и вся добыча базировалась только на мускульной силе. В результате уже в 1938 году на Колыму было завезено свыше ста тысяч заключенных. Весь район Колымы богат не только золотом, но и многими другими ископаемыми. В частности, на Колыме имеются огромные запасы угля и других видов топлива. При сколько-нибудь внимательном хозяйственном подходе к делу можно было бы без всякого труда удовлетворить потребности Колымы в угле и даже нефти без дорогостоящего завоза из Европейской части СССР. Однако угольные месторождения Колымы никак не эксплуатируются. На Колыму можно было бы, безусловно, целиком прекратить завоз даже взрывчатых материалов и простейшего оборудования, которое также ежегодно завозится в большом количестве. Для этого надо было построить на Колыме небольшой и простейший механический завод или, вернее, мастерские, которые вполне могут делать самое простое оборудование и запчасти. Так же легко и скоро можно и должно было бы построить на Колыме небольшой завод взрывчатки, так как там имеется почти полностью необходимое для этого сырье. Наконец, на Колыму можно было бы значительно сократить завоз продовольствия. Такая возможность вполне доступна для Колымы, где можно развить мясное, рыбное и даже овощное хозяйство. Все это нами умышленно игнорировалось, и снабжение Колымы целиком ложилось на плечи государства. Я уже говорил, что район Колымы наряду с золотоносными месторождениями богат и целым рядом других редких ископаемых. Так, например, имеются большие промышленные запасы олова, сурьмы, меди, слюды и других ископаемых. Эти ценнейшие, имеющие огромное народно-хозяйственное и оборонное значение ископаемые, не разрабатываются вовсе или добываются в мизерных количествах, вроде олова, тогда как на Колыме есть все возможности одновременно с добычей золота поставить разработку и этих ископаемых, тем более что их месторождения расположены тут же рядом.
      Ясно, что параллельная добыча золота и других ценных ископаемых, так хорошо сочетающихся территориально, где, следовательно, можно наладить единое энергетическое, механическое хозяйство, в значительной степени и резко сократит себестоимость золота и других редких металлов. Эти вопросы мы умышленно, вредительски игнорировали и даже не ставили перед правительством.
      - Какую роль в этом играли иностранные разведки, с которыми вы сотрудничали?
      - Они, конечно, зная о том, что мы делаем, всячески поощряли и поддерживали нашу подрывную работу. Но ни мне, ни другим своим агентам, как мне известно, специально никаких заданий на этот счет не давали, поскольку, наверное, были уверены, что мы сами знаем, в каких направлениях лучше вести вредительство.
      - Назовите конкретные объекты, где по вашему заданию проводилось вредительство.
      - Строительство Ухто-Печерской дороги имеет решающее значение для развития добычи угля, нефти и других ценных продуктов, без которых невозможно хозяйственное развитие Северного края в целом. Между тем строительство этой дороги нами умышленно всячески затягивалось под разными предлогами и отпускаемые средства распылялись по широкому фронту работ, не давая никакого эффекта. Затяжка строительства Ухто-Печерской железной дороги объясняется главным образом отсутствием удовлетворительного проекта, который обязан предоставить НКПС. Вредители ГУЛАГа и НКПС при нашей поддержке затеяли бесконечный спор о выборе направления дороги, который уже тянется давно, а проектные и даже изыскательские работы по многим участкам до сего времени не начаты. Наконец, было необходимо не распылять средства по широкому фронту работ, а концентрировать на решающих участках по вывозу продукции. А именно строительство Ухто-Печерской магистрали надо было строго разбить на несколько очередей. В первую очередь надо было сосредоточить все силы и средства к тому, чтобы закончить строительство участка Воркута - Абезь с тем, чтобы дать выход углю. Но мы этому препятствовали, поскольку все решения были за мной. Далее, нужно было формировать строительство участка от нефтяных районов Ухты на Котельнич, и работы эти можно было вполне развернуть с двух направлений, и с Котельнича, и с Ухты. Только в последнюю очередь можно было закончить те участки, которые соединяют угольные воркутинские районы с нефтяными ухтинскими и дают таким образом выход углю и нефти в двух направлениях. Но ничего этого не было сделано из-за нашего вредительства.
      - Какую подрывную, шпионско-вредительскую деятельность вы проводили в самом ГУЛАГе?
      - Мы понимали, что расширение хозяйственных функций НКВД должно сказаться на ухудшении основной оперативной работы. Мы предполагали широко использовать систему лагерей, чтобы направлять туда скомпрометированную часть работников НКВД. Это не только пьяницы, гуляки и растратчики. Среди них были люди с троцкистским прошлым, правые, симпатизировавшие Бухарину и люди Ягоды. Фактически все они были завербованы нами, так как, посылая в ГУЛАГ, мы им намекали, что имеем на них материалы, за которые в любой момент ухватится следствие. Таким образом, мы создали особый резерв людей, готовых выполнить любое заговорщическое задание.
      Но в ГУЛАГе и без этого было много антисоветских элементов. Заговорщическое руководство ГУЛАГа было фактически бессменным. Ко времени моего прихода в НКВД ГУЛАГ возглавлял заговорщик из группы Ягоды Матвей Берман, старший брат Бориса Бермана. У него была сколочена большая антисоветская группа людей, занимающих более или менее ответственные посты в ГУЛАГе. Среди этих людей было очень много троцкистов, зиновьевцев, правых, и их было легко привлечь на нашу сторону после ухода Бермана, когда ГУЛАГ возглавил завербованный мною участник заговора Рыжов75, который и был направлен на эту работу по моей инициативе для выполнения вредительских заданий. А после его ухода в Наркомлес, ГУЛАГ возглавил связанный со мной заговорщик и шпион Жуковский, который одновременно был и моим заместителем.
      Летом 1938 года ЦК ВКП(б) неоднократно обращал мое внимание на то, что меня окружают подозрительные люди, пришедшие со мной на работу в НКВД. В ЦК был поставлен вопрос о снятии Цесарского, мне было предложено убрать с работы в НКВД Шапиро, Жуковского, Литвина. Это насторожило меня, поскольку все эти люди были моими сообщниками, а значит, о заговоре что-то могло быть известно партии. Для того чтобы как-то скрыть свою антигосударственную деятельность, мне пришлось согласиться с требованиями ЦК и я решил сплавить Жуковского без лишнего шума подальше, в провинцию. Эта попытка мною была сделана, однако она не удалась, так как к этому времени приступил к работе Берия, и Жуковский, вместо того чтобы ехать к месту назначения директором Риддерского полиметаллического комбината, был арестован.
      25 октября 1939 года
      Эсаулов вел себя пристойнее Родоса. Не только не бил, но даже не кричал на Ежова. Он и раньше бил подследственных только под пьяную руку. А в последнее время вообще не пил на службе, боялся Кобулова. С приходом Берия выпивки в НКВД прекратились. Новый нарком, в отличие от старого, не увлекался спиртным и не любил пьяниц среди подчиненных. Эсаулов быстро почувствовал это. Он вообще обладал даром угадывать желание начальства. Поэтому быстро попал в любимцы Кобулову и занял его место, когда того Берия назначил своим заместителем.
      Ежова обнадежил спокойный ритм работы с ним Эсаулова. Он понимал, что Эсаулов влиятельнее Родоса, хотя должности у них одинаковые, а по званию Эсаулов даже ниже. Эсаулов был умнее Родоса, и у Ежова появилась надежда убедить следователя в том, что его напрасно обвиняют в некоторых противоправных действиях.
      Ранее под нажимом обоих следователей он признал, что, кроме польской, работал еще на немецкую, английскую и японскую разведки, встречался с их резидентами в Москве (фамилии ни следователи, ни Ежов не придумали, оставили просто - "с резидентами"), раскрывая перед ними государственные тайны СССР.
      - Послушайте, - взмолился Ежов, - ну какой же я шпион? За мной же все время хвост, шофер или охрана. С каким резидентом я могу встречаться? И в Германии меня никто не вербовал в 1930 году. Наврал я. И про Слуцкого наврал. Не давал я Фриновскому задания отравить его, и Алехин с Заковским здесь ни при чем. Сам умер Слуцкий, от сердца. А я все наврал.
      - Не надо было врать, - сухо сказал Эсаулов, презрительно взглянув на сидящего перед ним маленького человека, у которого тряслись губы и руки и который вот-вот готов был разрыдаться в истерике.
      Эсаулов долго ухмылялся, прочитав показания Ежова о том, что тот увлекался не только женщинами, но и мужчинами.
      Вряд ли сейчас можно с уверенностью сказать, был ли Ежов извращенцем. В условиях Сухановки можно было сознаться и не только в этом, тем более что уже потом, на суде, Ежов из всех инкриминируемых ему вариантов морального разложения признает только пьянство.
      Трудно поверить, что в годы, когда гомосексуализм преследовался по закону (и не на словах, а на деле, отправили же за это певца Вадима Козина на Колыму) и когда каждый партийный работник даже невысокого ранга находился под постоянным контролем и соответствующие органы имели полную информацию о его жизни, - трудно поверить, что "голубой" Ежов мог подняться до таких высот. Бесконечные чистки, доносы, проверки, комиссии при крайне недоброжелательном отношении партаппаратчиков друг к другу, несомненно, выявили бы у него это нездоровое пристрастие. Может быть, этот грех Ежову приписали вместе с остальными, тем более что в делах нет показаний "партнеров" Ежова или свидетелей, а только его краткие признания, которые могли быть выбиты следователями.
      Известно, что настоящий карьерист, а Берия им, несомненно, являлся, всегда пытается очернить своего оскандалившегося предшественника перед вышестоящим начальством. После ареста Ежова Берия было нужно полностью дискредитировать его в глазах Хозяина, похоронить этого человека не только физически, но и морально. Обвинения бывшего наркомвнудела в шпионаже, диверсиях и вредительстве были стереотипными для всех неугодных Сталину людей и уже немного приелись, а пьянство никогда не считалось в России великим грехом. Другое дело мужеложство, за которое издревле и от церкви отлучали, и ссылали.
      Практика компрометации подследственных путем приписывания им каких-либо "сексуальных грехов" нередко применялась органами НКВД. Достаточно вспомнить случай, когда в начале пятидесятых годов следователи так называемого "сионистского договора" и "дела врачей", во главе с одиозным "Минькой" Рюминым пытались инкриминировать моральное разложение арестованной жене Молотова Полине Жемчужиной, обвиняя пожилую женщину в участии в оргиях с групповым сексом.
      - В различных документах вы сообщали о себе противоречивые и неверные сведения. Это показала проверка. Вы делали это из-за шпионских и вражеских побуждений?
      По тону следователя Эсаулова Ежов понял, что преступления, в которых он уже признался, не мог совершить питерский рабочий - чисто русский человек из пролетариата. У шпиона, вредителя, убийцы и заговорщика Ежова должны быть совершенно другие происхождение и биография, и сейчас следователь будет заниматься их корректировкой в соответствии, наверное, с уже имеющимися и согласованными с начальством заготовками.
      В принципе какая ему теперь разница, исход уже предопределен. Его признаний хватит на несколько десятков смертных приговоров. Тут уж не до биографии.
      - Да. Я умышленно искажал свою биографию. Делал я это из-за карьеристских целей, чтобы выдвинуться в партии.
      Ответ явно не удовлетворил Эсаулова. Карьеризм не преступление, и в сравнении с теми грехами, которые взял на свою душу Ежов, это детская шалость. Поэтому следователь резко бросил:
      - Не в карьеристских, а в провокаторских целях вы придумали себе другую биографию, чтобы обмануть партию, пробраться в ее руководство и разлагать ее изнутри путем вредительства и шпионства. Это было так?
      - Да. Это я делал во враждебных, провокаторских целях для борьбы против партии.
      - Теперь перейдем к выяснению тех данных, которые вы умышленно исказили. В официальных документах вы лгали, что родились в Петрограде. Сведений о вашем рождении в этом городе не обнаружено. Где вы родились на самом деле?
      Ежов задумался. Такой негодяй, как он, никак не может быть рожден в "колыбели Октябрьской революции". Видимо, все документы, подтверждающие "выигрышные" моменты его биографии, изъяты и находятся в Следчасти. Нужно придумывать и новое место рождения.
      - О месте своего рождения я знаю только со слов матери, по воспоминаниям раннего детства. Мать говорила, что родился я в городе Мариамполе, бывшей Сувальской губернии, Литва. Впоследствии уехал в Петроград. Данными о рождении в Петрограде я хотел подстроиться под коренного пролетария и старого революционера.
      - О том, что ваш отец был рабочим, вы тоже наврали?
      - Да, я наврал про это в таких же целях.
      - Кто же на самом деле был ваш отец?
      - Отец мой, Иван Ежов, родом из-под Тулы, из крестьян.
      - Зажиточных?
      - Да. Он служил в армии, в музыкальной команде, старшим музыкантом в Мариамполе. Там и женился на прислуге капельмейстера.
      - Что делал ваш отец после демобилизации?
      - Он был лесником и стрелочником на железной дороге.
      - В дореволюционном петербургском справочнике значится Иван Ежов, владелец питейного заведения. Это ваш отец?
      - Одно время отец владел чайной.
      - У нас есть сведения, что эта чайная служила еще и притоном? Это так?
      - Да. Она фактически была домом свиданий...
      - Домом терпимости.
      - Это был дом терпимости, и отец на этом зарабатывал. Когда чайную закрыли, он малярничал.
      - С применением наемного труда?
      - Не отрицаю, что в последние годы отец имел одного-двух наемных рабочих и был вроде подрядчика.
      - Про свою работу слесарем на петроградских заводах вы тоже умышленно наврали?
      - Я это сделал для приукрашивания. Слесарем я работал совсем мало, основным моим занятием всегда было портняжное ремесло.
      - А теперь скажите, к какой национальности вы принадлежите?
      - Я всегда считал себя русским и так значусь по официальным документам. Я родился в русской крестьянской семье.
      - Не скрываете ли вы действительное национальное происхождение? Ведь ваша мать из Литвы.
      - В официальных документах моя национальность значится более или менее точно.
      - Что значит "более или менее"?
      - Это значит, что моя мать родилась в Литве и поэтому по национальности является литовкой.
      - В одной из ваших анкет вы писали, что знаете литовский и польский языки. Это мать вас научила?
      - Нет. Мать и отец немного знали литовский язык, но дома на нем никогда не говорили. Я служил в Витебске в царской армии, а там было много поляков и литовцев. Вот я и выучил некоторые слова и предложения. Но говорить на этих языках я не умею, в анкете написал, что их знаю, умышленно, в провокаторских целях.
      - Следствие располагает данными, что вы знаете еврейский язык. Почему вы это скрываете?
      - Я не знаю еврейского языка, если не считать нескольких слов и выражений, которые я узнал от своих знакомых из числа евреев.
      -А вот есть сведения, что со своей женой вы часто говорили по-еврейски.
      - Это какая-то ошибка. Я не могу говорить по-еврейски. Да и жена, по-моему, знала еврейский язык плохо и никогда ни с кем из евреев на нем не говорила.
      Эсаулов, видимо, был доволен результатами сегодняшнего допроса. Он быстро дописал показания Ежова и передал их ему.
      Ежов, как обычно, прошелся по ним по диагонали, а потом быстро подписал каждую страницу. Все, нет больше русского потомственного пролетария, питерского рабочего-слесаря Николая Ежова. Теперь вместо него полулитовец мелкобуржуазного происхождения и сын владельца борделя, промышлявший когда-то портняжным делом.
      1 февраля 1940 года
      В этот день старший лейтенант госбезопасности Эсаулов подписал протокол об окончании следствия. К тому времени, то есть за неполные девять месяцев, первый следователь Ежова Сергиенко заметно продвинулся в должности: ему присвоили звание майора госбезопасности и назначили заместителем начальника Следственной части НКВД СССР. Именно он своей подписью утвердил обвинительное заключение по делу Ежова.
      Эсаулов монотонным голосом, иногда сбиваясь, зачитал обвинение. Ежову предъявлялось пять основных обвинений:
      - "1. Являлся руководителем антисоветской заговорщической организации в войсках и органах НКВД.
      2. Изменил Родине, проводя шпионскую работу в пользу польской, германской, японской и английской разведок.
      3. Стремясь к захвату власти в СССР, подготовлял вооруженное восстание и совершение террористических актов против руководителей партии и правительства.
      4. Занимался подрывной, вредительской работой в советском и партийном аппарате.
      5. В авантюристско-карьеристских целях создал дело о мнимом своем "ртутном" отравлении, организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу, и имел половые отношения с мужчинами (мужеложство)".
      Закончив чтение, Эсаулов положил документ перед Ежовым и потянулся за графином с водой.
      На текст Ежов даже не взглянул. Только теперь он понял, что произошло с ним. Смалодушничал, испугался побоев и такое на себя наговорил. Обманул партию, Сталина. Признался в преступлениях, борьбе с которыми отдал столько сил, работая и в ЦК, и в НКВД. Ведь, по сути дела, он струсил, пошел на поводу у настоящих шпионов и предателей - Берия и его своры. Что подумает о нем Сталин? Он же признался, что готовился отравить его.
      Нет, нельзя умирать с таким позором. Ведь он взял на себя преступлений больше, чем совершил Зиновьев, Каменев, Бухарин и Рыков, вместе взятые. Пусть бьют, пусть издеваются, но он не признает этих страшных обвинений. Потребует встречи с кем-нибудь из членов Политбюро и все расскажет. Об этом обязательно узнает Сталин. Тогда пусть он и решит его судьбу.
      - Вы согласны с предъявленными вам обвинениями? - спросил Эсаулов.
      - Нет, - ответил Ежов. - Я требую, чтобы со мной встретился кто-то из членов Политбюро.
      От неожиданности следователь чуть не выпустил из рук стакан с водой.
      - Что? - переспросил он.
      - Я отрицаю все, что сообщал на следствии. Вернее, то, что касается моей шпионской и заговорщической работы. Такого не было.
      - Но ведь вы подписали все протоколы допросов. Все! - прокричал Эсаулов.
      - Я сделал это, чтобы меня не били.
      - Интересно, как вы теперь докажете, что прибегли к самооговору?
      - Все, что я про себя говорил, можно проверить. С немецким чиновником Артнау я никогда не виделся, так как такого человека в природе не существует. Он мною придуман. Просто у меня не было знакомого немца, который бы мог меня завербовать. Жуковский в 1932 году в Москву не приезжал, а работал в Германии. Я познакомился с ним только через два года. И Косиор у меня в кабинете никогда не был, с Дагиным и Алехиным в ноябре тридцать восьмого не встречался. Я был государственным человеком, и все мои встречи фиксировались в журналах секретарями и охраной вплоть до моего ареста. Это легко проверить. И еще я много наговорил такого, что можно проверить. Если мне не дадут встретиться с членом Политбюро, я все это расскажу на суде.
      Лицо Эсаулова налилось кровью. От волнения он стал задыхаться. Чего-чего, но этого он не ожидал от, казалось, полностью сломленного и послушного Ежова. Что же теперь будет? Кобулов будет в ярости и, скорее всего, даст ему, Эсаулову, по морде. Но это еще полбеды. Как Богдан Захарович все это доложит товарищу Берия? Ведь на послезавтра назначено заседание военной коллегии. И тут этот гад, Ежов, выкинул такой фортель.
      Эсаулов встал из-за стола и стал ходить по кабинету. Ежов сидел низко опустив голову и чем-то напоминал плачущего подростка.
      Следователь даже не мог представить, что же теперь произойдет. Все его начальники от Сергиенко до Берия очень коварные люди. В случае опасности подставят его как миленького. Чего доброго еще припишут ему сговор с Ежовым. А это - конец. Была мысль избить до полусмерти бывшего наркома, заставить его согласиться с обвинениями. Но это еще хуже. На суде, на краю своей могилы, Ежову будет нечего терять и он расскажет все. Тогда получится, что Эсаулов не доложил об отказе подследственного признать выдвинутые против него обвинения.
      Эсаулов отправил Ежова в камеру, а сам стал думать, как лучше доложить руководству о сегодняшнем казусе.
      2 февраля 1940 года
      На следующий день Ежова привели в кабинет наркома внутренних дел в Сухановской тюрьме. Он сразу заметил, что кабинет отделан заново: шелковые занавески на окнах и дверях уступили место тяжелым портьерам из добротной ткани, панели на стенах из лакированного дерева заменили дубовыми. Стол и стулья тоже были другие. Убрали все, что имело отношение к бывшему хозяину. Здесь ничто никому не должно было напоминать о враге народа Николае Ежове.
      Берия сидел полуразвалясь в мягком кресле. Жестом левой руки он приказал конвоирам удалиться, а правой небрежно указал Ежову на стул. Видимо, Ежов сильно изменился, поскольку Берия долго рассматривал его, сверкая стеклами пенсне. Потом сказал:
      - Не по-партийному ведешь себя, Николай, по-троцкистски. Ты что, Муралов? Мрачковский? Смигла какой-нибудь? Почему вертишься, крутишься, не хочешь признать ошибок, отказываешься от своих слов?
      Ежов молчал, опустив глаза. В эти минуты он не мог смотреть на Берия.
      - Я говорил о тебе с товарищем Сталиным, - продолжал Берия своим громким гортанным голосом.
      Ежов вздрогнул и поднял голову.
      - Да, говорил. Ты сильно провинился перед партией, так считает товарищ Сталин. Виноват в том, что связался со шпионами, террористами, троцкистско-бухаринскими выродками и не только не разоблачил их, но и оказывал врагам доверие, продвигал и поощрял. Вот за что ты должен ответить.
      Берия не зря, узнав о вчерашней выходке Ежова, отложив важные дела, приехал в Сухановку. Конечно же он никогда не обсуждал со Сталиным степень виновности Ежова перед партией. Но Хозяин знал от него, что следствие по делу бывшего наркома закончено и в ближайшие дни должен состояться суд.
      Этот коротышка может сорвать суд. Черт его знает, что он может там наговорить, начнет начисто отрицать свою вину. Конечно, для закрытого заседания Военной коллегии это не так важно и высшую меру ему можно вынести всегда. Но как в этом случае поведет себя Ульрих, может быть, у него есть какие-то установки от Сталина? Как бы все это не скомпрометировало его, Берия. Хорошенькое дело - Ежов почти год водил за нос НКВД.
      Берия встал из-за стола, проследовал к встроенному в стену шкафу, достал оттуда хрустальный графин и вазу с фруктами и поставил рядом с изумленным Ежовым.
      - Выпей, успокойся. Дай я сам налью, а то у тебя руки трясутся.
      Ежов быстро опустошил стакан, взял апельсин и стал не спеша отрывать от него корку. Потом, оставив это занятие, взглянул на Берия. В этом взгляде были надежда и полная покорность.
      - Я ни в чем не виноват. Шпионом никогда не был, заговоров и убийств не готовил.
      - Опять ты за свое! Шпион не обязательно должен выдавать секреты своей страны иностранным разведкам. Шпионом считается и тот, кто своими действиями способствует этому, сознательно или несознательно. К тебе, я думаю, относится второе.
      - Каким же шпионам я оказывал содействие?
      - Люшкову, Успенскому, Литвину. Это твои ставленники. Когда их разоблачили, ты боялся их ареста, вот и предупредил. Люшков с Успенским скрылись, а Литвин застрелился. Что, не так?
      - Этого не было. Я их не предупреждал.
      - Не упрямься. Твоя вина очевидна. Но ты не враг, мы это прекрасно понимаем. Враги, начиная от твоей жены и кончая всеми этими вившимися вокруг тебя приспособленцами и подхалимами, вроде Журбенко, Цесарского, Жуковского, Шапиро, втянули тебя в заговор и шпионство.
      - Неправда, это честные люди. Просто я оговорил их.
      Берия громко рассмеялся.
      - Может быть, и Фриновский честный человек? Час назад его приговорили к расстрелу. Вел себя как последняя проститутка, сам ни в чем не хотел признаваться, все свалил на тебя. Выполнял якобы команды наркома. Ему никто не поверил, троцкистскому выродку. И Дагин, и Евдокимов, и эти "честные", которых ты только что назвал, и подонок, бывший золотопогонник, Николаев-Журид - все тебя представили заговорщиком, который чуть не силой заставлял их изменять Родине. Ты пригрел этих змей на груди, а теперь выгораживаешь, ради таких сволочей обманываешь партию, товарища Сталина.
      - Я их не выгораживаю, просто об их темных делах мне ничего не известно. Только в этом моя вина. А признался, потому что меня били.
      - Кто? Кобулов? Родос? Эсаулов? Сейчас же напиши заявление, я их накажу.
      Ежов молча покачал головой. Он понимал, что Берия для виду может санкционировать доследование. А это - продолжение мучений.
      - Значит, тебя никто не бил, просто ты не хочешь признаваться, ведешь себя как настоящий враг. Даже такие махровые троцкисты, как Радек и Раковский, после долгого вранья все-таки признались во всем, разоружились перед партией и народом. Их строго наказали, но жизнь сохранили. У них, гнилых интеллигентов, хватило на это мужества. А ты, рабочий парень, комиссар Красной Армии, который прошел огонь и воду, ведешь себя как последний трус.
      - Можете обещать, что мои родственники не будут репрессированы? Они ни в чем не виноваты. И пусть дочка останется у сестры моей бывшей жены, там ей будет хорошо.
      - Во всем этом можешь не сомневаться.
      Берия подошел к Ежову, положил ему на плечо свою тяжелую руку, налил полстакана водки.
      - Выпей и иди. Завтра ты должен вести себя достойно. И не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если сознаешься и все честно расскажешь, тебе будет сохранена жизнь.
      Ежов не поверил ни одному слову Берия. Этот циничный и беспринципный человек никогда не говорил правды, а тем более в такой ситуации. Ежов понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно и жить ему осталось от силы два дня. Но где-то в душе он был даже благодарен Берия, что тот напоследок дал ему водки, позволил хоть ненадолго уйти от страшных мыслей. И на фронте, и в Казахстане, где хозяйничали банды, он часто думал, что его могут убить. Он всегда боялся смерти, но она никогда не была так близко, как теперь.
      Но в отношении родственников Ежова Берия выполнил свои обещания - ни один из них не был репрессирован.
      3 февраля 1940 года. Финал
      Все было сделано для того, чтобы Ежов "исчез". Наркомат водного транспорта был разделен на два: морского и речного транспорта. Соответственно было назначено два новых наркома, а бывший словно в воду канул.
      Аккуратность, с которой убирали Ежова, была связана с тем, что Сталин опасался вызвать слишком широкий общественный интерес к вопросам деятельности НКВД и его руководителей. Все было проделано без обычных шумных кампаний и отрепетированных процессов. Гласное осуждение Ежова и методов работы карательных органов могло поставить под сомнение всю "большую чистку", а этого Сталин как раз и не хотел*.
      Судили Ежова в Военной коллегии Верховного суда Союза ССР на ее закрытом заседании в составе: председательствующий - армвоенюрист В.В. Ульрих, члены - бригвоенюристы Ф.А. Климин и А.Г. Суслин, секретарь военный юрист второго ранга Н.В. Козлов.
      Ежов взглянул на сидевшего за столом Ульриха, вынесшего до этого не один десяток смертных приговоров старым большевикам и занимавшегося этим отчасти в тесном сотрудничестве с Ежовым. За год после их последней встречи он ничуть не изменился, такой же грузный, медлительный. На лице у него выражение полного безразличия и презрения. А как он раньше заискивал перед Ежовым! Считал за честь встречаться с ним, на дачу к нему приезжал непременно с большим букетом цветов, коньяком и набором шоколадных конфет. Кто бы мог подумать тогда, что именно этот человек поставит последнюю точку в его биографии, Николая Ивановича.
      Ульрих, даже не взглянув на Ежова, спросил, признает ли он себя виновным. Ежов ответил, что признается во всем, кроме шпионажа и террора. Он может "признать себя виновным в менее тяжких преступлениях, но не в тех, которые ему сформулированы настоящим обвинительным заключением..."*.
      Председательствующий был вынужден констатировать этот отказ.
      Такой ответ Ежова вызвал недоумение. Неужели десять месяцев следствия его не сломили? Сломили, конечно. За это время его прилично "обработали" бывшие подчиненные и выбили нужные показания. Ежов, как он сам сказал, "по своей натуре никогда не мог выносить над собой насилия", поэтому и признался во всех обвинениях.
      Предыдущий отказ от своих показаний он объяснил тем, что "хотел снова оттянуть дело и получить каким-либо путем свидание с кем-либо из лиц Политбюро... и рассказать ему всю правду"*.
      Что же хотел довести "железный нарком" до сведения Политбюро? Может быть, еще какие-то преступления НКВД, которые он совершил лично, без санкции Хозяина? Вряд ли. В "перевыполнении плана" Ежов вряд ли бы когда раскаялся. Он не сомневался в правильности установки на "полное" выявление и разоблачение врагов. Просто он, по всей видимости, считал, что ему отомстили неразоблаченные враги народа в ЦК и в НКВД за то, что он беспощадно уничтожал их сообщников. Их имена он, наверно, и хотел сообщить Политбюро.
      Подсудимому Ежову предоставили последнее слово перед вынесением Военной коллегией приговора по его делу.
      "Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь - это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: "Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена".
      После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения. Я в течение 25 лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов. У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен...
      Косиор у меня никогда в кабинете не был и с ним также по шпионажу я связи не имел. Эту версию я тоже выдумал. На доктора Тайц я дал показания просто потому, что он уже покойник и ничего нельзя будет проверить. Тайц я знал просто потому, что, обращаясь иногда в Санупр, к телефону подходил доктор Тайц, называл свою фамилию. Эту фамилию на предварительном следствии я вспомнил и просто надумал о нем показания.
      На предварительном следствии следователь предложил мне дать показания о якобы моем сочувствии в свое время "рабочей оппозиции". Да, "рабочей оппозиции" в свое время я сочувствовал и об этом никогда не скрывал, но в самой оппозиции я участия не принимал и к ним не примыкал. Когда вышли тезисы Ленина "О рабочей оппозиции", я, ознакомившись с тезисами, понял обман оппозиции и с тех пор я был честным ленинцем.
      Со Шляпниковым я встретился впервые в 1922 году, когда приезжал к нему на хлебозаготовки. После же я Шляпникова76 никогда не встречал.
      О моей вражде к Пятакову я уже сообщал следствию. В 1931 году Марьясин пытался нас помирить, но я от этого отказался.
      В 1933-1934 годах, когда Пятаков ездил за границу, он передал там Седову статью для напечатания в "Соцвестнике". В этой статье было очень много вылито грязи на меня и на других лиц. О том, что эта статья была передана именно Пятаковым, установил я сам.
      Таким образом, имея эти инциденты с Пятаковым, я никогда не мог поддерживать с ним связи, и мои показания об установлении антисоветской связи с Пятаковым также являются вымыслом.
      С Марьясиным у меня была личная, бытовая связь очень долго. Марьясина я знал как делового человека, и его мне рекомендовал Каганович, но потом я с ним порвал отношения. Будучи арестованным, Марьясин долго не давал показаний о своем шпионаже и провокациях по отношению к членам Политбюро, поэтому я и дал распоряжение "побить" Марьясина. Никакой антисоветской связи с группами и организациями троцкистов, правых и "рабочей оппозиции", а также ни с Пятаковым, ни с Марьясиным и другими я не имел.
      Никакого заговора против партии и правительства я не организовывал, а наоборот, все зависящее от меня я принимал к раскрытию заговора. В 1934 году я начал вести дело "О кировских событиях". Я не побоялся доложить в Центральный Комитет о Ягоде и других предателях ЧК. Эти враги, сидевшие в ЦК, как Агранов и другие, нас обводили, ссылаясь на то, что это дело рук латвийской разведки. Мы этим чекистам не поверили и заставили открыть нам правду об участии в этом деле протроцкистской организации. Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве С.М. Кирова, я видел, как чекисты хотели замазать это дело. По приезде в Москву я написал обстоятельный доклад по этому вопросу на имя Сталина, который немедленно после этого собрал совещание.
      При проверке партдокументов по линии КПК и ЦК ВКП(б) мы много выявили врагов и шпионов разных мастей и разведок. Об этом мы сообщили в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который вызвал к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода был этим очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы.
      Спрашивается, для чего бы я ставил неоднократно вопрос перед Сталиным о плохой работе ЧК, если бы я был участником антисоветского заговора.
      Мне теперь говорят, что все это ты делал с карьеристской целью, с целью самому пролезть в органы ЧК. Я считаю, что это ничем не обоснованное обвинение, ведь я, начиная вскрывать плохую работу органов ЧК, сразу же после этого перешел к разоблачению конкретных лиц. Первым я разоблачил Сосновского - польского шпиона. Ягода же и Менжинский подняли по этому поводу хай и вместо того, чтобы арестовать его, послали работать в провинцию. При первой же возможности Сосновского я арестовал. Я тогда не разоблачал Миронова и других, но мне в этом мешал Ягода. Вот так было и до моего прихода на работу в органы ЧК.
      Придя в органы НКВД, я первоначально был один. Помощника у меня не было. Я вначале присматривался к работе, а затем начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка. Таким образом, я, "польский шпион", начал свою работу с разгрома польских шпионов. После разгрома польского шпионажа я сразу же взялся за чистку контингента перебежчиков. Вот так я начал свою работу в органах НКВД. Мною лично разоблачен Молчанов, а вместе с ним и другие враги народа, пролезшие в органы НКВД и занимавшие ответственные посты. Люшкова я имел в виду арестовать, но упустил его, и он бежал за границу.
      Я почистил 14 000 чекистов. Но моя вина заключается в том, что я мало их чистил. У меня было такое положение. Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в то же время сам думал: ты сегодня допрашиваешь его, а завтра я арестую тебя. Кругом меня были враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил лишь только их в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа.
      Мои взаимоотношения с Фриновским. Я все время считал его "рубахой-парнем". По службе же я неоднократно имел с ним столкновения, ругая его, и в глаза называл дураком, потому что он, как только арестуют кого из сотрудников НКВД, сразу же бежал ко мне и кричал, что все это "липа", арестован неправильно и т. д. И вот почему на предварительном следствии в своих показаниях я связал Фриновского с арестованными бывшими сотрудниками НКВД, которых он защищал. Окончательно мои глаза открылись по отношению к Фриновскому после того, как провалилось одно кремлевское задание Фриновскому, о чем сразу же доложил Сталину.
      Показания Фриновского, данные им на предварительном следствии, от начала до конца являются вражескими. И в том, что он является ягодинским отродьем, я не сомневаюсь, как и не сомневаюсь в его участии в антисоветском заговоре, что видно из следующего: Ягода и его приспешники каждое троцкистское дело называли "липой", и вот под видом этой "липы" они кричали о благополучии, о затухании классовой борьбы. Став во главе НКВД СССР, я сразу же обратил внимание на это "благополучие" и весь огонь направил на ликвидацию такого положения. И вот в свете этой "липы" Фриновский всплыл как ягодинец, в связи с чем я и выразил ему политическое недоверие.
      Мои взаимоотношения с Евдокимовым. Евдокимова я знаю, мне кажется, с 1934 года. Я считал его партийным человеком, проверенным. Бывал у него на квартире, он - у меня на даче. Если бы я был участником заговора, то, естественно, должен быть заинтересован в его сохранении, как участник заговора. Но есть же документы, которые говорят о том, что я, по силе возможности, принимал участие в его разоблачении. По моим же донесениям в ЦК ВКП(б) он был снят с работы...
      Если взять мои показания, данные на предварительном следствии, два главных заговорщика - Фриновский и Евдокимов - более реально выглядели моими соучастниками, чем остальные лица, которые мною же лично были разоблачены.
      Но среди них есть и такие лица, которым я верил и считал их честными, как Шапиро, которого я и теперь считаю честным, Цесарский, Пассов77, Журбенко и Федоров78. К остальным же лицам я всегда относился с недоверием. В частности, о Николаеве-Журиде я докладывал в ЦК, что он продажная шкура и его можно покупать.
      Участником антисоветского заговора я никогда не был. Если внимательно прочесть все показания участников заговора, будет видно, что они клевещут не только на меня, но и на ЦК и на правительство.
      На предварительном следствии я вынужденно подтвердил показания Фриновского о том, что якобы по моему поручению было сфальсифицировано ртутное отравление. Вскоре после перехода на работу в НКВД СССР я почувствовал себя плохо. Через некоторое время у меня начали выпадать зубы, я ощущал какое-то недомогание. Врачи, осмотревшие меня, признали грипп. Однажды ко мне в кабинет зашел Благонравов, который в разговоре со мной между прочим сказал, чтобы я в Наркомате кушал с опасением, так как здесь может быть отравлено. Я тогда не придал этому никакого значения. Через некоторое время ко мне зашел Заковский, который, увидя меня, сказал: "Тебя, наверное, отравили, у тебя очень паршивый вид". По этому вопросу я поделился впечатлением с Фриновским, и последний поручил Николаеву-Журиду немедленно произвести обследование воздуха в помещении, где я находился. После обследования было выяснено, что в воздухе находились пары ртути, которыми я и был отравлен. Спрашивается, кто же пойдет на то, чтобы в карьеристских целях за счет своего здоровья поднимать свой авторитет. Все это ложь.
      Меня обвиняют в морально-бытовом разложении. Но где же факты? Я 25 лет был на виду у партии. В течение этих 25 лет все меня видели, любили за скромность, за честность. Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол. Где же мое разложение?
      Я понимаю и по-честному заявляю, что единственный способ сохранить свою жизнь - это признать себя виновным в предъявленных обвинениях, раскаяться перед партией и просить ее сохранить мне жизнь. Партия, может быть, учтя мои заслуги, сохранит мне жизнь. Но партии никогда не нужна была ложь, и я снова заявляю вам, что польским шпионом я не был и в этом не хочу признавать себя виновным, ибо это мое признание принесло бы подарок польским панам, как равно и мое признание в шпионской деятельности в пользу Англии и Японии и принесло бы подарок английским лордам и японским самураям. Таких подарков этим господам я преподносить не хочу.
      Когда на предварительном следствии я писал якобы о своей террористической деятельности, у меня сердце обливалось кровью. Я утверждаю, что я не был террористом. Кроме того, если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело.
      Все, что я говорил и сам писал о терроре на предварительном следствии, - "липа".
      Я кончаю свое последнее слово. Я прошу Военную коллегию удовлетворить следующие мои просьбы.
      Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений.
      Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ее старость и воспитать мою дочь.
      Прошу не репрессировать моих родственников - племянников, так как они совершенно ни в чем не виноваты.
      Прошу суд тщательно разобраться с делом Журбенко, которого я считал и считаю честным человеком, преданным делу Ленина - Сталина.
      Я прошу передать Сталину, что я никогда в жизни политически не обманывал партию, о чем знают тысячи лиц, знающие мою честность и скромность. Прошу передать Сталину, что все то, что случилось со мной, является просто стечением обстоятельств и не исключена возможность, что к этому и враги приложили свои руки, которых я проглядел. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах"*.
      Суд удалился на совещание. По возвращении с совещания председательствующий объявил приговор.
      "Приговор
      Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила:
      Ежова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере уголовного наказания расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего.
      Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно..."**
      Николай Ежов так ничего и не понял. Этот коммунист-фанатик был слишком "зомбирован" системой и не был способен мыслить самостоятельно, ощущать реальность. Он, втравленный Сталиным в охоту на врагов народа, видел вокруг себя только вредителей, шпионов, диверсантов и думал, что это они, а не Хозяин, бросили его в тюрьму и отдали под суд.
      Ежова расстреляли на следующий день. Справка о приведении приговора в исполнение находится в первом томе его уголовного дела № 510.
      "Секретно
      Справка
      Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в г. Москве 4.2.1940.
      Акт о приведении приговора в исполнение хранится в особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР, том № 19, лист № 186.
      Нач. 12-го отделения (спецотдела НКВД СССР)
      Лейтенант госбезопасности Кривицкий"*.
      В деле Ежова много загадок. Даже такая простая и отработанная в НКВД процедура, как расстрел, по-разному интерпретируется некоторыми авторами.
      По данным писателя Бориса Камова**, Ежова перед экзекуцией раздели до гола и отдали на расправу его бывшим подчиненным, которые стали его зверски избивать. Больше всех старался один полковник, хотя такого звания тогда в госбезопасности не было.
      "В комнату для исполнения с желобками в полу и другими конструктивными усовершенствованиями, - пишет Б. Камов, - Ежова приволокли. И он уже мало чем напоминал живое существо. По одной версии, стрелять уже не было никакой нужды. И выстрелы были сделаны для порядка. А по другой - почти все сопровождающие пожелали разрядить в ненавистного наркома свои браунинги. Многие пистолеты были наградными, с серебряными монограммами на рукоятках".
      В этом можно усомниться. Во-первых, приведение в исполнение смертного приговора было секретным мероприятием в НКВД, к которому не допускались даже его высокопоставленные сотрудники, и делать из него описанное Камовым побоище, нечто среднее между расправой с карманником на восточном базаре и расстрелом 26-ти бакинских комиссаров, никто бы не стал. Во-вторых, автор в недостаточной степени владеет информацией, признаваясь в том, что не знает, судили наркома, прежде чем казнить, или нет, и неверно сообщает читателям, что Ежова арестовали вместе с женой. Как известно, ко времени ареста он уже был вдовцом.
      Весьма необычную картину казни Ежова приводит в своей книге "Два сталинских наркома" В.А. Ковалев*.
      "По рассказам очевидцев, в свои последние мгновения в глубоком сыром подвале Сухановской тюрьмы маленький тщедушный человек долго (?!) метался меж четырех стен, уворачиваясь (?!) от пуль. Казалось, они его не брали. Но это уже скорее напоминало конвульсию. Живым из этого подвала не выходил никто..."
      Столь неточную стрельбу исполнителей приговора трудно объяснить. Скорее всего, перед прощанием со своим бывшим шефом они с горя или с радости крепко выпили. Другого объяснения нет, поскольку для бывшего хозяина Лубянки уж наверное бы нашли хотя бы одного "ворошиловского стрелка".
      Тем не менее Ежова расстреляли. Не известно, сколько извели на это патронов и послали ли пули в качестве сувениров Берия.
      Судьба Ежова была окутана таинственностью. О нем ходило много слухов.
      Говорили, что, будучи шпионом, он сумел убежать за границу и живет в Германии, консультируя Гитлера; что ему дали большой срок и он сидит в одиночной камере в Сухановке и даже не выходит на прогулки; что его видели уже во время войны, в одном из колымских лагерей, и еще много всяких несуразиц.
      "...По линии НКВД, - пишет публицист Игорь Бунич, - было распущено о судьбе Ежова два слуха. Первый, что он сошел с ума и сидит на цепи в сумасшедшем доме, и второй, что он повесился, нацепив на грудь табличку, где называет себя не совсем корректным для печати словом"*.
      Вряд ли чекистам было выгодно распространять столь нелепую дезинформацию о судьбе своего бывшего командира. Слухи часто рождаются сами по себе, когда отсутствует правда...
      ПРИЛОЖЕНИЯ
      Стенограмма доклада наркома НКВД Н.И. Ежова на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года
      23 февраля 1937 г. Вечернее заседание
      Молотов79. Товарищи, разрешите объявить заседание пленума открытым. К повестке дня есть замечания у членов пленума? (Голоса с мест. Нет.) Нет возражений? (Голоса с мест. Нет.) Утверждается. Начнем с первого вопроса Дело Бухарина и Рыкова. Доклад т. Ежова.
      Ежов. Товарищи, на прошлом Пленуме Центрального Комитета партии, на основании показаний Каменева, Пятакова, Сокольникова, Сосновского, Угланова и Куликова, я докладывал о существовании антисоветской организации правых, которую возглавлял центр в составе: Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Я тогда докладывал Пленуму ЦК партии о том, что члены центра Бухарин, Рыков, Томский, Угланов: во-первых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистско-зиновьевского объединенного блока; во-вторых, знали о существовании подпольного антисоветского троцкистского параллельного центра; в-третьих, были осведомлены о том, что троцкистско-зиновьевский объединенный блок и троцкистский параллельный центр в своей борьбе против партии и Советского правительства перешли к методам террора, диверсии, вредительства; в-четвертых, были осведомлены об изменнической платформе троцкистско-зиновьевского блока, направленной к реставрации капитализма в СССР при помощи иностранных фашистских интервентов и, наконец, в-пятых, члены центра Бухарин, Угланов и Рыков стояли на той же платформе, контактировали антисоветскую деятельность своей правой организации с организацией троцкистов.
      Ввиду серьезности тех обвинений, которые были предъявлены Бухарину и Рыкову, предыдущий Пленум Центрального Комитета партии, по предложению т. Сталина, вынес постановление о том, чтобы вопрос о конкретной вине кандидатов в члены ЦК ВКП(б) Бухарина и Рыкова перенести на настоящий Пленум с тем, чтобы за это время произвести самое внимательное и добросовестное расследование антисоветской деятельности правых, в частности конкретной вины Бухарина и Рыкова. Руководствуясь этим постановлением Пленума ЦК, за это время расследована деятельность организации правых и причастность к ней Бухарина и Рыкова, которая выразилась в основном в следующем:
      1. В Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону, свердловске, Саратове, Иваново-Вознесенске, Хабаровске и в некоторых других городах были допрошены и передопрошены вновь троцкисты Пятаков, Радек, Яковлев, Белобородов и многие другие активные участники организации правых, большинство из которых, известные вам Угланов, Котов, Яковлев, Слепков Александр, Слепков Василий, Астров, Цетлин, Луговой, Розит, Сапожник[ов]... (перечисляет), Козлов, Шмидт Василий и многие другие. Все перечисленные участники организации правых, равно как и троцкисты, дали исчерпывающие показания о всей антисоветской деятельности организации правых и своем личном участии в ней. Они целиком подтвердили те обвинения, которые были предварительно предъявлены Бухарину и Рыкову на предыдущем Пленуме и дополнили большим количеством новых фактов.
      Эти факты не оставляют сомнения в том, что до последнего времени существовала относительно разветвленная организация правых во главе с Бухариным, Рыковым, Томским и Углановым. Расследование деятельности правых, по нашему мнению, произведено с достаточной тщательностью и объективностью. Объективность этого расследования подтверждается следующими фактами: во-первых, совершенно в различных городах, различными следователями, в разное время опрошены десятки активнейших участников организации правых, которые в разное время и в разных местах подтвердили одни и те же факты. Таким образом, у следствия имелась возможность объективного сопоставления показаний десятков арестованных, которые подтвердили в основном - с отдельными мелкими отклонениями применительно к индивидуальной антисоветской деятельности каждого - все показания.
      Во-вторых, товарищи, многие из активнейших участников организации правых, и в частности такие ближайшие друзья Бухарина, его ученики, как Ефим Цетлин, Астров, сами изъявили добровольное согласие рассказать Наркомвнуделу и партийному органу всю правду об антисоветской деятельности правых за все время их существования и рассказать все факты, которые они скрыли во время следствия в 1933 году. В-третьих, для объективности проверки показаний Политбюро Центрального Комитета устроило очную ставку Бухарина с Пятаковым, Радеком, Сосновским, Куликовым, Астровым. На очной ставке присутствовали тт. Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Орджоникидзе, Микоян и другие члены Политбюро. Все присутствовавшие на очной ставке члены Политбюро ЦК неоднократно ставили перед всеми арестованными троцкистами и правыми вопрос, не оговорили ли они Бухарина и Рыкова, не показали ли лишнего на себя. Все из арестованных целиком подтвердили свои показания и настаивали на них.
      Вы сами понимаете, товарищи, что у арестованных, которые говорят не только о деятельности других, не в меньшей мере, а в большей о своей собственной антисоветской деятельности, соблазн был большой, когда задавался такой вопрос, ответить отрицательно, отказаться от показаний. Несмотря на это, все подтвердили эти показания.
      Рыкову была дана очная ставка с людьми, с которыми он сам пожелал иметь очную ставку. Ближайшие работники в прошлом, лично с ним связанные Нестеров, Рагин, Котов, Шмидт Василий, - все они подтвердили предварительные показания на очной ставке, причем несмотря на строжайшее предупреждение о том, что ежели они будут оговаривать и себя и Рыкова, то будут наказаны, они тем не менее свои предварительные показания подтвердили. Больше того, в этих очных ставках дали целый ряд новых фактов, напоминая Рыкову об отдельных разговорах, об отдельных директивах, которые от него получали, и об отдельных фактах, которые не смог даже отрицать Рыков.
      Таким образом, товарищи, мы считаем, что документальный и следственный материал, которым мы располагаем, не оставляет никаких сомнений в том, что до последнего времени существовала и действовала антисоветская организация правых, члены которой, подобно троцкистам и зиновьевцам, ставили своей задачей свержение советского правительства, изменение существующего в СССР советского общественного и государственного устройства. Подобно троцкистам и зиновьевцам, они встали на путь прямой измены родине, на путь террора против руководителей партии и Советского правительства, на путь вредительства и диверсий в народном хозяйстве. Из этих же материалов следствия и документов вытекает, что виновность Бухарина и Рыкова вполне доказана, виновность в тягчайших преступлениях против партии и государства, которые им предъявлялись на предыдущем Пленуме и о котором я собираюсь докладывать сейчас.
      Переход к конкретному изложению следственных и документальных материалов, которые имеются в нашем распоряжении, я считаю необходимым оговориться, что я не буду касаться истории вопроса, хотя имеется очень много интересных с точки зрения исторической фактов развития организации правых и ее борьбы против партии. Я буду этих фактов касаться только постольку, поскольку они имеют отношение к обсуждению сегодняшнего вопроса.
      Если остановиться на возникновении и развитии антисоветской организации правых, то на основании материалов следствия и документальных материалов ее деятельность можно разбить примерно на три этапа. Первый этап - это 1921-27 гг., когда зародилась организация правых в виде школки Бухарина, с одной стороны, и в виде известных тред-юнионистски настроенных кадров профсоюзников, возглавляемых Троцким, - с другой, которые впоследствии превратились в одну из основных и главных частей организации правых. Второй этап - 1927-30 гг., когда к школке Бухарина, к профсоюзникам потянулись все правооппортунистические группы, возглавляемые Рыковым в советском аппарате, Томским - в профсоюзном, Углановым - в московской партийной организации. Все вместе они к июньскому Пленуму ЦК 1928 года образовали вполне сколоченную фракцию со своей платформой, внутрифракционной дисциплиной и своим централизованным руководством. Наконец, третий этап - 1930-37 гг. (я здесь объединяю), когда организация правых уходит в подполье, отказывается от открытого отстаивания своих взглядов, двурушнически маскируя свое отношение к линии партии, к руководству партии и постепенно скатывается к тактике террора, к организации повстанчества в деревне, к организации забастовок и, наконец, к диверсии и вредительской деятельности в народном хозяйстве.
      Разрешите мне на первых двух этапах не останавливаться, взяв здесь только два наиболее важных факта. Первый факт, имеющий отношение к первому этапу развития организации правых, следующий. Из всей своей многолетней борьбы против Ленина Бухарин, к сожалению, вынес один урок: он своей школе прямо говорил, что Ленин бил меня потому, что я не имел организованной группы своих единомышленников. Поэтому, после смерти Ленина он сразу же начинает сколачивать группу своих единомышленников (Микоян. Герой большой он.), которая впоследствии оформляется в известную всем школку Бухарина. Уже тогда эта школка представляла совершенно законченную фракционную группу со своей программой, со своей внутрифракционной дисциплиной. Вся эта школка воспитывалась на противопоставлении Бухарина Ленину. Вся школка считала, что Бухарин в своей борьбе и в своих взглядах по вопросам советской экономики, по вопросам учения о государстве, об империализме был прав, тогда как Ленин ошибался. Об этом говорят все участники бухаринской школки до единого. Причем Бухарин этого и не скрывал. Он прямо воспитывал их в этой школе на таком противопоставлении себя Ленину. Больше того, он себя воспитывал не только на противопоставлении Ленину, но и на противопоставлении Центральному Комитету партии, считая, что Центральный Комитет партии тоже проводит неправильную политику. От этой школки молодых бухаринцев никаких секретов буквально не существовало. Все секреты, все вопросы Политбюро. Которые обсуждались, - а как известно Бухарин был членом Политбюро, - они обязательно обсуждались и в школке.
      Второй факт, товарищи, имеющий отношение ко второму этапу. Всем известно, что лидеры правой оппозиции в 1928 году и позже доказывали, что у них никаких фракций не существует, тем более не существует никакой нелегальной организации. Они утверждали, что все дело сводится к тому, что правые по-своему честно, каждый в отдельности, не связанные фракционной дисциплиной, отстаивали и защищали свои неправильные взгляды. Факты говорят обратное. Уже к 1928 году вполне сложилась законченная фракция правых, которая противопоставляла свою линию линии ЦК ВКП(б). Сложилась она, как я уже говорил, с одной стороны, из школки Бухарина, из правооппортунистических тред-юнионистов профсоюзников, из некоторых работников-хозяйственников из хозяйственно-советского аппарата, и наконец, из некоторых руководящих партийных работников Московской партийной организации.
      Факт третий, имеющий отношение к этому же периоду, - это тот, что уже в 1928 году правые для руководства всей фракционной деятельностью и борьбой своей против партии создали руководящий центр, в который вошли Рыков, Бухарин, Томский, Шмидт, Угланов и Угаров. Как сейчас установлено материалами следствия и документами, этот центр руководил всей фракционной борьбой правых. Все выступления правых на пленумах ЦК, на активах партийной организации в течение 28-29 гг. предварительно обязательно обсуждались в этом центре. Больше того, известная антипартийная вылазка правых на съезде профсоюзов, где они пробовали свои силы, руководилась целиком этим фракционным центром. Во время заседаний съезда центр почти беспрерывно заседал на квартире у Томского, установив дежурства. Все время дежурили либо Рыков, либо Бухарин, либо Томский, либо другие. Такие выступления, например, как выступления Котова и Розита на апрельском Пленуме Центрального Комитета в 1929 году, тезисы их утверждались, предварительно центром просматривались, и только после этого они выступали.
      Вот таковы основные факты, которые я считал необходимым отметить из деятельности правых на первом этапе развития этой организации и на втором. Что касается третьего, основного и главного этапа, то он рисуется примерно в следующем виде. После поражения правых на ноябрьском Пленуме ЦК в 1929 году центр правых приходит к убеждению, что открытая атака против партии безнадежна и обречена на провал. Продолжая стоять на своих правооппортунистических позициях, центр правых, в целях сохранения своих кадров от окончательного разгрома, встал на путь двурушнической капитуляции. В надежде, что удастся в ближайшее время начать новую атаку против партии, центр обсуждает целый план, всю тактику двурушничества. Здесь учитываются ошибки троцкистов, ошибки зиновьевцев и разрабатывается буквально до деталей план двурушнической подачи заявлений. План этот заключается в следующем: первое - всем причастным к организации правых членам партии, которые не известны еще партийным организациям как активно связанные с правыми, дается директива конспирировать свои связи до поры до времени и никуда не вылезать, никаких заявлений не подавать. Особая тактика вырабатывается для москвичей, в особенности для членов Центрального Комитета от московской организации.
      Во время ноябрьского Пленума ЦК в 1929 г. заседает центр и в центре предлагают Угланову, Котову и Куликову на ноябрьском Пленуме ЦК выступить с покаянными речами и подать заявление. Какая цель преследуется? Цель следующая: во что бы то ни стало сохранить московскую группу работников, сохранить Угланова, так как на ближайшее время намечалась, когда оправятся, новая драка, новая атака против ЦК партии. Как известно, Угланов, Котов и Куликов, тогдашние члены Центрального Комитета, выступили с таким заявлением и подали покаянное заявление с отказом от своих правооппортунистических взглядов и о разрыве с правой оппозицией. Известно также, товарищи, что Бухарин, Рыков и Томский подали эти заявления значительно позже. Сейчас вот этот факт и Рыков и Бухарин не прочь изобразить следующим образом: "Что же, де, вы нам приписываете существование какой-то фракции со своей дисциплиной и т.д., а я вот узнал относительно подачи заявления с капитуляцией, с отказом от правых взглядов только на самом Пленуме ЦК. Даже больше того, я был настолько возмущен, считая это ударом в спину". На деле этот "удар в спину" был довольно мягким, потому что он обсуждался заранее, да и никакого удара здесь не было. Весь план строился только с расчетом сохранить во что бы то ни стало верхушку московской организации правых, упрочить их положение с тем, чтобы при первой возможности начать новую атаку против ЦК партии.
      Дальше, товарищи, уже после подачи заявления Рыковым, Бухариным и Томским центр дает указание своим сторонникам на местах немедленно капитулировать. Кстати сказать, в то время проходили пленумы крайкомов, обкомов и ЦК нацкомпартий, собирались активы, где обсуждался вопрос, связанный с борьбой правой оппозиции против партии и с осуждением этой борьбы. На большинстве этих пленумов и активов активные правые, в особенности из числа бухаринских учеников, самым ярым образом выступали в защиту своих старых правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского. И для них "приказ", как его называет Слепков, приказ по фракции относительно немедленной подачи заявления с отказом был совершенно неожиданным. Не обошлось и без курьезов, например, такой курьез: Слепков, будучи на пленуме крайкома в Самаре... утром выступает с речью в защиту своих позиций, в защиту правых позиций, в защиту Бухарина, Рыкова и Томского; во время обеденного перерыва приходит к себе в гостиницу, или к себе на квартиру, получает директиву от Бухарина с нарочным немедленно капитулировать. На вечернем заседании он выступает с покаянной речью, отказывается от всех своих убеждений, осуждает правых. И как он теперь говорит: "до того обидно было, что я всю ночь проплакал, потому что меня поставили в такое идиотское положение". Вот, товарищи, таким образом и в момент подачи покаянных заявлений никакого сомнения не было, что действовало централизованное руководство фракции правых, которое давало приказ капитулировать, разрабатывая в то же время план этой капитуляции во всех деталях.
      Так, товарищи, обстоит дело с якобы искренним отказом Бухарина, Рыкова и Томского от отстаивания своих позиций в борьбе против партии. Они встают на путь двурушничества, переходят в подполье с тем, чтобы при первой возможности активизировать свою антисоветскую деятельность.
      К этому времени, товарищи, т. е. к началу 1930 года, или к 1930 году, принимая во внимание все маневры правых, мы имели сложившуюся организацию правых, примерно в следующем виде. Правые имели свой центр в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. Второе - для объединения руководства подпольной деятельностью правых, работающих в Москве, был образован так называемый московский центр, в состав которого входят: Угланов, Куликов, Котов, Матвеев, Запольский, Яковлев. В то же время на местах, на периферии складываются группы правых из числа активнейших участников организации и, главным образом, учеников школки Бухарина, которые решением ЦК были посланы для работы на местах. Такие группы складываются: в Самаре - группа Слепкова, в которую входят Левин, Арефьев, Жиров; в Саратове - группа Петрова [Петровского П.Г.] в составе Зайцева, Лапина [Лапкина В.С.]; в Казани - группа Васильева; в Иванове - группа Астрова; в Ленинграде - группа Марецкого в составе Чернова и др.; в Новосибирске - группа Яглома и Кузьмина; в Воронеже - группа Сапожникова и несколько позднее Нестерова; в Свердловске - группа Нестерова.
      Вот эти группы к 1930 году более или менее оформились, организовались с своей фракционной дисциплиной и делали все попытки для того, чтобы вербовать себе сторонников. Они существовали вплоть до 1932 г. с небольшим изменением в своем составе, когда многие из этих участников были изобличены в антисоветской деятельности, подверглись репрессиям, значительная часть была арестована после известной всем конференции правых, состоявшейся в Москве в августе 1932 года. Часть была арестована в связи с разоблачением группы Рютина, и после 1932-33 гг. члены организации уходят в еще более глубокое подполье. Члены центра и их сторонники на местах поддерживают связь друг с другом только по цепочке. Если в 1932-33 гг. мы имели большое количество фактов совещаний, собраний и даже конференцию, то в последующие годы всякие совещания запрещаются и связь налаживается только на началах персональных встреч. Так, товарищи, обстоит дело с возникновением и развитием антисоветской организации правых, так, как она рисуется по материалам следствия и тем документам, которые имеются в нашем распоряжении.
      Какова же политическая платформа организации правых на протяжении ее существования? Я, товарищи, здесь не стану касаться всем известных отдельных документов, которые подавали правые в свое время ЦК партии, а начну с характеристики тех документов, которые имеются, по крайней мере, в нашем распоряжении сейчас.
      В 1929 году, мысли были такие и до 1929 года, правые считали нужным обобщить отдельные разрозненные свои записки, свои разногласия с партией в какой-то единый документ. Была попытка составить такой платформенный документ с тем, чтобы подать его в Центральный Комитет партии. Такой документ был составлен. Однако члены партии центра правых не решались его подать в ЦК партии, скрыли его от Центрального Комитета партии. Правда, они его не скрывали от троцкистов и зиновьевцев. Бухарин, например, показал этот документ Пятакову. Осведомлен был об этом документе и Каменев. Однако Центральному Комитету партии они не представили его. Достаточно осведомлены об этом документе, обобщающем, были и члены своей организации.
      Я не стану в подробностях касаться этого документа. Скажу только, что он не имеет актуального значения для обсуждения сегодняшнего вопроса. Скажу только одно, что документ более или менее откровенно излагает предложения, которые по существу вели к капиталистической реставрации в СССР, обвиняя всякого рода совершенно нетерпимыми, гнусными выпадами Центральный Комитет партии. В том числе сползая на троцкистские рельсы, правые излагают в нем несогласие по всем коренным вопросам нашего социалистического строительства и вносят свои предложения.
      Этот документ не увидел свет. Правые его скрыли. Актуального значения, повторяю, для обсуждения сегодняшнего вопроса он не имеет. Я его коснулся только мельком и хочу перейти к более поздним документам. В первую очередь необходимо остановиться на так называемой рютинской платформе. Прежде всего она объединяет и таинственную рютинскую платформу. Появление этой платформы трактовалось по-разному. Основное, что было выявлено, это то, что существовала какая-то дикая группа, связанная с правыми, которая была более репрессивно настроена. Они решили обобщать все свои настроения и умонастроения в качестве платформы. Итак, эта дикая группа пускает в распространение эту платформу. Эту платформу распространили и правые, и сами рютинцы, и зиньевцы, и троцкисты. Немножечко, так сказать, удивлены были, что, например, Рыков давал такие указания своим ближайшим помощникам связаться с правой организацией. Бухарин говорит, что это документ не существующий, говорит, что его ГПУ выдумало.
      А вот какова же картина появления этого документа, его природа, на самом деле как она рисуется на основании следственных материалов, которыми мы располагаем. Сейчас, товарищи, совершенно бесспорно доказано, что рютинская платформа была составлена по инициативе правых в лице Рыкова, Бухарина, Томского, Угланова и Шмидта. Вокруг этой платформы они предполагали объединить все несогласные с партией элементы: троцкистов, зиновьевцев, правых. По показаниям небезызвестного всем В. Шмидта, дело с ее появлением рисуется примерно следующим образом.
      В связи с оживлением антисоветской деятельности различного рода группировок, правые весной 1932 года решили во что бы то ни стало составить политическую платформу, на основе которой можно было бы объединить всю свою организацию и привлечь к ней все группы.
      С этой целью весной 1932 года на даче у Томского в Болшеве был собран центр правых в составе: Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и Шмидта. На этом совещании члены центра договорились по всем основным принципиальным вопросам платформы, набросали ее план. Шмидт рисует, что даже нечто вроде тезисов было набросано. Затем центр правых поручил Угланову связаться с Рютиным, привлечь кое-кого из грамотных людей, оформить эту платформу, составить и представить на рассмотрение центра. Платформа на основе вот этих предварительных записей, указаний центра, была составлена осенью 1932 г. Угланов получает эту платформу, первоначальный набросок этой самой платформы уже в законченном виде и предлагает опять собраться центру. По предложению Угланова опять собираются в Болшеве на даче у Томского под видом вечеринки или выпивки какой-то и там подвергают этот документ самой тщательной переработке и чтению. Читали по пунктам, вносили поправки. На этом втором заседании центра присутствовали: Угланов, Рыков, Шмидт, Томский. Тогда Бухарина не было, он был то ли в отпуску, то ли в командировке. Так объясняет Шмидт.
      Картину обсуждения этой платформы Василий Шмидт рисует следующим образом, поскольку он сам принимал участие в утверждении и рассмотрении этой платформы. При рассмотрении этой платформы Алексей Иванович Рыков выступил против первой части, которая дает экономическое обоснование, и сильно ее браковал. "Не годится, она уж слишком откровенно проповедует, это уж прямо восстановление капитализма получается, слишком уж не прикрыта. Надо ее сгладить. Что касается практической части, там, где говорится об активных методах борьбы против правительства, там, где говорится о переходе к действенным мероприятиям против партии, тут она написана хорошо и с ней надо согласиться".
      Томский выступил: "Экономическая часть - это чепуха, будет она поправлена или нет, потом можно поправить. Главное не в ней (Смех.), главная вот эта часть, которая говорит об активных действиях". Причем, как говорил Шмидт, назвал эту часть террористической частью. "Эта часть хорошо написана, а раз хорошо написана, давайте согласимся с ней и утвердим". Все согласились с Томским, платформа была утверждена и, судя по примерным срокам, которые мы имеем сейчас возможность проверить по данным следствиям, - Шмидт не помнит в какой именно день это было, - но по сопоставлению следствия можно установить, что это совпадает как раз с моментом обсуждения этой платформы на даче в Болшеве у Томского.
      Таким образом, товарищи, материалы следствия, по-нашему, бесспорно доказывают то, что фактическими авторами действительной рютинской платформы является не какая-то дикая группа Рютина, нечаянно свалившаяся с неба, а центр правых, в том числе Рыков, Бухарин, Томский, Угланов и Шмидт, они являются действительными авторами и то, что они передоверили свое авторство Рютину, это дело не меняет. На этом же совещании было решено, что ежели где обнаружится эта платформа и будут спрашивать на следствии, что Рютин должен обязательно скрыть и выдать за свою, объявив, что это дикая платформа и т. д. Вот, товарищи, истинное происхождение рютинской платформы.
      Само собой разумеется, что Бухарин и Рыков отрицают это дело. Хотя Вчера на очной ставке со Шмидтом Рыков вынужден был признать, что на даче Томского он действительно читал рютинскую платформу, правда, он это изображает невинно и говорит, что там были члены ЦК, видимо, члены ЦК получали рютинскую платформу. Я не знаю, рассылалась ли членам ЦК рютинская платформа? (Голоса с мест. Нет, нет.) Дальше он говорит, что читали под пьянку рютинскую платформу и характеризует ее шляпниковско-медведниковским документом. (Голоса с мест. Сообщал ли он кому-нибудь об этом?) Он не сообщил. Он говорит, что члены ЦК имеют право читать любые документы. (Голос с места. Вчера сообщил.) Да, вчера сообщил.
      Я, товарищи, напомню для того, чтобы увязать с последующим основные положения рютинской платформы. Рютинская платформа отрицает социалистический характер Советского государства, требует роспуска колхозов и отказа от коллективизации, отказа от линии ликвидации кулачества, от советской индустриализации, предлагает для борьбы против партии и Советского правительства объединить все оппозиционные группы, в том числе троцкистов, зиновьевцев, шляпниковцев, правых, леваков и т. д. и в качестве практических мер откровенно формулирует и предлагает индивидуальный террор, требует также, как и троцкисты в известном своем письме - убрать Сталина, под этим подразумевают - убить Сталина, предлагает всем своим единомышленникам выпускать листовки, прокламации, организовать забастовки на заводах и требует, наконец, свержения Советского правительства путем вооруженного восстания.
      Если внимательно вчитаться в отдельные предложения этой платформы, то там в такой завуалированной, туманной форме содержится призыв к вредительству и саботажу мероприятий партии и правительства. Эта платформа, товарищи, по существу представляла документ, выражающий собою чаяния, настроения, взгляды, которые требовали прямо капиталистической реставрации в СССР. Если приложите туда последние издания соглашения Троцкого с Гитлером... (Голос с места. Одно и то же) Это одно и то же. Так обстоит дело с рютинской платформой.
      После рютинской платформы, после выпуска ее прошло, примерно, 5 лет. За эти годы, товарищи, страна гигантски ушла вперед. Для всех победа социализма стала совершенно очевидной. В условиях окончательной победы социализма продолжать активную борьбу с Советским правительством, прикрываясь советской фразеологией, не выйдет дело. Дело безнадежно, разоблачить сумеет любой. Поэтому неизбежно должны были возникнуть в группе отдельных правых настроения сформулировать свои настроения более откровенно. Такую попытку составить платформу мы обнаружили сейчас при следствии. Она имеет отношение к 1936-37 г. Эта платформа сама по себе чрезвычайно характерна. Эта платформа имеет обращение ко всем народам Советского Союза и ко всей молодежи. Авторами платформы являются Слепков Александр, небезызвестный ученик Бухарина. Кузьмин, ученик Бухарина, наконец - Ходяков. Сидя в тюрьме, в изоляторе, они написали эту программу, эту платформу и при освобождении Худякова предложили ему, так как он выезжал в ссылку в Зап. Сибирь, в Бийск, предложили ему связаться, дали ему адреса, предложили связаться с организацией правых, обсудить эту платформу и высказать свои соображения.
      Я, товарищи, зачитаю вам некоторые положения этой новой платформы. Прежде всего, ее философская часть. В ней говорится следующее: "Марксизм, как цельное мировоззрение [...] и, наконец, учение о классовой борьбе". Все это, по мнению авторов платформы, жизнью опровергнуто, марксизм себя изжил окончательно. Дальше идут рассуждения о высказываниях Спенсера, Герцена и Бакунина и т. д., которые себя оправдали и жизнью перекрыты. Критикуя политическую часть нашего строя, они в программе говорят следующее:
      "Социалистическая система хозяйства оказалась на деле самой бюрократической... в своих кольцах удава задушила все живое". И дальше: "Диктатура пролетариата с его монопольным положением..." (Голос с места. Сволочи.) "Философия марксизма превратилась в самую реакционную закостенелую догму... защиты и нападения". Исходя из этого, авторы платформы считают священным и неуклонным долгом свержение такой деспотической власти. И дальше они предлагают образовать новую партию под названием "Народная демократическая партия России". (Возмущение в зале.) Так бывший кадет Слепков формулирует сегодня свои взгляды, собака вернулась к своей блевотине.
      Дальше, каковы же основные задачи на ближайший период они предлагают. Они считают первым и основным долгом свержение сталинского режима. Какими средствами? Предлагают они следующее: "Это уничтожение может произойти в результате различных причин и способов, из которых мы наиболее удачными и целесообразными считаем следующее: 1) В результате внешнего удара, т.е. в результате наступательной войны Германии и Японии на СССР. (Антипов. Знакомое нам дело.) 2) В результате дворцового переворота или военного переворота, могущего быть совершенным одним из красных генералов. (Межлаук. Тоже знакомое дело.) дело с дворцовыми переворотами, оно вам достаточно известно из протоколов, которые вам переданы, и надо сказать, что Рыков, Бухарин и другие с этим делом очень долго носились. Таким образом, товарищи, эта программа на первое место выдвигает военное нападение фашистской Германии и Японии на Советский Союз. Они неприкрыто формулируют свое пораженческое отношение к этому.
      Кроме того, программа не отказывается и от индивидуального террора. Правда, они называют, видимо, на опыте Кировских событий, это "террористической партизанщиной" и предлагают перейти к групповому террору. (Шкирятов. Это тоже нам знакомо.) Тоже довольно знакомо из рассуждений, которые были у Бухарина с Радеком и с другими. Но, правда, они не отвергают и отдельных убийств. Однако говорят, что самая последняя "современность", т.е. убийство Кирова - не свидетельствует в ее пользу. Но, однако, рассуждают они - "появление Цезаря всегда неизбежно влечет за собой и появление Брута". (Шум, движение в зале.) Они говорят: "Мы - террористы к террору относимся совсем по-другому, чем так называемый официальный марксизм". Вот, товарищи, последнее откровение этой, дошедшей до конца, группы правых.
      Кстати сказать, сегодня мы получили телеграмму из Новосибирска, где продолжается следствие, и оказывается, зам. пред. Западно-Сибирского Госплана, как его? (Эйхе. Эдельман.) Зам. пред. Госплана Эдельман принял эту платформу и проводил ее в своей группе правых. (Ворошилов. А где составлялась эта платформа?) В изоляторе. (Смех.) (Косиор С. Интересный это изолятор.) (Смех.) (Лозовский. Эта платформа школки Бухарина.) Да, ее составляли Слепков, известный вам Кузьмин и Худяков. Это очень близкие Слепкову люди, вовлеченные в организацию, его воспитанники. Вот, товарищи, таковы программные политические установки правых, которые нам рисуются на основании тех следственных и документальных материалов, которые мы сейчас имеем в нашем распоряжении.
      Перехожу к фактической стороне антисоветской деятельности правых, которую они смогли развернуть в наших своеобразных тяжелых условиях, к их работе за эти годы. Поставив своей целью восстановление капитализма в СССР и захват власти, они по мере успехов нашего социалистического строительства с каждым днем падали все ниже и ниже и переходили к наиболее обостренным формам борьбы.
      Прежде всего, товарищи, о террористической деятельности правых. На основании всех следственных материалов, которыми мы сейчас располагаем, не оставляет никакого сомнения, что правые уже давно стали признавать возможность террора в отношении вождей партии и правительства. В условиях полной политической изоляции и невозможности как-либо активно другими способами проявить свое подлинное лицо, правые в конце концов так же, как и троцкисты и зиновьевцы, перешли на позиции индивидуального террора. Тут товарищам известны некоторые факты по протоколам, но я хочу сказать, что террористические настроения у правых зародились значительно раньше. Первые террористические высказывания и разговоры довольно откровенного порядка, которые вскрывались в организации правых, мы имели уже в 1928 году. Небезызвестный вам этот же Кузьмин - автор этой платформы - еще в 1928 г. высказал прямо мысль о необходимости убийства т. Сталина. Он высказал вслух то, о чем тогда поговаривали, не желая сказать этого прямо, окружавшие его люди, в том числе Слепков и другие. Кузьмин еще в 1928 г. прямо поставил вопрос, он ставил этот вопрос, и это был не вообще выкрик взбесившегося молодого парня, вовлеченного в антисоветскую организацию, это было убеждение человека. Он говорил это уже в 28 г., достаточно прочитать его дневник, чтобы представить себе все настроения его в те годы.
      Могут сказать: Кузьмин - одиночка, по русской пословице - "в семье не без урода". К сожалению, слишком много уродов в семье правых... (Эйхе. Сплошь одни уроды.) Слепков еще в 1927-28 г., Сапожников прямо поставили этот вопрос, а затем позже они перешли к организации террористических актов. Ну, товарищи, здесь могут поставить такой вопрос: а при чем здесь Бухарин и Рыков? (Голоса с мест. О-о-о!) Может быть, это настроения отдельных сторонников их? К сожалению, я должен сказать, что наиболее активно организовывались террористические группы там, где они организовывались по прямому указанию либо Бухарина, либо Рыкова, либо Томского. Все вы получили следственный материал по делу правых. Поэтому я ограничусь только тем, что укажу на наиболее характерные, с моей точки зрения, факты.
      Что говорит Розит, небезызвестный вам Розит, один из ближайших учеников и друг Бухарина? Он показывает: "террор у нас явление не случайное. Бухарин воспитывал у нас и культивировал исключительную ненависть к Сталину и его соратникам. Я не помню ни одного совещания, ни одной встречи с Бухариным, где бы он не разжигал этой ненависти. В связи с этим мне припомнилось выражение Слепкова о том, что ненависть к Сталину священная ненависть". Кстати сказать, что по этой ненависти к Сталину определялась преданность Рыкову, Бухарину и Томскому, - это был критерий.
      В 1930 году на даче Слепкова в Покровско-Стрешневе Бухарин уже лично даст установку на террор и мотивирует это тем, что ставка правых на завоевание большинства в ВКП(б) бита. Тот же Розит дает следующее показание: "Бухарин прямо сказал, что необходимо приступить к подготовке террористической группы против Сталина и ближайших его соратников... (читает). То есть у людей даже не вызывало это никакого сомнения потому, что уже до этого почва была уже вполне подготовлена. Почему я привожу это показание Розита? Мы имеем и Слепкова, и Марецкого, и всех остальных из школки Бухарина. Я привожу показания Розита потому, что он один из тех людей, которые ближе были связаны с Бухариным до последнего времени. Таков, товарищи, Бухарин.
      Что касается Рыкова, то на первый взгляд вроде как он ни при чем. Правда, из последних показаний, которые вы читали, известно, что он тоже при чем, имеет прямую причастность к этому делу. Правда, Рыков, если взять в сумме членов этого центра, гораздо более осторожный, гораздо более конспиративный, не болтун, знает, где что можно делать, и умеет конспирировать, тогда как Бухарин иногда и взболтнуть любит. Томский дошел вплоть до того, что в своих записочках, довольно откровенных, записывал невероятную чепуху. Мы можем встретить в них антипохабные выражения (так в тесте. - Ред.), махровые выражения по адресу не только отдельных руководителей партии и правительства, но даже и по адресу нашей страны. Человек, который имел переписку до последнего времени с самыми махровыми белогвардейцами, которые ругали и кляли Советскую власть типично фашистскими выражениями, этот человек считал возможным получать эту переписку, читать ее и, больше того, хранить в квартире и подшивать.
      Так вот, о Рыкове. Несмотря на всю его конспиративность и осторожность, я хочу привести следующие показания бывшего заведующего секретариатом Рыкова в Совнаркоме Нестерова, человека, лично очень близкого к Рыкову. Он дает следующие показания: "Вокруг Рыкова мы, правые, пытались создать такие настроения"... (читает). В соответствии с этим Рыков, несмотря на свое особое положение, не стесняется давать прямые указания об организации террористических групп. Вот этот же Нестеров рассказывает, как он перед отъездом в Свердловск в мае 1931 г... (Молотов. Какой это Нестеров?) Заведующий Секретариатом Рыкова. Рыков обрадовался приходу Нестерова и сказал, что из пред. Совнаркомов он попал в почтмейстеры. Вот, говорит вам и Политбюро, вот говорит и линия на сработанность, попал в почтмейстеры. Рисовал он довольно в мрачных красках положение в стране и предложил ему организовать в Свердловске группу единомышленников, подобрать боевиков террористов с тем, чтобы при случае послать их в Москву. Нестеров показывает: "как партия училась организации вооруженных сил в эпоху... (читает). Нам нужно учиться стрелять по-новому". И далее, Рыков дал прямое указание организовать террористические группы. И далее: "в этой беседе Рыков дал мне прямую директиву..." (читает). Немало изобличающих показаний дает и другой бывший "ученый" секретарь Рыкова Радин. Он показывает, что "в одном из разговоров со мной Рыков мне сказал..." (читает).
      В показаниях Радина, Котова и других вы найдете достаточно изобличающих материалов. Я хочу остановиться только на одном факте. При очных ставках чрезвычайно трудно отрицать все эти факты, которые прямо предъявляются Рыкову. Кстати сказать, он сам лично просил об очных ставках с определенными лицами. Радина он характеризовал мне предварительно как человека чрезвычайно умного, спокойного и талантливого и просил раньше устроить очную ставку с ним. Когда устроили очную ставку с ним, после этого или предварительно он заявил, что действительно в 1932 г. Радин приходил к нему на квартиру и у Радина были такие настроения антипартийные, антисоветские. Он требовал от Рыкова якобы: "Что же вы тут в центре сидите, ничего не делаете. Давайте вести борьбу, активизироваться и т. д. Словом, нажимал на Рыкова Радин. Вообще Рыков жаловался, что Радин провоцировал его на такие резкие выступления. Но я, говорит, его отругал, выругал, выгнал т. д. В частности, когда Радин хотел уходить из партии, я его обругал. Словом, рыков хочет изобразить дело так, что не он влиял на Радина, а Радин влиял на Рыкова. Но при этом он ограничивался такими отеческими внушениями. А сказал ли он партии об этом? Не сказал. В этом, говорит, моя ошибка.
      Несколько фактов, показывающих, что речь идет не только о разговорах по вопросам террора, а речь идет о практической деятельности. Из фактов этого порядка я привожу следующие. В 1931 году по директиве Рыкова Нестеров сорганизовал в Свердловске террористическую группу в составе: Нестеров, Карболит (Кармалитов А.И. - Ред.), Александров. Нестеров, Карболит, Александров, все признали свое участие в террористической организации, все показали, что они дали свое согласие вступить в террористическую организацию, все признали, что по первому вызову они обязались прибыть в любое место Советского Союза для того, чтобы пожертвовать своей жизнью в пользу своей правой организации.
      Второй факт. Член Московского центра правых Куликов, а также Котов по поручению Угланова создали в 1931 году террористическую группу в Москве в составе Котова, Афанасьева, Носова. Котов, Угланов, Афанасьев и Носов - все сознались в этом. Я не буду приводить конкретных показаний, они известны вам из разосланных протоколов. Далее установлено, что в начале 1933 г. Бухарин поручил бывшему троцкисту и бывшему эсеру Семенову подготовить террористический акт против т. Сталина. Об этом дает показания Цетлин достаточно близкий Бухарину человек, который знал всю подноготную, что творится у Бухарина, самый преданный ему человек.
      Наконец, по личному поручению Рыкова вела наблюдение, устанавливая наиболее легкие способы совершения террористического акта, некая Артеменко - близкий человек Рыкову, жена этого самого Нестерова. Далее, по личному поручению Рыкова активный участник организации правых Радин вместе со Слепковым вел тоже подготовку по вербовке членов для совершения террористического акта против тов. Сталина.
      Я, товарищи, совершенно исключаю здесь четыре террористических группы, организованные Томским, ограничусь пока что теми показаниями, теми фактами, которые я здесь изложил. Такова, товарищи, документальная, фактическая сторона террористической деятельности организации правых. Мне кажется, что на основе показаний всех участников, на основе документов, которые мы имеем, эта сторона подлой антисоветской деятельности правых и членов этого центра Бухарина, Рыкова и других совершенно доказана.
      Далее, товарищи, я хочу в нескольких словах остановиться на идее так называемого "дворцового переворота". Наряду с идеями индивидуального террора в 1930-31 гг. правые усиленно поговаривали о возможности реального осуществления идеи так называемого "дворцового переворота". Мыслилась она в разных вариантах, но в основе своей она заключалась в том, что надо арестовать правительство, ввести какую-то воинскую часть, уничтожить правительство и назначить свое. Так они предполагали, что им удастся коротким таким ударом по руководству партии и правительства быстро приблизиться к власти. Эта идея, довольно распространенная одно время, широко обсуждалась в кругах правых. Я думаю, что, товарищи, мы до конца еще не докопались во всех фактах, сопутствующих обсуждению этих планов, но я не исключаю, что кое-какие реальные перспективы, они, может быть, маячили в те времена перед ними. Достаточно сказать, что мы сейчас арестовали одного бывшего работника ЧК в Ленинграде, который работал в нашем аппарате, он присутствовал на совещании в группе правых и усиленно поддерживал эту самую идею "дворцового переворота", как наиболее легко осуществимую. Причем предлагал им свои услуги в деле установления связи... (Голос с места. Кто это?) Это - рядовой работник, бывший белорусский работник, сейчас в Ленинграде в пожарной команде работает.
      Каковы же варианты этой идеи "дворцового переворота"? Я здесь не буду останавливаться на показаниях Сапожникова, они известны вам, я приведу только наиболее характерные показания Цетлина. Он дает следующие показания: "Инициатором идеи "дворцового переворота" был лично Бухарин и выдвинул ее с полного согласия Томского и Рыкова"... (читает). "Выдвигался второй вариант для осуществления "дворцового переворота": во-первых, - распространить наше влияние на охрану Кремля, сколотить там ударные кадры, преданные нашей организации, и совершить переворот путем ареста... (читает, кончая словами: "используя служебное положение Рыкова, как председателя Совнаркома, ввести эту воинскую часть по приказу в Кремль"). В случае удавшегося переворота они распределяли посты. Предлагался на пост секретаря ЦК Томский, остальные посты в ЦК займут Слепков и вообще все другие участники правых. Таковы факты. Из тех идей, которые особенно характерны были в 1930-31 гг. для Бухарина, была идея "дворцового переворота".
      Я, товарищи, затянул несколько доклад, разрешите мне дальше совершенно выпустить этот раздел, где говорится о блоке с троцкистами и зиновьевцами, ибо новых материалов в сравнении с теми, которые были на процессе и которые всем известны, я ничего прибавить не могу. Следует только сказать об этом самом блоке с троцкистами и зиновьевцами, о его некотором своеобразии, как оно рисуется по материалам следствия и как оно мне представляется.
      Видите ли, то, что правые после поражения в 1929 г. сразу же встали на путь поисков связей с зиновьевцами и троцкистами, это показывают всем известная встреча Бухарина, его переговоры и т. д. и т. п. Сейчас мы располагаем еще одним новым фактом. Тот же Шмидт Василий сообщил нам следующую новость о том, что в конце 1930 г., насколько я помню по его показаниям, вызвал Шмидта к себе Томский и говорит ему: "Нужна дача мне твоя на вечер один". Тот его спросил: "Зачем?" Он говорит: "Не твое, говорит, - дело". - "Нет, скажи". - "Для нашего собрания надо". Он членом центра был, спрашивает: "А я могу?" - "Нет, - говорит, - нельзя. Дай дачу". - "Я вначале немножко поартачился, обиделся, - говорит он. "Не хочешь дать? Найдем другую, другую квартиру найдем". - "Ну, потом, говорит, - я предоставил, уехал сам. Затем на второй день я насел на Томского, устроил ему истерику. Что же получается? Вы там, тройка, что-то такое решаете. Я сам член партии, что я, идиот, дурак что ли, я вам только подчиняться должен. В чем дело, расскажи. Нажимал на Томского, и Томский проболтался, говорит: было свидание у нас, был Рыков, был Бухарин и был я, и был Каменев на даче. На все мои расспросы, о чем говорили, он сказал: я не скажу, не могу сказать".
      Рыков, понятно, и Бухарин это отрицают, но у меня имеется один чрезвычайно любопытный объективный факт. На днях жена Томского, передавая некоторые документы из своего архива, говорит мне: "Я вот, Николай Иванович, хочу рассказать вам один любопытный факт, может быть он вам пригодится. Вот в конце 1930 г. Мишка - она называет своего мужа так очень волновался. Я знаю, что что-то такое неладно было. Я увидела, что приезжали на дачу Васи Шмидта такие-то люди, он там не присутствовал. О чем говорили, не знаю, но сидели до поздней ночи. Я это дело, говорит, увидела случайно. Я почему это говорю, что могут теперь Васю Шмидта обвинить, но он ничего не знает". Я говорю: "А почему вы думаете, что он ничего не знает?" - "Потому, что я на втрой день напустилась на Томского и сказала: ты что же, сволочь такая, ты там опять встречаешься, засыпешься, попадешься, что тебе будет?" Он говорит: молчи, не твое дело. Я с ним поругалась и сказала, что я еще в ЦКК скажу. Потом пришел Вася Шмидт, я на него набросилась: ты почему даешь квартиру свою для таких встреч? Он страшно смутился и говорит: я ни о чем не знаю. Вот она какой факт рассказала. Таким образом это не только показание этого самого Шмидта, но это совпадает и с тем разговором, который у меня с ней был при встрече.
      Таким образом, товарищи, уже в конце 1930 года, как видите, они считают возможным встретиться за городом, в конспиративной обстановке, поговорить. Я не думаю, чтобы это был душевный разговор и чаепитие. Если бы это было так, то, вероятно, Василия Шмидта пригласили бы. Видимо, разговор был серьезный, о котором они даже не сочли возможным сообщить Шмидту. Тут Шмидт говорит: я им сказал - дураки, вас же Каменев выдаст. Они говорят ничего, не выдаст. Ну, а если он выдаст, мы его уничтожим физически. Так Шмидт говорит. Это первое.
      Связь правых с троцкистами и зиновьевцами отмечена и в 1932 году. Факты эти известны. Но вот настороженность, чем объясняется та известная осторожность или настороженность, когда люди не шли на прямое слияние? Мне кажется, что здесь, наверху, они не шли, они давали прямую директиву на блок с троцкистами внизу и фактически мы имели в Самаре, Саратове и Свердловске прямое объединение их с троцкистами. Они объединяются в блок, действуют и работают вместе, там их трудно разобрать, кто правый, различия между ними никакого нет, они работают вместе. А здесь, наверху, они осторожничали. Почему осторожничали? Исходили из следующего: они считали, что Зиновьев, Каменев и другие троцкисты и зиновьевцы настолько дискредитированы, что связывать свою судьбу с ними небезопасно. Поэтому они установили взаимную информацию, взаимное осведомление, взаимный контакт. Но дальше этого они не шли для того, чтобы блокироваться прямо. Как некоторые правые поговаривают, в частности, из школки Бухарина, здесь имелась известная боязнь правых того, чтобы как-нибудь их не вышибли в случае захвата власти, как бы не слишком много мест досталось троцкистам и т. д. Хотя это второстепенное. Мне кажется, что главное в том, что они не шли на организационное слияние с троцкистами - это боязнь. Есть еще последний момент, когда установилась прямая связь. Хотя можно считать, что формально ни Бухарин, ни Рыков, ни другие не входили в параллельный или в объединенный троцкистско-зиновьевский центр, но то, что они были вполне осведомлены о всей их деятельности, то, что они были целиком информированы и согласны, это у меня не вызывает никакого сомнения.
      Хочу остановиться, товарищи, на позиции правых, на деятельности правых в их отношении с эсерами и, в частности, хочу остановиться на их отношении к кулацким восстаниям. На основе материалов следствия, которыми мы сейчас располагаем, должен прямо сказать, что правые своим сторонникам на местах давали прямые указания относительно того, что в случае деревенских восстаний, которые, они предполагали, будут широко развернуты в 1930-31-32 гг., чтобы не остаться в стороне от этих движений, мы должны возглавить эти движения. Из тех фактов, которые вам известны, я не буду их повторять, я только хочу сказать следующее, что в 1930-31 гг. по показаниям арестованного ныне известного Яковенко, партизана... (Голос с места. Наркомзем, что ли? Молотов. Не все вы знаете.) Да, совершенно верно. Так вот этот самый Яковенко в своих показаниях говорит о том, что в 1930-32 гг. он имел неоднократные беседы с Бухариным, высказывал свое несогласие с политикой партии в деревне, считал, что в вопросе коллективизации партия особенно ошибается, считал неизбежным кулацкие восстания, считал нужным ввести эти кулацкие и иные восстания в какое-то организованное русло. Бухарин его усиленно поддерживал. Когда он сообщил Бухарину, что имеет связь, очень близкую связь с сибирскими партизанами. "Ко мне без конца наезжают люди, и что я имею возможность организовать их". Был образован партизанский центр.
      Сам Яковенко более или менее регулярно осведомлял Бухарина, что он имеет возможность организовать восстание в некоторых районах Западной Сибири, Красноярского края, Восточной Сибири. Бухарин тогда высказал такую мысль: что если бы успешно удалось организовать восстание, то не исключена возможность, что можно было бы там организовать известную автономию Сибирское государство, которое бы давило на сталинский режим (Смех.), помогало бы нам в вопросах колхозной политики. (Ворошилов. Государство в государстве. Каганович. Вроде как у Колчака.) Они ставили вопрос о создании этого государства. Дальше я, товарищи, не буду зачитывать вам те показания, которые имеются у вас на руках. Я должен сказать, что самое горячее, активное участие во всех таких событиях - затруднение с хлебозаготовками на Кубани, во всех сибирских волынках. Самое активное участие, где только можно приложить, правые обязательно принимали как директиву - ввязаться в это дело.
      Фактов с эсерами я не буду перечислять, здесь нового ничего нет. Кроме показания Цетлина мы ничего не имеем. Зачту только одно предварительное показание Яковенко. Он показывает: "Я рассказал Бухарину свою отрицательную точку зрения на политику ЦК ВКП(б). Информировал о своем впечатлении о моем приезде в Сибирь, откуда я недавно вернулся"... (читает). Установка Бухарина, говорит, полностью совпадала с моими взглядами и я их принял.
      Таковы факты, которыми мы располагаем в отношении правых к вопросам крестьянских восстаний, которые имели место в 1930-31 гг., в ряде которых они участвовали. Также они принимали участие в организованных волынках на промышленных предприятиях. Мы сейчас находимся в стадии расследования чрезвычайно важных вычугских событий и вообще событий в Иванове. Они были по существу организованы правыми. (Голос с места. В 1932 году?) Да, в 1932 году - вычугские события были организованы правыми. Об этом дают показания активнейшие участники правых, Башенков и другие. (Сталин. Какие события? Мы не знаем. Ворошилов. Не все знают.) События, о которых было решение ЦК партии, они всем известны. (Косиор. Они были опубликованы в печати.) Да, опубликованы в печати. Это событие в связи с некоторыми хлебными затруднениями, как сейчас выяснилось, начались искусственные забастовки. (Шкирятов. На текстильных предприятиях.) Волынки на текстильных предприятиях. Оказывается, как сейчас установлено, к этому прямую руку приложили правые, организовали вычугские волынки.
      О вредительской деятельности правых. Наряду с линией на террор, правые считали возможным принять тоже линию на вредительство. Мы имеем десятки показаний сейчас, в том числе таких активнейших участников правых, как Яковлев, Кротов, Шмидт Василий, которые проводили активнейшую линию на вредительство. В частности, Шмидт Василий, будучи директором Трансугля на Дальнем Востоке, он вел этот развал, за который его снял Центральный Комитет с работы. Он говорил, что этот развал был произведен сознательно. "Развалил я текст сознательно по директиве правых, имел людей своих, вредителей, которые вредили каждый день".
      Выводы какие? Таким образом, товарищи, мы на основании всех материалов следствия считаем установленным, во-первых, что центр антисоветской организации правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, Шмидта двурушнически отказался в конце 1929 года с маневренной целью от своих правых взглядов, обманывал партию, не выдавал своей подпольной организации, сохранил ее и продолжал борьбу с партией до самого последнего времени. Поставя своей основной целью добиться захвата власти насильственным путем, изложив свою открыто буржуазно-реставраторскую платформу, так называемую платформу Рютина, они вступили фактически в блок с троцкистами, антисоветскими партиями эсеров и меньшевиков и вместе с ними возглавляли антисоветские осколки разгромленных классов в нашей стране и превратились в конечном итоге в агентуру фашистской буржуазии.
      Для осуществления своих буржуазно-реставраторских планов центр правых в лице Бухарина, Рыкова, Томского и других встал на путь организации террора в отношении партии и правительства, на путь вредительства, на путь блока с антисоветскими партиями, на организацию кулацких восстаний и на организацию волынок на заводах.
      Мне кажется что все это ставит в отношении Бухарина и Рыкова, людей, которые целиком отвечают за всю деятельность правых организаций вообще и за всю антисоветскую деятельность в частности, ставит вопрос о возможности пребывания их не только в составе Центрального Комитета партии (Голос с места. Правильно.), но и в составе членов партии. (Голос с места. Правильно. Голос с места. Этого мало.)
      Совершенно секретно
      Народным Комиссарам
      Внутренних Дел союзных республик,
      Начальникам Управлений НКВД
      автономных республик,
      областей и краев
      НКВД Союза вскрыта и ликвидируется крупнейшая и, судя по всем данным, основная диверсионно-шпионская сеть польской разведки в СССР, существовавшая в виде так называемой "Польской организации войсковой" ("ПОВ"). Накануне Октябрьской революции и непосредственно после нее Пилсудский создал на советской территории свою крупнейшую политическую агентуру, возглавлявшую ликвидируемую сейчас организацию, а затем из года в год систематически перебрасывал в СССР, под видом политэмигрантов, обмениваемых политзаключенных, перебежчиков, многочисленные кадры шпионов и диверсантов, включавшихся в общую систему организации, действовавшей в СССР и пополнявшейся здесь за счет вербовки среди местного польского населения.
      Организация руководилась центром, находившимся в Москве - в составе Уншлихта, Муклевича, Ольского и других, и имела мощные ответвления в Белоруссии и на Украине, главным образом в пограничных районах и ряде других местностей СССР.
      К настоящему времени, когда ликвидирована, в основном только головка и актив организации, уже определилось, что антисоветской работой организации были охвачены - система НКВД, РККА, Разведупр РККА, аппарат Коминтерна прежде всего Польская секция ИККИ, Наркоминдел, оборонная промышленность, транспорт - преимущественно стратегические дороги западного театра войны, сельское хозяйство.
      Активная антисоветская работа организации велась по следующим основным направлениям:
      1. Подготовка, совместно с левыми эсерами и бухаринцами, свержения Советского правительства, срыва Брестского мира, провоцирование войны РСФСР с Германией и сколачивание вооруженных отрядов интервенции (1918 г.).
      2. Широкая всесторонняя подрывная работа на Западном и Юго-Западном фронтах во время советско-польской войны, с прямой целью поражения Красной Армии и отрыва УССР и БССР.
      3. Массовая фашистско-националистическая работа среди польского населения СССР в целях подготовки базы и местных кадров для диверсионно-шпионских и повстанческих действий.
      4. Квалифицированная шпионская работа в области военной, экономической и политической жизни СССР, при наличии крупнейшей стратегической агентуры и широкой средней и низовой шпионской сети.
      5. Диверсионно-вредительская работа в основных отраслях оборонной промышленности, в текущем и мобилизационном планировании, на транспорте, в сельском хозяйстве; создание мощной диверсионной сети на военное время как из числа поляков, так и, в значительной степени, за счет различных непольских элементов.
      6. Контактирование и объединение диверсионно-шпионских и иных активных антисоветских действий с троцкистским центром и его периферией, с организацией правых предателей, с белорусскими и украинскими националистами на основе совместной подготовки свержения советской власти и расчленения СССР.
      7. Прямой контакт и соглашение с руководителем военно-фашистского заговора предателем Тухачевским в целях срыва подготовки Красной Армии к войне и для открытия нашего фронта полякам во время войны.
      8. Глубокое внедрение участников организации в компартию Польши, полный захват в свои руки руководящих органов партии и польской секции ИККИ, провокаторская работа по разложению и деморализации партии, срыв единого и народного фронта в Польше, использование партийных каналов для внедрения шпионов и диверсантов в СССР, работа, направленная на превращение компартии в придаток пилсудчины с целью использования ее влияния для антисоветских действий во время военного нападения Польши на СССР.
      9. Полный захват и парализация всей нашей разведывательной и контрразведывательной работы против Польши и систематическое использование проникновения членов организации в ВЧК-ОГПУ-НКВД и Разведупр РККА для активной антисоветской работы.
      Основной причиной безнаказанной антисоветской деятельности организации в течение почти 20 лет является то обстоятельство, что почти с самого момента возникновения ВЧК на важнейших участках противопольской работы сидели проникшие в ВЧК крупные польские шпионы - Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Баранский и ряд других, целиком захвативших в свои руки всю противопольскую разведывательную и контрразведывательную работу ВЧК-ОГПУ-НКВД.
      ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОРГАНИЗАЦИИ И МЕТОДЫ ВНЕДРЕНИЯ ПОЛЬСКОЙ АГЕНТУРЫ В СССР
      "Польская организация войскова" возникла в 1914 г. по инициативе и под личным руководством Пилсудского как националистическая организация активных сторонников борьбы за независимость буржуазной Польши, вышколенных в боевых организациях польской социалистической партии (ППС), на которую, главным образом, опирался Пилсудский, и в специальных военных школах, создававшихся им для подготовки костяка будущей польской армии.
      Эти школы создавались Пилсудским в 1910-1914 гг. в Галиции, где они носили полуконспиративный характер и пользовались субсидиями и практическим содействием со стороны разведывательного отдела австро-венгерского генерального штаба. Еще до империалистической войны в распоряжении Пилсудского находился ряд офицеров австро-венгерской разведывательной службы, обучавших пилсудчиков военному делу, а также технике разведки и диверсии, так как кадры, образовавшие несколько позднее "ПОВ" предназначались для действий в союзе с австро-германской армией на тылах русских войск и для комплектования польских легионов в предвидении войны с царской Россией.
      Поэтому уже тогда, помимо территории царской Польши, члены "ПОВ" посылались в Россию, вербовались здесь на месте, исходя из принципа создания своих организаций где только можно, преимущественно в крупных городах, для учета и мобилизации своих людей в целях связи и разведки.
      Одновременно "ПОВ" являлась орудием для политической мобилизации Пилсудским сил, участвующих под его руководством в борьбе за независимость Польши. В связи с этим "ПОВ" тайно проникла во все польские политические партии - от крайних левых до крайних правых, всюду вербуя активных деятелей этих партий в свои ряды на базе признания непререкаемости авторитета и личной воли Пилсудского и идеи борьбы за великодержавную Польшу в границах 1772 г.
      По этой линии "ПОВ" еще с довоенных лет накапливала богатую практику внутрипартийной и межпартийной провокации, являющейся основным методом пилсудчины в ее борьбе с революционным движением.
      Во главе "ПОВ" тогда находился центральный штаб, носивший название "Коменда начельна" (сокращенно - "КН"), который руководил деятельностью местных пилсудчиковских организаций, носивших то же название, с добавлением порядкового номера, например, в Белоруссии - "КН-1", на Украине - "КН-3" и т. д. Каждая из этих местных "коменд" представляла собой областной территориальный округ "ПОВ", делящийся на местные комендатуры "ПОВ", количество которых на данной территории определялось в зависимости от местных условий и задач. Преследуемых пилсудчиной в данном районе.
      В конце 1918 г. в связи с образованием Польши, возглавленной Пилсудским как единоличным диктатором со званием "начальника государства", главное командование "ПОВ" в полном составе влилось в генеральный штаб Польши и образовало разведывательный отдел штаба.
      В период временного отстранения Пилсудского от власти в Польше (1922-1926) главное командование "ПОВ", в целом устраненное тогда эндеками из правительственных органов Польши и только частично сохранившее все влияние в разведывательном отделе генерального штаба, продолжало свою диверсионно-разведывательную работу на территории СССР независимо от официальных органов польской разведки и подготавливало новый приход к власти Пилсудского.
      После так называемого майского переворота 1926 г., снова приведшего Пилсудского к власти, руководящая головка и актив "ПОВ" заполнили собой всю государственную верхушку и фашистский правительственный аппарат Польши; значительная же часть актива "ПОВ" сохранилась в подполье для борьбы с революционным движением в Польше методами провокации и революционной инспирации, а также, главным образом, для нелегального внедрения различными путями в СССР.
      Деятельность конспиративной организации Пилсудского на нашей территории значительно активизируется в 1917 г., когда в связи с событиями империалистической войны в различных пунктах нашей страны скопились значительные квалифицированные кадры приближенных Пилсудского из среды военнопленных легионеров (легионы Пилсудского, сформированные "ПОВ", входили в состав австро-венгерской армии) и беженцев с территории царской Польши, оккупированной тогда немцами.
      Таким образом, уже ко времени Октябрьской революции Пилсудский имел в России значительные кадры участников "ПОВ" как из среды местного польского населения, так, главным образом, из среды поляков, эвакуированных из Польши.
      Поскольку, однако, основные кадры "ПОВ" времен империалистической войны состояли из людей, более или менее известных своими открытыми польско-патриотическими убеждениями, и учитывая победоносный рост влияния большевистской партии, Пилсудский летом 1917 г. предпринял специальные вербовочные меры для проникновения в РСДРП (большевиков). В этих целях, по личному указанию Пилсудского, его приближенные развернули широкую вербовочную работу среди польских социал-демократов и в ППС-левице, позднее слившихся и образовавших компартию Польши.
      В течение 1917 г. находившиеся тогда в Москве и Петрограде, члены центрального руководства "ПОВ" - Пристор (впоследствии польский премьер-министр) Пужак (секретарь ЦК МПС), Маковский (член московского комитета ППС, впоследствии пом. нач. КРО ОГПУ и резидент ИНО ОГПУ по Польше), Голувко, Юзефовский (волынский воевода), Матушевский (позднее начальник 2-го отдела польского генерального штаба) - вовлекли в "ПОВ" ряд польских социал-демократов и членов ППС-левицы, проникших позднее на видные посты в советский государственный аппарат: Уншлихта (быв. зам. пред. ОГПУ и РВС), Лещинского (секретарь ЦК Компартии Польши), Долецкого (руководитель ТАСС), Бронковского (зам. нач. Разведупра РККА), Муклевича (нач. морских сил РККА, зам. наркома оборонной промышленности), Лонгву (комкор., нач. управления связи РККА) и ряд других, образовавших в 1918 г. московский центр "ПОВ" и возглавивших руководство всей деятельностью "ПОВ" на территории СССР.
      Одновременно, в начале 1918 г., Пилсудский дал директиву ряду персонально подобранных членов "ПОВ" состоявших в ППС и находившихся в СССР, внедриться в советский государственный аппарат посредством инсценировки своего разрыва в ППС и перехода на советские позиции. К числу таким способом внедрившихся в советскую систему польских агентов относятся: бывший член Московского комитета ППС Логановский М.А. (перед арестом зам. парткома пищевой промышленности), Маковский, Войтыга (проникшие в КРО и ИНО ОГПУ-НКВД), Баранский (начальник отделения ИНО ОГПУ-НКВД) и ряд других.
      Стремясь захватить в свои руки нашу разведывательную и контрразведывательную работу против Польши, Пилсудский, наряду с внедрением в ВЧК указанных выше членов "ПОВ", предпринимает в течение 1919-1920 гг. и в последующее время ряд мер к внедрению в ВЧК высококвалифицированных кадровых разведчиков - офицеров 2-го отдела польского главного штаба, которые при содействии Уншлихта, Пиляра, Мессинга, Медведя и других крупных польских агентов, проникли на руководящие должности в советской разведке и контрразведке.
      Так, И.И. Сосновский (перед арестом зам. нач. Управления НКВД по Саратовской области), являвшийся в 1919 г. эмиссаром Пилсудского и резидентом 2-го отдела польского главного штаба на территории Советской России. Получил тогда директиву начальника 2-го отдела майора Матушевского внедриться в аппарат ВЧК. Используя свой арест особым отделом ВЧК летом 1920 г., Сосновский, при содействии Пиляра, инсценировал свой разрыв с польской разведкой и "ПОВ", руководящим деятелем которой он являлся, выдал с разрешения 2-го отдела ПГП ничтожную часть своей сети и внедрился на работу в центральный аппарат ВЧК. Вскоре же Сосновскому удалось внедрить в ВЧК целую группу крупных польских офицеров-разведчиков: подполковника 2-го отдела польгенштаба Витковского (занимавшего должность начальника польского отделения особого отдела ВЧК, перешедшего затем на работу в Наркомтяжпром), Кияковского (нач. англо-романского отделения КРО ВЧК), Роллера (перед арестом - нач. Особого отдела Сталинского края), Бжезовского (зам. нач. Особого отдела Украины) и др.
      Ряд других членов "ПОВ", начиная с Бронковского, проникшего при содействии Уншлихта на должность зам. нач. Разведупра РККА, внедрились во всю систему Разведупра, захватили в свои руки и парализовали всю разведывательную работу против Польши (Будкевич - нач. отдела и заграничный резидент), Жбиковский, Шеринский, Фирин, Иодловский, Узданский, Максимов и др.
      Одним из видов использования этих крупных польских шпионов на заграничной работе ИНО и Разведупра была широкая подставка двойников в состав наших резидентур за границей. В дальнейшем посредством инсценировок провалов подставленные разведкой двойники перебрасывались в СССР для шпионско-диверсионной работы.
      На ответственные руководящие посты в Красной Армии в разное время проникли и работали польские агенты: Уншлихт - зам. пред. РВС, Муклевич нач. морских сил, Лонгва - нач. Управления связи РККА, Коханский - комкор, Козловский - комиссар ряда частей и многие другие польские агенты, проникшие в самые различные части РККА.
      Основной кадр польских агентов, проникших в Наркоминдел, создал работавший в нем в период 1925-1931 гг. Логановский, причем и здесь польская агентура концентрировалась на участке работы НКИД, связанной с Польшей (референтами по Польше были шпионы Морштын, Кониц), и ряде других важнейших направлений (полпред Бродовский, полпред Гайкис, полпред Карский).
      Захватив с давних пор руководящие органы компартии Польши и польскую секцию ИККИ в свои руки, "ПОВ" систематически перебрасывала своих участников - шпионов и диверсантов в СССР под видом политических эмигрантов и обмениваемых политзаключенных, специально инсценируя аресты и осуждения членов "ПОВ", проникших в компартию.
      Независимо от "ПОВ" метод переброски шпионов в СССР под видом политэмигрантов широко использовался польской политической полицией (дефензивой), имеющей в компартиях Польши, Западной Украины и Западной Белоруссии значительные по количеству кадры своей провокаторской агентуры из среды польских, белорусских. Украинских националистов, проникших в различные революционные организации.
      Одновременно различные органы польской разведки (преимущественно местные аппараты 2-го отдела польглавштаба - виленская и львовская экспозитуры, пограничные разведывательные пункты-разведпляцувки, политическая полиция тыловых и пограничных районов Польши) систематически, в массовом масштабе, перебрасывают в СССР шпионов и диверсантов под видом перебежчиков.
      Преступные цели своего прибытия в СССР эти "перебежчики" прикрывали различными мотивами и предлогами (дезертирство с военной службы, бегство от полицейского преследования, от безработицы - в поисках заработка. Для совместного проживания с родственниками и т. д.).
      Как сейчас выясняется, польские шпионы и диверсанты, перебрасываемые в СССР под видом перебежчиков. Несмотря на наличие у них самостоятельных путей связи с Польшей, в ряде случаев связывались на нашей территории с участниками "ПОВ", действовали под их руководством, а масса перебежчиков в целом являлась для организации источником активных кадров.
      Ряд квалифицированных польских шпионов, переброшенных в СССР под видом перебежчиков - солдат, дезертировавших из польской армии, оседали в Саратовской области, где действовали польские агенты Пиляр и Сосновский.
      Политэмигранты и перебежчики образуют костяк диверсионной сети поляков в промышленности и на транспорте, комплектующий диверсионные кадры из среды местных националистов-поляков. Что наиболее важно, за счет самых различных непольских, глубоко законспирированных антисоветских элементов.
      Организацию "ПОВ" на Украине возглавлял Лазоверт (Госарбитр УССР), под руководством которого находился частично ликвидированный в 1933 г. центр "ПОВ" на Украине (Скарбек, Политур, Вишневский), а в Белоруссии - Бенек (наркомзем БССР), который, также как и Лазоверт, являлся участником московского центра "ПОВ" с 1918 г.
      ПОДГОТОВКА АНТИСОВЕТСКОГО ПЕРЕВОРОТА
      В ПЕРВЫЙ ПЕРИОД РЕВОЛЮЦИИ
      Первый этап активной деятельности "ПОВ" в Советской России включает в себя действия, направленные в начале 1918 г. к срыву Брестского мира и подготовке вместе с бухаринцами и левыми эсерами антисоветского переворота, с целью втянуть Советскую Россию в продолжение войны с Германией, поскольку к тому времени Пилсудский уже переориентировался на Атланту и направлял деятельность своих организаций по директивам французского штаба.
      Члены организации - Уншлихт, Лещинский и Долецкий, вместе с Бухариным и левыми эсерами разработали план ареста Совнаркома во главе с Лениным. В этих целях Пестковский, по поручению Уншлихта, установил связь с представителем французской разведки в Москве генералом Лявернь и руководством левых эсеров; Бобинский сколачивал вооруженные отряды для участия в левоэсеровском восстании; в польских частях, сохранившихся от времени Керенского, велась работа по подготовке их провокационного военного выступления против немецких войск на демаркационной линии.
      Потерпев неудачу в осуществлении плана антисоветского переворота и возобновления войны с Германией, московская организация "ПОВ", действуя по директивам Ляверня и нелегально прибывшего на советскую территорию адъютанта Пилсудского - видного члена "ПОВ" Венявы-Длугошевского, переключилась на подготовку интервенции против Советской России, создавая под видом формирования польских частей Красной Армии свою вооруженную силу.
      Сформировавшаяся в конце 1918 г. так называемая Западная стрелковая дивизия, укомплектованная преимущественно поляками, была в своей командной головке целиком захвачена членами "ПОВ" (комдивы Маковский и Лонгва, комиссары Лазоверт и Славинский, комбриги Маевский и Длусский, комиссары бригад Сцибор, Грузель и Черницкий, командиры полков, - все без изъятия были членами "ПОВ"), создававшими группы "ПОВ" в различных частях дивизии.
      ПОРАЖЕНЧЕСКАЯ РАБОТА В ПЕРИОД СОВЕТСКО-ПОЛЬСКОЙ ВОЙНЫ
      Основным полем деятельности московской организации "ПОВ" с начала 1919 г. становится Западный фронт, где организация, используя пребывание ряда своих участников на руководящих постах в штабе фронта (Уншлихт - член РВС фронта, Муклевич - комиссар штаба фронта, Сташевский - начальник разведывательного отдела штаба фронта, Будкевич - комиссар штаба 16-й армии), в Особом отделе фронта (Медведь, Ольский, Поличкевич, Чацкий), в правительственных органах Белоруссии (Циховский - председатель ЦИКа Литбелреспублики), широко развернула работу, направленную к поражению Красной Армии и облегчению захвата поляками Белоруссии.
      Первым, наиболее крупным актом деятельности организации на фронтах была сдача Вильно полякам, совершенная Уншлихтом, захватившим в свои руки руководство оборонной Литбелреспублики.
      В различных частях Западного фронта организация сконцентрировала значительное количество своих сторонников. Собрав их из различных местностей страны, под видом мобилизации поляков-коммунистов на фронт, насадила своих людей в различные советские учреждения фронта и возглавила работу местной организации "ПОВ" в Белоруссии ("КН-1"), созданной поляками независимо от московского центра.
      В дальнейшем, во время советско-польской войны, организация под руководством Уншлихта не только снабжала польское командование всеми важнейшими сведениями о планах и действиях нашей армии на Западном фронте (Уншлихт передал полякам план наступления на Варшаву), но проводила планомерную работу по влиянию на оперативные планы фронта в нужном для поляков направлении и развернула широкую диверсионно-повстанческую работу на тылах Западного фронта.
      В свете установленных сейчас следствием фактов совершенно несомненно, что ликвидируемая организация "ПОВ" во главе с Уншлихтом сыграла крупную роль в деле срыва наступления Красной Армии на Варшаву.
      ФАШИСТСКАЯ НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ
      РАБОТА СРЕДИ ПОЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ СССР
      В период гражданской войны, наряду с диверсионно-повстанческой деятельностью, широкую националистическую работу среди местного польского населения вели созданные независимо от московского центра "ПОВ" местные организации "ПОВ" в Белоруссии ("КН-1"), на Украине ("КН-3"), в Сибири и др. местах.
      После окончания советско-польской войны, местные организации "ПОВ" перестраиваются в соответствии с условиями мирного времени, и руководство всей их антисоветской деятельностью сосредотачивается в московском центре "ПОВ", который развернул широкую, ведущуюся до сих пор, фашистскую националистическую работу среди польского населения СССР.
      Особенно активно с конца 1920 г. начинается широкое внедрение польской агентуры на руководящие посты всей системы партийно-советских учреждений по работе среди польского населения СССР и использование этой системы для проведения работы "ПОВ".
      Члены "ПОВ" Гельтман и Нейман проникают на должности секретарей польбюро при ЦК ВКП(б), Вноровский, Вонсовский, Мазепус - в польбюро ЦК КП(б) Белоруссии, Скарбек, Лазоверт и другие - в польбюро ЦК КП(б) Украины, Домбаль - редактором газеты "Трибуна Радзецка" в Москве, Принц и Жарский редакторами польской газеты в Минске, другие члены "ПОВ" захватывают руководство в редакциях польских газет на Украине, в польсекциях Наркомпросов, польские издательства, техникумы, школы и клубы в различных местностях СССР.
      Пользуясь по своему служебному положению правом распределения кадров, Гельтман и Нейман направляли из Москвы членов "ПОВ", прикрывавшихся партбилетами, на партийную, культурно-просветительную, педагогическую, хозяйственную работу в самые различные районы СССР, где только есть польское население, не только на Украину, в Белоруссию и Ленинград, но и на Урал, в Сибирь, ДВК - где польская разведка ведет активную, не вскрытую до сих пор работу в контакте с японской разведкой.
      Свое внедрение в эту систему партийно-советских учреждений организация активно использовала для создания местных низовых групп "ПОВ" и разворачивания широкой шовинистической и полонизаторской работы, продолжающейся до сих пор и имеющей своей целью подготовку прежде всего диверсионно-повстанческих кадров и вооруженных антисоветских выступлений на случай войны.
      Эти же цели преследовались созданием под воздействием "ПОВ" польских национальных сельсоветов и районов в пограничной полосе, зачастую в местностях с меньшинством польского населения, что также обеспечивало "ПОВ" одну из возможностей полонизаторской работы среди украинцев и белорусов католиков.
      Свое проникновение в систему советско-партийных учреждений по работе среди польского населения "ПОВ" широко использовала для проведения всесторонней шпионской работы через свою массовую агентуру в различных местностях страны.
      ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКОЙ ТРОЦКИСТСКОЙ И ИНЫХ АНТИСОВЕТСКИХ
      ОРГАНИЗАЦИЙ
      В своей практической диверсионной, шпионской, террористической и пораженческой работе на территории СССР польская разведка широко использует прежде всего троцкистских наймитов и правых предателей.
      В 1931 г. Уншлихт и Муклевич, связавшись с антисоветским троцкистским центром, в лице Пятакова, а затем и с Каменевым, договорились с ними о совместной вредительской подрывной работе членов "ПОВ" и троцкистов-зиновьевцев в народном хозяйстве страны и, в частности, в военной промышленности.
      В сентябре 1932 г. Уншлихт вошел в контакт также с центром правых предателей, получив согласие Бухарина на Объединение диверсионно-вредительской работы правых и "ПОВ".
      Наконец, в 1933 г. с ведома Пятакова, Уншлихт связывается с изменником Тухачевским, получает от него информацию о его сношениях с германскими фашистами и договаривается с ним о совместных действиях, направленных к ликвидации советской власти и реставрации капитализма в СССР. Уншлихт договорился с Тухачевским о снабжении последним польской разведки важнейшими шпионскими сведениями по РККА и об открытии полякам нашего Западного фронта в случае войны.
      Все местные организации "ПОВ" вели антисоветскую работу в теснейшей связи с троцкистами, правыми и различными антисоветскими националистическими организациями на Украине, в Белоруссии и др. местах.
      ШПИОНСКАЯ РАБОТА ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКИ В СССР
      Независимо от шпионской работы своей низовки, московский центр "ПОВ" осуществлял вплоть до ликвидации систематическое снабжение польской разведки всеми важнейшими сведениями о военном, экономическом и политическом положении СССР, включая оперативно мобилизационные материалы штаба РККА, к которым Уншлихт, Муклевич, Будкевич, Бронковский, Лонгва и другие участники московского центра имели доступ по своему служебному положению.
      Параллельно этому московским центром "ПОВ" и резидентами 2-го отдела ПГШ велась крупная вербовка шпионов из среды непольских элементов. Уншлихт, например, в 1932 г. завербовал для польской разведки начальника Артиллерийского управления РККА Ефимова и получал от него исчерпывающие сведения о состоянии артиллерийского вооружения Красной Армии. Другой участник московского центра "ПОВ" - Пестковский провел ряд вербовок в Коминтерне, научных институтах и других учреждениях, причем вербовал большей частью неполяков непосредственно для польской разведки, как таковой, и только в некоторых случаях прямо в "ПОВ", поскольку варшавский центр санкционировал организацию включать в отдельных случаях в "ПОВ" также и непольские элементы (русских, украинцев). Крупную шпионскую сеть в Наркоминделе создал Логановский.
      Особенно большую вербовочную работу провели резидент 2-го отдела ПГШ И. Сосновский и его заместитель по резидентуре подполковник 2-го отдела В. Витковский.
      Сосновский завербовал и использовал для польской разведки пом. нач. Разведупра РККА Карина (оказавшегося немецким агентом с 1916 г.), пом. нач. Разведупра РККА Мейера, помощника прокурора СССР Прусса, зам. нач. Дмитровского лагеря НКВД Пузицкого и ряд других лиц, занимавших ответственные должности в РККА, ОГПУ-НКВД и центральных правительственных учреждениях.
      В. Витковский, внедренный Сосновским в ВЧК в 1920 г., был позднее переброшен для шпионской работы на транспорте и руководящих органах народного хозяйства, где он ко времени ареста создал крупную диверсионно-шпионскую сеть, состоявшую преимущественно из специалистов. Серьезным накалом проникновения в Красную Армию польской шпионской агентуры, сохранившейся в ней до сих пор, была существовавшая в Москве с 1920 по 1927 г. так называемая школа Красных коммунаров (именовавшаяся перед расформированием объединенной военной школой им. Уншлихта.
      Эта военная школа, особенно в первый период своего существования, комплектовалась за счет поляков, направляющихся в нее, главным образом, польским бюро при центральных и местных партийных органах.
      Проникшие в польбюро члены "ПОВ" направляли в школу участников организации, а также кадровых агентов польской разведки, оставшихся в СССР под видом не желающих возвращаться в Польшу военнопленных периода советско-польской войны или прибывших под видом перебежчиков; в самой же школе существовала крепкая группа "ПОВ", проводившая самостоятельную вербовочную работу.
      Школа готовила командный состав пехотной, кавалерийской и артиллерийской специальностей, направлявшийся в самые различные части РККА, куда, естественно, попадали и оканчивавшие школу польские шпионы.
      Связь с Варшавой осуществлялась организацией регулярно, с применением самых различных и многообразных способов.
      В СССР систематически приезжали видные представители варшавского центра "ПОВ" и 2-го отдела Польглавштаба, которые связывались здесь с Уншлихтом, Пестковским, Сосновским, Витковским, Бортновским и др.
      Эти представители приезжали в СССР под разными официальными предлогами (в качестве дипкурьеров, для ревизий польских дипучреждений, по коммерческим делам), под личными прикрытиями (в качестве туристов, для свидания с родственниками, транзитом, а также нелегально). Специально для постоянной связи с Сосновским и Ольским в составе польского военного атташата в Москве находились командированные из Варшавы приближенные к Пилсудскому офицеры 2-го отдела ПГШ Ковальский и Кобылянский, встречи с которыми были легализованы путем проведения фиктивных вербовок их Ольским и Сосновским для ОГПУ.
      Ряд членов организации имел конспиративную связь с польским военным атташатом в Москве и другими членами посольской резидентуры (Висляк, Будкевич, Домбал, Науискайтис, Кобиц и др.).
      Другие участники "ПОВ", пробравшиеся на должности, дававшие им возможность официальных встреч с составом иностранных посольств, пользовались этими встречами для разведывательной связи (Логановский - на официальных приемах, Морштын - по работе в НКИД, Пестковский - в различных польско-советских комиссиях и т.д.).
      Члены организации, находившиеся на заграничной, советской официальной или негласной работе, связывались там с представителями "ПОВ" и 2-го отдела ПГШ (Логановский, Баранский и др. в Варшаве, Боржозовский Г. - в Финляндии, Чехословакии и Японии, Лещинский - в Копенгагене, Будкевич - во Франции и т.д.).
      Наконец, у ряда крупных резидентов (Сосновский, Пестковский) существовали сложные шифры и пароли для связи.
      Через все эти каналы связи в Варшаву систематически передавались все добывающиеся шпионские сведения и информация о деятельности организации, а из главного центра "ПОВ" и 2-го отдела ПГШ получались денежные средства и директивы о направлении активной деятельности организации.
      ВРЕДИТЕЛЬСКАЯ И ДИВЕРСИОННАЯ РАБОТА ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКИ В НАРОДНОМ ХОЗЯЙСТВЕ СССР
      Сразу же после окончания гражданской войны польская разведка через московский центр "ПОВ" и по другим параллельным линиям начала вредительскую работу, направленную в первый период к срыву восстановления промышленности СССР.
      В 1925 г. приезжавший в Москву представитель варшавского центра "ПОВ" М. Сокольницкий передал Уншлихту директиву об усилении вредительской работы, дополненную вскоре указанием о переходе к диверсионным действиям.
      В соответствии с этими директивами московский центр "ПОВ" развернул и осуществлял вплоть до своей ликвидации широкую диверсионно-вредительскую деятельность, направленную к подрыву обороноспособности СССР.
      Ряд виднейших членов "ПОВ" был внедрен в руководящие органы РККА и РККФ, а также в гражданские учреждения, ведавшие вопросами обороны страны (штат РККА, Управление военно-морских сил, сектора обороны, транспорта и металлургии Госплана СССР, Главморпром и др.).
      В 1925 г. при штабе РККА был сформирован военно-экономический отдел Мобилизационного управления.
      На руководящую работу в этот период был внедрен член "ПОВ" Ботнер С., являвшийся одновременно участником действовавшей на военно-научном участке польской шпионско-вредительской группы Горбатюка.
      Совместно с последним Ботнер С.О. развернул в Мобупре штаба РККА серьезную вредительскую работу, рассчитанную на подготовку поражения Советского Союза в предстоящей войне.
      Так, при разработке мобилизационных проблем, группа посредством перенесения центра внимания на вопросы обеспечения тыла вредительски срезала заявки самой армии на военное время как якобы завышенные. Сроки мобилизационного развертывания промышленности удлинялись до года и более, что, по существу, оставляло ряд предприятий неподготовленными к обороне. Разрешение вопросов обеспечения Красной Армии военной техникой и усовершенствования последней - систематически срывались.
      В 1927 г. был создан сектор обороны Госплана СССР, которому принадлежит крупнейшая роль в деле подготовки обороны страны, мобилизации промышленности и транспорта.
      Чтобы захватить в свои руки этот важнейший участок, московский центр "ПОВ" внедрил на руководящую работу в сектор обороны Госплана сначала упомянутого выше Ботнера, а затем, при его и Уншлихта содействии, туда проникли члены "ПОВ": Колесинский В.А., Муклевич Анна, Шеринский Заслав и др., а в 1931 г. и сам Уншлихт, занимавший пост зам. председателя Госплана СССР. Эти лица, в свою очередь, вовлекли вновь в организацию ряд ответственных работников сектора обороны.
      В своей практической деятельности организация стремилась прежде всего подорвать развитие военной промышленности.
      Первоначально члены организации открыто выступали против строительства военных заводов под прикрытием того, что это дорого и непосильно, вредительски рекомендуя военное производство налаживать в гражданской промышленности.
      В этой своей деятельности Уншлихт, Колесинский, Ботнер и другие блокировались с антисоветской троцкистской группировкой Смилги в ВСНХ.
      В дальнейшем от рискованных открытых выступлений против военного строительства организация перешла к более замаскированным методам подрыва советской оборонной базы.
      При проработке в секторе обороны Госплана СССР планов капитального строительства военной промышленности члены организации умышленно распыляли средства по многим строительным объектам и не обеспечивали нужными средствами решающие стройки. В результате строительство военных заводов растягивалось на длительные сроки, создавалась некомплектность в мощности отдельных цехов, поощрялась практика беспроектного строительства.
      В этом отношении особенно характерен срыв строительства и реконструкции снаряжательных заводов, направленный в сочетании с другими вредительскими действиями к созданию "снарядного голода" на время войны.
      В ряде районов, например, на Урале, были построены только снарядные заводы, снаряжательные же отсутствовали. Это приводило и приводит к тому, что производство корпусов снарядов находится на расстоянии нескольких тысяч километров от мест, где они могут получить снаряжение. В тех же случаях, когда строительство снаряжательных заводов все-таки велось, разворот его сознательно тормозился, а обслуживающее снаряжательные заводы хозяйство (вода, пар, энергия, канализация) дезорганизовывалось.
      Также намеренно срывалось строительство и реконструкция заводов производства корпусов снарядов. Уншлихт, Колесинский, Ботнер в практическом контакте с троцкистской организацией в промышленности (Пятаков, Смилга, Ерман, Крожевский) намеренно запутывали мощность этих заводов, затягивали их строительство и реконструкцию.
      Аналогичное положение имело место и с производством порохов. При проработке в секторе обороны Госплана плана строительства новых пороховых заводов, Уншлихт, Колесинский, Ботнер принимали и проводили в жизнь вредительские установки Ратайчака, в частности расчеты мощностей по устаревшим нормам. Одновременно с этим вредительство шло по линии задержки строительства новых объектов (например, Алексинского порохового комбината Московской области), дезорганизации обслуживающего хозяйства пороховых заводов и срыва реконструкции старых пороховых заводов (Казанского № 40, им. Косякова № 44 и др.).
      По линии планирования же организация проводила умышленное занижение планов потребности в металлах для военных заказов, давала ложные, заведомо преуменьшенные сведения о производственных мощностях военной промышленности, доказывая, что планы заказов военведа для военной промышленности невыполнимы, и максимально сокращала мобилизационные заказы военведа и НКПС, в результате чего из года в год росло недовыполнение программ оборонного строительства и недобор мобилизационных запасов.
      Планы обеспечения мобилизуемой промышленности рабочей силой вовсе не разрабатывались в течение ряда лет.
      Несмотря на дефицит в обеспечении военных производств цветными металлами в военное время, мероприятия по замене цветных металлов тормозились так же, как и развитие промышленности редких металлов.
      Отдельные участки мобилизационной подготовки в секторе обороны Госплана СССР намеренно оставлялись заброшенными, в частности мобилизационная подготовка в области здравоохранения и в области сельского хозяйства.
      Лично Уншлихт, при помощи завербованного им для польской разведки троцкиста Епифанова, провел значительную вредительскую работу в транспортном секторе Госплана СССР.
      Эти вредительские действия были направлены к дезорганизации завоза сырья на заводы, срыву выпуска готовой продукции и осуществлялись путем установления намеренно заниженных норм и показателей. Необходимый ремонт Транспорта систематически срывался путем урезки заявок НКПС на металл. Ликвидация узких мест транспорта искусственно тормозилась путем вредительского распределения ассигнований при утверждении титульных списков капитальных работ на транспорте.
      План мобилизационных перевозок на железнодорожном транспорте в течение длительного периода времени составлялся так, что с объявлением войны хозяйственные перевозки должны были почти вовсе прекратиться, что означало срыв мобилизации промышленности и нормальной жизни тыла страны.
      Серьезнейшая вредительско-диверсионная работа была проведена в системе военно-морского флота и Главморпрома одним из руководителей "ПОВ" Муклевичем Р.А.
      С момента своего назначения начальником морских сил РККФ в 1925 г., Муклевич начал энергично сколачивать антисоветские кадры для использования их в работе "ПОВ".
      Муклевич привлек к вредительской работе своего заместителя зиновьевца Куркова П.И., входившего в антисоветскую организацию в морском флоте и через него использовал эту группировку в интересах "ПОВ".
      Вредительская работа Муклевича во флоте началась с торможения строительства торпедных катеров, сторожевых кораблей и первой серии подводных лодок. Проектирование этих судов Муклевич поручил Игнатьеву, возглавлявшему группу вредителей в научно-техническом комитете. Утвержденные Реввоенсоветом сроки проектирования и строительства этих судов самовольно нарушались и изменялись. Заложенные на стапелях суда по нескольку раз расклепывались и перекладывались заново. Заказы на оборудование размещались несвоевременно и некомплектно.
      Перейдя в 1934 г. на должность начальника Главморпрома, Муклевич и там сформировал вредительско-диверсионную организацию, не теряя одновременно контакта с антисоветской организацией в РККФ.
      Во вредительскую организацию в системе морского судостроения Муклевич вовлек более 20 руководящих работников судостроительной промышленности из числа троцкистов, зиновьевцев и антисоветски настроенных специалистов. С их помощью Муклевич развернул широкую вредительскую и диверсионную деятельность в Главморпроме и на заводах судостроительной промышленности.
      В результате этой деятельности задержаны строительство и сдача военведу ряда судов и подводных лодок. В частности, путем задержки производства дизелей сорвана сдача в текущем году подводных лодок для Дальнего Востока. В подлодке "Малютка" вредительски увеличен габарит, лишающий возможности перевозить ее по железной дороге. Сорвано строительство серийных эсминцев. На лидерах-эсминцах корпус корабля сделан слишком легким, что мешает использованию кормовой артиллерии. На крейсерах зенитная артиллерия размещена так, что не может быть одновременно введена в бой. Сорвана подготовка стапелей для закладки линкоров на Николаевских заводах.
      По договоренности с антисоветской организацией в РККФ испытание уже готовых кораблей систематически тормозилось, и они не вводились в строй.
      Наряду с широким вредительством Муклевич подготовлял и диверсионные акты.
      Так, в частности, по указанию Муклевича члены организации в промышленности морского судостроения Стрельцов и Бродский должны были организовать вывод из строя больших стапелей Балтийского судостроительного завода. Эту диверсию намечено было осуществить либо путем устройства замыкания электрических проводов, которые в большом количестве имеются на окружающих стапеля лесах, либо путем организации взрыва. Однако осуществить эту диверсию Муклевичу не удалось.
      Также подготовлялся вывод из строя ряда крупных военных заводов в Ленинграде, в том числе часть агрегатов Кировского завода, помощник директора которого, Лео Марковский, также являлся членом "ПОВ".
      Диверсионные группы на крупнейших авиационных (завод № 22, Пермский авиазавод и др.) и артиллерийских заводах (им. Молотова, "Баррикады", Тульский, киевский "Арсенал"), в химической промышленности были созданы Логановским, Будняком, Артамоновым, Баранским и др.
      Крупнейшую базу для диверсионной сети в промышленности составляют перебежчики и эмигранты из Польши, осевшие преимущественно на Урале и в Сибири. Поскольку, однако, за последние годы велась чистка основных оборонных предприятий от этих категорий, польская разведка и "ПОВ" в целях создания особо законспирированной диверсионной сети вербовала различные непольские элементы, работающие в оборонной промышленности и не разоблаченные до сих пор.
      Диверсионная работа польской разведки на транспорте концентрировалась преимущественно на железных дорогах западного театра войны и Сибирской магистрали, главным образом на Уральском участке, с целью отрезать Дальний Восток от центральной части Союза. Однако вскрытие польских диверсионных групп на транспорте до сих пор совершенно не развернуто.
      В ряде случаев, в целях проверки готовности созданной на военное время диверсионной сети, организация производила в ряде мест диверсионные акты.
      Так, участник организации "ПОВ" в Днепропетровской области Вейхт, по директиве украинского центра "ПОВ", произвел диверсионный акт на Каменской электростанции, при котором станция была полностью уничтожена.
      ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ РАБОТА ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКИ
      По директивам из Варшавы Уншлихт, Пестковский, Маковский, Домбаль, Висляк, Матушевский и другие, вместе с троцкистами, вели подготовку центральных террористических актов.
      Так, например, Матушевский создал в аппарате московской милиции группу "ПОВ", вовлек в нее вместе с Шипровским (быв. секретарь парткома милиции) большое количество работников милиции (в том числе и не поляков), проводивших свою подрывную деятельность на различных участках милицейской службы (наружная служба, связь, охрана метро, комвуз милиции).
      По директивам Домбаля, Матушевский и Шипровский готовили центральные террористические акты, используя нахождение участников группы на охране объектов, посещаемых членами правительства.
      Завербованный Сосновским в Саратове польский агент Касперский (редактор областной газеты "Коммунист") входил в состав троцкистской организации, был связан с саратовским краевым троцкистским центром и, наряду с участием в его диверсионно-вредительской работе (диверсионная группа на заводе комбайнов, свинцовых аккумуляторов, заводе 195 и др.), включился в подготовку центральных террористических актов.
      В деловом контакте с краевым троцкистским центром находились также Сосновский и Пиляр, сам участвовавший в подготовке террористических актов.
      Саратовская группа "ПОВ", через того же Касперского, находилась в связи с антисоветской организацией правых в Саратове.
      Ликвидируемый сейчас филиал "ПОВ" в Днепропетровской области вел подготовку центральных терактов совместно с троцкистско-зиновьевской организацией в Днепродзержинске, с которой контактировал также свою диверсионно-вредительскую работу.
      Наряду с террористической работой в настоящее время московский центр "ПОВ" имел директиву подготовить ряд боевых групп для совершения центральных террористических актов в момент военного нападения на СССР.
      Работу по созданию таких групп вел член московского центра "ПОВ" Пестковский.
      ВРЕДИТЕЛЬСТВО В СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ И КОНТРРАЗВЕДЫВАТЕЛЬНОЙ РАБОТЕ
      После окончания советско-польской войны, основной кадр организации возвращается в Москву и, используя пребывание Уншлихта на должностях зампреда ВЧК-ОГПУ, а затем зампреда РВС, разворачивает работу по захвату под свое влияние решающих участков деятельности ВЧК-ОГПУ (Пиляр - нач. КРО ВЧК, Сосновский и его группа в КРО ВЧК, Ольский - пред. ГПУ Белоруссии, Ихновский - нач. ЭКУ ОГПУ, Медведь - председатель МЧК, позднее сменил Мессинга на посту ПП ОГПУ в ЛВО, Логановский, Баранский и ряд других в системе ИНО ВЧК-ОГПУ-НКВД) и Разведупра РККА (Бортновский и др.).
      Работа организации в системе ВЧК-ОГПУ-НКВД и Разведупре РККА в течение всех лет направлялась, в основном, по следующим линиям:
      1. Полная парализация нашей контрразведывательной работы против Польши, обеспечение безнаказанной успешной работы польской разведки в СССР, облегчение проникновения и легализации польской агентуры на территорию СССР и различных участках народно-хозяйственной жизни страны.
      Пиляр, Ольский, Сосновский и другие в Москве, Белоруссии, Мессинг, Медведь, Янишевский, Сендзиковский и другие в Ленинграде - систематически срывали мероприятия наших органов против польской разведки, сохраняли от разгрома местные организации "ПОВ", предупреждая группы и отдельных членов "ПОВ" об имеющихся материалах, готовящихся операциях, консервировали и уничтожали поступавшие от честных агентов сведения о деятельности "ПОВ", заполняли агентурно-осведомительную сеть двойниками, работавшими на поляков, не допускали арестов, прекращали дела.
      2. Захват и парализация всей разведывательной работы НКВД и Разведупра РККА против Польши, широкое и планомерное дезинформирование нас и использование нашего разведывательного аппарата за границей для снабжения польской разведки нужными ей сведениями о других странах и для антисоветских действий на международной арене.
      Так, член "ПОВ" Сташевский, назначенный Уншлихтом на закордонную работу, использовал свое пребывание в Берлине в 1932 г. для поддержки Брандлера в целях срыва и разгрома пролетарского восстания в Германии, действуя при этом по прямым директивам Уншлихта.
      Член "ПОВ" Жибковский, направленный Бронковским на закордонную работу Разведупра РККА, вел провокационную работу в целях осложнения взаимоотношений СССР с Англией.
      По директивам Уншлихта члены организации Логановский и Баранский использовали свое пребывание по линии ИНО в Варшаве в период отстранения Пилсудского от власти для создания под прикрытием имени ОГПУ диверсионных пилсудчиковских организаций, действовавших против тогдашнего правительства эндеков в Польше, и готовили от имени резидентуры ИНО провокационное покушение на французского маршала Фоша во время его приезда в Польшу в целях срыва установления нормальных дипломатических отношений между Францией и СССР.
      3. Использование положения членов "ПОВ" в ВЧК-ОГПУ-НКВД для глубокой антисоветской работы и вербовки шпионов.
      Эмиссар Пилсудского и резидент 2-го отдела ПГШ И. Сосновский широко использовал свое положение в органах для установления контакта с различными, преимущественно националистическими антисоветскими элементами и возглавил их подрывную деятельность в Закавказье, Средней Азии и других местах.
      Однако, едва ли не самый большой вред нанесла нам теория и практика пассивности в контрразведывательной работе, упорно и систематически проводившаяся польскими шпионами, проникшими в ВЧК-ОГПУ-НКВД.
      Пользуясь захватом в свои руки руководящих постов в нашем контрразведывательном аппарате, польские шпионы сводили всю его работу к узко оборонительным мероприятиям на нашей территории, не допускали работы по проникновению нашей контрразведывательной агентуры в центры иностранных разведок и других активно наступательных контрразведывательных действий.
      Срывая и не допуская основного метода контрразведывательной работы, заключающегося в перенесении нашей борьбы против иностранных разведок на их собственные территории, польские шпионы в наших органах достигли такого положения, при котором советская контрразведка из органа, которому пролетарским государством поручена борьба против иностранных разведок и их деятельности в целом, была на ряд прошедших лет превращена в беспомощный аппарат, гоняющийся за отдельными мелкими шпионами.
      В тех же случаях, когда попытки контрразведывательного выхода за кордон делались, они использовались польской разведкой либо для внедрения своей крупной агентуры в СССР (дело Савинкова), либо для установления контакта с деятельностью антисоветских элементов и их активизации (дело Москвича-Боярова, проф. Исиченко и др.).
      ПРОВОКАТОРСКАЯ РАБОТА ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКИ В КОМПАРТИИ ПОЛЬШИ
      Проникновение крупной польской агентуры в компартию Польши, польскую секцию ИККИ и в аппарат Коминтерна предопределилось тем обстоятельством, что при образовании в конце 1913 г. компартии Польши, в ее руководство автоматически включился ряд крупных членов "ПОВ", ранее состоявших в ППС-левице и польской социал-демократии, объединившихся при образовании компартии.
      Независимо от этого, руководящая головка "ПОВ" на протяжении всех последующих лет систематически внедряла свою агентуру в ряды компартии посредством различных провокационных мероприятий, одновременно вербовала новую агентуру из числа националистически настроенной интеллигенции, примкнувшей к коммунистическому движению, продвигала эту агентуру в руководящие органы партии, в целях ее разложения и использования в своих интересах, и широко использовала политэмиграцию и обмен политзаключенными для массового внедрения своей агентуры в СССР.
      Примером крупнейшей политической провокации пилсудчины является созданная "ПОВ" в 1919 г. так называемая оппозиция ППС, руководство которой, во главе с Жарским, Лянде-Витковским, Витольдом Штурм де Штремом, состояло из крупнейших провокаторов-пеовяков. Имея первоначально своей задачей не допустить отход революционизирующихся элементов от ППС к компартии, "оппозиция", не будучи в состоянии удержать под своим влиянием рабочие массы, отколовшиеся от ППС в 1920 г., влилась вместе с ними в компартию Польши и захватила там ряд руководящих постов.
      Другим, наиболее крупным актом широкой политической провокации уже внутри компартии Польши со стороны пилсудчиков, проникших в ее руководство, является использование влияния компартии в массах во время майского переворота Пилсудского в 1926 г., когда эти провокаторы выдвинули и осуществили политику поддержки компартией пилсудчиковского переворота.
      Предвидя, что та часть членов "ПОВ", проникших в руководство компарии Польши и прямо работавших над использованием компартии для содействия пилсудчиковскому перевороту (Варский, Костржева, Краевский, Лянде-Витковский), будет этим скомпрометирована и отстранена от руководства, "ПОВ" держала в резерве другую группу членов "ПОВ" (во главе с Лещинским), которая внешне находилась в стороне от содействия перевороту 1926 г. и предназначалась для захвата руководства КПП после провала группы Варского.
      После майского переворота, в целях отвлечения рабочих масс от противодействия установлению Пилсудским нового фашистского режима и для ослабления и разложения компартии изнутри, "ПОВ" разработала и провела план широкой фракционной борьбы между группой Лещинского (т.н. меньшинство в КПП) и группой Варского - Костржевы (т.н. большинство). Обеим группам "ПОВ" удалось втянуть в фракционную борьбу партийные массы и надолго парализовать работу партии.
      В итоге руководство партией удалось захватить группе "ПОВ", возглавляемой членом московского центра "ПОВ" Лещинским, сосредоточившим свою работу над дальнейшим разложением партии и торможении революционного движения в Польше.
      В последние годы все усилия варшавского и московского центра "ПОВ" в отношении их работы внутри компартии Польши были направлены к срыву единого и народного фронта в Польше и, главным образом, к подготовке использования компартии для антисоветских действий во время военного нападения Польши на СССР.
      В этом направлении Уншлихтом и Лещинским велась специальная работа по использованию партийных каналов для службы связи польской разведки во время войны, и был разработан план ряда политических провокационных мероприятий (предъявление ультиматумов Коминтерну и ВКП(б)) от имени компартии Польши о неприкосновенности "польской независимости", выпуск антисоветских воззваний к рабочему классу Польши, раскол партии и т. д.
      Начиная с 1920 г., и особенно широко после майского переворота, "ПОВ" использует каналы компартии и польской секции Коминтерна, в которую проникли такие крупные члены "ПОВ", как Сохацкий-Братковский, Лещинский, Прухняк, Бергинский, Бронковский и ряд других, - для систематической широкой переброски в СССР диверсионно-шпионской агентуры различного масштаба под видом политэмигрантов и политзаключенных. Так, под видом политзаключенных в СССР были переброшены польские шпионы Пиляр, Будзинский, Науискайтис, Высоцкий, Домбаль, Белевский; в качестве политэмигрантов Висляк, Генрих Ляуэр (руководил сектором металлургии Госплана СССР), Здзярский, Генриховский, Бжозовский и многие десятки и сотни других шпионов, проникших на самые различные участки государственного аппарата, промышленности, транспорта и сельского хозяйства СССР.
      Не только одна компартия Польши использовалась как прикрытие для шпионов и диверсантов. Агентура польской разведки перебрасывалась в СССР также и под прикрытием принадлежности к компартиям Западной Белоруссии, Западной Украины и других революционных организаций, в самое возникновение которых польская разведка включалась в провокационных целях.
      Так, например, существовавшая в свое время т.н. Белорусская громада массовая крестьянская организация в Западной Белоруссии - была активно использована польской разведкой и фашистской организацией белорусских националистов, существующей в Вильно, для разгрома крестьянского движения в Западной Белоруссии и переброски своей агентуры в СССР.
      Такая же массовая организация как независимая крестьянская партия (незалежна партия хлопска) в коренной Польше была создана крупнейшим провокатором-офицером 2-го отдела ПГШ Воевудским специально для перехвата движения революционизирующегося польского крестьянства и также использования для переброски агентуры в СССР под видом "крестьянских" деятелей, спасающихся от полицейского преследования.
      Все материалы следствия по настоящему делу с исчерпывающей несомненностью доказывают, что подавляющее, абсолютное большинство т.н. политэмигрантов из Польши являются либо участниками "ПОВ" (выходцы из коренной Польши, в том числе польские евреи), либо агентами 2-го отдела ПГШ или политической полиции (поляки, украинцы, белорусы и др.).
      АНТИСОВЕТСКАЯ РАБОТА ПОЛЬСКОЙ РАЗВЕДКИ В БЕЛОРУССИИ И ДРУГИХ МЕСТНОСТЯХ СССР
      Организация "ПОВ" в Белоруссии, возглавлявшаяся в последнее время членом московского центра "ПОВ" Бенеком, членами минского центра "ПОВ" Вонсовским, Клысом, кроме того, по многим каналам руководимая Пиляром, Сосновским, Гельманом, Домбалем, установила органические связи с организацией белорусских национал-фашистов, троцкистским подпольем и антисоветской организацией правых, в результате чего в Белоруссии существовал единый антисоветский заговор во главе с Червяковым, Голодедом, Бенеком.
      Объединенное подполье развернуло в Белоруссии широкую вредительскую и разрушительную работу, увязанную с военными планами польско-немецких генеральных штабов.
      Подрывной работой объединенного подполья были поражены все отрасли народного хозяйства Белоруссии: транспорт, планирование, топливно-энергетическое хозяйство, строительство новых предприятий, все отрасли легкой промышленности, сельское хозяйство, строительство совхозов.
      На протяжении нескольких последних лет объединенное подполье, путем искусственного распространения инфекционных заболеваний (менингит, анемия, чума), провело большую работу по уничтожению поголовья свиней, конского поголовья в Белоруссии, в результате чего только за один 1936 г. было уничтожено по БССР свыше 30 тыс. лошадей.
      В процессе своей работы по подготовке захвата БССР поляками, объединенное подполье выдвинуло и попыталось осуществить вредительский проект осушения полесских болот, являющихся естественным препятствием против наступательных действий польской армии. В то же время Домбаль, проводивший разработку проектов "Большого Днепра" во вредительском духе, включил в план работы прорытие в Белоруссии глубоководного канала, предназначенного для открытия доступа военным судам поляков на советскую территорию.
      Одновременно с вредительской работой в сельском хозяйстве БССР объединенное подполье вело активную работу по подготовке повстанческих кадров и вооруженного антисоветского восстания, широко практикуя различные методы искусственного возбуждения недовольства населения против советской власти (планомерные "перегибы" при проведении различных хозяйственных кампаний на селе, переобложение, незаконные массовые конфискации за неуплату налогов и т.д.).
      Осуществляя связь с Польшей по многим каналам (через московский центр "ПОВ", Минское польское консульство, виленский центр белорусских национал-фашистов со 2-м отделом ПГШ непосредственно), объединенное подполье вело в БССР всестороннюю шпионскую работу, имея ряд своих связей в частях Белорусского военного округа и в контакте с военно-фашистской группой изменника Тухачевского, в лице участника этой группы Уборевича.
      По прямому поручению Зиновьева троцкист Гессен организовал из участников объединенного подполья террористическую группу, которая готовила покушение против т. Ворошилова во время его пребывания в Минске осенью 1936 г.
      Свою работу по ликвидации руководящей головки антисоветского объединенного подполья в Белоруссии НКВД БССР развернул на основе минимальных данных, полученных в начальной стадии следствия в Москве, и передопроса арестованных ранее белорусских национал-фашистов, показав этим умелое оперативное использование небольших исходных данных для разгрома организующих сил врага.
      Совершенно неудовлетворительно шла до сих пор работа по ликвидации "ПОВ" в ДВК, Сибири, Свердловской и Челябинской областях и на Украине. Имея в период 1933-1935 гг. исключительно большие возможности для вскрытия пеовяцкого подполья (аресты группы Скарбека, Стасяка-Конецкого), аппарат НКВД Украины не развернул тогда следствия до необходимого предела полного разоблачения деятельности "ПОВ" на Украине, чем и воспользовался сидевший тогда в Особом отделе центра шпион Сосновский для провокации провала вообще.
      Рассылая при этом сборники протоколов допросов Уншлихта и друг. арестованных, предлагаю ознакомить с настоящим письмом всех начальников оперативных отделов ГУГБ и руководящих работников третьих отделов.
      П.п. народный комиссар внутренних дел СССР
      генеральный комиссар
      госуд. безопасности Н. Ежов
      Верно:
      оперсекретарь ГУГБ НКВД СССР
      комбриг Ульмер
      Архiв Управлiння МВС Украiни Харкiвськоi областi.
      Колекцiя документiв. - Арк. 89 - 136.
      Машинопис. Копiя.
      № 43
      Оперативный приказ
      Наркома Внутренних Дел СССР
      Н. Ежова № 00486
      15 августа 1937 г.
      Совершенно секретно
      г. Москва
      С получением настоящего приказа приступите к репрессированию тех изменников родины, членов правотроцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных военной коллегией и военным трибуналом по первой и второй категориям, начиная с 1 августа 1936 г.
      При проведении этой операции руководствуйтесь следующим:
      ПОДГОТОВКА ОПЕРАЦИИ
      1. В отношении каждой, намеченной к репрессированию, семьи производится тщательная ее проверка, собираются дополнительные установочные данные и компрометирующие материалы.
      На основании собранных материалов составляются:
      а) подробная общая справка на семью с указанием: фамилии, имени и отчества осужденного главы семьи, за какие преступления, когда и кем и какому наказанию подвергнут; именной список состава семьи (включая и всех лиц, состоявших на иждивении осужденного и вместе с ним проживавших), подробных установочных данных на каждого члена семьи; компрометирующих материалов на жену осужденного; характеристики в отношении степени социальной опасности детей старше 15-летнего возраста; данных о наличии в семье престарелых и нуждающихся в уходе родителей, наличии тяжело или заразно больных, наличии детей, по своему физическому состоянию требующих ухода;
      б) отдельная краткая справка на социально опасных и способных к антисоветским действиям детей старше 15-летнего возраста;
      в) именные списки детей до 15 лет; отдельно дошкольного и школьного возраста.
      2. Справки рассматриваются соответственно наркомами внутренних дел республик и начальниками управлений НКВД краев и областей.
      Последние:
      а) дают санкцию на арест и обыск жен изменников родины;
      б) определяют мероприятия в отношении детей арестуемой;
      в) указывают мероприятия в отношении родителей и других родственников, состоявших на иждивении осужденного и совместно с ним проживающих.
      ПРОИЗВОДСТВО АРЕСТОВ И ОБЫСКОВ
      3. Намеченные к репрессированию арестовываются. Арест оформляется ордером.
      4. Аресту подлежат жены, состоявшие в юридическом или фактическом браке с осужденным в момент его ареста.
      Аресту подлежат также жены хотя и состоявшие с осужденным, к моменту его ареста, в разводе, но:
      а) причастные к контрреволюционной деятельности осужденного;
      б) укрывавшие осужденного;
      в) знавшие о контрреволюционной деятельности осужденного, но не сообщившие об этом соответствующим органам власти.
      5. Аресту не подлежат:
      а) беременные; жены осужденных, имеющие грудных детей, тяжело или заразно больные; имеющие больных детей, нуждающихся в уходе; имеющие преклонный возраст.
      В отношении таких лиц временно ограничиваться отобранием подписки о невыезде с установлением тщательного наблюдения за семьей.
      б) жены осужденных, разоблачившие своих мужей и сообщившие о них органам власти сведения, послужившие основанием к разработке и аресту мужей.
      6. Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (шапирографы, стеклографы, пишущие машинки и т. п.), контрреволюционная литература, переписка, иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделиях, личные документы и денежные документы.
      7. Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением необходимых белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), - конфискуется. Квартиры арестованных опечатываются.
      В случаях, когда совместно с арестуемыми проживают их совершеннолетние дети, родители и другие родственники, то им, помимо их личных вещей, оставляется в пользование необходимые: жилая площадь, мебель и домашняя утварь арестуемых.
      8. После производства ареста и обыска арестованные жены осужденных конвоируются в тюрьму. Одновременно, порядком, указанным ниже, вывозятся и дети.
      ПОРЯДОК ОФОРМЛЕНИЯ ДЕЛ
      9. На каждую арестованную и на каждого социально опасного ребенка старше 15-летнего возраста заводится следственное дело, в которое, помимо установленных документов, помещаются справки (см. ниже п. "а" и "б" ст. 1) и краткое обвинительное заключение.
      10. Следственные дела направляются на рассмотрение Особого совещания НКВД СССР.
      Начальникам управлений НКВД по Дальневосточному и Красноярскому краям и Восточносибирской области следственных дел на арестованных Особому совещанию - не высылать. Вместо этого сообщать по телеграфу общие справки на семьи осужденных (пункт "а" ст. 1), которые и будут рассматриваться Особым совещанием. Последние свои решения по каждой семье, с одновременным указанием места заключения (лагеря) сообщает начальникам перечисленных УНКВД, также по телеграфу.
      РАССМОТРЕНИЕ ДЕЛ И МЕРЫ НАКАЗАНИЯ
      11. Особое совещание рассматривает дела на жен осужденных изменников родины и тех их детей старше 15-летнего возраста, которые являются социально опасными и способными к совершению антисоветских действий.
      12. Жены осужденных изменников родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5-8 лет.
      13. Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможностей исправления, подлежат заключению в лагеря или исправительно-трудовые колонии НКВД, или водворению в детские дома особого режима Наркомпросов республик.
      14. Приговоры Особого совещания сообщаются для приведения их в исполнение Наркомам республиканских НКВД и начальникам управлений НКВД краев и областей по телеграфу.
      15. Следственные дела сдаются в архив НКВД СССР.
      ПОРЯДОК ПРИВЕДЕНИЯ ПРИГОВОРОВ
      В ИСПОЛНЕНИЕ
      16. Осужденных Особым совещанием жен изменников родины направлять для отбытия наказания в специальное отделение Темниковского исправительно-трудового лагеря, по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД СССР.
      Направление в лагеря производить существующим порядком.
      17. Осужденные жены изменников родины, не подвергнутые аресту, в силу болезни и наличия на руках больных детей, по выздоровлении арестовываются и направляются в лагерь.
      Жены изменников родины, имеющие грудных детей, после вынесения приговора, немедленно подвергаются аресту и без завоза в тюрьму направляются непосредственно в лагерь. Также поступать и с осужденными женами, имеющими преклонный возраст.
      18. Осужденные социально опасные дети направляются в лагеря, исправительно-трудовые колонии НКВД или в дома особого режима Наркомпросов республик по персональным нарядам ГУЛАГа НКВД для первой и второй группы АХУ НКВД СССР - для лиц третьей группы.
      РАЗМЕЩЕНИЕ ДЕТЕЙ ОСУЖДЕННЫХ
      19. Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать:
      а) детей в возрасте от 1 - 1 1/2 лет и до 3 полных лет в детских домах и яслях Наркомздравов республик в пунктах жительства осужденных;
      б) детей в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет - в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей (согласно установленной дислокации) и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов.
      20. В отношении детей старше 15 лет вопрос решать индивидуально. В зависимости от возраста, возможностей самостоятельного существования собственным трудом или возможностей проживания на иждивении родственников, такие дети могут быть:
      а) направлены в детские дома Наркомпросов республик в соответствии с п. "б" ст. 19;
      б) направлены в другие республики, края и области (в пункты, за исключением перечисленных выше городов) для трудового устройства или определения на учебу.
      21. Грудные дети направляются вместе с их осужденными матерями в лагеря, откуда по достижению возраста 1 - 1 1/2 лет переводятся в детские дома и ясли Наркомздравов республик.
      22. Дети в возрасте от 3 до 15 лет принимаются на государственное обеспечение.
      23. В том случае, если оставшихся сирот пожелают взять другие родственники (не репрессируемые) на свое полное иждивение - этому не препятствовать.
      ПОДГОТОВКА К ПРИЕМУ И РАСПРЕДЕЛЕНИЮ ДЕТЕЙ
      24. В каждом городе, в котором будет производиться операция, специально оборудуются:
      а) приемно-распределительные пункты, в которые будут доставляться дети тотчас же после ареста их матерей и откуда дети будут направляться затем по детским домам;
      б) специально организуются и оборудуются помещения, в которых будут содержаться до решения Особого совещания НКВД социально опасные дети.
      Для указанных выше детей используются, там, где они имеются, детские приемники отделов трудовых колоний НКВД.
      25. Начальники органов НКВД пунктов, где расположены детские дома Наркомпросов, предназначенные для приема детей осужденных, совместно с заведующими или представителями облоно производят проверку персонала домов и лиц, политически неустойчивых, антисоветски настроенных и разложившихся увольняют. Взамен уволенных персонал домов доукомплектовывается проверенным, политически надежным составом, могущим вести учебно-воспитательную работу с прибывающими к ним детьми.
      26. Начальники органов НКВД определяют, в каких детских домах и яслях Наркомздравов можно разместить детей до 3-летнего возраста и обеспечивают немедленный и безотказный прием этих детей.
      27. Наркомы внутренних дел республик и начальники управлений НКВД краев и областей, сообщают по телеграфу лично заместителю начальника АХУ НКВД СССР тов. Шперсону именные списки детей, матери которых подвергаются аресту. В списках должны быть указаны: фамилия, имя и отчество, год рождения ребенка, в каком классе учится. В списках дети перечисляются по группам, комплектуемым с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попали дети, связанные между собой родством или знакомством.
      28. Распределение детей по детским домам производит заместитель начальника АХУ НКВД СССР. Он телеграфом сообщает наркомам республиканских НКВД и начальникам управлений НКВД краев и областей, каких детей и в какой дом направить. Копию телеграммы посылает начальнику соответствующего детского дома. Для последнего эта телеграмма должна являться основанием к приему детей.
      29. При производстве ареста жен осужденных, дети у них изымаются и вместе с их личными документами (свидетельства о рождении, ученические документы), в сопровождении специально наряженных в состав группы, производящей арест, сотрудника или сотрудницы НКВД, отвозятся:
      а) дети до 3-летнего возраста - в детские дома и ясли Наркомздравов;
      б) дети от 3 до 15-летнего возраста - в приемно-распределительные пункты;
      в) социально опасные дети старше 15-летнего возраста в специально предназначенные для них помещения.
      ПОРЯДОК ОТПРАВКИ ДЕТЕЙ В ДЕТСКИЕ ДОМА
      30. Детей на приемно-распределительном пункте принимает заведующий пунктом или начальник детского приемника ОТК НКВД и специально выделенный оперработник (работница) УГБ.
      Каждый принятый ребенок записывается в специальную книгу, а документы его запечатываются в отдельный конверт. Затем дети группируются по местам назначения и в сопровождении специально подобранных работников отправляются группами по детским домам Наркомпросов, где и сдаются вместе с их документами заведующему домом под личную его расписку.
      31. Дети до 3-летнего возраста сдаются лично заведующим детскими домами или яслями Наркомздравов под их личную расписку. Вместе с ребенком сдается и его свидетельство о рождении.
      УЧЕТ ДЕТЕЙ ОСУЖДЕННЫХ
      32. Дети осужденных, размещенные в детских домах и яслях Наркомпросов и Наркомздравов республик, учитываются АХУ НКВД СССР.
      Дети старше 15-летнего возраста и осужденные социально опасные дети учитываются 8 отделом ГУГБ НКВД СССР.
      НАБЛЮДЕНИЕ ЗА ДЕТЬМИ ОСУЖДЕННЫХ
      33. Наблюдение за политическими настроениями детей осужденных, за их учебой и воспитательной жизнью возлагаю на наркомов внутренних дел республик, начальников управлений НКВД краев и областей.
      ОТЧЕТНОСТЬ
      34. О ходе операции доносить мне трехдневными сводками по телеграфу. О всех эксцессах и чрезвычайных происшествиях - немедленно.
      35. Операцию по репрессированию жен уже осужденных изменников родины закончить к 25/Х с.г.
      36. Впредь всех жен изобличенных изменников родины, правотроцкистских шпионов, арестовывать одновременно с мужьями, руководствуясь порядком, устанавливаемым настоящим приказом.
      П.п. Народный комиссар внутренних дел
      Союза ССР
      генеральный комиссар государственной
      безопасности Ежов
      Верно:
      оперативный секретарь
      ГУГБ НКВД СССР комбриг Ульмер
      Верно:
      пом. секретаря 6 отдела ГУГБ НКВД
      сержант Государственной безопасности Косырев
      Архiв Управлiння МВС Украiни Харкiвськоi облаcтi.
      Колекцiя документiв. Арк. 1 - 11. Машинопис. Копiя