В одном из интервью я уже рассказывала о своем небольшом каталоге этих "моих" кадров, к которым питаю свою особую, личную привязанность. Например, одна сцена из "Покаяния", где женщина стоит где-то на летней кухне, курит у окна с видом в сад, и идет закадровый текст, кажется, из Тициана Табидзе: "Вечер, весна, теней перекличка, с ветки на ветку прыгает птичка"... Мне всякий раз кажется, что я в этом саду жила -- или в нем жила моя мать, что-то из прошлого, которое напомнила поза этой женщины. Что-то меня в этой сцене волнует. Таких кадров у меня несколько -- их и не может быть много. Ради них я готова простить человечеству кино вообще, -- как сказал однажды в запале Саша Соколов, ругая современный кинематограф и делая исключение для Бергмана, который -- один! -- оправдывает для него несовершенство всего остального киномира...
      - Е.Ч. Ваш роман "Прохождение тени" входил в Букеровский шорт-лист 1998 года. Ему отдавало свои симпатии абсолютное большинство критиков и читателей. Преимущество вашего романа было очевидно для всех, поэтому такой взрыв возмущения вызвало решение трех членов жюри - Зорина-младшего, Дубина-старшего и примкнувшей к ним славистки Катерины Кларк, проголосовавших за архивное произведение А.Морозова. Победил даже не роман весьма средний, стилизованный под записки катотоника в стадии ремиссии текст тридцатилетней давности, выдаваемый за последнее слово русской прозы,- в нарушение всех правил и канонов устава премии. Как стало позже известно, при голосовании решающим оказался голос американской славистки, капризно заявившей, как ей не нравится, что газеты навязывают им готовое решение роман Полянской, и призвавшей членов жюри поступить "неординарно" проголосовать за аутсайдера, чтоб "удивить всех". Таким образом, с нами сыграли в игру, известную в народе как "наперсток", где главное - обмануть ожидания публики. Что вы чувствовали в тот момент?..
      - И.П. Как вы догадываетесь, мне не очень-то хочется ворошить все это. Да и не мое наверное это дело. У Морозова мне понравилась вторая его вещь, спустя год опубликованная "Знаменем". Скажу об одном впечатлении, вынесенном из тех дней: совершенно случайно услышала по радио выступление председателя жюри Андрея Зорина, в котором он характеризовал авторов нашей финальной шестерки. В нее вошло жизнеописание простой сибирской женщины А.Чистяковой, рассказывающей о своей нелегкой доле, пьянстве мужа, смертях детей... Господин Зорин сравнивал эти ее горестные сюжеты с... Хармсом. Самое поразительное, что это говорилось всерьез - с академическим апломбом, с большим уважением к собственному вкусу. Услышав такое, я поняла, что в этом "дискурсе" места для меня просто нет и все дальнейшее воспринимала вполне спокойно. Жалею только об одном - что поддалась на уговоры и пошла на церемонию. Делать этого, конечно, не следовало. Неприятно удивила возня, поднятая вокруг романа редакторатом одного литературного журнала.. Особенно поразило участие бывшего главреда, организовывавшего через подставных газетные рецензии (ведаю о чем говорю),- одного из тех писателей, чьи репутации вспухали на советских тиражах и советских гонорарах в обстановке эстетического вакуума, получивших от власти все но полагающих очевидно, что им не додано при жизни...
      - Е.Ч. Герой произведения А.Морозова идеально укладывался в промежуток малый между Веничкой Ерофеевым и Передоновым, в который сегодня слишком многим хотелось бы загнать, как в гетто, русского литературного героя недотыкомку, советского дебила, золотушного алкоголика, зомбированного паупера, - и отразил на себе, как в зеркале, ориентировки некоей социальной группы, одолеваемой специфическими страхами, маниями, занятой серьезной работой по целенаправленному формированию литературных вкусов и представлений. Уже как бы принято за аксиому, что в этой стране не может быть ни поэзии, ни музыки, ни красоты - то есть всего того, чем так щедро одаривает читателей ваш роман, - литература, как и все прочее, здесь кончилась, и поэтому любое искреннее и живое, талантливое и открытое слово воспринимается неадекватно - то есть вообще не воспринимается: замалчивается, высмеивается, затирается, подвергается остракизму... Думаю, именно этим объясняется неприятие т а к о й прозы членами данной референтной группы критиков - людей насквозь ангажированных и не способных объективно судить о современной русской литературе. В своих послебукеровских заметках Андрей Зорин с нескрываемым удивлением и нервозностью описывает бурную реакцию некоторых его коллег на решение жюри, доходившую до прямых угроз в его адрес, и пытается подвести оправдательную базу под это решение, "нелепое и импульсивное", по мнению "Литгазеты", отказавшейся даже печатать на своих страницах портрет победителя... Оказывается, голос Зорину был. Он звал утешно. Голос принадлежал покойному переводчику и эссеисту А.Сергееву, незадолго до своей трагической гибели якобы благословившему Андрея Зорина на такой выбор. Да будь на месте А.Сергеева хоть сам Лев Толстой - за кого господин Зорин нас всех принимает?.. У нас что - нет своих глаз, сердца, вкуса, культуры? И мы уже не в состоянии отличить солнца от тени, агнцев от козлищ? Откуда вообще в нашей стране берутся столь причудливые почитатели Хармса, этого классика для самых маленьких с университетскими дипломами в кармане? Где они все учатся, какие книжки читают, чему учат своих иностранных студентов, до которых они как правило большие охотники?.. И каким образом попадают в президиумы и жюри престижных премий?
      Сегодня нашему читателю навязываются представления, часто противоречащие не только цивилизационному коду русского человека, но и простому чувству брезгливости. В героях дня ходят Сорокины, Вик.Ерофеевы, Е.Поповы, Приговы... Альтернативщики ведут себя все активней - обживают телевидение, страницы "толстых" журналов, рвутся в истеблишмент. И это бы ничего, если б по мере социальной адаптации к ним приходила зрелость и чувство ответственности. К сожалению, этого не происходит: выросшие в подполье писатели так и остаются в большинстве случаев маргинальными или полумаргинальными. Зато теперь эта жизнерадостная шпана ползает по западным университетам, претендуя на мейнстрим в литературе, обтяпывает свои дела, собирает большие аудитории, создавая превратное впечатление о нашей стране у тех, кто еще не потерял к нам интерес. И сбитые с толку зарубежные критики-слависты, как в случае с вами, часто выступают на их стороне...
      - И.П. Не думаю, что в моем случае все обстоит так фатально, как вы говорите. Члены жюри - тоже люди, каждого из которых можно понять и конкретно объяснить. Хотя бы для себя, хотя бы ради своих читателей, о которых тоже надо думать, потому что их у нас, как выяснилось в последние годы, осталось не так уж много. Они болеют за тебя, звонят, пишут письма и тоже ищут объяснения вещам странным, которыми так полна наша сегодняшняя жизнь... Если с профессором Йельского университета Катериной Кларк все более или менее ясно - ну нормальная тварная бабья ревность, которую я, театральный человек, привыкла чувствовать кожей, если с Зориным тоже все более или менее понятно - ну занесло "аэропортовского" гогочку в председатели, ну бывает, надо же поинтересничать, "поусложнять" очевидное, то Борис Дубин был для меня загадкой... Ознакомившись поближе с его работами, я поняла, что это такой переводчик-минималист со всех языков, ни в чем крупном не замеченный но всегда успевающий к раздаче маленьких слонов, и что собственно художественных переводов у него немного, основной корпус окололитературная эссеистика, предисловия, комментарии, социология, человеку просто не интересна художественность сама по себе, он полагает себя выше этого "договора" и ищет во всем, как модно теперь выражаться, с т р у к т у р ы, а также стратегии, риторики, семантики, контексты. Эссенции. Дистилляты. Мне слишком хорошо известно, к сожалению, отношение многих "носителей языков" круга "Иностранки" к культурке-литературке страны обитания, в которой угораздило родиться с таким умом и таким талантом... Так что и этот критик оказался фигурой случайной и малоадекватной. Член жюри Михаил Кураев подарил мне визитку с автографом: "Я сначала охрип, потом голосовал за вас..." Мнение автора любимого мною "Капитана Дикштейна" значит для меня гораздо больше, чем мнения всех вместе взятых литературоведов и социологов... В идеале институт премии призван устранять культурную атонию и структурировать литпроцесс. Но это в идеале - действительность вовсе не обязана во всем идеалу потакать, на то она и действительность. Тем и интересна.
      - Е.Ч. Так сложилось, что Букер сегодня - это наше все или почти все, поэтому те, кто предпочел Олегу Ермакову ("Знак зверя") - Окуджаву, Ольге Славниковой ("Стрекоза...") - Азольского, Ирине Полянской ("Прохождение тени") - Морозова сыграли с литературной общественностью в дурную игру. Возвышая произведения менее талантливые, т.е. сбивая все критерии и входя в противоречие с ожиданиями профессиональных наблюдателей, они, эти люди, искажают литературный процесс. Последствия этих ошибок не так уж безобидны они влияют на творческую самооценку авторов, людей по-настоящему талантливых, и оскорбляют вкусы остальных, усугубляя негативистские явления в литературной среде. Не говоря уж о лишении талантливого автора заслуженной суммы, гарантирующей ему несколько лет спокойной жизни. Все это тем более печально, что маргинализация культурной жизни набирает ход. Усилия людей завистливых или амбициозных, имеющих отношение к премиальному процессу, счастливо совпадают с интересами лиц или даже целых группировок, заинтересованных в снижении культурных критериев, в конечной фальсификации литературного процесса. Парадокс: англичане больше озабочены спасением русского реалистического романа, чем аборигены. Мне вспоминаются слова одного иностранца: эти русские - и работу не сделают, и деньги не вернут!.. А ведь все эти люди (члены Букеровского жюри) получают немалые суммы и расписываются за них в ведомости, но делать свою работу - т.е. определять действительно п о б е д и т е л я, автора л у ч ш е г о романа года - они частенько не хотят. Или не умеют, что по сути одно и то же. Все их усилия сосредоточены на прочесывании подлеска и формировании шестерки финалистов, на поощрении авторов второго и третьего плана, на раздаче грантов по квотам: одну тысячу (вошедший в шорт-лист автор получает 1 тыс. дол.) - провинциалу, одну - женщине, одну - эмигранту и т.д. История русского Букера 90-х - это во многом история предательств русской литературы ее критикой... Для меня, например, Лев Аннинский как критик умер в далеком уже 94-м, когда он в качестве председателя жюри вручил Букера Окуджаве за его вялотекущие семейные мемуары, - теперь что бы он ни писал и ни говорил, я все делю на 5 и на 10, потому что помню, что за действия свои он не отвечает. Исковеркали творческую судьбу прекрасному писателю Олегу Ермакову, автору единственного "афганского" романа - не потому ли он надолго замолчал? Мне думается, не случайно англичане недавно отказались спонсировать русского Букера по-видимому, им надоели эти глубокомысленные петляния в трех соснах, не случайно на следующий год объявили об ужесточении правил (только современный роман!), нарушенных тремя вышеупомянутыми членами жюри Букера-98. Ведь это всем нам плюнули в лицо - вызывающе, зло, гадко! Именно так и был воспринят большинством наблюдателей этот "мессидж"... Однако же как надо презирать эту страну с ее литературным сообществом, чтоб так демонстративно предпочесть архаичную сухомятку "Чужих писем" музыкально-виртуозной, пластично-выразительной и сердечной поэтичности "Прохождения тени"... Михаил Кураев "охрип", отстаивая ваш роман, многие помнят бурную реакцию другого члена жюри - Евгения Сидорова (кстати, не последнего человека в нашей культуре - еще недавно министра!), буквально кричавшего в телекамеру, что навязываемый нам текст "не может, не может быть победителем!.." Что ж это за система такая, при которой судьбу писателя решает случайный каприз залетной американской тетки? Выпал единственный шанс послужить русской литературе никому доселе не ведомой славистке (имя коим - легион) - и тот оказался бездарно промотан. Лучше б отдали затраченные на нее немалые деньги кому-нибудь из авторов - на хлеб-лекарства, путевку к теплому морю для больного ребенка... Кажется, всем давно уже ясно: сложившаяся ситуация лотерейной случайности и произвола требует пересмотра. Если есть люди, жертвующие деньги на поощрение серьезных писателей, почему дело экспертной оценки нередко оказывается в руках случайных и неквалифицированных? Будь моя воля - ввела бы Апелляционную комиссию, а с каждого критика брала подписку: мемуары сибирских домохозяек обязуюсь обходить, какими бы душераздирающими они ни казались, внимание буду обращать только на современное х у д о ж е с т в е н н о е... Почему бы, например, не наделить каждого члена жюри правом вето для привлечения членов Постоянного жюри - с целью расширить круг экспертов, чтобы в спорной ситуации свести возможность ошибки к минимуму?.. Не получается что-то у наших "аполлонов" с злосчастным Букером. А как вы вообще относитесь к критике?
      -- И.П. Меня печалит, что сегодня литературному журналисту ничего не стоит походя оскорбить автора развязной или фамильярной интонацией. Обозвать занявшую не один год жизни работу "пустым бумажным кульком". Свести всю женскую прозу к остроумной аббревиатуре "ЖП" (Синяков, Волгин), к "женскому батальону смерти" (Елисеев) или к чему-либо еще более смешному, умному и доброму... Огорчает, что литературная критика сплошь и рядом подменяется артикуляцией общих мест, замешенной на активном и изобретательном раздражении, сиречь хамстве, выдаваемом за критический темперамент. Впечатление такое, что критика сегодня все более становится самодостаточной. Если в сфере экономики менеджеры среднего звена расхватывали заводы и фабрики, то в сфере искусств приватизация идет по линии вытеснения литературы и авторов за пределы игрового поля. Отечественный автор, как и все отечественные производители, очутился в заложниках у своего менеджмента. Комментатор побеждает игрока, менеджер -- инженера, критик -- автора. Я имею в виду прежде всего современный премиальный процесс, рассоривший критику с авторами. Обостривший отношения между ними до полной непереносимости. Поскольку дело пахнет деньгами, слишком часто в решении критиков проглядывает чувство личной обиды, нежели искренней заинтересованности в результате... Так, настоящим апофеозом "восстания масс" (Ортега) критической общественности явилась кампания Антибукера-99, когда группа критиков, ничтоже сумняшеся, просто-напросто отказалась от премирования прозы и поэзии. Вытолкав прозу с поэзией за дверь, критики уселись делить литературное поле вкупе с премиальным фондом. Сбылась вековая мечта --литературная рецензия победила как жанр. Из трех главных призов два были вручены за литературную рецензию на несуществующего писателя (Басинский и Иванченко). Последнее обстоятельство, по-видимому, является принципиальным и утверждает самостоятельную, независимую от действительной жизни природу критики. Жаль, нет с нами Булгакова -- вот бы порадовался человек. Потому что эта история абсолютно в булгаковском вкусе. Совершенно замечательная история. И только наша всеобщая замороченность не позволила оценить ее по достоинству. Жалкий выбор слабых людей, лишивших возможности двух талантливых авторов получить передышку от рынка. Потому что сегодня, к сожалению, для большинства писателей речь нередко идет о выживании, - вот именно что о "хлебе-лекарствах", о последних деньгах на "путевку для ребенка"... Стоило высокомерничать и эдакий огород городить, чтобы на следующий год вручить премию Акунину-Чхартишвили -- чисто коммерческому сочинителю, который, помнится, совсем недавно в одном из своих выступлений глумливо посылал серьезных русских прозаиков выходить на рельсы --чернильницами стучать вместе с нерентабельными шахтерами... Как будто не было в природе романа О. Славниковой, сборника рассказов А. Эппеля. Первую свою книгу выпустил русский путешественник Федор Конюхов, я бы сказала --поэт действия, ведомый в своих путешествиях чувством поэзии, человек, какого еще просто не знала история...
      -- Е.Ч. Акунин -- это маленький пикуль для антипикулевского электората со всеми вытекающими. Счастье его в том, что он вовремя попал в руки талантливым коммерсантам, сумевшим грамотно раскрутить этот внезапно забивший среди асфальтовой мостовой гейзер... Да, сегодня в моде или коммерсант, или человек поступка, радикального действия. Создается даже впечатление, что одной литературы сегодня недостаточно -- важен тип твоего литературного поведения, творческая стратегия, нацеленная на успех.
      -- И.П. Каждый сам для себя решает, как ему себя вести и какую, в соответствии со своими представлениями, выстраивать линию литературного поведения... Вот, например, журналист Елена Грандова, которая за недолгий промежуток времени опубликовала в различных газетах с е м ь типовых интервью с Григорием Баклановым. Недавно вышло в о с ь м о е - такое же типовое. Понятно теперь, как это делалось в Одессе? Сегодня Бакланов обвиняет Солженицына, что его на фронте о б с л у ж и в а л и денщики, готовя для него отдельный кулеш. Но вот обслуживание - так обслуживание! Трогательные ветхозаветные приемчики, не прибавляющие в новых условиях ни читателей, ни тиражей, способные вызвать лишь улыбку. Сегодняшний стиль литературного поведения требует более радикальных средств: кто-то, стараясь быть замеченным, кричит кикиморой в телевизоре, кто-то выставляет в Интернете свои откровенные фотографии из семейного альбома с бархатным подбоем, кто-то садится в яхту и плывет вокруг света, чтоб написать об этом книгу... Выбор большой, все дело лишь в степени допустимого, на которую может решиться тот или иной автор.
      -- Е.Ч. Чем романист отличается от автора рассказов и повестей?
      -- И.П. Прежде чем написать свой первый роман, я выпустила три книги рассказов и повестей. Лишь после этого решилась подступиться к роману. Это рассказ можно написать в один присест, роман же требует предварительного цикла, связанного с собиранием материала, накапливанием художественного дыхания, душевных сил. Писатель -- человек зависимый от своей строки. Процесс письма ценен сам по себе -- как один из способов самоосуществления, как мощный ускоритель жизни, вызывающий в тебе кристаллизацию опыта.
      -- И.П. Женщины-писатели сегодня -- кто они?
      -- Е.Ч. Мне кажется, что такого явления в нашей литературе, как женская проза, прежде не существовало. Конечно, были и раньше писательницы, но между женщиной-писательницей и женщиной-прозаиком лежит большая разница. Первая пишет сюжетную беллетристику, как правило более или менее ориентированную на стандартные -- "мужские" -- образцы. Вторая же стремится к каким-то культурно-эстетическим ценностям, пишет "всерьез", экспериментирует с языком, формой, стремится выразить свое женское видение и свое естество. Как писал Макс Фриш -- Ингеборг Бахман: "Нам необходимо самоизображение женщины и изображение женщиной мужчины". Наше время примечательно появлением целого ряда сильных женщин-прозаиков. Наверное, это связано с большей открытостью нашего общества, с общественным подъемом, возникшим в конце 80-х годов. С мощным эстетическим рывком, который пережила литература, потребовавшая новых сильных идей, молодой крови. С ростом женского самосознания, наконец. Огромное влияние на женскую прозу оказали рассказы и повести Людмилы Петрушевской, дай Бог ей всего хорошего, у которой "мы все учились понемногу"... В конце 80-х возникло и сразу обратило на себя внимание объединение молодых писательниц "Новые амазонки" -- творческий союз, причисленный критикой к художественно-эстетическому течению "новой женской волны" или "новой женской прозы" в молодой русской литературе. Среди них можно назвать таких писательниц, как С. Василенко, Н. Садур, В. Нарбикова, Л. Ванеева. Вышло несколько сборников женской прозы. Нас переводили на другие языки. Некоторые были приглашены на Международный конгресс женщин-писательниц, проходивший в Нью-Йорке. Все эти писательницы относились примерно к одному поколению. Женщины, в общем-то, мало способны к объединению... После шумного успеха союз пришел к своему естественному концу и закономерно распался на отдельные судьбы. Мы стали работать в одиночестве, соревнуясь в количестве и качестве написанного. Сегодня лучшие писательницы моего поколения, как мне кажется, стоят на пороге своих главных книг. Один за другим стали появляться романы, в которых женщины проявляют себя как серьезные художники, ни в чем не уступающие мужчинам. И может быть, даже в чем-то превосходящие их. Это явление характерно не только для столицы, но и для провинции. Замечательным явлением, например, стал роман "Стрекоза, увеличенная до размеров собаки" Ольги Славниковой из Екатеринбурга, о котором здесь уже говорилось.
      -- Е.Ч. Трудно быть женщиной-прозаиком?
      -- И.П. Мы не настолько наивны, чтобы не видеть, что окружающий нас литературный мир по-прежнему фаллоцентричен, -- общество, где тон задают мужчины, до сих пор посматривает на женскую литературу с недоверием. Дискриминация женщин в нашем патриархальном обществе продолжается. С одной стороны, это пренебрежение мужчин к женской литературе как к чему-то на порядок низшему (бабьему), с другой -- чисто женская ревность к своим "сестрам по перу", нередко принимающая, особенно у некоторых женщин-критиков, весьма уродливые формы.
      -- Е.Ч. Назовите основные, на ваш взгляд, отличительные черты женской прозы... И какие стороны русской души она способна выразить?
      -- И.П. Женщина вносит в литературу так органически присущее ей природное материнское начало. Высокую восприимчивость, чувствительность души. Восприимчивость к высокому, духовному. В общем-то, русская душа -- она действительно женственна и по своей природе христианка. У Андрея Платонова есть в "Чевенгуре" (цитирую по памяти) фраза: "Все овевала (всю природу. --И. П.) какая-то равнодушная греза". Мне кажется, более симптоматичных слов для русской души не подберешь. Равнодушная греза... Текучая надмирная отстраненность и одновременно покорность, подверженность стороннему влиянию... Как мы знаем, русские невесты пользуются за границей большим спросом. Золотая Орда процветала за счет взимания дани и -- в немалой степени, о чем часто забывают, -- работорговли. Главным товаром были русские пленницы, поставляемые на невольничьи рынки Ближнего Востока и Южной Европы. Самая высокая цена за женщину-невольницу, в пятнадцать раз превосходящая обычную, была однажды уплачена за семнадцатилетнюю русскую девушку. Это исторический факт, отмеченный в хрониках. Кто-то полагает, что все дело во внешней красоте русских женщин. Думаю, что здесь как раз речь идет об удивительных -- "товарных" -- качествах русской души, которая приемлет все, которая бесконечно открыта, отзывчива и почти универсальна именно в силу своей текучей переменчивости, способной объять мир.
      -- Е.Ч. Наше время отмечено заметным падением интереса к литературе вымысла. Многие вообще предрекают литературе скорую гибель. Что такое писательство, на ваш взгляд, и есть ли у него будущее?
      -- И.П. Представьте себе: идет французский ученый-физик Пьер Кюри, у него в жилетном кармане пробирка с радием. Он страшно счастлив и горд своим научным открытием. Пишущий человек тоже ходит с такой "пробиркой" -- каждый со своей, накапливая какие-то свои драгоценные (или не очень драгоценные) крупицы открытий. В самом писательстве нет ничего странного -- это один из способов познания жизни. Писание прозы или стихов такое же постижение мира, как и всякое другое. В самом высоком смысле это -- Послание от одного человека к другому. Передача опыта. Человек в дописьменный период передавал свой духовный опыт устным путем, рассказывал истории из пережитого и, следуя логике обобщения, формулировал вынесенный урок в наиболее наглядной, назидательной форме притчи, чувствуя не только удобство этой формы, но и ее литературную красоту -- то есть художественность. Главная наша книга --Святое Писание -- это собрание притч, историй из жизни, подводящих читателя к нравственному выводу, постигаемому в немалой степени еще и благодаря художественному таланту рассказчика. Именно поэтому, пока жив человек, смерть литературе не грозит. Высокая литература с ее коммуникативно-эстетической функцией всегда будет пользоваться востребованностью у новых поколений, вступающих в жизнь. Гомер, Шекспир, Сервантес, Толстой, Достоевский -- вечны.
      Елена Черняева - прозаик, эссеист, критик. В 1987 году (No 11) в журнале "Вопросы литературы" опубликовала статью "Сады инфантилизма", посвященную литературе поколения "тридцатилетних".