Татьяна Полякова

Вкус ледяного поцелуя

В то утро мир выглядел особенно скверно. Стеная и охая, я выбралась на балкон с бутылкой минеральной в руке, взглянула на парк напротив, перевела взгляд на улицу и не без удовольствия констатировала:

– Ничего интересного здесь нет. – Глотнула из бутылки и закашлялась – минералка оказалась чересчур холодной.

На балконе появилась такса по имени Сашка. Пес укоризненно взглянул на меня и вроде бы даже покачал головой.

– Не смей меня воспитывать, – на всякий случай предупредила его я, – все равно слушать не буду. – Пес повернулся и ушел на кухню. – Вот и правильно, – сказала я вдогонку, выпила еще водички и пошла вслед за ним.

Сашка торопливо покинул кухню, значит, обиделся. Я вздохнула, оглядываясь, надо признать: редкий свинарник. Оставила на столе бутылку и побрела в ванную. Через полчаса мир уже не вызывал стойкого отвращения, в нем даже наметилось кое-что не лишенное приятности, к примеру, кофе. Я выпила чашку, закрыла глаза и попробовала вспомнить, какой сегодня день недели. Вторник или среда? Среда.

Тут зазвонил телефон, и меня перекосило от отвращения. Если это Дед, мой старый друг и работодатель, то лучше пойти и удавиться. Но, к счастью, это был Борька. Голос его звучал хрипло, слова он произносил с трудом, что в общем-то понятно, раз накануне мы пили вместе.

– Ты как? – спросил он с душевной мукой.

– Уже лучше.

– А мне чего-то совсем хреново.

– Пить надо меньше, – философски заметила я.

– Ага. Или больше. Ни то ни се – хуже всего. Я чего звоню-то… Вчера малость пошумели, а сегодня на полутрезвую голову… Слушай, у тебя неприятностей не будет?

– У меня их и так полно. Одной больше, одной меньше…

– Детка, эта рыжая шмара, что в ментовке выеживалась, по-моему, журналистка. Вроде я ее уже где-то видел.

– Ну, видел и видел, – вздохнула я.

– Может, куда позвонишь на всякий случай?

– Обойдется, – отмахнулась я.

– Но…

– Угомонись ты, – перебила я, – башка болит, не загружай.

– Ну, как знаешь, – вроде бы обрадовался Борька и отключился.

А я попыталась восстановить в памяти события прошедшей ночи. События гроша ломаного не стоили, но удивительно, что они меня очень даже разозлили и я с горя напилась прямо-таки до безобразия.

– Надо завязывать, – мученически сказала я, особенно не веря самой себе, потом бодро поднялась, оделась и крикнула Сашке: – Хорош дуться, идем гулять.

Сашка не торопясь пошел к двери, время от времени поглядывал на меня, проверяя, иду ли сзади, и тяжело вздыхал, опустив голову.

– Да ладно тебе, – буркнула я, запирая дверь. – Ну, напилась, с кем не бывает? Вчера мое чувство справедливости было поругано. Я ж тебе рассказывала. Зато мы долго гуляли, с этим ты спорить не можешь. А то, что я пела песни и взобралась на грибок на детской площадке, вовсе чепуха, у человека хорошее настроение, я вспомнила детство и все такое…

Пес вновь укоризненно взглянул на меня, держался он подчеркнуто в стороне, предпочитая не приближаться ко мне, в общем, делал вид, что он не со мной. Это показалось мне обидным. Я вошла в парк и бухнулась на первую же скамейку. Ночью шел дождь, блестели лужи, ветерок гнал листву по дорожкам. Обхватив себя руками под мышки, я сидела нахохлившись и пялясь в пустоту.

Сашка подошел, потерся о мои ноги и с грустью заглянул мне в глаза. А я подмигнула.

– Ничего, как-нибудь… – сказала я со вздохом, и мы пошли бродить по аллеям.

Сашка любит гулять, а я терпеть не могу свою квартиру. Никаких дел себе придумать я не смогла, к тому же на свежем воздухе чувствовала себя не в пример лучше, нежели на прокуренной кухне. В общем, мы гуляли часа два. Я заметно взбодрилась, простила миру его упорное нежелание выглядеть привлекательнее и даже почувствовала легкий голод, хотя обычно я не в состоянии запихнуть в себя что-либо, кроме кофе, часов эдак до двух.

– Потопали домой, – позвала я Сашку.

Он, видно, тоже проголодался, потому что без возражений направился к дому.

Мы позавтракали, я вытянула ноги и положила их на соседнее кресло с намерением вздремнуть, и тут вновь ожил телефон.

Риткин голос звучал точно на моих похоронах.

– Ну что ты вытворяешь? – с душевной мукой вопросила она. – Дед просто… я его таким еще не видела. Поторопись. И придумай что-нибудь жалостливое в свое оправдание.

– Уже настучали? – огрызнулась я. – Ритка, а может, ты ему скажешь, что не нашла меня? Мобильный не отвечает и все такое…

– Нет уж, двигай в контору. И постарайся выглядеть прилично.

– Это трудно, – пожаловалась я, повесила трубку, скроила Сашке рожу и вздохнула. – Придется ехать. Давай со мной. Порядочный человек при собаке орать не будет, как считаешь? – Тут я углубилась в размышления на тему, можно ли считать Деда порядочным человеком, и слегка увлеклась, затем перевела взгляд на часы и кинулась собираться.

Обычно зеркало в такие тяжелые времена я игнорирую, но Ритка советовала выглядеть прилично, и я без удовольствия в него заглянула. На меня взирала опухшая физиономия, синяк на левой скуле невероятно украшал ее.

– А это, блин, откуда? – скривилась я, похмельная рожа скривилась в ответ. – Да, красота – это страшная сила, – вынуждена была признать я. – И чем дальше, тем страшнее.

Я достала косметичку и попыталась вернуть себе былую привлекательность, но минут через пять махнула рукой и зашвырнула косметичку в ящик. Сашка устроился в сумке и оттуда настороженно поглядывал на меня.

– Потопали, – кивнула я, подхватила сумку и пошла в гараж.

Новенький «Ситроен», подарок Деда на очередной день рождения, радовал глаз. Сашка удовлетворенно тявкнул, машина ему нравилась.

– Что, пес, – подмигнула я, поставив сумку на сиденье рядом, – жить – хорошо, а хорошо жить, как известно, еще лучше.

Уже поднимаясь по лестнице к центральному входу, я поняла, что совершила целый ряд стратегических ошибок. Первая: на мне джинсы, Дед терпеть не мог баб в джинсах, это знали все, и с моей стороны прийти в таком виде – значит проявить неуважение. Вторая: кроссовки на мне грязные (на фоне красного ковра в фойе не просто грязные, а безобразно грязные), а Дед ненавидел грязную обувь. Добавьте похмельную рожу и Сашку в сумке. Я глухо застонала, но упорно двигалась дальше, из упрямства, а может, из-за тайного желания досадить Деду. Отношения у нас, прямо скажем, непростые.

Ритка, увидев меня, страдальчески закатила глаза.

– Да ты с ума сошла. Ты себя в зеркале видела?

– Не-а. На хрена мне себя расстраивать?

Приемная была пуста, и я устроилась в кресле рядом с Риткой.

– Один? – кивнула я в сторону заветной двери.

– Да. Освободится, позовет. Между прочим, я тебя просила… – укоризненно начала она, но я перебила:

– Да не зуди ты, и так тошно.

– Тошно, – передразнила Ритка.

– Кто настучал? – вздохнула я. Ритка подняла брови, вроде бы удивляясь моей дурости, после чего подала мне газету. Первую страницу украшала моя физиономия. – Фотография могла быть и получше, – хмыкнула я, но смеяться мне совсем не хотелось. Статейка была озаглавлена «Распоясавшиеся слуги народа», и в ней мне досталось по полной программе, припомнили даже то, что я и сама забыла. – Вот у людей память, – покачала я головой.

– И чего тут смешного? – нахмурилась Ритка.

– А я и не смеюсь. Оперативно сработали. Умеют, когда хотят. Дай закурить.

– Ты же знаешь…

– Дай закурить. Хуже уже не будет.

Ритка протянула мне пачку сигарет и придвинула пепельницу.

– Ты что, в самом деле… – начала она, но под моим взглядом лишь покачала головой и отвернулась.

Я успела докурить сигарету и еще раз пробежать глазами статью, когда услышала по переговорному устройству голос Деда.

– Рита, она пришла? – спросил он сурово.

– Да, Игорь Николаевич, – пискнула Ритка.

– Пусть зайдет.

– Очень тебя прошу… – начала было Ритка, но я махнула рукой и вошла в кабинет.

Дед, как всегда, готовясь к неприятному разговору, таращился в окно. Он стоял, сунув руки в карманы брюк, и даже не повернулся, услышав, как хлопнула дверь. Я его знала слишком хорошо и по напряженной спине, по тому, как, набычившись, он смотрит вдаль, ничего не видя, поняла: он, что называется, в бешенстве.

– Привет, – сказала я, поставила сумку с Сашкой на пол, а сама устроилась в кресле, робко так, на самом краешке, очень надеясь, что выгляжу вполне сиротливо.

– Газету видела? – спросил он, не поворачиваясь.

– Ага. Ритка показала.

– Ну и что скажешь?

– А чего тут скажешь, чистой воды подстава. И менты в нужном месте в нужное время, и журналистка весьма кстати с фотографом на пару, и это в два часа ночи. А утречком эта хрень уже в газете… Позудят немного и угомонятся. – Я разглядывала свои ногти, пользуясь тем, что Дед меня не видит. Тут он повернулся, а я приняла покаянный вид, взглянула на грязные кроссовки и поморщилась, но тут, как говорится, ничего не поделаешь.

– Значит, подстава? – спросил Дед печально, а мне вдруг ни с того ни с сего стало его жалко. Так иногда бывает, и я знать не знаю, что с этим делать.

Я молча кивнула, напустив в глаза тихой грусти, и даже вздохнула, Сашка, кстати, тоже вздохнул, должно быть, переживал из-за меня.

– Ага, – зловеще кивнул Дед. – Значит, ты не садилась за руль в пьяном виде, не была остановлена сотрудником ГАИ, не оказывала сопротивления, не была доставлена в отделение и не разбила там окно, запустив в него стулом. Что ты еще не сделала? – Я воззрилась на потолок, внезапно решив, что он чем-то необычайно мне интересен. – Прекрати паясничать! – рявкнул Дед, но особого впечатления на меня это не произвело, я знала его двадцать с небольшим лет, сначала он заменял мне отца, потом стал любовником, теперь он мой работодатель. Мне было известно доподлинно: когда он рычит, это ничего, это можно пережить, куда хуже лютое молчание.

Дед сгреб газету со стола и сунул ее мне под нос, как будто я ее не видела.

– У тебя мозги есть? Хоть какие-нибудь? Ты знаешь, как для меня важно… особенно сейчас… переломный момент… – Далее было совсем не интересно.

Конечно, я знала. Год назад в тяжелой борьбе Дед занял это кресло и намеревался в нем состариться и, подозреваю, умереть на боевом посту, как генсеки в старые добрые времена. Последние пару месяцев он болезненно относился к малейшей критике, в общем-то, он ее никогда не любил, а теперь зеленел лицом, лишь только какой-нибудь придурок позволял себе тявкнуть вдогонку. Впрочем, придурков было не так много, и волноваться ему, по большому счету, не стоило.

Именно это я и попыталась донести до его сознания, интеллигентно и толково. Но он не внял.

– Ты обязана думать о моем честном имени, – взвился он и, судя по физиономии, именно так и думал, я имею в виду честное имя. Признаться, это меня озадачило. Перед журналистами, любимым электоратом и еще черт знает перед кем мог бы сколько угодно выеживаться, но я-то знаю его как облупленного.

«Он заигрался, – решила я с сожалением. – Сам себе верит. Ей-богу, верит», – тяжко вздохнула и сказала:

– Извини.

– Извини? – Его могучая грудь тяжело вздымалась, глаза сверкали, правда, с рева он перешел на зловещий шепот, что тоже не очень хорошо, но от шепота хоть уши не закладывает. – Это все, что ты можешь мне сказать? Да ты хоть понимаешь… – Он вновь повысил голос, а я неожиданно для себя сказала:

– Пошел ты к черту. – И почувствовала облегчение: именно это мне уже давно хотелось сказать.

Дед замер с приоткрытым ртом, дернул седой головой, а потом сцепил челюсти так, что его зубы просто обязаны были раскрошиться.

Я поднялась и направилась к двери, решив, что самое время убраться восвояси. Ближе к вечеру Дед придет в себя, и мы славненько порыдаем на груди друг друга, простим обоюдные грехи и заживем по-прежнему – ладненько и складненько.

В два шага он догнал меня, схватил за плечо и с размаха влепил пощечину. Сашка отчаянно завизжал и, выскочив из сумки, попробовал ухватить обидчика за ногу.

– Здорово, – присвистнула я, как только смогла прийти в себя. Дед стоял бледный до синевы, гнев в его глазах уже потух, теперь в них осталась одна растерянность. Должно быть, он был потрясен не меньше меня.

Сказать по чести, не ожидала я от старого друга такой прыти. Еще минуту назад могла бы руку на отсечение предложить, что он никогда, ни при каких обстоятельствах… и так далее, а вот гляди ты… в этом мире все меняется, и с руками следует быть поосторожнее во всех смыслах.

Сашка все еще метался возле его ног. Я было испугалась, как бы Дед в сердцах не пнул звереныша, но он, похоже, вовсе ничего вокруг не замечал. Подхватив Сашку на руки, я вышла из кабинета, громко хлопнув дверью.

– Ну что? – спросила Ритка испуганно.

– Дай листок бумаги и авторучку.

– Зачем?

– Дай! – рыкнула я.

Ритка испуганно пододвинула бумагу и ручку, но все-таки спросила, потому что по природе была чудовищно любопытной:

– Что это рожа у тебя такая багровая?

– Допекут, пойдешь пятнами.

– А почему только с одной стороны?

– Не сбивай с мыслей, – попросила я, а она заревела:

– Он что, тебя ударил? Не может быть… Из-за паршивой статейки?

Я размашисто вывела на листке: «Прошу освободить меня от всех прав и обязанностей. С любовью и благодарностью», – расписалась и поставила число.

– Привет, – кивнула я Ритке, – и в ближайшие три дня не вздумай мне звонить.

На сей раз дверью я не хлопала, прикрыла ее осторожно и огляделась: по коридору сновали люди, и всем было до меня дело. Одни улыбались, другие взирали серьезно, но обходили стороной, точно я покинула не кабинет Деда, а тифозный барак.

– Вот уроды, – сказала я Сашке, и он согласно кивнул.

Пес все еще дрожал от возбуждения, и я, признаться, тоже, оттого и направилась в бар на втором этаже. Горячительных напитков здесь не подавали, но мне сейчас и стакан воды пойдет на пользу.

В баре человек пять пили кофе. При моем появлении все разом повернулись, затем, точно по сигналу, отвели взгляд. Я подошла к стойке, взгромоздилась на высокий табурет, пристроив Сашку рядом. В сумке ему не сиделось, пришлось шикнуть, он затих, а бармен взглянул осуждающе. Здоровый парень с румяной рожей, в белоснежной рубашке и франтоватой бабочке. Наверняка с чувством самоуважения. Поди, друзьям рассказывает, как с местной властью каждый день запросто… прислушивается к разговорам, в душе всех презирает и боится… Хороший парень. Очень захотелось поскандалить, но я напомнила себе, что являюсь доверенным лицом Деда, то есть являлась, даже не доверенным лицом, черт, как же это звучит… ах, ну да, помощник по связям с общественностью. Я в каком-то смысле его лицо, тут он прав, а скандалить этому лицу ни к чему.

– Налей водки, – вежливо попросила я.

– Не держим, – торопливо ответил бармен и даже не без испуга шарахнулся от меня.

– Да брось, – сказала я с улыбкой. – Вот в том шкафчике всегда стоит бутылка, давай шевелись…

– Вы же знаете правило, – ответил он гневно, а я заорала:

– Да пошел ты, урод! – За моей спиной задвигались стулья, кто-то хлопнул дверью, я ухватила парня за белоснежную рубашку и гаркнула: – Ты что, оглох, придурок?

– Меня же уволят, – побелевшими губами шепнул он, я отпустила рубашку и похлопала его по груди.

– Извини, нервы ни к черту. Тяжелый день. Прошу прощения, господа, – раскланялась я, радуясь, что доставила людям удовольствие, и поспешно покинула бар.

В коридоре меня догнал парень из охраны.

– Ольга Сергеевна, – сказал он вежливо, – Лев Иванович просил вас зайти.

– Времени нет, – хмыкнула я.

– Дело срочное.

– Сожалею, – перебила я весело, – я здесь больше не работаю.

Новую жизнь я решила начать с уборки квартиры. Ходко сновала с пылесосом, даже заглянула в комнаты на верхнем этаже, чего не делала по меньшей мере пару месяцев, Сашка путался под ногами, поглупев от удивления. Выдохлась я быстро и спустилась на кухню, с тоской взглянула на пустую бутылку из-под мартини. В шкафчике был коньяк для гостей, сама я его не жаловала, но на безрыбье, как известно, и рак рыба. Я плеснула в стакан, и тут хлопнула дверь, на кухне появился Дед в плаще нараспашку, брови сурово сдвинуты, взгляд тяжелый, выражение лица не прочитывается, не лицо, а булыжник. Взглянув на бутылку и стакан, я развела руками и усмехнулась: не мой день.

– Если думаешь, что я извиняться… – начал он, а я хихикнула:

– Даже не мечтаю.

Он подошел, отобрал бутылку, стакан швырнул в мойку.

– Надо бы снять с тебя штаны и всыпать как следует, – заявил он зло, – чтоб ты неделю на задницу не могла сесть.

– Катись отсюда, – предложила я. – Я на тебя больше не работаю.

Он запустил в стену бутылку. Я этого не ожидала и испуганно пригнулась, а он схватил меня за шиворот и больно ткнул лицом в стол. Сашка отчаянно завизжал, а я попросила:

– Отпусти, чего собаку пугаешь.

Он отпустил меня, устало повалился в кресло, потер лицо ладонями. Теперь стало видно, что он смертельно устал, круги под глазами, тяжелые складки возле губ, лоб перерезали морщины.

Было время, когда я любила его. Очень. Наверное, и сейчас люблю, не зря сердце колотится, так что того гляди выскочит, а душу щемит острая жалость. К нему или к себе, поди разберись.

Я присела перед ним на корточки и уткнулась лицом в его колени.

– Что ты делаешь со своей жизнью? – тихо спросил он. У меня разом заныли все зубы. Чего я совсем не выношу, так это разговоров по душам, особенно если сказать друг другу нечего. – Ты еще совсем девчонка, – продолжил он со вздохом, точно это обстоятельство сильно его печалило, – а посмотри, на кого похожа? Таскаешься по кабакам в компании каких-то дегенератов, с этой нелепой таксой… Скалишь зубы и радуешься своим дурацким шуткам.

– Иногда у меня неплохо получается. Один тип сказал, что у меня есть чувство юмора.

– Он дурак.

– Ясно.

– Кому и что ты хочешь доказать? А?

– Ладно, прости, – попросила я покаянно. Он взглянул мне в глаза, я тяжко вздохнула и поспешно отвела взгляд. – Будем считать, что поговорили. – Я поднялась и сделала шаг в сторону, он схватил меня за руку.

– Что с тобой происходит? Что? Да поговори ты со мной, черт тебя дери… – Он даже голоса не повысил, но лучше бы заорал. В его словах была боль, настоящая, такое не сыграешь, хотя Дед, конечно, мастер. Я потерла нос и решила его озадачить.

– Вот ты умный, – сказала я печально. – Скажи, зачем все это? Я, ты… вообще все?

– У тебя что, переходный возраст? – нахмурился он. – Что ты дурака валяешь?

– Я не дурака валяю, я смысла не вижу. Ни в чем.

– Какой, к черту, смысл? Ну-ка, иди сюда. – Я сделала два шага и уперлась ногами в его колени, и мы некоторое время пялились друг на друга без всякой пользы, потом он встал, обнял меня и убежденно сказал: – Я искалечил твою жизнь. Я во всем виноват. Если бы не я…

– Лучше еще раз врежь, – пресекла я его попытки запудрить мне мозги, – только чепуху не болтай. При чем здесь ты? У меня скверный характер, все мои неприятности из-за этого. Насчет смысла жизни я загнула, чтоб позлить тебя. Больше не буду, честно. Снимай плащ, я тебя чаем напою. У меня есть варенье, черничное. Ты же любишь…

– Детка, – позвал он. Не помню, чтоб он звал меня иначе, впрочем, он всех своих баб так зовет, чтоб не путаться, – у меня, кроме тебя, никого нет. И никогда не было. Ты знаешь. Если б я мог… если б я только мог все вернуть… я бы никогда… Я тебя слишком любил, до одури. Проще было убить, чем отдать другому. Если б не сглупил тогда, катал бы на спине твоих детей и радовался своему счастью, а теперь смотрю, как ты вгоняешь себя в гроб, и ничего не могу сделать. Такое и врагу не пожелаешь.

Он меня растрогал, я даже заревела, что уже давно за мной не водилось, уткнулась в его грудь и рыдала, а он гладил меня по спине, и в глазах его стояли слезы, самые что ни на есть настоящие. Конечно, он меня переиграл, он всегда все делал мастерски. Я знала, что верить его словам и его слезам так же глупо, как надеяться увидеть прошлогодний снег, но не поверить не могла. Тут уж, как говорится, ничего не поделаешь. Любопытно, вот сейчас, когда он гладит мою спину, о чем он думает? Неужто вправду обо мне? Или все-таки о делах? Мы сливаемся в объятьях, и мысли входят в привычную колею? А может, зря я так, может, он действительно что-то чувствует, не он притворщик, а я слишком цинична? Ну вот, дошла до самобичевания… Он выпустил меня из объятий, снял плащ, как-то заискивающе улыбнулся:

– Давай, пои чаем.

Хлопоча по хозяйству, я между делом выглянула в окно. Машина Деда отсутствовала. Выходит, он отпустил шофера? Впрочем, ничто не мешает ему в любое время вызвать свою машину. А если он собрался задержаться, в том смысле, что остаться на пару-тройку часов? По негласному уговору такого давно не случалось, после того, как человек, за которого я собиралась замуж, скоропостижно скончался. Идея моего замужества не пришлась по душе моему другу. «Отцу родному, – фыркнула я мысленно, конечно. – Впрочем, тут я перегнула палку, если покопаться в нашей истории, то выходило, что это я соблазнила лучшего друга моего отца, а он пошел у меня на поводу, точно баран на закланье. И ничего хорошего из этого не вышло».

– Что? – спросил Дед, а я сообразила, что последнюю фразу произнесла вслух. Со мной такое бывает, ни с того ни с сего начинаю болтать сама с собой или хихикать. В общем, реальные глюки. Человеку вроде меня не стоит жить в огромной квартире в трех уровнях. Здесь даже такса способна заблудиться, а что уж про меня говорить?

– Кажется, будет дождь, – бодро сообщила я Деду.

– Этот Борька, кто он? – спросил мой старший друг, поспешно отводя взгляд. Ревновать он считал недостойным себя, раз уж предполагалось, что мое счастье для него на первом месте, а собственное плетется где-то в хвосте.

– Хороший парень, – пожала я плечами.

– Давно ты с ним?

– Давно я с ним что? – хмыкнула я, сложив руки на груди. Обожаю такие вопросы.

– Ну… что-то вас связывает?

Вот это я называю страусиными играми. Теперь будет ходить вокруг да около, мастер иносказаний. Конечно, я тоже поднаторела в этом виде спорта, рядом с великими людьми грех не научиться. Но сейчас настроение у меня было не то, оттого я ответила просто:

– Он женат. Довольно глупо заводить с ним роман, как считаешь? – Голову из песка пришлось извлечь. Не знаю, как к этому относится страус, а вот Дед без удовольствия.

– Значит, вы просто пьянствуете на пару? – хмуро спросил он. Поделом мне, надо принимать его правила, а не лезть со своими.

– Да не пью я, – буркнула я с постной миной. – То есть, бывает, выпью, конечно. Иногда даже напьюсь, как вчера, например. Но пить – это совсем другое.

Дед выжидающе смотрел на меня. Я подняла глаза, и взгляды наши встретились, мой молил о прощении и еще намекал на легкую обиду, то бишь недоверие. Дед прикидывал, как ему поступить: сделать вид, что поверил, или не сделать. Короткая схватка закончилась победой здравого смысла, он обнял меня, привлек к себе и горячо зашептал:

– Я люблю тебя.

Только-только я вздохнула с облегчением, что все наконец закончилось, как Дед запечатлел на моих губах поцелуй, который при всем желании отеческим никак не назовешь. Признаться, я малость прибалдела, в том смысле, что растерялась. Пока я пыталась сообразить, что следует предпринять в такой непростой ситуации, Дед увлеченно продолжил. Я мысленно махнула рукой, отчего же не порадовать человека, да и себя заодно. В конце концов, для того и соглашение, чтобы было что нарушать. Я ответила на поцелуй, после чего нам оставалась одна дорога – в мою спальню. Туда мы и отправились.

Через некоторое время я могла с чувством удовлетворения констатировать: Дед, несмотря на возраст (а ему около шестидесяти), все еще в прекрасной форме, чего о себе сказать я не могу. Ленива, да и фантазия так, на троечку. Чувства тоже куда-то запропастились. Было странно лежать рядом с ним в постели и ничего в общем-то не испытывать.

Утром я вскочила пораньше и кинулась готовить завтрак, чтобы продемонстрировать свою любовь и заботу. Я была уверена, что нравоучений больше не последует, так же как и вопросов с пристрастием. Но Дед лишил меня всех иллюзий. За кофе, сидя напротив, он заявил:

– Совсем как раньше. – Глаза у него были грустные, должно быть, и вправду ностальгировал. Он протянул руку и погладил меня по щеке. Я тут же благодарно приникла к его руке губами, и тут он выдал: – Если ты еще раз напьешься, я пущу себе пулю в лоб. Я не шучу. – В этом я не сомневалась, шутить он вообще не умеет, а вот так – точно бы шутить не стал.

– Ты что, спятил? – спросила я, чувствуя, как отпадает моя челюсть.

– Точно, – кивнул он. – Спятил. Ты действительно то единственное, что удерживает меня на этом свете. И если выяснится, что ты… лучше сдохнуть, чем видеть, как ты превращаешься… Извини, – резко закончил он, а я все еще сидела с отвисшей челюстью.

– Игорь, – наконец смогла произнести я и увидела, как изменилось его лицо. Давно я его так не называла. В детстве я обращалась к нему так, как велел отец: «Игорь Николаевич». Потом был краткий промежуток, когда я называла его Игорь, и все во мне пело от счастья, теперь звала как все – Дед, а обращаясь к нему, вообще обходилась без имени. Теперь оказалось, что он обращал на это внимание, и я сразу ощутила неловкость. – Послушай, – вяло начала я, но он лишь покачал головой:

– Я тебя предупредил, а там как знаешь.

– Клянусь, я…

– Все. Я тебе верю. Тебе. А не тем, кто мелет языками. Постарайся меня не разочаровывать. А с Дидоновым разберись. Если это подстава, спускать такое негоже. Пусть помнит, кто здесь хозяин. – Дидонов, кстати, тот самый тип, в чьей газетке появилась статья о дебоше, учиненном мною в милиции.

Через десять минут Дед вызвал машину и отправился служить народу, а я крепко задумалась. Итог оказался неутешителен, пришлось констатировать, что старый змей в очередной раз обыграл меня: и выпить не выпьешь без того, чтобы не чувствовать себя едва ли не убийцей, и в отношении журналистов опять же настоял на своем. Еще дней пять назад я его убеждала и вроде бы смогла убедить, что обращать внимание на их выпады себе дороже. Пусть тявкают, нам-то что? Влезем в свару, им же в радость. Согласился он весьма неохотно. Чувствовалось, они его так допекли, что, будь его воля – самолично перестрелял бы самых горластых. Я еще даже съязвила (мысленно), что с таким болезненным отношением к чужим словесам в народные избранники лезть не стоило. И вот теперь мне недвусмысленно предложено разобраться с Дидоновым.

– Ох ты, господи, – тяжко вздохнула я, потому что разборки не любила. Мне и деньги-то в этом серпентарии как раз платили за то, чтоб все было тихо, мирно, без шума и пыли. И нате вам…

Я скривилась, как от зубной боли, а потом немного поразмышляла о Дидонове, точнее, на чем и как следует поймать его, чтобы раз и навсегда прищемить хвост. Дед в принципе прав, он давно нарывался. Прирожденный правдолюбец изрядно пакостил местной власти, хотя мог бы жить с ней душа в душу. Но пакостил. В городском совете от него Дедовым соратникам житья не было, а тут он еще газетку приобрел, рупор гласности, так сказать. Заправляла там некая дама, но дела это не меняло. «Придется разобраться, – с тоской решила я и вновь скривилась, потому что подумала о Борьке. Вчера я тоже о нем думала, но с симпатией, а сейчас… – Истины нет, есть точка зрения», – напомнила я себе, но легче от этого не стало.

Я сняла трубку и набрала Борькин номер.

– Как дела? – тут же спросил он.

– Хреново. Досталось по самое не могу. Может, кофейку или очень занят?

– Давай часика в два? – как-то вяло предложил он, и мы простились.

Я покосилась на Сашку, который уже некоторое время посматривал на меня с неудовольствием (ночью в спальню его не пустили, законное место занял чужой дядя), теперь время прогулки подошло, а я все сижу за столом и вроде бы никуда не тороплюсь.

– Прогуляемся? – подмигнула я ему. На ходу лучше думается, мне-то уж точно.

Свежий воздух, веселый Сашка, листья под ногами шуршат, осеннее солнце пригревает, а мысли бегают, как тараканы. Я восстановила в памяти события прошлой ночи. Борька… С Борькой мы познакомились три месяца назад на фуршете, он предложил меня подвезти. Чувствовалось, чего-то парню от меня надо, что, впрочем, неудивительно, памятуя, кто у нас Дед, а то, что у меня с Дедом отношения хоть и не простые, но чрезвычайно близкие, знают все, кому надо.

Однако в тот первый вечер заговорить о своем деле Борька так и не решился. Оставил визитку, и мы простились вроде бы навсегда. Через пару дней после этого я о нем вспомнила и обратилась с просьбой, на которую он охотно откликнулся. Потом дважды приглашал меня на ленч. Я ждала ответной просьбы, не дождалась и совсем было решила, что он на меня «глаз положил». А что, не всегда же я выгляжу паршиво, и Дед прав, девушка я еще совсем молодая. Ну, может, «совсем» сильно сказано… Наконец свое дело он все-таки изложил, и я вздохнула с облегчением, помочь ему было проще, чем увидеть в нем возможного любовника. Правда, он пытался подъехать и с этим, но робко и как-то даже без особой охоты, по принципу «может, и ни к чему, но предложить обязан»… Весьма деликатно я дала понять, что не вижу его в роли возлюбленного. Он тут же отступил, должно быть, вспомнив слухи, что я любовница Деда и рисковать просто не желаю.

После этого мы время от времени встречались, чтобы немного выпить и поболтать о том о сем, к нашему обоюдному удовольствию. Борька мне нравился – умный, в меру порядочный, но не до глупости, главное, с чувством юмора и убежденностью, что оно есть у меня. Во всяком случае, Борька всегда смеялся моим шуткам, и я это ценила, потому что мало кто находил их смешными.

Представлять Борьку в роли человека, сознательно заманившего меня в ловушку, мне не хотелось. Хотя теперь кое-какие обстоятельства начали выглядеть странновато, чтобы не сказать – подозрительно. Прежде всего выпили мы действительно немного. На самом деле не очень-то я злоупотребляю (хотя послушать общественность, так пью не просыхая, но это все вражеские козни, а еще невезение, стоит расслабиться – и непременно на кого-то нарвешься). Так вот, вопреки досужей болтовне, я не злоупотребляю, а в тот вечер мне и вовсе пить не хотелось. Мартини я заказала из чувства солидарности и всего один бокал. Согласитесь, доза совершенно незначительная.