Вот так вместо университета мы оказались в колонии для несовершеннолетних. После приговора я рыдала всю ночь и молила господа лишь о том, чтобы оказаться в одной колонии с Машкой, потому что была уверена: Машка там не выдержит, тюрьма для нее совершенно неподходящее место. Как будто оно подходило мне. Господь меня услышал, или просто нашлись добрые люди, но мы попали в одно место.

Выжили мы исключительно благодаря оптимизму Машки.

– Живут и там люди, – весело заявила она еще по дороге. – И мы привыкнем.

Она улыбалась и строила планы, и мне при виде ее стойкого жизнелюбия раскисать было стыдно. Очень скоро жизнелюбие мне понадобилось. Время шло, а от Пашки не было ни одного письма. После нашего ареста из города он исчез, Машка выдвинула версию, что он не пишет, потому что в бегах и, куда писать, попросту не знает, и ему сейчас гораздо хуже, чем нам, потому что мы вдвоем, а он там один и страдает в неведении и отчаянии. Я писала письма всем, чей адрес знала, с просьбой передать Пашке, если случится его встретить, где я нахожусь. И на Рождество получила открытку. Там было всего три слова: «Забудь меня, пожалуйста». И вновь меня спасла Машка. Шмыгала носом, сидя рядом, и вдруг заявила:

– Юлька, если ты чего надумала, так давай вместе.

– Чего – вместе? – не поняла я.

– Ну, не знаю. Вены вскроем или удавимся. Мне-то в принципе все равно, главное, чтобы вместе.

– Ты спятила, что ли? – разозлилась я, испытывая жгучий стыд, потому что как раз и размышляла, что легче проделать: вскрыть вены или удавиться.

– Только не делай вид, что ты об этом не думала, – ядовито сказала Машка, сморщив нос. – Имей в виду, куда ты, туда и я! – сказала весело, но абсолютно серьезно, а главное – убедительно. И я, не сходя с места, решила: с моей стороны страшное свинство – сначала втравить Машку в историю, а потом бросить здесь одну, и мысли о самоубийстве оставили меня раз и навсегда.

Спокойной нашу жизнь назвать было никак нельзя. Забот хватало, и сердечные проблемы отступили на второй план. Меня присмотрел начальник колонии, дядька лет шестидесяти, чем-то очень похожий на моего покойного дедушку. Эта похожесть смущала, и поначалу я даже предположить не могла, чего ему от меня надо. Машка предположила, что я похожа на его дочку или внучку, что вероятнее, а он человек хороший и изо всех сил мне сочувствует. Но шустрые девахи из нашего барака мигом объяснили, что к чему, а вскоре и от самого «дедушки» последовало недвусмысленное предложение. Чем бы все кончилось, одному господу ведомо: власть начальника против моего характера… Но дядя здорово поднаторел в прикладной психологии, и всяческим гонениям начала подвергаться Машка, а отнюдь не я. Как человек его положения способен усложнить жизнь обычной зэчке, объяснять не надо. Я могла избавить Машку от неприятностей, а для этого только и требуется… Что, собственно, меня останавливает? Любовь, о которой просили забыть? И я сделала выбор. Но почти сразу поняла, что свои силы переоценила. Не для меня все это. Лучше действительно удавиться. Но, вернувшись со своего первого «свидания», я застала Машку с таким опрокинутым лицом, точно по душе ей прошлись сапогами, и сделала то, чего сама от себя за минуту до этого никак не ожидала. Подмигнула и сказала весело:

– Теперь масло будем жрать килограммами. Считай, повезло. А дядька и правда неплохой.

Примерно так оно и оказалось. Начальство прониклось ко мне большой симпатией, нас перевели в первый барак, где условия были получше, а обитатели поспокойнее, вместо работы в мастерских мы занимались самодеятельностью или писали плакаты, которые, по замыслу нашего начальника, должны были пробуждать в сердцах стремление к лучшей жизни, а главное, к законопослушанию. В общем, сеяли в меру сил разумное, доброе, вечное. Потом нам исполнилось восемнадцать, и нас с Машкой перевели на взрослую зону. Нам опять повезло, а может, начальство расстаралось, но мы вновь оказались вместе. Как ни странно, там стало легче. То, что я профессорская дочка, никого не напрягало, народ встречался разный, иногда довольно занятный. Здесь меня приглядел начальник по воспитательной части, но на этот раз обошлось без воспитания, и устроились мы еще лучше, чем на малолетке: меня назначили помощником библиотекаря, Машку тоже не забыли, и вместо того, чтобы шить рукавицы, мы читали любовные романы и играли в драмкружке. А потом занялись танцами. Идея, как всегда, принадлежала Машке. В комнате отдыха был старенький магнитофон с одной-единственной кассетой: аргентинское танго. Кто до нас тосковал под нее и мечтал о страстной любви, мне неведомо, но я безгранично благодарна этому человеку, потому что кассета невероятно скрашивала нашу жизнь.

– Ты умеешь танцевать танго? – спросила Машка задумчиво, вслушиваясь в незнакомые слова.

– Ну, могу, – ответила я, не желая особо рекламировать свои таланты.

– Научи меня, – попросила она.

И я принялась ее учить. По нескольку часов в день мы самозабвенно танцевали, отдаваясь музыке со всей страстью и забывая обо всем на свете, и вскоре достигли вершин мастерства. Благой порыв не остался незамеченным, нам предложили организовать что-то вроде кружка, и теперь каждый вечер три десятка женщин неумело повторяли одни и те же движения, и глаза их начинали гореть, а спины распрямлялись. Самодеятельность у нас с тех пор была на высоте, приезжее начальство приходило в восторг, а я под девизом «Нет предела совершенству!» с благословления все того же начальства давала уроки музыки, благо что пианино тоже нашлось. Потом был организован хор, в котором пели все желающие, и начальство могло быть спокойно за наши души. Надо отдать должное и моему новоиспеченному любовнику и его непосредственному начальству – они действительно относились к нам с большой симпатией, благодаря их усилиям, ходатайствам и самым радужным характеристикам мы покинули данное учреждение раньше, чем предполагалось. И вскоре вновь оказались в родном городе.

К тому времени мать Машки умерла, замерзнув по пьяному делу, а отчим угодил в тюрьму, откуда писал Машке слезные письма с просьбой помнить добро и не оставлять его без помощи. Барак, где когда-то жила моя подруга, снесли, так что возвращаться ей, по большому счету, было некуда. Так же, как, впрочем, и мне – отец, с трудом оправившись от позора, женился и теперь воспитывал сына, о котором, как выяснилось, мечтал всю жизнь.

Мое появление в родном доме было встречено без восторга со стороны отца и явной неприязнью со стороны его супруги. Но в тот момент не это меня волновало. Я хотела встретиться с Пашкой. Зачем, я и сама не знала, так же, как понятия не имела, что собираюсь сказать ему при встрече. Но ни о чем другом думать не могла, и мне ни разу не пришла в голову мысль, что ему надо сказать спасибо за ту открытку. Что бы со мной было, пиши он письма, полные любви и надежды?

Вместо того чтобы попытаться как-то наладить свою жизнь, мы с Машкой принялись искать Пашку. Это оказалось не так просто. Вроде бы он был в городе, а вроде бы исчез. По слухам, у него большие неприятности, что меня не удивило, имея в виду способ, которым он зарабатывал на жизнь, с другой стороны, по тем же слухам, с наркотой он завязал после того памятного случая, то есть после того, как мы оказались в тюрьме. Так что о причинах Пашкиных неприятностей оставалось лишь гадать. Но, судя по всему, все было очень серьезно, так как искали его люди, о которых предпочитали говорить шепотом и полунамеками.

Из разрозненных сплетен, слухов и обрывков фраз я сделала вывод, что Пашка в большой беде, и вместо того, чтобы держаться от него подальше, вознамерилась его спасать. Хотя и не знала, от чего. Я все еще его любила и не желала мириться с очевидным. Машка мои намерения активно поддерживала и выдвигала идеи одну фантастичнее другой. Разумеется, Пашка все еще меня любит, в этом она не сомневалась. Конечно, любит. Как же иначе?

Мать Пашки о его делах знала не больше нашего. По крайней мере, такое впечатление я вынесла после долгой беседы с ней. В отличие от прочих бывших знакомых, нас она встретила не только доброжелательно, но и с большой готовностью помочь. Она по-прежнему преподавала в техническом вузе и жила с младшим сыном, который учился в университете на втором курсе. Не очень-то рассчитывая на теплый прием, я спросила, как связаться с Пашкой, на что она ответила, с грустью глядя на меня:

– Юленька, может, не стоит этого делать? Мой сын уже искалечил тебе жизнь. Теперь тебе надо начинать ее заново. Я могу устроить вас техничками в институт, на первое время и это неплохо. Пойдете учиться в техникум, с поступлением я помогу. А там можно и в институт. Ты свободно говорила по-английски, за полгода наверстаешь упущенное, сможешь подрабатывать репетиторством, я порекомендую тебя нужным людям, и в учениках недостатка не будет. Пройдет несколько лет, и прошлое забудется, как страшный сон.

Разумеется, она была права. Послушай я ее тогда, и моя жизнь могла бы стать совсем другой. Но кто же умные советы слушает? Впрочем, тогда я с ней во всем согласилась, и на работу мы с Машкой устроились. Усердно намывали полы, ловя на себе взгляды, то презрительные, то просто любопытные, а по вечерам прочесывали места, в которых раньше любил появляться Пашка, в надежде хоть что-то узнать о нем.

Время шло, я не жила, а пребывала в каком-то лихорадочном ожидании. Отец, узнав о том, что мы устроились на работу, только поморщился, а потом предложил снять для нас квартиру, обещая заплатить за полгода вперед. Это можно было расценить как предложение убираться с глаз долой. Именно так мы и расценили и вскоре съехали.

Где-то через неделю мы заглянули в бар «Визави», и здесь Пашкин приятель Игорь Сергеев шепнул мне, что Пашка никуда не уезжал. У него действительно серьезные неприятности, его ищут очень опасные люди, должно быть, впутался в очередную скверную историю и по этой причине где-то прячется. Вот тогда я и вспомнила об одном богом забытом месте, куда Пашка во времена нашей большой любви привозил меня. Это был дом его прадеда. Что-то там вышло непонятное с документами, вовремя неоформленное наследство, кажется. Продать дом не представлялось возможным, а никому из родственников он вроде бы не нужен, вот и стоял он среди леса, постепенно ветшая все больше и больше.

Я смутно помнила название железнодорожной станции – вроде бы «Новки», название же деревни начисто стерлось из памяти, а может, Пашка и не называл ее. Тогда мы с ним ездили на машине, я вспомнила железнодорожный переезд, здание станции в один этаж, оштукатуренное и окрашенное розовой краской. Оттуда шла дорога в лес. И где-то там, в стороне от небольшой деревушки, среди высоченных сосен, стоял дом.

В тот же день мы с Машкой купили карту области, нашли на ней железнодорожную станцию Новки, а также узнали расписание электричек. И в ближайшее воскресенье туда отправились.

Переезд и станцию я сразу же узнала. Приземистое здание вокзала с большими окнами на фасаде и сейчас было выкрашено в розовый цвет, дорога – узкая, песчаная – от переезда шла в лес. Воодушевленные первой удачей, мы пошли по дороге и вскоре добрались до деревни. На указателе название: «Ягодное». Дорога рассекала деревню надвое и обрывалась у реки. В какой стороне следует искать дом, я понятия не имела, но точно помнила: на машине мы подъезжали к самому дому, значит, дорога должна быть.

Мы вернулись в деревню и попытались выяснить у немногочисленных местных жителей, где здесь одинокий дом в лесу. Когда мы вконец отчаялись, одна из старушек сообразила, о чем идет речь.

– Дом художника вы ищете, что ли? – Пашка не говорил, что его прадед был художником, но я согласно кивнула. – Так это у Ставрогина, – продолжила бабка. – Отсюда далеко. Вам надо к станции вернуться, там будет просека, по ней и идите.

Мы повернули назад и, когда впереди был уже виден переезд, действительно обнаружили просеку. Лесная дорога еле-еле проступала сквозь высокую траву. Вокруг стояли стеной сосны, пели птицы, Машка без конца замирала и спрашивала, обращаясь ко мне:

– Слышишь?

На лице ее блуждала счастливая улыбка, но мне было не до лесных красот и не до пения птиц. Не чувствуя усталости, я рвалась вперед, и где-то через час мы увидели дом – он стоял на высоком берегу реки, окруженный соснами, двухэтажный, из мощных бревен. За рекой напротив раскинулось большое село, отсюда мы видели церковную колокольню и крохотные домики вокруг в зарослях сирени. А вот дом с того берега реки вряд ли был виден, Пашкин прадед, должно быть, стремился к уединению и предпочитал держаться подальше от человеческого жилья.

На первый взгляд дом казался необитаемым. Изрядно обветшалый, с проржавевшей крышей, основательно разграбленный: резные наличники с большинства окон были сняты, в окнах второго этажа стекла выбиты, крыльцо сгнило и заросло крапивой.

Но кое-что внушало надежду. Сюда явно недавно кто-то заглядывал – от леса к крыльцу вела тропинка. По ней я уже бежала. Дверь в дом была заперта на щеколду, ясно, что сейчас тут никого нет. Мы открыли дверь и вошли. Мебель тоже успели растащить, но кухня была обитаема. Свернутый спальный мешок в углу, пластиковая посуда на столе аккуратной стопочкой, полотенце возле умывальника, ведро наполовину наполнено водой (за домом, как я помнила, был ключик). Но, главное, плита – она еще была теплой, на ней стоял закопченный чайник, и вода в нем не успела остыть.

– Он здесь! – взвизгнула Машка. – Ушел куда-нибудь. В магазин, наверное, или просто прогуляться. А может, купаться отправился.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Мысль о том, что вскоре увижу Пашку, кружила голову, я боялась думать о том, какой будет наша встреча, и по-прежнему не знала, что скажу ему, но в тот момент это было неважно. Главное, я его нашла.

Мы устроились за столом возле окна и стали ждать, то и дело поглядывая на тропинку. Где-то через час на ней появился человек, а я едва не хлопнулась в обморок: мужчина лет сорока в стареньком спортивном костюме, в белой панаме и хозяйственной сумкой в руке ничего общего с Пашкой не имел. Он не торопясь приближался к дому, потом вдруг замер и оглянулся. Что-то, вне всякого сомнения, вызвало его тревогу. Он даже отступил назад в лес и теперь скрылся за деревьями.

– Он нас видел? – спросила Машка. – Это он здесь живет? Чего тогда спрятался? А Пашка где?

Ни на один из ее вопросов ответа я не знала, но почему-то была уверена, что мужчина непрошеным гостям не обрадуется.

– Вот что, давай-ка сматываться отсюда, – сказала я.

– Как сматываться? А Пашка?

Но я уже шла к двери, она выходила в сторону реки, и мужчина, находясь в лесу, видеть нас не мог. Мы вышли на крыльцо, заперли дверь на щеколду и припустили к ближайшим кустам. Здесь Машка схватила меня за руку и зашептала:

– Не можем мы вот так взять и уйти. Вдруг этот тип знает что-нибудь о Пашке? Надо бы с ним поговорить.

– Это вряд ли, – нахмурилась я. – У меня такое впечатление, что он сам от кого-то прячется.

– Так и Пашка прячется. Может, они на пару…

Ее слова произвели впечатление. Человек, который скрылся в лесу, в самом деле мог быть Пашкиным приятелем. Или он так же, как и мы, интересовался его местонахождением, а присутствие свое скрывал, не желая спугнуть все того же Пашку. В пользу первой версии – сумка в его руках. Выслеживать с ней кого-то довольно глупо. В пользу второй – возраст мужчины: он был раза в два старше Пашки, хотя для дружбы это не помеха. Правда, ранее я подобных знакомств у Пашки не наблюдала.

В конце концов мы на четвереньках переместились подальше от дома, но так, чтобы входная дверь оставалась в поле нашего зрения. Некоторое время ничего не происходило, потом на тропе вновь появился мужчина. Практически бесшумно он достиг двери, замер, разглядывая щеколду, огляделся и вошел в дом. Подобравшись поближе, мы услышали, как он чем-то гремит в кухне, несколько раз в окне мелькнул его силуэт. Прошло минут сорок, в кустах сидеть нам надоело, насекомые здорово досаждали, а нам приходилось соблюдать осторожность.

– Что будем делать? – спросила Машка, почесывая искусанную руку. – Почему бы, в конце концов, не поговорить с ним? Соврем, что в лесу заблудились, попросим объяснить, как выйти к деревне.

Вполне разумное предложение, но что-то удерживало меня в кустах, хотя ожидание и мне надоело.

– Подождем еще немного, – вздохнула я.

И тут события начали стремительно развиваться. Из леса появились люди – человек пять. Их намерения были совершенно очевидны: они взяли дом в кольцо и теперь быстро приближались к нему. Мимо нашего укрытия прошел здоровенный детина с лошадиной физиономией, я едва успела дернуть Машку за руку, и мы залегли в высокой траве. Парень нас не заметил только потому, что не ожидал здесь застать никого, кроме хозяина дома. То, что интересует их именно он, тоже сомнений не вызывало.

Мужчина их заметил чуть позже, чем мы. Окно распахнулось, и он что-то выбросил в кусты, которые росли в нескольких метрах от дома, а еще через мгновение он появился на крыльце и побежал к реке. Расчет был верный: если он неплохо плавает, очень скоро окажется в селе, в лесу схватить его у парней больше шансов. Но до реки добежать он не успел. Со зловещим ревом из-за деревьев появился огромный джип, отсекая мужчину от реки, и он оказался в ловушке. Заметался, пытаясь уйти от машины, прыгнул в кусты, но кольцо преследователей сжималось, и очень скоро его схватили.

Все это я наблюдала, чуть приподняв из травы голову. Крики и рев двигателя стихли, голоса еще доносились, но слов разобрать я не могла, и то, что происходит перед домом, тоже не видела из-за джипа, а сдвинуться с места боялась, ведь нас легко могли обнаружить. Машка, лежавшая на земле, повернув голову, задала мне немой вопрос. Я приложила палец к губам.

Я была уверена, что мужчину запихнут в машину и увезут, но у парней были совсем другие планы. Надо полагать, его допрашивали. Я по-прежнему слышала голоса, звуки ударов и приглушенные вскрики. Продолжалось это минут двадцать. Потом я вновь увидела мужчину, двое дюжих молодцов тащили его под руки к дому. В поле моего зрения появился сухощавый блондин. Одной рукой отмахиваясь от комаров, он хмуро огляделся и вдруг замер, взгляд его был устремлен в нашем направлении. Я тоже замерла, закрыв глаза, с трудом преодолев искушение резко опустить голову. Он мог заметить движение и решить проверить, что там, в траве, движется. Я сосчитала до сотни, прежде чем открыла глаза. Парень все так же разглядывал лес перед собой, но теперь взгляд его переместился в сторону, что позволило мне вздохнуть с облегчением.

Однако особо радоваться я не спешила. Его что-то насторожило, возможно, он просто почувствовал мой взгляд. Чутьем Ник в самом деле обладал исключительным. Это была первая наша встреча, и, несмотря на страх, его физиономию я отлично запомнила. Потом мне не раз снились лес, джип и Ник, настороженно вглядывающийся в заросли березняка. Жуткая физиономия, весьма подходящая для кошмаров.

Мужчину швырнули в дом, он был без сознания или уже мертв, потому что попыток выбраться не предпринимал, даже когда они подожгли дом, со всех сторон облив его бензином. Ник щелкнул зажигалкой и бросил ее в дверной проем. Сухие бревна вспыхнули мгновенно. Через пять минут дом был весь в огне, выбраться из бушующего пламени возможным не представлялось, но Ник рисковать не хотел и, только когда с шумом обрушилась кровля, вместе со своими людьми загрузился в машину. Они поехали в противоположную сторону от станции через лес по еле заметной лесной дороге. Когда машина скрылась с глаз, я решилась приподняться.

– Дядька в доме? – испуганно спросила Машка, отказываясь верить в происходящее. Я молча кивнула. – Надо бежать на станцию, вдруг…

В то, что мужчине могла понадобиться помощь, я даже не надеялась. Он мертв. И я бы очень хотела, чтобы смерть его наступила раньше, чем вспыхнул дом. При мысли о том, что он сгорел заживо, тело сводило судорогой.

– Мы ему не поможем, – сказала я тихо. – Надо сматываться.

– А как же…

– Давай поторопимся, – перебила я.

По дороге мы тоже не пошли, отправились через лес, рискуя заблудиться. Пожар, скорее всего, заметили, если будет следствие, жители деревни, безусловно, расскажут о нас, но я надеялась, что отыскать нас в большом городе по описанию трех стариков будет невозможно. Идти в милицию мне и в голову не пришло. Не очень-то я ей доверяла. А с нашей биографией нам там вряд ли поверят. Замучают вопросами. Зато если убийцы узнают о нас, а они, я была уверена, непременно узнают, отправься мы в милицию, найдут нас не в пример быстрее и церемониться не будут. Значит, надо спешно выбираться отсюда и забыть о том, что видели.

Все это я внушала Машке, пока мы шли к станции. Тишину леса взорвала пожарная сирена, и в просвете между деревьев мы увидели красные машины.

– Вот что, – вздохнула я, – пожалуй, на станцию возвращаться не стоит. Они найдут труп…

– Юлька, я ничего не понимаю. Где Пашка? А вдруг он придет сюда? За что они дядьку убили? И кто такие эти типы?

– Бандиты, – ответила я. – Они его искали, это ясно. Должно быть, выследили. Не мог же он безвылазно в доме сидеть. А как это все связано с Пашкой… В общем, не зря болтали, что у него неприятности. Я надеюсь, он нашел укрытие получше.

– И что теперь? – заглядывая мне в глаза, продолжала Машка задавать вопросы. – Как мы будем его искать?

– Не знаю. Давай для начала выберемся отсюда.

Мы долго шли по лесу вдоль железнодорожного полотна. Наконец лес расступился, и мы выбрались на шоссе. До города решили добираться автостопом. Мы стояли на обочине, испуганные и оттого молчаливые, и ждали попутного транспорта. Движение здесь оживленным назвать никак нельзя, минут за пять проехали только три машины, да и то в противоположном направлении. Места дачные, а дачникам возвращаться в город еще рано. Тут на дороге возник «Мерседес». Я намеревалась его проигнорировать – по моим представлениям, хозяева роскошных тачек в дополнительном заработке не нуждаются, а заводить знакомства желания не было.

«Мерседес» притормозил, а потом плавно остановился возле нас, без всякого нашего к тому стремления. Дверца со стороны пассажира распахнулась, а мы с Машкой переглянулись, после чего решили сесть. Мужчина был один, что, собственно, и подвигло нас на подобное действие. На вид ему было лет тридцать пять, и он, как и мы, не тяготел к знакомствам. По крайней мере, никаких попыток познакомиться не предпринимал. Спросил, куда мы едем, и, услышав ответ, удовлетворенно кивнул, а я успокоилась, решив, что мужчина просто хороший человек и не прочь сделать доброе дело, скрасив дорогу беседой.

Если бы я тогда знала, какую гнусную шутку выкинет судьба и в чьей машине мы тогда оказались… Но знать этого я, разумеется, не могла, смотрела в окно и время от времени пожимала Машкину руку. Машка продолжала нервно вздрагивать. Наверное, мужчина заметил наше волнение, поглядывал в зеркало, а потом все-таки спросил:

– С дачи возвращаетесь?

– От друзей, – туманно ответила я.

– Из Демихова?

Я не знала ни одной деревни в округе и согласно кивнула.

– И у кого вы там были в гостях? – В вопросе не было подвоха, мужчина просто проявил любопытство.

– Мы, собственно, не из самого Демихова.

Тут мужчина взглянул в зеркало и поспешил прижаться к обочине, давая дорогу двум пожарным машинам.

– Где-то пожар, – сказал задумчиво. – Дым был виден над лесом. Кажется, в Сосновке горело.

Не успела я порадоваться, что он потерял интерес к тому, где мы гостили, как Машка вдруг выпалила:

– Это одинокий дом сгорел, в лесу, что напротив села.

Я до боли сжала ее пальцы, она испуганно замолчала, а мужчина повернулся, сказал неопределенно: «Да?» – и тоже замолчал.

С какой такой радости Машка вдруг заговорила, она и сама объяснить не могла. Я думаю, это и было то, что принято называть судьбой. Стечение обстоятельств. Вроде бы малозначащие совпадения, которые приводят человека к краху всей его жизни. Мы могли уйти от одинокого дома на берегу чуть раньше и не стали бы свидетелями убийства, мы могли чуть позже выйти на дорогу и не встретить мужчину с проницательными глазами, смуглым красивым лицом и неторопливой манерой произносить слова… Уже потом, увидев портрет в газете, я поняла, на кого угораздило нас тогда нарваться и как Ник, в результате все тех же незначительных совпадений, смог легко найти нас, собирая по зернышку сведения, как птаха божья: словечко здесь, словечко там, и вот разрозненные факты уже складываются в картинку, на которой как будто стрелка с надписью: «Они там».

– Высадите нас возле главпочтамта, – попросила я, когда мы въехали в город.

– Где вы живете? – поинтересовался он.

– На Сурикова, – ответила Машка, сказав зачем-то правду. И вновь судьба!

– Нам по дороге.

Он подвез нас к самому дому. Денег, разумеется, не взял. Мы поблагодарили и вошли в подъезд. Надо признать: возникло у меня в тот самый момент скверное, саднящее чувство, но я списала его на недавние события – а какому ж еще чувству быть, когда, можно сказать, на твоих глазах убили человека?

В ту ночь мы не спали. Лежали в темноте, прижавшись друг к другу, боясь нарушить молчание. Во вторник, после работы по дороге домой, я купила газету. О пожаре небольшая заметка на третьей странице в разделе «Происшествия». Сгорел дом, обнаружен труп со следами насильственной смерти. Установить личность убитого, а также владельцев дома пока не удалось. Ведется следствие.

– Выходит, о нас они не знают? – вслух подумала Машка.

– Может, и знают. Хотя, если повезло…

Прошло несколько дней. Нас никто не искал, и я понемногу успокоилась. Мысли мои вернулись к Пашке, то есть я о нем думать не переставала, но теперь во мне зрела убежденность, что его надо найти как можно скорее, и не только потому, что я очень хотела его видеть. Если он как-то связан с убитым, то дела его и впрямь скверные.

И мы с Машкой вновь отправились на поиски. Приставали с расспросами к знакомым, просили передать при случае Пашке, что мы вернулись. Люди кивали, чтобы от нас отделаться, и я не особо верила, что все это поможет мне его найти, но другого способа не знала.

В один из вечеров мы забрели в бар неподалеку от центра. Хозяин, мужчина лет пятидесяти, предпочитал сам стоять за стойкой. Когда-то Пашка любил бывать здесь. Завидев нас, Виктор Петрович, которого давние знакомые звали просто Петровичем, улыбнулся нам и дежурно спросил:

– Как успехи?

– Не очень. Люди говорят, что Пашка в городе, но я в это не верю. Если бы было так, он бы нашел возможность со мной встретиться. – Петрович пожал плечами. – Если он вдруг позвонит, – добавила я, глядя ему в глаза, – передайте, что я была в доме.

– В доме? – Он нахмурился, а я кивнула:

– Да. В доме. Он поймет.

Понять Пашка мог лишь в том случае, если был связан с убитым. Если не это обстоятельство, то хотя бы любопытство должно было его заставить позвонить мне.

Машка поглядывала на меня с сожалением, торопливо отводя взгляд, лишь только я поворачивалась к ней. Наверное, ей все чаще приходила в голову мысль, которая и меня не раз посещала: Пашка не хочет, чтобы его нашли, то есть вовсе не стремится к встрече со мной. То, что он упорно молчал все эти годы, тому подтверждение. Предположим, он не мог приехать или сообщить свой адрес из-за своих неприятностей, но пару писем отправить был вполне способен.

Не знаю, чего больше было в этих поисках, любви или ослиного упрямства, но каждый вечер все повторялось. В пятницу Машка вдруг сказала, когда мы шли из одного бара в другой:

– Он что-то выбросил.

– Кто? – не поняла я.

– Дядька, которого убили. Он что-то выбросил в кусты, помнишь? Он не хотел, чтобы эти типы нашли эту вещь. Я все думала, думала и решила: ее они и искали. Оттого и сожгли дом. Он им ее не отдал, а они были уверены, что вещь где-то здесь, при нем то есть. Вот и сожгли.

– Он мог ее закопать, к примеру.

– Ага, мог… Только ведь мы с тобой знаем: он ее не закапывал. Она валяется где-то в кустах.

– Ее могли найти пожарные или следователи, что более вероятно. Труп со следами насильственной смерти, значит, они просто обязаны были все вокруг как следует осмотреть.

– Возможно, и нашли. Но сдается мне, она до сих пор там лежит.

– Что, по-твоему, это может быть?

– Понятия не имею. Давай махнем туда и поищем.

– Не стоит нам там появляться.

– Мы можем сойти на соседней станции и к дому идти пешком. У нас есть карта. Ну, так что?

Разумеется, мы поехали. Потом шли вдоль железной дороги до переезда, оттуда к дому, точнее, к тому, что от него осталось. Осталось немного. Почерневший кирпич фундамента и груда мусора. Пожухлая трава вокруг и обгорелые, с желтой листвой ветки ближайших деревьев завершали безрадостную картину. Мы сразу же направились к кустам. Что, собственно, мы ожидали найти, мы и сами не представляли, и потратили много времени, ползая по земле. Обшарили, кажется, все. И ничего не нашли.

– Значит, ментам повезло, – вздохнула Машка.

Я потерла исцарапанное предплечье, подняла голову и… увидела кассету. Обыкновенную кассету для видеокамеры, которая застряла между веткой кустарника примерно в метре от земли. Я взяла кассету и протянула Машке.

– Как думаешь, это то, что мы ищем?

– Похоже, что так, – улыбнулась она. Ее радость была мне не очень-то понятна, но я тоже улыбнулась. – Не думаю, что кассеты произрастают на деревьях, так что повезло все-таки нам, а не ментам.

Везение тоже представлялось мне сомнительным. Машка на всякий случай еще раз все кругом тщательно осмотрела, и мы сошлись во мнении, что ничего здесь больше не найдем. Той же дорогой мы шли к электричке, кассета лежала у меня в сумке, а Машка гадала, что на ней может быть.

– Что-нибудь скверное, – хмурилась я. – Из-за нее человека убили.

– Так хочется посмотреть… А тебе? – забегая вперед, спросила Машка.

Я пожала плечами.

– Иногда лишние знания вредят.

– Это ты про ненужных свидетелей? – загрустила она.

– Ага, – кивнула я. – Знать бы, что с этой кассетой теперь делать.

– Для начала посмотреть, что там.

Но посмотреть было не так просто: видеокамеры у нас в наличии не имелось, равно как и видеомагнитофона. Забегая вперед, скажу: запись мы так и не увидели. Только через несколько лет я узнала, что было на пленке.

В тот вечер мы вернулись поздно. Подойдя к квартире, услышали, что в прихожей надрывается телефон. Звонили нам редко, и такая настойчивость удивила, я поспешно открыла дверь, сняла трубку и… едва не свалилась в обморок. Звонил Пашка.