Татьяна Полякова

Держи меня крепче

Я знал одну женщину,

Она всегда выходила в окно.

В ее доме было десять тысяч дверей,

Но она всегда выходила в окно.

Она разбивалась насмерть,

Но ей было все равно.

«Тутанхамон», «Наутилус»

Однажды он мне его показал. В тот день я болталась по торговому центру, выбирала Ритке подарок. Направилась к эскалатору на втором этаже, откуда-то вывернул парень в темной куртке, в надвинутой на глаза бейсболке, задел меня плечом, буркнул «извините» и пошел дальше. И я, кивнув в ответ, мол, нет проблем, задел и задел, со всяким бывает, вдруг ощутила толчок, но в сердце, и замерла, глядя ему вслед и чувствуя, как все внутри холодеет и сворачивается в тугой клубок.

Парень успел удалиться на десяток метров, обернулся под моим растерянным взглядом, лихо улыбнулся и помахал рукой. Жест этот можно было при желании расценить как прощальный, а можно и по-другому: он вроде бы предлагал следовать за ним, торопя и подбадривая: «Ну что стоишь, давай шевелись». Когда он повернулся, я увидела на его груди что-то вроде рюкзака, откуда торчала детская головка в смешной шапочке с ушками. И в это краткое мгновение разрозненные элементы вдруг сложились, точно кусочки мозаики, в разноцветное панно: парень в бейсболке, под которой он прятал лицо, и его лихая улыбка, и этот жест, но главное, главное – ребенок, которого он нес на груди, прижимая к себе… мой ребенок, потому что в ту минуту я не сомневалась, что поспешно удаляющийся парень – это Лукьянов.

– Саша! – заорала я, не помня себя, и бросилась за ним. Он свернул к лифту, ускоряя шаг, и через мгновение растворился в толпе, а я бежала следом, толкала спешащих людей и орала не переставая: – Саша! – Народ расступался, глядя на меня, точно на безумную.

Я и была безумной. Добежала до лифта и бестолково заметалась по длинному проходу, пока лифт спускался вниз, и, перевесившись через перила, вновь увидела на первом этаже его… парня в темной куртке, выходящего из кабины, и опять бежала, теперь уже к эскалатору, а потом перемахивала через три ступеньки, на ходу сбросив сапоги и проклиная человека, придумавшего обувь на высоком каблуке, и глянцевую плитку пола, и эту проклятую толпу, в которой так легко затеряться.

Я металась по первому этажу, люди шарахались в разные стороны, и Саши среди них не было. А потом я его увидела на нулевом этаже, недалеко от выхода на парковку, и, зная, что не успею добежать ни до лифта, ни до эскалатора, перемахнула через ограждение, собираясь прыгнуть вниз, и тут же почувствовала чьи-то руки на своих плечах.

– Да она сумасшедшая! – вопил кто-то.

Я лежала на плиточном полу, двое дюжих парней держали меня, навалившись сверху, и перед тем, как потерять сознание, я еще раз увидела Сашу. Он стоял в лифте, опираясь ладонью в стеклянную стенку, и без улыбки смотрел на меня.

Очнувшись, я боялась открыть глаза. Лежала, сцепив зубы, не зная, где я, с одной мыслью: «Что теперь будет? Что будет, если Тимур узнает? А он непременно узнает о моей сумасшедшей выходке в торговом центре. Найдутся доброхоты, донесут». Я так старательно удерживала его от безумия, твердила: «Ребенок мертв», – а сама… сама сорвалась.

– Ну, вот, все в порядке, – услышала я чей-то голос и нехотя открыла глаза. И первым, кого увидела, был Тимур. Он сидел рядом, коснулся ладонью моего лица и улыбнулся.

– Привет, – сказал тихо.

И я ответила:

– Привет. – И заревела, наплевав на женщину в белом халате, что стояла рядом, на каких-то незнакомых людей, толпившихся за ее спиной, ревела, прижимаясь к его ладони, бормоча, как в бреду: – Все нормально.

– Поедем домой, – сказал он, и я с трудом поднялась, оглядываясь и пытаясь понять, где нахожусь. Кабинет администрации торгового центра. Парни, что успели схватить меня, не дав спрыгнуть вниз, как выяснилось позднее, были охранниками, приставленными ко мне Тимуром. Они вызвали «Скорую» и позвонили Тагаеву. Наверное, искренне считали, что поступают правильно. Жаль, что я не спрыгнула вниз, переломав себе ноги и шею в придачу. Это все-таки лучше, чем видеть его лицо, бледное, с вымученной улыбкой, и знать, что он сейчас чувствует. Бессилие для таких, как он, невыносимо, а невозможность защитить тех, кого любишь, способно попросту убить. Это страшная боль – быть рядом и не иметь возможности помочь. «Молчать, молчать, – твердила я, тупо разглядывая свои сапоги, что стояли возле дивана. – Если я скажу, что видела ребенка у Саши на руках, Тимура не удержать, не удержать от напрасных поисков, от бессмысленной надежды, от бесконечной боли. Молчать. И страдать в одиночестве. Я буду жить, сцепив зубы, и он, прекрасно зная, что происходит со мной, замкнется в себе, и все повторится: не будет нас, будем я и он, наедине со своим горем. Ты этого хотел, Саша?»

Тимур помог мне обуться, а потом подхватил на руки и понес из кабинета, прижимая к себе и пряча лицо в моих волосах, охрана шла следом, один из парней нес мою шубу, второй – сумку, оба старательно отводили взгляды. А я, обхватив Тимура за шею, вдруг сказала:

– Знаешь, я счастлива. – Он вскинул голову и посмотрел на меня, и стало ясно: внезапно пришедшие мне на ум слова были самыми правильными. – Я люблю тебя и счастлива, – повторила я и улыбнулась. – Не отпускай меня, ладно? – И он нес меня на руках до самой машины, и лицо его приобрело умиротворенное выражение, которое я замечала лишь, когда он спал, прижимаясь ко мне в полумраке спальни.

Я оказалась на заднем сиденье машины, и он был рядом, все еще обнимая меня, а я вздохнула, как будто после долгой дороги вернулась домой, и в самом деле почувствовала себя счастливой, ощущая его руки и тепло его тела. В квартиру мы вошли обнявшись.

– Хочешь чаю? – спросил Тимур, я кивнула, направилась в гостиную, где на диване лежал мой пес, погладила его и буркнула:

– Твой Лукьянов дурак. Все будет по-другому.

Сашка при этих словах посмотрел недовольно, зевнул и устроил морду на вытянутых лапах.

Тимур вернулся из кухни и сел рядом, машинально почесал пса за ухом, глядя куда-то в пол. «Он ни о чем не спросит, – поняла я. – Он будет молчать…»

– Я… я его видела, – первые слова дались мне с большим трудом. – То есть мне показалось, что это он. Парень в темной куртке, бейсболка надвинута на глаза… у него был ребенок. Я могла обознаться. – Тимур кивнул. – Не молчи, – попросила я.

– Ты могла обознаться, – согласился он.

– Или нет. И это действительно был Лукьянов, – нахмурившись, сказала я. – Он хотел, чтобы я его увидела. Увидела ребенка. Он намерен продолжать игру. Только у него ничего не выйдет.

– Вопрос, как долго ты все это выдержишь, – со вздохом заметил Тагаев.

– Я выдержу. Если ты будешь рядом, выдержу. Помнишь, что ты мне обещал?

Он опять вздохнул.

– Помню. Я все помню. Но…

– Не знаю, где он взял ребенка, – торопливо заговорила я. – Это могла быть просто кукла, понимаешь? Мне стыдно, что я… я вела себя глупо. Сегодня он может собой гордиться – добился своего. Но второй раз повода радоваться у него не будет. Обещай мне, Тимур.

– Я сделаю все, что ты скажешь, – ответил он. – Больше всего на свете я хочу убить эту сволочь… вру, – усмехнулся он. – Больше всего на свете я хочу видеть тебя счастливой. Значит, я забуду о нем. Забуду, что хочу убить его и что он вообще есть на свете. Только… – Он резко отвернулся, не желая продолжать, но я знала, что он хочет сказать этим «только».

– Мы справимся, вот увидишь, – твердо сказала я, поражаясь своей уверенности.

– Конечно, справимся, – кивнул он, обнял меня и добавил тихо: – Я рад, что ты рассказала… – И в тот момент мне стало ясно: он боялся того же, что и я, молчаливого страдания в одиночку, невозможности пробиться сквозь эту боль, которая несет в себе одно отчуждение.

С того дня кошмар, преследовавший нас последние три месяца, внезапно кончился. Больше не было ночных звонков по телефону, когда я слышала, как в трубку плачет ребенок. Мой ребенок, которого я считала мертвым [Подробно об этой истории читайте в книге Т. Поляковой «Леди Феникс», издательство «Эксмо».], в чем Лукьянов все три месяца пытался меня разубедить. Отошли в прошлое долгие консультации с самыми известными врачами, твердившими в один голос, что сохранить ребенка при полученных мною травмах было невозможно. Но, даже если допустить, что он каким-то образом выжил, после преждевременных родов ему бы потребовалась серьезная помощь, специальные аппараты и прочее, чего не было и быть не могло в клинике, где я очутилась. «Это невозможно», – повторяли они, и я им верила, но, будто заноза, сидело в мозгу: «А вдруг?» Лукьянов и здесь оказался прав, это «а вдруг» не давало мне покоя, сводя на нет все мои старания забыть тот ужас.

Когда Тимур стал жить в моей квартире, на звонки по ночам отвечал он. Как видно, Лукьянова это не устраивало, и он придумал более действенное средство, в результате мы столкнулись с ним в торговом центре. Но после того памятного дня Саша исчез. Не звонил и никак иначе себя не проявлял. Что это было: признание того, что затянувшаяся игра ни к чему не приведет, или Лукьянов собирался преподнести мне очередной сюрприз? Хорошо его зная, я склонялась ко второму. Но ничего не происходило.

И я все реже думала о Саше, а если и думала, то без привычного страха. Иногда, среди ночи, я просыпалась в холодном поту и вдруг понимала: ничего не кончилось. Моя любовь к нему, запутанные отношения в странном любовном треугольнике, где действующими лицами были я, Тимур и Лукьянов, и та боль, которую мы причинили друг другу… Я могла бы решить: он понял, что зашел слишком далеко, и отказался от своих намерений, если бы была способна заподозрить в нем подобное благородство. В своих кошмарах я видела его убегающим, раненым, даже убитым и просыпалась в слезах, и тогда приходила мысль, что его исчезновение из моей жизни связано с обстоятельствами, весьма опасными для него. Человеку, который прятался под чужой личиной, не стоило являться сюда, и страх, что сны мои могут стать пророческими, заставлял меня стискивать зубы. Но и с этим я научилась бороться. Я больше не пялилась в потолок, а прижималась к Тимуру, спеша найти в нем поддержку и утешение, и страх уходил.

Вопреки моим опасениям, наши отношения с Тимуром вовсе не зашли в тупик. Словно по молчаливому уговору, мы избегали недомолвок и с готовностью шли на уступки друг другу. Я вернулась на работу к Деду. Тимуру это вряд ли нравилось, но возражать он не стал. Зато сделал мне предложение. Я его приняла, прекрасно понимая: в сложившихся обстоятельствах отговорки типа «давай подождем» попросту разрушили бы наши отношения. Хотя кое-какие сомнения у меня были. Опять же не ясно, как к этому отнесется Дед, мой бывший любовник и благодетель, а ныне работодатель. Конечно, можно послать его к черту, но я по опыту знала: это проще сказать, чем сделать. Не так легко вычеркнуть его из жизни, слишком многое нас связывало.

Дед отнесся к моему замужеству как к неизбежному злу. Недавние события и его кое-чему научили.

– Поступай как хочешь, – сурово заявил он, когда я сообщила о своем намерении. – Если тебе интересно мое мнение, ты делаешь глупость.

– С чего вдруг? – усмехнулась я.

– В своем стремлении помочь ему ты заходишь слишком далеко, – отрезал он.

– Помочь? – вытаращила я глаза, хоть и догадывалась, что он имеет в виду.

– Разумеется. Твой Тагаев напоминает натянутую пружину. И если вдруг… впрочем, ты лучше меня знаешь, что будет, если это «вдруг» произойдет. Оттого и вбила себе в голову, что должна быть рядом. Глупость несусветная. Хотя… я тебя понимаю, Детка. Нутро у него звериное, и удержать его от этого зверства можешь только ты. Но меня мутит при мысли о твоей добровольной жертве.

– А тебе не приходила в голову мысль, что я люблю его? – хмуро спросила я.

– У меня в этом большие сомнения. Но тебя я вряд ли сумею переубедить. Жизнь покажет, кто из нас прав.

– Лучше бы ты пожелал мне счастья, – фыркнула я.

– А чего, по-твоему, я желаю, соглашаясь с этим дурацким решением? Ладно, выходи замуж, постараюсь это пережить. А когда ты поймешь… не зыркай с огнем в очах, помни главное: я рядом. И если почувствуешь, что сваляла дурака… Надеюсь, ты наплюешь на свою дурацкую гордость и просто скажешь мне об этом, а не будешь страдать, обманывая меня и себя, что совершенно счастлива.

По обоюдному согласию от пышной свадьбы мы с Тимуром отказались. Мне она была не нужна, да и о самолюбии Деда стоило все-таки подумать. Тагаеву важен был сам факт, а не присутствие на свадьбе двух сотен граждан, которые, по большей части, были нам безразличны. Однако он настоял на венчании, и хоть Дед скроил презрительную мину, бросив с неприязнью:

– Вот уж не думал, что он у нас верующий, – я с готовностью согласилась.

Мне будущая свадьба представлялась так: заедем в загс, распишемся, потом отправимся в церковь, где нас обвенчают, после чего поедем домой и поужинаем в одиночестве. Но тут выяснилось, что Тимур представлял себе все несколько иначе. И в загс я отправилась, как и положено невесте, в белоснежном платье, фате и в лимузине. Жених надел мне на палец кольцо с бриллиантом. На внутренней стороне кольца была надпись: «Навсегда». Его кольцо было скромным, но надпись та же. Венчание происходило в кафедральном соборе. С моей стороны присутствовали Ритка с мужем и Лялин с Вешняковым, оба с женами. Приглашать Деда я не рискнула, чтобы не ставить его в неловкое положение. Однако за двадцать минут до венчания он сам явился. Его охрана и охрана Тимура позаботились о том, чтобы посторонних в храме не было. Так что никто не узнал: венец над Тимуром держал Дед, стоя рядом с Риткой, которая держала венец надо мной, при этом по неизвестной причине обливалась слезами. Данному торжественному событию предшествовал десятиминутный разговор моих мужчин с глазу на глаз, в укромном уголке храма, куда Дед удалился под руку с Тагаевым. Что они успели сказать друг другу, мне неведомо. Но после венчания Дед заявил зловещим шепотом:

– Сделаешь ее несчастной, своими руками придушу.

На что Тимур ответил без намека на почтение:

– Держись подальше от моей жены.

Дед досадливо плюнул и удалился.

Из собора мы отправились в ресторан, который был также оцеплен охраной. Ужин длился часа четыре, присутствующие, как им и положено, произносили тосты, кричали «горько», а мы целовались, как положено жениху и невесте. Гостей было немного, в основном приятели Тимура, все старательно улыбались, однако на лицах читалось сомнение, высказать которое вряд ли кто решился бы, прекрасно зная характер Тимура.

В разгар торжества я вдруг поняла, что чего-то жду. Еще в соборе я растерянно оглядывалась, высматривая кого-то. А вот в ресторане пришло озарение: я ждала, что появится Лукьянов. Не его ждала, нет. Но была уверена, он такое событие не оставит без внимания. И с беспокойством поглядывала на охрану: что, если они здесь не для того, чтобы избавить нас от досужего любопытства, а совсем по другой причине? Такие мысли особой радости не доставляли, так что желал того Лукьянов или нет, но свадьбу мне он умудрился подпортить. Хотя винить его в этом глупо, раз такими мыслями изводила я себя сама.

В половине десятого Тимур поблагодарил гостей за поздравления и поспешил со всеми проститься. После чего мы отправились к нему, то есть в его квартиру. Осознание того, что мысли о Лукьянове явились ко мне так не вовремя, возымело совершенно неожиданное действие: я решила, что виновата перед Тимуром, и вознамерилась загладить свою вину. Не знаю, о чем думал он, но на мой немой призыв он откликнулся с большим воодушевлением, и брачным ложем нам на время стал паркет в прихожей. Роскошное платье было безнадежно испорчено, зато мы оба чувствовали себя так, точно сливались в объятиях впервые. Под утро, совершенно обессилевшая и до неприличия счастливая, я усмехалась, пристроив голову на плече Тимура, потому что за эту сумасшедшую ночь и мое женское счастье смело могла благодарить все того же Лукьянова. Знай он об этом, непременно зашелся бы в хохоте.

На следующий день мы улетели в Рим, но за неделю мало что там увидели, по большей части находясь в постели, как и положено молодоженам, а через десять дней я вышла на работу, и тут начались мытарства сослуживцев. С одной стороны, они считали себя обязанными меня поздравить, с другой – опасались, что поздравления выйдут им боком, ведь они понятия не имели, как к перемене в моей судьбе отнесся Дед. Я в ответ демонстрировала большое счастье, то есть, нацепив улыбку от уха до уха, носилась по коридорам. Разумеется, Тимур мог бы задать вопрос: а почему, собственно, мне столь необходимо работать у Деда? Посадить меня дома он все-таки не планировал, справедливо полагая, что домохозяйки из меня не выйдет, коли за долгие годы я привыкла совершать трудовые подвиги и очертя голову лезть туда, куда, по большей части, соваться меня не просили. Но в городе для меня работа, безусловно, нашлась бы. Однако он этого вопроса не задал, за что я была ему благодарна хотя бы потому, что ответа на него и сама не знала. Начать жизнь заново далеко не так просто, как порою кажется, вот я и решила не торопиться. Зато Тимур сразу же заявил: жить в квартире, подаренной мне Дедом несколько лет назад, он не намерен. Тут пришлось согласиться мне. И мы с собакой Сашкой скоренько переехали к нему. Но этого моему мужу показалось мало.

– Твою квартиру надо продать, – сказал он, и я опять-таки вынуждена была согласиться. Реши я ее оставить, Тимур мог бы подумать, что я считаю: наш брак продлится недолго, и я надеюсь вернуться в родные пенаты. Квартиру продали.

Камнем преткновения едва не стала смена фамилии, то есть мне-то было все равно, какую фамилию носить. Тимур настаивал, чтобы я стала Тагаевой, но Дед об этом ничего слышать не желал.

– Как ты себе это представляешь? – рявкнул он, когда я сообщила ему о возможном изменении моих паспортных данных. – Мало того, что ты связалась с этим типом… я хотел сказать, мало того, что ты выбрала в мужья малоподходящего человека, ты еще хочешь носить его фамилию, хотя должна понимать: она для очень многих людей точно красная тряпка для быка. В моем окружении не может быть человека с такой фамилией, – безапелляционно закончил он.

– Хочешь меня уволить? – невинно полюбопытствовала я, наблюдая за тем, как лицо Деда идет пятнами.

– Еще чего. Поговори с ним, он должен понимать…

Тимур, как оказалось, ничего понимать не собирался, хотя в словах Деда кое-какая истина содержалась. Тимур в городе считался человеком с сомнительным прошлым, говоря попросту, криминальным авторитетом, пусть в последнее время вспоминали об этом все реже и неохотнее и все чаще называли его не иначе, как крупным бизнесменом. Однако рассчитывать на то, что все об обстоятельствах его биографии разом забудут, не приходилось, оттого позиция Деда была в общем-то мне понятна, не стоило гусей дразнить. Переговоры грозились зайти в тупик, о чем я поставила Деда в известность, намекнув, что муж в этом смысле непреклонен. Дед, матерно выругавшись и побегав по кабинету, предложил компромисс:

– Почему бы тебе не носить двойную фамилию?

– Глупость какая, – буркнула я в ответ, но, поскучав и поерзав, поехала к Тимуру.

– Что он от этого выгадает? – хмыкнул тот.

– Соратники не станут тыкать в него пальцем, – пожала я плечами. – По крайней мере, приличия будут соблюдены. А для Деда это важно. На работе я останусь Рязанцевой, а в остальное время Тагаевой. По-моему, это разумно, – добавила я. – В знак большой благодарности за жест доброй воли с твоей стороны обязуюсь не лезть в твои дела. По возможности, – закончила я со вздохом. – То есть я, конечно, полезу, но до определенных пределов и только с твоего согласия.

– Мы что, торгуемся? – усмехнулся Тимур, а я кивнула:

– Вроде того.

– Черт с ним, – махнул он рукой, и я стала обладательницей двойной фамилии, о чем широкая общественность так и не узнала. Мое желание не соваться куда не просят, было вознаграждено: Тимур не настаивал, чтобы я избавилась от прежних привычек, и раз в две недели, а бывало и чаще, я отправлялась на встречу с Лялиным и Вешняковым – пивка попить, умных людей послушать. Вот так, ко всеобщей радости, мы преодолели все препятствия, с чем я себя и поздравила. Мой пес быстро привык к новому жилищу, граждане в доме с колоннами, где обосновался Дед, вскоре успокоились, раз ничего особо выдающегося не происходило. Однако поздравить себя с началом новой жизни я не спешила, продолжая чего-то ждать. Впрочем, душой кривить не следует: ждала я, конечно, Лукьянова. Ответного шага, звонка, намека, чего угодно. Я надеялась, что он исчез так же внезапно, как и появился когда-то, да вот беда, не могла в это поверить. Или не хотела?

В ту пятницу я ехала на работу, беспричинно улыбаясь. После сумрачных дней конца марта вдруг запахло весной. Светило солнце, грязный снег на обочине дороги больше не вызывал раздражения, потому что стало ясно: это ненадолго. Еще чуть-чуть, и весна станет здесь полноправной хозяйкой, а с приходом весны люди чувствуют себя счастливыми просто так, оттого что солнце светит, и я в этом смысле не исключение.

Бросив машину на стоянке, я направилась в свой кабинет, размышляя о том, что в такую распрекрасную погоду тратить время на возню с бумажками просто грех. Однако, вспомнив, что платят мне зарплату не за подобные мысли, а за доблестный труд, я уткнулась в компьютер, сделала несколько звонков, назначила пару встреч и поздравила себя с тем, что смогла-таки сотворить нечто полезное, весьма в этой полезности сомневаясь. Потом подумала, что не худо бы выпить чаю, и отправилась к Ритке. На самом деле я просто решила дать себе поблажку и на время отлынить от работы.

Ритка царственно восседала в приемной Деда. К работодателю она всегда относилась с уважением, которого он, безусловно, заслуживал, и с любовью, которая временами меня поражала. Дед слыл покорителем женских сердец, совершенно справедливо, кстати, ибо количество его избранниц давно перевалило за сотню. Но Ритки в этом длинном списке не было, о чем мне доподлинно известно. Как-то шутя я задала Деду вопрос: с какой такой стати он обошел ее вниманием? Ответ не замедлил последовать, причем ответил он серьезно: «Рита прекрасный работник и человек хороший». Я скроила скорбную мину, намекая на невысказанный вопрос, это что же получается: Дед из всех баб выбирал лишь никудышных работников и скверных людей? Но, поразмышляв немного, вынуждена была согласиться с его логикой: роман был бы весьма непродолжительным, и Дед, скорее всего, лишился бы верного помощника и причинил боль хорошему человеку. Сама Ритка объясняла сложившуюся ситуацию еще проще: «И без меня есть кому подол перед ним задирать. Хотя, если б он предложил, я бы не отказалась. Не потому, что начальство уважаю, а потому, что Дед единственный мужик, кто это уважение заслуживает». – «Звучит несколько витиевато», – съязвила я тогда, а Ритка хмыкнула: «А мне плевать, как звучит».

Мы с ней были давними подругами и в нашем серпентарии по-настоящему могли доверять только друг другу, а разногласия в оценке поступков Деда на этом доверии никак не сказывались.

– Привет, – кивнула Ритка, взглянув на меня. Я покосилась на заветную дверь.

– У себя?

– У себя. Но занят. До 16.30 все расписано, так что загляни попозже.

– Я вообще-то чаю хотела выпить.

– Это пожалуйста, – улыбнулась она.

На третьем этаже был бар, но посещала я его нечасто. Ритка заварила чай, поглядывая на меня с сомнением. Наконец произнесла:

– Выглядишь довольной.

– Я не выгляжу, я такая и есть: всем довольная.

– Хорошо, коли так.

– Мне непонятен ваш скептицизм, уважаемая, – хмыкнула я.

– Дед говорит, это твое замужество… – начала Ритка.

– Это мое замужество, а не его, так что лучше бы он помалкивал.

Она вздохнула.

– У тебя правда все хорошо?

– Конечно, правда. Сашка привык к новому жилью, и у меня нет причин жаловаться.

– Хотела тебя на дачу пригласить, – пододвигая мне печенье, сообщила Ритка. – Но твой Тагаев тебя, поди, не отпустит и сам не поедет.

– Мой Тагаев сегодня уехал в Москву, вернется завтра, ближе к вечеру, так что мы с Сашкой весь день в твоем распоряжении.

– Тогда после работы махнем? – улыбнулась она.

– Махнем, – согласно кивнула я, тут дверь Дедова кабинета распахнулась, и на пороге появился мужик, высокий, подтянутый, с моложавым лицом и едва заметной сединой в роскошной шевелюре. О таких принято говорить: красавец-мужчина.

– Всего доброго, – приятно улыбнувшись Ритке, сказал он и направился к выходу, чуть задержав взгляд на мне.

– До свидания, – пропела она, с плотоядной улыбкой глядя ему вслед. – Н-да, – добавила со вздохом, когда дверь за ним закрылась.

– К чему стоит отнести твое скорбное «н-да»? – усмехнулась я.

– Тебе, как новобрачной, этого не понять, – хмыкнула в ответ Ритка. – А я, женщина, не обремененная супружеским счастьем, смотрю на такое сокровище сцепив зубы. У нас взгляд положить не на кого, что тебе хорошо известно, а этот зачастил и меня волнует.

– Ну так и прибери его к рукам, – поддразнила ее я. – Чего добру пропадать?

– Репутация у парня: отличный семьянин.

– А ты наплюй на репутацию. Кстати, что за тип?

– Корзухин Владимир Сергеевич, между прочим, говорят, наш будущий мэр.

– Вот как? – подняла я брови. – А нынешний об этом догадывается?

– Вряд ли, – хихикнула Ритка.

– Занятно. Его пресс-секретарь как раз вчера уверял, что шестьдесят процентов голосов у них в кармане.

– Пусть побахвалится немного. Дед нынешним мэром недоволен, о чем тебе хорошо известно, так что шестьдесят процентов голосов они смело могут засунуть себе в задницу.

Что да, то да. Если Дед кем-то недоволен, того никакие голоса не спасут. Наш хозяин всегда добивается своего не битьем, так катаньем.

– Откуда взялся этот Корзухин? – не унималась я. – Почему я о нем раньше ничего не слышала?

– Потому что не интересовалась. Да и он парень скромный, наперед батьки в пекло не лезет. У нас обосновался года три назад, приехал из района. Бабки у него водятся, и немалые, теперь вот решил народу послужить, – Ритка опять расплылась в улыбке. – Кстати, они с твоим Луганским большие приятели.

– Луганский не мой, хотя парень неплохой, и я его очень даже уважаю. Вряд ли он выберет в приятели скверного человека. Так что Деду следует хорошо подумать. – Я подмигнула Ритке, а она в ответ махнула рукой.

– Я тебя умоляю… – Тут в приемной появился Дед, в миру Кондратьев Игорь Николаевич, прозвище так к нему прилипло, что за глаза его последние несколько лет иначе никто не называл. Хотя шестидесятилетие он успел отметить давно, своим прозвищем он обязан отнюдь не возрасту. Скорее это было безусловным признанием старшинства, и соратники и враги произносили его с одинаковым уважением. Прожитые годы отложились на лице Деда сеткой морщин у глаз и суровыми складками возле рта и носа, которые, кстати, его совсем не портили, а скорее добавляли ему шарма. Спина прямая, взгляд твердый и походка уверенного в себе человека. Его многочисленным бабам было от чего впадать в экстаз.

Деда я знала много лет и, честно говоря, затрудняюсь представить его другим. Лет двадцать, по моим подсчетам, он выглядел примерно одинаково: сильный мужчина с несгибаемым характером.

– Рита… – начал он и тут обратил внимание на меня. – Чего тебе? – спросил весьма нелюбезно.

– Ничего, – развела я руками. – Чай пью.

– Могла бы найти себе более достойное занятие.

– Пойду поищу, – не стала я спорить и поспешно удалилась. Дед был явно не в духе, а в такое время следует держаться от него подальше.

Я вернулась к себе и развила бурную деятельность, но при первой возможности смылась из родного серпентария, благо что на пятнадцать ноль-ноль у меня была назначена встреча. Закончилась она в пять вечера, и я подумала, что возвращаться на работу нет никакого смысла, потом вспомнила про Ритку и позвонила ей.

– Планы не изменились? – полюбопытствовала я.

– Дед предупредил, что придется задержаться часов до семи. Ты как?

– Буду искать себе занятие до семи, – вздохнула я.

– Чего ты вечно к его словам цепляешься? – возмутилась Ритка.

– Я не цепляюсь, а выполняю директивы. Ладно, пока.

На работу все-таки пришлось вернуться, данный факт не вызвал у меня энтузиазма, еще меньший энтузиазм он вызвал у моих сотрудников, у них были свои планы на этот вечер, и мое появление грозило их нарушить.

– Всем спасибо, все свободны, – провозгласила я, скрываясь в кабинете, народ вздохнул с облегчением и потянулся к выходу.

Я корпела над бумагами и совсем забыла про время, так что Риткино появление восприняла с удивлением.

– Уже семь? – подняв голову, спросила я.

– Уже. Погнали отсюда, я устала, как собака. Не терпится оказаться на природе, в спокойствии и довольстве.

– Дед уехал?

– Пока нет, но машину уже вызвал. Зачем он тебе?

– Просто спрашиваю. Ты домой заедешь?

– Ни малейшего желания, – Ритка покачала головой. – Муженек опять в запое, видеть его рожу просто сил нет.

– Слушай, чего ты с ним не разведешься? – задала я вопрос, который давно уже меня интересовал.

– Потому что без меня он через пару месяцев окажется в сточной канаве. Кто говорил: мы в ответе за тех, кого приручили?

– Сент-Экзюпери, – пожала я плечами.

– Чего? – нахмурилась Ритка.

– Писатель такой был, француз.

– Все французы бабники.

– Ты хоть с одним знакома? – съязвила я.

– С тремя. Осенью у нас делегация была, ты что, забыла? Один мне между прочим до сих пор звонит…

Мы двигались по пустому коридору, непривычно тихому, свернули к лифтам и здесь неожиданно столкнулись с Дедом.

– Домой? – спросил он, сурово на меня глядя.

– К Рите, на дачу, – ответила я.

– А где твой… Тагаев? – сердито произнес Дед.

– В Москве. Вернется завтра.

Подошел лифт, спускались мы в молчании. На выходе из лифта я притормозила, пропуская Деда вперед, он пружинистой походкой пересек холл, обернулся, что-то намереваясь сказать, но передумал и скрылся за дубовой дверью. Выйдя из здания вслед за ним, мы наблюдали, как он садится в свою машину.

– После твоего замужества он сам не свой, – точно жалуясь, заметила Ритка.

– Привыкнет.

– Привыкнет, – передразнила подруга. – Он тебя любит.

– Но странною любовью, – развеселилась я. – Я его, кстати, тоже. Не победит ее рассудок мой.