– Мамочка моя, как все просто! – ахнула Сонька. – Слушай, может, нам повезет и он не такой умный, как ты. – Боюсь, ему очень нужен труп, и пока он его не получит, не успокоится.

– Где ж он его искать будет? По всей округе землю рыть?

– Для него он живой. И здесь, пожалуй, тоже два варианта: если «покойник» был без сознания, его отправят в больницу, если в сознании, то смог объяснить, что в больницу ему нельзя, и сейчас где-то отлеживается. Хотя может быть и третий вариант, но на это моей фантазии не хватает.

– Греточка, ты не злись, но я уже ничего не понимаю. Чего нам-то ждать?

– Скорее всего он уже обзвонил больницы в округе и знает: нужный ему человек туда не поступал, если поступал кто-то похожий, значит, навестил больного. У него ведь целый день был на это. Ну а если Максимыч о нас сказал, значит, навестит и нас.

– Я не хочу, – жалко охнула Сонька.

– А я прямо умираю от хотения.

– И последний автобус мы уже пропустили, – простонала она.

– Пойдем к Герасимовым ночевать, только подготовимся.

Мы подготовились: на всех дверях в доме прикрепили волоски. Соньке это занятие так понравилось, что мне пришлось вмешаться, чтобы она у себя все волосы не вырвала. Мы отправились к соседям, объяснив свое вторжение страхом перед утопленником. Речь, конечно, зашла о нем.

– Вечером он утонул, – рассказывала Алла Ивановна с энтузиазмом. – Я его как раз видела, когда этот парень пришел.

– Какой парень? – спросила я.

– Да… – она рукой махнула, – спрашивал, продается ли у нас дом, в деревне то есть.

– И что?

– Ничего. Говорю, опоздали, три дома продавались, да уже проданы. Он еще засмеялся, говорит, может, к лучшему, у вас, мол, тут на кладбище мистика какая-то. И газету показал. А я ему: вон она, наша мистика, и на Максимыча киваю, он как раз из огорода шел.

Мы с Сонькой переглянулись: сомнений не оставалось, Максимыч убит, и виноваты в этом, вольно или невольно, мы.

Утром мы вернулись к себе и обследовали двери: в гостях у нас кто-то побывал, основательно пройдясь по всему дому. Оставалось только надеяться, что ничего интересного он не нашел. Нам совершенно не хотелось отправиться вслед за Максимычем. Да, тот у амбара явно любил компанию и потянул за собой других. Даже думать не хотелось, кто следующий?

Следующими будем мы. Это я поняла, как только Сонька возникла в понедельник в моей квартире. У меня весь день было ужасное предчувствие, а тут ввалилась Сонька, и на ней, как говорится, лица не было.

– Ты чего дохлая такая? – спросила я.

– Славка, чтоб ему пропасть…

Я облегченно вздохнула.

– Пошли в кухню, чай пить с вареньем. Черная смородина. Будешь?

– Буду! – Сонька села к столу и ложку схватила.

– Полотенце на колени положи, – сказала я, потому что Сонька была в моем костюме, а у нее прямо-таки дар сажать пятна.

– Да ладно. Я аккуратно.

– Вот уж не поверю. Чего случилось? – спросила я, хотя про Славку мне было неинтересно.

– Представляешь, пока мы в деревне были, этот подлец меня ограбил. Взял у тети Веры ключи, ты знаешь, я ключи у нее оставляю (я знала, что в противном случае Сонька их непременно бы потеряла и не смогла бы попасть в собственную квартиру). Ну, вот, так этот подлец пришел к ней, взял ключи, якобы я просила кое-какие вещи привезти на дачу, и меня ограбил. Форменным образом. И что мне теперь делать? В милицию заявлять?

– Заяви.

– Ну, не чужие мы с ним все-таки люди.

– Тогда не заявляй.

– Так ведь все выгреб. Шестьсот долларов, что на черный день были, и золото. Все золото уволок.

– Тогда заяви, – кивнула я. Сонька была вялой и на себя непохожей. Именно такое ее состояние навело меня на мысль… – Нет, только не это! – воскликнула я и уставилась на нее.

– Кто ж знал, Греточка. Я ведь спрятала. Вместе с кольцом и серьгами.

– Медальон? – спросила я.

Сонька испуганно кивнула.

– Греточка…

– Убогая ты моя, я ль тебе не говорила, что брать его опасно?

– Греточка, – приготовилась реветь Сонька.

– Ну вот, – сказала я. – Здорово повезет, если смерть у нас будет легкой.

– Я ведь…

– Пей чай и молчи.

Сонька торопливо пила чай, конечно, с ложки капало, и подол моего любимого костюма пошел пятнами.

– Ой, – произнесла Сонька тонким-тонким голоском. – Я нечаянно. Честно.

– Ерунда, – улыбнулась я и опрокинула вазочку с вареньем ей на грудь. Мне сразу стало легче, я смогла даже допить чай, хотя Сонька визжала, топала ногами и грозилась меня убить. Я смотрела на стену перед собой и размышляла о тщете всего сущего.

– Гретка, – позвала Сонька, вдоволь наоравшись и переодевшись в другой мой костюм, – надо Славку искать.

Разумеется, подруга была права.

– Сколько, говоришь, он денег прихватил?

– Шестьсот баксов.

– Шестьсот долларов пропить надо. Где он, как ты думаешь?

– Да где всегда, в «Витязе».

«Витязь» – забегаловка средней руки. Главной ее достопримечательностью, кроме чудовищной грязи, был зал с очень низким потолком, где стояли два бильярдных стола. Славка мнил себя непревзойденным игроком в бильярд и здесь просаживал свои деньги, когда они у него случайно появлялись.

– Поехали, – сказала я, – может, он еще не успел медальоном похвастать.

Мы поймали такси и махнули в «Витязь».

– Смотри, Славкина машина, – обрадовалась Сонька, завидев на стоянке перед рестораном знакомую «девятку». Я не смогла скрыть вздоха облегчения, но, как выяснилось, радовались мы зря: Славки здесь не оказалось. Мы раз пять прошлись по залам, заглянули в бар, но его так и не нашли. Зато в баре сидел Славкин друг Олег. Сонька направилась к нему. Я ждала у стойки, она вернулась через десять минут, едва живая. – Ну? – спросила я.

– Хуже не бывает. Славка ошивался здесь со вчерашнего дня. Проигрался. Доллары еще вчера спустил. И медальон ставил. Олег видел. А сегодня к обеду заявился, при деньгах, видно, где-то занял, – Сонька запечалилась. – Олег говорит, полчаса назад видел, как Славка выходил отсюда с двумя какими-то парнями.

– Куда выходил?

– Не знает. Столкнулись в дверях.

– Все, – обреченно заявила я, – Славку мы больше не увидим.

Я была права. Прождав часа четыре, мы поняли всю бессмысленность этого занятия и вышли из ресторана. Машина по-прежнему находилась на стоянке, но я почему-то была уверена, что ей нужно искать другого хозяина.

– Гретка, ты только не злись, – канючила Сонька, – может, я, конечно, и виновата, но я не нарочно. Давай дружить, а?

– Давай. Перед смертью нужно все прощать друг другу.

– Плохи дела?

– Возможно, бывают и хуже, но мне о них ничего не известно.

– И что же нам делать?

– В милицию идти, сдаваться.

– Это что же, с тюрьму?

– Ну, не хочешь в тюрьму, давай в могилу.

В могилу Сонька не хотела, она посопела и опять полезла ко мне:

– Греточка, ты ж такая умненькая-преумненькая, неужели ничего придумать не можешь?

– Ничего, – отрезала я, – идем в милицию.

– Сами себя в тюрьму сажать? – ахнула Сонька.

– Нет, сообщить о пропаже твоего возлюбленного.

Пропажа возлюбленного милицию не взволновала.

– Давно пропал?

– Часов пять.

Милиционер заскучал, а когда узнал, что Сонька не является законной супругой пропавшего, и вовсе потерял к нам интерес. Мы вышли из отделения: я усталая, Сонька взбешенная.

– И таким козлам сдаваться? – бушевала она. – Да пусть меня повесят!

– Возможно, нам повезет меньше… Вот что, поехали к Игорьку.

– К какому Игорьку? – не поняла Сонька.

– К соседу. Я думаю, он должен помочь. Как-никак влюблен.

– Да он на сто лет моложе тебя, – съязвила Сонька.

– Ну и что, а тебя – на двести. – Сонька старше меня на девять месяцев и напоминаний об этом не выносит. Она сразу же замолчала и всю дорогу до моего дома обиженно сопела, что дало мне возможность обдумать мое обращение к Игорьку. Он был влюблен в меня с самого детства. Мы живем в одном подъезде – я на втором этаже, он на пятом. Как правильно заметила Сонька, был он моложе меня, потому долгие годы я просто не обращала на него внимания. Но делать это было все труднее, потому что любовь его становилась все настойчивее, точнее, не любовь, а молчаливое обожание. Он смотрел на меня по-особенному, бродил следом и оставлял цветы у порога. В доме все добродушно посмеивались, его мать в шутку называла меня «снохой». Я уехала учиться, но, наведываясь в родной дом, по-прежнему видела под моим окном упитанного мальчишку с веснушчатым лицом и оттопыренными ушами. Из армии он вернулся рослым здоровяком, но уши остались прежними и способ выражать свою любовь тоже. Потом в жизни Игорька и в наших отношениях произошли разительные перемены. Все началось с шелковой турецкой рубашки. Когда он в нее вырядился, то при встрече со мной стал смотреть мне прямо в глаза и при этом лихо улыбаться. Когда к рубашке добавилась цепь на шее, начал здороваться, а когда возле нашего подъезда возник белый «Мерседес», Игорек стал невероятно разговорчивым, то есть, обращаясь ко мне, мог произнести слов пятнадцать, при этом почти не краснея. Однажды, в состоянии опьянения, он даже решился зайти ко мне в гости, плакал пьяными слезами на моей кухне и клялся в вечной любви. После чего мне пришлось подняться к Вере Сергеевне, его матушке, и Игорек был выдворен по месту жительства. Утром он пришел ко мне красный как рак и, пряча глаза, извинялся. В результате этого случая наши отношения стали почти дружеские.

Во дворе Игорька считали бандитом. Подрастающее поколение с энтузиазмом намывало его «Мерседес». Выло от счастья, когда Игорек, подъезжая, бросал им: «Здорово, мужики!» О нем рассказывали истории, бабульки у подъезда поджимали губы при его появлении, а родная матушка под горячую руку называла его «бандюгой». В общем, если и был человек, способный помочь нам в нашей дрянной ситуации, так это, видимо, Игорек.

– Вот что, ошибка природы, – сказала я Соньке, когда мы входили в подъезд, – помалкивай, что бы я ему ни сказала. Лучше всего притворись глухонемой.

– Ладно, – кивнула Сонька. – Только ты бы мне сначала…

– Потом, – перебила я и надавила кнопку звонка Игоречкиной квартиры.

Дверь открыла Вера Сергеевна.

– Здравствуйте, – дружно улыбнулись мы. – Игорь дома?

– Дома, – сказала она, запуская нас в прихожую, – спит. Явился под утро.

– А разбудить его нельзя? – заискивающе спросила я. – Он нам очень нужен.

– Чего ж нельзя, можно. Вы в кухню проходите. Сейчас чайку попьем.

Тут из спальни послышался сонный Гошкин голос:

– Ма, кто там?

– Маргарита из четвертой квартиры с подругой, тебя спрашивают.

– Я сейчас, пусть подождет! – крикнул он и вскоре появился в кухне с мокрыми зачесанными назад волосами и лихой улыбкой. На нем были шорты и на шее золотая цепь толщиной с мою руку.

– Привет, – сказал он, садясь за стол. – Какие люди пожаловали…

– Мы по делу, – сообщила я, пленительно улыбаясь, по крайней мере, я старалась улыбаться подобным образом. – Помощь твоя нужна.

– Машину угнали? – деловито поинтересовался он.

– Откуда у нас машина? – удивилась я. – Такая вещь с нами приключилась, даже не знаю, как начать. – Тут я на Веру Сергеевну покосилась, та была женщиной с пониманием и незамедлительно удалилась, хоть и выглядела при этом слегка недовольной.

– Начинай сначала, – усмехнулся Гоша, хрустко раздавив кулаком грецкий орех. Во мне созрела убежденность, что он нас спасет.

– Ладно, – вздохнула я, – дело такое…

И стала излагать. По мере моего изложения лица Соньки и Игорька менялись, сначала они слегка вытянулись, потом обеспокоенно нахмурились, а затем и вовсе стали выглядеть очумелыми. Сонька, естественно, в своих эмоциях заметно опережала Игорька. Тут надо пояснить, что с историей, происшедшей с нами, я поступила весьма художественно, то есть несколько, а если быть точнее, весьма существенно отступила от правды. О моем личном присутствии при захоронении и речи не было. Из моего рассказа выходило следующее: покойный Максимыч 29 апреля ночью видел двух мужчин, которые подозрительно вели себя на кладбище. Утром, движимые любопытством, мы обследовали свежевырытую яму и на дне ее обнаружили медальон: в овале две сплетенные змеи. Далее следовал рассказ о гибели Максимыча, краже Славкой Сонькиного имущества и последующем Славкином исчезновении.

К концу рассказа Гоша орехи не щелкал, сидел потупившись и явно ощущал неловкость. Я с печалью поняла, что он вряд ли поможет нам, и поздравила себя с тем, что разумно поостереглась рассказывать историю в ее первозданном виде. Я замолчала, хлебнула остывшего чаю и уставилась на Гошу.

– И чего? – спросил он, явно туго соображая.

– Если из-за этой ямы погиб сосед и исчез Славка, значит, в ней что-то было.

– Или кто-то, – влезла Сонька, долгое молчание отрицательно сказалось на ее здоровье, она даже слегка посинела.

– Если Славка сказал, откуда у него медальон, значит, Соньке надо ждать гостей.

– Почему мне? – испугалась та.

– Потому что медальон обнаружился у тебя, – злорадно ответила я. Сонька заревела.

– Да, – Гоша покачал головой. – Вляпались вы. Чё сунулись-то, зачем взяли?

– Как же не взять-то, Игоречек, – заблеяла Сонька. – Ведь золото, а мы женщины бедные…

– А от меня вы чего хотите? – задал Гоша вполне разумный вопрос.

– Хотим, чтобы ты нас спас, – ласково пояснила я, считая, что это должно его воодушевить. – У тебя… большие связи, так вот, не мог бы ты узнать, кому этот медальон интересен, и объяснить ему, что мы всей этой истории – сбоку припека.

Гоша хмурил лоб и сопел.

– Да, слышал я про этот медальон, – заявил он наконец весьма неохотно. – Есть в городе человек, Витька Рахматулин. Крутой, полгорода под ним ходит. Вот один из его ребят перед Первым мая пропал, зовут Илья Большаков, у него такой медальон имелся. Слухи разные ходят, то ли убили его, то ли сам сбежал, и вроде при нем были большие деньги. Очень большие, не для вас и меня, для Рахматулина. Соображаете?

– Дела, – сказала Сонька. – А где же они? Ничего при нем… – Я пнула ее ногой со всей силы, на которую была способна, и она заткнулась, но ненадолго. – Гош, так ты сходи к этому типу и объясни, что к чему, как медальон к нам попал, и все такое…