Просто удивительно, каким ты умел быть разным: чужим и далеким в своем холодном равнодушии, и таким трепетно-теплым и ласковым, что я обо всем забывала. Мне остается только надеяться, что я вовремя решила от тебя отказаться. Сколько можно откликаться на твои минутные прихоти? Что еще отдать, чтобы с тобой расплатиться? Чтобы навсегда забыть и обрезать стягивающие провода? Тебе было так легко сделать меня счастливой…Ты не злой, не колючий, не равнодушный, просто ты не любишь меня. Разве здесь можно искать виновных? Если бы ты хоть раз обо мне не забыл… Или я хоть раз о тебе не вспомнила… Прости за преданность, за смешной трагизм, за то, что я такая неумелая… Как бы я хотела остаться в твоей памяти другой!
      Не получилось…
      Лесс настолько погрузилась в воспоминания, что не услышала ни шороха шагов, ни знакомого запаха. Она очнулась только тогда, когда хлопнула входная дверь. Лесс обернулась. На пороге стоял Моррель. Лесс невольно отметила и разбитую губу, и незнакомый шрам на плече, и татуировки на теле, и насечки на багровых драконьих крыльях, и воинственно поднятый гребень, и даже висевший на шее небольшой медальон. Моррель стремительно подошел к ней и сжал ее в объятиях.
      — Я вернулся. Я не хочу больше существовать без тебя. А теперь, если есть желание, можешь меня за это пристрелить.
      Лесс уткнулась в старую куртку файерна и почувствовала, как что-то щекочет у нее в горле. Она не хотела его убивать. И никуда уезжать тоже теперь не хотела. Лесс представления не имела, на какое время вернулся к ней Моррель, но точно знала, что она сделает в следующий момент — отправит обратно приехавшие за ней подводы и напишет сожалеющее письмо Ворреку. Наверняка, это будет самый глупый поступок в ее жизни. Глупее даже, чем потеря фамильной рощи. Однако Лесс не хотела ни думать об этом, ни, тем более, сожалеть.

* * *

      В моей камере было холодно. Невообразимо. Расползшаяся по стенам сырость и поддувающий из-за двери сквозняк оказали на меня свое обычное действие — я простудилась. Впрочем — это еще было не самым неприятным в местном тюремном режиме. Помимо простуды, мерзкой еды и постоянного холода меня еще доставал священник. Падре Ваоле, вытащивший меня из дому, лишивший крова и заперший в этой дыре, считал своей обязанностью ежедневно меня проведывать и читать душеспасительные речи. Не обошлось без суровой проповеди и сегодня. Однако, закончив со своими обычными проклятиями в сторону нечисти, на сей раз священник из моей камеры вышел не сразу.
      — Итак, Татьяна, раскаиваешься ли ты в творимой тобой мерзостной ереси? Готова ли ты признаться в свершении чародеяний, полетах на шабаш и поклонении дьяволу? — задал он мне в очередной раз свой дурацкий вопрос.
      — А что, если я сознаюсь, меня отпустят? — устало сыронизировала я.
      — Нет. Но пытки, которые будут к тебе применены, будут легче. А ежели ты не раскаешься, к тебе применят более тяжелые пытки.
      Блин, вот это я попала! Меня же правда собираются пытать! В действительности! Это не глупая шутка и никто не появится из-за двери с громким криком «сюрприз»!
      — Сегодня тебе будет дан последний шанс отречься от дьявола и принести покаяние, — торжественно возвестил священник. — По неизреченной милости Владычицы, сначала мы должны познакомить тебя с теми орудиями пытки, кои завтра будут к тебе применены, дабы за ночь ты устрашилась своей участи.
      — Так меня не сегодня будут пытать? — воодушевилась я.
      — От своего имени и от имени других уважаемых мужей и ревнителей веры, я снова предлагаю тебе добровольно признаться, — пробрюзжал недовольный моим поднявшимся внезапно настроением падре Ваоле.
      — Да пошел ты! — храбро отмахнулась от него я.
      — Помолимся же за заблудшую душу, не желающую себе прощения и очищения… — возопил падре, воздев руки в воздух. И закатил молебен. На целых полчаса.
      Впрочем, я бы не возражала, если бы речь была еще длиннее. Поскольку сразу по окончанию оной меня начали знакомить с инструментами пытки. Скажу честно — без подобного знакомства я вполне могла бы прожить еще лет 80. Однако меня никто не спрашивал. После того, как весь средневековый арсенал был мне продемонстрирован (бр-р-р!), падре Ваоле снова принялся молиться.
      — Интересно, и где это сказано, что заподозренных в ведовстве девушек непременно надо сжигать? — зло поинтересовалась я.
      — Ты не находишься под подозрением. Твоя вина уже доказана донесением всеми уважаемого свидетеля, — возвестил священник. — И только огонь очистит твою душу. Завтра тебя ждут пытки, но я даю тебе еще один шанс одуматься до утра. Вот, возьми, — и падре Ваоле протянул мне какую-то книгу.
      — Что это? — заподозрила я неладное.
      — Жития святых, — помпезно возвестил священник. — Прочти, как они страдали и веровали. Может быть, их пример подтолкнет тебя к раскаянию… — падре Ваоле скорбно покачал головой и ушел, прихватив с собой своих теток.
      Я облегченно вздохнула. Фу-у-х! Кажется, пронесло. Ни дыба, ни испанский сапог, ни вбивание кольев между пальцами мне пока не грозило. Ну, что ж. Будем ждать завтрашнего утра. Вдруг оно чем-нибудь мне поможет. А пока… пока действительно можно было почитать. Хоть время скоротаю. И от мрачных дум отвлекусь.
      Книжечка оказалась потрепанной, засаленной, и даже обгрызенной кое-где мышами. Видимо, она служила в этой темнице переходящим спасательным кругом для заблудших душ. Назывались жития святых скромно — «Антуанетта». И содержали совершенно убийственную историю. (Круче всякого любовного романа! Просто не могу не поделиться с потомками!).
      …Произошло это в те самые смутные времена, когда многочисленные религиозные секты плодились как китайцы и ссорились между собой по любому поводу. Достаточно было какому-нибудь мошеннику или полоумному объявить, что его наставляет сама Владычица, как за ним тут же начинала следовать целая свора одержимых. Одной из таких «святых» и была Антуанетта. В раннем детстве ее за что-то (видимо, за выдающиеся умственные способности) возненавидела мать и поместила собственное чадо на чердаке, где Антуанетта и провела несколько лет в полном одиночестве, не видя ни одного человеческого существа, кроме особы, приносившей ей каждое утро пищу и никогда не заговаривавшей с узницей. На воображение бедной девушки сильно повлияли несколько книг мистического содержания, случайно оказавшихся на чердаке, и, в конце концов, ее религиозное помешательство достигло такой степени, что появились видения, и ей стало казаться, будто сама Владычица посещает ее. Антуанетта уже собиралась бежать в монастырь, как вдруг Владычица явилась к ней и сказала, что «монахи и монахини так же отвратительны, как и священники, гнусность их требует возмездия. Придет время, когда это бесовское отродье сдохнет, само себя сожрав». Тогда Антуанетта решила остаться в своей тюрьме.
      Родители, тяготившиеся дочерью, захотели выдать ее замуж. Так как они были довольно состоятельны, то женихов хватало. Молодая «святая» питала к замужеству такое отвращение, что предпочла сбежать из дому, хотя не имела почти никаких средств. На пути ей встретился отряд солдат. Несмотря на платье отшельника, ее стройная фигура, тонкие черты лица и смущение возбудили подозрение. Начальник отряда поспешил его тут же рассеять, приказав раздеть молодого монаха. Бедная Антуанетта, которая спасалась от одного мужчины, несмотря на все мольбы и слезы, была изнасилована целым отрядом. Если верить ее биографу, ни один солдат не пощадил девушки, а ведь в отряде было четыреста человек! Вообще-то, любая другая обыкновенная женщина умерла бы от подобного эксперимента. Однако Антуанетта была святой, которой Владычица даровала особую милость. Не успел отряд удалиться, как она проворно вскочила и продолжала дальнейший путь, будто ничего особенного и не произошло. Ее биограф утверждал даже, что она не потеряла девственности! (Ха!)
      Продолжая свой путь в одиночестве, Антуанетта нашла приют у священника. Он ее хорошо принял и устроил у себя. Антуанетта уже начала думать, что Владычица, посетившая ее на чердаке, оклеветала служителей религии, назвав их мерзким бесовским отродьем. Однако священник, приютивший красивую молодую девушку, захотел вознаградить себя за свое гостеприимство и попытался ночью проникнуть к Антуанетте. Несчастная отчаянно сопротивлялась и смогла убежать от любвеобильного священника.
      После всех перенесенных испытаний крыша у Антуанетты окончательно съехала. Теперь ее видения приняли другой характер — они стали райскими.
      «Владычица, — рассказывает она, — осчастливила меня своим посещением и отдала под покровительство своего сына и нашего Спасителя. Тот удостоил меня вечной с ним связи и приказал мне пожелать ребенка, что я и сделала. Я немедленно почувствовала, как Спаситель заключил меня в свои объятия и покрыл поцелуями. Затем я потеряла сознание, опьяненная неизъяснимым блаженством… Девственность моя исчезла, и я забеременела. Девять месяцев спустя я родила не без телесных страданий, что повторялось каждый раз, как я производила на свет дитя».
      Я прикрыла глаза и еле сдержала очередной смешок. Странно, что на полях книги никто не оставил заметок, позволяя себе усомниться по поводу божественного происхождения той персоны, от которой родился ребенок Антуанетты. Тем более, что рассказы этой набожной истерички дословно подтверждает некий благочестивый отец Борд. Он не покидал Антуанетту ни на один день! Он сопровождал ее во всех ее странствиях, был ее последователем, а она его супругой — целомудренной супругой конечно. Даже ночью он не разлучался с ней, разделял с ней ложе, соблюдая при этом целомудрие и всегда присутствуя, таким образом, при всех проявлениях божественной благодати. И что, меня хотят убедить, что я не должна сомневаться в достоверности свидетельств этого священника? Ну конечно! Единственное, в чем я была уверена, что Борд был больше чем кто-либо осведомлен о том, как фабриковались дети Антуанетты. Бог ты мой, да как эти жития святых можно читать без смеха? Поистине, в больших дозах мистицизм приводит к безумию, а в малых — к одичанию.
      Я закрыла книгу и задумалась. Интересно, а Сержен тоже у себя в монастыре такую фигню читал? И искренне в нее верил? Я сердито отложила книгу. Да какая мне разница, что он читал? Все, что я хотела от этого гада — так это подкараулить в его темном переулке. Только бы туфли на каблуках одеть не забыть. Чтобы встреча получилась запоминающейся. Я вздохнула. Как бы я ни злилась на Сержена, какими бы проклятиями его не осыпала, возненавидеть его всерьез у меня так и не получалось. Я слишком хорошо его помнила. Не хотела, не желала, но все равно помнила. До изгиба тонко-надменных губ, до черточки его лица… Спокойные серые глаза, холодная улыбка… Я помнила на ощупь его светлые волосы, его запах — сладковатый и резкий, помнила его руки… широкую ладонь… Аристократические пальцы по сравнению с ней казались длинными и тонкими. Какими безумно-нежными они умели быть! Я сердито вытерла невольно набежавшие слезы и уткнулась носом в колени. Все, все, хватит! Сколько можно безрассудно вспоминать о том, чего уже не вернуть? О том, на что не за чем больше тратить время и душу, о том, что от меня на тысячи и тысячи прикосновений? Не знаю. Я все еще помню. Хотя на фига мне это надо, хотелось бы знать? Неужели я готова простить Сержену его предательство? Вот еще! Тем более, вряд ли он нуждается в моем прощении. Он забыл обо мне еще тогда, когда меня было не поздно спасти. Я даже не знаю, где он сейчас. И о чем он думает. Я твердо знаю только одно — я для Сержена ничего не значу. И, вполне вероятно, не значила никогда. Увлеченный своей орденской карьерой и верой во Владычицу, он, не задумываясь, меня предал. И похоже, что мне придется заплатить за это предательство своей жизнью.
      Я осторожно достала и развернула смятый свиток, выпрошенный у падре Ваоле. Второй экземпляр доноса Сержена. Знакомый почерк, знакомый запах, знакомые слова… Как же больно, когда глупые чувства разворачиваются и бьют тебя изо всей силы мордой об стол! Я невольно смяла свиток и тупо на него уставилась. Ну? И чего я жду? Чтобы из него высыпались многоточия? Если б я только знала, как дорого мне придется заплатить за собственную наивность. Я ведь ничего особенного у Сержена не просила и все же… все же, наверное, желала от него слишком многого — свободного места в его памяти и в его жизни. Я так не хотела быть случайностью в судьбе Сержена, пытаясь стать для него чем-то особенным! И что? Мою преданность оценили в один свиток добровольного доноса на ведьму. Мило.
      А чего, собственно, я ждала? Чего? Что Сержен, изображая из себя рыцаря в сверкающих доспехах, кинется меня спасать? Когда-то, не так давно, мне даже казалось, что я имею право на это надеяться. Идиотка! Сержен ведь так и не сделал выбор в мою пользу. Он просто согласился делить свои чувства между мной и Владычицей. Видимо, не смог. И зачем я потащилась за ним в это измерение? Любя? Или надеясь, что когда-нибудь и он меня полюбит? Глупо. Несмотря на все уверения Сержена — глупо! Рыцарь не может меня любить. Я так и осталась для него нечистью, оскверняющей его веру и его душу одним своим присутствием. И те чувства, которые он ко мне испытывал, противоречили всему, во что он верил. Настолько, что порой Сержен их даже боялся. Боялся оскверниться о нечисть, стать зависимым, предать веру… Что ж. Зато он предал меня. Впрочем… вполне возможно, что по его убеждению, своим дурацким поступком он не предал меня, а как раз спас. От моей нечистой сущности и огненной геенны. Сержен же так просил меня забыть о моем ведьминском даре. Смешно! Как будто от таланта можно отказаться. И не пользоваться им. Можно, конечно, попробовать, но что толку? Дар вырвется еще более мощный чем раньше, причем в самый неподходящий момент. Неужели Сержен этого не понимал? Или не хотел понимать? Я спрятала смятый свиток и горько улыбнулась. Мне было безумно обидно. До слез. Как бы я не пыталась оправдать Сержена, я все равно не понимала, как он мог сдать меня инквизиции и обречь на сожжение. Ну не нравилась я ему своей ведьминской сущностью, не хотел он выбирать между своими чувствами к Владычице и мной… ну и выгнал бы на фиг из дому, сжигать-то зачем?
      Я взяла оставленную священником чашку со святой водой и сделала несколько глотков. Как ни жаль, испытанное средство инквизиторов на такую нечисть, как я, не действовало. Мне не стало плохо, я не покрылась сыпью и даже не начала извергать огонь. Может, вода в чашке была недостаточно святой? Однако домыслить кощунственную мысль дальше мне не дал падре Ваоле. Он вошел, отобрал у меня книжку и с сожалением сообщил, что вынужден отказаться от применения ко мне пыток, так как в город прибыло некое важное лицо под кодовым именем Отец Вседержитель, желающее лицезреть аутодафе. Кто бы мог подумать, что известие о скорой смерти так меня порадует! Я проводила взглядом священника, облокотилась на холодную каменную стену и прикрыла глаза. Ну, что ж. Мне осталось только встретить свою судьбу лицом к лицу. Меня исповедуют, перекрестят и выпихнут в предрассветный холод каменного города. Безумная толпа будет бесноваться, швырять в меня гнилыми овощами и камнями, а заспанный монах, ёжась под порывами ветра, последний раз осматривать — всё ли готово для аутодафе. Может быть даже, перед самым сожжением, мне удастся о чем-нибудь пожалеть. Например, о собственной беспросветной глупости. Потому что завтра, сырым, промозглым утром, на центральной площади города, я получу то, чего сама себе пожелала всего шесть месяцев назад.
      Неужели только шесть? Неужели так недавно я была счастлива и мечтала? Неужели всего полгода назад рядом со мной стоял благородный Сержен Тэн, крепко державший меня за руку и открыто мне улыбавшийся? Он шептал слова одобрения. И любви. И дарил тёплыми обещаниями. И я, не зная, что вообще можно желать в такой момент, решила убедиться в искренности его чувств. Убедилась. Везёт же мне! Сержен Тэн, деливший со мной опасности, хлеб, смерть и друзей сделал выбор. Он дождался исполнения своего желания. И, не задумываясь, заплатил за него запрошенную священниками цену. Тьфу ты! Я не хочу об этом думать. Я вообще ни о чем думать не хочу. Я настолько погрузилась в себя и оторвалась от мира, что даже не открыла глаза, когда скрипнула дверь. А чего их открывать? Опять любоваться на падре Ваоле? Нужен он мне больно.
      — Татьяна? Привет! — раздалось прямо над моим ухом. Я подскочила и уставилась на явление, боясь поверить собственным глазам. Это была Лесс! Дьявол! Это точно была Лесс!
      — Ты что, мне снишься? — уточнила на всякий случай я.
      — Татьяна… — Лесс крепко обняла меня, и я почувствовала запах леса. Это определенно был не сон.
      — Что ты тут делаешь? Ты совсем с ума сошел? Хочешь, чтобы монахи еще и тебя схватили? — ужаснулась я.
      — На мое счастье, здесь темно. А в темноте даже я могу сойти за небельса. К тому же… ты не поверишь, но всего несколько золотых способны творить чудеса. К несчастью, монахи не согласились отпустить тебя ни за какое золото.
      — Кто бы сомневался. Между прочим, будь осторожнее. За такое дело они и тебя могут подвергнуть какой-нибудь проверке. Причем так, что мало не покажется. Ты чувствуешь, какие тут охранные заклинания?
      — Еще бы! Теперь, по крайней мере, мне понятно, почему ты не смогла отсюда сбежать. Остается другой вопрос — как ты вообще сюда попала.
      — Верующий и благородный рыцарь Сержен Тэн, став настоятелем ордена, отрекся от своих прошлых заблуждений. И от меня.
      — Он что, выдал тебя монахам?! — не поверила своим ушам Лесс.
      — Как видишь…
      — Я найду его. И больше он уже никогда не увидит рассвета, — пообещала она, сжав кулаки.
      — Ты думаешь, мне от этого станет намного легче? — отмахнулась я. — Плюнь. Ты не накажешь его тем, что убьешь. Ведь Сержен искренне верит в правильность своего поступка. Ты лучше скажи, как ты выяснила, что я здесь.
      — Да решила навестить вас с Серженом. Нашла по магическим следам твою избушку, точнее, то, что от нее осталось, и решила, что тебя пора спасать. Однако это оказалось намного труднее, чем я предполагала…
      — Труднее! — фыркнула я. — Скажи уж, невозможно. Местная инквизиция ополчилась на меня так, что готова даже отказаться от пыток, лишь бы меня сжечь побыстрее. Так что лучше не стой у них на пути. Видимо, такая уж у меня судьба, — философски заметила я.
      — Ты что, веришь в какую-то судьбу? — возмутилась Лесс.
      — А почему бы и нет? Надо же хоть во что-то верить. Я не знаю, существует ли на свете Бог. Я не знаю, существует ли на свете Дьявол. Я даже не знаю, существует ли на свете Справедливость. Но я точно знаю, что на свете существует Судьба. И что никуда мы от этой Судьбы не денемся.
      — Ты знаешь, меня это мало утешает, — ехидно сказала Лесс. — Поэтому я и решила попробовать тебя спасти.
      — Даже не думай, — вскинулась я. — Тут слишком сильная защита от магии, которую невозможно пробить. И слишком высокие стены, которые нельзя взять штурмом. Даже на пару с Моррелем. Уходи. Ты ничего не можешь сделать.
      — Как сказать… — улыбнулась Лесс и вытащила из сумки камень. Это был мертолит! Я тут же взяла его в руки и… ничего не произошло. Наши с Лесс улыбки увяли и мы, безнадежно вздохнув, опустились на пол. Похоже, время, в течении которого я все еще могла пользоваться собственной призрачной сущностью, подошло к концу в самый ненужный момент.
      — Ну вот. Я же говорила, что не судьба, — криво улыбнулась я.
      — Вот еще! Я все равно попытаюсь что-нибудь сделать! — страстно пообещала Лесс.
      — Сделай, — согласилась я. — Сделай для меня одну вещь. Будь счастлива. Если не с Моррелем, то с кем-нибудь еще. За себя и за меня тоже.
      — Моррель женился, — вздохнула Лесс.
      — Что?! — не поверила своим ушам я. — А как же ты?
      — Ты думаешь, он в тот момент обо мне вспомнил? — саркастично поинтересовалась Лесс. — Да ничего подобного! Асмодей ведь исполнил его заветное желание — дал Моррелю власть и даже имперский титул.
      — А ты?
      — А я попыталась его забыть. Благо, в моей жизни опять появился тот самый кольдер, с которым я когда-то познакомилась в гостинице Тантры. Может, помнишь?
      — Конечно помню! — оживилась я. — Ну, и что у вас?
      — Он предложил мне руку и сердце, я согласилась к нему переехать, и тут… на пороге моего дома возник Моррель. И я с ним осталась. Я дура, да? — подняла на меня жалобный взгляд Лесс.
      — Не думаю, — улыбнулась я, утешающее погладив ее по плечу. — Я бы хотела, чтобы у вас с Моррелем все было хорошо. Ты знаешь, я всегда с известной долей иронии относилась к самками, которые ради того, чтобы свить гнездо, жертвовали всем. Меня раздражала их терпимость и умение растворяться в самце. А ведь они умеют добиваться своего и выходят замуж. Может, мы с тобой, в отличии от них всех, хотим от жизни слишком многого? И именно поэтому нам слишком дорого приходится за это платить? Твой самец женился, мой меня предал. Вряд ли это можно назвать большой жизненной удачей. Поэтому я буду просто счастлива, если у вас с Моррелем все-таки что-нибудь получится. Вопреки всему. Вопреки даже сложившимся обстоятельствам.
      — Я не хочу, чтобы ты погибла, — прошептала Лесс. — Это не справедливо.
      — А что вообще справедливо в этой жизни? — цинично возразила я. — Я загадала желание, оно исполнилось. Никто кроме меня в этом не виноват. Так что уходи, Лесс. Уходи, потому что для меня уже ничего нельзя сделать. А я не хочу, чтобы из-за меня пострадала еще и ты. Уходи, я очень тебя прошу.
      Лесс вздохнула, поднялась, накинула на голову капюшон рясы и исчезла за дверью. Ну вот и все. Еще одной надеждой меньше. Господи, неужели мне действительно придется завтра умереть?!

Глава 17