Почему же случилось так, что не очень уж большое воинское формирование привело к таким тяжким последствиям? В. И. Ленин писал по этому поводу: "Преступно забывать, что колчаковщина началась с маленькой неосторожности по отношению к чехословакам, с маленького неповиновения отдельных полков..."
      Да, не были соблюдены необходимые меры предосторожности при движении корпуса через страну. Кроме того, многие города, отправив своих красногвардейцев на борьбу с внутренней контрреволюцией, остались без защиты. Молодые красные отряды, в отличие от вымуштрованных легионеров, были слабо обучены, многие не умели стрелять лежа, а лишь стоя и с колена, в атаке двигались кучками - привычка, оставшаяся от уличных боев. Кроме того, устаревала и так называемая "эшелонная" война - движение на сближение с противником вдоль железнодорожных линий, что сковывало маневренность и делало красные отряды более уязвимыми.
      Но, конечно, даже при таких условиях мятежники не добились бы успеха, не имей они поддержки внутренней и внешней контрреволюции.
      В то время пока южноуральцы искали путь к соединению с Красной Армией, белочехи продолжали брать важнейшие города - Симбирск, Екатеринбург, Казань, где захватили золотой запас республики, составлявший, по подсчетам казначеев Колчака, 651 532 117 рублей 86 копеек.
      После ряда поражений среди белочехов усилилось брожение, раздавались требования возвратить их на родину. Кстати, к тому времени в Красной Армии воевало около 10 тысяч чехов и словаков, среди которых было немало большевиков. В январе 1919 года белое командование вынуждено снять терявший боеспособность корпус с фронта и перебросить в тыл, доверив ему лишь охрану Сибирской железной дороги. Осенью Р. Гайда, к тому времени ставший уже генералом, возглавил неудавшийся путч, направленный против диктатуры Колчака.
      В конце 1919 - начале 1920 года, когда Красная Армия окончательно разгромила Колчака, началась эвакуация Чехословацкого корпуса на родину. Чтобы обеспечить свободный проезд эшелонов, белочешское руководство вынуждено было возвратить золотой запас республики, который первоначально планировалось вывезти в Чехословакию, а также выдать красным арестованного адмирала Колчака.
      2 сентября 1920 года последний пароход с солдатами мятежного корпуса отвалил от причала Владивостока.
      Перед тем как продолжить наш рассказ, я хочу познакомить читателей с некоторыми обстоятельствами, имеющими не всероссийское, а местное значение. Тем не менее эти обстоятельства сыграли немалую роль в истории похода южноуральских партизан, которые, пока мы проводим эту политбеседу, движутся к Белорецку...
      Белорецк - уральский город-завод. Завода здесь два: старинный металлургический, на котором лили пушки еще для Пугачева, и недавно построенный краснокирпичный сталепроволочный завод. Из Белорецка дорога ведет в станицу Магнитная. А с внешним миром город-завод соединяется новенькой узкоколейкой. По ней ходят паровозики, но такие маленькие, что когда они сходят с рельсов, то машинисты с помощниками спокойно водружают их на место.
      У местного пролетариата есть одна примечательная черта: большинство рабочих имеют свои хозяйства - огороды, покосы, скотину, птицу. Как говорил руководитель Белорецкой организации большевиков Павел Варфоломеевич Точисский, "держась за коровьи хвосты, белорецкие пролетарии делают непростительную уступку мелкобуржуазной психологии".
      Точисский - знаменитый революционер, по рождению екатеринбуржец. Он был организатором одной из первых социал-демократических групп России "Товарищества Санкт-Петербургских мастеровых", позже вошел в РСДРП(б), а перед Февральской революцией вернулся на Урал и возглавил большевиков в Белорецке. Дело это было непростое: после февраля в городе-заводе подняли головы меньшевики и эсеры, они имели большое влияние в Советах. Но постепенно большевистская организация, усиливаясь как за счет местных рабочих, так и за счет демобилизовавшихся солдат, начала вытеснять меньшевиков и эсеров из Советов, а в январе 1918 года на районном земельном съезде коммунисты под руководством Точисского устроили меньшевикам и эсерам обструкцию, переизбрали земельный комитет и приняли резолюцию о немедленном "приведении в исполнение Декрета Совета Народных Комиссаров о взятии крестьянами в свои руки помещичьих земель", организовали Красную милицию, которую возглавил Алексей Пирожников.
      Верхнеуральску наконец надоело "самоволие" Белорецка, и для усмирения были посланы войска. На защиту города выступил рабочий отряд, а к этому времени подоспел с оружием из Уфы и Точисский.
      Первый удар вооруженных врагов был отбит, но перед большевистским комитетом и Ревкомом, который тоже возглавил Точисский, встала другая задача - достать хлеб для рабочих. Ревком постановил: отобрать по твердым ценам излишки у купцов. Когда решение стали проводить через Совет, против него грудью встали меньшевики и эсеры, они предлагали послать за хлебом в Оренбург, в степь. Замысел был ясен: дать купцам несколько дней, чтобы схоронить излишки. Но общим голосованием постановили: хлеб изъять немедленно. Как только не называли экспроприированные купцы Точисского - и анархистом, и немецким шпионом, и бандитом с большой дороги, но главное было сделано: рабочих и их семьи накормили.
      15 марта на состоявшемся в Белорецке окружном съезде Советов большевики нанесли врагам революции сокрушительный удар: съезд объявил на Южном Урале Советскую власть!
      Весной снова появился Дутов, но снова был разбит, а в мае восстали белочехи. Эсеры действовали изнутри и, разагитировав неустойчивые части, поднимали один мятеж за другим.
      В июне, оставив Троицк под ударами белочехов, Николай Томин с отрядом отошел в Верхнеуральск, где после освобождения города от дутовцев находился отряд Ивана Каширина. Соединившись, отряды попытались отбить Троицк, но потерпели неудачу и вынуждены были отступить из Верхнеуральска в Белорецк.
      Казалось бы, сосредоточение в городе-заводе стольких красных отрядов только укрепило положение и позволило успешно противостоять наседавшим дутовцам и белочешским мятежникам, но в действительности произошло другое: между Белорецким ревкомом и командованием Верхнеуральского и Троицкого отрядов начались конфликты. Но тогда еще мало кто догадывался, чем все может закончиться и куда ведут эти разногласия.
      Дневник адъютанта 1-го Уральского полка
      Андрея Владимирцева
      12 июля 1918 г., Узянский завод
      Произошло событие, о котором не могу не написать. Наши пути с Блюхером чуть не разошлись. Вот как это случилось.
      В нашем полку бывших офицеров много, больше тридцати - все они служат по договору с большевиками. И вот позавчера в штаб входят несколько человек во главе с Боровским, и он, немного пошатываясь, спрашивает Ивана Степановича:
      - Господин подполковник, почему вы не надели награды - сегодня же праздник.
      - Какой? - интересуется Павлищев, отрываясь от карты.
      - Ровно шесть месяцев с того дня, как мы подписали с большевиками контракт.
      Иван Степанович молчал. Действительно, за всей круговертью последних недель совершенно забылось, что подрядились мы в военспецы всего на полгода и завтра никаких обязательств перед большевиками, дела которых, кстати, в последнее время идут не блестяще, мы иметь не будем.
      - Вы в самом деле собираетесь уходить? - Павлищев посмотрел в глаза капитану.
      - И не только я! Вот эти господа, - Боровский сделал театральный жест, - тоже собираются покинуть тонущий корабль.
      - А если бы корабль был не тонущий?
      - Бросьте, Иван Степанович, вы же знаете - дело не в этом.
      - А в чем?
      - А в том, что у Боровского в Перми очаровательная жена-блондинка! пошутил кто-то в задних рядах.
      - Молчать! - от благодушия капитана ничего не осталось. - Вы уверены, что служить мы должны именно большевикам? Вы уверены, что, даже если они выиграют это безнадежное дело, они заплатят нам благодарностью? А если большевики проиграют, к чему, собственно, и идет дело, вы надеетесь, что вам забудут шашни с комиссарами?
      - Дутов ничего не забывает! - тихо вставил Калманов.
      - Что вы предлагаете? - сухо спросил Павлищев.
      - Собрать всех военспецов, вызвать Блюхера и объясниться! - ответил Боровский.
      - Хорошо. Но Блюхера пригласите лично вы, капитан. Мне стыдно.
      Через полчаса в тесной избе, где расположился штаб, набились офицеры. Потом в сопровождении Боровского пришел Блюхер. Он уже понял, что предстоит неприятный разговор, и молча ждал. Ни слова не говорил и Павлищев. Всем было как-то неловко.
      - Василий Константинович, - начал Боровский, - вы знаете о нашем договоре с Голощекиным?
      - Знаю.
      - Сегодня истекает срок. Мы честно служили вам полгода. Или вы можете в чем-то нас упрекнуть?
      - Нет.
      - Прекрасно. Но мы всего лишь честные военспецы, а наши политические взгляды не совпадают. Мы выполнили то, что обещали Голощекину, а теперь хотим уйти.
      - Куда?
      - Это, простите великодушно, уже наше дело.
      - Вы хотите уйти к Дутову? К чехам?
      - Я этого не говорил. Просто наш договор закончился, и мы считаем себя свободными.
      - Я могу от имени Советской власти продлить договор. Деньги у нас есть. Могу и отпустить на все четыре стороны, но вы же командуете рабочими, и как они посмотрят на ваше бегство в самую трудную минуту, я предсказать не могу. Может быть, выругаются вдогонку, а может быть, расстреляют. И ни я, ни Каширин ничем тогда помочь не сможем.
      - А как же договор? Он не предусматривал... - начал кто-то из военспецов.
      - Да разве дело в договоре? Мы без вас проживем, а вот вы, господа, не проживете! Поэтому я предлагаю другой выход: давайте дойдем до Красной Армии, а там вы свободны. Гарантирую, что в условиях регулярной армии ваша отставка будет совершенно безопасна. Подумайте!
      Блюхер встал и пошел к двери, на пороге остановился, обернулся и добавил:
      - Одного я не понимаю - вы все бредите славой русского оружия. Неужели русский офицер, наследник Суворова и Кутузова, может в минуту опасности бросить своих солдат - пусть они и вчерашние рабочие? Не понимаю, господа!
      Тут я почувствовал, как от ярости у меня закружилась голова. Едва только закрылась дверь, я вскочил и закричал срывающимся голосом:
      - Боровский, как вы могли? Это же позор!
      Собравшиеся зашумели. После ухода Блюхера настроение явно менялось. Большинство уже не собиралось бросать полк.
      - Господа, - растерялся капитан. - Вы же сами... Я же говорил от вашего имени...
      - Идите вы... от нашего имени...
      - Господа, в таком случае я тоже остаюсь! - оправдывался Боровский.
      - Прошу тишины! - заговорил наконец Павлищев. - То, что сейчас произошло, - фарс, жалкий, недостойный русского офицера спектакль. Надеюсь, ничего подобного больше не повторится. Есть ли желающие покинуть полк до соединения с регулярной армией большевиков? Нет. Хорошо. Я иду к Блюхеру и говорю, что мы остаемся и нам полностью можно доверять. Согласны?
      - Согласны!
      Все разошлись. Боровский и я остались ждать возвращения Павлищева.
      - Не пошли за мной офицерские массы, - покачал головой капитан. - Не трибун-с!
      - Боровский, - ответил я вопросом на вопрос, - никак не могу понять вы всерьез живете или валяете дурака?!
      - Ах, Владимирцев, душа моя, - Боровский закатил глаза, - если бы в конце концов не ждала нас впереди смерть - жизнь была бы очень забавной штукой. Смерть, к сожалению, все портит, но, может быть, и она какая-нибудь уморительная шутка, суть которой понимаешь только за секунду до того, как перестаешь дышать.
      - Вы не пробовали сочинять стихи?
      - Пробовал, пробовал, прапорщик. Могу даже прочитать. Вот послушайте плод тайных мук творчества:
      Мои погоны золотые,
      Как два октябрьские листа.
      Ты все перенесешь, Россия,
      Такие муки неспроста!
      Сдержи, моя Отчизна, стоны,
      Когда пытают на огне.
      Еще погибнут миллионы
      В братоубийственной войне.
      Когда же варевом кипящим
      Кровь схлынет, унося века,
      Что мы на голом дне обрящем,
      Никто не ведает пока...
      До возвращения Павлищева мы больше не проронили ни слова.
      ЗАГОВОР
      - Знаете, Енборисов, - раздраженно сказал Иван Каширин, - вы начальник штаба, вот и занимайтесь оперативной работой. Что вы долдоните: "Точисский, Точисский..." Я сам как-нибудь разберусь...
      - Иван Дмитриевич! - обиженно возразил Енборисов и, сняв пенсне, как бы в сильном волнении принялся протирать платком стекла. - Если б я был военспец, зарабатывающий у большевиков на жизнь, я бы действительно занимался оперативной работой и не лез во всю эту мерзость...
      - Вот и не лезьте...
      - Нет, простите, товарищ главком, я не могу спокойно смотреть, как этот белорецкий наполеончик Точисский судорожно держится за свою мифическую власть, вносит раздор в единство. Сейчас такое время, что вся полнота исполнительной власти должна быть сосредоточена в одних руках - в ваших! Пусть Точисский и его люди занимаются снабжением, ремонтом оружия у них это неплохо получается, но пусть они не лезут в дела отряда.
      - А в чем дело?
      - А в том, что Точисскому не нравится та атмосфера товарищества и братства, которая воцарилась в нашем отряде после того, как вы стали главкомом. Господину Точисскому, видите ли, хочется вернуть старорежимные порядки, которые этот демагог называет "партийной дисциплиной".
      - Все равно, Алексей Кириллович, надо было уладить миром: если мы сейчас сцепимся между собой - добра не будет.
      - Товарищ главком! Вы меня неверно поняли: разве я говорю о каких-то междоусобицах? Нет, пусть Точисский сдаст нам оружие, деньги и укатывает к белякам, куда он, по-моему, давно уже собрался...
      - Ну, это вы хватили...
      - А вы послушайте, что люди говорят!
      - И много у него денег?
      - Сущие пустяки - пять миллионов!
      - Хорошо. Давайте завтра соберем совместное совещание и решим все вопросы. А пока никаких действий, вы меня поняли?
      Енборисов с пониманием кивнул головой и вышел из комнаты. Он шагал по городу, запруженному подводами, переполненному вооруженными людьми, приветливо кивая знакомым. Возле одного из палисадников начальник штаба застал двух подвыпивших казаков, которые, пошатываясь, загораживали дорогу испуганной работнице... Она пыталась пройти, но казаки хватали ее за руки и не пускали.
      - Товарищ! - крикнула женщина, увидев незнакомого командира. Скажите им... Они...
      - Я им могу приказать пролить кровь за мировую революцию! останавливаясь, насмешливо произнес Енборисов. - А приказать им пройти мимо такой очаровательной барышни - увольте! - и начальник штаба, подмигнув казакам, пошел прочь.
      - Алексей Кириллович - наш человек!.. П-п-понимает он казацкую душу! - помахал в воздухе пальцем один из пьяных. - А ты, дрянь дутовская, не понимаешь... Несознательная ты баба...
      Енборисов направлялся к штабу верхнеуральцев, который расположился в большом бревенчатом доме. Возле двери стоял пьяный часовой: если бы не винтовка, на которую он опирался, то непременно упал бы. В прокуренной комнате командир верхнеуральцев Пичугин бражничал с Зобовым и Каюковым, тоже занимавшими в отряде командирские должности.
      Енборисов для приличия кивнул, а когда все замолчали, внятно проговорил:
      - Завтра будет совещание в ревкоме. Точисский требует снятия многих командиров за разложение отрядов. Вашего снятия он тоже потребует.
      - Что-о?! Да мы эту гниду...
      - Попрошу не орать... Вы офицеры или пьяная матросня? Ты, Пичугин, завтра потребуешь ареста Точисского. Вы, - Енборисов повернулся к командирам Зобову и Каюкову, - будете кричать об измене и о пяти миллионах рублей. Больше ничего говорить не будете, понятно?
      - Понятно.
      - Дальше: приказ на арест Точисского - мое дело. Когда я передам вам ордер, то несколько раз повторю о том, что не должно быть пролито ни единой капли крови. Ни единой!
      - Понятно! - вдумчиво ответил Пичугин.
      - Что тебе понятно?
      - Ни единой капли крови...
      - Ничего тебе не понятно! Точисский должен быть убит при попытке к бегству, а попутно чем больше вы перестреляете большевиков, тем лучше.
      - Но, Алексей Кириллович... - трезвея, проговорил Пичугин. - Блюхер придет - и тогда нам голов не сносить...
      - Какой Блюхер? Вы знаете, что в Москве восстание левых эсеров? Совнарком арестован! С минуты на минуту выступит Муравьев... Командующий фронтом! А вы - Блюхер... Забудьте это имя!
      ...Точисский встал со стула, нервно одернул пиджак, разгладил бороду и усы, окинул глазами собравшихся. Подперев щеку рукой, на предревкома холодно смотрел бритоголовый Иван Каширин; откинувшись на стуле, откровенно враждебно щурился, поблескивая стеклами пенсне, Енборисов, а вся его свора - Пичугин, Каюков, Зобов - кажется, только ждала сигнала, чтобы броситься и начать рвать зубами. Что-либо говорить этим замаскировавшимся белогвардейцам бессмысленно, но говорить нужно, хотя бы для главкома Каширина, который не догадывается, что стал невольным орудием в руках этих тайных дутовцев.
      - Товарищи! - ровным голосом начал Павел Варфоломеевич. - Сегодня нам нужно решить один важный, я бы сказал, жизненно важный вопрос. Так дальше продолжаться не может: политическая работа в отрядах ослаблена донельзя, казаки пьянствуют, бесчинствуют. Ко мне вчера приходила работница, которую избили ваши, товарищ Пичугин, верхнеуральцы, а проходивший мимо командир она, к сожалению, не смогла назвать его фамилию - поощрил пьяных негодяев. И главное: у меня сложилось впечатление, что кому-то очень нужно, чтобы между ревкомом и командованием отрядов возникла откровенная вражда. И я назову фамилии людей, которым нужна эта вражда...
      - А чего ж не назвать! - крикнул Пичугин. - Тебе, сволочь, и нужна. Пока мы здесь будем доказывать, что в военное время власть должна быть у главнокомандующего, пока будем митинговать, ты прихватишь народные пять миллиончиков и дернешь к Дутову...
      - Да как вы смеете?..
      - Не перебивать... Правда глаза колет...
      - Так это же вы перебиваете! Дайте Павлу Варфоломеевичу сказать! возмутился кто-то из ревкомовцев.
      - Он верно говорит - никакой дисциплины у верхнеуральцев. Мои ребята возмущаются! - Это вступил в спор начальник штаба белоречан Горшенин.
      - Дисциплина? - не давал продолжить Точисскому Пичугин. - Хватит с нас старорежимных порядков. Может, еще погоны заставите нацепить? Мы армия свободных борцов за революцию, а не серошинельная скотина...
      - Вы, кажется, в прошлом офицер? - с иронией поинтересовался Точисский.
      - А ты меня прошлым не коли! Иван Дмитриевич - тоже в прошлом фронтовой командир, но он бьется за мировую революцию, а ты, сволочь, только и думаешь, как предать ее и народные деньги в свою нору затолкать!
      - Что-то не дают вам покоя эти пять миллионов, Пичугин. Не вы ли на них и прицелились! - усмехнулся Точисский...
      - Да я тебя...
      - Сядь на место! - резко крикнул молчавший до этого момента Иван Каширин. - Прекратить балаган. На сегодняшний день, товарищ Точисский, власть - это мы, потому что за нами сила. Двоевластие в нынешней обстановке подобно смерти, поэтому я приказываю сдать все ценности и оружие; все отряды, которые находятся в вашем распоряжении, переходят в мое оперативное подчинение, вся власть в городе и округе переходит в руки главного командования. Вам ясно?
      - Нет, неясно! Я отказываюсь подчиниться такому чудовищному приказу. Думаю, члены ревкома меня поддержат...
      - Павел Варфоломеевич прав!.. Нельзя же так!.. В конце концов вы пришли к нам в город, а не мы к вам! - поддержали ревкомовцы.
      - Не подчинитесь - примем меры! - ленивым голосом отозвался Енборисов.
      - Расстреляем к чертовой матери! - подхватил Пичугин.
      - Кого расстреляете, большевиков! - вдруг сорвался державший себя в руках Точисский. - Иван Дмитриевич, как вы терпите вокруг себя этих перекрасившихся контрреволюционеров!
      - Кто контрреволюционер - нам теперь ясно! - вмешался Каюков. - Ты и есть контра...
      Заседание закончилось поздно вечером. Перед тем как уйти, сгорбившийся, осунувшийся Точисский подошел к Каширину и усталым голосом проговорил:
      - Не думал я, Иван Дмитриевич, что такой решительный и умелый командир может быть таким безграмотным в политическом отношении. Я уверен: Николай Дмитриевич никогда бы так не поступил...
      - Я своему брату не пастырь... - недовольно ответил Каширин и отвернулся.
      Точисский отправился домой, а проводить его вызвался рабочий-большевик Березин. Когда они вышли, Енборисов подсел к задумавшемуся Каширину и сокрушенно сказал:
      - Не вовремя, очень не вовремя весь этот раздор. Мне казалось, что Павел Варфоломеевич - человек более здравомыслящий.
      - Ничего, - отозвался главком, - у него целая ночь впереди: подумает и согласится с приказом.
      - Едва ли, Иван Дмитриевич! Перед заседанием он звонил на фронт своим людям Сызранкину и Пирожникову, просил вернуться с отрядами в Белорецк. Боюсь, вместо того чтобы бить белых, завтра друг друга резать начнем... И вот я еще чего боюсь: казаки открыто говорят, что Точисский продался Дутову и хочет бежать с деньгами! Как бы самосуд не устроили...
      - Никакого самоуправства! - побагровел Каширин. - С головы Точисского и членов ревкома не должно упасть ни волоска! Отвечаете за это вы!
      - За себя я, Иван Дмитриевич, отвечаю, а за возмущенных вооруженных людей, простите, не могу!
      - Что же вы предлагаете?
      - Изолировать.
      - Арестовать, что ли?
      - Называйте, как хотите...
      - Хорошо, берите взвод кавалерии. Но повторяю: только мирным порядком. Вы меня поняли?
      - Понял. Сейчас я заготовлю приказ. А выполнение я думаю поручить Пичугину.
      - Хорошо. Действуйте.
      ...Дальше события разворачивались так. Ночью казаки во главе с Пичугиным окружили дом Точисского и стали ломиться в дверь. Проснувшийся Павел Варфоломеевич бросился звонить в Белорецкий штаб Красной Гвардии, чтобы вызвать подмогу, но на другом конце провода никто не отвечал. Тогда Точисский подошел к окну и увидел десятки темных силуэтов, ему показалось, что он слышит взвинченный голос Пичугина:
      - Здесь он, гнида! Никуда не денется - выкурим!
      - Подлецы! - прошептал Точисский. - Если Пирожников не успеет - все погибло...
      И вдруг зажегся свет: кто-то из домашних, услышав, что Павел Варфоломеевич проснулся и ходит по дому, решил, что у него после бурного заседания плохо с сердцем.
      - Тушите свет! - закричал Точисский и отпрянул от окна. И одновременно с криком бухнул выстрел. Предревкома схватился за грудь и повалился на пол. А в дом уже врывались подгоняемые Пичугиным казаки. Они было удивились, что дом Точисского совсем не похож на дом человека, собравшегося сегодня ночью перебежать к белым, денег тоже нигде не было. Единственное, что они увидели, это плачущих над убитым жену и дочерей Точисского. Но Пичугин, не давая опомниться, торопил:
      - Скорее, скорее, значит, деньги у кого-то из членов ревкома. Арестовывать всех подозрительных, при сопротивлении расстреливать на месте!
      Белорецкий штаб, почуяв неладное, заводским гудком поднял рабочих, но по пути к штабу их перехватывали казаки. Люди Пичугина метались по городу и, предъявляя выданные Енборисовым ордера, арестовывали большевистских руководителей. Вернувшийся ночью Пирожников, как и многие другие большевики, скрылся в окрестностях Белорецка.
      Арестованных коммунистов вызывали на "комиссию" Енборисов и Пичугин и требовали денег, обещая в случае отказа отправить "в гости к Точисскому". Деньги были сданы, но из-под ареста никого не выпустили. В соседние поселки и деревни направили нарочных с сообщением о "ликвидации банды Точисского". В окрестностях Белорецка началось избиение большевиков...
      Утром к Ивану Каширину ворвался верхнеуральский большевик Константинов.
      - Иван Дмитриевич! - кричал он срывающимся голосом. - Что же делается! Точисский убит, Овсянников, Ульянов и Феоктистов расстреляны. Буржуи вышли на улицы, качают Пичугина. Большевиков травят, как бешеных собак...
      - Мне доложили, что они оказывали вооруженное сопротивление и не подчинялись моему приказу! Даже готовили мятеж!
      - Вранье! Это Пичугин готовит переворот! Иван Дмитриевич, революция никогда не простит вам, если вы сейчас же не примете мер!
      - Хорошо, Константинов, я поручаю вам провести расследование. Сегодня соберем митинг, я буду выступать. Енборисов!
      Начальник штаба появился в дверях, но в этот момент, оттолкнув его в сторону, в комнату вбежал Сызранкин. Он тяжело дышал и держался за большую деревянную кобуру маузера.
      - Каширин... - только и смог выговорить он.
      - Иван Дмитриевич ни в чем не виноват: Точисский готовил побег, хотел увезти казну, - принялся объяснять Енборисов.
      - Какой побег?.. Какая казна?.. - задыхался Сызранкин. - Это чудовищная ложь эсеров... Я требую немедленного освобождения арестованных и наказания виновных... Я требую, Каширин... В противном случае...
      - Не надо меня пугать, Сызранкин, - повысил голос главком. - Я сам вижу, что происходит какая-то неразбериха...
      - Неразбериха! Это - заговор, но мы в нем разберемся! Кто отдал приказ об арестах?
      Воцарилось молчание. Было слышно, как за окном кричат взбудораженные люди, хрипит тревожный гудок. Константинов и Сызранкин с ненавистью смотрели на Енборисова, а начальник штаба выжидательно глядел на главкома.
      - Я... Я отдал приказ! - медленно ответил Каширин, - но ни о каком кровопролитии речи не было! Ведь так, Алексей Кириллович?
      - Совершенно верно! - отозвался Енборисов. - Речь шла лишь о том, чтобы оградить Точисского от возможных неприятностей. Кто же знал, что... Всех организаторов арестов мы строго накажем...
      - Расстреляете?
      - Расстреляем! - подтвердил Енборисов.
      - И еще более накалите обстановку! - почти крикнул Константинов. Сейчас главное - успокоить людей, загнать в норы распоясавшихся буржуев. Иван Дмитриевич, прикажите немедленно освободить всех арестованных.
      - Всех до одного! - потребовал и Сызранкин.
      Каширин смотрел в пол, на гладко выбритой голове блестели капли пота. Он еще несколько мгновений простоял неподвижно, потом сел за стол и стал писать приказ об освобождении заключенных под стражу. Закончив писать, главком не глядя протянул листок Енборисову и попросил оставить его одного, чтобы сосредоточиться перед митингом...
      ...В штабе верхнеуральцев сидели Енборисов и Пичугин, последний был на редкость трезв и взволнован. Начальник штаба, напротив, был спокоен и говорил размеренным голосом:
      - Муравьева шлепнули... Восстание в Москве подавлено... Ничего не поделаешь, нужно уметь сносить неудачи. С сегодняшнего дня мы с тобой встречаться не будем. Скоро должны подойти Николай Каширин и Блюхер, значит, снова начнутся дознания. Ответ один: был приказ главкома, хотели уберечь Павла Варфоломеевича от гнева народных масс. Глубоко переживаем случившееся, готовы кровью искупить трагическое недоразумение... Понял?
      - Понял.
      - Они, разумеется, тебе не поверят и будут копаться дальше, поэтому нужно готовиться к уходу. Денег у тебя много?
      - 175 тысяч...
      Из материалов 8 совета партии социалистов-революционеров:
      "Основной задачей всей русской демократии является борьба за решение социально-политических задач, выдвинутых Февральской революцией. Главным препятствием для осуществления этих задач является большевистская власть. Поэтому ликвидация ее составляет очередную и неотложную задачу всей демократии".
      Из постановления ВЦИК от 14 июня 1918 года.
      Принимая во внимание:
      1) что Советская власть переживает исключительно трудный момент, выдерживая одновременно натиск как международного империализма, так и его союзников внутри Российской Республики, не стесняющихся в борьбе против рабоче-крестьянского правительства никакими средствами, от самой бесстыдной клеветы до заговора и вооруженного восстания;
      2) что присутствие в советских организациях представителей партий, явно стремящихся дискредитировать и низвергнуть власть Советов, является совершенно недопустимым;
      3) что... представители партий - социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), вплоть до самых ответственных, изобличены в организации вооруженных выступлений против рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами - на Дону с Калединым и Корниловым, на Урале с Дутовым, в Сибири с Семеновым, Хорватом и Колчаком и, наконец, в последние дни с чехословаками и примкнувшими к последним черносотенцами, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов постановляет:
      исключить из своего состава представителей партий социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), а также предложить всем Советам рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов удалить представителей этих фракций из своей среды...
      Из рапорта поручика Юсова начальнику контрразведки:
      ...Арестованные большевистские руководители, не успевшие уйти с отрядом Калугина из Стерлитамака, показали, что накануне отступления красные захватили заложников, рассчитывая обезопасить этой акцией оставшихся в городе активистов и их семьи. В числе заложников: сын лесопромышленника Штамберг, поручик Панов, представители земства и купечества. К сожалению, в числе заложников оказался член губернского комитета эсеров Попов.
      Несмотря на обещание большевиков расстрелять заложников в случае насилия над оставшимися в городе их сторонниками, удержать солдат и жителей Стерлитамака от расправ не удалось...
      Дневник адъютанта 1-го Уральского полка
      Андрея Владимирцева
      17 июля 1918 г., Белорецк
      Завтра выступаем на Верхнеуральск. А пока стоим в Белорецке, куда наш отряд прибыл 16-го. По пути к станице Еманжелинской, мы встретили транспорт из Уфы и получили в свое распоряжение 90 тыс. патронов, 80 снарядов и 5 миллионов рублей. Лучше бы вместо денег было побольше боеприпасов - их приходится беречь.