Родившись в Кордове в богатой семье, Хасдай ибн Исаак ибн Шапрут, известный в арабских хрониках под именем Абу Юсуф, еще в юном возрасте изучил основные светские науки своего времени. Сначала он прославился как врач, он был изобретателем аль-фарука, панацеи, которая прославила его имя. Абд ар-Рахман III, монарх, присвоивший себе титул халифа и превративший за время своего долгого и славного правления Кордову в столицу Запада, приблизил к себе Хасдая ибн Шапрута и, согласно обычаям того времени, использовал знания и престиж своего врача для особо деликатных дипломатических миссий. В качестве дипломатического посланника Хасдай ибн Шапрут вмешивался в междоусобные конфликты христианских королевств северной части полуострова. Следует прочитать у Ибн Халдуна историю распрей между графом Кастильским Фернаном Гонсалесом и его племянником королем Леона Санчо I Толстым, а также описание того, как еврейский дипломат, излечив Санчо I от тучности, помог ему победить его заклятого врага и добился для него чести стать вассалом своего господина халифа Абд ар-Рахмана.
      Хасдаю также поручалось принимать иностранные посольства, и он великолепно справлялся с этой задачей. «Никогда еще мне не приходилось видеть и слышать более мудрого и рассудительного человека нежели этот еврей по имени Хасдай», – воскликнул посол императора Жан де Горз.
      Столь выдающееся положение при дворе обеспечивало Хасдаю главенствующее положение в еврейской общине и почетный титул шеи. Подобно тому, как его господин окончательно освободился от главенства Багдада, он старался освободить испанское еврейство от традиционного подчинения гаонам Вавилона. Он поощрял занятия Талмудом и окружил себя грамматиками и литераторами (Моисей бен Ханох, Менахем бен Сарук, Дунат бен Лабрат), т. е. именно теми авторами, благодаря чьим трудам рассеялся мрак, скрывавший историю евреев Испании. Этот меценат, разумеется, должен был угождать своему халифу и по своему положению был обязан вести себя как ревностный дипломат и придворный. Но вовремя проявленные инициативы могут приблизить наступление новой эры. Испанский иудаизм вступает в пору расцвета и в свою очередь присваивает себе главенствующее положение на протяжении последующих столетий как среди других еврейских общин в мусульманском мире, так и по отношению к зарождающимся еврейским общинам Запада.
      Имя Хасдая ибн Шапрута известно также в связи с его знаменитой перепиской с Иосифом, хазарским правителем-иудеем. Узнав, что где-то на востоке существует таинственное еврейское царство, Хасдай отправил одного из своих друзей на его поиски. В письме, которое он вручил своему посланнику, он описывал царю Иосифу свою страну и ее историю, не забыв упомянуть о своем видном положении при дворе и уточнив, что все доходы страны и все дипломатические нити находятся в его руках. Но его сердце еврея будет счастливо узнать, что в мире существует независимое еврейское государство, и он просит сообщить ему, как оно возникло, рассказать о его достижениях и славе. «Тогда я отброшу прочь те почести, которые я заслужил, я оставлю свое положение и свою семью, я пересеку горы и долины, страны и моря, чтобы припасть к ногам моего повелителя…»
      Ответ, посланный ему царем (каганом) Иосифом, раньше подвергался сомнению, но в наши дни его подлинность более не оспаривается. В этом письме Иосиф пишет о народах и об истории легендарного еврейского царства на берегах Каспийского моря, «Я тоже, – пишет в заключение своего письма Иосиф, – хотел бы больше узнать о тебе и твоей мудрости. Если бы это возможно было осуществить и я мог бы поговорить с тобой лицом к лицу, ты стал бы для меня как отец, а я для тебя как сын…»
      Еще более интересный, чем даже Хасдай ибн Шапрут, персонаж – Самуэль ибн Нагрела, министр эмира Гранады Хаббуса служит как бы опознавательным знаком наступления золотого века для евреев Испании. Нам хорошо известна жизнь этого человека, обладавшего разносторонними талантами, в основном благодаря дошедшим до нас его поэмам биографического характера. Портрет, вырисовывающийся при чтении этих поэм, заставляет вспомнить о принцах эпохи Возрождения, а арабская Испания с ее войнами, интригами, политической раздробленностью и интеллектуальным кипением во многом напоминает Италию XVI века.
      Абу-Ибрахим Самуэль бен Йосеф Халеви ибн Нагрела – таково его полное арабское имя, – родился в 993 году в Кордове в богатой еврейской семье. Он получил превосходное образование, одновременно еврейское и арабское, как это было принято. Будучи глубоко религиозным человеком, он с раннего детства был убежден, что рука Бога предназначила его для великих свершений. «Я буду столь же твердо держаться Твоей воли как я держу меч; отражая вражеские мечи, я буду полагаться на Твой…», – восклицает он в одной из своих поэм. После юности, полной приключений и о которой почти ничего не известно, он смог заслужить доверие эмира Хаббуса. По одной из легенд он добился этого благодаря своему искусству каллиграфа; он считался выдающимся мастером высокочтимого и процветающего искусства арабской дипломатической переписки. Показательно, что по поручению своего монарха ему приходилось командовать войсками в ходе нескольких военных кампаний.
      Но этот еврейский военачальник в неменьшей степени прославился на поприще религиозной полемики. Он составил на арабском языке диссертацию, в которой приводятся различные внутренние противоречия, содержащиеся в Коране. Этим он вызвал гнев своего старинного друга Ибн Хазма, знаменитого андалусского богослова, который яростно напал на него:
      «Восстал человек, преисполненный ненависти к нашему Пророку… Его презренная душа гордится накопленным богатством; золото и серебро, переполняющие его дом, возбуждают в нем низменные страсти; он написал книгу, чтобы перечислить противоречия в словах Бога в Коране… Пусть эмир удалит от себя этих людей, грязных, дурно пахнущих, нечистых и проклятых, которым Бог послал унижение, позор, падение и злобу, каких не знает ни один другой народ. Помните, что одежды, в которые они одеты Господом, более опасны, чем война и более заразны, чем проказа…»
      Подобные вспышки страстей могли способствовать возникновению антиеврейских волнений, которые и произошли в Гранаде через поколение. Но общий климат мусульманской терпимости, еще более усиленной безбожием, распространенным в Андалусии в большей степени, чем где-либо в мусульманском мире того времени, благоприятствовал тому хору похвал, которыми другие арабские авторы засыпали Ибн Нагрелу. Один из них, его придворный Мунфатиль, восклицал:
      «Вместо того, чтобы пытаться понравиться Богу, обнимая черный камень Мекки, /мусульмане/ должны были бы целовать твои руки, поскольку они приносят удачу. Благодаря тебе я добился здесь всего, чего желал, я надеюсь, что благодаря твоему заступничеству мои желания будут удовлетворены и в ином мире. Когда я нахожусь с тобой и близкими тебе, я часто исповедую религию, которая предписывает соблюдать субботу; когда я нахожусь с моим народом, я исповедую ее в тайне».
      У андалусских поэтов иногда были и другие причины любить субботу, но также связанные с евреями. «Что заставило меня любить субботу? – говорится в песне Ибн аз-Закака из Алсиры, – Это день, когда со мной та, которую я люблю [т. е. еврейка-возлюбленная поэта]. Разве это не поразительно, что для меня, мусульманина и ханифа, лучшим днем является суббота?»
      Весьма вероятно, что современный читатель должен скорее предпочесть аз-Закаку поэта Ибн Алфаха, посвятившего траурную оду сыну Ибн Нагрелы: «Для меня, – пишет он, – верность – это религия, и она велит мне оплакивать этого еврея».
      Еврей – всемогущий министр и одновременно военачальник безусловно представляет собой исключительное явление в истории еврейской диаспоры. Однажды, избежав большой опасности, Ибн Нагрела дал обет в знак признательности составить новый комментарий к Талмуду. Он сдержал свое обещание, и этот трактат у многих поколений пользовался авторитетом. Еще один из его трудов «Мево га-Талмуд» вплоть до настоящего времени включается в полные издания Вавилонского Талмуда. Но во время войн и боев этот ученейший знаток Закона прибегал к таким же хитростям и к такой же жестокости, как и его противники. В одной из своих поэм, которую он написал для традиционного субботнего чтения и для воспитания детей, он призывал могильщиков выкопать особенно глубокую могилу для врагов, которых он только что победил. В послании, адресованном сыну, он давал ему такой совет:
      «Сообщать в изящных выражениях своему врагу хорошие новости, Но всегда остерегаться его,
 
      Проглатывать нанесенные им оскорбления
      И в удобный момент пронзить его одним ударом шпаги…»
      Таков был этот человек, решивший, что традиционный титул паси, или вождя евреев, недостоин его, и потребовавший заменить его титулом нагида или принца. Его власть единодушно признавалась всеми евреями Испании и простиралась за ее границы. Он находился в переписке с еврейскими мудрецами Вавилона и покровительствовал наиболее уважаемым раввинам своего времени, а также знаменитому философу Ибн Габиролю. После его смерти в 1058 году его сын Иосиф Ибн Нагрела унаследовал его положение. Но процветание этой семьи уже давно вызывало недовольство завистников. Соперник Ибн Хазма поэт Абу Исхак из Эльвиры восклицал:
      «Предводитель этих обезьян украсил свой дворец инкрустациями из мрамора, он приказал построить там фонтаны, в которых течет самая чистая вода, и пока он заставляет нас дожидаться у него за дверями, он насмехается над нами и над нашей религией. Если я скажу, что он столь богат, сколь и вы, о мой повелитель, я скажу правду. О! Поспешите зарезать его, принести его в жертву, это воистину жирный агнец для заклания! Не давайте пощады его близким и его союзникам, ведь и они тоже собрали огромные сокровища…»
      В 1066 году, во время короткого народного восстания, Иосиф Ибн Нагрела был распят обезумевшей толпой, большое число евреев было убито. Вероятно, что уцелевшим пришлось на некоторое время покинуть Гренаду.
      Еврейские и арабские тексты той эпохи содержат множество подробностей о карьере и выдающихся достижениях таких людей, как Хасдай ибн Шапрут или Ибн Нагрела, но социальная и экономическая жизнь евреев арабской Испании известна в гораздо меньшей степени. Иногда какой-то раввинистический источник может пролить свет на определенную проблему. Так из респонсов Маймонида следует, что где-то в Испании существовали серебряные рудники или мастерские, принадлежавшие нескольким еврейским и мусульманским партнерам. При этом доход или кассовая выручка по пятницам полностью принадлежала еврейским партнерам, а по субботам – мусульманским.
      Неисчерпаемая Каирская гениза среди прочего содержит и документы о коммерческих отношениях между евреями Египта и арабской Испании. С другой стороны, не вызывает сомнений, что близость христианской Европы способствовала процветанию этих естественных посредников между двумя цивилизациями, каковыми являлись евреи. Так, начиная с IX века, в различных исторических документах появляются данные о еврейской общине в Сарагосе на Эбро недалеко от французской границы. К 825 году император Людовик Благочестивый даровал привилегию торговцу Аврааму из Сарагосы. В 839 году в Сарагосу бежит и совершает там обрезание обратившийся в иудаизм видный католик, состоявший на службе у императора. Через два столетия после падения Кордовского халифата, Сарагоса и соседний город Тудела, также на Эбро (кстати родной город великих мыслителей Йегуды Галеви и Авраама ибн Эзры), стали на некоторое время основными очагами еврейской культуры. У короля Сарагосы ал-Муктадира был министром еврей Хасдай Абу Фадл, большой ценитель философии, в свободное время занимавшийся поэзией. Он сочинял стихи преимущественно по-арабски, а перед смертью обратился в ислам.
      Арабский хронист Ибн Сайд, известный как Сайд Андалусский, назвал в 1060 году имена пятерых еврейских мыслителей из Сарагосы, которых он считал достойными упоминания. Его комментарии являются еще одним свидетельством той точности информации и ясности взглядов, которая характерна для очень многих древних арабских авторов. Он пишет следующее:
      «… еврейский народ, в отличие от всех остальных народов, это лоно пророков и источник апостолов. Большинство пророков, да благословит их Бог и да будет мир им, вышли из этого народа. Этот народ жил в Палестине. В этой стране жили их первый и последний цари, пока их не изгнал оттуда римский император Тит, который разрушил их царство и рассеял их повсюду, так что нет теперь во всем обитаемом мире места, где бы нельзя было найти евреев, будь то на Востоке или Западе, на Севере или Юге… Когда они оказались рассеянными по всему свету и стали смешиваться с другими народами, некоторые из них занялись абстрактными науками и проявили много рвения в интеллектуальных поисках, так что кое-кому из них удалось добиться больших успехов в исследованиях в различных областях знания…»
      Среди еврейских мыслителей Сарагосы, перечисляемых этим проницательным современником, называется имя знаменитого Ибн Габироля, автора философского трактата «Мекор Хаим» («Fons Vitae» [«Источник жизни»] – этот трактат дошел до нас только в латинском переводе). Мусульмане знали его под именем Сулейман ибн Яхья, для христиан Ибн Габироль превратился в Авицеброна, и под этим именем он оказал колоссальное влияние на средневековую схоластику (Только в 1850 году востоковеду Соломону Мунку удалось установить, что имена Бен Яхья, Авицеброн и Ибн Габироль относятся к одному и тому же лицу.). В соответствии со взглядами, господствовавшими среди арабских философов своего времени, Ибн Габироль принадлежал к школе неоплатонизма. Среди ведущих христианских теологов, на которых он оказал влияние, следует упомянуть Гийома Овернского, считавшего его христианином и называвшего «князем философов», а также Дунса Скота. Напротив, в еврейской философской мысли его система, едва ли совместимая с фундаментальными положениями иудаизмма по причине ее подспудного пантеизма, не оставила никаких следов за исключением трудов некоторых каббалистов. Ибн Габироль, который, между прочим, был автором замечательной синагогальной поэзии, назван историком Г. Грецом «первым философом европейского Средневековья». Во всяком случае, он был первым евреем на Западе, который стал философом в полном смысле этого слова и разработал собственную оригинальную систему.
      Очевидно, что благодаря манере, характерной для открытости мышления испанского еврейства, его в каком-то смысле «современной» ментальности, первый среди его знаменитых сыновей оплодотворил мировую философию, оставшись в то же время бесплодным для собственно еврейской мысли.
      Его современник врач Исаак ибн Сактар ( Ицхаки) анализировал Писание с точки зрения логики (как мы уже видели, подобные исследования были достаточно распространены в мире ислама). Он заметил, что раздел книги Бытия, в котором упоминаются цари Израиля (XXXVI, 31), должны были принадлежать другой руке, а не руке Моисея, который умер гораздо раньше. К этому же аргументу прибегнут первые «самостоятельные умы» нового времени, когда они начнут подвергать критике Священное Писание.
      Сходные идеи развивались в следующем столетии великим Авраамом ибн Эзрой, универсальным мыслителем, математиком и философом, поэтом и астрологом; он был первым экзегетом, который допустил, что книга Исайи является произведением двух разных авторов. Этот своеобразный ум, одновременно рационалистический и мистический, сыграл в истории европейской мысли первостепенную роль. В самом деле, этот вечный странник провел большую часть жизни в Италии, Франции или Англии, занимаясь во время своих странствий преподаванием математики, библейской экзегетики и астрологии. В результате его трактаты по астрологии, переписанные и переведенные на все языки, способствовали росту известности его имени и распространению в Европе принципов критического мышления.
      Еврейские авторы того времени в основном пользовались арабским языком для философских сочинений и ивритом для поэтического творчества. За исключением пластических искусств, которыми евреи, так же как и арабы, вовсе не занимались вследствие религиозного запрета, у них процветали светские искусства. Традиционные направления еврейской мысли нашли здесь достойных представителей. Например, Алфаси (Исаак из Феса) написал учебник по талмудическому праву, который дополнил труды гаонов Вавилона и был принят всеми раввинами Испании. Бахья ибн Пакуда составил знаменитое руководство по аскезе (« Трактат обязанностей сердца»), основывающееся на рецептах мусульманской мистики. Влияние этого трактата достигло евреев-ашкенази Севера. Таким образом, можно констатировать, что у испанских евреев традиционные занятия сочетались с мощной универсалистской или ассимиляторской тенденцией, что вообще было характерно для ситуации в исламских странах. Полемист Ибн Хазм даже уверял, что «будучи убежденными в истинности ислама еврейские старейшины не хотят признавать это из-за наследственной гордости и желания сохранить свое временное влияние. Я часто наблюдал это».
      Как бы там ни было, для многих образованных евреев было характерным презрение к собственному наследию и рабское подражание арабам. Об этом свидетельствует трактат «Книга размышлений и воспоминаний», которую написал по-арабски великий поэт Моисей ибн Эзра специально для того, чтобы бороться с подобными тенденциями. Совершенно справедливо он особо выделяет главный симптом ассимиляции, а именно отказ от иврита. Он констатирует, что «еврейский язык забыт, испорчен, потому что он вышел из употребления», что « его красота исчезла, и он пребывает в пренебрежении вследствие своей сдержанности и своей обобщающей лексики». Нельзя не заметить, что аргументация Моисея ибн Эзры остается достаточно умеренной. Наиболее показательными в этом смысле являются его выводы:
      «Все, что я написал до этого места, я рассматриваю как предисловие, необходимое, чтобы подготовить читателя к пониманию того, что я теперь скажу. Стилистические фигуры, о которых я говорил до этого, превосходно совместимы с еврейским языком. Но существуют и такие фигуры, которые наш язык не может использовать, он для этого не приспособлен, так что мы не можем во всем подражать арабской литературе…
      …Пусть же арабы поэтому не критикуют наши Священные Писания. Пусть они не думают, что мы не знакомы с арабскими принципами, что только арабский язык обладает прекрасными фразами и словами, что еврейский язык лишен всего этого. Хотя наши Священные Писания не во всем следуют правилам арабского стихосложения, тем не менее там можно найти многочисленные элементы, отражающие большую часть этих правил…»
      Приведем также прелестную маленькую историю, которая содержится в другом месте его трактата:
      «Однажды, во времена моей молодости в моей родной стране один из самых знаменитых мусульманских мудрецов (он был моим другом и благодетелем) и большой знаток своей религии, попросил меня прочесть по-арабски Десять заповедей. Я тотчас понял его намерение, состоявшее в том, чтобы принизить их стиль. Тогда я попросил его, чтобы он прочитал мне по латыни (которой он прекрасно владел) первую суру Корана. Он попытался и заметил, как сильно несовершенный способ выражения искажает ее красоту. Он понял тогда смысл моей ответной просьбы и больше не настаивал на своей».
 
      Моисей ибн Эзра был прекрасно подготовлен для того, чтобы стать подлинным авторитетом для образованных людей своего времени, поскольку он был хорошо знаком с так называемой греческой наукой. В своих сочинениях он безукоризненно цитирует Платона, Диогена и Аристотеля. Важно подчеркнуть, что он был первым среди великих иудео-испанских поэтов.
      Мы уделим больше внимания его знаменитому другу Йегуде Галеви, потому что он является символом своей эпохи, а также потому что его жизнь и творчество с еще большей ясностью демонстрируют положение и жизненно важные проблемы испанского еврея эпохи расцвета.
      Родившись в Туделе в 1070 или в 1075 году, Йегуда Галеви вел жизнь, полную приключений, среди потрясений и войн своего времени. Первая половина его жизни прошла в мусульманских государствах северо-востока и юга полуострова, где он занимался врачеванием. Вторжение в Андалусию Альморавидов вынудило его в начале XII века искать убежища в христианской Кастилии. В письме, относящемся к этому периоду его жизни, он описывает христианских сеньоров, «величественных и суровых», с которыми ему приходилось иметь дело: «Я лечу Елизавету, но она не выздоравливает».
      Он написал много элегий, в которых чувствительная душа поэта пытается объяснить странствования Израиля сквозь призму собственной кочевой жизни. «Существует ли хоть единственное место на Востоке или на Западе, где мы могли бы преклонить голову?.. Сколько еще времени, о мой Бог, будет пожирать меня яростное пламя между Эдомом и Исмаилом, которых Ты поставил судьями надо мной?..»
      В это время его покровителем был Иосиф ибн Феррузиль по прозванию Сиделло (т. е. маленький Сид), министр и фаворит Альфонса VI Кастильского, занимавший ключевые позиции при дворе и ставший одним из первых крупных еврейских деятелей, державших в своих руках судьбы христианской Испании. Йегуда Галеви посвятил ему двуязычную поэму, которая относится к арабскому поэтическому жанру мувашшаха, и заключительные строки которой, по традиции восхваляющие адресата, написаны по-кастильски, но еврейскими буквами. Таким образом, король еврейских поэтов является одновременно первым испанским лирическим поэтом, чье имя дошло до нас.
      В дальнейшем, возможно, после убийства в 1108 году его друга Соломона ибн Феррузиля, племянника Сиделло, он возвратился в мусульманскую Андалусию. Но похоже, что его сердце не обрело там покоя. Мистические устремления, переполнявшие его душу, в конце концов привели его к решению, которое было столь же безумным для его окружения, сколь плодотворным для отдаленного будущего. Он решил переселиться в Страну Израиля, которая к тому времени на протяжении нескольких лет находилась в руках крестоносцев. Его друзья, как просвещенные философы, старались разубедить его. Вот его отповедь одному из них:
 
 
«Твои доводы дошли до меня (…)
Но в меду твоих слов скрываются шипы.
Ты говоришь, что нам нечего делать в Иерусалиме,
который находится во власти необрезанных и упрямых.
Разве мы не должны почитать дом нашего Бога?
Разве мы должны заботиться только о своих друзьях и семьях?
(…) Подумай, друг мой, подумай и посмотри вокруг,
Постарайся избежать ловушек и препятствий,
Не позволяй соблазнять тебя греческим наукам,
которые дают цветы, но не плодоносят…»
 
 
      Он уехал в 1140 году. Путешествие и морские опасности вдохновили его на некоторые из самых прекрасных его поэтических произведений. Но похоже, что он так и не добрался до цели своего путешествия. Известно, что он провел долгие месяцы в Каире и Александрии, окруженный вниманием и заботами своих поклонников. Далее его следы теряются. Известная версия, по которой он был убит рыцарем-крестоносцем под стенами Иерусалима, всего лишь
      легенда.
      Поэтическое наследие Йегуды Галеви и даже его биография стали выражением тысячелетних надежд Израиля. Но по своей культуре и стилю он остается сыном своего времени. В этом отношении наиболее показательным является больший трактат, который он написал, чтобы остановить эпидемию ассимиляции. Этот написанный по-арабски трактат называется «Книга доказательств и аргументов в защиту угнетенной религии», более известный под названием «Ал-Кумари».
      Йегуда Галеви был противником схоластической философии. Один из современных специалистов по трактату «Ал-Кузари» Хаззи Уолксон даже называет его предтечей современной мысли. Ранее немецкий ученый Гердер сравнивал этот трактат с диалогами Платона. Это действительно диалог, причем не только с формальной точки зрения, но и по вдохновляющему его духу. Два главных собеседника – «хавер», еврейский мудрец, и хазарский царь, беседуя о превосходстве иудаизма, прекрасно понимают друг друга, у них общая диалектика, как если бы они были вскормлены соками одной культуры; исследователи пытались даже выявить в тексте трактата обширные заимствования из св. Августина.
      Богословские дискуссии «Ал-Кузари» отражают, разумеется, диспуты, которые происходили в это время, в них прослеживаются влияния греческой мысли и мусульманской теологии, особенно знаменитого Газали. Эти дискуссии вращаются вокруг проблемы, был ли мир создан или он существовал предвечно. Но отдав необходимую дань великим философским проблемам, которыми были поглощены мыслители той эпохи, «хавер» становится историком и апологетом. В частности, он отмечает, что иудаизм имеет интеллектуальное превосходство во всех областях знания, в медицине и других естественных науках, в астрономии и в музыке; он возвращается к этому много раз; он настаивает, что напрасно грекам и римлянам приписывают открытие законов и принципов, которые были известны уже царю Соломону благодаря его добродетелям. Иосиф Флавий рассуждал точно так же, подобные рассуждения можно встретить и в наши дни.
      Рассмотрим теперь другие аргументы. Как совместить в глазах скептиков, как евреев, так и неевреев, избранность Израиля с его рассеянием и тем состоянием многовековой униженности, которую Господь послал Своему народу? «Хавер» напоминает, что земные триумфы не могут служить критериями истины ни для христиан, ни для мусульман, поскольку и те и другие призваны почитать унижение (мученичество Христа или спутников Пророка) и остерегаться гордыни сильных мира сего. Иными словами, на протяжении всей дискуссии, которая развивается в атмосфере изысканной интеллектуальной честности, «хавер» отдает должное этическим ценностям христианства и ислама. В его глазах избранность Израиля является благом для неевреев в той же мере, что и для евреев, поскольку, являясь хранителем истины откровения, Израиль каким-то образом излучает ее на другие народы. Рассеяние Израиля «представляет собой тайный и мудрый умысел Бога. Так, семена мудрости, невидимые глазу, скрываются в почве и, кажется, растворяются в земле и воде, но в конце концов эти семена превращают землю и воду в свою собственную субстанцию, очищают ее элементы и начинают плодоносить… Таким образом народы прокладывают путь ожидаемому Мессии, который и есть этот плод, поскольку все станут Его плодом, и если они Его признают, то все станут единым деревом…» (IV, 23).
      Это один из наиболее интересных аспектов творчества Йегуды Галеви, характерный для еврейской мысли в целом, когда она развивается в лоне иудаизма, широко открытого внешнему миру; тогда акцент делается в большей степени на значении «страдании Израиля» для всех людей и на универсальной миссии, которую несет еврейский народ.
      Концепции такого рода часто предвещали надвигающуюся трагедию иудаизма. Золотому веку Андалусии не суждено было продолжаться в течение сколько-нибудь длительного времени. В 1147 году она была захвачена марокканскими Альмохадами, нетерпимыми фанатиками, стремившимися навязать ислам силой, так что те евреи, которые не захотели покориться и принять ислам, были вынуждены покинуть Андалусию ради более мягкой атмосферы Кастилии, Арагона и Прованса. У нас имеется мало сведений о судьбе
 
      оставшихся. Историки еще не занялись вплотную их судьбой. С одной стороны, согласно одной из арабских хроник евреи сыграли первостепенную роль в неудачном восстании против режима Альмохадов пятнадцать лет спустя. С другой стороны, Ибн Акнин (любимый ученик Маймонида) уверяет, что они предпринимали огромные усилия, чтобы приспособиться к Альмохадам, и даже исполняли исламские обряды, когда притеснение стало слишком сильным, но что, презираемые несмотря на это, они не обрели милосердия в глазах мусульман. Дважды в начале XIII века этим новообращенным было предписано носить специальные отличительные знаки. Можно предположить, что они составляли некую общину, еврейскую и мусульманскую одновременно, подобную тем сектам, которые мы описывали в предшествующей главе. Только так можно объяснить, каким образом Ибрахим или Авраам ибн Сахл из Севильи мог быть одновременно главой еврейской общины и одним из наиболее известных и наиболее фривольных арабских поэтов своего времени. Когда падение династии Альмохадов в середине XIII века сделало это двуличие ненужным, не обнаруживается следов массового возвращения в иудаизм. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.