Лучи солнца проникали в окна царских покоев и веселыми пятнами ползли по зеленой скатерти, расшитой золотом. Они упирались в желтую гладь пергамента, на котором узкая юношеская рука выводила довольно неуклюжие буквы, переписывая строфу из «Илиады» Гомера.

Камасария не спеша поставила рядом с пергаментом кубок и, приняв из рук придворного врача Эвмена рушник, вытерла им морщинистые губы.

– Весьма омерзителен на вкус твой териак, Эвмен, – прищурилась она, – лучше бы я выпила чистого вина, не смешивая его с этим зельем.

– О государыня! Великий царь Селевк, которого лечил врач Эрасистрат, всегда пил это снадобье и очень хвалил его. Я же последователь Эрасистрата из Иулиды. Есть еще териак царя Митридата, но тот слишком крепок. В его состав входит шестьдесят веществ.

– Ну хорошо, – вздохнула царица-мать, – иди. Да пришли мне к ночи того натирания, что давал вчера, может, я усну…

Худой и сутулый Эвмен, одетый в черный хитон и остроконечную шапочку, из-под которой свисали намасленные и расчесанные волосы, весь пропитался запахом своих специй. За короткое время пребывания его около царицы удушливый аромат аптеки проник во все углы ее покоя. Эвмен, прибывший из-за моря, ибо где-то в Милете был бродячим лекарем-периодевтом, выдавал себя за последователя Эрасистрата Косского, когда-то придворного врача царя Селевка Сирийского.

Получив разрешение выйти, он поклонился и, держа в руках оплетенную бутыль с териаком, направился к двери. Но, едва подняв ногу, чтобы перешагнуть через порог, замер на миг и отпрянул назад в явном испуге.

Камасария заметила это и усмехнулась.

Эвмен не переносил взгляда телохранителя Агафирса, что стоял возле дверей царицыных палат с обнаженным мечом, отточенным, как бритва. Агафирс при высоком росте был крепко сложен. Черные прямые волосы, что падали прядями на смуглые щеки, расписанные татуировкой, хищный нос с раздувающимися ноздрями и пристальный взгляд демонических глаз придавали ему вид ожившей статуи свирепого восточного бога, имя которому Молох. Впечатлительный врач испытывал ужас, попадая на глаза страшному привратнику, мгновенно цепенел, не будучи в силах сделать хотя бы один шаг.

Он слышал жуткие рассказы о том, что царица велит поить стража молоком кобылиц, смешанным с теплой кровью. Чьей кровью? Этого никто не мог сказать. Сам страж ни с кем не говорил, не смеялся, выражение его страшного разрисованного лица никогда не менялось. Дворцовые слуги якобы подслушали, как он разговаривает со своим оружием и оно ему отвечает. Меч он называл братом смерти, лук и тетиву – мужем и женой, а стрелы – их детьми.

Шепотом передавали, что Камасария, боясь, как бы ее телохранитель не разленился и не потерял свирепости, велит ему рубить головы преступникам. А иногда и устраивала бои наподобие гладиаторской потехи. Преступника, обычно раба, выводили на площадку закрытого двора и давали ему в руки копье. Он мог защищаться. Потом раскрывалась потайная дверь, и оттуда выбегал, вращая глазами и размахивая мечом, Агафирс, одетый в барсову шкуру. Он нападал на обреченного и после короткого боя рассекал его, как тушу дикого козла. Камасария смотрела в окошечко и после награждала победителя.

Все сторонились Агафирса и считали его демоном. Камасария была довольна тем, что может не сомневаться в своей безопасности, охраняемая таким преданным рабом.

Заметив испуг лекаря, царица сделала знак рукой. Аргот подошел к врачу и, поддерживая его за локоть, вывел из покоя. Вернувшись, занял свое место. Камасария внимательно следила за работой царевича и недовольно заметила:

– Это плохо, мой дорогой внук и будущий царь Боспора, что ты, прекрасно владея конем и оружием, довольно слабо держишь в руках перо. Заметь, что упражнение тела укрепляет мышцы, дает нам физическую силу, а упражнение ума делает нас во много раз сильнейшими. Ибо человек господствует в природе не потому, что он сильнее всех зверей, но лишь благодаря своему уму. Упражняй свой ум, Перисад. Изучай логику, учись письму, вникай в мысли таких мудрецов, как Аристотель, что воспитал Александра, читай книги Гомера и Гесиода, упорядочивших наши представления о богах. Гесиод же учит нас понимать хозяйство и возделывание хлебов. Изучай также и все… – она подавила зевок, – все прочие науки…

Перисад неоднократно слышал все это, и ему были скучны эти поучения.

– Если бы мой дядька, воспитатель Зенон, был бы тем Зеноном, что основал учение стоиков, я бы тоже учился у него, как Александр у Аристотеля.

Аргот сощурил глаза и рассмеялся беззвучным смехом. Он взглянул на Зенона. Тот давно уже стоял поодаль и потел, такой же молчаливый и малозаметный, как фигуры сказочных одноглазых и змееногих людей, изображенные на стенах дворца.

Зенон пожал смущенно плечами и, сморщив сизый нос, заметил брюзгливо:

– А за насмешки над учителем ты будешь наказан, Перисад! – И многозначительно постучал о каменный запыленный пол посохом-хворостиной.

При этом искоса бросил взгляд на отечное лицо старухи, желая увидеть, какое впечатление произвели его слова. Строгость входила в перечень главных добродетелей воспитателя и даже ставилась выше его учености.

Камасария не повела и бровью. Она допила лекарство и поставила кубок, измазав край посуды губной краской. Перестав морщиться, сказала:

– Я вижу, почтенный Зенон, что ты вместо наказаний ограничиваешься угрозами и никогда, как мне кажется, не приводишь их в действие. А ты, Перисад, зная слабость своего дядьки, злоупотребляешь ею. Идите оба. На следующей неделе я жду вас и хочу видеть твои успехи в письме и прослушать из твоих уст «Щит Ахилла» на память, без запинки.

Зенон низко поклонился и направился к двери. Перисад подошел к бабушке с уверенным видом любимца. Он был уже совсем юноша, хотя и тонок телом. Царица обняла его за талию своей пухлой рукой и поглядела в улыбающееся лицо.

– Ты меня понял, надеюсь? Повторять не буду. Жду твоих успехов.

– Хорошо, государыня, – жеманно поклонился царевич, – я понял. Но мне скучно. Я каждый день меняю противников в бою на мечах и копьях и не могу найти достойного. После первого удара все бросают оружие и сдаются. Пусть Зенон подыщет мне умелого мечника и не труса!.. Вот тогда, после хорошего боя настоящим оружием, я буду с большим старанием заниматься стилом и чтением.

– Да?.. – Старуха задумалась. – Вообще это хорошо, мой мальчик, что ты любишь ратное дело. Продолжай свои упражнения. В наше суровое время правитель должен быть не звездочетом, а воином. Но знание наук все же обязательно. Иначе все приезжающие из-за моря будут относиться к тебе с тайным пренебрежением и разнесут славу, что царь Боспора больше похож на скифа, чем на просвещенного эллина.

– О государыня, разве я сейчас ничем не отличаюсь от варвара? – с задорной самоуверенностью спросил Перисад, улыбаясь.

Он был очень тщеславен и любил смотреться в зеркала.

– Ты – достойный сын своего царственного отца! Но одного вида недостаточно. В красивой амфоре полагается быть и хорошему вину. Иди, а насчет достойного противника тебе я подумаю.

Оставшись наедине со своим дружком, Камасария обратилась к более будничным делам. Ее лицо стало утомленным и озабоченным.

– Итак, крестьяне голодают?

– Голодают, душа моя. А голодный человек всегда склонен к злому поступку.

– Гм… Неужели ты считаешь возможным бунт?

– Всеобщий бунт – нет. Но в деревнях уже поговаривают о разграблении царских складов. И это возможно.

– Но ведь по всем дорогам разосланы фракийские всадники.

– Верно, на них вся надежда. Но плохо, что фракийцы становятся все более дерзкими. Они сами охотнее грабят население, нежели следят за порядком. За ними тоже нужен надзор.

– А как на границах?

– Появляются ватаги скифских наездников, но не нападают.

– Лучше бы нападали, как это раньше было. Мы оборонились бы.

– О великая, раньше нам сам народ помогал обороняться от скифских набегов. А теперь сатавки степных скифов тайком братьями кличут. А эллинов – врагами.

– О неблагодарные скоты! – Царица подняла вверх свои красивые глаза. – Не эллины ли научили их жить по-человечески? Ведь до прибытия первых поселенцев-эллинов сатавки пахали землю суковатым бревном, привязав его к хвосту лошади. Боронили плетенками из камыша. Отжигали солому от колосьев на кострах. Не знали другой одежды, кроме овечьих шкур, другого ложа, кроме охапки сена. Ели дохлятину, варили ее в деревянных корытах, обернутых сырой кожей. А воду и молоко согревали, бросая в бурдюки раскаленные камни. Они лишь от эллинов узнали правила человеческой жизни и вышли из звериного состояния.

– Ты, душа моя, хорошо знаешь историю нашего царства.

– Это мне сегодня утром рассказывал внук. Они с Зеноном историю проходят, и Перисад хорошо запомнил урок.

– А не говорил он, что времена изменчивы? Сейчас бородатый скифский царь Скилур обосновался в Неаполе, окружил его каменной стеною, хочет стать владыкой всей Тавриды. Он тоже обещает крестьянам справедливость и былую свободу. Он наводнил войсками степи, он требует от нас неслыханной дани, он подсылает тайных людей мутить наших поселян – сатавков.

– Неужели он смеет думать о подчинении Боспора? У нас есть огромная дружина наемников, школы воинов, ополчение городов. Наконец, мы в силах переправить сюда из-за пролива несколько тысяч азиатов – дандариев, сарматов, даже аланов.

– Ох-ох! – вздохнул Аргот. – Наемники стали не те, что в прошлом, школы воинов малолюдны, горожане отвыкли воевать, а азиаты разграбят наши деревни и доведут крестьян до прямого бунта. Тогда сатавки уже без колебаний пойдут навстречу «единоязычному и единоверному» дарю Скилуру и встретят его хлебом и солью.

– Страшные вещи говоришь ты. Но когда-то нам обещал помощь Фарнак Понтийский. В силе ли это обещание ныне?

– Фарнак любил глотать таких, как мы. Он дружил с Римом, а сам коварно замышлял ударить его ножом в спину. Замыслы молодого Митридата еще не ясны.

Они беседовали уже не как сильные мира сего, а просто на правах близких людей. И, как во всех разговорах, сквозила одна мысль – забота об огромном хозяйстве, о доходах, что падают с каждым годом, о сохранении прав на монопольную торговлю с заграницей среди других городов царства.

– Сильно обижаются фанагорийцы, что не позволяем им беспошлинно вывозить товары за море, – вздохнул Аргот.

– Еще бы! – вскипела Камасария. – На то и стольный город, чтобы иметь больше прав на торговлю с иноземными купцами. Да если городам позволить торговать самим – они нас на ветер пустят. Нет, этого допустить нельзя!

– Но ропот городов растет. Всем, даже Танаису, Нимфею, Феодосии, стал Пантикапей поперек горла, наипаче же доходы наши.

– Знаю… Особенно ратует против нас Карзоаз, лохаг фанагорийский. Что же, все они полагают, что расходы на содержание войска и флота, на охрану рубежей, на подавление бунтов, на надзор за рабами будет нести царский дом, а доходы у него будут равными со всеми? Чем же тогда царь боспорский отличается от какого-нибудь Карзоаза? Нет, Аргот, друг мой, если мы дадим Фанагории палец – она откусит нам всю руку!.. Надо написать Пасиону, чтобы он имел в виду Карзоаза, не придется ли нам прижать его по-настоящему. А против Скилура неплохо поднять роксоланов. Пошли-ка, милый, к царю роксоланскому посольство, да с хорошими дарами. Надо прямо указать роксоланским мудрецам на опасность усиления Скилура. А дань Скилуру – посылать, только не всю сразу. Медлить нужно, выиграть время… А по селениям неплохо бы тебе самому проехать и посмотреть, как там идут дела.

– Придется, – с философским видом вздохнул Аргот и, взяв двумя пальцами из вазы заморский плод финик, отправил его в рот, – хотя я и без поездки знаю, что многие села опустели, поля заросли сорняками. Где раньше зрела пшеница – сейчас дикие козлы жуют чертополох. В Пантикапей бредут толпы нищих и бродяг, за рубеж ежедневно уходят оравы молодых парней, соблазненных хитрым варваром Скилуром. А урожаи падают с каждым годом.

Оба помолчали.

– Ну ничего, боги вспомнят о нас, – заметила царица. – Не забыть сегодня принести ночную жертву Асклепию, чтобы он дал нам с тобою долголетие… Да, Перисад просит подобрать ему хорошего парня из рабов – упражняться на мечах. Право, не знаю, кого бы?

Аргот посмотрел в лицо царицы, размышляя, потом улыбнулся, что-то вспомнив.

– Хорошего парня?.. Кажется, я уже нашел его, душа моя. Ты и внук твой будете довольны.

– Да? – оживилась царица, уделявшая много времени и внимания воспитанию царевича. – Сделай милость если так.

– Хорошо.

Аргот ушел, оставив царицу не то в глубоком раздумье, не то в сонливом оцепенении. Камасария быстро старилась, днем ее одолевал сон, а ночью она страдала от бессонницы. Только что выпитый териак действовал явно расслабляюще на тело и мозг. Но боли в костях утихли.

Савмака вызвал к себе начальник школы Фалдарн и, не говоря ни слова, бросил ему новые шаровары, рубаху и хламиду, окрашенную шелухой лука в желтый цвет.

На недоуменный взгляд юноши коротко сказал:

– Иди в баню, переоденься.

Через час Савмак вышел во двор таким щеголем, что товарищи окружили его с веселыми замечаниями и вопросами:

– Ты что этак разоделся, жениться вздумал?

– Не иначе как пошлют тебя в караул на берег послов или их корабли охранять!

Но Савмак, вытирая распаренное лицо рукавом, только улыбался. Он выглядел свежим, красивым парнем. Даже седоусые воспитатели, стоя в стороне с палками, заметили:

– Разъелся малолеток на царских хлебах. Дома-то мякину ел. А теперь входит в цену.

После все видели, как сотник Фалдарн и Савмак, словно равные, прошли через ворота в город.

Воспитанники, как шмели, загудели, обсуждая загадочное событие.

Молодой воин несколько оробел, когда они поднялись на холм к акрополю и, миновав тяжелые ворота, оказались среди белоснежных храмовых колонн и красивых зданий центра Пантикапея, где жил сам царь Боспора.

Они пересекла широкий двор, выстланный четырехугольными плитами, миновали стражу и толпы людей в ярких плащах, чинно, со склоненными головами прошли мимо мраморных изваяний богов и царей прошлого и остановились перед полукруглой галереей из рубчатых колонн с капителями в виде лапчатых листьев.

Все казалось юноше таким необычайным и большим, что он на миг подумал, что попал в сказочное царство, где живут не люди, а всесильные духи, может, даже боги, управляющие людьми. И был неприятно поражен, увидев вдруг очень толстую женщину с растрепанными волосами и оголенными красными коленями. Она несла перед собою огромный таз, наполненный ощипанными и опаленными куриными тушками, издающими соблазнительный запах.

Вот они ступили на белые ступени лестницы, очутились в коридоре с таким высоким потолком, какого Савмак отроду не видывал. Он замер в немом изумлении при виде лихих коней, всадников с мечами и бегущих вепрей, изображенных на стенах коридора. В нишах стояли статуи, совсем как живые. Дубовые двери, покрытые медными пуговками, казались чудесными воротами в столь же необыкновенные не то сокровищницы, не то храмы.

– Пойдем, чего остановился!

Фалдарн толчком в бок вывел своего спутника из оцепенения. Мимо прогрохотали тяжелой обувью латники с сарматскими мечами и дротиками. Все в одинаковых начищенных шлемах. Дальше неподвижно стояли чернолицые стражи с блестящими топорами. Бросались в глаза их горбатые носы и невиданные курчавые бороды. Оба посетителя не пошли туда, где стояли эти заморские люди. Они свернули в боковую дверь и встретили толстого, низкорослого, но спесивого на вид старика с лиловым носом и бледно-серыми дряблыми щеками, напоминающими сырое тесто. В руках он держал раздвоенную хворостину. Он обменялся с Фалдарном приветствием и внимательно посмотрел острыми глазками на юного сатавка.

– Этот? – спросил он.

– Этот, – ответил сотник.

Старик сделал знак стражам, стоящим возле лестницы, те пропустили их. Прошли через большую палату, увешанную по стенам оружием, и направились к полукруглой арке, навстречу странному шуму, крикам и щелканью ударов.

– Ой, ой! – послышались вопли, преисполненные испуга и боли.

– Вот тебе!.. Вот тебе, поганец! – вторил им другой голос, сопровождаемый глухими ударами. – Нет, не уйдешь, собачье мясо! Ты будешь защищаться, или я убью тебя, проклятый раб!.. Р-раз! Р-раз..

Из-под арки, украшенной крылатыми гипсовыми амурами, несущими в руках гирлянды роз, выбежал окровавленный человек. Его глаза готовы были выскочить от ужаса, рот искривился от боли, руки вытянулись вперед, словно он хотел опереться на них при падении.

– Стой! – вскричал высоким голосом старик с лиловым носом.

– Стой! – поддержал его Фалдарн и схватил беглеца за пояс. – Кто ты?

– Кто я?.. Лайонак, раб царский, конюх… Ой!..

– Да, да, – без смущения подтвердил старик, – конюх он, и весьма способен на конях ездить. Седлает царевичу коня и сопровождает его на конных прогулках. А вот драться на мечах – не способен. Очень сердится на него пресветлый царевич.

– Не могу я, – смело возразил конюх, вытирая со лба кровь, – не могу поднять меч на царского сына, хоть меч и деревянный. А царевич велит наносить удары.

Еле заметная усмешка мелькнула в глазах сотника, когда он после этих слов перевел взгляд на Савмака, смотрящего на все с простодушным изумлением.

– Ну, иди к себе на конюшню. Да не забудь, что после того, как солнце пройдет черту зенита, юный Перисад потребует коня. Чтобы не являлся в таком виде!.. И не забудь как следует подтянуть подпругу!

– Слушаю и повинуюсь! – звонко ответил конюх, сверкая карими глазами.

Его открытое лицо с крупным прямым носом производило хорошее впечатление.

Савмак подумал, что конюх был по возрасту едва ли намного моложе его, только ростом меньше и уже в плечах. Но парень выглядел ловким, вертким гимнастом. Можно было поверить, что он хорошо держится в седле.

Лайонак исчез. Все трое вступили под арку и очутились в светлой комнате с двумя окнами. Спиной к вошедшим у окна стоял человек в красных узких штанах. Он наклонился над столом, заваленным пергаментными свитками, вощаными дощечками и книгами, доставал из вазы темно-коричневые ягоды и совал их в рот. Его оттопыренные уши просвечивали на солнце и шевелились, когда он жевал.

Савмак успел заметить, что пол здесь был покрыт пыльной кошмой, тут же валялись деревянный меч и щит, видимо брошенные конюхом. Несколько чучел степных дроф, журавлей и лебедей сразу напомнили деревенскому парню его детство.

– Ты постой здесь, дружок, – обратился старик к Фалдарну, – сейчас у нас будет устный урок, а после царевич сам решит, что делать с этим.

Старик строго взглянул на Савмака. Фалдарн кивнул головой, и они стали у стены в ожидании. Савмак глазел на расписные стены, удивляясь, что птицы изображались похожими на рыб, имели ноги в виде оленьих рогов, яростные звери переплетались в борьбе, их хвосты переходили в длинные виноградные лозы с листьями и гроздьями плодов, разветвленные самым чудесным образом. Потом перевел взгляд на длинную спину высокого парня, жующего ягоды, и догадался, что это, наверное, и есть царский сын. Царевич закончил свое приятное занятие и повернулся навстречу вошедшим. Он приподнимал плечи, несколько втягивал шею и так держал голову, словно хотел заглянуть через забор. Хитон-безрукавка открывал плоскую грудь. Обнаженные руки выглядели длинными, но мускулистыми, как у хорошо тренированного воина. Он скользнул рассеянным взглядом по фигурам новых людей, словно не заметил их.

Дядька-наставник, кряхтя, взобрался на высокое кресло с кожаными подлокотниками, уселся поудобнее и сделал глубокомысленное лицо, подперев снизу губами свой радужный, блестящий нос.

– Итак, мой преславный царевич, – начал он тоном сказочника, – продолжим нашу беседу о разных народах. Как я уже сказал, вернее, это сказано Аристотелем, народы стран холодных мужественны, но слабы умом. Они не умеют сплотиться сами и сплотить вокруг себя другие племена. Южные азиаты, наоборот, обладают живым умом, но боязливы и годятся лишь как рабы своих царей. Эллины же имеют мужественность первых и ум вторых. Они способны создавать сильные государства и владеть прочими, варварскими племенами. Их господство над варварами естественно и освящено бессмертными богами. Аристотель так и говорит. Мудрец Платон благословлял войну против варваров, а Солон разрешал грабить суда иных государств. Так поступали и твои божественные предки, происшедшие от Посейдона и Геракла. Поэтому и эмблема их – дельфин и трезубец…

Молодой Перисад зевнул и начал хрустеть пальцами. Поковырял в зубах и повернул голову к дядьке.

– Сегодня ночью, – сказал он задумчиво, – я видел сон, будто через меня пронеслись вороные лошади с развевающимися гривами. Хрисмологи сказали, что мне следует остерегаться очень ретивых коней, особенно темной масти. Так ли это?

– Гм… – Дядька споткнулся на полуслове и, сощурив глаза, стал думать. Погладил рукой отечные щеки и сказал: – Прерывать речь наставника нехорошо. Но, если ты спрашиваешь меня, я отвечу тебе. Сны, как и другие знамения и приметы, нужно уметь толковать. Хорошие хрисмологи редки в наше время. Ибо истинная суть примет скрыта от поверхностных умов. Я напомню случай из истории Спартокидов. Как известно, царю Евмелу, что царствовал на Боспоре двести лет назад, было предсказано бояться «несущегося дома». Царь поверил и боялся входить в дома, пока его слуги не убеждались в их прочности. А погиб он в карете, что покатилась под обрыв. Лошади испугались чего-то, понесли, а возничие не смогли сдержать их. Евмел хотел выпрыгнуть, но его меч попал в крутящееся колесо, и царь был раздавлен собственным экипажем. Вот тебе и «несущийся дом»!.. Могу еще напомнить о Сатире. Он царствовал раньше Евмела и умер от ранения в мышцу руки, полученного при осаде Феодосии. А ему предсказатели советовали остерегаться мыши. Даже людей с именами, напоминающими этих зверушек, удалял он от себя. Целыми ночами он ходил со светильником в руке в поисках мышиных норок. Рабы замазывали норки глиной. Вот так-то! Знамения и оракулы не говорят ни о чем прямо. Кто имеет ясный разум – тот поймет… А я считаю, что вороные кони – это символ смерти. Они пролетят над тобою, но тебя не коснутся. То есть будешь ты в великой опасности, но избежишь ее.

– Ты хорошо растолковал, Зенон, я верю тебе.

Савмак не все понимал, что говорил старый учитель, но слушал с напряженным вниманием. Продолжая беседу о народах, Зенон интересно рассказал о странном обычае савроматов пропивать своих дочерей, о тибаренах, которые стонут, когда их жены рожают, о бакхириях, что отдают стариков и больных на съедение собакам.

– Разные народы имеют и неодинаковые обычаи, – продолжал старик. – Сираки сами выбирают себе царей. Они отдают царский венец тому, кто выше всех ростом и имеет самую большую голову. В простоте своей они считают, что самый высокий и большеголовый – сильнее и умнее всех. А вот моссины держат своих царей в башнях, и если ими недовольны, то и убивают их…

Еще Савмак узнал о свирепых морских пиратах ахеях, о том, как синды бросают в могилу умершего столько рыб, сколько тот убил врагов, о галатах, храбрых, пока сыты, и не способных к войне, едва почувствуют голод…

Это было так интересно, что молодой воин забыл, где он находится, и сидел с разинутым ртом, пока его не толкнул в бок Фалдарн.

– Не зевай, царевич смотрит на тебя и смеется.

По указанию Зенона и Фалдарна оба юноши облачились в кожаные доспехи и взяли деревянные мечи. Дядька расставил их в позиции, одного против другого, и холодно бросил Савмаку:

– Защищайся!

Перисад с насмешливым любопытством оглядел нового противника и вдруг смешно приподнял брови, наморщил нос и оскалил неровные белые зубы. Савмак не мог не рассмеяться при виде такой гримасы. Ему показалось, что в этот момент благообразный царский сын удивительно напоминал молодую собаку, скалящую зубы. «Зачем он так делает?» – подумал Савмак и подавил усмешку, уловив предостерегающие жесты Фалдарна. И одновременно с этим вспомнил, что уже видел этого стройного юношу на ристалище у священного дуба, только тогда он был меньше ростом и тоньше.

Царевич заметил непринужденность нового фехтовальщика, а улыбка последнего вызвала у него раздражение.

– Нападай! – приказал дядька, махнув хворостиной.

Перисад подался вперед, размахнулся и ударил мечом по подставленному щиту.

– Так… – неопределенно протянул Зенон и переглянулся с Фалдарном.

Неясно, что означало это замечание.

Царский сын начал наносить беспорядочные удары крест-накрест, но сильный и ловкий ученик военное школы без труда отразил его атаку. Он сразу заметил, что царевич владеет оружием слабо, удары наносит нерасчетливо, хотя вкладывает в это немало горячности и какой-то показной размашки. Фалдарн стоял в стороне и буквально ел глазами Савмака. Он старался жестами растолковать ему, чтобы он поддался царевичу, дал последнему возможность выбить из рук его меч. Но, стараясь сдерживаться, молодой воин уже почувствовал прилив горячности, ему хотелось перейти в наступление и разом одолеть своего разряженного белолицего противника. Он порывался использовать промахи царевича, но сотник грозил пальцем, охлаждая его неуместный пыл. Все же Савмак играючи отбил все наскоки Перисада.

– Это скучно! – в раздражении вскричал царевич, опуская меч. – Он отражает неплохо, но сам не нападает. Так не дерутся!

Савмак вспыхнул и оглянулся на сотника. Тот подошел и поклонился царевичу.

– Не освоился еще. Он может и нападать. А ну! – И, снизив голос, прожужжал на ухо своему воспитаннику: – Не вздумай показать свою сумасшедшую натуру! Это тебе не двор школы, живо угодишь в яму!

– Нападай и ты, – проскрипел Зенон, – старайся ударить по щиту и наплечнику!

Савмак кивнул головой в знак понимания. Они вновь стали на исходные позиции и скрестили мечи. Но горячий сатавк не рассчитал. Он слишком ретиво начал наседать на противника и ударил его по щиту. Тот попробовал отскочить, но, получив еще одну крепкую отметку по наплечнику, ойкнул и побледнел, выпустил оружие из рук. Дядька, а за ним и Фалдарн бурей налетели на незадачливого рубаку. Зенон стал хлестать его хворостиной, Фалдарн отнял меч и держал его сзади за руки, страшно вращая глазами.

– Ты, сын суки, – вскричал вне себя Зенон, – знаешь ли, на кого меч поднимаешь?!

– Разве этому я учил тебя в школе? – задыхался сотник, не отдавая отчета, что он, собственно, хочет сказать.