Скучающий царь, которому страшно надоело сидеть в кресле под дубом, когда солнце находит промежутки в листве и пронзает тень жгучими лучами, давно уже исходил потом и томился мучительной жаждой. Пить, пить!.. Он ушел бы сейчас же в шатер, но предполагались заключительные скачки лучших юношей страны, а в их числе – его сына. А потом – забег на большое расстояние более сотни крестьянских юношей, которые уже изготовились на дальнем конце поля и ждали сигнала, сверкая молодыми глазами и горя желанием отличиться на виду у всего народа, царя и царицы.

Под грохот рукоплесканий и звуки музыки помчались вперед на лихих конях представители золотой молодежи Боспора. Они выглядели очень красиво. Их плащи развевались, сверкали самоцветами наборные узды, лошади едва касались земли стройными ногами.

– Посмотри, сын мой, – не выдержала Камасария, обращаясь к Перисаду, – эти скачки могли бы сделать честь ристалищу самого Александра.

– Да, да, – без особого подъема отозвался царь, кивая головой.

Камасария сдержала гримасу досады.

Ее безвольный царствующий ныне сын был слаб духом и страдал телесной немощью. На его белом, как у женщины, лице ярко выделялся словно искусственный румянец. Он облизывал запекшиеся от зноя губы и поглядывал искоса то на мать, то на блестящие ряды знати, старался подавлять зевки. Вялый выродившийся потомок когда-то сильного рода Спартокидов, неутомимых воинов и жестоких властителей Боспора.

Камасария с болью в душе видела, что род северопонтийских владык угасает, и с мучительным вопросом и надеждой взирала на внука, тоже Перисада, еще подростка. Каков будет он?..

Новый взрыв криков и хлопанья рук означал, что всадники закончили свой бег. Вот и наследник в сопровождении дядек и друзей идет гордой походкой. Он еще по-мальчишески тонок, но уже умеет носить в обтяжку замшевые шаровары, голубой с золотом кафтан и огненный плащ-хламиду с драгоценной застежкой из лазурного камня. Подросток, готовый стать юношей, только что спрыгнул со своего скакуна, на котором обогнал всех участников забега. Его щеки раскраснелись, глаза сверкали молодым задором.

– О, – с нежностью произнесла Камасария, – настоящий юный Аполлон!

– О-о! – как многоголосое эхо, раздались вокруг восхищенные восклицания и одобрительные вздохи.

Придворные смотрели, однако, больше на Камасарию, чем на юного царевича. Полная чувств царица-бабка не отрывала увлажненных глаз от любимца. Лицо ее стало мягче и проще, даже строгие морщинки на лбу разгладились.

Царевич выглядел очень хорошо, хотя внешностью напоминал своего болезненного отца. То же тонкое, красивое лицо, но с более костистым носом и одухотворенными глазами, в блеске которых можно было прочесть мальчишеское тщеславие, рано осознанное превосходство, даже надменность в обращении с нижестоящими и то кипение молодых сил, которого никогда не было у его вялого, безвольного отца.

Юный Перисад – не просто сердечная слабость царицы, но и ее надежда. Она разгадала в молодом Спартокиде несомненный ум, страстное стремление быть всюду первым и лучшим, артистическое поведение перед людьми, властность и любовь к оружию. «Все это царственные черты наших предков! – с гордостью говорила она приближенным. – О, Перисад Пятый сумеет воскресить дела и обычаи своих великих дедов!» – «Настоящий Спарток в юные годы, как его описывают летописи!» – вторили ей льстецы, зная, что это сравнение наиболее приятно тщеславной старухе. Как-никак Спарток после смерти был провозглашен богом. «Да, да, – соглашалась растроганная Камасария, – он одновременно и Аполлон и Геракл! Вот она, кровь, полученная от богов! Да будут они вечными его покровителями!» После чего следовали жертвы и моления упомянутым богам.

Сейчас она встретила царственного внука с благосклонной улыбкой.

– Ты мчался, как Пегас! За это заслужил первую награду, как победитель. Золотой венок украсит твою голову в конце праздника. Ты на коне выглядишь непобедимым центавром!

Царевич преклонил колено перед бабушкой и приложился губами к ее надушенной руке. Определение царицы мгновенно разнеслось по всему полю. Он признан лучшим всадником в этом году и завоевал золотой венок. А ведь это его первое участие в настоящих скачках.

Победитель горделиво оглядел улыбающихся придворных, его переполняла радость, внутреннее торжество. Он – первый!

И тут молодой Перисад сморщил нос, как бы оскалился. Некрасивая, дурная привычка, от которой он не мог избавиться до смерти. Откуда он взял эту гримасу, бабушка недоумевала, не однажды делая внуку замечание не морщить нос. Он давал слово следить за собою, но гримаса сама появлялась на его лице. Смущенные царедворцы сделали вид, что ничего не заметили, но уловили странный звук. Это Камасария досадливо зашипела, как гусыня. Гримаса на лице наследника, да еще такая некрасивая, действительно дело досадное.

Но царевич уже оправился и как ни в чем не бывало разговаривал с отцом, почтительно склонив голову. Из-под кокетливой шапочки выбивались локоны, завитые искусным цирюльником с помощью яичного белка.

– Стань позади отца, – тихо приказала ему старуха, – и смотри в сторону поля. Сейчас начнется марафонский бег крестьянских юношей.

– Фи! – сморщился царевич. – Они будут бежать в своих холщовых рубахах. Варварское зрелище.

– Тсс… – строго остановила его бабка, – ты должен привыкать к виду и обычаям всех народов и племен, собранных твоими царственными предками под своей десницей.

Царевич подчинился. Старший Перисад усмехнулся в ответ на замечание сына. Он был вполне согласен, что нечего любоваться состязаниями деревенских парней. Он только что выпил огромную чашу кисловато-сладкого кавказского вина и сейчас испытывал приятное расслабление во всем теле и почти непреодолимое желание закрыть глаза и уснуть.

Полтораста юношей-сатавков, одетых по случаю праздника в белые домотканые рубахи, умытых и расчесанных, горели нетерпением бежать и ждали сигнала.

Односельчане, еле сдерживаемые цепью царских воинов, весело перекликаются с бегунами, подзадоривают их, ободряют.

– Эй, Паток! – кричит бородатый крестьянин, – Если отстанешь от других – все село наше обидишь! Будь первым и без царева подарка домой не возвращайся!

Рослый Паток кивает головой и смеется в знак своей готовности быть первым.

Каждому хочется перегнать всех и получить подарок из рук самого царя или царицы или быть увенчанным венком из листьев священного дуба.

За цепью воинов волнуется и шумит море люда. Все рады празднику, что так приятно нарушил однообразие трудовых деревенских будней. Крестьяне, особенно молодые, с увлечением участвуют в массовых хороводах, поют песни, танцуют, забывая в эти дни о нищете своей жизни. На целый год хватит разговоров о празднике, а победители в состязаниях будут героями до следующего сбора плодов.

В отдалении беспорядочным табором стоят бесчисленные повозки. Быки и лошади жуют сено. Слуги комархов, рабы и те, кто не получил права участвовать в праздновании, следят за скотом, варят на дымных кизячных кострах кашу для односельчан, которые с веселыми разговорами сядут в кружок для вечерней трапезы и по знаку строгого комарха опустят ложки в горячую снедь.

Среди конюхов и кашеваров находится и нескладный парень с зеленоватыми глазами, что с детским любопытством стараются охватить все беспредельное поле, пестрое от нарядов тысячной толпы, рассмотреть где-то далеко, возле дуба, нечто сверкающее, расцвеченное красными маками и голубыми васильками. Разноцветные хоругви отсюда кажутся пламенем костров, раздуваемых ветром.

Там царь! Царица! Необыкновенные люди, а может, и не люди, а боги. Дед рассказывал про них не всегда хорошее. Но и боги ведь не всегда добры к людям, насылают град и молнией зажигают дома и стоги сена. Но им кланяются, их умоляют, приносят им жертвы. Цари – тоже земные боги. О, посмотреть бы на них!

Парень давно уже пересек бы поле, протолкался через толпу и хоть одним глазом взглянул на диковинных людей-богов в необыкновенных одеждах, но комарх, уходя, наказал строго-настрого не отлучаться от повозки, пока он ходит с толпой односельчан. Счастливцы, они приехали сюда не лошадей кормить, но веселиться и танцевать вместе со всеми. В большинстве это дети более состоятельных крестьян. Отцы их делают старшине подарки и могут одеть прилично своих детей.

Парень вздыхает и гладит по шее равнодушного мерина. Тот глядит на него умными глазами, не переставая жевать.

– Все веселые, им хорошо, – говорит он коню, – только мы с тобою привязаны к телеге.

Кто-то смеется сзади. Парень быстро оборачивается. Это подошел от соседнего воза бородатый раб. Он держит в руке длинную ложку. К бороде пристала пшенная каша. С трудом произнося скифские слова, он говорит:

– Иди, паренек, посмотри, как побегут наши молодцы. Я постерегу твоих коней.

– А ты, – изумленно спрашивает парень, – разве не хотел бы посмотреть?

– Я?.. – Бородатый раб смеется беззвучно. – Я – нет! Мои праздники далеко. Там, – он указал черным пальцем на север. – Там живет мой народ. Он тоже поклоняется богу урожая и называет его Дающим богом. А меня зовут Саклаб. Не бойся за коней, я раб своего хозяина и никуда не уйду отсюда!

– Хорошо, посмотри за конями, подбрось им сена. Я скоро вернусь. Только взгляну, как наши деревенские побегут.

– Ладно, ладно.

Обрадованный, парень сломя голову кинулся к тому месту, где толпа была особенно густа и за нею белели рубашки бегунов. Он начал расталкивать людей, которые отвечали ему сердитыми окриками, а то и толчками.

– Куда лезет этот грязный раб?

– Уж не хочет ли он бежать взапуски вместе с другими?

Послышался смех. Но вот и бегуны. Они заранее потеют и нетерпеливо топчутся на желтой траве.

– Говорят, лучший получит нынче особенный подарок. Счастлив тот, у кого крепкие ноги, его заметит царь и наградит. Эх, бегали и мы когда-то!

Парень слышит – и ушам не верит. Царь наградит того, кто лучше бегает! Может ли быть такое? За то, что он любит бегать по степи, подражая диким коням, его всегда ругали, насмехались над ним. А царь награждает лучшего бегуна. Дивно, не верится как-то.

Он оказался за спиной кряжистого воина в войлочном колпаке и кожаной рубахе с пришитыми к ней костяными пластинками.

– А правда, что царь дает подарок тому, кто бегает хорошо?

Воин, услыхав такой вопрос, не спеша оборачивается, желая увидеть того, кто его задал. Взглянув на бурую шапку волос и серую дерюгу, усмехается.

– Ты что, из-под земли вылез?.. Можно и тебя наградить, как самого грязного!.. Палками по заду!.. А?

– Лучшего бегуна венчают дубовым венком и дают ему новую рубаху или шапку, – поясняет кто-то сзади.

– Сам царь?

– Сам царь, да живет он вечно!

«Вот откуда берутся новые-то рубахи!» – догадывается ошеломленный паренек, и острая мысль как огонь обжигает его. А что, если и ему побежать вместе со всеми?..

– А ну, посторонись! – слышится властный голос.

Воины пятятся и широкими спинами теснят народ. Кто-то больно наступил на босую ногу, но парень не заметил этого.

Подбегает царский скороход с зеленой веткой в руке. Становится сбоку от сгорающих в азарте бегунов и поднимает руку.

– Пошел! – кричит он, взмахивая зеленой веткой. Толпа как один человек повторила:

– Пошел!

Едкая пыль заволокла все. Словно табун годовалых жеребят, загремела ногами молодежь. Казалось, градом хлестнуло по земле. Лица бегунов, искаженные напряжением, мелькнули в пыли. Еще миг – и на месте быстроногих юношей осталась лишь оседающая пыль. Вся масса зрителей ухнула одновременно, тысячи шапок взметнулись к небу, воинов сразу потеснили, их цепь изломалась, люди в исступлении кричали, махали руками вслед своим сынам и братьям, которые вихрем удалялись от них с мягким топотом босых ног.

Одновременно с началом бега произошло нечто странное. Прорвав цепь воинов, на беговую дорожку выскочил несуразный, невообразимо грязный, взлохмаченный парень. Он пригнул голову к груди и каким-то галопирующим, лошадиным скоком устремился вслед за группой соревнующихся.

– Стой!.. Держи его!..

Воины кинулись было за нарушителем порядка, но того можно было бы догнать разве верховому. Он уже настиг бегунов и вмешался в их толпу. Крики изумления сменились недоуменными вопросами и оглушительным смехом. Никто не знал странного смельчака. Было высказано предположение, что это тот юродивый, который бродит по селам. Другие решили, что он просто пьян, а следовательно, скоро выдохнется и попадет в руки стражи.

– Кому будет сегодня пшенная каша, а этому – дубовая!..

Царь задремал и не мог видеть, что бегуны сильно растянулись. Вот они поворачивают влево, скрываются за курганом, выныривают с другой его стороны и теперь по правой обочине поля начинают приближаться к дубу. Первые, кто добежит до заветной черты, будут награждены и получат право участвовать в заключительном шествии вокруг дуба с венками на головах.

Гомон и крики народа усиливаются. Все зрители возбуждены. Крестьяне с волнением следят за стремительным бегом своих сынов. Но юноши не одинаково резвы и выносливы. Вперед вырвались самые быстроногие. Они обливаются потом, белые рубахи расстегнуты, щеки пылают. Никто не хочет отстать от других, движение ускоряется, кажется, что юноши уже не бегут, а летят, подхваченные степным ветром. Один начинает отставать, другой, третий… Остальные решили отдать все силы за право надеть на голову венок из листьев священного дерева. Задор их передается всему народу. Даже эллинские богачи и знатные пантикапейцы размахивают руками и кричат в исступлении.

Но что это?!..

Среди шума и криков толпы слышатся возгласы удивления и смех. Из кучки передовых выделяется и выходит вперед один, он бежит со своеобразным размашистым подскоком, склонив голову на грудь. Многие ахнули. Все юноши были подобраны заранее, их перед этим вымыли в бане и привели в такой вид, который не оскорблял бы взоров царственных особ. И вдруг в числе первых мчится неизвестный оборванец, всклокоченный и немытый. Его ноги, длинные, с совершенно черными ступнями, почти не касаются земли. Склонив упрямо голову, не замечая никого, он уже обогнал всех и, как степной конь, летит вперед, не проявляя и намека на усталость. Наоборот, при подходе к конечной черте, он вдруг показал такую прыть, что пораженная толпа наградила его раскатистым криком, разнесшимся на всю степь.

– Кто это? – встревоженно спрашивают друг друга разряженные горожане.

Для них смелый бегун показался настоящим троглодитом с берегов гнилого озера Бук.

Камасария удивленно вскинула подчерненные брови, сообразив, что на ристалище допущен недосмотр. Но и она была далеко не чужда спортивному азарту. Половина крови в ее жилах была эллинской. И, увидев ту легкость, с которой «дикий» бегун обошел всех и вот уже готов был коснуться ногой заветного предела, не могла не улыбнуться одобрительно. Это заметили окружающие, и гомон восхищения раздался за ее спиною.

Но распорядители соревнований все поняли по-своему. Они уже ждали злосчастного победителя и, как только он пересек конечную черту и, описав дугу, хотел шмыгнуть в толпу, схватили его за руки.

– Кто ты такой, бродяга? – вне себя вскричал дворцовый сотник, наблюдавший за порядком на поле. – Откуда ты и кто разрешил тебе бежать вместе с другими?

Подбежали вооруженные люди. Проклятия посыпались дождем вместе с тумаками на голову победителя. Было ясно, что оборвыш не из числа подготовленных к соревнованиям «приличных» юношей. Он выглядит дикарем, и следовало разобраться, с какой целью и кто подсунул его на глаза высочайшим особам и заморским гостям.

– Это бунт! – ворочал глазами царский сотник. – Это самовольство! Я с тебя шкуру спущу!.. Я…

– Да подожди ты, друг, – спокойно вступился другой сотник, – надо узнать, что скажет царица. Ведь она же видела это и непременно что-то решит.

– Знаю я это решение, Фалдарн. Нарушителя порядка и бунтаря – в железный ошейник и в каменоломни! А нам с тобою – нагоняй!

Но Камасария решила иначе. Подумав, приказала привести к ней победителя в беге.

– Ой, горе мне, – негромко, но с отчаянием в голосе жаловался толстый мужчина, щуря больные, воспаленные глаза, – ведь я же старшина селения, а этот балбес – мой подопечный. Не быть мне теперь комархом. Ладно, если посадят на цепь, а то забьют насмерть палками…