– Огни слева! – закричал проревс.

Это известие мгновенно облетело всех. Не узнали о нем лишь пленники, запертые в своем тесном помещении. На палубу вышли триерарх с помощниками, а за ними купцы. Последние с опаской хватались за канаты, боясь очутиться за бортом. Ледяные волны уже окатывали нижнюю палубу. Гребцы получили возможность принять душ. Несчастные кандальники промокли в своих лохмотьях и жались друг к другу, стуча зубами. После дневного зноя казалось удивительным, что ветер нагнал откуда-то с севера столько холода.

Луна уже не светила. Небо почернело, как сажа, и тьма опустилась на море. Только заляпанный морской пеной, мокрый от соленых брызг сигнальный фонарь желтым пятном плясал среди мрака. Он болтался на конце реи, бросал тусклые отсветы на палубу и на кучку людей, боязливо лепившихся около рубок.

– Ну! – весело и нарочито громко крикнул триерарх кибернету. – Вот и огни Херсонеса! Море шалит, ветер свежий. Но разве это буря? Эй, держи курс на огни!..

– Что-то эти огни мне не нравятся… – пробурчал келевст.

– Не нравятся? Почему же?

– Потому что они тухнут и загораются вновь. Так не горят огни гаваней.

– Это понятно. Ветер застилает глаза, вот и все!

Корабль стал поворачивать влево. Огни теперь стали видны впереди.

Греки поздравляли друг друга с благополучным прибытием.

Только Орик смотрел вперед со странным чувством недоумения. Наконец он что-то понял и вздрогнул от охватившего его волнения. Хватаясь за край борта, херсонесец торопливо пробрался поближе к триерарху.

– Это не Херсонес, – вне себя крикнул он, – это огни какого-то лагеря на берегу, по-видимому скифского!.. Здесь нет никакого порта!.. Если мы не свернем немедленно на старый курс, судно налетит на береговые скалы!..

– Я же говорил, – зловеще пробубнил под нос Аристид.

Поднялась суматоха. Кибернет с проклятием кричал что-то рулевому. Триерарх требовал немедленно погасить сигнальные огонь.

– Но залив где-то близко, – пытался разъяснить Орик, – этот лагерь расположен на северной стороне залива…

Перепуганные купцы забились в свое помещение и шептали молитвы побелевшими от страха губами.

Буря налетела страшная, как черная смерть. Ослепительно сверкнула молния, загрохотал гром. Снасти корабля натянулись и запели, как струны эоловой арфы. Ветхие паруса некому было убрать. Они были изорваны в клочья. Кибернет и матросы не могли ничего предпринять. Их ослепил ветер, в лицо хлестала колючая ледяная каша. Крупные градины забарабанили по палубе. Судно завертелось и заплясало на волнах наподобие пустой амфоры из-под вина, выброшенной за борт. Управление сразу было потеряно. Огни скифских костров оказались сзади, потом справа, наконец провалились куда-то в бездну. Теперь никто не мог указать, где север, где юг, где Херсонес. Ветер с дождем и градом ударил, как бичом, по бокам и палубе злосчастного корабля. Страшные волны валились на «Евпаторию» откуда-то сверху.

– Нас, видимо, с большой быстротой уносит на юг! – прокричал Фаномах триерарху.

Тот ничего не ответил и спрятался в рубку.

– Он никогда не был настоящим моряком! – с холодным бешенством прорычал кибернет, кутаясь в плащ и пытаясь удержаться на месте. Несколько раз его сбивало с ног волной, он хватался руками за обледеневшие снасти, чтобы не быть проглоченным страшной пучиной.

С треском сломалась мачта и повисла на снастях. «Евпатория» совсем легла на левый борт.

– Руби канаты! – крикнул Фаномах, но его никто не услышал, на палубе никого не было. Матросы попрятались кто куда. Страшно выли и бились, гремя цепями, гребцы. Их заливало водою. Цепляясь за случайные упоры, кибернет пробрался в рубку к купцам, рассчитывая обогреться. Он совсем окоченел от холода и промок до нитки.

– Погибаем!.. – ревели купцы в непобедимом страхе.

Келевст оказался здесь. Перед приходом Фаномаха, он что-то говорил, его правая рука продолжала делать жесты, подкрепляющие речь, но выражение его лица угадать было трудно. Лампа качалась под потолком и давала больше копоти и вони, чем света. Фаномах потер озябшие руки, сбросил мокрый плащ и без церемонии стащил другой с плеч одного из греков.

– Этот будет посуше. Я совсем застыл.

Увидев амфору с вином, взял ее и стал пить через горлышко.

– Среди нас, – громко провозгласил келевст, видимо продолжая ранее начатый разговор, – есть кто-то с нечистой совестью… Кто-то не прошел очищения перед плаванием… Боги гневаются!

– Может, боги гневаются за то, что на корабле находятся нечестивцы скифы? – высказал предположение Автократ.

Его охотно поддержали.

– Правильно, – отозвался кто-то, – это они прогневили богов. Не зря старый скиф плевал в море. Он и накликал на нас несчастие.

– Он колдун, не иначе!

– А потом – их царь нарушил клятву мира, данную им Диофанту… Вот боги и наказывают их за клятвопреступление.

– О великий Зевс! А мы-то, невинные и честные люди, за что страдаем?

– Всем известно, что скифы не имеют совести, не соблюдают законов, родятся в грехе и живут в преступлении. Мы же не должны были пускать их на корабль. Этим-то мы разгневали богов! Посейдон не переносит варваров!

– Но почему тогда многие варварские племена хорошие мореходы? – с наивным удивлением спросил Никодим. – Кроме того, на каждом корабле есть варвары-гребцы, варвары-матросы, слуги… И на нашем тоже.

– Варварским мореходам помогают их боги, возможно, они делятся добычей и прибылью с Посейдоном, – наставительно ответил Аристид, – что же касается варваров-рабов, то эллинские боги терпят их за то, что они приносят пользу нам… Раб, собственно, уже не варвар, он – вещь, принадлежащая эллину, его имущество, а потому находится под покровительством олимпийцев и местных городских богов, их и Посейдон терпит… А на нашем корабле настоящие свободные скифы!

– Тогда надо их сейчас же продать в рабство!

– Нет, – возразил Орик, – они схвачены как враги Херсонеса, и только мой полис может продать их, обменять или оставить в городе!

– Выбросим скифов за борт, и Посейдон успокоится!

– В пучину проклятых варваров!

Все закричали разом, но никто не рискнул выйти из рубки, чтобы привести угрозу в действие. Каюта вставала на дыбы, и гераклеоты с воем валились в кучу. Волны с гулким грохотом и ревом катились через палубу. Что-то зловеще трещало под ногами, что-то падало на палубные доски и катилось по ним. Дверь рубки внезапно открылась, целый водопад холодных брызг и еще более холодного ветра окатил греков, охладил их пыл. Дверь кое-как захлопнули. Обезумевшие от ужаса торговцы истошными голосами стали требовать смерти скифов.

– Нет! – старался перекричать всех Орик. – Выбросить за борт скифского князя я не позволю! Я не могу допустить, чтобы мой полис потерял возможность получить за него богатый выкуп! Выкупные суммы священны! Выбрасывая в море скифа, мы выбрасываем и священные деньги! Дева-Покровительница не простила бы этого!

– Зато мы умилостивим Посейдона! Сейчас мы зависим не от Девы, а от него!

– Не один Посейдон нуждается в жертвах! И не от него одного зависит наше спасение! Не забывайте других богов, начиная с самого Зевса! К тому же Посейдон уже получил кое-что!

– Тогда выбросим слуг князя!

– Это другое дело, хотя и они чего-то стоят.

Кибернет презрительно повел бровями.

– Что ж, – сказал он громко, – идите и сбросьте их в море. Но не знаю, пройдете ли вы туда, – палуба покрылась льдом, ветер так силен, что сметет вас самих за борт… А потом – не забудьте взять мечи, головорезы будут защищаться!

Никто не тронулся с места. Каждому стало не по себе при мысли оказаться сначала на палубе, рядом с взбесившейся бездной, а потом столкнуться с глазу на глаз с воинственными варварами.

– Видно, придется вам поискать грешника между собою, – заключил Фаномах.

– Да-да, – подхватил келевст, – кайтесь в грехах своих. Покаяние смягчает гнев богов и смиряет стихии.

Перепуганные купцы заголосили, перебивая один другого:

– Я должен жертву Асклепию за исцеление жены от недуга. Я отдам ему трех петухов по возвращении!

– Я продал в рабство сироту, которую должен был воспитать. Ее отец был моим другом, он погиб, сражаясь с галатами, – мрачно прохрипел Гигиенонт.

– Я обманывал полис! – кричал кто-то дрожащим высоким тенором. – Я собирал базарный налог и половину денег клал в карман! На эти деньги я купил товары, что везу в Херсонес!

– А я снабжал пиратов продовольствием, сбывал награбленное ими и сообщал им об отплытии кораблей с цепным грузом!

– А я укрываю ночных воров!.. Я подкупал не один раз оракула, и тот давал предсказания в мою пользу!.. На моем содержании живут двое доносчиков-сикофантов, я натравляю их на своих конкурентов!..

– Я, – продолжал Гигиенонт, – был жрецом Посейдона и вместо того, чтобы бросать в море амфоры с жертвенными деньгами, наполнял их песком, а деньги брал себе!

Осторожный Автократ отвернулся от всех к стене и, уставившись в угол, прикрыл рот ладонями, чтобы нельзя было со стороны слышать его бормотание.

– Я служу Риму, – каялся он, озираясь, – сообщаю римлянам все, что узнаю о делах Гераклеи и о войсках Митридата… Я нарушил клятву о соблюдении тайны полиса, получив взамен деньги… Но о боги! Я не могу сказать об этом вслух, ибо римлянам я тоже клялся в соблюдении тайны!

Повернувшись лицом ко всем присутствующим, он пронзительно закричал:

– Грешен я!.. Грешнее всех! Я клялся Зевсом еврею трапезиту, что отдам ему долг, но до сих пор медлю возвратить ему пятьдесят александрийских статеров! О, горе мне! Ведь еврей дал мне деньги без расписки, под клятву Зевсу! Грешный я, грешный!

Неожиданно поднялся Мениск. Его лицо было перекошено волнением. Он ударил себя в грудь кулаком.

– Позор мне, я везу в Херсонес дрянное синопское вино, перелитое в старые хиосские амфоры, опечатанные поддельными печатями! И вино… не цельное!..

Орик, сидевший в мрачном молчании, поднял голову и внимательно поглядел на виноторговца. Трудно передать, сколько презрения отразило его лицо при этом. Мениск продолжал с жалобными интонациями:

– Полис велит пить вино разбавленным, а я пью его цельным! Это грех. Но, боги, кто делает иначе?.. Полис жестоко наказывает тех, кто продает вино разбавленным, я же и этого закона не исполняю. Знаю, что это грех, но его делают многие. Почему же именно я должен погибнуть?

В те времена законы полиса были священны, а все публичные постановления совета и народа считались божественными. Нарушения их рассматривались одновременно как преступления и как великий грех. Понятие о морали также укладывалось в эту схему. Можно было делать все, что угодно, лишь бы дела эти не были прямо или косвенно направлены против законов полиса. Прегрешения Мениска по части виноторговли были предосудительны, поскольку совершались в стенах своего города-государства. Обман за пределами полиса, да еще в торговых сделках с варварами, считался не проступком, а ловкостью, достойной одобрения. Почему же каялся Мениск, везя в Тавриду дрянное вино под видом хиосского?.. Ответ на этот вопрос можно найти опять-таки в родственных отношениях метрополии с колонией, Гераклеи с Херсонесом, законы которых строго воспрещали всякое надувательство и нечестность во взаимной торговле.

Кибернет почувствовал, что согрелся, поднялся на ноги с пола. Удерживаясь за стены, окинул насмешливым взором жалкую компанию кающихся мошенников и, прежде чем выйти, подумал: «Оказывается, я здесь далеко не самый грешный! Не удивительно, что корабль гибнет, не выдерживая груза всех этих преступлений!»

На палубе его опять ослепили ветер и потоки холодных брызг. Он стал осторожно пробираться к рубке триерарха. Было крайне трудно удержаться на скользкой палубе, она уходила из-под ног и ежесекундно обмывалась волнами, ударявшими кибернета по ногам с необыкновенной силой… Еще один шаг!.. Но подошвы сапог скользнули по ледяной корке, и человек покатился в страшную бездну. В последнее мгновение он ухватился за кольцо, ввернутое в палубу. Ноги повисли в пустоте. Фаномах без толку болтал ими, но подтянуться на руках и встать хотя бы на колени не мог… Соленая влага заливала лицо, попадала в рот, в горло. Морская соль вызывала кашель, перехватывала дыхание.

Фаномах чувствовал, что вот-вот выпустит кольцо из онемевших рук и скатится за борт в бушующую воду.

– Ого!.. Го-го!.. – хрипло закричал он, стараясь перекричать шум бури.

Купцы, услышав чье-то завывание, и не подумали выглянуть из своего убежища. Келевст узнал голос собрата, но втянул голову в плечи и притворился спящим.

– Ого-о-о-о! – слышался жуткий призыв о помощи.

Кибернет с ужасом смотрел в ревущую тьму. Тысячи картин из прожитой жизни промелькнули перед ним со страшной быстротой.

Кто-то показался в дверях передней рубки. Желтая полоса света лизнула мокрую палубу. Триерарх высунулся до половины из двери, еле удерживаясь на ногах.

«Он пьян», – мелькнуло в голове у Фаномаха. Он вновь закричал изо всех сил, но триерарх не обратил внимания на призывы своего помощника. Возможно, они показались ему воем бури. Хватаясь за косяки двери, триерарх сам стал взывать пьяным голосом навстречу ветру:

– Именем всех богов, богинь и гениев! Объявляю, что отныне я Ахилл, а мой кибернет – Патрокл!.. Смирись, стихия!..

Это был не просто пьяный бред, но магическое перевоплощение, рассчитанное на привлечение милости и участия богов и тех гениев счастья и успеха, которые когда-то служили названным героям.

Несчастный кибернет сделал последнее усилие, стараясь подтянуться за кольцо и упереться коленями в скользкую палубу, но обессилел настолько, что понял всю безнадежность своего положения.

Огромная волна ударила в борт корабля. В задней рубке послышались вопли и причитания. Новообращенный Ахилл не удержался на ногах и вылетел из каюты на покатую палубу. Он покатился прямо на кибернета. Кольцо звякнуло, отпущенное ослабевшей рукой. Пьяный триерарх вместе с помощником исчезли во тьме. Палуба опустела. Дверца каюты продолжала хлопать, мигая желтым огнем.

Теперь «Евпаторию» стало крутить с быстротою волчка. Гераклеоты решили, что началось погружение в холод пучины. Они с воплями катались по полу каюты, цепляясь за что попало, обдирая руки, ломая ногти. Некоторые совсем обезумели.

– Лучше было попасть к скифам!

– Раб носильщик в порту счастливее нас!

– Вот он, Черный Понт, о боги!..

Постепенно крики стали стихать. Все погрузилось в небытие. Только буря продолжала реветь. Вздымались волны. Корабль трещал по всем швам, готовый развалиться. Тем более странно звучали в шуме стихии иные звуки, прорывавшиеся откуда-то из недр судна. Это были звуки песни, которую затянули четыре пленника в тесной каюте. Они не боялись страшного моря и продолжали свой пир в плавучем гробу, над бездонными глубинами Черного Понта. Каяться в грехах они не собирались.

Глава вторая.

Тавры