IV

Ликование и крики в порту означали, что приближающаяся флотилия замечена. Навстречу ей вышли сторожевые суда. На передовом судне находился Неоптолем. Он встретил царевича первый, перешел к нему на корабль и доложил, что в городе порядок, все спокойно, высадка может быть произведена в безопасности.

И когда наконец корабли вошли в гавань и приблизились к причалу, все увидели невысокого человека с большим армянским носом, одетого в пурпурный плащ, накинутый поверх позолоченного панциря. Он был без шлема. Смоляные кудрявые волосы свободно падали до плеч.

Царевич стремительно сошел по скрипящим сходням на берег и как бы удивленно оглядел черными глазами празднично одетые толпы. Раздались приветственные крики, хор девушек тонкими голосами исполнял хвалебный гимн. Встреча оказалась богатой и многолюдной, чего могло и не быть, поскольку Боспор был приведен под Митридатову руку мечом Неоптолема.

Махар, сын Митридата, молча выслушал приветственную речь Парфенокла и, даже не взглянув на оратора, прошел к передвижному алтарю для принесения благодарственной жертвы богам.

Эта сухость и холодность прибывшего повелителя несколько озадачили улыбающихся архонтов, особенно тех, которые были из рода Ахаменов, считавших себя лучшими людьми царства. Зато на лицах Гераклидов, стоявших на втором месте после Ахаменов, появились злорадные усмешки.

Атамб, сын Саклея, глава Гераклидов, насмешливо оскалил желтые зубы и понимающе переглянулся с окружающими его сородичами. Щелкнул пальцами около уха. Это означало, что глава рода возжаждал. Услужливые руки достали из-под полы кувшин и налили полный кубок душистой влаги.

– Парфенокл хотел, чтобы его сразу заметил и отличил царевич! А наткнулся на его надменность, как на копье! – шептали советники, пока Атамб долгими глотками тянул вино.

Выпив и отдышавшись, он сделал знак рукой, по которому Гераклиды раскрыли рты и неожиданно оглушили всех дружным криком:

– Слава Махару, сыну и наследнику богоравного Митридата! Слава владыке Боспора!

Это получилось куда убедительней скучной речи, составленной для Парфенокла его домашним рабом-логографом по всем правилам ораторского искусства. Царевич поднял голову, и угрюмое выражение его лица вдруг смягчилось. Он встретился глазами с Атамбом, тот не замедлил отвесить ему глубокий поклон. Поклонились низко и все Гераклиды, растекаясь в приветливых улыбках.

– Царевич бросил на Гераклидов благосклонный взгляд, – заметил кто-то в толпе. – А Ахамены чуть не лопаются от злости и зависти!

Позади стояли менее знатные роды Эвиев и Килидов, оттиснутые на третье место. Они с едким вниманием наблюдали соревнование старших родов перед новым повелителем. На усердие Атамба и неудачу Парфенокла они ответили сдержанным шумом, однако не преминули согнуть спины в общем долгом поклоне, когда Махар проходил мимо них.

В толпе послышались смех и колкие замечания. Все знали, что Парфенокл и Атамб – враги. Оба втайне претендуют на диадему Спартокидов. А пока, в чаянии лучших времен, не гнушаются борьбой за первое место около Махара. Их низкопоклонство сейчас возмутило многих, особенно тех, кто недавно держал в руках оружие, пытаясь грудью отстоять независимость Пантикапея.

– Вот они, льстивые души, – говорили люди, – все эти Ахамены и Гераклиды! Давно ли они вместе с народом клялись положить головы за свободу нашего царства, а сейчас готовы целовать сандалии заморскому тирану!

Некоторые злорадствовали. Они были довольны тем, что прибыл сын Митридата, что он будет править Боспором, а не кичливые Ахамены, представленные развратным и лицемерным Парфеноклом, или грубые Гераклиды в лице пьяницы Атамба!..

Пока жрецы возились с белым бараном и высекали огонь для жертвенника, Махар вымыл руки и был окроплен подсоленной водой из источника Кибелы, матери богов. Взяв в руки жертвенный нож и положив в рот лавровый листик, царевич приступил к делу.

В это время смуглые рабы стали выгружать с кораблей какие-то тюки и вывели белых заморских коней. Красавцы-скакуны пугливо храпели, ступая по колеблющимся сходням. Потом дюжие воины из отряда «несгибаемых» общими усилиями выкатили позолоченные боевые колесницы и тут же запрягли лошадей по четыре в каждую.

Царевич не захотел воспользоваться крытой колымагой боспорских царей. Он желал показать себя воеводой, намереваясь въехать в Пантикапей как завоеватель, стоя на боевой колеснице.

Издали Махар напоминал нахохлившуюся птицу с выставленным вперед клювом. Но был легок на ногах, по-военному стремителен, подвижен. Вся тяжеловесная церемония встречи выглядела в контрасте с его живостью как нечто громоздкое, неповоротливое. Он не задержался для ответного приветствия лучшим людям города, легко вскочил на колесницу, открытую сзади, и сам взял в руки пучок красных вожжей.

Новый властитель Боспора тронул лошадей и двинулся по широкому коридору из воинов, образовавших две блестящие стены, за которыми пестрела и волновалась толпа.

На вторую колесницу взобрался Неоптолем, как главный военачальник. Он ухватился ревматическими руками за край кузова, предоставив править упряжкой смуглому вознице, одетому в полосатый бурнус. На третьей колеснице оказался совсем черный, крючконосый советник царевича Фрасибул, назначенный на эту высокую должность самим Митридатом. Он ворочал выпуклыми восточными глазами, оглядывая неприязненно толпы пантикапейцев, которые сразу обратили внимание на его необычную внешность: длинный персидский балахон – кандий – и пестрый головной убор, вытянутый вверх. Многие сдержанно засмеялись и стали показывать на него пальцами, говоря:

– А это что за выходец с того света? Хитон бабий, а морда как у злого демона! Глазами, кажется, и то всех съел бы!.. А черен! У-ух!..

Следом двинулись воины рядами по шести человек. Это была гвардия «несгибаемых», именуемых еще просто «медными щитами». Общее внимание привлекали их одинаковые доспехи и добротное вооружение. Их копья были окованы железом, а за спинами висели луноподобные щиты из начищенной меди. Парни были подобраны высокие, широкоплечие, их крепкие ноги уверенно ступали по пантикапейской мостовой, а агатовые южные глаза смотрели вызывающе по сторонам. Кажется, сделай царевич сейчас один решительный жест – и эта слаженная человеческая машина заработает с быстротой и четкостью, мечи, копья и дротики сразят любого, на кого укажет повелитель.

Боспорцы чувствовали, что царевич прибыл как грозный и строгий властелин и смотрит на них не как на друзей, но видит в них покоренный народ. Вздохнули удрученно. Что ж, этого следовало ожидать! Нужно думать, что он будет управлять жестко, без снисхождения! Тем более что впереди опять мерещится новая война, самая решительная и страшная, в которой будет решен главный вопрос: кому владеть миром – Риму или Понту с Митридатом во главе?

Горожане с тайным страхом и сомнениями взирали на наместника, разглядывали его коней и удивительные упряжки. В северной стране скифов и оскифившихся эллинов было больше принято ездить верхом, сидя в седле.

Простодушный виноградарь из Мирмекия, один из тех, кто подрезает лозы с двумя-тремя рабами и имеет мозолистые руки, с изумлением смотрит на невиданную колесницу и ее ездока. Он крутит головой и оглядывается на стоящего рядом щеголя в войлочном петазе и новой хламиде.

– О господин, – обращается он, делая приличный жест корявой рукой, – что же это такое?.. Четыре коня, а тележка на двух колесах! Неужели так тяжела? Тут и одного коня, кажется, хватило бы!

Щеголь снисходительно кривится, всем своим видом выражая превосходство горожанина над деревенским простаком.

– Зато посмотри, почтенный, – говорит он тоном насмешки, очевидно желая порисоваться своими знаниями, – колеса этой тележки, как ты ее назвал по-деревенски, окованы железом, а оси ее из стали. Таким колесом переедет – как ножом разрежет! Это же боевая колесница, понятно? За морем на таких мчатся в бой!

– А что это за скобы у втулки колеса?

– К ним прикрепляются длинные острые серпы, которые крутятся и рассекают в бою врагов на куски!

– Ух, как страшно! От одного вида таких серпов убежишь!

– А вот римляне не очень их боятся. Римские воины умеют вовремя расступиться и пропустить такие упряжки, а потом расстреливают лошадей и возниц стрелами и свинцовыми маттиобарбулами из пращей. Это такие шары для метания.

– Да?.. Как они смелы и мудры, эти римляне! И хорошие вояки!.. Но все же мне кажется, если убить одного коня, то вся упряжка запутается и станет!

– Не совсем так! Пока целы две средние дышловые лошади, колесница не станет! Пристяжные же запряжены каждая отдельно! Могут обе упасть – возница отцепит постромки на ходу! Боковые лошади как бы зашита для средних от стрел и дротиков врага! Понял?

– Ой-ой! Теперь мне понятно, почему так много коней везут такую маленькую тележку!

– Именно! Чем больше пристяжных, тем надежнее защищены средние лошади, тем живучее упряжка!.. Говорят, Митридат управляет шестнадцатью лошадьми сразу!

– Запряженными в такую вот тележку?

– Да!

– Да что он, великан или страшный силач, что может управлять целым табуном и сдержать его, если кони понесут?

– Он силен, как Геракл! К тому же волшебник. Умеет проникать в мысли людей. Разгадывает изменников с одного взгляда!

– О боги, вот это царь! Недаром ему поклоняются, как богу!

– Поклоняются, да не все. Римляне воюют с ним, и вот уже в двух войнах он терпит от них большой урон!.. А сейчас собирается опять начать большую войну, последнюю. Победить хочет!

– Тсс!..

Собеседники боязливо оглянулись и стали осторожно отступать в глубь толпы, видя, что на них смотрит десятник из оцепления.

Но щеголя пугало как будто что-то другое. Он увидел, как из боковой улицы показалась группа людей в белых хитонах, со странными щитами в руках, прикрепленными к шестам.

– Это хозяин, – прошептал он, сразу теряя самоуверенный вид, – он не внял голосу разума, не послушал меня и полез в самое пекло!.. Он будет схвачен на горе себе и… мне! Не иначе как пора бежать!

И, надвинув шляпу на глаза, поспешно устремился в противоположную сторону.

V

Махар искусно управлял четверкой заморских жеребцов, не давая им пуститься вскачь, но заставляя их упруго плясать и круто изгибать лебединые шеи. Они грызли удила, роняя на мостовую пену, окрашенную кровью.

И как только он миновал пестрое скопление «лучших» граждан, которые приветствовали его, как странное молчание воцарилось вокруг.

За спинами угрюмых воинов, охраняющих широкий проезд, уже не возглашали славу Митридату и его сыну Махару, там стояла настороженная толпа простого люда, мелких ремесленников и земледельцев.

Чем дальше он продвигался в глубь городских улиц, тем это молчание становилось враждебнее. Простой народ, носитель огня свободы и независимости, неприязненно встретил заморских хозяев, зная, что ему придется гнуть спину на них, не получая за свой труд заслуженной оплаты и отдыха. Не столь давно народ шел с оружием в руках против власти Митридата, а теперь встречал его ставленника тысячами холодных взоров и красноречивым молчанием.

«Хмуро смотрят, исподлобья… Проклинают в душе и меня, и моего царственного отца, – раздраженно думал царевич, бросая по сторонам надменные взгляды. – Ничего, я заставлю их если не смеяться, то служить делу Митридата, платить ему дань хлебом и золотом! И великий царь не будет гневаться на своего сына-наместника за то, что он взнуздал строптивых эллинов!.. Я запрягу их в колесницу понтийских дел и интересов, как впряжены вот эти лошади, и столь же твердо и умело буду держать в руках бразды власти!»

Дорога пошла в гору. Уже высятся впереди неприступные и несокрушимые стены и башни акрополя, вон и царские ворота, ведущие в жилище Спартокидов – царей боспорских, династия которых угасла в страшную ночь рабского восстания. Вот уже более тридцати лет дворец пуст. Но что это?

Царевич натянул вожжи, взор его стал вопросительно-строгим. Или Неоптолем и преданные граждане устроили ему еще одно неожиданное зрелище?.. Кони остановились и в нетерпении перебирали ногами.

Навстречу по живому коридору медленно двигалась процессия, состоящая из мужчин в белых одеяниях, с венками на головах. Некоторые несли в руках амфоры с вином, другие высоко поднимали на длинных шестах круглые щиты-монеты с изображением Митридата Диониса и надписями, которые ясно говорили о сущности этого нового представления. Это было шествие фиаситов-евпатористов, хорошо известных Махару там, в Синопе, где давно уже существовали общества, поклоняющиеся Митридату, как богу.

– Вот это для меня новость! – произнес изумленный Махар, не зная еще как ему держаться с этими людьми. – Выходит, на Боспоре есть фиас, поклоняющийся батюшке, а я никогда не слыхал об этом! И это после боспорского мятежа, направленного против власти Митридата!.. Странно!

Крепче натянув вожжи, царевич оглянулся все с той же вопросительной миной. Обеспокоенный Неоптолем пожал недоуменно плечами и затряс головой, не понимая, что, собственно, произошло. Он положил руку на плечо смуглого возницы и, когда тот остановил четверку, соскочил с колесницы, причем упал на левое колено и почувствовал боль в суставе. Прихрамывая, преисполненный нарастающего гнева, он кинулся вперед, спеша преградить дорогу незваным и неизвестным ему евпатористам. Следом бежал Фрасибул, делая какие-то знаки царевичу, видимо опасаясь за его безопасность.

Неоптолем поднял руку, воины справа и слева устремились в проход и отгородили царевича копьями от странного шествия, дабы предупредить возможное покушение на его жизнь.

– Кто такие? – вскричал глухим, скрипучим голосом Неоптолем и сразу же закашлялся от сухости в горле. – Кто повелел?..

И еще более изумился, увидев перед собою знакомое лицо Асандра, обедневшего, но претендующего на знатное происхождение боспорца, который отличился в битве с варварами на льду пролива, стоя во главе пешей фаланги. А потом чуть не потерял голову, обвиненный своими же в неуважении к мертвым.

– Это ты, Асандр? – вскричал он, обливаясь потом. – Или демоны затемнили тебе голову, или ты неумеренно предаешься пьянству в обществе гетер, что не сознаешь, на чью дорогу вышел, кому преградил путь?..

Фиаситы было смутились, видя, что их окружают острия копий, а вместо торжественной встречи царевича получился скандал.

– Ну, теперь мы пропали! Это будет похуже, чем битва на льду, – не удержался от замечания сомневающийся Флегонт. – Вот она, черная сирена!

– Полно! – повернулся к нему Асандр. – Мне кажется, что я не знал тебя раньше, Флегонт! Ты каркаешь, как ворона! Вот если мы струсим, то действительно навлечем на себя беду!.. Не робейте, ребята, как зайцы в облаве! Вы же воины!.. А ну, запевайте гимн!

Друзья приободрились. Флегонт замолк. И хотя хмель быстро улетучивался из голов, фиаситы еще выше подняли шесты с изображением царя и запели, правда, не очень стройно:

Митридата Евпатория славим!

Митридата Диониса славим!

Как бога живого и близкого.

Мощью и мудростью всех превосходящего!

И когда дошли до слов: «Да низвергнешь ты в Аид врагов своих», то с грохотом разбили о камни мостовой пустые, заранее заготовленные амфоры. Кони шарахнулись, но были усмирены сильной рукой Махара.

Все совершилось так, как бывало и в Синопе. Рассказы бывалого Панталеона о шествиях евпатористов в столице Понтийского царства были претворены в явь. Даже гимн фиаситов звучал так же, как в Синопе. Только слова немного разнились. Царевич не мог знать, что гимн этот сочинил досужий раб и слуга Асандра Гиерон, большой выдумщик и сочинитель, неплохой кифарист и песенник, одаренный приятным голосом.

Совсем смущенный, Неоптолем растерялся. Славили Митридата, того самого, которому служил и он, которому подчинился Боспор и от имени которого будет править Боспором его сын и наследник Махар!.. Допустимо ли творить насилие над «евпатористами»?

Подумав, сделал знак воинам. Те расступились. Царевич выплюнул полуразжеванный лавровый лист и почувствовал жажду.

– Что такое? – спросил он ломаным греческим языком, однако без гнева, скорее благожелательно. И в то же время держался настороже, как бы опасаясь подвоха.

Асандр в одежде жреца выступил вперед и с поклоном протянул наместнику амфору сладкого вина с печатями.

– Прими этот символический дар, справедливейший правитель, сын и наместник великого и непобедимого царя понтийского! Тебя приветствует фиас евпатористов!..

– Фиас евпатористов?.. Разве в городе есть такой?

– Теперь есть и всегда будет! Ранее он существовал тайно, под видом братства эранистов. Хотя в тайных молениях обращался к Митридату, нашему покровителю и земному богу!

– Слушай, Асандр, – не утерпел Неоптолем, считая все это выдумкой, недопустимой вольностью, – да ведь покровителем эранистов был оглашен Дионис! Я это хорошо помню!

– Верно, великий наварх, верно – Дионис!.. А кто же такой Митридат, как не Дионис?.. Его и зовут Митридат Евпатор Дионис! Конечно, есть еще Дионис небесный, но он самый близкий покровитель и сподвижник Митридата! И под именем Диониса мы разумели сразу двух богов – земного и небесного!

Неоптолем не был искушен в хитроумных спорах, привык действовать силой. И сейчас не знал, что сказать в ответ. Утверждения Асандра звучали правдоподобно, возразить на них было трудно. Очевидно, хитрый боспорец все продумал заранее.

Махар был рад этой затяжке, ибо получил возможность сообразить, подумать. В любом случае – существовал ли раньше фиас евпатористов, или он только что образовался – его возникновение следовало признать вполне уместным, даже желательным, как проявление преданности Митридату какой-то части населения Пантикапея. Через фиас можно влиять на умы горожан, с его помощью, возможно, удастся создать ядро людей, фанатически верящих в дело понтийского царя. И было бы нелепо, даже ошибочно сейчас, среди опущенных голов и враждебных взглядов, отвергнуть такое благое начинание. Появление фиаситов именно в самый момент въезда его, Махара, в акрополь нужно считать добрым предзнаменованием. К тому же Митридат покровительствует синопским и всем прочим евпатористам, так как любит, когда его сравнивают с богом.

Махар принял из рук Асандра амфору. Углы его рта дрогнули, шевельнулись смоляные усы, блеснули крупные зубы.

– И ты, Асандр, как назвали тебя, жрец и глава этого фиаса?

– Я только пастух этих овечек, что преградили тебе путь! – ответил тот с поклоном. – А хозяин этого преданного стада и жрец бога живого Митридата Диониса – другой! Ему мы подчиняемся, он наш благодетель и судья во всех случаях! Если он пожелает, фиас будет расти, действовать и славить земного бога Митридата, если нет – может и распустить нас!

– Да?! – воскликнул озадаченный Махар. – Такой всесильный у вас хозяин? Назови его, если устав фиаса позволяет тебе произнести его имя вслух. И почему он не вышел сейчас во главе шествия?

– Кто же может быть хозяином и жрецом евпатористов, как не сам наместник Евпатора, сын Евпатора и наследник его диадемы! Только ты и никто другой, о великий Махар!.. Ты волен утвердить и возглавить наш фиас или распустить его!

Это была неожиданность, даже дерзость. От нее несло на сто стадиев грубейшей лестью и низкопоклонством. Неоптолем почувствовал, как волны смущения мурашками побежали по его спине. Асандр проявил такую беззастенчивость и наглость, что, казалось, сейчас над его головой соберется черная туча, и боги поразят его молниями. Но ничего не произошло. При дворах лесть – обычная приправа ко всем встречам и разговорам, ее так много, что она перестает быть замечаемой. Видя, что наместник не разгневался, более того – вполне благосклонно и милостиво воспринял заявление Асандра, Неоптолем стал успокаиваться и подумал даже, что все получилось не так уж плохо. Выходка Асандра, конечно, дерзость, но дерзости бывают всякие. Есть такие, которые действуют вернее приниженных и подобострастных поклонов и благоприличных восхвалений. В ответ на вопросительный взгляд царевича старый наварх ответил:

– Асандр – добрый воин и умеет водить рати в бой! В сражении на льду пролива его меч был не последний!

Для Махара этого оказалось достаточно. Асандр не смутьян какой-нибудь, он человек, полезный для дела Митридата и уже показал себя с хорошей стороны. Он поможет воздействовать на боспорян через свой фиас. А что носит на груди изображение трезубца, стараясь подчеркнуть свое родство с бывшими царями Боспора, тоже не беда! Неоптолем успел шепнуть, будто это родство – спорное!.. Это значит, что Асандр не настолько утвержден в своем благородстве, чтобы быть опасным, к тому же беден и, по словам Неоптолема, любит больше всего вино и веселую компанию. Его можно признать и использовать!.. Если же он станет почему-то неудобен или слишком навязчив, его всегда можно заменить другим или убрать совсем, как это делает в таких случаях Митридат.

Великий царь говорил сыну, направляя его наместником на Боспор:

– Не гнушайся никем, даже грязным рабом или злым демоном, если он тебе нужен, если он служит тебе!.. Но и не жалей того, кто станет лишним для тебя, а тем более мешает и противодействует тебе! Старайся из каждого выжать каплю того сока, которым питается власть царя, а оставшийся жмых пойдет на удобрение твоих полей!

И Махар всеми силами и помыслами готов был следовать этим мудрым советам. После недолгого раздумья он вскинул голову и сдвинул брови, готовясь изъявить свою волю. Неоптолем выпрямился и стал серьезен, как воин перед боем.

– Что ж, – молвил Махар, глядя в упор в лицо Асандра, – я согласен стать жрецом и покровителем фиаса, поклоняющегося моему отцу! Да будет так!

– Слава Митридату, слава Махару, наместнику его и нашему предстоятелю! – вскричала толпа людей в белых одеяниях, изрядно посеревших от уличной пыли.

– Но с одним условием, – добавил царевич, натягивая красные вожжи.

– Слушаю и повинуюсь! – ответил Асандр, с трудом сдерживая радость.

– С условием, чтобы вы построились и дали мне проехать в ворота акрополя!

Уже перед дворцовой галереей, соскочив с колесницы и передав воинам лошадей, Махар взглянул на толпу знатных людей, встречавших его, потом обратился к Неоптолему и Фрасибулу:

– Фиас евпатористов узаконить и не чинить препятствий его действиям!

– Не верь хитрому человеку с трезубцем на груди! – поспешил предупредить Фрасибул, зловеще вращая глазами. – Я увидел на лице его предательство и ложь!

– Кто поклоняется Митридату, как богу, тому и наша милость! А дальше боги знают, что делать, и нам подскажут!

Оба приближенных молчаливо склонили головы в знак повиновения.

– А самого Асандра пригласить на пир во дворец!

VI

Проворный щеголь углубился в просветы пантикапейских улиц, сейчас почти пустых, так как хозяева ушли в порт, а слуги сидели дома. Ни торговли, ни работ не производилось. Мягко ступая сыромятными постолами по мостовой, он миновал рынок, на котором орудовали воины и рабы-уборщики, готовя пир для рабов и нищих. Там же в стороне уже сгрудилась многосотенная толпа бродячего люда, ставшего в последние годы настоящим бедствием большого города.

«Сюда я еще успею», – сказал себе щеголь и, пройдя несколько поворотов, оказался перед калиткой в каменном заборе. Он стукнул кольцом и затейливо засвистал, как дрозд. В ответ послышались тяжелые шаги, низкий голос спросил:

– Кого боги присылают?

– Не боги, а подземные демоны! – весело ответил молодой мужчина и опять засвистал по-птичьи.

Послышалось бормотание, скрежет засова, калитка осторожно приоткрылась, и оттуда показалась голова привратницы, повязанная грязным платком. Было странно видеть на суровом, почти мужском лице накрашенные брови, а на могучей шее – бусы из египетской пасты. Женщина строго взглянула на гостя и спросила настороженно:

– Ты один, Гиерон?

– Ты не ослепла, Дидона? Чего спрашиваешь? Кому быть со мной? Да и не такой у вас дом, чтобы вы брезгали случайными посетителями. Или что случилось?.. Дома ли госпожа?

– Дома, но она сегодня не принимает, решила отдохнуть. Пользуется тем, что народ в порту!

– А ну, отстранись, – сказал он, втискиваясь в калитку. – Ого, ты еще и вооружена?

Он заметил в руке Дидоны вертел, на котором жарят дичь.

Привратница усмехнулась. Она была сложена как портовый грузчик и смогла бы с успехом применять это кухонное оружие. Но Дидона хорошо знала пришедшего, друга и завсегдатая их дома. При всей внешней суровости она чувствовала расположение к этому веселому и бесцеремонному парню. И со снисходительным видом уступила ему дорогу.

Гиерон, насвистывая что-то веселое, прошел во двор, сорвал цветок с пышной клумбы и, толкнув плечом дверь, оказался внутри уютного домика, столь хорошо ему знакомого.

В небольшом покое с расписными стенами курился ароматный дым. На кушетке возлежала молодая женщина, босоногая, полураздетая. Ее русые мягкие волосы были завязаны на затылке лентой. Она подняла лицо, продолжая лакомиться ягодами, беря их с тарелки розовыми пальцами.

– А, Гиерон! – с ленью в голосе встретила она гостя. – Видимо, твой хозяин сильно пьян, если ты оказался не занят и пришел ко мне среди дня? Или он тоже толчется в порту, глазеет на встречу заморского царевича?

– Ни то, ни другое, – ответил Гиерон, сбрасывая хламиду и снимая петаз.

– Так где же он?

– Сидит в башне, в самом глубоком ее подвале, под землей! И ждет суда!

– Опять в башне? – оживилась женщина. – Это интересно! Ты, кажется, немного развлечешь меня!.. Так за что же его повергли в темницу?

– За излишнюю смелость и дерзость! Он посмел преградить дорогу царевичу, тот приказал схватить его и нарядить в ржавые цепи!

– Ты видел, как его схватили?

– Нет, но уверен в этом!.. Вообще Асандр легкомыслен, как мальчишка, и, о боги, сколько раз мне приходилось с трудом удерживать его от пагубных намерений! Я и тогда, перед ледовым походом, старался отговорить его, зная, что, кроме копья в брюхо, он в награду ничего не получит!.. Почти то и вышло! Завистники поспешили упрятать его в подземелье, и только чудом удалось спасти его от смерти!.. Ты же помнишь, я зарабатывал деньги тем, что пел песенки на улицах, а потом покупал хлеб и тайком передавал в темницу!