Непередаваемое, щенячье блаженство.
      Гордость моя моментально перерастает в наглость. Как же, теперь я тоже все могу! Лихорадочно ищу: что бы такое смочь? Упираюсь взглядом в следующую за нами машину - зеленая "Нива" - и успех! Холодный взрыв, как удар ей по той скуле, куда пришелся взгляд. Крыло и часть стекла будто окатывает морозной пудрой, "Нива" улетает вправо, но аварии не происходит; кювет доверху наполнен мягкими полупрозрачными мячами по форме вроде рисовых зерен, но раз в сто больше. Это кто-то из нашей компании мигом, мимолетом сотворил амортизирующую подушку ни в чем не повинному экипажу.
      Из-за спин появляется рука, кисть, не вижу чья, пожилая женщина, старенькая даже, не вижу, сужу по руке. Между кончиком указательного пальца и моим носом пробегает бело-серебристый огонек, нежгучий туманчик. Звон в ушах. Руки-ноги отнялись. Глаза вытаращились, остановились. Подержав меня так, палец убирается. Нет-нет, я все понял, я больше не буду, я дурак. Все-все. Правда.
      А едем даже не по одному городу, а вроде бы по участкам совершенно разных городов, некоторые, где мне доводилось бывать, когда я жил на том берегу, узнаю. Некоторые - нет. Но города разные, совершенно точно.
      Да и разговоры:
      "Ну, где будем делать на этот раз?"
      "К тебе? Ко мне?"
      "Ой, да не хотим мы опять к тебе, сколько можно!"
      "Зато кофе с крекерами..."
      "И пиво..."
      Мы выбираем место. Может быть, слет ведьм на Лысой горе, на Брокен-хилл? Все может быть.
      ...Нет уже автобуса, мы куда-то доехали. Местность... Теплые коричневые тона, брусчатка, дома старинные, невысокие. Если это и город, то я в нем никогда не бывал.
      Народу много, все еще более разные, чем в автобусе. Некто с атласным подбородком вьется поблизости, но уже не боится отпускать меня одного немножко. Я более благоразумен теперь, прибавил еще лет пять возраста.
      Очередь. Коньяк? Отлично. Идет мужчина со смутно знакомым лицом, в элегантном летнем пальто, серебряной кружкой в руке. Часто встречаю здесь уже виденных "там, на том берегу". Мысль: так вот, оказывается, кто они, такие обычные "там" люди...
      Гостеприимно распахнутые передо мной двери дома, где должно состояться... Встреча? Бал? Торжественный ужин? Посвящение?
      Смех, веселые лица вокруг. Но разговоры уже иные.
      "...подвиг..."
      "Рыцарь Прямого Огня..."
      "Магистры..."
      "Девять подвигов - девять Рыцарей..."
      Эти слова у всех на устах. "Рыцарь Вечного Огня... подвиг... не знает... сегодня... Рыцарь Прямого Огня..." Атласный подбородок рядом, он куда-то отлучался, теперь же не отходит ни на минуту.
      В залу вступают прямо с улицы. Внутри - свет ламп, свет свечей, публика. От того, что на меня продолжают потихоньку поглядывать и даже в открытую глазеть, злюсь. На дальней от входа стене против распахнутых дверей - большая серебристая лампа. Торчит из стены грушей, не горит. Ну-ка... Секунда брызнули осколки. А зал отозвался громовым хохотом. Все смотрят на меня, кое-кто даже вышел обратно на улицу, чтобы лучше видеть. Как же они узнали?..
      Ничего не успеваю сообразить. Атласный - кому ж еще? - толкает в спину, и я оказываюсь посредине, на погляд всему хохочущему залу. Высокая ослепительная дама, которая, по-моему, совсем не дама, протягивает мне бокал и сквозь смех объясняет, что лампа эта предназначена специально для неофитов. Вопрос не в том "может - не может", если бы "не мог", здесь бы не был, а - хватит ли у новичка нахальства. Что хватило - это как раз хорошо, такие уж тут правила, вроде обязательного таза с водой на голову входящему. Лампа, кстати, опять на месте и уже не раздражает.
      Атласный снова рядом, его присутствие успокаивает. Правила так правила, и очень хорошо. И даже, что дама вовсе не дама, и то ладно. Здесь каждый таков, каким желает быть.
      "Рыцарь Прямого Огня... подвиг... девять Рыцарей, девять подвигов, девять Магистров..." Эти слова не ушли, а даже сделались отчетливее.
      Народ двинулся в другую залу. Смутно вижу Магистров в креслах с высокими резными спинками. Некоторые кресла пустуют.
      "Рыцарь Прямого Огня..."
      Сейчас все выяснится, сейчас они мне все расскажут. "Девять Рыцарей, девять подвигов, девять Магистров..."
      А если?..
      Глава 27
      Сторожка, или хозяйственная постройка No 10, где жил Павел, с одной стороны была складом, откуда в отсутствие начальника базы он сам выдавал отдыхающим все необходимое, от простыней и наволочек до спортивного инвентаря.
      На длинных стеллажах умещались кастрюли и электроплитки, волейбольные сетки и спасательные круги. По другую сторону, в помещении, занятом мастерской, хранились водные доски - серферы и гляйдеры - и паруса к ним.
      Только в самом конце длинного "номера десятого" был пристроен небольшой сруб, где стояла печка-голландка и где жил Павел.
      После случившегося у причала Павел возобновил одно регулярное действие, которое оставил, поверив в свою безопасность здесь, почти год назад.
      Он разобрал наваленную в углу комнаты кипу тюфяков, под ними оказался фанерный ящик-тумбочка. Павел открыл скрипучие дверцы.
      В ящике была мощная полевая радиостанция с диапазоном приема несколько шире стандартного образца. Этот аппарат в свое время был выполнен по специальному заказу и обладал возможностями, которых не было в серийных экземплярах.
      Первое время Павел обшаривал ближний эфир каждые шесть часов, особенно перед рассветом. Как известно, именно в это время обычно выбирают любители незваных визитов.
      "Но этот пришел под вечер, - подумал Павел, глядя на бегущие цифры шкалы пеленгатора и слушая скрипы и шорох метровых волн. - Приперся, как дурак, с шумом и грохотом через все озеро. Я же знаю до минуты, кто, когда и зачем ходит по нашей акватории, это изучается в первую очередь, элементарное правило. Значит, был дилетант. Был".
      Вчера прошло тихо, да вчера Павел никого и не ждал.
      Если пойдут по следам того, первого, то ждать следует с сегодняшнего дня. Вернее, с утра, с этого самого часа.
      Разговор донесся на пяти с половиной метрах.
      "...тут не ездят вовсе. Автобус привозит партию отдыхающих к тому асфальтовому пятачку, видел?.."
      Далее неразборчиво. Павел придержал станцию, защелкал каскадами усиления.
      "...он их и не везет".
      Это было непохоже на обычные переговоры группы захвата. Никаких кодированных буквосочетаний, нет переброса станций. Похоже, что источник один-единственный.
      Павел продолжал слушать какие-то чисто механические шумы, гудение, передаваемое этой постоянной частотой. Вновь тот же голос, прием стал чище, станция приблизилась.
      "Он Петьку встретил и убрал. Без шума, как он это умеет. Он это очень хорошо умеет".
      "Про Петьку - точно, шеф?" - другой голос, хриплый.
      "Точно".
      Под разговор, доносящийся из динамика, Павел не спеша вытянул из-под кровати сумку с автоматом, достал, несколько раз взвел и спустил пружину, проверяя. Рожок не вставил, сунул пару в один набедренный карман, пару в другой.
      "Вот тебе и гости, Геракл, встречай". - Павел прикинул, в какой из заранее давным-давно намеченных точек вдоль дороги это лучше всего сделать. Оставалось непонятным, отчего тех всего двое, и они, похоже, не догадываются, что говорят для кого-то третьего. Но прибыли по его душу, сомневаться не приходится.
      Голос из динамика будто специально подтвердил:
      "Вот дорога. Прямо в ворота этого самого "Наутилуса" упирается через три километра. Цель - рабочий на этой базе, он же сторож зимой. Но идешь, только если я не явлюсь в половине девятого".
      Павел выключил и снова спрятал аппаратуру, быстро вышел из сторожки, двинулся в сторону дороги. Туда вела отдельная неприметная тропка, проходившая вдалеке от домиков отдыхающих, которые пока не проснулись, но вот-вот должны. Автомат Павел завернул в старую тряпку.
      "Три километра - это хорошо. Если успеть до болота, что за вторым полем, то и выстрелов здесь не услышат, хотя "шмас" бьет звонко. А если этот пошел один, мне и стрелять не понадобится".
      Краем первого поля он почти бегом добрался до осинника и вломился в него, как октябрьский лось. Ловко находя просветы в почти сплошной стене тонких стволиков, вышел к верхнему обрезу клеверного посева.
      Одна из точек-секреток, что он оборудовал для себя, была здесь. Всего в двух метрах от заворачивающей с поля дороги, но пройдешь рядом и ни за что не заметишь.
      Павел устроился и стал ждать. Идущий сюда непременно окажется рядом с ним. На расстоянии вытянутой руки. Его, Паши Геракла, руки с чудовищными мускулами и шрамами.
      Вот он, показался снизу. Белая рубашка ослепительно сверкает под невысоким солнцем, которое бьет прямо в него. И ветровку снял, чтоб еще заметней быть.
      Павел опустил автомат, прицельное колечко зацепилось за ветку. Один. Опять дилетант. Любитель. Вот он поднимется сюда, постоит, полюбуется видом первого поля, окруженного с двух сторон озером, и...
      Все изменилось вдруг.
      Как взрыв, как удар по глазам.
      Невероятные цвета, невозможные звуки, формы, несуществующие запахи. Вселенная вывернулась наизнанку и обратилась в свою противоположность. Того, что предстало мгновенно перед зарычавшим от неожиданности и ошеломления Павлом, просто не могло быть в действительности.
      Но оно было, и он это видел.
      Он потерял ориентировку, он не понимал, где его тело и как ему дышать. Куда двигаться и как двигаться вообще. Есть ли здесь сила тяжести?
      Ужасно, что подобное с ним происходило не впервые.
      Он относил это к последствиям давней контузии. Но до чего же всегда не вовремя!
      Вот и сейчас он продолжал оставаться самим собой, прежним Павлом, Пашей Гераклом, старшим лейтенантом, командиром специальной диверсионной группы, которая полегла когда-то почти вся в холодных горах за Кандагаром. И потом было многое в его жизни, которая прошла не совсем правильно. Смерть, любовь, короткое счастье, кровь и предательство, тоска непреодолимой разлуки, тихая мышиная жизнь здесь.
      И кроме - было еще и это. Странные, ни на что не похожие видения, переносящие его в мир, которого нет.
      Всегда один и тот же.
      Это не было мучительно. Если не учитывать, что подобное всегда происходило в самые неподходящие моменты, там Павлу было даже хорошо. Исчезали все печали, заботы. Отступала настороженность, ставшая частью его натуры. Смягчалась, не так рвала душу тоска. Ни опьянение, ни "травка" не давали такого.
      Павла охватывало смутное чувство, будто там, а не здесь, его дом, место, где любят и ждут. В тяжкие одинокие ночи он иногда даже скучал по видениям, всегда приходящим без его воли.
      "Но только не сейчас! Не теперь. Я не хочу! У меня слишком опасное положение тут, где я привык жить, мне грозит гибель! Отпустите меня! Отпустите, слышите?!"
      И его отпустили.
      Он сидел в своей секретке, и кольцо вокруг автоматной мушки было надето на случайную веточку, а тот, в белой рубашке, не сделал и пяти шагов.
      Павел вытер обильный пот со лба, провел ладонью по кольцам бороды. Бесшумно выдохнул. Автомат ему не понадобится. Ну, давай сюда, приятель, иди.
      Однако непрошеный гость вдруг ни с того ни с сего присел на обломок бревна у края клевера. Задрал голову в небо. Будто за тем только и шел, чтобы жаворонков слушать.
      Глава 28
      Не говоря уже, что сон мешался и вертелся в голове, пока не оказался записан, Михаил вообще отказывался понимать его. Он не фрейдист, чтобы знать все их символы и толкования, штучки и дрючки.
      Ну, любовь с девкой-ведьмой, удавшаяся или нет, - это ладно. После нескольких недель воздержания и не такое снилось. А кровь? Река? Тоннель? Переезд-переход?
      Он что-то такое слышал об этих сновидениях. Кажется, они считались довольно типическими, он не оригинален.
      Что ему всегда претило, так это все эти "маги", "Рыцари" и прочая белиберда. Он не верил в них. Он жил в совершенно конкретном мире, и сюда вдруг вторглась, прокралась через сны, выбрав его из многих, неведомая и беспощадная Сила.
      В беспощадности ЕЕ он убедился очень скоро.
      Первой пришла примитивная "рассказка". Даже "рассказка"-"информашка". ОНА начинала с самого простого. Классифицировать сообщения он тоже стал много времени спустя.
      Помнится, ему было даже любопытно идти куда-то, ехать, искать названного человека, сообразуясь с горящими под веками строчками. Он полагал это еще одним навязчивым сном, от которого приходится вот так избавляться.
      Михаилу ни разу не пришло сомнение в собственном рассудке. Все было слишком реально с самого начала, пусть и необычно.
      Он отдавал себе отчет, что идет, как ослик за морковкой. Как крыса за дудочкой. Как пес на поводке.
      Он нашел того человека. Сейчас он уже не помнил, кто это был, мужчина или женщина. Нашел, встретился под дурацким предлогом и через минуту недоуменного разговора почувствовал себя глупее некуда: человек-то был совершенно незнакомый. Посторонний, непричастный. Так думал он тогда.
      Нашел и следующего. И еще. И еще. Сам процесс был занятен, он, можно сказать, развлекался. Сила не выдумывала новых приемов, она обучала его, давая играть, как любому детенышу - человеческому или звериному. Постепенно вся остальная его жизнь ушла, растворилась куда-то, как ушла жена и куда-то растворились все их фотографии, безделушки, мелочи - вещи, в которых держится память. Даже это пронеслось незаметно.
      Но кончилось время пряника, настало время кнута. После особо эмоциональной "информацией" он поскакал в указанном направлении, спросил, прикинувшись помесью дебила с имбецилом, совета, как пройти на другую сторону улицы, и... и человека сбила машина. Насмерть, при нем. Вывалился мозг, он сам видел.
      Тот, с кем он только что разговаривал, из-за задержки побежал на меняющийся светофор. История глупее не придумаешь.
      "А ведь если бы я не... - светлым солнечным зайчиком прокатилась мысль. А что, если и другие?.."
      Он стал наводить справки. Тогда у него уже выработалась привычка обозначать на бумаге основные моменты своих странных снов, и он мог пройтись по адресам.
      Он выяснил. Все уже были мертвы. Все были очень разные, но объединяло их одно: он приходил к ним. Ангел Смерти. Его посылала ОНА.
      Пил он неделю, две, не помнил. Сила не беспокоила, разрешая наивно думать, что-де над организмом, насыщенным парами этилового спирта, она не властна. Позволив передышку, ОНА проявила себя во всей красе.
      Михаил катался по полу в квартире, зажимая рвущуюся на части голову. Часами стоял над раковиной согнувшись, не слезал с унитаза - его организм очищали принудительно.
      Он успел вызвать себе "Скорую" - к ее приезду все прекратилось. Врач пожал плечами и посоветовал пить рассол или ложиться в стационар. Звонить знакомым, жаловаться - кому и на что? Вливать в себя новое спиртное тоже бесполезно, ему только что это объяснили понятнее некуда. Это теперь, когда он научился жить с НЕЮ в ладу, ему стали разрешаться сии невинные забавы.
      Он смирился. В первый свой раз смирился перед Силой.
      Его не преминули поощрить: во время своего следующего похода на розыски объекты оказывались все дальше и разбросанной - Михаил, завернув по нужде в чахлые кустики, нашел ни много ни мало, а полиэтиленовый пакет, набитый перекомканными купюрами разного достоинства. На блатном языке такой способ передачи денег называется "салатом".
      И далее была находка, во время следующей поездки, как раз в момент, когда он прикидывал, что возвращаться ему, похоже, будет не на что. Потом еще, при сходных обстоятельствах.
      Здесь ему не надо было разъяснять, здесь он понял все сам. Тем более что суммы говорили сами за себя: в обрез. Позже, когда он наладил свою новую жизнь, когда появилась Эмилия Борисовна и группа, от которой теперь остался в строю только тезка-Мишка, Сила не изменила этому правилу. ОНА не баловала, но кормила сытно.
      С собственной совестью Михаил тоже до поры до времени жил спокойно: сам-то он, своею рукой ни к кому не притрагивался. Все пока можно было снести к невероятному стечению обстоятельств, к мистике или не уважаемому Михаилом колдовству.
      Так было до мальчика Витьки Первушина. До двух подонков-садистов.
      Михаил, правда, обошелся без истерик. Спокойно доехал домой, спокойно напустил горячую ванну, сел в нее и переполосовал себе вены в запястьях и локтевых сгибах.
      Не верьте, если вам скажут, что в горячей воде это легко.
      Это дико больно, особенно когда орудуешь по второй руке первой, уже разрезанной. Но он сделал это.
      Прослушал заходящееся порывами сердце, поглядел без тошноты на побуревшую воду, преодолел липкий физиологический ужас. Закрыл глаза и сознательно стал умирать. Проклиная себя, неведомую настигшую его Силу и день, когда родился.
      Он очнулся в грязной, полной свернувшейся крови ванне от холода, слабости и боли. Выбрался. Руки были в подживших, как бы полумесячной давности порезах и болели так, что ими невозможно было пошевелить. Вообще. Он не мог даже поднять телефонную трубку. Это длилось неделю. Вообразите себе, что у вас нет рук, и вы неделю одни дома. Плюс боль, от которой мутится в голове.
      Кот вымотал ему все нервы требованиями еды и злобным шипением.
      Ровно через неделю, день в день и даже час в час свирепая боль сделалась приемлемой, и руки заработали.
      Он смирился во второй раз. Точнее, сделал вид, что смирился, в душе поклявшись себе, что не исполнит больше ни одного приказания, каким бы зверским мучениям ни подвергала его Сила.
      Но он недооценил ЕЕ коварства.
      Он игнорировал "информацией" и "рассказки", к "визиям" относился как к самым обычным сновидениям, а на висящие в темноте закрытых глаз огненные строчки и картинки не обращал внимания. Сила даже не особенно настаивала.
      Просто однажды трамвай, в котором он ехал, произвольно покатился под горку. Спуск был длинным, а трамвай битком - час пик. В окончании длинного спуска на переезде застрял "МАЗ"-платформа, перевозивший огромный "Катерпиллер" с бульдозерным ножом.
      Из шестидесяти восьми пассажиров выжили четверо. Михаил, в легких ссадинах и ушибах, да трое молоденьких девушек, почти подростков, все трое - со сломанными челюстями и позвоночниками. Газеты писали, проводя параллель со случаем в Днепропетровске.
      "Вот видишь, - сказала ему Сила в очередном сеансе, не словами сказала, а просто дала понять, как ОНА это умеет, - а все потому, что ты упрямишься. Сколько невинных жертв. Ты все думаешь - ты убиваешь. А почему - не оберегаешь тех, кто остается здесь? Что беды вроде той, в которой ты так счастливо уцелел, происходят именно в силу затянувшегося присутствия здесь того, кого ты не захотел помочь убрать?"
      Михаил запаниковал, но решил не отступаться. Пришла следующая "информашка", и он снова отказался выполнять. Это было в канун Нового года.
      Сила наказала его, как не наказывала еще никогда.
      ОНА показала ему. Он увидел вдруг всю цепь причинно-следственных связей, в которых ключевую и в конечном итоге роковую роль сыграет человек, с которым он отказался встретиться, отказался отдать ЕЙ, пощадил.
      Неизвестно, что Силе пришлось сотворить с его мозгом, чтобы одномоментно запихнуть туда все бессчетные переплетения событий и их последствий, но это было сделано. Он увидел и понял, как один-единственный человек просто своим существованием, одним только фактом, а никаким не сознательным или неосознанным поведением, может отказаться песчинкой, которая породит лавину.
      Через неделю упал первый "Ту-154". Через месяц - второй, на другом конце страны. Потом "А-310", потом "АН" какой-то. В тот год самолеты сыпались с неба, как метеоры в августе.
      "Их будет ровно восемнадцать, - доносился ему укор Силы, - ровно восемнадцать крупных авиакатастроф в этом году. Ты мог их предотвратить. Ты этого не сделал".
      Бесполезно было клясться и умолять, что теперь он ни на йоту не усомнится, ни вот такой малюсенький разочек не откажется, что поедет, найдет... что, если надо, он его сам... Бесполезно.
      Он стал безукоризненным исполнителем, но почти в каждом сеансе-сне ОНА напоминала: "Теперь осталось девять катастроф, теперь восемь, семь... Осталось погибнуть стольким-то, стольким-то, стольким-то..." Он не мог даже предупредить. ОНА не давала ему знание о том, где и как будет следующая беда. ЕЕ укор приходил после. А кричать: смотрите, что делается!.. Все и так это видели.
      Он не стал дожидаться конца счета. Он прыгнул сам (оружия тогда у него еще не было под рукой, как и теперь оно есть только когда этого захочет ОНА) с крыши четырнадцатиэтажной башни по улице Янгеля. Тот квартал так и носит в сводках название "квартал самоубийц", туда бьет лепесток жесткого излучения с Останкинской телебашни. Излучение, как говорят, угнетающе действует на психику людей.
      Он-то, понятно, имел свои причины, а в том районе просто случайно проходил, когда отчаянье в нем вспыхнуло с особенной силой. Хотя, возможно, и излучение пресловутое что-то добавило.
      У Михаила осталось очень мало целых костей и неповрежденных органов.
      Его выписали, ахая и изумляясь, через полтора месяца, причем последние две недели продержали неизвестно зачем, он уже был в полном порядке. Ни разу он не терял сознание во время пытки своего выздоровления. Он смирился в третий раз, теперь окончательно.
      Так жить стало полегче.
      Глава 29
      Мужик в белой рубашке поднялся наконец с обрубка бревна, на котором слушал жаворонков, и продолжил подъем. Он был уже шагах в двадцати. Почти одних с Павлом лет, чуть моложе. Светлые рассыпчатые волосы, широкий ясный лоб. Павел бесшумно положил автомат, приготовился. Тот шел, ничего не подозревая. Он был похож на... Он был... Он...
      Две огромные руки вылетели из стены сплошного кустарника сбоку дороги, дернули Михаила к себе, вцепились в горло.
      Его мгновенная реакция - назад, за пояс к пистолету - была пресечена мимолетным движением. Два кратчайших удара по бицепсам, и руки повисли плетьми.
      Ручищи, душившие его, были перевиты мышцами и покрыты шрамами. Перед лицом Михаила вздрагивали тонкие ветки и листья, за ними горели яростные глаза.
      Он попытался упасть навзничь, но даже когда совсем отнял ноги от земли, положение не изменилось. Он висел, как в стальной удавке. Сознание стало меркнуть, из пережатого горла рвался стон.
      Не выходя из своего убежища, Павел потянул обмякшее тело на себя. Уложил у ног, несколькими движениями заровнял проделанное в стене веток и стеблей отверстие. На дороге больше никто не показывался.
      Павел перевернул захваченного, приложив два пальца к шее, нашел пульс сонной артерии. Ухмыльнулся, взъерошив лежащему волосы. Похлопал по щеке, дернул за ухо. Скрытая под бородой, по изуродованному лицу разъехалась улыбка.
      - Давай, давай, пора, слышишь? Мы уже за перевалом. Сейчас "вертушки" прилетят, нас снимут.
      Михаил сфокусировал взгляд на косматой, нечесаной бороде, шапке волос.
      - Ну? - сказал Павел. - Узнал, что ли?
      - О!.. - Михаил приподнялся на локте. - Ты?
      - Трудно узнать, да? Страшноватое зрелище? Не пугайся, я уже привык, и окружающие более-менее привыкли. Но на свежего человека действует.
      - Ты. Здравствуй. - Михаил потер горло, сел. - Зачем же это оказался именно ты? Зачем? Что ж, ОНА совсем меня за живого не считает? Почему - ты?!
      Михаил затряс головой.
      - Погоди, погоди. Я тебя слишком сильно, нет? Вроде не мог, я тебя сразу узнал... Эй, ты как? Какая такая - она?
      Всплеск Михаила унялся так же быстро, как и начался.
      - Я в порядке. Здравствуй, Батя.
      - Вот и хорошо, что в порядке. Здравствуй, Братка. Подымайся да пошли ко мне в гости.
      Михаилу совсем не хотелось идти в гости к Павлу. К Бате. К командиру их спецгруппы, из которой только они двое в живых и остались. К тому, который не сосчитаешь сколько раз выручал его. Братку, в чужих горах и коварных затаившихся кишлаках.
      К еще одному из тех, кому пришла весточка от НЕЕ.
      Он почувствовал, как кружится голова, уплывает голос Бати. Вспомнил о пистолете, вытащил из-за пояса, передернул, приставил к виску, нажал...
      Не успел. Покатился в траву. Полежал, перевернулся, встал на четвереньки, вытрясая звон оплеухи из ушей.
      Павел стоял над ним, держа в лапе "ПМ", как ненастоящий. Второй пятерней задумчиво почесывал в бороде. Автомат в свисающей тряпке был у него под мышкой.
      - Да, Братка, ты стал форменный псих, - сказал задумчиво. - И вдобавок всю сноровку растерял. Кто ж оружие невзведенным держит? Какой от него прок, от невзведенного? Все равно как от незаряженного. Забыл, Братка, все. Не пойму я что-то. То ли ты меня прибыл грохнуть, то ли сам на моих глазах стрельнуться. Как помню, никогда с тобой такого не бывало. Всегда был очень уравновешенный и разумный мальчик. Что-то с тобой случилось. - Павел, как это имелось у него в привычке, говорил, будто рассуждая сам с собой. - Но что? Просто так люди не стреляются. Идем-ка, Братка, идем ко мне. Там сядем, на все плюнем, и ты мне свое расскажешь. Добро?
      - Добро. - Михаилу вдруг до страшного зуда захотелось все рассказать.
      "Он поймет, - думал Михаил. - Единственный, кто может меня понять и поверить - это он. Батя. Паша. Пашка Геракл. Ведь искал я тебя, искал, да не нашел. Вновь поступаю в твое распоряжение, командир".
      И кажется, даже ОНА отступила.
      Глава 30
      - Значит, ты со всем этим живешь... сколько?
      - Пять лет.
      - И никому?
      - Кому? Кто поверит и кому это надо? С женой из-за этого... да и говорить такое даже жене... Ты-то мне веришь, Батя? Когда я тебе врал?
      - А ты не того, уверен, что не трехнулся, с нарезки не съехал?
      Михаил безнадежно махнул рукой.
      - Если бы. Я ж говорю - сплошные вещественные подтверждения. Одно за другим.
      Сидели в сторожке Павла, за столом. Сегодня Павел был более-менее свободен от своих обязанностей, потому что на месте пребывали и начальник, и сестра-хозяйка.
      Стояла сковорода с грибами, была разложена рыба. "Колосовики, - пояснил Павел о грибах, - первые летние. Мы тут в основном на подножном корму, привыкли". Банка баклажанной икры и литровая банка самогона. - "Запасы с зимы".
      - Каждый из нас имеет свой скелет в шкафу, - сказал Павел. - Давай, Братка, еще выпьем, давно мне ни с кем так душевно не сиделось.
      - Ни с кем или - не с кем?
      - Да считай, что не с кем. Я в бегах, Братка, такие дела. Почему - долгая история. И пути мне назад нет.
      - Я знаю, - сказал Михаил.
      - ОНА сказала?
      - ОНА. Причин не называла, так - в бегах, и только. Батя, - спросил он осторожно, - откуда... это все? Что с тобой было, что ты так разукрашен? Несчастный случай?
      Павел слил себе в стакан остатки, выпил. Шагнул в угол, поднял половицу, появилась еще банка, полная.
      - И несчастный случай тоже, Братка, несчастный случай тоже. У меня после восемьдесят восьмого вся жизнь как несчастный случай. Не будем обо мне, это неинтересно. Скажи мне такую вещь, Братка, многих ли ты, как меня собираешься, препроводил?
      Михаил невольно поежился, но с Батей можно было только так, прямо, открыто, без скидок на лирику.
      - Не знаю, не считал. Полсотни, наверное, чуть больше.
      - Так, это за пять лет. По человеку в месяц в среднем. В промежутках что делал? Водку пьянствовал?
      - В промежутках... не знаю. Ждал. Просто жил как-то. С искренним недоумением он подумал, что не помнит никаких промежутков. Для него они не существовали. В памяти отложилось только время, когда работал по ЕЕ приказу. Искал, выслеживал, разрабатывал подходы, настигал.
      - И в огороде бузина, и в Киеве тетка, - тяжело сказал Павел и опять выпил, не морщась, огненный самогон. - Скажи, Братка, следующую вещь. Не узнавал ли ты о своих крестниках подробнее - кто такой, откуда, чем знаменит или интересен, короче, с какого пороху эта ОНА вздумала твой глаз на человечка положить?
      - Я уже говорил о случае с авиакатастрофами. Тот человек. И с другими, должно быть, то же самое. И с... А так
      это не входит в мою задачу. Я должен найти, встретиться. Иногда проследить, как оно все вышло.
      - Про самолеты похоже на большой звон.
      - ОНА заранее назвала число, и число совпало.
      - Предположим, хотя... Я другое имею: ты сам о них, всех этих людях, узнавал что-нибудь, кроме того, что ОНА соизволила тебе повелеть? Да или нет?
      Павел вел разговор так, что Михаилу стало ясно: у Бати появилась какая-то своя дальняя мысль. Он всегда становился таким, готовясь выдать что-то новенькое, Михаил помнил.
      Вся тяжесть ушла из его сердца. Сняли камень с груди. Пусть теперь снова решать не ему, покоренному, но и не ЕЙ, ненавистной. И вообще - эта неожиданная встреча, через столько лет. И самогон у Пашки чистый, хороший.
      Михаил поднял свой стакан.
      - Еще раз со свиданьицем. - Выпил. - Пожалуйста, если тебе подходит. Неделю назад у меня был клиент. Боровский некто. Управляющий или зам какого-то там отделения, какого-то банка. Тамошний народ божится, что большой был колдун, насылал чуму, мор и глад, а также умел сделать несчастную любовь для несговорчивых девочек. А помер - подавившись.
      - Далеко он был?
      - Не очень. От тебя... - Михаил повертел головой, ориентируясь, - вон в ту сторону. Километров пятьсот.
      - Ага. - Павел закусил бороду. - Колдун, говоришь, известный.
      - У нас что ни банкир, то колдун. Ерунда это.
      - Погоди, Братка, погоди. Говори еще вещь: имеются ли у тебя сейчас в работе другие клиенты? Ты что-то упоминал...
      - Ну... имеются. Один не выясненный пока и женщина одна. Красивая и хорошая.
      Михаил вспомнил об Елене Евгеньевне и загрустил. Никогда не пройти им вместе по синей траве к холмам вдали.
      - Я так понимаю, с девочкой у вас была любовь?
      - Очень ты въедливый, Паша, - с трудом ворочая языком, сказал Михаил. Бесцеремонный. Это нехорошо, я не заслужил. Мне и так плохо.
      - Всем нам не очень-то. - Павел зачем-то поглядел на часы. - А мне ты сколько еще отмерил? Сколько ОНА обычно дает?
      - По-разному, не знаю. Бывает - дни, бывает - недели... Мало. Паш, Бать, я убийца? На войне... да и когда это было-то. И другое там, сам знаешь. Этого черта, Мишку, на разборки благословил, скольких он там...